Сэмен  бесцеремонно  хватал Карая  за загривок, резко
встряхивал и  сердито рявкал:  "Рядом!".  Давая понять, кто тут хозяин. Если
Карай  куда-нибудь рвался или совал  нос куда  не следует, тут же получал от
Сэмена нахлобучку по морде свернутой в тугую трубку газетой.
     Карай старался слушаться угрюмого проводника и четко реагировать на все
его грубые окрики и резкие рывки поводка.
     -  Карацупа, Карацупа, -  громко неслось со всех  сторон, когда их пара
появлялась на площадке. Солдаты постоянно подкалывали над нескладным ленивым
Семеном  Коцерубой.  Частенько  по  вечерам  проводник  появлялся  в вольере
поддатым.  Он  усаживался  рядом с Караем,  облокачиваясь  спиной на  сетку,
прижимая к себе собачью голову, и тихо бормотал какую-то окалесицу,  пока не
засыпал.
     Однажды утром  Сэмен пришел черезчур веселый, с  надраенными до  блеска
пуговицами  и  пряжкой, в  "парадке". Что-то  долго добрым  голосом  говорил
Караю, как-то по-особому ласково  гладил, трепал его загривок, торчащие уши.
А потом ушел, часто оглядываясь назад и махая рукой, что  никогда за ним  не
замечалось. Вечером  еду овчарке  принес  не  Сэмен,  а  проводник соседнего
Байкала, мордастый грубый Шустов. Когда на следующий день вместо Коцерубы на
очередную  прогулку  его  вывел невысокий  ласковый солдатик,  которого  все
кликали  Виталем,  Карай  почувствовал,  что уже  никогда  не увидит Сэмена,
своего рыжего неразговорчивого проводника. Время летело, Карай из суетливого
беззаботного щенка превратился  в  рослого крепкого кобеля, в котором играла
молодая мужская  кровь. Он, теперь  выходя  на площадку,  тут же  давал всем
кобелям, своим  недругам, о  себе знать  злобным вызывающим лаем. Он  уже  с
жадностью  втягивал  манящие и  дурманящие  его  собачьи  мозги запахи  сук,
которых  в части  было  пять. Из  которых он особо  выделял черную  с рыжими
подпалинами на боках трехлетнюю немецкую овчарку Гоби. Чего только  он перед
ней не демонстрировал,  пока Виталька  Приданцев  не  ставил  точку  на  его
выкрутасах.


     Проводником  же  Гоби  был  рядовой  Мирошкин.  Караю не нравился  этот
долговязый  белобрысый солдат со светло-голубыми глазами в вечно громыхающих
сапогах,  который  явно  недолюбливал  не  только  Карая,  но и всех  других
кобелей,  постоянно с громкими  матюгами отгоняя  их от  суки Гоби.  Однажды
Караю даже  досталось от него увесистой палкой по носу и сапогом в  бок. Как
Карай  не огрызался,  как злобно не  рычал,  Мирошкин на него  абсолютно  не
обращал  внимания.  От  кинолога  противно  пахло   леденцами,  которые  тот
постоянно сосал.
     Но  пришло  его время  поквитаться  с  ненавистным  проводником,  и  он
отомстил за все обиды. Случилось это на экзамене.


     Попытки  Витальки Приданцева сделать  из  Карая  минно-розыскную собаку
потерпели  полную неудачу. Карай находил  по едкому  запаху тротила взрывное
устройство, сжирал  мясо  и дальнейшее  его уже  абсолютно  не интересовало.
Виталька тщетно  бился над тем,  чтобы выработать у кобеля навыки поведения,
необходимые собаке-саперу.  Зигзагами  при поиске взрывчатки Караю бегать не
хотелось, а обнаружив мину,  он сразу  же раскапывал ее, вместо того,  чтобы
сесть  и ждать вожатого. Он часто отвлекался на посторонние запахи  и звуки.
Не  дай бог, ему увидеть издали какого-нибудь кобеля, он тут  же забывал обо
всем на свете и, сломя голову, рвался в драку. Особенно, его выводил из себя
"кавказец", невозмутимый кобель Гуляш, который с независимым видом шествовал
рядом со своим проводником  на собачью площадку мимо его вольера. Как-то они
не на  шутку  схватились  друг с другом, когда зазевались  кинологи.  Только
клочья густой шерсти  летели  от гордого с  подстриженными ушами  соперника,
Караю тоже перепало не слабо, месяц припадал на заднюю лапу и зализывал рану
на боку.
     Командир взвода минно-розыскных собак старший прапорщик  Коробков давно
рукой  махнул  на него, пока не обнаружились скрытые способности овчарки. На
экзамене по караульной службе Мирошкин, напялив "робу",  попытался подойти к
посту,  охраняемому   Караем.  Карай,   молча,  наблюдал  за  приближающимся
"нарушителем",  вместо   того,   чтобы   начать  облаивать,   он   подпустил
"нарушителя"   поближе  и  намертво   вцепился   в  рукав   своего   давнего
недоброжелателя.  Коробков,  выхватив из  кобуры "макаров",  расстрелял  всю
обойму  над  головой собаки. Но, безрезультатно, Карай  и ухом не  повел, он
абсолютно не  реагировал  на громкую пальбу. Между  с  вольером  Герды,  где
родился он, и гаражом находился  милицейский тир; и Карай настолько привык к
выстрелам,  что не обращал  на  них никакого  внимания. После  этого  случая
решили  его  дрессировать  уже  по  другой  программе,  как   подрывника   и
ликвидатора огневых точек.


     Уложив Карая, Виталька перевязывал ему пораненную осколком стекла лапу.
     -  Что, производственная  травма? -  изрек старший прапорщик  Стефаныч,
присаживаясь  рядом и  ласково  почесывая  у  собаки  за  ушами.  -  Ничего,
Караюшка, до свадьбы заживет.
     Карай, блаженствуя, вытянул морду и  наблюдал за  Гоби, которую в  углу
палатки кормил Мирошкин.
     - Вишь, как зыркает на сучку.
     - Мать-природу не обманешь! Она свое возьмет!
     - Мирошкин ему позыркает, ребра-то в один миг пересчитает, -  отозвался
рядовой Привалов, с усилием и протяжным стоном стягивая сырой сапог.
     - Это точно! Мирошкин ведь у нас великий борец за чистоту нравов! Он не
позволит,  чтобы какой-то  безродный  кобелишка  клеился  к  его чистокровке
-красавице! - согласился с ним пулеметчик Пашка Никонов.
     - Мать  честная, ну  и вонища! Портянки хоть выжимай! Ноги скоро совсем
сгниют!  Бля!  -  запричитал  Привалов,  рассматривая растопыренные  красные
пальцы на ногах.
     - Несет от лап как из мертвецкой!
     - Слава  богу  грибка нет!  - отозвался  Пашутин,  соболезнуя. - А  то,
совсем  хана  была бы!  Хер,  его  выведешь! Тем  более  в  наших  курортных
условиях.
     - У нас  в учебке был один  парень из местных, - поддержал тему сержант
Кныш. - Ну и послали нас как-то на учения в Тоцкое. Жара была несусветная. В
выгоревшей  степи  от солнца не укрыться,  не спрятаться. Все просолились от
пота. Ноги в сапогах  сопрели. И где он только подцепил эту заразу. Приехали
в родную  часть. Пацан  измучился, исстрадался  весь. Мать  ему каких только
мазей не приносила. Ничего не помогает. И знаете, как он вылечился?
     - Ну, и как?
     -  Мать отпросила  его на  несколько  дней  и отвезла  к старой бабке в
глухую деревню, которая всякие заговоры знает. С роду никогда не верил в эти
колдовские  штучки. А тут сам поразился.  Болячки  у парня, как рукой сняло.
Даже  следов не осталось.  В течении пяти  дней  приходил он  к этой древней
бабульке рано утром, на рассвете, и она что-то там шептала и молилась.
     - Да, в прям чудеса какие-то!
     - Вон, Свистунова бы к  бабке свозить. Вся морда  запрыщавила. Смотреть
страшно.
     - Не  умывается,  вот и  прыщи отсюда. Холодненькой  водичкой бы почаще
свой фэйс протирал и прошли бы через недельку, другую.
     - Нет,  пацаны, не в этом дело,  -  отозвался  Стефаныч.  - Это мужские
гормоны в нем в избытке играют. Бабу ему надо, тут же сами исчезнут.
     - А нам, значит, не надо?  Так, что ли? Раз у нас физиономии чистые!  -
возмутился Пашка.
     - Ну вот и все, Карай! - сказал Виталька, закончив перевязку.
     - Караю надо  специальные мокасины  сшить.  На  Севере  ездовым собакам
такие надевают на лапы, - вставил рядовой Пашутин.
     - На хера им мокасины?
     -  А  чтоб  не поранились о  ледовую корку  снежного наста.  Корка  как
стекло.  Лапы изранят, какие они после  этого ездовые собаки. Инвалиды, да и
только!
     - Вчера, женщина встретилась, ищет сына, пропавшего  еще в ту  войну, -
сказал  Стефаныч,  тяжело  вздохнув.  - Бедная, все еще на  что-то надеется.
Говорит, сынок  может  в плену.  Представляете,  парни, в поисках всю  Чечню
исходила пешком.  Скольким матерям достались такие страдания, а скольким еще
предстоят.
     - В 96-ом троих ребят-срочников  из нашего батальона заманили "чехи" на
свадьбу, и  пропали пацаны  ни запанюшку табака, - добавил  Володька Кныш. -
Казнили их,  потому что  за них выкуп не прислали.  Где предкам,  работягам,
такие бабки достать? А казнь на видеокассеты, сволочи, записали  и отправили
родителям.
     - Да, в прошлую войну столько ребят сгинуло! - согласился Эдик Пашутин.
- В плен попали и все. Канули. В 96-ом в Хасавюрте Александр Лебедь подписал
мирный  договор  с  "чехами",  а  из  плена из  солдатиков  так  никто и  не
возвернулся. Государству по херу, насрали на ребят.  Это в наше время. А что
уж говорить об Отечественной. До сих пор сколько незахороненных солдат лежит
по  лесам и болотам. Вон взять, к примеру, Мясной Бор, так  там  целая армия
погибла. И всем по херу.
     - Зато  монументов и  памятников наваяли  до чертовой  матери.  Спасибо
поисковым  отрядам, скольких,  без  вести  погибших, солдат  перезахоронили,
скольким вернули имена.  У  меня  знакомый  парень несколько  раз в  составе
такого отряда в экспедициях  был.  Рассказывал,  как они поиском занимаются.
Без  металлоискателя  там  делать нечего.  Хотя останки некоторые  прямо  на
поверхности лежат.  На поиск, как правило,  выезжают весной, пока травы нет.
Местность  там  сильно   заболочена.  Поисковая  работенка   не  из  легких.
Приходится по локоть  в грязи копаться.  Черепов  дырявых ,  касок ржавых до
этой  самой матери  везде  валяется.  И  "розочек" от  мин  кругом  до  хера
встречается  да  и целых мин хватает.  И  немчура попадается.  Даже  как-то,
говорит, презервативы фрицевские нашли.
     - Что, прям целехонькие? - спросил первогодок Привалов, зардевшись.
     - Говорит, почти как новенькие!
     - В упаковочке!
     - У моей матери двоюродный брат живет в Питере, - продолжал Эдик. - И у
него садовый участок находится в  как раз на том месте, где  проходила линия
обороны  Ленинграда,  где когда-то  шли  жестокие  бои.  Так он,  пока  дачу
обустраивал, не один десяток ведер с осколками от мин и снарядов собрал. Вся
земля  там нашпигована  ржавым металлом. А  когда стал копать, наткнулся  на
останки нашего бойца и рядом с ними на "ганса". Похоронил их обоих, только в
разных углах участка. А бляху немецкого солдата  отдал в местный  музей, там
обещали связаться с немцами, чтобы  выяснить,  кто  был погибший. Может быть
родственники еще живы.
     - Показывали как-то  по  телику военное  кладбище в  Германии,  как там
немцы  ухаживают за могилами наших  солдат, советских солдат. Вроде бы, даже
сколько-то марок выделяется на уход  за каждой могилой, - отозвался  сержант
Афонин.
     - А у нас, что на мертвого насрать, что на живого! - вставил пулеметчик
Пашка Никонов, поджав под себя голые мозолистые пятки.
     -  Сейчас  хоть   жетоны,   а  в  Отечественную   солдаты   специальные
текстолитовые  капсулы  носили с бумажками внутри, в  которые  личные данные
записывали, - сказал Эдик Пашутин.  - Влага  попала, и все, хана. Сколько их
до сих пор, безымянных, по полям и лесам находят.
     - Академик, откуда ты все знаешь? - откликнулся рядовой Свистунов.
     - Книжки читать надо, глухомань моя, Свисток! - отрезал Эдик. - Небось,
кроме "Айболита" и "Муму" ничего  и не листал за свою сознательную жизнь? Да
и то, наверное, только в школе.
     - Академик, а ты, как в  армию-то загремел? - спросил Пашутина Виталька
Приданцев,  извлекая, торчащую из нагрудного  кармана, алюминиевую  ложку  с
нацарапанной надписью "Ищи сука мясо".  Поковыряв в банке,  кинолог  вывалил
остатки тушонки в котелок Карая.
     - С такой  светлой башкой, как у  тебя, в  университете преподавать,  -
поддержал Витальку Привалов. - А не здесь вместе с нами груши околачивать.
     -  Кинули  в институте, суки! Маманя из кожи лезла, чтобы  меня учиться
пристроить.   Большие  бабки  за  репетиторов   платила,  на  каких   только
подготовительных курсах не учился. Одним словом, сдал вступительные экзамены
на все пятерки.
     - Ну,  даешь! Молодца!  Дай пять! - в восхищении сказал сержант Афонин,
протягивая Эдику лопаточкой ладонь .
     -  Представляете,  мужики, мое удивление,  когда я в конце  августа  не
нашел  себя  в списках студентов. Пошли разбираться.  Оказалось, надо было в
приемную  комиссию  сдать  документы-подлинники.  А  я,  сдал  не  подлинный
аттестат,  а копию.  Потому что, у нас задержали выпускной вечер.  И  вместо
аттестата я  отвез в институт копию и забыл  про это. Одним словом, меня  не
зачислили.  Наверное, протащили  сынка или дочку  какого-нибудь  толстосума.
Пошли разбираться к ректору. Тот, эдакая жирная морда,  заявляет, что  поезд
ушел, так как уже выпущен приказ. Мест нет. Ничего уже не попишешь.
     - Ну и сволочь! - вырвалось невольно у Стефаныча.
     - Могу,  говорит, только зачислить вашего  сына  на  заочное отделение.
После  зимней  сессии,  когда произойдет  отсев, переведет меня  на дневное.
Делать  нечего, согласились.  А  тут  как  тут повесточка в доблестную  нашу
армию. Вот  так  меня кинули ректоры, проректоры. Теперь,  вот здесь, с вами
лясы точу.
     - Ну и суки же! Похлеще боевиков будут! За такое мало кастрировать!


     Карай, вытянув вперед лапы, положил на них свою морду и, навострив уши,
вслушивался в разговор  военных. Взаимоотношения  с военнослужащими  у  него
были  замечательные.  Только двух он  недолюбливал:  ненавистного Мирошкина,
проводника Гоби  и  мрачного "собра"  Трофимова, от которого  веяло смертью,
хотя к Караю тот относился доброжелательно и даже частенько делился пайком.
     -  Диман, имей совесть! Ладно,  мы без баб  изнываем,  скоро  на стенку
начнем бросаться,  - обращаясь к Мирошкину, сказал Стефаныч.  -  Но Караю за
что такая немилость? Вишь, как глазенки-то у него наивные блестят? Ему-то за
что  такая монашеская  доля? Он  так у нас импотентом запросто  может стать.
Воздержание-то, оно ведь никому не на  пользу.  Вон, на Свистка посмотри, до
чего оно доводит.
     --  Пусть  только  сунется  к  Гоби,  я ему  навтыкаю,  ребра-то в  миг
пересчитаю! - проворчал Мирошкин.
     - Это он с Караем  поквитаться  хочет  за то,  что тот его на экзамене,
тогда изрядно потрепал, - вставил Приданцев, подбрасывая в печурку щепки.
     -  Я до  армии на заводе  работал, - начал делиться воспоминаниями Свят
Чернышов.  - На вступительных экзаменах  пролетел, пошел  работать, надо  же
матери помогать. И  был  у нас в  бригаде  маленький  щуплый мужичонка,  Пал
Андреич Жарков. Ветеран войны. Как-то день  Победы справляли коллективом. Он
явился с медалями  на груди. Как сейчас помню, была у него "За взятие Вены".
Подсчитали, сколько же ему было  в войну и не поймем, в чем дело. Какой он к
черту ветеран?  По годкам не тянет на звание ветерана,  с  какой стороны  не
возьми! Стали его пытать.  И выяснилось, что он  был сыном полка. Тринадцать
лет  ему  было,  когда его родители под  бомбежкой погибли. Прибился к нашим
солдатам,  пожалели  пацана-сироту.  Служил  санитаром,  на собаках  вывозил
раненых  бойцов  с поля  боя.  Рассказывал, были у них  тележки  такие, типа
носилок с колесиками, запрягали собак в них и транспортировали тяжелораненых
в  тыл.  Интересный  был   мужик,  Андреич,  жаль  умер  рано.  Много   чего
рассказывал. Собак любил до безумия.
     - Мать  рассказывала  как-то  про  свое детство,  была  у них  немецкая
овчарка,  -  вновь  заговорил Виталька  Приданцев, разматвая  сырые  вонючие
портянки. - Родила щенков, двоих оставили. Один  из братьев в  нее уродился,
лобастый такой и злой. Его  потом  на  цепь посадили, а  другой  непонятно в
кого. Нос длинный  как у лисы, а уши лопухи висячие как  у охотничьей. Такой
проныра и прохиндей был.  Все в дом  таскал, что плохо лежало.  Как-то домой
приволок,  неизвестно   откуда,  мясорубку.   А  прославился   после  одного
интересного  случая. Приклеился как банный  лист к их квартиранту,  молодому
офицерику,  всюду ходил за ним попятам. Тот на службу,  и  он с ним, тот  на
свидание к  девушке,  и он тут  как  тут. И вот однажды  вечером, заявляется
домой с крынкой  сметаны,  а чуть  позже возвращается  жених. И  выясняется,
будучи  в  гостях у  его невесты  наш кобелек  в  ожидании  друга  крутился,
крутился  и  присмотрел, что  в сенях стоит  крынка  со сметаной. И не  будь
дурак, смекитил, что дома со сметаной напряженка.
     - У нас тоже! - пробурчал, почесывая меж лопатками, грустный Привалов.
     - На другой день молодому человеку пришлось идти  извиняться  за  этого
плута.
     - Ценная собаченция была! Надо тоже Карая обучить этим  повадкам, чтобы
нам тоже что-нибудь с кухни таскал, - размечтался сержант Афонин.
     - Нечего боевого пса портить! Если б не он, давно бы червей кормили!
     - А у наших соседей  был боксер. Тоби  его величали. Рыжий, круглый как
бочонок. Ему частенько  ветеринара вызывали, потому  что он  на  прогулке во
дворе на землю падал.  Ожирением страдал, бедолага. Вот  боюсь,  как бы  наш
Карай тоже  не  растолстел. Бегать, почти не бегает. Разленился в конец. Все
на броне раскатывает. Собак надо гонять  как сидорову козу, чтобы  не теряли
спортивную форму,  они  ведь как  люди, и  ожирение, и инфаркты у них  те же
случаются.
     - Растолстеешь тут с вами, верно, Караюшка? - улыбнулся в пшеничные усы
Стефаныч. - Нет, чтобы мясца подбросить из пайка! Жмотитесь, козлы!
     - Толку от вашего Карая, как от козла молока! - лениво брякнул Мирошкин
из своего угла.
     - Это почему же?
     - Ни одного фугаса за всю командировку  не отыскал! Бестолковый кобель.
Сколько  учили, и все бестолку. Правильно  Коробков говорил, что его место в
дворовой будке  на  цепи. Гоби только  за первые  два месяца  десятка четыре
обнаружила, не меньше!
     - Ты, чего мелешь, хромоногий дристун?  -  вскипел возмущенный Виталька
Приданцев. - Забыл, как с полными вонючими штанами, месяц тому назад, ползал
и скулил под забором и соплями умывался. Кто, тогда всех из той вонючей жопы
вытащил? Кто, "чеха" того волосатого с пулеметом  завалил? Ты, что ли? Бздел
вместе со всеми, небось думал, хана пришла?
     - Верно!  Если  б не Карай, не  грелись бы сейчас  у печурки и  лясы не
точили!  Нечего  на  него бочку  катить,  он  не  минно-розыскная собака,  а
ликвидатор  огневых точек. И заслуг у него  не  меньше  чем у твоей сучки, -
вступился за кобеля сержант Кныш.
     - Да, это  был полнейший геморрой!  Ускреблись, тогда  просто чудом!  -
вставил  прапорщик  Стефаныч,  переворачиваясь   на  другой  бок,  вытягивая
онемевшую руку и шевеля пальцами.
     - И вообще для собак отдельная палатка должна быть. Чтобы не нюхали тут
вонючие грязные портянки.
     -  Да  засранные штаны  Димана Мирошкина!  - весело  откликнулся  Пашка
Никонов.
     - И дерьмовое  курево наше им тоже не на пользу. Запросто чутье  на нет
можно посадить, - добавил Пашутин.
     -  Надо  держать  либо  только кобелей,  либо только  сук. Из-за  течки
последних псы с ума сходят. Места не находят. Какой от них после этого прок?
     - Это точно, бегают как чумные! Какая с ними работа?
     Неожиданно  Пашка  Никонов  громко  протяжно  пукнул  на  всю  палатку.
"Вэвэшники" все дружно захохотали.
     -  Эдик!  Эдик! А  ты  говоришь, портянками! - захлебываясь  от  смеха,
заговорил Свят. - Да тут сам от газовой атаки коньки отбросишь,  чего  уж от
псины-то ждать!
     - Придется  собакам в противогазах бегать! Либо  от  нас,  неисправимых
пердунов, переселяться в персональную палатку! - констатировал Пашутин.
     -  Вы, чего ржете,  козлы? Карай иногда  тоже  так подпустит,  хоть нос
прищепкой  зажимай! -  откликнулся Пашка. - У меня от его пуканья прям астма
начинается!
     - Пашуня, с кем поведешься!
     - Не хера на кобеля стрелки переводить!
     - Ну ты, Паша, стрельнул! Будто из гаубицы саданул! У меня до сих пор в
ушах звон стоит!
     - Так не долго и контузию заработать!
     - Собакам даже пищу  горячую нельзя  давать,  можно нюх заварить. Ну, а
вонь саляры  и  бензина для них -  вообще  полный п...дец, - вернул  всех  к
прерванной теме Виталь.
     - Так нечего им  тогда на броне с  кинологами раскатывать. Пусть своими
ножками,  ноженьками топают, раз нежности такие. Нечего с ними  цацкаться  и
церемониться.
     -  Церемониться?   Цацкаться?  -  возмущенный  Приданцев  обернулся   к
Привалову.  -  А ты  знаешь, дубина  стоеросовая, что  одна  собака  десятка
саперов стоит! Они, что могут? Щупом потыкать  да с миноискателем  пройтись,
металл  какой-нибудь найти. А мины сейчас какие?  В пластмассовых  корпусах.
Много ты их  обнаружишь? То-то,  же! А минно-розыскная собака она  и  тротил
учует, и краску заводскую маркировочную, и еще  в придачу запах свежекопаной
земли. Да  не  просто так, а  за несколько  десятков  метров! В кого впервую
очередь стреляют? В собаку! Потому, что от нее боевикам больше урона, чем от
самого матерого вояки.
     Лежащий Карай поднял голову  и, почувствовав нервозность хозяина по его
тону, коротко угрожающе гавкнул.


     В  палатку с бачками ввалились, чертыхаясь на чем свет стоит, замерзшие
Привалов и Свистунов.
     - Когда же тепло-то будет, холод прям собачий! Зуб на зуб не попадает!
     - Ветер продирает до самых костей! - пожаловался с румянцем во всю щеку
Привалов.
     - Хватит гундеть, - сердито оборвал его старший прапорщик Стефаныч.
     - Вахам,  думаешь, слаще?  -  высунув нос из  спальника, вяло отозвался
рядовой Секирин.
     - А им-то что? Коврики расстелят, на коленях помолятся своему аллаху, и
похорошеет сразу!  -  брякнул, потягиваясь и сладко позевывая, проснувшийся,
круглолицый как хомяк, прапорщик Филимонов.
     - Ну, а  тебе, Витек,  что мешает? Тоже помолись, только лоб не разбей,
тоже мне, умник выискался! - буркнул Стефаныч.
     - Не приученс! Пионеры мы! В бога не верим!
     - Вот отсюда и все наши беды! Что безбожники мы!
     - Да, народ одичал, грубый стал, злой! Ни в бога, ни в черта не верит!
     -  Надо  же,  что натворили, гады!  Союз  развалили! Россию распродали!
Народ обнищал!
     -  Это  все  коммунисты  виноваты.  Постреляли  весь  цвет  нации,  всю
интеллигенцию  извели под корень,  да веру  у  народа отняли.  Одних  только
священников  в  "гулагах" загубили  десятки тысяч.  Откуда  вере-то  быть? -
отозвался Эдик Пашутин.
     -  А с чеченами все  намного проще!  - откликнулся Стефаныч,  поудобнее
устраиваясь на нарах.
     - Это почему же? - полюбопытствовал Прибылов, держа красные  ладони над
буржуйкой.
     - У них менталитет иной, в отличие от нашего.
     - Это еще как?
     -  А  вот так!  Соображалка  иначе  работает.  Ты, вот  к  примеру, что
сделаешь,  если  твоя баба  тебе рога наставит.  В лучшем  случае,  обзовешь
блядью да пошлешь подальше вместе с ее хахалем.
     - А в худшем? - полюбопытствовал контрактник Головко из спальника.
     - А в худшем - морду набьешь! А  чечен на твоем месте зарежет их обоих,
чтобы позор свой смыть кровью.
     - Это точно, у джигитов, у них так!
     - Им кровищу пустить, что два пальца обоссать!
     -  Вот  еще,  чтобы  я  из-за  всякой  шалавы  срок  мотал  и на  нарах
кантовался! Увольте, сэр! - буркнул возмущенный Головко.
     - Вот, видишь, начинаешь рассусоливать, а у него другого просто понятия
по этому поводу не может быть. Кинжалом вжик! И точка!
     - Знаете, что меня больше всего поражает?  Как у них старших и стариков
почитают! Позавидуешь!
     - А у нас, что не уважают старших?
     -  У  нас  уважают?  Ты вот,  например,  сидишь  на  завалинке в  своей
Пристебаловке и семечки лузгаешь, а мимо дед Мазай со своими серыми зайцами,
кряхтя,  с   клюкой  ползет.  Ты  и   усом   не  пошевелишь,  чтобы  встать,
поздоровкаться, о здоровье  поинтересоваться и место ему, дряхлому,  убогому
уступить. Глядишь, еще и пердуном его обзовешь старым.
     - Ну, уж скажешь тоже! - фыркнул обиженно Привалов.
     - У них же, с детства приучают почитать старших и во всем слушаться их.
     - Оно  и видно, как почитают стариков. Вон, в Автурах неделю тому назад
старейшину грохнули!
     - Что ж, встречаются и у них сволочи и поддонки!
     - А у  нас как воспитывают?  Носятся как  с торбой расписной, сюсюкают.
Сюси-пуси, как бы не устал, как бы не споткнулся. Конфетки,  шоколадки ему в
ротик, лучшие  сладенькие  кусочки. Чуть  пискнет, хочу  этого,  хочу  того,
родители из кожи лезут, из штанов готовы выпрыгнуть, чтобы угодить  любимому
дитяти. А  потом  вырастает  эдакий  дебил,  у которого  никакого понятия  о
доброте и любви в помине в сердце  нет. И начинает из пожилых родителей жилы
тянуть  и  нервы трепать.  Знаю, таких сволочей, готовы  с матерей последнее
вытрясти, чтобы глотки ненасытные залить. Пропивают их жалкие пенсии, да еще
и руку на них поднимают, гаденыши.
     Донеслись  одиночные  выстрелы  из  "макарова".  Карай, подняв  голову,
настороженно навострил уши, выжидающе взглянул на Витальку.
     - Кто там еще палит, мать вашу? - проворчал Филимонов.
     - Да, это - "собры"!  - отозвался  Привалов. -  Савельев с Квазимодо по
берегу бродят, от скуки рыбу стреляют!
     - Чего стрелять! Глушить надо!
     - Какая сейчас может быть рыба?
     - Тут рыба? - присвистнул Головко. - Одна мелюзга!.
     -  Ну, не  скажи!  Я вчера вот  такого оковалка  видел!  - Эдик Пашутин
развел руками.
     - Во сне, что ли? - засмеялся старший прапорщик. - Откуда здесь такие?
     - Вот и я поразился! Речушка-то, перепрыгнуть можно!
     - На жареху или ушицу, я думаю, при желании можно настрелять.
     - Летом  может и  есть рыбешка. А сейчас  холодно,  вся, наверняка,  на
глубину ушла. Хер, что увидишь.
     - Эх,  помню, ездил  с  майором  Парфеновым на рыбалку  под Оренбург на
Урал, -  начал Стефаныч. -  Вот там,  настоящая рыбалка. Петрович-то большой
любитель  рыбной  ловли. Хлебом  его  не  корми,  только дай  со  спиннингом
позабавиться. Там озерков до  этой самой матери. Река  весной  разливается и
заливает  все впадины и овражки вокруг. Там в любой луже можно рыбу  ловить.
Едем на "уазике", смотрим, мужик по большой  луже  бродит с  железной бочкой
без  дна. Спрашиваю,  с приветом,  что ли,  чего  это он  там забыл. Может с
головой  не все в  порядке? Петрович отвечает, как  что,  рыбу  ловит.  Муть
подымает со  дна и  бочкой  накрывает сверху,  потом нашаривает  рукой рыбу,
которая в бочке оказалась. Приехали на место. На чистое озерко под Гирьялом.
Раков до черта. Петрович вывалил  свои  снасти. Я прям, ахнул! Чего только у
него там не  было! Одних только спиннингов, штук семь-восемь, а  блесен тьма
тьмущая,  сотни  четыре не  меньше  наберется.  Мы-то народ  простецкий, все
больше  бредишком,  либо  мордочками. Дал мне  спиннинг попроще,  чтобы я не
особенно  мучился. Кидаю, толку никакого, одни зацепы! А он таскает одну, за
одной!  Все  щучки  как  на  подбор.  Я  же  только  успеваю блесна  менять!
Присобачил  блесну  поздоровее,  чтобы дальше летела. Кинул, а  она  у  меня
оторвалась и улетела. А кончик лески с узелком  назад прилетел  как  пуля да
как меня долбанет  в шею! Вот сюда, где сонная артерия. Хорошо не в  глаз! Я
от  удара чуть сознание  не потерял! На этом в тот день рыбалка  для  меня и
закончилась. Домой приезжаю, там новая неприятность. Жена не  в духе. Руки в
боки и спрашивает: "Что это у тебя? Откуда?" Объясняю так, мол и так. Блесна
оторвалась. Не  верит. В зеркало,  говорит, глянь. Посмотрел в зеркало, а на
шее - пятно, будто от засоса...


     Карай, помахивая  хвостом, наблюдал, как военные раскладывали на  земле
захваченные трофеи.  Здесь  были  и четырехсотграммовые  тротиловые шашки  и
гранаты  с ребрышками и три  фугаса. Старший  прапорщик  Стефаныч извлек  из
второго рюкзака металлическую трубу с прицелом. Почему-то эту зеленую трубу,
из которой вырывается  огненная  стрела,  старший лейтенант Колосков называл
"шмелем", "шмеликом". Чудак!  Но, он то,  Карай, прекрасно знает, какие они,
шмелики.  Они такие маленькие мохнатые  и гудят  совсем не так, когда летают
над цветами.
     Карай, тихо скуля, из стороны в сторону беспокойно заметался на длинном
поводке. Гоби нигде не было. У стены школы сержант Кныш и Виталька Приданцев
перевязывали бинтом его  давнего  врага, проводника  овчарки - Мирошкина.  У
солдата все  мелко тряслось,  и руки, и  голова. Кобель  настойчиво втягивал
носом воздух, но  кроме  запаха крови, гари и  тротила  ничего  не  чуял. На
крыльце  на бронежилете неподвижно лежало,  окруженное  бойцами, бездыханное
тело капитана  Дудакова. Овчарка знала,  что  наступит завтра, и она  больше
никогда уже  не  увидит  этого  сердитого шумного  вояку; как  и  остальных,
которые  тоже когда-то, вот  также лежали с каменными отрешенными  лицами  и
потом навсегда исчезали из ее жизни.
     Поодаль  молчаливо  стояла  небольшая  группа  местных  жителей.  Карай
кидался,  злобно  лаял на них, свирепо щерил  свои желтые  клыки, охраняя  у
облезлой стены школы  трупы боевиков. Подлетела  уляпанная грязью "бэшка", с
которой соскочил майор Сафронов. Его в силу своего собачьего характера Карай
уважал,  он  чувствовал  в том  скрытую  силу,  которая проскальзывала  и  в
требовательном   голосе   и  в  независимом   поведении,  видел,   как   все
беприкословно слушались  майора. Сафронов,  не  обращая внимания  на лающего
Карая, прямиком направился к  понурым  солдатам,  курившим у  крыльца. Вдруг
заорав,  он  стал  яростно   трясти   Степана  Исаева,   вцепившись  тому  в
"разгрузку". Отпустив "собровца", подошел к  убитому капитану.  Долго  стоял
над  ним с  обнаженной  головой. Карай  снова заскулил, с  надеждой втягивая
запахи. Потом подъехал  "Урал" с изрешеченной осколками кабиной, на  который
погрузили убитых и всего трясущегося ненавистного ему долговязого Мирошкина,
и больше кобель недруга своего никогда не встречал. Гоби тоже.


     - Совсем  паршиво, -  сказал Виталька Приданцев, сдерживая  рвущегося с
поводка  Карая.  Они  находились  на большой  открытой веранде.  Тут же были
сержант  Елагин,  Трофимов  по прозвищу  "Конфуций" из СОБРа  и двое раненых
десантников. Один из них довольно серьезно ранен осколком в ногу около паха.
Другой получил ранение  в лицо, в  щеку. Где-то рядом на соседней  улице шла
интенсивная перестрелка. Слышались длинные автоматные очереди, перекрываемые
гулкими выстрелами "бэтээра". Когда Конфуций попытался выглянуть из-за угла,
очередь  из  ПКМа   исковыряла  все  вокруг,  спугнув  носившихся  по  двору
обезумевших кур. Одна их которых, кудахча, сперепугу вспорхнула  на веранду,
где  нашли убежище бойцы. Рябая курица,  осторожно  ступая, вертела головой,
окидывая непрошенных гостей подозрительным взглядом.
     - Душманская морда! -  зло  выругался лейтенант  Трофимов, сплюнув. - И
гранату не бросить, не с руки! И "вогов" нет! Зараза!
     - Как он? - кивая на десантника, спросил он у Елагина.
     -  Херово!   -  сказал   сержант   тихо,  вытирая  о  побеленную  стену
окровавленные пальцы. - Дрянная рана! Как смог перетянул! Срочно надо мужика
эвакуировать! Большая кровопотеря!
     - Аа! Аа! Бляди! - страшным голосом заорал от боли раненый, отворачивая
искаженное  гримасой  обоженное  лицо.  В  дальнем   углу,  опустив  голову,
облокотившись на  перила,  харкал,  не переставая  кровью, второй. Пулей или
осколком десантнику прошило щеку навылет, задев нижнюю челюсть и язык.
     - Спускай  кобеля! Вашу мать! -  захрипел лежащий.  Витальку бил озноб.
Карай это чувствовал. Состояние вожатого предавалось собаке. Она нервничала,
злобно скаля клыки. Из пятерых только Конфуций не суетился.
     По   серому  небу,  ползли  рваные   свинцовые  тучи.  Наконец-то,  они
разродились. Заморосил редкий мелкий дождь. Трофимов сделал еще одну попытку
выглянуть  из-за  укрытия.  Опять  длинная   очередь  заставила   "собровца"
отпрянуть назад.
     - Выскочить не успею, срежет сука.
     - Как в мышеловке сидим, бля!
     - Давай  Карая!  Пока какая-нибудь блядь  из  "граника" не долбанула по
веранде. Камня на камне не останется!
     Виталька, отстегнув  карабин, с трудом  удерживал за  ошейник рвущегося
кобеля, который буквально тащил его за собой из укрытия.
     - Пускай! - крикнул Конфуций, когда вражеский пулеметчик, укрывшийся за
дорогой, сделал паузу.
     Как Карай пролетел опасное расстояние до  врага, он не  помнил. Сиганув
через забор  из сетки-рабицы, он  вцепился в пулеметчика, который, укрывшись
за  саманным сараем, в это время пристегивал к ПКМу "короб". Разъяренный пес
сбил "чеха" с ног и остервенело рвал на части...


     Ревущую  уляпанную  БМП  подбрасывало  на  ухабах, мотало из  стороны в
сторону по разбитой вдрызг  дороге; и  она неустанно  клевала носом, натужно
попыхивая вонючим  дымом.  Карай, Приданцев и  сержант  Головко возлежали на
замурзанном полосатом матраце, разостланном на  броне рядом с пушкой. Сзади,
упираясь  уделанными  гряью  сапогами  в  притороченное  бревно,  уткнувшись
обветренными  отрешенными лицами в отсыревшие поднятые воротники,  сиротливо
притулились  фигуры Секирина, Привалова  и Самурского.  Колонна  с  плановой
"зачистки" возвращалась  домой.  Карай, навострив  уши,  смотрел  блестящими
черными  глазами,  то  на  серый безжизненный  лес  по  краям дороги, то  на
маячивший перед  "бээмпешкой" урчащий  "Урал",  который  то и  дело юзил  по
жидкой  грязной  дороге.  Кобель, изредка  поворачивая  голову к Приданцеву,
тыкался  холодным  влажным носом в рукавицу кинолога. Он чувствовал, что они
возвращаются домой, на  базу. Но, не  знал, что  до базы он так и не доедет,
как  и ласковый "собр"  Савельев, как и несколько "вованов", устроившихся на
броне идущих следом "бэшек". Что,  через пару  минут, вон за тем  поворотом,
колонну ждет огненный смерч.













        Самурай


     Виталька  Приданцев  с  широко  открытыми  глазами  на  обоженном  лице
безучастно  смотрел  в  пустоту  и  монотонно   мычал.  Лейтенант  Капустин,
перевернув   его   на   спину,   трофейным   кавказским   кинжалом   вспорол
окровавленный, обгоревший рукав бушлата и наложил ему жгут чуть выше локтя.
     -  Укол, давай!  Да, быстрей  же!  Чего  телишься!  - прикрикнул он  на
прапорщика  Филимонова,  который, прижимаясь всем телом  к  опорному  катку,
трясущимися руками копался в сумке. У  него под ободранным  "шнобилем" как у
кота   во  время  драки  в  разные  стороны  топорщились  рыжеватые  усы,  и
подергивалась щека.
     - Перевяжи культю! Да как следует!  И отсюда никуда! Понял?  Носа из-за
"коробочки" не высовывайте!
     - А ты, куда?
     - Я попытаюсь до "бэтра" добраться! Почему молчат, паразиты!
     -  Хана, Паша! Всем хана! -  твердили дрожащие губы прапорщика, ставшие
похожими на вареники.
     - Не бзди, Филимонов! Прорвемся, бля!
     - Куда, Паша?! Обложили как волков! Со всех сторон! Всем п...дец!
     -  Не  каркай,  Филя!  До "вертухов" продержаться бы!  - прокричал  под
грохот  гранат,  визг   и  звяканье  осколков  о   броню  Капустин   на  ухо
распластавшемуся прапорщику.
     Чуть  поодаль  от  БМП  валялся  сильно опаленный труп кобеля, Карая, с
разорванным в клочья брюхом.  Сбоку  с  "бэтээра"  как-то нервно  с  паузами
заработал КПВТ, вслепую наугад прощупывая свинцом окружающие холмы. Яростный
огонь "духов"  вновь прошелся  по центру  колонны,  где  находились "уралы".
Пулеметные  трассы  хаотично  ковыряли  грязь, с  остервенением вгрызались в
обочины, неистово  молотили  по  броне,  разбивали фары и  лобовые стекла  в
искрящуюся  труху,  безжалостно  кромсали  борта  и крылья,  пытаясь достать
смертоносным жалом укрывшихся  бойцов.  То  здесь,  то  там с гулом  рвались
"воги".  Вокруг   все  горело,  тряслось  и  громыхало.   Пылала   зигзагами
разлившаяся  солярка, коптили скаты,  едкий черный дым от  которых  клочьями
стелился над  заблокированной колонной. Часть "чистильщиков", отстреливаясь,
залегла за бронетехникой и "уралами", другая нашла спасение в кювете.
     Рядовой Секирин, как и многие, лежал  в придорожной канаве наполовину в
мерзкой жиже, прикрыв голову автоматом, прижавшись щекой к рыжей, похожей на
дерьмо, глине.  Андрей сопел как загнанная лошадь. В голове  стоял  сплошной
звон, неистово  стучало  сердце,  выпрыгивая  из груди.  Под ногами  хлюпала
холодная  вода.  Комья грязи,  осколки  и  пули  со свистом  проносились над
головой.
     "Неужели, все! Амба! Неужели, никогда больше не увидит:  ни Светки,  ни
близких,  ни  друзей,  ни родного города!" - пронеслось у него  в голове. Он
представил, как его завернутого в шуршащую фольгу молчаливые угрюмые солдаты
грузят в кузов машины.
     "Вот дурак,  чего в институте не  училось!  Теперь приключений на  свою
жопу выше крыши!" - думал Андрей.
     В политехнический институт, в отличие от своих сверстников, он поступил
без  особого труда. Учебой  там  себя дюже  не утруждал, так как  науки  ему
всегда давались легко. Да, вот,  лень-матушка  сгубила. Вместо, того,  чтобы
ездить регулярно в институт на занятия, он предпочитал подольше понежиться в
постельке,  поболтаться  по  тусовкам,  погонять  музыку  на полную катушку.
Бедные  соседи, как еще  не  оглохли.  И вот подошла  пора  сдачи зачетов  и
экзаменов. Тут-то все и началось! Преподаватели будто сговорились, все,  как
один. Тем, кто  аккуратно посещал лекции  и лабораторные, экзамены и  зачеты
поставили, можно сказать,  "автоматом". А с тех, кто прогуливал  и отлынивал
от занятий, драли три шкуры. Андрей тоже попал в тот "черный список". Тут не
помогли,  ни  его  цепкий  изворотливый ум, ни  последние  две  недели перед
экзаменами, которые он усиленно готовился.  Педагоги  постарались отыграться
за неуважение к  их труду. Сессия для него прошла с плачевными результатами.
Вышибли его  с треском с первого  курса за несданные  "хвосты". Не  успел он
прийти  в  себя  после игнания из  "храма науки",  как  принесли повестку  в
"доблестную армию".
     "Еще утром, когда  тащились по туманной  горной дороге на эту, будь она
проклята, зачистку в селение Ялхой-Мохк, у него было нехорошее предчувствие,
что сегодняшний день скверно кончится. Так и случилось! Возвращаясь, угодили
в засаду! До дембеля всего-то, ничего! Кот наплакал! И на тебе!"
     - Суки!! Гады!! - застонал от  бессилья,  расстроенный парень.  Зверея,
вцепился   зубами  в  засаленный  рукав.  -  Мразь,  черножопая!!  Сволочи!!
Своло...!
     Неожиданно с боку вздыбилась земля, дохнув жарким дыханием, окатив всех
брызгами и крошкой. Солдата ударило в бок  и словно каленым железом  прожгло
чуть ниже "броника", чиркнув по пряжке. Он почувствовал, как  что-то горячее
заполняет пах.
     - А-а! А-а! -  Андрей выпустил АКМ и сполз вниз, не зная, куда деваться
от нестерпимой режущей боли. Его пальцы судорожно скребли землю,  между ними
выдавливалась  как  крем  от  торта,  липкая  почва,  вперемежку с  опавшими
листьями.   Рядом,  кто-то  дико  кричал.  Подняв  голову,  он  увидел  как,
развернувшись к нему, матерясь, прапорщик Стефаныч меняет "рожок". У его ног
на четвереньках в луже,  уткнувшись окровавленным лицом  в землю, притулился
кто-то из сержантов.  То  ли Афонин, то ли Елагин. Из-за  хрипящего сержанта
куда-то  мимо  Андрея  смотрели   неподвижные  обезумевшие  глаза   рядового
Свистунова, "душок"  сжался в комок и что-то  шептал  побелевшими губами.  В
красном покрытом цыпками  кулаке с  разбитыми костяшками он сжимал маленькую
потертую  иконку  на шнурке. По замурзанным  щекам,  оставляя борозды, текли
слезы.
     -  Пи...дюлей,  захотел?!  Бери  автомат,  сука!!  В лобешник  дать?! -
накинулся на "молодого" снайпер Володя Кныш, грубо  пихая того сапогом в зад
и замахиваясь прикладом разбитой "эсвэдэшки".
     - Ахмеды,  мать вашу,  всю оптику  изуродовали,  мерзавцы!  -  отчаянно
ругался он, не обращая никакого внимания на стрельбу и грохот вокруг.
     Слева  дружно огрызнулись  пулеметными  очередями "собры".  Сквозь  гул
донеслось  знакомое стрекотание "вертушек". Над колонной пронеслись Ми-8  из
группы  огневой поддержки,  развернувшись, они вдарили  "нурсами"  по  серым
вершинам.
     - Степан! Живем! - крикнул весь прокопченный старший лейтенант Колосков
с дымящимся ПКМом, подползая к "бээмпешке".
     - Савла, убили! - проорал ему в  ответ "собр" Исаев, высовываясь из-под
"звездочки".  Он был весь  ободран  и грязен  как  трубочист. При взрыве его
выбросило  из кузова, и  он неудачно  упал лицом в  месиво разбитой  дороги,
сломав при  этом два пальца на  правой руке. Безымянный и мизинец наполовину
ушли внутрь ладони, теперь вместо них были какие-то жалкие, желтые от курева
обрубки. Ухватив  торчащие  фаланги,  Степан рывком вернул  их на место.  Но
пальцы в  разбитых суставах уже не слушались. Кисть опухла и превратилась  в
маленькую  мягкую  подушку. Не обращая на это внимания, "собровец" короткими
жалящими очередями сдерживал огневые точки противника.
     - Брата, не видел?!
     -  Виталий  с Тимохиным  по  кювету  в  хвост подались, с фланга  хотят
"нохчей" обойти!
     "Вертушки" дали залп ракетами  и прошлись  по зарослям плотным огнем из
пулеметов. Когда один  из них, отстрелявшись, выходил из  атаки  на вираж; в
пике входил другой, накрывая "воинов аллаха" очередным залпом,  не давая тем
прийти в себя. "Ведущий"  развернулся  боком;  и по укрывшимся боевикам, сея
смерть,  ударил  закрепленный  на  растяжках в дверном проеме  АГС-17.  Веер
разрывов  прошелся  по кустам и деревьям,  за которыми укрылись  нападавшие,
выкашивая  все живое вокруг. Второй Ми-8МТ, барражируя  в стороне, обнаружил
новую цель и саданул ракетами по замаскированным в низине двум "нивам"; одну
тут же разнесло в куски, белая  же с водителем кувыркнулась вверх колесами и
вспыхнула как сухой соломенный сноп...
     Мрачный Сафронов  с "акаэсом" в руке  в  перемазанном  сыром  камуфляже
обходил   разгромленную  колонну.  Потери  были  значительные:  сгорели  два
"урала", подорвался  на  радиоуправляемом фугасе тральщик  (головной  БМП  с
"катками"),  чадил  покореженный  БТР,  из  которого  чумазые  бойцы  спешно
извлекали боекомплект. Двое убитых, одиннадцать раненых, из них трое тяжело.
Перед  "уралом"  в  колее  у пробитого  горящего ската накрытый  потрепанным
бронежилетом  в луже крови покоился безголовый "двухсотый",  младший сержант
Мамонов.  В  кювете  с  раздробленными  ногами,  вниз  лицом -  ""собровец""
Савельев.  Видно  он пытался из  последних сил  отползти от горящей  машины,
прячась за стелющейся гарью, когда его настигла  снайперская  пуля, попавшая
ему в спину.
     - Раненых и "двухсотых" на борт! В темпе, сынки! В темпе!
     Ми-8 приземлился в метрах двухстах за поворотом прямо на  дорогу, более
подходящей площадки не нашлось. Пилотская кабина провоняла пороховым  дымом,
под ногами на полу звякали, шуршали сотни стреляных гильз.
     - Андрюха, потерпи, старик! Уже  близко! - Старшина Баканов, задыхаясь,
успокаивал Секирина,  которого  на  брезенте с трудом  тащили  к  вертолету.
Заляпанные сапоги солдат скользили, чавкали и разъезжались на мокрой  глине.
У Андрея при каждом  их шаге  темнело в глазах, все внутри переворачивалось,
разрывалось  на части. Словно  бритвой  осколком ему располосовало  бушлат и
распороло  брюшину. Если  бы он не зажал ладонями живот, кишки вывалились бы
наружу. Его наспех запеленали,  обмотав бинтами вокруг туловища, и поволокли
к вертолету.
     - Братцы! Братцы, смольнуть, дайте! - прохрипел он  из последних сил. -
Помираю...
     -  Ты, чего,  Секира, удумал?  Я  те,  помру!  Пачку-то живо начищу!  -
пригрозил сержант Головко.
     Черномазый как негр пулеметчик Ромка  Самурский  в разорванной на груди
"разгрузке", прикурив, сунул "примину" в  его потрескавшиеся на бледном лице
губы. Но Андрей потерял сознание, голова свесилась на бок,  окурок выпал изо
рта  и,  упав,  затлел на воротнике  бушлата.  Он уже не  слышал:  ни  гулко
громыхающих  солдатских  сапог  в  грузовом  отсеке  Ми-8,  когда  загружали
"двухсотых" и раненых; ни четырехэтажного  мата бортмеханика,  обнаружившего
свежие пробоины в  обшивке фюзеляжа; ни протяжных стонов  майора  Геращенко,
раненого в бедро; ни гудящего рокота винтокрылой машины.
     Пришел  в себя он уже  в госпитале  на  операционном  столе, когда  ему
вводили  в  полость  живота  дренажные  трубки.  Ему  повезло:  внутренности
оказались  целы. Осколок  лихо  резанул  ему  поперек  живот,  по счастливой
случайности  не  задев  внутренних  органов.  Андрей лежал  под  капельницей
совершенно обнаженный, "в чем  мать родила", и  чувствовал себя,  явно, не в
"своей тарелке". Вокруг сновали и возились  с ним две молоденькие медсестры,
одна  светленькая  с  длинными  волосами,  другая -  темненькая  с  короткой
стрижкой и курносым носиком в зеленой операционной пижаме.
     -  Прикройте  парня, а то замерзнет!  Вон, уже  гусиной кожей покрылся!
Нечего,  мужскими   прелестями  любоваться,  бестыжие!  Налюбуетесь  еще!  -
прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под краном.
     Андрея прикрыли простыней.
     - Ну, как дела, Самурай! - спросил он, улыбаясь, склонившись над ним.
     - Почему, Самурай? - не понял Андрей.
     - Ну, как же, Окаяма-сан,  тебя же с "харакири" доставили! С распоротым
брюхом,  кишки все  снаружи  были.  Теперь  ты  у  нас Самурай. Крепко  тебе
повезло, приятель! Считай, в рубашке родился! Если б не сальник, "край" тебе
паря!
     - Какой еще сальник? Что это такое? - прошептал парень.
     -  Это, мой  дорогой,  такая жировая  стенка,  которая  несет  защитную
функцию, прикрывает собой кишечник. Вот  он то и  спас тебя. Конечно, мы его
немного   укоротили  без  твоего  согласия.  Подрезали  поврежденные  части.
Подлатали, одним словом.
     На третий  день Андрея из  реанимационного отделения медсестры привезли
на "каталке" в палату, где было ему приготовлено местечно у окна.
     "Здравствуйте,  дорогие  мои,  мама,  папа  и  Танюшка!  Пишу  вам   из
госпиталя. Простите, что так долго не писал. Не хотел  расстраивать вас, что
в Чечню  отправили.  Только, пожалуйста, ради бога, не беспокойтесь.  У меня
все хорошо, все цело. И  руки и ноги. Царапнуло слегка осколком по пузу,  но
ничего  страшного, уже передвигаюсь потихоньку. На  днях  обещали снять швы.
Доктор  говорит, что я родился в рубашке, обещал через пару недель выписать.
В апреле буду, наверняка, уже дома. В палате кроме  меня еще пятеро раненых.
Двое  ребят-саперов из Грозного,  десантник,  два омоновца  и  кинолог  наш,
Виталька Приданцев.  Все  они в  отличие от  меня  с  тяжелыми  ранениями. У
Витальки  левую  кисть  гранатой  оторвало. Коля  и Андрей,  подорвались  на
фугасе, когда разминировали дорогу у блокпоста в Старопромысловском районе в
Грозном.  Десантнику  Димке Короткову в  горах  пуля попала в грудь,  пробив
бронежилет;  очнулся он  в  сугробе  и  всю  ночь полз,  пока  его  наши  не
подобрали. Обмороженные  пальцы  на  ногах ему ампутировали. Он хорохорится,
хотя ему не лучше  других.  Сержанты  Сашок  и  Павел из  челябинского ОМОНа
попали  в  засаду  на  Аргунской дороге.  Одного здорово посекло  осколками.
Другого  -  придавило  подбитым   бэтээром,  раздробило  кости.  Лежит  весь
закованный в гипсовый панцирь, да еще и шутит по  этому поводу. Говорит, что
стал похож на мумию египетского фараона. Теперь его Рамзесом все кличут. Это
главврач Евгений Львович его так назвал, он всем здесь прозвища дает. У меня
кличка  - Самурай,  из-за  шрама  на  животе.  Есть  в  отделении  еще  трое
"гладиаторов" из  соседней палаты,  бродят  по коридору с  торчащими  навесу
загипсованными руками. Пацаны в  палате отличные. С ними не соскучишься. Вот
только  с Виталькой проблемы.  Совсем  ему  плохо. Депрессия  у него жуткая.
Боимся за него, как бы чего с собой  не сотворил. Ни с кем не разговаривает,
целыми  днями, молча,  лежит, отвернувшись  к стене.  Его  никто не трогает.
Когда с ним пытаются заговорить, у него на глазах наворачиваются слезы, и он
весь заходится от рыданий.
     Виталю сегодня  ночью приснился сон,  все Карая звал. Это  овчарка его.
Утром  проснулся, а  вместо левой  руки - культя. Страшная  истерика  с  ним
приключилась.  Не  знали, что и делать. Сидит на койке, слезы  рекой льются,
мычит  что-то, что  есть  силы  колотит  здоровой  рукой по  спинке кровати.
Вызвали медсестру. Прибежала Таня, обняла  его, прижала крепко  его голову к
груди.  Стоит  перед  ним,  что-то  шепчет  ему  тихо,  целует  в   макушку,
вздрагивающие плечи  и  спину поглаживает. Когда он притих,  бедолага, увела
его на перевязку.  Потом я покурить  вышел, смотрю, они в  конце  коридора у
окна на банкетке рядышком,  прижавшись, сидят. А  светлые волосы у Татьяны в
солнечных лучах  серебром  отливают.  Словно  какой-то  волшебный светящийся
ореол вокруг  ее головы как у святой.  У  нас все поголовно в  нее влюблены.
Привела Витальку, глядим на  него, совершенно  другой  человек  перед  нами.
Преобразился весь. Вечером накололи его транквилизаторами, вот теперь лежит,
сопит в  отключке. Таня, сестричка,  говорит,  что  главврач уже  вызвал  из
Саратова его родителей.
     Мама,  позвони Вовкиной матери и  передай, что у него все хорошо. Через
месяц приедет. Он в ПВД находится, там спокойнее..."
     Андрей  опустил  онемевшую  руку  с шариковой ручкой и  устало  прикрыл
глаза. Почувствовал, как пульсируя, горячая кровь волной побежала по  венам,
как пальцы охватило приятное покалывание.
     - Под Элистанжи блокировали отряд какого-то Абу, то ли Джафара,  то  ли
Бакара,   из   наемников,  -  донеслось  до  него  откуда-то  издалека.  Это
воспоминаниями с ребятами делился Димка.
     -  В  лощине  боевики  накрыли минометным  огнем  "вэвэшный"  батальон,
который с фланга на них здорово напирал. Прижали "вованов" шквальным огнем к
земле,  голову не поднять. Бля, мечутся,  тыкаются как слепые котята. Вопят,
помощи просят.  "Батя" нас вперед бросил,  на выручку БОНа.  Тут  "вертушки"
налетели.   Видимость  херовая.  Туман.   Лупят  куда  ни  попадя,  "огневая
поддержка" по-нашему называется.  Того и гляди, зацепят своих. Потом "сушки"
появились, бомбить  стали.  Комбат матюгами их  кроет по рации, на чем  свет
стоит, а они дубасят, дубасят...











        Чеченская рулетка ( Возвратимся мы не все )


     За чем  он его  купил,  Колосков и  сам толком  не  знал.  Вот,  вдруг,
захотелось  и  купил.  Шлея под  хвост попала. Захотелось  боевых  товарищей
сфотографировать, себя запечатлеть во  всей  красе. Хотя ему этот поляроид и
фотки на  хрен и не нужны были.  Отвалил тому  чеченцу на  рынке полкуска за
фотик и  четыре  комплекта бумаги.  Пощелкал  своих парней-собровцев,  потом
подвернувшихся  "вованов": капитана Дудакова, "старлея" Тимохина с сержантом
Афониным,  Витальку  Приданцева с  кобелем Караем, чуть позже вслед за  ними
примчался запыхавшийся земляк,  рядовой Эдик Пашутин. Оказывается у него был
в  тот день день рождения. Повезло пацану. Успел! Последнюю карточку на него
и потратили. Двадцать годков стукнуло  Академику,  как никак! Потом, смеясь,
долго рассматривали цветные снимки.
     Через  пару дней старший лейтенант Колосков должен  был отправляться за
снаряжением,  почтой  и продуктами  в  "родные пенаты".  Соседи, омоновцы из
Орска, попросили его подбросить до дома двух своих сотрудников.
     Раненого в ногу майора Святова сопровождал капитан, Иса Сатаев. Чеченец
Иса заодно ехал проведать свою семью, которую несколько лет назад перевез на
жительство  в Орск. Иса  боялся за жену  и ребенка. Многих его родственников
убили  дудаевцы. Старший  брат Исы, Муса, летом 1995-го командовал чеченским
ОМОНом. Погиб спустя год, проезжая ночью мимо  блокпоста под  Дуба-Юртом. Он
не  остановился  на  предупредительные  выстрелы  и  его  "уазик"  буквально
изрешетили пулями свои же.
     Выехали  засветло  вместе  с колонной, направляющейся  в  Хасавюрт.  За
Хасавюртом  сержант  Иван Капало  выжимал  из  "Уаза"  все  на  что  тот был
способен. Несколько раз  их останавливали на постах  ГАИ, особенное внимание
было приковано к их пассажирам,  орским  омоновцам, вероятно,  из-за чеченца
Исы, который  явно  не  вписывался в  их  компанию,  ни  фамилией,  ни своим
кавказским  обличием. Лицо кавказской национальности  у проверяющих вызывало
соответствующее отношение. Миновали Оренбург,  от которого на Орск вели  две
дороги:  либо  по автотрассе  на  Казахстан,  либо  по  южной  дороге  через
Беляевку. Дорога на нее  была  не  такой комфортной,  как первая, но другого
пути у них не было. Им  надо было заехать в райцентр, где проживали родители
сержанта Афонина. Передать  им  фотографии  и  весточку  от сына. В Беляевке
притормозили у магазина, спросили у бабок торгующих семечками, как найти их.
Оказалось недалеко, совсем рядом, на  соседней  улице.  Иван лихо подкатил к
дому.  Перед домом  с голубыми  резными  ставнями  аккуратный  палисадничек,
огороженный невысоким забором  из сетки  "рабица". Вылезли  из машины, кости
размять.  Колосков подошел  к калитке, громко  постучал. За забором неистово
залаял мохнатый низенький "бобик", хвост "баранкой", типичный  "двортерьер".
На  крылечко нерешительно вышла  женщина в  пуховом  платке, наброшенном  на
плечи.
     Окинула  взглядом  стоящих  чуть поодаль  у машины военных. Ее  большие
серые  глаза с  щемящей  тревогой перебегали с  одного лица на другое. Она с
испугом уставилась на Ису, на его  смуглую физиономию с крючковатым носом. И
побледнев, судорожно ухватилась пальцами за косяк.
     -  Афонины  здесь  проживают?  -  обратился  к  ней старший  лейтенант.
Побледневшая женщина , молча, кивнула.
     -  Да, вы  не  пугайтесь,  мамаша! Мы  вам  письмо и фотографии от сына
привезли! По пути вот заскочили! В Орск едем, раненого товарища везем.
     Из-за женщины показался встревоженный  муж. Плотный лысеющий мужчина  в
клетчатой рубашке.

     - Мариванна! Да успокойтесь, вы, наконец! Жив, здоров, ваш Федор!
     - Еще здоровее стал!  - добавил Иван Капало, уплетая пирожки с капустой
и грибами за обе щеки. - Вот такой стал!
     - Федя,  сыночек, -  тихо всхлипывая, причитала женщина, вглядываясь  в
маленькие цветные фотографии. - Похудел родной, изменился.
     - Возмужал! Там  все меняются! -  откликнулся, морщась, майор,  вытянув
больную ногу.
     - Совсем взрослый! А уезжал-то совсем мальчишечкой!
     - На войне быстро взрослеют! - вновь отозвался раскрасневшийся Святов.
     - Паша, принеси пуфик и подушку.
     У  натопленной  "голландки"  возлежал,  нахохлившись  и  распушив  усы,
жирнющий  рыжий  кот. Он, закрыв глаза, вслушивался в радостное щебетание  и
вздохи  хозяйки, изредка поглядывая  через узкие щелки  глаз  на  незнакомых
гостей.
     -  Ну,  и  котяра  у  вас! Невозмутимый  как  бонза!  Как  кличут, сего
господина?
     - Марсик!  Лентяй  первостатейный, каких свет не видывал!  Это его Федя
еще в детстве на улице совсем крохотным подобрал.
     - Марсик! Марсик!  Ну,  Марс же!  - безуспешно  попытался Иван привлечь
внимание  кота. - Вот гад, нажрался сметаны и  ноль внимания! Эх, жаль не  я
твой хозяин! Ты бы у меня всех мышей в округе и близлежащих  окрестностях бы
переловил!
     -  Вот  так  вам  удобнее  будет,  кладите  ногу  на  пуфик,  -  сказал
появившийся  хозяин,  устанавливая перед майором пуфик и пристраивая пуховую
подушку за спину майора.
     -  Да,  вы,  не стесняйтесь, милые, ешьте!  Паша  подрежь  еще  соленых
огурчиков.
     - Ну, мужики, еще по одной! - сказал муж, разливая по рюмкам водку.
     -   А  я-то  перепугалась!   Как  услышала,  у  калитки   машина  резко
остановилась,  так  у  меня  сердце и  кольнуло. Думала, с  Федечкой, что-то
случилось. А когда вас увидела, - она посмотрела на Ису. - Простите, со мной
вообще плохо стало.

     Через  пару часов  стали прощаться.  Мария  Ивановна приготовила  им  в
дорогу  большой  пакет со всякой снедью. Пока Иса провожал майора в уборную,
расположенную в глубине двора,  Колосков поведал ей  о жизненных  перипетиях
капитана. Узнав об Исе всю подноготную, она стала с теплотой  выспрашивать у
вернувшегося  чеченца о его семье. Появился, куда-то запропастившийся, Павел
Семенович  с  огромной  картонной  коробкой  в  руках,  от  которой  исходил
специфический аромат.
     - Ребята, вот тут в коробке вяленная рыбка, сам ловил!
     - Они с Федюшкой у  меня заядлые  рыбаки! -  улыбнулась Мария Ивановна,
кутаясь в платок.
     - Спасибо,  Пал Семеныч,  к  пиву  в  самый  раз  будет!  До  свидания,
Мариванна! Не печальтесь, все будет хорошо!
     - С богом  сынки! Приезжайте к нам  летом! Рыбалка у нас отменная! Мы с
Федором такие места вам покажем!
     - Спасибо за хлеб-соль!
     - И вам спасибо, родные! Молиться за вас буду! - плакала у калитки мать
сержанта. - Всего доброго вам и вашим семьям! Счастливого пути!

     В Орске распрощались  с  раненым майором  и  чеченцем Исой  и  покатили
дальше. В родной город въехали  на следующий день  под  вечер. Уже горели на
улицах фонари.
     - Иван,  давай сразу заедем к Пашутиным,  фотку передадим! А потом уж с
чистой совестью отдыхать!
     Колосков достал из нагрудного  кармана фотографии и стал на коленях  их
перебирать, остановился на последней, пашутинской.
     - Смешной! Лопоухий какой-то! -  отозвался Капало,  мельком взглянув на
фотокарточку.
     - Это для тебя он лопоухий! А для матери краше нет!
     Поколесили  изрядно  по микрорайону,  пока  нашли  нужный дом,  который
притулился в  глубине  квартала.  Колосков поднялся на третий этаж, позвонил
несколько раз. Никто не открыл. На лестничную  площадку выглянула любопытная
соседка, маленькая  сухонькая старушонка. Тихо прошамкала беззубым ртом, что
Пашутины  уехали  к  родственникам  в  деревню  и  будут  только  завтра,  с
любопытством   изучая   военного   через   толстые  мутные   линзы  очков  с
перевязанными марлей дужками.

     Колосков  остановился  у сестры,  на  радость племянникам.  Домой после
разрыва с бывшей женой не тянуло. Ему постелили в комнате у мальчишек. После
ванны  и возни с  сорванцами он  тут же отключился, провалившись  в глубокий
сон. На следующий день утром с докладом явился к Протасову, подробно во всех
деталях доложил  об обстановке в  "горячей точке". А вечером они с Михалычем
посидели, выпили, поговорили за жизнь. Подполковник дал ему на отдых неделю,
а потом с письмами родных и машиной продуктов обратно в Чечню.
     Проведал лежащего  в госпитале Балашова Славика. Осколки извлекли. Дела
его пошли  на  поправку, хотя главврач сказал  однозначно, что на дальнейшей
службе тому можно поставить крест.
     - Cлав, как же тебя  угораздило, а? - сокрушался Игорь, осторожно держа
в своих сильных руках его искалеченную руку.
     - Да, я и сам  не знаю. В пылу  боя, разве думаешь об этом. Какая там к
черту осторожность, Квазик! Случайно  на  них нарвались. Их было четверо. По
всему видать, наемники со стажем. Мы сходу атаковали, завалили  одного. Если
б не Вадик, то я бы  точно поднял тот проклятый рюкзак, под которым "эмэска"
лежала, без всяких там  раздумий. Пацана, вот жалко, ему еще девятнадцати не
было! Меня собой прикрыл! А то бы точно труба!

     На третий день Игорь вместе сестрой сходил в церковь, поставил свечи за
здравие оставшихся там ребят.
     На четвертый заглянул  к Саше Алексееву. Дверь открыла мать Саши, Раиса
Дмитриевна.  Всплеснув от  неожиданности  руками, радостно обняла Колоскова,
расцеловала.
     - Слава богу, живой и здоровый?
     - Через четыре дня обратно, тетя Рая!  Как  говорится, покой нам только
снится!
     -  Гоша,  да  когда же  этому  будет конец?  -  спросила  она, кухонным
полотенцем  утирая навернувшиеся на  глаза  слезы. Отвернувшись от него и  в
отчаянии махнув рукой, расстроенная удалилась на кухню.
     У Алексеева был  гость, какой-то бородатый  парень в потертых джинсах и
черном с аппликацией свитере, что-то увлеченно рисующий  на тетрадном листе.
Саша очень обрадовался нежданному появлению Игоря. Представил их друг другу.
Незнакомца звали Леонидом,  он бывший преподаватель художественного училища,
по профессии скульптор. В настоящее время вольный художник, занимается малой
пластикой,  отливкой  из бронзы. У него много заказов от "новых русских"  на
изготовление каминных часов и некоторых эксклюзивных вещей.
     - Лень, покажи! - обратился к нему Алексеев.
     Леонид, придвинув поближе кожаный кофр, стоящий в ногах, извлек из него
завернутый в  плотную бумагу  предмет. Развернул  сверток и извлек небольшую
бронзовую статуэтку, поставил на столешницу. Высотой она была около двадцати
пяти сантиметров. Это была стоящая на цыпочках стройная обнаженная девушка с
поднятыми  руками,   перед   ней  была  оконная   рама,  будто  она   сладко
потягивается, встречая ранний рассвет.
     - Квазик, ведь, правда, красиво! - спросил Саша, обращаясь к Колоскову.
     - Классно! - вырвалось в восхищении у Игоря. - Изящная работка,  ничего
не скажешь!
     - Лень, Ареса ему еще покажи!
     - А кто такой Арес?
     - Это бог войны, ну одним словом, как Марс!
     - Аа..., - понимающе протянул Колосков.
     Друг Алексеева достал из кофра еще один сверток. Арес представлял собой
бегущего греческого воина в доспехах и шлеме с обнаженным коротким мечом.
     - Вот тоже  хочу заняться малой  пластикой, как и Леонид. Тоже отливать
фигурки.  Задумок  у  меня  море,  фантазия, слава  богу,  пока работает,  -
возбужденно  говорил Саша, при этом глаза  его светились. - Правда, это дело
не простое, но на первых порах Леня обещал  помочь советом  и материалами. А
там  посмотрим,  может что-нибудь  из этого  и выйдет. Стоящие работы  малой
пластики хорошо ценятся, так что, Квазик, пора  из нищеты выбираться, нечего
на несчастную пенсию перебиваться.
     Игорь искренне был  рад за друга,  что  тот обрел душевное спокойствие,
нашел себя в любимой работе, не опустил обреченно руки, поддавшись депрессии
после тяжелого ранения.
     -  Сейчас я тебе  свою последнюю работу  покажу!  Ахнешь!  -  Саша лихо
развернулся на инвалидной коляске и покатил в соседнюю комнату...

     На пятый день утром Колосков вдруг вспомнил, что так  и не передал фото
рядового  Пашутина. После  вчерашней встречи с  сослуживцами, проведенной  в
баре, тупо  побаливала голова. На автобусной остановке в  ларьке купил  пару
банок  "Балтики", когда доехал до микрорайона, вроде полегчало.  Поднялся на
знакомый этаж, на лестничной площадке  с хмурыми лицами, молча,  курили трое
мужчин.  Дверь  в  квартиру  была почему-то  приоткрыта.  Из нее вышли, тихо
разговаривая две, женщины, одна из них утирала заплаканные глаза.
     - Извините,  мне бы Пашутиных,  -  спросил Игорь, обращаясь  к одной из
них.
     - Вы проходите! Вы, наверное, из военкомата?
     - Нет, я служу с их сыном.
     - С Эдиком?
     - Да! Я фотографию им привез от него.
     - Какую фотографию? Его же в Чечне убили!
     - Как убили? - опешил Колосков.
     - Вчера  приходили с военкомата  и  сообщили им  о гибели сына. Сегодня
вечером, военком сказал, привезут оттуда тело.
     -  Пройдите,  Сергея  Михайловича  сейчас  нет,  он  с  поминками  дела
утрясает, а Ольга Ивановна здесь. Плачет.
     Колосков вошел  в квартиру. Обычная  двухкомнатная "хрущевка" с нишей и
тесным коридорчиком.  У холодильника,  притулившегося в  углу,  с зареванным
лицом  стояла худенькая  светленькая девушка,  которую успокаивала, обняв за
плечи, невысокая женщина в черном платке. Сильно пахло  валерьянкой и чем-то
еще.  Мимо  них из комнаты в кухню  стремительно прошла  женщина.  Никто  не
обращал на него никакого внимания. Он снял шапку и прошел в комнату.
     Стеклянная  дверь, сервант, телевизор и зеркало были  занавешаны белыми
простынями. На  телевизоре,  изредка  потрескивая, горела тоненькая восковая
свеча, а рядом стоял портрет улыбающегося  Эдика, снятого в берете, тельнике
и камуфляже на фоне российского флага.  Похоже,  снято где-то на пересыльном
пункте,   где   фотографы-колымщики  одевают   в   одну   и   ту   же  форму
ребят-призывников и щелкают одного за другим. Разве  кто откажется от  такой
фотографии. А потом наложенным платежом рассылают по адресам родителей.
     Справа,  на  диване,  откинувшись, полулежала мать  Эдика, в  черном, с
отрешенным  заплаканным  лицом,  стиснув в  кулачке носовой  платок. Над ней
хлопотали, видимо, ее родственницы или подруги, которые пытались привести ее
в  чувство. Тут  же  суетилась знакомая  ему  соседка-старушка.  В  сторонке
несколько перепуганных девчонок, наверное, одноклассниц, шмыгали носами.
     - Голову ей опустите пониже! Уберите, не надо подушку!
     - Кто-нибудь, платок смочите водой!
     - Вера, нашатырь где? Куда дели нашатырь?
     - На книжной полке посмотри!
     -  Оленька, бедная,  девочка  моя, -  причитала  седая полная  женщина,
сидевшая в кресле. - Надо же такое несчастье! Такое горе! Эдичка!
     Посреди комнаты  мужчина средних лет  и молодой  парнишка  возились  со
столом,  пытаясь  раздвинуть  его.  В углу между  окном  и сервантом у стены
стояли четыре  венка с траурными лентами. На одной было  написано: "Дорогому
любимому   сыночку  от  мамы  с  папой".   Под   сервант  забилась  насмерть
перепуганная серая с белым кошка, не понимая, что же происходит  в доме, что
здесь делают эти чужие люди.

     Вдруг   протяжно   застонала   мать  убитого  солдата,   женщины  вновь
засуетились вокруг нее.
     -  Коля,  давайте перенесем ее в маленькую комнату, - позвала  одна  из
женщин мужчину, который занимался столом.
     - Мужчина, помогите, пожалуйста, - она же обратилась к Колоскову.
     - Да, да, конечно! - глухо вырвалось у Игоря.
     Они  подхватили  осторожно  безжизненное  тело  матери  и  перенесли  в
соседнюю комнату на кушетку.
     - Саня, позови Ларису, медсестру с четвертого! Надо бы укол ей сделать!
Пусть поспит  хоть несколько  часов!  Завтра у нее будет  тяжелый день!  Эх,
горе-то какое! Бедняжка!
     - Потерять единственного сына!
     - Проклятая война!
     - Не война, а  политики!  Своих-то  детей  они  на  бойню  не посылают!
Сволочи! - отозвался зло мужчина.
     Колосков  понуро  стоял  у окна.  Комната  Академика  ничем  особым  не
отличалась от  подобных  мальчишеских комнат.  Только большим обилием  книг,
которыми был  забит  стеллаж  и  полки  над  столом.  Те  же  яркие  плакаты
популярных  рок-групп  на стене,  магнитофон, усилитель, громоздкие колонки,
полка с кассетами, на  стене видавшая  виды гитара  с наклейками на деке. На
письменном столе  под оргстеклом цветной  портрет Пола  Маккартни,  школьные
фотографии, среди которых фото светленькой девушки, похоже, которую Колосков
видел только что плачущую в коридоре.
     Прибежала Лариса со шприцами и лекарством. Симпатичная  молодая женщина
лет тридцати с короткой стрижкой. Оставив мать Эдика с медсестрой, все вышли
из комнаты. Раздавались всхлипы  и вздохи, сидящих в печали женщин, говорили
полушопотом, старались не шуметь.
     - Отпевание начнется в  десять. С шофером  катафалка уже  договорились.
Подъедет точно к девяти.
     - Катя, а как со столовой?
     - Столовую заказали. Не волнуйся. Автобусы будут. Николай Васильевич со
всеми уже договорился.
     - А веточки сосновые?
     - Ребята, Эдичкины друзья, обещали нарезать...
     Игорь,  вспомнив  о цели своего визита, извлек  из  кармана поляроидную
фотокарточку и пристроил рядом со свечой и портретом погибшего парнишки.
     Через полчаса он, ссутулившись, одиноко сидел  в  сквере на обледенелой
скамейке и пил "из горла" водку.


        Квазимодо


     <b><i>Мы будем твердо следовать истинному смыслу</i></b>
     <b><i>воинского пути, чтобы наши чувства все время</i></b>
     <b><i>были наготове.</i></b>
        <b><i>Одна из заповедей школы Кекусинкай</i></b>

     Этим  прозвищем  его  окрестили  боевые товарищи  в  январе  1995-го  в
Грозном.  Кто его первым так назвал одному богу известно, никто этого из них
сейчас  не  помнит.  Случилось это во  время штурма  одной из пятиэтажек,  в
которой  засели  отчаянно  обороняющиеся дудаевцы.  Выбили  боевиков из трех
подъездов, остался последний. По верхним этажам долбила  стоящая у соседнего
закопченного  от пожарища  дома "бэшка".  Они  же  шаг  за шагом  выкуривали
"духов"  с  нижних. Поднялись на второй этаж, забросали "эфками" все дверные
амбразуры. Рвануло! Теперь, вперед! И тут,  неожиданно, сверху вылетели  два
кругляша  с  ребрышками, прямо  под  ноги  ему, лейтенанту  Колоскову и  его
напарнику,   прапорщику   Дубицкому,  оставшимся  на  лестничной   площадке.
Остальные ребята тем  временем  шмонали  квартиры. Николка  Дубицкий тут  же
плюхнулся ничком в один из дверных проемов. Он же, шарахнулся инстинктивно в
сторону  от  смертоносных  подарков и  сорвался  вниз: перила  на  лесничном
пролете  были  выломаны с  мясом.  Это  его и спасло  тогда  от осколков, от
неминуемой смерти. Повезло, только колено разбил в кровь да плечом и  башкой
шандарахнулся здорово о нижние ступеньки. С трудом поднялся как древний дед,
весь перемазанный в пыли,  исцарапанный. Котелок гудит как керогаз, спина не
разгибается, ушибленная  бровь  распухла  на  глазах,  правый  глаз  начисто
заплыл,  будто  и  не было  вовсе.  Вот в  таком виде он  и  предстал  перед
товарищами. Хромой, кривой, всклокоченный. Тут кто-то и брякнул, взглянув на
Игоря:  "Настоящий  Квазимодо!",   так  и  пошло,  поехало.  Стали  величать
Квазимодо или кратко Квазиком.

     Игорь  Колосков  в  юности  был чемпионом  региона по  каратэ  в  стиле
Кекусинкай.  С  двенадцати  лет  он занимался  в  спортивном  клубе.  Уже  в
семнадцать  заработал  "черный  пояс",  который  в "доджо"  торжественно ему
вручал, приехавший к  ним на  соревнования,  президент  федерации Кекусинкай
России Александр Иванович Танюшкин. Может он и дальше бы успешно выступал на
татами, да вышла незадача, в одном из "джиу-кумитэ" (свободном спарринге) на
тренировке перед ответственным турниром получил серьезнейшую травму, перелом
шейки  бедра.  На  этом  в один миг  и закончилась его звездная  чемпионская
карьера.  После  окончания средней школы каким-то чудом прошел медкомиссию и
легко поступил в военное училище.  Окончил  его  с отличием, а через полгода
оказался в Грозном, в жестокой январской заварушке, устроенной "Павликом"...

     Вернулся из  очередной командировки. К дому подходил, сердце колотилось
бешено, готово было  выпрыгнуть наружу. Будто целую  вечность дома не был, а
на самом-то  деле всего три месяца. Позвонил.  Никто не  отвечает. Спустился
этажом ниже  к соседке,  тете Шуре,  взял  ключ, который на всякий случай ей
оставляли, если вдруг  зальет ненароком или  еще  чего-нибудь непредвиденное
случится.  Поднялся к себе.  Открыл.  Вошел. Чуть сознание не потерял. Запах
женских духов и  прочей косметики  обалденный.  Отвык в Чечне  от "шанелей",
"диоров", кремов,  шампуней. Там  был  только запах крови, пота,  дерьма  да
запах страха. Да, да, именно запах страха. Он  этому раньше  не верил,  пока
сам  не  почувствовал.  Когда  человек  одержим  страхом, не  только  он сам
меняется, но и его собственный запах тоже. Запах кожи, пота.
     Сбросил вонючие монатки. Забрался в теплую ванну. Долго лежал, откисая.
В  ароматной пене,  бултыхаясь,  балдея.  Вылез,  обвернулся  полотенцем как
Махатма   Ганди,  отправился   прямиком  на   уютную  кухоньку   обследовать
холодильник.   Там  оставалась  початая  бутылка  коньяка.  Прощаясь,  перед
отъездом открывали. Пусто! Куда-то исчезла? М...да! Печальный случай! Видать
с подружками уговорила. А жаль! Сейчас была бы  к  стати. Уселся в  глубокое
удобное кресло, вытянул с наслаждением волосатые крепкие ноги. Врубил телик.
Пощелкал  программы.  Ничего  интересного.  Везде  одно  и  тоже.  Перосян с
плоскими шутками со своей боевой подругой,  щекастый Евдокимов  все про баню
рассказывает, да  волосатые  и  бритые  под  ноль  чуваки  с голыми бабцами,
извиваясь  словно гомики, идиотские песни вопят.  Остановился на  спортивном
канале.  Как  помню,  "Ак-Барс"  с кем-то играл. Накидал шайб целую авоську.
Стал уже слегка подремывать, когда щелкнул входной замок. Бросился встречать
свою  ненаглядную, единственную. Крепко обнял,  поцеловал, пощекотил усами и
легко подхватив на руки словно  пушинку,  понес в комнату. Тяжело  плюхнулся
вместе  с ней в  кресло, уткнулся лицом,  с  наслаждением вдыхая  аромат  ее
каштановых волос. Расстегнул кружевную блузку,  обнажил  шелковистую грудь с
розовым  призывно  торчащим  соском  и  жадно  обхватил его  своими горячими
губами.
     - Ну, погоди же, дай хоть раздеться, - заворковала моя прелесть,  делая
отчаянные  попытки вырваться  из могучих  объятий "изголодавшегося зверя". -
Бешеный какой-то! Словно из джунглей вырвался! Когда приехал? Позвонил бы на
работу, я бы что-нибудь купила! Голодный, наверное!  Ел что-нибудь?  Посиди,
отдохни, дорогой, я приму душ!
     Он  тогда  в порыве чувств  не  обратил  внимания, а уже  позже,  через
несколько  дней,  стал  замечать,  что она  какая-то не  такая,  как раньше.
Странная  какая-то.  В ней что-то  изменилось.  Стала чаще задерживаться  на
работе, жаловалась на большую загрузку. Приходила  усталая, неразговорчивая.
Часто ссылалась  на головную боль.  До какой  там  любви.  Уже  не  было тех
интимных откровенных заигрываний в постели, как раньше. Какой  уж там минет.
Обыкновенный поцелуй не дождешься!
     - Это бывает,  - подумал он. - Отвыкла от мужика,  пока  в командировке
был. Да и я слишком  груб,  не внимателен, без особых там ласк и  нежностей,
пру как танк напролом.  Отсюда и холодность. Такое ощущение, что занимаешься
любовью не с любящей тебя женщиной, а с бесчувственным манекеном...
     Нет, все-таки что-то произошло.  Что-то произошло. Все знали, только он
не знал. И он это почувствовал. Сосед-колобок, напротив,  как-то при встрече
ехидно ухмыльнулся в  усы. Так бы  и стукнул по жирной физиономии. Даже тетя
Шура, уж на что божий одуванчик, и та стала избегать его.
     Игорь  за   полторы   недели  извелся,  стал  нервным  и  замкнутым  от
переживаний и подозрений. Одним  словом,  довел  себя "до  ручки".  Однажды,
решившись, он объявил ей об очередной  срочной командировке. К его удивлению
она это известие восприняла довольно спокойно. Утром, тепло попрощавшись, он
уехал к знакомому на дачу, где пробыл пару кошмарных дней наедине с  собой и
своими  сомнениями. На третий, поздно вечером вернулся в город, поднялся  на
четвертый  этаж  соседнего дома, окно  лестничной  площадки были расположено
прямо напротив окон его квартиры. В зале горел  свет. Он видел  порхающий по
комнате словно эльф силуэт  любимой.  И вдруг откуда-то  сбоку  появился еще
один,  высокий,  мужской.  Он  обнимал ее! Его женщину!  Которую  он обожал!
Которой верил! Которую боготворил! Которую носил на руках!
     Он был в шоке. Пальцы с хрустом сжались в кулак. Он  словно зомби вышел
из подъезда, и  только  сейчас  обратил  внимание что,  напротив, у их  дома
припаркована незнакомая серебристая иномарка.
     Вернулся во двор он через несколько часов, где все это время бродил, он
не  помнит.  Машина  стояла на  прежнем  месте. Света  в окнах уже  не было.
Поднялся к себе. Бесшумно открыл замок, разулся и тихо прошел в комнату. Они
крепко спали, утомленные  любовной игрой. Игорь, стараясь не шуметь,  быстро
разделся и нырнул под одеяло...
     Оба  проснулись, не понимая в темноте, почему вдруг стало тесно. Гость,
молодой  смазливый парень,  попытался  вскочить,  но  Колосков сильной рукой
обоих припечатал к ложу.
     -  Раз так получилось, будем жить втроем! - объявил он, удивительно для
себя  самого  спокойным   вкрадчивым  голосом.   Отпустив  виновников  своих
кошмарных переживаний, он вытянулся и беззаботно закинул руки за  голову. Он
уже не обращал на них никакого внимания. Они же, покинув оскверненное ложе и
прихватив  одежду, одевались наспех уже  в прихожей. Через  некоторое  время
мягко заурчал двигатель, стоящей под окнами иномарки. Они уехали.
     Он же провалился в какую-то бездонную пропасть. Он спал мертвецким сном
целые сутки. Когда он проснулся, понял, что все на белом свете  ему по фигу.
Мир, его окружавший,  рухнул.  В  нем самом что-то сломалось. Словно пружина
слетела как в часовом  механизме. Механизм семейной жизни сразу запылился  и
заржавел. Он прожил  в квартире еще несколько дней. Которые беспробудно пил.
На четвертый, утром в ванной взглянул в овальное зеркало и не узнал себя. Из
его глотки вырвался дикий рык, смертельно раненого зверя. Он одним движением
смахнул с полки всю ее дорогую косметику и кулаком разнес зеркало вдребезги.
По  физиономии дать? Что  толку?  Слабак! Ты же мужик!  Ну,  что  поделаешь!
Бывает и такое! Любовь проходит! Не ты один! Возьми себя в руки! Ты, что как
пацан,  обиженный,  оскорбленный! Еще в петлю полезь! Сопли  распустил!  Сам
виноват! Значит, мало ей дал, мало уделял внимания!  Человек-то он по натуре
неразговорчивый,  всякие  там  комплименты и  прочую лапшу  на уши вешать не
умеет!  А  бабы на это  падки как пчелы на  мед!  Они как  кошки, погладишь,
замурлычат
     Как  ему вдруг стал  ненавистен  этот  дом, где  было столько  любви  и
счастливых мгновений. Колосков  быстро  собрался, закрыл квартиру, спустился
вниз, молча вручил ключ тете Шуре. Поехал прямиком  к Протасову.  Ввалился в
кабинет,  так   мол   и  так,  Михалыч,  надоело   отдыхать,  хочу  снова  в
командировку.
     - Ты, что Квазик головой шандарахнулся? Всего две недели прошло, как ты
вернулся!  А  ты  как  с  цепи  сорвался!  На  тебе  лица  нет!  -  заворчал
подполковник. - Что стряслось, выкладывай!
     Пришлось  Михалычу  все выложить как на  духу. Он мужик мудрый,  трижды
женатый. Сразу вошел  в положение. Почесал свою блестящую как  у  Розенбаума
репу  и говорит,  надо обязательно  ехать,  только это  может как-то  помочь
пережить свалившуюся на меня беду. У  великого Ницше где-то сказано, идешь к
бабе, бери  кнут! Не повезло тебе с бабой,  говорит. Ой, не повезло! Лучше б
собаку завел, та уж точно не  обманет, не предаст. А когда отношения заходят
в тупик, это ведь  сразу видно.  Глядишь,  тебя  уже никто  не  ласкает,  не
прижимается как  обычно, не виснет на шее, не трезвонит  о своих  радостях и
печалях,  не встречает тебя, когда вялый  уставший  открываешь дверь. А если
еще  к  этому вместо  привычных  Мишутка, Мишуня,  Мишенька,  тебя почему-то
начинают называть твердо и повелительно Михаил, считай - любовь прошла, ушла
безповоротно! Бери шинель, иди из дому!
     -  Все болтают,  любовь надо завоевывать! - продолжал Михалыч,  неспеша
разливая по стопкам армянский  коньяк,  извлеченный из тумбочки. - А  я тебе
скажу так, завоевывать ее  ни в коем случае не надо! Она либо есть, либо  ее
просто нет! Одно из  двух! Настоящая  любовь - это  большая редкость,  скажу
тебе по секрету!  Когда любимая  за  тобой, хоть на край света!  Не  каждому
такой подарок  выпадает  в  жизни!  Мне вот, только  с  третьего  раза.  Бог
смилостивился, Настеньку послал старому дураку.  Если б не она,  я бы  после
того ранения на ноги вряд ли поднялся. Выходила, голубушка.
     -  Да,  Настасья  Егоровна,  прекрасная  женщина,  -  согласился Игорь,
закуривая. -  Душевной  теплоты  человек.  Помню, как  она нас  провожала  в
последнюю командировку! Для каждого нашлось доброе напутствие.
     -  Не то слово! Золото! А  про твою, она мне  сразу сказала, как только
увидела, что вертихвостка та еще, и что жить вы не будете!
     Квазимодо  с хрустом сжал кулак с ороговевшими костяшками,  покоившийся
на столе. Его потемневший взгляд впился в хрустальную пепельницу.
     - Ничего, ничего,  браток!  Съедишь, развеешься.  Там  тебе  не до  дум
будет. А здесь  останешься, волком будешь выть, на стенку начнешь бросаться,
сам  себя  изведешь,  как пить  дать. Это вещь  такая. Не  ты первый,  не ты
последний. Сколько стоящих мужиков из-за этого пропало. Необходимо отвлечься
от мрачных мыслей, по боку  их, иначе  - крышка. Либо горько запьешь и  тебя
вышибут из органов ко всем чертям, либо чего-нибудь натворишь  непоправимое,
либо чего доброго, пулю  пустишь  в башку.  Так что,  мой тебе добрый совет,
езжай с богом, Игорек! Время  лечит. Все у тебя будет путем, ты парень не из
слабых, я тебя  знаю! Будь  молодцом, не бери в голову! Плюнь на все! Черт с
ней, с сукой! Поедешь на замену Балашову.
     - Балашову?
     - Ранили его!
     - Славку? Когда?
     - Степан  Исаев  звонил  оттуда утром. Подорвался, сукин хвост! Сколько
раз ему, мудаку, говорил,  не спеши, внимательно осмотрись, обдумай! Так нет
же, прет всегда напролом!
     - Где?
     - В Хиди-Хуторе.
     - На растяжке?
     - Да, нет.  Растяжку бы  он  заметил, не дурак. Перестрелка завязалась.
Группу наемников в селе накрыли. Завалили пару "вахов". Пацан-срочник, что с
ним был, рюкзак  поднял, лежащий на тропинке  рядом  с убитым арабом. А  под
рюкзаком  лежала  МС-3 на  боевом взводе.  Только  салаженок  поднял,  чтобы
посмотреть, что в нем, рванула. А Славка,  как на зло, рядом оказался в  это
время.
     Игорь с Балашовым еще в 95-ом в Грозном "боевое крещенье" получили. Ему
вспомнился   кошмар   тех  дней,   который   им  вместе  довелось  пережить.
Изматывающие уличные бои, кругом убитые, стонущие  раненые, пожарища, руины,
подбитая  изувеченная  бронетехника,  обезумевшие  под   перекрестным  огнем
беженцы,  отчаянное сопротивление  дудаевцев. Навечно отпечаталась  в памяти
мерзкая  картина: в расположенном за  президентским  дворцом канализационном
коллекторе плавающие в дерьме трупы погибших танкистов. До которых никому не
было дела. И  вот  Славка, его боевой кореш, с которым вместе  перенесли все
тяготы войны, подорвался на мине.
     - Поедешь, за Трофимовым там присмотри, уж больно горяч, как бы чего не
выкинул. От него всего можно ждать, - оторвал его от дум Михалыч.
     - Конфуций - мужик непредсказуемый.
     -  Да,  кстати,  тут  тебя  спрашивал  Алексеев.  Интересовался,  когда
приедешь? Подарок тебе приготовил на день рождения. Забеги к нему. Проведай.
     Саша Алексеев  был  с  ними, когда они  вошли в Чечню в декабре  94-го.
Молодому лейтенанту  не  привелось повоевать в  Грозном, на  трассе  колонну
бронетехники обстреляли из зеленки, и шальная пуля попала ему в спину, задев
позвоночник. Игорь с Балашовым двигались следом и  видели, как тяжелораненый
Алексеев  свалился  с  брони.  У  Саши  после  ранения  парализовало  нижние
конечности,  и  он  передвигался  по  крохотной  родительской  квартирке  на
инвалидной  коляске. Жили они  на четвертом этаже в "хрущевке", и спуститься
на прогулку во двор на свежий  воздух для него было  неразрешимой проблемой.
Игорь  с  товарищами после  возвращения  из командировок  часто  заходили  к
боевому другу и  на руках выносили его вместе  с коляской в тень под акации,
иногда  организовывали для него  праздник: выезд на природу, куда-  нибудь в
лес, к речке. В первый год у Саши была  жуткая депрессия,  он не хотел жить.
Любимая девушка его  бросила.  Кому нужен муж-инвалид? Он не мог видеть  как
переживают  за  него родители.  Его  нервировало их сострадание,  он не  мог
видеть заплаканные глаза матери, угнетала собственная беспомощность. А потом
кто-то из  ребят  додумался и принес  ему  инструмент для резьбы по  дереву,
чтобы его чем-нибудь  занять, всякие там резцы,  и он увлекся этим занятием.
Начал  с  простого, с разделочных  досок, и пошло. Из  под  его искусных рук
выходили настоящие шедевры, особенно из капа, которые он любил просто дарить
своим друзьям.


     Ибрагиму  Хамзатову  было  двадцать  семь  лет. А  это  уже немало  для
настоящего мужчины  на  Кавказе. Он  возвращался  в родное  село.  Ездил  на
свадьбу к родственникам в Хасавюрт. Дела у него шли в гору. У него была пара
скромных заводиков  по  переработке  нефти.  Если  эти  закопанные  в  землю
цисцерны  можно  называть  заводиками.  Несколько раз  их у него  собирались
взорвать,    но   как   говорится,   Аллах    миловал,   всегда   находились
заинтересованные  люди.  И  его  оставляли не  только  в покое,  но и даже в
некоторой степени  охраняли.  Проблем стало намного  меньше, чем в ту войну.
Фуру закачал бензином и  вперед, к родственникам в Дагестан, а там  он уйдет
куда надо.  По  своим  каналам.  Даже и беспокоиться не надо. С  блокпостами
абсолютно никаких трений. "Бобы" там крутые зашибают. Сколько машин  за день
пропускается? Подъезжаешь, договариваешься с "ментами" на энную сумму, даешь
в  лапу  несколько  сотен  и  можешь  спокойно   валить  дальше,  да  еще  и
рекомендацию дают, к  кому на следующем "блоке" обратиться. Проблемы  только
возникают,  если  на  "десантуру" нарвешься.  С ними этот номер не  пройдет.
Нефтепродукты, это не  пряники или  конфеты, нужны  специальные документы на
перевозку по Чечне.
     Ибрагим  обычно  ездил  на  старенькой "копейке",  чтобы  не привлекать
пристального внимания к своей особе. Хотя в гараже у него ютилась сверкающая
серебристым  металликом  "Ауди". Свадьба прошла пышно и весело, женился  его
двоюродный брат Исмаил, который был  одним из главных звеньев в его бизнесе.
Дорогой  дядя Аслан был доволен  выбором среднего сына,  семья породнилась с
очень влиятельными уважаемыми людьми.
     Загруженный подзавязку дядиными  подарками "жигуль" на  разбитой вдрызг
дороге натужно стонал и покряхтывал. И надо же было поломке случиться в трех
километрах от родного дома.
     Ибрагим, проклиная все на свете, вылез из-за руля заглохшего автомобиля
на пустынную вечернюю  дорогу.  Придется идти пешком. Не  сидеть же, сиднем,
здесь всю ночь. Закрыв машину, перекинув через  плечо  спортивную сумку,  он
поплелся по пыльной дороге в гору.
     Через  час  уже  в  полной  темноте,   преодолев  вершину,  он  увидел,
раскинувшуюся внизу, подмигивающую огоньками, родную вотчину. Под  гору идти
стало легче и веселее. Считай, уже дома.
     - Черт, побери! - выругался он, заметив, что развязался шнурок. Опустив
на дорогу тяжелую сумку, присел и стал завязывать шнурок.


     На блокпосту у въезда в  село "фишку" тянули четверо "вованов": рядовые
Привалов,  Самурский, Никонов и  сержант Кныш.  Двое мирно  спали, зарывшись
лицами  в  воротники  бушлатов, прижавшись  друг  к другу,  а  другая двойка
изредка  поглядывала по  сторонам и  вслушивалась в тишину. Со  стороны села
послышались чьи-то шаги, кто-то направлялся к ним, тихо насвистывая.
     - Стой! Кто идет?
     - Свои! Колосков!
     Из  темноты  вынырнул  легко  узнаваемый   силуэт  старшего  лейтенанта
Колоскова.
     - Ты  чего, Квазик, народ пугаешь?  Могли бы вмазать!  - сказал Кныш. -
Бродишь  по  ночам как Кентервильское  приведение.  Кандалов  звенящих  тебе
только еще не хватает. Хорошо, что хоть свистнул, а то бы шарахнули б с двух
стволов! И была бы твоя песенка спета!
     - Не  спится, парни. Бессонница, зараза, замучила.  Бедро еще к тому же
разболелось   не   на  шутку,   разнылось   к   непогоде,  наверное.   Вышел
прогульнуться, чтобы ребятам не мешать.
     - Плотнее к окуляру прижимайся, чтобы свет от прицела на лицо не падал,
- посоветовал Самурскому сержант, оборачиваясь. - Был  у меня случай, я духа
в  Грозном  подловил на  этом.  Три  ночи  за  ним,  подлюкой,  охотился.  В
развалинах  вонючих с крысами время  коротал, но все-таки дождался  матерого
снаперюгу.  Влупил ему прямо в  мерзкую рожу. Четверых  ребят только у нас в
роте завалил, сволочь. Наемником оказался, из афганских моджахедов, когда-то
у Масуда воевал.
     - И чего они здесь позабыли?- спросил Ромка, вновь уткнувшись в прицел,
глядя в темноту.
     - Ром,  проплачено да немалыми баксами. Это тебе не "чехи" бестолковые,
среди наемников очень закаленные бойцы попадаются,  не один конфликт прошли,
опыт у них охеренный, - ответил Квазимодо, усердно массируя ногу.
     -  Квазик! Квазик! Смотри, никак кто-то на дороге копошится! - окликнул
"собровца" взволнованный солдат.
     - Наверняка, фугас закладывает, - высказал предположение Володька Кныш.
- Помнишь, на прошлой неделе в том месте "уазик" с омоновцами подорвался.
     -  Ну-ка,  дайка,  взглянуть! -  Квазимодо  живо потянулся  к  Ромкиной
винтовке с ночным прицелом.
     Прижал бровь к окуляру.
     - И в правду, какая-то сука маячит.  Присел, взрывчатку закапывает. Ах,
душара потный!  Вечерний  моцион,  видите ли,  у  него.  Получай, гад! -  не
раздумывая, он нажал на спусковой крючок...




     Один из вертолетов приземлился на дорогу  взять раненых  и "двухсотых".
Другой  же Ми-8МТ  барражировал над лесом, откуда  из  засады велся  обстрел
колонны. В  ложбинке чадила, лежащая на  боку, белая "Нива".  Тут  же  лежал
окровавленный   тлеющий  труп   боевика.  Немного   поодаль   горела   груда
исковеркованного металла, тоже когда-то  бывшего  автомобилем. Игорь, махнул
рукой, показавшимся из зарослей  слева  Тимохину и  Виталию Исаеву и побежал
дальше,  внимательно  всматриваясь  во  враждебный  лес.  Под ногами шуршали
прошлогодние  опавшие  листья.  Неожиданно  он увидел впереди  меж деревьями
мелькающий  силуэт. Квазимодо,  не  теряя  осторожности,  прибавил скорости.
Бежать с ПКМом  на перевес было крайне неудобно.  Может бросить, мелькнула у
него вдруг  шальная мысль.  Иначе, хер догонишь! Вот уже показалась спина  в
кожаной коричневой куртке, бегущего боевика. Оружия у него в руках не было.
     - А  черт с  ним! В случае чего "Макаров" выручит, - подумал Игорь,  на
ходу освобождаясь от тяжелого  пулемета.  Словно тяжеленный  камень  с  себя
сбросил. Бежать стало намного легче. Расстояние между ними сокращалось.
     Запыхавшийся взмокший  боевик, услышав  за собой топот преследователя и
треск  ломающихся  веток,  быстро оглянулся.  Увидев,  что  за  ним  гонится
невооруженный враг,  он остановился, переводя дух. Он был крепкого сложения,
ростом не ниже  Колоскова,  на вид ему было, наверное, чуть больше тридцати.
Небрит. Открытое  лицо.  Орлиный  нос. Можно сказать, красавец. Его даже  не
портил небольшой  шрам над левой бровью.  Черные большие  глаза  внимательно
следили за "собровцем", который, догнав врага, настороженно приближался.
     В   руке  чеченца   матово  блеснул  клинок.  Колосков,  тяжело   дыша,
переминаясь, стоял в трех метрах  напротив боевика и смотрел куда-то  сквозь
него.  Правило  каратиста:  никогда  не  смотри   противнику  в  глаза.  Про
"макаров", который покоился в кобуре на поясе, он даже и не вспомнил.
     - Ну, что? Падла! Отбегался? - невольно вырвалось у раскрасневшегося от
бега Игоря. Пот капельками проступил на его прокопченном лице.
     В  ответ  из  пересохшей от  волнения  глотки  "нохчи"  вырвался  хрип.
Квазимодо сделал шаг вперед. И они закружились вокруг  друг друга,  выжидая,
кто первый сделает роковую  ошибку,  которая будет стоить кому-нибудь из них
жизни. Неожиданно, где-то в стороне,  чередуясь,  громко затакали  пулеметы,
прогремел взрыв  гранаты. Это  и  послужило  сигналом  к атаке.  Боевик,  не
выдержав нервного напряжения,  рванулся вперед, сделал резкий  выпад ножом и
нарвался на нокаут: Колосков, стоящий перед  боевиком  с опущенными  руками,
встретил  его молниеносным  ударом  в  лоб.  Коронный  "уракэн  маваси-ути",
круговой  удар  тыльной  стороной  кулака  прошел  на  "отлично".  Произошло
сложение  сил.   Отключившийся   чеченец  выронил  клинок,  ноги  в  коленях
подломились, и он рухнул на землю. Колосков быстро обыскал врага, кроме ножа
другого оружия при нем не было. Вынув у пленного ремень из спущенных штанов,
сделал  вложенную  петлю и  лихо ее затянул на руках. Теперь хер освободится
без посторонней  помощи.  Потом  пропустил конец  ремня  ему между ног.  Вот
"таким Макаром" он и  приволок  пленного "чеха"  к  разгромленной на  горной
дороге  колонне,  держа его как шавку  на  привязи.  Идти пришлось медленно,
потому  что ноги у "чеха" путались в  спущенных ниже  колен штанах, а ремень
больно врезался в мошонку.


        Осколки войны




     Пригревало весеннее солнце. Издалека доносилось монотонное стрекотание,
пролетевшего  в сторону Ханкалы, "Ми-8". Старший лейтенант  Гурнов  сидел на
хлипком деревянном ящике у бетонного блока и курил, провожая взглядом из-под
белесых бровей группу чеченок, которые, шумно болтая, с  огромными сумками и
баулами направлялись в сторону  рынка. Мимо  блокпоста  какой-то изможденный
старик,  тащил  тележку  на  расхлябанных  колесиках  от   детской  коляски,
груженную нехитрым скарбом. Напротив, за разбитой  дорогой, сплошные  руины:
за горами мусора  и битого  кирпича пустые закопченные глазницы  разрушенных
домов.  Весь  облепленный  бойцами,  словно  муравьями, промчался, уляпанный
грязью,  "бэтээр". За  ним проехали бежевые "жигули",  в  которых  восседали
какие-то  мужики  с недобрыми  небритыми лицами.  Потом  прошмыгнула  старая
облезлая "Волга" с набитым доверху багажником..
     Вон  там,  за  развалинами,  полегла   Майкопская  бригада;  а  в  том,
покореженном авиаударом,  доме, на третьем этаже  сегодня  саперы обнаружили
"лежку" снайпера. И сняли  две  мастерски  замаскированные  растяжки,  когда
обрабатывали подходы  к лестнице, ведущей наверх. Кто-то из "духов", видимо,
готовил себе  удобную позицию для обстрела блокпоста. Саперы обещали на днях
рвануть эту  чертову лестницу, чтобы никто  не смог  пробраться  на  верхние
этажи. Вчера на рынке среди бела дня выстрелами в спину "чехи" завалили трех
зазевавшихся  "федералов". Опустив голову, Гурнов, лениво сплюнул  в  грязь,
усеянную окурками и шелухой от семечек.  На коленях у него покоился автомат.
Потертая  разгрузка  была  туго  набита  рожками.  Шел 68-й  день  треклятой
командировки. Осталось еще двадцать два дня  томительного ожидания. Двадцать
два дня неизвестности, двадцать два  дня тревоги, двадцать  два дня  адского
напряжения... Это  была уже  третья его командировка в Чечню. Чесалась давно
немытая голова, позуживала  спина:  тело тосковало по баньке. Эх,  сейчас бы
горяченького парку, да березовый веничек...
     - Дядь,  даш  закурить,  а? -  вдруг  раздалось  со стороны  шлагбаума,
прервав его невеселые думы. Гурнов повернул голову. Какой-то настырный шкет,
лет двенадцати, настойчиво канючил у сержанта Егорова курево.
     -  Эй, пацан! Иди сюда! - окликнул его старший лейтенант. Шкет подошел,
под  его  рваными, огромными не  по  размеру,  десантными  ботинками  смачно
чавкала весенняя  грязь. У замурзанной куртки  были  подвернуты  обтрепанные
рукава. На  голову  напялена,  видавшая  виды,  вязаная шапка  с  символикой
"адидаса". Из-под нее  настороженно глядели  большие  темно-серые  глаза. Из
левого кармана куртки торчала пластиковая бутылка из-под "пепси".
     - Ну,  чего  тебе?- бесцеремонно  спросил мальчишка, нехотя  подойдя  к
бетонным блокам и с любопытством посматривая на Гурнова.
     - Мне-то, ничего! А тебе, что надо? Чего, тут забыл, молокосос?
     - Курнуть бы! Сигаретки не найдется?
     - Почему не найдется, для такого гарного хлопца всегда найдем! - сказал
добродушно Гурнов, извлекая из пачки сигарету и протягивая ее сопляку.
     Пацан,  быстро  схватил  сигарету  грязными,   с  обломанными  ногтями,
пальцами  и,  подбросив ее  вверх,  ловко поймал  на  лету  пухлыми  губами.
Деловито покопавшись в  кармане,  достал зеленую зажигалку  и,  пощелкав ею,
прикурил. Гурнов,  не сдержавшись, громко хмыкнул,  ему было смешно и горько
смотреть на пацана, который с серьезным видом дымил как заядлый курильщик.
     - Тебя как зовут,  троглодит?  -  задал он вопрос, вытряхивая из  пачки
сигарету.
     - Меня-то? Санькой! А тебя?
     - Сергей Андреич!  Не слишком  длинно?  Можно, просто,  Андреич! Ты где
живешь-то, клоп?
     -  А  там!  -  пацан  махнул  засаленным   рукавом  куда-то  в  сторону
Старопромысловского района. - В подвале!
     - Это, еще что за чучело? - увидев беспризорника, удивился, выглянувший
наружу, заспанный снайпер Павел Савченко. - Начштаба новый пожаловал?
     - Свои, Паша, свои! - отрезал хмурый Гурнов, разминая пальцами сигарету
и тоже закуривая.
     - С рынка видать идешь?
     - Откуда ж еще!
     - Что там интересного? Чего там делал-то, если не секрет? Торговал, что
ли?
     - Смеешься? Чем, блин, торговать? Дырками, на жопе!
     - А хоть бы и так! - усмехнулся Гурнов.
     - Вот, бутылку с  "пепсой" у тетки слямзил! - Санька  гордо похлопал по
отопыренному карману.
     - Родители-то чем занимаются? - полюбопытствовал старший лейтенант.
     - Нету, их у меня!
     - Как это, нет предков? Куда подевались?
     - Отец пропал! А мамку убили с бабушкой!
     - Значит, ты совсем один?
     - Скажешь тоже, один? Нас в подвале много! Баба Тоня, тетя Вера, старик
Михалыч, Дадаевы! Мурад еще!
     - Что, и больше никого из родных у тебя нет?
     - Когда я еще маленьким был, приезжал дядя Володя. Мамин  брат. Но  это
было давно. Я его почти не помню!
     - А где он живет, знаешь?
     - Не! Не помню! Откуда-то издалека приезжал. Кажется, из Сыктывара, что
ли!
     -  Из Сыктывкара, говоришь? -  поправил мальчишку Гурнов. -  Да, это не
близко. В школу-то, ты хоть ходил?
     - Да, во второй класс! Потом война началась.
     -  Учиться  тебе  надо,  парень! Учиться!  Выбираться отсюда, из  этого
дерьма,  с этого кладбища. Родственников  искать.  Иначе, парень, загнешься,
пропадешь здесь совсем.
     - Я, пропаду? А это,  видел!  - Санька  изобразил руками  красноречивый
жест и сделал не всякий случай шаг назад.
     Гурнов закашлялся от смеха.
     - Ну, ладно, ладно! Не пропадешь! Верю! Парень ты, я вижу ушлый,  такие
не пропадают!
     - То-то же, а то пропадешь, пропадешь, - миролюбиво продолжал пацан.
     - Санек, а  кем  мечтаешь стать, когда вырастешь? Небось, летчиком  или
моряком?
     - Не, только не летчиком. Ненавижу  их, гадов! - серые глаза  мальчишки
потемнели, губы сжались. - Шофером буду! Как папка!
     - А почему шофером-то? Быструю езду любишь?
     - Ага! Едешь, все мелькает. Здорово!
     - Да, шофером  быть  хорошо.  Только не  здесь,  - глубоко затягиваясь,
Гурнов, погруженный в себя, задумчиво смотрел куда-то мимо пацана.
     -  Андреич! На  связь! - позвал кто-то из-за  бетонных блоков. Омоновец
поднялся, сильным щелчком отправил окурок в лужу.
     - Будет время, заходи!  Может, придумаем что-нибудь насчет тебя!  - уже
на ходу бросил он, исчезая в проеме укрытия.

     - Андреич! Вставай! К тебе тут  целая делегация пожаловала! - прапорщик
Малахов настойчиво расталкивал спящего Гурнова.
     - Кто  там еще?  - проворчал сердито тот, усаживаясь  на нары, с трудом
продирая глаза.
     - Гаврош, твой заявился! Иди встречай, "Макаренко"!
     Гурнов  выглянул, щурясь  от  яркого солнца.  У  шлагбаума в стоптанных
десантных  ботинках маячил  Санька и широко во весь рот приветливо улыбался.
Рядом с ним,  переминаясь с ноги на ногу, стоял маленький чумазый  пацаненок
лет пяти. Который, вцепившись ручонкой  в Санькину куртку, испуганно смотрел
на военных.
     - Пропусти! Это  ко мне! -  крикнул старший лейтенант  Волкову, который
"месил грязь" на посту.
     Мальчишки,  обойдя  заграждение  из колючей проволоки, подошли к стене,
испещренной многочисленными оспинами от пуль и осколков.
     - Ну, здорово, Санчес !
     - Здорово!
     - Братишка твой, что ли? - омоновец, сладко зевнув, кивнул на кроху.
     - Нет, это Мурад! Живем вместе! У него тоже родичи погибли!
     Черные блестящие  как  вишни,  глазенки малыша  исподлобья  затравленно
выжидательно, не  мигая, смотрели на  Гурнова. На бледном  худеньком  личике
видны были следы потеков  от слез.  Одет он был зимнюю болоньевую куртку; на
ногах   женские  резиновые  сапоги  с  продетой  веревкой  через  прорези  в
голенищах, чтобы не сваливались с ног. Смуглый, в натянутой на уши, когда-то
голубой,  шерстяной  шапке, он  был похож  на маленького цыганенка,  которые
попрошайничают по вокзалам и подземным переходам.
     - Как мой Сережка, - подумал Гурнов, взглянув на его сопливую мордашку.
- Только моему, наверное, поменьше будет. Да и щеки пухлее.
     - Ну, как дела, пацаны? -  бодро  спросил он,  присев на корточки перед
шмыгающим носом мальцом и поправляя тому  криво торчащую  шапку.  - На рынок
навострили лыжи?
     -  За добычей,  вот идем! Может что-нибудь  обломится.  Андреич, у тебя
закурить  не найдется?  -  делая хитрую физиономию, Санька, как-то замялся и
сплюнул себе под ноги.
     Гурнов усмехнулся и достал из кармана пачку.
     -  На, держи, брат!  -  старший  лейтенант вытряхнул с  пяток сигарет в
ладонь мальчишки.
     Санька лихо заложил одну за ухо, а остальные бережно спрятал в карман.
     - Санек, все  хотел тебя спросить. Может, у тебя документы какие-нибудь
сохранились? От родителей! Может, фотки какие-нибудь. Если найдешь, принеси.
Соседей поспрашивай. Может они чего знают. Поищем твоего дядю.
     - Как его, блин, теперь найдешь?  Если  даже не знаю ни  фамилии, нигде
живет.
     - Ну, это уж, шкет, не твоя забота.
     - Посмотрю, вроде осталось несколько фотографий.
     - Сказал, найдем! Значит найдем!
     - Ладно, Андреич, мы пойдем!  Некогда  нам!  -  почему-то  заторопился,
вдруг погрустневший пацан.
     -  Погоди, старик, я сейчас! - Гурнов  нырнул в бетонное укрытие. Через
некоторое время он появился с большой краюхой хлеба и банкой тушонки.
     -  Андреич! Гони  их  к  чертовой  матери! Здесь,  что?  Богадельня?  -
отозвался  из  чрева  "бетонной  хижины"  всегда  угрюмый   старший  сержант
Касаткин, подбрасывая деревяшки от сломанного ящика в гудящую буржуйку.
     - Коля, не ворчи.
     -  Тоже мне, Иисус Христос выискался? Всех не накормишь! Самим уж скоро
жрать нечего будет!

     Что-то  звякнуло. Сержант Егоров,  весь  напрягшись,  поднял "ворон"  к
глазам. На обочине дороги явно кто-то копошился. Передернув  затвор,  он дал
из РПК короткую очередь в темноту.
     И  тут ночь  словно взорвалась фейерверком. По  блокпосту долбанули  из
гранатомета;  и  пулеметные  очереди,  ударившие со  стороны руин, слились в
бешенную барабанную  дробь. Шквал  огня  из  развалин буквально обрушился на
маленькую  крепость.  Пули,  впиваясь,  выбивали искры из  бетонных  блоков.
Некоторые через  бойницы влетали  внутрь. Одна из огневых точек была  тут же
засечена,  стреляли  с   третьего   этажа,  где  накануне   была  обнаружена
снайперская  "лежка". Бой длился  около часа.  Потом  стрельба утихла  также
внезапно, как и началась. Бойцы, сидя в темноте у амбразур в пороховом дыму,
ждали рассвета.
     - Все живы? Ни кого не зацепило?
     - Слава богу! Вроде, все целы!
     - Помнишь? В прошлый раз, пуля, влетев, Коляну в жопу саданула!
     - Да, не повезло, тогда парню!
     - Это, как сказать! Скорее наоборот!
     - Это точно, Петрович! Еще не известно, кому из нас повезло!
     - Смольнуть бы! - из дальнего угла раздался прокуренный заунывный голос
Черенкова.
     -  Я  те, щас  смольну,  мудазвон! - раздраженно  отозвался, лежащий  у
входа, прапорщик Волков.
     - Подмогу, вызвали? - спросил простуженный Артюхин.
     - Ты, что ох...ел! Какая сука, тебе ночью на помощь примчится?
     - Чтобы в засаду вляпаться! Ребят положить!
     - Будем ждать утра! Мужики, глядеть в оба! - сказал  Гурнов. - Странный
какой-то обстрел! Совсем не нравится мне это! Не к добру это!
     - Игорь, пальни еще разок по  тем руинам!  -  попросил товарища Волков.
-Похоже, кто-то там мельтешит!
     - Дай-ка взглянуть! - Малахов потянулся за биноклем...

     Рассвело. Над дорогой висел густой туман, накры