вы - грядущая молодость. Вы - вовеки живые. СОЛДАТЫ СПЯТ Погляди! Они спят, как в селеньях большие собаки - звери, злые и ласковые. Их сон затопил, как вода, он внезапно на них накатился, застиг их во мраке, и они задремали, как псы, охраняющие стада. А вокруг темнота, как изрытый копытами выгон или поле, где вырыто множество братских могил. И колеса в их сон однотонным врываются скрипом, и вращаются сонно зрачки их, лишенные сил. Да, вот так они спят. И во сне кулаки их разжаты, на минуту забыли они, что на этой земле есть враги и война, есть бои и солдаты... И винтовки забыли на миг о своем ремесле. СОЛНЦУ ВОЙНЫ Старое, доброе солнце, ты, как солдат, бородато. Ты - ветеран света и ярым своим обличьем напоминаешь испанца, окопного солдата, с его твердолобым упорством, с упрямством и мужеством бычьим. Рога ему полируешь, чтоб разъярить вояку, втыкаешь лучи-бандерильи, чтобы он лез в атаку, когда его разъярили. В старом солнце - душа патриота. Оно над хребтиной зверя, человечьего по разуменью, по терпению не людского, рвет огненные тенета, плавит свинцовые звенья и упасает от пули, как заговорное слово. Наполни своим дыханьем ноздри его живые, сделай еще стремительней, неодолимей, весомей его неистовость бычью, его рога и выю, его характер особый. Солнце войны, ты бывалый, щедрый душой доброволец, пришедший одним из первых. Солнце земного приволья, солнце смерти на суше, смерти в стихиях гневных, с тобою не одиноки наши испанские души. Ты быка разъяряешь, он слышит удары сердца, он дрожит и ревет все глуше. И от слепящего света и от кровавой пены в страхе, крови и прахе отшатываются чужеземцы, и убегают их тени с осатанелой арены. Из книги "МЕЖДУ ГВОЗДИКОЙ И ШПАГОЙ" (1939-1940) НЕЛИРИЧЕСКИЕ СОНЕТЫ x x x Во мгле, в плену неведомой вины, метался он, свои мученья множа. Безвыходность!.. Но вдруг, мечту встревожа, забрезжил дальний свет из-за стены. Наружу рвется крик из глубины. Бич просвистел, удары подытожа; истерзан этот темный мозг, как кожа его исполосованной спины. Смесь радости со страхом вековечным! Рвись, чудище, исхлестанное в кровь, из лабиринта плотского страданья, пей свет, соси, к сосцам приникнув млечным, к иному бытию себя готовь: ты всасываешь молоко познанья. x x x (Война войне орудьями войны.) В укрытье! Рот открой. Стой! Воздух!.. Море!.. Стада торпед резвятся на просторе, отпрянул ангел от взрывной волны. Земля горит. Прощай!.. Но мы должны... Расстреляны прямой наводкой зори. Курчавится ковер зеленых взгорий, - огонь! - и рощи испепелены. А не взорвать ли нам луну? Давай! (Смерть смерти с помощью орудий смерти.) Как мир красив был, - только бы цвести! Любовь моя, огнем охвачен рай. Взрыв. Рот открой. Все в дымной круговерти. Молчи. Зажмурься. Косы распусти. ПРЕВРАЩЕНИЯ ГВОЗДИКИ x x x Гвоздика отправилась в странствие, гвоздика странницей стала: шла вброд она, где глубоко, плыла она там, где мелко. Гвоздика вернулась из странствия, потерпела крушенье гвоздика. Что сбудется с ней, что не сбудется? Алой была, стала белой. x x x Заблудилась сегодня голубка. Перепутала все на свете. Ей на север - она летит к югу, ищет зерен на водной глади, перепутала все на свете. Показалось ей море небом, показался ей вечер утром. Перепутала все на свете. Приняла росинки за звезды, жару приняла за холод. Перепутала все на свете. Твою кофточку спутала с юбкой, а свое гнездо - с твоим сердцем. Перепутала все на свете. (И уснула она на подушке, а ты задремала на ветке.) x x x Ранним утром она проснулась. Я - травинка, полная влаги. Я - травинка. Когда я вырасту, стану махровым венчиком. Я - травинка. А если подпрыгну, превращусь в шелестенье дерева. Я крикну - и птицей сделаюсь. А если взлечу... (Дрожанью слабой травинки в эту ночь откликалось небо.) БЫК В МОРЕ (Раздумья о потерянной географической карте) x x x Так этот край обычно с давних времен называли. Сам погляди, - увидишь контуры шкуры бычьей. Он, распластавшись, приник к синему океану. (Мертвый зеленый бык.) x x x Знаешь, в этом краю можно плыть по кровавым волнам. Лишь отдайся теченью безмолвья, теченью безлюдья, и по суше от севера ты и до самого юга проплывешь по кровавым волнам. x x x Был мой край апельсиновой рощей, был омытым морями садом, переливчатой дрожью олив, нежной цепкостью лоз виноградных. Полит порохом, стал он бурой, покоробленной бычьей шкурой. x x x Вот над чем бы поплакать. Чертополох да крапива, холодная жижа в окопах и не мечтай разуться. Когда солдата убило, то море раскрыло ставни и зарыдало горько над фотокарточкой сына. Вот про что рассказать бы. x x x Смерть была в двух шагах от меня, смерть была в двух шагах от тебя. Я увидел ее, и ее увидела ты. Ко всем в двери стучалась смерть, и всем в уши кричала смерть. Я услышал ее, и ее услышала ты. Но ей вздумалось вдруг ни тебя, ни меня не заметить. x x x Солдатик мечтал, - солдат из глухой деревушки. Победим, - привезу, пусть она поглядит, как цветут апельсины, ступит в море, - она ведь его отродясь не видала, пусть ей сердце порадуют лодки и корабли. Мир настал. И сочится кровью олива, растекается на поле кровь. x x x Набережная Часов Едкий дым табака - как туман, сквозь него я гляжу на поверхность французской реки; маслянистая зелень воды за собой увлекает жалкий мусор, отбросы, обломки. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Погрузить, что ли, руки в холодную жидкую грязь, преградить, оттолкнуть, кулаками заткнуть эти гнусные пасти клоак, изрыгающих смрадную муть... Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Я гляжу на плывущий лоскут свежесодранной шкуры, бычьей шкуры лоскут, вместе с ним привиденья утопленных воплей плывут, к морю, к морю, к пустынному морю плывут. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Бычьей шкуры лоскут, горемычный скиталец речной, я гляжу на тебя, и из глаз слезы льются и льются рекой, забывая, что им полагается каплями скупо сочиться. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. x x x Бедный бык! Пробудишься ли ты от туманной дремоты, спеленавшей тебя с головой? Ты стряхнешь ли назойливых оводов сильным хвостом, ты омоешь ли в море бессилие сомкнутых век, возвращая зрачкам их былую, их свежую зоркость? Ты лежишь, захлебнувшись в крови, ты раздавлен потемками, страхом, ты мычишь, ты взываешь, ты ждешь, что пробьется сквозь ночь розовеющий отблеск рассвета, и поднимешь ты пики рогов. А пока золотистые чайки да случайные стайки пернатых гостей из лесов и полей вьют над ними венки, вьют венки из надломленных крыльев и жалобных криков. На дельфинах плывут утонувшие дети вдоль каймы помертвелых твоих берегов, истекающих маслом и кровоточащих вином из разбитых давилен; ты уходишь все дальше, все дальше, скрываясь из глаз, мне одно оставляя желанье, одну лишь надежду - что восстанешь ты снова над морем и опять засияют над бычьим упругим хребтом солнце, звезды, луна... (Гибралтарский пролив.) x x x Призн_а_юсь, бык, что ночи напролет в Америке тебя я вспоминаю, и въявь необитаемые сны мне снятся - сны по имени Отчизна. Мой одинокий гость, мой добрый друг, и здесь ты достаешь меня и студишь горячечный мой жар, палящий жар от шпаги, что вонзилась в твой загривок. Ах, если б сном забыться, отдохнуть, - мне и тебе, обоим нужен отдых. Ах, если б я, простертый на постели, мог задремать хотя бы на заре! Но нет... Встаю с набрякшими глазами, в мозгу одна лишь мысль - мысль о тебе; при свете звезд другого полушарья хочу тебе об этом рассказать. x x x Ты восстанешь еще, ты поднимешься на ноги снова, горделиво закинешь рога, непокорен и дик, будешь травы топтать и взбираться по склонам, ты, зеленый воскреснувший бык. И деревни убегут от проселков своих ради встречи с тобой. И у рек распрямятся сутулые плечи, и клинки ручейков выйдут снова из ножен земли, чтобы мертвые пальцы иссохших деревьев ликованьем победы цвели. И отары убегут от своих пастухов ради встречи с тобой. И моря, омывая тебя, воспоют тебе славу, вновь ты будешь свободно пастись среди гор и равнин, вольный бык, вновь ты станешь, как прежде, навсегда сам себе властелин. И дороги убегут от своих городов ради встречи с тобой. Mens non exulat {*}. Овидий {* Нельзя изгнать разум (лат.).} Из книги "ЖИВОПИСЬ" (1945-1952) ЖИВОПИСЬ Тебе, о полотно цветущих зрелых нив, холст, ожидающий, когда ж изображенье? Тебе, огонь и лед, мечта, воображенье, безветренная гладь и бурных волн прилив. Обдуманность, расчет и трепетный порыв, о кисть геройская, гранит и воск в движенье, дающем почерку и стилю выраженье, здесь - точность контура, там красок яркий взрыв. Ты форма, цвет и свет, ты ум, в полете смелом познавший суть всего, язык вещей глубинный, тень, кинутая в луч, иль свет и тьма в борьбе. Ты плоть воздушная, иль воздух, ставший телом, где жизнь и пластика волшебно двуедины. Рука художника, мои стихи - тебе! БОТТИЧЕЛЛИ Арабеска Неуловимой грации печать в улыбке, в каждом выраженье. Уже готова кисть начать! Как дуновенье - линии движенье. Холста сияющая гладь так лаконична, мягко напряженье зефиров дующих, и легкой ткани взлет. Ритмичных завитков скольженье и на воде, и в вышине, в отточенной штрихом волне. И то деталей сопряженье, и тот во всем геометричный строй, которому своей капризною игрой и ветер невзначай поможет, когда, порхая, множит цветы, и птиц, и мотыльковый рой. А на холсте, в пространстве нерушимом, из танца линий рождены, танцуют спутницы весны на радость херувимам и серафимам, чьи хоры с вышины зовет молиться грегорианского архангела десница, и хрупкой грации печать в улыбке, в каждом выраженье, и как дыханье - линии движенье, и полотна сверкающая гладь, и тот же ритм и чувство меры в прозрачно-бледной наготе Венеры. ТИЦИАН Была Диана там, Каллисто и Даная, был Вакх, Эрот, бог сладостных проказ, ультрамарин вельмож, лазурь морская, Венерин пояс, сорванный не раз, буколика и пластика поэмы, и полный свет и полный голос темы. О молодость, чье имя - Тициан, в чьей музыке и ритм и жар движений, чьей красотой им строй высокий дан, в чьей грации так много выражений. Пора веселья, алый, золотой, вкус диспропорции в гармонии простой. На серебристых простынях тела, любовным предающиеся ласкам, альков, парчовый занавес и мгла - доступное лишь этим звонким краскам. Нет, в золотое кистью не облечь ни лучших бедер, ни подобных плеч! Сиена - сельвы детище и зноя, и золотистый мрак лесных дорог, и в золоте сафического строя весь золотой от солнца козлоног, и в золотой текучей атмосфере колонны, окна, цоколи и двери. Грудь Вакха золотит струя вина, стекая с бледного чела Христова, и в лике божьей матери - она, все та ж Венера золотая снова, и переходит кубок золотой к любви Небесной от любви Земной. Любовь, любовь! Шалун Эрот, губящий сердца людей незримых стрел огнем, бездумно в сердце Живопись разящий светящимся, пылающим копьем. Век полнокровья! Он бродил влюбленным по лунным высям, звездным бастионам. Счастливой, пышной юности цветник, великий маг из Пьеве ди Кадоре! С горы Венеры брызжущий родник в стране, где нет зимы, в стране Авроры. Пусть и в веках сияет зелень лета Приапу кисти, Адонису цвета! ЛИНИИ Людскую грацию извне ты очертила, нашла в прямых, в кривых геометральный ход, каллиграфичная бродяжка всех широт, любой неясности твоя враждебна сила. Таинственность цветов и звезд ты совместила, ты тем причудливей, чем беспощадней гнет, ты друг поэзии, тебя мечта зовет, движенью ты нужна - тому, что породила. Многообразия в единстве красота, ты сеть, ты лабиринт, в котором заперта фигура пленная в недвижной форме бега. Синь бесконечности - дворец высокий твой, из точки вспыхнула ты в бездне мировой, и там, где Живопись, ты альфа и омега. СЕЗАНН Медлитель, мученик идеи, он в живописи увидал свой путь, учился, шел где круче, где труднее, найдя пейзаж, глядел, искал в нем смысл и суть. О, пластика, о жизнь вещей немая, вся нескончаемо мучительная быль! Самодовлеет вещь любая: плетенка, яблоко, будильник, торс, бутыль. Суровый, дикий, нежный, страстный воитель, в борьбе с холстом расчетливый и властный первозиждитель. О, плен! Судьба! Бесповоротность! О, живопись - тюрьма, темница, где сладостно томиться. О, живопись! Весомость! Плотность! Как точен глаз! Моделировка, равновесье масс, ритм на земле и ритм на небосклоне, закон контрастов и гармоний, звучанье цвета, ощутимый вес, вещественность воды, земли, небес, мазки, мазки, то плотны, то легки, то осмотрительны, то смелы, и вдруг - пробелы. Повсюду синий, синева холста, оркестра цветового схема, и наслажденья формой полнота как цель, как тема. Верховной кисти раб, колючий, словно шип, прияв от Живописи рану, своей сетчатки мученик, погиб под стать святому Себастьяну. И все ж, прозренья поздний дар, открылась истина Сезанну: всех форм основа - конус, куб иль шар. Из книги "ПРИМЕТЫ ДНЯ" (1945-1951) СВОБОДНЫЕ НАРОДЫ! А ИСПАНИЯ?.. Мир наступил. Разбитая олива в слезах над очагами зеленеет, и как заря, как море в час прилива, из сердца жизнь встает и пламенеет. Растерзана, необжита, бедна, но это - жизнь. Да, снова жизнь. Она. Она по всей земле и в каждом доме - там солнце побеждает мрак затменья, - она сияет всем на свете... кроме бойцов испанского Сопротивленья. Их смерти желтый пес сбивает с ног, им в сердце смерть вонзает свой клинок. Смотрите: смерть в Испании как дома. В пустыне маятник слепой немеет, и улица пуста и незнакома, и дверь свою открыть никто не смеет. В печальном доме смерти, в царстве сна и тень на волю выйти не вольна. Мир наступил, и каждая дорога дорогой возвращенья к дому стала. Запело в поле семя-недотрога, и солнце над развалинами встало. Земле и небу - мир, полям - весна. Испанцу - высылка, тюрьма, война. Что делать! Мир по-прежнему краснеет, но это - кровь, а стыд все беспробудней. А дерево Испании коснеет, лист за листом роняя в море будней. И все ж его не валит ветер с ног, и в ветре ствол его не одинок. Глаза без сна и без повязки раны; как заповедник - горы под снегами; и, словно львы на страже, партизаны хранят огонь Испании над нами. Герои долга и святых трудов и воины вершин и холодов! Их жажда - свет, а ночь - их щит; надежда для них - залог большой судьбы народа; а сердце жаркое - вся их одежда, и дерзкая мечта - вся их свобода! Испания, при имени твоем склоняются знамена над огнем! О, тайные далекие знамена, подъятые сыновними руками! Как против беззаконного закона они кричат немыми языками! Бродячие знамена поутру на партизанском плещутся ветру. Там умирают; мы же здесь - чужие; но там и здесь мы верность не растратим: не мы в долгу, у нас в долгу другие за цену долга, что мы жизни платим. О, стыд! О, боль! Неправой кары гром! За зло врага выплачивать добром! Кто разрешил, чтоб огоньки мигали, и дети не боялись поношенья, и робкие цветы пренебрегали колючей проволокой устрашенья? Кто смертный приговор весне скрепил, послал ее в застенок и казнил? Мир наступил. И детям обещают спокойный сон блуждающие звезды. Глаза любви с восторгом различают на башнях свет и ласточкины гнезда. Но для детей испанских блеск комет - предвестье голода, смертей и бед. Кто сжал им горло ледяной рукою, и чье проклятье им легло на плечи? Какое зло им не дает покою и шпагою утонченно калечит? А мир, желанный мир их не прикрыл защитою своих широких крыл. Народы мира! Лепетом поэта мой крик отчаянный не обернется! Нет мира, нет, покуда вся планета на крик родных сердец не отзовется! В Испании - фашизм, тюрьма, война. Свободные народы! Ждет она... Из книги "ВОЗВРАЩЕНИЕ ЖИВОГО ПРОШЛОГО" (1948-1956) ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОЖДЛИВОГО ВЕЧЕРА Сегодня снова дождь пройдет и канет туманом в гавани моих потерь и лет, еще не меченных утратой. И снова в соснах буря прошумит, прольется дождь, зайдется в отдаленье торжественно-финальным воплем гром, и молния в последний раз хлестнет по башням огненною плетью. Ты выглянешь тогда, седая старость, из детских одеял и милых глаз... И снова я свою увижу мать сквозь витражи цветные на балконе, откуда город весь как на ладони и голубое в белых бликах море, где бриз играет пальцами прибоя на клавишах зеленых балюстрад. И ночью гулко стонут балюстрады... А мы с Хосе Игнасьо и Пакильо улиток ищем у надгробий старых на кладбище. Или в аллеях парка, заросших буйным золотистым дроком, с мальчишками играем в бой быков... Взлохмаченные гривы бурунов, деревьев шумная скороговорка и мерный задушевный диалог песчаной отмели с накатом волн. Я силюсь, к уху приложив ладонь, проникнуть в то, что мне приносят волны издалека. Мне чудится галоп усталого коня на берегу неровном, где море лижет трупы крепостей и лестничные сбитые ступени... И всадник мчит на диком скакуне, иссиня-вороном, в соленой пене. Куда? Куда? Каких подводных врат достичь он хочет, до каких пределов неисчерпаемой голубизны доскачет в поисках искомой глубины, где контур, форма, линия, оттенок, мелодия свою являют суть? Он к новым горизонтам ищет путь, где города гармонию строений возносят к незапятнанному небу и копотью не отравляют рай. А дождь все льет. И вот уж только край, край моря, краешек едва мне виден. И море кануло в туман. А он ревниво уносит вслед за морем гул стволов, таких невероятно-достижимых... Ко мне не наклонятся их вершины и не прошепчут, что они мертвы. Все умерло, все умерло. И смыт дождливый вечер ливнем глаз моих. Кто видит в темноте? Кто просит тени? Кому мешают звезды по ночам, и кто хотел бы, чтоб погасли звезды? Но море умерло, как рано или поздно все умирает, возвращаясь к нам. И остается лишь - ты слышишь, слышишь - лишь разговор, отрывистый, невнятный, где все слова темны и непонятны, и в сердце заползающая дрожь, что все вернется вновь, а ты - умрешь. ВОЗВРАЩЕНИЕ ШКОЛЬНЫХ ДНЕЙ По недавно опавшим соцветьям жасмина и сраженным зарею ночным чудоцветам этим памятным первым октябрьским утром я сбегаю от жизни в далекое детство. Кто ты, маленький призрак, так явственно схожий с той ребячьей фигуркой на раннем рассвете? Ты бредешь по мостам через речку у моря, а в глазах еще сны, за ночь вплывшие в сети. Ты на ощупь тасуешь событья и даты и с тоской наизусть огибаешь кварталы - ведь в конце этих улиц сегодня и завтра тот же скучный учебник тебя поджидает, тот же класс, та же школа и все то же самое. Но за данной вершиной любой пирамиды, за окружностью плоских земных полушарий возникают вершины араукарий, круг арены под небом и буйство корриды. Воскресенье, поездка, повозка и козлы - все в похожей на поднятый хлыст единице, а нули, как на бочках бездонных ободья, в корабельные трюмы спешат укатиться. На стене распростертое мертвое море, небогато расцвеченное островами, никогда не услышит, как море живое голубым кулаком по дверям барабанит. Что тебе тот король на старинной гравюре, за коня королевство отдавший в уплату, если рядом река неотступно горюет о чужом короле, здесь разбитом когда-то. Как невольник, прикованный цепью к галере, к опостылевшей парте прикован часами, ты глядишь сквозь решетку из строк параллельных на кораблик под белыми парусами... Это все мне явилось октябрьским утром в ярко-красных, сраженных зарей чудоцветах и опавшем жасмине... ВОЗВРАЩЕНИЕ ОСЕННЕГО УТРА Я ухожу сейчас, сейчас... В далекий путь я ухожу... Я не скрываю больше слез, нет, я их больше не стыжусь, - опять приспел мой страшный час, и плачу, плачу, плачу я. Я ухожу сейчас, сейчас... Меня неслышно за собой уводит давняя печаль. И плечи сгорблены мои, и сыплет осень блеклый лист на них, и мокрое лицо сечет дождем. Мне так легко, закрыв глаза, войти в тебя, о город мой! Пройти по улицам твоим, знакомым улицам твоим... Меня ведет мой поводырь - осенне-мертвенная желть, она кружится возле ног, ложится на плечи плащом... Уйдите все. Я снова здесь. Я так спешил, я так спешил к тебе, о город мой родной! Шальной девчонкой катит с гор болтунья речка... О простор тех голубых и добрых дней, я вновь приветствую тебя! В саду с Артуро разговор, шеренги черных тополей, недавним зноем испитых, и Ньебла, мой щенок, звенит, резвясь, ошейником своим. И вот уже за перевал склонилось солнце. И холмы в осенней ржавчине лежат. Но бремя осени душа не в силах больше выносить, и, сгорбившись, бредет она по ржавым склонам наугад. Раздвинув поздние цветы, сквозь стены ветхие войдет она в давно безлюдный дом: немая мебель оживет, вздохнут истлевшие ковры, души заслышав тихий шаг. А я настойчиво, как маг, все вызываю чью-то тень в закатном пламени лучей... Жасмина белая капель, мерцая, тянется за ней. Но вот уж выбился из сил вечерний свет. И желтизна осенних листьев тяжела: ведь я весь день ее ношу... Я, полумертвый, ухожу. Я ухожу из этих мест, где кедры и фонтаны спят. По лестнице щербатой в сад сбегу, забьюсь в сетях плюща и в содрогании воды увижу вновь себя таким, каким я здесь когда-то был... И ночь меня застанет здесь в слезах: несу издалека ту осень на своих плечах. Никто не может мне помочь, и плачу, плачу, плачу я на пепелище в эту ночь. ВОЗВРАЩЕНИЕ ТОЛЬКО ЧТО ЯВИВШЕЙСЯ ЛЮБВИ Когда явилась ты, я мучился в безвыходной пещере, где не было ни воздуха, ни света. Я выплыть силился из темноты и, задыхаясь, слышал взмахи крыл каких-то птиц, во тьме неразличимых... Но пали на меня твоих волос лучи и вывели на свет. И золотой их нимб мне просиял зарей над океаном... И было так, как если б я приплыл в прекраснейшую гавань... Я открыл в тебе красивейшие из пейзажей: все в розовом снегу вершины гор, прохладу родников, что были скрыты под сенью спутавшихся завитков. Я привыкал покоиться на склонах, взбираться по холмам, спускаться в долы, любовно обвиваться вкруг ветвей и умирать во сне от наслажденья... В тобой распахнутые небеса я устремился. Молодость моя, едва привыкнув к свету, отдыхала от мук в густой тени любви твоей, с биеньем сердца твоего стараясь совпасть, мое - стучало все ровней... И стал я засыпать и просыпаться ликуя, что не мучаюсь я больше в безвыходной пещерной душной тьме... Ведь ты, любимая, явилась мне. ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕДОБРОГО АНГЕЛА Твоим недобрым ангелом, любовь, бываю я по временам. Упрямо сверкает обоюдоострый меч немилосердных слов. Я знаю, знаю: его тяжелый блеск так хорошо и так давно, любовь, тебе знаком. Ненастные дни гнева и часы раскаянья, когда, очнувшись, я за тебя цепляюсь в ливне слез, исторгнутых нелепым сладострастьем неправоты. О, бедная любовь! Я чувствую, как вязкий сумрак снова, нахлынув на меня, тебя гнетет, мне горло сжав, тебе он давит плечи, я вижу, как сгибаются они... Прости меня, любовь! Я в эти дни о стены прошлого бьюсь головою, чтобы тебя мне вызволить из тьмы... Но вновь я побежден, вновь уничтожен, и горький меч я вкладываю в ножны, покой и радость обретая вновь до смутных дней, когда я снова стану твоим недобрым ангелом, любовь. ВОЗВРАЩЕНИЕ МИЛОЙ СВОБОДЫ Ты моряком на суше называл себя когда-то. И ты мог в то время свободным быть. Свободней, чем сейчас. Ты весело шагал по берегам, тревожа их мечтой новорожденной, подводными садами проплывал, дельфиньими откосами зелеными, и пробирался по глубинным тропам, где прячутся сирены-недотроги. Тогда ты мог... О, как ты мог тогда без слез ненужных и напрасных жалоб лететь вперед, глотая ветер жадно, и сердце жарким пламенем пылало, гордясь ему дарованной судьбой... Вокруг тебя, как смертный приговор, еще кольцо изгнанья не сжималось... Ответь, свобода милая моя, пусть девочкой тогда еще была ты, и нежность маленьких твоих шагов была еще младенчески нетвердой, прошу тебя, ответь мне, если помнишь еще ты голос мой: достигну ль я твоих счастливых, вольных берегов? Кто заточил тебя в тюрьму, скажи, кто ноги заковал тебе в колодки, надел тебе на крылья кандалы? Скажи, кто на замок твой рот закрыл, твои владенья населив тенями? Не покидай меня! Вернись ко мне, моя свобода, милой и суровой, как юность, повзрослевшая в тоске. Я стал сильней, чем прежде. Песнь моя, зажженная тобой, откроет нам зарю над горизонтом океана. ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕИЗМЕННОЙ ПОЭЗИИ О дивная поэзия, и сильная и нежная, мое единственное море с вечным возвращеньем! Да разве можешь ты меня покинуть? И как я мог, слепец, подумать о разрыве? Ты - все, что мне осталось. Сам не понимая, открыв глаза на свет, я был уже с тобою. Верна ты в счастье и верна в несчастье. Ты за руку ведешь меня в дни мира и в дни, когда печальным громом гремит война и льется кровь. Я спал на листьях, я играл в речном песке, песке зеленом, карабкался на башенные шпили и до луны в санях по снегу добирался. Меня несли твои невидимые крылья, твое - такое легкое - дыханье. Кто мне глаза открыл, чтоб я увидел краски? Кто в линии вдохнул свой образ? Когда пришла любовь, кто в свист ее стрелы вложил фонтанов и голубок лепет? Потом ворвался ужас в нашу жизнь, горела молодость на жертвенном огне. Что без тебя герой, что даже смерть его без ореола молнии внезапной, которой ты его, венчая, озаряешь? Вы с правдой - сестры, о подруга! Изгнанницей со мной ты остаешься, со мной, когда меня поносят или хвалят, со мной, когда преследуют меня. Тверда, уверенна в часы моих сомнений, в часы решений вдохновенна, добра и в ненависти неизбежной и радостна в самой печали! И если мало счастья, мало муки, я жду их от тебя. Скажи, ведь прав я: ты дашь мне все, все, что возможно, для моего спасенья и полета? Убьют меня? Тогда моею жизнью навеки станешь ты, и смерти не узнаю. Я - музыка благодаря тебе, я - быстрый ритм и медленный напев, я - ветер в камышах, словарь морской волны и звон цикад, простой, народу внятный. С тобой я становлюсь тобой, а ты во времени всегда была и будешь. Из книги "КУПЛЕТЫ ХУАНА ПЕКАРЯ" (1949-1953) ПОЭТИКА ХУАНА ПЕКАРЯ О своих стихах скажу вам просто: песнь Хуана Пекаря летит от болота к лучезарным звездам. Песнь моя, вы убедитесь сами, временами - мертвое болото, огонек надежды - временами. И у песни главная забота - помнить: не всегда звезда - звезда, а болото не всегда болото. Это значит, что всего полезнее вещь одушевить. Само болото в чистом виде лишено поэзии. И звезда, я утверждаю смело, не таит поэзии в себе, как простое огненное тело. Красота во всем. Но если ты разглядеть ее нигде не можешь - значит, и не будет красоты. Мой народ и я - одно и то же. Я, народ, вершу судьбу свою. Это я тружусь, изобретаю, я красоты мира создаю. Это также я сумел познать, что коль дважды два - подчас четыре, пятью пять - подчас не двадцать пять. Взять хотя бы Франко. Он обычно счет ведет на свой особый лад. Для него убить - как дважды два. Дважды два, а в сумме - пятьдесят. КУПЛЕТЫ ХУАНА ПЕКАРЯ О ТЕХ, КТО УМИРАЕТ НА ЧУЖБИНЕ Смерть на чужбине! Так суда порой уходят ночью в море и пропадают навсегда. Альков и узкая кровать, и призрак смерти где-то рядом, и руку некому подать. А за морем в саду зеленом дичает куст душистых роз и никнет дерево лимонное. В бреду изгнанник видит снова в реку обрушившийся мост и пустоту родного крова. Знакомая равнина стелется, а на холме стоит без крыльев полуразрушенная мельница. Дома немые, заколоченные, друзья, что все еще надеются... Затем... окутывает ночь его. КУПЛЕТЫ ХУАНА ПЕКАРЯ О ТЕРРОРЕ Вижу то, что непреложно: настоящему испанцу спать спокойно невозможно. Милая, по ком звонят? Ночь глуха и бесконечна, стон и плач - кромешный ад. Сердце, сердце, бейся сызнова, бейся! Море дышит так же тяжко, как изгнанник сын его. Отчего задребезжали стекла? Знаешь, дочь? Под окнами проезжают катафалки. Ах, уснуть, уснуть! В долине сна нет лестниц, по которым гул шагов тяжелых слышен. Голод, холод, нет мне ложа кроме каменной плиты, плащ мой - собственная кожа. Десять лет они изводят плоть и кровь мою, ни дня не дают дышать свободно. Жизнь моя - как ночь глухая, как незримая десница, что разит не уставая. Сотни раз меня хотят убивать и ради этого воскрешать сто раз подряд. Воскресите и убейте! Что мне смерть, когда я жизнь возрожу ценою смерти? Я, истерзанный, кричу: "За поруганную землю встанем все плечом к плечу!" Я - народ. И кто сегодня поднял руку на меня, на себя тот руку поднял. О поденщики, вербуемые смертью, о гробовщики! Ведь и вам лежать в гробу! Вы - запоры, вы - наручники, вы - глазк_и_ в дверях, вы - стены, вы - решетки злополучные. Нас все больше, больше, больше, вас все меньше, меньше, меньше. Скоро всех вас уничтожим. Бейте, бейте же, пока подниматься не устанет злобно бьющая рука! Не найдете наказаний, от которых наши муки не покроются цветами. Видишь, милая, уже ветерок республиканский все свежее и свежее. Не печалься, мать моя, что сынов ты провожаешь в чужедальние края. Тут и вымпелы, и флаги, башни в солнечных лучах, песни, танцы на лужайке. На одре Хуана Пекаря кубок хереса, как солнце, как бессмертья сила некая. ХУАН ПЕКАРЬ ПРОСИТ ПОМОЧЬ ИСПАНСКОМУ НАРОДУ Я брожу по белу свету: друг мой, разожми ладонь, от души мне дай монету. Лишь рукою, что разжата, можно раны врачевать и впустить в свой дом собрата. Я прошу не подаянья: я прошу помочь героям, погибающим за правду. Знай, к тебе стучится в дом не бродяга, а борец с гордо поднятым челом. Я просить пришел к тебе, чтобы жизнь была в кровавой завоевана борьбе. Я прошу за заключенных, и за тех, кто не сдается, и за тех, кто в списках черных. Я прошу за семьи наши, потерявшие кормильцев, за надежды их угасшие. За голодного младенца, не имеющего солнца, не имеющего детства. И за то, чтоб матерям их спокойствие вернули: в каждой пролитой слезе скрыта вражеская пуля. И за тех, кто, с гор спускаясь сквозь седые облака, в битвы новые вступает разъяреннее быка. Друг мой, для того прошу я, стоя здесь в пыли дорожной, чтобы выстрел партизана был и метче и надежней. Чтоб в его руках винтовка по фаланге, по фаланге бить могла без остановки. Я прошу за наши чаянья, за испанское подполье, за рискующих всечасно. Я прошу, прошу, прошу, снова говорю и снова: дай из полного кармана, дай мне даже из пустого. Я прошу, чтоб поддержать пламя утренней зари, в небе вспыхнувшее жарко. Я прошу, прошу, прошу и просить не перестану. Я прошу, пока дышу. Я прошу во имя Родины. Не откладывай на завтра то, что можешь дать сегодня! Из книги "БАЛЛАДЫ И ПЕСНИ РЕКИ ПАРАНА" (1953-1954) БАЛЛАДА О ТОМ, ЧТО СКАЗАЛ ВЕТЕР Вечности очень подходит быть всего лишь рекою, быть лошадью, в поле забытой, и воркованьем заблудившейся где-то голубки. Стоит уйти человеку от людей, и приходит ветер, говорит с ним уже о другом, открывает ему и глаза и слух на другое. Я сегодня ушел от людей, и, один среди этих оврагов, стал смотреть я на реку, и увидел я только лошадь, и услышал я только вдали воркованье заблудившейся где-то голубки. И ветер ко мне подошел, как случайный прохожий, как путник, и сказал: "Вечности очень подходит быть всего лишь рекою, быть лошадью, в поле забытой, и воркованьем заблудившейся где-то голубки". БАЛЛАДА О ДОНЕ БАРБОСИЛЬО Беден дон Барбосильо. Дон Барбосильо нищ. Нищ под дождем и ветром, да и под солнцем нищ. Идет от лошади к лошади дон Барбосильо, от виллы к вилле плетется, нищ, одинок, бесприютен. Хлеба он просит, хлеба, хлеба кусок. Что же дают Барбосильо? Что подают? Только кусочек дождя, солнца и ветра кусок - вот и все, что ему дают. Боже, как он одинок - дон Барбосильо! По краю оврага идет он, проходит над водопоем, нищ, одинок, бесприютен. И река, большая, как небо, и небо глухи к нему. Садится над водопоем дон Барбосильо и в беспредельность воет. x x x Облака принесли мне сегодня летучую карту Испании. Как мала над рекой эта карта, и какая огромная тень от нее ложится на пастбище! Коней табуны накрыла эта тень, что легла от карты. На коне в этой тени искал я селенье свое и свой дом. Я въехал во двор, где когда-то вода из фонтана била. Хоть не было там фонтана, фонтан звенел неустанно. Вода там не била, а все же она меня напоила. x x x Цветами апельсина вдруг дохнула Параны прохлада. Мои цветы. Я ухожу. Удерживать меня не надо. Меня позвали берега, они всегда мне были рады, и я на взморье поселюсь. Удерживать меня не надо. Я помню: море там, вон там среди деревьев шло по саду. И шла любовь... Я ухожу. Удерживать меня не надо. x x x Петь и петь, чтоб стать цветком моего народа. Пусть пасется рядом скот моего народа. Пусть запомнит песнь мою пахарь моего народа. Пусть внимает мне луна моего народа. Пусть поят меня моря моего народа. Пусть ко мне склонится девушка моего народа. Пусть меня замкнет в себе сердце моего народа. Потому что, видишь, одинок я без моего народа. (Впрочем, сам я не жил дня без моего народа.) x x x Я ведь знаю, что голод уносит мечту, - но я должен по-прежнему петь; что тюрьма заслоняет мечту, - но я должен по-прежнему петь; и что смерть убивает мечту, - но я должен, я должен по-прежнему петь. x x x Я унесу их с собою в глазах, как портрет и как снимок, - в глубине моих глаз. Я приеду, в глаза мне посмотрят, и кто-нибудь скажет: "Реки и кони в твоих глазах". Душа других горизонтов осталась и тихо уснула в глубине моих глаз. Вы не слышите? Дальние воды и кони забытые медленно проходят в моих глазах. В глубине моих глаз. Из книги "ВЕСНА НАРОДОВ" (1955-1957) ПУТЕШЕСТВИЕ В ЕВРОПУ Видеть снова, Европа, тебя! Видеть снова тебя! Видеть снова! Наконец я увидел тебя. Ты меня одарила долгим взглядом своим, но не мертвенным взглядом слепого - безмятежным весельем встающего утром светила. Я спустился к тебе как-то осенью с кручи небесной. Расплескался ноябрь посреди голубого тумана. Стыла Бельгия - в белое платье одетой невестой - тихий ангел печали звонил в этот колокол странный. Горн валялся в пыли, и горнист рядом мертвый валялся. Погружаясь в коричневый сон, я от боли заплакал. Я в Германии был, мрак над ней в небесах колыхался, но уже распускался в руках ее утренний факел. В снегопад я спустился на тело страдалицы Польши. Осторожно на щит приняла меня Вислы сирена. Меч усталый ее не был кровью окрашенным больше, жив народ ее, вставший с душой обнаженной из плена. Да, из всех в нашем мире однажды придуманных казней величайшая казнь на безвинный народ этот пала. Пасть врага с каждым днем все грозней, все больней, все ужасней его тело живое стальными зубами терзала. Но взгляните: он все-таки жив. Снова, кроткий и нежный, родничок его сердца забившей струею играет, обращается к жизни мечта его с новой надеждой, ночь над ним умирает, и день перед ним рассветает. И опять я летел. Средь тумана вдали закачалась Прага, как городок в поднебесье - приветливый, дальний, и в студеном течении спящая Влтава казалась королевой под крыльями белой голубки хрустальной. Я увидел людей на заводах, в работе упорных; стеклодувов ее - меж тончайших прозрачнейших граней; совершенство и стройность во всем; и на землях просторных - виноградные грозди, в варе тяжелевшие ранней. А потом я с тобой повстречался: латинянка, но и славянка, шла пастушкою вдоль запевающих песню полей ты, и во лбу твоем месяц звенящий горел, точно ранка, и вливалось в уста тростниковой дыхание флейты. И сказал я: привет передай мой румынским крестьянам, что спаслись после всех испытаний и тягот суровых. Разбиваясь на брызги, нефть била под солнцем фонтаном, пробуждался свободный народ, засыпавший в оковах. О любовь, о величье, о слава! С какой теплотою мне Румыния руку рукой своей крепкой пожала! Ты - хозяйка судьбы, ты хозяйка над вольной землею, ты засеешь ее, чтобы завтра скорее настало. Я в Москву прилетел. Льдами город был наглухо скован. Охраняла его звезд кремлевских высокая стая, и Василий Блаженный по-прежнему был коронован, в небе луковками куполов разноцветных блистая. Вот сюда из развалин войны, после скорби горючей, величавая мать навсегда возвратилась устало, и из чрева ее появился младенец могучий - бурной жизни начало и нового света начало. Я покинул ее, когда ветер повеял весенний и под снегом зеленые рожь выпускала побеги. "Никогда еще в них, - говорили печальные тени, - большей не было силы и большей младенческой неги". И, летя в небесах, я сказал ей уже на прощанье: "Сохрани яркость красной влюбленной гвоздики навеки!" И платок бросил вниз я. На белой горящее ткани плыло сердце мое через горы, и долы, и реки. До свиданья. Планета землею в глаза мне смотрела. Солнце вышло из карцера туч на просторы вселенной. Над Европой теплело, да, да - над Европой теплело... И внезапно я встал на мосту над красавицей Сеной. О виновная Франция, ты и Париж твой греховный! Кто бы смог не простить вас, хоть раз увидав ваши лица? Исстрадавшийся, раненый, слабый, несчастный, бескровный, разреши мне, Париж, в твои волосы глубже зарыться. Я очнулся и тихо сказал себе: "В путь! Я дождался, о Европа, с тобой расставанья минуты щемящей". С Нотр-Дам лился звон колокольный... И все приближался ветра сдавленный крик, из Америки морем летящий. ВОЗВРАЩЕНИЕ В СОВЕТСКИЙ СОЮЗ x x x Я принес бы тебе с собою - я тебя не видал столько лет - все богатство мое, на котором лежит до сих пор запрет. Твой лоб высок и прекрасен - чего б я ему не принес! Из Кадиса - синие волны и гвоздику Севильи, из Гранады - мирты и колос из-под неба Кастильи. Твой лоб - это лоб героя, и чего б я ему не принес! x x x Твое сердце открыто и нежно - чего б ему не принес? И реку Гвадалквивир, от цветенья лимонов бледную, и рощи кордовских олив, и дрожь тополей у Дуэро. Твое сердце - сердце героя, и чего б я ему не принес! x x x Твой голос чист и глубок - чего б я ему не принес? Гирлянду снегов Гвадаррамы, лежащих в цветочном уборе, и сердце Мадрида, и рыбу Кантабрийского моря, цветок Пиренейских гор и свет Средиземного моря. Твой голос - голос героя, и чего б я ему не принес! Чего б я тебе не принес сегодня, если бы мог! Всю любовь, что в крови и сознании всего народа Испании. ВЕСНА СВЕТА Наконец-то весна настала. Как светло! И с неба холодного, над Москвой нависшего низко, сколько вдруг лучей заблистало солнца смелого и свободного, сколько вдруг на улицах искр! Слышно всем уж теперь, как воды рвутся вон из-под кромки талой: скоро к свету пробьются всходы. Наконец-то весна настала. Из книги "ОТКРЫТО В ЛЮБОЙ ЧАС" (1960-1963) x x x С тобой, что станет с тобой? Когда останешься без меня, что за свет унесет тебя, что за мрак - меня? Боль в висках, в глазах, боль в сердце, в костях, в крови и в душе... С тобой, что станет с тобой? Из книги "РИМ - ГРОЗА ПЕШЕХОДОВ" (1968) РИМСКИЕ СОНЕТЫ Ah! cchi nun vede sta parte de monno Nun za nnemmanco pe cche cosa e nnato. G.-G. Belli {*} {* О, кто не видит этой части мира, Не знает сам, для чего родился. Дж. Дж. Белли (итал.).} ЧТО Я ОСТАВИЛ РАДИ ТЕБЯ Оставил я мои лесные дали, моих собак - я вспомню их не раз - и часть изгнанья - каждый долгий час, казалось, равный вечности вначале. Оставил дрожь на дальнем перевале, костры - иной, быть может, не угас, - и кровь слезы прощальной возле глаз, и тень мою на дне чужой печали. Оставил грустных горлиц у ручья, нарядных лошадей среди арен и запах моря сонного оставил. Оставил все, чем жизнь была моя. Дай мне, о Рим, тоски моей взамен все то, что потерять меня заставил! E ll'accidcnti, crescheno 'ggni ggiorno. G.-G. Belli {*} {* И несчастных случаев с каждым днем все больше. Дж. Дж. Белли (итал.).} РИМ! ОПАСНО ДЛЯ ПЕШЕХОДОВ! Alma ciudad... Cervantes {*} {* Город-душа... Сервантес (исп.).} Забудь, забудь про памятники Рима, когда идешь по Риму, пешеход! Сто глаз открой - не для его красот, раб мостовых, больной неизлечимо. Забудь, забудь о роли пилигрима, о куполах, летящих в небосвод: здесь тысяча смертей зеваку ждет - и осмотрительность необходима. Увидел "СТОП" на светофоре - жди, зажглось "ВПЕРЕД" - скорей переходи, не забывай про Рим малолитражный. Стань птицей - жизнь продлишь на много лет, а смерти ищешь - в Рим возьми билет и смерть найдешь в его душе гаражной. Stavo a ppissia jjerzera lli a lo scuro... G.-G. Belli {*} {* Вчера вечером я мочился там, в темноте... Дж. Дж. Белли (итал.).} ЗАПРЕЩАЕТСЯ МОЧИТЬСЯ Среди мочи, по улицам текущей, - моча болонок и моча дворняг, моча монахинь и моча гуляк, а тут прошел священник вездесущий. Струя - пожиже и струя - погуще, струя - веселый или грустный знак, струя, что рассекла полночный мрак, или струя - дитя зари встающей. Кто мучится задержкою мочи, кто умер, - только тот не направляет на эти камни пенную струю. И мочатся фонтаны... И в ночи, светясь, горячий ручеек петляет... Я поднял лапу... - я не отстаю. Lui quarche ccosa l'avera abbuscata, E ppijjeremo er pane, e mmaggnerete. G.-G. Belli {*} {* Кажется, он кое-что раздобыл, И у нас будет хлеб, и вы сможете поесть. Дж. Дж. Белли (итал.).} ЗАПРЕЩАЕТСЯ ВЫБРАСЫВАТЬ МУСОР Бумага, стекла, скорлупа, жестянки, тряпье, коробки, горы кожуры, бутыли, туфли, смрадные пары, автомобилей бренные останки. Коты любого сорта, банки, склянки, бесстыжие крысиные пиры, гнилая жижа, грязные дворы, лицо домов - не краше их изнанки. Неугомонные торговцы, плеск фонтанов, голуби, колонны, блеск величия, руин надменный холод. И молча смотрят свалки и века на стены, где безвестная рука из ночи в ночь рисует серп и молот. ВОДА БЕСЧИСЛЕННЫХ ФОНТАНОВ 1 Вода, вода бесчисленных фонтанов, сплю под немолчное ее журчанье. Вода здесь, в Риме, - мой всегдашний сон. 2 Она звенит, звенит, вода фонтанов, всему чужда, спокойно безучастна. Без устали свои лепечет сны. 3 Вода - подарок моему изгнанью, дар сердцу моему, уставшему скитаться по земле. 4 Она поет - вода моих бессонниц, часов томительных, когда немые тени, которые я узнаю с трудом, слоняются по комнатам. Она течет для бедняков и нищих, для всех, кто, скорчившись, проводит ночи возле фонтанов. Вода для псов бродячих, для прохожих, что мимоходом утоляют жажду. Вода для птиц и для цветов, - вода, вода для рыб безмолвных и для неба, оброненного в каменную чашу, с его луной и звездами и солнцем. Вода, вода... И в самой своей сути она лишь звук, повтор неутомимый, цепочка снов, не знающих конца. О вечная вода седого Рима! Вода. КОГДА Я УЕДУ ИЗ РИМА Когда я уеду из Рима, кто будет меня вспоминать? Спросите об этом бродячих собак, черных котов и дырявый башмак. Спросите, спросите досужих ворон, мертвую лошадь, облезлый балкон. Спросите у ветра, он был мой сосед; у двери от дома, которого нет. Спросите у Тибра, он пишет с трудом мои инициалы под каждым мостом. Когда я уеду из Рима, спросите у них обо мне. Из книги "ПЕСНИ ВЕРХОВЬЯ АНЬЕНЕ" (1967-1972) x x x Что такое олива? Это и старая, седая старуха, и озорная девчонка в венке из зеленых веток. На ней поясок из шелка, у пояска кошелка, полная спелых оливок. ФЕДЕРИКО! Я иду по улице Пилар, в Резиденцию иду к тебе, у твоих дверей тебя зову. Но тебя там нет. Федерико! Ты смеялся, как никто на свете, ты умел найти слова такие, что никто их больше не найдет. Я пришел к тебе в твою обитель. А тебя там нет. Федерико! Но когда в горах у Аньене, где твои оливы приютились, я и ветер, - мы тебя окликнем, ты услышишь, зашумишь листвою нам в ответ. x x x Я знаю, что где-то идет война. Я знаю, что гибнут люди где-то на белом свете... Но хоть на минуту оставьте меня. Пусть я все позабуду... И в дальнюю даль пусть меня унесет этот ветер. x x x Опустел и заглох городок, когда вышла на улицы осень. Взобралась торопливо по скалам и вступила на площадь. "Я осень". Глядят с печалью в глазах на нее старики. И в долину молодежь веселье уносит. КОРРИДА Зажженная бандерилья, чадя, прикипела к шкуре, и, словно слепая буря, бык ринулся на квадрилью. Как огненный астероид, прожегший коня рогами, смешал он и кровь и пламя, копытами землю роя. И четче, чем кастаньеты, кровавые взвихрив складки, смертельные такты схватки отмеривает мулета. Ступени сжимают кольца под свист и под рев звериный, и дразнятся апельсины, лимоны и колокольцы. Вот взмыла крылом мулета, тот миг беспощадно метя, в который клинку и смерти вручается эстафета. И в пене кровавой влаги бык смерть принимает стоя, считая, что все же стоит коррида удара шпаги. ПРИМЕЧАНИЯ Родился 16 декабря 1902 года в городке Пуэрто-де-Санта-Мария (провинция Кадис), расположенном на берегу Кадисской бухты. Рос в семье коммивояжера, учился в иезуитской коллегии, самыми яркими впечатлениями детства обязан морю - "ликующему прибою многоликой, переливчатой синевы". В 1917 году семья переехала в Мадрид, где Рафаэль стал заниматься живописью, а с 1920 года - писать стихи. Первый же его поэтический сборник "Моряк на суше" (опубликован в 1925 году) еще в рукописи был удостоен Национальной премии по литературе, причем решающую роль в этом сыграл одобрительный отзыв Антонно Мачадо, являвшегося членом жюри. В последующие годы Альберти выпустил книги стихов "Возлюбленная" (1926), "Левкой зари" (1927), "Прочная кладка" (1929), "Об ангелах" (1929), "Проповеди и жилища" (1930). Встреча с писательницей Марией-Тересой Леон, ставшей его женой и соратницей, решительный переход на сторону борющегося народа помогли Альберти преодолеть душевный и творческий кризис, выразившийся в последних из названных книг. В 1931 году он стал членом Коммунистической партии Испании, в 1932 году впервые посетил Советский Союз, в 1933 году основал журнал "Октубре", вокруг которого объединилась революционная творческая интеллигенция. Стихи этих лет составили сборник "Поэт на улице" (1936). В 1934 году поэт снова побывал в Советском Союзе в качестве гостя Первого съезда советских писателей. Затем он отправился в Америку для сбора денег в помощь жертвам астурийского восстания. Эта поездка вдохновила его на создание цикла антиимпериалистических стихов "13 полос и 48 звезд". Вернувшись на родину после победы Народного фронта на выборах, Альберти становится секретарем Союза антифашистской интеллигенции. В годы гражданской войны он редактирует литературно-художественный журнал "Моно асуль", пишет боевые, агитационные стихи, вошедшие в сборник "Столица славы" (1938). Поражение республиканцев вынудило поэта эмигрировать сначала во Францию, а затем в Аргентину, где выходят книги, в которых он воплотил горечь изгнания, тоску по родине, солидарность с испанским народом - "Между гвоздикой и шпагой" (1941), "Куплеты Хуана Пекаря" (первый том - 1949), "Баллады и песни реки Парана" (1954) и другие. Как общественный деятель и как поэт Альберти активно участвует в движении сторонников мира. В 1965 году ему была присуждена Международная Ленинская премия "За укрепление мира между народами". С 1964 по май 1977 года Алъберти жил в Италии. В мае 1977 года вернулся в Испанию. За время литературной деятельности нм создано более двадцати поэтических сборников, несколько пьес, книга воспоминаний "Затерянная роща" (1959). В основу настоящего издания положены собрания поэтических произведений Альберти, вышедшие в Аргентине (Poesias completes, Buenos Aires, 1961) и в Испании (Poesia (1924-1967), Madrid, 1972), а также сборники ("Poemas escenicos", Buenos Aires, 1962; Roma, peligro de los caminantes, Mexico, 1968; Canciones del Alto Valle dell', Aniene у otros versos у prosas, Buenos Aires, 1972). Из книги "МОРЯК НА СУШЕ" (1924) Капитану (стр. 460). - Эпиграф взят из стихотворения французского поэта Шарля Бодлера (1821-1867) "Человек и море". Из книги "ЛЕВКОЙ ЗАРИ" (1925-1926) Рыбак без гроша за душой (стр. 470). - Эти стихи, как вспоминает Альберти, были вызваны к жизни сожалением о быстро растаявшей премии, полученной за сборник "Моряк на суше": "очень уж как-то бестолково я ее растратил в компании случайных приятелей". Башня Иснахар (стр. 474). - Как признает Альберти, это стихотворение написано "в духе романсов Лорки". Иснахар - город в провинции Кордова, где стоит старинный мавританский замок с башней. Хоселито в славе своей (стр. 475). - Хоселито - знаменитый испанский тореро Хосе Гомес Ортега (1895-1920), погибший на арене в Талавере-де-ла-Рейна. Смерть его оплакивала вся Испания. Игнасьо Санчес Мехиас (см. с. 680) был другом и зятем Хоселито, участвовавшим в его последнем бою. Кеадрилья - вся группа лиц, совместно действующих в корриде. Из книги "ПРОЧНАЯ КЛАДКА" (1926-1927) Бой быков (стр. 479). - Бандерилья - маленькая пика с острым крючком на конце, украшенная флажками и лентами. Эти пики втыкают в холку быка, чтобы разъярить его. Южная станция (стр. 480). - Мансанилья - андалузское белое вино. Хиральда, одноногий гироскоп... - колокольня Хиральда увенчивается флюгером, выполненным в форме четырехметровой статуи. Это и имеет в виду поэт, уподобляя Хиральду гироскопу - вращающемуся прибору, который сохраняет устойчивость в любом положении. Из книги "ОБ АНГЕЛАХ" (1927-1928) Три воспоминания о небе (стр. 489). - Густаво Адольфо Беккер (1836-1870) - испанский поэт и прозаик, представитель позднего романтизма, лирическое творчество которого было по-настоящему оценено лишь в XX в. Воспоминание первое (стр. 490). - Эпиграф взят из стихотворения Беккера "Когда на грудь склоняешь..." (сборник "Рифмы", XIX). Воспоминание второе (стр. 490). - Эпиграф взят из стихотворения Беккера "Невидимые воздуха частицы..." (сборник "Рифмы", X). Воспоминание третье (стр. 491). - Эпиграф взят из стихотворения Беккера "Ее рука в моих руках..." (сборник "Рифмы", XL). Из книги "ПОЭТ НА УЛИЦЕ" (1931-1935) "Дети Эстремадуры..." (стр. 494). - Эстремадура - историческая область Испании, расположенная на западе страны. Романс о крестьянах из Сориты (стр. 494). - Стихотворение посвящено реальным событиям: 11 декабря 1932 г. в деревне Сорита (провинция Касерес) жандармы расстреляли голодных крестьян, собиравших желуди на земле помещика, в результате чего вспыхнуло восстание. Диалог между революцией и поэтом (стр. 496). - Лопе де Вега (Лопе Феликс де Вега Карпьо, 1562-1635) - великий испанский поэт и драматург. Обращение Альберти к его творчеству и стремление использовать это творчество в революционных целях связано с исполнявшимся в 1935 г. трехсотлетием со дня смерти Лопе де Веги. Если бы Лопе воскрес... (стр. 496). - ...шумит Овечий источник. - Имеется в виду знаменитая пьеса Лопе де Беги "Фуэнте Овехуна" ("Овечий источник", 1619), изображающая восстание крестьян против феодала-насильника. Призыв горняка (стр. 497). - Стихотворение является откликом на восстание рабочих Астурии в октябре 1934 г. ...уж дрожат зубцы Овьедо... - В ходе боев астурийские повстанцы заняли крепость в Овьедо, центральном городе области. Либертария Лафуэнте (стр. 499). - Комсомолка Айда Лафуэнте, прозванная Либертарией (Освободительницей), героически погибла в дни астурийского восстания. "НАЙТИ ТЕБЯ И НЕ ВСТРЕТИТЬ" (1934) ЭЛЕГИЯ Это произведение рождено тем же событием, что и "Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу" Гарсиа Лорки (см. с. 680). Элегию, посвященную памяти друга, Альберти начал писать сразу же по получении горестного известия, возвращаясь морем из Советского Союза в Европу, а закончил в августе 1935 г., находясь в Мексике, однако датировал ее годом смерти Санчеса Мехиаса. Мулета - красное полотнище, прикрепленное к деревянной палке, с помощью которого матадор выполняет различные маневры с быком. Альпаргаты - крестьянские сандалии на веревочной подошве. Вероника - один из приемов матадора: быстро вести вокруг себя раскрытый плащ, побуждая быка мчаться за ним. Гаона-и-Хименес Родолъфо - известный мексиканский тореро. Сан-Фернандо - остров в Кадисском заливе. Из книги "С МИНУТЫ НА МИНУТУ" (1934-1939) В этой книге автор собрал различные стихи и поэмы, написанные им с 1934 по 1939 г., в том числе - цикл стихотворений "Столица славы", посвященный героической обороне Мадрида и вышедший отдельным изданием. 13 полос и 48 звезд (стр. 511). - Имеется в виду государственный флаг США. Хуан Маринельо (1898-1977) - выдающийся кубинский литературовед, публицист, общественный деятель. Эпиграф к циклу "13 полос и 48 звезд" взят из стихотворения Рубена Дарио "Лебеди", вошедшего в книгу "Песни жизни и надежды"(1905) и посвященного Хуану Рамону Хименесу. Кубинская песня (стр. 514). - Педросо Рехино (р. в 1896 г.) - первый пролетарский поэт Кубы. Хосе Мануэль Поведа (1888-1926) - кубинский поэт, развивавший социальную тематику. Я тоже пою Америку (стр. 515). - Заглавие этого стихотворения - перевод, а эпиграф к нему - оригинал строки известного американского поэта Лэнгстона Хьюза (1902-1967), которой начинается "Эпилог" в книге Хьюза "Грустные блюзы" (1926). Из книги "СТОЛИЦА СЛАВЫ" (1936-1938) Я из Пятого полка (стр. 520). - Пятый полк - воинская часть, созданная в начале национально-революционной войны испанскими коммунистами в дополнение к четырем полкам мадридского гарнизона. Сыграл важнейшую роль в обороне Мадрида. Эль-Пардо (стр. 520). - Так называется парк неподалеку от Мадрида, где находилась летняя королевская резиденция. Из книги "МЕЖДУ ГВОЗДИКОЙ И ШПАГОЙ" (1939-1940) В стихотворениях этого сборника, созданных во Франции и в Южной Америке, Альберти запечатлел горькие чувства первых лет изгнания. Бык в море (стр. 526). - Набережная Часов - одна из набережных Сены в Париже (остров Сите). Овидий (Публий Овидий Назон, 43 г. до н. э. - 17 г. н. э.) - знаменитый римский поэт, умерший в изгнании на берегах Черного моря. Из книги "ЖИВОПИСЬ" (1945-1952) Боттичелли (стр. 532). - Боттичелли Сандро (1445-1510) - великий итальянский художник флорентийской школы. Тициан (стр. 533). - Тициан Вечеллио (ок. 1477-1576) - великий итальянский художник венецианской школы, творчество которого сыграло особенно важную роль в духовном формировании Альберти. "Именно Тициан, в чьей живописи доминирующее - свет, - писал он, - утвердил меня больше, чем кто бы то ни было в мысли о моей корневой, изначальной связи с цивилизациями, влюбленными в голубое и синее, два цвета, которыми еще в младенчестве опоили меня голубые наличники окон и дверей и до блеска выбеленные стены наших андалузских домов..." Каллисто - в греческой мифологии дочь короля Аркадии, взятая Зевсом на небо, где она превратилась в созвездие Большой Медведицы. Даная - в греческой мифологии мать Персея, родившегося от Зевса, который явился к Данае в виде золотого дождя. Сиена - коричневая краска. Пьеве ди Кадоре - место рождения Тициана. Приап - в греческой мифологии сын Диониса и Хионы, бог садов, полей, чувственных наслаждений. Адонис - персонаж античной мифологии, юноша, наделенный дивн ой, несколько женственной красотой. Сезанн (стр. 535). - Сезанн Поль (1839-1906) - великий французский художник, один из самых ярких мастеров постимпрессионизма. Святой Себастьян - христианский мученик, убитый по приказу римского императора Диоклетиана в 288 г. Изображается в виде прекрасного юноши, пронзенного стрелами. Из книги "ПРИМЕТЫ ДНЯ" (1945-1955) Свободные народы! А Испания?.. (стр. 537). - Стихотворение написано в связи с окончанием второй мировой войны. Из книги "КУПЛЕТЫ ХУАНА ПЕКАРЯ" (1949-1953) Первый том этой книги был выпущен в Монтевидео (1949). На ее титульном листе сообщалось, что куплеты Хуана Пекаря собраны Рафаэлем Альберти. Из книги "БАЛЛАДЫ И ПЕСНИ РЕКИ ПАРАНА" (1953-1954) "Цветами апельсина вдруг..." (стр. 556). - Парана - река, протекающая по Бразилии и Аргентине; по ней частично проходит граница между Аргентиной и Парагваем. Из книги "ВЕСНА НАРОДОВ" (1955-1957) Путешествие в Европу (стр. 559). - ...Вислы сирена. - На гербе Варшавы изображена сирена со щитом в одной руке и мечом в другой. Возвращение в Советский Союз (стр. 561). - Дуэро - река в Испании, протекающая через города Серию, Торо, Самора и уходящая в Португалию. См. прим. к с. 161. Из книги "РИМ - ГРОЗА ПЕШЕХОДОВ" (1968) Римские сонеты (стр. 577). - Эпиграфы к стихотворениям этого цикла взяты из "Римских сонетов" итальянского поэта Джузеппе Джоакино Белли (1791-1863), писавшего на римском простонародном диалекте. Из книги "ПЕСНИ ВЕРХОВЬЯ АНЬЕНЕ" (1967-1972) Аньене - река в Италии, приток Тибра. Федерико! (стр. 582). - В этом стихотворении Альберти обращается к образу Федерико Гарсиа Лорки. Резиденция - Студенческая резиденция в Мадриде, где Гарсиа Лорка жил с 1919 по 1929 г. Л. Осповат