Слух наполнят до краев. Ты увидеть сможешь рядом Маргаритку - с виноградом, Поздних лилий холодок - 50 И подснежника росток, Гиацинт сапфирный в чаще, Рядом с лопухом стоящий; И на всех листках вокруг - Ливня майского жемчуг. 55 Ты приметишь мышь-полевку, Пережившую зимовку; Вялую от сна змею. Сбросившую чешую; В лозняке, спугнувши птичек, 60 Пару крапчатых яичек; Перепелку, что крыла Над птенцами развела; Пчел, роящихся нестройно, Раздраженно, беспокойно; 65 Желудей созревших град, Ветер, осень, листопад... Пусть Мечта живет свободно, Странствуя, где ей угодно, Лишь на пользу не глядит - 70 Польза радости вредит. Разве не поблекнут розы Под унылым взглядом прозы? Разве будут губы дев Вечно свежими, созрев? 75 Разве есть глаза такие - Пусть небесно-голубые, - Чтобы свет их не погас, Став обыденным для нас? Как снежинки, наслажденья 80 Тают от прикосновенья. Лишь в Мечте бы ты сыскал Милую - свой идеал: Кроткую, как дочь Цереры, - Прежде, чем в свои пещеры 85 Царь теней ее стащил И к угрюмству приучил; Белую, как стан иль ножка Гебы, коли вдруг застежка Золотая отпадет, 90 И к ногам ее спадет Легкая, как сон, туника; И вздохнет Зевес-владыка, В кубке омочив уста... О крылатая Мечта!.. 95 Разорви ж скорее эти Здравого рассудка сети; Отпусти Мечту в полет, Радость дома не живет. (Григорий Кружков) ОДА Написано на чистой странице перед трагикомедией Бомонта и Флетчера "Прекрасная трактирщица". Барды Радости и Страсти! Вам дано такое счастье: В мире жизнью жить двойной - И небесной и земной! 5 Там, вверху, в едином хоре С вами - солнце, звезды, зори; Шум небесных родников; Гул раскатистых громов; Там, под кровлею дубравной, 10 Где пасутся только фавны, Вы вдыхаете густой Элисейских трав настой; Там гигантские над вами Колокольчики - шатрами; 15 Маргаритки - все подряд - Источают аромат Роз, а розам для сравненья Нет на всей земле растенья! Там не просто соловьи 20 Свищут песенки свои, Но поют высокой темы Философские поэмы, Сказки, полные чудес, Тайны вечные небес. 25 Вы - на небесах и все же На земле живете тоже; Ваши души, словно свет, Нам указывают след К тем высотам, в те селенья, 30 Где ни скуки, ни томленья; Смертным говорят они, Как летучи наши дни; Как блаженство к горю близко; Как заводит злоба низко; 35 Про величье - и про стыд; Что на пользу, что вредит... Барды Радости и Страсти! Вам дано такое счастье: В мире жизнью жить двойной - 40 И небесной и земной! (Григорий Кружков) СТРОКИ О ТРАКТИРЕ "ДЕВА МОРЯ" Души бардов, ныне сущих В горних долах, в райских кущах! Разве этот лучший мир Лучше, чем у нас трактир 5 "Дева Моря", где по-царски Угостят тебя Канарским, Где оленина всегда Слаще райского плода? Наслаждались этим чудом 10 Марианна с Робин Гудом, Как, бывало, в оны дни Пировали здесь они! Слышал я, что было дело: С крыши вывеска слетела, 15 Поднялась на небосвод, И под нею звездочет Вдруг увидел вас, веселых, За столом и в ореолах, Осушающих до дна 20 Бочку доброго вина, Возносящих к небу чаши В честь Созвездья Девы Нашей! Души бардов, ныне сущих В горних долах, в райских кущах! 25 Разве этот лучший мир Лучше, чем у нас трактир? (Александр Жовтис) РОБИН ГУД О, тех дней простыл и след, Каждый час их стар и сед, Ссохся, сгорбился, поник, Втоптан в землю каждый миг. 5 Север воет, север жжет, Листья наголо стрижет - Под былым шатром лесным Бушевало много зим, Где когда-то жил народ 10 Без налогов и забот. Тихо, тихо, тишина, Тетивы молчит струна - И ни друга, ни дружка, И ни рога, ни рожка, 15 Ни полночной кутерьмы, Лишь притихшие холмы. Не разносит больше эхо Разухабистого смеха, Шуток крепче кулака 20 Из лесного тайника. Если солнце в вышине (Или ночью при луне) - Обыщите каждый куст: Наш веселый Шервуд пуст. 25 На июньский сочный луг Робин Гуд не выйдет в круг, И не будет Джон-буян Колотить в порожний жбан, По дороге подхватив 30 Старой песенки мотив, Лишь бы только как-нибудь Скоротать зеленый путь И в таверне "Весельчак" Выпить эля на пятак. 35 Уж не сыщешь днем с огнем Тех подтянутых ремнем Шалопаев и повес, Что скрывал Шервудский лес. Лес исчез и люд пропал - 40 Если б Робин вдруг восстал И его подружка тоже С земляного встала ложа - Сжал бы Робин кулаки, Спятил Робин бы с тоски: 45 Здесь он жил в лесной тени, А теперь считал бы пни: Все дубы пошли на верфь, Их на море гложет червь. Мэриан рыдала б громко: 50 Диких пчел здесь было столько, Неужель теперь за мед Деньги платит здесь народ? Слава гордой голове! Слава звонкой тетиве 55 И охотничьему рогу! Слава элю, слава грогу! Слава полному стакану И зеленому кафтану! Слава Джону-старине - 60 Вспомним Джона на коне! Трижды славен Робин Гуд! Пусть над ним дубы растут. Слава милой Мэриан! Славься, весь Шервудский клан! 65 Слава каждому стрелку! Друг, подхватывай строку И припев мой подтяни, Сидя где-нибудь в тени. (Галина Гампер) ОСЕНЬ Пора туманов, зрелости полей, Ты с поздним солнцем шепчешься тайком, Как наши лозы сделать тяжелей На скатах кровли, крытой тростником, Как переполнить сладостью плоды, Чтобы они, созрев, сгибали ствол, Распарить тыкву в ширину гряды, Заставить вновь и вновь цвести сады, Где носятся рои бессчетных пчел, - Пускай им кажется, что целый год Продлится лето, не иссякнет мед! 12 Твой склад - в амбаре, в житнице, в дупле. Бродя на воле, можно увидать Тебя сидящей в риге на земле, И веялка твою взвевает прядь. Или в полях ты убираешь рожь И, опьянев от маков, чуть вздремнешь, Щадя цветы последней полосы, Или снопы на голове несешь По шаткому бревну через поток. Иль выжимаешь яблок терпкий сок За каплей каплю долгие часы... 23 Где песни вешних дней? Ах, где они? Другие песни славят твой приход. Когда зажжет полосками огни Над опустевшим жнивьем небосвод, Ты слышишь: роем комары звенят За ивами - там, где речная мель, И ветер вдаль несет их скорбный хор. То донесутся голоса ягнят, Так выросших за несколько недель, Малиновки задумчивая трель И ласточек прощальный разговор! (Самуил Маршак) ОДА МЕЛАНХОЛИИ I Нет, нет, не жаждай Леты, и корней, Точащих яд, не выжимай на вина, И белладонне к бледности твоей Не дай прильнуть лозою Прозерпины. 5 Из ягод тисса четок не нижи, И пусть ни хрущ, ни бабочка ночная Твоей Психеи места не займет, Ни филин - собеседника души! 10 Лишь тень на тень наложишь, сам не зная, И жар тоски в душе твоей замрет. II Коль Меланхолию почуешь ты, Нахлынувшую с неба черной тучей, Что напояет блеклые цветы И лес скрывает в пелене летучей, - 15 Насыть печаль, на розу посмотрев, На то, как соль в морском песке искрится, На пышные округлые пионы; А если в милой вспыхнет славный гнев, - Сожми ей руки, дай ей всласть беситься 20 И взор ее впивай непревзойденный. III С Красой - но тленною - она живет; С Веселостью - прижавшей на прощанье Персты к устам; и с Радостью, чей мед Едва пригубишь - и найдешь страданье. 25 Да, Меланхолии алтарь стоит Во храме, Наслажденью посвященном; Он зрим тому, кто раздавить сумеет Плод Радости на небе утонченном: Ее печали власть душа вкусит 30 И перейдет навек в ее трофеи. (Иван Лихачев) ГИПЕРИОН ФРАГМЕНТ Книга первая В угрюмой тьме затерянной долины, Вдали от влажной свежести зари, И полдня жгучего, и одинокой Звезды вечерней, - в мрачной тишине 5 Сидел Сатурн, как тишина, безмолвный, Недвижный, как недвижная скала. Над ним леса, чернея, громоздились, Подобно тучам. Воздух так застыл, Что в нем дыханья б даже не хватило 10 Пушинку унести; и мертвый лист, Упав, не шевелился; и беззвучно Поток струился под налегшей тенью Низвергнутого божества; Наяда, Таившаяся в темных тростниках, 15 К губам холодный палец прижимала. Вдоль полосы песчаной протянулись Глубокие, неровные следы К стопам Сатурна. На холодном дерне Покоилась тяжелая рука 20 Титана - равнодушная, немая, Безвластная. Не открывая глаз, Он словно к матери своей Земле Клонился, ожидая утешенья. Казалось, чтобы пробудить его, 25 Нет силы соразмерной. Но пришла Та, что коснулась родственной рукою Его широких плеч, склонясь пред ним В почтительности скорбной и глубокой. Она была богиней на заре 30 Рожденья мира; даже Амазонка Предстала б карлицею рядом с ней; Она могла бы гордого Ахилла, За волосы схватив, пригнуть к земле Иль Иксиона колесо - мизинцем 35 Остановить. Ее прекрасный лик Был больше, чем у Сфинкса из Мемфиса, Которому дивились мудрецы, - Но как не походил на мертвый мрамор, Как он светился красотой Печали, 40 Печали, что превыше Красоты! Она прислушивалась к тишине С тревогой - словно тучи первых бедствий Растратили уже свои грома И новые отряды тьмы зловещей 45 От горизонта двигались... Прижав Одну ладонь к груди, как будто ей, Богине, что-то причиняло боль В том месте, где у смертных бьется сердце, Другой рукою тронув за плечо 50 Сатурна и к виску его приблизив Полураскрытые уста, она Заговорила звучным, как орган, Певучим голосом... Вот слабый отзвук Тех слов (О, как ничтожна наша речь 55 В сравненье с древним языком богов!): "Сатурн, очнись!.. Но для чего зову Тебя очнуться, свергнутый владыка! Могу ль утешить чем-нибудь? Ничем. Увы, ты небом предан, и земля 60 Тебя, бессильного, не признает Монархом; океан вечношумящий Отпал от скиптра твоего; и мир Лишился первозданного величья. Твой гром, под власть чужую перейдя, 65 Грохочет, необузданный, в эфире Доселе ясном; молния твоя Беснуется в неопытных руках, Бичуя все вокруг и опаляя. Мучительные, злые времена! 70 Мгновенья, бесконечные, как годы! Так беспощадно давит эта боль, Что не передохнуть и не забыться. Так спи, Сатурн, без пробужденья спи! Жестоко нарушать твою дремоту, 75 Она блаженней яви. Спи, Сатурн! - Пока у ног твоих я плачу горько". Как в летнюю магическую ночь Под пристальным сиянием созвездий Беззвучно грезит усыпленный лес, 80 И вдруг проходит одинокий шорох, Как в море одинокая волна, - И снова тишина, - так отзвучали Ее слова. В слезах она застыла, К земле припав своим широким лбом 85 И словно шелковистое руно Рассыпав волосы у ног Сатурна. Так минул месяц, совершив в ночи Свои серебряные превращенья, И целый месяц оставались оба 90 Недвижны, словно изваянья в нише: Оцепенелый бог, к земле склоненный, И скорбная сестра, - пока Сатурн Не поднял от земли померкший взор И, оглянувшись, не увидел гибель 95 Своей державы, весь угрюмый мрак Долины той - и возле ног своих Коленопреклоненную богиню. И вот он начал говорить, с усильем Ворочая застывшим языком, 100 И мелкою осиновою дрожью Дрожала борода его: "О Тейя, Супруга светлого Гипериона! Дай мне взглянуть в твое лицо, чтоб в нем Прочесть свою судьбу; скажи, сестра, 105 Ужель ты узнаешь Сатурна в этом Бессильном образе? ужель ты слышишь Сатурна голос? или этот лоб, Изрезанный морщинами невзгод, Лишенный драгоценной диадемы, - 110 Чело Сатурна? Кто исхитил силу Из рук моих? Как вызрел этот бунт, Когда, казалось, я железной хваткой Держал Судьбу в могучем кулаке? Но так случилось. Я разбит, раздавлен 115 И потерял божественное право Влияния на ход светил ночных, Увещевания ветров и волн, Благословения людских посевов - Всего, в чем может Высшее Начало 120 Излить свою любовь. Я сам себя Не обретаю в собственной груди; Не только трон - я суть свою утратил И впал в ничтожество. Взгляни, о Тейя! Открой свои бессмертные глаза 125 И взглядом обведи простор вселенной: Пространства мглы - и сгустки ярких звезд, Края, где дышит жизнь, - и царства хлада, Круги огня - и адское жерло. Вглядись, о Тейя, может быть, увидишь 130 Крылатую какую-нибудь тень Иль буйно мчащуюся колесницу, Спешащую отвоевать обратно Утраченные небеса; пора! Сатурн обязан снова стать царем, 135 Блистательной победой увенчаться! Мятежников я свергну - и услышу, Как трубы золотые возвестят О торжестве, как праздничные гимны С сияющих прольются облаков, 140 Призывы к миру и великодушью, И переливчатые звуки лир... И много небывалой красоты Тогда родится в мир - на удивленье 145 Всем детям неба. Я отдам приказ! О Тейя, Тейя! Что с Сатурном стало?" Одушевленный, он уже стоял, Сжимая длани; пот с чела струился; Его седая грива разметалась, Пресекся голос. Он уже не слышал 150 Стенаний Тейи; лишь глаза сверкнули, И с уст сорвались грозные слова: "Что ж! разве разучился я творить? Не в силах новый мир создать, разрушив И уничтожив этот? Дайте новый 155 Мне Хаос, дайте!" Этот грозный крик Достиг Олимпа и повергнул в дрожь Бунтовщиков. Рыдающая Тейя Воспряла и с надеждою в глазах Заговорила страстно-торопливо: 160 "О, это - речь Сатурна! Так скорее Идем к собратьям нашим, чтоб вселить В них мужество. Я поведу тебя". И, умоляюще взглянув на бога, Она пошла вперед, за нею вслед - 165 Сатурн; пред ними расступалась чаща, Как облака пред горными орлами, Взлетающими над своим гнездом. Повсюду в этот час царила скорбь, Стоял такой великий плач и ропот, 170 Что смертным языком не передать. В укрытьях тайных или в заточенье Титаны в ярости судьбу клянут, К Сатурну, своему вождю, взывают. Во всем роду их древнем лишь один 175 Еще хранит и силу и величье: Один блистающий Гиперион, На огненной орбите восседая, Еще вдыхает благовонный дым, Курящийся на алтарях земных 180 Для бога Солнца, - но и он в тревоге. Зловещих предзнаменований ряд Его смущает - не собачий вой, Не уханье совы, не темный призрак Полуночи, не трепетанье свеч, 185 Не эти все людские суеверья - Но признаки иные поселяют В Гиперионе страх. Его дворец - От треугольных башен золотых И обелисков бронзовых у входа 190 До всех бессчетных стен и галерей, Лучистых куполов, колонн и арок - Кроваво-красным светится огнем, И занавеси облаков рассветных Пылают багряницей; то внезапно 195 Затмятся окна исполинской тенью Орлиных крыл, то ржаньем скакунов Покои огласятся. В кольцах дыма, Которые восходят к небесам С холмов священных, ощущает бог 200 Не аромат, но ядовитый привкус Горелого металла. Оттого-то, До гавани вечерней доведя Усталое светило и укрывшись На сонном западе, дабы вкусить 205 Блаженный отдых на высоком ложе И мелодическое забытье, Не может он отдаться безмятежно Дремоте, но угрюмо переходит Шагами грузными из зала в зал, 210 Пока его крылатые любимцы По дальним нишам и углам дворца Прислушиваются, теснясь в испуге, Как беженцы за городской стеной, Когда землетрясенье разрушает 215 Их бастионы, храмы и дома. Как раз теперь, когда Сатурн, очнувшись От ледяного сна, за Тейей вслед Ступал сквозь дебри сумрачного бора, Гиперион, потемкам оставляя 220 Владеть землей, спустился на порог Заката. Двери солнечных чертогов Бесшумно отворились, - только трубы Торжественных Зефиров прозвучали Чуть слышным, мелодичным дуновеньем, - 225 И вот, как роза в пурпурном цвету, Во всем благоуханье и прохладе, Великолепный, пышный этот вход Раскрылся, как бутон, пред богом солнца. Гиперион вошел. Он весь пылал 330 Негодованьем; огненные ризы За ним струились с ревом и гуденьем, Как при лесном пожаре, - устрашая Крылатых Ор. Пылая, он прошел Под сводами из радуг и лучей, 235 По анфиладам светозарных залов И по алмазным лестницам аркад Сияющих, - пока не очутился Под главным куполом. Остановясь И более не сдерживая гнева, 240 Он топнул в бешенстве, - и весь дворец От основанья до высоких башен Сотрясся, и тогда, перекрывая Протяжный гром могучего удара, Воскликнул так: "О сны ночей и дней! 245 О тени зла! О барельефы боли! О страшные фантомы хладной тьмы! О призраки болот и черных дебрей! Зачем я вас увидел и познал? Зачем смутил бессмертный разум свой 250 Чудовищами небывалых страхов? Сатурн утратил власть; ужель настал И мой черед? Ужели должен я Утратить гавань мирного покоя, Край моей славы, колыбель отрад, 255 Обитель утешающего света, Хрустальный сад колонн и куполов И всю мою лучистую державу? Она уже померкла без меня; Великолепье, красота и стройность 260 Исчезли. Всюду - колод, смерть и мрак. Они проникли даже и сюда, В мое гнездо, исчадья темноты, Чтоб мой покой отнять, затмить мой блеск, Похитить власть! - О нет, клянусь Землей 265 И складками ее одежд соленых! Мне стоит мощной дланью погрозить - И затрепещет громовержец юный, Мятежный Зевс, и я верну назад Трон и корону - старому Сатурну!" 270 Он смолк; поток других угроз, готовых Извергнуться, застрял в гортани. Ибо, Как в переполненном театре шум Лишь возрастает от призывов: "Тише!" - Так после этих слов Гипериона 275 Фантомы вкруг него зашевелились Озлобленней. Подул сквозняк. От плит Зеркальных, на которых он стоял, Поднялся пар, как от болотной топи. И судорога страшная прошла 280 По мускулам гиганта, - как змея, Обвившаяся медленно вкруг тела От ног до шеи. На пределе сил Он вырвался из давящих колец И поспешил к восточному порталу, 285 Где шесть часов росистых пред зарей Провел, дыханьем жарким согревая Порог Восхода, очищая землю От мрачных испарений - и дождем Их низвергая в струи океана. 290 Горящий шар светила, на котором Он совершал с востока на закат Свой путь по небу, был закутан в ворох Туч соболиных, но не вовсе скрыт Глухою темнотой, - а прорывался 295 Светящимися линиями дуг, Зигзагов и лучей по всей широкой Окружности эклиптики - старинным Священным алфавитом мудрецов И звездочетов, живших на земле 300 Впоследствии и овладевших им Трудами вековых пытливых бдений: Те знаки сохранились и теперь На мраморе расколотом, на черных Обломках камня, - но забыта суть 305 И смысл утрачен... Этот шар огня Стал расправлять при появленье бога Сияющие крылья. Из потемок Являлись, друг за другом восходя, Их перья серебристые - и вот 310 Простерлись, озаряя поднебесье. Лишь самый диск светила пребывал В затменье, ожидая приказанья Гипериона. Но напрасно он Повелевал, чтоб вспыхнул новый день. 315 Не подчинялись больше божеству Природные стихии. И рассвет Застыл в начальных знаменьях своих. Серебряные крылья напряглись, Как паруса, готовые нести 320 Светило дня; раскрылись широко Ворота сумрачных ночных пространств. И, угнетенный новою бедой, Склонился некогда неукротимый Титан - и по гряде унылых туч, 325 По кромке дня и ночи он простерся В свеченье бледном, в горести немой. Склонясь над ним, глядели небеса Сочувствующими очами звезд, И вдруг донесся из ночных глубин 330 Проникновенный и негромкий шепот: "О самый светлый из моих детей, Сын Неба и Земли, потомок тайн, Непостижимых даже мощным силам, Тебя зачавшим, - отчего и как 335 Находит это тихое блаженство И сладость содроганий, я не знаю. Но все, что рождено от этих таинств, - Все образы, все видимые формы - Лишь символы, лишь проявленья скрытой, 340 Прекрасной жизни, всюду разлитой В божественной вселенной. Ты возник От них, о светлое дитя! От них - Твои титаны-братья и богини. Жестока ваша новая вражда; 345 Сын на отца поднялся. Видел я, Как первенец мой сброшен был с престола; Ко мне он руки простирал, ко мне Взывал сквозь гром. А я лишь побледнел И тучами укрыл лицо от горя. 350 Ужель и ты падешь, как он? Мне страшно, Что стали непохожи на бессмертных Мои сыны. Вы были рождены Богами, и богами оставались И в торжестве, и в горести - царями 355 Стихий, владыками своих страстей. А ныне я вас вижу в страхе, в гневе, Объятыми сомненьем и надеждой, Подобно смертным людям на земле. Вот горький признак слабости, смятенья 360 И гибели. О сын мой, ты ведь бог! Ты полон сил стремительных, ты можешь Ударам Рока противопоставить И мужество, и волю. Я - лишь голос, Живу, как волны и ветра живут, 365 Могу не больше, чем ветра и волны. Но ты борись! Ты можешь упредить Событья и схватить стрелу за жало, Пока не прозвенела тетива. Спеши на землю, чтоб помочь Сатурну! 370 А уж за солнцем и за сменой суток Я пригляжу пока". Ошеломленный, Восстав и широко раскрыв глаза, Внимал Гиперион словам, идущим С мерцающих высот. Умолкнул голос, 375 А он все вглядывался в небеса, В спокойное сияние созвездий; Потом подался медленно вперед Могучей грудью, как ловец жемчужин Над глубиной, - и с края облаков 380 Бесшумно ринулся в пучину ночи. Книга вторая В то самое мгновение, когда Гиперион скользнул в шуршащий воздух, Сатурн с сестрой достигли скорбных мест, Где братья побежденные томились. 5 То было логово, куда не смел Проникнуть свет кощунственным лучом, Чтоб в их слезах блеснуть; где не могли Они расслышать собственных стенаний За слитным гулом струй и водопадов, 10 Ревущих в темноте. Нагроможденье Камней рогатых и лобастых скал, Как бы едва очнувшихся от сна, Чудовищной и фантастичной крышей Вздымалось над угрюмым их гнездом. 15 Не троны, а большие валуны, Кремнистые и сланцевые глыбы Служили им седалищами. Многих Недоставало здесь: они скитались, Рассеянные по земле. В цепях 20 Страдали Кей, Тифон и Бриарей, Порфирион, Долор и Гий сторукий, И множество других непримиримых, Из опасенья ввергнутых в затвор, В тот душный мрак, где их тела в оковах 25 Так были сжаты, сдавлены, распяты, Как жилы серебра в породе горной, И только судорожно содрогались Огромные сердца, гоня вперед Круговорот бурлящей, рдяной крови. 30 Раскинувшись кто вдоль, кто поперек, Они лежали, мало походя На образы живых, - как средь болот Окружье древних идолов друидских В дождливый, стылый вечер ноября, 35 Когда под небом - их алтарным сводом - Кромешная густеет темнота. Молчали побежденные, ни словом Отчаянных не выдавая мук. Один из них был Крий; ребро скалы, 40 Отколотой железной булавою, Напоминало, как ярился он Пред тем, как обессилеть и свалиться. Другой был Иапет, сжимавший горло Придушенной змеи; ее язык 45 Из глотки вывалился, и развились Цветные кольца: смерть ее настигла За то, что не посмела эта тварь Слюною ядовитой брызнуть в Зевса. Котт, распростертый подбородком вверх, 50 С раскрытым ртом, затылком на холодном Кремнистом камне, как от дикой боли, Вращал зрачками. Дальше, рядом с ним Лежала Азия, огромным Кафом Зачатая; никто из сыновей 55 Не стоил при рожденье столько боли Земле, как эта дочь. В ее лице Задумчивость, а не печаль сквозила; Она свое провидела величье В грядущем: пальмы, храмы и дворцы 60 Близ Окса иль у вод священных Ганга; И как Надежда на железный якорь, Так опиралася она на бивень Громаднейшего из своих слонов. За ней, на жестком выступе гранитном 65 Простерся мрачной тенью Энкелад; Он, прежде незлобивый и смиренный, Как вол, пасущийся среди цветов, Был ныне полон ярости тигриной И львиной злобы; в мстительных мечтах 70 Уже он горы громоздил на горы, Лелея мысль о той второй войне, Что вскоре разразилась, самых робких Заставив спрятаться в зверей и птиц. Атлант лежал ничком; с ним рядом Форкий, 75 Отец Горгон. За ними - Океан И Тефия, в коленах у которой Растрепанная плакала Климена. Посередине всех Фемида жалась К ногам царицы Опс, почти во мраке 80 Неразличимой, как вершины сосен, Когда их с тучами смешает ночь; И многие иные, чьих имен Не назову. Ведь если крылья Музы Простерты для полета, что ей медлить? 85 Ей нужно петь, как сумрачный Сатурн Со спутницей, скользя и оступаясь, Взобрался к этой пропасти скорбей Еще из худших бездн. Из-за уступа Сначала головы богов явились, 90 И вот уже ступили две фигуры На ровное подножье. Трепеща, Воздела Тейя руки к мрачным сводам Пещеры - и внезапно взор ее Упал на лик Сатурна. В нем читалась 95 Ужасная борьба: страх, жажда мести, Надежда, сожаленье, боль и гнев, Но главное - тоска и безнадежность. Вотще он их стремился одолеть, Судьба уже отметила его 100 Елеем смертных - ядом отреченья; И сникла Тейя, пропустив вперед Вождя - к его поверженному войску. Как смертного скорбящая душа Терзается сильней, вступая в дом, 105 Который омрачило то же горе, Так и Сатурн, войдя в печальный круг, Почувствовал растерянность и слабость. Но Энкелада мужественный взор, С надеждой устремленный на него, 110 Придал Сатурну сил, и он воскликнул: "Я здесь, титаны!" Услыхав вождя, Кто застонал, кто попытался встать, Кто возопил - и все пред ним склонились С благоговением. Царица Опс, 115 Откинув траурное покрывало, Явила бледный изможденный лик И черные запавшие глаза: Как гул проходит между горных сосен В ответ на дуновение Зимы, 120 Так прокатился шум среди бессмертных, Когда Сатурн им подал знак, что хочет Словами полновесными облечь, Исполненными музыки и мощи, Смятение свое и бурю чувств. 125 Но сосен шум сменяется затишьем, А здесь, едва нестройный ропот смолк, Глас божества возрос, как гром органа, Когда стихают хора голоса, Серебряное эхо оставляя 130 В звенящем воздухе. Так начал он: "Ни в собственной груди, где я веду Сам над собой дознание и суд, Не отыскал я ваших бед причину, Ни в тех легендах первобытных дней, 135 Которые Уран звездоочитый Нашел на отмели начальной мглы, Когда ее прибой бурлящий схлынул, - В той книге, что служила мне всегда Подставкою для ног - увы, неверной! - 140 Ни в символах ее, ни в чудесах Стихий - земли, огня, воды и ветра - В их поединках, в яростной борьбе Одной из них с двумя, с тремя другими, Как при грозе, когда идет сраженье 145 Огня и воздуха, а струи ливня, Хлеща, стремятся их прибить к земле, В соитье четверном рождая серу, - Ни в этих схватках, в таинствах стихий, Которые мне до глубин открыты, 150 Я не нашел причины ваших бед; Напрасно вчитывался в дивный свиток Природы, - я не мог сыскать разгадки, Как вы, перворожденные из всех Богов, что осязаемы и зримы, 155 Слабейшим поддались. Но это так! Вы сломлены, унижены, разбиты. Что мне теперь сказать вам, о титаны? "Восстаньте!"? - вы молчите. "Пресмыкайтесь!"? - Вы стонете. Что я могу сказать? 160 О небеса! О мой отец незримый! Что я могу? Поведайте мне, братья! Мой слух взыскует вашего совета. О ты, глубокомудрый Океан! Я вижу на твоем челе суровом 165 Печать раздумья. Помоги же нам!" Сатурн умолк, а вещий бог морей - Хотя не ученик Афинских рощ, Но сумрака подводного философ, - Встал, разметав невлажные власы, 170 И молвил дивно-звучным языком, Мерно-шумящим голосом прибоя: "О вы, кто дышит только жаждой мести, Кто корчится, лелея боль свою, Замкните слух: мой голос не раздует 175 Кузнечными мехами вашу ярость. Но вы, кто хочет правду услыхать, Внимайте мне: я докажу, что ныне Смириться поневоле вы должны, И в правде обретете утешенье. 180 Вы сломлены законом мировым, А не громами и не силой Зевса. Ты в суть вещей проник, Сатурн великий, До атома; и все же ты - монарх И, ослепленный гордым превосходством, 185 Ты упустил из виду этот путь, Которым я прошел к извечной правде. Во-первых, как царили до тебя, Так будут царствовать и за тобой: Ты - не начало, не конец вселенной. 190 Праматерь Ночь и Хаос породили Свет - первый плод самокипящих сил, Тех медленных брожений, что подспудно Происходили в мире. Плод созрел, Явился Свет, и Свет зачал от Ночи, 195 Своей родительницы, весь огромный Круг мировых вещей. В тот самый час Возникли Небо и Земля; от них Произошел наш исполинский род, Который сразу получил в наследство 200 Прекрасные и новые края. Стерпите ж правду, если даже в ней Есть боль. О неразумные! - принять И стойко выдержать нагую правду - Вот верх могущества. Я говорю: 205 Как Небо и Земля светлей и краше, Чем Ночь и Хаос, что царили встарь, Как мы Земли и Неба превосходней И соразмерностью прекрасных форм, И волей, и поступками, и дружбой, 210 И жизнью, что в нас выражена чище, Так нас теснит иное совершенство, Оно сильней своею красотой И нас должно затмить, как мы когда-то Затмили славой Ночь. Его триумф - 215 Сродни победе нашей над начальным Господством Хаоса. Ответьте мне, Враждует ли питательная почва С зеленым лесом, выросшим на ней, Оспаривает ли его главенство? 220 А дерево завидует ли птице, Умеющей порхать и щебетать И всюду находить себе отраду? Мы - этот светлый лес, и наши ветви Взлелеяли не мелкокрылых птах - 225 Орлов могучих, златооперенных, Которые нас выше красотой И потому должны царить по праву. Таков закон Природы: красота Дарует власть. По этому закону 230 И победители познают скорбь, Когда придет другое поколенье. Видали ль вы, как юный бог морей, Преемник мой, по голубой пучине Средь брызг и пены в колеснице мчит, 235 Крылатыми конями запряженной? Я видел это, - и в его глазах Такая красота мне просверкала, Что я сказал печальное "прощай" Своей державе, я простился с властью 240 И к вам пришел сюда, чтоб разделить Груз ваших бед - и утешенье дать: Да будет истина вам утешеньем". Смущенные ли мудрой правотою, Иль из презрения к его словам, 245 Но все хранили тишину, когда Смолк рокот Океана. Лишь Климена, Пренебрегаемая до сих пор, Заговорила вдруг - не возражая, А только кротко изливая грусть, 250 Тишайшая среди неукротимых: "Отец, я здесь неискушенней всех, Я знаю только, что исчезла радость И скорбь-змея свила себе гнездо В сердцах у нас, боюсь, уже навеки. 255 Я бы не стала предрекать беду, Когда б сама могла ее смирить, Но здесь нужна могущественней сила. Позвольте же поведать мне о том, Что так заставило меня рыдать 260 И отняло последние надежды. Стояла я на берегу морском; Бриз, веявший от леса, доносил Благоуханье листьев и цветов, Такой исполненное чудной неги, 265 Такой отрады, что в тоске моей Мне захотелось эту тишь нарушить, Смутить самодовлеющий покой Печальной песнею о наших бедах. Я села, раковину подняла 270 С песка - и тихо в губы ей подула, Чтобы извлечь мелодию; но вдруг, Покуда я пыталась разбудить Глухое эхо в сводах перламутра, - С косы напротив, с острова морского 275 Донесся столь чарующий напев, Что сразу захватил мое вниманье. Я раковину бросила, и волны Наполнили ее, как уши мне Наполнила отрада золотая; 280 Погибельные, колдовские звуки Каскадом ниспадали друг за другом - Стремительно, как цепь жемчужин с нити, А вслед иные ноты воспаряли, Подобно горлицам с ветвей оливы, 285 И реяли над головой моей, Изнемогавшей от отрады дивной И скорбной муки. Победила скорбь, И я безумные заткнула уши, Но сквозь дрожащую преграду пальцев 290 Прорвался нежный и певучий голос, С восторгом восклицавший: "Аполлон! О юный Аполлон золотокудрый!" В смятенье я бежала, а за мной Летело и звенело это имя!.. 295 Отец мой! братья! если бы вы знали, Как было больно мне! Когда б ты слышал, Сатурн, как я рыдала, - ты б не стал Меня корить за дерзость этой речи". Как боязливый ручеек, петляя 300 По гальке побережья, медлит впасть В безбрежность волн, так этот робкий голос Струился вдаль, - но устья он достиг, Когда был, словно морем, поглощен Взбешенным, гневным басом Энкелада. 305 Он говорил, на локоть опершись, Но не вставая, словно от избытка Презрения, - и тяжкие слова Гремели, как удары волн о рифы. "Кого должны мы слушать - слишком мудрых 310 Иль слишком глупых, братья-великаны? Обрушьте на меня хоть все грома Бунтовщиков с Олимпа, взгромоздите Всю землю с небесами мне на плечи - Страшнее я не испытал бы мук, 315 Чем ныне, слыша этот детский лепет. Шумите же, кричите и бушуйте, Вопите громче, сонные титаны! Неужто вы проглотите обиды И униженья от юнцов снесете? 320 Неужто ты забыл, Владыка вод, Как ты ошпарен был в своей стихии? Что - наконец в тебе проснулся гнев? О радость! значит, ты не безнадежен! О, радость! наконец-то сотни глаз 325 Сверкнули жаждой мести!" - Он поднялся Во весь огромный рост и продолжал: "Теперь вы - пламя, так пылайте жарче, Пройдитесь очистительным огнем По небесам, калеными стрелами 330 Спалите дом тщедушного врага, За облака занесшегося Зевса! Пусть он пожнет содеянное зло! Я презираю мудрость Океана; И все же не одна потеря царств 335 Меня гнетет: дни мира улетели, Те безмятежные, благие дни, Когда все существа в эфире светлом Внимали нам с раскрытыми глазами И наши лбы не ведали морщин, 340 А губы - горьких стонов, и Победа - Крылатое, неверное созданье - Была еще не рождена на свет. Но вспомните: Гиперион могучий, Наш самый светлый брат, еще царит... 345 Он здесь! Взгляните - вот его сиянье!" Все взоры были скрещены в тот миг На Энкеладе, и пока звучали Его слова под сводами ущелья, Внезапный отблеск озарил черты 350 Сурового гиганта, что сумел Вдохнуть в богов свой гнев. И тот же отблеск Коснулся остальных, но ярче всех - Сатурна, чьи белеющие пряди Светились, словно вспененные волны 355 Под сумрачным бушпритом корабля, Когда вплывает он в ночную бухту. И вдруг из бледно-серебристой мглы Слепящий, яркий блеск, подобно утру, Возник и залил все уступы скал, 360 Весь этот горестный приют забвенья, И кручи, и расщелины земли, Глухие пропасти и водопады Ревущие - и весь пещерный мир, Одетый прежде в мантию теней, 365 Явил в его чудовищном обличье. То был Гиперион. В венце лучей Стоял он, с высоты гранитной глядя На бездну скорби, что при свете дня Самой себе казалась ненавистной. 370 Сверкали золотом его власы В курчавых нумидийских завитках, И вся фигура в ореоле блеска Являла царственный и страшный вид, Как на закате Мемнона колосс 375 Для пришлеца с туманного Востока. И, словно арфа Мемнона, стенанья Он испускал, ладонью сжав ладонь, И так стоял недвижно. Эта скорбь Владыки солнца тягостным уныньем 380 Отозвалась в поверженных богах, И многие свои прикрыли лица, Чтоб не смотреть. Лишь пылкий Энкелад Свой взор горящий устремил на братьев, И, повинуясь этому сигналу, 385 Поднялся Иапет и мощный Крий, И Форкий, великан морской, - и стали С ним рядом, вчетвером, плечом к плечу. "Сатурн!" - раздался их призыв, и сверху Гиперион ответил громким криком: 390 "Сатурн!" Но старый вождь сидел угрюмо С Кибелой рядом, и в лице богини Не отразилось радости, когда Из сотен глоток грянул клич: "Сатурн!" Книга третья Вот так между покорностью и буйством Метались побежденные титаны. Теперь оставь их, Муза! Не по силам Тебе воспеть такие бури бедствий. 5 Твоим губам скорей печаль пристала И меланхолия уединенья. Оставь их, Муза! Ибо скоро встретишь Ты множество божеств первоначальных, Скитающихся в мире без приюта. 10 Но с трепетом коснись дельфийской арфы, И пусть повеет ветерком небесным Мелодия дорийской нежной лютни; Ведь эта песнь твоя - Отцу всех песен! Все розовое сделай ярко-алым, 15 Пускай румянец розы вспыхнет ярче, Пусть облака восхода и заката Плывут руном роскошным над холмами, Пусть красное вино вскипит в бокале Ключом студеным, пусть на дне морском 20 Ракушек розовеющие губы В кармин окрасятся, пусть щеки девы Зардеют жарко, как от поцелуя. Возрадуйтесь, тенистые Киклады И главный остров их, священный Делос! 25 Возрадуйтесь, зеленые оливы, И тополя, и пальмы на лужайках, И ветер, что поет на побережье, И гнущийся орешник темноствольный: Об Аполлоне будет эта песня! 30 Где был он в час, когда в приют скорбей Спустились мы за солнечным титаном? Он спящими оставил пред зарею Мать и свою ровесницу-сестру И в полумраке утреннем спустился 35 К ручью, чтоб там бродить под сенью ив, По щиколотку в лилиях росистых. Смолк соловей, и начал песню дрозд, И несколько последних звезд дрожали В лазури. Не было ни уголка 40 На острове - ни грота, ни пещеры - Куда не достигал бы ропот волн, Лишь густотою леса приглушенный. Он слушал, и мерцала пелена Перед глазами, и стекали слезы 45 По золотому луку. Так стоял, Когда из чащи выступила вдруг Богиня с грозно-величавым ликом. Она глядела, как бы испытуя, На юношу, и он, спеша постичь 50 Загадку взора этого, воскликнул: "Как ты прошла по зыбкой глади моря? Или незримая в незримых ризах Доселе ты блуждала в этих долах? Мне кажется, я слышал шелест платья 55 По опали сухой, когда один Мечтал я в глубине прохладной чащи, Мне чудилось волненье и шуршанье В густой нехоженой траве, я видел, Как поднимали головы цветы 60 Вослед таинственным шагам. Богиня! Я узнаю и твой бессмертный лик, И взор бесстрастный, - или это только Приснилось мне..." "Да, - прозвучал ответ, - Тебе приснилась я и, пробудясь, 65 Нашел ты рядом золотую лиру, Коснулся певчих струн, - и целый мир С неведомою болью и отрадой Внимал рожденью музыки чудесной. Не странно ль, что, владея этим даром, 70 Ты плачешь? В чем причина этой грусти? Меня печалит каждая слеза, Пролитая тобой. Открой мне душу; Ведь я на этом острове пустынном Была твоим хранителем и стражем - 75 От детских лет, от первого цветка, Который сорвала рука младенца, До дня, когда ты сам сумел согнуть Свой лук меткоразящий. Все поведай Той древней силе, что пренебрегла 80 Своим престолом и своим покоем Ради тебя и новой красоты, Родившейся на свет". С мольбой в глазах, Внезапно засиявших, Аполлон Проговорил, из горла изливая 85 Певучие созвучья: "Мнемозина! Тебя узнал я, сам не знаю как. Зачем, всеведущая, ты пытаешь Меня вопросами? Зачем я должен Стараться выразить то, что сама 90 Ты можешь мне открыть? Тяжелый мрак Неведенья мне застилает зренье. Мне непонятна собственная грусть; Я мучусь, думаю - и, обессилев, В стенаньях опускаюсь на траву, 95 Как потерявший крылья. О, зачем Мне эта тяжесть, если вольный воздух Податливо струится под моей Стопой стремительной? Зачем, зачем С такою злостью дерн я попираю? 100 Богиня милостивая, ответь: Один ли этот остров есть на свете? А звезды для чего? А солнце - солнце? А кроткое сияние луны? А тысячи созвездий? Укажи 105 Мне путь к какой-нибудь звезде прекрасной, И я взлечу туда с моею лирой И серебристые ее лучи Заставлю трепетать от наслажденья! Я слышал гром из туч. Какая сила, 110 Чья длань властительная производит Шум этот и смятение стихий, Которым я внимаю - без боязни, Но в горестном неведенье? Скажи, Печальная богиня, - заклинаю 115 Тебя твоей рыдающею лирой: Зачем в бреду и самоисступленье Брожу я в этих рощах? - Ты молчишь. Молчишь! - но я уже читаю сам Урок чудесный на лице безмолвном 120 И чувствую, как в бога превращает Меня громада знаний! Имена, Деянья, подвиги, седые мифы, Триумфы, муки, голоса вождей, И жизнь, и гибель - это все потоком 125 Вливается в огромные пустоты Сознанья и меня обожествляет, Как будто я испил вина блаженных И приобщен к бессмертью!" Задохнувшись, Он смолк, не в силах взора оторвать 130 От Мнемозины, и мерцали чудно Воспламененные глаза, - как вдруг Все тело охватило страшной дрожью, И залил лихорадочный румянец Божественную бледность, - как бывает 135 Пред смертью - иль, верней, как у того, Кто вырвался из лап холодной смерти И в жгучей муке, сходной с умираньем, Жизнь обретает вновь. Такая боль Терзала Аполлона. Даже кудри - 140 Его златые кудри трепетали Вокруг сведенной шеи. Мнемозина Воздела руки, словно прорицая... И вскрикнул Аполлон - и вдруг он весь Небесно... (Григорий Кружков) Текстологические принципы издания Основной корпус предлагаемого издания составляют первый, а также последний из трех поэтических сборников Китса, вышедших при его жизни: "Стихотворения" (1817) и ""Ламия", "Изабелла", "Канун святой Агнесы" и другие стихи" (1820): Являясь крайними вехами недолгого творческого пути Китса (его поэма "Эндимион" вышла отдельным изданием в 1818 г.), две эти книги - выразительное свидетельство стремительного развития поэта, в течение двух-трех лет перешедшего от наивно-подражательных опытов к созданию глубоко оригинальных и совершенных образцов, расширивших представление о возможностях поэтического слова. Судьба литературного наследия Китса, подлинные масштабы дарования которого по достоинству оценили лишь немногие из его современников, сложилась непросто. За четверть века после его смерти в феврале 1821 г. из неопубликованного увидело свет в различных изданиях около двух десятков его стихотворений. Серьезным вкладом в изучение жизни и творчества поэта, заложившим фундамент позднейшей обширной китсианы, оказалось предпринятое Ричардом Монктоном Милнзом (впоследствии лорд Хотон) двухтомное издание "Life, Letters, and Literary Remains, of John Keats", вышедшее в 1848 г. в Лондоне и основанное на многочисленных документах, биографических свидетельствах, воспоминаниях друзей и близких знакомых Китса. Наряду с письмами Р. М. Милнз напечатал впервые свыше сорока произведений Китса. Публикации стихов поэта продолжались вплоть до 1939 г. усилиями целого ряда литературоведов и биографов Китса; среди них особенное значение имели издания под редакцией Гарри Бакстона Формана (1883, 1910, 1915, 1921-1929) и его сына Мориса Бакстона Формана (1938-1939, 1948), Сидни Колвина (1915), Эрнеста де Селинкура (1905, 1926) и Генри Уильяма Гэррода (1939, 1956, 1958). Подготовка изданий Китса сопряжена с немалыми трудностями, обусловленными отсутствием канонических редакций большинства произведений Китса. Автографы Китса, который в основном полагался на компетентность своих издателей, дают, по словам одного из текстологов, "меньшее представление об авторских намерениях, нежели списки, сделанные близкими к поэту людьми" (Stillinger Jack. The Texts of Keats's Poems. Harvard Univ. Press, 1974, p. 83). К наиболее авторитетным, тщательно подготовленным, дающим обширный свод вариантов и разночтений, снабженным обстоятельными комментариями как текстологического, так и историко-литературного характера, собраниями стихов и писем Китса из числа появившихся в последнее время следует отнести издания: The Poems of John Keats / Ed, by Miriam Allott. London, 1970 (3rd ed. - 1975); Keats John. The Compl. Poems / Ed, by John Barnard. Harmondsworth, 1973 (2nd ed. - 1976); Keats John. The Compl. Poems / Ed by Jack Stillinger. Harvard Univ. Press, 1973 (2nd ed. 1982); The Letters of John Keats. 1814-1821 / Ed. by Hyder Edward Rollins. Vol. 1-2. Harvard Univ. Press, 1958. Именно эти издания послужили основой для подготовки настоящего тома. Кроме того, при составлении примечаний были использованы, в частности, следующие источники: The Keats Circle: Letters and Papers 1816-1879 / Ed. by Hyder Edward Rollins. Vol. 1-2. Harvard Univ. Press, 1965; Bate Walter Jackson. John Keats. Harvard Univ. Press, 1963; Geppert Eunice Clair. A Handbook to Keats' Poetry. The Univ. of Texas, 1957. Прижизненные сборники Китса объединили далеко не все созданные им произведения (всего их насчитывается свыше 150). "Дополнения" к основному корпусу настоящего издания включают в себя расположенные в хронологическом порядке наиболее значительные стихи Китса, оставшиеся за пределами сборников - среди них фрагмент поэмы "Падение Гипериона", баллада "La Belle Dame sans Merci", ряд сонетов, многие из которых принадлежат к признанным шедеврам поэта. Стремлением продемонстрировать различные грани богатой поэтической индивидуальности Китса было продиктовано и включение в книгу большой подборки писем - важной части его литературного наследия, представляющих собой на редкость живой и яркий образец романтической прозы, часто неотделимой от собственно поэтического творчества: многие письма перемежаются с только что созданными стихами и служат бесценным комментарием к ним. За пределами тома оставлены произведения, не принадлежащие к лучшим достижениям Китса: поэма "Эндимион" (за исключением трех хрестоматийно известных отрывков, помещенных в "Дополнениях"), незаконченная шуточная поэма "Колпак с бубенцами", драма в стихах "Оттон Великий", фрагмент трагедии "Король Стефан" и около двадцати стихотворений разных лет - либо не представляющих серьезного художественного интереса, либо приписываемых Китсу без достаточных на то оснований (по объему, однако, перечисленное выше составляет приблизительно половину всего стихотворного наследия поэта). Таким образом, предлагаемое издание впервые представляет русскому читателю творчество Китса в столь широком охвате и является наиболее полным собранием стихотворений, поэм и писем Китса из существовавших до сих пор на русском языке. Поэмы Китса "Ламия", "Гиперион", фрагмент "Канун святого Марка", тридцать стихотворений и большинство писем публикуются на русском языке впервые. Отбор переводов для данного издания обусловлен не только желанием свести воедино переводы, накопленные за последние десятилетия, наиболее близкие оригиналу и отвечающие современному пониманию адекватности но и стремлением избежать дублирования состава предыдущих советских изданий 1975 и 1979 гг. Вместе с тем, даже отдавая предпочтение критерию новизны, невозможно было исключить из издания подобного пода переводы, принадлежащие перу С. Маршака, Б. Пастернака, а также другие впечатляющие достижения отечественной переводной традиции. Стремление к максимальному стилистическому единству переводов, которые в совокупности давали бы цельный облик поэта, не противоречит, на наш взгляд, попытке продемонстрировать иной подход к интерпретации того или иного текста, показать возможность различных переводческих решений. С этой целью в "Примечаниях" приводятся, - как правило, для наиболее значительных в творческой эволюции Китса произведений или представляющих особые переводческие трудности - варианты стихотворных переводов. Сочтено целесообразным познакомить читателя и с самыми первыми попытками перевода Китса на русский язык, относящимися к началу века. ПРИМЕЧАНИЯ Третья и последняя прижизненная книга поэта ""Ламия", "Изабелла", "Канун святой Агнесы" и другие стихотворения" (""Lamia", "Isabella", "The Eve of St. Agnes", and Other Poems") вышла в свет в самом начале июля 1820 г. (издатели Тейлор и Хесси). Помимо трех значительнейших поэм Китса, указанных в заглавии, и поэмы "Гиперион", оставшейся незавершенной, сборник включал оды, принадлежащие к лучшим созданиям поэта, а также четыре стихотворения (в сравнении со сборником 1817 г. примечательно отсутствие сонетов, хотя именно за эти годы Китсом были созданы замечательные образцы этой излюбленной им стихотворной формы). Сборник снабжен следующим "Уведомлением", написанным, по всей вероятности, Джоном Тейлором: "Коль скоро ввиду появления в печати неоконченной поэмы под названием "Гиперион" некое, оправдание так или иначе почтется необходимым, издатели решаются заявить о том, что всю ответственность за это всецело принимают на себя, поскольку поэма опубликована единственно вследствие особой и настоятельной просьбы с их стороны вопреки желанию автора. Предполагалось, что по объему настоящая поэма сравняется с "Эндимионом", однако отклики, вызванные указанным произведением, заставили автора отказаться от продолжения работы над ней. - Флит-стрит, 26 июня 1820 г.". В одном из авторских экземпляров Китс, перечеркнув весь текст "Уведомления", написал сверху: "Я тут решительно не при чем: я был болен в то время", а под последней фразой: "Это ложь". Несмотря на сравнительно медленную распродажу, сборник встретил целый ряд одобрительных критических отзывов (подробнее см.: Tsokan Huang. The magazine reviews of Keats' "Lamia" volume (1820). Salzburg, 1973). ЛАМИЯ LAMIA Поэма "Ламия" писалась с перерывами летом 1819 г. (конец июня - начало сентября) - сначала на острове Уайт, затем в Уинчестере. Основным источником для Китса послужил трактат английского философа-моралиста Роберта Бертона (1577-1640) "Анатомия Меланхолии" (1621), отрывок из которого был приведен вслед за поэмой в сборнике 1820 г.: "Филострат, в четвертой книге написанного им труда "Vita Apollonii", {"Vita Apollonii" - "Жизнь Аполлония Тианского", биографический роман в 8 книгах о неопифагорейском философе I в. древнегреческого писателя Филострата Старшего (II-III вв.).} приводит достопамятное происшествие подобного рода, каковое не должно мне обойти молчанием. Некто Менипп Ликий, юноша двадцати пяти лет, на пути из Кенхреи в Коринф встретил сходный фантом в обличий прекрасной женщины, которая, взяв его за руку, привела в свой дом на окраине Коринфа, открылась ему, что по рождению она финикиянка и что если он останется с ней, он услышит, как она поет и играет, будет пить вино, какое никто никогда не пил, и ни единый человек его не потревожит; но она, будучи мила и прекрасна, будет жить и умрет вместе с ним, милым и прекрасным на вид. Юноша-философ, прежде рассудительный и благоразумный, обладая способностью умерять свои страсти, помимо одной - любовной, пребывал некоторое время с нею к величайшему своему удовольствию и, наконец, сочетался с ней браком. На свадебный пир в числе прочих гостей явился Аполлоний, который посредством ряда умозаключений обнаружил, что она змея, ламия, и что вся окружающая ее обстановка, подобно золоту Тантала, описанному Гомером, невещественна, будучи простой иллюзией. Увидев, что тайна ее раскрыта, она со слезами молила Аполлония хранить молчание, но он остался непоколебим, вследствие чего она сама, утварь и дом вместе со всем, что в нем было, исчезли в мгновение ока. Многие были свидетелями этого случая, ибо он произошел и самом центре Греции". (Цит. по кн.: Keats J. The Compl. Poems / Ed. by J. Barnard. Harmondsworth. 1976, p. 665-666). В поэме, стиховой строй которой отмечен влиянием Джона Драйдена (1631-1700), нашло отражение стремление Китса к объективизации эмоций. Вероятно, не случайно именно "Ламия" открывает сборник 1820 г. Сам Китс в письме Джорджу и Джорджиане Китсам 17-27 сентября 1819 г., ставя "Ламию" выше других своих поэм, оценивал ее следующим образом: "Я уверен, что в ней есть тот огонь, который должен так или иначе захватить людей: дайте им либо приятное, либо неприятное переживание - они именно и хотят какого-то переживания" (Letters..., vol. 2, p. 189). Ламия - в греческой мифологии - чудовище, пожиравшее чужих детей (мотив, опущенный Китсом). Согласно Дж. Лемприеру, злой дух, змея с головой и грудью прекрасной женщины. Живет в лесах и оврагах, заманивая к себе путников сладостным шипением. Часть I 1-6 В те дни, когда... дриад и фавнов не изгнал... - Согласно распространенному поэтическому представлению, олимпийские божества были вытеснены феями, эльфами и другими волшебными существами: иными словами, классическая мифология уступила место сказочному фольклору Германии, Англии и скандинавских стран. 204 ...из пут змеиных... - Ср. "Потерянный рай" Мильтона: Змий почивал, склубясь В замысловатый лабиринт колец, В их средоточье голову укрыв, Что хитростей утонченных полна (IX, 182-185; пер. Арк. Штейнберга). В маргиналиях к тому Мильтона Китс замечает: "Чья голова не закружится при размышлениях о сатане в змеиной темнице! - никакой другой поэтический отрывок не вызовет боли, мучительнее хватающей за горло, чем эта" (Keats J. The Compl. Poems, p. 526). 352 В дворцах и храмах, освящавших блуд... - У Бертона говорится о Коринфе следующее: "Ежедневно туда являлись через все городские ворота пришлецы со всех сторон. В одном только храме Венеры тысяча блудниц продавала себя <...> Все народы обращались туда, как в школу Венеры" (цит. по кн.: Keats J. The Compl. Poems p. 670). Часть II 232-238 дивились радуге на небесах... Ламия растаяла бесследной - Китс, разделявший общеромантическое недоверие к рациональному знанию, был знаком с лекцией У. Хэзлитта "О поэзии в целом" (1818), в которой, в частности, говорилось: "Нельзя скрывать, что <...> развитие знаний склонно ограничивать пределы воображения и подрезать крылья поэзии" (Hazlitt W. The Compl. Works / Ed. by P. P. Howe. London; Toronto, 1930, vol. 5, p. 9). ИЗАБЕЛЛА, ИЛИ ГОРШОК С БАЗИЛИКОМ ISABELLA, OR, THE POT OF BASIL Написана в феврале - апреле 1818 г. Для предполагавшегося совместно с Дж. Г. Рейнолдсом сборника поэтических новелл на сюжеты из "Декамерона" Джованни Боккаччо (1313-1375) Китс пересказал пятую новеллу четвертого дня (подробнее см. статью Н. Я. Дьяконовой "Новелла Боккаччо в стихотворной обработке английских романтиков" (Проблемы международных литературных связей. Л., 1962, с. 69-90). Уже через год после написания Китс весьма критически оценивал поэму и только по настоянию друзей включил ее в сборник 1820 г.: "В ней слишком много жизненной неопытности и простодушного неведения. Это могло бы быть очень хорошо, когда человека нет в живых, но при жизни это не годится. Будь я рецензентом, я назвал бы "Изабеллу" слабой, со всех сторон уязвимой поэмой, до смешного серьезной и печальной. Если можно так выразиться, драматургическая способность позволяет мне полностью проникнуться каким-то чувством, но in Propria Persona {In Propria Persona - от соответствующего лица (латин.).} мне следует быть готовым к тому, чтобы самому слегка над ним посмеяться. "Ламия" не вызывает подобных возражений, зато "Канун святой Агнесы" - сколько угодно, хотя там это не так бросается в глаза" (Письмо Ричарду Вудхаусу 21-22 сентября 1819 - Letters..., vol. 2, p. 174). Русские переводы - М. Талов (1955 - строфы XIV-XVII), Игн. Ивановский (1960 - строфы XIV-XVI), Е. Витковский (1975). Базилик (Ocimum Basilicum) - душистый василек. Средневековье приписывало этому растению целый ряд магических свойств, поэтому он входил в состав любовных зелий различного назначения. 1 Вассал любви - В оригинале "palmer" - пилигрим. Сравнение влюбленного с пилигримом (возвращающимся из Палестины с пальмовой ветвью) широко распространено в английской поэзии эпохи Возрождения, в частности у Шекспира. 105-136 Два брата и ловко лгут на многих языках. - Бернард Шоу, называя эти строфы "большевистскими", писал в 1921 г.: "Если вообразить, что Карл Маркс писал бы поэму, а не трактат о капитале, то он написал бы "Изабеллу" <...> Грандиозный обвинительный акт против наживал и эксплуататоров <...> вкратце заключен уже здесь" (Цит. по кн.: Елистратова А. А. Наследие английского романтизма и современность. М., 1960, с. 443). 312 А ты среди живых, в толпе людской. - Эта строка (And thou art distant in humanity.) взята А. А. Ахматовой эпиграфом к стихам "Шиповник цветет" ("Из сожженных тетрадей", 1961). КАНУН СВЯТОЙ АГНЕСЫ THE EVE OF ST. AGNES Поэма, принадлежащая к вершинам творчества Китса, написана 18 января - 2 февраля 1819 г. Сюжет опирается на поверье, изложенное Робертом Бертоном в его трактате "Анатомия Меланхолии": "Единственное их желание - если только это удастся посредством волшбы, увидеть в зеркале образ своего мужа; они готовы отдать все что угодно, дабы только узнать, когда именно они выйдут замуж, сколько у них будет мужей - либо с помощью кромниомантии, особого рода ворожбы, при коей луковицы возлагаются на алтарь вечером в сочельник, либо же они постятся в ночь накануне святой Агнесы, дабы узнать, кто будет их первым супругом" (цит. по кн.: Keats J. The Compl. Poems p. 621). Русские переводы - Г. Гампер (1973 - отрывки), Е. Витковский (1975). Святая Агнеса - раннехристианская мученица времен римского императора Диоклетиана, обезглавленная в 303 г.; считается святой покровительницей девственниц. По преданию, тринадцатилетняя Агнеса, отличавшаяся необычайной красотой и хрупкостью, чудесным образом уберегла свою невинность в доме порока, куда была ввергнута властями. Вскоре после ее смерти родителям, пришедшим на ее могилу, было видение, в котором Агнеса предстала им в окружении сонма ангелов, с белым агнцем - символом непорочности и незапятнанной чистоты, ставшим с тех пор ее атрибутом (само имя Агнеса происходит от латинского слова "agnus" - ягненок). 21 января, в день святой Агнесы, католические монахини приводили в церковь двух белых ягнят, которых освящали и стригли у алтаря, а шерсть затем пряли и вплетали в плащ архиепископа (паллиум). 171 Мерлин долг свой заплатил... - В кельтском фольклоре Мерлин - могучий чародей, маг и прорицатель; герой многих средневековых легенд, в том числе цикла сказаний о рыцарях Круглого стола (ср. "Смерть Артура" Томаса Мэлори). "Долг" Мерлина - его жизнь, которой он был обязан некоему демону, своему прародителю. Ненастную ночь встречи Порфире и Маделины Китс романтически уподобляет разгулу стихий, сопровождавшему смерть Мерлина. 291 "La belle dame sans mercy" - см. примеч. на с. 359. ОДА СОЛОВЬЮ ODE TO A NIGHTINGALE Написана в мае 1819 г. Впервые была опубликована в "Энналз ов зэ файн артс" в июле 1819 г. Русские переводы - И. Дьяконов (1973), Е. Витковский (1975), Г. Кружков (1979). Перевод Григория Кружкова: ОДА СОЛОВЬЮ I И в сердце - боль, и в голове - туман, Оцепененье чувств или испуг, Как будто сонный выпил я дурман И в волнах Леты захлебнулся вдруг. Но нет, не зависть низкая во мне - Я слишком счастлив счастием твоим, Вечерних рощ таинственный Орфей! В певучей глубине Ветвей сплетенных и густых теней Ты славишь лето горлом золотым! II 11 Глоток вина - и улечу с тобой! Прохладного вина, в котором вкус Веселья, солнца, зелени живой - И пылкость юных Провансальских муз! О кубок в ожерелье пузырьков, Мерцающий, как южный небосвод! О Иппокрены огненной струя, Что обжигает рот! Один глоток - и мир оставлю я, Исчезну в темноте между стволов. III 21 Исчезну, растворюсь в лесной глуши И позабуду в благодатной мгле Усталость, скорбь, напрасный жар души - Все, что томит живущих на земле, Где пожинает смерть посев людской И даже юным не дает пощады, Где думать значит взоры омрачать Свинцовою тоской, Где красоте - всего лишь миг сиять, Любви, родившись, гибнуть без отрады. IV 31 Прочь, прочь отсюда! Я умчусь с тобой - Не колесницей Вакховой влеком - Но на крылах Поэзии самой, С рассудочностью жалкой незнаком! Уже мы вместе, рядом! Ночь нежна, Покорно все владычице Луне, И звезд лучистые глаза светлы, И веет вышина Прохладным блеском, тающим на дне Тропинок мшистых и зеленой мглы. V 41 Не вижу я, какие льнут цветы К моим ногам и по лицу скользят, Но среди волн душистой темноты Угадываю каждый аромат - Боярышника, яблони лесной, Шуршащих папоротников, орляка, Фиалок, отдохнувших от жары, - И медлящей пока Инфанты майской, розы молодой, Жужжащей кельи летней мошкары. VI 51 Вот здесь впотьмах о смерти я мечтал, С ней, безмятежной, я хотел заснуть, И звал, и нежные слова шептал, Ночным ознобом наполняя грудь. Ужели не блаженство - умереть, Без муки ускользнуть из бытия, Пока над миром льется голос твой... Ты будешь так же петь Свой реквием торжественный, а я - Я стану глиною глухонемой. VII 61 Мне - смерть, тебе - бессмертье суждено! Не поглотили алчные века Твой чистый голос, что звучал равно Для императора и бедняка. Быть может, та же песня в старину Мирить умела Руфь с ее тоской, Привязывая к чуждому жнивью; Будила тишину Волшебных окон, над скалой морской, В забытом, очарованном краю. VIII 71 Забытом!.. Словно стон колоколов, Тот звук зовет меня в обратный путь. Прощай! Фантазия, в конце концов, Навечно нас не может обмануть. Прощай, прощай! Печальный твой напев Уходит за поля... через листву Опушек дальних... вот и скрылся он, Холмы перелетев... Мечтал я? - или грезил наяву? Проснулся? - или это снова сон? 66 Руфь - в Ветхом завете моавитянка, прабабка царя Давида (Книга Руфь). Овдовев, отправилась вместе со своей свекровью в Вифлеем Иудейский; собирала колосья на поле Вооза - богатого землевладельца, взявшего ее впоследствии себе в жены. ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ ODE ON A GRECIAN URN Написана в мае 1819 г. Впервые опубликована в "Энналз ов зэ файн артс" в январе 1820 г. 49-50 Краса - где правда... что надо знать. - Заключительные строки оды "Beauty is truth, truth beauty,- that is all Ye know on earth, and all ye need to know" имеют огромную критическую литературу и до сих пор являются предметом текстологического спора. В издании 1820 г. в кавычки была заключена лишь предпоследняя строка, однако отсутствие автографа позволяет усомниться в правильности такого написания. По мнению Джона Барнарда, предпочтительнее толкование, согласно которому обе строки в совокупности представляют собой афористическую надпись - "обращение" вазы к че ловечеству. Русские переводы - В. Кемеровский (1913), О. Чухонцев (1972), И. Лихачев (1973), В. Потапова (1975), Б. Лейтин (1976), А. Парин (1979), Г. Кружков (1981). Перевод Василия Комаровского: ОДА К ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ Ты цепенел века, глубоко спящий, Наперсник молчаливой старины, Вечно-зеленый миф! А повесть слаще, Чем рифмы будничные сны! Каких цветений шорох долетел? Людей, богов? Я слышу лишь одно: Холмов Аркадии звучит напев. То люди или боги? Все равно... Погони страх? Борьба упругих тел? Свирель и бубны? Хороводы дев? 11 Напевы слушать сладко; а мечтать О них милей; но пойте вновь, свирели; Вам не для слуха одного порхать... Ах, для души они теперь запели. О юноша! в венке... И не прейдет Тот гимн - и листья те не опадут; Пусть ввек не прикоснется поцелуй; Ты плачешь у меты - она цветет Всегда прекрасная, но не тоскуй - Тебе любить в безбрежности минут! 21 О, этих веток не коснется тлен! Листы - не унесет вас аквилон! Счастливый юноша - без перемен Свирели будет звон и вечный сон; Любовь твоя блаженна! Вновь и вновь Она кипит, в надежде утолить Свой голод; свежесть чувства не прейдет; А страсть земная отравляет кровь, Должна печалью сердце истомить, Иссушит мозг и жаждой изведет. 31 Что это за толпа, волнуясь, мчит? На чей алтарь зеленый этот жрец Ведет теленка? Почему мычит Венками разукрашенный телец? Чей это городок на берегу И на горе высокий этот вал, Зачем молитвенный спешит народ? О этот город, утро на лугу, И нет здесь никого, кто б рассказал, Зачем так грустен этот хоровод. 41 Эллады тень! обвитая листвой Мужей из мрамора и легких жен, Зеленым лесом, смятою травой Ты мучаешь, маня, как вечный сон И вечно леденящая мечта! Но поколенье сменится другим, Ты новым людям будешь вновь сиять - Не нам. Тогда скажи, благая, им, "Краса есть правда, правда - красота", Земным одно лишь это надо знать. Перевод Олега Чухонцева: ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ О ты, невеста молчаливых дней, Питомица покоя векового, Рассказчица, чьи выдумки верней И безыскусней вымысла иного, Какие мифы из тенистых рощ Аркадии иль Темпы овевают Твоих богов или героев лики? Какие девы вечно убегают? Какой погони и победы мощь? Какие вакханалии и крики? 11 Пропетые мелодии нежны, А непропетые - еще нежнее. Звените же, свирели тишины, Чем вы неслышней, тем душе слышнее! Ты, юноша прекрасный, никогда Не бросишь петь, как лавр не сбросит листьев; Любовник смелый, ты не стиснешь в страсти Возлюбленной своей - но не беда: Она неувядаема, и счастье С тобой, пока ты вечен и неистов. 21 Ах, счастлива весенняя листва, Которая не знает увяданья, И счастлив тот, чья музыка нова И так же бесконечна, как свиданье; И счастлива любовь - еще трикрат Счастливее, еще для наслажденья Трепещущая, как сплетенье веток, Чей жар не студит сердца невпопад Тоской развязки и от пресыщенья Не иссушает горла напоследок! 31 Кто те, дары несущие во храм? Суровый жрец, куда ведешь ты телку, Мычащую моляще к небесам, С гирляндой роз, наброшенной на холку? Какой морской иль горный городок С рядами мирных башен в час закланья Священный обезлюдел и затих? Ты, городок, так пуст и одинок, Что не расскажет ни одно преданье, Какая смерть на улицах твоих. 41 О мраморная ваза, ты с толпой Невинных дев и юношей проворных, С лесной листвой, с потоптанной травой, О грация аттическая, в формах Застывших, ты как вечность, молчаливо Взыскуешь нас! Немая пастораль! Когда уйдем и будет нам не больно, Другим что скажешь ты на их печаль? Скажи: Прекрасна правда и правдиво Прекрасное - и этого довольно! Перевод Григория Кружкова: ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ I О строгая невеста тишины, Дитя в безвестье канувших времен, Молчунья, на которой старины Красноречивый след запечатлен! 5 О чем по кругу ты ведешь рассказ? То смертных силуэты иль богов? Темпейский дол или Аркадский луг? Откуда этот яростный экстаз? Что за погоня, девственный испуг, 10 Флейт и тимпанов отдаленный зов? II 11 Пускай напевы слышные нежны, Неслышные, они еще нежней; Так не смолкайте, флейты! вы вольны Владеть душой послушливой моей. И песню - ни прервать, ни приглушить; Под сводом охраняющей листвы Ты, юность, будешь вечно молода; Любовник смелый! никогда, увы, Желания тебе не утолить, До губ не дотянуться никогда! III 21 О вечно свежих листьев переплет, Весны непреходящей торжество! Счастливый музыкант не устает, Не старятся мелодии его. Трикрат, трикрат счастливая любовь! Не задохнуться ей и не упасть, Едва оттрепетавшей на лету! Низка пред ней живая наша страсть, Что оставляет воспаленной кровь, Жар в голове и в сердце пустоту. IV 31 Кто этот жрец, чей величавый вид Внушает вам благоговейный страх? К какому алтарю толпа спешит, Ведя телицу в лентах и цветах? Зачем с утра благочестивый люд Покинул этот мирный городок, - Уже не сможет камень рассказать. Пустынных улиц там покой глубок, Века прошли, века еще пройдут, Но никому не воротиться вспять. V 41 Высокий мир! Высокая печаль! Навек смиренный мрамором порыв! Холодная, как Вечность, пастораль! Когда и мы, свой возраст расточив, Уйдем, - и нашу скорбь и маету Иная сменит скорбь и маета, Тогда - без притчей о добре и зле - Ты и другим скажи начистоту: "В прекрасном - правда, в правде - красота, Вот все, что нужно помнить на земле". ОДА ПСИХЕЕ ODE TO PSYCHE Написана 21-30 апреля 1819 г. Китс писал об этой оде: "Следующее стихотворение - последнее из написанных мною - первое и единственное, стоившее мне стараний: обычно я набрасывал строки наспех. Эти же стихи я писал медленно - думаю, что вследствие этого чтение их становится более благодарным, и я надеюсь, они побудят меня писать и далее в еще более мирном и здоровом духе. Вы, должно быть, помните, что Психея не изображалась богиней вплоть до времен Апулея Платоника, жившего уже после века Августа - следственно, эта богиня никогда не почиталась и не превозносилась с пылом, присущим античности; возможно, о ней и не помышляли в древней религии; но я слишком правоверен, чтобы позволить языческой богине пребывать в таком небрежении" (Письмо Джорджу и Джорджиане Китсам 14 февраля - 3 мая 1819 г. - Letters, vol. 2, p. 105-106). В описании Психеи сказывается влияние романа римского писателя Апулея (II в.) "Золотой осел" в переводе Уильяма Олдингтона (1566), известном Китсу. Перевод Григория Кружкова впервые опубликован в 1975 г. МЕЧТА FANCY Написано, видимо, в декабре 1818 г. Китс обращается здесь к хореическим двустишиям, весьма популярным у поэтов английского Возрождения; ср. также: "Ода", "Строки о трактире "Дева Моря"" и "Робин Гуд" (см. письмо Китса Джорджу и Джорджиане Китсам 16 декабря 1818 - 4 января 1819 - с. 256. Русские переводы - А. Парин (1979), Г. Кружков (1981). ОДА ODE Написано, по всей вероятности, в декабре 1818 г. Русские переводы - Б. Лейтин (1976 - отрывок), Г. Кружков (1979) А Жовтис (1983). Перевод Игоря Дьяконова: ОДА ПОЭТАМ Вечны с нами души тех, Кто воспел и Страсть, и Смех! Что ж, а где небесный свет - Душ их разве тоже нет? 5 Есть! И те, кто воспарил, Внемлют музыку светил, Водометов шум чудесных, Грозный гул, громов небесных, Шепоток листвы с листвой 10 Над цветущей муравой - Там, где голоса друзей Оживляют Элизей. Нет толпе пути в те страны: Там гуляет лань Дианы; 15 Колокольцев синий свод Там поэтам сень дает; Маргаритка розой дышит; Неземная роза слышит 20 Над собой не птичью трель - Философий смысл и цель, Неба звучные преданья, Златотканые сказанья, Божьей правды откровенье 25 В соловьином сладком пенье. Так, исчезнув в синей мгле, Оживая на земле, Ваши души с нами тут: Учат нас искать приют 30 Там, где тоже души ваши, Где бесскорбным радость краше, - И, живые средь утрат, Кратковечным говорят Об их страсти и беде, 35 Об их силе и стыде; Где им слава, как их жаль, В чем их радость и печаль. Так вы с нами каждый день - Пусть сокрылась ваша тень! 40 Вечны с нами души тех, Кто воспел и Страсть, и Смех! Вечны вы и в вышине - Вечность вам дана вдвойне! СТРОКИ О ТРАКТИРЕ "ДЕВА МОРЯ" LINES ON THE MERMAID TAVERN Написано в начале февраля 1818 г., одновременно со стихотворением "Робин Гуд" (см. письмо Китса Дж. Г. Рейнолдсу 3 февраля 1818 г. - с. 217). Русские переводы - А. Жовтис (1973), В. Рогов (1975), Б. Лейтин (1976), С. Таек (1980). "Дева Моря" - знаменитая лондонская таверна в Чипсайде, в конце XVI - начале XVII вв. служившая местом встреч литераторов и актеров: здесь бывали Шекспир, Бен Джонсон, Бомонт, Флетчер, сэр Уолтер Рэли и др. В несохранившемся письме Китс рассказывал о своем посещении этой таверны, после которого было написано стихотворение. РОБИН ГУД ROBIN HOOD Написано в начале февраля 1818 г. (см. предыдущее примечание). В сборнике 1820 г. имелось посвящение "Дж.-Г. Р. в ответ на его сонеты о Робине Гуде". Русские переводы - А. Покидов (1972), Г. Гампер (1973), В. Рогов (1975), Игн. Ивановский (1976), В. Константинов (1976 - отрывки), С. Таек (1980), Г. Кружков (1981). ОСЕНЬ ТО AUTUMN Написана, очевидно, 19 сентября 1819 г. в Уинчестере (см. письмо Китса Дж. Г. Рейнолдсу 21 сентября 1819 - с. 268). Последняя из шести "великих од" Китса, созданных им на протяжении 1819 г. (только "Ода Праздности" не была включена им в сборник 1820 г.), завершает по существу недолгий творческий путь поэта и по праву может считаться едва ли не наиболее совершенным из его произведений. Русские переводы - Б. Пастернак (1938), А. Шмульян (1940), С. Маршак (1945), Игн. Ивановский (1976), Т. Фроловская (1977). Перевод Бориса Пастернака: ОДА К ОСЕНИ Пора плодоношенья и дождей! Ты вместе с солнцем огибаешь мызу, Советуясь, во сколько штук гроздей Одеть лозу, обвившую карнизы; Как яблоками отягченный ствол У входа к дому опереть на колья, И вспучить тыкву, и напыжить шейки Лесных орехов, и как можно доле Растить последние цветы для пчел, Чтоб думали, что час их не прошел И ломится в их клейкие ячейки. 12 Кто не видал тебя в воротах риг? Забравшись на задворки экономии, На сквозняке, раскинув воротник, Ты, сидя, отдыхаешь на соломе; Или, лицом упавши наперед И бросив серп средь маков недожатых, На полосе храпишь, подобно жнице; Иль со снопом одоньев от богатых, Подняв охапку, переходишь брод; Или тисков подвертываешь гнет И смотришь, как из яблок сидр сочится. 23 Где песни дней весенних, где они? Не вспоминай, твои ничуть не хуже, Когда зарею облака в тени И пламенеет жнивий полукружье, Звеня, роятся мошки у прудов, Вытягиваясь в воздухе бессон