Эдуард Аркадьевич Асадов. Избраное Избранное. - Смоленск: Русич, 2003. - 624 с. OCR by Ignat ТВОРЧЕСТВО ВЫСШЕЙ ПРОБЫ Если я скажу, что золото никогда не тускнеет, то вряд ли кого-нибудь удивлю. Оно действительно не поддается ни времени, ни щелочам, ни кислотам. То же самое происходит и спроизведениями больших и ярких мастеров искусства и литературы. К сожалению, как и золото, в жизни нашей литературные шедевры втречаются довольно редко. Впрочем, встречайся они часто - золото перестало бы быть золотом. Но они есть, и мы, чтобы не путать их с произведениями менее яркими и глубокими, привыкли называть подобные книги классикой. И мы сейчас не будем, пользуясь прежними консервативными критериями, считать классикой лишь произведения прошлых веков. Да, классика есть. Она живет и сегодня, если только внимательно ко всему приглядеться. О произведениях Эдуарда Асадова так же, как и об их авторе, мне доводилось писать и говорить в своих лекциях как в институтских аудиториях, так и по линии общества "Знание". Книги Асадова прошли самое главное и самое трудное испытание - испытание временем. Вот уже более пяти десятилетий книги Эдуарда Асадова являются едва ли не самыми любимыми и самыми читаемыми как в нашей стране, так и далеко за ее пределами. Чтобы не быть голословной, с абсолютной уверенностью скажу, что вряд ли найдется человек, который, не кривя душой, видел хотя бы раз книгу Эдуарда Асадова, пылящуюся на полках книжного магазина. Но не только испытание временем прошли эти книги, они прошли абсолютно невредимыми сквозь кислоты и щелочи завистливой и недоброжелательной критики. Почему так получилось? Ответ, как говорится, прост до смешного: да потому, что на стороне Эдуарда Асадова были миллионы читателей всех возрастов и профессий - от школьника до ветерана и от рабочего до прославленного ученого. Сразу же возникает вопрос: чем же волнуют и покоряют эти стихи читателей? Да прежде всего огромной художественной и жизненной правдой, самобытностью и неповторимостью интонаций, полифоничностью звучания. И все-таки самое главное - то, что не поддается практически никакому анализу, никаким препарированиям критики, короче говоря, то, что Михаил Исаковский назвал когда-то "секретом поэзии", а именно - литературный талант. Каких бы тем ни касался Асадов, о чем бы он ни писал, это всегда интересно и ярко, это всегда волнует душу. Обратите внимание на широту и многогранность его палитры, на глубину и страстность каждой его строки. Тут и горячие, полные предельных эмоций стихи на гражданские темы, такие как "Реликвии страны", "Россия начиналась не с меча!", "Иванам непомнящим родства", знаменитая "Трусиха", "Моя звезда" и другие. Тут и пронизанные лиризмом, то нежные, то проникновенно-доверительные тихи о любви. Асадов любит не только людей и родную землю. Он любит все живое на ней. Немного найдется у нас поэтов, у которых было бы столько образных, ярких и глубоко взволнованных стихов о природе. Есть в творчестве Асадова один совершенно уникальный и до трепета взволнованный цикл о наших четвероногих и крылатых друзьях. Вспомните стихи этого цикла: "Медвежонок", "Бенгальский тигр", "Пеликан", "Баллада о буланом Пенсионере", "Яшка", "Зарянка" и, может быть, самое знаменитое стихотворение этого цикла "Стихи о рыжей дворняге". После Сергея Есенина ни один поэт в нашей литературе не мог бы похвастать таким удивительным циклом. При этом автор не просто любит, но проникает в душу каждой лошади, пеликана, медвежонка или собаки. Откуда в стихаха Асадова столько силы, мужества, столько неукротимой страсти в борьбе за правду, совесть, за красоту человеческих отношений, за все прекрасное на земле? Откуда черпает он темы для своих произведений? Ответим уверенно: прежде всего из жизни! Из той самой жизни, в борьбе за которую Эдуард Асадов отдал едва ли не все, что может отдать, сражаясь за нее, человек! Напомним же короко некоторые вехи его биографии. Эдуард Аркадьевич Асадов родился седьмого сентября 1923 года в Туркмении, в городе Мары, в армянской семье. Родители будущего поэта, Лидия Ивановна и Аркадий Григорьевич, были школьными учителями, воспитавшими в сыне с первых лет его жизни честность, благородство, искренность и вообще самые светлые качества души. К сожалению, отец Эдуарда умер очень рано, когда мальчику было только пять лет. И Лидия Ивановна переехала с сыном на Урал, в Свердловск (ныне Екатеринбург), туда, где жил дедушка будущего поэта, Иван Калустович Курдов, которого Эдуард Аркадьевич называл потом с доброй улыбкой "историческим дедушкой". А дедушка-то и в самом деле был историческим. Живя в Астрахани, он с 1885 по 1887 год служил секретарем-переписчиком у Николая Гавриловича Чернышевского, после того, как тот возвратился из Вилюйской ссылки, и навсегда проникся его высокими философскими идеалами. В 1887 году по совету Чернышевского он поступил в Казанский университет, где познакомился со студентом Володей Ульяновым и участвовал вместе с ним в деле организации нелегальных студенческих библиотек. В дальнейшем, окончив естественный факультет университета, он работал на Урале земским врачом. Глубина и неординарность мышления Ивана Калустовича оказали огромное влияние на формирование души внука, на его веру и совесть, в доброту, горячую любовь к людям. Первые свои стихи Эдуард написал в восьмилетнем возрасте. И в дальнейшем писал их и в школьные годы, и на фронте, и в госпитальной палате, и вообще всегда и везде. В 1938 году Лидия Ивановна переехала с сыном в Москву, где Эдуард продолжал учиться, он мечтал о поступлении в Литературный институт и с головой погрузился в книги, молодежные споры и поэзию, продолжая писать запальчивые и взволнованные стихи. Выпускной бал в 38-ой московской школе состоялся 14 июня 1941 года, а ровно через неделю - война. И Эдуард Асадов, не дожидаясь призыва, с первых же дней уходит на фронт добровольцем. Воевал он на четырех фронтах - Волховском, Ленинградском, Северо-Кавказском и 4-м Украинском. И за годы войны прошел путь от наводчика орудия до офицера, командира батареи Гвардейских минометов "Катюши"). В боях за освобождение Севастополя в ночь с 3 на 4 мая 1944 года при выполнении важнейшего боевого задания лейтенант Асадов был тяжело ранен и навсегда потерял зрение. Но даже обрушенный в тяжелейшее горе, он не потерял ни мужества, ни души, ни веры в светлые идеалы. Смыслом его жизни была поэзия. И в госпитале междк операциями он упорно продолжает писать стихи, которые впоследствии были одобрены сначала мэтром нашей литературы Корнеем Ивановичем Чуковским, а затем и приемной комиссией Литературного института им. Горького. Далее пять лет учебы в институте, напряженных, упорных и трудных, пять победоносных ступеней и в учебе, и в творчестве. Пять лет без единой тройки и как результат - диплом с отличием, так называемый "красный диплом", и в год окончания института (в 1951 г.) первая книга стихов "Светлые дороги". И снова годы горячего и упорнейшего труда и все новые и новые книги. До настоящего времени их выпущено всего тридцать пять. И каждая новая книга, это, без всяких преувеличений, новый прорыв в прекрасное. Как живет, над чем сегодня работает и за что ратует Эдуард Асадов? На это в значительной мере ответит книга, которую вы держите в руках. В ней опубликованы и стихи, которые вы любите с давних пор, и огромное количество новых произведений. Несмотря на постигшее его громадное горе - смерть от сердечного приступа близкого друга и талантливой артистки Галины Валентиновны Асадовой (Разумовской), жены поэта, - он, проявив самые сильные стороны своей души, продолжает упорно работать! Глубочайшее ему за это спасибо! Пожелаем же Эдуарду Аркадьевичу Асадову новых творческих успехов, здоровья и счастья! АЛЕКСАНДРА ЗОСИМОВА, кандидат филологических наук СТИХОТВОРЕНИЯ ДОРОЖИТЕ СЧАСТЬЕМ, ДОРОЖИТЕ! Дорожите счастьем, дорожите! Замечайте, радуйтесь, берите Радуги, рассветы, звезды глаз -- Это все для вас, для вас, для вас. Услыхали трепетное слово -- Радуйтесь. Не требуйте второго. Не гоните время. Ни к чему. Радуйтесь вот этому, ему! Сколько песне суждено продлиться? Все ли в мире может повториться? Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз... Разве это будет тыщу раз! На бульваре освещают вечер Тополей пылающие свечи. Радуйтесь, не портите ничем Ни надежды, ни любви, ни встречи! Лупит гром из поднебесной пушки. Дождик, дождь! На лужицах веснушки. Крутит, пляшет, бьет по мостовой Крупный дождь в орех величиной. Если это чудо пропустить, Как тогда уж и на свете жить?! Все, что мимо сердца пролетело, Ни за что потом не возвратить! Хворь и ссоры временно оставьте, Вы их все для старости оставьте. Постарайтесь, чтобы хоть сейчас Эта "прелесть" миновала вас. Пусть бормочут скептики до смерти. Вы им, желчным скептикам, не верьте -- Радости ни дома, ни в пути Злым глазам, хоть лопнуть, - не найти! А для очень, очень добрых глаз Нет ни склок, ни зависти, ни муки. Радость вам сама протянет руки, Если сердце светлое у вас. Красоту увидеть в некрасивом, Разглядеть в ручьях разливы рек! Кто умеет в буднях быть счастливым, Тот и впрямь счастливый человек! И поют дороги и мосты, Краски леса и ветра событий, Звезды, птицы, реки и цветы: Дорожите счастьем, дорожите! 1968 г. x x x Я могу тебя очень ждать, Долго-долго и верно-верно, И ночами могу не спать Год, и два, и всю жизнь, наверно. Пусть листочки календаря Облетят, как листва у сада, Только знать бы, что все не зря, Что тебе это вправду надо! Я могу за тобой идти По чащобам и перелазам, По пескам, без дорог почти, По горам, по любому пути, Где и черт не бывал ни разу! Все пройду, никого не коря, Одолею любые тревоги, Только знать бы, что все не зря, Что потом не предашь в дороге. Я могу для тебя отдать Все, что есть у меня и будет. Я могу за тебя принять Горечь злейших на свете судеб. Буду счастьем считать, даря Целый мир тебе ежечасно. Только знать бы, что все не зря, Что люблю тебя не напрасно! 1968 г. РОССИЯ НАЧИНАЛАСЬ НЕ С МЕЧА! Россия начиналась не с меча, Она с косы и плуга начиналась. Не потому, что кровь не горяча, А потому, что русского плеча Ни разу в жизни злоба не касалась... И стрелами звеневшие бои Лишь прерывали труд ее всегдашний. Недаром конь могучего Ильи Оседлан был хозяином на пашне. В руках, веселых только от труда, По добродушью иногда не сразу Возмездие вздымалось. Это да. Но жажды крови не было ни разу. А коли верх одерживали орды, Прости, Россия, беды сыновей. Когда бы не усобицы князей, То как же ордам дали бы по мордам! Но только подлость радовалась зря. С богатырем недолговечны шутки: Да, можно обмануть богатыря, Но победить - вот это уже дудки! Ведь это было так же бы смешно, Как, скажем, биться с солнцем и луною, Тому порукой - озеро Чудское, Река Непрядва и Бородино. И если тьмы тевтонцев иль Батыя Нашли конец на родине моей, То нынешняя гордая Россия Стократ еще прекрасней и сильней! И в схватке с самой лютою войною Она и ад сумела превозмочь. Тому порукой - города-герои В огнях салюта в праздничную ночь! И вечно тем сильна моя страна, Что никого нигде не унижала. Ведь доброта сильнее, чем война, Как бескорыстье действеннее жала. Встает заря, светла и горяча. И будет так вовеки нерушимо. Россия начиналась не с меча, И потому она непобедима! 1974 г. ДОРОГИЕ ОКОВЫ Россия без каждого из нас обойтись может. Но никто из нас не может обойтись без России. И.С. Тургенев Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век. В осеннем дожде пузырятся лужи. А в доме мучится человек: Как снег, голова, борода, как снег, И с каждой минутой ему все хуже... Сейчас он слабей, чем в сто лет старик, Хоть был всем на зависть всегда гигантом: И ростом велик, и душой велик, А главное - это велик талантом! И пусть столько отдано лет и сил И этой земле, и друзьям французским, Он родиной бредил, дышал и жил, И всю свою жизнь безусловно был Средь русских, наверное, самым русским. Да, в жилах и книгах лишь русская кровь, И все-таки, как же все в мире сложно! И что может сделать порой любовь - Подчас даже выдумать невозможно! Быть может, любовь - это сверхстрана, Где жизнь и ласкает, и рвет, и гложет, И там, где взметает свой стяг она, Нередко бывает побеждена И гордость души, и надежда тоже. Ну есть ли на свете прочнее крепи, Чем песни России, леса и снег, И отчий язык, города и степи... Да, видно, нашлись посильнее цепи, К чужому гнезду приковав навек. А женщина смотрится в зеркала И хмурится: явно же не красавица. Но рядом - как праздник, как взлет орла, Глаза, что когда-то зажечь смогла, И в них она дивно преображается. Не мне, безусловно, дано судить Чужие надежды, и боль, и счастье, Но, сердцем ничьей не подсуден власти, Я вправе и мыслить, и говорить! Ну что ему было дано? Ну что? Ждать милостей возле чужой постели? Пылать, сладкогласные слыша трели? И так до конца? Ну не то, не то! Я сам ждал свиданья и шорох платья, И боль от отчаянно-дорогого, Когда мне протягивали объятья, Еще не остывшие от другого... И пусть я в решеньях не слишком скор, И все ж я восстал против зла двуличья! А тут до мучений, до неприличья В чужом очаге полыхал костер... - О, да, он любил, - она говорила, - Но я не из ласковых, видно, женщин. Я тоже, наверно, его любила, Но меньше, признаться, гораздо меньше. Да, меньше. Но вечно держала рядом, Держала и цель-то почти не пряча. Держала объятьями, пылким взглядом, И голосом райским, и черным адом Сомнений и мук. Ну а как иначе?! С надменной улыбкою вскинув бровь, Даря восхищения и кошмары, Брала она с твердостью вновь и вновь И славу его, и его любовь, Доходы с поместья и гонорары. Взлетают и падают мрак и свет, Все кружится: окна, шкафы, столы. Он бредит... Он бредит... А может быть, нет? "Снимите, снимите с меня кандалы..." А женщина горбится, словно птица, И смотрит в окошко на тусклый свет. И кто может истинно поручиться, Вот жаль ей сейчас его или нет?.. А он и не рвется, видать, смирился, Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы. Да, с хищной любовью он в книгах бился, А в собственной жизни... увы, увы... Ведь эти вот жгучие угольки - Уедешь - прикажут назад вернуться. И ласково-цепкие коготки, Взяв сердце, вовеки не разомкнутся. Он мучится, стонет... То явь, то бред... Все ближе последнее одиночество... А ей еще жить чуть не тридцать лет, С ней родина, преданный муж. Весь свет И пестрое шумно-живое общество. Что меркнет и гаснет: закат? Судьба? Какие-то тени ползут в углы... А в голосе просьба, почти мольба: - Мне тяжко... Снимите с меня кандалы... Но в сердце у женщины немота, Не в этой душе просияет пламя. А снимет их, может быть, только ТА, В чьем взгляде и холод, и пустота, Что молча стоит сейчас за дверями. И вот уж колеса стучат, стучат, Что кончен полон. И теперь впервые (Уж нету нужды в нем. Нужны живые!) Он едет навечно назад... назад... Он был и остался твоим стократ, Прими же в объятья его, Россия! 13 октября 1996 г. Красновидово-Москва РЕЛИКВИИ СТРАНЫ Скажи мне: что с тобой, моя страна? К какой сползать нам новой преисподней, Когда на рынках продают сегодня Знамена, и кресты, и ордена?! Неважно, как реликвию зовут: Георгиевский крест иль орден Ленина, Они высокой славою овеяны, За ними кровь, бесстрашие и труд! Ответьте мне: в какой еще стране Вы слышали иль где-нибудь встречали, Чтоб доблесть и отвагу на войне На джинсы с водкой запросто меняли! В каком, скажите, царстве-государстве Посмели бы об армии сказать Не как о самом доблестном богатстве, А как о зле иль нравственном распадстве, Кого не жаль хоть в пекло посылать?! Не наши ли великие знамена, Что вскинуты в дыму пороховом Рукой Петра, рукой Багратиона И Жукова! - без чести и закона Мы на базарах нынче продаем! Пусть эти стяги разными бывали: Андреевский, трехцветный или красный, Не в этом суть, а в том, над чем сияли, Какие чувства люди в них влагали И что жило в них пламенно и властно! Так повелось, что в битве, в окруженье, Когда живому не уйти без боя, Последний вомн защищал в сраженье Не жизнь свою, а знамя полковое. Так как же мы доныне допускали, Чтоб сопляки ту дедовскую славу, Честь Родины, без совести и права, Глумясь, на рынках запросто спускали! Любой народ на свете бережет Реликвии свои, свои святыни. Так почему же только наш народ Толкают нынче к нравственной трясине?! Ну как же докричаться? Как сказать, Что от обиды и знамена плачут! И продавать их - значит предавать Страну свою и собственную мать Да и себя, конечно же, в придачу! Вставайте ж, люди, подлость обуздать! Не ждать же вправду гибели и тризны, Не позволяйте дряни торговать Ни славою, ни совестью Отчизны! 1992 г. ПЕРЕКРОЙКА Сдвинув вместе для удобства парты, Две "учебно-творческие музы" Разложили красочную карту Бывшего Советского Союза. Молодость к новаторству стремится, И, рождая новые привычки, Полная идей географичка Режет карту с бойкой ученицей. Все летит со скоростью предельной, Жить, как встарь, - сегодня не резон! Каждую республику отдельно С шуточками клеят на картон. Гордую, великую державу, Что крепчала сотни лет подряд, Беспощадно ножницы кроят, И - прощай величие и слава! От былых дискуссий и мытарств Не осталось даже и подобья: Будет в школе новое пособье - "Карты иностранных государств". И, свершая жутковатый "труд", Со времен Хмельницкого впервые Ножницы напористо стригут И бегут, безжалостно бегут Между Украиной и Россией. Из-за тучи вырвался закат, Стала ярко-розовою стенка. А со стенки классики глядят: Гоголь, Пушкин. Чехов и Шевченко. Луч исчез и появился вновь. Стал багрянцем наливаться свет. Показалось вдруг, что это кровь Капнула из карты на паркет... Где-то глухо громыхают грозы, Ветер зябко шелестит в ветвях, И блестят у классиков в глазах Тихо навернувшиеся слезы... 17 февраля 1992 г. Москва ОДНО ПИСЬМО Как мало все же человеку надо! Одно письмо. Всего-то лишь одно. И нет уже дождя над мокрым садом, И за окошком больше не темно... Зажглись рябин веселые костры, И все вокруг вишнево-золотое... И больше нет ни нервов, ни хандры, А есть лишь сердце радостно-хмельное! И я теперь богаче, чем банкир. Мне подарили птиц, рассвет и реку, Тайгу и звезды, море и Памир. Твое письмо, в котором целый мир. Как много все же надо человеку! 1965 г. ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ? Что же такое счастье? Одни говорят: "Это страсти: Карты, вино, увлеченья - Все острые ощущенья". Другие верят, что счастье - В окладе большом и власти, В глазах секретарш плененных И трепете подчиненных. Третьи считают, что счастье - Это большое участье: Забота, тепло, внимание И общность переживания. По мненью четвертых, это - С милой сидеть до рассвета, Однажды в любви признаться И больше не расставаться. Еще есть такое мнение, Что счастье - это горение: Поиск, мечта, работа И дерзкие крылья взлета. А счастье, по-моему, просто Бывает разного роста: От кочки и до Казбека,- В зависимости от человека! 1966 г. ГРЯДУЩИЙ ДЕНЬ Скажите, неужто рехнулся свет? Ведь круглые сутки зимой и летом От телеистерик спасенья нет, И, бурно кидаясь то в явь, то в бред, Плюют политикою газеты! Законность? Порядок? - Ищи-свищи! Вперед, кто плечисты и кто речисты! И рвутся к кормушкам политхлыщи И всякого рода авантюристы! Сначала поверили: пробил час! Да здравствует гласность и демократия! А после увидели: глас-то глас, Да что-то уж слишком крепки объятия... Был ветер, что гнул по своим канонам, Сегодня ты ветром иным гоним. Вчера поклонялись одним иконам, Теперь хоть умри, но молись другим. И часто все крики о демократии Толкают нас в хаос, как в темный лес. Да, партий полно, только сколько партий Куда посуровей КПСС! И как демократию понимать? Тебе объяснят горячо и дружно: Что правых бранить - хорошо и нужно. А левых - ни-ни! И не смей мечтать! Ругали безжалостно партократию За должности, дачи и спецпайки, Но перед алчностью "демократии" Партийные боссы почти щенки! И все же я верю: часы пробьют! А с кем я? Отвечу без слов лукавых, Что я ни за левых и ни за правых, А с теми, кто все же еще придут! Придут и задушат пожар инфляций, И цены все двинут наоборот, И, больше не дав уже издеваться, Поднимут с колен свой родной народ! Не зря же о правде в сиянье света Мечтали поэты во все века, И раз этой верой земля согрета, То тут хоть убей, но свершится это, И день тот наступит наверняка! 1991 г. МИКРОКЛИМАТ День и ночь за окном обложные дожди, Все промокло насквозь: и леса, и птицы. В эту пору, конечно, ни почты не жди, Да и вряд ли какой-нибудь гость постучится. Реки хмуро бурлят, пузырятся пруды. Все дождем заштриховано, скрыто и смыто. На кого и за что так природа сердита И откуда берет она столько воды?! Небо, замысла скверного не тая, Все залить вознамерилось в пух и прах. Даже странно представить, что есть края, Где почти и не ведают о дождях. Где сгорают в горячих песках следы И ни пятнышка туч в небесах седых, Где родник или просто стакан воды Часто ценят превыше всех благ земных. Дождь тоской заливает луга и выси, Лужи, холод да злющие комары. Но душа моя с юности не зависит Ни от хмурых дождей, ни от злой жары. И какой ни придумает финт природа, Не навеет ни холод она, ни сплин. Ведь зависит внутри у меня погода От иных, совершенно иных причин. Вот он - мудрый и очень простой секрет: Если что-то хорошее вдруг свершилось, Как погода бы яростно ни бесилась, В моем сердце хохочет весенний свет! Но хоть трижды будь ласковою природа, Только если тоска тебя вдруг грызет, То в душе совершенно не та погода, В ней тогда и бураны, и снег, и лед. Дождь гвоздит по земле, и промозглый ветер Плющит капли о стекла и рвет кусты. Он не знает, чудак, о прекрасном лете, О моем, о веселом и добром лете, Где живет красота, и любовь, и ты... 1990 г. "ВЕСЕЛЬЕ РУСИ" Веселье Руси - есть пити. Владимир Мономах Кто твердит, что веселье России есть пити? Не лгите! У истории нашей, у всей нашей жизни спроси, Обращаюсь ко всем: укажите перстом, докажите, Кто был счастлив от пьянства у нас на Великой Руси?! Говорил стольный князь те слова или нет - неизвестно. Если ж он даже где-то за бражным столом пошутил, То не будем смешными, а скажем и гордо, и честно, Что не глупым же хмелем он русские земли сплотил. А о том, что без пьянства у нас на Руси невозможно, Что за рюмку любой даже душу согласен отдать, Эта ложь так подла, до того непотребно-ничтожна, Что за это, ей-богу, не жаль и плетьми отрезвлять! Что ж, не будем скрывать, что на праздник и вправду варили Брагу, пиво и мед, что текли по густой бороде. Но сердца хлеборобов не чарой бездумною жили, А пьянели от счастья лишь в жарком до хмеля труде. На земле могут быть и плохими, и светлыми годы, Человек может быть и прекрасный, и мелочно-злой, Только нет на планете ни мудрых, ни глупых народов, Как и пьяниц-народов не видел никто под луной. Да, меды на Руси испокон для веселья варили. Что ж до водки - ее и в глаза не видали вовек. Водку пить нас, увы, хорошо чужеземцы учили - Зло творить человека научит всегда человек! Нет, в себя же плевать нам, ей-богу, никак не годится. И зачем нам лукавить и прятать куда-то концы. Если водку везли нам за лес, за меха и пшеницу Из земель итальянских ганзейские хваты-купцы. А о пьянстве российском по всем заграницам орали Сотни лет наши недруги, подлою брызжа слюной, Оттого, что мы это им тысячу раз ПОЗВОЛЯЛИ И в угоду им сами глумились подчас над собой. А они еще крепче на шее у родины висли И, хитря, подымали отчаянный хохот и лай, Дескать, русский - дурак, дескать, нет в нем ни чувства, ни мысли, И по сути своей он пьянчуга и вечный лентяй. И, кидая хулу и надменные взгляды косые, А в поклепы влагая едва ли не душу свою, Не признались нигде, что великих сынов у России, Может, всемеро больше, чем в их заграничном раю. Впрочем, что там чужие! Свои же в усердии зверском (А всех злее, как правило, ранит ведь свой человек) Обвинили народ свой едва ль не в запойстве вселенском И издали указ, о каком не слыхали вовек! И летели приказы, как мрачно-суровые всадники, Видно, грозная сила была тем приказам дана, И рубили, рубили повсюду в стране виноградники, И губились безжалостно лучшие марки вина... Что ответишь и скажешь всем этим премудрым законщикам, Что, шагая назад, уверяли, что мчатся вперед, И которым практически было плевать на народ И на то, что мильоны в карманы летят к самогонщикам. Но народ в лицемерье всегда разбирается тонко. Он не слушал запретов и быть в дураках не желал. Он острил и бранился, он с вызовом пил самогонку И в хвостах бесконечных когда-то за водкой стоял. Унижали народ. До чего же его унижали! То лишали всех прав в деспотично-свинцовые дни, То о серости пьяной на всех перекрестках кричали, То лишали товаров, то слова и хлеба лишали, То считали едва ли не быдлу тупому сродни. А народ все живет, продолжая шутить и трудиться, Он устало чихает от споров идей и систем, Иногда он молчит, иногда обозленно бранится И на митинги ходит порой неизвестно зачем. Но когда-то он все же расправит усталые плечи И сурово посмотрит на все, что творится кругом. И на все униженья и лживо-крикливые речи Грохнет по столу грозно тяжелым своим кулаком. И рассыплются вдребезги злобные, мелкие страсти, Улыбнется народ: "Мы вовеки бессмертны, страна!" И без ханжества в праздник действительной правды и счастья Выпьет полную чашу горящего солнцем вина! 1990 г. ПАДАЕТ СНЕГ Падает снег, падает снег - Тысячи белых ежат... А по дороге идет человек, И губы его дрожат. Мороз под шагами хрустит, как соль, Лицо человека - обида и боль, В зрачках два черных тревожных флажка Выбросила тоска. Измена? Мечты ли разбитой звон? Друг ли с подлой душой? Знает об этом только он Да кто-то еще другой. Случись катастрофа, пожар, беда - Звонки тишину встревожат. У нас милиция есть всегда И "Скорая помощь" тоже. А если просто: падает снег И тормоза не визжат, А если просто идет человек И губы его дрожат? А если в глазах у него тоска - Два горьких черных флажка? Какие звонки и сигналы есть, Чтоб подали людям весть?! И разве тут может в расчет идти Какой-то там этикет, Удобно иль нет к нему подойти, Знаком ты с ним или нет? Падает снег, падает снег, По стеклам шуршит узорным. А сквозь метель идет человек, И снег ему кажется черным... И если встретишь его в пути, Пусть вздрогнет в душе звонок, Рванись к нему сквозь людской поток. Останови! Подойди! 1964 г. ЛЮБОВЬ И ТРУСОСТЬ Почему так нередко любовь непрочна? Несхожесть характеров? Чья-то узость? Причин всех нельзя перечислить точно, Но главное все же, пожалуй, трусость. Да, да, не раздор, не отсутствие страсти, А именно трусость - первопричина. Она-то и есть та самая мина, Что чаще всего подрывает счастье. Неправда, что будто мы сами порою Не ведаем качеств своей души. Зачем нам лукавить перед собою, В основе мы знаем и то и другое, Когда мы плохи и когда хороши. Пока человек потрясений не знает, Не важно - хороший или плохой, Он в жизни обычно себе разрешает Быть тем, кто и есть он. Самим собой. Но час наступил - человек влюбляется Нет, нет, на отказ не пойдет он никак. Он счастлив. Он страстно хочет понравиться. Вот тут-то, заметьте, и появляется Трусость - двуличный и тихий враг. Волнуясь, боясь за исход любви И словно стараясь принарядиться, Он спрятать свои недостатки стремится, Она - стушевать недостатки свои. Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми, Чтоб как-то "подкрасить" характер свой, Скупые на время становятся щедрыми, Неверные - сразу ужасно верными. А лгуньи за правду стоят горой. Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда, Влюбленные словно на цыпочки встали И вроде красивей и лучше стали. "Ты любишь?" - "Конечно!" "А ты меня?" - "Да!" И все. Теперь они муж и жена. А дальше все так, как случиться и должно: Ну сколько на цыпочках выдержать можно?! Вот тут и ломается тишина... Теперь, когда стали семейными дни, Нет смысла играть в какие-то прятки. И лезут, как черти, на свет недостатки, Ну где только, право, и были они? Эх, если б любить, ничего не скрывая, Всю жизнь оставаясь самим собой, Тогда б не пришлось говорить с тоской: "А я и не думал, что ты такая!" "А я и не знала, что ты такой!" И может, чтоб счастье пришло сполна, Не надо душу двоить свою. Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна Не меньше, чем в космосе или в бою! 1967 г. ДВАДЦАТЫЙ ВЕК Ревет в турбинах мощь былинных рек, Ракеты, кванты, электромышленье... Вокруг меня гудит двадцатый век, В груди моей стучит его биенье. И если я понадоблюсь потом Кому-то вдруг на миг или навеки, Меня ищите не в каком ином, А пусть в нелегком, пусть в пороховом, Но именно в моем двадцатом веке. Ведь он, мой век, и радио открыл, И в космос взмыл быстрее ураганов, Кино придумал, атом расщепил И засветил глаза телеэкранов. Он видел и свободу и лишенья, Свалил фашизм в пожаре грозовом, И верю я, что все-таки о нем Потомки наши вспомнят с уваженьем. За этот век, за то, чтоб день его Все ярче и добрее разгорался, Я не жалел на свете ничего И даже перед смертью не сгибался! И, горячо шагая по планете, Я полон дружбы к веку моему. Ведь как-никак назначено ему, Вот именно, и больше никому, Второе завершить тысячелетье. Имеет в жизни каждый человек И адрес свой, и временные даты. Даны судьбой и мне координаты: "СССР. Москва. Двадцатый век". И мне иного адреса не надо. Не знаю, как и много ль я свершил? Но ели я хоть что-то заслужил, То вот чего б я пожелал в награду: Я честно жил всегда на белом свете, Так разреши, судьба, мне дошагать До новогодней смены двух столетий, Да что столетий - двух тысячелетий, И тот рассвет торжественный обнять! Я представляю, как все это будет: Салют в пять солнц, как огненный венец. Пять миллионов грохнувших орудий И пять мильярдов вспыхнувших сердец! Судьба моя, пускай дороги круты, Не обрывай досрочно этот путь. Позволь мне ветра звездного глотнуть И чрез границу руку протянуть Из века в век хотя бы на минуту! И в тишине услышать самому Грядущей эры поступь на рассвете, И стиснуть руку дружески ему - Веселому потомку моему, Что будет жить в ином тысячелетье. А если все же мне не суждено Шагнуть на эту сказочную кромку, Ну что ж, я песней постучусь в окно. Пусть эти строки будут все равно Моим рукопожатием потомку! 1976 г. ТРУСИХА Шар луны под звездным абажуром Озарял уснувший городок. Шли, смеясь, по набережной хмурой Парень со спортивною фигурой И девчонка - хрупкий стебелек. Видно, распалясь от разговора, Парень между прочим рассказал, Как однажды в бурю ради спора Он морской залив переплывал, Как боролся с дьявольским теченьем, Как швыряла молнии гроза. И она смотрела с восхищеньем В смелые горячие глаза... А потом, вздохнув, сказала тихо: - Я бы там от страха умерла. Знаешь, я ужасная трусиха, Ни за что б в грозу не поплыла! Парень улыбнулся снисходительно, Притянул девчонку не спеша И сказал: - Ты просто восхитительна, Ах ты, воробьиная душа! Подбородок пальцем ей приподнял И поцеловал. Качался мост, Ветер пел... И для нее сегодня Мир был сплошь из музыки и звезд! Так в ночи по набережной хмурой Шли вдвоем сквозь спящий городок Парень со спортивною фигурой И девчонка - хрупкий стебелек. А когда, пройдя полоску света, В тень акаций дремлющих вошли, Два плечистых темных силуэта Выросли вдруг как из-под земли. Первый хрипло буркнул: - Стоп, цыпленки! Путь закрыт, и никаких гвоздей! Кольца, серьги, часики, деньжонки - Все, что есть, на бочку, и живей! А второй, пуская дым в усы, Наблюдал, как, от волненья бурый, Парень со спортивною фигурой Стал, спеша, отстегивать часы. И, довольный, видимо, успехом, Рыжеусый хмыкнул: - Эй, коза! Что надулась?! - И берет со смехом Натянул девчонке на глаза. Дальше было все как взрыв гранаты: Девушка беретик сорвала И словами: - Мразь! Фашист проклятый!- Как огнем, детину обожгла. - Наглостью пугаешь? Врешь, подонок! Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь!- Голос рвется, яростен и звонок: - Нож в кармане? Мне плевать на нож! За убийство "стенка" ожидает. Ну а коль от раны упаду, То запомни: выживу, узнаю! Где б ты ни был - все равно найду! И глаза в глаза взглянула твердо. Тот смешался: - Ладно... Тише, гром...- А второй промямлил: - Ну их к черту! - И фигуры скрылись за углом. Лунный диск, на млечную дорогу Выбравшись, шагал наискосок И смотрел задумчиво и строго Сверху вниз на спящий городок, Где без слов по набережной хмурой Шли, чуть слышно гравием шурша, Парень со спортивною фигурой И девчонка - "слабая натура", "Трус" и "воробьиная душа". 1963 г. РАЗНЫЕ НАТУРЫ Да, легко живет, наверно, тот, Кто всерьез не любит никого. Тот, кто никому не отдает Ни души, ни сердца своего. У него - ни дружбы, ни любви, Ибо втайне безразличны все. Мчит он, как по гладкому шоссе, С равнодушным холодком в крови. И, ничьей бедой не зажжено, Сердце ровно и спокойно бьется, А вот мне так в мире не живется, Мне, видать, такого не дано. Вот расстанусь с другом и тоскую, Сам пишу и жду, чтоб вспомнил он. Встречу подлость - бурно протестую, Ну, буквально лезу на рожон! Мне плевать на злобную спесивость, Пусть хоть завтра вздернут на суку! Не могу терпеть несправедливость И смотреть на подлость не могу! Видимо, и в прошлом, и теперь Дал мне бог привязчивое сердце, И для дружбы я не то что дверцу, А вовсю распахиваю дверь! Впрочем, дружба - ладно. Чаще проще: Где-нибудь на отдыхе порой Свел знакомство на прогулке в роще С доброю компанией живой. Встретились и раз, и пять, и восемь, Подружились, мыслями зажглись, Но уже трубит разлуку осень, Что поделать? Жизнь - ведь это жизнь! Люди разлетелись. И друг друга, Может, и не будут вспоминать. Только мне разлука - злая вьюга, Не терплю ни рвать, ни забывать. А порой, глядишь, и так случится: В поезде соседи по вагону Едут. И покуда поезд мчится, Все в купе успели подружиться По дорожно-доброму закону. А закон тот вечно обостряет Чувства теплоты и доброты. И уже знаком со всеми ты, И тебя все превосходно знают. Поверяют искренно и тихо Ворох тайн соседям, как друзьям. И за чаем или кружкой пива Чуть не душу делят пополам. И по тем же взбалмошным законам (Так порой устроен человек) - Не успели выйти из вагона, Как друг друга в городских трезвонах Позабыли чуть ли не на век! Вот и мне бы жить позабывая, Сколько раз ведь получал урок! Я ж, как прежде, к людям прикипаю И сижу, и глупо ожидаю Кем-нибудь обещанный звонок. А любви безжалостные муки?! Ведь сказать по правде, сколько раз Лгали мне слова и лгали руки. Лгали взгляды преданнейших глаз! Кажется, и понял, и измерил Много душ и множество дорог, Все равно: при лжи не лицемерил И, подчас, по-идиотски верил И привыкнуть к лжи никак не мог. Не хвалю себя и не ругаю, Только быть другим не научусь. Все равно, встречаясь, - доверяю, Все равно душою прикипаю И ужасно трудно расстаюсь!.. Ну, а если б маг или святой Вдруг сказал мне: - Хочешь превращу В существо с удачливой душой, Сытой и бесстрастно-ледяной? - Я сказал бы тихо: - Не хочу... 1993 г. СКОЛЬКО ЛЕТ МЫ НЕ ВИДЕЛИСЬ С ВАМИ Сколько лет мы не виделись с вами - Даже страшно уже считать! Как в упряжке с лихими конями, Прогремели года бубенцами, И попробуй теперь догнать! Ах, как мчались они сквозь вьюги! Как нам веру и память жгли! Но забыть-то мы друг о друге, Что б там ни было, не смогли! Впрочем, если б и захотели, Как там, может быть, ни смешно, Все равно бы ведь не сумели, Не сумели бы все равно! Чувства - страшная это сила! И каким бы ветрам ни выть, Слишком много у нас их было, Чтоб хоть что-нибудь изменить. Жизнь не вечно горит жар-птицей. И, признаться, что, хмуря бровь, Нам случалось не раз сразиться, Огорчаться и вновь мириться, И восторгами вспыхнуть вновь. Все же, как бы жизнь ни штормила, Только искренность наших фраз, Честность чувства и правды силу Нам ни разу не нужно было Проверять, ну хотя бы раз. Никаких-то мы тайн не держали, И, теплом согревая речь, Друг о друге всегда мы знали Каждый шаг или вздох. Едва ли Не от детства до наших встреч. У людей есть любые чудачества, Качеств множество у людей. Но прадивость - вот это качество Было, кажется, всех важней! Звезды с вьюгой, кружась, колышатся, Бьет за стенкой двенадцать раз... Как живется вам? Как вам дышится? Что на сердце сейчас у вас? То ли радостью новой мучитесь, То ль мечтаете в тишине? Ну, а что, если вдруг соскучитесь, Вот припомните и соскучитесь Не о ком-то, а обо мне?.. Может, скрыть эту муку, ставшую Сладкой тайной? Да вот беда - Все равно вы с душою вашею, А тем паче с глазами вашими Не слукавите никогда... Ах, как трудно мы воздвигаем Замки праздника своего! И как просто вдруг разрушаем И при этом не понимаем, Что творим мы и для чего?! Впрочем, как бы там жизнь ни била, Только время не двинешь вспять. И все то, что для нас светило И действительным счастьем было, Никому уже не отнять! Были праздники. Были грозы. Шутки. Дятел в лесной тиши, И упреки, и ваши слезы, И ошибки моей души... Искры счастья не брызжут долго. Рвали сердце мне в злой борьбе. Я считал, что я - рыцарь долга И в другой прозвенел судьбе... Но расплата придет, конечно, Если мозг твой - тупей стены. Был я предан бесчеловечно, Так что помните, знайте вечно: Вы стократно отомщены! А за горечь иль даже муки, Что принес я вам, может быть, Сквозь года и дымы разлуки Я вам тихо целую руки И почти что молю простить! И когда б синекрылый ветер Мой привет вдруг до вас донес, То в прозрачной его карете Я послал бы вам строки эти Вместе с ворохом свежих роз! В мире светлое есть и скверное. Только знаю я сквозь года: Наших встреч красота безмерная Многим людям уже, наверное, И не выпадет никогда! 25 января 1997 г. ДРЕВНЕЕ СВИДАНИЕ В далекую эру родной земли, Когда наши древние прародители Ходили в нарядах пещерных жителей, То дальше инстинктов они не шли, А мир красотой полыхал такою, Что было немыслимо совместить Дикое варварство с красотою, Кто-то должен был победить. И вот, когда буйствовала весна И в небо взвивалась заря крылатая, К берегу тихо пришла она -- Статная, смуглая и косматая. И так клокотала земля вокруг В щебете, в радостной невесомости, Что дева склонилась к воде и вдруг Смутилась собственной обнаженности. Шкуру медвежью с плеча сняла, Кроила, мучилась, примеряла, Тут припустила, там забрала, Надела, взглянула и замерла: Ну, словно бы сразу другою стала! Волосы взбила густой волной, На шею повесила, как игрушку, Большую радужную ракушку И чисто умылась в воде речной. И тут, волосат и могуч, как лев, Парень шагнул из глуши зеленой, Увидел подругу и, онемев, Даже зажмурился, потрясенный. Она же, взглянув на него несмело, Не рявкнула весело в тишине И даже не треснула по спине, А, нежно потупившись, покраснела... Что-то неясное совершалось... Он мозг неподатливый напрягал, Затылок поскребывал и не знал, Что это женственность зарождалась! Но вот в ослепительном озаренье Он быстро вскарабкался на курган, Сорвал золотой, как рассвет, тюльпан И положил на ее колени. И, что-то теряя привычно-злое, Не бросился к ней без тепла сердец, Как сделали б дед его и отец, А мягко погладил ее рукою. Затем, что-то ласковое ворча, Впервые не дик и совсем не груб, Коснулся губами ее плеча И в изумленье раскрытых губ... Она пораженно взволновалась, Заплакала, радостно засмеялась, Прижалась к нему и не знала, смеясь, Что это на свете любовь родилась! 1974 г. ИВАНАМ НЕ ПОМНЯЩИМ РОДСТВА Не могу никак уместить в голове, Понимаю и все-таки не понимаю: Чтоб в сране моей, в нашей столице, в Москве Издевались над праздником Первое мая! Дозволяется праздновать все почем зря Вплоть до сборищ нудистов и проституции, Праздник батьки Махно, день рожденья царя, Но ни слова о празднике Октября И ни звука отныне о революции! Если ж что-то и можно порой сказать, То никак не иначе, чем злое-злое, Оболванить без жалости все былое И как можно глумливее оплевать. И хотелось бы всем нашим крикунам, Что державу напористо разрушали, Лезли в драку, шумели, митинговали, И сказать, и спросить: - Хорошо ли вам? Но не тех, разумеется, нет, не тех, Кто шаманил в парламентах год за годом. Те давно нахватали за счет народа, А всех тех, кто подталкивал их успех. Пусть не все было правильно в революции, Пусть, ломая, крушили порой не то, И, случалось, победы бывали куцые, Только кто здесь виновен? Ответьте: кто? Ваши бабки двужильные? Ваши деды? От земли, от корыта ли, от станков? Что за светлую долю, за стяг победы Не щадили в сраженьях своих голов? Так ужель они впрямь ничего не стоили: И Магниток с Запсибом не возвели, Днепрогэсов с Турксибами не построили, Не вздымали воздушные корабли?! То, что рядом, что с нами и что над нами, Все большое и малое в том пути, Разве создано было не их руками? Зажжено и согрето не их сердцами? Так куда же от этого нам уйти?! Пусть потом их и предали, и обмерили Те, кто правили судьбами их в Кремле. Но они-то ведь жили и свято верили В справедливость и правду на всей земле! И вернутся к вам гены их, не вернутся ли, Не глумитесь, не трогайте их сердца! Знайте: были солдаты у революции И чисты, и бесхитростны до конца! Так зачем опускаться нам и к чему Ниже самого глупого разумения? И отдать просто-напросто на съедение Все родное буквально же хоть кому. Тех, кто рвутся отчаянно за границу, Пусть обидно, но можно еще понять: Плюнуть здесь, чтобы там потом прислужиться. Ну а вам-то зачем над собой глумиться И свое же без жалости принижать? Все святое топча и швыряя в прах, Вы любою идейкой, как флагом, машете, Что ж вы пляшете, дьяволы, на костях, На отцовских костях ведь сегодня пляшете! Впрочем, стоп! Ни к чему этот стон сейчас! Только знайте, что все может повториться, И над вами сыны где-то в трудный час Тоже могут безжалостно поглумиться. И от вас научившись хватать права, Будут вас же о прошлое стукать лбами. Ведь Иваны не помнящие родства Никому ни на грош не нужны и сами! И не надо, не рвитесь с судами скорыми, ставя жертв и виновников в общий ряд. Это ж проще всего - все громить подряд, Объявив себя мудрыми прокурорами! Спорьте честно во имя идей святых, Но в истории бережно разберитесь И трагической доле отцов своих И суровой судьбе матерей своих С превеликим почтением поклонитесь! 16-18 ноября 1991 г. Переделкино ЧУДАЧКА Одни называют ее "чудачкой" И пальцем на лоб - за спиной, тайком. Другие - "принцессою" и "гордячкой". А третьи просто - "синим чулком". Птицы и те попарно летают, Душа стремится к душе живой. Ребята подруг из кино провожают, А эта одна убегает домой. Зимы и весны цепочкой пестрой Мчатся, бегут за звеном звено... Подруги, порой невзрачные просто, Смотришь, замуж вышли давно. Вокруг твердят ей: - Пора решаться, Мужчины не будут ведь ждать, учти! Недолго и в девах вот так остаться! Дело-то катится к тридцати... Неужто не нравился даже никто? - Посмотрит мечтательными глазами: - Нравиться - нравились. Ну и что? - И удивленно пожмет плечами. Какой же любви она ждет, какой? Ей хочется крикнуть: "Любви-звездопада! Красивой-красивой! Большой-большой! А если я в жизни не встречу такой, Тогда мне совсем никакой не надо!" 1964 г. КОГДА ПОРОЙ ВЛЮБЛЯЕТСЯ ПОЭТ... Когда порой влюбляется поэт, Он в рамки общих мерок не вмещается, Не потому, что он избранник, нет, А потому, что в золото и свет Душа его тогда переплавляется. Кто были те, кто волновал поэта? Как пролетали ночи их и дни? Не в этом суть, да и неважно это. Все дело в том, что вызвали они! Пускай горды, хитры или жеманны, - Он не был зря, сладчайший этот плен. Вот две души, две женщины, две Анны, Две красоты - Оленина и Керн. Одна строга и холодно-небрежна. Отказ в руке. И судьбы разошлись. Но он страдал, и строки родились: "Я вас любил безмолвно, безнадежно". Была другая легкой, как лоза, И жажда, и хмельное утоленье. Он счастлив был. И вспыхнула гроза Любви: "Я помню чудное мгновенье". Две Анны. Два отбушевавших лета. Что нам сейчас их святость иль грехи?! И все-таки спасибо им за это Святое вдохновение поэта, За пламя, воплощенное в стихи! На всей планете и во все века Поэты тосковали и любили. И сколько раз прекрасная рука И ветер счастья даже вполглотка Их к песенным вершинам возносили! А если песни были не о них, А о мечтах или родном приволье, То все равно в них каждый звук и стих Дышали этим счастьем или болью. Ведь если вдруг бесстрастна голова, Где взять поэту буревые силы? И как найти звенящие слова, Коль спит душа и сердце отлюбило?! И к черту разговоры про грехи. Тут речь о вспышках праздничного света. Да здравствуют влюбленные поэты! Да здравствуют прекрасные стихи! 1972 г. ПЕСНЯ-ТОСТ Парень живет на шестом этаже. Парень с работы вернулся уже, Курит и книгу листает. А на четвертом - девчонка живет, Моет окошко и песни поет, Все понежней выбирает. Но парень один - это парень, и все. Девчонка одна - девчонка, и все. Обычные, неокрыленные. А стоит им встретиться - счастье в глазах, А вместе они - это радость и страх, А вместе они - влюбленные! "Влюбленный" не слово - фанфарный сигнал, Весеннего счастья воззвание! Поднимем же в праздник свой первый бокал За это красивое звание! Месяцы пестрой цепочкой бегут, Птицы поют, и метели метут, А встречи все так же сердечны. Но, как ни высок душевный накал, Какие слова бы он ей ни шептал, Влюбленный - ведь это не вечно! Влюбленный - это влюбленный, и все. Подруга его - подруга, и все. Немало влюбленных в округе. Когда же влюбленные рядом всегда, Когда пополам и успех, и беда, То это уже супруги! "Супруги" - тут все: и влюбленности пыл, И зрелость, и радость познания. Мой тост - за супругов! За тех, кто вступил Навек в это славное звание! Время идет. И супруги, любя, Тихо живут в основном для себя. Но вроде не те уже взоры. Ведь жить для себя - это годы терять, Жить для себя - пустоцветами стать, Все чаще вступая в раздоры. Муж - это муж, и не больше того. Жена есть жена, и не больше того. Не больше того и не краше. Но вдруг с появленьем смешного птенца Они превращаются в мать и отца, В добрых родителей наших! И тост наш - за свет и тепло их сердец, С улыбкой и словом признанья. За звание "мать"! И за званье "отец"! Два самые высшие звания! 1960 г. ЛЮБИМ МЫ ДРУГ ДРУГА ИЛИ НЕТ? Любим мы друг друга или нет? Кажется: какие тут сомненья? Только вот зачем, ища решенья, Нам нырять то в полночь, то в рассвет? Знать бы нам важнейший постулат: Чувства, хоть плохие, хоть блестящие, Теплые иль яростно горящие, Все равно: их строят и творят. Чувства можно звездно окрылить, Если их хранить, а не тиранить. И, напротив: горько загубить, Если всеми способами ранить. Можно находить и открывать Все, буквально все, что нас сближает. И, напротив: коль не доверять, Можно, как болячки ковырять, Именно все то, что разделяет. То у нас улыбки, то терзания, То упреков леденящий душ, То слиянье губ, и рук, и душ, То вражда почти до обожания. То блаженство опьяняет нас, То сердца мы беспощадно гложем, Осыпая ревностями фраз, Но причем ни на день, ни на час Разлучиться все-таки не можем. Кто ж поможет разгадать секрет: Любим мы друг друга или нет? 5 июня 1998 г. Москва НЕ ПРИВЫКАЙТЕ НИКОГДА К ЛЮБВИ Не привыкайте никогда к любви! Не соглашайтесь, как бы ни устали, Чтоб замолчали ваши соловьи И чтоб цветы прекрасные увяли. И, главное, не верьте никогда, Что будто все приходит и уходит. Да, звезды меркнут, но одна звезда По имени Любовь всегда-всегда Обязана гореть на небосводе! Не привыкайте никогда к любви, Разменивая счастье на привычки, Словно костер на крохотные спички, Не мелочись, а яростно живи! Не привыкайте никогда к губам, Что будто бы вам издавна знакомы, Как не привыкнешь к солнцу и ветрам Иль ливню средь грохочущего грома! Да, в мелких чувствах можно вновь и вновь Встречать, терять и снова возвращаться, Но если вдруг вам выпала любовь, Привыкнуть к ней - как обесцветить кровь Иль до копейки разом проиграть! Не привыкайте к счастью никогда! Напротив, светлым озарясь гореньем, Смотрите на любовь свою всегда С живым и постоянным удивленьем. Алмаз не подчиняется годам И никогда не обратится в малость. Дивитесь же всегда тому, что вам Заслуженно иль нет - судить не нам, Но счастье в мире все-таки досталось! И, чтоб любви не таяла звезда, Исполнитесь возвышенным искусством: Не позволяйте выдыхаться чувствам, Не привыкайте к счастью никогда. 1994 г. ОНА УСНУЛА НА ПЛЕЧЕ МОЕМ Она уснула на плече моем И, чуть вздыхая, как ребенок, дышит, И, вешним заколдованная сном, Ни чувств, ни слов моих уже не слышит... И среди этой лунной тишины, Где свет и мрак друг в друге растворяются, Какие снятся ей сегодня сны? Чему она так славно улыбается? А кто сейчас приходит к ней во сне? Я знаю. Ибо я умен и зорок! Улыбки эти безусловно - мне, Ведь я любим и непременно дорог! Сквозь молодость и зрелость столько лет Идем мы рядом, устали не зная, Встречая бури радостей и бед И в трудный час друг друга выручая. Но мудрая и добрая луна Вдруг рассмеялась: "Чур, не обижаться! Ты прав, конечно, но она - жена, Пусть милая, а все-таки жена, А им мужья, как правило не снятся! На свете часто все наоборот: Ты - муж прекрасный! Глупо сомневаться! Но вот скажи мне: ты запретный плод? Нет, я серьезно: ты запретный плод? Ах, нет? Тогда не стоит волноваться! Муж существует в доме для того, Чтобы нести обязанность любую. Он нужен для того и для сего, Короче, абсолютно для всего, Но толко не для ласк и поцелуя... А если сам захочешь навещать Вдруг чьи-то сны под звездным небосводом, То должен тоже непременно стать, Хоть в прошлом, хоть теперь, но только стать Вот этим самым "запрещенным плодом". Она уснула на плече моем, Неслышно ночь под потолком сгущается... Любимая моя, согрета сном, Совсем по-детски тихо улыбается... Лезть к ближним в мысли люди не должны, И споры ничего не достигают. Ну что ж, пускай средь вешней тишины Ей сладко снятся лишь такие сны, Что дорогое что-то воскрешают... И если мне никак не суждено Быть тем, кто снится в дымке восхищений Иль в тайне острых головокружений, Я снов чужих не трону все равно! И я ревнивых игл не устрашусь, Ведь может статься, озарен судьбою, Я все равно когда-нибудь явлюсь, Вот именно, возьму да и приснюсь Душе, готовой восхищаться мною... Пусть сны любимой остро-хороши, Однако может все-таки случиться, Что ведь и я не олух из глуши И в песне чьей-то трепетной души Могу и я торжественно явиться! 1995 г. ГИБНУЩАЯ ДЕРЕВНЯ Умирают деревни, умирают деревни! Исчезают навеки, хоть верь, хоть не верь. Где отыщется слово суровей и гневней, Чтобы выразить боль этих жутких потерь?! Без печали и слез, будто так полагается, Составляется акт, что с таких-то вот пор Деревенька та "с данных учетных снимается" И ее больше нет. Вот и весь разговор. А ведь как здесь когда-то кипела жизнь! С гулом техники, свадьбами и крестинами. Воевали с врагами и вновь брались И трудиться, и свадьбы справлять с любимыми. И бурлила бы с шуткой и смехом жизнь, И пошла бы считать она вверх ступени, Если б в душу ей яростно не впились Все, кто жаждал свалить ее на колени! Почему покидают тебя сыновья? Отчего твои дочери уезжают? Потому что нищают твои края! И тебя в беззакониях попирают! Сколько сел на Руси, что от благ далеки, Нынче брошены подло на прозябанье?! Где живут, вымирая, одни старики, И стираются с карты былые названья. Сколько мест, где село уж давно не село, Где потухшую жизнь только пыль покрывает, Где репьем как быльем все до крыш поросло, И в глазницах окон только ветры гуляют... Впрочем, есть и деревни, где жизнь и труд, И в сердцах еще где-то надежда бьется. Только сел, где не сеют уж и не жнут, Не поют, не мечтают и не живут, С каждым годом все больше под нашим солнцем... Так на чем же, скажите, живет Россия? И какой поразил нас суровый гром?! Что ж мы делаем, граждане дорогие? И к чему же в конце-то концов придем?! Пусть не знаю я тонкостей сельской жизни, Пусть меня городская судьба вела, Только всех нас деревня произвела, Из которой все корни моей Отчизны! Это значит... а что это вправду значит? Значит, как там ни мучайся, ни крути, Но для нас нет важней на земле задачи, Чем деревню вернуть, возродить, спасти! А покуда в нелегкие наши дни За деревней - деревня: одна, другая, Обнищав, словно гасят и гасят огни, И пустеют, безропотно исчезая... 22 мая 1998 г. Москва "ПЕРЕОЦЕНКА" Разрушили великую страну, Ударив в спину и пронзая сердце. И коль спросить и пристальней вглядеться, На чьи же плечи возложить вину? А, впрочем, это долгий разговор. Вопрос другой, не менее суровый: Куда мы нынче устремляем взор И что хотим от этой жизни "новой"? Твердят нам: "Если прежней нет страны, То нет былых ни сложностей, ни бренностей. Сейчас иные мерки нам нужны. У нас теперь переоценка ценностей!" Переоценка, говорите вы? А кто для нас настроил эти стенки? Ведь от любых границ и до Москвы. Уж если брать не с глупой головы, Какие тут еще "переоценки"?! Как в прошлом каждый в государстве жил? Не все блестяще было, что ж, не скрою. Диктат над нами безусловно был, И "черный воронок" мелькал порою... Да, было управленье силовое. Теперь все это вовсе не секрет. Но было же, но было и другое, Чего сегодня и в помине нет! Пусть цифры строги и немного сухи, Но лезли круто диаграммы вверх. То строилась страна после разрухи! И за успехом вспыхивал успех! Росла в плечах плотина Днепростроя, Звенели сводки, как победный марш, Кружились в песнях имена героев, Турксиб летел в сиянии и зное, Рос Комсомольск, Магнитка, Уралмаш! Но вновь нам горло стиснула война. Опять разруха и опять работа! Но снова вспыхнул свет за поворотом: И вновь, как в сказке, выросла страна! Ну а теперь какими же мы стали? Ведь в прошлом, бурно двигаясь вперед, Мы из разрухи родину вздымали, А нынче просто все наоборот! А нынче, друг мой, сердцем посмотри: Страшась в бою открытых с нами схваток, Противники коварно, изнутри Вонзили нам ножи между лопаток. Сперва, собравшись на краю земли, К взрывчатке тайно приложили жало, А после: трах! И к черту разнесли, И родины былой - как не бывало! И все, что люди прежде воздвигали, И чем мы все гордились столько лет, Разрушили, снесли, позакрывали, Разграбили державу и... привет! И на глазах буквально у народа Все то, что создавалось на века, Плотины, шахты, фабрики, заводы, - Практически спустили с молотка! Возможно ль, впав в осатанелый раж, Буквально все и растащить, и слопать?! И можно ль честно деньги заработать, Чтобы купить аж целый Уралмаш?! А ведь купил! Нашелся скромный "гений". Раз деньги есть, то и нахальство есть! А Уралмаш - лишь часть его владений, А всех богатств, пожалуй, и не счесть! Когда же всем нам истина откроется, Что мы идем практически ко дну, Коль педагоги по помойкам роются, А те, с кем даже власть уже не борется, Спокойно грабят целую страну! "Переоценка", говорите вы? Вы к нищенству уже спустили планку. Историю России и Москвы, - Все вывернули нынче наизнанку! Мол, Русь тупа, культура нам лишь снится, Науки нет совсем, а потому Нам якобы уж нечем и гордиться, А чтобы хоть чего-нибудь добиться, Должны мы раболепно поклониться Любому заграничному дерьму! Жизнь рушится и к черту рассыпается. Ну вот и вся "переоценка ценностей"! И если молвить без вранья и лености, То чепуха же просто получается! И, может, лучше в самом же начале Признать провалом совершенный путь. И то, что мы недавно отрицали, Свергали и ругательски ругали, Вновь нынче с благодарностью вернуть?! 19 марта 1998 г. Москва ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ Однажды парком в предзакатный час Шла женщина неспешно по дороге. Красавица и в профиль, и в анфас, И в глубине зеленоватых глаз - Одна весна и никакой тревоги. Была она как ветер молода, И, видимо, наивна до предела, Иначе б непременно разглядела Три тени за кустами у пруда. Не всем, видать, предчувствие дано. Тем паче если не было примеров Чего-то злого. В парке не темно, И шла она уверенно в кино Без всяческих подруг и кавалеров. Но быть в кино ей, видно, не судьба: Внезапно с речью остроэкзотичной Шагнули к ней три здоровенных лба С нацеленностью явно эротичной. Один промолвил, сплюнув сигарету: "Она - моя! И споров никаких!" Другой: "Ну нет! Я сам сожру конфету!" А третий хмыкнул: "Мы красотку эту По-дружески разделим на троих!" Закат погас, и в парке стало хмуро. Вдали сверкнули россыпи огней... "Ну, хватит! Брось таращиться как дура! Ступай сюда в кусты!" И три фигуры, Дыша спиртным, придвинулись плотней. "Ребята, что вы?!"... Голос замирает, А трое смотрят хмуро как сычи. "Вы шутите? Ну что вас раздирает?!" - "Мы шутим? Да серьезней не бывает! Снимай же все, что надо, и молчи!" Один дохнул: "Заспоришь - придушу! Сейчас исполнишь все, что нам угодно! Чтоб выжить - покажи, на что способна!" Она вздохнула: "Ладно... Покажу!" Неторопливо сбросила жакетку И первому, уже без лишних фраз, Ребром ладони яростно и метко По горлу - словно сталью: раз! И раз! И вновь - удар! "Теперь души, скотина!" И тут буквально чудо наяву: Почти со шкаф величиной, мужчина Как сноп мгновенно рухнул на траву! Другой, взревев, рванулся к ней навстречу, Но тут - прием и новый взмах рукой! И вот уже второй за этот вечер Как бык уткнулся в землю головой... А третий, зло зубами скрежеща И целясь впиться в горло пятернею, Вдруг резко вырвал нож из-под плаща И прыгнул кошкой с бранью беспощадною. Она же резко вымолвила: "Врешь!" И, сжавшись, распрямилась как пружина. И вот, роняя зазвеневший нож, На землю третий грохнулся детина. И тут, покуда, ползая ужом, Они стонали, мучаясь от боли, Она, как вспышка воплощенной воли, Шагнула к ним с подобранным ножом. "Ну что, мерзавцы? Отвечайте, что?! Насильничать решили? Дескать, сила? Скажите же спасибо мне за то, Что я вам жизни нынче сохранила! Сейчас я вновь в кинотеатр иду, А ровно через два часа - обратно. Однако же прошу иметь в виду: Чтоб даже духу вашего в саду Здесь просто близко не было. Понятно?! А притаитесь где-то за кустом, Тогда, клянусь, что я на этом месте Лишу вас вашей жеребячьей чести Вот этим самым вашим же ножом! А если ж вдруг найдете пистолет, Намного хлеще сыщете ответ: Ведь я кладу почти что пулю в пулю И рисковать вам даже смысла нет!" Чуть улыбнувшись, строго посмотрела, Губной помадой освежила рот, Неторопливо кофточку надела И легким шагом двинулась вперед. Шла женщина спокойно и упрямо, И строгий свет горел в ее глазах, А сзади три насильника и хама, Рыча от боли, корчились в кустах... О, люди! В жизни трудно все предвидеть! И все-таки не грех предупредить Мужчин, способных женщину обидеть И даже силу где-то применить: Чтить женщину есть множество причин: Когда умом, да и силенкой тоже Она сегодня часто стоить может И двух, и трех, и пятерых мужчин! 8 марта 1995 г. СЕРДЦА МОИХ ДРУЗЕЙ Виктору Чибисову, Александру Горячевскому, Борису сергееву, Юрию Коровенко Пришли друзья. Опять друзья пришли! Ну как же это славно получается: Вот в жизни что-то горькое случается, И вдруг - они! Ну как из-под земли! Четыре честно-искренние взора, Четыре сердца, полные огня. Четыре благородных мушкетера, Четыре веры в дружбу и в меня! Меня обидел горько человек, В которого я верил бесконечно. Но там, где дружба вспыхнула сердечно, Любые беды - это не навек! И вот стоят четыре генерала, Готовые и в воду, и в огонь! Попробуй подлость подкрадись и тронь, И гнев в четыре вскинется кинжала. Их жизнь суровей всякой строгой повести. Любая низость - прячься и беги! Перед тобой четыре друга совести И всякой лжи четырежды враги! Пусть сыплет зло без счета горсти соли, Но если рядом четверо друзей И если вместе тут четыре воли, То, значит, сердце вчетверо сильней! И не свалюсь я под любою ношею, Когда на всех и радость, и беда. Спасибо вам за все, мои хорошие! И дай же бог вам счастья навсегда! 7 апреля 1997 Переделкино РОЗА ДРУГА Отважному защитнику Брестской крепости и Герою Труда Самвелу Матевосяну За каждый букет и за каждый цветок Я людям признателен чуть не до гроба. Люблю я цветы! Но средь них особо Я эту вот розу в душе сберег. Громадная, гордая, густо-красная, Благоухая, как целый сад, Стоит она, кутаясь в свой наряд, Как-то по-царственному прекрасная. Ее вот такою взрастить сумел, Вспоив голубою водой Севана, Солнцем и песнями Еревана, Мой жизнерадостный друг Самвел. Девятого мая, в наш день солдатский, Спиной еще слыша гудящий ИЛ, Примчался он, обнял меня по-братски И это вот чудо свое вручил. Сказал: - Мы немало дорог протопали, За мир, что дороже нам всех наград, Прими же цветок как солдат Севастополя В подарок от брестских друзей-солдат. Прими, дорогой мой, и как поэт Этот вот маленький символ жизни, И в память о тех, кого с нами нет, Чьей кровью окрашен был тот рассвет - Первый военный рассвет Отчизны. - Стою я и словно бы онемел... Сердце вдруг сладкой тоскою сжало. Ну, что мне сказать тебе, друг Самвел?! Ты так мою душу сейчас согрел, Любого "спасибо" здесь будет мало! Ты прав: мы немало прошли с тобой, И все же начало дороги славы - У Бреста. Под той крепостной стеной, Где принял с друзьями ты первый бой, И люди об этом забыть не вправе! Чтоб миру вернуть и тепло, и смех, Вы первыми встали, голов не пряча, А первым всегда тяжелее всех Во всякой беде, а в войне - тем паче! Мелькают рассветы минувших лет, Словно костры у крутых обочин. Но нам ли с печалью смотреть им вслед?! Ведь жаль только даром прошедших лет, А если с толком - тогда не очень! Вечер спускается над Москвой, Мягко долив позолоты в краски, Весь будто алый и голубой, Праздничный, тихий и очень майский. Но вот в эту вешнюю благодать Салют громыхнул и цветисто лопнул, Как будто на звездный приказ прихлопнул Гигантски-огненную печать. То гром, то минутная тишина, И вновь, рассыпая огни и стрелы, Падает радостная волна, Но ярче всех в синем стекле окна - Пламенно-алый цветок Самвела! Как маленький факел горя в ночи, Он словно растет, обдавая жаром. И вот уже видно, как там, в пожарах, С грохотом падают кирпичи, Как в зареве вздыбленном, словно конь, Будто играя со смертью в жмурки, Отважные, крохотные фигурки, Перебегая, ведут огонь. И то, как над грудой камней и тел, Поднявшись навстречу свинцу и мраку, Всех, кто еще уцелеть сумел, Бесстрашный и дерзкий комсорг Самвел Ведет в отчаянную атаку. Но, смолкнув, погасла цветная вьюга, И скрылось видение за окном. И только горит на столе моем Пунцовая роза - подарок друга. Горит, на взволнованный лад настроив, Все мелкое прочь из души гоня, Как отблеск торжественного огня, Навечно зажженного в честь героев! 1973 г. Я ПРАВДУ СОБИРАЮ ПО ЧАСТИЦАМ Я правду собираю по частицам, Как каменщик, что строит этажи. Ищу ее, крупицу за крупицей, В густых завалах хитрости и лжи. Есть люди, что картины собирают, Другие - книги ищут и хранят; Те марки или пленки покупают, А эти все, буквально все подряд. А я, точа, как говорится, перья И веря, что лишь истина права, Всю жизнь ищу сердечное доверье И честные, правдивые слова. Все сущее, как трепетную повесть, Я мерю меркой выстраданных дней. А эту мерку называют Совесть, И все живое сходится на ней! Возможно, рок подобное творит, Но если Совесть в ком-нибудь созреет И он отважно правду говорит, То в нем вдруг словно лампочка горит И весь он даже внешне хорошеет! И наших чувств недолговечен век. Все, говорят, на свете быстротечно, Но счастье может длиться целый век, Когда с тобою рядом человек, Которому ты веришь бесконечно. И как мне горько, если мой знакомый Иль где-то, может статься, даже друг Начнет о чем-то говорить и вдруг Солжет спокойно и почти весомо. А я от лжи мучительно страдаю, Но вот стесняюсь обличить его. И так бывает стыдно за него И за себя, что это позволяю... А собеседник, видя, что идет Любая ложь, коль я не возражаю, Порой еще напористее врет, И спорить бесполезно. Понимаю. Но как же остро хочется порою, Устав от лжи бесчувственно-пустой, Пробыть хоть час с открытою душой, Где, словно луч с хрустальною водою, Сверкает правда рыбкой золотой! 11 февраля 1996 г. Красновидово МОЯ ЛЮБОВЬ Ну каким ты владеешь секретом? Чем взяла меня и когда? Но с тобой я всегда, всегда: Днем и ночью, зимой и летом! Площадями ль иду большими Иль за шумным сижу столом, Стоит мне шепнуть твое имя - И уже мы с тобой вдвоем. Когда радуюсь или грущу я И когда обиды терплю, И в веселье тебя люблю я, И в несчастье тебя люблю. Даже если крепчайше сплю, Все равно я тебя люблю! Говорят, что дней круговерть Настоящих чувств не тревожит. Говорят, будто только смерть Навсегда погасить их может. Я не знаю последнего дня, Но без громких скажу речей: Смерть, конечно, сильней меня, Но любви моей не сильней. И когда мой звонок пробьет И окончу я путь земной, Знай: любовь моя не уйдет, А останется тут, с тобой. Подойдет без жалоб и слез И незримо для глаз чужих, Словно верный и добрый пес, На колени положит нос И свернется у ног твоих. 1965 г. ДОБРОТА Если друг твой в словесном споре Мог обиду тебе нанести, Это горько, но это не горе, Ты потом ему все же прости. В жизни всякое может случиться, И, коль дружба у вас крепка, Из-за глупого пустяка Ты не дай ей зазря разбиться. Если ты с любимою в ссоре, А тоска по ней горяча, Это тоже еще не горе, Не спеши, не руби с плеча. Пусть не ты явился причиной Той размолвки и резких слов. Встань над ссорою, будь мужчиной! Это все же твоя любовь. В жизни всякое может случиться, И коль ваша любовь крепка, Из-за глупого пустяка Ты не должен ей дать разбиться. И, чтоб после себя не корить В том, что сделал кому-то больно, Лучше добрым на свете быть, Злого в мире и так довольно. Но в одном лишь не отступай: На разрыв иди, на разлуку, Только подлости не прощай И предательства не прощай Никому: ни любимой, ни другу! 1970 г. ЗВЕЗДНЫЙ БАРС Трепетным песенно-звонким утром Птиц заглушает то рык, то вой. Это меж Гангом и Брахмапутрой В джунглях кипит беспощадный бой. Нет, тут не даром нарушен мир! Взгляды и зубы здесь злее бритвы. Нынче схватились в смертельной битве Барс чернозвездный и хитрый тигр. Разный барсы бывают в джунглях. Но каждый запомнил тут как наказ: Что легче горячие слопать угли, Чем этого барса задеть хоть раз. О, как он красив в золотистой шкуре, Черные звезды по всей спине! Он добр. И от чьей-то кусачей дури На шалость вовек не ответит бурей, Не тронет ни в гневе, ни в злой грызне. Однако не дай бог его обидеть Хоть пулей, хоть раною от зубов! Ответа тут просто нельзя предвидеть, Он будет яростен, и суров. Он в битве бесстрашен. Но разве странно, Что, раненный, если минует смерть, Он будет все помнить, и все терпеть, И втайне зализывать молча раны. Он будет отныне как сгусток мести, Стальною пружиной в лесной глуши. В чем дело? Возможно, здесь слиты вместе И гнев, и особое чувство чести, И гордое пламя его души?! Кто б ни был тот враг: человек или зверь - Два грозных огня его не забудут И всюду искать непременно будут Ценою буквально любых потерь! И враг, будь сильней он хоть в сотню раз, Ему все равно не уйти от мести! От острых клыков оскорбленной чести, От гнева в прищуре зеленых глаз! И кто б ни свалил его в черном зле, Он будет, сжав когти и все терпенье, Искать оскорбителя и во мгле, И днем, и в предгорьях, и на земле, Пока, наконец, не свершит отмщенья! Поэтому все, кто хитры и мудры: Ни люди, ни хищники никогда Повсюду от Ганга до Брахмапутры Не смеют ему причинить вреда! А если безумец решит сразиться, Тогда будет только один ответ: Тому, кто напал, все равно не скрыться! Держись, оскорбитель! Дрожи, убийца, Барс чернозвездный шагнул на след! 1995 г. Красновидово СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ Хозяин погладил рукою Лохматую рыжую спину: - Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, Но все же тебя я покину. - Швырнул под скамейку ошейник И скрылся под гулким навесом, Где пестрый людской муравейник Вливался в вагоны экспресса. Собака не взвыла ни разу, И лишь за знакомой спиною Следили два карие глаза С почти человечьей тоскою. Старик у вокзального входа Сказал: - Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы... А то ведь простая дворняга! Огонь над трубой заметался, Взревел паровоз что есть мочи, На месте, как бык, потоптался И ринулся в непогодь ночи. В вагонах, забыв передряги, Курили, смеялись, дремали... Тут, видно, о рыжей дворняге Не думали, не вспоминали. Не ведал хозяин, что где-то По шпалам, из сил выбиваясь, За красным мелькающим светом Собака бежит задыхаясь! Споткнувшись, кидается снова, В кровь лапы о камни разбиты, Что выпрыгнуть сердце готово Наружу из пасти раскрытой! Не ведал хозяин, что силы Вдруг разом оставили тело И, стукнувшись лбом о перила, Собака под мост полетела... Труп волны снесли под коряги... Старик! Ты не знаешь природы: Ведь может быть тело дворняги, А сердце - чистейшей породы! 1948 г. ДЕВУШКА И ЛЕСОВИК (Сказка-шутка) На старой осине в глуши лесной Жил леший, глазастый и волосатый. Для лешего был он еще молодой - Лет триста, не больше. Совсем незлой, Задумчивый, тихий и неженатый. Однажды у Черных болот, в лощине, Увидел он девушку над ручьем - Красивую, с полной грибной корзиной И в ярком платьице городском. Видать, заблудилась. Стоит и плачет. И леший вдруг словно затосковал... Ну как ее выручить? Вот задача! Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась, Склонился пред девушкой и сказал: - Не плачь! Ты меня красотой смутила. Ты - радость! И я тебе помогу! - Девушка вздрогнула, отскочила, Но вслушалась в речи и вдруг решила: "Ладно. Успею еще! Убегу!" А тот протянул ей в косматых лапах Букет из фиалок и хризантем. И так был прекрасен их свежий запах, Что страх у девчонки пропал совсем... Свиданья у девушки в жизни были. Но если по-честному говорить, То, в общем, ей редко цветы дарили И радостей мало преподносили, Больше надеялись получить. А леший промолвил: - Таких обаятельных Глаз я нигде еще не встречал! - И дальше, смутив уже окончательно, Тихо ей руку поцеловал. Из мха и соломки он сплел ей шляпу. Был ласков, приветливо улыбался. И хоть и не руки имел, а лапы, Но даже "облапить" и не пытался. Донес ей грибы, через лес провожая, В трудных местах впереди идя, Каждую веточку отгибая, Каждую ямочку обходя. Прощаясь у вырубки обгоревшей, Он грустно потупился, пряча вздох. А та вдруг подумала: "Леший, леший, А вроде, пожалуй, не так и плох!" И, пряча смущенье в букет, красавица Вдруг тихо промолвила на ходу: - Мне лес этот, знаете, очень нравится, Наверно, я завтра опять приду! - Мужчины, встревожьтесь! Ну кто ж не знает, Что женщина, с нежной своей душой, Сто тысяч грехов нам простит порой, Простит, может, даже ночной разбой! Но вот невнимания не прощает... Вернемся же к рыцарству в добрый час И к ласке, которую мы забыли, Чтоб милые наши порой от нас Не начали бегать к нечистой силе! 1973 г. ДВА СЛОВА О ЛЮБВИ Ну зачем, ну зачем нам с тобою ссориться? Ведь от споров, амбиций и глупых ссор Ничего-то хорошего не построится, А останется только словесный сор. Ну пускай бы мы глупыми оба были, Так ведь признаков тупости вроде нет, Или, скажем, друг друга б мы не любили, Так ведь любим, и, кстати, уж сколько лет! Да, всем хочется быть на земле любимыми. Но большое ведь следует сберегать. Я уверен: чтоб быть до конца счастливыми, Надо быть терпеливыми и терпимыми, Не стремясь ни скомандовать, ни подмять. Кто сказал, что любовь - только свет и краски, Счастье встреч и большие, как мир, слова, Что любовь - только нежно-хмельные ласки, От которых, как в праздник, звенит голова?! Да, все верно. Но в самом большом деянии Важен труд и упорство. И я не шучу. В чувствах тоже есть умное созидание, Где возводится замок кирпич к кирпичу. И чем глупо острить или спорить грозно, Лучше строить прекрасное непрестанно. Потому что любить никогда не рано И тем паче нигде никогда не поздно! 1 июня 1990 г. НЕ УХОДИ ИЗ СНА МОЕГО Не уходи из сна моего! Сейчас ты так хорошо улыбаешься, Как будто бы мне подарить стараешься Кусочек солнышка самого. Не уходи из сна моего! Не уходи из сна моего! Ведь руки, что так нежно обняли, Как будто бы радугу в небо подняли, И лучше их нет уже ничего. Не уходи из сна моего! В былом у нас - вечные расстояния, За встречами - новых разлук терзания, Сплошной необжитости торжество. Не уходи из сна моего! Не уходи из сна моего! Теперь, когда ты наконец-то рядом, Улыбкой и сердцем, теплом и взглядом, Мне мало, мне мало уже всего! Не уходи из сна моего! Не уходи из сна моего. И пусть все упущенные удачи Вернуться к нам снова, смеясь и плача, Ведь это сегодня важней всего. Не уходи из сна моего! Не уходи из сна моего! Во всех сновиденьях ко мне являйся! И днем, даже в шутку, не расставайся И лучше не сделаешь ничего. Не уходи из сна моего! 1994 г. РАЗДУМЬЕ НАД КЛАССИКОЙ Возможно, я что-то не так скажу, И пусть будут спорными строки эти, Но так уж я, видно, живу на свете, Что против души своей не грешу. В дружбу я верил с мальчишьих лет, Но только в действительно настоящую, До самого неба костром летящую, Такую, какой и прекрасней нет! Но разве же есть на земле костер Жарче того, что зажгли когда-то Два сердца с высот Воробьевых гор, На веки веков горячо и свято?! О, как я о дружбе такой мечтал И как был канонами околдован, Пока не осмыслил, пока не познал И в чем-то вдруг не был разочарован. Пусть каждый ярчайшею жизнью жил, Но в этом союзе, клянусь хоть небом, Что только один из двоих дружил, Другой же тем другом высоким не был! Да, не был. Пусть сложен житейский круг, Но я допускаю, хотя и туго, Что к другу приехавший в гости друг Мог даже влюбиться в супругу друга. Влюбиться, но смуты своей сердечной Даже и взглядом не показать, Тем паче, что друг его, что скрывать, Любил свою милую бесконечно. Сердце... Но можно ль тут приказать? Не знаю. Но если и вспыхнут страсти, Пусть трудно чувствами управлять, Но что допустить и как поступать, Вот это все-таки в нашей власти! Я гению чту за могучий ум, За "колокол", бивший в сердца набатом, И все же могу я под грузом дум Считать, что не все тут, быть может, свято. И надо ли, правды не уроня, Внушать мне, как высшую из примеров, Дружбу, в которую у меня Нету великой и светлой веры. Ведь дружба - есть чувство, как жизнь, святое, Так как же уверовать и понять, Что можно дружить и навек отнять У друга самое дорогое?! А вера моя до могилы в том, Что подлинный друг, ну, а как иначе, Лишь тот, кому твердо доверишь дом, Деньги, жену и себя в придачу! Стараясь все мудрое познавать, Держусь я всю жизнь непреклонных взглядов, Что классику следует уважать Осмысливать, трепетно изучать, Но падать вот ниц перед ней не надо. А тех, кто сочтет это слишком смелым Иль попросту дерзким, хочу спросить: Желали б вы в жизни вот так дружить? Молчите? Вот в этом-то все и дело... 1978 г. СЛОВО И ДЕЛО Его убийца хладнокровно Навел удар. Спасенья нет. Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет... ...Но есть и божий суд, наперсники разврата... М.Ю. Лермонтов Я тысячи раз те слова читал, В отчаяньи гневной кипя душою. И автор их сердце мое сжигал Каждою яростною строкою. Да, были соратники, были друзья, Страдали, гневались, возмущались, И все-таки, все-таки, думал я: Ну почему, всей душой горя, На большее все же они не решались? Пассивно гневались на злодея Апухтин, Вяземский и Белинский, А рядом Языков и Баратынский Печалились, шагу шагнуть не смея. О нет, я, конечно, не осуждаю, И вправе ль мы классиков осуждать?! Я просто взволнованно размышляю, Чтоб как-то осмыслить все и понять. И вот, сквозь столетий седую тьму Я жажду постичь их терпенья меру И главное, главное: почему Решенье не врезалось никому - Сурово швырнуть подлеца к барьеру?! И, кинув все бренное на весы, От мести святой замирая сладко, В надменно закрученные усы Со злою усмешкой швырнуть перчатку! И позже, и позже, вдали от Невы, Опять не нашлось смельчака ни единого, И пули в тупую башку Мартынова Никто ведь потом не всадил, увы! Конечно, поэт не воскрес бы вновь, И все-таки сердце б не так сжималоь, И вышло бы, может быть, кровь за кровь, И наше возмездие состоялось! Свершайся, свершайся же, суд над злом! Да так, чтоб подлец побелел от дрожи! Суд божий прекрасен, но он - потом. И все же людской, человечий гром При жизни пускай существует тоже! 1990 г. ВЕРЮ ГЕНИЮ САМОМУ Когда говорят о талантах и гениях, Как будто подглядывая в окно, Мне хочется к черту смести все прения Со всякими сплетнями заодно! Как просто решают порой и рубят, Строча о мятущемся их житье, Без тени сомнений вершат и судят, И до чего же при этом любят Разбойно копаться в чужом белье. И я, сквозь бумажную кутерьму, Собственным сердцем их жизни мерю. И часто не только трактатам верю, Как мыслям и гению самому. Ведь сколько же, сколько на свете было О Пушкине умных и глупых книг! Беда или радость его вскормила? Любила жена его - не любила В миг свадьбы и в тот беспощадный миг? Что спорить, судили ее на славу Не год, а десятки, десятки лет. Но кто, почему, по какому праву Позволил каменья кидать ей вслед?! Кидать, если сам он, с его душой, Умом и ревниво кипящей кровью, Дышал к ней всегда лишь одной любовью, Верой и вечною добротой! И кто ж это смел подымать вопрос, Жила ли душа ее страстью тайной, Когда он ей даже в свой час прощальный Слова благодарности произнес?! Когда говорят о таланте иль гении, Как будто подглядывая в окно, Мне хочется к черту смести все прения Со всякими сплетнями заодно! И вижу я, словно бы на картине, Две доли, два взгляда живых-живых: Вот они, чтимые всюду ныне - Две статные женщины, две графини, Две Софьи Андревны Толстых. Адрес один: девятнадцатый век. И никаких хитроумных мозаик. Мужья их Толстые: поэт и прозаик, Большой человек и большой человек. Стужу иль солнце несет жена? Вот Софья Толстая и Софья Толстая. И чем бы их жизнь ни была славна, Но только мне вечно чужда одна И так же навечно близка другая. И пусть хоть к иконе причислят лик, Не верю ни в искренность и ни в счастье, Если бежал величайший старик Из дома во тьму, под совиный крик, В телеге, сквозь пляшущее ненастье. Твердить о любви и искать с ним ссоры, И, судя по всем его дневникам, Тайно подслушивать разговоры, Обшаривать ящики по ночам... Не верю в высокий ее удел, Если, навеки глаза смежая, Со всеми прощаясь и всех прощая, Ее он увидеть не захотел! Другая судьба: богатырь, поэт, Готовый шутить хоть у черта в пасти, Гусар и красавец, что с юных лет Отчаянно верил в жар-птицу счастья. И встретил ее синекрылой ночью, Готовый к упорству любой борьбы. "Средь шумного бала, случайно..." А впрочем, Уж не был ли час тот перстом судьбы? А дальше бураны с лихой бедою, Походы да черный тифозный бред. А женщина, с верной своей душою, Шла рядом, став близкою вдвое, втрое, С любовью, которой предела нет. Вдвоем до конца, без единой ссоры, Вся жизнь - как звезды золотой накал, До горькой минуты, приход которой, Счастливец, он, спящий, и не узнал... Да, если твердят о таланте иль гении, Как будто подглядывая в окно, Мне хочется к черту смести все прения Со всякими сплетнями заодно! Как жил он? Что думал? И чем дышал? Ответит лишь дело его живое Да пламя души. Ведь своей душою Художник творения создавал! 1975 г. ЛУННЫЙ ВЕЧЕР Закат хрустально-алый мост Над речкой воздвигает, И вверх в сопровожденье звезд Луна, поднявшись в полный рост, Торжественно шагает. Ей все принадлежат сердца И замки на планете, А у тебя же ни дворца, И, кроме одного певца, Нет никого на свете. Но это, право, не беда, Взвей гордость, словно стяг. Один, он тоже иногда Уж не такой пустяк! Готов я верить и любить, О бедах не трубя. Одно не знаю: как мне быть? Какую песню сочинить, Достойную тебя? Твои слова, улыбки, взгляд Я в сердце собирал, И, встреться мы лет сто назад, Я так бы написал: Всегда поэзии полна, То холодна, то страстна, Ты - как полночная луна Таинственно-прекрасна! А впрочем, и средь наших дней Горит живая сила: И горделиво-светлой ей Ты, с строгой скромностью своей, Навряд ли б уступила. Ведь гордо-чистая луна Средь всех других планет Одной лишь стороной видна, Другой как словно нет. А та, другая, для кого, Где все темно и строго? Для неба или для того, Кто всех дороже. Для него - Сверхдруга или Бога! Луна одна и ты - одна. И знаю я: твой взгляд, Твоя дневная сторона И звездно-тайная страна Лишь мне принадлежат! И так как в верности своей Ты, как луна, тверда, Живи ж средь песен и людей И ныне, и всегда! А если вечность обойдет Капризно стороною И бабка старая придет С железною клюкою, Ну что ж, не нам белеть, как снег! Мир вечен - как замечено, Как горы, как движенье рек. В моих стихах тебе навек Бессмертье обеспечено! 1992 г. ЛЕДЯНАЯ БАЛЛАДА Льды все туже сжимает круг, Весь экипаж по тревоге собран. Словно от чьих-то гигантских рук, Трещат парохода седые ребра. Воет пурга среди колких льдов, Злая насмешка слышится в голосе: - Ну что, капитан Георгий Седов, Кончил отныне мечтать о полюсе? Зря она, старая, глотку рвет, Неужто и вправду ей непонятно, Что раньше растает полярный лед, Чем лейтенант повернет обратно! Команда - к Таймыру, назад, гуськом! А он оставит лишь компас, карты, Двух добровольцев, веревку, нарты И к полюсу дальше пойдет пешком! Фрам - капитанский косматый пес, Идти с командой назад не согласен. Где быть ему? Это смешной вопрос! Он даже с презреньем наморщил нос, Ему-то вопрос абсолютно ясен! Встал впереди на привычном месте И на хозяина так взглянул, Что тот лишь с улыбкой рукой махнул: - Ладно, чего уж... Вместе так вместе! Одежда твердеет, как жесть под ветром, А мгла не шутит, а холод жжет, И надо не девять взять километров, Не девяносто, а - девятьсот! Но если на трудной стоишь дороге И светит мечта тебе, как звезда, То ты ни трусости, ни тревоги Не выберешь в спутники никогда! Вперед, вперед, по торосистым льдам! От стужи хрипит глуховатый голос. Седов еще шутит: - Ну что, брат Фрам, Отыщешь по нюху Северный полюс? Черную шерсть опушил мороз, Но Фрам ничего - моряк не скулящий. И пусть он всего лишь навсего пес - Он путешественник настоящий! Снова медведем ревет пурга, Пища - худое подобье рыбы. Седов бы любого сломил врага: И холод, и голод. Но вот цинга... И ноги, распухшие, точно глыбы... Матрос расстроенно-озабочен, Сказал: - Не стряслось бы какой беды. Путь еще дальний, а вы не очень... А полюс... Да бог с ним! Ведь там, между прочим, Все то же: ни крыши и ни еды... Добрый, но, право, смешной народ! Неужто и вправду им непонятно, Что раньше растает полярный лед, Чем капитан повернет обратно! И, лежа на нартах, он все в метель, Сверяясь с картой, смотрел упрямо, Смотрел и щурился, как в прицел, Как будто бы видел во мраке цель, Там, впереди, меж ушами Фрама. Солнце все ниже... Мигнуло - и прочь... Пожалуй, шансов уже никаких. Над головой - полярная ночь, И в сутки - по рыбине на двоих... Полюс по-прежнему впереди. Седов приподнялся над изголовьем: - Кажется, баста! Конец пути... Эх, я бы добрался, сумел дойти, Когда б на недельку еще здоровья... Месяц желтым горел огнем, Будто маяк во мгле океана. Боцман лоб осенил крестом: - Ну вот и нет у нас капитана! Последний и вечный его покой: Холм изо льда под салют прощальный, При свете месяца как хрустальный, Зеленоватый и голубой... Молча в обратный путь собрались. Горько, да надо спешить, однако. Боцман, льдинку смахнув с ресниц, Сказал чуть слышно: - Пошли, собака! Их дома дела и семейства ждут, У Фрама же нет ничего дороже, Чем друг, что навеки остался тут, И люди напрасно его зовут: Фрам уйти от него не может! Снова кричат ему, странный народ, Неужто и вправду им непонятно, Что раньше растает полярный лед, Чем Фрам хоть на шаг повернет обратно! Взобрался на холм, заскользив отчаянно, Улегся и замер там недвижим, Как будто бы телом хотел своим Еще отогреть своего хозяина. Шаги умолкли, и лишь мороз Да ветер, в смятенье притихший рядом, Видели, как костенеющий пес Свою последнюю службу нес, Уставясь в сумрак стеклянным взглядом. Льдина кружится, кружат года, Кружатся звезды над облаками... И внукам бессоннейшими ночами, Быть может, увидится иногда, Как медленно к солнцу плывут из мрака Герой, чье имя хранит народ, И Фрам - замечательная собака, Как черный памятник вросшая в лед! 1969 г. НОЧНАЯ ПЕСНЯ Фиолетовый вечер забрался в сад, Рассыпая пушинками сновиденья. А деревья все шепчутся и не спят, А деревья любуются на закат, И кивают, и щурятся с наслажденьем. - Спать пора, - прошептал, улыбаясь, вечер, Он приятелю синим платком махнул, И тогда, по-разбойничьи свистнув, ветер Подлетел и багровый закат задул. Покружил и умчал по дороге прочь. Сразу стало темно и пустынно даже. Это в черных одеждах шагнула ночь И развесила мрак, как густую пряжу. И от этой сгустившейся темноты, Что застыла недвижно, как в карауле, Все деревья, все травы и все цветы Тихо-тихо ресницы свои сомкнули. А чтоб спать им светло и спокойно было И никто не нарушил бы тишину, Ночь бесшумно созвездья вверху включила И большую оранжевую луну. Всюду блики: по саду и у крылечка, Будто кто-то швырнул миллион монет. За оврагом, притихшая сонно речка, Словно мокрый асфальт, отражает свет, У рябины во мраке дрожат рубины Темно-красным огнем. А внизу под ней Сруб колодца, как горло бутылки винной, Что закопана в землю до вешних дней. В вышину, точно в вечность, раскрыты двери. Над кустами качается лунный дым, И трава, будто мех дорогого зверя, Отливает то синим, то золотым... Красота - все загадочней, ярче, шире, Словно всюду от счастья висят ключи. Тонко звезды позванивают в эфире... И затмить красоту эту может в мире Лишь любовь, что шагнет вдруг к тебе в ночи! 1976 г. БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ I Метель ревет, как седой исполин, Вторые сутки не утихая, Ревет как пятьсот самолетных турбин, И нет ей, проклятой, конца и края! Пляшет огромным белым костром, Глушит моторы и гасит фары. В замяти снежной аэродром, Служебные здания и ангары. В прокуренной комнате тусклый свет, Вторые сутки не спит радист, Он ловит, он слушает треск и свист, Все ждут напряженно: жив или нет? Радист кивает: - Пока еще да, Но боль ему не дает распрямиться. А он еще шутит: мол, вот беда - Левая плоскость моя никуда! Скорее всего, перелом ключицы... Где-то буран, ни огня, ни звезды Над местом аварии самолета. Лишь снег заметает обломков следы Да замерзающего пилота. Ищут тракторы день и ночь, Да только впустую. До слез обидно. Разве найти тут, разве помочь - Руки в полуметре от фар не видно? А он понимает, а он и не ждет, Лежа в ложбинке, что станет гробом. Трактор если даже придет, То все равно в двух шагах пройдет И не заметит его под сугробом. Сейчас любая зазря операция. И все-таки жизнь покуда слышна. Слышна, ведь его портативная рация Чудом каким-то, но спасена. Встать бы, но боль обжигает бок, Теплой крови полон сапог, Она, остывая, смерзается в лед, Снег набивается в нос и рот. Что перебито? Понять нельзя, Но только не двинуться, не шагнуть! Вот и окончен, видать, твой путь! А где-то сынишка, жена, друзья... Где-то комната, свет, тепло... Не надо об этом! В глазах темнеет... Снегом, наверно, на метр замело. Тело сонливо деревенеет... А в шлемофоне звучат слова: - Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! - Тупо кружится голова... - Алло! Мужайся! Тебя разыщут!.. - Мужайся? Да что он, пацан или трус?! В каких ведь бывал переделках грозных. - Спасибо... Вас понял... Пока держусь! - А про себя добавляет: "Боюсь, Что будет все, кажется, слишком поздно..." Совсем чугунная голова. Кончаются в рации батареи. Их хватит еще на час или два. Как бревна руки... спина немеет... - Алло!- это, кажется, генерал. - Держитесь, родной, вас найдут, откопают...- Странно: слова звенят, как кристалл, Бьются, стучат, как в броню металл, А в мозг остывший почти не влетают... Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле, Как мало, наверное, необходимо: Замерзнув вконец, оказаться в тепле, Где доброе слово да чай на столе, Спирта глоток да затяжка дыма... Опять в шлемофоне шуршит тишина. Потом сквозь метельное завыванье: - Алло! Здесь в рубке твоя жена! Сейчас ты услышишь ее. Вниманье! - С минуту гуденье тугой волны, Какие-то шорохи, трески, писки, И вдруг далекий голос жены, До боли знакомый, до жути близкий! - Не знаю, что делать и что сказать. Милый, ты сам ведь отлично знаешь, Что, если даже совсем замерзаешь, Надо выдержать, устоять! - Хорошая, светлая, дорогая! Ну как объяснить ей в конце концов, Что он не нарочно же здесь погибает, Что боль даже слабо вздохнуть мешает И правде надо смотреть в лицо. - Послушай! Синоптики дали ответ: Буран окончится через сутки. Продержишься? Да? - К сожалению, нет... - Как нет? Да ты не в своем рассудке! - Увы, все глуше звучат слова. Развязка, вот она - как ни тяжко. Живет еще только одна голова, А тело - остывшая деревяшка. А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?! Держись! Часов через пять рассвет. Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?! Ну есть ли хоть шанс? - К сожалению, нет... - Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет. Как трудно последний привет послать! И вдруг: - Раз так, я должна сказать! - Голос резкий, нельзя узнать. Странно. Что это может значить? - Поверь, мне горько тебе говорить. Еще вчера я б от страха скрыла. Но раз ты сказал, что тебе не дожить, То лучше, чтоб после себя не корить, Сказать тебе коротко все, что было. Знай же, что я дрянная жена И стою любого худого слова. Я вот уже год тебе неверна И вот уже год, как люблю другого! О, как я страдала, встречая пламя Твоих горячих восточных глаз. - Он молча слушал ее рассказ, Слушал, может, в последний раз, Сухую былинку зажав зубами. - Вот так целый год я лгала, скрывала, Но это от страха, а не со зла. - Скажи мне имя!..- Она помолчала, Потом, как ударив, имя сказала, Лучшего друга его назвала! Затем добавила торопливо: - Мы улетаем на днях на юг. Здесь трудно нам было бы жить счастливо. Быть может, все это не так красиво, Но он не совсем уж бесчестный друг. Он просто не смел бы, не мог, как и я, Выдержать, встретясь с твоими глазами. За сына не бойся. Он едет с нами. Теперь все заново: жизнь и семья. Прости, не ко времени эти слова. Но больше не будет иного времени. - Он слушает молча. Горит голова... И словно бы молот стучит по темени... - Как жаль, что тебе ничем не поможешь! Судьба перепутала все пути. Прощай! Не сердись и прости, если можешь! За подлость и