много золота, барон, то мой совет вам: продайте его мистеру Корлиссу. Он богат, как Крез, и купит все, лишь бы бумаги были в порядке. А если не найдете, тогда обманите его, и он заплатит. Это профессиональный благотворитель. Представьте себе (обращаясь ко всем присутствующим), этот смешной человек предложил помочь мне взобраться на холм и болтал всю дорогу, но решительно отказался войти и присутствовать на репетиции. А когда он узнал, что репетиции не будет, моментально согласился. Этакий флюгер! А теперь он плачется, что должен быть на Ручье Миллера. Но, между нами, всем ясно, какие темные дела... -- Темные дела! Взгляните-ка! -- перебила ее Фрона, показывая на кончик янтарного мундштука, торчавшего из его бокового кармана.--Трубка! Поздравляю вас! Фрона протянула ему руку, и он добродушно пожал ее. -- Это вина Дэла,--засмеялся Ване.--Когда я предстану перед престолом всевышнего, ему придется отвечать за этот мой грех. -- Невероятно, но вы делаете успехи,-- сказала она.--Теперь вам только недостает крепкого словца на некоторые случаи жизни. ---О, уверяю вас, я не такой уж неуч,--ответил он.--Иначе я не мог бы управлять собаками. Я умею клясться адом, надгробными рыданиями, кровью и потом и, с вашего разрешения, тремя гробами. На собак, например, очень хорошо действуют "фараоновы кости" и "иудина кровь". Но самое лучшее из того, что слушают мои собаки, женщины, к сожалению, не могут выслушать. Однако я вам обещаю, несмотря на ад, кровь, гроб... -- Ой! Ой! -- вскричала миссис Шовилл, затыкая пальцами уши. -- Мадам,-- торжественно сказал барон Курбертен.-- К сожалению, это факт, что северные собаки больше, чем кто-либо другой, ответственны за мужскую душу. Не так ли? Я предоставляю решение мужчинам. Корлисс и Сент-Винсент согласились с серьезным видом и стали наперебой рассказывать страшные истории о собаках. Сент-Винсент и барон остались, чтобы позавтракать у жены приискового комиссара, а Фрона и Корлисс стали вместе спускаться с холма. По взаимному молчаливому соглашению они свернули вправо, чтобы удлинить путь, минуя все тропинки и нартовые пути, которые вели в город. Была середина декабря. Стоял ясный холодный день. Неверное полуденное солнце, едва показавшись над горизонтом, начало стыдливо клониться к закату. Его косые лучи, преломляясь в мельчайших частицах морозной пыли, делали ее похожей на сверкающие бриллианты. Они прошли сквозь это волшебное сияние, их мокасины мерно поскрипывали по снегу, а пар, вырывавшийся при дыхании, казался легким опаловым облачком. Никто из них не хотел говорить: так чудесно было вокруг. У их ног, под огромным куполом неба, точно пятно на белой скатерти, беспорядочно сгрудился этот процветающий, но маленький и грязный городок, казавшийся жалким в этой безбрежной пустыне, где человек бросил вызов бесконечности. До них донеслись выкрики людей и понукание. Они остановились. Послышался громкий лай, царапанье, и упряжка заиндевевших волкодавов с высунутыми языками выехала на тропинку впереди них. В санях находился длинный узкий ящик, сколоченный из неотесанных еловых досок. Его назначение было понятно без слов. Два погонщика, женщина, шедшая, как слепая, и священник в черном составляли весь траурный кортеж. Собаки взобрались на холм, и под жалобный вой, крики и шум бренные останки были сняты с саней и опущены в ледяную келью. -- Завоеватель Севера,-- проронила Фрона. Увидев, что их мысли совпали, Корлисс ответил: -- О, эти борцы с холодом и голодом! Теперь я понимаю, почему раса, подчинившая себе земной шар, пришла с севера. Она была смелой и выносливой, полной бесконечного терпения и неиссякаемой веры. Что же тут удивительного? Фрона посмотрела на него, и ее молчание было красноречивее слов. -- "Мы разили нашими мечами,-- процитировал он,-- и для меня это было такой же радостью, как обнимать на ложе юную жену. Я прошел по миру с моим окровавленным мечом, и воронье летело за мной. Мы сражались неистово. Пламя проносилось над человеческими жилищами. Мы спали в крови тех, кто охранял ворота". -- Чувствуете ли вы это, Вэнс? -- сказала она, хватая его за руку. -- Кажется, начинаю чувствовать. Север научил меня да еще и сейчас учит, что старые истины обретают новый смысл. Но, несмотря на это, я ничего не знаю. Все это кажется мне каким-то чудовищным преувеличением, фантазией. -- Но ведь вы же не утратили ощущения современности? Или вы чувствуете себя монгольским победителем?.. -- Фрона,-- ответил он,-- это не так легко передать. Конечно, мы не то, чем были наши предки. Но мы многое унаследовали от них, иначе я не радовался бы, видя эти похороны. Умер человек, но человечество сделало еще один шаг вперед; оно стало еще могущественнее, чем было вчера... Умер завоеватель Севера, но его место займут другие, сильные и мужественные люди, покоряющие всю землю... Я сын моего отца и продолжаю его дело. Север научил меня понимать это. Древние конунги никогда не спали в дымной хижине и не осушали кубка у семейного очага. Я точно вижу их морских коней, бороздящих моря. Они побывали здесь на тысячу лет раньше нас, норманны, белокурые исполины, кровь которых течет в нас и ведет нас опять сюда, в северные пустыни, чтобы тяжелейшим трудом, изумительной выдержкой и настойчивостью отвоевать у льда дары земли... И вы, Фрона, вы... Фрона стояла перед ним, точно валькирия, закутанная в меха, в последней битве богов и людей, будя его воображение и волнуя кровь. -- "Каменные горы сбились в кучу, великанши шатаются. Люди идут по адской тропе, и небо раскололось. Солнце гаснет, земля погружается в океан, огромные звезды падают с неба, дыхание пламени палит великое дерево, к самому небу вздымается веселый огонь". Силуэт Фроны четко выделялся на фоне ясного неба; ее брови и ресницы были белыми от мороза, а снежный ореол вокруг ее лица сверкал и искрился в лучах северного солнца. Она показалась ему олицетворением всего лучшего, что было в ее расе. Кровь предков заговорила в нем, и он вдруг почувствовал себя белокожим желтоволосым гигантом прошедших веков, шум и крики забытых сражений воскресили перед ним удивительное прошлое. В завывании ветра, в грохоте северных волн он увидел остроносые боевые галеры и на них -- повелителей стихии -- северных людей с крепкими мускулам,и и широкой грудью,--огнем и мечом разоряющих теплые южные страны. Битвы двадцати веков гремели в его ушах, и жажда первобытного горела в нем. Он страстно схватил ее руку. -- Фрона, будьте моей женой, моей юной женой! Она вздрогнула и, не поняв, взглянула ему в глаза. Затем, вникнув в смысл его слов, невольно подалась назад. Солнце бросило последний луч на землю и ушло за горизонт. Сияние в воздухе угасло, все вокруг потемнело. Где-то далеко жалобно выли собаки, привезшие мертвеца. -- Нет! -- крикнул он, когда она попыталась заговорить.-- Не говорите! Я знаю мой ответ, ваш ответ... теперь... Я был сумасшедшим. Идемте! Они молча спустились с горы и, перейдя поляну, вышли около мельницы к реке. Близость человеческого жилья, казалось, развязала им языки. Корлисс, подавленный, шагал, глядя себе под ноги, а Фрона шла с высоко поднятой головой, осматривалась по сторонам и иногда как бы случайно взглядывала на него. Там, где тропинка пересекала деревянный настил, ведущий к мельнице, было скользко, и Корлисс поддержал Фрону. Глаза их встретились. -- ...Я очень огорчена,--сказала она нерешительной вдруг, точно желая оправдаться, добавила:--Это было так... Я никак не ожидала... -- Иначе бы вы предупредили это,-- подсказал он с горечью. -- Да, пожалуй. Я не хотела сделать вам больно. -- Значит, вы этого все-таки ожидали? -- Да, я боялась. Но я надеялась... Я... Вэнс, я приехала в Клондайк не для того, чтобы выйти замуж. Вы мне понравились с самого начала и нравились все больше и больше, особенно сегодня, но... -- Но вы никогда не смотрели на меня как на будущего мужа? Вы это хотите сказать? Он пристально посмотрел на нее, и, когда взгляды их встретились, он нашел в ее глазах прежнюю искренность. И мысль потерять ее сводила его с ума. -- Нет, смотрела,-- сказала она вдруг.-- Смотрела на вас как на будущего мужа. Но это было как-то неубедительно. Почему, я и сама не знаю. Мне многое нравилось в вас, очень многое... Он попробовал остановить ее, но она продолжала: -- И многое восхищало. У меня к вам было дружеское чувство, настоящее, теплое, дружеское чувство, и оно все росло. Вы были мне товарищем, но не больше. Правда, я не хотела большего, но была бы рада, если бы оно пришло. -- Как радуются непрошеному гостю? -- Почему вы не хотите помочь мне, Вэнс, вместо того чтобы делать этот разговор еще тяжелее для меня? Вам он тоже кажется тяжелым, но неужели же вы думаете, что меня он радует? Я чувствую, как вам больно, и знаю, что если я откажусь сделать из моего друга возлюбленного, то потеряю друга. А мне очень нелегко расставаться с друзьями. -- Значит, я банкрот вдвойне: как друг и как возлюбленный. Но им нетрудно найти замену. Я знал заранее, что меня ждет неудача. Но если бы я молчал, то вышло бы то же самое. Время все залечит. Новые знакомые, новые мысли и лица. Мужчины, переживающие замечательные приключения... Она прервала его: -- Это ни к чему, Вэнс! Что бы вы ни говорили, я не буду с вами ссориться. Я понимаю, что вы испытываете. -- Если я придираюсь к вам, то нам лучше расстаться.-- Он внезапно остановился, остановилась и Фрона.-- Вон идет Дэйв Харни. Он проводит вас. Вам осталось всего несколько шагов. -- Вы поступаете нехорошо по отношению к нам обоим-- сказала она твердо.-- Я не считаю это концом. Мы сейчас слишком взволнованы, чтобы трезво разобраться в случившемся. Вы придете ко мне, когда мы оба немного успокоимся. Я не хочу, чтобы со мной так обращались. Это -- мальчишество.-- Она бросила быстрый взгляд на приближавшегося короля Эльдорадо.-- Мне кажется, что я не заслужила этого. Я не хочу потерять в вас друга. Я настаиваю на том, чтобы вы пришли ко мне и чтобы все осталось по-прежнему. Он покачал головой. -- Алло! -- Дэйв Харни дотронулся до своей шапки и подошел к ним развинченной походкой.-- Очень жаль, что вы меня не послушались. Со вчерашнего дня цена на собак поднялась и будет подниматься еще. Добрый день, мисс Фрона. Добрый день, мистер Корлисс. Нам по дороге? -- Мисс Уэлз по дороге.-- Корлисс притронулся к козырьку своей шапки и повернулся на каблуках. -- А вы куда? -- спросил Дэйв. -- У меня свидание,-- солгал он. -- Помните,-- крикнула ему Фрона,-- вы должны прийти ко мне! -- Боюсь, что я буду слишком занят. До свидания. Всего хорошего, Дэйв. -- Господи! -- заметил Дэйв, глядя ему вслед.-- Вечно у него какие-то серьезные дела. Не понимаю, почему он не занялся собаками? ГЛАВА XV Но Корлисс все же пошел к ней, и даже в тот же самый день. После недолгих, но горьких размышлений он понял, что вел себя, как мальчишка. Потерять ее было для него очень тяжело, но сознавать это, думать, что он произвел на нее скверное впечатление, было еще тяжелее. И, помимо всего этого, ему было стыдно. В сущности, он мог бы принять ее отказ мужественней, тем более, что он с самого начала не был уверен в успехе. Итак, они встретились и отправились гулять по дороге к казармам. С ее помощью он старался сгладить впечатление, произведенное утренним разговором. Он говорил умно и спокойно, и она сочувственно слушала его. Пожалуй, он бы в конце концов попросту извинился, если бы она не предупредила его. -- Вы ни в чем не виноваты,-- сказала Фрона.-- Если бы я была на вашем месте, я, наверное, поступила бы точно так же и даже разозлилась бы еще больше, чем вы. Ведь вы очень разозлились? -- Но если бы вы были на моем месте, а я на вашем,-- попробовал он сострить,-- то в этом не было бы необходимости. Она улыбнулась, радуясь, что он стал проще смотреть на вещи. -- Но, к сожалению, наше общество не позволит этого,-- прибавил он из желания сказать что-нибудь. -- Да,-- рассмеялась она.-- И вот тут-то мне помогло бы мое лицемерие. Я могу не посчитаться с мнением общества. -- Уж не хотите ли вы сказать, что...? -- Вы опять шокированы! Нет, конечно, я бы не высказала это прямо, но зато я могла бы действовать в обход. Это привело бы к тому же результату, лишь с большей деликатностью. Было бы только кажущееся различие. -- И вы бы могли так вести себя? -- спросил Вэнс. -- Конечно, если бы того потребовали обстоятельства. Я не позволила бы тому, что называют счастьем жизни, пройти мимо меня без борьбы. Это встречается только в книгах и у сентиментальных людей. Мой отец всегда говорит, что я принадлежу к тем, кто борется. За то, что для меня свято и дорого, я стала бы сражаться с самим небом. Вы меня очень обрадовали, Вэнс,-- сказала она, расставаясь с ним у казарм.-- Теперь все пойдет по-старому. И не думайте о себе хуже, чем раньше, а, наоборот, даже лучше. И все-таки Корлисс после нескольких посещений забыл дорогу к дому Джекоба Уэлза и всецело посвятил себя работе. Иногда его притворство перед самим собой доходило до того, что он радовался своему избавлению от опасности и рисовал себе мрачные перспективы семейной жизни с Фроной. Но это случалось редко. Обычно же мысль о ней заставляла его испытывать почти физический голод, и он находил забвение только в работе. Наяву он еще мог справиться со своими переживаниями, но во сне они побеждали его. Дэл Бишоп, живший с ним под одной крышей, заметил его беспокойство и подслушал его сонное бормотание. Старатель сообразил что к чему и сделал правильный вывод из своих наблюдений. Впрочем, особой проницательности для этого и не требовалось. Тот простой факт, что Корлисс больше не навещал Фрону, объяснял все. Но Дэл пошел еще дальше и решил, что всему виной Сент-Винсент. Он несколько раз встречал Фрону с журналистом и был возмущен до глубины души. -- Я еще покажу ему! --- проворчал он однажды вечером, сидя в лагере неподалеку от Золотого Дна. -- Кому? -- спросил Корлисс. -- Кому? Этому газетному писаке, вот кому. -- За что? -- За многое. Почему вы не позволили мне избить его в баре? Корлисс рассмеялся при этом воспоминании. -- А почему вы ударили его, Дэл? -- Стоило! -- огрызнулся Дэл и замолчал. Но Дэл Бишоп был злопамятен и не хотел упустить случая. Возвращаясь домой, он остановился там, где скрещивались дороги в Эльдорадо и Бонанцу. -- Скажите, Корлисс,-- начал он,-- вам знакомы предчувствия? Его хозяин кивнул головой. -- Так вот, я кое-что предчувствую. Я никогда ни о чем не просил вас, теперь прошу остаться здесь со мною до завтра. Мне кажется, что я уже вижу мою фруктовую ферму. Честное слово, я даже чую запах свежих апельсинов! -- Ладно,-- сказал Корлисс,-- но не лучше ли мне вернуться в Доусон, а вы приедете, когда избавитесь от своих предчувствий? -- Слушайте,-- возразил Дэл,-- я вам сказал, что я кое-что предчувствую и хочу, чтобы вы остались, поняли? Вы парень хоть куда и прочли на своем веку черто-ву уйму книг. Вы тратите бездну денег, когда дело касается лабораторий. Но вам надо научиться читать книгу природы без очков. Так вот, есть у меня кое-какие предположения... Корлисс в деланном ужасе воздел руки к небу. Старатель начал сердиться: -- Ладно, ладно! Смейтесь! Но все мои предположения основаны на вашей собственной теории об эрозии и меняющихся речных руслах. И я недаром два года искал золото вместе с мексиканцами. Как вы думаете, откуда появилось золото в Эльдорадо? Сырое и без всяких следов промывки? Ага, вот тут-то вам и нужны ваши очки! Книги испортили вам зрение. Правда, ничего определенного я еще не могу сказать, но я многое предчувствую. Ведь не отдыхать же я сюда притащился! Я в одну минуту могу рассказать вам о руде в Эльдорадо больше, чем вы вычитаете из ваших книг за целый месяц. Ну ладно, не обижайтесь. Если вы останетесь со мной до завтра, то, наверное, сможете купить ферму рядом с моей. -- Хорошо, я останусь и буду просматривать свои заметки, а вы себе ищите ваше старое речное русло. -- Не говорил ли я вам, что я кое-что предчувствую? -- спросил Дэл с упреком. -- И не согласился ли я остаться? Чего же вы еще хотите? -- Подарить вам фруктовую ферму! Чтобы вы там гуляли и наслаждались ароматом цветущих деревьев. -- Не нужна мне ваша фруктовая ферма! Я устал, и у меня плохое настроение. Вы можете оставить меня в покое? Я и так делаю вам большое одолжение, что задерживаюсь здесь с вами. Вы можете терять время, чтобы разнюхивать все вокруг, но я останусь в палатке. Поняли? -- Ну и благодарный же вы человек, будь я проклят! Клянусь Мафусаилом, я уйду от вас, если вы сами меня не уволите. Я ночей не спал, все обмозговывал, а теперь, когда я решил взять вас в долю, вы сидите и хнычете: Фрона то, да Фрона се! -- Довольно, замолчите! -- К черту! Если бы я знал столько о золоте, сколько вы об ухаживании... Корлисс бросился на него, но Дэл отскочил в сторону и выставил кулаки. Потом он нырнул вправо, затем влево и побежал вниз по тропинке на дорогу, где ему легче было защищаться. -- Подождите! -- закричал он, когда Корлисс хотел броситься за ним.-- Одну секунду. Если я вас побью, вы подниметесь со мной на холм? - Да. -- А если нет, то вы можете уволить меня. Это будет честно. Начнем. У Вэнса не было никакого желания драться, и Дэл это хорошо знал. Он разыгрывал Корлисса, притворяясь, что атакует его, или отступал, дразня и стараясь вывести из себя. Как вскоре показалось Вэнсу, Дэл плохо рассчитывал свои движения. Однако неожиданно он обнаружил себя лежащим на снегу. Сознание понемногу возвращалось к нему. -- Как вы это сделали? -- запинаясь, произнес он, глядя на старателя, который держал его голову на своих коленях и натирал ему лоб снегом. -- Ничего, ничего,-- засмеялся Дэл, помогая ему встать на ноги.-- Из вас выйдет толк. Когда-нибудь я вам скажу. Вам еще надо поучиться многому такому, чего вы не найдете в книгах. Только не теперь. Мы еще должны сначала устроиться на ночь, а потом поднимемся на холм. -- Хи-хи! -- фыркнул он немного позже, когда они приспособили трубку к юконской печке.-- Вы близоруки и медлительны. Не хотели идти со мной? Когда-нибудь я научу вас... Уж будьте спокойны. Когда-нибудь я научу вас!.. -- Возьмите топор и идемте! -- приказал он, когда ночлег был устроен. Они пошли по дороге в Эльдорадо, заняли в какой-то хижине кирку, лопату и таз, затем направились по уступам к устью Французского Ручья. Вэнс, несмотря на плохое настроение, посмеивался над собой и радовался приключению. Он преувеличивал покорность, с которой следовал за своим победителем. И необыкновенное послушание, которое он проявлял по отношению к своему служащему, заставляло последнего улыбаться. -- Из вас выйдет толк! В вас что-то есть! -- Дэл бросил инструменты и внимательно осмотрел занесенный снегом ручей.-- Возьмите топор, взберитесь на холм и добудьте мне хороших сухих дров. Когда Корлисс принес последнюю вязанку дров, Дэл уже очистил от снега и мха две полоски земли, которые пересекались в виде креста. -- Надо копать в этих двух направлениях,-- пояснил Дэл.-- Может быть, я найду жилу где-нибудь поблизости, но если у меня есть хоть какой-нибудь нюх, то она должна быть как раз здесь. Возможно, что в русле реки она богаче. Но там она находится глубже под землей и там гораздо больше работы. Во всяком случае, она начинается на берегу, и до нее тут не больше двух-трех футов. Только бы напасть на след, а там мы уж будем знать, что делать! Продолжая болтать, он раскладывал костры на всем протяжении обнаженной земли. -- Слушайте, Корлисс, я хочу, чтобы вы знали, что это еще не поиски жилы. Это просто предварительная работа, а поиски жилы,-- он выпрямился, и голос его исполнился благоговения,-- это великая наука и сложнейшее искусство. Тут все должно быть точно, волосок к волоску. Глаз должен быть зорким и рука твердой. Когда вы два раза в день добела накалите таз и из целой лопаты песку намываете капельку золота, то это промывка, вот что это такое. Я вам прямо скажу: я лучше неделю не буду есть, чем перестану искать золото. -- И все-таки вы ни на что не променяете хорошую Драку. Бишоп задумался. Он размышлял, может ли хорошая драка сравниться с тем ощущением, которое испытываешь, держа в руке маленький кусочек золота. -- Нет, нет. Я предпочел бы искать золото. Это как дурман, Корлисс. Если вы хоть раз узнали, что это такое, вы пропали. Вы уж никогда не сможете от этого избавиться. Посмотрите на меня! Вот говорят о несбыточных мечтах. Но они ничего не стоят по сравнению с этим наваждением. Он подошел к одному из костров и отодвинул горящие головни. Потом взял кирку и вогнал ее в землю. Раздался металлический звук, точно кирка ударилась о твердый цемент. -- Растаяло на два дюйма,-- сказал Дэл, запуская пальцы в мокрую грязь. Стебли прошлогодней травы сгорели, и ему удалось вытащить горсть корней. -- Ах, черт! -- Что случилось? -- спросил Корлисс. -- Ах, черт! -- бесстрастно повторил тот, бросая покрытые грязью корешки в таз. Корлисс подошел к нему и наклонился, чтобы внимательно рассмотреть их. -- Подождите!--крикнул он, захватив два или три кусочка грязи и растирая их между пальцами. Показалось что-то желтое. -- Ах, черт! -- в третий раз прошептал Дэл.-- Первая ласточка. Жила начинается у корней травы и идет вниз. Склонив голову набок, закрыв глаза и раздув ноздри, он внезапно встал на ноги и понюхал воздух. Корлисс удивленно посмотрел на него. -- Ух!--глубоко вздохнул старатель.--Слышите. как пахнет апельсинами? ГЛАВА XVI Поход на Французский Холм состоялся в начале рождества. Корлисс и Бишоп не торопились сделать заявку и решили прежде как следует изучить золотоносный участок. Пока они посвятили в свой секрет только нескольких друзей: Харни, Уэлза, Трезвея, одного голландского чечако, у которого были отморожены обе ноги двух человек из горной полиции, одного старого приятеля, с которым Дэл искал золото в Черных Холмах, прачку из Форкса и, наконец, Люсиль Корлисс взял на себя ответственность за привлечение ее к делу и сам отметил ее участок; полковнику осталось только передать ей приглашение прийти и разбогатеть. Согласно обычаям страны, участники, привлеченные таким путем, отдавали половину прибыли изыскателям. Но Корлисс на это не согласился. Дэл был того же мнения, хотя руководствовался отнюдь не этическими соображениями. С него и так было довольно. -- У меня есть чем заплатить за мою фруктовую ферму, и даже вдвое больше, чем я рассчитывал,-- объяснил он.-- Если у меня будет еще больше, то я не буду знать, что делать с деньгами. После того как они напали на жилу, Корлисс решил подыскать себе другого работника. Но, когда он привел в лагерь некоего разбитного калифорнийца, Дэл возмутился. -- Ни за что на свете! -- заявил он. -- Но ведь вы теперь богаты,-- сказал Вэнс.-- Вам не к чему работать. -- Богат, черт возьми,-- ответил Бишоп,-- но по контракту вы не можете рассчитать меня, и я буду работать, пока хватит сил. Поняли? В пятницу рано утром все заинтересованные лица явились к приисковому комиссару, чтобы утвердиться в правах. После этого новость моментально распространилась по городу. Через пять минут несколько человек уже отправились в путь, а еще через полчаса весь город был на ногах. Чтобы избежать путаницы в установке заявочных столбов, Вэнс и Дэл, зарегистрировав участки, немедленно поехали туда же. Имея документы, скрепленные государственной печатью, они не торопились, пропуская мимо себя поток золотоискателей. На полпути Дэл случайно оглянулся и увидел Сент-Винсента. Журналист быстро шагал, неся на спине необходимое снаряжение. В этом месте тропинка делала крутой поворот, и, кроме них троих, никого не было видно. -- Не говорите со мной. Делайте вид, что не знаете меня,-- пробормотал Дэл, закрывая лицо носовым платком-- Вон там яма с питьевой водой, лягте на живот и притворитесь, будто пьете. А потом идите на участок один. У меня есть кое-какое дельце, с которым я должен покончить. Заклинаю вас памятью вашей матери, не говорите ни со мной, ни с этим негодяем и не показывайте ему вашего лица. Корлисс удивленно пожал плечами, но послушался, отошел в сторону, лег на снег и стал черпать воду банкой из-под сгущенного молока. Бишоп опустился на одно колено и сделал вид, будто завязывает мокасины. Когда Сент-Винсент подошел к нему, он как раз кончил завязывать узел и бросился вперед с видом человека, который спешит наверстать потерянное время. -- Подождите! -- закричал ему журналист. Бишоп бросил на него быстрый взгляд, но не остановился. Сент-Винсент, пустившись бежать, наконец поравнялся с ним. -- Эта дорога... -- На Французский Холм,-- коротко ответил Дэл.-- Я иду туда. Будьте здоровы. Он устремился вперед, и журналист последовал за ним почти бегом, очевидно, желая идти вместе с ним. Корлисс, все еще лежавший в стороне, поднял голову и увидел их удалявшиеся фигуры. Когда же он заметил, что Дэл свернул направо, к Адамову Ручью, он вдруг все понял и рассмеялся. Поздно ночью Дэл вернулся в лагерь Эльдорадо совершенно разбитый, но довольный. -- Я ничего ему не сделал! -- крикнул он, не успев еще войти в палатку.-- Дайте мне чего-нибудь поесть! (Схватив чайник, он стал лить себе в горло горячую жидкость.) Жир, остатки масла, старые мокасины, свечные огарки, все что угодно! Затем он повалился на койку и стал растирать себе ноги, пока Корлисс поджаривал копченую грудинку и бобы. -- Вас интересует, что с ним? -- бормотал Дэл с полным ртом.-- Можете держать пари на вашу заявку, что он не дошел до Французского Холма. "Скажите, далеко ли туда?"--сказал Дэл (прекрасно имитируя покровительственный тон Сент-Винсента).--"Далеко ли еще?" (Уже совсем не покровительственно.) "Далеко ли до Французского Холма?" (Слабым голосом.) "Далеко ли, как вы думаете?" (Дрожащим от слез голосом.) "Как далеко?.." Бишоп громко расхохотался и при этом захлебнулся чаем. Он стал откашливаться и на минуту замолчал. -- Где я его оставил?--проговорил он, придя в себя.-- На спуске к Индейской Реке, задыхающегося, разбитого, изможденного. У него, вероятно, только и хватило сил, что доползти до ближайшего лагеря, ни капельки больше. Я сам прошел ровно пятьдесят миль и адски хочу спать. Спокойной ночи. Не будите меня утром. Он завернулся в одеяло и, засыпая, все еще бормотал: "Как далеко туда?", "Как далеко, я вас спрашиваю?" Корлисс был очень раздосадован поведением Люсиль. -- Признаюсь, я не понимаю ее,-- говорил он Трезвею.-- Я думал, что эта заявка даст ей возможность разделаться с баром. -- Нельзя же вылезти из этого болота за один день,-- отвечал полковник. -- Да, но с такими перспективами, как у нее, она уже может начать выкарабкиваться. Я принял это во внимание и предложил ей беспроцентный заем в несколько тысяч, но она не захотела. Сказала, что не нуждается. Правда, она была очень признательна, поблагодарила меня и просила заходить к ней, когда мне вздумается. Трезвей улыбался и играл часовой цепочкой. -- Что вы хотите? Даже здесь мы с вами требуем от жизни не только еду, теплое одеяло и юконскую печку. А Люсиль--такое же общественное животное, как и мы, и даже больше. Ну, представьте, покинет она бар. Что же дальше? Будет ли она принята там, наверху, в обществе офицерских жен, сможет ли наносить визиты миссис Шовилл и дружить с Фроной?.. А вы согласитесь пройти с ней днем по людной улице? -- А вы?-- спросил Вэнс. -- Разумеется, с удовольствием,-- ответил полковник, не колеблясь. -- И я тоже, но...-- Вэнс запнулся и грустно посмотрел в огонь.--Но вы забываете о ее отношениях с Сент-Винсентом. Они закадычные, друзья и, повсюду бывают вместе. . -- Да, это меня поражает,--согласился Трезвей.-- Я понимаю Сент-Винсента. Он ничего не хочет упустить-. Не забывайте, что у Люсиль заявка на Французском Холме. А что до Фроны, то я могу точно указать день, когда она согласится выйти за него замуж, если только она вообще когда-нибудь это сделает. -- Когда же это произойдет? -- В тот день, когда Сент-Винсент порвет с Люсиль. Корлисс задумался, а полковник продолжал: -- Но я не понимаю Люсиль. Что она находит в Сент-Винсенте? -- У нее вкус не хуже, чем... чем.... у других женщин. Я уверен, что...-- поспешно сказал Вэнс. -- Вы, по-видимому, не допускаете, что у Фроны может быть дурной вкус? Корлисс повернулся на каблуках и вышел. Полковник Трезвей мрачно улыбнулся. Вэнс Корлисс и не подозревал, сколько людей на рождественской неделе были прямо или косвенно заинтересованы в его судьбе. Особенно старались два человека -- один за него, другой за Фрону. Пит Уипл, старожил, владевший заявкой как раз у подножия Французского Холма, был женат на туземной женщине, и притом не слишком красивой. Мать ее была индианкой и вышла замуж за русского торговца мехами тридцать лет тому назад в Кутлике на Большой Дельте. Как-то в воскресенье утром Бишоп зашел к Уиплу поболтать с ним часок, но застал только его жену. Она говорила на ломаном английском языке, от которого положительно вяли уши. Бишоп решил выкурить трубку и удалиться. Но язык у нее развязался, и она начала рассказывать такое, что он забыл о своем намерении уйти. Он курил трубку за трубкой и, когда она замолкала, просил ее продолжать. Он ворчал, хохотал и ругался, прерывая ее рассказ бесчисленными "ах, черт", что в зависимости от тона выражало испытываемые им чувства. Посреди разговора женщина достала из ветхого сундука старую, засаленную книгу в кожаном переплете и положила на стол перед собой. Хотя книга оставалась закрытой, она все время ссылалась на нее взглядами и жестами, и каждый раз, как она это делала," главах Бишопа вспыхивал жадный огонек. В конце концов рассказ был не только закончен, но и повторен от двух до шести раз, и лишь тогда Дэл открыл свой мешок. Миссис Уипл поставила на стол весы для золота, положила на них гири. а Дэл уравновесил их золотым песком на сто долларов. Затем он поднялся к себе на холм, крепко прижимая к груди покупку, вошел в палатку и подошел к Корлиссу, который чинил мокасины, сидя на одеяле. -- Теперь я его поймал! -- небрежно проговорил Дэл и, погладив книгу, бросил ее на кровать. Корлисс вопросительно посмотрел на него и открыл книгу. Она была на русском языке, страницы ее от времени пожелтели, а кое-где даже истлели. --А я и не знал, что вы изучаете русский языке, Дэл,-- пошутил Корлисс.-- Я не могу прочесть тут ни строчки. -- Я, к сожалению, тоже, да и жена Уипла умеет лишь еле-еле говорить на непонятном жаргоне. Я достал эту книгу у нее. Но ее отец, вы помните, он был русский, читал ей книгу вслух. И она знает то, что знал ее о ней и что теперь знаю я. -- И что ж вы все трое знаете? -- Вот в этом-то и вся штука,--ухмыльнулся Бишоп.-- Вы себе сидите спокойно и ждите. Там видно будет Мэт Маккарти пришел по льду в начале рождественской недели и, разузнав все, что касалось Фроны и Сент-Винсента, остался очень недоволен. Дэйв Харнине только снабдил его подробной информацией, но прибавил еще то, что узнал от Люсиль, с которой был в хороших отношениях. После этого Мэт немедленно соглашался со всеми, кто скверно отзывался о журналисте. Никто не Мог сказать, в чем тут дело, но мужчины не очень-то любили Сент-Винсента. Возможно, это объяснялось его слишком большим успехом у женщин, которые в его присутствии не обращали на других никакого внимания. Это было единственное резонное объяснение, так как в общем он держался с мужчинами прекрасно. В нем не чувствовалось никакого желания выказать свое превосходство, и со всеми он был на равной ноге. Выслушав Люсиль и Харни, Мэт Маккарти воздержался от выводов. Он лишь захотел понаблюдать часок за Сент-Винсентом в доме Джекоба Уэлза. Мэт решил это сделать, несмотря на то, что слова Люсиль расходились с тем, что он знал о ее близости с этим человеком. Преданный друг и горячая голова, Мэт не привык тратить время попусту. -- Я сам займусь этим делом, как подобает представителю благородной династии Эльдорадо,-- заявил он и пошел на холм к Дэйву Харни сыграть партию в вист. Про себя же он добавил: "Если сатана не желает присматривать за своим отродьем, то этого щелкопера я возьму на себя". Однако в течение вечера он несколько раз изменял свои планы. Несмотря на хитрость, прикрытую личиной простака, Мэт временами чувствовал, что у него ускользает почва из-под ног. Сент-Винсент вел себя прекрасно. Он казался простым, веселым, искренним парнем. Он любил посмеяться и добродушно переносил насмешки других, был вполне демократичен, и Мэ(т Маккарти не мог уловить ни одной фальшивой нотки в его поведении. "Ах, пес тебя заешь!--думал Мэт, рассматривая свои карты, среди которых было много козырей.--Неужели годы дают себя знать, и моя кровь уже не греет меня? Он кажется славным парнем. Почему же я должен плохо относиться к нему, если он нравится женщинам, если эти создания рады видеть его? Смелость и красивые глаза -- вот что привлекает их в мужчинах больше всего. Дамы дрожат и взвизгивают, слушая рассказы о войне, и в кого же они влюбляются с первого взгляда, как не в мясника и солдата? Этот парень совершил много отчаянных поступков, и поэтому женщины так мило улыбаются ему. Но это еще ничего не значит. Для меня он прежде всего отродье сатаны. Ты старый хрыч, Мэт Маккарти! Твое лето больше уж не вернется. Ты скоро совсем окостенеешь! Но подожди немного, Мэт, подожди,-- добавил он,-- пока ты не почуешь вкус его мяса". Случай представился скоро, когда Сент-Винсент и сидящая против него Фрона взяли все тринадцать взяток. -- Ах, грабитель! -- закричал Мэт.-- Винсент, мой мальчик! Вашу руку, дорогой мой! Это было крепкое пожатие, но Мэт не почувствовал в нем сердечности и с сомнением покачал головой. --∙ Чего тут думать,--бормотал он, тасуя карты.-- Ты старый дурак! Сначала узнай, как обстоит дело с Фроной. И если она влюблена, то действуй! -- О, Маккарти всегда такой,--уверял Дэйв Харни, приходя на помощь Сент-Винсенту, который был не в восторге от грубых острот ирландца. Было уже поздно, и все надевали шубы и рукавицы. -- Не говорил ли он вам, как он раз посетил собор, когда был в Штатах? Дело было так. Он сам рассказывал мне. Он вошел в собор во время службы, застал священников и певчих в полном облачении -- в кухлянках, как он выразился,-- и смотрел, как они кадят. И знаете, Дэйв, говорил он мне, они напустили дыма, черт его знает сколько, а там не было ни одного самого паршивенького москита. -- Верно. Так оно и было,-- без тени смущения подтвердил Мэт.-- А вот вам никто не рассказывал, как мы с Дэйвом опьянели от сгущенного молока? -- Боже, какой ужас! -- воскликнула миссис Шовилл.-- Расскажите. -- Это было во время свечного голода, на Сороковой Миле. В страшный мороз Дэйв прибежал ко мне убить время. При виде моего сгущенного молока у него разгорелись глаза. "Что вы скажете насчет глотка хорошей водки, той, что продает Моран?"--сказал он, рассматривая ящик с молоком. Должен сознаться, что при одной мысли о водке у меня потекли слюнки. "Что тут говорить,-- отвечаю я,-- когда мой мешок пуст". "Свечи стоят двенадцать долларов дюжина,-- говорит он,-- по доллару за штуку. Даете шесть банок молока за бутылку горяченькой?" "А как вы это устроите?"--спрашиваю я. "Будьте спокойны,--говорит он.--Давайте банки. На дворе холодно, и у меня есть несколько форм для свечей". То, что я вам рассказываю,--святая истина. И если вы встретите Билла Морана, то он вам подтвердит мои слова. Что же делает Дэйв Харни? Он берет мои шесть банок, замораживает их в своих формах для свечей и продает Биллу Морану за бутылку виски. Когда смех немного затих раздался голос Харни: -- Все, что рассказывает Маккарти, верно. Но это только половина. Угадайте, Мэт, чем это кончилось? Мэт покачал головой. -- Так как у меня не было ни молока, ни сахара, то в три банки я подлил воды и сделал свечи, а потом целый месяц пил кофе с молоком. -- На сей раз я вас прощаю, Дэйв,-- сказал Маккарти,-- и только потому, что я у вас в гостях и не хочу шокировать дам. Идите провожайте гостей, нам надо уходить. -- Нет, нет, дамский угодник,-- сказал он, заметя, что Сент-Винсент подбирается к Фроне.--Сегодня она пойдет со своим приемным отцом. Маккарти тихо рассмеялся и предложил Фроне руку. А Сент-Винсент под общий смех присоединился к миссис Мортимер и барону Курбертену. -- Что это я слышал относительно вас и Винсента? -- прямо начал Мэт, как только они остались вместе. Его сверлящие серые глаза так и впились в лицо Фроны, но она спокойно выдержала его взгляд. -- Как я могу знать, что вы слышали? --отпарировала она. -- Когда речь идет о мужчине и женщине, и когда женщина красива, а мужчина тоже не урод, и оба они не женаты, то может быть только один разговор. -- А именно? -- Разговор о самом важном, что может быть в жизни. -- Так о чем же? -- Фрона немного злилась и не хотела пойти ему навстречу. -- О браке разумеется,--выпалил Мэт.--Говорят, что у вас к этому идет дело. -- А о том, что к этому придет, ничего не говорят? -- Разве на это похоже? -- Отнюдь нет! И вы достаточно пожили на свете, чтобы это знать. Мистер Сент-Винсент и я -- большие друзья, вот и все. А если бы даже было так, как вы говорите? Ну и что тогда? -- Ладно,-- осторожно сказал Мэт.-- Говорят, что Винсент путается с одной городской девкой. Ее зовут Люсиль. -- Что же это доказывает? Она ждала, а Маккарти наблюдал за ней. -- Я знаю Люсиль, и она нравится мне,-- продолжала Фрона, с вызывающим видом прерывая молчание.-- Ведь вы тоже ее знаете. Разве она вам не нравится? Мэт хотел заговорить, откашлялся, но остановился. Наконец он выпалил в совершенном отчаянии: -- Знаете, Фрона, я готов вас выпороть. Она рассмеялась. -- Не посмеете. Я больше не девчонка и не бегаю босиком по Дайе. -- Не дразните меня,-- пригрозил он ей. -- И не думаю. Так вам не нравится Люсиль? -- А вам-то что? -- спросил он вызывающим тоном. -- Я тоже спрашиваю: "Вам-то что?" -- Ну, ладно. Тогда я вам скажу напрямик. Я старик и гожусь вам в отцы. Со стороны порядочного мужчины неприлично, дьявольски неприлично водить знакомство с молодой девушкой, когда он... -- Спасибо,--- засмеялась она, делая реверанс. Потом прибавила с горечью: -- Были и другие... -- Кто именно? -- быстро спросил он. -- Ничего, ничего. Продолжайте. Итак, вы сказали... -- Что очень стыдно мужчине бывать у вас и в то же время путаться с такой женщиной, как она. -- Но почему же? -- Якшаться с подонками, а потом приходить к чистой девушке! И вы еще спрашиваете, почему? -- Но подождите, Мэт, подождите минутку. Допуская ваше предположение... --- Я и понятия не имею о предположениях,--проворчал он.-- Факты налицо. Фрона закусила губу. -- Все равно. Пусть будет по-вашему, но я тоже располагаю фактами. Когда вы в последний раз видели Люсиль? -- А почему вас это интересует? -- подозрительно спросил он. -- Неважно, почему. Выкладывайте факты. -- Пожалуйста. Вчера вечером, если вам так хочется знать. -- И вы танцевали с ней? -- Виргинский рил и парочку кадрилей. Я только эти танцы и люблю. Фрона шла, делая вид, что сердится. Оба не говорили ни слова. Слышен был только скрип снега под их мокасинами. -- Ну, так в чем же дело? -- спросил он беспокойно. --О, ни в чем,-- ответила она.-- Я просто думаю, кто из нас хуже -- мистер Сент-Винсент, вы или я, с которой вы оба дружите. Мэт не был искушен в светских премудростях. И хотя он чувствовал что-то не то в поведении Фроны, он не мог выразить это словами и потому попытался незаметно увильнуть от опасной темы. -- Вы сердитесь на старого Мэта, а он только и думает о вашем благе и делает из-за вас тысячу глупостей,-- заискивающе сказал он. -- Я вовсе не сержусь. -- Нет, сердитесь. -- Так вот же вам! -- Она быстро наклонилась и поцеловала его.-- Как я могу сердиться на вас, когда я помню Дайю! -- Ах, Фрона, дорогая, как хорошо, что вы это говорите. Лучше топчите ногами, только не смейтесь надо мной. Я готов умереть за вас или быть повешенным, только бы вы были счастливы. Я способен убить человека, который причинит вам хоть малейшее огорчение. Я готов пойти за вас в ад с улыбкой на лице и с радостью в сердце. Они остановились у дверей ее дома, и она благодарно пожала ему руку. -- Я не сержусь, Мэт. За исключением моего отца вы единственный человек, которому я позволяю говорить со мной в таком тоне. И хотя я люблю вас теперь больше, чем когда-либо, я все же очень рассержусь, если вы еще упомянете об этом. Вы не имеете на это права. Это касается меня одной, и вы поступили нехорошо. -- Что предупредил вас об опасности? -- Да, если хотите. Он глубоко вздохнул. -- Что вы хотите сказать? -- спросила она. -- Что вы можете заткнуть мне рот, но не можете связать мне руки. -- Но, Мэт, дорогой мой, вы не должны! Он пробормотал что-то невнятное. -- Вы должны обещать мне, что не будете ни словом, ни делом вмешиваться в мою жизнь. -- Не обещаю. -- Но вы должны. -- Нет. И, кроме того, становится холодно, и вы отморозите себе ваши маленькие розовые пальчики, помните, я вынимал из них занозы, когда вы жили у Дайи? Ну, марш домой. Фрона, девочка моя, спокойной ночи. Мэт довел ее до порога и ушел. Дойдя до угла, он внезапно остановился и уставился на свою тень на снегу. -- Мэт Маккарти, ты дурак, каких свет не рожал! Слыханное ли это дело, чтобы кто-нибудь из Уэлзов не знал, что ему нужно? Разве ты не знаешь эту породу упрямцев? Эх ты, несчастный нытик! И он двинулся дальше, продолжая ворчать себе под нос. Каждый раз, как его воркотня доносилась до волкодава, бежавшего за ним по пятам, собака настораживалась и показывала клыки. ГЛАВА XVII -- Устала? Джекоб Уэлз положил руки Фроне на плечи, и в глазах его отразилась вся любовь, которую не умел передать его скупой язык. Елка и шумное веселье, связанное с ней, были окончены. Приглашенные на праздник ребятишки вернулись домой, замерзшие и счастливые, последний гость ушел, и на смену сочельнику приходил первый день рождества. Фрона радостно посмотрела на отца, и они уселись в широкие удобные кресла по обеим сторонам камина, где догорали дрова. -- Что случится через год в этот самый день? --как бы обратился он к пылающему полену; оно ярко вспыхнуло и рассыпалось миллионами искр. Это было похоже на зловещее предзнаменование. -- Удивительно,--продолжал .он, отгоняя от себя мысль о будущем и стараясь не поддаваться дурному на строению. Эти последние месяцы, которые ты провела со мной, кажутся мне сплошным чудом. Ты ведь знаешь, со. времени твоего детства мы редко бывали вместе. Когда я думаю об этом серьезно, мне трудно представить, что ты действительно моя дочь, плоть от плоти моей. Пока ты была растрепанной маленькой дикаркой с Дайи, здоровым нормальным зверенышем и только, мне не требовалось большого воображения, чтобы видеть в тебе отпрыск Уэлзов. Но Фрону, женщину, какой ты была сегодня вечером, какой я вижу тебя с минуты твоего приезда,--это трудно... я не могу себе представить... я...---он запнулся и беспомощно развел руками.-- Я почти жалею, что дал тебе образование, а не оставил тебя при себе, чтобы ты сопровождала меня в моих путешествиях и приключениях, деля со мной все мои радости и неудачи. Тогда бы, сидя у камина, я узнал в тебе мою дочь. А теперь не узнаю. К тому, что было мне знакомо, прибавилось... не знаю, как это назвать... какая-то утонченность, сложность -- это твои любимые выражения,--нечто недоступное мне. Нет.--Движением руки он остановил ее. Она подошла ближе и, опустившись на колени, горячо сжала его руку.--Нет, совсем не так. Я не могу подобрать слова. Не нахожу их. Я не умею высказывать то, что чувствую, но попытаюсь еще раз. Несмотря ни на что, в тебе сохранилась печать нашей породы. Я знал, что ты можешь измениться, и шел на риск, отсылая тебя, но я верил, что в твоих жилах течет кровь Уэлзов. Я боялся и сомневался, пока ты была вдали от меня; ждал, молился без слов и начинал терять надежду. А затем наступил день, великий день! Когда мне сказали, что твоя лодка уже близко, я увидел около себя с одной стороны смерть, а с другой -- вечную жизнь... Либо пан, либо пропал. Эти слова звучали в моей голове, доводя меня до безумия. Сохранилась ли в ней порода Уэлзов? Течет ли еще в ней наша кровь? Увижу ли я молодой росток прямым и высоком, полным жизненных сил? Или же он опустился, вялый и безжизненный, погубленный зноем другого мира, непохожего на простой, естественный мирок Дайи? Да, то был великий день, и все же что-то похожее на трагедию скрывалось в этом напряженном, томительном ожидании. Ты ведь знаешь, как я прожил эти годы, борясь в одиночестве, а ты, единственный близкий мне человек, была далеко. Если бы этот опыт не удался... Когда твоя лодка вынырнула из-за льдин, я боялся взглянуть на нее. Меня никто еще не называл трусом, но здесь я впервые почувствовал себя малодушным. Да, в ту минуту я охотнее принял бы смерть. В этом было безумие, нелепость. Как мог я знать, радоваться мне или нет, когда твоя лодка виднелась лишь точкой на реке? Но я все же смотрел, и чудо пришло. Я это понял. Ты правила веслом, ты была дочерью Уэлза. Это может показаться пустяком, но для меня это было очень важно. Такого нельзя было ожидать от обыкновенной женщины, а только от дочери Уэлза. И когда Бишоп соскочил на лед, ты быстро сообразила, что нужно делать: налегла на весло и заставила сивашей подчиниться своей команде. Тогда наступил великий день. -- Я всегда старалась и помнила,-- шепнула Фрона. Она тихо приподнялась, обвила руками шею отца и припала головой к его груди. Он слегка обнял ее одной рукой, а другой стал играть блестящими волнами ее волос. -- Повторяю, печать породы не стерлась. Но разница все же была и есть. Я проследил ее, изучил, старался ее понять. Я сидел рядом с тобой за столом, гордился тобой, но чувствовал себя подавленным. Когда ты говорила о мелочах, я мог следить за твоей мыслью, но в серьезных вопросах чувствовал свое ничтожество. Я понимал тебя, умел заинтересовать, и вдруг... ты отдалялась и исчезала, и я терял почву. Только дурак не сознает своего невежества; у меня хватило ума увидеть это. Искусство, поэзия, музыка -- что я в них смыслю? А для тебя это -- главное в жизни и важнее тех мелочей, которые я в состоянии понять. А я-то слепо надеялся, что мы будем так же родственны духом, как и плотью. Это было горько, но я понял и примирился с этим. Но видеть, как моя собственная дочь отдаляется от меня, избегает меня, перерастает меня! Это действует ошеломляюще. Боже! Я слышал, как ты читала твое Браунинга -- нет, нет, молчи,-- я наблюдал за игрой твоего лица, за твоим страстным воодушевлением, и в то же время все эти слова казались мне бессмысленными, монотонными, раздражающими. А миссис Шовилл сидела тут же, с выражением идиотского экстаза, понимая не больше меня. Право, мне хотелось ее задушить. Ну и что же. Я ночью прокрался к себе с твоим Браунингом и заперся, дрожа точно вор. Слова показались мне бессмысленными. Я колотил себя по голове кулаком, как дикарь, стараясь вбить в нее хоть искру понимания. Моя жизнь -- узкая, глубокая колея. Я делал то, что было необходимо, и делал это хорошо; но время ушло, и я уже не могу повернуть обратно. Меня, сильного и властного, смело игравшего судьбой, меня, который в состоянии купить душу и тело тысячи поэтов и художников, поставили в тупик несколько грошовых печатных страниц! Он молча погладил ее волосы. -- Вернемся к сути. Я хотел достигнуть невозможного, бороться с неизбежным. Я отослал тебя, чтобы ты могла научиться тому, чего не хватает мне, мечтая, что наши души останутся близкими. Как будто можно к двойке прибавить двойку и получить в результате тоже двойку. Итак, в конечном итоге порода сохранилась, но ты научилась чужому языку. Когда ты говоришь на нем, я глух. Больнее всего мне сознавать, что этот язык богаче и культурнее моего языка. Не знаю, зачем я все это говорю, зачем сознаюсь в своей слабости... -- О отец мой! Самый великий из людей! -- Она подняла голову, рассмеялась и откинула назад густые пепельные волосы, падавшие ему на лоб.-- Ты сильнее, ты совершил больше, чем все эти художники и поэты. Ты так хорошо знаешь изменчивые законы жизни. Разве та же жалоба не вырвалась бы у твоего отца, если бы он сейчас сидел рядом с тобой и видел тебя и твои дела? -- Да, да. Я сказал, что все понимаю. Не будем говорить об этом... минута слабости. Мой отец был великий человек. -- Мой тоже. -- Он боролся до конца своих дней. Он всецело отдался великой борьбе в одиночку, -- Мой тоже. -- И умер в борьбе. -- Это участь моего отца и всех нас, Уэлзов. Он шутливо потряс ее за плечи в знак того, что к нему вернулось хорошее настроение. -- Но я решил разделаться с рудниками, компанией и всем остальным и приняться за изучение Браунинга. -- Опять борьба. Ты не можешь отречься от самого себя, отец. -- Почему ты не мальчик? -- внезапно спросил он.-- Ты была бы чудесным мальчишкой. А теперь, как женщина, созданная для того, чтобы составить счастье какого-нибудь мужчины, ты уйдешь от меня -- завтра, через день, через год,--кто знает, когда именно? Ах. теперь я понимаю, к чему клонилась моя мысль. Зная тебя, я считаю это правильным и неизбежным. Но этот человек, Фрона, этот человек? -- Не надо,-- прошептала Фрона.-- Расскажи мне о последней битве твоего отца, о великой, одинокой борьбе в Городе Сокровищ. Их было десять против него одного, но он боролся. Расскажи мне. -- Нет, Фрона. Сознаешь ли ты, что мы первый раз в жизни говорим с тобой серьезно, как отец с дочерью? У тебя не было матери, чтобы руководить тобой; не было отца, так как я понадеялся на кровь Уэлзов и отпустил тебя далеко. Как выяснилось, я не ошибся. Но приходит время, когда совет матери необходим, а ты никогда не знала своей матери. Фрона сразу затихла и выжидала дальнейшего, крепко прижавшись к отцу. -- Этот человек, Сент-Винсент... Как обстоит дело между вами? -- Я... я... не знаю. Что ты хочешь сказать? -- Помни, Фрона, ты свободна в своем выборе; последнее слово всегда за тобой. Но все-таки я хотел бы знать. Я, может быть... мог бы посоветовать... Ничего больше... Во всем этом было что-то необъяснимо священное. Она не находила слов, и в голове ее носился вихрь бессвязных мыслей. Поймет ли он ее? Ведь между ними была разница, которая могла помешать ему признать мотивы, обязательные для нее. Она всегда ценила его природный здравый ум и любовь к правде. Но согласится ли он с тем, чему она научилась вдали от него? Она мысленно посмотрела на себя со стороны и почувствовала, что любые подозрения излишни. -- Между нами ничего нет, отец! -- решительно сказала она.-- Мистер Сент-Винсент ничего не говорил мне, ничего. Мы добрые друзья, мы симпатичны друг другу, мы очень хорошие друзья. Кажется, это все. -- Но вы нравитесь друг другу, он тебе нравится. Но как? Так ли, как нравится женщине мужчина, с которым она может честно разделить жизнь, отдав ему себя? Чувствуешь ли ты то же, что и Руфь? Сможешь ли ты сказать, когда придет время: "Твой народ будет моим народом, твой бог -- моим богом"? -- Нет. Но я не могу, не смею задать себе этот вопрос, как не могу не говорить и не думать об этом. Это -- великое чувство. Никто не знает, как и почему оно приходит. Все это похоже на сверкание белой молнии, и в нем -- откровение, озаряющее все на свете. Так я по крайней мере это себе представляю. Джекоб Уэлз медленно, словно раздумывая, покачал головой. Он все понимал, но хотел еще раз обдумать и взвесить. -- Но почему ты спросил о нем, отец? О Сент-Винсенте? У меня есть и другие друзья. -- Они не вызывают у меня того чувства, что он. Будем откровенны, Фрона, и простим друг другу те огорчения, которые можем невольно причинить. Мое мнение не ценнее всякого другого. Каждому свойственно ошибаться. И я не могу объяснить своего чувства. Вероятно, я испытываю нечто вроде того, что будет с тобой, когда сверкание молнии ослепит твои глаза. Словом, мне не нравится Сент-Винсент. -- Это мнение почти всех мужчин,-- заметила Фрона, испытывая неудержимое желание встать на защиту Сент-Винсента. -- Такое совпадение во взглядах только подтверждает мое мнение,-- возразил он мягко.-- Но я принимаю во внимание эту чисто мужскую точку зрения. Его популярность среди женщин, вероятно, объясняется тем, что у них свое особое мнение, которое отличается от мужского в такой же степени, в какой женщина отличается от мужчины физически и духовно. Это слишком сложно, и я не умею это объяснить. Я только слушаюсь своего внутреннего голоса и стараюсь быть справедливым. -- Ты не можешь высказаться более определенно?-- спросила она, стараясь понять его.-- Объясни мне хоть частицу того, что ты чувствуешь. -- Я не решаюсь. Интуиция не поддается определению. Впрочем, попытаюсь. Мы, Уэлзы, никогда не имели дело с трусами. Там, где налицо трусость, ничто не устоит. Это равносильно постройке здания на песке или скверной болезни, которая сидит внутри человека, и никто не знает, когда она наконец проявится. -- Мне кажется, что мистера Сент-Винсента никак нельзя заподозрить в трусости. Я не могу себе этого представить. Уэлза огорчило расстроенное лицо дочери. -- Я не знаю ничего определенного про Сент-Винсента. У меня нет доказательств, что он не то, за что хочет сойти. Но все же я это чувствую, хотя мне, как и всякому человеку, свойственно ошибаться. Я кое-что слышал о грязном скандале в баре. Пойми, Фрона, я не осуждаю драки -- мужчины остаются мужчинами,-- но, говорят, в эту ночь он вел себя не так, как подобает мужчине. -- Но, как ты сказал, отец, мужчины остаются мужчинами. Мы хотели бы их видеть другими, и мир от этого стал бы, несомненно, лучше. Но все же нам приходится принимать их такими, каковы они есть. Люсиль... -- Нет, нет, ты не поняла меня. Я не ее имел в виду, а драку. Он не хотел... Он струсил. -- Ведь ты сам сказал, что об этом только говорят. Он рассказывал мне об этом происшествии. Вряд ли он решился бы на это, если бы здесь было что-нибудь такое... --Я ни в чем не обвиняю его,-- поспешно вставил Джекоб Уэлз.-- Это только слухи, и предубеждение мужчин против него служит достаточным объяснением этой истории. Все это, во всяком случае, не имеет значения. Мне не следовало говорить об этом, потому что я знавал в свое время прекрасных людей, которые внезапно поддавались страху. А теперь выбросим все это из головы. Я хотел только дать тебе совет и, кажется, сделал промах. Но пойми одно, Фрона,-- прибавил он, поворачивая к себе ее лицо.--Прежде всего ты моя дочь и можешь распоряжаться собой как найдешь нужным. Ты вольна хорошо устроить свою жизнь или испортить ее. В своих поступках ты должна быть самостоятельной, и мое влияние тут ничего не может изменить. Иначе ты не была бы моей дочерью. Никто из Уэлзов не подчинялся приказу. Они предпочитали умереть либо уходили на край света строить новую жизнь. Если бы ты считала, что танцевальные вечера -- подходящее место для проявления твоих способностей, то я, возможно бы, и огорчился, но на другой же день разрешил тебе посещать их. Было бы неразумно препятствовать тебе, и, кроме того, у нас это не принято. Уэлзы не раз единодушно поддерживали безнадежное дело. Обычаи не для таких, как мы. Они нужны черни, которая без них опустилась бы еще ниже. Слабые должны повиноваться, иначе их раздавят; но это не относится к сильным. Масса -- ничто; личность -- все; индивидуум всегда управляет массой и диктует ей свои законы. Я плюю на мнение света! Если бы кто-нибудь из Уэлзов произвел на свет незаконного ребенка -- что ж, значит, такова его воля. Ты осталась бы дочерью Уэлза, и мы держались бы вместе, перед лицом ада и неба, перед лицом самого бога. В тебе течет моя кровь, Фрона. -- Ты лучше меня,-- прошептала она, целуя его в лоб, и ее ласка показалась ему нежным прикосновением листа, падающего в тихом осеннем воздухе. И при догорающем огне он начал рассказывать ей об их предке -- отважном Уэлзе, который вел одинокую великую борьбу и умер, сражаясь в Городе Сокровищ. ГЛАВА XVIII "Кукольный дом" имел большой успех. Миссис Шовилл изливала свой восторг в таких неумеренных и неподходящих выражениях, что Джекоб Уэлз, стоявший рядом, уставился сверкающим взглядом на ее полную белую шею, а рука его сделала бессознательное движение, словно сжимая невидимое дыхательное горло. Дэйв Харни много распространялся о совершенстве драмы, хотя выразил сомнение в правильности философии Норы, и клялся всеми пуританскими богами, что Торвальд -- самый длинноухий осел обоих полушарий. Миссис Мортимер, противница этой литературной школы, признала, что артисты сгладили недостатки пьесы. Маккарти заявил, что он нисколько не осуждает душечку Нору, но в частной беседе сообщил приисковому комиссару, что какая-нибудь песенка или танец не испортили бы спектакля. -- Понятно, Нора была права,-- убеждал он Харни, идя вместе с ним вслед за Фроной и Сент-Винсентом.-- Я бы... -- Резина... -- К черту резину! -- раздраженно воскликнул Мэт. -- Как я уже говорил,-- невозмутимо продолжал Харни,-- резиновая обувь сильно подорожает к весне. Три унции за пару, на этом можно будет хорошо заработать. Если мы теперь наберем их побольше, по унции за пару, то наживемся на каждой сделке вдвое. Чудное дельце, Мэт! -- Ступайте к черту со своим дельцем! У меня сейчас на уме Нора. Они простились с Фроной и Сент-Винсентом и пошли по направлению к бару, пререкаясь под звездным небом. Грегори Сент-Винсент громко вздохнул. -- Наконец-то. -- Что наконец-то? -- равнодушно спросила Фрона. -- Наконец-то мне представляется случай сказать вам, как вы прекрасно играли. Вы поразительно провели заключительную сцену, так хорошо, что мне казалось, будто вы действительно навсегда уходите из моей жизни. -- Какое несчастье! -- Это было ужасно. -- Неужели? -- Да. Я все это применил к себе. Вы были не Норой, а Фроной, а я не Торвальдом, а Грегори. Когда вы вошли в пальто и шляпе, с дорожным чемоданом в руке, мне показалось, что я не в силах буду остаться и довести свою роль до конца. А когда дверь за вами захлопнулась и вы ушли, меня спас только занавес. Благодаря ему я пришел в себя, а то я чуть было не кинулся вслед за вами на глазах у всей публики. -- Странно, что заученная роль может так подействовать на человека,-- заметила Фрона. -- Или, скорее, скорее человек на роль,-- заметил Сент-Винсент. Фрона ничего не ответила, и они молча пошли дальше. Она все еще находилась под обаянием вечера, и приподнятое настроение, овладевшее ею на сцене, не покидало ее. Кроме того, она угадывала скрытый смысл слов Сент-Винсента, и ею овладела та робость, которая сковывает женщину перед решительным объяснением с мужчиной. Стояла светлая, холодная ночь, не слишком холодная -- не более сорока градусов мороза,-- и вся окрестность была залита мягким, рассеянным светом, который шел не от звезд и не от луны, а, казалось, откуда-то с противоположной стороны земного шара. С юго-востока до северо-запада край неба был окаймлен бледно-зеленой полосой,-- от нее-то и исходило это матовое сияние. Внезапно, словно вспыхнул факел, небо перерезала белая полоса света. В одно мгновение ночь преобразилась в феерический день, а затем спустился еще более глубокий мрак. Но на юго-востоке было заметно какое-то бесшумное движение. Мерцающая зеленоватая дымка клубилась и бурлила, то поднимаясь, то опускаясь, и, словно нащупывая что-то, по небу метались огромные призрачные руки. Еще раз гигантский сноп света извилистой огненной линией перерезал небо и, как молния, скрылся за горизонтом. И опять наступила темная ночь. Но вот, становясь все шире и ярче, щедро разбрасывая вокруг себя потоки света, это сияние вспыхнуло вновь над головой и помчалось дальше на край неба, оставив позади себя светящийся мост, и теперь мост удержался! Вслед за этим полыханием молчание земли было нарушено протяжным воем десяти тысяч волкодавов, которые излили в нем свой страх и тоску. Фрона вздрогнула, и Сент-Винсент обнял ее за талию. С легким трепетом смутного восторга проснувшаяся в ней женщина почувствовала прикосновение мужчины, но она не противилась. И в то время, как вокруг жалобно выли волкодавы, а северное сияние играло над головой, он заключил ее в свои объятия. -- Продолжать ли мне мой рассказ?--прошептал он. Она положила усталую голову на его плечо, и они вместе залюбовались пылающим сводом, где тускнели и гасли звезды. То ослабевая, то сгущаясь, пульсируя в каком-то бешеном ритме, все краски спектра разлились по небу. Затем небо приняло очертания гигантского свода, где царственный пурпур переходил в зеленые переливы цвета морской волны; огненные нити свивались и переплетались с пылающими волнами, пока нежнейшая кисея, красочная и неповторимая, не упала легкой воздушной вуалью на лицо изумленной ночи. Без всякого предупреждения дерзкая черная рука разъединила светящийся мост, и он растаял, покраснев от смущения. Клочья темноты надвинулись со всех сторон. Тут и там массы рассеянных красок и угасающего огня робко прокрадывались к горизонту. А затем величественная ночь снова вернулась в свои владения, и звезды одна за другой высыпали на небе, и волкодавы начали выть снова. -- Я могу предложить вам так мало, дорогая,-- сказал мужчина с едва заметной горечью.-- Неверную судьбу бродяги-цыгана. А женщина, взяв его руку и прижимая ее к сердцу, повторила то, что до нее сказала когда-то одна великая женщина: -- "Шалаш и корка хлеба с вами, Ричард". ГЛАВА XIX Хау-Хэ была простой индианкой, многочисленные предки которой питались сырой рыбой и разрывали мясо зубами. Поэтому мораль ее была груба и примитивна. Но долгая жизнь среди белых сроднила ее с их нравами и обычаями, несмотря на то, что в глубине души она все еще продолжала презрительно фыркать на эти обычаи. Прослужив десять лет кухаркой в доме Джекоба Уэлза, она с тех пор всегда занимала здесь ту или иную должность. И когда в одно пасмурное январское утро в ответ на громкий стук она открыла дверь и увидела посетительницу, то даже от ее невозмутимости не осталось и следа. Обыкновенные мужчины или женщины не могли бы так скоро узнать гостью. Но способность Хау-Хэ наблюдать и запоминать мелкие подробности развилась в суровой школе, где смерть подстерегала ротозеев, а Жизнь приветствовала бдительных. Хау-Хэ смерила взглядом стоявшую перед ней женщину. Сквозь густую вуаль она с трудом различила блеск ее глаз. Расшитая кухлянка с поднятым капюшоном скрывала волосы и очертания ее фигуры. Хау-Хэ в замешательстве продолжала смотреть на гостью. Было что-то знакомое в этом смутном облике. Она еще раз взглянула на голову, закрытую капюшоном, и узнала характерную посадку. Глаза Хау-Хэ затуманились, когда в ее нехитром сознании возникли аккуратно разложенные по полочкам скудные впечатления всей ее жизни. В них не было ни путаницы, ни беспорядка, не было противоречий и постоянного воздействия сложных эмоций, запутанных теорий, ошеломляющих абстракций, -- были только простые факты, тщательно классифицированные и систематически подобранные. Из всех тайников прошлого она безошибочно отобрала и сопоставила только то, что помогло ей оценить настоящий момент. Тогда мрак, окружавший женщину, рассеялся, и Хау-Хэ разгадала ее всю до конца, со всеми ее словами, делами, обликом и биографией. -- Твоя лучше убираться быстро-быстро,-- заявила Хау-Хэ. -- Мисс Уэлз... Мне нужно ее видеть. Незнакомка говорила спокойным, решительным тоном, в котором чувствовалась упрямая воля. Но это не подействовало на Хау-Хэ. -- Твоя лучше уйти,-- упрямо повторила она. -- Вот, передайте это, пожалуйста, Фроне Уэлз и,-- она придержала коленом дверь,-- оставьте дверь открытой. Хау-Хэ нахмурилась, но записку взяла; она не могла сбросить с себя ярмо десятилетнего служения высшей расе. "Можно мне вас видеть? Люсиль Так гласила записка. Фрона выжидающе посмотрела на индианку. -- Она прет ногой вперед,-- объяснила Хау-Хэ,-- моя говорит ей убирайся подобру-поздорову. А? Как скажешь? Она нехороший. Она... -- Нет.-- Фрона на минуту задумалась.-- Приведи ее сюда. -- А лучше бы... -- Ступай! Хау-Хэ, ворча, повиновалась, она не могла не повиноваться. Но когда она спускалась по лестнице к входной двери, в ее голове смутно промелькнула мысль о случайности происхождения белой или темной кожи, создающей господ и рабов. Одним взглядом Люсиль охватила Фрону, которая стояла на переднем плане и, улыбаясь, протягивала ей руку, изящный туалетный столик, простую, но изысканную обстановку, тысячу мелочей девичьей комнаты; и вся эта дышащая чистотой и свежестью атмосфера заставила ее с болью вспомнить о своей юности. Но это продолжалось недолго. Затем она вновь приняла свой обычный сдержанный вид. -- Я рада, что вы пришли,-- сказала Фрона.-- Я очень хотела вас видеть и... но снимите, пожалуйста, эту тяжелую кухлянку. Какая она толстая! И что за чудесный мех! И какая отделка! -- Это из Сибири.-- Люсиль хотелось еще прибавить, что это подарок Сент-Винсента, но вместо этого она заметила:--Там еще не научились работать кое-как. Она опустилась в низкую качалку с прирожденной грацией, которая не ускользнула от Фроны, любящей красоту, и, молча, с гордо откинутой головой слушала Фрону, весело наблюдая за ее мучительными попытками поддержать разговор. "Зачем она пришла?" --думала Фрона, говоря о мехах, погоде и других безразличных вещах. -- Если вы ничего не скажете, Люсиль, я начну нервничать,-- сказала наконец она в отчаянии.-- Что-нибудь случилось? Люсиль подошла к зеркалу и извлекла из-под разбросанных безделушек миниатюрный портрет Фроны. -- Это вы? Сколько вам здесь лет? -- Шестнадцать. -- Сильфида, но холодная, северная. -- У нас кровь поздно согревается,-- заметила Фрона,-- но... -- Но от этого она не менее горяча,-- засмеялась Люсиль.-- А теперь сколько вам лет? -- Двадцать. -- Двадцать,-- медленно повторила Люсиль.-- Двадцать.-- Она вернулась на свое место.-- Вам двадцать, а мне двадцать четыре. -- Такая маленькая разница. -- Но наша кровь рано согревается.-- Люсиль бросила это замечание как бы через бездонную пропасть, которую не могли заполнить четыре года. Фрона с трудом скрывала свою досаду. Люсиль снова подошла к туалетному столу, посмотрела на миниатюру и вернулась на место. -- Что вы думаете о любви? -- неожиданно спросила она; в ее улыбке было слишком много откровенности. -- О любви? -- смутилась Фрона. -- Да, о любви. Что вы знаете о ней? Что вы о ней думаете? Поток определений, сияющих и красочных, промелькнул в уме Фроны, но она отказалась от них и ответила: -- Любовь -- это самопожертвование. -- Отлично. Жертва. И что же, она окупается? -- Да. Окупается. Конечно, окупается. Кто может сомневаться в этом? Глаза Люсиль сверкнули насмешкой. -- Чему вы улыбаетесь? -- спросила Фрона. -- Посмотрите на меня, Фрона!--Люсиль поднялась с пылающим лицом.-- Мне двадцать четыре года. Я не пугало и не дура. У меня есть сердце. Во мне течет здоровая, горячая, красная кровь. И я любила. Но я не помню, чтобы это окупалось. Я знаю только, что расплачивалась всегда я. -- Это и было ваше вознаграждение,-- горячо сказала Фрона.-- В вашей жертве была ваша награда. Если любовь и обманчива, то вы все-таки любили, вы узнали, что это такое, вы жертвовали собой. Чего еще можно желать? -- Любовь собаки,-- усмехнулась Люсиль. -- О! Вы несправедливы. -- Я отдаю вам должное,-- решительно ответила Люсиль.-- Вы скажете мне, что вы все знаете, что вы смотрели на мир открытыми глазами и, коснувшись губами краев чаши, распознали приятный вкус напитка. Эх, вы! Собачья любовь! Я знаю, Фрона, вы настоящая женщина, с широкими взглядами и совсем не мелочная, но,-- она ударила себя тонким пальцем по лбу,-- у вас все это здесь. Это одурманивающий напиток, и вы слишком сильно надышались его парами. Осушите чашу до дна, переверните ее, а затем скажите, что этот напиток хорош. Нет, боже сохрани!--страстно воскликнула она.-- Существует настоящая любовь. И вы должны найти не подделку, а прекрасное, светлое чувство. Фрона поняла эту старую уловку, общую для всех женщин. Ее рука соскользнула с плеча Люсиль и сжала ее руку. -- То, что вы говорите, неверно, но я не знаю, как вам ответить. Я могу, но не решаюсь, не решаюсь противопоставить мои мысли вашим фактам. Я пережила слишком мало, чтобы спорить с вами, вы так хорошо знаете жизнь. -- Тот, кто переживает несколько жизней, умирает много раз. Люсиль вложила в эти слова всю свою боль, и Фрона, обняв ее, вдруг зарыдала у нее на груди. Легкие складки между бровями Люсиль разгладились, и она тихо и незаметно прикоснулась к волосам Фроны материнским поцелуем. Это продолжалось минуту, потом она снова нахмурила брови, сжала губы и отстранила от себя Фрону. -- Вы выходите замуж за Грегори Сент-Винсента? Фрона была поражена. С ее помолвки, которая держалась в секрете, прошло только две недели, и ни одна душа не знала об этом. -- Откуда вы знаете? -- Вы мне ответили.-- Люсиль вглядывалась в открытое лицо Фроны, не умевшей быть лживой, и чувствовала себя, как искусный фехтовальщик перед слабым новичком.-- Откуда я знаю? -- Она неприятно рассмеялась.-- Когда человек внезапно покидает объятия женщины с губами, еще влажными от последних поцелуев, и ртом, полным бесстыдной лжи... -- Дальше... -- Забывает эти объятия... -- Так? -- Кровь Уэлзов закипела и точно горячими лучами солнца высушила влажные глаза Фроны, которые вдруг засверкали.-- Вот для чего вы пришли! Я догадалась бы сразу, если бы обращала внимание на доусонские сплетни. -- Еще не поздно,-- сказала Люсиль с презрительной усмешкой. -- Я вас слушаю. В чем дело? Вы хотите сообщить мне, что он сделал, и рассказать, чем он был для вас? Уверяю вас, это бесполезно! Он мужчина, а мы с вами женщины. -- Нет,-- солгала Люсиль, скрывая свое удивление.-- Я не предполагала, что его поступки могут повлиять на вас. Я знаю, что вы выше этого. Но вы подумали обо мне? Фрона перевела дыхание. Потом протянула руки, словно для того, чтобы вырвать Грегори из объятий Люсиль. -- Вылитый отец! -- воскликнула Люсиль.-- Ах вы, Уэлзы, Уэлзы! Но он не стоит вас, Фрона Уэлз,-- продолжала она.-- Мы же подходим друг к другу. Он нехороший человек, в нем нет ни величия, ни доброты. Его любовь нельзя сравнить с вашей. Что здесь скажешь? Чувство любви ему недоступно, мелкие страстишки -- вот все, на что он способен. Вам это не нужно. А это все, что он в лучшем случае может вам дать. А вы, что вы можете ему дать? Самое себя? Ненужная щедрость. Но золото вашего отца... -- Довольно! Я не хочу вас слушать! Это нечестно.-- Фрона заставила ее замолчать, а потом вдруг дерзко опросила: -- А что может дать ему женщина, Люсиль? -- Несколько безумных мгновений,-- последовал быстрый ответ.-- Огненное наслаждение и адские муки раскаяния, которые потом выпадут ему на долю так же, как и мне. Таким образом сохраняется равновесие, и все кончается благополучно. -- Но... но... -- В нем живет бес,-- продолжала Люсиль,-- бессоблазнитель, который дает мне наслаждение, он действует на мою душу. Не дай вам бог, Фрона, его узнать. В вас нет беса. А его бес под стать моему. Я откровенно признаюсь вам, что нас связывает только взаимная страсть. В нем нет ничего устойчивого, и во мне также. И в этом красота. Вот как сохраняется равновесие. Фрона откинулась в кресле и лениво смотрела на свою гостью. Люсиль ждала, чтобы она высказалась. Было очень тихо. -- Ну? -- спросила наконец Люсиль тихим, странным голосом, вставая, чтобы надеть кухлянку. -- Ничего. Я жду. -- Я кончила. -- Тогда позвольте вам сказать, что я не понимаю вас,-- холодно произнесла Фрона.-- Я не вижу цели вашего прихода. Ваши слова звучат фальшиво. Но я уверена в одном: по какой-то непонятной причине вы сегодня изменили самой себе. Не спрашивайте меня,-- я не знаю, в чем именно и почему. Но мое убеждение непоколебимо. Я знаю, что вы не та Люсиль, которую я встретила на лесной дороге по ту сторону реки. То была настоящая Люсиль, хоть я и видела ее мало. Женщина, которая пришла сегодня ко мне, совершенно чужая мне. Я не знаю ее. Моментами мне казалось, что это Люсиль, но это было очень редко... Эта женщина лгала, лгала мне о самой себе. А то, что она сказала о том человеке,-- в лучшем случае только ее мнение. Может быть, она оклеветала его. Это весьма вероятно. Что вы скажете? -- Что вы очень умная девушка, Фрона. Вы угадываете иногда вернее, чем сами предполагаете. Но вы бываете слепы, и вы не поверите, как вы иногда слепы! -- В вас есть что-то, из-за чего я могла бы вас полюбить, но вы это так далеко запрятали, что мне не найти. Губы Люсиль дрогнули, словно она собиралась что-то сказать. Но она только плотнее закуталась в кухлянку и повернулась, чтобы уйти. Фрона проводила ее до дверей, и Хау-Хэ долго размышляла о белых, которые создают законы и сами преступают их. Когда дверь захлопнулась, Люсиль плюнула на мостовую. -- Тьфу! Сент-Винсент! Я осквернила свой рот твоим именем! -- И она плюнула еще раз. -- Войдите! В ответ на приглашение Мэт Маккарти дернул за шнурок, открыл дверь и осторожно притворил ее за собой. -- А, это вы! -- Сент-Винсент с угрюмой рассеянностью взглянул на гостя, потом овладел собой и протянул ему руку.-- Алло, Мэт, старина. Мои мысли были за тысячу миль отсюда, когда вы вошли. Садитесь и будьте как дома. Табак у вас под рукой. Попробуйте его и скажите свое мнение. "Понятно, почему его мысли были за тысячу миль отсюда",-- подумал Мэт: идя сюда, он встретил женщину, и в темноте ему показалось, что она удивительно похожа на Люсиль. Но вслух он сказал: -- Вы хотите сказать, что замечтались? Это не удивительно. -- Почему? -- весело спросил журналист. -- А потому, что по дороге сюда я встретил Люсиль, и следы от ее мокасинов вели к вашей лачуге. У нее иногда бывает острый язычок. -- И это хуже всего,-- ответил Сент-Винсент совершенно искренне.-- Стоит мужчине бросить на женщину благосклонный взгляд, как ей уже хочется претворить эту минуту в вечность. -- Трудненько разделаться со старой любовью, а? -- Да уж, можно сказать. И вы поймете меня. Сразу видно, Мэт, что вы были в свое время мастером по этой части. -- В свое время? Я и теперь еще не так стар. -- Конечно, конечно. Это видно по вашим глазам. Горячее сердце и острый глаз, Мэт! -- Он ударил гостя по плечу и дружелюбно рассмеялся. -- Да и вы парень не промах, Винсент. Где мне до вас! Вы умеете обхаживать женщин. Это ясно, как апельсин. Много вы роздали поцелуев и много разбили сердец. Но, Винсент, было ли у вас когда-нибудь настоящее? -- Что вы хотите этим сказать? -- Настоящее... настоящее... то есть... ну, вы были когда-нибудь отцом? Сент-Винсент отрицательно покачал головой. --И я не был. Но вам знакомо отцовское чувство? -- Не знаю. Не думаю. -- А мне оно знакомо. И это самое настоящее, могу вас уверить. Если есть на свете мужчина, который когда-либо вынянчил ребенка, так это я или почти что я. Это была девочка, теперь она выросла, и я люблю ее больше, чем родной отец, если только это возможно. Мне не повезло: кроме нее, я любил только одну женщину, но она слишком рано вышла замуж за другого. Я никому не говорил об этом ни словечка, верьте мне, даже ей самой. Но она умерла, да помилует бог ее душу. Он опустил голову на грудь и задумался о белокурой саксонке, которая однажды, словно солнечный луч, нечаянно заглянула в бревенчатый склад на берегу реки Дайи. Вдруг он заметил, что Сент-Винсент уставился глазами в пол, размышляя о чем-то другом. -- Довольно глупостей, Винсент! Журналист с усилием оторвался от своих мыслей и обнаружил, что маленькие голубые глазки ирландца престо впились в него. -- Вы храбрый человек, Винсент? Секунду они как будто старались заглянуть друг ДРУГУ в душу. И Мэт мог поклясться, что увидел чуть заметный трепет и колебание в глазах собеседника. Он торжествующе ударил кулаком по столу. -- Честное слово, нет! Журналист подвинул жестянку с табаком и начал скручивать сигарету. Он тщательно делал это; тонкая рисовая бумага хрустела в его твердых, ни разу не дрогнувших руках, и густой румянец, выступивший над воротом рубашки, постепенно покрыл впадины щек и, бледнея на скулах, залил все его лицо. -- Это хорошо, потому что избавит мои руки от грязной работы. Винсент, послушайте. Девочка, ставшая взрослой, спит сейчас в Доусоне. Помоги нам бог, но мы с вами никогда уже не коснемся головой подушки такими невинными и чистыми, как она! Винсент, примите это к сведению: руки прочь от нее! Бес, о котором говорила Люсиль, насторожился, злобный, раздражительный, безрассудный бес. -- Вы мне не нравитесь. К этому у меня есть основания. И хватит. Запомните твердо: если у вас хватит безумия жениться на этой девушке, то вы не дождетесь конца этого проклятого дня, вы не увидите брачной постели. Подумайте, мой милый. Я мог бы вас уложить на месте вот этими двумя кулаками. Но я надеюсь, что найду более правильный способ разделаться с вами. Будьте спокойны. Обещаю вам это. -- Свинья ирландская! Бес вырвался наружу совершенно неожиданно, и Мэт увидел перед глазами дуло кольта. -- Он заряжен?--спросил он.--Я вам верю. Чего же вы медлите? Взведите курок, ну? Палец журналиста взвел курок. Раздался предостерегающий треск. -- Ну, нажимайте! Нажимайте, говорю я вам! Да разве вы способны на это, когда глаза так и бегают у Вас? Сент-Винсент попытался отвернуться в сторону. -- Смотрите на меня, вы! -- приказал Маккарти.-- Не отводите глаз, когда будете стрелять! Сент-Винсент неохотно повернул голову и посмотрел на ирландца. -- Ну Сент-Винсент стиснул зубы и спустил курок. По крайней мере ему показалось это, как часто бывает во сне. Он сделал над собой усилие, отдал себе мысленно приказ, но душевная растерянность помешала ему. -- Да что он, парализован, что ли, ваш нежный пальчик? -- Мэт усмехнулся прямо в лицо измученному, противнику.-- Теперь отведите его в сторону, так, и опустите его... осторожней... осторожней... осторожней... Он постепенно понизил голос до успокоительного шепота. Когда курок занял исходное положение, Сент-Винсент уронил револьвер на пол и с едва слышным стоном бессильно опустился на стул. Он попытался выпрямиться, но вместо этого уронил голову на стол и закрыл лицо дрожащими руками. Мэт надел рукавицы, посмотрел на него с сожалением и ушел, тихо прикрыв за собой дверь. ГЛАВА XX Суровая природа делает и людей суровыми. Приятные стороны жизни проявляются только в теплых странах, где жаркое солнце и тучная земля. Сырой и влажный климат Британии побуждает англичан к пьянству. Благоухающий Восток влечет к сказочным сновидениям. Рослый северянин с белой кожей, грубый и жестокий, ревет от гнева и ударяет врага прямо в лицо тяжелым кулаком. Гибкий южанин с вкрадчивой улыбкой и ленивыми движениями выжидает и действует тайком, укрывшись от посторонних глаз, грациозно и деликатно. У всех них одна цель, разница только в образе действий. И здесь решающим фактором является климат и его влияние. И тот и другой -- грешники, как все существа, рожденные женщиной; но один грешит явно, не скрываясь перед богом, а другой, точно бог его не может видеть, обряжает порок в блестящие одежды, пряча его, словно дивную тайну. Таковы обычаи людей, зависящие от солнечного света, от порывов ветра, от природы, от семени отца и молока матери. Каждый человек является продуктом воздействия множества сил, которые могущественнее его, и они-то отливают его в заранее предназначенную форму. Но, если у него здоровые ноги, он может убежать и подвергнуться давлению иных сил. Он может бежать дальше и дальше, встречая на своем пути все новые силы. И так, пока он не умрет, и конечный образ его жизни будет зависеть от множества сил, которые он встретил на своем пути. Если подменить двух младенцев в колыбели, то раб будет с царственным величием носить пурпур, а царский сын так же подобострастно просить милостыню и униженно раболепствовать под кнутом, как самый жалкий из его подданных. Какой-нибудь Честерфилд с пустым желудком, случайно напав на хорошую пищу, будет так же жадно объедаться, как свинья в ближайшем хлеву. А Эпикуру в грязной хижине эскимосов пришлось бы либо наслаждаться китовым жиром и ворванью моржа, либо умереть. Люди, попав на юный Север, морозный, негостеприимный и полный опасностей, сбрасывали с себя южную лень и боролись, не щадя своих сил. Они соскабливали с себя налет цивилизации: всю ее нелепость, большинство ее недостатков, а возможно, и часть ее добродетелей. Возможно. Но они сохраняли великие традиции и по крайней мере жили честно, искренне смеялись и смело смотрели друг другу в глаза. Поэтому женщине, рожденной на юге и изнеженной воспитанием, не следует блуждать по северным странам, если она не сильна духом. Она может быть кроткой, нежной, чувствительной, она может обладать глазами, не утратившими блеска и наивного выражения, и слухом, привыкшим только к сладким звукам. Но, если у нее здоровые и устойчивые воззрения, к тому же достаточно широкие, с ней не случится ничего дурного, и она сможет все понять и простить. Если же нет,-- она увидит и услышит многое такое, что оскорбит ее; она будет глубоко страдать и потеряет веру в человека, а это будет для нее самым страшным несчастьем. Такую женщину следует тщательно оберегать, отдавать под опеку ближайшим родственникам мужского пола. Очень разумно было бы поселить ее в хижине на холме, высящемся над Доусоном, или, лучше всего, на западном берегу Юкона, запретить ей выходить без провожатых и защитников. Склон холма за хижиной может служить подходящим местом для прогулок на свежем воздухе, где слух не будет осквернен крепкими словечками мужчин, стремящихся к великим достижениям. Вэнс Корлисс вытер последнюю оловянную тарелку, убрал ее на полку и, закурив трубку, развалился на койке. Он принялся рассматривать законопаченные мхом щели на потолке своей хижины. Эта хижина стояла у подножия Французского Холма на берегу ручья Эльдорадо, недалеко от главной проезжей дороги; единственное окно ее приветливо подмигивало ночью запоздалым путникам. Дэл Бишоп, открыв дверь пинком ноги, ввалился в хижину с вязанкой дров. Лицо его так заиндевело, что он едва мог говорить. Это обстоятельство было для него всегда крайне тягостным, и он прежде всего подставил свое лицо горячему воздуху, шедшему от плиты. Иней растаял в один миг, и капли бешено запрыгали по раскаленной поверхности плиты. Небольшие льдинки, срываясь с его бороды, шумно ударялись о заслонки, со злобным шипением превращаясь в пар. -- Вы видите перед собой явление природы, объясняющее три вида материи,-- рассмеялся Вэнс, подражая монотонному голосу лектора.-- Твердое тело, жидкость и пар. Еще минута -- и вы увидите газ. -- В-в-все это очень хорошо,-- бормотал Бишоп, сражаясь с непокорной льдинкой. Наконец ему удалось оторвать ее от верхней губы и бросить на плиту. -- Сколько, по-вашему, градусов мороза, Дэл? Пятьдесят будет? -- Пятьдесят? -- переспросил старатель с невыразимым презрением и вытер свое лицо.-- Ртуть уже несколько часов как замерзла, а с тех пор становится все холоднее и холоднее. Пятьдесят? Я готов поставить свои новые рукавицы против ваших стертых мокасин, что сейчас никак не меньше семидесяти градусов. -- Вы думаете? -- Хотите пари? Вэнс, смеясь, кивнул головой. -- По Цельсию или по Фаренгейту?--спросил Би-шо1т, внезапно насторожившись. -- О, если вам так нужны мои старые мокасины,-- возразил Вэнс, притворяясь, что оскорблен недоверием Дэла,-- то забирайте их без всякого пари! Дэл фыркнул и бросился на противоположную койку. -- Вы думаете, это остроумно?--Не получив ответа, он счел свое возражение исчерпывающим, перевернулся на другой бок и начал изучать щели на потолке. Этого развлечения хватило на пятнадцать минут. -- Не сыграть ли нам партию в криб на сон грядущий? -- обратился он к другой койке. -- Идет! -- Корлисс встал, потянулся и переставил керосиновую лампу с полки на стол.-- Вы думаете, хватит? -- спросил он, рассматривая уровень керосина сквозь дешевое стекло. Бишоп бросил на стол доску для игры, потом смерил глазами содержимое лампы. -- Забыл налить керосину. Теперь уже поздно. Завтра налью. На один-то роббер хватит наверняка. Корлисс, тасовавший карты, остановился. -- Через месяц нам предстоит длинный путь, приблизительно в середине марта, как только удастся собраться. Мы поедем вверх по реке Стюарт к Макквестчену; потом по Макквестчену и назад по Мао; потом наперерез к Мэйзи-Мэй, заворачивая у ручья Гендерсона. -- По Индейской Реке? -- Нет,-- ответил Корлисс, сдавая карты.-- Ниже. Там, где Стюарт подходит к Юкону. А потом вернемся в Доусон до вскрытия льда. Глаза старателя засверкали. -- Надо торопиться! Вот это поездка! Чувствуете? -- Я получил извещение от группы Паркера, работающей на Мао, а Макферсон не дремлет на Гендерсоне... Вы его не знаете. Они там сидят тихо, и, конечно, трудно сказать, но... Бишоп глубокомысленно кивнул головой, в то время как Корлисс перевернул побитый козырь. Перед старателем мелькнуло ослепительное видение двадцати четырех очков, когда снаружи послышался гул голосов и дверь задрожала от сильного стука. -- Войдите! -- крикнул он.-- И нельзя ли потише? Посмотрите,-- обратился он к Корлиссу, разглядывая свои карты,-- пятнадцать -- восемь, пятнадцать -- шестнадцать и восемь составляют двадцать четыре. Мне повезло! Корлисс быстро вскочил, а Бишоп повернул голову. Две женщины и мужчина неуклюже ввалились в хижину и остановились, на минуту ослепленные светом. -- Силы небесные! Да это Корнелл! -- Старатель потряс мужчине руку и провел его вперед. -- Вы помните Корнелла, Корлисс? Джек Корнелл. Тридцать седьмая миля на полпути к Эльдорадо. -- Ну как же не помнить!--сердечно отозвался инженер, пожимая ему руку. -- Ужасная была ночь прошлой осенью, когда вы приютили нас, ужасная ночь, но зато бифштексы из лося, которыми вы угостили нас за завтраком, были великолепны. Джек Корнелл, волосатый человек с мертвенно-бледным лицом, выразительно тряхнул головой и поставил на стол объемистую бутылку. Затем он снова кивнул головой и свирепо посмотрел вокруг. Он заметил плиту, подошел к ней, поднял конфорку и сплюнул комок желтоватой жидкости. Еще шаг -- и он вернулся на прежнее место. -- Понятно, я помню эту ночь,-- прогремел он, в то время как льдинки со звоном падали с его волосатых челюстей.-- И я чертовски рад вас видеть. Факт! -- Он неожиданно опомнился и прибавил довольно робко: -- Факт! Мы все чертовски рады вас видеть, правда, девочки?--Он повертел головой и одобряюще кивнул своим спутницам.-- Бланш, дорогая, мистер Корлисс. Я рад э... хм... рад... случаю вас... хм... познакомить. Карибу Бланш, сэр. Карибу Бланш. -- Очень рада.--Карибу Бланш дружески протянула руку Корлиссу и внимательно осмотрела его. Это была нежная блондинка, должно быть, когда-то довольно миловидная. Но теперь черты ее лица огрубели, морщины стали глубже, как на сильно обветренных лицах мужчин. Джек Корнелл, восхищенный своей светскостью, прочистил горло и вывел вперед другую женщину. -- Мистер Корлисс, Дева, будьте знакомы. Хм! -- прибавил он, отвечая на вопросительный взгляд Вэнса: -- Ну да, Дева. Точно, Дева. Женщина улыбнулась и поклонилась, но не подала руки. "Аристократ",-- втайне определила она инженера, и ее ограниченный опыт подсказал ей, что среди "аристократов" рукопожатие не принято. Корлисс нерешительно повертел рукой, затем поклонился и с любопытством посмотрел на нее. Это была хорошенькая смуглянка с низким лбом, прекрасно сложенная. Несмотря на вульгарность ее типа, Корлисс невольно поддался очарованию ее бьющей через край жизнерадостности, которая как бы сочилась из всех пор ее тела. Каждое движение Девы, быстрое и непринужденное, казалось, было вызвано избытком горячей крови и энергии. -- Недурной экземплярчик, а? -- спросил Джек Корнелл, одобрительно следя за взглядом хозяина дома. -- Бросьте ваши шутки, Джек,-- резко возразила Дева и презрительно скривила губы, чтобы произвести впечатление на Вэнса.--Мне кажется, вам следует позаботиться о бедняжке Бланш. -- Дело в том, что мы порядочно прозябли,-- сказал Джек.-- А Бланш провалилась под лед у самой дороги и отморозила себе ноги. Бланш улыбнулась, когда Корлисс провел ее к табуретке у плиты, но с ее строгих губ не слетело ни слова, несмотря на боль, которую она испытывала. Он отвернулся, когда Дева начала снимать с нее мокрую обувь. Бишоп сразу же принялся искать чистые носки и мокасины. -- Она провалилась только до лодыжек,-- конфиденциально заявил ему Корнелл,-- но этого довольно в такую ночь. Корлисс утвердительно кивнул головой. -- Мы увидели свет у вас в окне, ну и пришли. Вы ничего не имеете против? -- Конечно, нет! -- Мы вам помешали? Корлисс успокоил его, положив руку ему на плечо и дружелюбно заставив его сесть. Бланш с наслаждением вздохнула. От ее мокрых чулок, повешенных над плитой, уже шел пар, а ноги ее нежились в теплых сивашских носках Бишопа. Вэнс придвинул гостям жестянку с табаком, но Корнелл вытащил из кармана пачку сигар и предложил их всем присутствующим. -- Исключительно плохая дорога на этом повороте,-- заявил он громовым голосом, бросая красноречивые взгляды на бутылку.--Там, где бьют ключи, лед стал непрочным, но этого не замечаешь, пока не угодишь туда йогой.-- Он повернулся к женщине у плиты.-- Как вы себя чувствуете, Бланш? -- Шикарно,-- ответила она, лениво потягиваясь всем телом и шевеля ступнями.-- Хотя мои ноги менее гибки, чем были, когда мы пустились в путь. Взглядом попросив разрешения хозяина, Корнелл откупорил бутылку и почти доверху наполнил четыре жестяные кружки и банку из-под варенья. -- А как насчет грога? -- вмешалась Дева.-- Или пунша? У вас найдется лимонный сок?--обратилась она к Корлиссу.-- Есть? Замечательно! -- Она устремила свои черные глаза на Дэла.-- Эй вы, кухарь! Доставайте вашу миску и тащите сюда котел для горячей воды. Живей! Все за дело! Джек угощает, но без меня ничего не выйдет! Сахар есть, мистер Корлисс? А мускатный орех? Ну, хоть корица? Ладно! Годится! Живее, кухарь! -- Ну, разве она не милашка? -- шепнул Корнелл Вэнсу, следя осоловевшими глазами, как она размешивала кипящую смесь. Но Дева обращала внимание только на инженера. -- Плюньте на него, сэр,-- посоветовала она,-- он уже почти готов. Он прикладывался к бутылке на каждой остановке. -- Но, дорогая...--запротестовал Джек. -- Я вам не дорогая! -- фыркнула она.-- Вы мне совсем не нравитесь. -- Почему? -- Потому...-- Она осторожно разлила пунш по кружкам и задумалась.-- Потому что вы жуете табак. Потому что у вас все лицо заросло бородой. Мне нравятся только молодые люди с бритыми лицами. -- Не придавайте значения ее болтовне,-- сказал Корнелл.-- Она говорит все это нарочно, чтобы разозлить меня. -- Ну, теперь займитесь лучше вашим пуншем! -- резко приказала она.-- Это вернее будет! -- За кого мы выпьем? --крикнула Бланш, все еще сидевшая у плиты. Все подняли кружки и на мгновение замерли. -- За здоровье Королевы! -- быстро произнесла Дева первый тост. -- И Билла! -- добавил Дэл Бишоп. Опять произошла непредвиденная задержка. -- Какого Билла? -- подозрительно спросила Дева. -- Маккинли. Она наградила его улыбкой. -- Спасибо, кухарь. Вы молодец. Ну, валяйте, джентльмены! -- Выпьем стоя за здоровье Королевы и Билла Маккинли! -- До дна! -- прогремел Джек Корнелл, и кружки звонко ударились о стол. Вэнс Корлисс развеселился и почувствовал, что ему становится интересно. Согласно теории Фроны, подумал он с иронией, это называется изучать жизнь и пополнять запас своих знаний о людях. Это была ее фраза, и он несколько раз мысленно повторил ее. Затем он снова вспомнил о ее помолвке с Сент-Винсентом и привел Деву в восторг, попросив ее спеть что-нибудь. Однако она стеснялась и согласилась лишь после того, как Бишоп исполнил несколько куплетов из "Летучего облака". Ее слабенький голосок охватывал не более чем полторы октавы, ниже этого он подвергался странным изменениям, а выше дрожал и срывался. Все же она пропела "Возьмите прочь ваше золото" с трогательным воодушевлением, вызвавшим жгучие слезы у Корнелла, который жадно слушал ее и, по-видимому, испытывал в эту минуту незнакомое ему чувство тоски. Деву наградили шумными аплодисментами, после чего Бишоп провозгласил тост в честь певицы, назвав ее "Царицей волшебных колокольчиков", а Джек Корнелл без устали гремел: "Пьем до дна!" Двумя часами позже Фрона Уэлз постучалась в хижину. Это был настойчивый стук, который перекрыл наконец шум, царивший в хижине. Корлисс поспешил к дверям. Она радостно вскрикнула при виде его. -- Ой! Это вы, Вэнс! Я не знала, что вы здесь живете. Он пожал ей руку и заслонил дверь своим телом. За его спиной хохотала Дева, и Джек Корнелл ревел: "Пусть вести об этом летят, Прод с Запада едет назад; Зажарьте побольше телят, Тру-ла-ла, ла-ла, ла-ла!" -- В чем дело? -- спросил Вэнс.-- Что-нибудь случилось? -- Мне кажется, вы могли бы пригласить меня войти.-- В ее голосе слышались упрек и нетерпение.-- Я провалилась в лужу и отморозила себе ноги. -- Батюшки! -- зазвенел за спиной Вэнса голос Девы. Вслед за этим раздался дружный смех Бланш и Бишопа и громкие протестующие крики Корнелла. Корлиссу показалось, что вся его кровь прилила к лицу.-- Вам нельзя войти, Фрона. Разве вы не слышите? -- Но это необходимо!--настаивала она.--У меня замерзают ноги. Он покорно отступил и закрыл за ней дверь. Войдя в освещенную хижину, она на секунду остановилась. Но вскоре она освоилась с ярким светом и сразу поняла, что здесь происходит. Воздух был насыщен табачным дымом, от которого в закрытом помещении мутило человека, пришедшего с улицы. Над огромной миской, стоявшей на столе, клубился пар. Дева отбивалась от Корнелла длинной ложкой для горчицы. Ускользая, она успевала выбрать удобную минуту и усердно мазала его нос и щеки желтой кашицей. Бланш отвернулась от плиты и наблюдала за потехой, а Дэл Бишоп, с кружкой в руках, аплодировал каждому удачному мазку. У всех были разгоряченные лица. Вэнс бессильно прислонился к двери. Создавшееся положение казалось ему совершенно немыслимым. У него появилось дикое желание рассмеяться, разрешившееся припадком кашля. Но Фрона, чувствуя, как все больше ∙мертвеют ее ноги, шагнула вперед. -- Алло, Дэл! -- окликнула она Бишопа. При звуке знакомого голоса веселье застыло на лице Дэла, и он медленно и неохотно повернул голову. Фрона откинула капюшон своей кухлянки, и лицо ее, свежее и румяное от мороза, показалось на фоне темного меха лучом света в грязном кабаке. Они все знали ее. Кто же не знал дочери Джекоба Уэлза? Дева с испуганным криком выронила ложку, а Корнелл, растерявшись, еще больше размазал по лицу желтые пятна и в замешательстве опустился на ближайшую табуретку. Одна Карибу Бланш сохраняла самообладание и тихо смеялась. Бишоп заставил себя сказать: "Алло!"--но не нарушил этим воцарившегося молчания. Фрона подождала минуту, затем произнесла: -- Добрый вечер, господа. -- Сюда! -- Вэнс пришел в себя и усадил ее у плиты, напротив Бланш.-- Поскорей снимайте вашу обувь и остерегайтесь жары. Постараюсь что-нибудь найти для вас. -- Холодной воды, пожалуйста,-- попросила она.-- Это лучше всего при отмораживании. Дэл принесет мне воду. -- Надеюсь, это не серьезно? -- Нет.-- Она покачала головой и улыбнулась ему, стараясь снять обледенелые мокасины.-- Успела промерзнуть только поверхность. В худшем случае сойдет кожа. В хижине воцарилось гробовое молчание. Было слышно только, как Бишоп наливает воду из кадки в таз да Корлисс роется в своих вещах, стараясь найти самые маленькие и изящные мокасины и самые теплые носки. Фрона, энергично растиравшая себе ноги, сделала передышку и подняла глаза. -- Я не хочу замораживать ваше веселье из-за того, что сама замерзла,-- улыбнулась она.-- Пожалуйста, продолжайте. Джек Корнелл выпрямился и крякнул, а Дева приняла величественный вид; но Бланш подошла к Фроне и взяла у нее полотенце. -- Я промочила ноги в том же месте,-- сказала она и, став на колени, начала растирать замерзшие ступни Фроны. -- Думаю, что вы как-нибудь приладите это. Вот! -- И Вэнс бросил им домашние мокасины и шерстяные носки, которые обе женщины начали осматривать, тихо смеясь и перешептываясь. 156 --- Но что вы делали ночью дна на дороге? -- спросил Вэнс. В глубине души он был поражен тем, как спокойно и смело Фрона справлялась с затруднительным положением. -- Я знаю заранее, что вы будете меня ругать,-- ответила она, помогая Бланш подвешивать мокрую обувь над огнем.-- Я была у миссис Стентон. Дело в том, что мы с миссис Мортимер неделю гостили у Пентли. Словом, я начну сначала. Я думала уйти от миссис Стентон засветло, но ее ребенок облил себя керосином, а муж ее был в Доусоне, и мы только полчаса тому назад убедились, что ребенок вне опасности. Она ни за что не хотела отпустить меня одну, хотя бояться было нечего. Я только не ожидала, что в такой мороз можно попасть в лужу. -- Чем же вы помогли ребенку? -- спросил Дэл, желая поддержать начатый разговор. -- Жевательным табаком.-- И, когда смех утих, она продолжала: --Там не было горчицы, и я не могла придумать ничего лучшего. К тому же Мэт Маккарти спас мне однажды жизнь этим же средством, когда у меня в детстве был круп. Но вы пели, когда я вошла. Продолжайте, пожалуйста,-- попросила она. Джек Корнелл нерешительно произнес: -- Я уже кончил. -- Тогда вы, Дэл, спойте "Летучее облако", как вы когда-то пели на реке. -- Он уже пел это,-- сказала Дева. -- Тогда спойте вы. Я уверена, что вы поете. Она ласково улыбнулась Деве, и последняя исполнила какую-то балладу с большим искусством, чем сама от себя ожидала. Холодок, внесенный появлением Фроны, быстро растаял, и снова начались песни, тосты и веселье. Фрона из чувства товарищества не отказалась поднести к губам банку из-под варенья и, в свою очередь, спела "Анну Лори" и "Бена Болта". Она втайне наблюдала за действием вина на Корнелла и Деву. В этом было что-то новое для нее, и она была довольна, хотя ей было жаль Корлисса, неохотно исполнявшего роль хозяина. Впрочем, он не нуждался в жалости. Любая другая женщина...-- повторял он про себя двадцатый раз, смотря на Фрону и представляя себе, что было бы, если бы в его дверь постучалась и вошла любая из многочисленных ж