Джон Китс. "Ламия", "Изабелла", "Канун святой Агнесы" и другие стихи (1820) ---------------------------------------------------------------------------- John Keats Poems. "Lamia", "Isabella", "The eve of St. Agnes", and other poems Джон Китс Стихотворения. "Ламия", "Изабелла", "Канун св. Агнесы" и другие стихи Издание подготовили: Н. Я. Дьяконова, Э. Л. Линецкая, С. Л. Сухарев "Литературные памятники". Л., "Наука", Ленинградское отделение, 1986 OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- ЛАМИЯ Часть I В те дни, когда крылатых фей отряды Еще не возмутили мир Эллады, Не распугали нимф в глуши зеленой; Когда державный скипетр Оберона, 5 Чье одеянье бриллиант скреплял, Из рощ дриад и фавнов не изгнал, - В те дни, любовью новой увлеченный, Гермес покинул трон свой золоченый, Скользнул с Олимпа в голубой простор 10 И, обманув Зевеса грозный взор, Спасительными тучами сокрытый, Унесся к берегам священным Крита. Пред нимфой, обитавшей там в лесах, Все козлоногие склонялись в прах; 15 У ног ее, вдали от волн, тритоны Жемчужины роняли истомленно. По тайным тропам, близ ее ручья, Где плещется прохладная струя, Столь щедрые являлись приношенья, 20 Что равных нет в ларце воображенья. "О, что за мир любви подвластен ей!" - Гермес воскликнул; тотчас до ушей От пят крылатых жар проник небесный; Лилейных раковин извив чудесный 25 Зарделся розой в завитках златых, Спадавших прядями до плеч его нагих. К лесам и долам островного края, Цветы дыханьем страсти овевая, Он устремился - у истоков рек 30 Найти возлюбленной невидимый ночлег. Но нет ее нигде! Под тенью бука Остановился он, охвачен мукой, Ревнуя деву и к лесным богам, И к яворам, и к вековым дубам. 35 Донесся до него из темной чащи Печальный голос, жалостью томящей Отзывчивое сердце поразив: "О если б, саркофаг витой разбив, Вновь во плоти, прекрасной и свободной, 40 Могла восстать я к радости природной И к распре огненной уст и сердец! О горе мне!" Растерянный вконец, Гермес бесшумно бросился, стопами Едва касаясь стебельков с цветами: 45 Свиваясь в кольца яркие, змея Пред ним трепещет, муки не тая. Казалось: узел Гордиев пятнистый Переливался радугой огнистой, Пестрел как зебра, как павлин сверкал - 50 Лазурью, чернью, пурпуром играл. Сто лун серебряных на теле гибком То растворялись вдруг в мерцанье зыбком, То вспыхивали искрами, сплетясь В причудливо изменчивую вязь. 55 Была она сильфидою злосчастной, Возлюбленною демона прекрасной Иль демоном самим? Над головой Змеиною сиял созвездий рой Убором Ариадны, но в печали 60 Ряд перлов дивных женские уста скрывали. Глаза? Что оставалось делать им? - Лишь плакать, плакать, горестно немым: Так Персефона плачет по полям родным. Отверзся зев змеи - но речи, словно 65 Сквозь мед, звучали сладостью любовной, В то время, как Гермес парил над ней, Как сокол над добычею своей. "Гермес прекрасный, юный, легкокрылый! Ты мне привиделся во тьме унылой: 70 На троне олимпийском, средь богов, В веселии торжественных пиров, Задумчиво сидел ты, не внимая Напевам Муз, когда струна златая Дрожала нежно: горестью томим, 75 Пред Аполлоном был ты нем и недвижим. Во сне моем спешил ты на свиданье: Подобен утру, в алом одеянье Стрелою Феба тучи пронизав, На критский берег ты летел стремглав. 80 Ты встретил деву, вестник благородный?" Гермес - над Летой светоч путеводный - Змею тотчас же пылко вопросил: "Посланница благая вышних сил! Венец, извитый с дивным совершенством! 85 Владей, каким возжаждется, блаженством, Скажи мне только, где она таит Свое дыханье!" - "Клятва пусть скрепит Посул, произнесенный Майи сыном!" "Я кадуцеем поклянусь змеиным, - 90 Вскричал Гермес, - тиарою твоей!" Легко его слова летели меж ветвей. Чудесная змея проговорила: "О нежный бог, твоя любовь бродила, Вольна как вето, по долам и лесам, 95 Невидима завистливым очам. Незримо странствуя по тропам мшистым, Она в потоке плещется сребристом; С дерев, склоненных у прозрачных вод, Невидимой рукой срывает плод. 100 Волшебный дар мой - красоте защита: Моими чарами она укрыта От похоти Силена, от лихих Забав сатиров в зарослях глухих. Истерзанная страхами богиня 105 Скиталась бесприютно, но отныне, Магической росой умащена, От домогательств жадных спасена. Среди дубрав - повсюду, где угодно - Ей дышится отрадно и свободно. 110 Исполни свой обет, Гермес, - и ты Узришь ее желанные черты!" Бог, страстью очарован, уверенья Возобновил - и жаркие моленья Ласкали слух змеи, как горние хваленья. 115 Она главу Цирцеи подняла, Зардевшись пламенем, произнесла: "Я женщиной была - позволь мне снова Вкусить восторги бытия земного. Я юношу коринфского люблю: 120 О, дай мне женщиной предстать пред ним, молю! Дыханием я твой овею лик - И нимфу ты увидишь в тот же миг". Гермес приблизился, сложив крыла; Змея его дыханьем обожгла - 125 И нимфа им предстала, словно день, светла. То явь была - иль сон правдивей яви? Бессмертен сон богов - ив долгой славе Текут их дни, блаженны и ясны. Гермес одно мгновенье с вышины 130 Взирал на нимфу, красотой сраженный; Ступил неслышно на покров зеленый - К змее, без чувств застывшей, обернулся, Жезлом извитым головы коснулся. Потом, исполнен нежности немой, 135 Приблизился он к нимфе молодой. Ущербную луну напоминая, Пред ним она потупилась, рыдая; Склонилась, как свернувшийся бутон В тот час, когда темнеет небосклон; 140 Но бог ее ладони сжал любовно: Раскрылись робкие ресницы, словно Цветы, когда, приветствуя восход, Они жужжащим пчелам дарят мед. Исчезли боги в чаще вековечной: 145 Блаженство лишь для смертных быстротечно. Змея меж тем меняться начала: Кровь быстрыми толчками потекла По жилам; пена, с жарких губ срываясь, Прожгла траву; от муки задыхаясь, 150 Она взирала немо - и в глазах Сухих, забывших о благих слезах, Метались искрами страдание и страх. Изогнутое тело запылало Окраской огненной, зловеще-алой; 155 Орнамент прихотливый скрылся вдруг - Так лава затопляет пестрый луг; Исчез узор серебряно-латунный; Померкли звезды и затмились луны; Погас наряд диковинно-цветной 160 И пепельной застлался пеленой; Совлекся медленно покров лучистый: Сапфиры, изумруды, аметисты Растаяли, тускнея, и одна Осталась боль - уродлива, бледна. 165 Мерцала диадема еле зримо - И вот, во тьме дубрав неразличима, Слилась с туманом; слабый ветерок Развеял возглас: нежен и далек, "О Ликий, Ликий!" - над пустой равниной 170 Пронесся он и смолк за дальнею вершиной. Куда исчезла Ламия? Она, Вновь во плоти прекрасной рождена, На полпути к Коринфу, где полого Ведет с кенхрейских берегов дорога 175 К холмам крутым, свергающим ручьи - Святые пиэрийские ключи - У кряжа горного (грядой отвесной Он тянется, туманной и безлесной) Вплоть до Клеонии, на самый юг. 180 Там опустилась Ламия на луг - И, слыша в роще быстрое порханье, Среди нарциссов затаив дыханье, Склонилась над прудом - узнать скорей, Пришло ли избавленье от скорбей. 185 О Ликий, счастлив ты: с ней не сравнится Никто из дев, что, опустив ресницы И платье расправляя, меж цветов Садятся слушать песни пастухов. Невинные уста - но сердце знало 190 Любви науку с самого начала. Едва явилась - острый ум отторг От горя неразлучный с ним восторг, Установил их вздорные пределы, Взаимопревращения умело 195 В обманчивом хаосе отыскал, Частицы разнородные связал, - Как если б Купидона обученье Она прошла, но в девственном томленье Покоясь в праздности, не знала вожделенья. 200 В свой час узнаете, зачем она В задумчивости здесь стоит одна, Но надобно поведать вам сначала, О чем она плененная мечтала, Куда рвалась из пут змеиных прочь, 205 Где в грезах пребывала день и ночь: То ей Элизий представал туманный; То как спускается к богине океана Сонм нереид по волнам утром рано; То Вакх, что под смолистою сосной 210 Неспешно осушает кубок свой; Сады Плутона, сонная прохлада - И вдалеке встает Гефеста колоннада. То в города неслась ее мечта - И там, где шум пиров и суета, 215 Среди видений бытия земного, Коринфянина Ликия младого Увидела. Упряжкою своей, Как юный Зевс, он правил. Перед ней Затмился свет - и сердце страсть пронзила... 220 В Коринф вернуться должен Ликий милый Дорогой этой в сумеречный час, Чуть мотыльки начнут неслышный пляс. С востока ветер дул, и у причала Галеру медленно волна качала, 225 О камни тихо шаркал медный нос. В эгинском храме юноша вознес Моленья Зевсу - там, где за порталом Курится жертвенник под тяжким покрывалом. Его обетам громовержец внял; 230 Путь одинокий юноша избрал, Отстав от спутников, чьи речи стали Ему несносны; по холмам вначале Шагал бездумно Ликий - но когда Затеплилась вечерняя звезда, 235 В мечтаньях ввысь унесся он, где тени Вкушают мир Платоновых селений. Приблизился он к Ламии - и вот, Рассеян, мимо, кажется, пройдет: Сандалии шуршат по тропке мшистой. 240 Незрима Ламия в долине мглистой; Следит за ним: прошел, укрыт плащом, Окутан тайной. Нежным голоском Вослед ему она заговорила: "Оборотись, прекрасное светило! 245 Ужель одну оставишь ты меня? Взгляни же, сострадание храня". Он поглядел - о нет, не изумленно, А как взглянуть бы мог Орфей влюбленно На Эвридику: мнилось, этих слов 250 Давным-давно впивал он сладкий зов. Он красоту ее самозабвенно До дна испил, но в чаше сокровенной Не убывало; в страхе, что сейчас Она исчезнет, скроется из глаз, 255 Он волю дал восторженному слову (И стало ясно ей - он не порвет оковы): "Тебя оставить? Нет, богиня, нет! Забыть ли глаз твоих небесный свет? Из жалости не покидай: едва ли 260 Смогу я жить, отвергнутый, в печали. Коль ты наяда - каждый ручеек Тебе послушен будет, хоть далек; Коль ты дриада - утренней порою Напьются сами заросли росою; 265 А если ты одною из Плеяд Сошла на землю, гармоничный лад Поддержат сестры, в вышине сверкая. В твоем привете музыка такая Мне слышится, что тотчас без нее 270 Навек мое прервется бытие. Молю, не покидай!" - "В земной юдоли Мне стопы тернии пронзят до боли. В твоей ли власти заменить мне дом, Тоску умерить сладкую о нем? 275 Как мне бродить с тобою по долинам - Безрадостным, холодным и пустынным, Как мне забыть бессмертия удел? Ученостью ты, Ликий, овладел И должен знать, что духи сфер блаженных 280 Не в силах жить, дышать в оковах бренных. О бедный юноша, ты не вкушал Нектара, светом горним не дышал! Есть у тебя дворцы, где анфилада Покоев дарит утешенье взгляду 285 И прихотям моим бесчисленным отраду? Нет-нет, прощай!" Простерла руки ввысь, Еще мгновенье - с ней бы унеслись Любви необоримой упованья, Но он поник без чувств от горького терзанья. 290 Жестокая, все так же холодна (Хотя бы тень раскаянья видна Была в глазах, сверкнувших пылом страсти), Устами, вновь рожденными для счастья, В его уста жизнь новую влила - 295 Ту, что искусно сетью оплела. Из одного забвения в иное Он пробужден - и слышит неземное Звучанье голоса, в блаженстве и покое Дарующего ласковый привет; 300 И звезды слушали, лия дрожащий свет. Потом, в волнении сжимая руки - Как те, кто после длительной разлуки Наговориться, встретившись, спешат - Она, чтоб вытравить сомнений яд, 305 Дрожащим шепотом его молила Сомненья отогнать, затем что в жилах У ней струится трепетная кровь, А сердце безграничная любовь, Точь-в-точь как у него, переполняет. 310 Дивилась, что в лицо ее не знает: Коринфянам ее богатый дом, Довольства полный, хорошо знаком. Ей золото блага земли дарило, И одиночество не тяготило, 315 Но вот случайно увидала: он У храма Афродиты, меж колонн, Среди корзин, гирлянд и свежесжатых Цветов и трав (курились ароматы: Был празднества Адониса канун) 320 Задумчиво стоял, красив и юн... С тех пор в тоске о нем сменилось много лун. И Ликий от смертельного забвенья Очнулся, снова полон изумленья; Внимая сладостным ее речам, 325 Он женщину, себе не веря сам, Зрел пред собою - и мечтой влюбленной Летел к восторгам, страстью окрыленный. Вольно безумцам в рифмах воспевать Фей иль богинь пленительную стать: 330 Озер ли, водопадов ли жилица Своими прелестями не сравнится С тем существом прекрасным, что ведет От Пирры иль Адама древний род. Так Ламия разумно рассудила: 335 Страх вреден для восторженного пыла; С себя убор богини совлекла - И женщиной, застенчиво мила, Вновь сердце Ликия завоевала Тем, что, сразив, спасенье обещала. 340 Красноречиво Ликий отвечал И со словами вздохи обручал. На город указав, спросил в тревоге, Страшится ли она ночной дороги. Но путь неблизкий, пройденный вдвоем, 345 Ее нетерпеливым волшебством До нескольких шагов укоротился: Влюбленный Ликий вовсе не дивился Тому, как оказались у ворот, Как незаметно миновали вход. 350 Как в забытьи бессвязный лепет сонный, Как смутный рокот бури отдаленной, В дворцах и храмах, освящавших блуд, По переулкам, где толпился люд, Во всем Коринфе гул стоял невнятный. 355 Сандалии прохожих в час закатный О камень шаркали; меж галерей Мелькали вспышки праздничных огней, Отбрасывая пляшущие тени На стены, на широкие ступени: 360 Тревожно тьма металась по углам, Гнездилась средь колонн у входа в шумный храм. Закрыв лицо, он руку сжал любимой, Когда прошел величественно мимо С горящим взором старец, облачен 365 В философа поношенный хитон. В широкий плащ закутавшись плотнее, Поспешно прочь стремится Ликий с нею; Дрожь Ламию охватывает вдруг: "Любимая, откуда твой испуг? 370 Твоя ладонь росой покрылась влажной". "Нет больше сил... Кто этот старец важный? Не вспомнить мне никак его черты. О Ликий, почему укрылся ты От взгляда острого в тоске безмерной?" 375 "То Аполлоний - мой наставник верный. Он муж ученый, но в мой сладкий сон, Как злобных бредней дух, сейчас ворвался он". Меж тем крыльцо пред Ликием предстало С колоннами у пышного портала; 380 Сияние светильника текло На темный мрамор - гладкий как стекло - И в нем звездой мерцало отраженной; Переплетались вязью утонченной Прожилки в камне дивной чистоты: 385 Воистину богиня красоты Могла ступать по ровным плитам пола. С волшебною мелодией Эола Дверь отворилась в царственный покой, Сокрывший их от суеты мирской. 390 Уединенье слуги разделяли - Немые персы; их подчас видали В базарном гвалте, но никто не мог Проведать, где хозяев их порог. Но, истины во славу, стих летящий 395 Расскажет о печали предстоящей, Хоть многие желали бы сердца Покинуть любящих в неведенье конца. Часть II Любовь и черствый хлеб средь нищих стен - Прости, Амур! - есть пепел, прах и тлен. Подчас любовь - и в золото одета - Мучительней поста анахорета. 5 Сказания из призрачной страны Непосвященным чужды и темны. Поведай Ликий о себе хоть слово - Нахмурилась бы нравственность сурово, Но столь недолгим был восторга час, 10 Что не послышался шипящей злобы глас. Сам Купидон от ревности мгновенной К блаженству пары этой совершенной Над створом двери, что в покой вела, Парил, раскрыв шумящие крыла, 15 И полночи вокруг рассеивалась мгла. Но вот пришла беда: перед закатом - За пологом, прозрачно розоватым, - (Подвешенный на нити золотой, Колеблем ветром, он вплывал в покой 20 Меж мраморных колоннок, открывая Голубизну эфира), созерцая Друг друга сквозь ресницы в полусне, На ложе, как на троне, в тишине Любовники покоились счастливо. 25 Но тут донесся вдруг нетерпеливо, Веселый щебет ласточек смутив, Сторожевой трубы пронзительный призыв. Очнулся Ликий: звук не повторился, Но мыслей рой тревожный оживился. 30 Впервые он пурпуровый чертог, Где обитал пленительный порок, Душой обеспокоенной покинул, Стремясь в тот шумный мир, что сам отринул. У Ламии приметливой тотчас 35 Невольно слезы полились из глаз. Она державой радостей владела, Но Ликия блаженство оскудело: Уйдя в раздумье, отдалился он... Над страстью чудился ей погребальный звон. 40 "О чем ты плачешь, дивное творенье?" "О чем твое, скажи мне, размышленье? Оставил ты меня - и тяжело Легла забота на твое чело. В твоей груди мне места нет отныне". 45 Воскликнул он: "В твоих зрачках, богиня, Себя я созерцаю как в раю; Мечтаю страстно, чтоб любовь свою Воспламенить рубиновым гореньем. Каким твое мне сердце ухищреньем 50 В ловушку заманить и взять в полон - Таить, как аромат таит бутон? До дна испить блаженство поцелуя? Узнать ты хочешь, что в душе храню я? От любопытных восхищенных глаз 55 Никто не в силах редкий скрыть алмаз, Пред замершей толпой не возгордиться! Хочу я изумленьем насладиться Взволнованных коринфян. Пусть скорей, Встречаемы приветствием друзей 60 И недругов досадою открытой, На улице, гирляндами увитой, Мы в колесницу брачную взойдем Перед Гимена шумным торжеством". Но Ламия упала на колени: 65 Не сдерживая жалобных молений, Ломала руки, горем сражена. Переменить намеренье она Возлюбленного пылко заклинала. Задет он был и удивлен немало, 70 Но кроткую строптивицу склонить К согласию желал - и, может быть, Невольно властью упивался новой Терзать и речью бичевать суровой. Разгневанный ее упорством, он 75 Стал так прекрасен, точно Аполлон В тот миг, когда, Пифона поражая, Вонзилась в пасть змеи стрела златая. Змеи? О нет! Змея ли перед ним? Безропотно со жребием своим 80 Она смирилась, юноше покорна, Во власть любви отдавшись непритворно. Он прошептал в полночной тишине: "Открой же имя сладостное мне! Не спрашивал о нем я, почитая 85 Тебя богиней. Гостья неземная, Как среди смертных ты наречена? Заздравный кубок алого вина Поднимут ли друзья твои высоко, Родные соберутся ль издалека?" 90 "Нет у меня на свете никого, Кто б мог придти на это торжество. Безвестна я в Коринфе многолюдном. Отец и мать навеки беспробудным Почили сном. Их пыльный склеп забыт, 95 Над урнами лампада не горит: Одна осталась я в роду злосчастном. Из-за тебя в порыве сладострастном Презрела я завещанный обряд. Зови гостей, но если нежный взгляд 100 Имеет власть, как прежде, над тобою - Пусть Аполлоний с праздничной толпою Не переступит свадебный порог". Смутился Ликий, но никак не мог Добиться объясненья слов столь странных, - 105 И вдруг умолк в объятьях сна нежданных. Обычай был: пред брачным торжеством Невеста покидала отчий дом В час предзакатный, под фатою скрыта. Вслед колеснице радостная свита 110 Бросала с песнопеньями цветы... Но, Ламия, как одинока ты! Без Ликия (отправился он вскоре На пир сзывать родню), в безмерном горе, Отчаявшись безумца убедить 115 Любовь от глаз завистливых таить, Она решилась с ревностною страстью Придать великолепие несчастью. Откуда к ней явилось столько слуг И кто они - не знал никто вокруг. 120 Под шум незримых крыл зажегся ярким Сияньем зал. Неслась к высоким аркам Томительная музыка - она, Казалось, держит в воздухе одна, Стеная от мучительной тревоги, 125 Воздвигнутые волшебством чертоги. Панель из кедра отражала строй Высоких пальм: они над головой Вершинами сплелись, и в пышных кронах Зажглись светильники среди ветвей зеленых. 130 Роскошный пир под лиственным шатром Благоуханья источал. Весь дом Она прошла - тиха, бледна, бесстрастна, В наряде дивном царственно-прекрасна. Невидимым прислужникам своим 135 Велит изображением резным Ветвей из мрамора и яшмы темной Украсить каждый уголок укромный. Довольная убранством, в свой покой Она взошла, наедине с тоской 140 Укрылась в тишине уединенья - И там со страхом стала ждать вторженья Гостей зловещих, буйным кутежом Готовых возмутить затворнический дом. Вот час настал для толков суесловных. 145 Злосчастный Ликий! Тайну нег любовных, Счастливого безмолвия удел - Зачем, глупец тщеславный, ты презрел? Явилось стадо: шумною гурьбою Теснясь у входа, с завистью тупою 150 Глазели гости на роскошный дом, Вознесшийся мгновенным волшебством. На улице, с младенчества известной Всем обитателям застройкой тесной, Возник дворец диковинно-чудесный. 155 Недоуменно внутрь они спешат; Но средь вошедших некто острый взгляд В убранство дивное вперил сурово, Ступил на мрамор, не сказав ни слова, Угрюм и строг - то Аполлоний был. 160 Холодную усмешку он таил, Как будто мгла запутанного дела Пред мыслью зоркой таяла, яснела. У входа Ликий встретился ему... "Являться не пристало никому 165 На пир счастливый гостем нежеланным, И все-таки присутствием незваным Смущу веселье юношей и дев - И ты простишь мне!" Ликий, покраснев, Склонил чело: философа брюзгливость 170 Рассеяла горячая учтивость. Вступают вместе в пиршественный зал. Благоуханий полон, он сиял Торжественно зажженными огнями. В панелях ярко отражалось пламя 175 Светильников; затейливо вились Курений струйки, устремляясь ввысь С треножников священных, что, подъяты Над мягкими коврами, ароматы Распространяли: ровно пятьдесят 180 Курильниц с миррой выстроилось в ряд. Вдоль стен зеркальных к потолку взлетая, Дымки сплетались и двоились, тая. Овальные столы вознесены На львиных лапах и окружены 185 Удобным ложем; радостно мерцало Вино, внесенное из тьмы подвала; Блестели чаши, грузно-тяжелы. От яств ломились пышные столы, Щедрей даров Церериного рога - 190 И каждый освящен изображеньем бога. Рабы, гостей в прихожей обступив, Им волосы маслами умастив, Отерли члены губкой благовонной - И, облачившись в белые хитоны, 195 Все двинулись для пиршества возлечь На шелк, ведя придирчивую речь Вполголоса, никак не понимая, Откуда вдруг взялась обитель неземная. 200 Чуть слышно музыка плыла вокруг, И разносился мелодичный звук Напевной речи эллинской, сначала Негромкой, но как только развязала Язык струя блаженная, гостям Ударив в голову, поднялся гам; 205 Сильнее загремели инструменты - И вот диковинные позументы Завес тяжелых, весь просторный зал, Что роскошью невиданной сиял, И Ламия в прекрасном облаченье 210 Уже не повергают в изумленье. Спасительное, райское вино! Блаженством оделяешь ты одно. В зенит вознесся Вакх, воспламеняя Огнем глаза и щеки. Дверь резная 215 Раскрылась - и невольники внесли От Флоры пышный дар - наряд земли: Цветов охапки из лесной долины Переполняли яркие корзины, Сплетенные из прутьев золотых - 220 Пирующим венки для прихотей любых. Какой венок для Ламии? Какой - Для Ликия? Каким мудрец седой Увенчан будет? Папоротник с ивой Пусть отеняют взор ее тоскливый; 225 Пусть лозы Вакха юноша возьмет - Он в них забвенье страхов обретет; Над лысым лбом философа колючий Чертополох пускай с крапивой жгучей Чинят раздоры. От прикосновенья 230 Холодной философии - виденья Волшебные не распадутся ль в прах? Дивились радуге на небесах Когда-то все, а ныне - что нам в ней, Разложенной на тысячу частей? 235 Подрезал разум ангела крыла, Над тайнами линейка верх взяла, Не стало гномов в копи заповедной - И тенью Ламия растаяла бесследной. Вот, сидя с ней в возглавии стола, 240 Счастливый Ликий от ее чела Глаз не отводит, но, оцепененье Любви стряхнув, он через стол в смущеньи Украдкой посмотрел: там хмурый лик К ним обратил морщинистый старик. 245 Хотел он кубок, полный до краев, Поднять за мудреца, но столь суров Был взгляд учителя неблагосклонный, На юную невесту устремленный, Что, трепеща, поникла та без сил. 250 В тревоге Ликий за руку схватил Свою невесту. Холодом могилы Ему на миг оледенило жилы, Потом жестокий жар вонзился в грудь... "О Ламия, ответь же что-нибудь! 255 Испугана ты - чем? Тебе знаком он?" Забыв про все, не слыша гвалт и гомон, В глаза он впился, смотрит: как чужая, Глядит она, глядит не узнавая, По-прежнему недвижна и бледна - 260 Как будто колдовством поражена. Вскричал он: "Ламия!" В ответ - молчанье. Заслышав крик неистовый, собранье Притихло; смолк величественный лад. Еще звучала лютня невпопад, 265 Но мирт в венках увял - и постепенно Безмолвье воцарилось. Запах тлена По зале пробежал - и все вокруг Смертельную тоску почувствовали вдруг. Он снова: "Ламия!" в порыве диком - 270 Отозвалось лишь эхо слабым вскриком. "Сгинь, мерзкий сон!" - он возопил в слезах. Вгляделся вновь: не бьется на висках Лазурной нитью жилка; краски нежной На коже щек не видно белоснежной; 275 Запали глубоко глаза в глазницы; Застыли, как у мертвой, острые ресницы. "Прочь, ты - жестокосердый! Прочь, палач! Скрой лживые глаза, скорее спрячь! Иль кара справедливая богов, 280 Невидимо вступающих под кров, Пронзит тебя внезапной слепотой, Оставит в корчах совести больной, - За то, что ты, бесчестный и презренный, Гордыней нечестивой, дерзновенной 285 Могущество благое попирал, Обманом изощренным оскорблял. Коринфяне! Взгляните на злодея: Под веками, безумьем адским рдея, Взор демона горит... И нет укрытья 290 Любви моей... Коринфяне, взгляните!" "Глупец!" - с презрением софист изрек Охрипшим голосом - и, словно рок Свершился неизбежный, с жалким стоном Пал Ликий перед призраком склоненным. 295 "Глупец! - вновь Аполлоний произнес, Глаз не спуская с Ламии. - От гроз И бедствий жизни я тебя спасал Затем ли, чтоб змеи ты жертвой стал?" При слове том у Ламии несчастной 300 Дух захватило: беспощадно-властный Разил ее, как пикой, острый взор. Рукою слабой смертный приговор Молила не произносить - напрасно! Софист суровый с ясностью ужасной 305 "Змея!" воскликнул громко... В этот миг Послышался сердца пронзивший крик - И Ламия исчезла... Упоенье Ушло от Ликия, и в то ж мгновенье Угасла жизнь... Друзьями окружен, 310 Простерт на ложе без движенья он: И обернули тело в свадебный хитон. (Сергей Сухарев) ИЗАБЕЛЛА, ИЛИ ГОРШОК С БАЗИЛИКОМ Повесть из Боккаччо 1 Вассал любви - Лоренцо молодой, Прекрасна, простодушна Изабелла! Возможно ль, чтоб под кровлею одной Любовь сердцами их не овладела; Возможно ль, чтоб за трапезой дневной Их взгляды не встречались то и дело; Чтобы они средь ночи, в тишине, Друг другу не пригрезились во сне! II 9 Любовь их становилась все нежнее, С зарею каждой - глубже и нежней. Он мысленно не расстается с нею Ни в доме, ни в саду, ни средь полей; Ей звуки голоса его милее, Чем шелест ручейка в тени ветвей. "Лоренцо!" - шепчет дева, как признанье, И путает узоры вышиванья. III 17 Еще не видя, знал он, чья рука Беззвучно на щеколду опустилась; Он зорче был, чем сокол, в облака Взмывающий: лишь к небу обратилось Ее лицо - в окно издалека Он профиль различит; она молилась, Идя ко сну, - а он уж был готов Ждать звука утренних ее шагов. IV 25 Весь май тянулось это наважденье, Июнь совсем извел румянец щек; "Нет, завтра умолять о снисхожденье Я буду у ее прекрасных ног!" - "Лоренцо, слово вымолви спасенья, Чтоб день меня живой застать бы мог!" Так по ночам в подушку плакал каждый, А день томил их горечью и жаждой, V 33 Когда болезнь на розы щек ее Повеяла, и Изабелла стала Бледна, как мать над впавшим в забытье Больным младенцем, - "Как она устала!" Тогда подумал он. - "Прервать мое Молчание уже давно пристало: Скажу "люблю" (хоть ни за что на свете Сказать нельзя!) - и выпью слезы эти!" VI 41 Подумал так - и сердце оробело И в ребрах заметалось. Он всю ночь Его молил, чтобы оно посмело Признанье сделать. Но решимость прочь Толчками крови гнало. То хмелело, Гордясь невестой, сердце, то, точь-в-точь Как у ребенка, робким становилось: То нежностью, то буйством плоть томилась. VII 49 Он встретил бы без сна рассветный час, Любови полн, терзаем немотою, Когда бы Изабеллы быстрый глаз Обвенчан не был с каждою чертою Его лица: оно не в первый раз Покрылось бледностию восковою! "Лоренцо!.." Тут сорвался голосок, Но взгляд ее все досказать помог. VIII 57 "Ах, правда ли, - все то, что я лелею В душе, клонящейся к небытию, Ты разгадала? Да, не одолею Смущенья, руку оскорбить твою Непрошенным пожатьем не посмею, Но верь мне, верь: я что ни день встаю С одним желанием, с одной мечтою - Склониться в исповеди пред тобою". IX 65 "Любовь моя! Меня от холодов Уводишь ты в страну, где вечно лето, Где я созревшее тепло цветов Отведаю с тобой!" Признанье это Их губы, осмелевшие от слов, Зарифмовало. Нежностью согрето, Их счастье так блаженно расцвело, Как сад, впитав июньское тепло. Х 73 Простясь, они как по небу ступали: Зефир разъединил макушки роз, Чтобы друг к другу, встретившись, припали Еще тесней; его восторг вознес На холм, откуда открывались дали, Где пряталось светило в кущах лоз, А дева в спальне песенку твердила О тех, кого стрела любви сразила. XI 81 Вдвоем они, едва пора ночная Со звезд покров откинет голубой, Вдвоем они, когда пора ночная Со звезд покров откинет голубой; Вела в беседку тропка потайная: Душистый свод и гиацинтов строй... Ах, лучше бы навек все так осталось, Чтоб их бедой молва не упивалась! XII 89 Они несчастны были? Нет, едва ли! Влюбленным наша не нужна печаль, - Унылые стихи о них слагали, Их после смерти было нам так жаль, А должно, чтобы золотом писали Их радостей и горестей скрижаль (Но не о том, как средь морских зыбей Был к стонам Ариадны глух Тезей). XIII 97 Кто любит, тот уже вознагражден, Единый взгляд всю горечь убивает. Пусть тень Дидоны сдерживает стон, Пусть Изабелла слезы проливает, Пусть благовоньями не умащен Лоренцо бедный... Право же, бывает, Что из цветов сладчайший - ядовит: Для побирушки-пчелки смерть таит. XIV 105 Два брата с Изабеллой вместе жили, Купцы потомственные - и для них Кто в шахтах слеп, где факелы чадили, Кто в приисках томился золотых По грудь в воде, кто сох в фабричной пыли, И даже тех, кто мог назвать своих Могучих предков, быстро усмиряло Кнута окровавляющее жало. XV 113 Для них индус нырял, отринув страх, К прожорливым акулам, разрывая Дыханьем легкие; для них во льдах Тюлень, от острых копий издыхая, Скулил и лаял. Изнывал в трудах Рабочий люд, - а их рука лихая Вращала страшной дыбы рукоять, Чтоб у бедняг последний грош отнять. XVI 121 Что гордость в них питало? Что пространны Владенья их, а нищих тесен кров? Что гордость в них питало? Что фонтаны Приметнее, чем слезы бедняков? Что гордость в них питало? Что сохранны Дукаты в банке, а напев стихов Гомеровых забыт? Я вновь устало Спрошу - так что же гордость в них питало? XVII 129 А жили скрытно, в спеси, - нет, скорей В трусливой жадности, как за забором От нищих укрывается еврей; Два коршуна, кружащие над бором Мачт корабельных; мулы со своей Поклажей: золотом и старым вздором; Плуты, что держат простаков в когтях И ловко лгут на многих языках. XVIII 137 Как от гроссбухов этих Изабелле Не утаиться было? Как их взор Приметил, что не так прилежен в деле Лоренцо стал? Пускай сразит их мор, Мрак ослепит! Зачем они глядели Поверх своих счетов? Но зорок вор! За хитрым честные пускай следят, Как чуткий заяц, что глядит назад. XIX 145 Прославленный Боккаччо! У тебя Прощенья я прошу; у белых лилий Твоих, что вянут, по тебе скорбя; У струн, что среди миртов говорили; У роз, которые, Луну любя, Душистым вздохом душу упоили - За стихотворный слог моей поэмы: Не годен он для столь печальной темы. XX 153 Прости меня - и дале речью чинной Повествованье поведу смелей. Безумен я, решившись слог старинный Украсить рифмами новейших дней. Но начат труд - спешу к тебе с повинной; Хорош он или плох - тебе видней: Но в честь твою пишу английским метром - Напев твой северным подхвачен ветром. XXI 161 Так братья, догадавшись по всему, Что к их сестре Лоренцо полон страсти И что она не холодна к нему, Поведали друг другу о напасти, От злобы задыхаясь, - потому, Что Изабелла с ним находит счастье, А для нее им нужен муж иной: С оливковыми рощами, с казной. XXII 169 Кусая губы, хмурясь, точно тучи, И день и ночь рядили без конца О том, как безопаснее и лучше С дороги навсегда убрать юнца. Что Милосердье перед злобой жгучей, Как кислотой, им выжегшей сердца! Убить Лоренцо - так они решили, А труп зарыть потом в лесной могиле. XXIII 177 Стоял Лоренцо, опершись рукой О балюстраду. Солнце чуть всходило. К нему приблизясь росною тропой, Они сказали: "Мы хотели было Не нарушать твой утренний покой, Но нас благоразумье торопило: Лоренцо, поскорей седлай коня, Пока не пробудилось пекло дня. XXIV 185 Нам к Апеннинам непременно надо Успеть, пока жара не начала Перебирать на листьях винограда Росинок четки". - Не предвидя зла, Учтиво выслушав тот полный яда Змеиный шип, он взялся за дела И приготовил для поездки в горы Охотничью одежду, пояс, шпоры. XXV 193 Пересекая двор наискосок, Все медлил он, надеждою влекомый: Ее шажков легчайший шепоток Услышать бы - или напев знакомый... Вдруг до него, как легкий мотылек, Смех долетел сквозь узкие проемы Оконные. Взглянул наверх - она Стоит, улыбкою озарена. XXVI 201 "Любимая, - сказал он, - что за мука Уехать, не увидевшись с утра! На три часа каких-нибудь разлука, А тяжко так... И все же мне пора! Но то, что отнял день, войдя без стука, Нам возвратит полночная пора. Я ненадолго, слышишь, Изабелла?" Она ему кивнула и запела. XXVII 209 Вдоль стен Флоренции во весь опор С убийцами их жертва проскакала - Туда, где Арно рвался на простор, Из камышей устроив опахало, Где лещ теченью шел наперекор; Вода и бледность братьев отражала, И пыл Лоренцо. За рекою - лес. Убийство скрыл глухой его навес. XXVIII 217 Лоренцо там зарыт, мечом пронзенный, Его любовь с ним вместе сражена. Но тягостно душе, освобожденной Насильственно, и мается она... С мечей и рук смыв кровь водой студеной Как гончие, чья пасть обагрена, - Домой убийцы мчат, как в упоенье: На этот раз их прибыль - преступленье. XXIX 225 Сестре сказали братья, будто вдруг Они его на корабле послали В далекий край, затем что среди слуг Честнее человека не сыскали. Надежду прокляни! Замкнулся круг, В одеждах вдовьих девичьи печали! Ни нынче он, ни завтра не придет, Ни через день, ни даже через год. XXX 233 Ах, как бедняжка до ночи томилась И плакала о радости былой! В урочный час к ней не любовь явилась - Воспоминаний сладострастный рой; И вдруг лицо Лоренцо наклонилось, - Так ей почудилось - и пред собой Она точеные простерла руки, Но обняла лишь пустоту разлуки. XXXI 241 Недолго Эгоизм - Любви собрат Терзал ее, и часа золотого Ждал девичий нетерпеливый взгляд Недолго... ибо в грудь ее сурово Вошел иных забот высокий лад, И вслед Любви из-под родного крова Отправились в неведомую даль Ее тревога и ее печаль. XXXII 249 Издалека пришло зимы дыханье И Запад, позолоту потеряв, Спешил, поблекший, песню увяданья Пропеть средь рощ и в логовах дубрав, Все обнажить и, осмелев заране, Из северных пещер свой гневный нрав На волю выпустить. А Изабелла Потухшим взором в пустоту глядела XXXIII 257 И становилась с каждым днем бледней. Уста девичьи братьев вопрошали: - "Какой тюрьмой пленен он столько дней?" Чтобы ее утешить, братья лгали. Как адским дымом злобою своей И ненавистью палачи дышали. Из ночи в ночь преследовал их сон: Труп Изабеллы, в саван облачен. XXXIV 265 Она в неведенье бы опочила, Но нечто вдруг - как едкое питье, Больных спасающее от могилы На несколько дыханий, как копье, Индейцу возвращающее силы И на костре, будя в нем бытие Тем, что терзает новой болью жилы, - Ее настигло. Вот что это было: XXXV 273 Средь ночи к ней видение пришло: Лоренцо плакал у ее постели. Лесной могилой юное чело Запятнано, и губы помертвели. От глаз к ушам два желобка прожгло Слезами в глиняной коросте; еле Звучал металл голосовой струны, И кудри были блеска лишены. XXXVI 281 Как странно было призраку сначала Окостеневший напрягать язык, Чтоб речь его по-прежнему звучала, Понятная живым. Друид-старик По струнам ненатянутым устало Скользнет - и арфа оживет на миг... В том голосе был отзвук неземного, Как на кладбище ветра вой ночного. XXXVII 289 Хотя безумен взор его очей, Росой блестела в них любовь такая, Что охраняла магией своей Бедняжку, страхов к ней не допуская. А сам меж тем из ткани прошлых дней Он нить тянул: глухая тьма лесная... Спесь, жадность... топкий травянистый лог... Нож в спину - даже вскрикнуть он не мог. XXXVIII 297 "Тяжелый камень на ноги мне лег, Кизила куст поник над головою, Вокруг растут орех, каштан и дрок, Усыпана могила их листвою. Я слышу за рекой пастуший рог; Там я повергнут раной ножевою: Приди на холмик вересковый мой, - И станет мне тепло в земле сырой. XXXIX 305 Увы, теперь я только тень, я вне Людских жилищ - я не вернусь в них боле, Жизнь только звуками доступна мне: Вот полдень - пчелы пролетают в поле... Молюсь один в могильной глубине, Звон колокольный узнаю по боли, Которой он пронзает мой покой; А ты среди живых, в толпе людской. XL 313 Все чувствую, что есть, и все, что было, Но духам не дано сойти с ума. Земное счастье не унесть в могилу, И все ж побеждена тобою тьма: Мой бледный серафим, мое светило, Моя жена, не знаешь ты сама, Как бледность эта греет, как сияет И суть мою любовью наполняет!" XLI 321 Дух простонал: - "Прощай!", потупил взор, Исчез, взвихрив полночной тьмы частицы: Так, если устремить усталый взор В подушку смятую, когда не спится И в голову нам лезет всякий вздор, Мрак вдруг вскипает, пенится, искрится... Спать Изабелла больше не могла: Пред ней все та же огненная мгла. XLII 329 "Я думала, судьба людьми играет, Давая долю блага или зла, - Кто рано, а кто поздно умирает... В неведенье о жизни я жила! Мне призрак милый правду открывает: Тут братние кровавые дела! Приду к тебе и поцелую в очи, С тобою, мертвым, буду дни и ночи". XLIII 337 Она решила: - "Пересилю страх, Всех обману, тайком уйти сумею, Найду в лесу его бесценный прах И песней колыбельной отогрею". Чуть рассвело - она уж на ногах И будит няньку старую, чтоб с нею Идти к могиле, где томится он - Ведь ей недаром снился вещий сон. XLIV 345 Вдоль берега, где мрак еще струится, Две тени пробираются тайком. Сжимает крепко нож в руке девица. Старуха шепчет ей: "Каким огнем Ты вся горишь? И что должно случиться, Чтоб улыбнулась ты, дитя?" - "Идем!" И вот нашли его земное ложе: Вот камень, вот кизил - да, все похоже! XLV 353 Кладбищ старинных кто не посещал? Кто мысленно не рыл, кроту подобно, Песок и дерн, чтоб черепа оскал, Скелет и саван разглядеть подробно, И собственную душу не вселял В тех, кого смерть так исказила злобно! Все это рай в сравненье с той тоской, Что хлынула ей на сердце рекой. XLVI 361 В могилу взор вперив, она хотела Постичь злодейской мысли тайный ход. Ей виделось распластанное тело Так ясно, как на дне кристальных вод. К земле прильнула мыслью Изабелла Как лилия корнями к долу льнет; Затем, схвативши нож, могилу стала Раскапывать, как будто клад искала. XLVII 369 И вот - его перчатка. Как цветет Сквозь грязь узор, что был любовью вышит! Она ее на грудь себе кладет, И грудь, оледенев, почти не дышит... Дитя бы здесь, вкушая млечный мед, Должно покоиться... Она не слышит, Не видит ничего: спешит копать, Лишь иногда со лба отбросит прядь. XLVIII 377 Старуха от нее не отходила И за ее безжалостным трудом С прискорбием и горестью следила; Сама руками тощими потом Взялась за дело - велика ли сила? Но вот соприкоснулися с ядром Могилы: пальцы ощутили тело; Ни стона с губ несчастной не слетело. XLIX 385 Ах, для чего глядеть в могильный зев И пир червей описывать пространно? Мне б менестреля сладостный напев Иль нежный слог старинного Романа! Мы, в подлинную повесть посмотрев, Прочтем о том, что здесь звучит так странно, И повесть эта музыкой своей Виденье смерти сделает светлей. L 393 Не голову Горгоны меч Персея, - Ту голову отрезал нож тупой, Которая, и в смерти цепенея, Сияла, как при жизни красотой. Любовь бессмертна. Мертвый лоб, бледнея, Целует Изабелла, всей душой Поняв: Любовь не исчерпать до дна, Всевластна, даже мертвая, она. LI 401 Она домой внесла ее тайком И каждую расправила ресницу Вкруг усыпальниц глаз, и липкий ком Его волос расчесывала, литься Своим слезам позволив, будто льдом Вод родниковых дав ему умыться. Так над главой любимого она Все плакала, вздыхала дотемна. LII 409 Потом атласом бережно покрыла, Пропитанным сладчайшею росой Цветов Востока; новая могила Теперь обретена. - В горшок простой Цветочный положив, припорошила Она свое сокровище землей И посадила базилик на ней, И орошала влагою очей. LIII 417 Она забыла солнце и луну, Она забыла синеву над садом, Она забыла теплую весну, Забыла осень с темным виноградом, Не ведала, когда идут ко сну, Зарю не удостаивала взглядом, Сидела у окна, обняв цветок, Который до корней от слез намок. LIV 425 От этих слез бесплотных все плотнее И зеленее был он; как он пах - Всех базиликов тоньше и нежнее! Его питал от глаз сокрытый прах Прекрасной головы; о, как над нею И из нее, людскую боль и страх Вобрав, преобразив в побег душистый, Цвел базилик, цвел кустик густолистый. LV 433 О ты, Печаль, помедли здесь пока! О Музыка, пусть будет грусть безбрежна! О Эхо, Эхо, вздох издалека, С летейских берегов, домчи прилежно! О души скорби! Головы слегка Приподнимите, улыбнувшись нежно, - И пусть по мрамору могильных плит Сквозь мрак дерев ваш бледный свет скользит. LVI 441 Страданье пусть стенания удвоит, - Ты, Мельпомена, нам помочь должна: Пусть лира лад трагический усвоит, Пусть тайная заговорит струна, Пусть глухо и печально ветру вторит: Уж девушка на смерть обречена, Как пальма, надсеченная жестоко Ради глотка живительного сока. LVII 449 Не приближай, Зима, ее конца, Пусть увяданье пальмы дольше длится! Но братья - два Бааловых жреца - Приметили, как ливень слез струится С ее смертельно бледного лица; Ей от родни шпионящей не скрыться; Не молкнут пересуды: - "Право, грех Красу такую прятать ото всех". LVIII 457 И не было предела удивленью, Что так она лелеет свой цветок, - А он разросся, как по мановенью Волшебному; и братьям невдомек, Как этакий пустяк в одно мгновенье Ее от юных помыслов отвлек - Не только от забав, но и от скуки Все длящейся томительной разлуки. LIX 465 Решили братья к тайне ключ найти - Пусть только Изабелла отлучится. Но деву голод не томил почти, А в церковь лишь зайдя, она, как птица, Домой летела, чтобы взаперти На базилик волной волос пролиться И вкруг него любовно хлопотать, Как вкруг птенца в гнезде хлопочет мать. LX 473 И все же братья, улучив мгновенье, Цветок украли и среди корней Увидели - вот им вознагражденье! - Лицо Лоренцо. Пусть с теченьем дней Его избороздила зелень тленья - Они его узнали, и скорей Прочь из родной Флоренции в изгнанье - На них угрюмо рдело злодеянье! LXI 481 Печаль, смирись и взоры опусти; О Музыка, дохни на нас забвеньем; В другое время, Эхо, прилети Нас леденить летейским дуновеньем! И ты, дух скорби, своего "Прости!" Не пой, хотя ей, сломленной мученьем, Зачем бесцельно бремя дней влачить? Цветок похищен - не для чего жить. LXII 489 Поверх вещей, лишенных смысла, мимо Она глядела, плача о цветке. Глухой смешок звучал невыносимо В ее осиротевшем голоске, Когда она, увидев пилигрима, Взывала: "Ты, живущий вдалеке! Не знаешь ли, кто так жесток душою, Что базилик мой разлучил со мною?" LXIII 497 И вот зачахла, умерла она С навек застывшей на устах мольбою. Флоренция была поражена Ее любовью и ее судьбою, Что в грустной песне запечатлена. Пускай века проходят чередою, Но все поют: "Кто так жесток душой, Что базилик мой разлучил со мной?" (Галина Гампер) КАНУН СВЯТОЙ АГНЕСЫ I Канун святой Агнесы... Холод злой! Иззябший заяц прячется, хромая; Взъерошил перья филин под ветлой, И овцы сбились в кучу, засыпая. Монашьи четки медлят, застывая, Не повинуясь ноющим рукам. Дыханье мерзнет, в полумраке тая, Как будто из кадила фимиам Пред Девою Святой восходит к небесам. II 10 Но преисполненный долготерпеньем, Колена преклонив, монах босой, Постами изнуренный, со смиреньем, Молясь, поник над каменной плитой. Потом встает: с мигающей свечой, Скорбя душою, он проходит мимо Надгробий рыцарей, с немой мольбой К груди прижавших руки недвижимо - О, в ледяной броне им стужа нестерпима! III 19 Чуть за порог ступил - ив тот же миг Донесся отзвук радостного пира, И золотой мелодии язык До слез растрогал сгорбленного сиро, Обетом отрешенного от мира. Урочный пробил час: ему пора Заступничества ангельского клира Близ очага, погасшего вчера, За грешников молить до самого утра. IV 28 Но смолкнул зов прелюдии утешной: Издалека, сквозь хлопанье дверей, Распахнутых толпою слуг поспешно, Пронзили слух рулады трубачей. Готовые приветствовать гостей, Сияют залы праздничным нарядом, И ангелы - подпоры галерей - Сложив крыла крест-накрест, кротким взглядом Стремятся к небесам, застыв недвижным рядом. V 37 Вдруг шум и блеск - плюмажи, веера, Стремительного празднества круженье: Так в юный ум минувшая пора Вселяет роем дивные виденья Былых торжеств. Но дева в отдаленье, Мечтаньями тревожными полна, День зимний этот провела в волненье - Святой Агнесе сердцем предана, Ждет покровительства небесного она. VI 46 Твердили ей в кругу матрон почтенном: Девицам в эту полночь, мол, дано Узнать восторг в виденье сокровенном, Влюбленных речи слышать суждено, Но надобно запомнить им одно: Без ужина отправиться в постели - И чтоб по сторонам или в окно Они смотреть украдкою не смели, А у небес благих просили, что хотели. VII 55 Причудливыми грезами полна, Томительно вздыхает Маделина. Не внемлет стону музыки она, Взор опустив божественно-невинный. Проносится с шуршаньем томным длинный За шлейфом шлейф, но кавалерам тем, Что перед ней раскланивались чинно, Не раз, не два пришлось уйти ни с чем: Ей тошен бал, она чужда всему и всем. VIII 64 Под гром литавр ступая отрешенно, Потом танцует два часа подряд. Скользит по сутолоке оживленной Ее пустой и безучастный взгляд. Вокруг смеются, обольщают, мстят, Влюбляются, тотчас забыв об этом. Она среди веселья и отрад Равно чужда насмешкам и приветам, Ждет, что блаженный час наступит пред рассветом. IX 73 Теперь она исчезнет - решено! Но тут как раз гавот раздался снова... В тени портала между тем давно Укрылся юный Порфиро, готовый За Маделину жизнь отдать без слова. Верхом он по болотам прискакал - И вот теперь заступника святого Молил помочь войти незримо в зал: Он обнял бы ее - в слезах к ногам припал! Х 82 И Порфиро шагнул с отвагой дерзкой Под ненавистный кров, где гибель ждет Где жертвой станет шайки богомерзкой, Где штурмом меч безжалостный возьмет Пылающую грудь - любви оплот, Где псы готовы кровожадной пастью, Науськанные на враждебный род, То сердце растерзать, что рдеет страстью. Но есть и там душа, готовая к участью. XI 91 О небо, вот она! Почтенных лет, Блюстительница строгого порядка, Приблизилась, ворча на белый свет. Держа в руке клюку, походкой шаткой. Вот Порфиро позвал ее украдкой: Заслышав в тишине его шаги, Бормочет и трясет седою прядкой: "Беги отсюда, Порфиро, беги! Не медли же, скорей - здесь все твои враги! XII 100 Там Гильдебранд, не знающий пощады, В бреду, в горячке, с пеной на губах, Уродливей греха и злее ада, Такие слал тебе проклятья - страх! Беги! Лорд Морис, старый вертопрах, Опять грозился..." - "Помолчи, болтунья! Присядь-ка лучше - и не впопыхах Скажи..." - "Нет-нет, душа моя - вещунья: Не увидать тебе другого полнолунья. XIII 109 Скорей сюда!" За нею он идет Извилистыми гулкими ходами, Плюмажем задевая низкий свод, Весь затканный паучьими сетями, И слышит шепот: "Милость божья с нами!" Убог и тесен старческий приют. "Во имя тех сестер святых, что в храме У алтаря двух агнцев остригут, Скажи, Анджела, мне - что, Маделина тут?" XIV 118 "Канун Агнесы - да, но лиходеи Людскую кровь прольют и в день святой: Когда б тебе повиновались феи, И нес ты воду в сите ведьмы злой - А так войти сюда... Господь с тобой! Я вся дрожу... Красавице утеха Нашлась моей - гадать в тиши ночной: Пошли ей небо в ворожбе успеха! Тут впору слезы лить, а я давлюсь от смеха". XV 127 И улыбается беззубым ртом, Освещена бесстрастною луною, Согнувшись над холодным очагом. А Порфиро растерян, как порою Проказник перед бабушкой с клюкою. Но счастлив он узнать, что предана Легендам древним чистою душою, Любимая в тиши ночной, одна, Сейчас во власти чар пленительного сна. XVI 136 Подобно розе царственно-пурпурной, Расцветшей вдруг, явился дерзкий план - И алой страстью запылало бурно Истерзанное сердце, злой тиран... Ему старуха: "О злодей! Смутьян! Прочь! И не вздумай: нет к тебе доверья, Замыслил ты бессовестный обман. Так молод и так полон лицемерья - Нет, от таких, как ты, запру покрепче дверь я!" XVII 145 "Анджела, милая! Творцом клянусь, Да не найдет душа моя спасенья! Я Маделины нежной не коснусь, Ничем не потревожу сновиденья, Не брошу взгляд в порыве вожделенья. Молю в слезах! А нет, не тратя слов, Не стану здесь таиться ни мгновенья И криком громким созову врагов: Пусть стаей кинутся - я встретить смерть готов". XVIII 154 "О господи! Убогое созданье, Старуху - как не стыдно так пугать? Вот-вот мои окончатся страданья, Вот-вот ответ придется небу дать, А ведь тебя в молитвах поминать Не забывала ввек я, право слово". И Порфиро, готовый зарыдать, Исполнился раскаянья благого. Излив свой правый гнев, она смягчилась снова. XIX 163 Тайком она ему укажет путь В покои Маделины, где влюбленный За полог скроется, боясь дохнуть - Невидим там пребудет, упоенный Невинной красотой во власти сонной: Невеста будет там наречена, Где в полночь фей ступают легионы: Такая ночь, как эта ночь, одна С тех пор, как Мерлин долг свой заплатил сполна. XX 172 "Да будет так, твоей покорна воле! Дитя мое, пора - поторопись: В глазах темно, дохнуть невмочь от боли Ну точно иглы в голову впились. Скорей бы лечь... Смотри, не оступись Там, где у лютни пяльцы с вышиваньем. Я отлучусь, а ты пока молись: Бог даст моим исполниться желаньям - Я вас благословлю у церкви пред венчаньем". XXI 181 В каморке за решетчатым окном, Считая бесконечные мгновенья, Ждет Порфиро, сжигаемый огнем: Надеждами сменяются сомненья; И наконец дождался возвращенья Кормилицы. Сбиваясь и спеша, Ему старуха шепчет наставленья. Остерегает, добрая душа - И в путь пускается, от страха чуть дыша. XXII 190 Вот, проплутав но тьме, средь мрачной жути, Вослед за проводницею хромой. Теперь один в девическом приюте Вдруг очутился трепетный герой. Тем временем на лестнице крутой Анджела с Маделиною столкнулась: Та отвела старушку на покой, Прощаясь, ласково руки коснулась... О Порфиро, смотри, смотри - она вернулась! XXIII 199 Вмиг сквозняком задунута свеча, Исчез дымок, в прозрачном блеске тая. Впорхнула, запыхавшись, трепеща, И медлит, от волненья замирая. Но сердце, немотой изнемогая, Ей ранит грудь и бьется все сильней: Так на исходе сладостного мая. Напрягшись, безъязыкий соловей Не в силах больше петь - и пикнет меж ветвей. XXIV 208 Узорною увенчанное аркой. Причудливой резьбой окружено, Залитое луной полночно-ярком, бессчетными огнями зажжено. Трехстворчатое высится окно, И стекла, махаона многоцветней. Пылают, как пурпурное вино; На гербовом щите еще приметней Кровь королей: горит враждой тысячелетней. XXV 217 Морозный свет струится сквозь витраж И теплый блик бросает багрянистый На вырезной шнурованный корсаж, На крестика александрит искристый. Цвет алой розы в нимб вплетен лучистый - Мерцающий неясно ореол; В сиянье красоты небесно-чистой Не ангел ли, покинув вышний дол, Колена преклонить из рая снизошел. XXVI 226 Дышать не в силах Порфиро от счастья: Молитвой жаркой дух свой укрепив, Браслет нагретый с тонкого запястья Сняла, душистый распустила лиф. Шурша, сползает шелковый извив Скользнувшего по телу облаченья: Русалкою, когда ее прилив По пояс скрыл, заветного явленья Агнесы ждет она, боясь спугнуть виденья. XXVII 235 Потом, в гнезде прохладном затаясь, Она тревожным устремилась взором Перед собой, мечтами уносясь В края далекой радости... Но скоро. Тоску дневную отогнав с укором, Теплом румяных маков напоен, Как требник мавров золотым затвором, Сомкнул ей веки благодатный сон: Так ночью роза вновь сжимается в бутон. XXVIII 244 Пред опустевшим брошенным нарядом В углу укромном Порфиро застыл, Не отрываясь восхищенным взглядом, Взволнованной души смиряя пыл. Затем бесшумно на ковер ступил, В тиши заслышав ровное дыханье - И, бережно шагнув, благословил Ее груди дремотной колыханье... Как сон глубок и тих в чуть призрачном сиянье! XXIX 253 Но издали донесся шум и крик, Внезапно возмутив покой уютный, И бойко в уши Порфиро проник Лихой рожок, заливисто-беспутный. Рассыпал барабан свой треск минутный - И, пререкаясь с праздничной трубой, Невнятной речью, сдержанной и смутной, Ответил глухо горестный гобой, И тотчас смолкло все за звякнувшей скобой. XXX 262 Но долго-долго длился безмятежный, Лазурновекий и беззвучный сон... На скатерти он ставит белоснежной Все яства экзотических сторон: Сиропы сдабривает киннамон, Соседствуют миндаль и персик рдяный, Прозрачное желе, айва, лимон, Густой шербет и сладостная манна - Из Самарканда, из кедрового Ливана. XXXI 271 Пылающей рукою громоздит Он щедрые дары чужого края: В корзинах ярких роскошь их блестит, Прохладный аромат распространяя. Спит Маделина, ни о чем не зная. "Теперь очнись, о нежный серафим! Я - твой паломник, ты - моя святая. Скорей открой глаза - иль сном глухим Забудусь близ тебя, отчаяньем томим". XXXII 280 Сон девы затенен завесой пышной, Свисающей с лепного потолка. Над Маделиной Порфиро неслышно Склоняется - и робкая рука К подушке прикасается слегка. Но полночь властно чувства чаровала - И, словно скованная льдом река, Во сне оцепенев, она молчала, А лунный свет играл на кромке покрывала. XXXIII 289 Взял лютню он - и песня полилась, Полна печали и надежды страстной: "La belle dame sans mercy" она звалась, Ее отчизной был Прованс прекрасный. Но Маделина в дреме безучастной - Недвижна словно статуя - и вдруг Глаза открыла. В их лазури ясной, Как туча налетевшая, испуг... Он, смолкнув, ниц упал - лишь сердца слышен стук. XXXIV 298 Но широко раскрытыми глазами Блуждая в царстве сладостного сна, Наполнив их туманными слезами, На Порфиро глядит, глядит она. Не узнает его, потрясена Случившейся нежданно переменой. Внезапная страшна ей тишина: Недвижен он, обняв ее колена; И сердце полнится тревогою смятенной. XXXV 307 "Ах, Порфиро! Мгновение назад Твой дивный голос, клятвенно-влюбленный, С напевами сливался в стройный лад; Сиял твой взгляд, восторгом озаренный - И вдруг ты побледнел, тоской сраженный, И, лютню уронив, поник, скорбя... Молю: стань прежним, песней окрыленной Утишь тревогу, успокой, любя: Знай, нету на земле мне места без тебя". XXXVI 316 И Порфиро воспрянул упоенно: Как тонет метеор в пучине вод, Звездой слепящей канув с небосклона, Как с розой заодно фиалка льет На утренней заре дыханья мед, Так с Маделиной Порфиро... Все смолкло, И только ветер в окна яро бьет Колючим снегом, сотрясая стекла. Померкла ночь: луна в прорывах туч поблекла. XXXVII 325 "Темно: буянит ветер ледяной. Нет, то не сон: в твоем тону я взоре". "Темно: разбушевался ветер злой. Увы, не сон - о горе мне, о горе! Теперь меня покинешь ты в позоре. Жестокий! кто привел тебя сюда? Обманута тобой, погибну вскоре, Как горлица, лишенная гнезда. Но все прощаю - и прощаюсь навсегда!" XXXVIII 334 "О нежная невеста - Маделина, Мечтательница милая моя! Нет для меня другого властелина, Твоим вассалом верным буду я - И, преданность священную тая, Твоим щитом багряным буду ныне. Доверься мне: заброшенный в края Мне чуждые, я мнил себя в пустыне - И вдруг, как пилигрим, приблизился к святыне. XXXIX 343 Бушует вьюги безобразный бред, Но нам она должна быть добрым знаком. О поспеши: пока не встал рассвет, По просекам и мшистым буеракам Умчимся вдаль, окутанные мраком. Поторопись, любимая: сейчас Упившимся злокозненным гулякам За пиршеством разбойным не до нас. Вон там, за пустошью, мы скроемся с их глаз!" XL 352 И Маделина с Порфиро поспешно Сбегают вниз, вдоль леденящих стен. Им чудятся драконы в тьме кромешной - И копья, и мечи, и страшный плен. Но замок будто вымер... Гобелен, С картинами охоты соколиной, Качался на ветру. Взвевая тлен, Гулял сквозняк по галерее длинной, Волнами пробегал ковер, как хвост змеиный. XLI 361 И к выходу в глубокой тишине Две незаметно проскользнули тени. Храпит привратник, привалясь к стене, Бутыль пустую уронив в колени. Дымит трескучий факел. В сонной лени Пес поднял голову, и мирный взгляд Их проводил. На стертые ступени Упав, засовы тяжкие гремят: В распахнутую дверь ворвался снежный ад. XLII 370 Они исчезли в белой мгле метели Давным-давно - и след давно простыл. Барон всю ночь ворочался в постели; Гостей подпивших буйный пляс томил Чертей и ведьм - ив черноту могил Тащили их во сне к червям голодным. Анджелу тяжкий паралич разбил; С раскаяньем, на небе неугодным, Почил монах, склонясь над очагом холодным. (Сергей Сухарев) ОДА СОЛОВЬЮ Как больно сердцу: песнь твоя гнетет Все чувства, точно я цикуту пью, И зелье дрему тяжкую несет, Меня склоняя к смерти забытью - Не завистью к тебе терзаюсь я, А горько счастлив счастью твоему, Когда, крылатый дух, ты далеко, В лесу, у звонкого ручья, Где листья шевелят ночную тьму, Поешь о лете звонко и легко. 11 О, мне бы сок лозы, что свеж и пьян От вековой прохлады подземелья, - В нем слышен привкус Флоры, и полян, И плясок загорелого веселья! О, мне бы кубок, льющий теплый юг, Зардевшуюся влагу Иппокрены С мигающею пеной у краев! О, губы с пурпуром вокруг! Отпить, чтобы наш мир оставить тленный, С тобой истаять в полутьме лесов. 21 С тобой растаять, унестись, забыть Все, что неведомо в тиши лесной: Усталость, жар, заботу, - то, чем жить Должны мы здесь, где тщетен стон пустой, Где немощь чахлая подстерегает нас, Где привиденьем юность умирает, Где те, кто мыслят, - те бежать не смеют Отчаянья свинцовых глаз, Где только день один Любовь пленяет, А завтра очи Красоты тускнеют. 31 К тебе, к тебе! Но пусть меня умчит Не Вакх на леопардах: на простор Поэзия на крыльях воспарит, Рассудку робкому наперекор... Вот я с тобой! Как эта ночь нежна! Там где-то властвует луна; привет Несут ей звезды дальние толпой - Но здесь она нам не видна, Лишь ветерок колышет полусвет Сквозь мглу ветвей над мшистою тропой. 41 Не видно, что льет легкий аромат - Ковер цветов от взоров тьмой сокрыт - В душистой тьме узнаешь наугад, Чем эта ночь весенняя дарит Луга и лес: здесь диких роз полно, Там бледная фиалка в листьях спит, Там пышная черемуха бела, И в чашах росное вино Шиповник идиллический таит, Чтоб вечером жужжала в них пчела. 51 Внимаю все смутней. Не раз желал Я тихой смерти поступь полюбить, Ее, бывало, ласково я звал В ночи мое дыханье растворить. Как царственно бы умереть сейчас, Без боли стать в полночный час ничем, Пока мне льется там в лесной дали Напева искренний рассказ - И ничего бы не слыхать затем, Под песнь твою стать перстню земли. 61 Бессмертным ты был создан, соловей! Ты не подвластен алчным поколеньям: Ты мне поешь - но царь минувших дней И раб его смущен был тем же пеньем; И та же песня донеслась в тот час, Когда с печалью в сердце Руфь стояла Одна, в слезах, среди чужих хлебов, - И та же песнь не раз Таинственные окна растворяла В забытый мир над кружевом валов. 71 Забытый! Словно похоронный звон, То слово от тебя зовет назад: Не так воображения силен Обман волшебный, как о нем твердят. Прощай, прощай! Твой сердцу грустный гимн Уходит вдаль над лугом за ручей, На склон холма, и вот - похоронен В глуши лесных долин. Исчезла музыка - и был ли соловей? Я слышал звуки - или то был сон? (Игорь Дьяконов) ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ Нетронутой невестой тишины, Питомица медлительных столетий, - Векам несешь ты свежесть старины Пленительней, чем могут строчки эти. Какие боги на тебе живут? Аркадии ли житель, иль Темпеи Твой молчаливый воплощает сказ? А эти девы от кого бегут? В чем юношей стремительных затея? Что за тимпаны и шальной экстаз? 11 Нам сладостен услышанный напев, Но слаще тот, что недоступен слуху, Играйте ж, флейты, тленное презрев, Свои мелодии играйте духу: О не тужи, любовник молодой, Что замер ты у счастья на пороге, Тебе ее вовек не целовать, Но ей не скрыться прочь с твоей дороги, Она не разлучится с красотой И вечно будешь ты ее желать. 21 Счастливые деревья! Вешний лист Не будет вам недолгою обновой; И счастлив ты, безудержный флейтист, Играющий напев все время новый; Счастливая, счастливая любовь: Все тот же жаркий, вечно юный миг - Не скованный земною близкой целью, Не можешь знать ты сумрачную бровь, Горящий лоб и высохший язык, А в сердце горький перегар похмелья. 31 Какое шествие возглавил жрец? К какому алтарю для приношенья Идет мычащий к небесам телец С атласной, зеленью увитой шеей? Чей праздник, о приморский городок, Где жизнь шумна, но мирно в цитадели, Увлек сегодня с улиц твой народ? И, улицы, навек вы опустели, И кто причину рассказать бы мог, Вовек ее поведать не придет. 41 Недвижный мрамор, где в узор сплелись И люд иной, и культ иного бога, Ты упраздняешь нашу мысль, как мысль О вечности, холодная эклога! Когда других страданий полоса Придет терзать другие поколенья, Ты род людской не бросишь утешать, Неся ему высокое ученье: "Краса - где правда, правда - где краса!" - Вот знанье все и все, что надо знать. (Иван Лихачев) ОДА ПСИХЕЕ К незвучным этим снизойдя стихам, Прости, богиня, если я не скрою И ветру ненадежному предам Воспоминанье, сердцу дорогое. 5 Ужель я грезил? или наяву Узнал я взор Психеи пробужденной? Без цели я бродил в глуши зеленой, Как вдруг, застыв, увидел сквозь листву Два существа прекрасных: за сплетенной 10 Завесой стеблей, трав и лепестков Они лежали вместе, и бессонный Родник на сто ладов Баюкал их певучими струями. Душистыми, притихшими глазами 15 Цветы глядели, нежно их обняв; Они покоились в объятьях трав, Переплетясь руками и крылами. Дыханья их живая теплота В одно тепло сливалась, хоть уста 20 Рукою мягкой развела дремота, Чтоб снова поцелуями без счета Они, с румяным расставаясь сном, Готовы были одарять друг друга. Крылатый этот мальчик мне знаком. 25 Но кто его счастливая подруга? В семье бессмертных младшая она, Но чудотворней, чем сама Природа, Прекраснее, чем Солнце и Луна, И Веспер, жук лучистый небосвода; 30 Прекрасней всех - хоть храма нет у ней, Ни алтаря с цветами; Ни гимнов, под навесами ветвей Звучащих вечерами; Ни флейты, ни кифары, ни дымков 35 От смол благоуханных; Ни рощи, ни святыни, ни жрецов, От заклинаний пьяных. О Светлая! давно умолкли оды Античные - и звуки пылких лир, 40 Что, как святыню, воспевали мир: И воздух, и огонь, и твердь, и воды. Но и теперь, хоть это все ушло, Вдали восторгов, ныне заповедных, Я вижу, как меж олимпийцев бледных 45 Искрится это легкое крыло. Так разреши мне быть твоим жрецом, От заклинаний пьяным; Кифарой, флейтой, вьющимся дымком - Дымком благоуханным; 50 Святилищем, и рощей, и певцом, И вещим истуканом. Да, я пророком сделаюсь твоим И возведу уединенный храм В лесу своей души, чтоб мысли-сосны, 55 Со сладкой болью прорастая там, Тянулись ввысь, густы и мироносны. С уступа на уступ, за стволом ствол, Скалистые они покроют гряды, И там, под говор птиц, ручьев и пчел, 68 Уснут в траве пугливые дриады. И в этом средоточье, в тишине Невиданными, дивными цветами, Гирляндами и светлыми звездами, Всем, что едва ли виделось во сне 65 Фантазии - шальному садоводу, Я храм украшу; и тебе в угоду Всех радостей оставлю там ключи, Чтоб никогда ты не глядела хмуро, - И яркий факел, и окно в ночи, 70 Раскрытое для мальчика Амура! (Григорий Кружков) МЕЧТА Отпусти Мечту в полет, Радость дома не живет; Как снежинки, наслажденья Тают от прикосновенья, 5 Лопаются - посмотри, - Как под ливнем пузыри! Пусть Мечта твоя летает, Где желает, как желает, Лишь на пользу не глядит - 10 Польза радости вредит; Так порой в листве росистой Плод приметишь золотистый: Как он сочен, свеж и ал! Надкуси - и вкус пропал. 15 Что же делать? Лето минет; Осень взгляд прощальный кинет; Ты останешься один. Дров сухих подбрось в камин! Пусть тебе мерцают в очи 20 Искры - духи зимней ночи. Тишина - среди снегов, Не слыхать ничьих шагов, Только пахарь с башмаков Снег налипший отряхает, Да луна меж туч мелькает. 25 В этот час пошли Мечту С порученьем в темноту: Чтоб она тебе достала Все, чем год земля блистала; Пусть вернет тебе скорей 30 Благодать июньских дней, И притом апреля почки И весенние цветочки, Зрелой осени покой, - И таинственной рукой 35 Пусть, как редкостные вина, Их смешает воедино; Кубок осуши глотком! - И услышишь - майский гром, И шуршащий спелый колос, 40 И далекой жатвы голос; Чу! как будто в небе звон... Жаворонок? Точно, он! Там грачи к гнезду родному Тащат ветки и солому; 45 Гомон птиц и шум ручьев