В честь твою составлена кантата. Эту песню жалобно когда-то Черт луженой глоткой подпевал, Затевая адский карнавал. Это память о веселых гимнах, Что во славу ураганов зимних Пел нормандец, пенной брагой пьян, Слушая, как воет океан. Этот вой еще грубей, пожалуй, Чем когда кентавров рать бежала И раскатом страшных голосов Оглашала глубину лесов. Площадной божок! Тебе людское Прозябанье в бедах и в покое. Все тебе - все скверы, все мосты, Все задворки черной нищеты, Вся земля в плаще туманной ночи. И когда, воспламеняя очи, Веселишься ты, людей губя, Сам Спаситель не святей тебя. Каждый душу на прилавок кинет, Мигом детство розовое сгинет, Осквернят седины старики, Мигом бросят вахту моряки, Женщина зимой во тьме кромешной Все продаст, вплоть до рубашки грешной. Джина, джина! Наливай полней, Чтобы волны золотых огней Дивное несли самозабвенье, Сладострастный трепет на мгновенье. Это двери в рай, а не питье, Горемык бездомных забытье! К черту шерри-бренди и малагу, Все, что старой Англии на благо Бродит в погребах материка! Дорогая влага нам горька, И в сравненье с джином та водица Согревать расслабленных годится, Взбадривать, рассеивать недуг, Разжигать тщедушный, вялый дух. Для других - веселье пьяных ночек, Хороводы вкруг тяжелых бочек, Буйный хохот, пляску там найдешь, Жар любви, живую молодежь! Нет! От джина мы уж не пылаем, Женской ласки больше не желаем. Это пойло мы в себя вольем, Чтобы отыскать забвенье в нем. Здравствуй, джин! В грязи ночной таверны Встань, безумье, как хозяин скверный, Расставляй нам кружки, идиот! Смерть накатит, - часу не пройдет. Смерть не дремлет. У нее обычай: Костяной ладонью с силой бычьей Сеять плюхи, не жалеть пинков Беднякам английских кабаков. Тиф или чума на всех кладбищах Не уложит в землю стольких нищих, Лихорадка по размывам рек Стольких не наделает калек. Кожа пожелтеет, как булыжник, Потускнеет пламя глаз недвижных, Ошалеет мозг, трезвон в ушах, - Только тяжелее станет шаг. И, как пулей скошенная кляча, Пьяный рухнет, ноги раскоряча, Стукнется о камень головой И уже не встанет с мостовой. Так, не расставаясь с тяжким бредом, Будет он и погребенью предан. Впавших в этот роковой недуг Мнет телега или бьет битюг. Тот, в дупло пихнувши все наследство, Вешает на черный сук скелет свой. Глядь, - шагнул на шаткий мост иной, Прыгнул спьяну в омут ледяной. Всюду джин глушит, калечит, валит, Всюду смерть на жертву зубы скалит. Мать - и та, квартала не пройдя, Выпустит из глупых рук дитя. На глазах у женщин забубенных Разбивает голову ребенок. Перевод П. Антокольского ПРЕКРАСНЫЕ ХОЛМЫ ИРЛАНДИИ Когда с отчизною своей прощались мы, Взволнованным очам в последний раз предстали Зеленые луга, прекрасные холмы, Тропинки, родники, пленительные дали, Крутые берега, обширные леса. Где тихо спят ветра, иных забот не зная, Где на ветвях лежит жемчужная роса... О Эрин дорогой! Земля моя родная! Но все же сердце пусть сожмет клешня тоски, Пусть нет прекраснее земли на целом свете, - На парусных судах уходят бедняки, Мужчины, женщины и маленькие дети. Прочь от отчизны, прочь! Здесь беспощаден гнет Богатой Англии, страны великолепья, Что уделила нам от всех своих щедрот Лишь корку черствую да жалкие отрепья. В чужие закрома несет ирландский жнец Зерно своих полей, принижен и печален, - И состригают шерсть не с наших ли овец Для прославления британских сукновален? Так отчего же нам в отчизне места нет? Сосцы родной земли неужто оскудели? И навсегда ли мы - о, где найти ответ? - От милых берегов плывем, не зная цели? Но дует чуждый вихрь со слишком давних пор Из поля пахоты он сделал поле брани, И обратил его безжалостный напор Мою страну в оплот раздоров и страданий, Презренья и вражды... И так тяжел ярем, Что неизбежно день наступит, я уверен, Когда земля моя прогнется, а затем Огромная волна поглотит милый Эрин! И лишь деревьям здесь дано подняться в рост Как счастливы они! И как им сердце радо! О незабвенный край, где гомон птичьих гнезд Вплетается в шаги пасущегося стада, Где радостен восход и где закат красив, Где сладок аромат лугов неистребимый, Где ручейки журчат по склонам, оросив Прекрасные холмы Ирландии любимой! Перевод Е. Витковского МЕДНАЯ ЛИРА Только детям италийской И германской стороны Песни лириков слышны, Трепетанье струн им близко, А Британии сыны Позабыли песен звуки: Если струн коснутся руки, Им в ответ начнет греметь Только сумрачная медь. Мать гармонии всемирной, Полигимния, не лирный Звон, а грубый лязг и вой Породила в наши годы. И гудят, гудят заводы В устрашение природы Гимн могучий, мировой. Так обратитесь в слух, внимайте песне ветра, Вы, дети стран других, и ты, Европа вся! Фабричных городов клокочущие недра Вздымают пыль столбом и расточают щедро Кричащие людские голоса. Рыданья долгие и вздохи к вам неся, Гуляет по свету, бродяжничает ветер. Так вот услышьте, все народы, и ответьте, Найдется ль музыка на свете Мрачнее этой и страшней? Тысячеустая, - все молкнет рядом с ней. Так мощен этот гул и так инструментован, Что чуется в нем медь, мерещится чугун. Как будто шпорами язвимый, неподкован, Храпит и фыркает бесчисленный табун. Как будто бык мычит, на привязи тоскуя, В котлах бушует пар. Пустив струю густую, Выталкивает он два поршня. И вослед Колеса вертятся, и перебоев нет. В невидимом для глаз, отчаянном круженье Снует бесчисленных катушек хоровод. Смертельный посвист их, змеиное их жженье Все те же день и ночь - никто их не прервет. Визг облаков сцепленных, железных лап объятья, Зубчатых передач скрипенье в перекате, Шум поршней, свист ремней и вечный гул окрест, - Вот эта музыка, вот дьявольский оркестр, В чьих звуках потонул стон чернолицых братьев, Существ едва живых и видимых едва, Глухие, вялые, чуть слышные слова: Рабочий Хозяин! Видишь, как я бледен, Как после стольких лет труда Спина согнулась, мозг изъеден, - Мне нужен сон хоть иногда. Измучен я дешевой платой. За кружку пива, за рагу, За блузу новую могу На всякий труд пойти проклятый. Пускай чахотка впереди, Пускай огонь горит в груди, Пускай хоть сотня лихорадок В мозгу пылает ярче радуг, Пускай умру, пускай жена С детьми на смерть обречена, Но в землю лечь со мной нельзя им, Возьми же их себе, хозяин! Дети О мать, до чего наша жизнь тяжела! Нам фабрика легкие с детства сожгла. Мы вспомним деревню свою, умирая. Ах, если б добраться до горного края, До поля, где пахарь в сторонке глухой Проходит по пашне со ржавой сохой. Ах, если б пасти у холмистого склона На травке зеленой овечьи стада! Ах, как бы согрело нас солнце тогда, И, вольно дыша у ложбины зеленой, Сбежав от машины тупой, раскаленной, Уснем, надышавшись душистой травой, Уйдем мы, как овцы, в траву с головой. Мать Кричите, дети, плачьте! Долей черной Униженные с самых малых лет, Кричите, плачьте! На земле просторной От века нам животные покорны, Но и для них такого ига нет. Придет ли срок корове отелиться, Ее ведут в сухой и теплый хлев, В хлеву солома чистая стелится, Корова мирно ждет, отяжелев. А я... Пускай набухнет грудь тугая, Пускай ребенок, лоно раздвигая, Рвет плоть мою! И часа не дадут! Тобой навек машины завладели, - Гляди, - их пасти пышут там и тут, Следи, чтоб их ручищи не задели Созданье божье в материнском теле! Хозяин Всем, кто не хочет знать труда, Плохим работникам - беда! Всем, кто не поспевает к сроку, Всем, от кого мне мало проку, Лентяям, лодырям, больным - Беда! Не будет хлеба им. Ни слез, ни жалоб, ни упрека! Колеса в ход, и руки в ход! Пускай работает завод. Всех конкурентов разгоняя, Все рынки мира наводняя, - Хочу, чтоб ткань моя дрянная Одела бы весь род людской, А золото лилось рекой! И снова этот гул крепчает миг от мига. Котлы кипят и ждут, чтоб поршнями задвигать, Как будто великан отплясывает джигу, Вколачивая в мир два крепких каблука. Раскачанный рычаг коснулся рычага - И тысячи колес от гонки центробежной Визжат пронзительно. И гибнут безнадежно Людские голоса средь этой тьмы безбрежной, Слабеют жалкие биения сердец, Как с бурей бьющийся и тонущий пловец. О, ни глухой раскат прибоев беспокойных, Ни мощный вой собачьих свор, Ни вздохи тяжкие седых верхушек хвойных, Когда над бурей гнется бор, Ни жалкий крик солдат, что в беспощадных войнах Не встанут на последний сбор, Ни в яви, ни в бреду нет голосов, достойных В ужасный этот влиться хор. Да! Ибо в этом трубном хоре, В скрипичных голосах, настроенных не в лад, Не оратория звучит, а черный ад. Тут алчность черная и нищенское горе Не могут спеться и кричат. А вы, счастливые сыны благого края! Вам музыка цветет, как роза, обагряя Ярчайшим блеском утренние сны, И дышит свежестью и сладостью весны. Вас многие сочтут в сей жизни быстротечной Толпой изнеженной, ленивой и беспечной За то, что так легко, без скуки и невзгод, Дыша амврозией и опьяняясь вечно, Вы празднуете жизнь уже который год. Вы, граждане Италии счастливой, Красавцы кроткие, как мир ваш негой полн, Как безмятежны очертанья волн! Вам мир завидует ревнивый. А северян одна гордыня леденит. Пускай же целый мир бушует и звенит, Пускай свои дары швыряет благосклонно Ему Промышленность из урны златодонной! Вас, дети бедности, она не соблазнит. Зачем же вам менять богиню дорогую, Возлюбленную вашу - на другую, На ту, что утешать пытается, торгуя, Но чаще бедами вселенную дарит, Повсюду войнами гражданскими горит, - Где ради пятака, под вой титанов злобных, Один использует мильон себе подобных. Перевод П. Антокольского ПЛЕТЬ "Солдат! Иди вперед, сгибайся и молчи! Ровней держите строй, вояки-палачи! В лохмотья превратить нетрудно будет спины Нарушивших закон военной дисциплины". И гордый человек, дитя твое, Творец, Не смея глаз поднять, предчувствуя конец, Бредет, меняя речь на стоны междометий, И синий студень плеч, как осы, жалят плети. Ужасный инструмент взлетает вновь и вновь, И, выход отыскав, фонтаном хлещет кровь, О Альбион! Ужель не знаешь ты твердыни, Где этой пытке честь не подвергают ныне? Не знаешь, что костры, где корчились тела, Гуманность наших дней водою залила? Что дыбы тех времен, когда ярмо страданья Влачил усталый раб под гнетом наказанья, Сегодня сожжены и превратились в прах? Тебе ль того не знать? Но снова гнев в сердцах- Твоя античная жестокость пробуждает. Увы! Не только там, где рабство процветает, Касаясь черных спин, владычествует плеть, - И дома у себя ты можешь лицезреть, Как бьет твоих детей закон своей дубиной, Как за малейший грех у дочери невинной, Которая тебе приносит в дар не лесть - Кровь чистую свою, - он отнимает честь, О мудрый Альбион! О римская матрона! Не время ль обуздать всевластие закона И уничтожить плеть, не думая о том, Что скажет гордый пэр в парламенте твоем? Спеши же, Альбион, чтоб в новые скрижали Бесчувственность твою потомки не вписали, Чтоб громогласно всем герольд не объявил, Что ты во лжи клинок закона закалил, Что трона твоего пурпурные покровы Клевретов сатаны от глаз скрывать готовы! Твой доблестный солдат, твой бастион живой, Тебе свои права отдав своей рукой, Покорен, словно бык. И воплощенье ада - Церковников толпа - на бойню гонит стадо, Которое, травой набивши свой живот, Под щелканье бичей неспешно в рай бредет. Перевод В. Швыряева ШАХТЕРЫ НЬЮКАСЛА Иные с высоты прекрасных плоскогорий Впивают соль ветров, несущихся в просторе, И обращают взор в высокий небосвод; Иные, поклонись восходу утром рано, Выводят корабли на волны океана И гордо бороздят лазурь бескрайних вод; Иные, трепетом проникнуты глубоко, Восторженно следят, когда сверкнет с востока Лучей живительных широкая струя; Иные, не томясь в плену забот нетрудных, Весь день работают в долинах изумрудных" Чтоб вечером заснуть под песню соловья: Как радостны они! Им выпал добрый жребий, Счастливая звезда для них сверкает в небе, И солнце светит им, и полная луна; Рукой Всевышнего, в чьей власти судьбы наши, Избавлены они от самой горькой чаши, - Благая участь им вовеки суждена. А мы, чей тяжкий путь безвыходен и темен, Во всем подобные рабам каменоломен Не потому, что мы осуждены судом, - Нет выбора у нас и нет свободной воли, Мы - дети нищеты, страдания и боли, И шахта черная для нас - родимый дом, Мы - слуги Англии, мы - бедные шахтеры, Мы роемся в земле, мы в ней копаем норы, За шестипенсовик шагаем в шахту мы, Мы рубим уголь там, усталости не зная, И дышим сыростью, а смерть, сова ночная, Над нами кружится среди кромешной тьмы. И горе юноше, который в день веселья Придет, не протрезвясь, - страшнее нет похмелья: В глубинах пропасти он смерть свою найдет. И горе старику, который в темном штреке Замедлит шаг - волна зальет его навеки, И погребет его обрушившийся свод. Тебе, о дерзостный, но взявший лампы, - горе! Свое безумие ты осознаешь вскоре: Уж если ты шахтер - не расставайся с ней! Злой дух во мраке ждет - и сгинешь ты задаром: Он тихо подползет голубоватым паром, И, бездыханный, ты замрешь среди камней. О, горе, горе всем! С усердьем небывалым Мы трудимся во тьме, но нам грозит обвалом Всего один удар тяжелого кайла - И не один из нас с тоскою вспомнит ныне О ласковой жене, о дочери, о сыне В тот краткий миг, когда обрушится скала. Но все же это мы, затерянные в штреках, Даем энергию судам в морях и реках, Чтобы до гавани доплыть они могли, - Ты солнца свет от нас навеки заслонила, Цивилизация, - для твоего горнила Мы рубим черное сокровище земли. Мы рубим уголь здесь, питая пламя в домнах, Для паровых котлов, для поездов огромных, Для устрашения неведомых племен, - Мы рубим уголь здесь, чтоб все на свете люди Смогли почувствовать могущество орудий, Что против них пошлет туманный Альбион. Мы отданы служить безжалостной маммоне, Мы в тягостном труде даруем блеск короне И умножать должны ее сиянье впредь, Чтоб жили радостней, счастливей, беззаботней, Влиятельных господ едва четыре сотни, Всегда готовых нам позволить умереть. О Всеблагой Господь! Поверь, себе в угоду Не просим мы, чтоб ты перевернул природу И обратил дворцы земные в прах и тлен, Чтоб ты сполна отмстил ученым и богатым И наши пригоршни чужим наполнил златом, - Нет, мы не требуем подобных перемен; Нет, лишь одну мольбу мы обращаем к небу: Смири сердца владык, о Господи, потребуй От них внимания хоть небольшого к нам, Пусть низойдут до нас они по доброй воле, - Ведь если червь точить фундамент станет доле, То, всех и вся губя, на землю рухнет храм. Перевод Е. Витковского ВЕСТМИНСТЕР Аббатство мрачное - гигантский мавзолей, - Омытый Темзою и в глубине своей Скрывающий гранит, седой и отсырелый! Гордиться вправе ты блистательной капеллой, И строем башенным, и входом, где в пыли Тяжелый пурпур свой влачили короли. Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты, Под коими сыны Британии зарыты - От повелителей в их каменных гробах До граждан доблестных, чей знаменитый прах Отчизна бережет с почтеньем и любовью; Хоть и не счесть в тебе достойных славословья, Хоть испокон веков и весь заполонен Их изваяньями твой дивный пантеон, Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира Сияют посреди божественного клира, О скорбный памятник, о саван роковой Величья гордого и славы вековой! И все же: сонмы душ, краса и цвет народа, Стучатся в пыльные и сумрачные своды И молят, чтобы их в кругу святых могил Ты средь соперников великих приютил! Они тебя клянут настойчиво и страстно И хлещут мощными крылами - но напрасно! И потрясает мир, и длится без конца Их исступленный крик, терзающий сердца! Вестминстер! Навсегда ль останусь я мишенью Для воплей яростных слепого возмущенья, И, прежде чем решил верховный судия, В глазах сородичей всегда ли буду я Достоин адских мук? Ах, на чужом погосте Лежат, скорбя, мои заброшенные кости, И шквалы южные, свирепости полны, Заоблачных высот беспутные сыны, Когда-нибудь взревут над голою равниной И прах мой выметут, как прах простолюдина. Вестминстер! Возмужав, сурова и горда, Душа моя к страстям остыла навсегда, Познал я клевету: походкой воровскою Она вошла в мой дом, его лишив покоя, На ложе брачное пустила скользких змей, И, славой осенен, между детьми своей Фантазии живой, я видел руку злую, Что въяве, надо мной победу торжествуя, На лоб повесила мне прозвище, каким Мы сумасшедшего, введя в Бедлам, клеймим. Потом подрыли дуб, стоявший в полной силе, Ствол от божественных побегов отлучили, Отца от дочери; за дух мятежный мстя, Отторгли от меня любимое дитя, Крича, что сызмала растление вселю я В природу чистую его; что поцелуи Мои кощунственны; итак, умчали прочь, От сердца оторвав, единственную дочь, И неоглядные легли меж ней и мною Пространства горьких вод, затянутые мглою. Ах, не было и нет мучительней обид Для тех, в чьих жилах кровь высокая бежит. О, злых ударов град! О, тот клинок ужасный, Входящий в глубь души, разящий безучастно Любовь нездешнюю, основу из основ Порыва пылкого поэтов и отцов! О, пламени укус, неукротимо-ярый! О, плети Эвменид! Неслыханные кары Веков язычества, из вас хотя б одна Похожа ли на боль, что мною снесена? Вот перечень скорбей, которым вплоть до гроба Упрямо обрекла меня людская злоба; Вот раны на боках, - они еще свежи, - То проложили след священные ножи; Неумолимая стихия буревая Над головой моей металась, завывая, И сердце высохло, став горше и черней Травы, таящейся среди морских камней, И пенистой волны, какою изначала Природа мрачная Британию объяла. Вестминстер! Мне досель успокоенья нет! Иль мало вынес я лютейших зол и бед? Зачем же должно мне страдать и за могилой, Прослывши дьяволом, враждебной людям силой? А угрызения с отравой тонкой их, А реки слез, в полях изгнанья пролитых, А бесконечное томленье агонии? Ах, я ль не искупил ошибки роковые? Вестминстер! Или впрямь навек в твой мирный храм Заказан вход моим сгнивающим костям? О призрак сумрачный, отвергнутый в отчизне! Бездонна скорбь твоя! Ты по короткой жизни Промчался, словно лев, затравленный в лесах; Гонимый по пятам, летел с грозой в глазах Средь улюлюканья, и посвиста, и лая, Сквозь заросли кустов, повсюду оставляя Отодранную шерсть! Ты в бегстве изнемог, Все тяжелей гудел могущественный скок, И кровь с твоих боков, израненных жестоко, Бежала на песок, как два густых потока. Но попусту ль дышал враждою свет большой К тебе, поэт-боец с кипящею душой; Не твой ли стих стальной, отточенный на диво, Со смехом горьким в грудь Британии чванливой, Как меч карающий, вонзился, рьян и смел, И в сердце у нее так глубоко засел, Что раною она томилась беспредельно, И крик ее всегда звучал тоской смертельной. И открывалась вновь при имени твоем Та рана страшная, горящая огнем? О Байрон, юный бог, ты вызов одинокий Швырнул сородичам враждебным; их пороки Ты миру обнажил с бесстрашной прямотой; Но постеснялся ты сорвать покров святой, Столетья долгие как будто пригвожденный К челу великого спесивца Альбиона - Плотнее чем из мглы и копоти покров, Который в наши дни, недвижен и суров, Раскидывается от края и до края, Род человеческий как в саван облекая. Завесы ханжества ниспали под твоим Ударом гибельным, растаяли, как дым; Но после стольких зол, неслыханных гонений, Несправедливых кар, которые твой гений Напрасным ропотом встречал издалека, Все так же ненависть, как прежде, велика, - И над могилою ее пылают взгляды; Как страшен суд людской! Не знает он пощады. Ничем, о господи, не искупить вины Страдальцам, кто молвой людской осуждены. О сладостный певец тоски неодолимой Столетья нашего; о, бездною любимый, Поэт горчайших мук, чья страсть, хлеща, как плеть, Неблагодарное отечество краснеть И опускать глаза заставила немало; Бок о бок с именем твоей страны блистало Нам имя славное твое, а между тем Был свет большой к твоим страданьям глух и нем, Поторопился он сокрыть тебя во мраке, Не дав тебе лежать в великолепной раке. То - вечная судьба героев, для кого Дороже истины нет в мире ничего! Да, испокон веков несчастье исступленно Грызет горящего отвагой Аполлона, Кто твердо предстает пороку на пути, С драконом гибельным дерзает бой вести: О, горе! Кольцами чудовищного гада Свирепо стиснутый, облит струями яда, Ты поздно ль, рано ли был должен пасть в бою И, всеми брошенный, истлеть в чужом краю. А общество, немой свидетель агонии, Непримиримостью дыша, как в дни былые, Не пошевелится, чтоб вырвать наконец Питомцев гения из роковых колец! О, благо, если тот палач высокородный Тела отдаст червям и в ярости холодной Лютей, чем смерть сама, являть не станет власть, Чтоб местью длительной насытить душу всласть И, жертву новую свалив рукой всесильной, Не будет прах ее тревожить в тьме могильной! Аббатство мрачное, - гигантский мавзолей, Омытый Темзою и в глубине своей Скрывающий гранит, седой и отсырелый! Гордиться вправе ты блистательной капеллой, И строем башенным, и входом, где в пыли Тяжелый пурпур свой влачили короли. Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты, Под коими сыны Британии зарыты - От повелителей в их каменных гробах До граждан доблестных, чей знаменитый прах Отчизна бережет с почтеньем и любовью; Хоть и не счесть в тебе достойных славословья, Хоть испокон веков и весь заполонен Их изваяньями твой дивный пантеон, Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира Сияют посреди божественного клира, О скорбный памятник, о саван роковой, Величья гордого и славы вековой! И все же: сонмы душ, краса и цвет народа, Стучатся в пыльные и сумрачные своды И молят, чтобы их в кругу святых могил Ты средь соперников великих приютил! Они тебя клянут настойчиво и страстно И хлещут мощными крылами. Но напрасно! И потрясает мир и длится без конца Их исступленный крик, терзающий сердца! Перевод Д. Бродского КОРМЧИЙ Правитель гордый, разумом велик, Спустил свирепых псов раздора, Науськав свору их на материк И океанские просторы; И для того, чтоб обуздать их пыл, Чтобы продлить их исступленье, Он предал пламени, он обратил В пустыню нивы и селенья; Лил кровь, как воду, холоден и строг, И, гнев народный презирая, Невыносимым бременем налег На плечи собственного края; И, расточив, как раненый боец, Свою чудовищную силу, Снедаем тщетной злобой, наконец Сошел безвременно в могилу. А все к чему? - Чтоб уготовить крах Усильям Франции прекрасной, Кто род людской, всем деспотам на страх, Звала к свободе речью страстной; Чтоб грубо оплевать ее порыв К Британии, сестре надменной, Кто все ж, пятнадцать лет спустя, избыв Лишения поры военной, Отвергла старину, резка, пряма, И, не вступая в спор кровавый, Рукою твердой занесла сама Топор на дерево державы! О Вильям Питт, верховный рулевой, О кормчий с трезвой головою, Воистину рожок латунный твой Царил над силой буревою! Невозмутим и непоколебим, Ты бодрствовал над бездной водной И, как Нептун, мог окриком одним Смирять великий вал народный. Прошло пятнадцать лет, о Вильям Питт, Подумать - век обычной птицы, - И вот уж сызнова поток спешит На путь запретный обратиться. О, если б не был ад тобой пленен, Он осмеял тебя кругом бы, - Ничтожный срок - неужто стоил он Той беспримерной гекатомбы? О, стоило ль, судьбе наперекор, Слать дождь кровавый неустанно И в плащ багряный облекать простор Материка и океана? Перевод Д. Бродского ШЕКСПИР Увы, увы! Зачем громады туч нависли, Запечатляя тень на царственном челе? Кто злобно возжелал, чтоб олимпийцы мысли Вослед иным богам исчезли на земле? Шекспиру славному никто не внемлет ныне; Разящий монолог - как выстрел холостой; И трагик вопиет, как жаждущий в пустыне, Бросая реплики в партер полупустой. Британцы о своем достоинстве забыли: Отринув истину, заблудшие умы Хулят трагедию и хвалят водевили, Впадают в варварство и тонут в безднах тьмы, И тем не менее - какому исполину Так много мерзости в огне спалить дано, Безжалостно в душе людской нащупать дно, Провидеть всю ее туманную пучину? Какой поэт умел в душе, в ее затонах, Найти сокрытую за семь печатей страсть, Кто чувства тайные всегда умел заклясть, Рассудку подчинить драконов разъяренных? Кто так еще умел приподымать завесу Над миром ужасов, над безднами веков, Кто выпустить дерзал чудовищ из оков, Чтоб снова их сковать, подобно Геркулесу? Но жаждет зритель, чтоб затасканный сюжет Увеселял его убого и уныло. Навеки ли лучам верховного светила Британцы предпочли лампады тусклый свет? Что, равное тебе, смогла создать планета? И суждено ль, чтоб ты из наших душ исчез? О нет! Всесильна ночь, но только до рассвета - Она не кинет тень на светочи небес. О ты, чей ясный путь был крут, но плодоносен, Ты в благодатный час рожден в родном краю, И, от сосцов земли не отрывая десен, Ты истину впитал навеки в кровь свою. Все то, к чему сквозь мрак ты прорубил ступени, Все то, что создал ты движением руки, Все то, на чем печать напечатлел твой гений, - Должно цвести и жить распаду вопреки. Шекспир! В борьбе за жизнь, в бесплодном поединке, Проходят смертные, которым счету нет, Системы рушатся, одна другой вослед, Смывает вал времен людских трудов песчинки, - И только гений твой нездешней силы полн; Взойди же в небеса, над миром гордо рея, Незыблемо займи вершину эмпирея И озари прибой безумствующих волн. Перевод Е. Витковского ЭПИЛОГ О бедность! Ты, от века Принявшая в опеку Людей из божьих рук, Их ввергнув в бездну мук; О призрак чернокрылый, Кто ходит здесь и там За нами по пятам От зыбки до могилы; Кто наши слезы рад Пить из бездонной чаши, Кого рыданья наши Вовек не тяготят; О беспощадно злая Мать древнего греха, Я в зеркале стиха Твой образ выставляю, Чтоб дрогнул перед ним Тот, в ком живет упорство Бок о бок с мыслью черствой И сердцем ледяным; Чтоб он постиг в смятенье, Какой ценой всегда Рождает провиденье Большие города; Чтоб жалостью любая Наполнилась душа, Всем нищим сострадая, На них теплом дыша; Чтоб, злобный дух утратив, Не осуждал любой Своих несчастных братьев, Отвергнутых судьбой. О бедность! Пусть на свете Не глохнут песни эти, Пусть в людях, там и тут, Сочувствие найдут! Пусть властвуют сердцами, Гремя, как медный зов, Руководят борцами За дело бедняков! Пора, чтоб, приохотив Мир к истине живой, Не молкнул голос против Напасти вековой. Изгнать бы голодуху, Следы ее заместь И хлеба дать краюху Тому, кто хочет есть! Всем странникам усталым, Взыскующим тепла, Дать кров и одеялом Окутать их тела. О зверь освирепелый, Пора людей простых Нам вызволить всецело Из цепких лап твоих! Ах, так или иначе, Бессилен человек! Нам с этою задачей Не справиться вовек! Как мы б ни хлопотали, Чтобы уменьшить зло, Нам преуспеть едва ли; Растет невзгод число! И столько испытаний И столько злых обид Страдальцам средь скитаний Бесплодных предстоит, Что ищем неизбежно Для жалоб мир иной, Не слишком безнадежный, Как этот шар земной. Перевод Д. Бродского ГЕРОИЧЕСКИЕ СОЗВУЧИЯ x x x Ужель поэзией зовется Лишь то, что праздно создается Для сочетанья звонких слов? О нет, в ней есть могучий зов, Есть высший разум сокровенный Затем, чтоб гений вдохновенный По всей вселенной прогремел О славе наших гордых дел! Итак, мой дух, за дело быстро, Раскрой ту мысль, раздуй ту искру, Что Муза бросила в мой стих, Чтоб нам легко и вольно пелось О том, что нам запечатлелось Из лучших подвигов людских! КОЛА ДИ РИЕНЦИ 1354 Была глухая ночь. На черный небосклон Над Римом царственным взошла луна златая, Сиянием своим бесстрастно облекая Дома и статуи классических времен, Вдоль Тибра я бродил, в раздумье погружен, И, Града Вечного красоты постигая, Колена преклонил в безмолвии тогда я, И чей-то вдруг ко мне донесся тяжкий стон. О боже, это был последний вождь народный! Петрарки верный друг, Риенци благородный, Он призраком бродил у бурных берегов. И кровь из ран его струилась черным током. Он гневно восклицал в страдании жестоком: "О мой несчастный край! О родина рабов!.." ЖАННА Д'АРК 1430 О, если имя есть, что миру прогремело, Которому удел забвенья незнаком, То имя девушки, что огненным клинком Отчизну от врагов освободить сумела! Дочь Лотарингии, крестьянкой загорелой На славные дела ты шла прямым путем, Ты, награжденная за весь твой жар костром. Где песня, что твои деяния воспела? Поэты, вы должны в сердцах алтарь возвесть, Чтоб ей бессмертную воздать хвалу и честь И заклеймить убийц, ее каравших смертью! Когда становится добро добычей зла, Кто может дивные восстановить дела? Вы, дети красоты, вы, братья милосердья! ХРИСТОФОР КОЛУМБ 1492 Божественный поэт, сравнимый только с Дантом, Не на бумаге ты свой путь запечатлел, Ты начертал его движеньем каравелл, Доверясь парусам и напряженным вантам. Могучим гением, стремительным гигантом, Познавшим и тюрьму, и нищенский удел, - Так ты прошел, Колумб, свой жизненный предел, Осмеянный ханжой, освистанный педантом. И горестен был твой изгнаннический путь, Но не заставило ничто тебя свернуть, Огня твоей души ничто не погасило. В том мире мерзости, в том море горьких слез, Что переплыть тебе при жизни довелось, Во тьме Полярная тебе звезда светила! АНДРЕА ДОРИА 1528 Прими, о Дориа, прими почет и славу За тысячи побед, когда рукой своей Сумел ты отразить язычников ораву От голубых границ владычицы морей; Прими за то, что ты родную спас державу От рук захватчиков, от тюрем и цепей, И новый придал блеск закону, чести, праву, И сделал Геную и крепче и сильней. Но мною более всего в тебе ценима Та доблесть Греции, то благородство Рима, - Их проявить герой не смог бы ни один: Когда была тебе поднесена порфира, Ты звание свое простое "гражданин" Не захотел сменить на блеск великих мира! ЭГМОНТ 1568 Вот моя голова! Более свободной никогда еще не рубила тирания! Гете Свободы гордый дух! Когда, расправив крылья, Он плавно и легко по небесам парит И невзначай свой взор на землю устремит, - Там видит он Брюссель, свободный от насилья. Что привлечет его вниманье? Что за вид Над шумом площадей, над уличною пылью Восстанет перед ним священной славной былью? Что вспомнится и что его одушевит? Быть может, ратуша шестнадцатого века, Осуществленная фантазия Рюйсбрека, Где дерзок острый шпиль и так крепка стена? Иль, может быть, собор - громада мировая? - Нет, это попросту, мой сын, та мостовая, Что кровью Эгмонта была орошена! БАРАБАНЩИК БАРРА 1792 Скульптору Давиду Когда усобица владела нашим краем И вдоль Вандеи шел пожаров страшных след, Раз барабанщика четырнадцати лет Взять довелось живьем шуанским негодяям. Бестрепетно глядел тот юноша в глаза им. Вот засверкал кинжал, вот щелкнул пистолет. - Кричи: "Да здравствует король!" - а если нет, На месте мы тебя, бездельник, расстреляем! Но, презирая смерть, спокоен и суров, Он не видал их лиц и не слыхал их слов, Он пред собой смотрел; за гранью небосвода, Родной народ ему видением предстал. И с криком пламенным: "Да здравствует свобода!" - Он под ударами убийц презренных пал! КОСТЮШКО 1794 Когда в отчаянье, лишась последних сил, Раздавлен силою, нахлынувшей без края, Костюшко доблестный, весь кровью истекая, "Finis Poloniae" ты скорбно возгласил. И смерти стал искать, - тогда господь следил За подвигом твоим с высот блаженных рая, И, троны царские на гибель обрекая, Твое геройское он сердце пощадил! Так будет с родиной - мы видим все пример твой, С твоею Польшею, невинной горькой жертвой, Она, как Иисус, свершает крестный путь. И вот уже в пыли истерзанное тело, И кажется, что жизнь давно уж отлетела, Но бог ее хранит, чтоб жизнь в нее вдохнуть! РОБЕРТ ЭММЕТ 1830 Он так сказал: - Когда и я войду в семью Тех доблестных бойцов за нашу честь и право, Что отдавали жизнь в губительном бою Иль по ступенькам шли на эшафот кровавый, То имя пусть мое в моем родном краю Как эхо прозвучит, пусть разольется лавой, И новые борцы пусть отомстят со славой Проклятым палачам за молодость мою! О светлая душа, в эфире пребывая, Спокойна будь: в цепях Ирландия родная, Но у нее с тобой неразрушима связь - В ней ненависть к врагам и крепнет и мужает, Ведь в мире ни господь, ни люди не прощают Кровь, что неправедно однажды пролилась!.. САНТА-РОЗА 1825 То были дни, когда дорогой неуклонной Людей на подвиги святая честь вела! Тогда-то Байрона орлиные крыла Сломилися в борьбе за славу Парфенона. Но чтоб продлить его не песни, а дела, Изгнанник горестный из отческого лона, Ты, Санта-Роза, встал - и смертная стрела Вонзилась в грудь твою, и ты упал без стона! О, слава Греции! О, горестный недуг! О, дивные моря, в которых гордый дух Родится из волны подобьем Афродиты, Те дни так далеки от наших серых дней, Как будто на земле нет более цепей, Которые еще народом не разбиты! ДЖОН БРАУН 1859 У нас жеманная пустая молодежь Справляет по ночам за кутежом кутеж, Лишь к богу золота любовью пламенея. А там, в Америке, на черный эшафот Стопой недрогнувшей седой старик идет, Чтоб жизнь свою отдать за светлую идею! И не за свой народ он проливает кровь, Не за свою страну берет оружье в руки - И сыновей своих благословил на муки За племя горькое бесправных бедняков. О дети черные Америки! То имя Пророка ваших прав должно бессмертным стать. Когда вы будете победу ликовать, Прославьте дух его напевами своими! ИЮЛЬСКИЕ ЖЕРТВЫ 1830 Смерть за отечество - достойная судьба. Корнель Пусть в голосе моем вам прозвучит хвала, О вы, бойцы трех дней, родные парижане, Кто злым предательством был обречен заране, Чья кровь на жертвенник закона потекла! О храбрые сердца - вас дрожь не проняла, Когда раздался залп и грозное жужжанье - А были там не все герои по призванью, И на иных печать отверженья была. Возможно... Но господь своею мерой судит, За вдохновенный миг он все грехи забудет, С душ ваших смыли грязь кровавые струи. О вы, бойцы трех дней! В день страшного расстрела Свобода пламенем очистить вас успела - Вас небо приняло в объятия свои! Перевод А. Арго ИЗ РАЗНЫХ КНИГ ГИМН СМЕРТИ Я ныне смерть пою, к людским мольбам глухую, Но в жалобу и плач стихи не облеку я, Хулу в стихи не приведу - Я буду петь ее торжественной хвалою, Как на заре поют светило огневое, Румянящее дол, потемкам на беду. О смерть! Нет никого нигде, во всей вселенной, Кто пред твоим лицом от радости б расцвел; Дрожат синица и орел, Немеет лев, и сын Адама, бренный, Бледнеет, лицезря твой грозный произвол, А между тем лишь ты заботой неизменной Одна спасаешь нас от зол. Какой кормилице и матери сравниться С тобой в умении дитя угомонить? Какому лекарю доступно научиться Такие снадобья могучие варить? Какой стальной клинок, какая шпага может, Как ты, рассечь густую сеть, Которой прежде, днесь и впредь Старуха-нищета и рабство нас треножат? Когда остыл в груди бессмысленный порыв, Твоя рука легко черту подводит бою; Когда ушел прилив и отшумел отлив Страстей, огонь и пыл унесших за собою, Ты, ты одна ведешь нас к вечному покою, Движенье волн морских навек остановив. К иным приходит жизнь в сияющем обличье, И власть державную дает Иной судьбе внезапный взлет, И вся земля дрожит в лихом победном кличе - Но только смерть дает верховное величье; Резцом ваятеля она мягчит черты И одевает все покровом красоты. Все то, что свершено в предсмертные мгновенья, Божественных высот несет напечатленье, Самоотверженность и вдохновенный труд Пред гробовой доской не знают жалких пут. А крик, пронзивший даль окрестностей Голгофы, Ужасный вопль того, кто в муках в смерть вступал, Знаменовал конец всеобщей катастрофы, Страшней которой мир не знал. Перед тобою, Смерть, владычица седая, Мы виноваты тем, что горек нам твой лик, Что, от него глаза руками укрывая, Как дети, голося и уши зажимая, Мы гоним прочь твой вид и крик. По справедливости - тебя должны мы славить: Твоя рука одна умеет обезглавить Злокозненную боль, тиранящую нас, И в огненной печи все горести расплавить, Когда пробьет последний час. Тебя пристало петь, когда бесчестье душит Все добродетели и все устои рушит, Когда, коверкая умы, Преступные дела огонь сознанья тушат И отправляют мир в пучину гнусной тьмы. Итак, приди, о смерть! Но без гробов парадных, Без траурных одежд, без выкриков надсадных, Внушающих, что ты - владычица могил. Прочь, череп и скелет в гнилье кровавых вервий, В гробу смердящий прах, плодящиеся черви! - Кому ваш облик мил? У смерти больше нет пугающей повадки, Ее обличье не страшит: Как ангельская речь, ее рассказы сладки, В улыбчивых глазах спокойствие царит. К сынам Адамовым она благоволит - Держа вселенную в божественном порядке, Несчастье и беду с пути убрать спешит И, радости в раю давая нам в достатке, Верховный суд вершит. БЛАГОДАРНОСТЬ Иным даны богатства рая, И дом от роскоши трещит. Дарами щедро осыпая, Судьба, любовница слепая, Счастливцам этим ворожит. На ком-то с ног и до макушки С рожденья ленты, ордена И всяческие завитушки - По мне, так это побрякушки, Которым медный грош цена. А тем, чье имя поскромнее, На бога жаловаться грех: Наследством честности владея, Они одеты в ткань, белее, Чем горностая белый мех. Таков и я: вдохнув сознанье, Богатство это бог мне дал, Благое это достоянье Мне в час последнего прощанья Отец навеки завещал. За имя честное, простое Благодарю тебя, отец! Хоть и не блещет красотою, Оно сияет чистотою, Как ослепительный венец. Что в жизни может быть дороже, Чем имя честного отца? Ведь имя честное похоже На капитал, который позже Ты можешь множить без конца. Крыла да будут высшим даром Отца! И не забудем впредь: Талант дается нам недаром; На крыльях молодым Икаром Мы в небеса должны взлететь. БУК Есть дерево в лесу с величественной кроной - Высокий, статный бук. Покров его зеленый Вкруг серого ствола спадает до корней, Подобно волосам вокруг девичьих шей. И рябью огневой листва его объята В короткие часы восхода и заката. Не шелохнется лист, лишь пенье птиц порой Побеги ворожит затейливой игрой. Сюда влюбленные, ведомы лихорадкой, От любопытных глаз скрываются украдкой. И цифры на коре мелькают вновь и вновь, Но век мишурных цифр длиннее, чем любовь. Любовь... А может быть, губительная Лета Умчала прочь ее до окончанья лета, И разошлись они, когда осенний шквал Густой листвы с ветвей еще и не сорвал. Но не беда - они под этой сенью были, Из погребов любви напиток свой испили, И пусть какой-то час и длился их союз, Они в ладах с судьбой и знают жизни вкус. ЛЕСНАЯ ПЕСНЯ Угольщику, видно, В жизни повезло! Всякому завидно Наше ремесло - С ремеслом нам, видно, По-вез-ло! Мал и неказист шалаш Из ветвей древесных, Но отраден отдых наш В этих стенах тесных. Из травы мягка кровать, Пьян напиток в жбане: Выпьешь - легче начинать Дело с самой рани. Свистнет славка - и встаешь: В небе чуть светает, И в руках садовый нож Зайчиков пускает. Хлеб нарежешь на траве - И слетятся птицы С самой быстрой во главе Хлебом поживиться. А когда к исходу дня Роща онемеет, Сядем тихо у огня, Где вязанки тлеют: Кто закурит, кто споет - Лес напеву вторит, Сон невидимо придет И до утра сморит. Мы как смоль, черны лицом. Но белы душою. Кто нас видел, тот потом Помянет хвалою: Бури хлещут, ливни льют, Пешеходов многих Защитил и спас приют Шалашей убогих! Угольщику, видно, В жизни повезло. Всякому завидно Наше ремесло - С ремеслом нам, видно, По-вез-ло! ЦИНТИЯ Луна! Когда-то встарь лучи твои, ясны, Несли моей душе лишь благостные сны, Лишь радостный порыв, нежданный и горячий, Лишь бурный взлет мечты ц пылкости ребячьей. Лучился надо мной твой вдохновенный лик - Светильник томности, небесный духовник Сердец, стремящихся в ночи одно к другому По кромке шумных вод и по лесу густому; И шли влюбленные под сенью темноты - Своим живым огнем их воскрешала ты: Несчастный Абеляр, Ромео и Джульетта, И ты сама лучом таинственного света, Проклятию предав постылый небосклон, Ласкала тихий лес, где спал Эндимион. И ныне, Цинтия, твой ясный свет не может Не чаровать меня, но что-то сердце гложет. Успокоительной и ровной белизне Желаний буйных вновь не разбудить во мне, Охоты больше нет таиться под листвою, Пропитанной насквозь росой вечеровою, И, млея, обмирать от стука каблучков, И ждать, когда мелькнет сверкание шелков. Как диску твоему, в движенье неминучем Не раз случалось мне давать сраженье тучам, Грозящим нам бедой; и мне природный пыл Причиной перемен, как и тебе, служил. Переводя свой взгляд на землю, замечаю, Как твой целящий луч, округу освещая, Круги древесных крон обводит белизной - И вспоминает ум, угрюмый и немой, Все лики белизны, которая венчала Мое чело и тьму от сердца отвращала. ЭПИЛОГ Придет мгновение, когда листва увянет И пальцы над строкой в бессилии замрут; Отныне хор стихий поэту чуждым станет; Закончен долгий труд. Напрасно красота, изящество и томность Перед художником миражами пройдут, Напрасно будут звать и скромность, и нескромность! Закончен долгий труд. Над книгою застыв, душа стремится к мигу, Когда пустую плоть с почетом погребут; О, если бы Господь сказал, закрывши книгу: "На славу вышел труд". ЛЮБОВЬ К ПЕСНЯМ Я не могу не петь Весной, когда тепло и влага Древесный ствол, очам на благо, Спешат в листву одеть И, приготовясь зеленеть, Луга и рощи в песнях многословных О радостях любовных Не устают все время петь. Я не могу не петь В разгаре летней благодати, Когда девицам от объятий Не терпится сомлеть И любо всем в дуду дудеть, Играть на тамбурине и волынке И вместе по старинке Под шум и хохот песни петь. Я не могу не петь, Когда весь мир заледенелый Стоит одетый в саван белый, И свищет ветра плеть, И любо у печи сидеть, Мурлыча песни, девкам полусонным, А малышам неугомонным - Под колыбельную сопеть. Да будем вечно петь, Да будем в песнях песню славить: Она умеет позабавить, Умеет обогреть. Реке стихов не обмелеть! Утратит силу мудрость Цицерона, А песне - литься неуклонно, Строке Горация - не тлеть! БЕРЕГА МОРЯ Рассыпав блики вкруговую. Уходит солнце почивать. Ввысь на скалу береговую Пойдем парами волн дышать! Мы различим, над морем стоя, Баркасы в отсветах зарниц - Борта их, словно крылья птиц, Воды касаются порою. Увидим мы, как туч слои Висят над нами мглой туманной, А люди по косе песчаной Идут гуськом, как муравьи, Как тают буруны лихие, Утрачивая голоса; Увидим вольную стихию Превыше моря - небеса; И там, вверху, на голом склоне, Вдали от шума, молчалив, В ладони взяв твои ладони И голову к тебе склонив, Под причитания морские В твоей груди услышу стук, И этот тихий, мерный звук Поглотит голоса другие. ЛАСТОЧКА Был у меня дружок, А нынче мне несладко? Ушел дружок, лишь пробил срок, Ласточка-касатка. Мой милый на войне, Воюет для порядка, Он на войне в чужой стране, Ласточка-касатка. Меня и день и ночь Терзает лихорадка: Чем я могу ему помочь, Ласточка-касатка? Легки твои крыла, Быстра твоя повадка, О, если б мне ты помогла, Ласточка-касатка! Коль не страшны тебе Клинки, штыки, взрывчатка, Ты милого найдешь в толпе, Ласточка-касатка. Дружка найти, ей-ей, Нетрудная загадка: Он самый ладный из парней, Ласточка-касатка. Лети сквозь дым и тьму, Скажи, что без остатка Я душу отдаю ему, Ласточка-касатка. Но если изменил, То утаи, крылатка, Скажи, что враг его убил, Ласточка-касатка. МАЛОДУШНЫЙ Газель О, скрой светила ясных глаз, Сулящих для враждебных глаз, Назло моим, услады рая. О, скрой светила ясных глаз; Я маюсь, в их огне сгорая. Но взгляд твоих прекрасных глаз Так сладостен, что против воли Зрачки моих несчастных глаз В твои впиваются до боли. Огни неверных этих глаз - Крушенья моего причина. От них моих не скрою глаз: Мне светит в горькую годину Лишь свет твоих прекрасных глаз. ПОКИНУТЫЙ По саду я гулял один. Там белой шапкой цвел жасмин, И мне шептали из куртин Цветов махровые макушки: "Нарви букет своей подружке!" Подружке? Боль моя горька! Она забыла простака! Защелкал песен властелин В саду, где буйно цвел жасмин, И в каждой песне был зачин: "Учи коленца, завитушки, Чтоб угодить своей подружке!" Подружке? Боль моя горька! Она забыла простака! Певец пернатый и жасмин! Не заглушат моих кручин Ни сладость ваших пьяных вин, Ни звонких песен побрякушки! Нет у меня моей подружки! Подружки Нет у простака! И боль в душе моей горька! ЗАГАДКИ 1 Коль высшим счастьем на земле считают Блаженный миг, когда, соедини В огонь единой страсти два огня, Два сердца вместе свод любви читают, То почему, когда закрыть страницы Придет желанье к одному из них, Выходит, что другой огонь не стих, Другое сердце к чтенью вновь стремится? 2 Мы слышим бесконечно, беспрерывно: "Она ушла", а нет - так "он ушел", - Играешь вечно этот фарс надрывный, Ты, человечество-осел! Как ни верти, при каждом расставанье - Не горький плач, так горестная речь. Но если постоянство - лишь названье, Зачем искать каких-то встреч? ВИДИМОСТЬ Не всегда у волны, неуемной и бурной, Наиболее мутны струи, Не всегда небосвод беспредельно лазурный Исполняет посулы свои. Не всегда у цветка, что пестрее денницы, - Изощренней других аромат, Не всегда большекрылые мощные птицы Выше малых пичужек летят. Не всегда человек, беспрерывно скорбящий, Паче многих судьбой обделен, Не всегда и повеса, людей веселящий, Наименее строг и умен. Не всегда в богомолье души исступленной Пламень истинной веры сокрыт, Не всегда многословный и томный влюбленный Настоящее чувство таит. КРАСАВИЦА ИЗАБО Красавица перед окном сидит, Златосплетенный локон ветром взбит, А грудь и шею - Снегов стократ белее - Жемчужный дождь горючих слез кропит, "Увы, увы, - она судьбу клянет, - В цветенье луговина каждый год. Листва увянет, Зима седая грянет - Любовь меня вовек не позовет. Постыла дней пустая череда. Я чувствую, что ждет меня беда; Ох, может статься, Девицею остаться Придется мне, бедняжке, навсегда!" Ее, лаская, утешает мать: "К чему напрасно слезы проливать? Моя голубка, Как видно, счастье хрупко; Гордячке вечно в девках вековать". "Когда б явился статный молодец, - Пуста мошна, но сердцем удалец, Не размышляя И слез не проливая, Я с радостью пошла бы под венец!" "Да есть, голубка, статный молодец, Хоть не богач, да славный удалец, В тебя влюбленный И страстью ослепленный, Он что ни день торопит свой конец". ЗЕЛЕНАЯ ДЕВА Опасно в лесу не зверье! Старик и юнец несмышленый, Бегите от девы зеленой, Не слушайте песен ее! Она, говорят, молодая И гибкая, словно лоза, Стремительная и живая, Как ласточка, как стрекоза. Идет по полянам зеленым - Владычицу летнего дня, Высокие кроны клоня, Деревья встречают поклоном. В глухой густолиственной чаще Она укрывается днем И звуки листвы шелестящей Сплетает в напеве своем. А ночью поет, не таится, И песни так сладко звучат, Что в недоуменье молчат, Заслушавшись, певчие птицы. Твердят, будто слушать не надо Таинственных песен ее: От звуков бесовского лада Находит на всех забытье. Уловленный в сети коварства, Влюбленный в нее человек Обратно на волю вовек Не выйдет из мрачного царства. Рассказы о деве правдивы, И девой погубленных жаль: В глубь леса пошел на призывы Владетельный князь Эриваль, И там на груди чаровницы Он все позабыл как блажной И не вспоминал об одной По нем тосковавшей девице. Опасно в лесу не зверье! Старик и юнец несмышленый, Бегите от девы зеленой, Не слушайте песен ее! ВАСИЛЬКИ Расцвели васильки! Синевы островки Разукрасили поле. Нам кричат васильки: "Из Парижа на волю Наперегонки!" Люсетта, какая отрада Легко и свободно дышать - Окон и дверей открывать Для этого в поле не надо; Какая отрада глядеть, Как ветер колдует над нивой, Как рожь начинает шуметь Своей белокурою гривой, На волю из города тянет! Сильней мою руку сожми И за руку дочку возьми, - Пожалуй, она не устанет. Малютку подальше ушлем, Пускай собирает цветочки - А мы, притаившись, без дочки Дни молодости вспомянем. Из сини небесной соткался, Рождаясь на свет, василек, Хочу, чтобы синий венок На дочке моей красовался! Как будто в короне пойдет, И всяк на нее подивится. "Смотрите-ка, лета царица!" - С улыбкою скажет народ, Расцвели васильки! Синевы островки Разукрасили поле. Нам кричат васильки: "Из Парижа на волю Наперегонки!" ХВАЛА ХАФИЗУ Хафиза я люблю давным-давно За то, что, с мудрецами заодно Переступив запреты Магомета, Он пьет и славит доброе вино, За то, что розе пурпурного цвета Хвалы куренье им возожжено, За то, что ей в застолье у поэта Хозяйки положение дано. Вино и роза - спутники по праву, Меж ними сходных качеств - не одно: У них обоих цвет горяч на славу, Благоуханье терпко и пьяно. Вдыхай дыханье розы колдовское И пей вино, чтоб показалось дно - И ты узнаешь многое такое, О чем узнать из книжек мудрено. Лепечет роза: "Словно в быстром беге Живу, являя красоты зерно". Журчит вино: "Со мной забудешь в неге, Как больно бьет судьбы веретено". Перевод А. Парина Комментарии Первые сатиры Барбье были опубликованы в парижских газетах, а затем объединены в сборник "Ямбы" (1831). Многократно переиздавались под названием "Ямбы и поэмы". В состав сборников под таким названием были включены, по мере их создания, стихотворения, составляющие циклы "Il Planto" и "Лазарь". Книга "Героические созвучия" была впервые опубликована в 1841 году; книга "Светские и религиозные песнопения" вышла в 1843 году. В 1851 году появились в печати "Сильвы". В 1865 году были опубликованы "Легкие созвучия". В России Огюст Барбье стал известен сразу же после опубликования в Париже "Ямбов", в 1832 году. Царская цензура немедленно запретила его книгу на целых тридцать лет, до 1864 года. Но это не помешало демократической русской общественности с горячим сочувствием следить за творчеством Барбье, столь близким духу русской гражданской поэзии. Уже в 1834 году Белинский назвал имя "энергического Барбье" в одном ряду с именами Гюго и Бальзака; Лермонтов читал "Ямбы", будучи под арестом на гауптвахте, поставил эпиграфом к своему стихотворению "Не верь себе..." строки из "Пролога"; с трагическими настроениями Барбье перекликается и лермонтовская "Дума". В библиотеке Пушкина сохранились первые издания сборников Барбье "Ямбы" и "Il Pianto". Широкую популярность получил Барбье в сороковые годы: о нем с одобрением писал молодой Достоевский, его высоко це нил Герцен, усиленно пропагандировали поэты кружка Петрашевского. С. Ф. Дуров, сосланный вместе о Достоевским, читал товарищам свои переводы из Барбье (в том числе "Кьяйю"); стихи Барбье переводил Плещеев. По воспоминаниям последнего, впечатление от поэзии Барбье было столь велико, что один русский современник назвал Барбье "пророком тогдашнего молодого поколения". В 1843 году, представляя Барбье русским читателям, журнал "Отечественные записки" (книга XII) писал: "Он первый французский сатирик, осмелившийся вывести на сцену не тот народ, который обыкновенно изображали в романах, - а народ настоящий, который толпится на улицах Парижа в тряпках и рубище, обуреваемый страшными страстями". Журнал определил "Ямбы" как "страшный вопль сердца, стремящегося к идеалу и негодующего на современное состояние французского общества". Новый интерес к Барбье вспыхнул в России в шестидесятые годы; переводы из Барбье помещали, борясь с цензурными купюрами и искажениями, все передовые русские журналы - "Отечественные записки", "Современник", "Русское слово". Почти все демократические литераторы шестидесятых годов, в первую очередь поэты "Искры", переводили Барбье; Некрасов, желая избежать цензурных преследований, выдал свое стихотворение "Чернышевский" за перевод из Барбье (оно было озаглавлено "Пророк"), В советское время представление русских читателей о творчестве французского сатирика обогатили новые переводы, в том числе таких крупных поэтов, как О. Мандельштам (фрагменты из "Ямбов"), Вс. Рождественский, П. Антокольский. В 1957 году Издательство художественной литературы выпустило "Избранные стихотворения" Барбье. Эта книга положена в основу настоящего издания. Стихотворения, помещенные в разделе "Из разных книг", публикуются на русском языке впервые. ЯМБЫ  Стр. 297. Вступление. - Это стихотворение было предпослано сборнику "Ямбы и поэмы" (Париж и Брюссель, 1837) и перепечатывалось только один раз в парижском издании 1842 г. Выражая свое понимание задачи поэта, Барбье отмежевывается здесь от романтической поэзии 1820-х годов, которая была еще далека от демократических идей. Одна угрюмая, как плакальщица... - Скорее всего намек на сборник уныло-меланхолической лирики Альфонса де Ламартина "Поэтические размышления" (1820). С гробницы короля другая глаз не сводит... - Даже будущий вождь французских демократических романтиков В. Гюго в юношеских стихотворениях (объединенных в сборник "Оды", 1822) еще воспевал династию Бурбонов. Он - человечества посол. - С этой формулой Барбье перекликается заявление зрелого В. Гюго, что поэт - "маяк человечества". Стр. 299. Пролог. - Сын века медного, звучит он медью труб. - Определение гражданской лирики как "медной" было в духе времени. "Пролог" появился в 1831 г. В ноябре того же года В. Гюго в стихотворении "Друзья, скажу еще два слова" утверждал, что "муза посвятить себя должна народу" и что он "добавляет к своей лире медную струну". А Барбье назвал одно из самых негодующих стихотворений сборника "Лазарь" - "Медная лира". Стр. 299. Собачий пир. - Сатира впервые была напечатана в газете "Ревю де Пари" в августе 1830 г. Стр. 303. Лев. - Опубликовано в декабре 1830 г. Стр. 304. Девяносто третий год. - Опубликовано в январе 1831 г. ...четырнадцать народных армий двинул... - Во время Великой французской революции Конвент выставил против монархической коалиции Англии, Австрии и Пруссии четырнадцать армий, которые отстояли Республику. Стр. 305. Известность. - Опубликовано в феврале 1831 г. ...Душа трибуна и борца... - Уже в этом стихотворении Барбье, разочарованный в народном движении, пытается возложить надежду на героическую личность, которая поведет народ к освобождению. Стр. 308. Идол. - Опубликовано в мае 1831 г. За дело, истопник! - В первой главке поэмы изображается отливка Вандомской колонны, которая была воздвигнута на Вандомской площади в Париже в 1806 г. в память военных побед Наполеона и сделана из захваченных им трофейных орудий. ...Качнулась статуя твоя. - Вандомская колонна была увенчана статуей Наполеона. В 1814 г., после прихода к власти Людовика XVIII, статуя была низвергнута и заменена огромной лилией - эмблемой династии Бурбонов (статуя была восстановлена после революции 1830 г.). Ты помнишь Францию под солнцем Мессидора... - Мессидор - один из летних месяцев по календарю Великой французской революции. Образ всадника скорее всего создан под впечатлением песни VI "Чистилища" Данте, перевод которой появился во Франции в 1829 г. Стр. 313. Дант (1831). - Первое стихотворение Барбье, появившееся в переводе в России. Этот перевод 1844 г., принадлежащий С. Ф. Дурову, помещен в настоящем томе. О старый гиббелин! - Гиббелины (сторонники объединения Италии под властью императоров) и гвельфы (сторонники власти папы римского) - две политические партии времен Данте (1265-1321). На родине поэта, во Флоренции, гиббелины были разгромлены и изгнаны, но победившие гвельфы раскололись на "черных" и "белых". К последним, которые были близки к программе гиббелинов, примыкал Данте, ненавидевший папство. ...след // Святого гения и многолетних бед. - В 1302 г. Данте в числе других "белых" был изгнан из Флоренции и провел свою жизнь в скитаниях по Италии. Стр. 314. Мельпомена (греч. миф.) - муза трагедии. Сатира опубликована в 1831 г. Посвящена французскому поэту-романтику Альфреду до Виньи (1797-1863), чье творчество пронизано мотивами трагического стоицизма одинокой личности, не приемлющей буржуазный мир. Стр. 316. Смех. - Опубликовано в 1831 г. Стр. 318. Котел. - Опубликовано в 1831 г. Стр. 320. Жертвы. - Опубликовано в декабре 1831 г. ...клочья тел, сжигаемых в угоду // Обжорству медного быка... - По древнегреческому преданию, тиран агригентский Феларид бросал своих противников внутрь раскаленного медного быка и тешился стонами своих жертв, напоминавшими ему бычье мычание. Стр. 321. Терпсихора (греч. миф.) - муза танца. Опубликовано в феврале 1834 г. Стр. 323. Царица мира. - Сатира появилась в сентябре 1835 г. Стр. 325. Машина. - Стихотворение написано в 1842 г., после поездки Барбье в Англию, и перекликается с темами и образами сборника "Лазарь". ...Создатели машин, потомки Прометея... - Этот образ, так же как уподобление машины "богатырю Гераклу" в последующих строках сатиры, говорит о знакомстве Барбье с книгой реакционного английского экономиста Э. Юра "Философия мануфактурного производства" (1835), с которой французский поэт полемизирует в "Машине". Обращая эти образы, найденные в сочинении его противника, против самого Э. Юра, Барбье побивает утверждение последнего о том, будто введение машин выгодно рабочим. IL PIANTO  Стр. 330. Мазаччио (Мазаччо) Томмазо (1401-ок. 1428) - итальянский художник раннего Возрождения. ...Таланты юные, что гибнут в цвете дней. - Мазаччо умер, не достигнув тридцати лет; по преданию, был отравлен. Стр. 331. Микеланджело. - Ты, путь тройной свершив... - Речь идет о многосторонности гения Микеланджело (1475-1564), который был скульптором, живописцем и архитектором. Стр. 331. Аллегри Грегорио (ок. 1582-1652) - выдающийся итальянский композитор, особенно прославившийся "Мизерере" - сочинением для девятиголосого двойного церковного хора, которое исполнялось в папской капелле в Риме. Стр. 332. Корреджо (Антошго Аллегри; ок. 1494-1534) - выдающийся итальянский живописец эпохи Возрождения, происходил из одного рода с композитором Аллегри. Стр. 333. Чимароза Доменико (1749-1801) - видный итальянский композитор, автор семидесяти с лишним опер; с 1789 г. был в течение трех лет придворным капельмейстером в Петербурге. ...И пел свободе гимн, томясь среди цепей. - За участие в неаполитанской революции 1709 г., во время которой Чимароза написал республиканский гимн, он был приговорен к смертной казни, но затем помилован. По преданию, его отравили согласно приказу неаполитанского двора. Стр. 333. Кьяйя - морское побережье близ Неаполя. Сальватор - подразумевается итальянский живописец, музыкант и поэт Сальватор Роза (1615-1673). Покинув в 1634 г. родной город Неаполь, находившийся под властью испанцев, переехал в Рим, но затем вернулся и принял участие в народном восстании 1647 г. против гнета Испании. Рыбак. - Имеется в виду рыбак Мазаньелло, руководивший неаполитанским восстанием 1647 г. Стр. 339. Тициан. - ...Пока не уступил объятиям чумы. - Великий итальянский живописец Тициан Вечеллио (1477-1576) на девяносто девятом году жизни умер от чумы. Стр. 340. Джульетта милая... - В этом стихотворении Барбье выразил свой протест против отказа французского премьер-министра Казимира Перье оказать помощь революционному движению в Италии. Стр. 340. Прощание. - ...Тот край, что дважды мир заставил быть иным... - То есть Италия в эпоху Древнего Рима и в эпоху Возрождения. ЛАЗАРЬ  Стр. 349. Прекрасные холмы Ирландии. - Когда с отчизною своей прощались мы... - Во времена Барбье в Англию в поисках заработка ежегодно переселялось до пятидесяти тысяч ирландцев, составляя резерв рабочей силы, который использовался капиталистами для усиления эксплуатации английских рабочих. Ужасное положение ирландских трудящихся на родине отметил Ф. Энгельс. Стихотворение Барбье названо по одноименному стихотворению ирландского поэта Томаса Мура. Стр. 354. Плеть. - Вопрос о телесных наказаниях в английской армии волновал в то время передовую общественность Европы. Гейне посвятил этому вопросу специальную статью "О телесных наказаниях в Англии". В России "Современник" поместил перевод стихотворения Барбье в третьей книжке за 1862 г. (без названия) как отклик на громкое дело о протесте ста шести русских офицеров против статьи Э. Витгенштейна в защиту телесных наказаний в русской армии (опубликована была в "Военном вестнике"). Перевод принадлежал П. Ковалевскому и, не отличаясь точностью, был приспособлен к русской действительности: "Нагнись, нагнись живей, подставь, ребята, спину! А вы, как следует, ребята, палачам, Стегайте, не щадя, по бедрам, по плечам, Товарищей своих, забывших дисциплину!" И молча человек - сын неба - спину гнет, Подобье божие - как бессловесный скот! И плеть жестокая, пространство рассекая, На плечи синие ложится... Боль глухая По коже дрогнувшей бежит, и кровь видна, Которую пролить должна бы честь одна. Ужель не знаешь ты, о Альбион надменный, Что пыток мысль одна есть ужас для вселенной? Что уголья давно погасли на кострах И по ветру веков рассеяны, как прах? Ужели плети свист из тех краев позорных, Где истязуют плоть рабов нагих и черных, Доходит для того к тебе из-за морей, Чтоб ты карала так своих родных детей, Забыв и их любовь, и преданность сыновью, Которую они своею платят кровью? Пора, пора тебе, всесильный Альбион, Бесчеловечный твой переменить закон И, старческим твоим не внемля учрежденьям, Блюсти - иначе мир тебя побьет каменьем, - Чтоб верный страж твоих и городов и сел, Поддержка твоего незыблемого трона, От вражеских мечей стена и оборона, - Солдат твой не был бит, как упряжной твой вол Иль как гонимое на бойню палкой стадо, Которое скорей все перерезать надо. Стр. 357. Вестминстер. - Вестминстерское аббатство - место погребения королей, государственных деятелей и крупнейших деятелей культуры Англии. Ах, на чужом погосте // Лежат, скорбя, мои заброшенные кости... - Байрон умер 19 апреля 1824 г. в осажденном греческом городе Миссолунги, куда он отправился, чтобы принять участие в освободительной войне греческого народа против ига Турции. Вестминстерское аббатство не допустило прах Байрона в свой "уголок поэтов", он был похоронен в захолустной церкви в местечке Хакнолл, близ Ньюстеда. ...Отторгли от меня любимое дитя. - В 1816 г. буржуазно-аристократические круги Англии начали травлю Байрона, использовав его разрыв с женой. Имущество поэта было описано, дом занят полицейскими приставами, газеты поливали его потоками грязи, требовали лишить его права воспитания дочери. Наконец, не выдержав, Байрон 25 апреля 1816 г. навсегда покинул Англию. ...О, плети Эвменид! - Эвмениды (греч. миф.) - богини мщения. Стр. 362. Кормчий. - Стихотворение имеет в виду реакционного политического деятеля Вильяма Питта Младшего (1759-1806), в течение ряда лет возглавлявшего правительство Великобритании. ...Науськав свору их на материк... - Питт был организатором коалиций европейских держав против революционной, а потом наполеоновской Франции. ...Невыносимым бременем налег // На плечи собственного края... - Питт ввел в Англии режим террора против сторонников демократии, был душителем национально-освободительного движения в Ирландии. ГЕРОИЧЕСКИЕ СОЗВУЧИЯ  Этот цикл сонетов является как бы ответом на одноименный сборник итальянского поэта позднего Возрождения Торквато Тассо (1544-1597), в котором большая часть стихотворений посвящена князьям и монархам по случаю различных праздников. "Я подумал, - писал Барбье, - что это название гораздо больше подходит для песен, вдохновленных теми, кто посвятил свои жизни ближним своим". Стр. 367. Кола ди Риенци (1313-1354) - итальянский политический деятель, гуманист, друг Петрарки; мечтал о восстановлении Римской республики и единстве Италии. 20 мая 1347 г. в Риме началось восстание против феодалов, была провозглашена республика, которую возглавил Кола ди Рпенцп как "народный трибун"; к декабрю республика пала, и он вынужден был бежать. И кровь из ран его струилась... - В 1354 г. Кола ди Риенци снова оказался во главе республики, но пренебрежение к народным требованиям привело к восстанию против него; он был убит 8 октября 1354 г. Стр. 369. Андреа Дориа (1468-1560) - видный государственный и военный деятель Генуэзской купеческой республики, прославился морскими победами над турками и пиратами. Император Карл V предложил ему корону Генуи, но Дориа отказался и потребовал от Карла соблюдения республиканской конституции. Соотечественники воздвигли ему статую. Стр. 369. Эгмонт Ламораль (1522-1568) - нидерландский вельможа, военный и политический деятель периода борьбы Нидерландов за независимость от Испании. В 1567 г. был арестован герцогом Альбой, посланным на подавление начавшейся в Нидерландах буржуазной революции, обвинен в государственной измене и казнен. Эпиграф к стихотворению Барбье взят из драмы Гете "Эгмонт" (1787), музыку к которой написал Бетховен. Стр. 370. Барабанщик Барр_а_. - Барра Жозеф (1779-1793) тринадцатилетним мальчиком служил в войсках Французской республики, посланных на подавление контрреволюционного мятежа в Вандее. Роялисты взяли его в плен и велели кричать здравицу королю. Но юный герой воскликнул: "Да здравствует республика!" - и упал, пронзенный штыками. Конвент издал декрет о погребении Барра в Пантеоне. Стихотворение посвящено крупнейшему французскому скульптору - портретисту Пьеру-Жану Давиду по прозвищу Давид Анжерский (1788-1856), автору скульптурной фигуры павшего Барра, который прижимает к груди республиканскую кокарду. Стр. 371. Костюшко Тадеуш (1746-1817) - вождь национально-освободительного восстания в Польше в 1794 г. "Finis Poloniae" ты скорбно возгласил... - В сражении при Мадеевицах, где его отряд потерпел поражение, Костюшко был ранен и упал со словами: "Finis Poloniae!" ("Конец Польше!" - лат.). ...Твое геройское он сердце пощадил! - Взятый в плен царскими войсками, Костюшко был заключен в Петропавловскую крепость; в 1796 г. был освобожден, умер в Швейцарии. Стр. 371. Роберт Эммет (1778-1803) - политический деятель Ирландии, в 1803 г. поднял в Дублине восстание против англичан. Был схвачен, предан суду и повешен. Стр. 372. Санта-Роза (1783-1825) - итальянский революционер, один из руководителей восстания 1821 г. в Пьемонте против австрийского ига. После подавления итальянского, освободительного движения отправился в Грецию и принял участие в освободительной войне против Турции. Погиб в бою. Стр. 372. Джон Браун (1800-1859) - американский фермер, белый, возглавивший крупное восстание негров-рабов в штате Виргиния. Схваченный на пароме вместе с сыновьями, был предан суду и повешен.