алик и усмехнулся, -- члены такой организации, как Народный фронт Эстонской Республики, не могут быть посторонними друг другу. Тебе бы он наверняка не сказал ни слова. Так-то...
-- Да у вас прямо тайная масонская ложа или какой-нибудь Орден невидимых! -- воскликнул Чудаков.
-- А вот тут ты не прав, друг мой Максим. Наш Фронт -- организация открытая, а не тайная, и для всего мира видимая. Просто мы верим в будущее Эстонии и друг другу -- в этом наша сила, -- с достоинством ответил Виталик.
-- Что ж, от всей души желаю успеха вашему движению, -- сказал Чудаков. -- А тебе лично -- огромное спасибо! Ты даже не представляешь, как выручил меня.
-- Рано еще благодарить. Погоди, вот найдем твоего радиста...
-- Ты настоящий друг, Виталик! -- с чувством произнес Чудаков и в порыве благодарности сжал локоть друга.
-- Осторожнее, идиот! -- "Волга" резко вильнула в сторону, но тут же выровнялась. -- А то мы не уедем дальше ближайшего фонарного столба... Кстати, тот капитан мне сообщил, что этот твой Мартинес год назад был замешан в какой-то махинации, кажется с валютой, но уголовного дела тогда возбуждать не стали и историю замяли.
-- С валютой, говоришь, -- задумчиво произнес Чудаков. -- Гм... Интересно...
Автомобиль мчался уже по Старому Городу -- красе и гордости всей Эстонии. Узкие булыжные мостовые, стиснутые с боков старинными, стоящими вплотную друг к другу зданиями, лабиринтом вились по почти не тронутой веками и людьми центральной части города. Где-то в стороне осталась городская Ратуша, и лишь венчающий ее Старый Тоомас быстро промелькнул в случайном просвете между древними каменными жилищами. Символ Таллинна чуть заметно покачивался на ветру и безмолвно взирал с высоты на людскую суету. Внезапно вырос Длинный Герман с трехцветным флагом на самом верху -- еще одна достопримечательность Старого Города.
Чудаков был глубоко признателен другу за помощь, но такого рвения и бурной деятельности, которую тот развил, он, честно говоря, от него не ожидал. Виталий Барабанов не только выяснил все, касающееся личности предполагаемого преступника, -- он полностью взял инициативу в свои руки и тут же, не откладывая, бросился его ловить. Ведь Чудаков, собственно, не строил таких далеко идущих планов; единственное, на что он рассчитывал, -- это информация, но никак не участие в задержании убийцы. Правда, он пока еще не решил, каким образом мог бы использовать эту информацию, но идти с ней в милицию в ближайшее время Чудаков не собирался. Скорее всего, он поступил бы именно так, как сейчас поступал его друг Виталий Барабанов. Впрочем, стоит ли говорить, что могло бы быть, но чего уже никогда не будет? Виталик опередил его -- и это непреложный факт. Нет, самолюбие Чудакова не страдало от того, что инициатива в этом деле, которое он по праву считал лично своим, перешла в руки друга. Максим был выше этого. Наоборот, он был несказанно рад добровольному и, надо заметить, весьма стремительному вмешательству институтского товарища. Действительно, теперь, когда их двое, они могли с гораздо меньшим риском для себя и для общего дела вступить в единоборство с предполагаемым убийцей профессора Красницкого.
Виталик, мельком взглянув на друга, казалось, прочитал его мысли и произнес:
-- Извини, Максим, что я столь бесцеремонно вмешиваюсь в твое дело, но ты, надеюсь, поймешь меня. Таллинн -- мой родной город, и я хочу, чтобы мой город был чист от грязи -- особенно от человеческой. С того момента, как ты, Максим, переступил порог моего дома, твое дело стало моим делом. Теперь мы оба заинтересованы в успешном его завершении -- каждый по своему.
-- Нет, Виталик, -- задумчиво произнес Чудаков, -- не только твой город должен быть чист от грязи, а вся наша земля. Именно поэтому дело это -- наше общее дело, и заинтересованность в нем у нас тоже общая. Долг каждого честного человека -- будь он русский, эстонец или индеец из племени чоу-чуэнов -- бороться со злом, какие бы обличия оно ни принимало. А зла в последнее время на нашей хрупкой планетке скопилось столько, что в любой момент мутные потоки его могут снести все живое на земле. Возьми, к примеру, Баку, Нахичевань, Нагорный Карабах... Да мало ли сейчас горячих точек, где черные силы зла, всплывая из недр человеческой души, выплескиваются наружу, где льется кровь, гибнут люди! Это ли не наша общая боль?
-- Ты прав, Максим, -- согласился Виталик, -- просто я по горло увяз в делах нашего Фронта и часто дальше собственного носа не вижу...
Внезапно автомобиль круто свернул к тротуару и резко остановился. Два дюжих белобрысых эстонца, приветливо махнув руками, направились к "Волге".
-- Это мои друзья, -- сказал Виталик, -- они поедут с нами. Извини, что не успел предупредить.
Двое приятелей Виталика разместились на задних сидениях и, бросив краткие приветствия, надолго замолчали. Вскоре автомобиль остановился у старого пятиэтажного дома, метрах в трехстах от которого сердито шумело море на прибрежной, покрытой пятнами мазута, гальке.
Четверо мужчин покинули "Волгу" и вошли в один из подъездов. Виталик что-то шепнул эстонцам, и те остались внизу, а сам он в сопровождении Чудакова стал медленно подниматься наверх.
-- Я сам поговорю с Мартинесом, -- сказал он тихо, когда они остановились у одной из квартир на третьем этаже. -- Думаю, у меня это получится лучше. А ты молчи.
Чудаков кивнул в знак согласия. Виталик нажал кнопку звонка и стал ждать. Дверь долго не открывалась, но вот наконец послышался шум отодвигаемых запоров, и на пороге показалась молодая женщина в фартуке и домашних шлепанцах. Увидев незнакомых мужчин, она удивленно вскинула брови. Виталик, учтиво улыбнувшись, что-то спросил ее по-эстонски. Она улыбнулась в ответ и жестом пригласила их войти. Да, подумал Чудаков, эстонский язык у них здесь звучит вроде как пароль... В течение пяти последующих минут Виталик и хозяйка квартиры вели, как показалось Чудакову, непринужденную беседу. Но вот хозяйка на секунду отлучилась, и в ее отсутствие Виталик успел лишь развести руками, предоставив возможность Чудакову самому строить догадки по поводу этого жеста. Вскоре женщина вернулась и протянула Виталику небольшой листок бумаги. Виталик вежливо поблагодарил ее, попрощался и, увлекая за собой Чудакова, покинул квартиру. Уже на лестничной клетке он шепнул:
-- Радиста нет. Он в Москве. Вот адрес. -- И он вынул из кармана пиджака сложенный пополам листок. -- Впрочем, этого следовало ожидать.
Подкрепление, ожидавшее внизу, пришлось отпустить восвояси. Виталик что-то объяснил им, и они, скупо простившись, удалились. Оставшись одни, друзья отправились побродить по пустынному берегу моря.
-- Его нет в городе уже около недели, -- сказал Виталик, распечатывая новую пачку сигарет и закуривая. -- Его супруга -- а это была именно она, -- по-видимому, не догадывается о темных делишках своего мужа. А делишки эти, по-моему, есть. Видал, как обставлена их квартира? Богато, но убого. Полнейшая безвкусица, нагромождение дорогих безделушек -- настоящий таможенный склад. Я однажды был у таможенников -- по делам Народного фронта -- и видел нечто подобное своими глазами. Чего только не везут из-за кордона! Так вот, все это стоит больших денег, а откуда они у простого судового радиста? Впрочем, я рассуждаю, возможно, как обыватель, и все это добро приобретено честным путем, а отсутствие вкуса -- это вовсе не порок, но, согласись, на некоторые размышления это все же наводит.
-- Как же тебе удалось заполучить у нее адрес? -- спросил Чудаков. -- Опять единство взглядов и идей?
Виталик кивнул и виновато улыбнулся.
-- К сожалению, ради святого дела мне пришлось пойти на этот грех, -- грустно произнес он. -- Я воспользовался популярностью НФ среди местного населения и сказал ей, что ее муж нужен мне по очень важному делу, связанному с неким проводимым Народным фронтом мероприятием. Кстати, мероприятие действительно намечается, и в этом я ее не обманул. И теперь я, друг мой Максим, глубоко страдаю. Спекуляция на таких вещах... знаешь...
-- Брось, Виталик! Согласись, что этот обман с лихвой окупается благородством нашей цели, -- попытался успокоить его Чудаков.
-- Да, да, я все понимаю. И все же... Ладно, оставим эмоции. Главное -- у нас есть зацепка. Вот она. -- Виталик протянул Чудакову записку с адресом. -- Теперь ты вернешься в Москву не с пустыми руками. Советую тебе передать эту бумажку в милицию -- этому твоему знакомому... как его?..
-- Щеглову, -- подсказал Чудаков.
-- Вот-вот, Щеглову. Впрочем, как знаешь. Я же, к великому моему сожалению, вынужден устраниться от дальнейшего участия в этом деле -- слишком много забот здесь, в Таллинне. Но если вдруг потребуется срочная помощь -- отбей телеграмму. Прилечу, несмотря ни на что.
Виталик взглянул на часы.
-- Так, до поезда осталось три часа. Вот, возьми билет, а то забудешь... Да убери ты деньги! Тоже мне -- Дон Кихот Ламанчский! Отблагодаришь письмом, в котором все подробно изложишь. Понял? Не забудь! А теперь, если не возражаешь, в оставшееся до отхода поезда время я покажу тебе вечерний Таллинн. Заодно перекусим где-нибудь. Я знаю один кабачок в Старом Городе -- пальчики оближешь от их кухни! А то ведь я, словно заправский сыщик, мотаюсь по городу в поисках какого-то радиста, и тебя за собой таскаю, а о том, что ты голоден или, может быть, устал, я и не подумал. Хорош хозяин, не правда ли? Гостеприимство по высшему разряду! Ты, наверное, мысленно клянешь меня за бестолковость и где-то в глубине души зеваешь от усталости. Так ведь? Ну и правильно! Поделом мне, олуху безмозглому!
-- Перестань! -- оборвал друга Чудаков, делая вид, что сердится. -- Еще слово -- и получишь по шее.
Виталик весело рассмеялся и похлопал Максима по плечу.
-- А ты отличный мужик, Чудак! Честно признаюсь, в институте я этого за тобой не замечал.
-- Ну и ты тогда, Барабан, был скорее похож на зубрилу, чем на будущего общественного деятеля, -- в тон ему ответил Чудаков и, состроив хитрую гримасу, вдруг быстро сунул мокрый, обточенный морем камень Виталику за шиворот.
-- Ах, так!.. -- взвизгнул тот, подпрыгивая от прикосновения к телу холодного камня. -- Ну погоди!..
Солнце давно уже скрылось в далекой морской пучине, а небо все еще розовело от его лучей. Ночь опускалась здесь на один-два часа, не больше; ведь стоял конец июня -- самое светлое время года. С Балтики тянул свежий соленый ветерок, неся с собой прохладу и умиротворение. Море, словно загадочный сказочный волшебник, кидало бесчисленную рать своих воинов-волн, рождающихся в глубине его недр, на пологий и равнодушный ко всему берег. Лениво и нехотя волны плелись к суше, подгоняемые невидимым великаном, падали, разбивались о гальку, умирали и тут же вновь поднимались где-то далеко от берега, снова неслись к нему, спотыкались, опять поднимались -- и так до бесконечности... А возле старой пятиэтажки одиноко стоял автомобиль, поджидая возвращения друзей. Только что пробило восемь...
За десять минут до отправления поезда Максим Чудаков и Виталий Барабанов вбежали на перрон.
-- Уф, кажется, успели! -- отдуваясь, произнес Виталик. -- Ну, давай прощаться, друг мой Максим. Страшно рад был твоему приезду. Тешу себя надеждой увидеть тебя снова -- и как можно скорее.
-- Следующий визит -- твой! -- отозвался Максим. -- Жду в Москве. Бери супругу, детей -- и айда ко мне на дачу. А? Серьезно -- приезжай!
-- Приеду, обязательно приеду! Но ты не жди ответного визита -- приезжай сам... Кто знает, может быть, в следующий раз ты приедешь ко мне уже в качестве интуриста, -- с грустью произнес Виталик.
Поезд протяжно загудел, призывая зазевавшихся пассажиров занять места в вагонах, и через несколько минут тронулся. Чудаков вскочил на подножку и, перекрывая стук колес набирающего скорость поезда, крикнул:
-- До встречи, Виталик!
-- До свидания, Максим!..
Элегантный, в меру упитанный молодой человек одиноко стоял на пустом перроне и, печально глядя вслед уходящему поезду, подозрительно шмыгал носом.

 

Глава седьмая

Улица Чкалова, дом пятьдесят восемь, квартира... так... Бобров Михаил Павлович. Очень хорошо... Интересно, какое отношение Мартинес имеет к Боброву? Сообщники? Или Бобров тоже ничего не знает?.. Да-а, загадка на загадке...
Эти и подобные мысли роем носились в голове Чудакова, когда он входил в свою московскую квартиру. В почтовом ящике его ждали две грозные повестки от следователя Щеглова с просьбой немедленно явиться по указанному адресу. Чудаков почесал в затылке, сделал недовольную гримасу и, переступая порог квартиры, вдруг услышал, как соседняя дверь чуть приоткрылась и из нее высунулась женская голова с выпученными от испуга глазами и обильно усеянная бигудями.
-- Здрасьте, -- заговорщически прошипела голова. -- А к вам, Максим Леонидович, из милиции приходили. Два раза.
Дверь тут же захлопнулась, и Чудаков, пожав плечами, вошел в квартиру. Тут же до его ушей донесся настойчивый телефонный звонок.
-- Гражданин Чудаков? -- зарокотал в трубке сердитый голос следователя Щеглова. -- Вы куда исчезли?! Я понадеялся на ваше обещание и не стал брать с вас подписку о невыезде, а вы словно в воду канули! Мне необходимо с вами срочно побеседовать. Жду вас сегодня у себя в семнадцать ноль-ноль. Пропуск получите внизу. Ясно?.. Кстати, на вас поступило заявление от граждан Тютюнниковых. -- Голос следователя чуть заметно повеселел. -- Вы что, действительно спекулируете картошкой?
-- Какой картошкой? Какие Тютюнниковы? -- растерянно пробормотал Чудаков, ничего не понимая.
-- Я так и думал, -- удовлетворенно ответила трубка. -- Ладно, приезжайте -- а там разберемся. Жду.
Короткие гудки возвестили о конце разговора. Чудаков медленно положил трубку на рычаг, стараясь понять, что же все-таки произошло в его отсутствие, кто такие эти Тютюнниковы, сколько их и причем здесь картошка.
Но все эти нелепые вопросы вмиг отошли на задний план, как только внезапная мысль молнией поразила его мозг. Ведь улица Чкалова, где скрывается сейчас этот Алфред Мартинес, находится в двух шагах от дома Храпова! Возможно, конечно, что это чистое совпадение, но -- кто знает? -- может быть, здесь-то и кроется разгадка?
До встречи со следователем Щегловым оставалось еще несколько часов, и Чудаков решил употребить это время на визит к Алфреду Мартинесу -- неуловимому радисту с судна "Академик Булкин", если, конечно, тот действительно остановился по указанному в записке адресу. Некий отчаянный план созрел в голове отважного сыщика. Выудив из гардероба легкую летнюю куртку, он облачился в нее, застегнул молнию до самого подбородка -- так, чтобы не видна была та самая футболка, -- сунул в карман пистолет-зажигалку и выскочил на улицу. До Курского он домчался в считанные минуты.
Дом Чудаков нашел быстро. Поднялся на нужный этаж, еще раз просчитал в голове весь свой план и, преодолевая волнение и дрожь в руках, нажал, наконец, на кнопку звонка. Резкий, пронзительный звук отрезал все пути к отступлению. Эх, был бы сейчас рядом Виталик со своими дружками!
Дверь открылась только после третьего звонка. На пороге выросла высокая фигура белобрысого мужчины лет тридцати пяти в слегка поношенных бельгийских "варенках" и -- сердце сыщика бешено забилось -- точно такой же футболке, которая в этот самый момент сидела на Чудакове, скрытая курткой от любопытных глаз. Старик не ошибся: при беглом взгляде их действительно можно было спутать -- Чудакова и Мартинеса. Мартинес -- по крайней мере, Чудаков очень надеялся, что это был именно он, -- настороженно оглядел незнакомца, краем глаза окинул взглядом лестничную площадку и с легким, чуть заметным акцентом, отчетливо выговаривая русские слова, спросил:
-- Что вам угодно?
Чудаков справился с волнением и как можно спокойнее ответил, понизив голос чуть ли не до шепота и многозначительно скосив глаза:
-- Бобров здесь живет? Говорите шепотом. Я от Гуссейна Николаевича.
-- Что-о? -- Мартинес угрожающе двинулся на Чудакова. -- Не знаю я никакого Гуссейна!
-- Тише! Вы ведь Мартинес? Можете не отвечать -- я и так знаю, что вы Мартинес. Гуссейн Николаевич мне вас описал. Разрешите, я войду, здесь не место для серьезных разговоров.
Не дождавшись ответа, Чудаков решительно отстранил Мартинеса и проник в квартиру. И тут же чуть было не споткнулся о небольшой чемодан, стоявший у самой двери.
-- А, так вы уже собрались! Отлично! -- Чудаков нес всякую околесицу, импровизируя буквально на ходу. -- Только зря торопитесь, господин Мартинес. Нас никто не слышит?
Мартинес медленно закрыл дверь за вошедшим, основательно запер ее на всевозможные запоры, обернулся и вплотную приблизился к Чудакову. Сильный запах винного перегара обдал нашего сыщика, заставив его сделать судорожный вдох. Только теперь Максим понял, что тот старик из Снегирей все же ошибся: Мартинес был выше и крепче его, а под экзотической футболкой эстонца недвусмысленно вздувались мощные бицепсы. "Пропал!" -- подумал Чудаков, но присутствия духа не потерял. Мартинес злобно усмехнулся, прищурился и оценивающе примерился к хлипкой комплекции гостя. Результаты осмотра, видимо, удовлетворили его.
-- Ну, так что же тебе надо, паренек? -- растягивая слова, медленно произнес Мартинес. -- Может быть, милицию вызвать?
"А вдруг он непричастен к убийству профессора?" -- пронеслась в голове Чудакова внезапная мысль, но тут же исчезла. Нет, надо действовать решительнее!
-- Отчего же не вызвать. Вызови, -- развязно произнес Чудаков и недобро усмехнулся. -- Только никакая милиция тебе уже не поможет.
Чудаков прошел в комнату и с размаху плюхнулся в глубокое кресло.
-- А это мы сейчас посмотрим! -- сказал Мартинес и уверенно направился к телефону. Послышался скрип вращающегося диска.
"Он что, действительно хочет позвонить в милицию, -- с еле скрываемым любопытством подумал Чудаков, -- или придуривается? Если этот тип не шутит, то это означает, что он честный человек, а моя версия ошибочна, и тогда я с удовольствием пожму ему руку. Но если это только игра, то -- берегись, Мартинес!"
Чудаков остался доволен своим решением не вмешиваться в действия корабельного радиста: в любом случае в выигрыше оставался Максим.
На шестой цифре Мартинес не выдержал, бросил трубку и угрюмо уставился на гостя, нахально развалившегося в кресле.
-- Ну что же вы, господин Мартинес? -- продолжал игру Чудаков. -- Или номер забыли? Ай, какое несчастье! Так вы не отчаивайтесь -- я вам дам! В уголовный розыск желаете? Пожалуйста! -- Максим действительно достал из кармана какую-то бумажку, но продолжал держать ее в руках. -- Или в органы госбезопасности? -- Голос его сорвался на шепот. -- По-моему, по их линии за вами больше числится. Нет?
-- Что вам угодно? -- глухо произнес Мартинес.
"Одно из двух: либо он вцепится мне в горло, либо бухнется на колени и начнет молить о пощаде".
-- Где валюта? -- грубо спросил Чудаков.
-- Какая валюта?
-- Не юли, Мартинес. Сам знаешь -- какая.
-- Вы от Роланда?
"Ага, клюнул!"
-- От какого еще Роланда! Я от Гуссейна Николаевича.
-- Не знаю я никакого Гуссейна Николаевича!
-- Узнаешь еще, коли потребуется, -- зловеще прошипел Чудаков. -- Ха, Роланда вспомнил! Да Роланд твой в шестерках ходил у Гуссейна Николаевича -- и почитал это за великую честь. А сейчас твой Роланд мусорам сортиры драет. Что побледнел-то? Замели твоего Роланда и раскололи по всем швам. Так-то! Менты тоже не спят.
-- Врешь, гад! -- сорвался с места Мартинес и кинулся на Чудакова, но тот быстро кинул на журнальный столик небольшой клочок бумаги и тихо, насколько позволяла выдержка, спросил:
-- Узнаешь руку?
Это была та самая записка с адресом, написанная рукой жены Мартинеса. Мартинес остановился и сильно побледнел.
-- Что с Матильдой? -- глухо спросил он, узнав почерк супруги.
-- Пока ничего. Но судьба ее зависит от твоего, Мартинес, поведения. Где валюта?
Мартинес кивнул на стоявший у входной двери чемодан.
-- Отлично! -- произнес Чудаков, сам не веря внезапному успеху. -- Валюту я возьму с собой.
-- Но на каком основании... -- попытался возразить Мартинес.
-- А тебе известно, болван, что у тебя на хвосте менты висят? Или ты хочешь к ним прямо с этим чемоданчиком угодить?
Если бы Максим знал, как он сейчас был недалек от истины!
-- Что вам от меня угодно? -- тихо спросил Мартинес и окончательно сник.
-- Меня интересует некто Бобров.
-- Бобров? А что Бобров? -- насторожился Мартинес.
-- Он в курсе наших дел? Ты говорил ему что-нибудь?
-- Кому? Боброву-то? -- Голос Мартинеса как-то странно зазвенел. -- Нет, конечно. Бобров не в курсе. Откуда? Нет, нет. Бобров не в курсе.
Глаза Мартинеса зловеще блеснули из-под нависших век. Чудаков вдруг ясно понял, что допустил какую-то ошибку. Наверное, не нужно было спрашивать про Боброва. Действительно, на кой черт ему этот Бобров сдался? Ведь он хотел спросить о профессоре Красницком!
Мартинес медленно, по-кошачьи, подобрался к креслу, в котором сидел Чудаков, и навис над ним, приблизив свои налитые яростью глаза к лицу бедного сыщика.
-- Бобров, говоришь? -- прошипел он и вдруг рявкнул: -- А ты, часом, не мент?!
Его мощная пятерня вцепилась в куртку Максима и с силой дернула ее. Молния на куртке не выдержала и разъехалась, обнажив лицо туземного святого на той самой футболке. Мартинес отшатнулся, как от заразы, и в ужасе выкатил глаза. Футболка подействовала на него словно шок. Именно на такой эффект и рассчитывал Максим Чудаков. Воспользовавшись замешательством противника, Максим вскочил с кресла и выхватил пистолет-зажигалку.
-- Руки! -- крикнул он. -- Ну!
-- Это... это... откуда?.. -- только и смог выдавить Мартинес, тыча пальцем Чудакову в грудь.
-- От убитого тобой профессора Красницкого! -- выпалил Чудаков. -- Руки! Ну, живо!
Лицо Мартинеса исказилось, но он подчинился и поднял руки; смысл происходящего постепенно начал доходить до его сознания, и с каждой секундой он чувствовал себя все уверенней и уверенней. Чудаков же, напротив, растерялся. Действительно, что ему делать дальше с этим типом? Так и держать его на мушке игрушечного пистолета?
А Мартинес тем временем уже окончательно оправился от потрясения; более того, он видел замешательство Чудакова, который, кажется, впервые держит в руках оружие. Ба, да это игрушка!.. Мартинес зло усмехнулся и опустил руки.
-- Подними руки, Алфред Мартинес, или я выстрелю!
-- Ну, это мы еще посмотрим, -- ответил тот и грозно двинулся на Чудакова.
В этот самый момент в дверь кто-то позвонил. Чудаков невольно повернул голову в сторону входной двери и краем глаза вдруг увидел, что в него летит большая хрустальная ваза; Чудаков пригнулся, и ваза со звоном разбилась о бетонную стену. Выпрямившись, он обнаружил, что вслед за вазой на него летит сам Мартинес. Через секунду оба тела с воплями и рычанием покатились по полу. Из серванта посыпался китайский фаянс и саксонский фарфор. В дверь кто-то настойчиво ломился -- слышны были глухие удары и чьи-то голоса. Сильный удар в лицо на миг лишил Чудакова сознания, а когда он очнулся, то совсем близко увидел перекошенное злобой лицо Мартинеса, чуть поодаль -- укоризненные глаза следователя Щеглова, еще каких-то людей... Потом еще удар -- и сознание окончательно покинуло его...

 

Глава восьмая

Логическая цепочка, приведшая следователя Щеглова в квартиру Боброва, была совершенно иной, нежели у Чудакова. Но отправной точкой для обоих сыщиков служил один и тот же факт: вторая пуля в теле покойного профессора.
Выпроводив Чудакова и тут же о нем забыв, следователь глубоко задумался. И преступник, и свидетель в один голос утверждают, что выстрел был только один. Откуда же вторая пуля? Может быть, они сговорились? Может быть, это просто хитрый тактический ход, припасенный сообщниками про запас на случай поимки убийцы? Такой случай представился -- и докажи теперь, что он стрелял не дважды! Впрочем, заключение экспертов поставит все точки над "i", а пока... пока приходится только гадать.
От этих мыслей Щеглова отвлек молодой лейтенант, вошедший в кабинет.
-- Товарищ капитан, получены результаты графологической экспертизы.
-- А, отлично! -- обрадовался Щеглов. -- Я вас слушаю, лейтенант. Что же графологи?
-- Из тетради, найденной на месте убийства, вырваны два листа, -- сообщил лейтенант.
-- Ну, это мне известно, -- нетерпеливо перебил его Щеглов.
-- Так вот, на первом листе содержался текст, написанный рукой профессора; этот текст явно в чем-то изобличал убийцу, поэтому он вырвал лист из тетради, но, зная, видимо, возможности наших экспертов восстанавливать текст по отпечаткам букв на следующем листе, он заодно вырвал и его. Судя по всему, этим и объясняется исчезновение первых двух листов. Но одной детали преступник не учел. Профессор писал шариковой ручкой, и ему приходилось сильно нажимать на нее, так как стержень, видимо, попался не из лучших -- вам ведь известно качество наших стержней. Так вот, именно благодаря плохому качеству стержня наши эксперты не то что по третьему -- по пятому листу вполне могли бы восстановить пропавший текст. Но ни третьего, ни четвертого, ни тем более пятого листа преступник не тронул -- видимо, недооценил наших ребят-графологов. Вот восстановленный текст. -- И лейтенант протянул следователю лист бумаги.
-- "В Комитет государственной безопасности СССР..." -- прочитал Щеглов и удивленно вскинул брови. -- О! Это интересно! "Довожу до Вашего сведения, что я, профессор Московского Государственного университета Красницкий П.Н., оказался невольным свидетелем некоего преступного деяния, которое на моих глазах совершал Алфред..." -- Дальше текст обрывался. -- И это все?
-- Все, товарищ капитан.
-- Гм... Любопытно. -- Лицо следователя Щеглова просветлело. -- Спасибо, лейтенант, это очень ценный документ. Передайте мою благодарность экспертам-графологам.
-- Есть!
Лейтенант вышел. А капитан Щеглов вновь задумался -- теперь уже над неоконченным письмом профессора Красницкого в КГБ. Алфред... Алфред... Интересно, кто это -- Алфред? Сам убийца? Или кто-то третий?.. То, что некий Алфред был причастен к убийству профессора, у следователя сомнений не вызывало. Иначе бы убийца не стал вырывать листы из профессорской тетради, даже наоборот -- специально оставил бы их, чтобы отвести от себя подозрение. Но листы вырваны, а это значит, что срочно надо искать Алфреда. А что, если под этим именем профессору был известен не кто иной, как Храпов?
Щеглов вызвал своего помощника.
-- Выясните, пожалуйста, все, что касается круга знакомых профессора Красницкого, и особое внимание уделите человеку по имени Алфред... Да, и доставьте ко мне Храпова.
Помощник молча кивнул и вышел. Вскоре в сопровождении конвоира вошел Храпов.
-- Садитесь, гражданин Храпов, -- предложил Щеглов, буравя его взглядом. -- Итак, у меня к вам один очень серьезный вопрос. Отнеситесь, прошу вас, к нему со всей ответственностью. Вы продолжаете утверждать, что произвели только один выстрел?
-- Да, продолжаю утверждать, -- твердо произнес Храпов.
-- Вы ведь, кажется, служили в Афганистане? В каком чине?
-- Начал с лейтенанта, дослужился до майора. Трижды ранен, имею боевые награды... К чему все это, гражданин следователь?
-- Как же вы, боевой заслуженный офицер, решились на убийство человека? Ответьте мне, Храпов, я никак не могу взять это в толк.
Лицо Храпова стало каменным.
-- Это мое дело, гражданин следователь, -- глухо произнес он. -- Скажу лишь одно: я никогда бы не посмел поднять руку на человека.
-- Но ведь подняли же!
-- Это не человек.
-- Не человек? -- удивился Щеглов. -- Кто же он тогда?
-- Это не человек, -- настойчиво повторил Храпов. -- И хватит об этом. Я вам уже сказал, что готов предстать перед судом за совершенное мною преступление и понести самое строгое наказание.
-- Ладно, оставим это. Тогда ответьте мне еще на один вопрос. Вам известен человек по имени Алфред?
-- Первый раз слышу.
-- Вы уверены? Подумайте, Храпов, подумайте хорошенько. Может быть, слышали от кого-нибудь? Вас, случаем, так никто не называл?
-- Меня? -- в свою очередь удивился Храпов. -- Нет, меня так никто не называл. Это имя я слышу впервые.
-- Ладно, -- кивнул Щеглов и протянул подследственному принесенный лейтенантом текст. -- Тогда прочтите вот это.
-- Что это? -- удивленно спросил Храпов, когда прочитал письмо Красницкого в органы госбезопасности.
-- Вам не знаком этот текст?
-- Нет.
-- Тогда объясните мне, Храпов, каким образом этот самый текст мог исчезнуть с письменного стола профессора Красницкого?
-- А уж это вы будьте добры объяснить сами, гражданин следователь. Я же в комнату этого типа даже не входил.
-- Верно, -- согласился Щеглов, убирая текст письма в ящик стола, -- ваших следов в комнате не обнаружено. Вы стреляли с порога, не так ли?
-- Так.
-- И профессор в это время спал за столом?
-- Думаю, что спал.
-- Думаете? А что, у вас есть какие-то сомнения на этот счет?
-- Я не могу утверждать того, чего не знаю, -- ведь в комнату я не входил.
-- Ладно, допустим, он спал. В таком случае, может быть, вы заметили у него на столе блокнот или, скажем, тетрадь? Общую, за сорок четыре копейки?
-- Я видел только его спину.
-- Ладно. Допустим. А теперь скажите -- вы ведь себя борцом за справедливость мните, эдаким мстителем, благородным рыцарем, не так ли? Так вот, Храпов, должен вас разочаровать. По некоторым соображениям вы таковым не являетесь. И знаете почему? Да потому, Храпов, что стреляли-то вы в труп!
Лицо Храпова перекосила страшная гримаса.
-- Что-о?! -- взревел он, вскакивая со стула. -- Вы что, смеетесь надо мной?!
-- Да, да, Храпов, в труп, -- спокойно продолжал Щеглов, -- и вся эта ваша благородная вендетта превратилась для вас в трагикомический фарс, за который, правда, придется нести ответственность.
Храпов упал на стул и в смятении обхватил голову руками.
-- Но как же в труп! -- воскликнул он, вновь поднимая лицо. -- Ведь он спал -- этот ваш профессор!
-- Вы же сами только что сказали, что утверждать этого не беретесь.
-- М-м-м... -- замычал Храпов и зажмурился.
-- Но самое ужасное для вас то, что вы, не будучи виновником смерти человека, все же являетесь убийцей. И будете судимы за убийство. Вот такой парадокс.
-- Но кто же опередил меня? -- вскричал Храпов.
-- Тот, кто выстрелил первым. Ведь в теле покойного профессора обнаружили две пули -- и обе смертельные. Я же не зря спрашивал вас, сколько раз вы стреляли.
-- Да один, один раз!
-- Вот именно. Вы стреляли один раз -- но вторым.
-- Но, может быть, все-таки первым?..
Щеглов покачал головой.
-- Не тешьте себя напрасной надеждой, Храпов. Вы стреляли в уже успевший остыть труп -- об этом есть свидетельство очевидца. Помните парня, который преследовал вас в ту ночь? -- Храпов кивнул. -- Так вот он как раз и есть тот очевидец. Неплохой, кстати, парень...
-- Кто же он -- этот первый? -- нетерпеливо спросил Храпов.
-- Предположительно -- некий Алфред, о котором вы только что прочитали в предсмертном письме профессора Красницкого.
В этот момент зазвонил телефон. Щеглов поднял трубку.
-- Следователь Щеглов у аппарата!
Выражение лица его мгновенно изменилось.
-- Спасибо, -- сказал он тихо и положил трубку на рычаг. Потом пристально посмотрел на Храпова и кивнул конвоиру.
-- Уведите арестованного.
"Экспертизой установлено, -- вспомнил он только что полученное сообщение, когда остался один, -- что обе пули, извлеченные из трупа профессора Красницкого, выпущены из одного и того же оружия -- охотничьего ружья марки..." Марки... марки... Да не все ли равно, какой марки! Главное -- что ружье это принадлежало Храпову. А Храпов стрелял один раз -- в этом Щеглов был почему-то абсолютно уверен. Вот так загадка!
Он вдруг вскочил и выбежал в коридор.
-- Верните Храпова! Срочно!
Когда подследственного вновь ввели в кабинет, он походил на изрядно выжатый лимон. Еще бы! Третий раз подряд вызывают на допрос.
-- Вы уж извините меня, Храпов, за беспокойство, но открылись новые факты.
-- Что, нашли третьего убийцу? -- криво усмехнулся Храпов.
-- А что, может и третий появится -- кто знает? Но пока не появился... Послушайте, Храпов, мне нужна ваша помощь. Вы ведь не откажетесь помочь следствию, не так ли?
-- Смотря в чем, -- уклончиво ответил Храпов.
-- О, не беспокойтесь, на ту тему мы говорить не будем. Меня интересует вот какой вопрос: вы кому-нибудь давали ваше ружье накануне поездки в Снегири? Вспомните, очень вас прошу.
Храпов напряженно сдвинул брови и задумался.
-- Действительно, неделю назад я давал ружье одному знакомому охотнику, -- сказал он. -- Кажется, Бобров его фамилия, Михаилом зовут.
-- Бобров? -- быстро записал следователь Щеглов. -- Адрес помните?
-- Улица Чкалова, дом пятьдесят восемь... или шестьдесят... не помню точно, а квартира... нет, забыл. Могу объяснить, где он живет, а вот адреса не помню.
-- Так вы говорите, он охотник? И что же, у него нет своего ружья?
-- Было, но... то ли продал, то ли подарил кому -- точно не знаю. Говорил только, что собирается новое покупать. А тут вдруг заявился и слезно просит: срочно, мол, ружье понадобилось, на охоту иду. Ну я и дал. Охотничье удостоверение у него есть, лицензия тоже имеется -- пусть, думаю, берет, раз надо.
-- И он действительно ездил на охоту?
-- Нет, на охоту он не ездил. Не знаю, что у него там произошло, только на охоту он не попал. Я несколько раз встречал его на улице на протяжении всей этой недели. Он все обещал мне вернуть ружье, но почему-то тянул.
-- И когда же он его вернул?
-- Вчера вечером.
-- Вот как? Интересно...
-- Принес, поблагодарил, извинился за задержку и куда-то быстро убежал. Дела, говорит, разные...
-- Так, значит, у вас, Храпов, до вчерашнего вечера ружья не было?
-- Нет.
-- Выходит, мысль убить профессора Красницкого у вас возникла только вчера вечером?
-- Нет, мысль возникла гораздо раньше. Вчера вечером я решил осуществить ее.
-- И толчком к этому послужило возвращение вам ружья?
-- Да.
-- И что же, вы, одержимый мыслью об убийстве профессора, вот так просто сидели и ждали, когда этот самый Бобров вернет вам ваше же ружье?
Храпов, казалось, смутился.
-- Нет, я заходил к нему вчера днем, но его не оказалось дома.
-- Вот как? -- насторожился Щеглов. -- И вам что же, никто не открыл?
-- Нет, почему же, мне открыла его жена, но ружье без ведома мужа отдать не решилась.
-- А вы уверены, что ружье в этот момент находилось в квартире?
-- Да, я видел его. Оно висело в комнате на стене -- как раз напротив входной двери.
-- Это было ваше ружье, вы точно знаете?
-- Да, конечно. Ведь другого у него нет.
-- В какое время вы были у Боброва?
-- Гм... Где-то в половине второго.
Задав Храпову еще несколько второстепенных вопросов, Щеглов распорядился увести его. На часах было около двенадцати ночи, но следователь не спешил покидать свой кабинет. Он погасил свет, подошел к окну и, глядя в светлую июньскую ночь, предался размышлениям.
А в это самое время на проспекте Мира, вблизи станции метро "Щербаковская", в такой же темной комнате сидел Максим Чудаков и тоже "вычислял" преступника...
Утро застало следователя Щеглова все в том же положении -- стоящим у окна и глядящим куда-то вдаль. Ночь не прошла для него даром: он пришел к выводу, что, прежде чем делать какие-либо заключения, нужно иметь свидетельство медицинской экспертизы о точном времени и причине смерти профессора Красницкого, а такого свидетельства у следователя Щеглова пока что не было.
В семь часов утра раздался телефонный звонок.
-- Что? Храпов хочет сделать заявление? Давно пора... Срочно ко мне! Да Храпова, Храпова, кого же еще?!
"Созрел, голубчик!" -- с удовольствием подумал Щеглов, кладя трубку.
Ввели Храпова.
Их красные, воспаленные после бессонной ночи глаза встретились. Ни один из них не отвел взгляда -- они поняли друг друга прежде, чем было произнесено первое слово.
-- Доброе утро, гражданин Храпов, -- приветствовал подследственного Щеглов. -- Так что же вы хотите мне сообщить?
-- Я всю ночь думал, -- начал Храпов, с трудом преодолевая волнение, -- и решил, что нет смысла скрывать правду. Все равно вы узнаете ее, так пусть вы узнаете ее от меня. Я хочу вам рассказать, гражданин следователь, почему я убил... вернее, стрелял в профессора Красницкого.
-- Я вас внимательно слушаю, Храпов.
-- Я это сделал потому, -- продолжал Храпов, -- что он мерзавец и подлец...
-- Но это не повод для убийства, -- возразил Щеглов.
Храпов остановил его движением руки.
-- Возможно. Но иного наказания я для него не видел. Он был достоин только смерти -- за все то, что он сделал.
-- В чем же его вина?
Храпов перевел дух и с дрожью в голосе ответил:
-- Этот человек надругался над моей дочерью.
-- Вот как?
-- Вам, наверное, уже известно, что моя дочь, Валентина, учится на третьем курсе МГУ на биологическом факультете. Этот тип, профессор Красницкий, преподает там же какой-то предмет, раз в две недели читая студентам лекции. Так вот, около месяца назад, в конце мая, во время сдачи зачетов по его дисциплине, этот мерзавец впервые намекнул моей девочке о своем грязном намерении -- в обмен на запись в зачетной книжке. Валентина с негодованием отвергла его домогания. Зачет она все-таки сдала, но скольких трудов это ей стоило! Спустя две недели, когда подошла пора экзаменационной сессии, этот подонок возобновил преследования моей дочери, теперь уже более настойчиво -- на этот раз в обмен на положительную оценку на экзамене. И... и она сдалась. А что ей оставалось делать? Ведь она оказалась совершенно беззащитной перед всевластием этого маньяка. А сколько других, таких же как она, глупых и только еще начинающих жить девчонок, оказывалось лицом к лицу с грубостью, пошлостью, ложью, неприкрытой наглостью и откровенным цинизмом тех, кто для них был непререкаемым авторитетом, чуть ли не Господом Богом, в ком они совсем еще недавно видели источник истины, мудрости и знаний! Разве в силах они противостоять всей этой гадости? Чему ж удивляться, что свой первый в жизни настоящий экзамен сдают далеко не все. Вы понимаете, о каком экзамене я говорю. Да, конечно, свою дочь я не оправдываю, но и винить ее не могу. Вся вина полностью лежит на том выродке с профессорским званием. В этом и заключается причина моего поступка.
-- Преступления -- вы хотите сказать? -- поправил его Щеглов.
-- Нет, именно поступка, так как преступлением я его не считаю. Я знаю, вы сейчас скажете, что, живя в обществе, нельзя быть свободным от общества, что все мы обязаны выполнять законы, предписываемые этим обществом, и нарушение их считается преступлением. Да, я знаю, все это так, но, поймите меня, существуют некие общечеловеческие принципы, стоящие над законами государства и не зависящие от политической системы, принципы, которыми должны руководствоваться все честные и добрые люди на земле -- возможно, это принципы христианской морали, не знаю...
-- Но Христос заповедовал нам: "Не убий!" -- возразил Щеглов.
-- Да, да, конечно, гражданин следователь, я сейчас не в состоянии спорить с вами. Устал, чертовски устал. Простите...
-- Итак, -- официальным тоном произнес Щеглов, -- вы заявляете, что совершили попытку убийства профессора Красницкого из-за принуждения последним вашей дочери к вступлению с ним в интимную связь. Так?
-- Так, -- упавшим голосом пробормотал Храпов.
-- Хорошо. Допустим, что так оно и было. Однако...
-- Почему -- допустим? -- возразил Храпов. -- Вы что, не верите моим словам?
-- Верю, Храпов, вашим словам я верю, но, прежде чем окончательно установить истину, мне бы хотелось получить от вас ответы на некоторые интересующие меня вопросы.
-- Отвечу, если это в моих силах. Задавайте.
-- Когда, от кого и при каких обстоятельствах вам стало известно о... несчастье, постигшем вашу дочь?
Храпов нахмурился, внутренне переживая все минувшие события недалекого прошлого.
-- Ровно неделю назад, -- сказал он, -- Валентина вернулась домой позже обычного и вся в слезах. На мои вопросы ничего не отвечала и только рыдала, рыдала, рыдала... Потом заперлась в своей комнате, но и оттуда был слышен ее плач. Где-то через час она вышла и во всем мне призналась.
-- Сама? -- удивился Щеглов.
-- Сама, -- кивнул Храпов. -- Но если бы вы знали, скольких трудов ей это стоило! Я до сих пор не могу понять, как она на это решилась. И тем не менее она все мне рассказала. Наверное, мой вид тогда был настолько несчастен и ужасен, что она долго потом еще не могла успокоиться, все всхлипывала и говорила: "Папочка! Милый! Прости меня, пожалуйста! Прости!.." Не знаю, кто из нас больше страдал. Тогда-то я и решил сполна рассчитаться с тем мерзавцем.
-- И рассчитались бы, если б накануне не отдали ружье Боброву? -- быстро подхватил следователь Щеглов.
-- Да, действительно, ружье я отдал в тот же день, часа за три до объяснения с Валентиной. Отсутствие ружья дало мне возможность спокойно и без спешки, до мельчайших подробностей продумать план мести. Из надежных источников я выяснил, что профессор Красницкий по окончании сессии -- а сессия оканчивалась буквально через три дня -- намеревался отбыть в отпуск и провести его на своей даче, в поселке Снегири по Белорусской дороге. Там-то я и решил осуществить свой план возмездия. Что я и сделал, как только получил ружье обратно. Вот, пожалуй, и все.
-- Приходилось ли вам ранее замечать за своей дочерью какие-нибудь странности, приступы отчаяния, раздражительности? Что-нибудь в ее поведении могло навести вас на мысль о конфликте с Красницким или с кем-либо еще?
Храпов пожал плечами.
-- Да нет, ничего такого я за ней не замечал. Она всегда была веселой, доброй, отзывчивой.
-- И даже накануне своего признания?
-- Да, даже тогда.
-- Гм... Интересно. А когда-нибудь раньше Бобров пользовался вашим ружьем?
-- Нет, никогда. Я вообще с ним мало знаком. А почему вы об этом спрашиваете?
-- Храпов, не забывайте, что вопросы здесь задаю я.
-- Извините...
-- Итак, не признайся Валентина в своем несчастье, не было бы и вашего выстрела? Так ведь, Храпов?
-- Выходит, так.
-- Тогда у меня все. Можете...
В этот момент дверь распахнулась и в кабинет вошел вчерашний лейтенант.
-- Медицинская экспертиза, -- кратко объявил он и положил на стол лист бумаги.
-- Спасибо, -- ответил Щеглов и с нетерпением углубился в чтение вновь прибывшего документа. Лейтенант вышел.
Храпов не знал содержания бумаги, принесенной помощником, но по выражению лица следователя Щеглова понял, что произошло нечто чрезвычайно важное.
Щеглов поднял голову от стола и мутным взглядом уставился на подследственного.
-- Вы, наверное, были правы, Храпов, -- устало произнес он. -- Похоже, что, действительно, был третий.

 

Глава девятая

Согласно заключению медицинской экспертизы смерть профессора Красницкого П. Н. наступила в районе двух часов ночи 27 июня с. г. в результате остановки сердца. Возможная причина смерти -- внезапный испуг, сильное потрясение. Смерть в результате огнестрельной раны исключается. Оба выстрела были произведены не ранее чем через двенадцать часов после остановки сердца...
Щеглов был настолько поражен этим известием, что не помнил даже, как вызвал конвой и отправил Храпова в камеру. Он ходил по кабинету взад-вперед и курил одну сигарету за другой. Картина преступления неожиданно приняла четко очерченные границы, приобрела стройность и логическую последовательность.
Итак, двадцать седьмого июня в два часа ночи профессор умирает от разрыва сердца у себя на даче за письменным столом. В этот самый момент он пишет письмо в КГБ о некоем Алфреде, которого он застал на месте какого-то преступления, но письмо остается незавершенным. Так как дело было ночью, то на столе профессора горит настольная лампа. Где-то около двух часов дня, через двенадцать часов после его смерти, на даче профессора появляется некто, который стреляет ему в спину и преспокойно уходит. Причем выстрел производится из ружья Храпова, но не Храповым (по ходу дела Щеглов выяснил, что весь этот день, двадцать седьмого июня, Храпов был на работе -- это подтверждали около десятка его сослуживцев). Правда, стрелять могли не в два, а позже, но одна деталь все же склоняла Щеглова к мысли, что это произошло где-то около двух часов пополудни. С двух до семи вечера на этом участке железной дороги производился ремонт путей и движения в связи с этим не было, а это значит, что преступник мог ухать из Снегирей либо до двух, либо после семи. Наверняка ему было хорошо известно о пятичасовом "окне" в расписании электропоездов московского направления. И вполне логично было бы предположить, что преступник отличался рассудительностью и здравомыслием -- по крайней мере, только в этом случае с достаточной степенью точности можно было предсказать все предпринятые им шаги. Как человек рассудительный и здравомыслящий, он постарался бы скрыться с места преступления сразу же после его совершения. А скрыться из Снегирей можно было только поездом.
Отсюда следует, что выстрел прозвучал либо около двух, когда электрички еще ходили, либо около семи, когда электрички уже пошли. Не станет же уважающий себя преступник стрелять, например, в четыре и потом терпеливо ждать поезда, сидючи на платформе в течение трех часов, да еще с орудием убийства за плечами! Но и после семи вечера он вряд ли стал бы затевать стрельбу: в это время обычно возвращается с работы основная масса дачников, и в поселке становится людно и шумно. Значит, стреляли около двух. По крайней мере, это можно принять за рабочую гипотезу.
Что в это самое время делали основные участники событий? Храпов, как уже отмечалось выше, был на работе. Бобров... а вот насчет Боброва пока не все ясно. То, где он находился двадцать седьмого июня с часу дня до момента возвращения им ружья его законному владельцу, еще предстояло выяснить. Ведь в момент совершения убийства ружье находилось у Боброва, по крайней мере, так утверждает Храпов. А это значит, что у следствия были очень серьезные основания считать Боброва тем самым преступником, который выстрелил в профессора первым. Но какая же взаимосвязь между Храповым и Бобровым? Вернее, какая связь между двумя этими выстрелами? Почему именно у этих двоих -- причем одновременно -- возникли причины убить профессора Красницкого? С Храповым все ясно, а вот с Бобровым... Нет, надо срочно допросить его.
Щеглов вызвал помощника и попросил его разузнать о Боброве все, что только возможно.
Отпустив помощника, он снова задумался. Храпов в тот день заходил к Боброву где-то после пяти, но Боброва дома не оказалось. Любопытно, что на стене бобровской квартиры Храпов увидел свое ружье. Но с двух до пяти было достаточно времени, чтобы вернуться из Снегирей и повесить ружье на стену. Значит, наличие ружья в квартире не снимает подозрений с Боброва... Теперь Чепухов... или как там его?.. Чудаков! Интересно, что делал этот пронырливый малый двадцать седьмого июня в два часа пополудни?
Если он был на даче, то должен был слышать выстрел. Так почему же он его не слышал? Почему он услышал только ночной выстрел -- выстрел Храпова? Очередная загадка. Надо будет его срочно вызвать и узнать все, что он знает о том роковом дне, и, кстати, спросить, когда он в последний раз видел профессора Красницкого живым. Хорошо бы еще побеседовать с тем стариком со станции Снегири, который вчера привязался к Чудакову, -- возможно, тот человек с ружьем, которого он видел днем двадцать седьмого июня, и есть убийца. Впрочем, со стариком можно и подождать...
Щеглов все ходил и ходил по кабинету, складывая докуренные до самого фильтра "бычки" в массивную мраморную пепельницу. "Бычков" уже набралась целая горка, они не умещались в довольно-таки вместительной пепельнице и падали на покрытый стеклом стол -- но Щеглов не замечал этого...
Как же преступник отважился на убийство средь бела дня, когда на выстрел наверняка сбежался бы народ? И неужели его не смутила горящая на столе профессора настольная лампа? Ведь был день, солнце... Стоп! Вчера не было солнца -- шел дождь, была гроза... Гроза, гром, грохот... И выстрел! Точно! Он выстрелил в тот момент, когда грянул гром, -- и поэтому выстрел никто не услышал! Ай да Щеглов! Ай да молодец!..
Щеглов, не заметив, что у него во рту уже есть сигарета, попытался закурить еще одну -- и закурил. За этим занятием и застал его лейтенант. Увидев шефа с двумя сигаретами в зубах, он не выдержал и прыснул.
-- В чем дело? -- сердито спросил Щеглов.
-- Товарищ капитан, -- произнес лейтенант, еле сдерживая смех, -- есть некоторые сведения об Алфреде, правда, довольно скудные.
-- А, давайте! -- встрепенулся следователь, машинально кидая одну сигарету в пепельницу и продолжая курить вторую. -- Интересно, что вам удалось выяснить.
-- Среди знакомых профессора Красницкого Алфреда не оказалось, -- начал лейтенант, -- но...
-- Но?
-- Но, как мне сообщили в университете, в конце прошлого года профессор был приглашен принять участие в одной длительной экспедиции к берегам Юго-Восточной Азии...
-- Да, я уже слышал об этом.
-- Так вот, судно, обслуживающее экспедицию, было в основном укомплектовано эстонцами и латышами. Вот тогда-то я и подумал, что имя Алфред гораздо скорее встретишь среди прибалтийских народов, чем в России, и тщательно проверил весь наличный состав корабля. Поиски мои увенчались успехом: в команде я нашел пятерых, кто носил это имя. Кроме того, один из иностранных гостей, также принимавших участие в экспедиции, звался Алфредом.
-- Иностранец? -- забеспокоился следователь Щеглов. -- Гм... Интересно. Кто же он?
-- Профессор из Дании, Алфред Мюссне. Но, я думаю, его можно исключить из списка подозреваемых. Дело в том, что накануне поездки в тропики ему стукнуло девяносто.
-- Да, пожалуй, лучше исключить, -- согласился Щеглов, садясь в кресло. -- Так что же те пятеро?
-- Наибольший интерес из пятерых Алфредов, числящихся в списке судовой команды, представляет некий Алфред Мартинес, радист, в прошлом году уличенный в продаже культурно-исторических ценностей иностранным гражданам.
-- Иконы? -- предположил Щеглов.
Лейтенант кивнул.
-- В основном. Но делу хода не дали. Видно, кто-то, -- от ткнул пальцем в потолок, -- за него поручился. Кстати, узнал я это от бывшего старшего помощника капитана "Академика Булкина" -- так называлось исследовательское судно, участвовавшее в экспедиции. Старпом с повышением перебрался в Москву и сейчас работает в министерстве. У остальных Алфредов биографии чистые и для нас интереса не представляют.
-- Пожалуйста, поподробнее об этом радисте, -- попросил Щеглов.
-- Алфред Мартинес, судовой радист, блондин, высок, худощав, тридцать четыре года, живет в Таллинне, женат, детей нет, нрава угрюмого, нелюдимого, авантюрист по натуре... Вот, пожалуй, и все.
-- Запросите, пожалуйста, наших коллег в Таллинне, пусть установят наблюдение за Мартинесом.
-- Уже запросил...
-- Вот как? -- Щеглов удивленно вскинул брови. -- Отлично, лейтенант, вы делаете успехи.
-- ...и уже получил ответ, -- как ни в чем не бывало продолжал лейтенант. -- В течение нескольких дней Мартинес дома не появляется.
-- Что?! -- Щеглов вскочил из-за стола. -- Где же он, черт возьми?
-- Неизвестно. Его супруга, Матильда Мартинес, также не имеет понятия, куда запропастился ее муж. По крайней мере, нашим таллиннским коллегам от нее ничего добиться не удалось.
-- Хорошо, лейтенант. Не прекращайте поисков Мартинеса. Учтите, этот радист на вашей совести. Все, можете идти. Спасибо.
Лейтенант вышел.
Как же связать этого Алфреда с делом профессора Красницкого? Мартинеса ли имел в виду профессор, когда писал письмо в КГБ, или совершенно другого человека?.. Туман, сплошной туман...
На часах было восемь. Пора было приступать к решительным действиям. В первую очередь Щеглов распорядился вызвать к себе двух свидетелей: к 12.00 -- Валентину Храпову, к 14.00 -- Максима Чудакова. Потом поехал к Боброву.
При выходе Щеглов столкнулся со старшим лейтенантом Мокроусовым -- одним из его помощников по расследовании дела об убийстве профессора Красницкого. Именно Мокроусов занимался выяснением личности Боброва.
-- А я к вам, Семен Кондратьевич, -- обратился к Щеглову старший лейтенант.
-- А, Мокроусов, -- обрадовался Щеглов. -- Вы как раз кстати. Узнали что-нибудь о Боброве?
-- Да, и довольно любопытное.
-- Вот и отлично. Садитесь со мной в машину, по дороге все и расскажете. Я как раз к Боброву.
-- Бобров Михаил Павлович, тысяча девятьсот сорок девятого года рождения, -- начал Мокроусов, когда оба сотрудника угрозыска уселись на заднем сиденье служебного автомобили, -- русский, женат, имеет сына, который сейчас служит в армии, ранее не судим. В данный момент работает грузчиком в мебельном магазине номер... номер у меня где-то записан...
-- Неважно, -- нетерпеливо перебил его Щеглов. -- Дальше.
-- Но в мебельном он работает всего лишь год, да и в Москве он живет немногим более года. До переезда в столицу он работал в таллиннском порту -- и тоже грузчиком.
-- В таллиннском порту, вот как? -- насторожился Щеглов. -- Гм... Интересно.
-- Ничего предосудительного за ним замечено не было -- ни там, ни здесь.
-- Вам удалось установить, где он был двадцать седьмого июня в два часа пополудни?
-- Нет, не успел, Семен Кондратьевич. Ведь для этого по крайней мере нужен опрос свидетелей, а на это необходимо время.
-- Да, это верно, -- согласился Щеглов. -- Хорошо, спасибо и на этом. А каким образом он в Москве оказался?
Мокроусов пожал плечами и кратко ответил:
-- Обмен. Это все, что мне известно.
-- Ясно.
Машина остановилась на Чкалова, пятьдесят восемь.
-- Идемте со мной, -- пригласил помощника следователь. -- Вы мне можете понадобиться.
Дверь открыла супруга Боброва, миловидная полная женщина средних лет, видимо, хлопотавшая по хозяйству.
-- А Михаила нет, -- сказала она, удивленно оглядывая обоих мужчин. -- Он с полчаса как ушел на работу. Вы по какому, собственно, делу?
Щеглов предъявил удостоверение и молча вошел в квартиру. Квартира была богатой, но, как несколько часов спустя выразился по поводу аналогичной квартиры в Таллинне некто Виталий Барабанов, представляла собой скорее склад дорогих безделушек, нежели со вкусом обставленное жилье. Однако не убранство бобровской квартиры заинтересовало Щеглова, а нечто другое, сразу бросившееся ему в глаза, как только он переступил порог.
-- Это ружье вашего мужа? -- спросил он, кивая головой на стену, отлично просматриваемую из коридора.
-- Да, это его ружье, -- ответила Боброва.
-- Разрешите взглянуть на него, -- попросил Щеглов.
-- Разумеется. Я сейчас вам его принесу.
-- Не надо, я сам, -- остановил хозяйку Щеглов и, отстранив ее рукой, прошел в комнату.
Осторожно сняв ружье со стены, он обнаружил на нем слой пыли по крайней мере трехмесячной давности. Щеглов криво усмехнулся и понимающе кивнул. Да, именно на это он и рассчитывал. Позавчера Храпов, зайдя к Боброву, видел это ружье, но это было не его ружье. Его ружье в этот самый момент находилось в руках убийцы. И Бобров, похоже, был этим самым убийцей. Да, неплохо разыграно.
-- Может быть, вы мне все-таки объясните, что произошло? -- с тревогой спросила хозяйка, переводя взгляд с одного мужчины на другого.
Щеглов сокрушенно покачал головой.
-- Боюсь, ничего утешительного я вам сообщить не могу. Из ружья, которое находилось у вашего мужа, было совершено убийство.
-- Этого не может быть, -- твердо возразила женщина. -- Ружье висит здесь, почитай, уже с полгода. И никто его отсюда не снимал.
-- Совершенно верно, это ружье висит здесь давно, но у вашего мужа было еще одно. Вам ничего о нем не известно?
Хозяйка отрицательно покачала головой.
-- Я в охотничьи дела своего мужа не вмешиваюсь. К сожалению, -- добавила она тихо.
-- Да, к сожалению, -- согласился Щеглов. -- Вспомните, во сколько ваш муж вернулся домой двадцать седьмого июня. Позавчера.
Женщина на минуту задумалась; видно было, что от волнения она не может сосредоточиться.
-- Как обычно, -- наконец ответила она, -- в начале восьмого. А вы что, подозреваете Михаила в этом... убийстве? -- Голос ее задрожал, когда она произносила последнее слово.
Щеглов развел руками.
-- Факты -- упрямая вещь, -- сказал он, -- и пока что они свидетельствуют не в пользу вашего супруга. Но мы далеки от мысли считать его сопричастным к преступлению, пока не будут собраны все улики, вплоть до самых мельчайших.
-- Улики против Михаила? -- упавшим голосом спросила Боброва.
-- Улики, изобличающие преступника, -- поправил ее Щеглов. -- А кто им окажется -- это определит следствие. Вернее, определит суд, а следствие лишь предоставит необходимые материалы. Пока же, повторяю, против вашего супруга есть одна очень серьезная улика: ружье, из которого стреляли в человека... Всего вам хорошего. Если вы не возражаете, ружье мы возьмем с собой.
-- Боброва надо брать, -- убежденно сказал Мокроусов, когда они вышли на улицу. -- Чует мое сердце -- он был в Снегирях двадцать седьмого июня.
-- А вот это мы как раз сейчас и выясним, -- ответил Щеглов. -- Если, конечно, застанем его в магазине.
Мебельный магазин, в котором Бобров работал грузчиком, размещался на соседней улице и еще издали привлек внимание сыщиков многочисленными кучками людей, жаждущих приобрести мебельный дефицит и терпеливо топтавшихся у стен неприступного торгового заведения. Магазин еще не открылся, но жизнь в нем уже кипела вовсю.
В кабинете директора работников уголовного розыска встретил маленький юркий человечек с хитрым взглядом прищуренных глаз и подобострастной улыбкой.
-- Директор магазина Мормышкин Степан Ильич. Чем могу служить? -- прощебетал он после того, как Щеглов представился.
Из беседы с директором выяснилось, что весь день двадцать седьмого июня Бобров находился на работе и ушел домой около семи вечера.
-- А вы не могли бы нам его показать? -- попросил Щеглов.
-- К сожалению, сейчас Бобров отсутствует. Вы ведь понимаете, товарищи, что, помимо работ непосредственно в магазине, наши грузчики должны разгружать мебель при доставке ее населению. -- Директор, казалось, извинялся перед товарищами из МУРа.
-- Вот как? -- Щеглов весь напрягся. -- И как длительны бывают эти отлучки?
-- Бывают весьма длительны, -- уклончиво ответил директор Мормышкин.
-- Так, значит, и двадцать седьмого Бобров отлучался? -- с надеждой спросил следователь.
-- Нет, -- на этот раз уверенно ответил директор. -- Я могу совершенно точно сказать, что тот день Бобров, как ни странно, безвыездно провел на работе и в развозке мебели не участвовал.
-- Странно? Почему же?
-- Понимаете ли, -- директор замялся, -- обычно грузчики рвутся в такие поездки -- подкалымить можно где-нибудь на стороне, да и с клиента лишний червонец взять никто не помешает. Но в тот день Бобров сидел в магазине, это могут подтвердить многие из наших работников.
Щеглов в недоумении поскреб затылок. Выходит, у Боброва стопроцентное алиби. В профессора Красницкого стрелял не он. Но именно его безупречное алиби окончательно укрепило Щеглова в мысли, что Бобров, если и не принимал личного участия в преступлении, то, по крайней мере, активно помогал готовить его. Действительно, не слишком ли явно пытался Бобров подчеркнуть свое алиби, отказываясь от выгодных поездок? Ведь для создания алиби совсем не обязательно было сидеть в магазине у всех на виду, достаточно было заполучить в свидетели шофера или, в крайнем случае, клиента -- и алиби было бы столь же безупречным, но куда менее броским. Да, здесь Бобров перегнул палку. Но если не Бобров, то кто же? Кому он передал храповское ружье?
-- Разве вас не интересует, товарищ Мормышкин, причина нашего интереса? -- спросил Щеглов, пристально разглядывая маленького директора. -- В подобных случаях люди обычно сгорают от любопытства.
Директор хитро улыбнулся, сощурив свои маленькие глазки.
-- Я, знаете ли, в дела органов не вмешиваюсь. Раз интересуетесь, значит, так надо. Если же вы сочтете возможным сообщить мне что-нибудь, то это вы сделаете сами. В таких случаях я предпочитаю придерживаться пассивной позиции.
-- Разумный подход, -- согласился Щеглов. -- И часто у вас бывают такие случаи?
-- Да бывают, -- уклончиво ответил директор. -- Только все больше по линии ОБХСС. Мебель, знаете ли... А вот и Бобров! -- вдруг воскликнул он, тыча пальцем в окно.
Прямо перед окном остановилось грузовое такси. Из него вывалился здоровенный детина под два метра ростом и вперевалку направился к магазину. Щеглов невольно нащупал пистолет в кармане. "Вот так бугай! -- с непонятным чувством подумал он. -- Такому место как раз в порту".
-- Вы разрешите нам побеседовать с ним? -- попросил директора Щеглов. -- И если можно, здесь, в вашем кабинете.
-- Конечно, конечно! -- вскочил Мормышкин. -- О чем речь!
Он приоткрыл дверь и крикнул кому-то:
-- Петрович! Скажи Боброву, что я его жду!
Через минуту вошел Бобров. Руки и плечевой пояс его были настолько развиты, что он вполне мог бы выступать на соревнованиях по культуризму -- и наверняка вышел бы в лидеры. Но то, что возвышалось у него над плечами, производило впечатление совершенно потрясающее. Маленькая голова венчала толстую мускулистую шею, и все вместе это -- то есть шея с головой -- напоминало некий обрубок с торчащими в разные стороны ушами и коротким ежиком жестких, как проволока, волос.
-- Вызывал, шеф? -- неожиданным тенором спросил Бобров и настороженно покосился маленькими глазками на двух незнакомцев.
-- Вызывал, Бобров, вызывал, -- ответил директор магазина. -- Вот эти два товарища из уголовного розыска желают с тобой побеседовать... Мне выйти? -- обратился он к Щеглову.
-- Если вас не затруднит.
-- Конечно, конечно! Я же все понимаю...
Директор вышел, осторожно прикрыв за собой дверь, а Бобров, не дожидаясь приглашения, развалился в отчаянно заскрипевшем кресле шефа.
-- Вы Бобров Михаил Павлович? -- начал Щеглов.
-- Да, я Бобров Михаил Павлович, -- ответил тот, закуривая. -- О чем же вы хотели со мной побеседовать, товарищ начальник?
Щеглов решил действовать напролом.
-- Вы подозреваетесь, гражданин Бобров, -- резко произнес он, -- в убийстве некоего профессора Красницкого...
Щеглову показалось, что Бобров вздрогнул, но уже в следующий момент мебельный грузчик нагло ухмылялся и пускал дым в потолок.
-- Продолжайте, -- произнес он фамильярным тоном, -- я люблю слушать про убийства и вообще всякую детективную дребедень. Особенно про Жеглова с Шараповым.
-- Не паясничайте, Бобров, -- строго сказал следователь Щеглов, -- вам это не поможет. Если вы невиновны...
-- А, так вы еще сомневаетесь! Нет уж, я сознаюсь сразу: да, я убил и этого вашего профессора, и еще с десяток других, а заодно трех академиков и четырех депутатов Верховного Совета. Нет, вру, -- пятерых! Точно, пятерых!.. -- Глаза Боброва постепенно наливались кровью; вдруг он вскочил и заревел: -- Вы что, думаете, вам все позволено?! Не те сейчас времена! Честного трудового человека обвинять в убийстве! Пролетария, можно сказать! И в то время, когда враги перестройки снова поднимают головы, когда преступность растет не по дням, а по часам, когда мафия проникла во все сферы нашей жизни, а от рэкета нет покоя ни днем, ни ночью!.. Не позволю!!
Щеглов молча выслушал этот монолог оскорбленного достоинства и спокойно спросил:
-- Вам знаком человек по имени Алфред Мартинес?
Бобров застыл на полуслове и вытаращился на Щеглова, забыв закрыть рот. Вся спесь с него слетела буквально на глазах. Вопрос следователя застал его врасплох. Он шумно выдохнул и рухнул в кресло.
-- Впервые слышу, -- ответил он тихо, но Щеглов все же уловил в его голосе некоторые нотки растерянности. -- Нельзя же так, товарищи... -- попытался было продолжить игру Бобров, но осекся и махнул рукой.
-- Ну как же, Бобров! -- теперь вступил в игру Щеглов. -- Ведь вы познакомились с Мартинесом в Таллинне, когда работали там портовым рабочим. Ну, вспомнили?
-- Мартинес? Не знаю такого. -- Бобров уставился в потолок, умело скрывая волнение.
-- Хорошо, тогда ответьте мне на такой вопрос: кому вы передавали ружье, полученное вами от Храпова?
-- От Храпова? -- Бобров очень натурально удивился. -- От какого Храпова?.. Ах, от Храпова! Да, да, помню. Нет, никому я ружье не передавал. Могу вам в этом поклясться. И вообще я целыми днями на работе...
-- А зачем вы вообще брали у Храпова ружье, когда у вас есть свое?
-- Это что, допрос? -- угрюмо спросил Бобров.
-- Нет, пока только беседа.
-- Пока? Спасибо, успокоили. А я чуть было не решил, что мне дело шьют. Ан нет, оказывается, просто беседуем. Так о чем же вы хотите, чтобы я с вами побеседовал, граждане начальники?
-- Вы не ответили на вопрос, гражданин Бобров. Зачем вам второе ружье?
-- А как по-вашему, зачем вообще ружья нужны? По зверью, я думаю, стрелять.
-- Но у вас же есть свое -- зачем вам храповское?
-- Мое ружье неисправно. А у Храпова я взял ружье потому, что собрался было идти на охоту, но в последний момент мероприятие сорвалось и ружье мне не пригодилось.
-- Ну, у следствия несколько иное мнение на этот счет. Вы знаете, что из этого ружья был убит человек?
-- Но ведь это же не мое ружье! Оно и было-то у меня всего лишь неделю...
-- Да, но человек был убит именно тогда, когда это ружье находилось у вас.
-- А разве Храпов... -- хотел было что-то спросить Бобров, но осекся.
-- Что -- Храпов? -- насторожился Щеглов.
-- Нет, ничего, -- тихо ответил Бобров.
-- Вы хотели сказать, что Храпов тоже стрелял в профессора? Вы ведь это имели в виду? Откуда вам это известно?
-- Ничего мне не известно, -- угрюмо ответил Бобров.
-- Тогда что значит ваше упоминание о Храпове?
-- Да не убивал я никого! -- яростно заревел Бобров. -- И вообще, я в это время был на работе.
-- В какое время? -- быстро спросил Щеглов. -- Откуда вы знаете, когда было совершено убийство, если непричастны к нему? Отвечайте, Бобров!
-- Да я на работе с раннего утра до позднего вечера -- потому так и сказал. Ничего конкретного я в виду не имел.
-- Допустим. Тогда как вы объясните тот факт, что из ружья, находящегося в вашей квартире, стреляли в человека, а вы к этому отношения вроде как даже и не имеете?
-- Но ведь я был на работе!
-- Это очень похвально, что вы так помногу работаете, гражданин Бобров. Но вопрос сейчас не в том. Да, действительно, в момент совершения преступления вас видели на работе -- алиби у вас безупречное.
-- Я же говорил! -- воспрянул духом Бобров. -- Так на каком же основании вы обвиняете меня в убийстве?
-- Не обвиняю, а подозреваю, -- поправил Боброва следователь, -- и не в убийстве, а в соучастии или, если хотите, в пособничестве убийству. Да, убийца не вы, но оружие в руки убийце вложили именно вы.
-- Опять вы за свое! А факты у вас есть?
-- Факты будут. Поэтому я и хочу выяснить, каким образом из ружья, которое находилось в вашем доме, был убит человек. Вы можете мне это объяснить?
-- Нет, не могу. И не хочу. Объясняйте сами. Впрочем... впрочем, попытаюсь, хотя работа эта целиком на вашей совести, граждане розыскники. В мое отсутствие, а также в отсутствие моей жены, некий злоумышленник проник в мою квартиру, похитил ружье, сделал свое черное дело, а потом подкинул его, то есть ружье, обратно. Вот и все объяснение. Устраивает?
Щеглов задумался, пристально разглядывая грузчика.
-- С некоторыми оговорками, но -- допустим, так оно и было. Вы подозреваете кого-нибудь конкретно, кто мог бы это сделать?
Бобров пожал плечами.
-- Да нет, никого я не подозреваю. А что, если Храпов? -- вдруг воскликнул он. -- Ведь только он знал об этом ружье.
Щеглов снова задумался. Мокроусов, за все время беседы не проронивший ни слова, нетерпеливо заерзал.
-- Храпов, говорите? -- произнес Щеглов. -- Что ж, это мысль. Я как-то об этом не подумал.
-- А вот и зря! -- подхватил Бобров с воодушевлением, видя, что подозрения от него переходят на другого человека. -- Тот еще тип! Тем более, в Афгане служил, небось людишек там щелкал, что твои орехи.
Щеглов опустил голову и несколько минут молчал. Потом поднял глаза на Боброва и неожиданно произнес извиняющимся тоном:
-- Да, мы, видимо, поспешили, подозревая вас, Михаил... э-э... Павлович, в преступлении. Вы уж извините нас, если мы ненароком наговорили вам лишнего. Работа, знаете ли, чертовски нервная. А ваша мысль, товарищ Бобров, действительно заслуживает внимания. Мы обязательно ее учтем.
-- Чего уж там, -- милостиво махнул рукой Бобров и осклабился, обнажив два ряда маленьких, желтых от никотина зубов, -- и в органах бывают проколы. Честно говоря, на вашем месте я рассуждал бы точно так же. И даже задержал бы подозреваемого.
-- Задержать человека мы можем только в том случае, -- строго произнес Щеглов, -- если факты явно свидетельствуют о его вине.
-- Я думаю, вы не всегда придерживаетесь этого правила, -- подмигнул следователю Бобров.
Щеглов замотал головой.
-- Нет, нет, закон обязателен для всех.
В этот момент на столе зазвонил телефон. И тут же в кабинет вбежал директор Мормышкин.
-- Извините, это, наверное, мена, -- извиняясь на ходу, пропищал он и схватил трубку. -- Да, директор у аппарата!..
Щеглов поднялся. Вслед за ним поднялся и Мокроусов.
-- Примите наши извинения, товарищ Бобров, -- произнес Щеглов, -- за причиненное беспокойство...
-- Если что, -- Бобров вытянул вперед огромный кулак, -- я всегда готов помочь нашим доблестным органам.
-- Спасибо... Спасибо, Степан Ильич.
-- А? Что? -- Директор оторвался от телефона. -- А, прощайте! Всего хорошего!.. Да это я не вам! Не вам, говорю!.. Тьфу, бросили трубку!..
Оба сыщика молча вышли из мебельного магазина, и лишь в машине Мокроусов нарушил молчание:
-- Семен Кондратьевич, почему вы не задержали его сейчас? Не хватает улик?
Щеглов кивнул.
-- И он чувствует это. Видит наше бессилие. Потому так нагло и вел себя. Хорош, а? Классический тип громилы-боевика! А кулачищи! Заметили? Попробуй задержи такого, даже если у тебя улик полный карман! Уж теперь-то я точно знаю, что он в этом деле -- главный организатор. А как все точно продумал! Но в одном он просчитался. Он решил, что сразу же после признания Храпова следствие будет прекращено. Так бы оно и случилось, если бы не вторая пуля... Кстати, предъявите Храпову бобровское ружье и составьте протокол опознания.
-- А что же теперь с Бобровым? -- спросил Мокроусов, когда машина остановилась у управления. -- Ведь этого бандита нельзя упускать из виду.
-- Ни в коем случае, тут вы правы, -- согласился Щеглов, -- иначе вся наша игра с ним -- коту под хвост. Позаботьтесь, чтобы за ним лично, за его домом, а также за его телефоном было установлено круглосуточное наблюдение. И немедленно!
-- Будет исполнено, Семен Кондратьевич.
На этом они расстались, и Щеглов направился в свой кабинет. В коридоре его уже ждала Валентина Храпова.

 

Глава десятая

Капитан Щеглов скорее согласился бы в одиночку и без оружия участвовать в задержании головореза Боброва, чем в предстоящем разговоре с дочерью преступника. Но выбора у него не было. Работа следователя порой сродни неудачному вмешательству врача-хирурга в жизнь пациента: разбередит рану, влезет в самую душу, зацепит невзначай какой-нибудь нерв -- а облегчения не принесет, наоборот, одну только боль. Сейчас был именно тот случай.
Валентина сидела с красными от слез и бессонной ночи глазами и ввалившимися щеками. Следователь Щеглов долго собирался с мыслями, подбирая нужные слова, но это давалось ему с трудом. Нет, куда легче общаться с матерыми преступниками!
-- Я вас вызвал затем, -- наконец решился он, -- чтобы из ваших уст услышать некоторые подробности этого печального дела. Ваш отец мне все рассказал.
Далее Щеглов поведал Валентине Храповой все то, что услышал нынешним утром от ее отца, А. М. Храпова. Рассказ вызвал на лице бедной девушки яркий румянец, да несколько горьких слезинок скатились по ее щекам.
-- Вы подтверждаете слова своего отца? -- спросил Щеглов, когда рассказ был окончен. Она молча кивнула и опустила голову. -- В таком случае вы должны отдавать себе отчет в том, что явились невольной причиной, толкнувшей его на преступление. Ваш отец убил человека, пусть негодяя, но...
-- Он не негодяй, -- горячо возразила Валентина.
-- Не негодяй?.. Впрочем, не буду с вами спорить -- вам, наверное, видней. Но факт остается фактом: профессор мертв, убил его ваш отец, а вы -- вы стали той самой силой, которая вложила оружие в руки вашего отца. Вы хоть понимаете это?
Глаза ее, полные ужаса и тоски, устремлены были на беспощадного следователя и молили о жалости, о снисхождении. Но Щеглов боялся встречаться с ней взглядом.
-- В чем же я виновата? -- взмолилась она, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. -- Не могла же я скрыть этого... позора от отца. У меня и в мыслях не было, что он может сделать такое... Бедный отец!
Все-таки она не выдержала и заплакала, размазывая слезы по щекам, на этот раз лишенным косметики.
-- Отец! Бедный отец!.. Прости! -- причитала она, всхлипывая. -- Да, да, это я виновата, я! Только я... Прости! Что же я наделала?.. Ведь я думала, что так будет лучше... Пойми, я не могла иначе... Бедный, бедный мой...
Щеглов понял, что большего от несчастной дочери Храпова он не добьется. Но один вопрос все же не давал ему покоя.
-- Успокойтесь, Валентина, я вас очень прошу. Вот, выпейте воды, вам станет лучше. Успокойтесь, и постарайтесь ответить на один вопрос. Ваши отношения с Петром Николаевичем Красницким действительно зашли так далеко?
Валентина на секунду вскинула на Щеглова глаза, обильно залитые слезами, но тут же вновь затряслась в рыданиях, еще более сильных, чем прежде. Ни слова больше не услышал от нее следователь Щеглов. С тем и отпустил бедную девушку, внутренне переживая ее боль как свою собственную.
Вызванный в следственный отдел Максим Чудаков в назначенное время не явился. Прождав его около получаса, Щеглов позвонил ему на квартиру, но к телефону никто не подошел.
Остаток дня прошел без происшествий. Максим Чудаков дома так и не появился. Наблюдение за Бобровым пока ничего нового не дало. Вечером, в положенный час, он вернулся домой с работы и больше в этот день никуда не отлучался. Ни телефонных звонков, ни встреч с кем-либо у него не было. Лишь супруга его дважды выходила из дома: первый раз -- в магазин, второй -- к соседке. И больше ничего.
Молчали и коллеги из таллиннского угрозыска. Мартинес словно сквозь землю провалился, и, несмотря на усиленные поиски, следы его пока обнаружить не удалось. Вызывало тревогу у Щеглова также и отсутствие Чудакова. Правда, кое-что, касающееся этого странного малого, все же просочилось, но это нечто сейчас совершенно не интересовало Щеглова и вызвало у него лишь раздражение. Сотрудник, вторично посланный за Чудаковым, столкнулся на лестничной клетке его дома с каким-то пузатым типом в майке и шлепанцах. Тот назвался Тютюнниковым и, многозначительно засопев, сунул сотруднику в руки какую-то бумагу. Затем, кинув напоследок странные слова: "Сигнал. Считаю свои долгом. Всегда к услугам", он скрылся за дверью соседней квартиры.
И вот сейчас эта бумага лежала на столе Щегловым.
"Я, Тютюнников К. К., -- сообщалось в бумаге, -- считаю своим долгом сообщить, что некто Чудаков М., совершенно случайно являющийся моим соседом по месту жительства и работающий экспедитором в магазине "Овощи-фрукты", ведет подозрительно одинокий образ жизни и спекулирует овощами всех сортов и категорий, начиная со свежих огурцов и кончая далеко не свежей картошкой, которую он целыми мешками перепродает "налево" за явно завышенную плату, преимущественно лицам кавказской национальности. Потом эта картошка (и огурцы) появляется на рынке..."
Далее в письме подробно излагались многочисленные "факты преступной деятельности" Чудакова М. Письмо заканчивалось припиской, сделанной женской рукой: "Я, Тютюнникова П. П., полностью подтверждаю слова своего мужа, Тютюнникова К. К., в чем и подписуюсь". Ниже, действительно, стояли подписи четы.
Щеглов со злостью бросил письмо в ящик стола и тут же забыл о нем. Другие мысли в этот предвечерний час одолевали его.
Около семи вечера следователю Щеглову пришлось пережить еще один разговор, давно уже тяготивший его, но неизбежный. К нему на прием пришла супруга покойного профессора -- Анна Петровна Красницкая. Это была красивая стройная женщина интеллигентной наружности, с изысканными манерами. Держалась она спокойно, сдержанно, на вопросы отвечала кратко и односложно, но Щеглов, за многие годы своей сыскной деятельности научившийся с полувзгляда понимать людей и часто видевший то, что скрыто от глаз посторонних, прочитал во взгляде посетительницы глубокую скорбь и бесконечную, идущую от самого сердца печаль. Никаких ценных сведений, могущих в чем-либо помочь следствию, она не сообщила. На вопрос, почему профессор Красницкий отдыхал на даче один, в то время как она сама находилась в Москве, Анна Петровна ответила, что Петр Николаевич вообще любил проводить отпуск в одиночестве, а тем более в тот раз, после длительной и утомительной экспедиции. Этот факт наконец прояснил Щеглову, почему труп профессора был обнаружен только через сутки после его смерти.
Визит вдовы Красницкой угнетающе подействовал на следователя и вверг его в мрачное расположение духа. Проводив ее, он снова принялся уничтожать одну сигарету за другой, доводя содержание никотина в крови до критической концентрации, которая не то что лошадь -- слона бы с ног свалила.
Результаты истекшего дня были явно неплохими. Кульминацией его стала беседа с Бобровым. И если в начале беседы с ним Щеглов надеялся, что мебельный грузчик быстро сознается в совершенном им преступлении, то в конце ее ему пришлось срочно возвращаться на исходный рубеж. Несмотря на дебильный облик Боброва, его умственные способности были далеко не на нулевом уровне, более того, в этом типе Щеглов встретил достойного противника. Бобров сразу понял, что все утверждения следователя построены на одних только догадках, фактов же и улик против него не было. Это и позволило ему вести себя столь нагло и вызывающе. Да, Бобров был не дурак. Он отлично понял маневр следователя и, разумеется, не поверил в искренность тех извинений, которые Щеглов принес ему за якобы огульные и не подтвержденные фактами обвинения. Бобров видел, что следователь не верит ни единому его слову, но решил поддержать игру, потому что она была выгодна обоим. Он видел, что следователь не верит ни единому его слову, но решил поддержать игру, потому что она была выгодна обоим. Он знал, что теперь его не оставят в покое и будут следить за каждым его шагом, что куча шпиков будет вертеться у его дома и следовать за ним по пятам. Он понимал, что должен быть предельно осторожным, контролировать любое свое действие и постараться не скомпрометировать себя. Да, Бобров раскусил следователя Щеглова, но именно на этот эффект и рассчитывал капитан угрозыска. Сыщик сыграл перед преступником роль эдакого доверчивого простофили, но сыграл заведомо плохо, чтобы убедить преступника в своей неискренности. Какую же цель преследовал Щеглов этой игрой? Убедившись в недоверии к себе со стороны органов, Бобров наверняка начнет нервничать, суетиться, делать необдуманные шаги, совершать ошибки -- вот тогда-то и сможет Щеглов получить те недостающие улики, которые изобличат Боброва как преступника. Самое любопытное, что Бобров все это понимал, но иного выхода, кроме как подыгрывать Щеглову, не видел. Да и не было у него другого выхода. Единственное, что могло его спасти, -- это действительная невиновность и непричастность к убийству профессора. Но в том-то и дело, что Щеглов был уверен в обратном.
Надо было ждать, ждать, ждать... Ждать, когда преступник проявит себя. А как хотелось действовать! Действовать немедленно, не теряя ни минуты, ловить, бежать, догонять, выслеживать, хватать, все равно -- как, но действовать... Это-то бездействие и наводило тоску на следователя Щеглова.
Ночь накатила незаметно. И снова Щеглов бродит по кабинету из угла в угол, снова растет пирамида из сигаретных "бычков", снова мысли роем носятся в уникальной голове следователя.
В два часа ночи сон все же сморил его. Но и во сне он продолжал думать о деле, и даже сновидения, изредка посещавшие его воспаленный мозг, были все на ту же тему.
Бой часов на Спасской башне, отсчитавших шесть ударов, разбудил Щеглова. Было уже светло, и первые лучи солнца били в противоположную от окна стену. Но еще не успев как следует открыть глаза, он уже закурил.
В девять часов утра в кабинет вбежал лейтенант Веселовский -- тот самый, который уже дважды знакомил своего шефа с результатами экспертизы. Лейтенант был бледен и растерян.
-- Бобров исчез! -- выпалил он с порога.
-- Что-о?! -- Щеглов вскочил из-за стола, опрокидывая массивное кресло.
-- Как в воду канул! Сегодня утром в положенное время он не вышел на работу, и мы, предвидя недоброе, послали нашего сотрудника к нему домой под видом работника Мосэнерго якобы для проверки электроплиты. Но дома его не оказалось. Жена его была чем-то испугана и ничего толком сообщить не могла.
-- Так где он, черт возьми?! -- взревел Щеглов, страшно вращая глазами.
Лейтенант побледнел еще больше.
-- Около трех часов ночи, -- продолжал он, -- к подъезду бобровского дома подъезжала машина "скорой помощи"; минут через пятнадцать она уехала, забрав больного.
-- Больного? -- прохрипел уже все понявший Щеглов. -- Кого же именно?
-- Боброва, -- смущенно ответил лейтенант, потупив взор. -- Наша это вина, товарищ капитан, проглядели. Бобров обвел нас вокруг пальца. Дело в том, что "скорую" он не вызывал, по крайней мере, его телефон молчал всю ночь -- наши сотрудники на АТС не зарегистрировали ни одного звонка ни в ту, ни в другую сторону.
-- Ясно, -- буркнул Щеглов, сверля лейтенанта взглядом, -- звонили с другого аппарата.
Лейтенант Веселовский кивнул.
-- Около одиннадцати Бобров спустился на этаж ниже к своему соседу, некоему Прокофьеву Александру Федоровичу, пенсионеру и инвалиду войны.
-- Зачем?
-- Сыграть партию-другую в преферанс. Так показал Прокофьев. А преферанс, сами знаете, игра увлекательная и у хороших игроков порой затягивается не на одни сутки. Одним словом, ничего необычного в этом не было, тем более что подобные товарищеские встречи за карточным столом они устраивали не впервые. Около трех часов ночи Боброву вдруг стало плохо, он схватился за правый бок и со стоном упал на диван. Сосед испугался и вызвал "скорую", причем Бобров не возражал против этого. Приехавший вскоре врач определил у Боброва приступ острого аппендицита и настоял на его немедленной госпитализации. Бобров согласился, и его на носилках снесли в машину. К сожалению, все это происходило буквально на глазах наших сотрудников, но они преспокойно дали преступнику уйти.
-- Вот-вот! Дали уйти! Молокососы! Дилетанты! -- Щеглов в бешенстве носился по кабинету, бросая на лейтенанта гневные испепеляющие взгляды. -- Да вам блох ловить у моей собаки, а не преступников! Ротозеи!.. Такого хищника упустили!.. Куда его увезли?
-- В двадцать третью больницу. Она в двух шагах от дома Боброва.
-- Были там?
Лейтенант кивнул.
-- Хоть здесь проявили оперативность, -- буркнул Щеглов более спокойно. -- И что же в больнице?
-- Как только Боброва привезли в приемное отделение, ему сразу стало лучше.
-- Надо думать!
-- Пока производили обычную в таких случаях процедуру приема больного, Бобров слезно стал умолять медперсонал отпустить его в туалет. Ему возразили, но Бобров разыграл перед ними такую комедию, что они наконец сдались. "Больной" выскользнул в дверь -- и больше его не видели. След его терялся сразу же за порогом больницы.
-- Это все?
-- Все.
Щеглов покачал головой. Гнев уступил место досаде и разочарованию.
-- Да, ловко он нас провел, -- горестно произнес он. -- И, главное, как просто! Как все верно рассчитал! Сымитировал приступ аппендицита, добился, чтобы вызвали "скорую" не его голосом и не с его телефона -- и дело в шляпе! Ведь знал, подлец, что нам и в голову не придет устанавливать наблюдение за всеми аппаратами в подъезде! Знал! Нет, теперь его не найти, теперь он надолго затаился, и только неосторожность с его стороны может навести нас на его след... Постойте, вы говорили, что его везли в машине "скорой помощи"; значит, никаких вещей у него с собой не было. Так ведь?
-- Так, -- ответил Веселовский после некоторого раздумья. -- Его забрали прямо из квартиры Прокофьева, куда он перед этим явился налегке.
-- Ага! Это уже лучше! -- Глаза Щеглова снова вспыхнули дьявольским огнем. -- А вещи у него быть должны. Значит, они у него где-то припрятаны -- видно, заранее подготовился к возможному бегству. А где можно оставить, например, небольшой чемоданчик или дипломат? Думайте, лейтенант!
Веселовский наморщил лоб.
-- В камере хранения, -- сказал он некоторое время спустя, -- или...
-- Или?..
-- ...или у знакомых, -- закончил лейтенант.
-- Вот именно! Или в камере хранения, или у знакомых!.. Вот что, лейтенант. Сию же минуту установите наблюдение за всеми камерами хранения на всех вокзалах Москвы, а также выясните круг знакомств Боброва и с каждого -- с каждого, слышите? -- кто так или иначе может оказаться в этом кругу, глаз не спускайте! Поняли? И чтобы в этот раз прокола не было! Ступайте!.. Нет, погодите. Вызовите ко мне... этого... как его... соседа...
-- Прокофьева, -- подсказал Веселовский.
-- Да, Прокофьева, и жену Боброва. Хочу с ними побеседовать. Теперь все.
Как только лейтенант Веселовский покинул кабинет шефа, Щеглов с силой шарахнул кулаком по железному сейфу, стоявшему в углу, тем самым пытаясь сорвать накопившееся в душе раздражение на безответном предмете мебели... Какая неудача! Как все шло хорошо -- и на тебе! Ведь из-под самого носа ушел. Нет, теперь его не поймать, не такой он дурак, чтобы после блестяще проведенной операции вновь оказаться в руках милиции... Но тут одна мысль пришла в голову следователю. Не только в камере хранения или у друзей мог оставить свои вещи Бобров. Был еще один способ, куда более оригинальный и хитрый, спрятать их на некоторое время. Он вполне мог отправить ценности, деньги или что-то еще посылкой по почте. Куда? Да в любое отделение связи страны! Достаточно при отправке написать магическое словосочетание "до востребования", а при получении предъявить документы -- и все будет в полном ажуре... Щеглов взглянул на часы. Без двадцати десять. А почтовые отделения открываются в десять ровно. Значит, еще есть время.
Не теряя ни секунды, он тут же распорядился взять под контроль все отделения связи Москвы и, если возможно, Подмосковья и в случае появления там Боброва немедленно сообщить об этом в уголовный розыск, лично старшему следователю Щеглову.
Около десяти позвонил сотрудник, дежуривший на АТС, и сообщил, что за все время наблюдения за телефоном в квартире Боброва был зарегистрирован всего один звонок. Звонил сам Бобров, вчера, в десять часов вечера, некоему Курганову и обещал завтра, то есть уже сегодня, "забежать буквально на одну минуту".
-- Так что ж вы раньше молчали! -- взорвался Щеглов, поражаясь нерасторопности своих сотрудников, и бросил трубку.
Оперативник, тотчас же выехавший к Курганову, застал хозяина в полнейшем недоумении, причем недоумение это было вызвано не столько появлением милиции, сколько вчерашним звонком "неизвестного типа, который даже не соизволил представиться". Причем на обещание Боброва "забежать" Курганов не успел даже ответить, так как тот сразу же бросил трубку.
-- Ясно, -- проворчал Щеглов, когда получил это известие. -- В кошки-мышки решил поиграть с нами Бобров. На ложный след наводит. Ладно, мы это ему еще припомним. А за квартирой Курганова понаблюдайте -- мало ли что...
Состоявшаяся вскоре после этого беседа сначала с Прокофьевым, соседом Боброва по подъезду, а затем с женой последнего, не принесла никаких видимых результатов. Несколько штрихов к общей картине вчерашнего вечера, правда, добавила гражданка Боброва, но они не меняли существа уже имеющейся в распоряжении следствия информации. По ее словам, муж вчера был раздражителен, мрачен, часто брался за телефон, но тут же бросал его, на вопросы не отвечал, копался в каких-то документах, шарахался от темных окон. Но что больше всего поразило ее, так это его полнейшее безразличие к футбольному матчу "Динамо" (Москва) -- ЦСКА, транслировавшемуся вчера по телевизору; подобного раньше не случалось. Сам страстный болельщик, Щеглов понял, в каком состоянии находился вчера вечером Бобров, и даже где-то в глубине души посочувствовал ему.
В начале двенадцатого появился лейтенант Веселовский и принес известие, окончательно расстроившее следователя Щеглова. Лейтенант тщательно исследовал все возможные связи Боброва, начиная с родственных и кончая служебными, и установил, что сегодня в шесть часов утра Бобров на несколько минут заходил к одному своему приятелю, некоему Бурдюку Остапу Валериановичу, и забрал у него оставленный сутками раньше небольшой чемоданчик. На вопрос, что было в чемоданчике и зачем Бобров его оставлял, Бурдюк пожал плечами и ответил, что не знает и в чужие дела вмешиваться обыкновения не имеет, а если товарищи из милиции столь любопытны, то пусть спросят у самого Боброва, что, зачем и почему. Одним словом, последняя нить, связывавшая следствие с исчезнувшим преступником, оборвалась. Правда, Щеглов сделал отчаянную попытку отыскать такси, которым должен был воспользоваться Бобров ночью, чтобы добраться до Бурдюка, но эта попытка не принесла успеха. Бобров вполне мог воспользоваться услугами частника, что он наверняка и сделал, и тогда любые попытки становились совершенно бессмысленными.
Щеглов был реалистом, и как реалист отлично понимал, что Бобров для него потерян, и потерян безвозвратно. Только неосторожный шаг мог случайно обнаружить его, но такой серьезный противник, как Бобров, наверняка не совершит ошибки и не выдаст себя, раз ему уже однажды посчастливилось уйти от возмездия. Но наблюдения с дома Боброва Щеглов решил пока не снимать.
Объявился Чудаков. Совершенно уже не надеясь застать его дома, следователь Щеглов в очередной раз набрал его номер и, к своему великому удивлению, услышал голос пропавшего экспедитора.
Их краткий разговор уже приводился выше.
В первом часу дня поступила наконец долгожданная весть из Таллинна. Эстонские коллеги сообщали, что буквально полчаса назад к ним явился некто гражданин Барабанов и сделал важное сообщение, причем просил передать его в Москву лично следователю Щеглову. Сообщение содержало ни много ни мало как московский адрес Алфреда Мартинеса, судового радиста с "Академика Булкина". На вопрос таллиннских сотрудников, почему посетитель считает необходимым довести эту информацию до их сведения, он смущенно ответил, что делает это лишь из опасения, что его друг, Максим Чудаков, частным образом расследующий убийство профессора Красницкого, может попасть в беду; Мартинес же, по мнению Чудакова, и есть убийца профессора. Если этот факт неизвестен следователю Щеглову, добавил он, то пусть ему его сообщат.
Опять Чудаков! Снова сует нос не в свое дело! Ну, он дождется... Следователь Щеглов сердито покачал головой и внезапно поймал себя на мысли, что испытывает к этому пронырливому малому невольное чувство симпатии. Но взгляд, брошенный им на только что полученный из Таллинна адрес Алфреда Мартинеса, тут же заставил его забыть и о Чудакове, и о Барабанове, и даже о потухшей сигарете в углу его рта. Улица Чкалова, дом пятьдесят восемь... Так ведь это адрес Боброва! Цепь замкнулась. Теперь совершенно ясно, что Алфред Мартинес -- убийца, вернее, исполнитель преступления, а Бобров -- его инициатор, идейный вдохновитель. Видимо, профессор Красницкий раскрыл какую-то их аферу, и они решили убрать случайного свидетеля. Одно непонятно: почему вчера, будучи у Бобровых, ни Щеглов, ни Мокроусов не заметили в квартире следов пребывания там еще одного человека -- неуловимого Мартинеса. Правда, они и не думали его там искать, вполне возможно, что в тот момент он просто отсутствовал, а хозяйка не сообщила о нем по той простой причине, что об этом ее никто не спрашивал. И все же... все же профессиональное чутье и интуиция сыщика должны были подсказать им правильное направление поисков. Ведь наверняка в квартире Бобровых были какие-то, на первый взгляд незаметные, детали, указывающие на присутствие постороннего человека. Но теперь поздно об этом вспоминать. Теперь надо действовать.
Щеглов срочно вызвал опергруппу и выехал во главе ее на задержание преступника. На этот раз судьба благоприятствовала ему: он прибыл вовремя. Шум борьбы и звон бьющейся посуды, доносившиеся из квартиры Бобровых, вынудили оперативников незамедлительно выломать дверь. На полу, усыпанном осколками, рыча и изрыгая проклятия, катались два совершенно одинаковых тела, и только наметанный глаз следователя Щеглова помог ему распознать в одном из них пропавшего Максима Чудакова. Значит, вторым был Алфред Мартинес...

 

Глава одиннадцатая

-- Жив, герой?
Чудаков с трудом открыл глаза и ничего не увидел. Все было белым-бело, только справа немного ярче, а слева темнее. Да, конечно, он в больнице. Чудаков это сразу понял. Ведь не на том же он свете!.. Постепенно взгляд его сфокусировался, и он увидел белый потолок, белый пододеяльник, женщину во всем белом, мелькнувшую мимо, белые шторы, не дающие ярко-белому солнцу ворваться в белую палату, белый халат на плечах следователя Щеглова... Щеглов!
Чудаков окончательно пришел в себя. Он с удивлением и тревогой взирал на улыбающегося следователя и ничего не понимал.
-- Жив, говорю, герой? -- снова услышал он голос Щеглова.
-- А где Мартинес? -- прохрипел Максим и сам не узнал своего голоса.
-- Ну, раз готов сразу в бой идти -- значит, жив, -- удовлетворенно отметил Щеглов. -- Не волнуйся, парень, твой Мартинес в надежном месте.
Да, он в больнице. Голова его забинтована -- краем глаза он увидел повязку, но ни боли, ни желания оставаться здесь он не испытывал. Вот только предательская слабость... Максим попытался подняться, но руки задрожали, подогнулись, и он со стоном упал на подушку.
-- Лежи, лежи, герой, -- с неожиданной теплотой произнес Щеглов. -- Ты потерял много крови, и теперь тебе надо отлежаться.
Щеглов в небрежно накинутом на плечи халате сидел на краю его кровати и заботливо смотрел на осунувшееся лицо Чудакова.
-- Здравствуйте, гражданин следователь, -- произнес Максим.
-- Почему гражданин? Заладил: гражданин, гражданин... -- нарочито сердясь, ответил Щеглов. -- Насмотрелся, поди, фильмов. У меня ведь имя-отчество есть, к твоему сведению... Ну, давай, что ли, знакомиться. Семен Кондратьевич. -- И следователь Щеглов протянул руку.
-- Максим. Максим Чудаков, -- ответил на рукопожатие больной. -- Очень рад познакомиться. Давно я здесь?
-- Вторые сутки. Он ведь тебя головой об угол серванта шарахнул, артерию перебил. А так ты в целости и сохранности, скоро на ноги встанешь.
Только сейчас Максим заметил, что грозный следователь обращается к нему на "ты", и ему стало как-то теплее на душе. Он улыбнулся.
-- Спасибо, что пришли, гражданин... Семен Кондратьевич. Расскажите, пожалуйста, чем закончилось дело -- если, конечно, можно. -- В глазах Чудакова вспыхнул жгучий интерес.
-- Я бы рад, но... -- шепотом произнес Щеглов и многозначительно покосился на дверь. Оттуда уже слышался шум приближающихся шагов. Вот дверь отворилась, и в палату вошел врач -- строгая женщина средних лет в белоснежно-белом халате.
-- Я вижу, больной полным ходом идет на поправку, -- произнесла она мягким голосом. -- К сожалению, -- обратилась она к Щеглову, -- на этом посещение придется прервать. Больной еще очень слаб.
-- Да, да, конечно, -- засуетился Щеглов и встал. -- Я зайду завтра, -- кивнул он Чудакову. -- Тогда и расскажу обо всем. Поправляйся, герой. Всего хорошего, доктор.
Следователь ушел, оставив врача наедине с пациентом. И потянулись долгие часы томительного ожидания.
Щеглов пришел только через два дня. К этому времени Максим уже свободно передвигался по палате и чувствовал себя намного лучше.
-- А вот и я! -- поприветствовал его с порога следователь. -- Извини, что не пришел вчера, -- дела. Зато теперь есть что рассказать.
Щеглов был в приподнятом настроении и весь так и сгорал от желания поделиться с кем-нибудь своими новостями -- наверняка, хорошими.
-- Врачиха разрешила, -- продолжал он, сжимая своей жилистой пятерней худую ладонь Чудакова, -- говорит, теперь можно, даже нужно. А то, говорит, тоскует наш больной, все в окно смотрит, ждет чего-то. Ну, я-то знаю, чего больной ждет. -- Щеглов хитро подмигнул. -- Только прежде я хотел бы услышать твой рассказ. Все-таки мое положение обязывает знать все первым. Идет?
-- Идет, -- согласился Максим и поведал следователю свою историю, начав ее со случайно подслушанного телефонного разговора в кабинете Щеглова и кончая авантюрой с Мартинесом.
Щеглов слушал молча, то и дело качая головой и разводя руками, а порой даже закатывал глаза, не имея возможности передать свои чувства словами.
-- Нет, это просто уму непостижимо! -- воскликнул он, когда рассказ был окончен. -- Да не подоспей мы вовремя, тебя б, дурака, давно в живых не было! На что ты рассчитывал, горе-герой?
Чудаков смущенно пожал плечами.
-- На то, наверное, -- ответил он тихо, -- что мы с Мартинесом одной весовой категории. По крайней мере, я на это надеялся.
-- Ну и как, твои надежды оправдались? -- усмехнулся Щеглов сердито.
-- Не совсем, -- потупив взор, ответил Чудаков.
-- Не совсем! -- воскликнул следователь, быстро зашагав по палате. -- Да это "не совсем" чуть не стоило тебе жизни! Ты хоть это понимаешь?
Чудаков кивнул.
-- Ничего ты не понимаешь!.. Да уж ладно, -- Щеглов безнадежно махнул рукой, -- не буду тебе мораль читать, а то, чего доброго, обидишься. Горбатого, как говорится, могила исправит. Лучше выслушай мой рассказ.
Первая часть рассказа уже известна читателю, поэтому нет смысла повторять ее здесь; начинался и заканчивался он точно так же, как и рассказ Чудакова: с телефонного звонка и схваткой с Мартинесом. Но вот вторая половина наверняка вызовет интерес не только у главного героя этой повести.
-- С Мартинесом мы церемониться не стали, -- говорил Щеглов, -- и сразу выложили ему все, что знали и о чем догадывались. Приперли, так сказать, к стене. Допросили его прямо у Боброва, воспользовавшись его психическим состоянием. Конечно, ни в какое сравнение с Бобровым этот тип не шел. Глуп, самонадеян, хвастлив... Да потом еще мы поднажали -- и он все рассказал. Причем все было именно так, как мы и предполагали. Профессора Красницкого он, действительно, убил из ружья, которое ему принес Бобров. И план убийства с начала до конца принадлежал тому же Боброву, как, впрочем, и сама мысль убить Красницкого. Так что в этом смысле Алфред Мартинес следствию ничего нового не сообщил, если не считать, правда, одной незначительной детали, которая уже давно не давала мне покоя. Мартинес подтвердил, что стрелял в тот момент, когда прогремел гром. Метеосводка подтверждает, что двадцать седьмого июня, действительно, была гроза. Но мне было непонятно следующее: как мог Мартинес подойти к столу профессора и вырвать из его тетради два листа, не оставив явных следов на полу? Ведь была гроза -- то есть грязь, слякоть... А мы обнаружили только следы Храпова и твои.
Так вот, выяснилось, что гроза действительно была, вернее, только начиналась, но дождя еще не было. Так иногда бывает -- гром гремит, а дождя нет. Именно в этот момент и стрелял Мартинес, убив одновременно двух зайцев (извини за каламбур): скрыл выстрел раскатом грома и не оставил следов. В то время как Храпову не повезло: он стрелял в абсолютной тишине и в очень грязной обуви. Ведь Храпов появился там уже после грозы. Я думаю, это просто случайность, но она дала возможность Боброву и Мартинесу свалить на Храпова ответственность за оба выстрела. Посуди сам: в теле покойного найдены две пули, и обе выпущены из ружья Храпова; на полу обнаружены следы -- и опять его (твои мы исключили), причем Храпов сразу сознался, что стрелял именно он.
Расчет Боброва был прост. Если Храпов сознается в убийстве, то наверняка следствие не будет докапываться до того, сколько раз он стрелял -- один или два. Но в его расчет не входил ты, Максим. А ты слышал только один выстрел... Впрочем, все это мелочи, которые недостойны