мой, а взятый в ссуду. Как стук костяшкой пальца по сосуду Надтреснутому, чей облив надтекл, Да дребезжанье выставленных стекл, Мой голос, поднятый богам в осуду. Он так неверен, так печально слаб, Так стелется дымком сырой игили, Что вправду лишь чадком смолистых лап Мне кажется -- и все ж ему по силе Кто знает равный -- как елей хотя б Чужим рекам мы наши слезы лили. Чужим рекам мы наши слезы лили -- Я с Этеоклом в Фивах, Полиник В шести дворцах враждебных нам владык, Чтоб бросить шестерых на Фивы в силе. Чтоб Этеокла, брата, убедили Те шестеро вернуть без выкавык Трон брату, год спустя, как он привык, Когда еще их договор был в силе. Но год прошел, а Этеокл все пас Ленивых подданных, не помышляя Вручить бразды Полинику -- вот раз! Тут брата и подвигла воля злая Покинуть Фивы, крепко замышляя Супротив родины, забывшей нас. О родине, давно забывшей нас, Мой Этеокл, наш узурпатор, пекся... Их рати рядом, в щит и шлем облекся, Взял меч и меч короткий прозапас. -- Вы против нас, мы будем против вас, Однако чтоб не каждый в схватке пекся, -- Он начал громко, но слегка осекся, -- Пусть раньше судит бой промеж двух нас. -- И, словно с дикобразом дикобраз, Они сошлись страшно и возмужало И, меч вонзив, себя проткнули враз. И воинство пока соображало, То шестеро от Фив тут побежало, Презрев звезду надежды в этот час. Презрев звезду надежды в этот час, Враги решили не нести потери, Поскольку оба брата, две тетери Лежали рядом, кровию сочась. Креон, наш дядя, властью облечась, Стал говорить, что город в полной мере Понять не может весь объем потери, Что Этеокл их всех благая часть. Что шестеро коварством огорчили Его до слез, а этот... этот гад... Нет, надо, чтобы гада проучили... Но гад был мертв, отправлен то ли в Ад, То ли в Элизий, ну, а мне он -- брат, Мы наши арфы вербам поручили. Мы наши арфы вербам поручили, Чтоб на пирах им слух не услаждать... "Изменник! Вранам и волкам предать!" Креон -- они, конечно, умочили. Так обращаться с теми, кто почили, Немыслимо. Скорей земле предать. "Как он посмел отечество предать!" А вы бы в школе мыслям тем учили. Вы в голове одних себя носили И выносили, судя по всему, А мертвых нечего учить уму. Ах, как своим молчаньем вас бесили Мы, мертвецы, я только не пойму -- Могли ль мы петь осилившей нас силе? Могли ль мы петь осилившей нас силе, Когда есть сила большая ее, Ну, правда -- именем небытие, Что невсваренье самое могиле. Но крики дяди очень нас давили, На нервов действовали вервие -- Ведь у него веревка и копье, А что у нас? Любовь, и ту забили. Да и на что любовь мне в этот час? В моей груди сомнительные страсти Она зажгла к увеселенью власти. Пойду ль страстями? И гляжу, сейчас Меня ведут под белы руки: здрасте, Цветы темниц, вы радуете глаз. Цветы темниц, смочив их влагой глаз, Несу виновнику их Полинику, Два яблока, орех и землянику, Чтоб соглодал, уйдя в подземный лаз. Дорога, помню, под гору вилас, И возле каждого витка по шпику, Высматривавших бдительно улику, Когда бы таковая вдруг нашлас. А возле трупа, в двух шагах, в острас -- Два охламона при ножах и пиках, Один на козырях, другой на пиках. Я соскользнула под земельный стряс И там запела, думая о шпиках, Простые наши песни без прикрас, Простые наши песни без прикрас В моем грудном, тоскливом исполненьи Имели отзыв в слюноотделеньи Сердец под жестким панцырем кирас. Игру забросив, стали шарить стряс Тот и другой вои в остервененьи, -- По долга неотступному веленьи, Близ трупа вылезла худая аз. Покамест на девонской этой жиле Аукаться хватало дела им, -- Я малый холмик нагребла над ним. И плакала, и плакала, и выли Со мною волки над родным моим, Над ним, на безымянной той могиле. Мы, как и судьбы, обрекли могиле Все остальное в нас, мой милый брат. При жизни ты сносил попреков град, -- Зачем в утробе мы с тобой не сгили? Зачем все те ж сосцы и нас вспоили, Что и отца -- теперь отец нам брат, И то, что ты пошел на братнин град, Не хорошо, хотя любовь и в силе. Не всех отпугивает злобный цык, -- Есть все и те, что чувствуют превратно. Возьми меня к себе, мне здесь отвратно. Здесь волчий вой, но чаще сытый рыг, -- И если не верна тебе я братно -- То пусть прилипнет к горлу мой язык. Но пусть прилипнет к горлу мой язык, Когда тебя не обзову я: шлюха! -- Сказал герой, подняв меня за ухо, -- Я не заметила, как он возник. А рядом тут как тут его двойник, И по виску мне зазвенела плюха, Лишившая меня почти что слуха, Но в общем-то тот и другой поник. -- И что за ветер нам принес паскуду, -- Сказал тот, что постарше и брюнет. -- Как пред властями нам держать ответ? -- -- Отвертится, не будет девке худу, -- Сказал блондин, и я сказала: Нет! Зачем мне отпираться? Я не буду. -- Когда тебя я вспоминать не буду С признательностью, дивная судьба? Два честных гражданина (два раба) Меня влекли под псовью улюлюду. Встречь мигом расступавшемуся люду, О стену не пытающему лба, Боящемуся каждого столба, На коем сушат медную посуду. И к дяде втащена за воротник, Сознаться я тотчас не поленилась, Что мной оплакан бедный Полиник. Стояла молча и не повинилась, И эта твердость дядей оценилась На весь мой вес, ведь не его род ник. Тебя, веселья моего родник, День яркий, оставляю ради ночи. В проклятом склепе, не закрывши очи, Усну последним сном, когда б кто вник, Мой Этеокл! Мой бедный Полиник! Поверьте, что нельзя страдать жесточе, -- Я, кажется, не вытерплю, нет мочи Вообразить сиротский мой пикник, -- Ведь я подобна хрупкому сосуду. Не понимала все, но поняла: Меня раздавит тяжестью скала. Не сразу, медленно, как исподспуду, Уйдет вся жизнь, которой я жила, И почернеет день, и я не буду. Пусть почернеет день, когда забуду Все радости и жизнь, ее саму, Когда с исходом лет сама пойму, Куда пора мне, и... там буду, буду! Ну, умереть самой по самосуду, Уйти туда по сердцу своему, Но как же, как же, вопреки уму, Жизнь истребить в живом, как бы простуду. Ах, лучше жить хоть жизнию калик, Каким отец был -- немощным и слипым -- Вверять лицо морским соленым всхлипам. Мало несчастье, а восторг велик, Звенящим медью тополям и липам Я б подставляла мой веселый лик. И моего врага веселый лик Меня бы, верно, не смущал нимало. Что жизнь мою так грубо подломало В том возрасте, когда есть тьма прилик? Последний луч... потом последний блик... Потом груди и воздуха не стало... Ужели надо, чтоб меня не стало? -- Как не прогнать тогда -- ведь свет велик. Ведь если к жизни ощущу остуду, -- Приду сама -- другой, а не такой: Берите жизнь мою -- жалеть не буду -- И стану над подземною рекой, И слез любви не осушу рукой, И ненависть стенаньем не избуду. *** Слежу чтобы лазури слезы лили О той давным давно забывшей нас Что кинула опережая час Тех что ее заботам поручили Пеняем ей и уступает силе И для взыскательных рождает глаз Красу возвышенную без прикрас Собою не повинную могиле Ее бессилен выразить язык Которым тайны взламывать не буду Пусть будут рядом тайна и родник Но если я когда-нибудь забуду Достоиной мудрости смиренный лик Смешного любопытства не избуду II. Эвпалинос Смешного любопытства не избуду, О Эвпалинос, до тех пор, пока Не поведет нас твердая рука Сквозь щербы площадей и зданий груду. Ты вскоре объяснишь нам амплитуду Работ, рассчитанных наверняка, Во славу мастера и мастерка, В листве дерев, подобной изумруду. -- -- Увы, среди строителей лишь крот, Веду водою днища я и кили, Прилично ль будет мне расторгнуть рот? Ошибкою мне зодчего вменили: Не возвожу, скорей, наоборот -- Тщусь, чтоб водам лазури слезы лили. Слежу, чтобы лазури слезы лили Зеленобраздой зыбкости морской, Чтоб злую россыпь влаги воровской Затворы шлюзов в чувство приводили. Но если бы мои не повредили Вам поясненья, я готов такой, Как есть, развертку за строку строкой Вам сообщать, чтоб вы за тем следили. Все прославляет здесь ладонь и глаз: Террасы, угнетенные садами, Столпы мостов, повисших над водами, -- И, в выси экстатической лучась, Сама лазурь, грозящая бедами, Напоминает о забывшей нас. О той, давным давно забывшей нас Духовной родине, чей очерк дымный Нам явлен в пенье дали многогимной И этой близи, легкой, как экстаз. В восторге киньте быстрый взор вкруг вас: Вы ось иглы, чей циркуль безнажимный Легко включает в свой уют интимный Пространства многоликого запас. Вы вскрикнете: там явственно угас Холодный смысл и опыт геометра В стихии мощной солнечного ветра. Там тяжесть облак сжала быстрый газ, И, весело глядясь в потоки ветра, Взошла звезда, опережая час. Что кинула, опережая час, Звезда, Элизий свой -- приют кометы? Лучом облив искусные предметы, Керамиком слывущие у нас, Где в дружестве отвес и ватерпас На светлом воздухе свои разметы Оставили, их слабые приметы От форм к законам возвышают глаз. Дожди, от века, почвы не мочили На этих обезвоженных холмах, Отвесные жары их облучили. И вот карандаша счастливый взмах Извел родник на инеи бумаг, И мраморы пространство проточили. Тех, что ее заботам поручили, Земля охотно отдает назад: Там ионический восплыл фасад, Пред ним волюты мрамора почили. Повсюду почвы нам не злак растили, Не серых ив щебечущий каскад, А бледных мраморов звенящий сад Взрос из земли, когда ее растлили. В начале зти камни нас бесили, Решетки стен, цилиндры и кубы, Проходы узкие, как перст судьбы, -- Но и взбешенные, мы свет месили, Природу взнуздывая на дыбы, Пеняем ей, и уступает силе. Пеняем ей, и уступает силе, Готовая копытом размозжить, Пустыня, разрешающая жить, Чтоб в область духа камень относили. Секлой его секли, теслом тесили, И камень с камнем мыслили сложить, И камень камню начинал служить, И мы от их согласия вкусили. Где первая звезда к нам доскреблась Сквозь бледножелтый куб и пурпур свода, Аллея бронз свирепых раздалась, Мироном вскормленная для извода Движений в нас, загрузлых, как колода, В иных глазах, не видящих на глаз. И для взыскательных рождает глаз Попытку не отдать возцу обола, Укрытого с проворством Дискобола, Почти не уловимую на глаз. Рука повисла и рука взвилась, Лоб рассекает левизну камоло, И вьется пыль тончайшего помола Вкруг быстрых стоп вслед той, что унеслась. Движенья всех неизъяснимых рас: От возглашаемого поворота -- До мнимого, но явленного трота -- Вдруг озаряют вспышками эмфаз Спираль винтом завитого полета, -- Красу возвышенную без прикрас. Красу возвышенную без прикрас Являют нам жилища Академа, Где голубой Северо-Запад немо Глядит в ключи, бегущие с террас. Я слышу вод приятный парафраз -- Для разработки сладостная тема, И черных куп журчащая поэма Затронет сердце в нас еще не раз. Когда бы дальше вы меня спросили -- Что там, где над холмами ряд колонн, -- Там родина Софокла, там Колон. Эдипа демон до сих пор там в силе, Святыня у живущих там колон, Собою не повинная могиле. Собою не повинная могиле, У наших ног, конечно, Агора, Ничем не знаменитая гора, Когда б не портики и перистили. Совсем недавно гору замостили, Но редко слышно эвоэ! (ура), Зато экзисто! -- здесь звучит с утра До вечера (отыдь от окон, или...). Дома несутся вскачь, все вскучь, впритык, Все метит в лоб иль в ноги из засады: Здесь статуэтка, там энкаустик. Слеза экспрессии слезой досады Сменяется, точь-в-точь как те глоссады, Которые не изъяснит язык. Увы, бессилен выразить язык, Не став на время языком поэта, То, что вмещает мрамор Поликлета, Запечатлевший благодатный миг, Мирон взлетает к цели напрямик, Он как весна, Кифийский скульптор -- лето, Разнеженность всех чувств, летаргик ль это? Споткнулся Дорифор -- что за спотык! Сон на ногах всегда подобен чуду -- Глаза отверсты, но обращены В себя -- с носка к лопатке, вдоль спины, Мышц перистальтика, как по сосуду Живая мышь, бежит, -- но мыслью сны Я Дорифора взламывать не буду. Я мыслью тайны взламывать не буду, А лучше ею унесусь на Пникс -- На Юго-Западе, где мрамор никс Летит иль стелется к речному гуду. Кто растолкует мрамора причуду -- Ах, как изменчив горожанин Икс: Сгустился воздух вкруг -- уж он оникс, Он черен, зелен, претерпел остуду. А перст Авроры в мраморы проник, И розов, как воздушные фарфоры, Пред нами торс красавицы поник. А при звездах -- прозрачны дорифоры, -- Они как с чистою водой амфоры, -- Пусть будут рядом тайна и родник. Ведь рядом с нами тайное: родник Исторгся из груди прекрасной Геи, В нем не вода, но мрамор Пропилеи, Журчащей сквозь акропольский тальник. Как африканский опытный речник -- В погоне за цветами элодеи, -- Минует напряженьем лишь идеи Смерть, возносясь каскадом напрямик, -- Так мы себя доверим, словно хлуду, Мыслительной опоре, восходя Чудесной лествой в золото дождя, -- Поскольку август нам кидает груду Бездымных звезд, и, дух переводя, Я на Акрополе вас не забуду. -- -- Но если я когда-нибудь забуду, Напомни мне... -- Но ты, Сократ, умолк, А что напомнить -- не возьму я в толк, Сколь голову ломать над тем ни буду. -- Да, видишь ты, в мозгу прорвав запруду, Мысль осадил идей поганый полк, И я просил, смутясь, как денег в долг, Напомнить мне, когда я вдруг забуду. Твой гений описательный велик, Он строит столь воздушно и свободно, Что все стоит добротно, благородно. Я не нашел предательских улик Меж правдою и тем, что с правдой сходно; Достойной мудрости смиренный лик. -- -- Достойной мудрости смиренный лик? -- Но похвалой чрезмерной обижаешь Меня ты, что и сам не хуже знаешь, Сколь вымысел от истины отлик. -- -- Да, верно, скудных истины толик Ты в самом деле и не обнажаешь, Но то, что на словах сооружаешь, Владеет тьмой волнующих прилик. Так я б тебя просил, когда забуду, Напомнить мне, что Стикс иль там Пеней -- Приют... довольно розовых теней. Да ты уговорил мне и простуду! А как ты смог разделаться и с ней, -- Смешного любопытства не избуду. *** В свет отходя они мне свет свой лили Воспоминаньем о себе о нас Как этот страшныи светоносный час Тревогам чьим зачли и поручили Чудовищной не подпадая силе Терзающей неискушенный глаз Легко поверить в муку без прикрас Живого подводящую к могиле Бессилен перевыразить язык Чего подробно пояснять не буду Живого наслаждения родник Да если самое себя забуду Источник света глубина и лик Воспоминаний детства не избуду III. Глаз Воспоминаний детства не избуду: Дом ладно сложен из известняка, Над очагом Пиндарова строка, Огонь кидает блики на посуду. Мне года три. Не знаю. Врать не буду. Я не могу сказать наверняка. Дыра дверная дьявольски ярка, Свет льется из нее, подобно гуду. Близ дома тихо. В доме никого. Но угли горячи: их запалили, Должно быть, только что. И все мертво. Нет ни души. Петля скрежещет, или? Где мать, где отче сердца моего? Но свет дверей, -- не вы ль его пролили? В свет отходя, они мне свет свой лили, И свет их гудом наполнял проем Дверной, пока в сознании моем Зрачок и ухо зримое делили. Лучи в отвес добела раскалили Под солнцем изнемогший камнеем Двора, и мухи пели: Мы снуем, Снуем, снуем... Нас злили, нас озлили... Свет ест глаза, я сощуряю глаз И подвигаюсь медленно к порогу, И в перешаге поднимаю ногу. Рука на косяке. Сейчас, сейчас... Вот смотрит глаз, он выплыл понемногу -- Воспоминаньем о себе, о нас. Воспоминаньем о себе, о нас -- Глядит одно внимательное око Из хижины, не обжитой до срока, После которого Господь не спас. Как удивительно пришелся паз Запястью, побелевшему жестоко. Все тихо -- ни притока, ни оттока. Как изумительно мерцает глаз! Ах, если бы не мух веселый сглаз На соты стен с торчащею оливой, То глаз бы, в самом деле, был счастливый. Он не счастлив, но не несчастлив. Нас Без огорченья видит, терпеливый, Как этот страшный светоносный час. Как этот страшный светоносный час Над этой Богом кинутой равниной, Оставлен женщиною и мужчиной, Глядит печально одинокий глаз... -- -- Сократ, нам кажется, что этот глаз Уже не парный орган, а единый, -- Пусть он скорей второю половиной В своем проеме явится для глаз. -- -- Да, ибо видеть вас не научили Полусокрытое и те ряды Меж каплею и каплею воды, Что миг от мига в часе отличили, -- Однако в этом нет большой беды, Тревогам чьим зачли и поручили. Тревогам чьим зачли и поручили Наш жалкий мозг? Волненьям суеты Иль света? Приключеньям нищеты, Подобной грубому бруску в точиле? Кого когда невзгоды научили? Кого отторгли в звук у немоты? Кого поставили в виду меты? Кого несчастьем вдрызг не промочили? Кто нищенством не наслаждался всласть, Чей ум -- нежнее, чем порок иль власть, Безумства голода не искусили? Кто вожделеннее, чем в славе пасть, Не жаждал в безызвестности пропасть, Чудовищной не подпадая силе? Чудовищной не подпадая силе, Готовой расплощить живой улов, Стоит ребенок, хил, большеголов, Каким на свет явиться напросили. К тому ж его как будто раскусили: Вдоль тела, словно хлеб, он преполов, -- Шрам, поделивший надвое, лилов, Сам полу -- в свете, полузагасили. И левый глаз, что так собой угас -- Добыча тени, ночи порожденье, -- Полупонятье и полувиденье. И льется беспощадный яркий час Горячего, как слезы, полуденья На пол-лица и на непарный глаз. Терзающей неискушенный глаз Нам предстает картина смыслом в вополь: Вы с Севера входили ль под Акрополь В лучистый зноем полдень или в час? -- Скала планетой движется на вас, -- Форштевнь ковчега ли, волна потопа ль, -- И подступает тень ее под тополь, Непроницаемая, как заказ. Клубится свет вокруг скалы тяжелой, И все, что высится с гранитных баз, И самый воздух сзади -- мнится полый. Увидев этот призрак только раз, Носимый земно прихотью эолой, Легко поверить в муку без прикрас. Легко поверить в муку без прикрас Любой прозекции тенераздела, -- Во мне, живом, соседствуют два тела, Сосуществуя порознь, но и в раз. Но вам, глядящим, кажется как раз, Что весь я -- в плане правого придела. До левого вам, точно, нет и дела, Да есть ли то, чего не знает глаз? О, вас не заручить подобной гили: Стрельнуть навстречу выдумке старух, Скажите, вам, философам, с ноги ли? Ведь это не в шишиг среди яруг, Поверить -- в суть железную, не вдруг Живого подводящую к могиле. Живого подводящую к могиле, Зачатую с живым в живом яйце, Ложеснами исшедшую в конце Девятилунья в колотьбе игили, -- Оставшуюся жить, когда погили Спасенья не нашедшие в Творце, Курорт устроившую во дворце, Где до того одни лишь боги згили, -- Бессилен запятнать живой язык. Для мертвой вещи он не знает знака. Ах, имя есть ей... вот оно: Однако! Не знаю перевесть на наш язык Я это слово. Есть во мне, а на-ка! -- Не может перевыразить язык! Бессилен перевыразить язык То, из чего язык сей был составлен, -- Так, если завтрак специей приправлен, Что объяснит в ней ваш заядлый мык? Однако -- не одних лишь горемык Ингредиенция, Однако втравлен В самой души исток, ну, как средь трав лен, -- Трава -- травой, не скажешь ведь, что смык. Чем в человеке менее в осуду, Чем праведней других, чем чище он, Чем голубей огонь, тем дольше лен... Случалось вам в огне искать остуду, В том огоньке, какой зело кален? Сие подробно пояснять не буду. Чего подробно пояснять не буду, То опускаю; то, что опущу, О том, пожалуй, вас не извещу, Вы не прибудете, я не убуду. Но вот, чего сказать вам не забуду, В чем не премину, во что посвящу, -- Что с каждым днем все более грущу, В себе лелея эту незабуду. Я понял, что ношу, ношу цветник, Подобный восхитительному сидру, Родившийся, когда и я возник. Мой шаг включает скрытую клепсидру... В какую завтра обратится гидру Живого наслаждения родник? -- -- Живого наслаждения родник -- Твои цветы, Сократ, но поясни нам, Что обнаружил ты в растенье длинном И отчего ты головой поник? Столь светел твой младенческий дневник Про полувзор в сиянии невинном, Что осенил мерцаньем голубиным Он и Акрополя зловещий лик. Твой ясный взор -- ищу его повсюду, -- Пошли мне поскорей двуокий свет Своей звезды, подобной изумруду. -- -- Да, -- говорит язык, -- а сердце: Нет. -- -- Но может измениться твой ответ? -- -- Да, если самое себя забуду. Да, если самое себя забуду. Подумай-ка, а будешь ли ты рад Услышать "да" того, кто не Сократ, Внимать пустому звонкому сосуду? Вот ты Однако принял за причуду Ума под бременем тяжелых трат, И этот ум -- величиной в карат Игрой ты уподобил изумруду. Сколь мал бы ни был он и сколь велик Он ни казался вам на расстоянье, -- Прошедшее имеет тьму прилик, -- Его игра -- всего лишь состоянье, Где все решает противостоянье: Источник света -- глубина -- и лик. Источник света -- глубина -- и лик Младенческий, как поле, разделенный В той глубине тем светом и влюбленный Во все, что свет. Свет добр и свет велик. Скала в зеленом вихре повилик Благоухает свежестью зеленой. В ограде, белым солнцем раскаленной, Зеленой дверцы удивленный всклик. Я, кажется, готов поверить чуду Прихода в камне, легкого шажка, Провеявшего на лицо остуду... -- -- Но твой обзор... он одноок пока... -- -- Мне, правда, не забыть о нем, пока Воспоминаний детства не избуду. *** По счастии слезу мы все пролили Недоуменьем изъерзало нас Пока сумерничать не капнул час Кому бряцать и кликать поручили А чистый пух земли где отдых в силе На самоличный лад на разный глаз Прекраснейшая птица без прикрас Повинна времени но не могиле Когда молчит любой другой язык Кого перечислять уже не буду Высокого и светлого родник Поправите когда кого забуду У каждого из них лицо не лик Священной оторопи не избуду IV. Фидий Священной оторопи не избуду: Из олимпийской выси на позор К нам следует небесный ревизор Взглянуть на немудрящую паскуду. Налощиваем паглазы, полуду, Подвязываем повязь и подзор И за околицей несем дозор Со сна до кислого косненья уду. Зачем визит назначен на теперь, Не на тогда, когда нас веселили Урчь в животах и по дорогам мерь, -- Мы и доселе не определили. Но радуется женщина и зверь, И счастия слезу мы все пролили. По счастии слезу мы все пролили И стали с благодарностию ждать Мгновенья нашей власти угождать, Которым нас оне же наделили. Столы агор во мрамор застелили С тем, чтоб торжественность жратве придать, Трапезует ли, может ли едать Блаженный дух, торча перстом в солиле? -- Сего не знамо. Мякоть ананас Золотосокую и тук говядов, Окорока свиных и конских лядов -- Конечно, лопает наш патронас. А будет ли отведать наших ядов, -- Недоуменьем изъерзало нас. Недоуменьем изъерзало нас, Что и божественному провиденью Быть ближе к своему произведенью Мешает их Олимп или Парнас, -- Что им пришло покинуть их оаз И, словно рядовому привиденью, Многоочитому являться бденью -- Чтоб стать со всеми прочими на аз. Сечась лучом или дождем мочась, Таких, почти что азбучных, омег ли Они бы, сидя у себя, избегли И шастали бы по верху, лучась, Заочно нас обыгрывая в кегли, Пока сумерничать не каплет час. Пока сумерничать не капнул час, Богам живется веселей, чем людям, -- Мы их за это осуждать не будем, Особенно потом, но и сейчас. Поздней им скажут: Подана свеча-с, -- И мраморная дрожь пройдет по грудям, И мы, мы ничего им не забудем, Припомним каждый человеко-час. Ну, а пока... они нас отличили, Как взыскивают боги: се грядут! -- Кобылы в ужасе ушми прядут. Жуки слышнее в дубе заточили. Гремят в кимвалы и кричат: Идут! -- Кому бряцать и кликать поручили. Кому бряцать и кликать поручили, Тот рад бездельничать. Бросают фрахт Суда, и поднимаются из шахт Все те, кого мы в шахтах заточили. Мы, правда, их слегка переучили На пахту в недрах мозглых гауптвахт, -- Бросают вахту и бегут от пахт, Которых не успели, не всучили. Вон, как глаза от света закосили, Вон, как, не скалясь, улыбнулся рот, И волос с них теперь не упадет. От эманации земли вкусили, Сполна вкусили, и не смерть их ждет, А чистый пух земли, где отдых в силе. О чистый пух земли, где отдых в силе, Ты разомкнул тяжелых глин червец, И в воздух вышел за пловцом пловец, -- Почуяв их, собаки взголосили. Из тех, кого не ноги их носили, Кто нес ковчежец, а кто поставец, -- Иной плешивец, а иной вшивец, -- И только ветер запахи месили. Открылся каждый гинекейский лаз, И женщины, прекрасны, безобразны, Худы и полны, и разнообразны, -- Явились молча и с точеньем ляс, Контагиозны или не заразны -- На самоличный лад, на разный глаз. На самоличный лад, на разный глаз, Но все Тезеи, а не то и -- Фебы, Выводят под уздцы коней эфебы Продемонстрировать высокий класс. А иноходцы -- кожа их атлас, Ах, тоньше, лучше, но в какой графе бы -- Знай бьются, вьются так, что и строфе бы Алкеевой такой счастливый пляс! Вот он взлетит на крышу, как кораз, Нет, выше, зорче, пластая копыта, Оставит на лазури мгу сграффита. Но виснет юноша на нем как раз, На землю возвращая неофита, Прекраснейшую птицу без прикрас. Прекраснейшую птицу без прикрас Являет человек в седле, с ним рядом Еще один -- своим спокойным взглядом Упорство разлагает зверьих рас. По рысакам попона иль аррас -- Меж тем, как воздуха по женским лядам, Струятся вниз трепещущим каскадом Иль стягивают стан броней кирас. Средь этой гомозни гнедой и гили Тряпичатой, и потного сырца, Где, как подковы, цокают сердца, Где каждый, словно флюгер на нагили, -- Ни на мгновенье выдумка творца, Мужая, не приблизилась к могиле. Повинно времени, но не могиле -- Все трогается, плещущий поток Беспечно срезал Северо-Восток И растянулся в тонкой загогиле. Уже и битюги пробитюгили, Им вслед прогалоппировал пяток Повозок, обозначивший подток Подопоздавшей, как всегда, рангили. Но сутолки довольно и без их Веселой помощи там, в гуще цуга: Один уздой свирепой давит друга, Всплеснувшего, как смерч и как язык, Которым в полночь лижет звезды вьюга, Когда молчит любой другой язык. Но не молчит пленительный язык Шалуньи-музыки -- она подкопы Ведет, сверкая шанцами синкопы, Сама себе и отзывы, и зык. И дароносица, и козлобык Стопами попадают точно в стопы, Сменяются триглифами метопы, За клобуками семенит хлобык. Флейт и кифар веселую побуду Прекрасно празднуют: ликейский хор Хорошеньких мальчишек-хорохор... Я вам еще из памяти добуду Полуувядших нежных терпсихор, Кого перечислять уже не буду. Кого перечислять уже не буду, -- Так это гвалт, галдеж, визгу, содом, Кратеры, возносимые с трудом, Как подобает полному сосуду, -- Кадильниц, кубков, ваз, -- вообще посуду, Что нынче украшает каждый дом, Равно тех, кто ведет и кто ведом, -- Поскольку имена всегда в осуду. Добавлю к этому, что всяк -- винник Вольготно принятого соучастья -- Его и устроитель, и данник. Если хотите, веский смысл причастья Здесь в добровольности, оно бесстрастья Высокого и светлого родник. Высокого и светлого родник -- Бессуетность, покой, самодовленность; От них и мига чистого нетленность, Несхожесть лиц, движений и туник. Аттических героев пятерик Предводит им, висков их убеленность Оправдывает медленную леность, С какою каждый шествует старик. За дипилонову выходят буду Дозор и авангард, дабы принять Богов Эллады, -- надо ль объяснять, Что бог есть бог, так объяснять не буду, -- Их перечислю я, дабы пенять Мне не смогли, когда кого забуду. Поправите, когда кого забуду: Афина, Гера, Аполлон, Гермес, Краса торжественная без примес, Любезная и вечности, и люду; Нептун с Плутоном, терпящим простуду, Деметра-мать и молневик Зевес, За Артемидой следует Арес И Дионис -- господь вину и блуду; Двенадцать всех -- расход нам невелик, Зато какое общество -- о боги! -- Эллады боги: что ни взгляд, то блик! Вот и они, уставшие с дороги, Стоят у наших домов на пороге: У каждого из них лицо -- не лик. У каждого из них лицо -- не лик, И их глаза умны, пускай инертны, -- Здесь делать нечего: они бессмертны, Их молодость не требует улик. И, несмотря на множество прилик, Их мышцы так спокойны, светлочертны... Они прекрасны, а не милосердны, Они щедры и не щадят толик, -- Чтоб утолить их светлую причуду И дать нам снисхожденья образец. -- -- Сократ, безветрие? -- Нет. Так, бизец, Давленья перепад: от быта к чуду, Витийственный, как Фидия резец. Священной оторопи не избуду. *** Зачем зачем они все лили лили Способны в легкий свет окутать нас В один прелестный предзакатный час Как если бы им это поручили И кто такое выдержать был в силе Суть пламя согревающее глаз Моим силеньим ликом без прикрас Сжился я с тем с чем подойду к могиле Как повернулся вымолвить язык Я буду именно когда не буду Увы глубокомыслия родник Ксантиппа я когда-нибудь забуду Ты знаешь даже разъяренный лик Смешной любви по смерти не избуду V. Ксантиппа Смешной любви до смерти не избуду, До нетошнотного похмелья там, -- Все неотцветшим в памяти цветам Твоим, Ксантиппа, ласки не забуду. Духовным взором вижу их повсюду Они за мною ходят по пятам И льнут к воспоминаньям и мечтам Живой листвой, влекомой к изумруду. То был всего, наверное, пяток Неярких роз, но взгляд мой утолили Они верней, чем жажду кипяток. Я думаю, они же накалили И Запад, погасив совсем Восток, -- И аромат свой нам все лили, лили. Зачем, зачем они все лили, лили Нам аромат свой, разве их душа Не истекала волнами, спеша Придать эфиру алость кошенили, И разве их листки не исходили Предагонийным трепетом, шурша, Шершавые, как плоть карандаша, Которым на картонах наследили? Нет, нет, Ксантиппа, -- может быть, Парнас Иль Геликон -- возвышенней и резче Для душ высоких: Геликон! Парнас! Но нежной розы стоны не зловещи И, как немногие на свете вещи, Способны в легкий свет окутать нас. Способны в легкий свет окутать нас Такие поры и флюориферы Ленивой памяти, что нет и сферы, Где б этот светоч прошлого погас. Должно быть, мудрой Лидии рассказ О том, как я вяжу мои шпалеры Иль мою руки, бережась холеры, Тебя подвиг любви на этот раз. Одушевясь, ты крикнула тотчас: Даю я пир в честь дивного Сократа! -- И первою из трат явилась трата На эти розы, кои Пан припас -- Чтоб уколоть бесценного собрата В один прелестный предзакатный час. В один прелестный предзакатный час -- А было, по обычаю, мне тошно, И у окна я как-то так оплошно Стоял нагой, на улицу бычась, -- Поток людей редел, едва сочась, Рдел дальний холм смешно и заполошно, -- Мне нечто засосало вдруг подвздошно, И женщина возникла, тут случась. Ее лучи заката промочили: Стал алым белый вышитый воздух, В глазах ее был виден стойкий дух. Они меня в свой легкий круг включили На фоне плит и прочих нескладух, -- Как если бы им это поручили. Как если бы им это поручили, Ее глаза, окинув мой дворец, Меня спросили: Вы и есть мудрец, Которого нам так вот и всучили? Тобой ли, чудище, нам источили Плевы в ушах, высоких струн игрец, Забавных несуразностей творец, -- И так меня на месте уличили. И так невыносим был сей афронт С тем, что теперь так ловко раскусили, Тому, кого зазря превозносили, Так дружелюбно покивал мне зонт, Что я, смутясь, ушел за горизонт Окна, такого выдержать не в силе. И кто такое выдержать был в силе? Ведь это пострашнее, чем Зевес, В кругу своих -- явившийся с небес, Раздет, разгневан, на гнедой кобыле. Вообще-то женщины давно забыли Ко мне дорогу: их не путал бес, А может, стали обходиться без, -- Я не в накладе: слава Богу, были. Ах, женщины, за ними глаз да глаз, А мне и за самим -- и сам не промах, -- Тут туче быть -- при молниях и громах, -- Того и жди, что молнии из глаз -- И все ж Лаисы, Фрины, ахни гром их, Суть пламя, согревающее глаз. Суть пламя, согревающее глаз, В осанке воплощенные законы, -- Я верю, не убудет у иконы В молитвенном сиянье чьих-то глаз. Но отчего, скажи, тебе далась Печальная улыбка Антигоны, Когда б среди какой-нибудь агоны У ног Сократа девушка нашлась. Ты думаешь, возможно двух зараз Вместить одновременно -- две заразы? Дать к телу доступ, не деля на разы? И ты воображаешь -- китоврас -- Иль сокрушаю насмерть без отразы, Моим силеньим ликом без прикрас? Моим силеньим ликом без прикрас Я мог бы сердце разыграть, как атом, Став удивительным подводным скатом, Стрекающим коснувшуюся раз. Но дело в том, что скат-то сам погряз В своем всеведенье, став самокатом, И если наделит кого раскатом, То и немедля получает стряс. Мои поползновенья не благи ли? -- Непознанная истина, а к ней Найду ль дорогу между простыней? Таков ли замысл и исход вигили? Войду ли с тем в роилище теней? Короче -- с тем ли подойду к могиле? Сжился я с тем, с чем подойду к могиле, -- С моею сказкой хореозвезды Во славу Господа -- на все лады Я выплясался под зурну игили. Мои зоилы не были строги ли, Сухим давая выйти из воды? Но не было, ах, не было беды В их разжиженном пресноводном иле. Куда страшней мой собственный язык -- Чудовищный сплетатель хитрых истин, Он мне сильней, чем прежде, ненавистен. Да, да, я не люблю родной язык -- За то, за то одно, что он -- не истин, -- Как повернулся выместить язык? Как повернулся выместить язык Такое, от чего озноб всей кожей Бежит струей, на мурашей похожей, И холодом вползает под язык. Да разве не чудесный наш язык, Столь непостижный, словно космос Божий, То долгий гость, то путник мимохожий, Мне дал мой удивительный язык? Имел тогда б твой танец амплитуду? Не то что восьмигранен (осмомысл!) -- Твой чардаш потерял бы всякий смысл. Ах, этот пляс Твой -- мчит, подобно чуду, Пространствам придавая высший смысл, В котором буду я, когда не буду. Я буду именно -- когда не буду, Ксантиппа! Убывая -- быть! И я Дарю всю полноту предбытия Тебе, с которой ссориться не буду. -- -- Постой, Сократ, я возражать не буду Такому повороту бытия, И если ты не будешь, ведь и я -- Довольно скоро и вполне не буду. Но жаль, когда какой-нибудь шутник Сократа имя весело склоняет В любом из мест, где вывешен ценник. От этого твой промысел линяет. Во мненьях это как-то оттесняет, Увы -- глубокомыслия родник. -- -- Увы, глубокомыслия родник Нуждается в устах, глазах и шеях, -- Иначе эти струи, хоть зашей их -- Куда и луч бы света не проник. И если фокусник или мясник, Иль мусагет исчадий длинношеих Услышит нечто, что длинней ушей их, Я не боюсь, чтоб он в те речи вник. -- -- Я -- да. И не за Кришну, не за Будду Боюсь в тебе, и не за тот киоск, Чему строитель этот хладный мозг, -- Он ввысь уводит будою за буду, -- За это тело, хрупкое, как воск, Которое любить я не забуду. -- -- Ксантиппа, я когда-нибудь забуду Живые передряги наших ссор -- Они мне явятся -- как некий сор, Где я наткнусь на резвую причуду. И там, и сям я вижу в них повсюду -- В рассыпанном на безоружный взор -- Не явленное ни на чей позор, Что как бы медь, сверкнувшая сквозь луду. Из этих драгоценнейших толик Вся радость жизни состоит в прошедшем, И горе -- этих блесток не нашедшим. Пора настала, видишь, кинуть клик Всем бурным дням, в былое отошедшим, Где красен даже разъяренный лик. Послушай: даже разъяренный лик Бывает непротивным и непотным, А драгоценным камнем приворотным, Ну что там -- бирюза иль сердолик! Ущерб от перепалок невелик, Смягченный бегом времени вольготным, А после -- у любви за базом скотным -- Есть тоже тьма волнующих прилик. Но верен навсегда останусь чуду Безмолвного пахучего цветка С его листвою, сродной изумруду. В плену у роз, пусть только у пятка, Я долго буду пребывать, пока Смешной любви по смерти не избуду. *** Страданья в душу скорби не пролили А кто уколет честных граждан в нас На пищу гражданам хотя б на час Нам на троих палаш мой поручили И отвратясь мы минуть грязь не в силе В предсмертном клике и в зенице глаз Поверенных отчизне без прикрас Как огоньки на праведной могиле Они показывали нам язык Чем занят был перечислять не буду Я говорил души моей родник Я вам повем зараз не то забуду А мне во сне в ту ночь явился лик Когда сомнений тягостных избуду VI. Город Сомненья тягостного не избуду, Могу ли в мыслях одолеть развал, Когда давно я не переживал Подобных колебаний амплитуду. Сократ, ты ездил покорять Потуду, Ты, что за справедливость ратовал, На истме воздвигал за валом вал И с черепов откалывал полуду. Ты, партизан Божественной любви, Которой ум твой Дельфы просветлили, Одноплеменников топил в крови. Иль прибыли Афинян умилили Тебя настолько, что и визави Страданий в душу скорби не пролили? -- -- Страданья в душу скорби не пролили Тому, чьи сути, тощи, как скала, Седалищем афинского орла Седые Парки быть определили. Но сердце мне они не закалили Настолько, чтоб кровавые дела И грязь разбойничьего ремесла Мой ум растлили, а не просветлили. Но чем, Аполлодор мой, стал для вас Любой из тех, кто на призыв Архонта Отдать свое именье нуждам фронта, Укрыл бы самое себя от глаз, -- Ведь поведеньем лени иль афронта Он уколол бы честных граждан в нас. А кто уколет честных граждан в нас, -- Судьба его отныне незавидна: Ему уйти из жизни необидно, Он вне благотворительности касс. И если б даже он и пал тотчас При обороне ратно иль корридно, Нимало от умерших суицидно Не выделили б вы его на глаз. И самый героизм его бы вас Не убедил хотя б на йоту, -- верно, Ты согласишься: умереть так скверно Не мог, не мог Сократ, чтоб кинуть вас (Пускай он не Геракл, а вы не Лерна), На пищу гражданам, хотя б на час. На пищу гражданам, хотя б на час, Вас, неповинных, я не мог оставить, -- На выходе -- оружие прославить -- Остановился ваш отец тотчас. Ксантиппа, подобрав палаш, как раз Колола им дрова чтоб щи поставить. Я попросил ее палаш отставить, Едва нащиплет бересту взапас. -- Пойду скажу, чтоб меч твой наточили...-- -- Оставь, родная, в этом нет нужды: Боюсь и так наделаем беды... Лахес с Алкивиадом на точиле И ждут трубы и верховой езды. Нам на троих палаш мой поручили. -- Нам на троих палаш мой поручили, Поскольку с плавкой вышел перебой И должен был решить ближайший бой, Пойдут ли двое на щиты, в мечи ли. Но нас тогда сомненья не точили, -- Мы знали: посылают на убой За Родину, которая с тобой, Покамест ей и жизнь, и смерть вручили. И как бы умники ни поносили Дух рекрутства, над солдатней ярясь, -- Свободны будем -- только покорясь. Нас взяли под палаш -- мы не просили. Пред лицем -- кровь, а за спиною -- грязь, И, отвратясь, мы минуть грязь не в силе. Поворотясь, мы минуть грязь не в силе, Идя вперед, мы попираем кровь. Отчизна никогда не мать -- ятровь, Из наших сил у ней нужда -- лишь в силе. И сколько бы мы ей ни приносили На алтари крепчайшую любовь, -- Она лишь холодно подернет бровь: Нас о любви сыновней не просили. И коль ты пасынок -- не ловелас, Обиженный пустым движеньем брови, -- Задавишь ты в себе сердечный глас. И, безо всяких нежных чувств к ятрови, Ты не откажешь ей в толиках крови, В предсмертном крике и зенице глаз. В предсмертном крике и в зенице глаз, Что предумышленны и добровольны, -- Вольны вполне мы, в остальном невольны, Рабы узилища, где узкий лаз. Но этот лаз, поистине, алмаз, -- Мы в этом пенье, слава Богу, сольны, А солоны иль вовсе малосольны Дни нашей жизни -- это из гримас. -- -- Сократ, ты истинно, без привирас -- Нам обьяснил моральную раскладку Войны -- как склонность к миру и порядку. И сладко нам под скорлупой кирас Сердец ядреных чувствовать зарядку, Поверенных Отчизне без прикрас. -- -- Упрямый бес, по кличке Без Прикрас, Мной изгоняем впредь без сожаленья. Извольте выслушать и продолженье, Оно не в раж вам будет, не в острас. С тех пор, как шлюп в Потуде нас отряс, Мы были без конца в расположенье, Так как противник, в виде одолженья, До нас не снисходил и нас не тряс. Потудиаты, думаю, не згили, Какого беса дружественный полк При их воротах зябнет, точно волк. (Ворота они сразу заригили.) А мы, как нам велел сыновний долг, Их стали к братской приближать могиле. Как огоньки на праведной могиле, Вдаль поразбредшись по холмам зимы, Без дела взад-вперед таскались мы, Настраивая лютни да игили. Там на ветру два-три заменингили, Здесь двое фантов вылезли в грумы, Из города меж тем ни хны, ни хмы, В нем никакой шагили и шмыгили. Лишь черных чаек очумелый мык В его стакане, желтом от заката, -- Мятущийся то круто, то покато, С восторгом горемык или ханыг, -- Был бесконечно милым пиццикато Для нервов, кислых даже на язык. Они показывали нам язык, Но голоса отнюдь не подавали, Как если бы, кормя, нам выдавали Коровье вымя за свиной язык. Мы перешли с картечи на язык Нормальной речи и обетовали Им цвель великую и бездну швали На языке, что им и нам язык. Не вызовя меж тем у них побуду, Открывшись нам по-братни до конца, Взломать свои запоры и сердца, Мы всем окрест произвели побуду И подпалили два иль три крыльца, Чем похваляться, видимо, не буду. Чем занят был, перечислять не буду: Кичиться нечем мне, не сир, не босс, Я утром выходил, и сир, и бос, На лед, укрывший поле и запруду, И, прислонясь к ветлы промерзшей хлуду, Смотрел на облак ледяной обоз, На дальний лес, где завывал барбос, И на спираль поземки вниз по пруду. А после в трепетной молитве ник, Благодаря Творца за мир подзвездный -- Между зеницей и далекой бездной, -- За волосы приречных вероник, -- А рядом, в суете своей полезной, Веселый булькал и кипел родник. Я говорил: Души моей Родник, Пошли мне знак благой твоей неволи, А будет сень темницы или воли В твоей руке тогда -- мне равен миг. Повей мне, хочешь ли, чтоб я проник В твой град, прекрасный, словно роща в поле, А будет ли мне это стоить боли -- Светла мне боль, которой время -- миг. -- О прочем же, я думаю, забуду В моем рассказе: что вам за нужда Знать то, о чем вот-вот и сам забуду. Но если бы спросили вы, -- когда И чем, Сократ, окончилась страда, -- То вам повем сейчас, не то забуду. Я вам повем зараз, не то забуду, -- Что после их попытки отклонить Переговоры, мы связали нить С их контестаторами -- не в осуду! -- И без кровопролитья под погуду Их собственных рожков, смогли вчинить Им справедливый мир, чтоб охранить Впредь от ошибок славную Потуду. Представьте, сколь был радостен наш клик, Обретши в вороге былое братство, И лишь упадничества психопатство Затаивало впрок свой слезный хнык. На победителей лауреатство Смотрел бесслезный побежденный лик. А мне во сне в ту ночь явился лик, Был кущи мрак копьем сиянья вспорот, И стало больно глаз, чей слабый взор от -- Я не отвлек, как свет был ни велик. И словом был уже не звук, но блик, Бегущий ледяной водой за ворот, Он говорил: Сократ, чудесный город -- Не твой, под сенью сладостных прилик. -- -- Молю тебя, ответь: когда там буду? -- И внятный прозвучал ответ: Когда Прейдешь... -- Но это значит -- никогда... Я никогда в том городе не буду... А может быть и буду, но тогда, Когда сомнений тягостных избуду. *** Пока мы кровь в войне со Спартой лили Сошедшей за грехи на худых нас Не отдаляли смерть мы и на час Бежали те кому нас поручили Равно для рыб все сказанное в силе Из тех что видел что не видел глаз С лицом сведенным болью без прикрас Волна купели прядала в могиле И словно квота мал любой язык Но если буду жив я с тем не буду К тебе покоя моего родник У тех вторых и третьих не забуду И взыщешь истины суровый лик Когда тоски и страха не избуду VII. Чума Панического страха не избуду, Холодного, сводящего с ума -- Милее мне тюрьма или сума, В чем признаюсь вовсеуслых без студу. Я предпочту любую инвестуду, Пусть утеснительную мне весьма, Такой великой скорби, как чума, В Афинах вытеснившая простуду. От мест иных дарованная нам В придачу к канифоли и ванили, Устам веселым и тугим гузнам, Она прошла сухою струйкой пыли По нашим взорам, теменам, гумнам, Пока мы кровь в войне со Спартой лили. Пока мы кровь в войне со Спартой лили, Мог демон Лакедемонян из тщи Нам подпустить бацилку и прыщи Из тех, что специально впрок солили? Они же говорят: Мы ль подвалили? А кто подвез -- того ищи-свищи; Он прыщет, точно камень из пращи, В мирах, где быть ему определили. Мы за стены цепляемся, стенясь, Невмогуту нам от телесной скорби, И миром мору -- ORBI, URBI, MORBI -- Поклоны бьем, то каясь, то винясь, Но бич все не преста, и велий мор бе, Сошедший за греси на худых нас. Сошедший за греси на худых нас, Сей мор казнил направо и налево, Там юну Дафну обращая в древо, А здесь стрелою извлекая глаз. Кровь выбирала ей лишь видный паз -- Излиться из кишечника и зева, И, будь ты старец важный, будь ты дева Невинная, кто мог избавить вас? Жар головой овладевал тотчас, Пусть головой, владеющей умами, Умы же в страхе разбегались сами. Но, затаясь иль в панике мечась, Петляя мыслями или следами, Не отдаляли смерть мы и на час. Не отдаляли смерть мы и на час, Но тем скорее приближали много, Чтоб, корчась в темном пламени стоного, Кончину звать, смирясь и огорчась. Законы кинули нас, отлучась, И все, что было вычурно иль строго, Близ Бога стало лишно иль убого -- И мерло в соучастии, сучась. Упали нравы, цены подскочили, -- Всяк, не желая черпать грязь лицом, Хамил и бражничал перед концом. Забыто было все, чему учили; С кифарой под полой, в ноздре с кольцом, Бежали те, кому нас поручили. Бежали те, кому нас поручили: Одни под землю, те на небеса, -- И было все то Божия роса, Чем мы в глаза нестужие мочили. Не стану отрицать, что нас лечили Работники -- на найм и за фикса, -- Но жала их -- уж не стрела, коса, Заразой же их -- будто проперчили. Равно все те, кто от стерва вкусили, Хоть зверь, хоть птица, будь то волк иль вран, -- Все в муках издыхали, как от ран, И паки тлю заразы разносили Для четырех открытых взгляду стран -- Равно для рыб все сказанное в силе. Равно для рыб все сказанное в силе, Тлетворный дух, идущий изо рта, Не оставлял ни древа, ни куста, С которых бы листы не обносили. Покойников во двор не выносили, Однажды смерти зайдена черта, -- И часто помертвевшие уста Жевали то, что съесть живой не в силе. С небес открылся неширокий слаз, И праведные сонмы оземлились И с беженцами заплелись и слились. Встречь шли за скалолазом скалолаз, Живые хлебом с мертвыми делились. Из тех, что видел, что не видел глаз. Из тех, что видел, что не видел глаз, И часто человеческое око Обманывалось в образе жестоко, Народом смертным населяя плас. И часто ноги уносили в пляс, А руки вглубь свежительного тока В объятьях смерти, принятой с Востока, Не ведая, что жизнь их пресеклась. Бывало так, что и умерший раз -- В жестоких муках изгибал вторично -- Подчас заочно, но нередко лично. И продолжался чардаш либо брасс В пределах, что с земными околично, С лицом, сведенным болью без прикрас. С лицом, сведенным болью без прикрас, Стяжатель хапать продолжал на ложе, А сеятель разбрасывать, что всхоже, Но бесполезно, кинутое раз. Став королевой младших всех зараз, Болезнью века, истиной его же, Хворь отказала насморку и роже И прогнала софистику с террас. Тот с фразой умирал, те молча гили, Но умирали все же, и дома Швыряли души, как стручка спрангили. Душ восприимницей была Сама Живительного Эроса кума. Волна купели прядала в могиле. Волна купели прядала в могиле, И женщина, вчера лишь на сносях, Сегодня видела на воздусях Плод живота в крылышковой стригили. Но припадали на плечо враги ли, Друзья ли разбегались на рысях, Ничей порыв не сник и не иссяк, Покуда судоргой не заштангили. И мысли, что живой сплетал язык, Предсмертная икота либо рвота Умело расплетала для кого-то, Кого бессилен нам назвать язык И оценить так непомощна квота, И, словно квота, мал любой язык. И, словно квота, мал любой язык, Приученный к тому, что ощутимо. Вотще молитвой сердца Диотима Пыталась алый погасить язык. Что десять лет спасало нас? Язык С его чудесными авось, вестимо? Идеология, что так костима, Что без костей не выдержал язык? Когда язык нам приподнес "не буду"? Когда решил молчать, в какую рань? Когда мы в подлую ввязались брань И лжи раскачивали амплитуду, И честным сыпали хулу и брань, -- Но, если буду жив, я с тем не буду. Нет, если буду жив, я с тем не буду, -- Я говорил себе в прыщах, гугнив, Нутром огрузлым гноен и огнив И подотчетен лишь брюзге и зуду. Просить вторях одну и ту же ссуду Я не могу, я для того ленив, К тому ж, мой колос средь Господних нив Исполнился и подлежит сосуду. Ты видишь, я теперь сплошной гнойник, И это хорошо, затем что важно... Почто почтил еси так авантажно? -- Не ведаю холоп Твой и данник, Взывающий в моей юдоли блажно К Тебе, покоя моего родник. В Тебе покоя моего родник, Да вот еще, пожалуй, Диотима, К нам приходящая невозмутимо, Как будто корью болен ученик. -- Сократ, ты стал ветрянке ученик, И оттого в тебе необратима. В страданьях ты погряз неисхитимо, Себе единый циник и ценник. Не счел бы ты, любезный, за причуду Страсть к горькому беременных? -- Сочту! -- -- А к горечи любовников? -- И ту! -- У кратких мыслью -- к долгому прелюду? -- -- Конечно! -- Словом, не забудь черту У тех, вторых и третьих. -- Не забуду. -- -- У тех, вторых и третьих, -- Не забуду. -- Я знаю. Есть пространная черта Вкушать их благо с судорогой рта, А не чесать, где чешется -- по зуду. Ты не согласен? -- Да, согласен! -- Буду Конкретнее. Что хуже: маята Или поброшенность? -- И та, и та! -- Берешь ли жар иль крайнюю остуду? -- Нет, выбракую обе. -- Из толик, Тебе отпущенных, что б ты оставил, А с чем расстался -- с даром, что велик, Иль с тем что меньше? -- С меньшим бы! -- Из правил Смягчил бы жесткое? -- Ага б. Исправил. -- -- И взыщешь истины суровый лик? -- -- Я истины взыщу суровый лик? Конечно же, а что -- не должен паки? -- -- Но отчего ты слушаешь все враки Тех, кто по мненью множества, велик? Во лжи ли ищут правоты толик? Возможен ли в пустыне свет Итаки? И если взад плывут толчками раки, Не наш ли путь от рачьего отлик? -- -- О Диотима, что подобно чуду Сих слов божественных! Они во мне Слагаются, как золото на дне Канистры, в ту же темную посуду, -- Но в праве ль я теперь молить о дне, Когда тоски и страха не избуду? *** Что горла язычки гортани лили Единственной достойной тварью в нас Боюсь что нет боюсь что как сей час И голос тот кому нас поручили И я прорепетировать вам в силе Незаинтересованный в нем глаз А молвить истинно и без прикрас Команду я не обрекал могиле Изменник ты и прикуси язык Тех пятерых и я ведь лгать не буду Зане изобретательства родник Так что есть резидент не то забуду Как побледнел как дернулся твой лик Как вошь изъяв позволь я мысль избуду VII.I Глас Как вошь, изъяв, позволь, я мысль избуду, По ней же, голоса, те, что слышны -- Те из близи, а се из вышины, -- Одни вподобье вод ужасных гуду, -- Иные писку мыши либо зуду На коже насекомого равны, Как бы из полостей внутри стены, Известные, истекшие в остуду, -- Те, словно жар, поющие в камнях, Когда их зной и ветры округлили, -- Песчаник, мрамор, галька, известняк, -- Все шопоты, все звоны, трели, дрили, Всяк посвист, оперяющий ивняк, -- Что горла, язычки, гортани лили, -- Те горла, язычки, гортани лили Не с ломом ли серебряным? -- весь шум, Плеск крылий, гогот, бурунов бурум, То, что разлили, то, что вместе слили, Все, что настроили, настропалили, Все дудки дудкины, струны хрум-хрум, Ну, словом, все -- не блазнит ли твой ум Зловещею напраслиною гили? Не к прорицанью ль тянет, соблазнясь, Твой мозг тогда, инструмент сей неверный Божественной услады непомерной, Внимательную душу, словно князь, Охотливый за легконогой серной, Единственной достойной тварью в нас? -- -- Единственной достойной тварью в нас Ты взыщешь душу, -- Да. -- Ответь тогда мне, Зачем в ветрах, в воде ручья и камне Многоголосый зиждется парнас? Когда б весь этот шум был не про нас Или не в нас, что все одно пока мне, Не слишком ли была бы жизнь легка мне, Не лучше ль было б ей одной без нас? -- -- Зачем, тебе отвечу не тотчас, Но полагаю, что без нас ей лучше. -- -- Хотя б и люди померли все? -- Хуч же! -- Но голоса, от нас разоблачась, Тогда б исчезли? -- Без особых буч же! -- Боюсь, что нет. Боюсь, что, как сей час. Боюсь, что нет. Боюсь, что, как сей час, Из голосов любой не кинет службы, Лишившись нашей зависти и дружбы. На вечер жизни. Навсегда. На час. Действительно, ни на единый час Нас не оставят за грехи, за куш бы. Есть голоса приязности и дружбы. Есть голос смерти. Голос каждый час. Есть голос рад. Есть будто огорчили, Он лезет в той яруге, где ивняк, -- И голос тот мне кажется бедняк. Есть голос точечный -- звезды, свечи ли. Есть голос-ветерок, зефир, сквозняк, И голос тот, кому нас поручили. И голос тот, кому нас поручили, Прилично гол, как подобает быть. Он никогда не нудит нас как быть, Но отнуждает от того, что мнили. Но что б о том мы ни вообразили, Он помешает нам достать, добыть, -- Но сократиться, замереть, убыть -- Он станет нам внушать, когда б мы згили. Всех голосов повадки, вкусы, стили -- Кто нам исследует? Кто их следы Нам назовет и этим явит или Нам обозначит, тропы у воды, -- Но голоса нужды, беды, вражды -- И я прорепетировать вам в силе. Я вслух прорепетировать вам в силе Доступное сознанью: колосник, Оно лишь трансформирует родник, От струй его же боги и вкусили. Два гласа в языке нас поносили -- Один из них наш бывший ученик, Второй нам чужд, не трус, не клеветник, Пожалуй, мученик, хоть попросили. -- Джентльмены судьи, -- возглашает глас, -- Я с предыдущим гласом не согласен, Сей зычный глас поистине ужасен: Он, в душу к вам отыскивая лаз, Становится лишь дерзок и прекрасен, Не на внимательный, однако, глаз. Незаинтересованный в нем глаз Легко отметит ложь и передержки. Прошу у вас залуки и поддержки От кары, о которой просит глас. Молю, да не прикроете вы глаз, Вподобье сводни или же консьержки, На те процессуальные издержки, Что не окупит выдранный мой глаз. Ни острый меч, ни скорлупа кирас Спасать нам диктатуры несподобны, Пока не привлечем тех, кто способны Служить по убежденьям, не в острас, Кто знает мыслить, пусть добры, пусть злобны, И молвить истинно и без прикрас. -- -- А молвить истинно и без прикрас, То смолвился как раз самодокладчик, Крамольным колеям путеукладчик, Он олигархий подводил не раз. В правление четырехсот в тот раз, Он, вслух рекомендуясь как приватчик, Играл в обобществленника, отхватчик, Чем и подвел доверившихся раз. Затем в нем гласы совести зазгили, И триста девяносто девять душ Он кинул, не на счастье -- на беду ж. Но если в шторм, когда трещат рангили, Всяк кормчий убежит холодный душ, То он команду обречет могиле. -- Команду я не обрекал могиле: Команда это массы, а деспот, Пусть коллективный, из четырехсот, Как раз работал, чтобы массы гили. Теперь спартанцы к нам присапогили И пчел повыковыряли из сот. Втридцатером мы проливаем пот, А кто не входит в тридцать -- нам враги ли? -- -- Нам вреден всякий глас и всяк язык, Способный нас бесстыдно втуне высечь. -- -- Вы отобрали список из трех тысяч, Где вами каждый купленный язык По приговору будет хоть валы сечь. -- -- Изменник ты и прикуси язык. Да, ты изменник, прикуси язык. -- -- Не прикушу язык. Я не изменник. Изменник тот, кто не жалеет денег, Чтоб клеветам развязывать язык. -- -- Но в клеветах ты сам небезъязык, -- Припомни, как при Лесбосе меж стенег Ты наблюдал, как тонет соплеменник, Как слизывает их волны язык, А генералам, что валов по гуду Тебя просили помощь оказать, Ты что ответил -- не хочу? Не буду? Не по доносу ль твоему связать Приказано и казнью наказать Их пятерых? Быть может, лгать я буду? -- Тех пятерых, и я ведь лгать не буду, Пытавшихся послать команду в шторм, В обход рассудка здравого и норм, -- Не я, но форум обрекал в осуду. Я сам оплакал каждую посуду Из пущенных в безветрие в раскорм, И гласы с корм и с непонятных форм Меня ужасно мучат и посюду. Но мой зоил, однако, клеветник. Его в то время не было в Афинах. Во Фракии он подданством повинных Против законных возмущал владык, Пленяя запахом запасов винных, Зане изобретательства родник. Он, правда, всякой выдумки родник, Хоть пробою скорей низок, чем высок, Его изобретенье -- белый список, Всяк вне пределов коего -- данник. Кто в этот адов перчень не проник, Уже не пей вина, не ешь сосисок, В любой момент будь пущен, как подлисок, На белосписчий чей-то воротник. Но тот, кто в списке, -- не плати за буду, За экипаж, за пищу -- им патент На полученье почестей и рент -- За папу, маму, за Гомера, Будду. За остальными кличка -- резидент. Что резидент? Не то спросить забуду. Так что есть резидент? Не то забуду. -- -- А резидент, дружище, это тот, Кто самобытно в Аттике живет, Чья жизнь ему дана, но как бы в ссуду. Ты ждешь по справедливости рассуду, А справедливость в этом деле пот Холодный с чел и травяной компот, То лихо, от которого нет худу. От резидента, в общем, ты отлик Не столь уж многим -- лишь иммунитетом, Полученным от столь бранимых клик. Сотру-ка твой иммунитет стилетом. Смотри -- из списка ты ушел, при этом Как побледнел, как дернулся твой лик! Как побледнел, как дернулся твой лик, Сократ, внезапно! -- Извини, я выпал Из мысли напрочь. -- Вовсе нет, ты сыпал Аттическою солью, изгилик. Бесспорно, в этих гласах тьма прилик, Хоть Ферамен, увы, из-за травы пал, А тот немало зелья всем подсыпал. Но твой ли, вправду, Критий ученик? -- Да, но тот самый, что в ночи, в остуду, Ко мне из-за стены таскался в дом, Презрев осуды, старость и простуду. Он говорил: Сократ, с таким трудом Народ жестокий к миру приведом, -- А ты -- смущаешь (в скрежет). Не избуду! *** В ресницы веянье мне пташки лили Пред мордой зверя оборжавшей нас Но в их глазах стоял мой светлый час Мне разобраться в том не поручили Мой милый мальчик акция же в силе Глаз предал плоть но я не выдрал глаз И кривизна пространства без прикрас Второй нелучший наш залог могиле Я самому себе казал язык Страну нет две страны о них не буду Плотину точит тоненький родник Он клялся сукой все тебе забуду Умытый зад но рядом сраный лик Не знаю может может быть избуду IX. Алкивиад Не знаю... может... может быть, избуду Ничтожество мое. Моя душа Алкала чуда с детских лет, спеша Функционировать... в упреку чуду. Быв отроком, я успевал повсюду: Как бы взвиясь в полетном антраша, Мимолетящий и едва дыша Я предносился воздуху иль пруду. За домом к лету созревала пыль, Которую кнуты возниц крутили И осаждали на лопух, копыль. И птицы взвихривали и мутили Воздушную серебряную быль И на ресницы веянье мне лили. В ресницы веянье мне пташки лили, И часто бита, зоска иль лапта, Иль прыгалки или черты черта Имели продолжение в воскрыли. Однажды там, куда мы чижик били С ребятами, где цель была взята, А цель процессуальная свята, Ее, Сократ, не боги ль нам открыли, -- Кобылу в яблоках гнал темный влас, И попытался власа я окликнуть Чтоб отвратить от зла, хотя б на влас. Все разбежались, не подумав пикнуть, Как я успел прыжком к пыли приникнуть -- Пред мордой зверя, оборжавшей нас. Пред мордой зверя, оборжавшей нас, Груженного Бог знает чем полезным, Я говорил: Мужик, зачем полез нам? Иль нет опричь тебе дороги щас? В тик запульсировал немытый глаз, И развернулись в скрежете железном Два колеса, подобны громным безднам, Мужик закрякал и пропал из глаз. Мои содворники меня тотчас В смущении великом окружали, Ладони были теплы и дрожали От страха, смешанного с гневом враз: В ушах их жуткие оси визжали, Но в их глазах стоял мой светлый час. Но в их глазах стоял мой светлый час, -- Сократ, ты сведущ? -- Да, не сомневайся, Я знаю... пусть не все. -- Тогда пытайся Ответить мне: зачтется мне мой час? -- Алкивиад, тебе зачтется час... -- -- Ты веришь в это? -- Да, и постарайся Не думать об ином. Не отвлекайся От Вечности, -- она твой лучший час. -- Знаком ты с тем, как Ей меня вручили? Быть может, нет. Но, прежде чем приду К конечному, позволь я приведу Тебе все то, чему меня учили Мои поступки здесь -- пусть на беду, Но разобраться в том не поручили. Мне разобраться в том не поручили, Что слово часто допреж факта факт, -- Оно то пыль мирская, то смарагд И подтвержденье всякой поручили. -- Изрядно выдвинуто. -- Не ключи ли Поступки наши скрытых катаракт, -- Любое наше действо -- лишь контракт, К которому сторон не подключили. Иное дело слово прежде дел, Ну не на нем ли дух наш замесили, В конечном акту положа предел? А мы глагол поступком искусили И сторожем поставили при дел. -- -- Мой милый мальчик! Акция же в силе! -- -- Сократ, конечно, акция же в силе, Но это шлюха, и она меня Прочь извела от игр, но -- изманя От пыльной зелени, где чижик били. В конце концов, тем, что меня убили, Мой курс бездержный резко изменя, Обязан я лишь ей, не извиня Ничуть себя: и мы при этом были. Как бы то ни было, уйдя со глаз Игры или глагола -- как по вкусу... -- -- Мой бедный мальчик! Что за вкус! За глаз! -- -- Я стал свидетель новому искусу, Сладчайшему гранатового жюсу, Глаз предал плоть, но я не выдрал глаз. Глаз предал плоть, но я не выдрал глаз, Навстречу древней не пошел проформе: Сократ, и плоть нуждается в прокорме, Не токмо что души бессмертный глас. Подумай лишне, как питают глаз Грозд либо ягодица, если в норме, Как уж тебя в десятибалльном шторме Такой таскун затреплет -- вырви глас. Тут не поможет баттерфляй ли, брасс: Чем четче прочь бежишь, тем ближе к цели. Земля кругла, и, побегая веле, Скорей в той точке сбудешься как раз. Парить в пространства? Так уразумели И кривизну пространства без прикрас. И кривизна пространства без прикрас Является, когда мы, побегая, Как кажется, прямыми, вокругая, В исхода точке запоем урас. Нет взгляду соблазнительней кирас, Чем та, что облекла скелет, тугая Что, нас размучая, воспомогая, И есть душа лаис или саврас. Вот так мы перво-наперво погили, -- За бардаком явился ипподром. -- -- Мой мальчик! Мальчик! Не собрать ведром -- -- Соцветие соили и бегили, Сократ, всех здравых тягостный синдром, Он самый лучший наш залог могиле. Второй, нелучший наш залог могиле -- Игра в орлянку с демосом, зане Мы станем глиной, пронырнув в говне, А все, кто нам друзья, -- нам не враги ли? Противников мы всех заострогили, Пристроив этих внутрь, а тех вовне. Ах, что за дар речей был даден мне -- Дымучий огнь фейерковой бенгили. Я вел, пьянил, как знамя, как язык, -- На самом деле -- знаменье и прорва, Да, да, я знаю, пагуба, оторва... -- -- Несчастный мальчик! Да, но слог! Язык! -- -- Самоопределяясь далеко рва, Дразнился я, себе казал язык. Я самому себе казал язык, Я предал клан мой, аристократию: Ломая простодушного витию, Стакнулся с чернью, стал ее язык. Стучал в сердца, как в колокол язык, Впадал в суровой Спарте в аскетию, А в заводной Ионии в питию, А в Аттике прогуливал язык. Не в силах дале противляться зуду И зову чести, взял душе вину, Втравив в Пелопоннесскую войну Афины, Спарту, Делион, Потуду, Коринф, Мегару и еще страну Одну, нет, две страны, о них не буду. Страну, нет, две страны, о них не буду Входить в словесный загодя расход, Я вместе с Аттикой вовлек в поход На Сиракузы, снарядив посуду. Но предприятье стало мне в осуду: Взамен успеха легкого, сей ход Принес разгром, мы потеряли флот, Я сам чуть не подвергся самосуду. И потому из лагеря изник, Бежав во вражеский и поделившись С врагом, чем знал, во что я с жаром вник. Я объяснил, где, крепко навалившись, Мы сломим силу: так, струей пролившись, Плотину точит тоненький родник. Плотину точит тоненький родник, И, объяснив, где слабина во флешах, На наших кинул конных я и пеших, Но был разбит, но этим не поник. Я снова побежал моих аник И вторгся в Персию, где при депешах Летают диппаши, одни, хоть режь их, Где стал царю свояк и коренник. Там я обрел размах и амплитуду И знаньем слабостей вооружал, Но, обманув персицкий двор, бежал, Чем близок стал аттическому люду, Который, со врагом борясь, мужал И клялся сукой: Все тебе забуду! Он клялся сукой: Все тебе забуду! -- И вновь я во главе родных полков Своими трупами кормлю волков, И вновь презрен, и вновь оскомен люду. Теперь бегу туда, где смерть добуду, -- В Фессалию, под сень чужих штыков, Где тайно кончен группой знатоков Анатомички -- се им не в осуду. -- Так твой куррикулум... он не велик, Мой жалкий мальчик... Духа благородство... Высокость помыслов... идишер глик... Такое верхоблядство и сиротство! И вместе крохоборство и юродство... Умытый зад -- и рядом сраный лик. -- Умытый зад... -- Но рядом сраный лик: Ты, верно, слышал: береги лик срана? -- -- Сократ, моя душа сквозная рана, Я знаю, не хорош я, не прилик. Молю тебя, пролей мне ты толик Бальзама на душу, тем, что не странно Внимал ты и не потому что странно -- Приимен дом твой в сетке повилик. -- -- Алкивиад, я слушал не в осуду, Что шелестела тень твоя в пыли С приправой горькою, зачтется ли. Зачтется. В оправданье ли, в осуду -- Тому, кто прах от праха, грязь земли? -- Не знаю. И незнанья не избуду. *** Ну сколько б прочие воды ни лили Печалящая бедностию нас Высокой алгебре подвластный час Как тот кого себе и поручили Законы справедливейшие в силе Чтоб тихо радовать всеведов глаз Навис там зацепившись без прикрас В обставленной но все-таки могиле И сам собою держится язык И ни одна не говорит не буду Омыв в себе как яростный родник Итак я порознь разносить забуду Являет нам любой ушедший лик Ты постоянен в этом не избуду Х. Платон Ты постоянен в этом не избуду В зачине, как и в фабуле речей, Как если бы полдюжины ткачей Миткалевое ткали не избуду. И ты готов начать нам с не избуду Из полуста отмычек и ключей, Не отмыкавших речек и ключей С тех пор, как спор сознанья не избуду. Но объясни, зачем твой выбор пал На гласный ряд, которым наделили, Отдавши букву "а" в распил на пал? Не оттого ли соль речей в солиле Мне рот дерет, как будто в ересь впал, Ну, сколько б прочие воды ни лили? Ну, сколько б прочие воды ни лили, Ответь мне попросту про знак, про строй, В котором услаждаешь ты игрой Тех, кто с тобой их путь определили. -- -- Отвечу, даже если б вы молили Меня смолчать на ваш вопросный рой, Он крови истеченье, геморрой Души, ее же хламом завалили. Итак, зачем из спектра звуков в нас Я изнимаю сломанную птицу, Судьбе оставив остальное в нас, УОАЭИ малую частицу, Средь галок, горлинок, щеглов -- утицу, Печалящую бедностию нас. Печалящая бедностию нас Не столь бедна, как кажется, так ворот, Чем незначительней, тем меньше порот, Хоть невполне устраивая нас. И, точно гласный мир, поющий в нас, В нас зиждется согласный с нами город, Отлаженный, вполне отличный хор от Пространства многоликого вне нас. Попробую ли вам явить тотчас То, что в начале слышно как шипенье, Как всплески, бульканье, вослед лишь -- пенье -- До нас и после нас, но и сейчас, -- Лучей неразличимое кипенье -- Высокой алгебре подвластный час. Высокой алгебре подвластный час, На самом деле миг ничтожно малый, В начале фиолетовый иль алый, Лишь после белизной лучистый час. На бесконечности отрогах час, Как бесконечность, сам велик, пожалуй, Свет гласный гул и будет небывалый, Затем структур и форм он станет час. Ну то есть, город нам, как есть, всучили, К Потуде иль Афинам не сводим, От них он, вместе с тем, не разводим. Он, окруженный бездной торричили, Внутри любой, извне неуследим, Как тот, кого себе и поручили. Как тот, кого себе и поручили, Он внутренним законам подлежит, Он собственное небо этажит, Прокладывая змейкой поручили. Его б в несчастье мы не уличили, Но и не счастье глаз ему смежит, -- Он просто вечно жив, он Вечный Жид, Его стеклянной пылью промочили. Но если б вы затем меня спросили -- Каков закон, что управляет тем Великим городом без мелких тем, Я вам ответил бы: туда сносили Законы мудрости, там вместе с тем Законы справедливейшие в силе. Законы справедливейшие в силе В том городе, где правят мудрецы, Они не женолюбы, но скопцы, Чтоб не было у них расходов в силе. Извне они нуждаются лишь в силе, Производящей хлеб и огурцы И возводящей ради них дворцы Всеграда в благоденствии и в силе. Пред ними круглый апоплексиглас, В который виден им Всеград подвластный, -- Не несчастлив, не счастлив, а бессчастный; Плоск в апоплексигласе, словно пляс, Вечнокипящий жизнью безопасной, Чтоб тихо радовать всеведов глаз. Чтоб тихо радовать всеведов глаз -- Прошло семь войн и столько ж революций, И семь подобных им других поллюций, Не названных, но видимых на глаз. И время вовсе умерло на глаз, Не посвященный в тайну резолюций, Печально циркулирующих в куцей И миробъемлющей фсеградоф-плас. Сто раз пред стен его являлся Красс С ордой, но стен нигде не обнаружив, Стал просто швабский немец Гюнтер Грасс, Плетущий кипенье словесных кружев, Да, да и самый лет форштевень стружев Навис там, зацепившись, без прикрас. Навис там, зацепившись без прикрас, Обломок струга неизвестных ратей, Тимархией стал строй аристократий, И олигархией запахло раз. Но вскоре олигархия сто раз Сменилась видимостью демократий Под яростным напором нищих братий, Наведших на имущество острас. Сатрапы неугодных батогили, И сам народ, зализывая ран, Избрал совет из двух иль ста тиран, Задачей коих и было, чтоб згили В дыму нирван, а может быть -- и пран, В обставленной, но все-таки -- могиле. В обставленной, но все-таки -- могиле Живут и подданные. Смысл казарм Везде. Повсюду мрещится жандарм. Хоть внутренние с внешними -- все сгили. Для земледельцев сделаны бунгили, Где есть тонарм и сборник сельских карм. То высшая суть общества -- вакарм Самодовлеющей разумной гили. Поэты изгнаны, ведь их язык Был органом мятущегося духа, А дух по сути дела подъязык. Везде, где он, -- чума иль голодуха. Итак, поэтов нет теперь и духа, И сам собою держится язык. И сам собою держится язык, Нетленный, светлый, вечный, орудийный, Внеэлегический, атрагедийный, Гузном отполированный язык. Род женщин, как известно, злоязык, Но не в республике экстрарядийной, -- Здесь тоже разум, он всепобедийный, Сказал себя без эк их и без ик. Тут женщины приравнены повсюду К мужчине, к немощнейшему из них, В зарплате, в битве, даже в этих их Немужских немощах, что, как простуд, Легко излечивает лекарь их, И ни одна не говорит -- не буду. И ни одна не говорит, не буду Обобществленной бабою когорт, Или: рожу, не лягу на аборт, Или: с моим дитем я, баба, буду. Напротив, слышится повсюду, буду -- Как все! -- И женщины здесь высший сорт, Их талии -- как горлышки реторт, Щенки их общие, в том сукой буду. Как только плод из чрева в мир изник, Она уже, не мать, пускай не дева, Готова вновь круговоротом чрева Приветствовать, с упряжкою квадриг, Возницу, воина, -- оглобли древо Омыв в себе, как яростный родник. Омыв в себе, как яростный родник, Всю боль веков, все нищенство, все блядство, Вакарм свободы, равенства и братства -- Единый в мире чистоты родник. В нем дух кровей наследственных поник, Суровый смысл сменил в нем верхоглядство, Пожалуй, нет в нем даже святотатства -- Из-за отсутствия мощей и книг. Но уровень наук в нем равен чуду, Особенно наук не наобум, Что строжат тело, возвышают ум И гонят прочь измыслия причуду И весь паноптикум высоких дум, Которых порознь разносить забуду. Итак, я порознь разносить забуду Все то, чему разнос и не к лицу, -- Ведь время движется там по кольцу, Где не стареют, ни к добру, ни к худу. Беда здесь только скрюченному уду Иль в чем неполноценному мальцу, Дурную весть принесшему гонцу, Хоть подступу в тот град нет ниоткуду. Тот град стоит -- не мал и не велик, И в почве града две дыры, и в небе, -- Для сообщенья с теми, кто в Эребе И кто в Элизиуме католик. И вечный круг как бы осмерки в небе Являет нам любой ушедший лик. Являет нам любой ушедший лик, Как нотный стан, один значок из хора, Который, словно мощная подпора, Возник из почвы и в ту твердь пролик. Но можно вслушиваться до колик, Как дышит та пространственная пора, И все ж, отъехав раз от светофора, -- Потом вовек не отыскать клик-клик. УОАЭИ в нем подобны гуду, Не расчленимому на пять иль шесть Известных звуков. -- Так, Сократ, и есть. -- Хотя и тех шести я не избуду, Когда и трех мне хватит чтобы есть... -- Ты постоянен в этом не избуду. *** Нейдет сколь масла бы в нее ни лили Имянограды в городе у нас Оплакивая ны убо се час Ему же втуне нас и поручили Тукан он с клювом стало быть и в силе Все утки бабы так у них есть глаз О чем и мыслить вслух и без прикрас Вот тут-с в мозгу в сей сводчат0й могиле Конечно свист и есть тот надъязык Ну и пускай их суд а я не буду И он неудовольствия родник И обрели тебя я не забуду С тебя покамест не подписан лик То вовлечен то поглощен избуду ХI. Аристофан То вовлечен, то поглощен. Избуду? Из целокупности? Из клик? Из толп? Из массы, схватывающейся в столп, Едва погружена в кровищу руду? Из суесофии? Из лжи? Из гнуду? Из риторических посылов во лб? От их гомункулюсов в толщах колб, От проникающего в душу юду? Согласно же, отнюдь не вопреки Нам тварный социум определили -- Не чтоб решать совместно пустяки. Но суеты машину одолили И с шестерней повыели коньки -- Нейдет, сколь масла бы в нее ни лили! Нейдет, сколь масла бы в нее ни лили, Моя машина времени, мой стан -- Кровавых гарпий легкий караван, От коего все лебеди свалили. Прийди скорей из облачной перили, Мой соглядатай, мой Аристофан, Лихой добряк, божественный профан, Чтоб немощных два духом воспарили! Не обинуясь и не хоронясь, Меня снедает ныне ностальгия. Ну где твоя Нефелококсигия -- Кукушкинград Заоблачный, та ясь, Что, не таясь, затмила все другие Имянограды в городе у нас? Имянограды в городе у нас -- Алкивиадоград, Платоновполис Да Критийбург -- вот то, за что боролись, Пелопоннес, но тоже и Канзас. За маршевою флейтой слышен джаз, Сполохами в лицо нам дышит полюс, Благополучие наш глас и солюс Да подведенье тезисов и баз. А ты паришь безбазисно, лучась В каких пространствах, с криком Алкионы? В какие дни кромешны, в веки оны? Каким там Неевклидом заручась? Замыслясь, сокрушаясь паки о ны, Оплакивая ны, убо се час. -- Оплакивая ны, убо се час, Сократ, уйти в воздушные дедалы, Покуда шастают надоедалы И омрачалы шарят взглядом нас. Я сосчитать попробовал их раз -- Ну всех, кому стихия их скандалы -- Майоры, тещи, тщи заимодалы, Девицы детны и... теперь я пас. Меня мои подсчеты огорчили, Хоть в математике и не Дирак: Из мировых не вылезаем драк, И как бы ни вертелись, ни ловчили, -- Коли не косит Смерть, косит Дурак, -- Ему же втуне нас и поручили. -- Ему же втуне нас и поручили! -- Ты Алкиону помянул, Сократ. А... хочешь посетить Кукушкинград -- В рыданиях заоблачной скворчили? -- Скажи, а климат там не то, что в Чили? -- -- Нет, не такой, ты ездке будешь рад... Да и республике мой черт не брат, Хотя б нарочно кодексы сличили. Во-первых, всяк клейменый? а не раб -- Имеет право, чтоб его носили Два-три крыла, веснущатых хотя б. А во-вторых, кого б ни поносили За то, что он еврей или арап, -- Тукан он, с клювом, стало быть? и в силе. -- -- Тукан он? -- С клювом, стало быть? и в силе. -- А как с проблемою молодняка? -- С детьми проблемы никакой пока: Чуть оперился -- брысь! -- все в этом стиле. -- А тех, кто ростит, с тем, кого растили, Как отношенья? -- Все наверняка. Кричат, заклевывая старика: Папаша, защищайся, если в жиле! -- Зато наук нет никаких -- на глаз. Все замки в небе, на земле ни стройки. -- Все в воздухе? -- На, выбей зуб! На глаз! -- Да кто же строит? -- Пеликаны, сойки, Гагары... между рыбки и попойки... Все утки, бабы, так у них есть глаз. -- -- Все утки -- бабы, так у них есть глаз? -- Конечно, но крикливые особы. Чуть что кричат. -- Прорабы -- долбоебы? -- Прораб воронам счет ведет у нас. -- А как искусства? -- Есть Пикасс. Бекасс. Есть Жук да Грач -- играть на скрипках чтобы. Вообще? дневной в искусстве больше злобы, Но есть и для души -- помимо касс. -- Со всем согласен. Ну, а как же вас Между землей и твердью терпят боги -- Ведь воскуренья ныне к ним небоги? -- Ну да, мы весь выкушиваем газ И сами голоданья на пороге, О чем и мыслим вслух и без прикрас. О чем и мыслить вслух и без прикрас, Как не о будущем? Оно прекрасно, Его мы приближаем ненапрасно, И, видимо, придет однажды раз. -- Там, в вышине, с подвешенных террас, Грядущее вам, в самом деле, ясно. Но прошлое? -- И это нам подвластно. Танцует-с. Прошлое что за гора-с. До птеродактилей и прочей гили Жил жаворонок-с, даже до амеб И до Земли. Родители погили. Что делать? Нет земли. Где деть нам гроб? Так он отца, скажите, где погреб? Вот тут-с, в мозгу, в сей сводчатой могиле. -- -- Да, но в мозгу, в сей сводчатой могиле -- Обширнейший гуманнейший субстрат. Есть, стало быть, и минимум затрат, Который старости определили? -- Ну да, хотя бы мы пересолили Преукрашая перечень отрад. Покойник, разумеется, свой брат, К живому мы б не так благоволили. -- Ну хорошо, а что вам дал язык? -- Он дал нам целый Вавилон языков: Грай, гогот, карканье и плач, и зык. -- Все это будет из породы зыков. Быть может, есть какой из надъязыков? -- Из этих свист. Тот будет надъязык. -- Конечно, свист и есть тот надъязык, Но как им пользоваться? -- Шеф, две трешки! -- Тут смысла нет! -- Напротив: Филин, дрожки! -- Действительно, сумнительный язык. -- Куда там! Птичий небольшой язык. Зато он ясен и ежу, и кошке. -- Свисти еще! -- Тут все-с. Остались крошки. -- Да это просто смех, а не язык! -- В мыслительном художестве нет студу! -- -- Так заключим: "художествен" есть худ? -- А студ -- застенчивость. -- Так как -- несть худу, Когда вас выше самый плоский суд? -- Зато у них есть фонды. Касса ссуд. -- Ну и пускай их ссут, а я не буду. Ну и пускай их суд, а я не буду... И что ж -- все пташки: галки, какаду? -- Да, пташки-с. Есть два старца на ходу, Живущих с нами из охоты к чуду. -- А эти кто? -- Назвать их не забуду И даже их занятье приведу -- То Эвельпид и Пистеттер, к труду Прилежны, правят нами не в осуду. -- -- Однако ваш Кукушкинград -- шутник! -- -- Еще какой! Все над другими трунит, Но пересмешник всуе -- клеветник: Тотчас же настучат, и сыч приструнит. -- -- Ну, кто хохочет, Бог с ним, а кто нюнит? -- И он неудовольствия родник. -- -- И он неудовольствия родник? -- Сократ, он будет Канюком иль Выпью, А то покроется нудой иль сыпью, Ему я не знакомец, не сродник. -- Прямой ты трус, скажи уж напрямик. -- Нет, я Орел, а особливо выпью, Так и друзей не пожалею -- выбью, И лого-Грифом стать могу на миг. -- -- Позволь, твой миг, -- он длится и посюду, Твой миг всегда, а что же делать нам, Кто тихо празднует всю жизнь иуду? Хариты в вечности искали храм, Что не подвластен времени пескам -- И обрели тебя -- я не забуду. И обрели. Тебя я не забуду, Смешное чудище, Порфирион, Губитель Зевса, хоть в порфире он, Не верит смерти, как не верят чуду. По тальникам, вдоль заводи, по пруду, Где воды легкие несет Рион, Куда не ступит никогда Креон, Где время уничтожилось повсюду, -- Вдаль обходя широкий лук излик, По мелководью, по стреломуравью, По цапелью, по нырочью, журавью, -- Султанка, курочка, втыкая клик, Проходишь, как планета, силу травью, С тебя покамест не подписан лик. С тебя покамест не подписан лик, Но ты и есть PORPHYRION тот самый, Зевесов враг, одетый птичьей дамой, И то, что дама -- множество улик. Их тьма и гибнет, не снеся толик Космического холода, в упрямый Хромой период пред весною самой, Но их трепещет Зевс, а он велик. Не ласточки, гнездящейся повсюду, Не ржанки, смело реющей в Рион, Не ибиса, хотя он равен чуду, -- Болотной курочки PORPHYRION Трепещет Зевс, хотя в порфире он. То вовлечен. То поглощен. Избуду? *** Да вы чернила ваши всуе лили Сократ сомненьем разъедает нас Терзанья наши множишь каждый час Которым наши души поручили Убудь мы в нашей мудрости и силе К тебе подносит то персты то глаз Ты оставляешь срам их без прикрас Так всех богов ты отослал могиле Ты перестроил напрочь и язык И мертвый говорит землей не буду И помутился истины родник Ликона же тебе я не забуду От вас укрою оскорбленный лик Опасности глаголом не избуду XII. Апология Опасности глаголом не избуду И не затем явился нынче к вам -- Чтоб волю дать слезам или словам, Доступным простоте и внятным люду. Ни плакать, ни словоточить не буду, Не потеку ушам и рукавам, Не стану апеллировать к правам, Которых не займу и не добуду. А потому, когда бы вы тут все Меня сюда прийти определили, Чтоб видеть краску на моем лице, Смущение в кистях, упадок в силе, Чтоб пожалеть, чтоб оправдать в конце, -- То вы чернила ваши всуе лили. Да, вы чернила ваши всуе лили, Впусте потратились на столько слов: Сократ бездельник, он не чтит богов, Сократа виды молодежь смутили. -- Ну и так далее все в этом стиле, Неловком специально для голов, Чья справедливость с дегтем сапогов Частенько смешивает правды стили. Тут кто-то ошибается из нас. Я знаю даже кто -- все вы в ошибке, От ней же здравый смысл упас бы нас, Но мы его заспали раньше, в зыбке, И можем вслух помыслить без улыбки: "Сократ сомненьем разъедает нас". "Сократ сомненьем разъедает нас, Изнесших столько тягот безвременья -- Утрату половины населенья В жестоких бедствиях, постигших нас. И кто от них не выстрадал из нас? Проскрипции, в карбасах затопленье, Чужих, своих тюремщиков глумленье, Присыпки известью на теплых нас. На будущее видом заручась, Мы и не то сносили б терпеливо. Зачем, Сократ, ты мыслишь так глумливо? Своей стерильной мудростью лучась, Ты так разнообразно и счастливо Терзанья наши множишь каждый час. Терзанья наши множишь каждый час, Нас отвлекая от забот о хлебе, Мы на земле живем, а не на небе, И нам важнее Вечности наш час. Сократ, ведь наша жизнь всего лишь час, И этот час мы отдадим потребе, Что нам в Элизиуме иль Эребе -- Возьми себе их, но верни нам час. Смотри, чтоб сны твои не отучили Нас от насущного -- мы можем пасть И ниже, чем рассчитывает власть. Гляди, чтоб нас тогда не отличили Животный гнев и низменная страсть, Которым наши души поручили. И точно: наши души поручили Не телу ль нашему? Иль не рукам По вторникам, средам и четвергам Ломать и строить на песке и пыли? Умрем, кто вспомнит, что такие были, Ведь дела нет до смертного богам, Что в нас -- галактикам и облакам, Мы только плесень, знаешь, поросль гнили. Но эту плесень оживляет мысль, -- Так с идеологов мы затвердили. Так снисходительно о нас не мысль. И это мысль о том, что б ели, пили, -- Чужое нам растли нас иль окисль, Убудь мы в нашей мудрости и силе. Убудь мы в нашей мудрости и силе, Кто встанет к плугу, сядет в аппарат? Ты не даешь рецептов, о Сократ, Как бы тебя о том мы ни просили. Не города ль твои нас искусили, Где можно жить без бед и без затрат, -- Но ты нам говоришь: Господень град Нуждается в иной, не в нашей силе. Ты просто издеваешься, глумясь Над недостаточностью наших чтений, И брезгуешь всех наших предпочтений. Ты с нами говоришь ярясь, томясь, Как будто кипь невиданных растений К тебе подносит то персты, то глаз. К тебе подносит то персты, то глаз Никто иной, Сократ, как наша юность, Которая по праву мира юность, -- Что ж из того, что перст у ней и глаз? Ответь-ка нам, Сократ, зачем далась Тебе забота портить нашу юность? Зачем ты говоришь ей: ваша юность -- Синоним глупости и вам далась? Когда пред молодежью всякий раз Мы подличаем чтобы подольститься, Зачем один не смотришь ты на лица? Зачем одежды рвешь ты всякий раз С любого, будь ответчик иль истица, И оставляешь срам их без прикрас? Ты оставляешь срам их без прикрас, О наш Сократ, мудрейший из мудрейших! Тебе махать, конечно, на старейших, Тебе не полководец самый Красс. Тебе хуйня и Бланманже и Грасс, Ты толк не видишь в рикшах либо гейшах, Ты презрел и правейших, и левейших, Плевал ты и на лесть, и на острас. Одежды, бабки, экипажи сгили В твоих глазах, как будто их и нет, Тебе ничто минет или сонет, Намеренья -- пустяк, худы, благи ли, И пошлы кастаньета и спинет, -- Так всех богов ты отослал могиле. Так всех богов ты отослал могиле: Раздел, изгадил, либо истребил. Как сильный человек -- тотчас дебил, Коли умен -- не тверд, по горло в гили. Тебе победы наши дороги ли? Нет. Ты кричишь: Ограбил! (иль: Убил!) Скажи, о нас язык ты не обил? Ты оному нас отдал в батоги ли? Ну что молчишь? Скажи, отбил язык? Так с нами ты молчок, гу-гу ты с Богом -- О чем ты с ним -- о малом иль о многом? Он понимает греческий язык? Твоим, конечно, он кейфует слогом, -- Ну да, ты перестроил и язык. Ты перестроил напрочь и язык: Убавил истин и добавил патин, Он одному тебе теперь понятен, Твой лексосинтаксический язык. Но с чернью ты размежевал язык, Чтоб вместе с ними ни солил, ни братин, Стократ блажен язык, иже сократен, Все прочие -- жаргоны, он язык. Он, словно яблочко, катясь по блюду, Увязывает в петли все концы -- И "пред детьми склоняются отцы", И " лавр суждается по самосуду", И в Греции "избам кладут венцы", И мертвый говорит: Землей не буду. И мертвый говорит: Землей не буду, -- Опровергая и огонь, и тлен, И десять Богом проклятых колен Из плена возвращаются в Иуду. Навозной жижи злая вонь повсюду Длит с ароматом роз воздушный трен, В святилище родит Христа Мадлен, Мари же в капище и служит блуду. Хрен горек был, но слаще стал клубник, Влюбленный -- строг и честен, словно ратник, Пророчествует истину развратник, И праведник в чужой альков проник, И параноик стал небес привратник, И помутнился истины родник. И помутнился истины родник, Сократ, увы, но вопреки тебе ли? Ты роды облегчил? Очистил бели? Искусственником всякий стал грудник? Чьих ты идей горячий проводник? В котором ранге? По какой табели? Ты выкормил хоть ветку изабели, Впаял в компьютер полупроводник? Ты Лизия, чей слог подобен чуду, В защитники не взял, забраковал, Воздвигнув меж собой и нами вал. Ты и в Мелите усмотрел паскуду, Ты и в лицо Аниту наплевал, Ликона же тебе я не забуду. Ликона же тебе я не забуду. И это, граждане, вся ваша речь, Которой можно смело пренебречь, Спустив ее в поганую посуду. Но так как вы меня, по самосуду, Решили казни лютыя обречь, Считаю долгом вас предостеречь: Коли прейду, то более не буду. Я не двужилен, хоть и многолик, И, будучи убитым на ристале, Уйду от вас, колико б вы ни стали Меня молить, сбавляя мне улик, Побыть при вас, хотя б на пьедестале. От вас укрою оскорбленный лик. От вас укрою оскорбленный лик, Равно от ваших чад и домочадцев. Вы мне гораздо гаже святотатцев, Марающих говном преславный лик. Вы отвернулись от святыя лик Пресветлой истины к тщете эрзацов. Бог с вами. И бород, и бритобрадцев Гляжу поверх -- в мученья грозный лик. Простимся ныне, завтра же убуду. А вы пребудете. Мой жребий плох. Вы живы в счастии -- а я подох. Но смерть мою вам не вменю в осуду: О том, чья участь лучше, знает Бог... Опасности ж глаголом не избуду. *** И вот уж смех в глазах а слезы лили Нет не ради тебя а ради нас В Фессалию в Фессалию се час В котор им наши жизни поручили Сократ не правда ль и теперь ведь в силе В затвердии явился нам на глаз А думать надо проще без прикрас Нас приближает видимо к могиле Так на хрена там будет мне язык За кои отвечать уже не буду Пить надо с чувством горький сей родник Так помните не бойся не забуду Я далеко передо мною лик И только изумленья не избуду XIII. Бессмертие Сократ, я изумленья не избуду, -- Сейчас Ксантиппу я видал в слезах, С сияньем экстатическим в глазах, Во дворике, опершуюсь флагхлуду. В ней все являет странную причуду Изменчивых эмоций на глазах, Хоть я настаивал бы на слезах, Но слышен был и смех, божиться буду. -- Не надобно мне этих клятв, Критон, Я верю, что и смех, и слезы были, О женщины! Кто попадал вам в тон! Мы с нею только что обговорили Предмет бессмертья, к вечности понтон, И вот уж смех в глазах, а слезы лили. И вот уж смех в глазах, а слезы лили, И вополь: Ты умрешь не весь, не весь! Скажи, однако, отчего ты здесь, Едва лучи и мглы не отбелили? -- Я весть принес кошмарную. Пробили Минуты часа. Жизнь Сократа -- взвесь... -- -- А, значит -- умереть я должен днесь, Я это знал, мне это боги снили... -- Сократ, ты так вот не оставишь нас... -- -- Я не оставлю вас, ну что ж, конешно... -- -- Нам стало б тут опрично и кромешно, Ты это знаешь, и... ты знаешь нас... Ты знаешь, мы... не спрохвала, не спешно И не ради тебя, а ради нас, Нет, не ради тебя, а ради нас -- Без должностных затрат, ну, без ретиву, Тебя... тебе даем альтернативу... Ну, ближе... Господи, помилуй нас... Короче, ты теперь покинешь нас, Чтоб не покинуть вовсе, ну, быть живу. В Фессалию, в Фессалию, к заливу... Там ждут друзья и средства... ради нас! Политики оплакивают час, Когда твой казус их застал расплохом, Стукач согласен ни единым вздохом... Ключарь глаза прикроет хоть на час, Две лошади, два зверя... мы не пехом! В Фессалию! В Фессалию -- се час! В Фессалию, в Фессалию -- се час! Уж извини, что с наглых глаз, нахрапом, -- С подходом нам тебе бы, по этапам! Ведь заупрямишься, неровен час! А мы подсуетимся, ибо час! Они хотят как поумней -- арапом, -- А и у нас картешка есть -- и с крапом, А мы ее из рукава сейчас! Общественную сволочь ополчили, А та судить нам, шарж нам делать, шо, -- Так мы из "шо" им ша как раз ишшо, Какого только не предвосхичили Учители "тнудиться ганашо", Которым наши жизни поручили. В котор им наши жизни поручили, Ответь, учитель, подлинный, живой, Грядущий к ним сквозь подлый мира вой, Которого умы предвосхичили. Сколь подлы мы, кабы не исхичили Тебя из гнусной своры "трудовой" И, в лоно мощной мысли мировой Тебя вернув, вновь жизни не впечили. Мы мудрости не чрез тебя ль вкусили, Не ты ль нам истины раскрыл притвор, Ученики ль мы? Сборище притвор -- Когда бы вскачь тебя не уносили Прочь от опасности. Наш договор, Сократ, не правда ль, и теперь ведь в силе? Сократ, не правда ль, и теперь ведь в силе Наш уговор? Он жизнию скреплен, И коль ты колебаньем одолен, То ты ведь можешь подчиниться силе? -- Ну да, Критон, я уступаю силе Ума, пускай он злобою кален, Колико будет он определен По недвусмысленной разумной силе. Так, совести твоей похвален глас, Поскольку в ходе кратком либо долгом Его теперь мы согласуем с долгом. Но если нет, тогда он просто лаз, И тем досадней он, чем в боле долгом Затвердии явился нам на глаз. В затвердии явился нам на глаз Позыв бежать от смертных мук теперь же. Давай-ка взвесим, о Критон, что тверже -- Смерть очная иль эта жизнь за глаз. Конечно, жизнь, она, на первый глаз, Побасче смерти, повкусней, постерже, -- Судьба как ни калечит, все не вмер же, Все корчишься, корячишься на глаз. Не жизнь в себе, однако, хризопрас, Но смысл есть в жизни, прожитой со смыслом, Начатой и закончившейся враз. Не надобно лишь мыслить с видом кислым, Чтоб стал ты рычагом иль коромыслом, А думать надо проще, без прикрас. А думать надо проще, без прикрас О том, что мы -- два старых человека -- На площадях вещали в пику века, Критон, с тобою порознь и зараз. Мы, правда, обличали их, зараз, Предупреждая их, что баба нека Спалит их город, скипячая млеко, А может -- и поджаривая зраз. Но се не есть резон, чтоб мы погили Вдали законов их и их окон, Хотя б ни в тех, ни в этих зги не згили. Подумай, нам ли щас вводить закон, Чтоб сматывать свой кокон в час, как он Нас приближает, видимо, к могиле. Нас приближает, видимо, к могиле Одна уже совсем простая вещь: Попы