ло
человеком. Кныш  обошел  место  взрыва,  у края  дороги  замер,  внимательно
всматриваясь в следы. В селе, до которого было около полутора километров, во
всю ревели "бээмпешки".
     -  Парни! Здесь  кровь!  Он был  не  один!  -  крикнул  Володька  Кныш,
показывая  пальцем  на  примятую  траву  у  обочины. На  травинках  и  серых
обломанных кустах темнела большими смазанными каплями свежая кровь. Кровавая
дорожка за  кюветом  пересекала  тропинку, вытоптанную  овцами, и исчезала в
густом колючем кустарнике.
     -  Фугас ставили,  сволочи!  - прокомментировал  Пашутин. -  Специально
ждали, когда мы с саперами пройдем, чтобы колонну идущую следом рвануть!
     - Да, видно, мы их спугнули! Вот они впопыхах, что-то не так сделали на
свою жопу!
     - Туда им и дорога, уродам!
     - Пиротехникам, хреновым!
     - Плохо у своих арабов-инструкторов учились! Двоешники, бля!
     - Закрыть хлебальники!  - оборвал  подчиненых Кныш.  - Я пойду впереди!
Ты, Ромка, за  мной, но держи дистанцию! Метров  семь, десять! А вы, мужики,
прикрываете Самурая! И не высовываться! Не болтать! Глядеть в оба!
     "Вэвэшники" по  кровавым  следам  продрались через кустарник,  миновали
пологий овражек,  откосы  которого  были покрыты многочисленными овечьими  и
козьими  тропками-ниточками, вышли  к небольшой  рощице с порыжевшей  редкой
листвой, которую  огибал  журчащий  обмелевший  ручей. На другом берегу,  на
взгорке  среди  высокой засохшей  лебеды виднелись  ободранные  стены  давно
брошенной мазанки, без крыши, без дверей. В сторонке пара серых покосившихся
столбов, видно все, что осталось от прежних ворот.
     Солдаты залегли.  Кныш  поманил Самурая.  Ромка,  стараясь  не  шуметь,
подполз к контрактнику.
     <b>-</b> Ром, бери Танцора, переправьтесь через ручей и  займите позицию с той
стороны. Но ничего не предпринимайте. А мы  с Пашутиным отсюда прощупаем эту
"хижину дяди Тома".
     Ромка и  Чернышов  отползли метров пятьдесят вниз по  течению,  где без
труда  перекочевали на  противоположный берег. Устроившись в кустах напротив
дряхлой развалюхи, стали ждать.
     - Чего ждем? - прошептал на ухо товарищу Свят Чернышов.
     - Тише ты. Дай дух перевести.
     - Может, там и нет никого. Уж, давно падла, смотался, пока мы ползали.
     - Не капай на мозги.
     Вдруг  ударил  выстрел  из  пистолета,  за ним другой. В ответ затакали
автоматы Кныша и Пашутина. Солдаты занервничали.
     Вновь наступила  томительная  тишина. Только над головой легкий ветерок
шелестел сухой листвой.
     Снова пару раз стрельнули из мазанки.
     -  Лежи здесь. Я  попробую подобраться  ближе,  - сказал,  не выдержав,
Танцор,  его блестящие от  возбуждения  глаза стали  похожи на  две  большие
черные пуговицы на старом дедушкином пальто.
     - Тебе,  что  Кныш велел? Сидеть и не рыпаться!  - цыкнул  на напарника
разозлившийся Ромка.
     - Ладно,  уговорил.  Только  я все равно  "эфку" зашвырну  "ваху".  Для
профилактики. Чтобы не скучал, падла!
     Чернышов достал из кармана потрепанной разгрузки "лимонку".
     -  А  добросишь,  лежа-то?  Не вздумай вскочить!  Плюху-то  в один  миг
схлопочешь!
     - Не бзди, Самура. Башку пригни. Сейчас мы ему устроим стриптиз.
     Танцор просунул палец  в  кольцо,  но  выдернуть  "чеку"  не успел:  из
развалин  выскочил взъерошенный  "чех"  в  темно-синей  спортивной куртке  с
закатанными рукавами, вооруженный пистолетом, и побежал с  бугра  вниз прямо
на  них.  Приподнявшись,  с перепугу  ему навстречу, и  стиснув  зубы, Ромка
отчаянно задергал затвор, выплюнув  вправо пару патронов. Судорожно нажал на
спуск.  Растерявшийся "чех", увидев  перед  собой бойцов, метнулся,  было  в
сторону,  но длинная очередь из автомата  отшвырнула  его назад. Взмокшие от
волнения, солдаты,  выжидая,  продолжали лежать  в  укрытии, держа на  мушке
лачугу  и  упавшего  "духа".  В  нескольких  метрах от  них  на  спине лежал
сраженный боевик,  из которого со стоном медленно уходила жизнь.  Был хорошо
виден  его небритый квадратный  подбородок  и  дрожащий выпирающий  под  ним
кадык. Дернувшись, "чех" затих. Душа отлетела.
     Вдруг из-за облупившейся  стены хаты высунулась бритая  голова сержанта
Кныша, и он свистнул им.  Ромка  и Танцор  с облегчением покинули засаду,  с
опаской подошли к мертвому. Это был молодой рослый парень, лет восемнадцати,
с сильными жилистыми руками как у борца, почему-то по локоть, испачканными в
запекшейся крови.  Он лежал на спине, в упор прошитый  Ромкиной очередью,  с
открытыми  темно-карими   глазами,  удивленно  уставившимися  на  подошедших
солдат. Самурский  наклонился, выдернул из  все еще  сжимающей  руки чеченца
"макаров", извлек обойму. Патронов не было. Спрятал "ствол" себе в карман. У
брошенного жилища, заросшего  со всех сторон  лебедой  и крапивой, на всякий
случай  осмотрелись по сторонам. Чем черт не шутит. Через амбразуру, которая
когда   была   дверью   проникли  внутрь   разрушенной  хибары.  В  углу   у
потрескавшейся  стены  на  земляном полу, давно заросшим  сорной  травой  на
изодранной  в  клочья  куртке лежал окровавленный  пацан  лет  четырнадцати,
здорово посеченный  осколками. Правая  рука выше локтя была туго  перетянута
поясным  ремнем. Кисти  не  было.  Вместо нее  торчал  раздробленный масол с
обрывками  кожи,  нервов  и  артерий.  Мальчишка   был  серьезно  ранен,  из
полуоткрытых  неподвижных  глаз   по  опаленному   лицу,   по   перемазанным
исцарапанным щекам,  оставляя  грязные дорожки,  медленно ползли  слезы.  Он
лежал  молча,  только  иногда  издавал  тихое  нечленораздельное  мычание  и
повизгивал как  маленький слепой  щенок,  потерявший  сиську матери.  Из-под
прижатой  к  животу  ладони сквозь  набухший рваный свитер  сочилась грязная
кровь вперемежку с экскрементами.
     - Что, поиграл в войнушку, сопляк? - сказал сурово  Кныш,  обращаясь  к
раненому  подростку  и  внимательно  окидывая  хмурым  взглядом  захваченные
"апартаменты".
     - Ага, у них тут видать штаб-квартира была! Гляди, вон еще пара фугасов
припасена и  электропроводов  целая бухта! Ребятишки, похоже, во  всю  здесь
развлекаются!
     -  "Зелененькие"  заколачивают, не  отходя  от  дороги! -  сказал  Свят
Чернышов, извлекая из кармана пачку "примы".
     - Работенка, не бей, лежачего! - поддакнул Пашутин.
     Контрактник,  кряхтя,  присел на корточки  и развязал лежащий  рядом  с
фугасами мешок из-под сахара.
     -  Парни,  кому  для  баньки мыла  дать? -  обратился  Володька  Кныш к
солдатам с усмешкой, извлекая из мешка четырехсотграммовую тротиловую шашку.
- На всех хватит! Здесь их не меньше двадцати штук!
     - Кныш, что с этим делать-то будем? - спросил Эдик, брезгливо  кивая на
раненого подростка, от которого распространялся неприятный запах.
     - Я  бы  шлепнул гаденыша, чтобы не мучился!  Сами  смотрите! -  подвел
черту угрюмый сержант.  - Пойду второго посмотрю,  что за птица!  Как никак,
стрелял в меня!
     - С "макарова" палил, сука! - пробурчал вслед ему Танцор, прикуривая от
сигареты Пашутина.
     - Укол надо бы сделать, - сказал Ромка, обернувшись к товарищам.
     -  На хера, все  равно кровью изойдет! - почувствовав тошноту,  Пашутин
отвернулся  и  сплюнул. -  Лучше  для своих ребят  приберечь! Чем  на всякую
шушеру тратиться!
     - Что, так и бросим? Святка?
     -  Что Святка?  Что Святка? Ты чего ко  мне  пристал?  -  вспылил вдруг
Чернышов. - Хочешь? Тащи на себе! Смотри грыжу не заработай!
     -  Только  как  бы  потом  тебе,  Самурай,  наши  ребята  п...дюлей  не
навтыкали! -  добавил Пашутин.  -  Как им в глаза будешь смотреть? Тоже мне,
гуманист выискался!
     - Помрет, ведь, мальчишка!
     -   Вот,  этот  пацан,  полчаса   назад  дорогу   минировал  со  своими
подельниками, по  которой твои же ребята должны  были ехать! Елага, Виталька
Приданцев, Привал, Крестовский, Квазимодо!  Что теперь скажешь? А не ты  ли,
на прошлой неделе вместе со Стефанычем "двухсотых", саперов подорвавшихся, в
вертушку загружал?
     Появился задумчивый Володька Кныш с пыльными берцами, снятыми с убитого
боевика, которые бросил к ногам Пашутина.
     - Держи, Академик!
     - Ты чего, Кныш? Совсем взбрендил? Чтобы я после мертвеца... Да, ни  за
что!
     - Тебе, что? В лобешник дать? Вундеркинд ё...ный! Голубая кровь! Бля! -
вдруг  заорал, выйдя  из себя и багровея,  контрактник. - Скидай свою дрань!
Кому сказал? Повторять не буду!










        Володька Кныш



     <i>Ты ответь, отец, мне на такой вопрос,</i>
     <i>Ты двадцать пять служил, я в гарнизонах рос.</i>
     <i>Так, что же мы ничто не нажили?</i>
     <i>Нажили, нажили, нищету нажили.</i>
     <i>И тебя, отец, мы редко видели,</i>
     <i>Служил всегда, но Вас обидели!</i>
     <i>Афган прошел, осколки вынули,</i>
     <i>Вынули, вынули, Вас просто кинули!</i>

     <i>На Чечню свою, идти заставили,</i>
     <i>Эх, как же братцы, всех нас подставили!</i>
     <i>Под свой разбор, Всех нас подсунули!</i>
     <i>Что Мы убьем, Нас убьют, Они не думали!</i>
     <i>А за службу нам в люцо плюнули!</i>
     <i>Пнули в зад ногой, чтоб Мы не думали!</i>
     <i>Что Россия - наша, и наша Родина!</i>
     <i>Родина, Родина - ты вся распродана!</i>

     <i>Из песни "Нас учили, бать!" Александра Зубкова</i>


     В школе он учился кое-как, шаляй-валяй.  Двоек пруд пруди.  Уроки делал
из-под палки. Лоботряс был отпетый.  Носился по двору, лазил по подвалам, по
чердакам.  Рос отчаянным  малым. Настоящий сорвиголова. Не  одна  драка, как
правило, без  него  не обходилась. Родителей постоянно  таскали в  школу  на
педсовет. Широкий папашкин офицерский ремень гулял по его заднице и вдоль, и
поперек с регулярностью городского транспорта, выписывая замысловатые узоры.
Как-то  его  на  три  дня  исключили  из  школы,  когда  зимой,  поспорив  с
одноклассниками,  открыл окно в классе и  смело сиганул со второго  этажа  в
сугроб.  Вечно  попадал со  своим закадычным дружком Санькой  Савельевым  во
всякие неприятные истории и передряги.
     Санек  был смуглым  невысоким  шустрым  малым, физиономией  смахивающий
чем-то на Челентано. У него была коронная привычка: при встрече бить поддых.
Это  считалось  у  дворовой шпаны  высшим шиком.  Именно с  этого и началось
знакомство Кныша с дворовым вожачком. Тот был на три года старше. Весь живот
у  Саньки был исполосован шрамами, как физиономия  Отто  Скорцени.  То  он с
крыши сарая  свалился; отбил селезенку. То у него заворот кишок приключился,
то аппендицит.  А последний  шов ему наложили на голову. В домах были  люки,
через  которые  в  подвал  сваливали дрова.  Вот через  них  пацаны,  играя,
съезжали как с горки. Савельев во время игры, пытаясь  уйти от  погони, лихо
нырнул в люк, и съехал вниз, при этом зацепился головой за проволочный крюк,
который торчал сверху. Игра  закончилась большущим швом на Санькиной голове.
Вычитав что-нибудь или посмотрев какой-либо фильм, Санька пытался  увиденное
тут же воплотить  в жизнь.  Таскал  из  леса  в  мешке  гадюк и  выпускал  в
песочнице  и  демонстрировал  пацанам свое  искусство:  с  помощью  палки  с
рогулькой на конце отлавливал их и запихивал обратно в мешок.
     С наступлением  весны  начиналось  повальное  увлечение походами в лес.
Набирали  с  собой  продуктов и  отправлялись на  лесную  речку Байкал,  где
представляли себя  тарзанами, индейцами  или ковбоями.  Жгли  костер,  пекли
картошку,  стреляли из  поджигов. Однажды пистолет разорвало, Саньку чуть не
оторвало большой палец на руке. Не было ни одного пацана во дворе, кто бы не
имел  финки  или  поджига.  Устраивали  состязания  по метанию  ножей или по
стрельбе из луков. Что говорить о дымовухах? Бросали дымовуху на пол, давили
ногой и  сматывались из подъезда подальше.  Вонища и дымища от дымовух  была
страшная. Кныш  и  Санька  были  парой,  не  разлей вода,  пока  Савельев  с
родителями не уехал в Саратов.
     Отец умер от инсульта, когда Володьке было четырнадцать лет. Ну, а мать
и сестра не могли  с ним сладить. Одно слово: переходный возраст. Не было на
него  никакой управы.  Потом  в дурную компанию попал.  Соседка, тетя  Даша,
неоднократно говорила, что по нему тюрьма плачет. Начались  пьянки, гулянки,
девчонки легкого поведения. Учеба, конечно, по боку. Бросил школу, устроился
учеником токаря на завод. Кое-как с грехом пополам окончил вечернюю школу. А
тут повестка  в  армию.  Маманя, наверное,  перекрестилась, когда непутевого
отпрыска наконец-то спровадила на государеву службу.
     Забрили в  Красную армию через неделю после дня рождения. Определили во
внутренние  войска.  Больше  всего  боялся,  что   забросят  куда-нибудь   в
тьму-таракань,  "зэков"  охранять.  Повезло.  Попал  в бригаду  оперативного
назначения.  Первый год был самым трудным. За неуживчивый  шибутной характер
"губа"  частенько  плакала  по  нему.  Гоняли  солдат немилосердно, усиленно
натаскивали  для  "горячих  точек".  Потом пообтесался, обвыкся.  Стрелял он
отменно, чем и сразил своих командиров.
     - Ну, ты, и стреляешь! Прям Соколиный Глаз из  "Последнего из могикан",
- восхищался пораженный, командир  разведроты,  капитан Шилов, глядя как  он
короткими очередями из положения стоя кладет одну мишень за другой.
     - Так я же с раннего  детства с оружием дело имею, - улыбнулся  в ответ
Володька, сверкая шкодливыми глазами. - Отец  у меня военным был. Помоталась
наша семья по  гарнизонам. Куда только  судьба не забрасывала моего  батяню.
Первый раз я  стрельнул  в пять  лет на стрельбище  из  "мелкашки",  а потом
стрелял из всего подряд, да еще батя часто брал меня с собой на охоту. Потом
даже одно  время увлекался  стрельбой по  тарелочкам. Был  в военном городке
майор Тараскин, папашкин  друг, заядлый охотник, мастер спорта по  стрельбе.
Вот он меня здорово натаскал в свое время.
     После  года  службы послали в командировку в Грозный. Разрушенный город
произвел  на него  неизгладимое  удручающее впечатление,  да и  на остальных
солдат и  офицеров тоже. Руины. Трупы. Изуродованные  пацаны  с отрубленными
пальцами. Постриженные осколками и пулями расщепленные обугленные деревья...
     Там  он  часто  вспоминал  мать,  отца,  сестру,  детство.  Уединившись
где-нибудь в кунге, перечитывал  помногу раз затертые до дыр письма из дома.
Армия и  война многое  изменили в его взглядах,  характере, судьбе. Он  стал
совершенно  другим  человеком.  Особенно,  после  того,  как  роковая  пуля,
прилетевшая со стороны площади  "Минутка", оборвала жизнь его земляка, Сашки
Шоворгина,  которого он вытаскивал на  себе из-под шквального огня. От этого
шока он так и не  оправился и  по сей день. До  сих пор он  спиной чувствует
резкий  толчок от  пули,  которая  угодила  в  Санька,  до  сих  пор  слышит
предсмертный  вскрик  погибшего  друга. Под Дуба-Юртом, где их рота попала в
переплет, он из гранатомета прямым попаданием уничтожил пикап с закрепленным
на кузове пулеметом ДШКМом, из которого дудаевцы  буквально кинжальным огнем
прижали бойцов  его роты к сырой земле, выкашивая  все живое вокруг. За этот
бой  Володька  был  представлен  к  Ордену Мужества.  Потом через  несколько
месяцев  опять  Грозный.  Подрыв  машины  командущего группировкой, генерала
Романова. Уличные бои  с дудаевцами. К праотцам отправил матерого чеченского
снайпера, который  по ночам выходил на охоту, на счету которого была не одна
загубленная  жизнь наших солдат.  Долго он  выслеживал этого гада. Только на
третьи сутки упорного ожидания в  кромешной темноте Володька засек в оконном
проеме  одного  из  разрушенных  домов  зеленый огонек от  ночного  прицела,
который упал на  лицо  "духа". Остальное  было делом  техники:  молниеносный
выстрел   и   душа  отлетела   к  аллаху.   После  командировки  приближался
долгожданный дембель.
     Но подумал,  кому  он  нужен  на  "гражданке",  никто не ждет его кроме
матери и  сестры, специальности гражданской нет, снова пьянка да  гулянки со
шпанистыми приятелями.  Так  и  до  тюрьмы не  далеко.  Предложили подписать
контракт,  решил остаться  в  части. Втянулся, служба  нравилась.  Заработал
"краповый берет", чем очень  гордился.  Измотанный,  со сломанным  носом,  с
распухшей  как  вареник  губой   после   поединка   со  свежими  меняющимися
противниками,  но  счастливый  до  слез. Дали новобранцев,  весенний призыв,
маменькиных  сынков. Гонял  до седьмого пота,  как  говорится, лепил из  них
настоящих бойцов. Каждую неделю маршброски с полной выкладкой.
     - Вы мужики или мешки с дерьмом? -  орал  он и увесистыми  пинками гнал
молодняк в  противогазах  вперед, не давая  никакой  поблажки,  как когда-то
натаскивал его самого старший прапорщик Стефаныч. Потом  было  еще несколько
командировок в  Дагестан на границу с Чечней, и так до августа,  пока Басаев
со своей волчьей стаей в наглую не полез на территорию России..


     - Егор, от твоих  копыт разит  как от дохлой  кошки! - проворчал  Кныш,
толкая  в  бок  развалившегося на нарах старшину Баканова,  присаживаясь  на
край.
     -  Можно  подумать,  от  твоих, духами  "Красная  Москва"! -  беззлобно
огрызнулся тот,  переворачиваясь  на спину. -  Дал  бы лучше  смольнуть! Эх,
мужики, домой хочу, мочи нет!
     -  На  печку  к бабушке!  - ехидно  съязвил  рядовой  Привалов,  сдавая
засаленные карты.
     - К ней родимой, в деревеньку!
     - Сестра моя тоже все в деревню рвется, - живо отозвался Володька Кныш,
рассматривая обветренную  потрескавшуюся кожу  на ладонях. - Уж, без малого,
лет  восемь  бредит  "экологическим  поселением".  Вещь-то  хорошая,  только
единомышленников  достойных  хер  соберешь.  Один  рвется  только  в  родную
деревню, где покойные родители дом оставили и ни куда больше.  Другой, чтобы
обязательно озеро было рядом. Третий, еще что-нибудь. Про поселения мозги ей
запудрил один хорек, народный целитель, Гена Крокодил, а когда она оказалась
в  "интересном  положении" -  испарился словно НЛО. Только его и видели. Вот
сейчас  одна  воспитывает  двоих  маленьких карапузов.  Теперь уж  ей  не до
деревни.
     - Говоришь, кадра как ветром сдуло. Нашкодил и в кусты! -  усмехнулся в
пшеничные усы старший прапорщик Стефаныч.
     - Ну, и гусь лапчатый, твой зятек!
     -  Дорого бы дал, чтобы  взглянуть  одним глазком  на этого  мудака,  -
откликнулся Святка Чернышов (Танцор).
     - О чем разговор! Откепать надо по  полной программе!  -  с готовностью
отозвался контрактник Головко.
     - Шлепнуть, гада! - вынес свой суровый вердикт первогодок Привалов.
     - Если  встречу  этого поддонка,  лично  яйца отрехтую  кобелю,  новому
родственничку, - с раздражением сказал Кныш. - Она у меня чудная. Не от мира
сего. Такие сейчас  редко встречаются. Все в высоких  материях витает. Йогой
даже занималась. Потом  в религию ударилась. Уж  больно нравились ей сладкие
проповеди молоденьких парней-миссионеров. Потом книжек всяких начиталась про
Анастасию.  Слышали,  про такую бабцу? Которая в  тайге голая живет, которой
зверушки  кров и  пищу  дают. Белочка орешки,  ежик грибки,  зайка серенький
морковку, мишка косолапый шкурой своей мохнатой обогревает. Вот такие сказки
братьев Гримм! Народ  поначитался  этих  книжек, размечтался  и как  с  цепи
сорвался,  Стали  появляться  всякие  там общества последователей Анастасии.
Сестра тоже с такими снюхалась. Показывала мне как-то  устав ихний. Уссаться
можно, мужики! Не поверите! Сейчас, конечно, всех подробностей не  помню, да
и  не  вдавался в этот бред сивой  кобылы.  Только вот запомнил, что  первым
делом общество,  когда  получит  в  свое владение землю, засадит  ее кедром,
который,  видите  ли,  будет  их  кормить.  Только  эти  мякинные  головы не
соображают,  что кедру  надо расти  и расти. Лет  сто пятьдесят, чтобы  силу
набрать. А то, что жрать будут все  это время, им  невдомек. Вот  собираются
несколько  раз  в  месяц и мечтают  хором,  как  они  духовно будут  жить  и
процветать, а  вот  что-нибудь конкретное  решить и  сделать  не могут.  Как
говорится, кишка  тонка! Говорю ей,  сестренка,  спустись  на грешную землю,
оглянись вокруг.  Куда там. Все витает где-то в облаках, мечтает о кисельных
берегах...
     - Слышали,  парня вчера освободили, полгода в плену у "чехов" провел, -
вдруг  сменил  тему  рядовой  Привалов, вытряхивая  на  облезлую  колченогую
табуретку табак и сломанные сигареты из мятой пачки.  - Тощий как дистрофик.
Что  мой кот Васька после мартовских гуляний. Соплей перешибить  можно. Кожа
да кости. Прозрачный  весь, бедолага. Подуешь на него - свалится. Пальцы  на
ногах ампутированы.  Зиму в горах у  боевиков проторчал. Отморозил пальцы на
ногах, чуть гангрена не  началась. Почернели, опухли. Что  делать? Дали  ему
нож.  Говорят,  хочешь жить - режь! Не хочешь - мучайся, пока от гангрены не
сдохнешь! Отрезал сам  себе, бедняга,  почерневшие фаланги. Вот, брат, какие
дела! Жить захочешь, все стерпишь!
     - Гангрена это  распоследнее дело! - согласился сержант  Елагин, сладко
позевывая и хлопая сонными глазами. - Лежал я как-то в полковом госпитале  с
одним  парнем из Москвы, еще до долбанной Чечни.  Ногу себе  он  прострелил,
чтобы  дембельнуться  пораньше.  Самострел.  Семь  месяцев  всего  отслужил,
придурок. Прострелил икру, в мякоть целил. В начале, вроде нога ничего была,
но  через неделю разнесло так. Как у слона стала. Во, раздулась! Потом стало
ему еще  хуже. Врачи забегали, засуетились, да видно поезд уже ушел. Сделать
ничего уже не могут. Так и ампутировали по колено. Хорошо, что не по яйца!
     - Фьють! -  свистнул Володька Кныш, оборачиваясь к Свистунову. - Ну-ка,
молодняк, сгоняй за водичкой!  Сварганим чаек. Только живо! Одна нога здесь,
другая там!
     - Почему опять я?  Я  уже  ходил  за  водой!  Пусть  Привал валит,  его
очередь! - состроив кислую мину, огрызнулся Свистунов.
     -  Не видишь, я  занят, в "козла" играю? Ты  же  все равно  ни  хера не
делаешь! Вот и дуй! - огрызнулся, сдающий карты, Привалов.
     - Ну-ка, разговорчики в строю, зелень! Сейчас у меня оба пойдете!
     -  Стефаныч, извини за нескромный вопрос, почему тебя комбат "жопастым"
зовет?  Уж больно  любопытство распирает, - спросил Егор  Баканов, почесывая
желтую мозолистую пятку.
     -  Жопастым, говоришь? - усмехнулся  старший прапорщик. -  Это, мужики,
очень  давняя история.  Поехали  мы  как-то  с  женой в город  за покупками,
Сафронов нас по пути подкинул на служебной  машине. Зашли в универмаг. Жена,
конечно, сразу к витринам со шмотьем, а мы с майором стоим посреди магазина,
глазеем  по  сторонам.  А тут какая-то бабка,  уборщица, пол  мыла,  шваброй
шмыгала взад-вперед. Добралась и до  нас. Ткнула  меня сзади острым локтем в
задницу и говорит сердито: " Ну, ты, жопастый, сдай  в  сторону!". С тех пор
жена и Сафронов и кличут меня "жопастым". Вот и вся история!
     - Ну и бабка! - откликнулся Кныш.
     - В  самую точку!  Признайся,  Стефаныч!  Метко подмечено! -  засмеялся
Баканов.
     Через полчаса появился озябший "молодой" с румяными как яблоки щеками.
     - Ты куда пропал, Свисток?
     - Через Моздок, что ли километры накручивал?
     - Ну, тебя, Свистунов, только за смертью посылать! - добавил, сморкаясь
в  грязный платок,  сержант Головко.  -  Когда на смертном одре буду лежать,
тебя за костлявой пошлю!
     - Там  какие-то  крутые ребята  пожаловали!  Все  из себя!  - отозвался
замерзший  Свистунов, усевшись  вплотную к печке  и протягивая скрюченные от
холода красные пальцы.
     -  Приехали  только что, разгружаются.  Я как раз мимо проходил.  Все в
облегченных "бронниках", у троих "винторезы".
     - "Винторез" хорош на близком расстоянии, а  для дальней стрельбы лучше
"взломщика" пока еще ничего не изобрели.
     -  Да  и калибр  у  него  будь  здоров,  прошьет  только  так, вместе с
бронежилетом. Хрен заштопают!
     - Неудобная штуковина, слишком тяжеловатая! Ребята из 22-ой бригады под
Карамахи дали как-то подержать, так я весь изогнулся  как бамбуковая удочка,
куда уж там целиться!
     - Ну, ты, чудила, Привал! На хрена, из "взломщика"  стоя-то целиться, -
засмеялся сержант Кныш.  - Выбрал позицию, залег  и  щелкай "духов". У  него
планка, знаешь какая?
     - Какая?
     - До двух тысяч!
     - Да там ни хера не увидишь!
     - А оптика тебе на что?
     - Приехали спецы, похоже!  -  сказал,  выглянувший  наружу,  любопытный
Пашка Никонов. - На шевронах физиономия в берете наполовину волчья.
     - Так это же  - "оборотни"! Спецназ. Круче парней не встречал, лучше им
под  руку не попадаться,  - живо отозвался  старший прапорщик Стефаныч. - На
куски разорвут. Пискнуть не успеешь. Видал их как-то в деле.
     -  Раньше тоже  подготовочка  была,  будь  здоров,  -  вставил  рядовой
Чернышов.  - Дед  мне как-то рассказывал. В  войну это  было. Ему  тогда лет
тринадцать-четырнадцать  было.  Он  старший  в семье.  Жил  на  Украине  под
Днепропетровском.  Фронт  приближался,  каратели засуетились, стали  деревни
жечь. А  он,  тогда с  матерью и младшими на  островах в  камышах  от немцев
прятались.  И  нагрянул  в   деревню  взвод  полицаев-карателей.  Напоролись
горилки, устроили бешеную стрельбу, потом в сиську пьяные спать завалились.
     На  рассвете, когда  еще  стелился  над  озером  туман  к острову,  где
скрывалась семья, причалила лодка.  Дед рассказывает, перепугались насмерть,
душа в пятки  ушла. Оказалось,  наши.  Разведчики.  Три бойца.  Узнав, что в
деревне пьяные  полицаи,  переправились скрытно  на берег и вырезали всех до
одного.
     - Лихо,  однако! Крутяшки  были, видно,  ребята,  - протянул удивленный
Пашка Никонов.
     -  Потом они вернулись на остров и сообщили, что днем  подойдут "наши".
Утром дед с матерью  отправились  до родной хаты, а там до хера убитых. Если
нагрянут немцы, постреляют  и сожгут  все  вокруг  к  чертовой  матери.  Что
делать? Ну,  решили сховать трупы, стали с матерью  таскать волоком убитых в
огород, где прятали в кустах, в высокой ботве...
     - А мой  дед воевал под Курской  дугой, - отозвался Володька  Кныш. - В
девятнадцать  лет  старшим  сержантом  попал  на  передовую  после  военного
училища.  Поучили  шесть месяцев  и  на фронт, почти как  нас.  Думаете,  он
что-нибудь рассказывал о войне. Практически ничего. Единственное, что помню,
он  вспоминал,  как они  бежали  зимой  восемнадцать  километров от  немцев,
которые  прорвались на  их  участке  фронта.  От  роты  осталось  двенадцать
человек. Провоевал пять месяцев,  пока не  получил тяжелое ранение:  осколок
мины под  коленную  чашечку угодил.  Хотели ампутировать,  да не дался, да и
хирург  пожалел бедного парня. Молоденькая медсестра-еврейка ему  свою кровь
отдала. С тех пор все шутил, что теперь может запросто в Израиль поехать. Он
у меня с двадцать четвертого года, а  их, кто родился в период с  двадцатого
по двадцать пятый после войны всего три процента в живых-то осталось...


     Взрывной волной  ударило  в  спину,  отшвырнуло  в кусты,  чиркнуло  по
"сфере" и  бронежилету,  вырвало клок из плеча бушлата. Кныш, после того как
сверху  осыпало  ошметками, приподнял  голову. В голове  стоял невообразимый
гул,  уши  будто набили ватой. Несколько раз сглотнул. Потряс головой. Вроде
полегчало.  Оглянулся. Пацаны,  что тащили  за ним Конфуция лежали вповалку,
кто как, задетые осколками.
     - Феня!  Или  мина нажимного  действия! -  мелькнула  у него  нехорошая
мысль. Ближе всех к нему на боку полулежал рядовой Чахов.
     - Суки-и!! Суки-и!!  - протяжно  хрипел, не  переставая как  заезженная
пластинка,  легкораненый   Чаха,  вытирая  пальцы,  вымазанные  в  грязи   и
зеленоватом гусином помете  о штанину. У Чернышова  правой  лодыжки,  как не
бывало,  из почерневших лохмотьев хлестала темная кровь. Он,  молча, пытался
приподняться, опираясь на  растопыренные  дрожащие руки. На  искаженном,  на
забрызганном кровавой  росой лице неподвижно  застыли широко открытые глаза.
Тут  же,  рядом  с  ним  навечно  притих  прошитый  осколками,  непримиримый
лейтенант  Трофимов  из "собров",  он же  Конфуций.  Перед ним на коленях  с
мертво-бледным   лицом   стоял   младший   сержант   Мамонов  и,  вцепившись
окровавленной пятерней  в ворот бушлата,  бешенно тряс его.  Через несколько
домов от них ухнуло: кто-то саданул из "эрпэгэшки".
     Через  серые кусты  смородины к  ним,  пригнувшись, из  соседнего двора
продирались, увешанные "мухами", братья Исаевы и старший лейтенант Колосков.
Вид был у  них измочаленный как у загнанных  лошадей, глаза сверкали белками
как у шахтеров на закопченных лицах.
     - Что с Трофимовым?! - крикнул Степан, впиваясь злым усталым взглядом в
склонившегося над Конфуцием Мамонова. Тот, мигая ошалелыми глазами, пытался,
заикаясь ответить.
     - Че, зенки вылупил? Гони  за "бэхой"!  -  свирепо рявкнул  на младшего
сержанта Колосков.
     Неожиданно  дверь  веранды  с  разбитыми  вдребезги  стеклами   жалобно
задребезжала  и  приоткрылась,  из  нее  выглянул  седоватый   чеченец   лет
пятидесяти в безрукавке.
     - Давайте раненого  в дом, -  крикнул  он,  беспокойно  оглядываясь  по
сторонам, нерешительно топчась на крыльце.
     -  Отец,  веревка  или  ремень  найдутся?  -  крикнул  Кныш,  пережимая
окровавленными  пальцами Чернышову  паховую  артерию. Мужчина  исчез,  через
минуту  появился с  узким  кожаным  пояском.  Перетянув  Святу  ногу,  бойцы
осторожно перенесли его в  дом,  громыхая сапогами, прошли в большую комнату
со  скромной  мебелью,  увешанную коврами. На полу  за диваном в углу сидели
притихшие  испуганные  женщины, прижимая  детей. Отключившегося после  укола
солдата, откинув край ковра, уложили на пол.
     - Отец,  подвал  есть? Детей  и женщин  туда! Черт  его знает,  чем эта
заваруха закончится!  Не боишься? Ведь неприятности у тебя из-за  нас  могут
быть!
     Чеченец в ответ что-то  хмуро буркнул в  усы. Где-то за  домом отчаянно
затакали, чередуясь, ПКМы. По почерку угадывались Степан и Виталий.
     - А лучше  от греха,  выводи семью за  село, подумай о них! - кивнул на
притихших домочадцев Колосков.
     Вскрикнул и  громко  застонал раненый. На исцарапанном  мелко  дрожащем
лице  проступили капельки  пота,  неподвижные  глаза светились  лихорадочным
светом.
     -  Ничего, Танцор, потерпи! Сейчас "бэха" за нами придет!  - успокаивал
его сержант Елагин, подсовывая под голову Свята "разгрузку".
     Где-то недалеко рвануло, в одной  из рам вылетели  и посыпались  на пол
стекла.  В  углу  на разные  голоса  запричитали женщины,  навзрыд  заплакал
испуганный  ребенок,  тараща на  незнакомых  людей  черные глазенки. Рядовой
Чахов, бинтуя себе пораненную ладонь, осторожно выглянул в окно.
     - Квазимодо, совсем  дела  херовые,  -  негромко сказал  Володька Кныш,
трогая за плечо Колоскова. - Пах зацепило.
     - Да, не фонтан! - мрачно протянул "собровец".
     - Секира, всади еще укол! Жалко парня!
     - Сволочи!!


     Володька Кныш вышел  на привокзальную площадь.  Был  солнечный июньский
день,  Беспокойные стрижи, словно истребители  со свистом рассекали  воздух.
Кругом  суетился народ, с чемоданами, баулами, авоськами, кошками, собаками.
Ехали, кто на юг, кто в поход,  кто на дачу, кто в командировку, кто домой к
маме. Володька ехал в отпуск домой к маме, к сестренке, к племянникам. Он со
спортивной  сумкой  через  плечо,  с  эскимо  в руке, поглядывал на  снующих
пассажиров,  с  особым  интересом  выделяя  из  толпы  стройных  хорошеньких
девушек.
     Вдруг  он  почувствовал на  себе  чей-то пристальный  взгляд,  повернул
голову и оцепенел от неожиданности.
     Ба! На него смотрел, улыбаясь во всю ширь счастливого лица Елага!
     Они бросились друг к другу. Прохожие, пассажиры, продавщицы мороженого,
бабки с цветами с любопытством смотрели на прапорщика с боевыми наградами на
груди и гражданского, которые со слезами на глазах  долго тискали друг друга
в объятиях.
     Решили уединиться в небольшом  кафе, неподалеку от  вокзала.  До отхода
Володькиного поезда было еще время. Взяли водки, бутербродов. Кныш разлил по
стаканам.
     - За  ребят,  за Бутика, за Дудакова, за  Танцора, за всех, кого нет  с
нами! Вечная им память!
     Выпили, стоя. Помолчали, поминая невернувшихся.
     -  Эх,  заика, чертов!  Если  б ты только  знал, как  я  тебя люблю!  -
Володька  Кныш  хлопнул  друга  по  плечу, взъерошил ему  непослушную  русую
шевелюру.
     -  А  помнишь,  как Пашка  полные портки наложил,  когда  двух  "чехов"
завалил!
     - К...коонечно пп...поомпюю!
     -  Раъехались  черти!  Кто  куда! Первым  выплыл  Андрюха. Долго с  ним
переписывались, потом он как в воду  канул. Потом  уж его родители написали,
что  на  "нары",  буйная   головушка,  попал.   Крепко   настучал  какому-то
черножопому  на рынке по  башке. Свистунов как-то объявился,  крутой весь из
себя,  в "налоговой" сейчас. Трясет толстосумов.  Головко учится  в  Москве.
Вычитал где-то в газете обращение ректора МГУ к  участникам боевых действий.
Воспользовался льготами,  поступил  в университет, ведь самый головастый  из
нас  был.  Одно  слово -  Головко!  Бакаша,  приезжал  прошлой  осенью,  две
большущие  канистры  меда  из деревушки  притаранил.  Пасека  у  него  своя,
хозяйство. Одним словом, процветает. Фермерствует.
     - Ты то, где сейчас?  Как  здесь-то  очутился?  По  бригаде затосковал,
братишка?
     Елагин отвечал медленно, сильно заикаясь, подолгу подбирая слова. Часто
подергивая русой головой.
     - Продажные  твари! Мразь! -  зло  вырвалось  у Кныша, когда  он узнал,
сколько приятель получает по инвалидности.












        Цена медвежьего мяса





     - И много  вас  таких еб...нутых, которые  лезут в самое пекло,  рискуя
жизнью,  чтобы  снять все  прелести  мясорубки?  Ведь  пуля - дура,  она  не
разбирает, кто воюет, а кто кино снимает, - задал вопрос Митрофанов.
     - Думаю, с сотню  нас,  стрингеров, по свету наберется. Стрингеры - это
независимые журналисты, снимающие войну. Гибнем, опасно, не  скрою. Но такой
уж  мы  отчаянный народ.  Тянет  нас  в горячие точки как магнитом. Эта наша
жизнь,  наш хлеб. Мы  иначе не  можем. В  крови у нас  это.  Многие  гибнут,
некоторые становятся калеками. Не всем везет.  Взять  того же Макса Шабалина
из газеты "Невское время", пропал еще в  первую чеченскую.  "Чехам" до фени,
чей ты корреспондент. Главное для них - бабки на тебе заработать.
     - Матвеич, и давно ты  занимаешься своим опасным промыслом? - пропустив
стакан, морщась, спросил с  мрачным  лицом в  шрамах  Трофимов,  по прозвищу
"Конфуций".
     -  Да,  лет  тринадцать,  не  меньше. Я  ведь  кончал журфак МГУ, долго
работал корреспондентом в  разных газетах, журналах. А потом  как-то выдался
случай в  Афган слетать с группой  артистов. Вот там я первый раз  и  вкусил
"медвежьего мяса", вкусил адреналинчику. С лихвой, как говорится, по  полной
программе.  Это  как зараза, как наркотик. Один  раз попробовал,  еще тянет.
Артисты улетели в Союз, я же остался. Через неделю после концерта попал  под
мощный обстрел колонны на серпантине в горах под  Гератом. Мужики! Перебздел
не  на шутку тогда как малый пацан. Кое-что  отснял,  конечно. Сейчас жалею,
что мало.  Подбитые  танки, чадящие  "наливники"; ребят погибших, царство им
небесное,  раненых... Правда, после той командировки  большую часть отснятых
материалов "комитетчики" изъяли.  Работа у них  видите ли такая. Как бы чего
лишнего народ наш не узрел.
     - Это  точно, правду у нас не  любят! Наверное, оставили материалы, где
бойцы ограниченного контингента помогают братскому афганскому народу деревья
сажать, - вставил, ехидно усмехаясь в светло-рыжую бороду, Виталий Исаев.
     - Да, "гэбисты" они такие. Однажды моего  приятеля, за жопу взяли,  еле
отмазался.  Он  -  фотолюбитель  заядлый,  еще  с  пионерских времен.  Начал
заниматься  в школьном фотокружке,  а потом  в студии в Доме культуры,  одно
время даже  председателем  областного  фотоклуба был.  Участвовал во  многих
международных и всесоюзных выставках, мешок медалей и дипломов имеет. Поехал
он как-то с женой по турпутевке  в Прибалтику. А  приключилась эта история с
ним в Риге. Раненько утречком, пока жена еще спала, он выскочил  из номера и
помчался снимать пробуждающийся город. Бродил по улицам, любовался старинной
архитектурой  и,  не  переставая,  щелкал  и щелкал. И  тут  надо  ж  такому
случиться, закрапал дождь. Зонтика у него с собой не было, решил переждать и
спрятался под арку между домами. Стоит, скучает. И смотрит, напротив окно, а
в нем маячит  чей-то силуэт. Ну и решил  сфотографировать, авось  пригодится
для какого-нибудь фотомонтажа. Щелкнул пару раз. Вновь стоит, скучает. Дождь
не унимается, пуще  прежнего разошелся. Вдруг под  аркой откуда  не возьмись
появляется  военный в  звании  майора.  Походит  к  нему  и  говорит  эдаким
официальным голосом с металлическими нотками:
     - Гражданин, пройдемте!
     - Куда? - спрашивает, недоумевая, мой приятель.
     - Там вам все объяснят! - последовал лаконичный ответ.
     Выводит нашего героя из укрытия на улицу и провожает его ко входу в это
здание,  в  окне которого  он  видел  силуэт.  Оказывается, это  апартаменты
Комитета госбезопасности. Тут его и стали шмонать, и допрашивать. Кто такой?
Откуда? С какой целью? На кого работаешь? И все такое. Одним словом, сказать
честно, перебздел он не на шутку!
     - Еще бы! В такую историю вляпаться! - откликнулся Виталий.
     - Главное, ни за что, ни про что! - добавил его брат Степан.
     - Объясняет им, что он  мол, занимается художественной фотографией, что
мол, увидел  любопытный силуэт  в окне, что понятия не имел о том, что здесь
обитают "органы плаща и кинжала". Изъяли  у него фотопленку, хотели проявить
и  убедиться  в  том,  что  он  говорит.  Два  часа мурыжили  его, так и  не
дождавшись  своего  фотографа, отпустили,  предварительно сняв  с  него  все
данные. От жены, конечно, он тоже получил вздрючку.
     -  Правильно  сделала,  вместо  того,  чтобы лежать  под теплым бочком,
титьки щупать да  исполнять супружеские  обязанности,  болтается  с  фотиком
неизвестно где!
     -  А  у  меня  двоюродного  братца  как-то  замели!  -  стал   делиться
воспоминаниями Юрков. -  Было это  дело еще  в  старые  добрые времена,  при
генсеке Брежневе. Он тогда работал в Доме культуры художником, всякие афиши,
декорации  и плакаты малевал. Как говорится, от сумы и тюрьмы не  зарекайся!
Не думал, не гадал  парниша, что его в один прекрасный день в КГБ потянут. А
дело было так. После танцев кто-то из пацанов из озорства, а может по пьяни,
ножом вжик, вжик. Порезал крест накрест плакат с  какими-то тезисами Леонида
Ильича, который висел перед  входом в культурное заведение. Ну и директор на
следующий  день вызвал  художника и велел  немедленно стенд реанимировать. А
дело- то было уже в конце рабочего дня. Парень уже здорово подъустал, да еще
пропустил "три семерки" с рабочим сцены и электриком. Да и, похоже, не одну.
Он,  конечно,  сразу  же  включился  в  работу, состряпал плакат  заново. Но
впопыхах  ошибся.  Представляете, мужики,  пропустил  три буквы.  Всего  три
буквы. И  получилось: вместо  Председатель Президиума  Верховного  Совета  -
Предатель Президиума Верховного Совета. Никто ничего не заметил. Такие вещи,
как правило, никто не читает. А тут случись, сторож, древний старикан, ночью
бродил  вокруг здания, от  скуки  стал  читать и  обнаружил крамолу.  И  как
истинный партиец старой закалки тут же позвонил  в "соответствующие органы".
Немедленно  приехали крутые  ребята  и под рученьки увезли  моего братана на
собеседование.  Не знаю, о чем там гутарили, но вернулся он от них  довольно
грустным.
     - Хорошо грустным. При  Лаврентии  Палыче  вообще бы  сгинул! - вставил
Конфуций, почесывая бок.
     -   Матвеич,  расскажи  что-нибудь.  По   свету,  наверное,  помыкался.
Поколесил-то изрядно? - попросил Митрофанов, вытряхивая из картонной коробки
на койку консервы.
     - Где только меня не носило, мужики. Афган, Фергана, Абхазия,  Карабах,
Югославия,  Чечня. Вот,  жалею, в  Баку не попал,  друга там  потерял,  Сашу
Есаяна. Замечательный был  парень, отличный оператор. Как говорится от бога.
Редкой души человек. Растерзала его разъяренная толпа,  когда увидели у него
в руках камеру.
     -  Опасная у вас работенка, однако, - сказал  Савельев, аккуратно ножом
выкладывая кусочки тушонки на хлеб. - Не позавидуешь.
     - Пару раз легко ранен был. Контужен. В Чечне под бомбежку угодил, чуть
обвалившейся стеной не накрыло. В Югославии хорватам  чем-то не приглянулся,
видно рылом не вышел. Моя курносая, слишком славянская физиономия подкачала;
"сипуку" жаждали мне сотворить, еле ноги унес. Кофр с камерой так и пришлось
бросить.  Иначе бы не выбрался из той передряги. Вот ребятам телевизионщикам
Виктору  Ногину  и  Геше Куринному, в  отличие от  меня,  не повезло,  так и
сгинули на  хорватском  участке.  Возможно, их приняли за сербских  шпионов.
Сожженную машину потом обнаружили, а их самих так и не нашли.
     - Жена, наверное, постоянно пилит. Что дома  не сидишь, что пропадаешь,
черт знает где.
     -  Да, я  и не женат,  мужики. В разводе. Дважды. Да,  и  какая женщина
выдержит  такую жизнь. Сплошные ожидания и переживания. Мотаешься по  свету,
дома  почти не бываешь.  На хрена, он такой  муж нужен. Стрингер должен быть
свободным как птица. Его ни что не должно держать. Если ему  надо, он должен
в любой момент сорваться с места и очутиться в самом эпицентре событий.
     - У меня приказ  вашего брата, репортера, гнать в три шеи! - вдруг ни с
того,  ни  сего  выдал,  молчавший  до  этого, капитан  Дудаков, уставившись
неподвижными осоловелыми глазами на фотожурналиста.
     -  За  что  такая   немилость?  Почему  не  допущать?  Да  и  где  она?
Передовая-то! Не допускать за правду? - попытался съязвить Матвеич.
     -  За  нее  матушку!  За нее  родимую!  Которую  за бабки  забугорникам
продаешь!
     - Выходит, то, что я снимаю неправда? Может, скажешь, что  те сгоревшие
пацаны в БМП, что вчера я снимал, мною выдуманы? Ты же  сам их видел, и  все
видели! Что, я их придумал? Камера она беспристрастна и снимает все, как оно
есть,  без прикрас.  От  истины, какой  бы  она не была, тут  уж  никуда  не
денешься, не спрячешься как страус башкой в песок.
     -  Может и  так, но  твои агентства,  всякие там Рейтэры, х...эйтэры  и
прочая заокеанская шваль, еще неизвестно как все это повернут и преподнесут.
     - Согласен, бывают случаи,  довольно паршивые, я  вам скажу, - нахмурив
широкий  лоб,  потирая  блестящую  лысину,  продолжал  стрингер.  -  Недавно
приятель мой, корреспондент одной из  столичных газет, отснял материал,  как
солдаты  занимаются  захоронением  убитых  боевиков.  В  выкопанную  траншею
стаскивают  трупы. И молодые  ребята,  чтобы не  таскать  мертвяков  руками,
просто привязывали к трупам веревку или провод и волоком подтаскивали убитых
к траншее с  помощью автомашины.  Иначе,  ведь  изблюешься весь,  глядучи на
трупы.  Да,  и для  пацанов какой стресс.  Не каждый такое  выдержит.  Одним
словом,  этот  материал  какими-то  неведомыми  путями попал  в  руки одного
западного журналиста-прохиндея, который выдал  снимки за свои,  да  еще  дал
следующий к ним комментарий. Что мол, на снимках видно, что у убитых связаны
ноги  и  руки  -  значит,  их  пытали.  Поднялась  шумиха  по  поводу  этого
фотоматериала.  Вот  такая история. Когда же раскрылась  эта грязная гнусная
ложь, разразился крупный скандал. Телекомпания, где  прошел  этот  материал,
понесла крупные  убытки, так как была  подмочена ее репутация. Этого  козла,
плагиатора, конечно, под зад коленкой. Выперли с работы.
     -  Вот,  вот!  Суки  продажные!   За  сенсацию,  готовы   шкурой  своей
пожертвовать! За зеленые!
     - Угомонись,  Дмитрич! -  старший лейтенант Колосков, успокаивая, обнял
разбушевавшегося капитана за плечи.
     - Разошелся!
     - А,  чего он тут  парит, братцы! Вот скажи, Матвеич! -  Дудаков впился
злыми остекленевшими глазами в  собеседника. -  Сколько тебе платят за  твои
кровавые репортажи? Только, бля, честно! Как на духу! Не юли!
     -  Хорошо!  По-разному,  мужики.  Мне  скрывать  нечего,  я зарабатываю
честным нелегким трудом. Все зависит  от сложности съемки, от оперативности,
от важности событий. За  хороший репортаж  можно сорвать довольно  приличный
куш, десятки тысяч зеленых.
     - Сколько? - от удивления Виталий громко присвистнул.
     - Да, десятки тысяч!
     -   Долларов?  -  Митрофанов  округлил  глаза.  -  Тут  за  "деревянные
гробишься! Жизнью рискуешь.
     -  Но, учтите, братцы, я ведь снимаю  не в  студии с  сигарой в зубах и
горячей бабой на  коленях,  а под пулями, хожу по кончику ножа,  каждый  раз
искушая судьбу. Платят  за риск. За риск. К тому же большие деньги. Так, что
желающих заработать бабки пруд пруди, они всегда есть и будут, пока на белом
свете  идут войны. Только не  все хотят рисковать. В  крупных  телекомпаниях
цена за снимок из  горячей  точки достигает порой двухсот  баксов,  а минута
съемки аж за триста переваливает.
     - Не дурно, однако же! - с набитым ртом отозвался, пораженный, Юрков.
     - Кто не рискует, тот не пьет шампанское!
     - Черт с ним, с шампанским, Матвеич! Собственная шкура дороже!
     - Значит, Игорек, будешь пить водяру! - констатировал Савельев.
     - Или бормоту! - добавил Митрофанов.
     - Мужики! Почему до сих пор не налито?
     -  Квазик,  ты совсем мышей  не  ловишь!  -  настойчиво постучав пустой
кружкой о щит, который заменял им стол, сказал Степан.
     -  Сей  секунд, мой генерал,  -  старший лейтенант  Колосков,  неспеша,
принялся разливать по кружкам водку.
     -  Как же ваш брат  умудряется продираться через всевозможные заслоны и
разные препоны? - поинтересовался Савельев.
     - Видали как-то, как вас  "шмонают",  стопорят  на  блокпостах и  пасут
"фээсбэшники", - добавил раскрасневшийся Юрков.
     - А, начхать глубоко на них,  у меня  на  этот случай целая куча всяких
удостоверений.  Даже   корочка   военного   корреспондента   есть.   Немного
нахальства, немного смекалки, немного удачи, а главное, побольше водки.
     - А у "нохчей" приходилось съемки делать?
     - А то, как же? Бывал я и у чеченов.
     - И Басаева доводилось видеть?
     - И  Басаева, и Масхадова видел. Вот как тебя. Еще  до штурма Грозного.
Но с "вахами"  ухо надо  держать востро. Ни в  коем случае нельзя показывать
свою слабость.  Они на любого  посматривают как на живой товар. Одно  слово,
работорговцы. Тут надо налаживать контакт с каким-нибудь полевым командиром,
что  покрупнее,  иначе  можно  загреметь под фанфары,  продадут, за  спасибо
живешь. И никто не узнает, где могилка твоя.
     - Матвеич, как  же тебя не воротит оттого, что  снимаешь?  От всей этой
мерзости! Другого бы, уж давно на изнанку вывернуло!
     -  Э, дорогой, если  сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом,
вообще  ничего  не  снимешь.  Тут  необходимо  хладнокровие  как у  хирурга.
Привыкаешь со временем.
     - А я бы, стрелял вас, сволочей! У  людей горе,  боль, страдания, а  вы
тут  крутитесь  с камерами, в наглую  прете, суки! Объективы тычите в  лицо.
Продажные твари! - вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего  маха
хлопнув кулаком по столу.
     - Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!
     - Если бы не  они,  все бы  думали, что  ты тут деревья  сажаешь, цветы
окучиваешь да  груши околачиваешь,  -  вставил  вкрадчивым  голосом  Николай
Юрков, колдуя у печки над котелками.
     - Я груши околачиваю? Я окучиваю? - заорал возмущенный капитан, пытаясь
вкочить. - Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!


     Крылов  проснулся от  какой-то  суеты,  от  хлопанья дверей, от снующих
туда-сюда "собровцев". От выпитого гудела голова. Заложило нос. Во рту после
вчерашнего застолья, словно кошки насрали.
     -   Что  случилось?  -  полюбопытствовал,  приподнимаясь  на  скрипучей
панцерной  сетке,  журналист  у старшего лейтенанта  Колоскова, сидящего  за
столом с  остатками  былого  пиршества и  сосредоточено  набивающего карманы
разгрузки рожками.
     - Под Аргуном - заваруха! Поезд "вахи" подорвали! Сволочи! Бой идет!
     - Матвеич! Ты как? - окликнул, заглянувший в помещение Виталий Исаев.
     - Видно я вчера, братцы, маху дал!
     - Виталь, помнишь, он вчера на полуслове отрубился! Все болтал, болтал,
ни хера не закусывал, - отозвался Квазимодо.
     - Матвеич, едешь с нами или остаешься?
     - Какие разговоры, мужики! Конечно, еду!
     - Через пять минут выезжаем!
     - Я мигом соберусь!
     Через несколько  минут  у  головного  собровского "Урала"  уже крутился
фотожурналист со своим потертым, видавшим виды, коричневым  кофром,  набитым
видеоаппаратурой и кассетами.
     -  Матвеич! Учти!  У  нас,  нянек нет! Так  что,  не рыпайся,  куда  не
следует!  Вытаскивать тебя будет не  кому!  - помогая стрингеру забраться  в
кузов, бросил Степан.
     - Сам понимаешь, не на крестины едем, - добавил Виталий.
     - Все будет спок, ребята! "Вэвэшники" тоже едут?
     - Нет, они остаются здесь, у них другая задача! Прикрытие тыла.
     - Чтобы абреки в спину чего доброго не долбанули!


     К  вечеру   на  базу  вернулся  СОБР.  Усталые   хмурые  бойцы,  молча,
разгружались. Из кабины бережно принимали раненного Митрофанова, он, морщась
от боли, закусив губы,  опирался на плечи товарищей. У одного из "Уралов"  в
лобовом стекле появилась большая продолговатая  дыра, от которой разбегалась
паутина мелких трещин.
     -  Где  Матвеич?   Мой  дорогой  яйцеголовый  друг!  -  громко  пропел,
подошедший к "Уралу", старший лейтенант Тимохин.
     - Матвеич? - переспросил плотный Юрков с перемазанной сажей щекой и при
этом оглянулся на товарищей.
     -  Я  поцелую его  в  его вдохновенную  лысину! - продолжал  изголяться
Тимохин.
     -  Подкузьмил,  твой Матвеич! -  отозвался,  кряхтя, угрюмый  Савельев,
взваливая на спину Юркову АГС.
     -  Срыгнул, что  ли?  В Аргуне  остался? -  полюбопытствовал у  Степана
Исаева старший лейтенант. - Жаль. Дмитрич проспался,  оклимался от "зеленого
змия" и собирался вновь  учинить  ему разгром за  круглым  столом. Так  что,
сегодня нагрянет, ждите в гости.
     - Не до гостей нам!
     -  Пулю  словил,  твой дорогой  Матвеич!  - вставил,  выглядывая  из-за
широкой спины брата-близнеца, Виталий. - Прям в пупок! Говорили ему, не лезь
на рожон!  Так нет же,  сучёнок, нарисовался  во всей красе! Нате, смотрите,
какой я герой, какой я рисковый! Тут же и сняли! Пискнуть не успел!
     - Как пулю? Шутишь?
     -  Бля буду! Какие  тут могут быть шутки! Сложился как карточный домик!
Только его и видели! Вон Савельев  и прикрывал, пока мы его с Никитой из-под
огня  выволакивали! Весь "короб", поди, расстрелял!  Промерзли до костей! По
канаве со студеной  водой тащили.  А там еще ледок тонкий, будь он не ладен,
поизрезались все.  Никита  вообще  промок до нитки, до сих пор весь трясется
как осиновый лист.
     - Ну, и где он? Матвеич-то!
     - На "вертушке" в Ханкалу с ранеными и "двухсотыми" отправили.
     - Говорил все,  "живой бой" хочу отснять! Вот и отснял бой! - проворчал
помрачневший Тимохин, сплевывая в сердцах себе под ноги.
     - Это точно! "Живой бой" снял! Только еще не известно для него каким он
будет!  Этот "живой бой"! -  вставил Савельев, выбрасывая скомканную  пустую
пачку "Примы". - Дай-ка закурить!
     Сделав  глубокую  затяжку, выдохнув,  "собровец"  продолжал.  -  Гляжу,
разрыв гранаты рядом с Конфуцием,  ну думаю все, п..дец! Спекся, паря! А тут
сбоку Матвеич в наглую прет как танк со своим скарбом и  камерой  наперевес,
кричу ему: "Ховайся, дура!!" Какой там! Или  не слышал, или уже в раж вошел.
Не  до нас  ему. Охота  пуще неволи. Бальтерманц выискался, хренов. Тут  ему
молодой шахид с чердака и врезал.  Николаша, суку,  сразу засек,  три "вога"
туда  ему  под  крышу вогнал,  в раз  лохмотья  полетели  вместе  с  зеленой
ленточкой!
     - Рана тяжелая?
     -   Навылет  прошило!   -  отозвался  Виталий,  о  подножку  автомобиля
сосредоточенно счищая грязь, налипшую на подошву. -  Говорю, вошла аккурат в
пупок.  Хорошо не в  "броннике" был, а  то бы полный п..здец!  Все  кишки бы
намотало!  Запеленали, конечно, основательно как в лучшем госпитале. Матвеич
бледный как смерть,  только глаза лихорадочно блестят как  маслины. Думаешь,
что он нам говорил? Спасите, помогите, братцы! Не дайте помереть? Как бы, не
так! Камеру, говорит, братишки, розыщите и кофр не забудьте на "борт" к нему
запихнуть!
     - Коньки  откидывает, а он о кинокамере печется, чудик!  Да плевать  на
нее  слюной!  - вдруг прорвало молчавшего Степана.  - Хрен с ней! С камерой!
Дай бог, самому живым выбраться  из  передряги!  Конфуция чуть  гранатой  не
накрыло. Оглох мужик. Ждали нас, подлюки!
     - Засаду у моста  устроили. Но не на тех напали! Черта им  лысого! Дали
им жару. Не будут больше по горам рыскать. Отбегались шакалы.
     - Потери есть? - тихо спросил Тимохин.
     -  Где ты  видел,  чтобы  без потерь  обошлось?  Гошу осколком  в  ногу
долбануло. Теперь  без  сапера остались.  Да,  Митрофанову  бок зацепило, по
ребрам  ковырнула  зараза!  Считай,  в  рубашке  родился!  Весь  в  кровище.
Завалился, как  засучит  ногами.  Думали, все хана! Ан нет, гляжу, матерится
по-черному, сучий хвост, яростным огнем огрызается.
     - Хотели "бортом"  отправить, куда там. Уперся как баран.  После Афгана
никакими коврижками  его  на  "вертушку" не  заманишь.  Под  Баграмом  чудом
уцелел,  духи стингером завалили  "МИ-8",  на котором раненых  эвакуировали.
Рухнул  горящий  вертолет на склон горы, хорошо вскользь прошел. Повезло. Из
двадцати  трех восемь в живых остались. И он среди них. С тех пор авиацию на
дух не переносит.
     -  Матвеича жалко!  Распоследние твари мы! На халяву  ящик водки у него
выжрали, а мужика не уберегли.
     - На кой ляд его с собой взяли? Сидел бы на базе.
     - Да еще ваш Дудаков,  мудак, обложил его по первое число.  Налил шары,
козел! На ногах не стоит, а туда же! Какая муха его вчера укусила? Взбрендил
вояка совсем!
     - Накануне с "батей" он крепко  поцапался. Сафронов ему задал трепку, -
сказал Тимохин.  - Думали,  от него мокрого места не останется. Дмитрич  как
вареный рак из палатки  вылетел. "Кафар" у него вчера жуткий был. Надрался у
вас до  чертиков. Видно,  хватил через край. Совсем лыка не  вязал, когда от
вас  вышли.  Еле  доволок его  до  койки.  Сейчас как  выжатый  лимон. Жутко
страдает.  Злющий  как бобик. Кроет  всех, на чем  свет  стоит. Не знаешь, с
какого края и подступиться.
     - Вишь,  еще  одним "агаэсом" разжились. Трофей.  Квазимодо  с Виталием
группу "чехов" накрыли, зажали в развалинах и забросали  гранатами. К аллаху
отправили пятерых правоверных. Арабов  среди них до  хера. Из Ливана. Один с
видеокамерой был, все на кассету  снимал. Жаль  разнесло на  куски. Операцию
задумали  псы  Бараева,  конечно,  классную.  И  поезд  грохнули,  и  засаду
устроили. Но пенку дали братья-мусульмане, не ожидали от нас такой наглости,
такой  прыти. Мы, как только подъехали, сразу сходу атаковали их, чего  они,
естественно, не  ожидали.  Перебздели "казбичи",  замельтешили, "очко" видно
заиграло.  В бою все решают секунды.  Тут или пан,  или  пропал.  Другого не
дано. До нас они здорово потрепали пензенский ОМОН  с "вэвэшниками". Загнали
братков в глубокий кювет с ледяною водой и долбили по ним.
     -  Аргун,  я вам  скажу -  это полная  жопа, настоящее осиное гнездо, -
сплюнул Тимохин. - Боевики,  говорят, там средь бела дня по улицам с оружием
шастают. А уж ночью, что творится, можно себе представить.
     - Вот, разгрузку "пионер"  надыбал.  С араба  убитого снял. На,  держи!
Никонову  Паше передашь.  Подарок.  Должок  был  за мной. Если б  не  он, не
чирикал  бы  сейчас с тобой. Снайпершу он на прошлой неделе поперек туловища
очередью из своего ПКМа срезал, когда она меня пасла, сучка.
     -  Андрей,  а  Дудакову так  и передай, Матвеич пулю словил,  симпозиум
отменяется!







        Волкодавы


     -  Вы с Караем зайдите с той  стороны, а  мы  пока тряхнем эти  хаты! -
капитан Дудаков кивнул  на  крайние  дома и школу.  Группа  "собровцев"  под
командованием старшего  лейтенанта  Тимохина, усиленная  пятью "срочниками",
свернула  в  проулок.  Впереди  бойцов,  обнюхивая и неустанно метя заборы и
кусты, бежал  и  помахивал  пушистым  хвостом неутомимый  Карай.  Иногда  он
подолгу   задерживался,  привлеченный  каким-нибудь   запахом.   И  Витальке
Приданцеву  приходилось, матерясь,  на  чем  свет стоит,  силой  оттаскивать
кобеля от очередного столба или забора.
     Другая группа с Дудаковым гурьбой направилась в  сторону школы. Их было
восемь. Четверо  матерых  СОБРов и трое  "вэвэшников"  со  своим  капитаном.
Капитан Дудаков, тяжело вздыхая, часто прикладывался к фляжке с водой: после
вчерашнего  "симпозиума"  неимоверно  трещала голова,  и пересохло в  горле.
Настроение у  капитана было поганное: четвертый день коту под хвост, никаких
результатов.   Только  обнаружили  пяток  фугасов  на  местном  кладбище  за
покосившейся плитой с арабскими  вензелями да двух подозрительных парней без
документов  задержали.  На  прошлой  неделе  было  намного веселее:  накрыли
подпольный цех по производству  гранатометов и автоматов  "Борз" и несколько
заводиков по  переработке нефти, которые заминировали и рванули; после чего,
те  несколько дней чадили как  горящие в море танкеры. Мрачный Дудаков вновь
глотнул  из  фляжки.  Рядом  с ним  бодро  вышагивал  квадратный  как  шкаф,
"волкодав" из  Екатеринбурга,  лейтенант Исаев  и,  молча,  смолил сигарету.
Сбоку от него ковылял, прихрамывая и громыхая здоровенными сапожищами худой,
высокий как  жердь, Димка-кинолог.  Перед ним на длинном поводке моталась из
стороны  в сторону черная спина суки Гоби. Под ногами в выбоинах и замерзших
лужах похрустывал белой паутиной с разводами тонкий ледок.
     - Алексей Дмитрич,  ты чего такой смурной? Трубы  горят? Головка, поди,
бо-бо? - нарушил молчание старший прапорщик Стефаныч.
     - Заткнись, ментура! - огрызнулся мрачный Дудаков.
     - Говорил тебе Карасик, не мешай спирт с местным пойлом!
     - Могли бы удержать!
     - Тебя, мастодонта, пожалуй, удержишь. Чуть, что, так сразу в морду или
лапать пушку! Был у нас до тебя майор Харчев, ты знаешь этого  хорька! Скажу
тебе,  такого мудака, я, отродясь, еще не видывал!  Пока Зандак блокировали,
этот шакал все время безвылазно в палатке спиртягу жрал, а потом  как с цепи
сорвался! В один прекрасный день  вылез на божий  свет, морда опухшая, зенки
залиты, никого не узнает. Мотался по позиции, орал  благим матом, размахивал
дубинкой, на  которой  слово  "устав" вырезано. Того  и гляди  хряснет вдоль
спины или по черепушке огреет. И надо же было такому случиться, наткнулся он
на  окоп с  АГСом.  Вцепился  своими  здоровенными клешнями в  АГС  и  давай
"вачкать" в сторону села, а заодно  по баньке разведчиков.  Всю в пух и прах
раздолбал!  Так  и  пришлось  к  койке  наручниками   приковывать,  пока  не
прочухался!
     - Эх,  бабу бы! -  промычал, широко зевая, Димка, почесывая подбежавшую
овчарку за ушами.
     - Сиську тебе, паря, а  не  бабу, - беззлобно  огрызнулся  ""собровец""
Савельев, щелчком отправляя "бычок" в кусты.
     - Молоко на губах еще не обсохло! Маненький ешо!
     - Женилка, поди, еще не выросла! - хохотнул кто-то сзади.
     - Это  тебе не  компот да  варенье  п...здить из погребов  у "вахов", -
отозвался нравоучительно Стефаныч.
     - Ты, Митрий, как в армию-то умудрился загреметь? У тебя ведь одна нога
короче  другой на пять сантиметров! Таких не берут! Куда  только комиссия  в
военкомате смотрела?
     - Какая комиссия, бля? Эти болваны и безногого забреют, лишь бы план по
пушечному мясу выполнить!
     -  Армия   у   нас   рабоче-крестьянская!   Отмазали,  наверное,  сынка
какого-нибудь чиновника или нового русского, а наш Митяй теперь лямку тянет,
за себя и за того парня! - возмутился Стефаныч.
     -  Главное,  для них,  гиппократов,  чтобы  указательный  палец у  тебя
сгибался, чтобы из автомата по "вахам" мог стрелять! - добавил Степан Исаев,
усердно скребя пятерней свою светлую кучерявую бороду.
     - Сам черт их не разберет, где "вах", а где мирный трудяга! - вклинился
в разговор заспанный рядовой Привалов, сморкаясь и громко шмыгая носом.
     - Днем-то он трудяга, а ночью Фреди Крюгер с большой дороги!
     - Чего разбираться! Спускай с  него, говнюка, портки! Если без трусов -
значит "вах"! Смело хватай  за яйца и  Чернокозово!  -  посоветовал  Степан,
поворачивая к  нему свое добродушное курносое лицо с прищуренными смеющимися
глазами.
     - Вон Шаман, молодец мужик! Не  церемонится с  этой сволотой!  Грохнули
бойца, он тут же прямой наводкой по селу, чтобы не повадно было!
     - С этой шушерой только так и надо! Иначе, хер ты тут проссышь!
     -  Девятнадцатилетние  пацаны  гибнут, калечатся, а  кто-то мошну  себе
набивает! - вставил, зло сплевывая, Стефаныч.
     - На "мерсах" с девочками раскатывает! - добавил Привалов.
     -  Какие  "мерсы",  паря?  Ты  что,  белены  объелся?  Тут такие  бабки
крутятся, что тебе и не снились!
     - Березовых, Югановых и всю столичную  братию за жопу и сюда! Патриотов
хреновых! И  мордой, мордой  в это дерьмо!  - не выдержал, морщась  от боли,
молчавший всю дорогу, "собровец" Колосков с раздувшейся от флюса щекой.
     - Эх, молочка бы!  - вдруг, ни  с того, ни с сего, мечтательно протянул
Привалов.
     - Из под бешенной коровки! - усмехнулся Савельев.
     - Может еще и сметанки, соизволите, сударь? -  съязвил  Димка Мирошкин,
оборачиваясь.
     - Мать, молочка не найдется? Я заплачу! - обратился Привалов к чеченке,
стоящей у  открытой  калитки. Та зло сверкнула  глазами, плюнула под  ноги и
что-то выкрикнула  ему. Захлопнула калитку. От неожиданности солдат захлопал
светлыми как у теленка ресницами. Веснушчатое лицо парня вытянулось.
     - Что, Привал? Cъел?
     - Чего, это она? Совсем взбрендила? Я же по-доброму к ней! По-хорошему!
Не  на  халяву же!  - обиженный  Привалов обернулся к товарищам,  ища  у них
сочувствия.
     - Эх, Ваня, Ваня! Хорошо, что не огрела тебя по башке!
     - Разогнался, парниша. Молочка, видите ли, захотел!
     - А  в  жопу кинжал не хошь, национальное блюдо? -  засмеялся Савельев,
делая страшное лицо.
     В конец  улицы показалась фигурка девушки  в кожаной  куртке  с большим
синим пакетом в руке.
     - Вон, гляди, краля идет! У нее еще попроси!
     - В один миг джигиты на куски разорвут и уши отрежут!
     Двухэтажное  кирпичное здание заброшенной школы глядело с бугра на село
пустыми глазницами окон. Стекла и часть шиферной крыши отсутствовали. Кругом
царили печаль и запустение,  все поросло высоким бурьяном и лебедой. Похоже,
давно здесь не слышалось ни детского гомона, ни дребезжащих звуков школьного
звонка. Перед школой  торчало несколько высоких, сбросивших листву,  акаций,
обнаживших  свои  изрезанные  глубокими  морщинами стволы и  корявые  ветки.
Несмотря  на солнечный день,  было довольно свежо.  Иногда  порывами задувал
северный ветер, обжигая лица. Кусты, сухая  трава и  тропка искрились легким
инеем. К  школе подошли сбоку, напрямую, через заросли бурьяна, минуя дорогу
и овраг.  В окнах,  то здесь, то там играли  веселыми  зайчиками  на  солнце
осколки стекол. Сквозь трещины  на крыльце  кое-где пробивался пучками седой
пырей.
     Димка  с  овчаркой   Гоби   поднялись  по  щербатым  ступеням,  собака,
нетерпеливо  рвалась  с  поводка. Обшарпанная облезлая  дверь  в школу  была
приоткрыта.  Солдат остановился, поправляя  бронежилет  и  автомат.  Овчарка
юркнула за дверь, натянув поводок.
     - Стой! Шалава! Куда, тебя несе...!
     Договорить он не успел. Рвануло так, что с петель слетела развороченная
дверь, вылетела щепками оконная рама, во все стороны брызнули жалкие остатки
стекол  и  куски  штукатурки. Огромный плевок удушливой пыли вынесло шквалом
огня наружу.  Димку отшвырнуло  в сторону, и он, схватившись руками за лицо,
съежился  в комок.  Вся  группа повалилась  на  мерзлую  землю, ощетинившись
дулами "калашей".
     Вдруг, из окна  второго этажа хлопнул  выстрел.  И  приподнявшийся было
капитан Дудаков, нелепо взмахнув руками,  ткнулся лицом в землю.  "Собровцы"
засуетились словно муравьи.  Поливая  из автоматов  беспрерывно окна второго
этажа,  расползлись  в стороны. Кто  под стены здания, кто за деревья  перед
школой. Степан  с Савельевым  под прикрытием огня  были уже на  крыльце, где
Димка  с залитым  кровью  лицом, ничего  не  видя и  не  соображая,  пытался
безуспешно подняться и снова валился на бок как слепой щенок  на  неокрепших
лапах.
     Оказавшись  внутри,  где  царили пыль,  гарь  и вонь, Степан  сразу  же
швырнул гранату  на площадку второго этажа. Тугая ударная волна  вдарила  по
перепонкам,  обильно   осыпав   их  песком  и  ошметками  штукатурки.  Через
мгновение,  оглохшие, они были уже на верху, пытаясь что-нибудь разглядеть в
пыльном удушливом  облаке, окутавшем  все вокруг.  Вдоль  стены, разбросав в
стороны руки словно  крылья,  лежал  лицом вниз боевик.  Его камуфлированную
форму  густо  припудрило известкой. Под  ним медленно проступала темная лужа
крови,  автомат с  пербинтованными изолентой  магазинами  валялся  в  ногах.
Степан  сходу  полоснул короткой очередью по  врагу. Пули впились  в пыльную
вздрагивающую спину,  безжалостно вспарывая  бушлат, гулкие выстрелы  ахнули
эхом.  Дым стал  рассеиваться.  Осмотрелись. Коридор был  буквально  завален
мусором и  изрядно  загажен, то здесь, то  там  красовались засохшие  кучки.
Деревянные  полы  были большей частью отодраны, кругом валялись искореженные
плечи   труб,   обрывки  пожелтевшей  бумаги  и  куски  от  школьных   парт,
ощетинившиеся ржавыми  изогнутыми гвоздями. Под  ногами шуршал и похрустывал
керамзит.
     Из дверного проема ближнего класса вдруг  выглянул бородатый "чех",  но
Степан судорожной очередью загнал его обратно в класс, неприятно ощутив, как
мурашки со спины перекочевали под вязаную шапку.
     -  Шилова  бы, сюда!  Он бы показал  "вахам"  козью морду!  - сплевывая
грязную слюну, нервно бросил Степан через плечо Савельеву.
     - Еще бы! - отозвался напарник.
     - Он - мастак выкуривать этих тварей!
     Из  проема высунулся  ствол; и короткая очередь оглушительно саданула в
пустынном коридоре,  буравя  бесцеремонно стены,  сшибая  куски  штукатурки,
ковыряя  красный кирпич. Одна из пуль, срикошетив от стены, тренькнула в пол
прям у Исаева перед носом.
     - Ах, ты, с-сучара! Савел!  Ты видел? Ну,  погоди, джигит! Сейчас ты  у
меня станцуешь лезгинку! - пробурчал возбужденно "собровец". Желваки ходуном
заходили на заросших рыжей щетиной скулах.
     -  Стёп,  может,  жахнуть вогом!  -  проорал  багровый  от  возбуждения
напарник.
     -  Не  стоит! Промажешь!  Куда он  на хер денется?  Мы его щас,  старым
дедовским способом выкурим! Прищучим кунака! Ховайся, браток!
     Степан  быстро извлек из карманов разгрузки  на божий свет пару гранат.
Савельев отполз в сторону.
     Неожиданно, в этот момент из класса, пересекая коридор, к окну метнулся
темный силуэт  и  перемахнул через  подоконник. Послышались: чье-то падение,
крики, злобный лай  Карая, перекрываемые двумя громкими очередями. Из проема
вновь было  высунулось  дуло автомата, но  Савельев из-за  выступа  полоснул
очередью вдоль коридора, заставив противника затаиться.
     - З-зараза! - выругался Степан, обалдевший от грохота выстрелов.
     Рванув  чеку,  бросил  гранату   и  распластался  за  убитым  боевиком.
"Эргэдэшка"  упала  мягко  на керамзит  перед проемом. Взрыв  потряс здание.
Осколки  и керамзит  разлетелись  веером,  кромсая, уродуя  стены  и  дождем
посыпавшись на головы бойцов. Степан, не раздумывая, бросился вперед и, упав
ничком  у проема,  швырнул  вторую  гранату  внутрь  класса. Опять  рвануло.
Ударной волной  из  класса вынесло огромное  облако удушливой  вонючей пыли.
Сверху  посыпалась  какая-то  дрянь.  Вскочив на  ноги, оглохший "собровец",
влетел  в  помещение,  строча  из  ПКМа в  глубь  класса,  окутанного густой
завесой.
     Все  было кончено.  Под окном, привалившись  к  ободранному углу, лежал
окровавленный  боевик в сером омоновском  камуфляже.  Из-под  вязаной шапки,
которую  перетягивала  зеленая  повязка  с  арабской  вязью, по  запыленному
бородатому  лицу  медленно ползли кроваво-грязные потеки.  Тусклые глаза при
виде собровца на мгновение блеснули, ожили и тут же погасли. Исаев подошел к
распростертому телу, тронул дулом  и присев рядом, устало откинулся спиной к
стене.
     - Спёкся,  шахид! - раздался  хриплый  голос,  вошедшего  следом, всего
перемазанного Савельева.
     Класс был  пустой, если не считать трех-четырех сломанных парт, да двух
увесистых рюкзаков,  сваленных в  углу.  Из стен  были  вырваны выключатель,
розетки, проводка отсутствовала. На школьной доске  мелом аккуратным детским
почерком  было  выведено:  "26 декабря".  Наверное,  в  последний день перед
зимними  каникулами в  94-ом.  Потом  через неделю началась  война,  платить
перестали, учителя разъехались, школа закрылась.
     - Глянь, мелкашка! - поднимая  винтовку с оптическим прицелом, оживился
"собровец".
     - Из таких в  Грозном наших ребят щелкают как куропаток, легка и удобна
для  ведения уличных  боев,  не  то,  что "эсвэдэшка",  -  сплевывая сгусток
грязной слюны и смахивая рукавом пыль  с бровей и носа, отозвался Степан. Он
почувствовал смертельную усталость, вдруг навалившуюся на него, будто вагоны
разгружал.
     - Какой-то Гаджи Мирзоев!  - обернувшись  к товарищу,  Савельев помахал
документом, который извлек  из нагрудного кармана убитого. Но Степан его уже
не слышал, он был далеко...

     Утро. Солнце  еще не встало. Белое неподвижное зеркало озера.  Стелится
на водной гладью нежными клочьями седой  туман. Ему двенадцать лет. Он сидит
в лодке  и  смотрит  на медленно гребущего брата-близнеца,  как из под весел
Виталия, журча и завихряясь в маленькие водовороты, уходит  за корму вода. В
тишине слышны  только скрип  уключин  да  всплески стаек испуганных мальков,
которых  гоняет  окунь  или щука.  Его пальцы  за бортом в теплой как парное
молоко воде...

     На второй этаж поднялись остальные бойцы.
     -  Первый раз  настоящего  шахида  вижу!  -  раздался  из-за  Савельева
простуженный голос Привалова, хлюпающего носом.
     - Погоди, паря, послужишь с наше и не такое увидишь! - перебирая личные
вещи боевика, проворчал Колосков.
     - Бля, да  у них тут целый арсенал!  Как только  не  разнесло  к чертям
собачьим всю хибару? - удивился, копаясь в рюкзаке, Стефаныч.
     -  Если б не Степаша, эти воины  аллаха уж давно  бы люля-кебаб из  нас
сделали!
     - Это, как пить дать!
     - Что с Дудаковым? - вдруг встрепенулся очнувшийся Степан.
     - Сиди, Степа, сиди! Эх, жаль глотнуть нечего, братишка!
     - Отвоевался, наш Дмитрич! Прямо в висок! Сразу отдал душу, не мучился!
     - Вот и съездил в командировочку!
     - Заработал дочке на приданое!
     - Димка вот, чудом уцелел, не то, что Ефимов!
     - Видно в рубашке родился!
     - Ноги посекло осколками да дверью физиономию расшибло!
     - Если б не Гоби, каюк бы ему!
     - Да, сучку жалко! Одни клочья! Умная была псина!
     - Что, с третьим? С боевиком! - полюбопытствовал Исаев, вытирая рукавом
лицо.
     - Шерстью накрылся!
     - Тимохин с ребятами подоспели во время, с ходу завалили!
     - Поспешили малость! Карай все равно не дал бы уйти!
     - Шкет, совсем еще сопля зеленая! - отозвался Привалов.
     - Сопля?!  А  "макаров" за  поясом,  это что, бирюльки  тебе! - вспылил
сержант Головко, оборачиваясь к нему.
     К школе, урча, выплевывая порции вонючего дыма, подлетел БМП с сидящими
на  притороченном бревне майором Сафроновым,  рядовыми Ермаковым и  Гусевым.
Резко затормозив, "бээмпэшка" кивнула  носом.  Сафронов  спрыгнул  с  брони,
несмотря на невысокий рост, его плотная кряжистая фигура вызывала  уважение,
в  ней  чувствовалась  какая-то  неуемная  сила и  мощь.  Подняв  воротник у
бушлата, пряча  лицо  от  порывов  холодного  ветра, закурил и направился  к
группе бойцов,  стоявших  у  крыльца.  У  стены,  под  окнами,  лежали трупы
боевиков  и  пацана  лет пятнадцати в  замурзанной  кожаной  куртке  и одной
кроссовке  на ноге. Рядом вертелся, злобно  рыча и скаля  клыки, Карай. Чуть
поодаль маячила горстка любопытных, из местных жителей.
     - Что у вас  тут? Что за  взрывы? Чего молчите, хорьки? - его маленькие
карие глазки на широком обветренном лице насквозь буравили угрюмые лица.
     - Дудакова убили, падлы! - глухо отозвался  Степан, не поднимая головы,
ковыряя десантным ножом в банке с тушонкой.
     - Как убили?! Ты, что мелешь, козел бородатый! Совсем ох...ел?!  - дико
заорал Сафронов, дыша перегаром, вцепившись здоровенной пятерней в разгрузку
собровцу, запорошенную и перемазанную известкой.
     Бойцы  молча  расступились.  На крыльце  на  бронежилете лежал  капитан
Дудаков,  его  лицо   побелело  и  разгладилось,  всегда  нахмуренные  брови
расправились, обнажая  две  морщинки над переносицей.  Казалось, капитан был
погружен в глубокий безмятежный сон.
     - Снайпер, в голову! В миг душа отлетела!
     - Трое их было! Два абрека и пацан!
     -  Подрывники!   Мешок  взрывчатки  да  пара  фугасов!  Всех  замочили,
Викторыч! - стараясь не смотреть майору в глаза, доложил лейтенант Исаев.
     - Ты что, ранен? - Сафронов обратил внимание на бурый от крови до локтя
рукав бушлата.
     - Типун тебе на язык, Викторыч! Не дай, бог!  - Степан мотнул головой в
сторону убитых. - Отлеживался в обнимку с джигитом!
     - Похоже,  взорванный вчера под Курчали "уазик" с "омоновцами", их  рук
дело! - добавил старший лейтенант Колосков.
     -  Да,  вот  еще! У  одного гада нашли!  -  покопавшись  в  кармане, он
протянул  Сафронову два  жетона,  один  офицерский,  другой  с  изображением
летучей мыши, такие обычно носят разведчики. Спрятав "смертники" в нагрудный
карман, майор подошел к убитому другу.
     С Дудаковым майора связывала  не только крепкая мужская дружба и служба
в  одной части, но и четыре года учебы в военном училище в Воронеже. Дудаков
был самым бесшабашным курсантом в их дружной семье, ему море было по колено,
он слыл организатором всех громких попоек в учебном заведении. Чудо, что его
не  вышибли из  училища еще  с  начальных курсов.  Человек он был прямой, по
натуре  правдолюбец, ни чуть не  стесняясь, порол  матку-правду в  глаза, не
взирая на  звания и чины.  Что  не  приминуло отразиться  на  его дальнейшей
карьере. Начальник кафедры, подполковник Колесников,  несколько раз  вызывал
на  нелицеприятную беседу его родителей,  за  то, что  Леха позволял себе  в
строю  комментировать  нерадивые приказы наставника,  майора  Фадейкина, чем
доводил  сокурсников до гомерического  хохота,  а  туповатого  командира  до
бешенства. Еще одна редкая черта  выделяла его. Он был примерным семьянином,
верным мужем, хотя до женитьбы о его любовных похождениях ходили легенды. Он
женился раньше  всех на  курсе,  чем  всех и сразил наповал. Жену Настену  и
дочурку Танюшку он обожал больше жизни. Эти два  ангельских создания  лепили
из него как из пластелина чего  хотели. Похоже, там  "на верху" кому-то дюже
надоели его бесконечные гулянки,  и в один прекрасный день судьба беспутного
курсанта круто  изменилась, на все 180 градусов. Произошло  это на  одной из
вечеринок в женской общаге, где собрались курсанты и студентки пединститута.
И  была  там  девушка,  по  имени Настя, симпатичная,  маленького  росточка,
которая терпеть не могла Дудакова за его вечные выкрутасы и  глупый балаган.
Пили  вино, танцевали, пели хором песни под гитару. Леха и здесь не  упустил
случая  пустить пыль в глаза, шиканул на всю  стипендию: сгонял  в  магазин,
принес еще несколько бутылок марочного. Сунулись, а  штопора-то нет. Дудаков
всех тут же успокоил, заверил, что открыть без штопора бутылку для него пара
пустяков.  Стал  демонстрировать  свой коронный номер,  широко  известный  в
училище. Выбрал  по  толще  книжку  на стеллаже,  какой-то словарь,  кажется
антонимов, приставил ее  к стене  и стал об  нее со  всего  размаха дубасить
донышком бутылки. Не прошло и нескольких  секунд,  пробка оказалась у него в
руках. Все отметили сей подвиг аплодисментами, переходящими в бурные овации.
     А вот  со  второй бутылкой вышла неувязочка, как  говорится,  факир был
пьян, фокус не удался, при ударе она  разлетелась вдребезги. И  Лехина  рука
плотненько  впечаталась в  донышко.  Естественно  кровища!  Девчонки в шоке!
Кто-то даже  в обморок упал. Тут-то и пришла ему на  помощь маленькая добрая
фея, в образе девушки Насти. Через месяц они поженились...
     - Эх, Леха! Леха..!
     Хмурый  Сафронов,  стоя  у крыльца,  комкал в сильных руках ушанку, его
русые редкие волосы безжалостно трепал холодный ветер...

     Некоторое время спустя  к школе  стали  подтягиваться остальные  группы
"чистильщиков".  Подрулил  уляпанный  грязью   "Урал".  Погрузили  Дудакова,
шахидов и раненого трясущегося Димку. Из-под набухшего кровью бинта виновато
глядели его  большие серые  глаза, подернутые  стеклом слез.  Для него война
закончилась.













        Последний пасодобль Свята Чернышова



     <i>Нам война и та и эта,</i>
     <i>Непонятная она!</i>
     <i>Мы от Вас все ждем ответа,</i>
     <i>От Вас ответа ждет страна:</i>
     <i>Кому же выгодна война?</i>

     <i>Каких друзей мы потеряли</i>
     <i>За ту Чеченскую войну!</i>
     <i>Руки, ноги отобрали,</i>
     <i>Мою выкрали судьбу!</i>

     <i>И за эту гибнем тоже,</i>
     <i>Вот я это не пойму!</i>
     <i>Кто ж нам не даст закончить</i>
     <i>Заказную их войну?</i>

     <i>Из песни "Русь инвалидов" Александра Зубкова</i>


     В коляске, нацепив  на темно-синюю  пижаму  с белым  воротничком боевой
крест  и  раскатывая  по  коридору  и  палатам,  в  ожидании  гостей  маялся
"спецназовец"  Пашка Голов.  Поговаривали,  что  должно  пожаловать какое-то
высокое  начальство, чуть ли не сам Квашнин. Накануне медперсонал  драил все
вокруг  до блеска. Но никто так и не  появился. Не дождавшись, разочарованый
Пашка вернулся в палату.
     -  Сереге  из соседней совсем херово, - сообщил он. - Ослеп совсем. Как
ему теперь жить? Не представляю.
     - Главное, держаться,  - отозвался  лежащий  у  окна старший  прапорщик
Вишняков. - Ни в коем случае не надо опускать руки.
     - Ты бы, Михалыч, еще про Мересьева рассказал!
     -  Что  ж,  и  расскажу.  Только,  сопли  утрите.  И нюни  как бабы  не
распускайте. Был такой  русский поэт, Василий Ерошенко. Его  мало кто знает.
Жил  он  еще в  начале века. В трехлетнем  возрасте  он ослеп  после тяжелой
болезни.  И  кто-то  посоветовал ему поехать в  Англию, якобы  там ему могут
врачи  вернуть зрение.  Но,  сами, посудите. Как  совершенно слепой  человек
может отправиться черте куда, за тридевять земель, в чужую страну, тем более
не  зная  иностранного  языка?  Но нашлись люди,  которые  вызвались  помочь
бедному  парню. Тогда широко  в  мире был  распространен  международный язык
эсперанто. Слыхали о таком?
     - Слыхали, - глухо отозвался за всех Свят Чернышов, угрюмо  уставившись
в  потолок,  где  в  отраженных с улицы полосах мартовского  солнца блуждали
серо-голубые тени от людей, от качающихся деревьев.
     - Язык этот очень гибок и легок в изучении. Выучить  его - раз плюнуть.
Главное,  выучить  имена  существительные,  а  на  их  основе  уже  строятся
остальные части речи.
     - Скажешь тоже, тут в школе шесть лет долбил иностранный и все коту под
хвост. Думаешь, я чего- нибудь помню? - откликнулся Пашка.
     -  Не мешай слушать! - прервал его лежащий с "аппаратом Илизарова" Дима
Якимов.
     - В России была самая мощная волна эсперантистов,  потом товарищ Сталин
их под корень извел как немецких шпионов, - продолжал  Вишняков. -  Так вот,
Ерошенко  за  пару месяцев выучил  язык и отправился в Англию. На протяжении
всего  пути  слепому  помогали  эсперантисты  других  стран.  В Англии  ему,
конечно,  зрение  не вернули. Потом его  судьба  забросила в Японию, где  он
прожил много лет.  Даже преподавал в  университете.  Писал стихи на японском
языке.
     - Что-то верится с трудом, Михалыч. Поди, заливаешь?
     -  Ну,  тогда возьмем,  хотя  бы нашего современника,  Эдуарда Асадова,
кстати тоже поэта.  Он слепой, потерял  глаза на войне.  Но мужик не сдался.
Что значит, железная воля.  Ну уж, про Валентина  Дикуля,  я думаю,  вы  все
слышали?  Он работал воздушным гимнастом в цирке,  когда  с ним приключилась
беда.  Страховка  подвела.  Упал из-под  купола  вниз  на  арену.  Разбился.
Повредил  позвоночник.   Несколько  лет  лежал  без   движения.  Потом  стал
потихоньку, понемногу шевелить  пальцами ног.  И пошло.  Не  сразу, конечно.
Страшно страдал,  но  не жалел себя, давая нагрузки.  А  сейчас, кто  бы мог
подумать, силовой жонглер.
     -  Так  это все  талантливые, неординарные люди, -  возразил  Вишнякову
Свят. -  А  Серега - простой деревенский пацан. Вот, скажи! На хера, ему эта
война   обломилась?   Изувечила,   молодую   жизнь    исковеркала,   будущее
перечеркнула. Звезд, похоже, он в школе с неба не хватал. Вот и подумай, что
его ждет впереди? Что ожидает его, калеку? Ничего хорошего!
     -  Пенсия с  гулькин х..й! И богадельня!  -  добавил, вдруг оживившись,
Пашка,  с трудом перекочевывая  из коляски  на  койку. - Как  пить, пропадет
пацан.
     - На его месте и ты бы пропал!
     -  Ну уж нет, мои болезные, я не сидел бы  сиднем  дома, а  вкалывал за
семерых.
     - Каким же это образом? - спросил недоверчиво Димка. - Поясни, Пашуня.
     -  Я же  на гражданке  диджеем  на дискотеке  в доме  культуры работал.
Знаменитостью местной был. Заводил публику с полуоборота. Тинейджеры толпами
валили на мои вечера.  Девчонки были все мои. Со мной все считались, и отдел
культуры, и чиновники  по работе с молодежью. Так, что  я и хромой, и слепой
найду  себе  занятие. Обузой  никогда никому не был  и не  буду, -  закончил
Пашка, откинувшись на подушку.
     Наступило продолжительное молчание. В палату заглянул скучающий Антошка
Самохин  из палаты напротив, присел на  Пашкину койку. Он без правой руки: в
окопе поднял брошенную боевиками "муху", оказавшуюся с сюрпризом.
     - Ты, чего Антоха  кислый как  лимон? - поинтересовался Димка, взглянув
на бледного гостя.
     - "Фантомас" замучил. Всю ночь не спал.
     - Говорят, что на вертухах  есть такие штуки, тепловизоры называются, -
вдруг заговорил Пашка. - Что с их помощью можно засечь, спрятавшихся в лесу,
боевиков. Вроде бы  они  чувствуют тепло  человеческих тел или тепло костра.
Правда, или нет?
     - Да, это правда, есть такая штука, - ответил Вишняков.
     - Так какого хера,  мы тогда носимся с этими ублюдками. Засекли в горах
или лесу, так долби их. И в хвост, и в гриву, козлов бородатых.
     - Наверное, не все так просто, - ответил старший прапорщик.
     -  А  мне, кажется, кому-то на руку  это.  Продают  нашего  брата.  Все
трепались про вакуумные бомбы,  все уши прожужжали,  про точечные удары, про
"черную  акулу".  Оказалось, все это, туфта  чистейшей воды! Лапши навешали!
Никому не верю!  Предают нас все, кому не лень. Чего  далеко ходить, слышал,
какого-то  майора  за жабры  взяли,  сволочь через  блокпосты  блокированных
наемников  за  "зеленые" провозил  на  машине.  А  сколько  оружия  боевикам
продали? Что, "иглы" с неба им свалились?
     Рядом  с Пашкой  отрешенно  лежит худенький Макс,  Максим  Кранихфельд,
молчит  целыми днями. Его карие широкооткрытые  глаза неподвижно  смотрят  в
пространство  и в них немой  вопрос: "Господи, за  что все это?"  "Урал", на
котором ОМОН возвращался на базу с  операции, подорвался на радиоуправляемом
фугасе. Он один из немногих, кто тогда уцелел.
     Сегодня  к нему приехали родители. Весь день в палате провели, рядом  с
сыном. Тихо плакали все трое.
     - Вы не расстраивайтесь,  - с трудом повернув голову к родителям Макса,
проговорил  загипсованный  Вишняков.  -   Главное,  повезло!  Жив  ваш  сын.
Других-то не вернешь.
     - Да, остальные  почти все погибли, взрыв был таким сильным,  от машины
ничего не осталось, - откашлявшись, хриплым  голосом согласился отец. Он так
взволнован,  что  постоянно снимает и протирает свои  очки, щуря по-смешному
близорукие глаза.  Мать  с  покрасневшим  заплаканным  лицом оборачивается к
Вишнякову,  кивая  головой.  Ее  маленькие  тонкие  как  у  девочки  пальцы,
беспокойно теребя мокрый от слез платок, мелко дрожат.
     -  Вон  сколько  ребят  не  вернулись,  сколько  их  еще  в  Ростове  в
рефрижераторах неопознанных лежит,  -  продолжал Вишняков. - Многие сгорели,
жетонов  нет. Узнать  практически не возможно. Это у "американов" анализ  на
ДНК проводят, да слепки зубов и отпечатки пальцев берут. У них эта  проблема
решена, в свое время столкнулись с ней во Вьетнаме.
     -  А  что, жетон?  Вон  парня недавно  парализованного  привезли.  Пуля
позвоночнике застряла. С  жетоном. В девятой сейчас. Только  хрен его знает,
что там за номер на нем выбит. То ли, это его личный жетон, то ли, для форсу
нацепил,  где-нибудь  найденную  железяку.  Никто  толком  не знает. Во  все
инстанции  обращались. До сих  пор не  известно,  ни  фамилии,  ни  части, -
отозвался Пашка.
     - Сейчас хоть жетоны,  а  в  Отечественную  солдаты специальные капсулы
носили с бумажками  внутри,  в которые  личные данные записывали,  -  сказал
Михалыч. - Влага попала, и все, хана. Сколько их до сих  пор, безымянных, по
полям и лесам находят.
     - У  меня двоюродный  братишка, когда еще  в школе  учился,  в  лесу  в
Кузьминках  под  Москвой  останки трех  солдат откопал,  -  оживился  Димка,
приподнявшись на локте.  - Без вести  пропавших. Видно  снарядом их в  окопе
накрыло. У  одного "смертник" был.  Сам вскрывать не  стал. Но  прочесть его
эксперты так и не смогли. В текстолитовую капсулу вода попала, все истлело.
     Вечером, после  ужина  лежали,  молча.  Каждый  думал  о  чем-то своем.
Вишняков дремал, иногда ресницы на его осунувшемся бледном лице вздрагивали,
и он морщился от боли. Свят пытался вспомнить лицо Марины, но  ее  милый лик
почему-то  все  время  перекрывало выплывающее неизвестно откуда каменное  в
шрамах лицо Трофимова с прищуренными холодными глазами. Максим пальцем водил
по  стене, ногтем сковыривая заусенцы  и  крошки от засохшей голубой краски.
"Спецназ", задумчиво  уставясь в  потолок, лениво  грыз  яблоки, которыми их
угостили родители Кранихфельда. Лицом Пашка - вылитый актер Проханов, тот же
курносый  нос,  такие  же  смеющиеся  кошачьи  глаза, та же шкодливая  милая
улыбка. Прямо как брат-близнец, но только с короткой стрижкой.
     -  Макс,  фамилия  у тебя какая-то  странная.  Из  евреев, что ли?  Или
немцев? - ни с того, ни сего, вдруг Пашка обратился к молчаливому соседу.
     -  Сам ты,  еврей! Не видишь  у него нос курносый,  где  ты хоть одного
еврея с такой  физиономией видел? - рассмеялся Димка,  откладывая в  сторону
потрепанный журнал.
     - Успокойся, из русских. Может, кто-то из древних предков и был немцем.
Не  знаю. Переводится  -  "журавлиное поле", - нехотя  ответил Максим, вновь
отворачиваясь к стене.
     - Красиво!  -  отозвался  Пашка  и, опустив руку  под  кровать,  бросил
огрызок яблока  в "утку". - Не то, что  у  меня  рабоче-крестьянская, Голов.
Потому что, голый, голытьба. Замечательные у тебя предки, Макс. Я это  сразу
почувствовал,  как  только их  увидел.  А  у меня  матушка умерла, когда мне
восемь лет было. Отец запил. Потом  окончательно спился. Алкаш, хренов! Даже
на  проводы  в армию не  пришел. Я  все время  с бабушкой жил,  единственная
добрая душа кому я на белом свете  еще нужен. Она у меня бывшая учительница,
пасла  меня,  будь  здоров. Все в  разные кружки записывала,  в  секции меня
водила.  Ни на  шаг от себя не  отпускала. Боялась, что  спутаюсь с дворовой
шпаной  и  покачусь  по  кривой  или  по  папашкиным  стопам пойду.  Горьким
забулдыгой стану. Только просчиталась моя дорогая бабуля, Антонина Матвевна,
насмотрелся  я на  батины  выкрутасы во  как,  выше  крыши.  На  его  пьяные
скандалы. К спиртному отвращение теперь на всю жизнь.
     - А я, пропустил бы соточку, другую, - тихо отозвался Михалыч.
     - Михалыч,  не  грусти,  старина!  Вот  завтра  побрею тебя  утречком и
смотаюсь к Тане, глядишь чего-нибудь надыблю.
     - Да, Сашенька сегодня уже больше не даст.
     - Не греши дружок, отдай два года Родине должок! - пропел Пашка, громко
зевая. Подняв культю,  он подтянулся на  руках и вновь плюхнулся  в коляску.
Лихо развернулся на месте и покатил по палатам.

     Свята вырвало. Буквально вывернуло наизнанку, когда  он  увидел первого
убитого. У забора крайнего  разрушенного дома в грязи, разбросав  в  стороны
руки  словно Икар, покоился сильно  потрепанный осколками  боевик с  залитым
кровью лицом. Где-то впереди слышались: рычание  "бэтээра",  мат и  короткие
автоматные очереди -  это  двигавшиеся впереди  десантники  и СОБР  добивали
"чехов". Вдоль улицы клочьями стелился удушливый едкий дым.
     Неожиданно   перед  группой  десантников,  что  находились  у   забора,
разорвался  оглушительно  "вог".  Одновременно через улицу  из-за  саманного
амбара застучал ПКМ,  остервенело  кроша длинными  очередями  все вокруг, не
давая  высунуться. Укрылись  за кирпичным домом с большой открытой верандой.
Их  было шестеро:  два  десантника,  сержант Елагин, лейтенант  Трофимов  из
СОБРа,  Свят и Приданцев с  собакой. Свята и  Елагу  колотил мандраж.  Будто
неожиданно  из ведра ледяной  водой  окатили. Десантники  оба были  серьезно
ранены, Один в ногу, другой,  косая  сажень  в  плечах, нервный  светлорыжий
парень -  в  лицо,  осколком в щеку. Он,  то  метался  от угла  к  углу, то,
ссутулившись, мыча,  сплевывал кровь и  разбитые зубы. Виталька  Приданцев с
трудом  сдерживал  рвущегося с поводка Карая. Пес весь ощетинился,  в  злобе
морщил нос и щерил желтые клыки. Кудахтали и  метались  по двору  испуганные
куры.
     - Пускай  кобеля!  -  прохрипел  прапорщик-десатник,  поворачивая к ним
изрытое пороховыми оспинами окровавленное лицо. У него из бедра, пониже паха
хлестала темная кровь, от которой шел пар.
     -  Рана  серьезная,  не иначе  как артерию зацепило,  -  подумал Свят и
ощутил неприятный холодок в области живота.
     Огонь внезапно прекратился: боевик менял магазин.
     - Давай! - крикнул Трофимов, больно толкая в  бок Витальку. Тот отцепил
поводок. Карай с места рванул  через улицу, в мгновение покрыв расстояние до
укрывшегося  врага. "Чех",  который  в  это  время  пристегивал "короб",  от
неожиданности  опешил.  Когда   бойцы  подоспели,  перед  глазами  открылась
следующая картина. На земле с  выпученными от ужаса глазами извивался ужом и
визжал изодранный  собакой молодой боевик,  пытаясь одной рукой  отбиться от
озверевшего  пса, другая  - раздробленная  челюстями  Карая  обвисла  словно
надломленная ветка. "Чех" обмяк, когда Трофимов, сходу не раздумывая, влепил
в него короткую очередь. Виталька оттащил собаку и прижал ее голову к бедру,
успокаивая свирепого  кобеля. Это был "второй"  на счету  Карая. Первого  он
задрал,  когда  под Шуани  их  отделение  прижал  к  разбитой  дороге  огнем
чеченский  пулеметчик, не  давая им двинуться  с  места,  не то  что  головы
поднять. Положение было  аховое. Лежали, вжавшись в мерзлую  землю, никто не
хотел умирать. Тогда, только благодаря, специально обученному Караю подавили
огневую точку.
     - Ах, ты, паскуда!  Басаевская морда! - вдруг заорал Трофимов, что есть
силы пиная  мертвого  боевика  в  бок. - Гляди, что  я у  падлы  нашел!  Нож
Карасика!
     Свят  и  Елага мгновенно  обернулись.  Да,  это  был он,  нож  капитана
Карасика.  Один  из  тех, которые  Путин вручал  офицерам  на  Новый  год  в
Гудермесе.
     - Сволочь! Сволочь!- выкрикивал Конфуций, не помня себя. - Падла!
     "Собровец"" в неистовстве  дошел до  ручки, на губах выступила пена, он
задыхался и в слепой ярости продолжал топтать врага.
     Через  полчаса уже ничего  нельзя было  разобрать.  Отовсюду раздавался
мат-перемат,  постоянно заглушаемый  бешеной  стрельбой  и  взрывами  ручных
гранат. В этом аду невозможно  было определить, где чужие, где свои,  каждый
двор  превратился  в  западню;  каждое  окно,  каждый  подвал таили  смерть,
огрызались огнем...  Cолдаты  били  наугад  по  оконным  амбразурам домов  и
сараев,  чтобы  успеть  убить  хоть кого-нибудь,  прежде  чем вражеская пуля
настигнет их самих.
     - Чего  заховались, обормоты!  Все отходим!  -  заорал на них,  невесть
откуда   появившийся   с   пулеметчиком   Пашкой   Никоновым,   запыхавшийся
раскрасневшийся старший  лейтенант  Тимохин.  -  Пацаны,  раненого тащите до
мечети, там за углом "бэшка" стоит, а мы подмогнуть Исаевым, прикроем вас.
     Подхватив  десантника  и  озираясь  по  сторонам,  Свят  с  Елагиным  и
Виталькой Приданцевым мигом доволокли его  до "бэхи", которая за облупленной
мечетью  в ожидании  их ревела и вся  дрожала, рыгая вонючим дымом. На броне
уже лепились несколько закопченных бойцов...
     Потом  они вытаскивали из-под огня на соседнюю  улицу,  где были  свои,
тяжелораненого Трофимова. Он,  как и остальные, что двигались под прикрытием
"бэшки", попал под разрыв выстрела  РПГ. Пробирались за тлеющими развалинами
домов, развороченными курятниками и  сараями, спотыкаясь  на битом  кирпиче,
цепляясь  за  разодраную  сетку  из "рабицы",  лавируя между трупами, кучами
дымящегося хлама  и  торчащими ветками обугленных  яблонь и слив. "Конфуций"
потерял много крови  - был серый как  воск.  Его прокушенные  от  боли губы,
ярким  красным  цветком  выделялись на неподвижном лице.  Он  между  стонами
неустанно твердил, обращаясь к Чахе:
     - Я должен выкарабкаться... Ты слышишь, Славик? Я должен...
     Через   несколько  домов  от  них  шла  яростная  перестрелка,  изредка
перекрываемая взрывами вогов и выстрелами "бэтээра..."


     Свят очнулся от неприятного звука, от какого-то странного скрежета. Сел
на койке, свесив ногу.  В углу, закинув руки за голову, громко сопел и мычал
во сне  Пашка  Голов. В  темноте тихо всхлипывал Макс, накрывшись с  головой
одеялом. Странный скрип доносился от окна, где лежал загипсованный Вишняков.
     " Черт! Как же он не догадался. Ведь это Михалыч зубами скрипит".
     Свят,  опустив  голову, уставился  на  свою ампутированную  выше колена
ногу.  "И  почему,  он тогда наступил  на эту, будь она проклята, сплющенную
ржавую консервную банку? Какая сука успела подгадить!"


     Взрывом  оглушило,  разметало,  отбросило  в  колючий кустарник. Вместо
ступни - страшное месиво, кровавые лохмотья и адская  боль.  Секирину и Чахе
повезло, почти не зацепило, а  вот Трофимову  нет:  осколки пришлись тому  в
спину. Если б  он носил  "броник", наверняка, остался бы жив.  Но  он всегда
говорил, пусть лучше пуля его продырявит навылет, чем в "бронике" переломает
все кости.
     Свят не помнит, как матерился, перетягивая ему ногу, Володька Кныш; как
настойчиво хлопал  его  по  щекам  легко раненый  Чаха, чтобы  он не  ушел в
"отключку". Единственное, что он  запомнил, как по двору носились,  кудахча,
обезумевшие куры..."


     Нащупав в  изголовье койки костыли, Свят встал и,  оперевшись  на  них,
вышел в длинный темный коридор. Медленно доковылял до стола дежурной сестры.
Эллипс света от настольной лампы выхватывал из темноты склоненную над книгой
светлую аккуратненькую головку медсестры Сашеньки.
     -  А ты, почему не спишь? Болит?  - обеспокоенно спросила она, поднимая
свое милое лицо с пухленькими щечками.
     - Не спится, Сашенька. Болит. Пойду поcмолю. Потом кольнешь, хорошо?
     Выйдя на лестничную площадку, устроился на сложенных костылях. Закурил.
Вроде полегчало.
     "В  институт   не  прошел,   засыпался  на  экзаменах.  Болел  ангиной,
"лакунарная" называется, не дай бог кому-нибудь, такой прелестью переболеть.
Даже глотать было больно, не то, что извилины напрягать. Завалил математику.
Расстроился.  Тут еще повестка  в армию.  Хорошо, что у  Маринкиных  предков
знакомая "шишка"  в военкомате. Свят им как  родной,  как никак с двенадцати
лет с их дочкой  вместе  танцует.  Старшего  сына-то  они  потеряли три года
назад. Братишка Маринкин, Аркаша, на Кавказе погиб на горной реке. Увлекался
водным туризмом. На байдарке  перевернулся  с напарником на порогах в ущелье
Волчьи  ворота. Нашли их через пару дней искалеченных  до  неузнаваемости  в
нескольких километрах вниз по течению. Так, что Свят им  как сын родной. А у
него и  друзей-то настоящих  нет, все время  с  Мариной. То соревнования, то
тренировки, то  сборы. Даже ночует  иногда у них, чтобы через весь город  по
темени не тащиться домой. Мать все обижается,  ворчит. Говорит, сынок, может
совсем  туда  переберешься? Сама,  конечно,  рада, что  все  у  него  хорошо
сложилось.  Есть  серьезное увлечение  танцами,  неоднократный  призер, есть
любимая девчонка. Что не  попал в  дурную  компанию  как его закадычный друг
детства Алик Матвеев, который угодил в тюрьму за грабеж и наркотики.
     Так вот, позвонили Маринкины родители своему знакомому. Не успел Свят и
глазом моргнуть, определили  его  по блату  вместо Дальневосточного округа в
местную часть внутренних войск. Повезло ему жутко, как дяде Косте, которого,
когда-то вытурили за "хвосты" из института, и  он загремел во  флот. Правда,
боевые корабли он видел только на картинках да из  окна казармы,  потому что
всю свою военную службу проиграл в волейбол за Черноморский  флот, так как в
свое время юношей играл за волейбольную команду Москвы. Вот и у Свята служба
была не хуже, сплошная лафа, устроился как у Христа  за  пазухой: постоянные
танцевальные  турниры, то  зональные, то региональные... Так закрутился, что
почти  забыл не только  о службе,  но  и  как выглядят  суровые рожи  родных
командиров.
     Но командование  части не забыло про замечательные способности рядового
Чернышова.  Решило к женскому  празднику устроить творческими  силами  полка
концерт для  солдатских  матерей  и  их  любимых чад. Тут  уж  ему  пришлось
попотеть. Выступить в роли педагога, тренера. На восьмое марта он танцевал с
медсестрами Татьяной и Людой танго, румбу, фокстрот и вальс в доме офицеров.
Месяц  он натаскивал партнерш, хоть  девушки  были  и  понятливы,  все равно
получилась халтурка та еще. Чувствовалась в  движениях какая-то скованность.
С  их дуэтом,  конечно,  не  сравнишь.  Он  и Марина были  как  одно  целое,
неразделимое. Долгие годы упорных тренировок  и  выступлений превратили их в
единый  заведенный механизм, абсолютно  не  дающий никаких сбоев. А как  они
танцевали  джайв  или  румбу...  Нет,  это  надо  видеть!  Даже  их  кумиры,
экс-чемпионы  Тимонин  и  Беликова,  обратили  на последнем  турнире на  них
внимание."
     - Кто он  теперь?  Обрубок! Жалкий обрубок! Калека!  Джон Сильвер, твою
мать! - он зло засмеялся. - Мересьев, бля!
     -  И все  из-за лысого  козла,  Басаева. Если  б не полез  этот мудак в
Дагестан, не ковылял бы Свят сейчас на костылях по госпиталю. Не  страдал бы
от фантомной боли. И Пашка Никонов не сложил бы головушки в  том бою.  Свят,
как сейчас помнит Пашкин последний взгляд, который он бросил на них, исчезая
с  Тимохиным  за  сараями.  Это  был  безысходный  потухший  взгляд,  взгляд
обреченного на смерть.
     Вновь глубоко затянувшись, Свят устало прикрыл глаза. Перед ним сверкал
яркими огнями танцевальный зал. Звучала музыка. Гудела, хлопала разноцветная
публика.  Объявили  пасодобль. Темпераментно вытанцовывали  пары соперников.
Маринка с  обворожительной  улыбкой Кармен  в  сверкающем облегающем  платье
стремительным  "плащом"   кружилась,  вращалась,   изгибалась   перед   ним,
подчиняясь  каждому его движению. Шассе  вправо, шассе влево, фалловей виск,
обратный  фалловей,  ля  пассе...  Высокоподнятая грудь,  широкие  опущенные
плечи,  наклоненная  вперед  голова. Он, то тореадор,  то  бык. Она же - его
плащ. Бандерильяс,  сюр плейс, фламенко тепс,  плащ шассе... Вот мелькает ее
гибкая  талия, обнаженные спина  и плечи, зеленые  лучистые  глаза...Аппель,
твист поворот, атака, испанская линия...
     -  Где жестко  фиксированная  голова!  Не  вижу!  -  доносится до  него
сердитый голос Анны Петровны,  их педагога по латиноамериканским  танцам.  -
Фиксируй голову!

     Сашенька,  обеспокоенная  долгим отсутствием  Свята,  отложила книгу  и
направилась на  его  поиски.  Нашла она его на  лестничной площадке, рядом с
урной  для окурков.  Он  сидел, неподвижно откинувшись  спиной  к  стене, на
сложенных  крест на  крест костылях. Сбоку  от  него под опущенной  рукой по
кафельной плитке расплылась темная лужа крови.


     У  перил,  прижав  ладони  к  заплаканному  лицу,  стояла  перепуганная
Сашенька.  Над Святом  склонились: дежурный хирург Елистратов и медсестра из
соседнего отделения.
     - Фиксируй голову!




        Карай





     Он родился во внутреннем дворике городского отделения милиции в вольере
немецкой  овчарки  Герды.  Он  был  последним  из  шести  щенков,  остальных
разобрали. Никому  не нравился,  этот головастый, пузатый кутенок. Он целыми
днями  прыгал,  неуклюже  скакал вокруг своей матери,  норовя ее  укусить за
морду, за лапы, за хвост.
     К  песочнице,  где  со щенком забавлялись  пацаны,  нетвердой шаркающей
походкой  подошел  дядя Паша,  алкаш  со  второго  подъезда. Дядя  Паша  был
специалистом  широкого профиля, мастер на все руки: от сантехники до ремонта
телевизоров. Если б не его нескончаемые пьянки, цены бы ему не было. Сегодня
он  был  явно с большого бодуна.  Нечесанный, небритый,  с  опухшей  испитой
физиономией,  с  дрожащими  руками,  в  шлепанцах на  босу  ногу,  с  вечной
беломориной  в  редких  гнилых  зубах.  Он  тяжело плюхнулся на  скамейку  у
песочницы, где весело копошилась ребятня.
     -  Мухтар!  Ко  мне!  -  оживился  он,  увидев  у них  рычащего  щенка,
бестолково вертящего головой.
     - Это не Мухтар! Это - Карай! Пограничная овчарка!
     -  Ну-ка,  давайте  его сюда, посмотрим,  что за  птица ваш пес! Васек,
твоя, что ли?
     - Ага, дядь Паш. Папа с работы привез.
     - Ну-ка, что это у нас за Джульбарс такой выискался.
     Мужик, зажав щенка между ног, бесцеремонно раскрыл тому пасть.
     - Злой будет, кобелина, - изрек он вытерая пальцы о штанину.
     - Почему, злой, дядь Паш? - ребята окружили алкаша.
     - Почему, злой? -  Дядя Паша  вновь,  засунул свои прокуренные пальцы в
пасть  собаке. - А вот глядите сюда, видете нёбо у него темное.  Это  верный
признак, что будет злобным.
     Караю не понравились: ни подвыпивший дядя Паша, ни его рыжие невкусные,
грубые  пальцы.  Он  жалобно тявкнул  и,  пятясь, попытался выскользнуть  из
тисков, в которые попал.
     Через  пару  недель,  когда мальчишке  надоело  ухаживать  и убирать за
щенком, Карая  вернули  обратно  к матери. А спустя месяц  щенка  передали в
местную воинскую часть.
     Здесь было намного интереснее и веселее, чем в тесном вольере Герды или
с  мальчишками, которые его постоянно  тискали. Первое время  он терялся, не
зная  как  себя  вести  с  окружающими.  Кругом  стоял собачий  гвалт,  мат,
требовательные  приказы  и  строгие  окрики   кинологов.  Проводник   Карая,
невысокий  мешковатый