канадские леса чрезвычайно живописны, но английские лесные просторы не менее интересны, чарующи и столь же полны жизни. Для съемок лиственного леса зимой и в весеннюю пору мы выбрали обширный лесной массив Нью-Форест в Хэмпшире. Определение "нью" (новый) здесь не очень подходит - лес был посажен еще во времена Вильгельма Завоевателя в 1079 году, так что этому огромному шелестящему лесному поясу на самом деле уже почти тысяча лет. На мой взгляд, выбор оказался необычайно удачным - в течение нескольких лет я жил невдалеке от этого леса, и он, с его богатой флорой и фауной, стал для меня местом многих удивительных открытий. Сейчас лес занимает площадь в 38 000 гектаров, в основном это редколесье. Иногда встречаются участки реликтовых и декоративных деревьев, луга, вересковые пустоши и заросли кустарников. Когда-то лес служил королевскими охотничьими угодьями. Местным жителям было даровано право, сохранившееся и по сей день, пасти свиней, коров, лошадей и другую домашнюю живность по всей округе за исключением специально огороженных участков, где молодая поросль была защищена от слишком назойливых знаков внимания, оказываемых оленями и домашней скотиной. Хотя в наши дни лес перестал быть местом королевских охот, он приобрел статус национального заповедника благодаря большому количеству редких обитающих в нем видов животных и растений. Нашим проводником в этом восхитительном лесном уголке, одном из красивейших в Европе, стал Саймон Дэви, высокий, симпатичный юноша, большой энтузиаст и тонкий знаток природы этой местности. Желание Джонатана разместиться как можно ближе к лесу представлялось вполне уместным, поскольку ничто так не выматывает и не раздражает человека, как необходимость ежеутренней часовой поездки к месту назначения. Тут нам повезло, так как Джонатан обнаружил в самой чаще леса небольшую гостиницу "Брэмбл Хилл". А вот счел ли добрый, но незадачливый ее хозяин капитан Проуз своей удачей наше пребывание у него, так и осталось невыясненным. Боюсь, мы стали для него настоящим испытанием. Ко времени нашего отъезда он наверняка пришел к выводу, что все участники съемочных групп если и не полностью невменяемы, то немногим уступают деревенским дурачкам. С самого приезда мы взяли явно неудачный старт, причиной которого стал пустячный инцидент с покрывалом. Непонятно почему, но на сей раз Джонатан проявил несвойственную ему трогательную заботу о кинозвездах. Перед нашим прибытием он счел своим долгом подняться в будущее обиталище главных героев, чтобы лично убедиться, вполне ли подходит для нас его обстановка. Учитывая царивший в гостинице безупречный порядок, я не представляю, как мысль о том, что что-то может быть не так, вообще пришла ему в голову. Обнаружив двуспальную кровать, покрытую немного безвкусным, но вполне безобидным покрывалом, Джонатан вдруг решил, что созерцание подобной аляповатой вещицы вызовет столь бурный протест наших артистических натур, который можно было бы сравнить разве что с гневом покойного лорда Кларка при виде непотребных надписей на стенах Шартрского собора. Не колеблясь, он сдернул несчастное покрывало с кровати и запихнул его в шкаф. В полной уверенности, что отныне наши утонченные эстетические чувства не будут подвергнуты испытанию, он отправился нас встречать. Пока Джонатан был занят этим ответственным делом капитан Проуз, чей всевидящий взор проникал везде и всюду, самолично обошел наши апартаменты. Обнаружив кровать, так сказать, обнаженной, он не успокоился до тех пор, пока не нашел злополучное покрывало и не возложил его на законное место. Когда мы добрались до гостиницы, Джонатан, все еще терзаемый приступом заботы об актерах (к сожалению, редкой у режиссеров), опередил нас с нашим багажом. Первое, что бросилось ему в глаза, было лежащее на кровати покрывало. Издав мучительный стон, он схватил покрывало и снова схоронил его в шкафу. Не успел он покончить с этим, как мы с Ли в сопровождении капитана Проуза вошли в комнату. Орлиный взгляд капитана остановился на кровати. Лицо его выражало полное недоумение. - Позвольте, где же покрывало? - поинтересовался он. Вопрос был, конечно, риторическим, но Джонатан почувствовал, что должен на него ответить. - Покрывало? - внезапно охрипшим голосом переспросил он. - Да, - уточнил капитан Проуз, - на этой кровати лежало покрывало. Я сам положил его сюда. Но кто-то, неизвестно зачем, убрал его в шкаф. Интересно, где же оно? - В шкафу, - чуть слышно сказал Джонатан. - В шкафу? - спросил капитан. - Опять? - Да, - подтвердил Джонатан. - А откуда вам это известно? - спросил капитан. - Я сам его туда положил, - ответил Джонатан тоном человека, признающегося в детоубийстве. - Вы положили его туда? - изумился капитан. - Да, - обреченно вымолвил Джонатан. - И в прошлый раз это сделали вы? - Будучи человеком военным, капитан Проуз во всем любил полную ясность. - Да, - ответил Джонатан. - А с какой целью? - с подозрительным спокойствием спросил капитан. В течение последовавшей долгой паузы все смотрели на Джонатана, залившегося таким пунцовым румянцем, ответу которого позавидовал бы любой уважающий себя гелиотроп. - Потому что я думал, что им оно не понравится, - извернулся он наконец, свалив таким образом всю вину на ни в чем не повинных приезжих. Подобное лукавство могло бы сбить с толку кого угодно, только не капитана, имевшего за плечами солидный опыт общения с новобранцами, которые, будучи пойманными в самоволке, плели всякие небылицы. - Я абсолютно уверен, - ледяным тоном начал он, - что, если мистеру и миссис Даррелл не понравились бы покрывало или накидка, они сами сообщили бы мне об этом. Прятать же покрывало в шкафу не входит, насколько мне известно, в обязанности режиссера. Более того, я нисколько не сомневаюсь в том, что, решив подходит им покрывало или нет, мистер и миссис Даррелл выскажут свое суждение непосредственно мне, без вмешательства третьих лиц. Засим он с достоинством поклонился и покинул помещение - как раз вовремя, ибо мы с Ли в припадке безудержного веселья, повалились прямо на непокрытую постель. Стояла середина осени, и утренний лес, где мы начали съемки, был великолепен. В одних местах листва все еще была живой, переливаясь зеленовато-золотистым, в других - листья медленно умирали и огромные деревья - лимонно-желтые, цвета леденцов, коричневато-золотистые, цвета хереса и огненно-рыжие - застыли в неярком свете раннего осеннего утра. Среди ветвей, словно хвосты бумажных змеев, струились тонкие прядки тумана. Воздух был так холоден, что можно было видеть собственное дыхание; все вокруг было пронизано хрупким сиянием чистоты. Тонкие ручейки, поблескивая и лепеча, прокладывали извилистый путь в черной и благоуханной, словно рождественский пирог, земле, под пологом соборных нефов гигантских дубов и буков. Вместе с сыростью пришла и пора грибов. Они виднелись повсюду в изобилии, появляясь то здесь, то там из-под толстого, влажного слоя опавших листьев. Их причудливые очертания напоминали какой-то фантастический, неземной мир. Казалось, не будет конца разнообразию форм и цветов. Грибы розовые, как сахарная глазурь, серые и шелковистые, как шкурка котика, грибы со шляпками, загнутыми кверху и выставившими напоказ свои пластинки, словно страницы книги, или похожие на вывернутые ветром наизнанку зонты; одни были похожи на элегантные зонтики от солнца, другие - на китайские шляпы; некоторые теснились группами, как столики у входа в парижское кафе, или струились вниз с коры деревьев, подобно пенистому водопаду. Попадались и такие, которые напоминали сложные коралловые образования или срезанную лентой кожуру апельсина; опята - желтые, как канарейки, огненно-рыжие, как прически гризеток; грибы-зонтики нежных карамельных оттенков с чешуйками на шляпках, чем-то похожими на замысловатую кровельную черепицу. А какие названия встречались в этом удивительном царстве! Должно быть, ученые, занимавшиеся сбором и классификацией грибов, все до одного - поэты в душе; ничем другим не объяснить возникновение таких великолепных названий, как Лохматый Чернильный Колпак, Парик Судьи, Плачущая Вдова, Грошовая Булочка, Скользкий Джек и Седло Дэйрада. В гуще деревьев вы замечаете прячущийся Лаковый Колпак Смерти, а чуть дальше - Ангела Смерти цвета слоновой кости, чья шляпка напоминает сложенные крылья надгробного ангела. Попадались также огромные плоские, как тарелки, печеночные грибы, настолько крепко приросшие к стволам деревьев, что можно было, не сомневаясь в их прочности, спокойно сидеть на них как на походных стульчиках. Были также круглые и мягкие грибы-дождевики, выпускавшие клубы мельчайших спор при легком прикосновении. Их бесшумное извержение походило на прозрачное облачко, рассеивавшее по лесному ковру тонкие струйки будущей жизни. На одной полянке, затерянной в чаще леса, мы наткнулись на останки необъятного дуба, прожившего, надо думать, не одно столетие, - ствол его достигал десяти футов в диаметре. Этот мертвый колосс, должно быть, гнил очень долго и с течением времени оброс снаружи экзотическим грибным садом. Все эти скопления, консорциумы, колонны, батальоны, гроздья и караван-сараи представляли собой самую большую коллекцию разнообразных грибов, увиденную мною со времен посещения леса в Йюйю в Северной Аргентине много лет назад. Причем в своем невежестве я полагал, что только в тропических лесах может произрастать такое изобилие видов на столь маленькой площади. Но из всех встреченных нами грибов особенно поразил меня мухомор размером с чайное блюдце, чей алый цвет раздвигал лесной сумрак. Этот пронзительно яркий, словно звук трубы, гриб известен своей ядовитостью еще со времен средневековья, когда хозяйки травили мух на кухне или маслобойне, кроша гриб в блюдце с молоком. Его ядовитые свойства вызывают каталепсию, сопровождающуюся своеобразным опьянением и конвульсиями. Любопытно, что северные олени испытывают к этим грибам явное пристрастие, обходясь с ними так же, как кое-кто из нас с неожиданно найденной в лесу бутылкой джина или виски, и не упускают случая, должен с сожалением констатировать это, ими полакомиться. Саамы, наблюдавшие за чудачествами оленей, наевшихся мухоморов, и, возможно, завидуя столь недостойному состоянию, эмпирическим путем выявили две интересные особенности. Для желаемого опьянения достаточно лишь проглотить мухомор не разжевывая. Они также узнали (лучше не пытаться представить, каким способом), что моча человека, захмелевшего от мухомора, обладает пьянящим действием, и того же эффекта можно достичь с помощью продукта этой своеобразной перегонки. Однако же когда саамы страдают от похмелья, они, естественно, во всем обвиняют оленей. Для нас лес был полон очарования. Но Джонатану он казался непримиримым врагом, который своими извечными капризами все время обманывал его надежды. Если ему нужно было солнце, на небе было полно облаков; если он ждал облаков, светило солнце; если же ему требовался дождь, стояла совершенно ясная погода и так далее. Бедняжка лес старался изо всех сил доставить нам удовольствие. Джонатану же он представлялся жестокой, ветреной кокеткой в одеждах из разноцветных листьев. Кстати, именно листья чуть было не довели его до апоплексического удара. Джонатана не удовлетворяло огромное количество лежавших на земле и висевших на деревьях (в ожидании своей очереди упасть) сухих листьев - ему требовались кадры листопада. Но лес опять проявил свою капризную женскую натуру. Он предоставил в распоряжение Джонатана кучи опавшей листвы и по-прежнему висящие на верхушках деревьев шелестящие зеленовато-золотистые, красновато-коричневые, каштанового цвета листья, не желавшие падать - во всяком случае, перед объективом кинокамеры. Как только камеру упаковывали, словно в насмешку начинался яростный листопад, но стоило опять ее расчехлить, как листья прекращали падение, словно приклеиваясь к ветвям. Мы уже начинали понемногу опасаться за рассудок Джонатана, и наконец настал день, когда мы были готовы признать его сумасшедшим. - Я нашел, - рявкнул он Пауле, - нашел! - Что нашел, дорогой? - спросила Паула, подметив нездоровый блеск в его глазах. - Полиэтиленовые мешки, - ликующе провозгласил Джонатан. - Ты должна отправиться в город и купить мне несколько больших, огромных, гигантских полиэтиленовых мешков. - Конечно, дорогой, - мягко сказала Паула, - все, что ты хочешь, но зачем? - Листья, - ответил Джонатан. Мы все посмотрели на него. Поскольку пена на губах у него еще не показалась, мы решили все обратить в шутку. - Какое отношение имеют листья к полиэтиленовым мешкам? - спросил я, ничуть не надеясь на разумный ответ, в чем, увы, не ошибся. - Мы соберем листья в мешки и принесем их в гостиницу, - сказал Джонатан. - А что мы будем там с ними делать? - спросила заинтригованная Ли. - Высушим. - Высушим? - Ну конечно же, а потом достанем лестницу, заберемся на дерево и будем сыпать их вниз, - изрек Джонатан. - И я, наконец, сумею снять листопад. Естественно, этот наполеоновский план неизбежно вызвал новый конфликт с многострадальным капитаном Проузом. Паулу командировали в ближайшую деревню, откуда она вернулась с четырьмя огромными траурно-черными полиэтиленовыми мешками. Подгоняемые вошедшим в раж Джонатаном, мы набили мешки сырыми листьями и возвратились в гостиницу "Брэмбл Хилл" с таким количеством потенциального перегноя, которого вполне хватило бы на нужды крупнейших ботанических садов мира. Мы сложили наши сокровища в вестибюле, и Джонатан отправился на поиски капитана Проуза. Когда они вернулись, он представил капитану четыре огромных мешка, которые благодаря своему содержимому напоминали прилетевших из космической бездны гнусных слизнеобразнььх тварей. - Я хочу, чтобы вы мне помогли вот с этим, - просто сказал Джонатан. Капитан с опаской осмотрел мешки. - С этим? - после некоторого замешательства спросил он. - Вам нужна моя помощь? - Да, - подтвердил Джонатан. - А что это? - осведомился капитан. - Листья, - ответил Джонатан. - Листья? Что за листья? - растерялся капитан. Такого с ним еще не случалось. - Осенние листья, - победно сообщил Джонатан. - Мы набрали их в лесу. Капитан Проуз молчал. Ничто из его предыдущего опыта не подсказывало ему, как вести себя с постояльцем, неожиданно предложившим вниманию четыре доверху набитых осенними листьями полиэтиленовых мешка да еще требующим его помощи. - Понятно, - промолвил он, облизнув губы. - И что же вы намереваетесь с ними делать? - Сушить! - ответил Джонатан, пораженный тем, что капитан не может сам догадаться. - Сушить? - удивился капитан. - Их? - Ну да, они же мокрые, - объяснил Джонатан. - Зачем же вам нужно их сушить? - помимо собственной воли заинтересовался капитан. - Да ведь они не будут падать, пока мокрые, - ответил Джонатан, теряя терпение от бестолковости капитана. - Но они уже упали, - уточнил капитан. - Знаю, - окончательно вышел из себя Джонатан. - Поэтому-то они и намокли. А теперь их надо сушить. К счастью, именно в этот момент вернулась Паула, которая отсутствовала из-за своих постоянных телефонных переговоров. Она мгновенно оценила ситуацию. - Капитан Проуз, сейчас я все объясню. Уверена, что тогда вы сможете нам помочь, если это вообще возможно, - проговорила она, очаровательно улыбаясь и призвав на помощь все свое обаяние. - О, я был бы чрезвычайно признателен... Просто и доходчиво Паула поведала всю драматическую историю с листопадом. Когда мы только приехали в гостиницу, капитан Проуз был настолько любезен, что помимо наших номеров предоставил нам еще одну комнату, где мы могли обсуждать сценарий и размещать съемочную аппаратуру. Это была странная комната на втором этаже, больше всего напоминавшая оранжерею в викторианском стиле. И вот теперь Паула спросила разрешения заодно высушить в ней добрую половину леса. Капитан все же обладал чувством юмора и твердой хваткой хозяина, иначе он выставил бы нас из отеля в тот же момент. Он, напротив, отдал нам кипу старых номеров "Таймс", чтобы мы могли разложить на них наши драгоценные листья, а также солидную электрическую печь образца примерно 1935 года. Вскоре печь, словно могучая домна, уже выбрасывала мощные потоки тепла. Листья, разложенные на старых номерах "Тайме", заняли полкомнаты, и Джонатан, тихонько напевая, любовно перебирал их руками. Мы все собрались в дружеском кругу выпить по стаканчику виски и понаблюдать за ним. - Это похоже на сценку из спектакля в сельском клубе, - промолвил Крис. - Не находите? Например, "Дети в лесу". - Вот уж нет, - принялся рассуждать я. - Харрис слишком стар для дитяти. Это скорее "Буря". Там есть спятивший старина Калибан, мечущийся в своем обиталище. - Смейтесь, смейтесь, - холодно прервал наши разглагольствования Джонатан. - Посмотрим, что вы скажете, когда настоящие осенние листья дождем посыплются с деревьев. Два дня спустя, когда листья высохли, мы благоговейно отнесли их назад в лес. Вместе с ними была торжественно доставлена лестница, которую под руководством Джонатана приставили к стволу могучего дуба. Брайану, не занятому звукозаписью в этом эпизоде, было поручено подняться с мешком листьев по лестнице, забраться на ветви подальше от ствола и начать сыпать листья, имитируя матушку-природу, что он послушно исполнил. - Разбрасывай их как можно более естественно, - то и дело взывал Джонатан. - Как я могу разбрасывать их "естественно" из полиэтиленового мешка? - обиженно отзывался Брайан со своего ненадежного насеста. - Рассыпай их, - поучал Джонатан, - а не швыряй кучами. - Ох, и намучаетесь вы с этим делом, братцы, - заметил Саймон. - Подумаешь, - сказал я. - Однажды Эрик фон Штрохейм во время съемок одного из своих фильмов (а дело было зимой, и деревья стояли голые) велел прикрепить к ветвям 35 тысяч цветков миндаля. - Вот это да! Должно быть, влетело ему в копеечку? - спросил Саймон. - Еще бы, - ответил я, - да еще какую. Кстати, благодаря этой лиственной эпопее, они с Харрисом и породнились. - Серьезно? - заинтересовался Саймон. - Вполне, ведь его настоящее имя - Харрис фон Штрохейм, но он его скрывает. - Так вот почему Джонатан так зациклился на листьях? - спросил Саймон. - Ну да, да только куда уж нам с нашим бюджетом до цветков миндаля, - ответил я. Как я уже говорил, Джонатан пребывал в твердом убеждении, что лес не желает с ним сотрудничать: он умышленно растил грибы в тенистых местах, где не хватало света для съемок, он отказывался сбрасывать листья, в нем постоянно шел дождь, он покрывался туманом, в общем, был большим упрямцем. И наконец последним испытанием стал эпизод с галлами. Вряд ли нужно говорить, что каждое дерево в лесу является центром экосистемы. Дерево, регулируя режим тепла и влаги, а тем самым формируя особый микроклимат, создает среду обитания для целого сонма существ, живущих на нем, в нем или по соседству с ним или же посещающих его по деловым соображениям, например для гнездования. Подсчитано, что один дуб в состоянии обеспечить условия жизни более чем тремстам различным видам (и бог знает, скольким особям каждого вида), начиная с птиц и заканчивая мотыльками, гусеницами и пауками. К числу созданий, живущих в этой обособленной экосистеме, принадлежат многие виды галлов. Галлы - одни из наиболее причудливых украшений, которые можно встретить в лесу, и мое описание галлов в книге "Натуралист-любитель" сильно поразило воображение Джонатана. Помнится, я писал: "Галлы служат обиталищем для развивающихся личинок. Из одних летом выходят взрослые насекомые; другие галлы буреют, и в них личинки перезимовывают. Но это еще не все, поскольку внутри каждого галла вы почти наверняка обнаружите и другие существа, которые являются либо паразитами хозяина-галла, либо его непрошеными гостями. Обычный дубовый галл, который очень легко найти в лесу, помимо своего законного хозяина, орехотворки, дает пристанище еще 75 различным видам насекомых". Вот из-за этой-то фразы: "Обычный дубовый галл, который очень легко найти в лесу" все и началось. Джонатан намеревался найти несколько дубовых галлов и заснять меня и Ли за их сбором, а затем передать их Лондонской студии научных фильмов (осуществлявшей все съемки крупного плана для нашего фильма) для того, чтобы с помощью микросъемки они смогли бы показать появление на свет всех 75 видов насекомых. Вообще-то в любом приличном лесу из-за галлов не видно деревьев, но здесь все было совсем наоборот. Ранним утром мы отправились за галлами, причем Джонатан прихватил с собой пару громадных черных полиэтиленовых мешков, только что освободившихся от листьев. - Ты думаешь, двух мешков нам хватит? - спросил я. - Ты же сам сказал, что они обычные и их легко найти, - ответил он. - Мне их нужно очень много. - Отлично, в один мешок, даже при самом скромном подсчете, войдет тысячи две, а в двух разместятся четыре - четыре с половиной тысячи. - Плевать, - упрямился Джонатан. - Я не хочу искушать судьбу, мне нужен солидный запас. Итак, мы устремились в лес, подобно стаду свиней - охотников за трюфелями. Начать решили с дубовой поросли на опушке леса. Эти малыши пользовались особой любовью орехотворок, и их малый рост, как нам представлялось должен был облегчить наши поиски. Тщательно обследовав несколько сотен деревьев, мы обнаружили полное отсутствие не только дубовых, но и любых других галлов. Джонатан начал нервничать, как бывало с ним всякий раз, когда природа отказывалась ему повиноваться. - Эй, мальчики, - вопль Паулы, находившейся в четверти мили от нас, ударил по нашим барабанным перепонкам, - скажите, как хоть они выглядят. - Как крошечные сморщенные гнилые яблоки, - прокричал я в ответ. Мы продолжали поиски. Оставив в покое маленькие деревца с глянцевыми листьями, на которых не было и следов галлов, мы вошли в лес, где росли деревья повыше. Мы начали поиски в восемь. Уже к одиннадцати я начал приходить к убеждению, что лес заколдован и виновен в этом не кто иной, как Джонатан. Со мной такого еще не случалось. Я никогда не видел ни одной дубравы, в которой не было бы галлов. Это было похоже на то, как если бы из Сахары исчез сразу весь песок. И вдруг в половине двенадцатого раздались восторженные возгласы Ли. - Я нашла его, я нашла! - кричала она. Мы бросились к ней. - Где, где он? - прорычал Джонатан. Ли показала. Она держала ветку дуба, на которой сидел галл. Это был несомненно он, но такой маленький, сморщенный и жалкий, что более походил на засохшую какашку лилипутского слоника. - И это дубовый галл? - с подозрением спросил Джонатан. - Да, - ответил я, - но, должен признаться, мне попадались более жизнеспособные экземпляры. - К сожалению, он единственный, имеющийся пока в нашем распоряжении, - заметил Джонатан, осторожно снимая галл с дерева. - Придется взять его с собой. Как выяснилось впоследствии, это был вообще единственный найденный нами экземпляр. Его препроводили в Лондон с таким почтением, как если бы то были королевские драгоценности (точнее, Главное Сокровище Короны), и люди сидели возле него неделями с камерами наготове, наподобие ученых, ожидающих появления пришельца из летающей тарелки. Все было напрасно. Когда стало совершенно очевидно, что из галла ничего не вылупится, Джонатан вскрыл его перочинным ножом. Внутри находилась одна-единственная, очень маленькая, давно почившая личинка орехотворки. Снимать природу непросто, особенно второпях. Следующими, кто озадачил нас, были барсуки, эти замечательные создания с древнейшей родословной, чьи предки вперевалочку бродили по лесам Англии еще в те времена, когда сами люди одевались в шкуры. Это важное, очаровательное, красивое существо, на редкость смышленое и обаятельное, приносит огромную пользу, будучи одним из самых активных хищников сельской местности и наводя ужас на все живое от мокрицы до зайчонка, от фазаненка до лягушки, не брезгуя также червями, улитками, жуками, змеями и ежами. Слово "всеядный" означает "поедающий все", и барсук превосходно оправдывает это название. Он умудряется видеть еду буквально во всем. Но несмотря на такой беспорядочно плотоядный подход к жизни, большая часть его рациона состоит из корешков, грибов, ягод и семян. В целом этот красивый и полезный зверек является неотъемлемой частью сельской местности, а если он иногда и устроит маленький беспорядок на кукурузном поле или плантации хмеля или же разорит курятник, мы, учитывая приносимую им пользу, не должны придавать слишком большого значения этим отступлениям от хороших манер. Жилище барсука, или барсучья нора, - это сложный комплекс бесконечных подземных ходов и залов. А так как нора (равно как и английский загородный дом) передается из поколения в поколение и каждое поколение стремится расширить и улучшить ее, то сеть подземных жилищ постоянно растет. Нора состоит из спален, альковов, детских и даже специально выкопанных туалетов. Барсуки влюбляются однажды и на всю жизнь и, будучи исключительно цивилизованными зверями, дружат семьями со всеми окрестными сородичами. И вот совсем недавно барсук, который целое тысячелетие брел в зеленом сумраке английского леса, подвергся внезапному нападению со стороны двух отдельных групп так называемых цивилизованных людей. Группа ветеринаров, привлеченных для работы министерством сельского хозяйства, объявила барсуков переносчиками бычьего туберкулеза (каковыми они, возможно, и являются). Решение проблемы было простым: "истребить". И началась кампания окуривания барсучьих нор при крайне несимпатичных обстоятельствах. Мне кажется, что у ветеринаров, работающих в этом министерстве, всегда наготове только один ответ на поставленную проблему: "уничтожить" вместо "решить". К счастью, общественность восстала против такого подхода, и варварское разрушение родовых жилищ и уничтожение животных было приостановлено. Вы, должно быть, подумали, что официальной кампании окуривания (достойной по жестокости временам Тевтонского ордена) с лихвой хватило для бедняги барсука, но ничуть не бывало. Потерпев поражение с одной стороны, бюрократическая машина стала угрожать животным с другой. Ведущим видом спорта среди тех представителей человечьей расы, чье развитие все еще находится где-то на уровне неандертальца, стала травля барсука терьерами. Барсуки, приносящие, вероятно, большую пользу, чем все эти варварские омерзительные человеческие личности, выгонялись из нор и преследовались собаками. В подобной травле как нельзя лучше отражены две стороны нашего радужного общества: бюрократия, безжалостно уничтожающая все на своем пути, и озверевшая толпа, готовая (словно Римский плебс) не только лицезреть публичную казнь, но и принять в ней непосредственное участие. В нашем распоряжении уже имелись превосходные кадры подземной барсучьей жизни, отснятые Эриком Эшби, позволившим барсукам вырыть норы под его домом. С помощью своеобразного перископа он может наблюдать и снимать своих барсуков под землей. Для завершения эпизода Джонатан хотел сделать несколько кадров со мной и Ли у входа в барсучью нору, встречающих выскакивающего нам навстречу животного. - Вы укроетесь в засаде у барсучьей норы на другой стороне долины, - пояснял Джонатан, - а затем, когда стемнеет, барсуки выйдут наружу. - А ты что, их об этом попросил? - съязвил я. - Да, они обязательно выйдут, - без тени сомнения ответил Джонатан. - Они выйдут на сандвич. - Сандвич? Какой сандвич? - удивилась Ли. - Сандвич с арахисовым маслом, - сказал Джонатан. - Объясни, что ты имеешь в виду, - попросила Ли. - Барсуки, - авторитетно заявил Джонатан, - так вот, барсуки находят сандвичи с арахисовым маслом совершенно неотразимыми. Они пройдут много миль, чтобы получить хоть один. Протащи через лес сандвич с арахисовым маслом, и барсуки со всей округи последуют за тобой. - Где это тебе удалось раздобыть такую ценную информацию? - поинтересовался я. - Я вычитал это в одной книге о барсуках, - поделился Джонатан. - Там говорится, что это самый верный способ. - По мне, это звучит довольно странно, - сказал я. - Мне никогда не приходилось слышать о приманивании барсуков арахисовым маслом. - Бурундучки любят арахисовое масло, - неожиданно вспомнила Ли. - Мне приходилось кормить их так в Мемфисском зоопарке, поэтому вполне вероятно, что барсукам оно тоже понравится. - Они находят его неотразимым, - повторил Джонатан, - и все на свете отдадут за сандвич с арахисовым маслом. Вооружившись достаточным запасом сандвичей с арахисовым маслом, мы отправились в лес, где было много барсучьих нор. К несчастью, местность была густо населена и повсюду виднелись следы недавнего пребывания человека. - Боюсь показаться пессимистом, - сказал я Джонатану, - но что будет, если барсуки все же не выйдут на приманку? - Я и это предусмотрел, - сказал он, взглянув на часы. - С минуты на минуту прибудет барсучье подкрепление. - Какое подкрепление? - переспросила Ли. - Один малый по имени Дэвид Чефф, - ответил Джонатан. - У него живут два ручных барсука. Вот он и прибудет с ними с минуты на минуту и если дикие барсуки все-таки не покажутся, у нас по крайней мере будут ручные. Итак, камеры были наготове, и мы с Ли заняли свой наблюдательный пост. Как и следовало ожидать, барсуки так и не появились. И это нисколько не удивительно, так как, несмотря на все предосторожности, проявляемые съемочной группой фильма, мы не могли быть абсолютно бесшумны, а у барсуков очень тонкий слух. Как раз в это время прибыл огромный бородач Дэвид Чефф с парой симпатичных молодых барсуков. Нетерпеливых и фыркающих от возбуждения животных достали из клеток и выпустили у барсучьей норы. - А теперь, - скомандовал Джонатан, - все, что от тебя требуется, - это чтобы ты сказал прямо в камеру: "Существует единственно верный способ выманить барсука из норы. Он так же, как и мы, люди, обожает сандвичи с арахисовым маслом. Используя их как приманку, вы можете заставить выйти из норы любого, даже наиболее упрямого". Далее ты бросаешь сандвич у самого входа в нору, и барсуки с восторгом набрасываются на него. Послушно проговорив свои слова в камеру, я бросил сандвич перед входом в нору. Как по команде, оба барсука приблизились к нему, понюхали, а затем поспешно бросились прочь, яростно чихая и всем своим видом выражая явное неудовольствие. Не вызывало сомнений, что этой паре барсуков сандвич с арахисовым маслом пришелся совсем не по вкусу. И конечно же, этот случай еще раз укрепил Джонатана в его уверенности, что матушка-природа абсолютно не желает с ним сотрудничать. ФИЛЬМ СЕДЬМОЙ Исколесив весь свет в поисках различных животных, я часто поражался, какое разнообразие живых существ можно найти в английской сельской местности. Уже более тысячелетия поля и пастбища в Англии традиционно огораживают густой живой изгородью. Впервые вторгшись в Британию, саксы начали валить лес, или Уайлд Вуд*, как они его называли, с тем чтобы расчистить землю под луга и пашни. Тогда и возникла идея живой изгороди, которая должна была служить границей пахотных угодий и своеобразным "пастухом" скота. Вскоре саксы нашли идеальное для этой цели растение - боярышник. Хорошо размножающийся с помощью отводков и черенков, боярышник быстро разрастался в густую, непроницаемую, колючую изгородь, прекрасно защищавшую от ветров, непроходимую для скота. Взращенная на месте сведенного строевого леса, она взяла на себя заботу о жившем там зверье. Подсчитано, что протяженность живой изгороди, превратившей сельский пейзаж Англии в некое подобие шахматной доски, составляет около полумиллиона миль. Это гениальное изобретение средневековья служило не только убежищем для диких животных, помогало следить за пасущимся скотом и спасать урожай; оно было настоящей аптекой, полной целебных трав, способных вылечить человека от любой болезни, начиная от головной боли и кончая грыжей; а некоторые растения обладали свойствами совершенно иного рода и могли отводить колдовские чары, что по тем временам играло немаловажную роль. Прелестная белая, словно снег, звездчатка лечила от прострела в пояснице; прохладные мясистые листья конского щавеля помогали при укусах насекомых и крапивных ожогах; для быстрого заживления рекомендовали прикладывать к ранам Черноголовку обыкновенную; при лихорадках и воспалении слизистой оболочки идеальным средством считалась лапчатка гусиная. В средние века люди с большим почтением относились к живым изгородям, веря, что их населяют эльфы, феи и прочие духи. С живой изгородью было связано множество примет - дурных и добрых. Считалось, что если сорвать сердечник луговой, тебя непременно укусит гадюка, а если невинную голубую веронику - случится гроза или, того хуже, птица выклюет тебе глаз. Среди добрых примет можно назвать такие: стоит протереть коровье вымя лютиками, и удой молока резко возрастет, а если повесить в коровнике пучок крапивы, то сколько бы ни старались потом ведьмы, молоко все равно не прокиснет. __________ * Уайлд Вуд - дикий лес (англ.). В те времена живая изгородь была жизненной необходимостью, и поэтому относились к ней очень бережно; в результате выигрывали и человек, и природа. Современные же фермеры считают живую изгородь досадным анахронизмом и спешат от нее избавиться, безжалостно выкорчевывая древнюю реликвию, чтобы дать место все новым и новым участкам земли, которые будут отданы во власть разрушительной деятельности дождя и ветра. Нам хотелось заснять один из нетронутых уголков прежней живой изгороди, отразив ее эстетическую и экономическую ценность. Пройдет еще немного времени, и живая изгородь, эта прекрасная и такая важная страница британской истории, канет в Лету. Поэтому мы торопились увидеть и запечатлеть ее такой, какой она была на протяжении тысячелетия. В нашем путешествии было решено воспользоваться тремя старинными видами транспорта. Джонатан отыскал в Суссексе великолепный участок живой изгороди, идущей вдоль проложенной в траве настоящей проселочной дороги, к слову сказать, не испорченной гравием и асфальтом, разукрашенной по обочинам полевыми цветами, под сенью высокого, в белом, словно снег, цвету боярышника. Такой же точно дорогой ходил когда-то Шекспир, брели на богомолье в Кентерберийское аббатство пилигримы. Доставить нас в этот зачарованный уголок Англии, к моему неописуемому восторгу, должен был самый настоящий паровоз. Горячие поклонники этого вида транспорта, облазив всю Великобританию, нашли несколько старинных паровозов и, любовно их отреставрировав, добились разрешения пользоваться ими на специально отведенных для этого участках пути. Бригада, обслуживающая поезд, включая машиниста, проводника, кондуктора и другой персонал, - не профессионалы, а любители. В обычной жизни это учителя, профессора, владельцы магазинов, химики или просто пенсионеры, работающие совершенно безвозмездно с той лишь целью, чтобы молодое поколение могло наяву ощутить всю прелесть поездки на паровозе, вдохнуть едкий, дурманящий запах угля, копоти и пара, вздрогнуть от пронзительного, словно крик совы, паровозного гудка, почувствовать что-то невероятно ностальгическое, когда паровоз, грохоча, скрежеща и шипя, трогается с места, а потом отдаться во власть ритмичного, как удары сердца, перестука колес. Поэтому мы с радостью предвкушали поездку по железной дороге с поэтическим названием "Колокольчик". Ли, дожив до тридцати трех лет, ни разу в жизни не ездила на паровозе. Меня, страстного любителя паровозной езды, это открытие потрясло до глубины души. Когда мы прибыли на станцию, паровоз уже ждал нас, чистенький, сияющий, с вьющимся над составом щегольским шлейфом пара; позади паровоза размещались нарядные вагончики первого, второго и третьего классов (причем разница между ними была хорошо заметна). Тяжелые двери мягко захлопнулись; при желании можно было опустить державшееся с помощью толстых кожаных ремней окно. Правда, при этом в глаз вам могла попасть искра от паровоза или вы могли испачкать в саже нос, - зато такого рода ощущения были непременным атрибутом настоящего путешествия на настоящем паровозе. Махнув рукой на бюджет, Джонатан королевским жестом зарезервировал для нас места в первом классе с широкими диванами, богато украшенными вдавленными крупными пуговицами, похожими на грибные шляпки. На стенах были развешаны яркие картинки с изображением морских курортов года эдак 1920-го; море на них было такой невероятной синевы, что приходилось только удивляться, как после этого люди вообще отдыхали на Средиземноморье. Багажные полки были так широки и прочны, что преспокойно выдержали бы бессчетное количество глэдстоновских чемоданов, шляпных коробок, корзин с провизией и прочего скарба. Мы с Ли заняли места у окна, а Крис с Брайаном, магнитофоном и камерой расположились в дальнем конце купе; в начале серии предполагалось дать мой голос за кадром на фоне мелькающего за окнами сельского пейзажа. По техническим причинам сцену снимали несколько раз, из-за чего нам пришлось кататься по одному и тому же маршруту взад-вперед. Правда, на сей раз я не возражал против пересъемки, так как езда на паровозе доставляла мне большое удовольствие. Но вот, наконец, начальная сцена была снята, и мы неохотно покинули поезд, остановившийся у маленькой деревянной платформы с надписью крупными белыми буквами: "Остановка "Чистое поле". По требованию". Выбравшись на шаткий настил, мы извлекли из купе проводника следующий вид транспорта, на котором нам предстояло прокатиться, - большой, сверкающий металлом велосипедный тандем. Это была еще одна гениальная затея нашего режиссера. Я, правда, пытался слабо протестовать, говоря, что не сидел на велосипеде лет тридцать пять, но Джонатан, как всегда, был непоколебим, уверяя (в который раз!), что это проще простого. Велосипед прибыл к нам в отель накануне вечером, и наутро мы с Ли решили его опробовать, выбрав для этого дворик перед входом в отель. Вначале наш экипаж двигался довольно неровно, так как Ли заявила, что лучше меня знает, как на нем ездить. К тому же велосипед был очень легким и приходилось все время быть начеку, особенно на поворотах, когда переднее колесо неожиданно складывалось, наподобие птичьего крыла, и вы оказывались в придорожной канаве. Но вскоре мы овладели техникой велосипедной езды и начали носиться по дворику, со свистом рассекая воздух. На наше несчастье, из отеля неожиданно выпорхнули три пожилые дамы, сопровождаемые джентльменом, своим внешним видом напоминавшим бригадного генерала старой закалки, и пересекли путь прямо перед носом нашей машины. Я с силой нажал на тормоз, тандем занесло, переднее колесо сложилось, и мы с Ли очутились на земле, изобразив кучу малу, а сверху нас придавил велосипед. Старушки взвизгнули, бригадный генерал пробормотал что-то вроде "черт побери", а Ли и я, покатавшись по земле, с трудом выбрались из-под велосипеда и поднялись на ноги. Бригадный генерал вставил в глаз монокль и оглядел нас с головы до ног. Мы были одеты по-походному, а если к тому же учесть, что за день до описываемых событий наши костюмы попали под дождь, то вид у нас был, прямо скажем, не парадный. - Бродяги, - после недолгого молчания заключил бригадный генерал, вложив в это слово все презрение, которое испытывает средний англичанин к представителям пролетариата. Затем, растопырив руки, как бы пытаясь оградить божьих одуванчиков от могущей пристать к ним заразы, он пропустил их вперед, и вся четверка удалилась. Начало было довольно обескураживающим. Тем не менее когда мы вышли на перрон в "Чистом поле" и "Блэк Найт"*, окутанный клубами пара, подарив пронзительный прощальный свисток, удалился, звуки и запахи солнечного майского дня нахлынули на нас со всех сторон. С голубого неба лилось пение жаворонков. Громко, без передышки, куковали в полях кукушки; воздух был напоен ароматом сотен весенних цветов. По деревянному настилу мы скатили "Дейзи"** (так окрестили наш тандем) на гаревую дорожку, а потом по узкому скользкому проходу спустились к неширокой тропе; ее высокие откосы были покрыты россыпями желтых, точно шафран, калужниц, а на самом верху стояла живая изгородь из боярышника с соцветиями, похожими на кучевые облака. Оседлав "Дейзи", под лучами жаркого солнца, в сопровождении птичьего гомона мы отправились на поиски старой доброй Англии. _________ * "Блэк Найт" - "Черный Рыцарь" (название паровоза) (англ.). ** Дейзи - маргаритка (англ.). Место, выбранное Джонатаном (учитывая время года), оказалось выше всяческих похвал. Высокие откосы и сама живая изгородь напоминали красочное цветовое панно: канареечно-желтые лютики, красные первоцветы, белые цветы звездчатки, голубоватая дымка колокольчиков, сиреневые фиалки и плоские, похожие на бледный туман соцветия бутня одуряющего. Между изгородями раскинулись огромные и пышные луга, пестреющие кляксами цветов, с островками одиночных живописных дубов и берез; их только-только распустившаяся листва отбрасывала на землю узорчатую тень. Коттеджи и небольшие виллы прятались между деревьями так, что их совсем не было видно, и создавалось полное впечатление, что местность необитаема. В конце концов мы добрались до проселочной дороги, охраняемой с одной стороны живой изгородью - густой, почти непроходимой стеной боярышника с вплетенным в нее странного вида дубом, чьи корни были скрыты под плотной сетью плюща. Здесь нас поджидал Дэйв Стритер, назначенный нашим проводником по зеленой изгороди. Дэйв оказался для нас настоящей находкой. Стройный, темноволосый, с быстрым взглядом карих глаз и носом с горбинкой, похожим на клюв, он чем-то неуловимо напоминал птицу. Дэйв гордился живой изгородью так, словно она была посажена его руками, и не было ни одного местного растения, птицы или насекомого, которых бы он не знал. Он помогал нам проникать в тайны древней живой стены. История большинства живых изгородей насчитывает несколько веков, но натуралистам удалось довольно точно определять их возраст. Технология достаточно проста. Отмерив тридцать шагов от определенного места, вы возвращаетесь назад и подсчитываете число видов деревьев, растущих на данном участке. Каждый вид дерева соответствует одному столетию. На первый взгляд такое утверждение может показаться маловероятным, но ученые подкрепили его целым рядом убедительных доказательств. При закладке изгороди фермеры обычно использовали одно, реже два вида растений. С течением времени в посадки проникали и другие виды деревьев, занесенные в виде семян с птичьим пометом или грызунами, которые закапывали орехи и семена про запас, а потом о них забывали. Проверив предположения на лесополосах, возраст которых был хорошо известен, ученые установили, что новый вид древесного растения появляется раз в столетие. Отмерив положенное число шагов, мы с Ли занялись подсчетом росших на нашем участке видов деревьев. Обнаружив более десяти образцов различной древесной растительности, пришли к выводу, что наша живая изгородь существовала уже тогда, когда Лондонского Тауэра и Вестминстерского аббатства и в помине не было! Приходится только удивляться тому, с каким благоговением чтят память этих каменных реликвий, совершенно не заботясь о другой, не один век приносившей неисчислимую пользу не только человеку, но и всему живому, а ныне методически уничтожаемой прямо на глазах. Слабые голоса энтузиастов-биологов в защиту природной реликвии, которая безжалостно выкорчевывается бульдозерами, тонут в море полного равнодушия. Если бы можно было хоть на минуту представить, что кому-то пришло в голову разобрать Вестминстерское аббатство, чтобы построить на его месте административное здание, или взорвать Тауэр, чтобы возвести еще один Хилтон, - да этого наглеца стерли бы в порошок, хотя оба знаменитых здания, вместе взятые, за все время своего существования принесли человечеству неизмеримо меньше пользы, чем скромные живые изгороди. Живая изгородь (помимо разнообразных травянистых растений, скрывающихся под сенью ее колючего полога) дает пристанище многим видам пресмыкающихся, птиц и млекопитающих, часть из которых нам удалось заснять. Одной из самых симпатичных, на мой взгляд, является мышь-малютка - самое крошечное млекопитающее Британских островов, которой принадлежит честь быть открытой и описанной не кем иным, как одним из известнейших натуралистов-любителей, - самим Гилбертом Уайтом. В его несравненной "Естественной истории Селбурна" первое научное описание мыши-малютки звучит так: "Мне удалось раздобыть нескольких мышей, о которых я упоминал в предыдущих письмах. Это молодой самец и беременная самка, которых я заспиртовал. По окраске, форме тела и размерам, а также способу устройства гнезда это, несомненно, доселе не известный науке вид. Они гораздо мельче и тоньше, чей Mus domesticus medius, описанная Реем; по расцветке ближе к белке или соне; живот белый; сбоку по шерстке проходит четкая линия, отделяющая по цвету живот от спины. Эти мыши никогда не живут в доме, их заносят в амбары и сараи в снопах. Место их обитания - поле, гнезда они строят над землей, на стеблях злаковых, иногда в чертополохе. В помете бывает до восьми мышат в крошечном круглом гнезде, свитом из стебельков и листьев трав и пшеницы. Одно из таких гнезд я раздобыл этой осенью: очень искусно сработанное, состоящее из листьев пшеницы, совершенно круглое, размером в крикетный шар. Отверстие было так ловко закрыто, что было невозможно его обнаружить. Само гнездо было плотным и столь туго набитым, что его спокойно можно было катать по столу, и оно нисколько не развалилось бы, несмотря на то, что в нем находилось восемь голых и слепых мышат. Я задавал себе вопрос, как в условиях такой тесноты мать могла навещать и кормить своих крошек, учитывая, что им надо было ее сосать? Может быть, она проделывала в разных местах небольшие отверстия и просовывала туда сосок, а после кормления заделывала отверстие? Ясно одно: она ни за что не могла бы поместиться в гнезде сама, к тому же мышата с каждым днем становились все больше. Эту замечательную колыбельку, изящнейший образчик дани инстинкту, я нашел на пшеничном поле подвешенной к головке чертополоха". Мышь-малютка приспособилась к такому полувоздушному образу жизни не хуже многих приматов Нового Света. У нее очень цепкие лапки, которыми она крепко обхватывает стебли растений, и удивительно сильный хвост, на котором она висит, обмотав его вокруг стебля, когда строит гнездо. Круглые, размером с теннисный мяч, гнезда сплетены из неоторванных от стеблей травинок, иногда, для большей прочности, сцементированных между собой размочаленными листьями. Такие "ясли", в которых мать выращивает свое потомство, для удобства малышей выложены изнутри мелко пережеванными листьями и имеют два входа. При рождении мышата весят около грамма; по определению Гилберта Уайта, пара мышат потянет на медную монетку в полпенни. Для каждого нового помета строится новое гнездо; в урожайный год мышь-малютка может принести шесть пометов в год по пять-шесть мышат в каждом. По меркам человечества это грозило бы катастрофой. Но природа очень мудра. В те годы, когда рождается много мышей, резко увеличивается приплод у хищников, которые ими питаются, - лисиц, ласок, горностаев, сов и других. В неурожайный на мышей год для хищников наступают тяжелые времена. Таким образом, их численность полностью регулируется количеством корма, то есть мышей. К сожалению, у человека в наши дни остался только один враг - он сам. Но численность населения остается столь высокой, что даже самые кровожадные вылазки против себе подобных не могут столь же удачно решить проблему перенаселения, как это делает природа. Еще одними обитателями живой изгороди являются ежи. Это мои давние, со времен детства, проведенного на Корфу, любимцы. Однажды крестьянин принес мне четырех новорожденных ежат, которых он нашел в гнезде на краю своего поля. Они были светло-кремовыми с мягкими, словно резиновыми, иголками. Когда ежики подросли, они превратились в коричневых, а иголки стали твердыми и острыми. Это удивительно умные создания - мне даже удалось приучить их просить еду, стоя на задних лапках. Часто я брал их с собой в дальние прогулки по окрестностям, и они послушно семенили за мной, выстроившись в цепочку. Ежи были необычайно проворны. Как только я поднимал камень или бревно в поисках насекомых для моей коллекции, они были тут как тут. Стоило мне зазеваться - драгоценный экспонат выхватывался у меня из-под носа и тут же съедался. Как-то раз мы забрели на заброшенный виноградник. Пока ежи возились вокруг лозы, я, разомлев от жары, отошел в тень стоявших ярдах в ста оливковых деревьев. Усевшись под оливой, я наблюдал за ежами, но они меня не видели; через какое-то время, обнаружив пропажу, они пришли в смятение. Они кружили на месте с жалобным писком, пока наконец один, уткнув нос в землю, словно собака, учуял мой след и затрусил рысцой; остальные бросились за ним. То, что ежи шли точно по моему следу, сомнений не вызывало. Вместо того чтобы избрать кратчайший путь, они отклонялись в стороны, в точности повторяя мой маршрут. Обнаружив меня, ежи возбужденно зашумели, а потом, пыхтя и попискивая, начали карабкаться ко мне на колени. Помнится, когда наша семья жила в Хэмпшире, у нас в саду росла огромная яблоня. И вот однажды случился небывалый урожай яблок. Их было так много, что мама, заготовив впрок тонны джема и чатни*, была не в силах использовать оставшиеся плоды; они падали на землю и сгнивали, образуя ценное удобрение. В одну из ясных, лунных ночей меня разбудили стоны, визг и пыхтение; полагая, что это пара влюбленных котов, я высунулся из окна, чтобы высказать все, что я о них думаю, но, к своему удивлению, обнаружил двух ежей. Решив рассмотреть вблизи, чем они были так заняты, я всунул ноги в шлепанцы и выбежал в сад. Оказывается, они угостились полусгнившими яблоками, чей сок превратился в сидр. Оба ежа были здорово пьяны: они кружили вокруг дерева, шатаясь из стороны в сторону, натыкаясь на яблоки, икая, злобно бросаясь друг на друга, словом, ведя себя самым недостойным образом. Для их же пользы я запер обоих на ночь в гараж. На следующее утро передо мной с виноватым видом предстали два самых несчастных в мире ежика, которых только можно было себе представить. Я выпустил их в лес, начинавшийся прямо за садом позади дома. _________ * Пряная, острая приправа. Еще одним созданием, которое нам посчастливилось заснять, была ласка - самый маленький и самый замечательный хищник Британских островов. Каких-нибудь двадцать восемь сантиметров в длину вместе с хвостом - это грациозное, красивое, поразительно резвое существо, в чем мы не замедлили вскоре убедиться. Для того чтобы снять крупным планом охотящуюся ласку, мы сделали декорацию, очень похожую на настоящую живую изгородь. За секунду на пленке проходит двадцать четыре кадра, другими словами, снимаются двадцать четыре фотографии. Так вот: наша ласка успевала проскакать всю декорацию за какие-то сотые доли секунды, проходящие между кадрами, - поистине фантастическая живость! Когда я работал смотрителем в Уипснейдском зоопарке, то по выходным дням ездил на велосипеде в музей Тринг, где учился делать чучела. По пути я проезжал мимо разбитой кибитки, в которой жил старый цыган. Я часто заходил к нему в гости, потому что у него всегда было множество животных, и число их постоянно увеличивалось. Мой интерес к старику, которого все звали Джетро, особенно возрос после того, как, проезжая однажды мимо, я увидел играющих между колес кибитки пять ласок. Я сошел с велосипеда и наблюдал за тем, как эти гибкие, похожие на пушистых змеек существа демонстрировали разнообразные приемы вольной борьбы. Вскоре из леса вышел старый Джетро с ружьем под мышкой, держа в руках двух убитых кроликов. Он мелодично посвистел, и ласки, бросив игру, примчались к нему; встав на задние лапки, они тоненько повизгивали. Старик бросил им кроликов; огрызаясь друг на друга, они утащили тушки под кибитку и устроили пиршество. Как мне хотелось стать обладателем этих изящных, прелестных существ, но старый Джетро ни за что не желал с ними расставаться; даже щедро предложенное мной недельное жалованье в три фунта десять шиллингов (или три с половиной фунта) не возымело должного эффекта. - Нет, малыш, - говорил он, ласково оглядывая своих питомцев блестящими черными глазами, - я ни за что не расстанусь с ними. А уж натерпелся я от них - не приведи господь. Но все равно. Даже не уговаривай. Не отдам я их, ни за что на свете. Лучше возьму как-нибудь тебя с нами на охоту. Тогда увидишь, чего они стоят. В одну из летних ночей, когда в небе сияла полная луна, белая и круглая, словно цветок магнолии, я подъехал к домику Джетро. Выпив пинту домашнего пива и отведав отличного жаркого, мы отправились на охоту. Ласки прыгали впереди, купаясь в ярком свете. По дороге старик посвящал меня в их охотничьи повадки. Найдя кроличью нору, одна или две ласки забираются внутрь, а остальные ждут у входа. Напуганный двумя непрошеными гостями, кролик стремительно выскакивает из норы и попадает в лапы стерегущих его хищниц. Они бросаются на беднягу, точно молнии, и тут же одна из них приканчивает его характерным ласочьим приемом - прокусывает нижнюю часть черепа, вонзая зубы прямо в мозг. Смерть наступает мгновенно. Бесшумно и синхронно, словно одно существо, извиваясь змееподобными телами и блестя глазами, двигались наши ласки в лунном свете. Это было фантастическое зрелище. Я не знаю, охотятся ли описанным способом дикие ласки, но должен признать, что эта ручная пятерка выработала столь рациональные и эффективные охотничьи приемы, что уже через два часа в ягдташе старого Джетро лежали семь жирных кроликов. Часть добычи досталась самим охотницам и другим хищным питомцам цыгана - совам, ястребам, барсуку и горностаю, остальная пошла на обед хозяину или была продана в соседней деревне. Старый Джетро относился к живой изгороди, росшей вокруг его кибитки, так же, как наши далекие предки: охотился на куропаток и кроликов, собирал травы и коренья, делая из одних приправы к блюдам, а из других мази и снадобья, которыми он торговал на рынке в ближайшем городке. Я знал некоторых людей, которые предпочитали обращаться за помощью к нему, а не к врачам, когда у них что-нибудь болело. В то время у меня была знакомая, страдавшая от периодически высыпавшей на ее лбу и левой ладони аллергической сыпи, которая к тому же сильно чесалась. Невзирая на ее протесты и неверие в подобные методы лечения, я привел ее к старику цыгану, который дал ей мазь и велел ее втирать. Через три дня сыпь исчезла навсегда. В одном из финальных эпизодов Джонатан хотел показать настоящий, как в древности, девственный луг, окруженный со всех сторон живой изгородью. Когда он привел нас на место, восторгам нашим не было границ. Это была огромная поляна, с трех сторон огороженная высокими зарослями боярышника. С четвертой стороны к ней подступал густой лес, подернутый светло-зеленой дымкой распускавшейся листвы. Луг раскинулся на склоне пологого холма; в центре его высилось несколько одиночных могучих дубов, украшавших его, надо думать, не одно столетие. Деревья отбрасывали лужицы голубоватой тени. Но удивительнее всего был цвет луга. Высокая сочная трава была усеяна лютиками такого ослепительно желтого цвета, что казалось, кто-то разлил на лугу целый чан расплавленного золота. Для того чтобы снять пикник на поляне, нам пришлось ступать по золотому ковру, утопая по колено в лютиках; мы совершали ужасное кощунство, оставляя за собой смятые и раздавленные цветы и нарушая абсолютную золотисто-зеленую гармонию. Заключительным аккордом этой программы, по мнению Джонатана, должен был явиться полет над живой изгородью на воздушном шаре. Хотя путешествие на этом романтичном, старинном виде воздушного транспорта всегда было моей тайной мечтой, я все же немного побаивался из-за своих головокружений. Но, рассудив, что подобная возможность предоставляется не так уж часто, я взял себя в руки и согласился. Приготовление к полету напоминало подготовку боевой операции. Было запланировано два путешествия: в первый раз с нами должен был отправиться Крис с камерой, чтобы сделать съемку крупным планом прямо из корзины воздушного шара; в это время другие камеры, установленные на машинах, должны были следовать за нами по шоссе и снимать нас с земли. На второй день Крису предстояло пересесть в вертолет, пилотируемый самим капитаном Джоном Крудсоном (который осуществлял сложнейшие и рискованнейшие трюки в фильмах о Джеймсе Бонде), и снимать наш полет со стороны. Нашим воздушным шаром управлял опытный аэронавт Джефф Уэстли, который мог посадить свой летательный аппарат буквально на пятачке. Для создания сногсшибательного эффекта Джонатан хотел было начать величественный полет из центра "золотой" поляны, но, так как это нанесло бы непоправимый ущерб цветам и травам, мы уговорили его выбрать более плебейскую стартовую площадку, удовольствовавшись, на случай первого вознесения, хорошо вытоптанным пастбищем. Рано утром мы прибыли на место, где нас ожидал воздушный шар. Он оказался чудовищных размеров - куда больше, чем я предполагал, и был выкрашен в веселую красно-желто-синюю полоску. На траве под шаром размещалась корзина, напоминавшая гигантскую бельевую, наполненная запасными канистрами с бутаном для подкачки шара во время полета. Нас представили Джеффу - светловолосому, с лучистыми голубыми глазами крепышу, в котором чувствовался мастер своего дела. Он сообщил нам о благоприятном прогнозе погоды и выразил надежду, что полет пройдет успешно. Проблему съемок крупным планом мы решили довольно просто, поместив Криса вместе с камерой к нам в корзину. Для съемки всей корзины целиком требовался широкоугольный объектив; в этом случае камеру следовало установить на некотором удалении от объекта съемки. Мы так и сделали: установили дистанционно управляемую камеру на длинном алюминиевом шесте, прикрепив его к корзине; там же находился пульт управления. Джонатану хотелось, чтобы все выглядело так, будто полетом воздушного шара руководим исключительно мы с Ли, для чего в корзину положили большое одеяло. Джонатан объяснил Джеффу, что, как только будет дан знак к началу съемки, тот должен будет тут же нырнуть на дно корзины и с головой накрыться одеялом. Джефф воспринял подобное надругательство над ним с большим юмором. Напутствуемые прощальными наставлениями Джонатана, мы забрались в корзину и приготовились к первому в нашей жизни путешествию на воздушном шаре. Якорные канаты были перерублены, и корзина слегка сдвинулась с места. Тогда Джефф потянул за шнур, и огромный сноп синего пламени со страшным ревом устремился внутрь шара. Это напоминало выпущенного из бутылки джинна. Под аккомпанемент оглушительных взрывов корзина медленно приподнялась и поползла вверх. Двадцать футов над землей, тридцать - и вот, оставив под собой вершины деревьев, мы взмыли в небо. Ощущение было фантастическим. Когда пламя гудело не слишком сильно, тишина стояла такая, что, находясь на расстоянии тысячи футов над землей, мы слышали, как разговаривали внизу люди, стучал на стыках рельсов поезд, лаяли собаки, мычали коровы. Пожалуй, только плавание с аквалангом в тропическом море, когда вы отдаетесь во власть прибоя, качающего вас над зарослями кораллов, может соперничать по остроте ощущений с полетом на воздушном шаре. Где-то далеко внизу расстилались ровные клеточки полей, огороженные живыми изгородями, простирающимися далеко, насколько хватал глаз; издалека в безупречные квадратики вклинивались островки темно-зеленого леса или крошечные, словно игрушечные, деревеньки. По земле за нами бежала тень, похожая на большой голубой гриб, пугая стада скота и заставляя лошадей вставать на дыбы. Джефф объяснял нам, что, хотя мы и движемся по воле ветра, существует масса приемов, с помощью которых можно управлять воздушным шаром. В это время ветер стих и мы опустились вниз, продолжая лететь на уровне верхушек деревьев. Полет наш был бесшумным и легким, словно туман, а однажды мы даже слегка коснулись дном корзины верхушки кроны великана-дуба. Мы увидели зайца и бесчисленное множество кроликов, которые в страхе разбегались, приняв наш объемный, яркий воздушный корабль за сигнал тревоги, потом - пару стоявших на лесной полянке, навостривших уши пугливых косуль. Зато грачиная колония, напротив, встретила нас яростным гвалтом, негодуя на наглецов, посмевших вторгнуться в их воздушное пространство. Было любопытно пролетать в каких-нибудь пятидесяти футах над деревнями и одиноко стоявшими фермами, разглядывая росшие позади домов тщательно ухоженные, с морем цветов, сады. Гул, издаваемый нашим воздушным шаром, заставлял всех собак округи яростно лаять, а люди выбегали из домов и приветливо махали нам руками. Как только до них доходило, что мы прекрасно их слышим, они начинали спрашивать, куда мы летим, а когда мы в ответ разводили руками, принимались смеяться. Потом под нами оказалась сельская школа, и все дети и их учителя высыпали на школьный двор и, задрав головы, смотрели на наш полет. Дети, естественно, спрашивали, куда мы летим. А мы в ответ говорили, что не знаем сами. Детей такой ответ страшно развеселил, а один мальчуган хохотал так, что упал и начал кататься по земле. Затем мы подлетели к миниатюрному замку, выстроенному из красного кирпича, с прелестной розовой черепичной крышей. Вокруг замка был разбит замечательный, полный цветов и кустарников сад, словно сошедший со страниц сказки. Встревоженные ужасным ревом, хозяин и хозяйка выбежали в сад. - Какой чудесный у вас дом, - крикнул я хозяйке. - Нет, это у вас чудесный воздушный шар, - прокричала она в ответ. К этому времени запасы топлива стали подходить к концу, и нам нужно было приземляться. Как всегда бывает в таких случаях, на многие мили вокруг не было ни одного пустого клочка земли, а только поля ячменя и пшеницы и пастбища со стадами истеричных овец и коров, у которых случился бы коллективный нервный припадок, равно как и у их хозяев, вздумай мы приземлиться среди них. Наконец мы приметили лужайку, на которой не росло никаких сельскохозяйственных культур и никто не пасся. Но чтобы приземлиться в нужном месте, нужно было миновать большое поле зреющего ячменя, перелететь через живую изгородь и произвести быстрый трехступенчатый спуск, так как лужайка была довольно узкой. Пока мы летели над ячменным полем, ветер, сыграв с нами злую шутку, неожиданно стих, и мы начали быстро падать. Стараясь набрать высоту, Джефф прибавил пламени в горелке, но было уже поздно: корзина с грохотом упала на ячменное поле, а потом начала прыгать, словно кенгуру. Мы сделали три подскока, каждый раз сильно ударяясь о землю. Вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер и, подхватив воздушный шар, потащил нас над полем, в каких-нибудь шести дюймах от земли. Впереди, точно грозный риф, маячила живая изгородь, а мы неслись ей навстречу с умопомрачительной скоростью, оставляя позади месиво смятых и сломанных колосьев. Деревья, выставив вперед свои колючки, неотвратимо приближались. Джефф принял единственно правильное решение: дернул за привязанный к клапану шнур и выпустил горячий воздух. Наш огромный, яркий красавец-шар сморщился и испустил дух, в предсмертных конвульсиях перевернув корзину набок, так что мы все навалились на один борт, придавив беднягу Криса. Агонизируя, шар протащил корзину еще около пятидесяти ярдов, а мы, лежа в куче, пытались сохранить в целости руки и ноги. Наконец шар окончательно выдохся, и мы, все в синяках, едва живые от страха, выползли из корзины. Алюминиевый шест, на котором находилась дистанционно управляемая камера, весь погнулся и был похож на штопор; к счастью, камера не пострадала. И, что гораздо важнее, не пострадал никто из нас. Джонатан, Паула и вся съемочная группа, следившая за нашим беспримерным полетом из двух машин, страшно взволнованные, со всех ног бросились к нам. - С вами ничего не случилось? - кричал Джонатан, которого мучило душераздирающее видение: главный герой на костылях. - Все в порядке, - прокричал я в ответ. - Как ты правильно изволил заметить, это гораздо проще, чем упасть с бревна. К счастью, они не забыли прихватить с собой непременную бутылку шампанского, которой, по традиции, завершается первый полет на воздушном шаре. Мы с удовольствием выпили ее, стоя посреди разоренного ячменного поля рядом с красочным остовом нашего воздушного корабля. Несмотря на довольно неудачное приземление, мы с нетерпением ожидали следующего дня, когда могли бы отправиться в совместный полет с вертолетом. К сожалению, с утра погода нам не благоприятствовала, но к двенадцати часам небо очистилось, и мы снова взмыли вверх. На этот раз рядом с нами летел вертолет, и из него, высунувшись по пояс, торчал Крис. Был изумительный, золотистый полдень, с бледным, словно выцветшим, небом, подернутым легкой дымкой. В этом свете окрестности предстали во всем многообразии красок - луга изумрудно-зеленые и золотые от лютиков; желто-коричневые поля поспевающей пшеницы и поля свежевспаханные, похожие на красно-коричневый вельвет. Через некоторое время нам сообщили по рации, что Крис сделал все нужные кадры и мы можем снять с бедного Джеффа одеяло и насладиться полетом. Ли к этому времени настолько увлеклась воздухоплаванием, что потребовала, чтобы я на следующий день отправился в магазин и купил ей воздушный шар. Признаюсь, искушение было огромным, но мы все же удержались. Солнце, постепенно исчезая за горизонтом, заливало окрестности нежным зеленовато-золотистым светом, а мы плыли в небе, легко и беззаботно, словно пух одуванчика, клянясь всем светом, что это и есть истинное путешествие, а другого нет и не может быть. ФИЛЬМ ВОСЬМОЙ Оставив позади богатый, пышный зеленый ковер английской сельской местности, мы очутились среди диковинного пейзажа. На сей раз нашей съемочной площадкой стала пустыня Сонора. Слово "пустыня" вызывает в сознании большинства людей образ скучной безводной равнины, бесплодных песков и голых скал - места, лишенного какой бы то ни было жизни. Представление это верно лишь до некоторой степени, ибо такие пустыни действительно есть. Но встречаются и другие - чарующие прелестью затейливых пейзажей, поражающие разнообразием растительного и животного мира, прекрасно приспособившегося к суровым условиям жизни. Одним из таких необычных на нашей планете мест является расположенная на юго-западе США пустыня Сонора, сотни тысяч квадратных миль которой населены многочисленными видами животных и птиц, усеяны кактусами самых экзотических форм, а в сезон покрываются великолепным ковром из мириадов полевых цветов. Вот для того, чтобы поколебать традиционное представление о пустынях, как о чем-то малопривлекательном, мы и отправились на съемки в этот уголок Земли. Съемочная группа состояла из оператора Родни Чартерса, называемого ласково Роддерсом, - крепыша, который привык делать все на бегу, даже тогда, когда нес на плече тяжеленную кинокамеру. Какие бы трудности ни встречались на его пути, он всегда улыбался; при этом глаза его превращались в узкие щелочки, что придавало ему восточный вид. Его помощник, обладатель роскошных усов, Малькольм Кросс, был одним из тех чистых телом и душой молодых англичан, которые составляют цвет британской нации. (По окончании съемок я получил от него восторженное письмо, которое завершала фраза: "Я вернулся домой в таком приподнятом настроении, что моя жена теперь ждет ребенка".) Звукооператором был Йэн Хендри, похожий на пожилого эльфа своей реденькой бородкой и удивительно выразительными глазами. Правда, несмотря на его вид несчастного изгнанника из сказочного царства, в работе ему не было равных. Первый же день в пустыне буквально нас ошеломил. Прилетели мы ночью и из-за темноты не смогли ничего увидеть. На следующее утро, чуть свет, мы забрались в машины и поехали осматривать выбранные Аластером места для съемок. Первое, что нас поразило, было небо: с разбросанными там и сям лиловыми и желтыми облачками, оно ослепляло великолепием оттенков от бледно-розового до кроваво-красного на горизонте, где вставало солнце. А на фоне этого красного восхода четко вырисовывались силуэты исполинских кактусов-цереусов, напоминавшие фантастические утыканные шипами канделябры, увенчанные коронами светло-кремовых цветков с золотистой сердцевиной. Цереус - один из наиболее эффектных видов кактусов; растения нередко поднимаются на высоту пятидесяти футов и растут большими группами, образуя непроходимые, тянущиеся на многие мили чащи. Кактус достигает зрелости к пятидесяти годам, когда его рост не превышает семи-восьми футов. Издалека цереус кажется гофрированным, будто бы сделанным из плотного зеленого вельвета. Вдоль каждой складки расположены пучки жестких, черных, острых, как иглы, двухдюймовых шипов. Растут эти колючие гиганты очень медленно. Жизнь начинается с малюсенького семечка и в первые годы полна неожиданностей, так как малыш вынужден противостоять огромным перепадам температур - от испепеляющей жары до заморозков, пронизывающим ветрам и наводнениям. Если ему повезет и его не вытопчут олени и не обгложут кролики и крысы, иными словами, если он благополучно минует все опасности младенческого периода, тогда у него есть все шансы дожить до глубокой старости. Между семьюдесятью пятью и ста годами, будучи двенадцати - двадцати футов в высоту, он начинает ветвиться, постепенно приобретая форму причудливого канделябра. Количество и расположение ответвлений варьирует так сильно, что вы никогда не встретите двух одинаковых кактусов. У одних растений всего два ответвления, зато у других их количество доходит до двадцати и даже до пятидесяти. Цереус, как и все кактусы, - суккулент, и в его стебле и "ветвях", как в огромной колючей бочке, содержится очень много влаги. Толстая, покрытая восковым налетом кожица делает растение идеальным резервуаром для воды. Колючки выполняют двойную функцию, служа не только защитой от оленей и длиннорогих овец: густо покрывая поверхность кактуса, они отбрасывают тень, спасая цереус от перегрева в знойные полуденные часы. Когда растение умирает, сочная мякоть внутри перегнивает, оставляя лишь высохший остов. При жизни кактуса эта кружевная, словно плетеная корзина, древесина служит опорой могучему стволу и "ветвям". Внутри остова иногда видны небольшие древесные образования длиной от десяти до двенадцати дюймов и больше, напоминающие деревянные башмаки - сабо. Это остатки птичьх гнезд. Из-за огромной толщины ствола температура внутри кактуса на несколько градусов ниже наружной, что делает его идеальным жильем для птиц, таких, например, как большой пестрый дятел. Строя несколько гнезд за сезон, он превращает цереус в колючий многоквартирный дом. Как только дятел выдолбит в кактусе отверстие, растение (в целях самозащиты) тут же образует вокруг углубления жесткое древесное затвердение - каллюс. Это и есть те самые "сабо". После того как дятел покидает гнездо, его тут же заселяют другие пернатые жильцы - совы, мухоловки, пурпурные ласточки, и, таким образом, в одном цереусе может одновременно обитать несколько видов птиц. Углубившись в пустыню, мы вышли из машины и отправились побродить в гигантских кактусовых дебрях. Кроме великанов-цереусов попадались и другие виды кактусов, привлекавшие не столько размерами, сколько необычностью формы. Среди них - опунция, средних размеров кактус с большим количеством закругленных лепешек, вырастающих одна из другой, сплошь заросших, словно мехом, желтовато-коричневыми иголками, из-за чего издали растение напоминает пушистого игрушечного медвежонка. Еще один странный обитатель Соноры - колючее дерево буджум с высоким стволом и длинными свисающими ветвями, покрытыми, словно многодневной щетиной, черными шипообразными прутиками. Когда у дерева накапливается достаточный запас влаги, из черных прутиков проклевываются листочки. Эти фантастического вида растения, достигающие шестидесяти футов в высоту, с опущенными "небритыми" ветвями, похожие на зеленую перевернутую морковь, и в самом деле - одни из удивительнейших созданий пустыни. Нам посчастливилось попасть в пустыню в пору цветения кактусов, и мы окунулись в немыслимое буйство красок. Цветки зеленые, как нефрит, и желтые, словно нарциссы, багряные, будто вереск, и розовые, как цикламены, апельсиново-оранжевые и алые. Окажись вы случайно в пустыне среди колючего изобилия самых невообразимых форм и роскошных, словно восковых, цветков, и скажи вам кто-нибудь в эту минуту, что вы на Марсе, право же, вы бы этому поверили. Хотя температура была очень высокой, из-за сухости воздуха мы почти не чувствовали жары. На самом деле длительное нахождение в кактусовом лесу чревато опасностью. Вы можете, сами того не замечая, сильно обгореть и вдобавок рискуете получить неожиданный укол острого, словно шпага, шипа. Попробуйте мимоходом задеть опунцию и вы убедитесь, сколь обманчив вид безобидного пушистого зверька. Целый час потом вы будете вытаскивать из рубашки и брюк колючие доказательства его любви. Жизнь Аластера, который шагу не мог ступить, чтобы не споткнуться, и который вдобавок вечно бегал сам и подгонял других, со времени нашего приезда постоянно висела на волоске. Однажды, выбирая нужный ракурс для кадра, он, пятясь, чуть не сшиб пожилой цереус, простоявший на этом месте около сотни лет и не пожелавший вовремя посторониться для режиссера фильма. Старик к тому же оказался неимоверно колюч. Вопли бедолаги Аластера, учитывая дувший в тот день попутный ветер, были слышны, думаю, в самом Лондоне. Повезло нам и с помощниками. Сотрудники Сонорского музея пустынь - этого уникального заведения, в котором все экспонаты не чучела, а живые зверюшки, - приняли в нас самое горячее участие. К нашему вящему удовольствию, они разрешили нам набрать исполнителей главных ролей, большинство из которых были ручными, прямо из музея. Немного погодя мы поняли, что радость наша оказалась несколько преждевременной. Мы намеревались продемонстрировать хорошо известный способ ловли ящериц с помощью приделанной к палке петли из лески - способ, которым я сам неоднократно и успешно пользовался. Он заключается в следующем: вы незаметно подкрадываетесь к ящерице, осторожно накидываете ей на шею петлю, далее следует резкий рывок - и добыча у вас в руках. Для демонстрации техники ловли мы одолжили одну из старейших обитательниц музея - огромную почтенную игуану. У этих ящериц, двух футов длиной, толстое рыжевато-коричневое тело, широкая морда, выражением напоминающая Черчилля (только без сигары), и очень прочный хвост. Нашего будущего киногероя звали Джо и на морде у него было написано столько важности, словно он только что произнес речь о судьбах мира, а мы пристаем к нему с какими-то глупостями. Тогда мы деликатно начали объяснять, что от него требуется, а требовалось от него совсем немного - всего-навсего немного закопаться в песок, подождать, пока подкрадется Ли и аккуратно накинет петлю на его жирную шею, а когда он почувствует, что петля затягивается, начать рваться и брыкаться изо всех сил, будто он всамделишная дикая игуана, а не обученная хорошим манерам ящерица, прожившая четверть века в приличном обществе. Необычайно умное выражение его физиономии позволяло нам надеяться, что он усвоил все наши требования, а так как роль была к тому же немой, то мы окончательно уверовали в успех. Аластер, ничуть не сомневаясь, что перед ним восходящая кинозвезда, дошел до того, что потрепал Джо по голове, добавив ласково: "Молодец, змеюка!" Но когда камеры были наготове, а Ли, вооруженная палкой с леской, только ждала знака режиссера, с Джо произошла странная метаморфоза. Как только его посадили на камень, он моментально утратил всяческую живость. На него напало что-то вроде рептильего сценического страха, и он сидел, абсолютно не шевелясь, словно образцово-показательное чучело. Даже когда затянувшая шею петля подняла его в воздух, он не только не трепыхнулся, но даже глазом не моргнул, будто и впрямь был набит опилками. И ничто не могло вывести его из транса. Мы орали на него, швыряли в него чем попало, совали ему под нос любимые лакомства - жуков, все напрасно. Он оставался по-прежнему недвижим, словно был высечен из камня. Наконец наше терпение лопнуло и Джо был с позором препровожден обратно в музей. Со змеями нам повезло чуть больше. Стивен Хейл, наш консультант-герпетолог и змеиный пастырь, прибыл к нам на грузовике, полном сумок с извивающейся паствой, - зрелище, приведшее в ужас наиболее слабонервных членов нашей съемочной группы. Гремучая змея с ромбовидным рисунком на спине пребывала явно в дурном настроении, отчего начала трещать задолго до того, как подошла ее очередь выступать. Эта изысканной расцветки резвунья неутомимо протрещала всю свою сцену, время от времени делая злобные выпады повсюду, куда могла дотянуться. Арлекиновый аспид в умопомрачительном сочетании розового, красного, черного и желтого, похожий на аляповатый итальянский галстук, заставил нас поволноваться, развив такую прыть, что мы и оглянуться не успели, как его след простыл. Но, пожалуй, самой красивой и уж, бесспорно, самой сговорчивой оказалась пятифутовая молочная змея с иссиня-черной сверкающей чешуей в ярко-желтую полоску. У нее были огромные темные влажные глаза и слегка приподнятые уголки рта, что придавало ей необычайно кроткое выражение. Казалось, она все время застенчиво вам улыбается. Не выказав ни малейшего неудовольствия, она позволила поймать себя сначала петлей из лески, потом специальной палкой с раздвоенным концом, обнаруживала себя на камнях и под ними, бесконечно ползала по зарослям кактусов и других малоудобных колючек, разрешала брать себя на руки. При этом она нежно обвивалась вокруг пальцев, рук и шеи Ли. И только когда в финале раздались роковые слова Аластера: "Положи эту ящерицу вот сюда, на камень", змея разобиделась и укусила свою партнершу. К счастью, молочная змея неядовита. Самым отрадным моментом съемок в пустыне стала для меня встреча с моей любимой птицей - калифорнийской бегающей кукушкой. С пугливым взглядом, нелепо торчащим косматым хохолком и бегом вприскочку, делающим ее похожей на долговязых стайеров, калифорнийская кукушка - одна из самых потешных и милых птичек. Нам удалось подглядеть и заснять довольно любопытную сцену, еще раз подтвердившую, что в столь многотрудной жизни в пустыне ничто не должно пропадать втуне. В гнезде находились три птенчика кукушки, один из которых был мертв. К нашему удивлению, подлетевшая к гнезду мать, ничуть не растерявшись, стала скармливать мертвого кукушонка одному из оставшихся в живых. Когда мы покидали наш наблюдательный пост, птенцу удалось проглотить голову и шею своего мертвого братца, в то время как тело все еще свисало у него из клюва. Такая процедура поглощения пищи, видимо, весьма в ходу у калифорнийской кукушки, так как она успешно охотится на змей, которые чересчур велики для одноразового употребления. Поэтому она проглатывает столько, сколько войдет, а остальная часть болтается снаружи. Когда ползмеи переварится, она доедает оставшуюся половину. Это произошло в один из тех ужасных дней, когда съемки фильма превращаются в нечто непредсказуемое и неприятное для всех его участников. Стремясь показать пустыню как можно полнее, мы отсняли кактусовую, кустарниковую, каменистую пустыню и полупустыню. Неохваченным остался единственный вид пустынь, тот самый, который люди именуют собственно пустыней - тянущиеся на многие мили песчаные дюны. Аластер, произведя рекогносцировку местности, нашел подходящую съемочную площадку в пятидесяти милях от нашего лагеря. Здесь живописно обточенные дождем и ветром, повсюду, насколько хватал глаз, тянулись огромные, высотой в триста-четыреста футов, барханы. Более того, прямо через пустыню, делая возможным подъезд на автомашине, пролегала автомагистраль. Аластер так живописал свою находку, что знаменитые пустыни Внутренней Монголии, вкупе с Гоби и Сахарой, услышав столь щедро расточаемые ей похвалы, просто провалились бы сквозь землю. Итак, горя желанием переплюнуть Голливуд с его фильмом "Лоуренс Аравийский", мы встали засветло и понеслись навстречу заре - неясному золотистому свету с крошечными, обведенными алым и пурпурным, перистыми облаками. Аластер ездил в Калифорнию на поиски дюн в какой-то из рабочих дней недели, и их молчаливая торжественность поразила его воображение. Мы же выбрались на съемку в воскресенье, и потому, проехав по пустыне несколько часов, обнаружили картину, прямо противоположную той, которую рисовал Аластер. Правда, кругом действительно были разбросаны живописные барханы; и тянулись они, насколько хватал глаз; и выглядели ничуть не хуже голливудских, так что каждый момент можно было ожидать появления на горизонте скачущего во весь опор верхом на лошади Рамона Наварро. Но на сей раз вместо героев голливудского вестерна перед нашим взором предстали около двух третей жителей штата, разъезжавших по пустыне на мотоциклах, причем вонь и грохот стояли такие, будто вы находились в аду. Их были несметные полчища; они скользили, подпрыгивали, ревели, визжали тормозами, начисто похоронив нашу идею о звуковой съемке. Было трудно услышать, что говорил сосед; более того, несколько мотоциклов кружилось в непосредственной близости от нас; на них восседали десятки полураздетых девиц, не оставлявших сомнений в роде их занятий. Мы скорбно двигались вперед в надежде найти менее обжитой уголок, но вся местность была запружена мотоциклами, жужжавшими, словно растревоженное осиное гнездо. Вконец отчаявшийся Аластер предложил вернуться туда, куда мы приехали вначале (в место, показавшееся нам столь перенаселенным), и удовольствоваться немой съемкой. Сидевший за рулем Родни, для которого не существовало правил дорожного движения, сделал в середине магистрали разворот и поехал в обратную сторону. В считанные секунды (а может, это нам только показалось) огромный патрульный вертолет (начиненный полицейскими) доложил по рации патрульной машине с воющей сиреной о совершенном нами тягчайшем преступлении. Мы были перехвачены и остановлены. Вручавший нам штрафной талон полицейский в темной форме выглядел очень грозно. Он был высок, словно Эверест, и, очевидно, превосходно владел не только оружием (наверняка попадавшем с расстояния в четыре тысячи футов в карточный туз), но и приемами бокса, каратэ и джиу-джитсу, а также при случае мог летать не хуже Супермена. Его подчеркнуто вежливые интонации и тихий голос еще более укрепили нас во мнении, что с ним лучше не связываться. Даже Аластер, никогда не проявлявший уважения к властям, и тот присмирел под напором мужества, исходившего от этого человека, который, казалось, в одиночку мог справиться с ЦРУ. Мы без возражений взяли протянутый нам талон. Когда мы добрались до того места, откуда начинались барханы, Аластер обратил наше внимание на тот факт, что хотя с одной стороны дороги мотоциклов было не меньше, чем в других местах, зато с другой стороны они отсутствовали совсем. Следуя указаниям нашего режиссера, мы свернули с шоссе на лежавшую между холмами проселочную дорогу. Тут-то мы и поняли, почему на этой стороне не было мотоциклов. На самом отдаленном от магистрали участке пути наша машина провалилась по брюхо в песок и остановилась. Паула, Ли и я отправились пешком назад и, пройдя до шоссе две мили, а потом еще две до ближайшего гаража, нашли подходящий грузовик, который вытащил нашу машину из песка. Мы добрались до отеля лишь поздно вечером, усталые и злые - не только из-за того, что целый день был потрачен впустую, но еще и потому, что вынуждены были заплатить полицейскому управлению двадцать пять долларов. К счастью, это был единственный неудачный день. Остальные съемки в пустыне прошли как нельзя лучше. Погода стояла превосходная - с раннего утра, с его изумительными зеленовато-розово-лиловыми облаками, постепенно тающими в ослепительном солнечном свете, окутывающем кактусы звенящим золотистым маревом, до позднего вечера, когда необъятное небо (в пустыне оно почему-то кажется во много раз выше) окрашивалось в багрец и пурпур такой дивной чистоты, что знаменитые закаты Тернера побледнели бы от зависти. Одной из привлекательнейших особенностей нашего сериала была постоянная смена декораций. Только что вы утопали по колено в снегу, а в следующую минуту обливаетесь потом в тропическом лесу; или же, плывя на каноэ по реке в Англии, вы оказываетесь в другом каноэ, но уже плывущем вдоль кораллового рифа. Следуя этой традиции, мы распрощались с гигантскими кактусовыми джунглями Аризоны и устремились в холмистые саванны Южной Африки - в крупнейший заповедник с чудесным названием прямо по Райдеру Хаггарду - Умфолози. Весь путь к этому райскому уголку Земли - предупреждение о грядущих экологических катастрофах. Но вы осознаете это не вдруг. Вначале вы видите расстилающиеся на многие мили холмистые зеленые луга, чем-то напоминающие Англию. Подсознательно вы догадываетесь, что когда-то в этих местах шумели непроходимые леса, а нынешние, кажущиеся на первый взгляд сочными и зелеными луга на самом деле выжжены и выветрены, выбиты скотом и перенаселены. Но все это, как ни странно, придет вам в голову много позже, когда вы достигнете Умфолози, увидите впереди изгородь, а за ней девственную Африку - ту, которая существовала до прихода европейцев и демографического взрыва среди коренного населения. Заросли акации, сочнейшие изумрудные луга, необъятные великаны-баобабы - да разве описать словами весь этот разгул природы? Те из моих читателей, кто, подобно автору этого опуса, уже миновал пору первой молодости, быть может, помнят Джуди Гарланд в фильме "Мудрец из страны Оз". В самом начале фильма домик, в котором она находится, подхваченный ураганом, взмывает в воздух и перелетает через радугу. До этого момента фильм был черно-белым, но как только домик приземляется и Джуди Гарланд робко приоткрывает дверь, на зрителя обрушивается водопад красок. Въезд в Умфолози произвел на меня такое же впечатление. Перед нашим взором мелькали привычные картины возделанной и оскверненной человеком земли, но мы не ощущали этого, так как нам не с чем было сравнить. Но вот за загородкой мы увидели частицу настоящей Африки и застыли, пораженные одной и той же мыслью - о том, что ехали мы по сотворенной руками человека пустыне, а попали в оазис за решеткой. Даже на меня, лучше других знакомого с заповедниками, это стало чем-то вроде шока. Национальный парк Умфолози - это не только царство растений, но и настоящий звериный рай. И в этом вы убеждаетесь с первых же шагов по этой благословенной земле. Полосатые, словно викторианские щеголи, зебры грациозно галопировали рядом с машиной, кокетливо перебирая ногами. Неподалеку выделывали курбеты голубые гну со столь причудливо изогнутыми рогами, что казалось, они взирают на вас через очки. Для таких нескладных созданий они поразительно проворны. Стадо бегущих антилоп гну - настоящий балетный спектакль с непременными фуэте, батманами и арабесками, дополненными к тому же стойками на голове и зависаниями в воздухе в сложнейших пируэтах. Прыгая среди кустарника, зебры и гну спугивали стаи пурпурно-фиолетовых скворцов и компании птиц-носорогов, с огромными, крючковатыми (как нос у Феджина) клювами и алыми сережками. Они вышагивали торжественно, словно при смене караула, внимательно глядя на нас большими выразительными глазами, казавшимися томными из-за длинных пушистых ресниц. Проехав по парку почти целую милю, мы увидели главного обитателя здешних мест - белого, или однорогого, африканского носорога. Эти громадные, величественные звери (самые крупные, после слона, наземные млекопитающие) одно время находились на грани полного истребления. К счастью, в самый последний момент спохватились и приняли меры к охране этого древнего великана. Теперь в Умфолози, а также ряде других областей Южной Африки их поголовье постепенно увеличивается. Встреченный нами крупный самец величаво шествовал между деревьями; огромную голову победно венчал четырехфутовый рог-ятаган. Несколько маленьких птичек, словно каминные украшения, расселись у него на спине. Массивные ноги носорога поднимали из травы тучи саранчи и прочей живности. Слетая время от времени со своего движущегося насеста, птички на лету подхватывали добычу и возвращались с ней на спину гиганта. Мы остановили машину ярдах в тридцати от носорога, он тоже встал и устремил на нас задумчивый взгляд. Затем, глубоко вздохнув, пересек дорогу перед самым нашим носом и скрылся в зарослях акации. Через полмили мы наткнулись на группу самых, на мой взгляд, очаровательных млекопитающих - жирафов. Их было пятеро: трое деловито объедали верхушки акаций, в то время как двое других, переживавших, вероятно, пору медового месяца, вели себя совсем не по-жирафьи. Повернувшись друг к другу, они столь дивно переплетали шеи, что походили более на лебедей, нежели на жирафов; они целовались с таким самозабвением, так сладострастно просовывая свои длинные языки в рот партнеру, что в сравнении с ними звезды французского кино выглядели бы просто жалкими любителями. Подобно всем влюбленным, они не замечали ничего вокруг, а когда мы, выйдя из машины, подошли к ним совсем близко, не обратили на нас ни малейшего внимания. Распрощавшись с жирафами, мы подъехали к на редкость непривлекательному комплексу безликих блочных строений, которыми обзавелось местное правительство для привлечения потока туристов. И хотя по комфортабельности наше жилье не уступало разве что общественному туалету, природа сполна вознаградила нас за все неудобства. Нашим оператором в Умфолози был еще один Родни - Родни Борланд со своей женой Мойрой. Работая на пару, они создали не один замечательный фильм о животных и знали африканскую саванну, как свой дом. Как раз в это время начался бурный и продолжительный роман Аластера и златокрота. Спешу пояснить недоумевающему читателю, что я имел в виду. Перед съемками этой серии я торжественно заявил, что не поеду в Южную Африку ни за что на свете, если меня не познакомят со златокротом - моей давней, несбывшейся мечтой. Существует несколько видов этого милого зверька; от европейского крота, с которым у него очень большое внешнее сходство, он отличается главным образом необычайно шелковистым мехом, сверкающим, словно золотая канитель. Мое настойчивое желание вынудило Аластера пуститься во все тяжкие, и после целого ряда отчаянных эскапад ему удалось упросить кого-то в Дурбане одолжить нам златокрота на время съемок. Это было обворожительное создание с такими малюсенькими глазками, что он напоминал очкарика, забывшего надеть очки. Пяти дюймов длиной, он походил на снующий в ящике с землей мохнатый слиток золота. Как и все насекомоядные, златокрот был ненасытным обжорой, которому для поддержания хорошего тонуса требовалось не меньше трехсот ярдов червей и гусениц ежесуточно. Непонятно каким образом, но между Аластером и забавным маленьким существом, которого он назвал Мактэвишем, установилась своеобразная "духовная" близость, выразившаяся в регулярной трехразовой поставке к столу любимца свежевыкопанных червей и совместных ночевках в одной комнате. Правда, несмотря на большую любовь, Аластер признавал, что его сожитель слишком уж шумит по ночам, и он ничуть бы не обиделся, если бы тот вел себя потише. Как я уже говорил, несмотря на огромное внешнее сходство златокрота и обычного европейского крота, они не являются близкими родственниками, и схожесть эта объясняется их принадлежностью к одной и той же группе роющих млекопитающих, выработавших благодаря подобному образу жизни ряд особенностей, таких, как сильные передние лапы, почти полное отсутствие глаз и крепкий, словно нож бульдозера, ороговевший кончик морды. Мактэвиш обладал редким для млекопитающего даром - он мог менять свой цвет. Обычно он был золотистым, но стоило солнечному лучу под определенным углом упасть на его блестящую шерстку, как он становился зеленым, лиловым и даже пурпурным! Однажды ночная деятельность Мактэвиша увенчалась успехом. Ему удалось найти в коробке уязвимое место и с помощью передних лапок расширить отверстие до нужного размера. За завтраком безутешный Аластер скорбным голосом поведал нам, что он обескротился. К счастью, все самые интересные сцены с Мактэвишем были отсняты до того, как он обрел желанную свободу. В этой же серии мы собирались показать различие вкусовых привычек отдельных видов копытных: например, жирафы предпочитают верхушки акаций, а антилопы куду специализируются на нижних ветвях деревьев. Подобное деление на вертикальные зоны снижает конкуренцию и способствует равномерному распределению корма. Решив для создания большей образности обратиться к крайностям - иными словами, показать поедателя верхушек деревьев и пожирателя подножного корма, - мы составили пару: жираф и черепаха. После длительных поисков мы обнаружили большую черепаху, дремлющую в тени баобаба. Аластер, больше других переживавший оттого, что долгое время не находилось ни одной, даже самой завалящей, первый ее заметил, на ходу выпрыгнул из машины и, с победным кличем подхватив оцепеневшую черепаху, крепко прижал ее к груди. Это не самый умный ход, даже если черепаха находится не в столь большой задумчивости. Обниматься же с той, которая, сидя под баобабом, повторяет про себя одну из длиннейших и скучнейших поэм Теннисона, - просто катастрофа. У всех черепах огромный и прочный мочевой пузырь, и наша явно не составляла исключения. Сказать, что Аластер здорово промок, было бы равносильно замалчиванию. На нем нитки сухой не осталось. - Еще друзья называются. Даже предупредить человека не могли. Откуда мне знать, что черепахи писают, да еще так... - жаловался он. Посадив облегчившуюся черепаху в коробку и обтерев Аластера подручными средствами, мы отправились за жирафом. Как вы, наверное, догадались, жирафов вдруг как ветром сдуло. Посвятив поискам несколько часов, мы в конце концов отыскали среди акаций высокого, красиво раскрашенного самца. Одна из гениальных идей Аластера заключалась в следующем: взяв на руки черепаху, я должен осторожно приблизиться к жирафу, опустить черепаху на землю, повернуться лицом к камере и, обратив свой взор ввысь, начать знакомить зрителей с секретами жирафьей кухни; затем, скользя взглядом вниз, сделать обзор гастрономических пристрастий антилоп и закончить выступление обнародованием черепашьего меню. При этом мне нужно наклониться и взять черепаху на руки. Все очень просто. Воплотить сей гениальный замысел оказалось куда сложнее. Держа я руках яростно шипящую черепаху, я выбрался из машины и проследовал к жирафу. Жираф недоверчиво наблюдал за нами. Еще ни разу за всю долгую и счастливую жирафью жизнь не было случая, чтобы завтрак его был прерван появлением какого-то подозрительного субъекта с воинствующей черепахой в придачу. Не будучи по натуре любителем острых ощущений, он не стал дожидаться развязки. Тревожно всхрапнув, жираф обошел вокруг дерева и спрятался так, что осталась торчать только его голова. - Нет, так не пойдет, - прошипел Аластер. - Его же совсем не видно. Я ходил за жирафом вокруг колючей акации, а он, также степенно, соблюдая первоначально установленную дистанцию, двигался от меня. Наши упражнения продолжались довольно долго, с каждой минутой становясь все более похожими на вальс. Наконец я не выдержал. - Ну, хватит. Так тоже не пойдет, - сказал я Аластеру. - Какого черта камера стоит на месте? Камера поехала за нами, и после ряда неудачных туров вокруг дерева нам удалось заснять жирафа в том ракурсе, который требовался режиссеру. - Отлично, - возрадовался Аластер. - А теперь поставь-ка эту штуковину на землю - и пошел текст о зебрах. Положив черепаху, как того хотелось Аластеру, я встал перед камерой и рассказал сначала о жирафах и их вкусах, а затем по аналогии о всех других копытных. - Итак, - завершая выступление, произнес я, - мы видим, что благодаря существующему среди травоядных принципу гастрономической избирательности корма хватает всем, от самых высоких до тех, кто обитает внизу, в траве, как, например... С этими словами я наклонился за черепахой, но... увы, она исчезла. Со скоростью, отнюдь не свойственной этому пресмыкающемуся, она успела отползти на полсотни ярдов и скрылась в зарослях акации. Остается добавить, что этот сюжет пришлось полностью выбросить. Следующий замысел Аластера был еще более блистательный: в качестве заставки к фильму - я в обнимку с белым носорогом. Идея настолько крепко засела в голове нашего режиссера, что три следующих дня мы только тем и занимались, что с утра до вечера колесили по саванне в поисках достойного объекта. Не то чтобы найти его было так уж трудно - парк буквально кишел ими. Трудность заключалась в другом - надо было уговорить носорога сотрудничать с Аластером. Наконец нам приглянулась одна дородная мамаша с упитанным младенцем, мирно соседствующая в одной луже с буйволом. Спина и лопатки буйвола были покрыты толстым слоем высохшей и растрескавшейся грязи, так что он походил на грязно-серую головоломку. Мать и дитя совершенно не подозревали о нашем существовании, и, если бы не злосчастный сосед, вся сцена завершилась бы к полному удовольствию Аластера. А пока, стоя по уши в мутной жиже, зверь пребывал в состоянии такого неземного блаженства, в какое впадает любой уважающий себя буйвол, доведись ему попасть в лужу. Вдруг он открыл глаза и вздрогнул, увидев меня совсем близко. Он дернулся было бежать, но его массивная туша настолько глубоко погрузилась в воду, а ноги так увязли, что он свалился на бок и начал бешено барахтаться. Тут уж и носороги смекнули, что происходит что-то неладное, и через минуту вся троица (включая и восставшего из тины буйвола) отчаянно топоча скрылась за деревьями. И так происходило каждый раз.