всех  белые  доски,  украшенные
символом ГНИИЛИ - голым атлетом с молнией в руке.  На  каждом  углу  стоял
институтский полисмен в шлеме, с дубинкой и с револьвером на  ремне.  Марк
надолго запомнил их круглые,  белые  лица,  медленно  двигающиеся  челюсти
(полицейские  жевали  резинку).  Повсюду  висели   приказы   с   подписью:
"Фиверстоун".
     А вдруг и Джейн ушла? Он почувствовал, что не вынесет этого.  Задолго
до дома он проверил, в  кармане  ли  ключ.  Дверь  была  заперта.  Значит,
Хатджинсонов с первого этажа нет. Он отпер дверь и вошел. На лестнице было
холодно, на площадке - темно. "Джейн!" - крикнул он, входя  в  квартиру  и
уже не надеясь ни на что. На коврике, еще перед дверью,  он  увидел  пачку
нераспечатанных писем. Внутри все было  прибрано.  Кухонные  полотенца  не
сохранили ни капли влаги, хлеб в корзине зацвел, молоко давно скисло.  Уже
все поняв, он продолжал бродить по комнатам, тихим и трогательным, как все
покинутые жилища. Он сердился; он искал записку; он просмотрел письма,  но
почти все были от него. Вдруг, в передней, он заметил надорванный  конверт
письма, адресованного м-сс Димбл, туда,  в  ее  домик.  Значит,  она  была
здесь! Эти Димблы всегда его недолюбливали. Наверное, увезли Джейн к себе.
Надо пойти к Димблу, в его колледж.
     От этого решения ему стало легче. После всего, что он испытывал,  ему
очень хотелось стать обиженным мужем,  разыскивающим  жену.  По  дороге  в
Нортумберлэнд  он  выпил.  Увидев  на  "Бристоле"  вывеску  института,  он
чертыхнулся было и прошел мимо, когда  вспомнил,  что  сам  он  -  крупный
сотрудник ГНИИЛИ, а не сброд, который теперь сюда не пускают. Они спросили
его, кто он, и сразу стали любезны. Заказывая виски,  он  чувствовал,  что
вправе отдохнуть, и сразу же заказал еще. Гнев на Димблов усилился, прочие
чувства смягчились. В конце концов, насколько лучше и вернее  быть  своим,
чем каким-то чужаком. Даже и сейчас... ведь нельзя всерьез  принимать  это
обвинение! Так уж они делают дела. Уизер просто хочет  покрепче  привязать
его к Беллбэри и заполучить туда Джейн. А что такого, в сущности? Не может
же она жить одна. Если муж идет в гору, придется ей стать светской  дамой.
В общем, надо скорей увидеть этого Димбла.
     Из ресторана он вышел, как сам бы это  назвал,  другим  человеком.  С
некоторых пор и до  последнего  распутья  человек  этот  появлялся  в  нем
внезапно и побеждал на время все остальное.  Так,  кидаясь  из  стороны  в
сторону,  пробивался  сквозь  молодость  Марк  Стэддок,  еще  не  обретший
личности...
     - Прошу, - доктор  Димбл  отпустил  последнего  ученика  и  собирался
домой.
     - Ах, это вы, Стэддок! - сказал он, когда тот вошел. - Прошу, прошу!
     Он хотел говорить приветливо, но удивлялся и  приходу  Марка,  и  его
виду. Марк потолстел, стал каким-то землистым и пошловатым, что ли.
     - Где Джейн? - спросил Марк.
     - Я не могу вам сказать, - ответил Димбл.
     - Вы не знаете?
     - Я не могу сказать.
     Согласно программе, именно сейчас Марк должен  был  вести  себя,  как
мужчина. Что-то изменилось. Димбл всегда держался с ним  очень  вежливо  и
всегда недолюбливал его. Марк не  обижался,  он  не  был  злопамятным;  он
просто пытался ему понравиться. Он любил нравиться.  Когда  с  ним  бывали
сухи, он мечтал не о мщении, а о том, как он очарует  и  пленит  обидчика.
Если  он  и  бывал  нелюбезным,  то  лишь  к  стоящим  ниже,  к   чужакам,
заискивающим перед ним. В сущности, он уже был недалек от подхалимства.
     - Я вас не понимаю, - промолвил он.
     - Если вы хотите, чтобы вашу жену не трогали, - сказал Димбл, - лучше
не спрашивайте меня.
     - Не трогали?
     - Да, - очень серьезно отвечал Димбл.
     - Кто?
     - А вы не знаете?
     - Что такое?
     - В ночь бунта ее схватила институтская полиция. Они  ее  пытали,  но
она убежала.
     - Пытали?!
     - Да, жгли сигарой.
     - В том-то и дело, - поспешно заговорил Марк. - Она... у нее  нервное
истощение. Понимаете, ей померещилось...
     - Врач, лечивший ожоги, думает иначе.
     - О, Господи! - воскликнул Марк.  -  Неужели  правда?  Нет,  посудите
сами...
     Димбл спокойно смотрел на него, и он умолк.
     - Почему же мне не сообщили? - спросил он наконец.
     - Кто, ваши коллеги? Странный вопрос. Вам виднее, чем они занимаются.
     - Почему вы мне не сказали? Вы были в полиции?
     - В институтской?
     - Нет, в простой.
     - Вы действительно не знаете, что в Эджстоу  обычной  полиции  больше
нет?
     - Ну, есть какие-нибудь судьи...
     - Есть  полномочный  представитель,  лорд  Фиверстоун.  Вижу,  вы  не
понимаете. Город захвачен.
     - Почему же вы не связались со мной?
     - С вами? - переспросил Димбл, и на один миг, впервые в  жизни,  Марк
увидел себя со стороны. От этого у него перехватило дыхание.
     - Я знаю, - начал он, - вы меня всегда недолюбливали. Но не до  такой
же степени!..
     Димбл молчал, но Марк не знал причины. Много лет он  укорял  себя  за
то, что не любит Марка; укорял и сейчас.
     - Что ж, - сказал Марк. - Говорить не о чем. Я хочу знать  одно:  где
Джейн.
     - Вы хотите, чтобы ее забрали в Беллбэри?
     - Не понимаю, по какому праву вы меня допрашиваете. Где моя жена?
     -  Я  не  могу  вам  сказать.  Она  не  у  меня   и   не   под   моим
покровительством. Ей хорошо. Если  вам  есть  еще  до  этого  дело,  лучше
оставьте ее в покое.
     - Что я, преступник, или заразный? Почему вы мне не скажете?
     - Вы сотрудник института. Они ее пытали. Они  не  трогают  ее  только
потому, что не знают, где она.
     - Если виноват институт, неужели вы думаете, что я это  так  оставлю?
За кого вы меня принимаете?
     - Я могу только надеяться, что у вас еще  нет  большой  власти.  Если
власти у вас нет, вы Джейн не защитите. Если же есть, вы -  то  же  самое,
что институт.
     - Невероятно! - вскричал Марк. - Ну хорошо, я там работаю, но  вы  же
меня знаете?!
     - Нет, - сказал Димбл. - Не знаю. Что мне известно о ваших  мыслях  и
целях?
     Марку казалось, что он  глядит  на  него  не  с  гневом,  даже  не  с
презрением, а с брезгливостью, словно перед ним какая-то мерзость, которую
достойный человек  не  должен  замечать.  Марк  ошибался.  Димбл  старался
сдержать себя. Он изо всех  сил  старался  не  злиться,  не  презирать,  а
главное - не наслаждаться злостью и презрением.
     - Тут какая-то ошибка, -  снова  начал  Марк.  -  Наверное,  полисмен
напился. Я разберусь, они у меня...
     - Это была начальница вашей полиции, мисс Хардкастл.
     - Прекрасно. Что ж вы думаете, я это так оставлю? Нет, тут ошибка.
     - Вы хорошо знаете  мисс  Хардкастл?  -  спросил  Димбл.  Марк  молча
кивнул. Он думал (и ошибался), что Димбл читает его мысли и знает, что  он
ни в чем не сомневается и совершенно беспомощен перед  Феей.  Вдруг  Димбл
заговорил громче.
     - Вы  можете  справиться  с  ней?  -  сказал  он.  -  Вы  так  далеко
продвинулись? Что ж, значит вы убили и Хинджеста  и  Комтона.  Значит,  по
вашему приказу схватили и избили  до  смерти  Мэри  Прэскотт.  Значит,  по
вашему приказу воров - честных воров, чьей руки вы не достойны коснуться -
забрали из-под власти судей и  присяжных  и  перевели  в  Беллбэри,  чтобы
подвергнуть там унижениям и пыткам, которые у вас зовут лечением.  Это  вы
изгнали из дому в болота и пустоши тысячи семей! Это вы скажете  мне,  где
Плэйс и Роуди, и восьмидесятилетний Каннингем?! Если вы зашли так  далеко,
я не доверю вам не только Джейн, но и уличную собаку!
     - Ну, что вы... - начал Марк. - Это просто странно. Я знаю,  допущены
какие-то несправедливости. Так всегда бывает, особенно вначале. Но неужели
я должен отвечать за все, что пишут в желтой прессе?
     - В желтой прессе! - воскликнул Димбл, и  Марку  показалось,  что  он
вырос. - Какая чушь! Вы думаете, я не знаю, что институт  держит  в  руках
все газеты, кроме одной? А она сегодня не  вышла.  Печатники  забастовали.
Говорят бедняги, что не станут печатать статьи против народного института.
Вам виднее, чем мне, откуда идет газетная ложь.
     Как ни странно, Марк, долго живший в мире, где не  знают  милосердия,
почти не встречал истинного гнева. Он часто видел злобу, но выражалась она
в гримасах, взглядах и жестах. Голос и глаза доктора Димбла поразили  его.
В Беллбэри вечно толковали о том, что враги  "поднимут  крик";  но  он  не
представлял, как это выглядит на самом деле.
     - Да ничего я не знаю! - заорал он в свою очередь. -  Черт,  это  мою
жену пытали, а не вашу!
     - Могли пытать и мою. От них  не  защищен  ни  один  англичанин.  Они
пытали женщину, человека. Важно ли, чья она жена?
     - Сказано вам, я им всем покажу! И этой ведьме, и всем...
     Димбл молчал. Марк понимал, что говорит чепуху,  но  остановиться  не
мог. Если бы он не кричал, он бы слишком растерялся.
     - Да я сам от них уйду! - орал он.
     - Вы серьезно? - спросил Димбл и посмотрел на  него.  Марку,  в  чьей
душе бестолково метались обида, тщеславие,  стыд  и  страхи,  взгляд  этот
показался беспощадным. На самом деле в нем светилась надежда,  ибо  любовь
всегда надеется. Была в нем и настороженность, и потому  Димбл  не  сказал
больше ничего.
     - Я вижу, вы мне не доверяете, - возмутился Марк,  и  лицо  его  само
собой приняло то достойное и оскорбленное выражение, которое помогало  ему
еще в школе, когда его вызывали к директору.
     Димбл не любил лгать.
     - Да, - кивнул он. - Не совсем доверяю.
     Марк пожал плечами и отвернулся.
     - Стэддок, - сказал Димбл. - Сейчас не время лукавить и льстить. Быть
может, мы оба скоро умрем. Я не хочу умирать с любезной ложью на устах.  Я
вам не верю. Как  могу  я  вам  верить?  Вы  -  больше  ли,  меньше  ли  -
сотрудничаете с худшими в мире людьми. Ваш приход ко мне  может  оказаться
ловушкой.
     - Неужели вы меня так плохо знаете? - снова спросил Марк.
     -  Перестаньте  говорить  чепуху!  -  ответил  Димбл.  -  Перестаньте
позировать, хоть на одну минуту. Какое право вы имеете на такие слова? Кто
вы? Они губили и лучших,  чем  мы  с  вами.  Страйк  тоже  был  порядочным
человеком. Филострато хотя бы гений. Даже Алькасан - да, да, я  знаю...  -
был просто убийцей -  все  же  лучше,  чем  теперь.  Почему  же  вам  быть
исключением?
     Марк говорить не мог. Его трясло от мысли, что Димбл столько знает, и
он уже ничего ни с чем не мог связать.
     - И все-таки, - продолжал Димбл, - я пойду на  риск.  Я  поставлю  на
карту то, перед чем и ваша и моя жизнь ничего не значат. Если  вы  всерьез
хотите уйти из института, я помогу вам.
     На миг перед Марком приоткрылись райские врата; но он сказал:
     - Я... я должен обдумать это.
     - Некогда, - торопил Димбл. - И думать вам не о чем. Я предлагаю  вам
вернуться к людям. Решайте сейчас, сию минуту.
     - Но ведь речь идет о моей будущей деятельности...
     - Деятельности! - воскликнул Димбл. - Речь идет о  гибели...  или  об
единственном шансе на спасение.
     - Я не совсем понимаю, - сказал Марк. - Вы  все  время  намекаете  на
какую-то опасность. В чем дело? От кого вы  хотите  защитить  меня...  или
Джейн?
     - Я не могу вас защитить, - пояснил Димбл. - Теперь никто не защищен,
битва началась. Я предлагаю вам бороться вместе  с  теми,  кто  прав.  Кто
победит, я не знаю.
     - Вообще-то, - сказал Марк, - я и сам  думал  уйти.  Но  не  все  еще
решено. Вы как-то странно разговариваете. Можно, я зайду к вам завтра?
     - Вы уверены, что тогда решитесь?
     - Ну, через часок. В конце концов, это разумно. Вы не уйдете?
     - Что изменит час? Вы просто надеетесь, что за это  время  разум  ваш
станет еще туманней.
     - Но вы здесь будете?
     - Если хотите, буду. Но толку от этого не будет.
     - Я должен подумать, - оправдывался Марк. - Я хочу все обдумать. -  И
вышел, не дожидаясь ответа.
     На самом деле он хотел выпить и закурить.  Думал  он  и  так  слишком
много. Одна мысль гнала его  к  Димблу,  как  гонит  ребенка  к  взрослому
невыносимый страх. Другая шептала: "Ты с ума сошел! Они тебя разыщут.  Как
он тебя защитит? Они тебя убьют".  Третья  заклинала  не  терять  с  таким
трудом завоеванного положения, - ведь есть, должен быть  какой-то  средний
путь. Четвертая гнала от Димбла; и впрямь,  Марку  становилось  плохо  при
одном воспоминании о его голосе. И он стремился к Джейн, и он сердился  на
Джейн, и хотел больше никогда не видеть Уизера, и хотел вернуться и все  с
ним уладить. Ему хотелось и безопасности, и небрежного  благородства.  Ему
хотелось, чтобы  Димблы  восхищались  его  мужеством,  а  Беллбэри  -  его
сообразительностью; ему хотелось, наконец,  выпить  еще  виски.  Начинался
дождь, болела голова. А, черт! И почему  у  него  такая  наследственность?
Почему его так плохо учили? Почему общество так глупо устроено? Почему ему
так не везет?
     Он пошел быстрее.
     Когда он дошел до колледжа, дождь лил вовсю. У входа  стояла  машина,
около нее топтались три человека в форменных плащах. Позже  он  вспоминал,
как блестела мокрая клеенка. Кто-то посветил фонариком ему в лицо.
     - Простите, сэр, - услышал он. - Ваше имя.
     - Стэддок, - ответил Марк.
     - Марк Гэнсби Стэддок, -  сказал  полицейский.  -  Вы  арестованы  по
обвинению в убийстве Вильяма Хинджеста.


     Доктор Димбл ехал в Сент-Энн очень недовольный собой, мучаясь  мыслью
о том, что будь он умнее или добрее с  этим  несчастным  человеком,  толку
вышло бы больше. "Не сорвал ли я на нем гнев? - думал он. - Не  был  ли  я
самодоволен? Не сказал ли больше, чем нужно?"  Потом,  как  обычно  с  ним
бывало, недоверие к себе  стало  глубже.  "А  может,  я  просто  не  желал
говорить прямо? Хотел унизить его, обидеть? Упивался  своей  добродетелью?
Может, весь Беллбэри сидит в  моей  собственной  душе?  Таким  бываю  я  -
вспомнил он слова брата Лаврентия - всякий раз, что Ты  оставишь  меня  на
меня самого".
     Выбравшись за город, он  поехал  медленно,  почти  ползком.  Небо  на
западе стало алым, засверкали  первые  звезды.  Далеко  внизу,  в  долине,
мерцали огоньки Кьюр Харди, и он подумал: "Слава Богу,  хоть  эта  деревня
далеко от Эджстоу". Белая сова мелькнула перед ним.  И  исчезла  слева,  в
лесном полумраке, и он обрадовался, что уже  темнеет.  Приятная  усталость
окутала его, он предвкушал, как хорошо проведет вечер и как рано ляжет.
     - Вот он! Ой, доктор Димбл! - закричала Айви Мэггс, когда он подъехал
к воротам усадьбы.
     - Не ставьте машину в гараж, - сказал Деннистоун.
     - Сесил! - сказала жена, и он увидел, что она испугана.  По-видимому,
его ждал весь дом.
     Чуть позже, моргая от яркого света, он понял,  что  вечер  хорошо  не
проведет. У очага сидел Рэнсом, на плече у него примостился барон Корво, у
ног - м-р Бультитьюд. Все поужинали, и жена  с  Айви  Мэггс  кормили  м-ра
Димбла на краю кухонного стола.
     - Ты ешь, ешь, - говорила м-сс Димбл. - Они тебе сами все  расскажут.
Поешь как следует.
     - Вам придется опять выйти, - сказала Айви Мэггс.
     - Да, - подтвердил Рэнсом, - пришло время действовать. Мне очень жаль
посылать вас, когда вы только что пришли, но битва началась.
     - Повторяю, - вставил Макфи, - совершенно абсурдно посылать человека,
который старше меня и работал  целый  день,  когда  мне  абсолютно  нечего
делать.
     - Нет, Макфи, - сказал Рэнсом, - вам идти нельзя.  Во-первых,  вы  не
знаете языка. Во-вторых  -  сейчас  не  время  хитрить  -  вы  никогда  не
препоручали себя защите Мальдедила.
     - При таких обстоятельствах, - ответил  Макфи,  -  я  готов  признать
ваших эльдилов и существо, которое они считают своим царем. Я...
     - Нет, - перебил его Рэнсом. - Я не пошлю вас.  Это  все  равно,  что
посылать против танка трехлетнее дитя. Положите лучше карту вон там, Димбл
посмотрит, пока ест. А теперь молчите. Итак, Димбл, под Брэгдонским  лесом
действительно покоился Мерлин. Да, он спал,  если  хотите.  Пока  еще  нет
оснований считать, что враг нашел его. Все поняли? Нет, подождите,  ешьте.
Вчера Джейн Стэддок видела самый важный из своих снов. В  склеп  ведут  не
ступеньки, а длинный пологий проход.  А,  понимаете  теперь?  Вот  именно.
Джейн думает, что можно найти вход - под кучей камней, в рощице... Что там
такое, Джейн?
     - Белые ворота, сэр.  Простые  ворота,  с  крестовиной  наверху,  она
сломана. Я их узнаю.
     - Видите, Димбл? Туннель выходит  наружу  за  пределами  институтской
земли.
     - Другими словами, мы можем попасть в лес как бы снизу?
     - Вот именно. Но это не все.
     Димбл, не переставая есть, посмотрел на него.
     - По-видимому, - продолжал Рэнсом, - мы почти опоздали. Он проснулся.
     Димбл перестал есть.
     - Джейн видела пустой склеп, - сказал Рэнсом.
     - Значит, враг нашел его?
     - Нет. Насколько можно понять, он проснулся сам.
     - Господи! - прошептал Димбл.
     - Ты ешь, дорогой, - сказала ему жена.
     - Что же это значит? - спросил он, гладя ее руку.
     - По-видимому, это значит,  что  все  запланировано  очень  давно,  -
ответил Рэнсом. - Мерлин вышел из времени, чтобы вернуться именно теперь.
     - Вроде адской машины, - заметил Макфи. - Поэтому я...
     - Вы не пойдете, Макфи, - сказал Рэнсом.
     - Его уже там нет? - спросил Димбл.
     -  Сейчас,  по-видимому,  нет,  -  ответил   Рэнсом.   -   Повторите,
пожалуйста, Джейн, что вы видели.
     - В проходе был человек, - пояснила Джейн. - Огромный... Там темно, и
я его не разглядела, но он тяжело дышал. Сперва я подумала, что это зверь.
Я двигалась с ним по проходу, становилось  все  холодней,  снаружи  входил
воздух. Проход кончался кучей камней, и человек начал их отбрасывать. А  я
оказалась вдруг снаружи. Тогда я и увидела ворота.
     - Видите, - сказал Рэнсом, - похоже, что они еще не  вошли  с  ним  в
контакт. Мы должны его перехватить. Это наш единственный шанс.  А  ворота,
мне кажется, должны быть к югу от леса. Поищите сперва  там,  на  Итонской
дороге, где начинается шоссе на Кьюр Харди.
     - Мы будем там через полчаса, - отозвался Димбл, не снимая  ладони  с
руки м-сс Димбл.
     - Непременно надо идти сегодня? - смущенно спросила она.
     - Надо, Маргарет, - сказал Рэнсом. - Если враг вступит с ним в связь,
битва проиграна.
     - Я понимаю, - согласилась м-сс Димбл. - Простите.
     - Если идет Джейн, - спросила Камилла, - можно идти и мне?
     - Джейн ведет, - сказал Рэнсом. - А вы должны быть дома.  Мы  -  все,
что осталось от Логрского королевства. В вашем чреве -  его  будущее.  Так
вот, Димбл, ориентироваться, я думаю, он будет плохо...
     - А... а если мы найдем его, сэр?
     - Тут и начнется ваше дело, Димбл. Только вы знаете  Язык.  Он  может
узнать его, а не захочет - хотя бы поймет, кто перед ним. Но будьте  очень
осторожны. Не бойтесь, но и не поддавайтесь его чарам.
     - Вот уж я бы... - начал Макфи.
     - Вас он усыпит за десять секунд, - сказал Рэнсом.
     - Что я должен говорить? - спросил Димбл.
     - Что вы явились во имя Мальдедила, и всех эльдилов, и всех планет от
того, кто восседает сейчас на престоле Пендрагонов  и  велит  ему  идти  с
вами.
     Димбл, очень бледный, поднял голову, и великие слова полились из  его
уст. Сердце у Джейн сильно забилось. Все прочие сидели очень тихо  -  даже
птица, кошка, медведь - и смотрели на него. Голос был им незнаком,  словно
речь лилась сама, или словно  то  была  не  речь,  а  совместное  действие
эльдилов и Пендрагона. На этом языке  говорили  до  грехопадения,  на  нем
говорят по ту сторону луны, и значения  в  нем  соединены  со  звуками  не
случайно, и даже не по давней традиции, но сочетаются с ними воедино,  как
сочетается образ солнца с каплей воды. Это - сам язык, каким,  по  велению
Мальдедила, возник он из живого серебра планеты, которую  зовут  на  Земле
Меркурием, на небе - Виритрильбией.
     - Спасибо, - молвил Рэнсом, и при этом знакомом слове домашнее  тепло
кухни вернулось к ним. -  Если  он  с  вами  пойдет,  прекрасно.  Если  не
пойдет... что ж, Димбл, положитесь на свою веру. Препоручите  свою  судьбу
Мальдедилу. Душу вы погубить не можете, во всяком случае, Мерлин не  может
погубить вашу душу.
     - Я понимаю, - сказал Димбл, и все долго молчали.
     - Не плачьте, Маргарет, - утешил ее Рэнсом. - Если они убьют  Сесила,
нам всем останется жить несколько часов. Вы больше пробудете в разлуке при
нормальных обстоятельствах. А теперь, джентльмены, попрощайтесь с  женами.
Сейчас около восьми. Собираемся здесь, в четверть девятого.
     - Хорошо, - отвечали Деннистоун и Димбл, а Джейн осталась на кухне  с
Айви, зверьми и двумя мужчинами.
     - Согласны ли вы, - спросил ее Рэнсом, - повиноваться Мальдедилу?
     - Сэр, - отозвалась Джейн. - Я ничего о нем не знаю. Я повинуюсь вам.
     - Пока достаточно и этого, - сказал Рэнсом. - Небо  милостиво:  когда
наша воля добра, оно помогает ей стать добрее. Но Мальдедил ревнив. Придет
время, когда он потребует от вас все. А на сегодня - хорошо и так.
     - В жизни не слышал такого бреда, - сказал Макфи.



        11. ТРЕБУЕТСЯ МЕРЛИН

     - Ничего не вижу, - сказала Джейн.
     - Этот дождь все портит, - проворчал Димбл с заднего  сиденья.  -  Мы
еще на Итонской дороге, Артур?
     - Вроде бы, да, - отозвался Деннистоун.
     - Ой, смотрите! - воскликнула Джейн.
     - Не вижу никаких ворот, - сказал Димбл.
     - Что, огонь? - осведомился Деннистоун.
     - Да это же костер!..
     - Какой костер?
     - Я видела костер в рощице. Да, я не сказала о  нем,  забыла!  Только
сейчас вспомнила. Это был самый конец.  И  самое  важное.  Он  там  сидел,
Мерлин. Сидел у костра в роще, когда я вышла из-под земли. Ой, скорей! Там
и ворота, это близко.
     Все двинулись за ней и открыли ворота, и вышли на какой-то луг. Димбл
молчал. Ему было стыдно, что он боится до дурноты. Быть  может,  он  лучше
многих представлял себе, что может случиться с ними.
     Джейн шла первой, за ней Деннистоун, то и дело поддерживая ее и светя
фонариком под ноги. Говорить не хотелось никому.
     Сразу, как только они сошли с дороги, все изменилось, словно  начался
не  истинный,  а  призрачный  мир.  Каждую  секунду  казалось,  что  рядом
пропасть. Шли они  по  тропинке,  вдоль  изгороди,  и  мокрые  ветви,  как
щупальца, цеплялись за них. Все, что ни появлялось в маленьком круге света
-  клочья  травы,  лужицы,  листья,   прилипшие   к   обломанным   сучкам,
желто-зеленые глазки каких-то небольших тварей - было проще, обычней,  чем
могло  быть,  словно  притворилось  на  минуту  и  снова  сбросит  личину,
оставшись в темноте. Кроме того,  все  казалось  слишком  маленьким  перед
холодной, исполненной звуков мглой.
     Страх, который Димбл испытал сразу, стал проникать  в  души  Джейн  и
Деннистоуна, как проникает  вода  в  пробоину  судна.  Они  только  сейчас
поняли, что не  верили  в  Мерлина  по-настоящему.  Тогда,  на  кухне,  им
казалось, что они верят Рэнсому, но это было не так. Страшное еще  ожидало
их. Только здесь, в темноте, они полностью ощутили, что кто-то умер  и  не
умер, что кто-то вышел из тьмы, разделяющей древний Рим и  начало  Англии.
"Темные века", - думал Димбл; как  легко  было  прежде  и  читать  это,  и
писать. Теперь сама Тьма лежала перед ними. В страшной лощине их поджидало
давно ушедшее столетье.
     Вдруг вся Британия, которую он так хорошо знал, живьем  встала  перед
ним.  Он  увидел  маленькие  города,  на  которых  лежал  отсвет  Рима   -
Камальдунум, Карлеон, Глестонбэри: церковка, одна-две виллы, кучка  домов,
насыпь; а за ней, почти от самых ворот - мокрые,  густые  леса,  устланные
листьями, которые падали на эту землю еще  до  того,  как  Британия  стала
островом. Волки, прилежные бобры, огромные болота и глаза в чаще  -  глаза
тех, кто жил здесь не только до Рима, но и  до  самой  Британии,  древних,
несчастных,  обездоленных  существ,  превратившихся   в   эльфов,   чудищ,
лесовиков позднейшего предания. Но еще хуже, чем леса, были места без леса
- маленькие вотчины забытых королей; общины и сообщества  друидов;  стены,
замешанные на младенческой крови. Этот век, вырванный  из  своей  эпохи  и
ставший потому стократ ужасней, двигался им навстречу  и  через  несколько
минут должен был их поглотить.
     Они  уткнулись  в  изгородь  и  несколько  минут,  светя   фонариком,
отцепляли от веток волосы Джейн. Поле кончилось. Отсюда  огонь  был  виден
плохо, но все же можно было заметить, что он то  разгорается,  то  гаснет.
Оставалось искать калитку или дверцу. Они нашли какие-то воротца,  которые
были закрыты, но не заперты. Здесь уже была снова низина, они  хлюпали  по
воде. Пришлось немного подняться, огонь исчез, а когда он стал  виден,  то
почему-то оказался слева и довольно далеко.
     До сих пор Джейн не удавалось представить, что  же  их  ждет.  Теперь
сцена на кухне стала обретать  смысл.  Он  велел  мужчинам  попрощаться  с
женами. Значит... значит по этому мокрому полю они идут к смерти.  Столько
слышишь о ней (как о любви), поэты о ней пишут, а она вот какая. Но не это
главное. Джейн попыталась увидеть все  иначе,  так,  как  видят  ее  новые
друзья. Она давно не сердилась, что Рэнсом распоряжается ею, и еще  отдает
при этом в одном смысле - Марку, в другом - Мальдедилу, ничего не оставляя
себе самому. Это она приняла. О Марке она думала мало, ибо мысли о нем все
чаще вызывали в ней жалость и раскаяние. А вот Мальдедил... До этих  минут
она и не думала о нем. Она верила в эльдилов,  верила  и  в  то,  что  они
кому-то подчиняются, как и Рэнсом, и весь дом, даже Макфи.  Она  никак  не
связывала  все  это  с  тем,  что  зовется  "религией".   Пропасть   между
конкретными, страшными вещами  и,  скажем,  молитвой  матушки  Димбл  была
слишком велика. Одно дело - ужас ее снов, радость послушания, свет  из-под
синей двери, великая борьба; совсем другое -  церковный  запах,  кошмарные
литографии (Христос метра в два  ростом,  похожий  на  умильную  барышню),
непонятные уроки Закона  Божьего,  суетливая  ласковость  священников.  Но
сейчас, если рядом смерть, нужно свести все это воедино. В  конце  концов,
случиться могло все, что угодно. Мир оказался совсем  не  таким,  как  она
думала, и она не удивлялась уже ничему. Очень может быть, что Мальдедил  -
просто Бог. Может быть, есть жизнь после смерти, рай,  преисподняя.  Мысль
эта мелькнула в ее сознании, словно искра, и снова  все  спуталось,  но  и
этого было достаточно, чтобы она воспротивилась - "Нет, не могу, почему же
мне раньше не сказали!" Ей не пришло в голову, что она бы и слушать такого
не стала.
     - Смотрите, Джейн, - сказал Деннистоун. - Дерево.
     - По-моему, - сказала Джейн, - это скорее овца.
     - Нет. Это дерево. А вон еще одно.
     - Да, - сказал Димбл. - Это ваша роща. Мы почти у места.
     Земля перед ними шла вверх еще ярдов двадцать, потом холм  обрывался.
Теперь они видели лесок, а кроме того, каждый различил бледные,  мерцающие
лица своих спутников.
     - Я пойду первым, - сказал Димбл.
     - Как я вам завидую, что вы не боитесь! - сказала Джейн.
     - Тише, прошу вас!.. - прошептал он.
     Они осторожно дошли до обрыва  и  остановились.  Внизу,  в  ложбинке,
горели довольно большие поленья.  Вокруг  росли  кусты,  и  пляшущие  тени
мешали все рассмотреть.  Кажется,  за  костром  стоял  шалаш;  Деннистоуну
показалось, что он видит и перевернутую тележку.  Впереди,  между  ними  и
костром, стоял котелок.
     - Есть там кто-нибудь? - тихо спросил Димбл.
     - Не знаю, - ответил Деннистоун. - Подождите минутку.
     - Смотрите! - указала рукой Джейн.  -  Вон  там,  где  пламя  отнесло
ветром!
     - Что? - спросил Димбл.
     - Вы не видите?
     - Ничего не вижу.
     - Кажется, я вижу человека, - кивнул Деннистоун.
     - Да, вроде бы бродяга, - разглядел  наконец  Димбл.  -  То  есть,  в
современной одежде.
     - Какой он с виду?
     - Не знаю.
     - Надо идти вниз, - решительно заявил Димбл.
     - А можно тут спуститься? - с сомнением произнес Деннистоун.
     - Не с этой стороны, - ответил Димбл.  -  Мне  кажется,  правее  есть
тропинка. Пойдем опять вдоль изгороди, пока не наткнемся на нее.
     Они  говорили  тихо,  огонь  трещал  все  громче,   дождь   перестал.
Осторожно, словно солдаты в  лесу,  они  стали  пробираться  от  дерева  к
дереву.
     - Стойте! - вдруг прошептала Джейн.
     - В чем дело?
     - Кто-то шевелится.
     - Где?
     - Внизу. Совсем близко.
     - Я ничего не слышал.
     - Теперь ничего и нет.
     - Идемте дальше.
     - Вы что-нибудь слышите, Джейн?
     - Нет, сейчас тихо.
     Они прошли еще несколько шагов.
     - Стой! - скомандовал Деннистоун. - Джейн права. Там кто-то есть...
     - Заговорить мне? - спросил Димбл.
     - Подождите немного. Да, есть. Смотрите! Ах ты, да это ослик...
     - Так я и думал, - сказал Димбл. - Это бродяга, лудильщик... Вот  его
ослик. А все же спуститься надо.
     Они двинулись дальше и вышли на заросшую тропинку. Шла она петлей,  и
все же шалаш или палатку уже не загораживал костер.
     - Вот он, - сказала Джейн.
     - Да, вижу, - отозвался Деннистоун. - Действительно, бродяга.  Видите
его, Димбл? Старик с бородой, в старой куртке и в черных штанах. Вон, ногу
вытянул, пальцы торчат из башмака!
     - Вон там? - переспросил Димбл. - Я  думал,  это  бревно.  Но  у  вас
зрение лучше. Вы уверены, что это человек?
     - Вроде бы, да. Не знаю, глаза устали. Слишком тихо  он  сидит.  Если
это человек, то он заснул.
     - Или умер, - сказала Джейн, резко вздрогнув.
     - Что ж, - сказал Димбл. - Идемте вниз.
     Меньше, чем за минуту, они  спустились  вниз.  Палатка  там  была,  и
какое-то тряпье в палатке, и жестяная тарелка, и несколько спичек, и кучка
табаку, но человека не было.


     - Я вот чего не понимаю, - раздраженно сказала Фея. - Что вы над  ним
трясетесь? То вы так, то сяк! Разводили тут про убийство, теперь он  сидит
в одиночке, а толку-то? Может, сработает, а может - и нет. Да я бы его  за
двадцать минут расколола! Видали мы таких!
     Так говорила Фея Уизеру той же ненастной ночью, часов  в  двенадцать.
Был с ними и третий, профессор Фрост.
     - Уверяю вас, мисс Хардкастл, - сказал ИО,  глядя  поверх  Фроста,  -
ваши мнения всегда вызывают у меня живейший интерес. Но, если я вправе так
выразиться,  перед  нами  -  один  из  тех  случаев,   когда...   э-э-э...
принудительные собеседования привели бы к нежелательным результатам.
     - Почему это? - угрюмо осведомилась Фея.
     - Простите, если я вам напомню, - сказал Уизер, - не потому,  что  вы
не знали, нет, из чисто методологических соображений: нам нужен не  он.  Я
хочу сказать, мы все будем рады увидеть среди нас  м-сс  Стэддок,  главным
образом - в связи с ее поразительными психическими способностями. Конечно,
употребляя слово "психический", я не отдаю предпочтения никакой гипотезе.
     - В общем, сны, - конкретизировала Фея.
     - Можно предположить, - продолжал Уизер, -  что  на  нее  оказало  бы
нежелательное действие, если бы мы доставили  ее  насильно,  а  здесь  она
обнаружила, что ее муж находится в...  э-э-э...  не  совсем  естественных,
хотя  и  временных,  условиях,  неизбежно  связанных   с   вашим   методом
исследования. Искомая способность могла бы исчезнуть.
     - Мы еще не слышали донесения, - спокойно заметил Фрост. - Прошу вас,
майор.
     -  Все  к  собакам,  -  лаконично  заявила  Фея.  -   Поехал   он   в
Нортумберлэнд. После него оттуда вышли три  человека:  Ланкастер,  Лили  и
Димбл. Перечисляю по значимости. Ланкастер - верующий, и большая шишка.  В
родстве со всякими епископами. Черт-те сколько написал. Лили - вроде того,
но потише. Правда, сами помните, в прошлом году он нам  попортил  кровь  в
этой комиссии насчет высших школ. В  общем,  люди  опасные.  Деловые,  что
называется. Димбл - не то. Божья коровка. Против него ничего и не скажешь,
знает только свою науку, и все. Не такой он знаменитый... ну, может, разве
у этих, филологов. Хватки нет, совести - завались, в общем - толку от него
мало. Те двое ему не чета, те кой-чего смыслят, особенно Ланкастер. Такого
и нам заполучить не грех, если б не эти... взгляды.
     - Вы могли бы сообщить майору Хардкастл, - сказал Фрост,  -  что  эти
характеристики нам известны.
     - Действительно, - сказал Уизер, - поскольку  час  поздний...  мы  не
хотели бы переутомлять вас, мисс Хардкастл... Не перейдете ли вы  к  более
существенным положениям вашего... э-э-э... доклада?
     - Ладно, - кивнула Фея. -  Людей  у  меня  было  мало.  Сами  знаете,
спасибо, что мы вообще его увидели.  Все  у  меня  были  заняты,  пришлось
обойтись, чем есть. Шесть человек я  поставила  у  колледжа,  в  штатском,
ясное дело. Потом трех, кто получше, послала за Ланкастером. Через полчаса
получила телеграмму, что он уже в Лондоне. Может, там  чего  и  найдут.  С
Лили я попотела. Ходил людям к пятнадцати. Всех взяли  на  заметку.  Димбл
вышел последний, у меня оставался один человек, и тут О'Хара звонит, людей
ему надо. Ну, я решила, бог с ним, с Димблом. Каждый день ходит на службу,
и вообще пустое место.
     - Я не совсем понимаю, - сказал Фрост, - почему вы не послали людей в
само здание.
     - А из-за вашего Фиверстоуна, - отпарировала  Фея.  -  Нас  теперь  в
колледжи не пускают, если  хотите  знать.  Говорила  я,  не  тот  человек.
Крутит. С университетом заигрывает. Помяните  мое  слово,  вы  еще  с  ним
наплачетесь.
     Фрост посмотрел на Уизера.
     - Я ни в малейшей степени не стану  отрицать,  -  сказал  ИО,  -  что
некоторые действия лорда Фиверстоуна вызывают у меня  недоумение.  Однако,
мне было бы невыразимо тяжело предположить, что он...
     - Стоит ли задерживать майора Хардкастл? - перебил его Фрост.
     - Вы совершенно правы! - согласился Уизер. - Я  чуть  не  забыл,  моя
дорогая мисс Хардкастл,  как  вы  устали  и  как  ценно  ваше  время.  Вам
совершенно ни к чему утруждать себя скучными мужскими делами.
     - А может, - предложила Фея,  -  пустить  к  нему  моих  ребят?  Так,
слегка. Жаль, столько крутились, и никакой тебе радости.
     Уизер, учтиво улыбаясь, стоял у дверей, и вдруг лицо его  изменилось.
Бледные полуоткрытые губы, седые завитки, блеклые глаза лишились какого бы
то ни было смысла. Мисс Хардкастл показалось, что на нее смотрит маска.  И
она молча вышла из кабинета.
     - Не кажется ли вам, - сказал Уизер, возвращаясь на свое место, - что
мы придаем слишком большое значение жене этого Стэддока?
     - Мы действуем согласно приказу от 1-го октября, - ответил Фрост.
     - О... я не о том... - промямлил Уизер.
     - Разрешите напомнить вам факты, - продолжил Фрост.  -  Мы  наблюдали
полностью только один сон, очень важный, конечно, давший нам,  хотя  и  не
совсем  точные,  но  ценные  сведения.   Тем   самым,   мы   поняли,   что
злоумышленники могут использовать ее в своих целях.
     - Я ни в малейшей мере не отрицаю...
     - Это первое, - снова прервал Фрост.  -  Второе:  ее  сознание  стало
менее прозрачным. К настоящему времени наука нашла этому одно  объяснение.
Так бывает, когда данное лицо попадает по  собственной  воле  под  влияние
враждебной нам силы. Таким образом, мы не видим ее снов и знаем, что она -
под чужим влиянием. Это опасно само по себе. Но это  означает,  что  через
нее мы можем попасть в штаб-квартиру врага. По-видимому, Хардкастл  права:
под пыткой он выдал бы адрес жены. Но,  как  вы  сами  сказали,  если  она
увидит его в соответствующем состоянии, вряд ли  мы  сможем  надеяться  на
сны. Это - первое возражение. Второе: нападать на врага очень  опасно.  По
всей вероятности, они защищены, и против такой защиты у нас  средств  нет.
Наконец, третье: он может и не знать адреса. В таком случае...
     -  Я  был  бы  чрезвычайно  огорчен,  -  сказал  Уизер.   -   Научное
исследование (я не принял бы слово "пытка") совершенно нежелательно, когда
исследуемый ничего не знает. Если не прекратить опыта, он не  оправится...
если прекратить, останется чувство, что он все-таки знал ответ...
     - В общем, - выход один, - подытожил Фрост. - Пускай сам  везет  сюда
жену.
     - А не могли бы мы, - произнес Уизер еще отрешенней,  чем  обычно,  -
привлечь его к нам несколько сильнее?.. Я имею в виду, мой  дорогой  друг,
истинную, глубокую перемену.
     Фрост осклабился во весь свой большой рот, показывая белые зубы.
     - Я предполагал к этому перейти, - кивнул  он.  -  Я  сказал  "пускай
везет жену". Возможностей для этого две: на  низшем  уровне  (например,  -
страх или похоть), и на высшем, если он сольется с нашим делом  и  поймет,
что нам надо.
     - Вот именно... - подхватил Уизер. - Я бы выразился несколько  иначе,
но вы совершенно правы.
     - А что вы собирались делать?
     - Мы думали предоставить его на время самому себе... чтобы созрели...
э-э-э... психологические плоды... Полагаемся мы  -  со  всею  гуманностью,
конечно - и на небольшие неудобства... скажем, он не ел. Сигареты  у  него
забрали.  Нам  бы  хотелось,  чтобы  его  сознание   пользовалось   только
собственными ресурсами.
     - Ясно. Что еще?
     - Мы  бы  с  ним  побеседовали...  Я  не  уверен,  что  следовало  бы
вмешиваться лично мне. Хорошо, если бы он подольше думал, что находится  в
полиции. Потом, конечно, следует ему сообщить, что он, собственно, у  нас.
Было бы  желательно  заметить,  что  это  ничуть  не  освобождает  его  от
обвинения...
     - Да... - задумчиво протянул Фрост. - Плохо то,  что  вы  полагаетесь
только на страх.
     - Страх? - переспросил ИО, будто никогда не слышал этого слова.  -  Я
не вполне улавливаю  ход  вашей  мысли.  Насколько  мне  помнится,  вы  не
поддержали мисс Хардкастл, когда она намекала на  прямое  вмешательство...
если я ее правильно понял.
     - А вы, наверное, хотели подсунуть ему таблетки?
     Уизер тихо вздохнул и ничего не ответил.
     - Ерунда, - отрезал Фрост. - Под влиянием стимуляторов мужчину  тянет
не к жене. Я говорю, нельзя полагаться на  один  страх.  За  много  лет  я
пришел к выводу, что результаты его непредсказуемы, пациент  может  вообще
утратить способность к действиям. Есть другие средства. Есть похоть.
     - Я все же не совсем понимаю вас. Вы только что...
     - Не те, посильнее...
     Уизер на Фроста не глядел, но кто-то из них  постепенно  двигал  свой
стул, и сейчас они сидели рядом, почти касаясь друг друга коленями.
     - Я беседовал с Филострато, - тихо и четко выговорил Фрост. -  Он  бы
понял меня, если бы знал. Присутствовал и ассистент, Уилкинс. Ни  тот,  ни
другой не проявили интереса. Им важно одно: голова живет. Что она говорит,
для них значения не имеет. Я зашел очень далеко. Я спрашивал их, почему же
она мыслит, откуда берет сведения. Ответа не было.
     - Вы полагаете,  -  сказал  Уизер,  -  что  мистер  Стэддок  окажется
восприимчивее?
     - Именно, - кивнул Фрост. - Вы-то знаете, что нам  нужна  не  столько
власть над Англией, сколько люди,  личности.  Самая  сердцевина  человека,
преданная делу, как мы с вами... Вот  чего  хотим  мы,  вот  чего  от  нас
требуют. Пока что мы немного добились.
     - Вы считаете, Стэддок подойдет?
     - Да, -  подтвердил  Фрост.  Они  с  женой  интересны,  как  пара,  в
генетическом  отношении.  Кроме  того,  человек  такого  типа  не   окажет
сопротивления.
     - Я всегда стремлюсь к единству, -  изрек  Уизер.  -  Я  стремлюсь  к
возможно более тесным связям... э-э-э... переходящим, я бы сказал, пределы
личности. К взаимопроникновению, к истинному  поглощению...  Словом,  я  с
превеликой  радостью  приму...  впитаю...  вберу  в  себя  этого  молодого
человека.
     Теперь они сидели так близко, что лица их соприкасались,  словно  они
вот-вот поцелуются. Фрост подался вперед, пенсне  его  сверкало,  глаз  не
было видно. Уизер обмяк, рот  у  него  был  открыт,  губа  отвисла,  глаза
слезились, как будто он сильно выпил. Плечи его мелко тряслись;  вдруг  он
захихикал. Фрост лишь улыбался, но улыбка его становилась все  холодней  и
шире. Он схватил Уизера за плечо. Раздался стук. Большой  справочник  упал
на пол. Два старых человека раскачивались, крепко обхватив друг  друга.  И
постепенно, мало помалу, начавшись от  слабого  визга,  раздался  нелепый,
дикий, ни на что не похожий, скорее звериный, чем старческий смех...


     Когда Марка вывели в дождь и тьму  из  полицейской  машины  и  быстро
затолкали в маленькую, ярко освещенную комнату,  он  не  знал,  что  он  в
Беллбэри, а если бы и знал, не испугался бы, ибо думал не о  том.  Он  был
уверен, что его повесят.
     Никогда еще он не смотрел в глаза смерти, и сейчас, взглянув на  свою
руку (он потирал руки, было холодно), он подумал, что вот эта самая  рука,
с желтым табачным пятном на указательном пальце, будет скоро рукой  трупа,
а потом - скелета. Ему даже не стало страшней,  хотя  на  телесном  уровне
признаки страха были... Его потрясла немыслимость  всего  этого.  Да,  это
было немыслимо, но совершенно реально.
     Потом он вспомнил мерзкие подробности казней, сообщенные ему Феей, но
этого сознание уже не вместило. Какие-то смутные  образы  мелькнули  перед
ним и сразу исчезли. Вернулась главная мысль, мысль о  смерти.  Перед  ним
встала проблема бессмертия, но и она его не тронула.  Причем  тут  будущая
жизнь? Счастье в другом, бесплотном мире (ему не приходило в  голову,  что
там может быть и несчастье) не утешало его. Важно было  одно:  его  убьют.
Это тело - слабое, жалкое, совершенно живое тело станет мертвым. Есть душа
или нет - теперь неважно. Тело сопротивлялось, и больше  ни  для  чего  не
оставалось места.
     Марку стало трудно дышать, и он посмотрел,  нет  ли  тут  хоть  какой
вентиляции. Собственно, кроме двери и решетки здесь вообще ничего не было.
Белый пол, белый потолок, белые стены, ни стула, ничего - и яркий свет.
     Что-то во всем  этом  подсказало  ему  правду;  но  мелькнувшая  было
надежда сразу угасла. Какая, в сущности, разница, избавятся  они  от  него
при помощи властей, или сами, как от Хинджеста? Теперь он понял, что с ним
тут творилось. Конечно, все они - его враги, и они  ловко  играли  на  его
страхах и надеждах, чтобы довести его до  полного  холуйства,  а  потом  -
убить, или если он не выдержит, или когда он  отслужит  свое.  Как  же  он
раньше не видел этого? Как мог он подумать, что  чего-нибудь  добьется  от
этих людей?
     Нет, какой же он был дурак, какой недалекий болван! Он  сел  на  пол,
ноги его не держали, словно он прошел двадцать пять миль. Почему он поехал
в Беллбэри тогда, вначале?  Неужели  нельзя  было  понять  из  первого  же
разговора с Уизером, что здесь - ложь на лжи, интриги, грызня, убийства, а
тем, кто проиграл, пощады нет? Он вспомнил, как  Фиверстоун  произнес  "от
романтики не вылечишь".  Да,  вот  почему  он  поймался  -  Уизера  хвалил
Фиверстоун. Как же он поверил ему, когда у него акулья пасть, и  он  такой
наглый, и никогда не глядит тебе в лицо? Джейн или Димбл раскусили бы  его
сразу. На нем просто написано: "подлец"! Купиться могут только марионетки,
вроде Кэрри и Бэзби. Но ведь сам он, Марк, до встречи  с  Фиверстоуном  не
считал их марионетками. Очень ясно, сам себе не  веря,  он  вспомнил,  как
льстило ему, что он стал для них своим. Еще  труднее  было  поверить,  что
раньше, в самом начале, он глядел на них чуть ли не с трепетом  и  пытался
уловить их слова, прячась за книгой, и мечтал, всей  душой  мечтал,  чтобы
кто-нибудь из них сам  подошел  к  нему.  Потом,  через  несколько  долгих
месяцев, это случилось. Марк вспомнил, как он - чужак,  стремящийся  стать
своим - выпивает и слушает гадости с таким восторгом, словно его допустили
в круг земных царей. Неужели этому не было начала? Неужели он  всегда  был
болваном? И тогда, в школе, когда он перестал учиться и  чуть  не  умер  с
горя, и потерял единственного друга, пытаясь  попасть  в  самый  избранный
круг? И в самом детстве, когда бил сестру за то, что у нее есть секреты  с
соседской девчонкой?
     Он не мог понять, почему не видел этого раньше. Он не знал, что такие
мысли часто стучались к нему, но он не впускал их, ибо тогда  пришлось  бы
переделать заново все, с самого начала. Сейчас запреты эти исчезли, потому
что уже ничего нельзя было сделать. Его повесят. Жизнь  окончена.  Паутину
можно смахнуть, ведь больше жить не придется,  уже  не  нужно  платить  по
счету, предъявленному истиной. Вероятно, Фрост и Уизер не предвидели,  что
испытание страхом смерти даст такой результат.
     Никаких нравственных соображений  у  Марка  сейчас  не  было.  Он  не
стыдился своей жизни, он сердился на нее. Он видел, как  сидит  в  кустах,
подслушивая беседы Миртл с Памелой и не разрешая себе думать  о  том,  что
ничего интересного в них нет. Он видел, как убеждает себя, что  ему  очень
весело со школьными кумирами, когда  ему  хотелось  погулять  с  Пирсоном,
которого так больно было бросить. Он видел, как прилежно читает  похабщину
и пьет, когда тянет к лимонаду и классикам. Он  вспомнил,  сколько  сил  и
времени тратил на каждый новый жаргон, как  притворялся,  что  ему  что-то
интересно или известно, как отрывал  от  сердца  почти  все,  к  чему  был
действительно привязан, как унизительно  уверял  себя,  что  вообще  можно
общаться с теми, школьными, или с теми, в Брэктоне, или с этими, в ГНИИЛИ.
Делал ли он когда-нибудь то, что любил? Хотя бы ел, пил? Ему  стало  жалко
себя.
     В обычных условиях он бы свалил на что-нибудь  эту  пустую,  нечистую
жизнь, и успокоился. Но сейчас ему не припомнилась ни система, ни комплекс
неполноценности, в  котором  виноваты  родители,  ни  нынешнее  время.  Он
никогда не жил своими взглядами, они  были  связаны  лишь  с  тем  внешним
обличьем, которое сейчас с него сползало. Теперь он знал,  сам  о  том  не
думая, что он и только он выбрал мусор и битые бутылки,  пустые  жестянки,
мерзкий пустырь.
     Нежданная мысль посетила его - он подумал,  что  Джейн  будет  лучше,
когда он умрет. Четыре раза в его жизни пустырю угрожало вторжение  извне:
Миртл в детстве, Пирсон в школе, Деннистоун в университете,  и  наконец  -
Джейн. Сестру он победил, когда стал гениальным братом, у  которого  такие
друзья. Ее восторги и вопросы подстегивали его; но, пересадив этот  цветок
на пустырь, он утратил возможность мерить себя другой  меркой.  Пирсона  и
Деннистоуна он бросил. Теперь он знал, что собирался он сделать  с  Джейн:
она должна  была  стать  дамой  из  дам,  к  которой  вхожи  только  самые
избранные, да и те заискивают перед ней. Что ж, ей  повезло...  Теперь  он
знал, какие родники, и ручьи, и реки  радости,  какие  лощины  и  луга,  и
зачарованные сады были от него скрыты. Он и сам не мог теперь проникнуть к
ней, и ее не мог испортить. Она ведь из  таких,  как  Пирсон,  Деннистоун,
Димбл - из тех, кто умеет просто любить, ни к чему не подлаживаясь. Она не
похожа на него. Хорошо, что она от него избавится.
     В эту минуту он услышал, как  поворачивается  ключ  в  скважине.  Все
мысли исчезли, остался только ужас. Марк вскочил  и  прислонился  к  стене
рядом с дверью, словно мог спрятаться от того, кто войдет.
     Вошел человек в сером костюме.  Он  посмотрел  на  Марка,  но  стекла
пенсне скрыли его взгляд. Марк его узнал. Теперь  он  не  сомневался,  что
находится в Беллбэри, но не это потрясло его. Профессор Фрост стал  совсем
другим. Все было прежним - и бородка, и  белый  лоб,  и  четкие  черты,  и
холодная улыбка. Но Марк не мог понять, как же он не видел того,  от  чего
убежал бы с воплем любой ребенок, а собака,  глухо  рыча,  забилась  бы  в
угол. Сама смерть была не так страшна, как  мысль  о  том,  что  несколько
часов тому назад он, в каком-то смысле, верил этому  человеку,  искал  его
общества и даже убеждал самого себя, что с ним интересно.



        12. НЕНАСТНАЯ НОЧЬ

     - Здесь никого нет, - констатировал Димбл.
     - Но ведь только что был, - удивился Деннистоун.
     - Вы действительно кого-то видели? - уточнил Димбл.
     - Кажется, видел, - неуверенно отвечал Деннистоун.
     - Тогда он не мог далеко уйти, - заключил Димбл.
     - Может, кликнем его? - предложил Деннистоун.
     - Тише! - сказала Джейн, и они замолчали.
     - Там просто осел гуляет, - сказал через  некоторое  время  Димбл.  -
Вон, наверху.
     Они помолчали снова.
     - Что тут с этими спичками? - заинтересовался  Деннистоун,  глядя  на
утоптанную землю у костра. - Зачем бродяге их разбрасывать?
     - С другой стороны, - заметил Димбл, - не мог же Мерлин  принести  из
из пятого века!
     - Что же нам делать? - спросила Джейн.
     - Страшно подумать, - невесело усмехнулся Деннистоун,  -  что  скажет
Макфи...
     - Лучше нам сесть в машину  и  поискать  белые  ворота,  -  предложил
Димбл. - Куда вы смотрите, Артур?
     - На следы, - ответил Деннистоун, отошедший немного в сторону. - Вот!
- Он посветил фонариком. - Здесь было несколько человек.  Нет,  не  идите,
затопчете. Смотрите. Неужели не видите?
     - А это не наши следы?
     - Нет, они не в ту сторону. Вот... и вот.
     - Может, это бродяга?
     - Если бы он пошел туда, мы бы его увидели, - возразила Джейн.
     - Он мог уйти раньше, - предположил Деннистоун.
     - Но мы же его видели! - напомнила Джейн.
     - Пойдем по следу, - предложил Димбл. - Вряд ли мы  зайдем  далеко...
Если следы оборвутся, вернемся на дорогу, будем искать ворота.
     Вскоре глина сменилась травой, и следы  исчезли.  Они  дважды  обошли
лощину, не нашли ничего и вернулись на дорогу. Было очень красиво, в  небе
сверкал Орион.


     Уизер  почти  не  спал.  Когда  это  было  необходимо,  он   принимал
снотворное, но такое случалось нечасто, ибо и днем, и ночью он жил жизнью,
которую трудно назвать бодрствованием. Он научился уводить куда-то большую
часть сознания и соприкасался с миром  едва  ли  четвертью  мозга.  Цвета,
звуки, запахи и прочие ощущения били по  его  чувствам,  но  не  достигали
души. Манера его, принятая с полвека тому назад, работала сама собой,  как
пластинка, и он препоручал ей и беседы с людьми, и рутину  заседаний.  Так
слагалась изо дня в день знакомая  всем  личина,  а  сам  он  жил  другой,
собственной жизнью. Он достиг того, к чему стремились многие мистики - дух
его освободился не только от чувств, но и от разума.
     Итак, он не спал, когда Фрост покинул его и ушел к Марку. Всякий, кто
заглянул бы в его кабинет, увидел бы, что  он  сидит  за  столом,  склонив
голову и сцепив руки. Глаза его не были закрыты. Но не было и выражения на
лице, ибо находился  он  не  здесь.  Мы  не  знаем,  страдал  ли  он  там,
наслаждался или испытывал что-либо иное, что испытывают такие души,  когда
нить, связующая их с естественным течением жизни, натянута до предела,  но
еще цела. Когда у его локтя зазвонил телефон, он сразу снял трубку.
     - Слушаю, - сказал он.
     - Это Стоун, - послышалось в трубке. Мы нашли это место.
     - Да?..
     - Там ничего нет, сэр.
     - Ничего нет?
     - Да, сэр.
     - Вы уверены, дорогой мой, что не ошиблись? Вполне допустимо...
     - Уверен, сэр. Это склеп. Каменный, но есть и кирпич.  В  середине  -
возвышение, вроде кровати или алтаря.
     - Правильно ли я вас понял? Вы говорите, что там ничего нет и  ничего
не было?
     - Нам показалось, сэр, что недавно туда лазали.
     - Прошу вас, выражайтесь как можно точнее.
     - Понимаете, сэр, там есть выход... такой туннель, он ведет к югу. Мы
по нему пролезли. Он выходит наружу далеко, уже за лесом.
     - Выходит наружу? Вы хотите сказать, что  имеется  вход...  Отверстие
или дверь?
     - В том-то и дело, сэр! Наружу мы вышли, но никаких дверей  там  нет.
Похоже, что их взорвали. Точнее, вид такой, словно кто-то оттуда  вылетел.
Мы совсем замучились.
     - Так, так... Что вы делали, когда вышли?
     -  То,  что  вы  сказали,  сэр.  Я  собрал  всех  полицейских,  какие
поблизости, и послал их искать этого человека.
     - А-га, ага... Как же вы его описали?
     - Точно так, как вы мне описывали, сэр: старик с  длинной  или  грубо
подстриженной бородой, в мантии или другой необычной одежде. Мне пришло  в
голову, сэр, что он может быть и без одежды.
     - Почему же вам это пришло в голову?
     - Видите ли, сэр, я не знаю, как долго он там пробыл,  но  я  слышал,
что одежда  может  рассыпаться  при  соприкосновении  с  воздухом.  Вы  не
думайте, я понимаю, это дело не мое. Но мне показалось...
     - Вы совершенно правильно полагаете, - сказал Уизер, -  что  малейшее
любопытство с вашей стороны может привести  к  тяжелым  последствиям.  Для
вас, для вас, ибо я пекусь о ваших интересах... учитывая ваше...  э-э-э...
щекотливое положение...
     - Большое спасибо, сэр. Я очень  рад,  что  вы  со  мной  согласились
насчет одежды.
     - Ах, насчет одежды! Сейчас не время обсуждать этот вопрос. Что же вы
приказали своим людям, если они найдут это... э-э... лицо?
     - С одной партией, сэр, я послал  моего  помощника,  отца  Дойла,  он
знает латынь. Кроме того, я позвонил инспектору Рэнгу, как вы мне сказали,
и поручил  ему  несколько  человек.  В  третью  партию  я  включил  нашего
сотрудника, который знает уэльсский язык.
     - Вы не подумали о том, чтобы самому возглавить одну из партий?
     - Нет, сэр. Вы сказали, чтобы я сразу звонил, если что-нибудь найдем.
Я не хотел терять времени.
     - Понятно, понятно... Что ж, ваши действия можно истолковать  и  так.
Вы хорошо объяснили, как бережно, если вы меня понимаете, нужно обращаться
с этим... э-э-э... лицом?
     - Очень хорошо, сэр!
     - М-да... Что ж, в определенной степени я могу надеяться,  что  сумею
представить ваши действия в надлежащем свете тем из  наших  коллег,  чьего
расположения вы столь  неосмотрительно  лишились.  Вы  меня  поймите,  мой
дорогой! Если бы мне  удалось  склонить  на  вашу  сторону,  скажем,  мисс
Хардкастл или мистера Стэддока... убедить их в ваших... а... э...  вам  не
пришлось бы беспокоиться о своем будущем и своей... э-э... безопасности.
     - А что мне сейчас делать, сэр?
     - Мой дорогой друг, помните золотое  правило.  В  том  исключительном
положении, к которому привели ваши прежние промахи,  губительны  лишь  две
ошибки: с одной стороны, вам ни в  коей  мере  нельзя  терять  инициативы,
предприимчивости. С другой стороны, малейшее превышение своих  полномочий,
малейшее нарушение границ вверенного  вам  круга  действий  может  вызвать
последствия, от которых я не сумею вас защитить. Если  же  вы  избежите  и
той, и другой крайности, вам беспокоиться не о чем.
     Не ожидая ответа, он повесил трубку и позвонил в звонок.


     - Где ж эти ворота? - ворчал Димбл.
     Дождь перестал, было много светлее, но  ветер  дул  так  сильно,  что
приходилось кричать. Живая изгородь, мимо которой  они  шли,  металась  на
ветру, и ветви ее хлестали по звездам.
     - Мне казалось, тут ближе, - ответил Деннистоун.
     - И суше, - добавила Джейн.
     - Правда, - заметил Деннистоун, останавливаясь, - здесь много камней.
Мы не там, где были.
     - Мне кажется, - мягко сказал Димбл, - мы там же. Когда мы  вышли  из
рощицы, мы свернули немного левее, и я помню...
     - А может, мы вылезли из  лощины  с  другой  стороны?  -  предположил
Деннистоун.
     - Если мы сейчас пойдем в другую сторону, - сказал Димбл, - мы  будем
кружить всю ночь. Не надо. В конце концов мы выйдем на дорогу.
     - Ой! - воскликнула Джейн. - Что это?
     Все прислушались. Из-за ветра казалось,  что  быстрые,  мерные  удары
раздаются далеко, но почти сразу большая лошадь пронеслась мимо  них.  Они
отскочили к изгороди. Грязь из-под копыт окатила Деннистоуна.
     - Остановите ее! - крикнула Джейн. - Остановите! Скорей!
     - Зачем? - поинтересовался Деннистоун, вытирая лицо.
     - Крикните вы, м-р Димбл. Пожалуйста! Вы не видите?
     - Что я должен видеть? - с трудом выговорил  Димбл,  когда  все  они,
заразившись волнением Джейн, побежали за лошадью.
     - На ней человек, - произнесла Джейн, задыхаясь. Она совсем  выбилась
из сил и потеряла туфлю.
     - Человек? - повторил Деннистоун. - Господи!  Так  и  есть!  Вон  он,
слева от нас...
     - Мы его не догоним, - прохрипел Димбл.
     - Стой! Мы друзья! - надрывался Деннистоун.
     Димбл кричать не мог. Он был стар, утомился еще за день, а  теперь  с
его сердцем происходило именно  то,  значение  чего  врачи  объяснили  ему
несколько лет назад. Этого он не испугался; но кричать не мог, тем более -
на древнем языке. Пока он стоял, пытаясь отдышаться,  Деннистоун  и  Джейн
снова воскликнули: "Смотрите!", и он увидел высоко, среди звезд, огромного
коня, летящего  через  изгородь,  и  огромного  человека  на  коне.  Джейн
показалось, что человек оглянулся, словно смеясь над  ними.  Грязь  громко
чавкнула, и перед ними остались только ветер и звезды.


     - Вы в большой опасности, - произнес Фрост, заперев двери. - С другой
стороны, перед вами открываются великие возможности.
     - Значит, я не в полиции, а в институте, - констатировал Марк.
     - Да. Но для вас опасность от этого не меньше. Скоро институт получит
официальное  право  на  ликвидацию.  Он  и  сейчас   им   пользуется.   Мы
ликвидировали Хинджеста и Комтона.
     - Если вы убьете меня, зачем этот фарс с обвинением?
     - Прежде всего, попрошу вас: будьте строго объективны. Досада и страх
- результат химических процессов, как и все наши реакции. Смотрите на свои
чувства с этой точки зрения. Не  давайте  им  уводить  вас  в  сторону  от
фактов.
     - Ясно, - процедил Марк. Ему было важно одно - во что бы то ни  стало
сохранить свой новый взгляд; а он ощущал,  что  где-то  шевелится  прежнее
неискреннее полудоверие.
     - Обвинение мы включили в программу со строго определенной  целью,  -
продолжал между тем Фрост. - Через такие испытания проходит всякий, прежде
чем стать своим.
     Сердце у Марка сжалось снова - несколько дней назад он  проглотил  бы
любой крючок с такой наживкой. Только близость смерти  дала  ему  увидеть,
как все это мелко. То есть, сравнительно мелко... ведь и сейчас...
     - Не вижу, к чему вы клоните, - сказал он.
     -  Подойдем  объективно.  Люди,  связанные  субъективными   чувствами
приязни или доверия, прочного  круга  не  создадут.  Как  я  уже  говорил,
чувства зависят от химических процессов.  В  принципе,  их  можно  назвать
уколами. Вы должны пройти серию противоречащих друг другу чувств к  Уизеру
и  другим,  чтобы  дальнейшее  сотрудничество  вообще   на   чувствах   не
базировалось. Если уж выбирать, то более конструктивна  неприязнь.  Ее  не
спутаешь с так называемой сердечной привязанностью.
     - Дальнейшее сотрудничество? -  переспросил  Марк,  притворяясь,  что
обрадовался. Это было нетрудно. Прежнее состояние могло вот-вот вернуться.
     - Да, - кивнул Фрост. - Мы выбрали  вас,  как  возможного  кандидата.
Если вы не пройдете испытаний, мы будем вынуждены вас ликвидировать. Я  не
играю  на  ваших  страхах.  Они  смазали  бы  ход  процесса.  Сам  процесс
совершенно безболезненен, ваши же нынешние реакции - чисто физические.
     Марк посмотрел на него и сказал:
     - Это... это очень хорошо.
     - Если хотите, - предложил Фрост, - я дам вам необходимую информацию.
Начну с того, что линию института не определяем ни Уизер, ни я.
     - Алькасан? - спросил Марк.
     - Нет. Филострато и Уилкинс ошибаются. Несомненно, честь им и  слава,
что он не разложился. Но говорим мы не с ним.
     - Значит, он и правда...  мертв?  -  спросил  Марк.  Притворяться  не
пришлось, он действительно был очень удивлен.
     - При нынешнем развитии науки на этот вопрос ответа нет. Быть  может,
он вообще не имеет смысла. Артикуляционный аппарат Алькасана  используется
другим разумом. Теперь слушайте внимательно. Вы, наверное,  не  слышали  о
макробах.
     - О микробах? - удивился Марк. - Ну, что вы...
     - Я сказал не "микробы", а "макробы". Слово говорит само за себя.  Мы
давно знаем, что существуют  организмы  ниже  уровня  животной  жизни.  Их
действия всегда оказывали немалое влияние на людей, но  о  них  ничего  не
знали, пока не изобрели микроскоп.
     - И что же? - спросил Марк. Любопытство подмывало снизу его  недавнюю
решимость.
     - Сообщу вам, что соответствующие организмы существуют и выше  уровня
животной жизни. Слово "выше"  я  употребляю  не  в  биологическом  смысле.
Структура макроба весьма проста. Я имею в виду  другое:  они  долговечней,
сильнее и умнее животного мира.
     - Умнее обезьян? - переспросил Марк. - Тогда это почти люди!
     - Вы меня не  поняли.  В  животный  мир  я,  естественно,  включаю  и
человека. Макробы умнее нас.
     - Почему же мы с ними не общаемся?
     - Мы общаемся.  Но  прежде  это  общение  происходило  нерегулярно  и
натыкалось  на  серьезные  препятствия.  Кроме  того,  умственный  уровень
человека не представлял тогда  особого  интереса  для  макробов.  Общение,
повторяю, было редким, но влиять на людей они влияли. На историю,  скажем,
они воздействовали гораздо больше, чем микробы. Теперь мы знаем,  что  всю
историю  следовало  бы  переписать.  Истинные  причины  событий  историкам
неизвестны. Поэтому историю и нельзя считать наукой.
     - Разрешите, я присяду, - попросил Марк и снова  сел  на  пол.  Фрост
стоял прямо, опустив руки по швам.
     - Мозг и артикуляционный аппарат Алькасана, - продолжал он, -  служат
проводниками в общении макробов с людьми. Круг, в который вас, быть может,
примут, знает о сотрудничестве этих двух видов, которое уже сейчас создало
совершенно новую ситуацию. Как вы увидите, этот скачок гораздо больше, чем
превращение  обезьяны  в   человека.   Точнее   будет   сравнить   его   с
возникновением жизни.
     - Надо понимать, - вставил Марк, - что эти организмы  благосклонны  к
людям?
     - Если вы подумаете хотя бы минуту, - холодно  ответил  Фрост,  -  вы
поймете, что ваше высказывание имеет смысл разве что на уровне  грубейшего
обыденного мышления. И добрые,  и  злые  чувства  -  результат  химических
процессов. Они  предполагают  организм  нашего  типа.  Первые  же  шаги  к
контакту с макробами покажут вам, что многие ваши мысли - вернее, то,  что
вы считали мыслями - побочный продукт чисто телесных процессов.
     - Я хотел сказать, их цели совпадают с нашими?
     - Что вы называете нашими целями?
     - Ну... овладение природой... уничтожение  войн...  нищеты  и  других
регрессивных явлений... в общем, сохранение и развитие человеческого рода.
     - Не думаю, что псевдонаучный язык существенно меняет давно  отжившую
этику. Но к  этому  я  вернусь  позднее.  Сейчас  замечу,  что  сохранение
человеческого рода вы трактуете неверно. Вы просто прикрываете обобщениями
субъективные чувства.
     - В конце концов, - уточнил Марк, - уже для одного овладения природой
нужно очень много людей. Если же создается избыток населения,  не  войнами
же его уменьшать!
     - Ваша идея -  пережиток  условий,  исчезающих  на  наших  глазах,  -
остудил  его  Фрост.  -  Прежде  действительно  было  необходимо   большое
количество  крестьян,   и   война   наносила   ущерб   экономике.   Теперь
необразованные слои  общества  становятся  просто  балластом.  Современные
войны  ликвидируют  отсталый  элемент,   оставляя   в   неприкосновенности
технократов и усиливая их  власть.  Сравним  наш  вид  с  неким  животным,
которое нашло способ упросить процессы питания  и  движения  и  больше  не
нуждается в сложных органах. Тем самым, и  тело  его  упростится.  В  наше
время, чтобы поддерживать  мозг,  достаточно  одной  десятой  части  тела.
Индивидуум,  собственно,   станет   головой.   Род   человеческий   станет
технократией.
     - Понятно, - кивнул Марк. - Я, правда,  думал,  что  интеллектуальное
ядро общества будет увеличиваться за счет образования.
     -  Чистая  химера.  Подавляющее  большинство  людей  способно  только
получать информацию.  Их  невозможно  научить  той  полной  объективности,
которая нам нужна. Они навсегда останутся животными,  воспринимающими  мир
сквозь туман субъективных реакций. Но если бы они и  смогли  перемениться,
время  больших  популяций  прошло.  То  был  кокон,   в   котором   созрел
человек-технократ, обладающий объективным мышлением. Теперь этот кокон  не
нужен ни макробам, ни тем избранникам, которые могут с ними сотрудничать.
     - Значит, две мировые войны вы бедами не считаете?
     - Напротив. Было бы желательным провести не менее шестнадцати больших
войн. Я  понимаю,  какие  эмоциональные  -  то  есть,  химические  реакции
вызывает это утверждение, и вы зря расходуете силы, пытаясь их  скрыть.  Я
не думаю, что вы уже способны контролировать такие процессы.  Фразы  этого
типа я произношу намеренно, чтобы вы  постепенно  приучились  смотреть  на
вещи с чисто научной точки зрения.
     Марк смотрел в пол. На самом  деле  он  не  испытывал  почти  никаких
чувств и даже удивился, обнаружив, как  мало  его  трогают  рассуждения  о
далеком будущем. Сейчас ему было не до того. Он был поглощен борьбой между
твердым решением не верить, не поддаваться - и сильной, как прилив,  тягой
совсем иного рода. Наконец перед ним именно  тот,  избранный  круг,  такой
избранный, что центр его даже вне  человечества.  Тайна  из  тайн,  высшая
власть, последняя инициация. Гнусность всего  этого  ничуть  не  уменьшала
притягательности. Он  думал,  что  Фрост  знает  все  о  его  смятении,  о
соблазне, об убывающей решимости; и ставит на соблазн.
     Какие-то звуки за дверью стали громче, и Фрост крикнул:
     - Пошли вон!
     Но там не успокоились, кто-то на кого-то орал,  стучась  еще  громче.
Фрост, широко улыбаясь, открыл  дверь.  Ему  сунули  в  руку  записку.  Он
прочитал ее, вышел, не глядя на Марка, и повернул ключ в замке.


     - Как же они у нас дружат!  -  сказала  Айви  Мэггс,  глядя  на  м-ра
Бультитьюда и кошку по имени Пинчи. Медведь сидел у очага, привалившись  к
теплой стене, а кошка, нагулявшись на кухне, долго терлась об его живот и,
наконец, улеглась между его задними лапами.  Щеки  у  него  были  толстые,
глазки - маленькие, и казалось, что он улыбается. Барон Корво,  так  и  не
слетевший с хозяйского плеча, спал, сунув голову под крыло.
     Миссис Димбл еще не ложилась. Тревога ее достигла той степени,  когда
любая мелочь грозит раздражением. Но по ее лицу никто бы этого  не  понял.
За столько лет она научилась обуздывать себя.
     - Когда мы говорим "дружат", -  сказал  Макфи,  -  мы  уподобляем  их
людям. Трудно сберечься от иллюзии, что  у  них  есть  личность,  в  нашем
смысле этого слова. Но доказательств этому у нас нет.
     - Чего же ей тогда от него нужно? - спросила Айви.
     - Быть может, ее тянет к теплу, - предположил Макфи, - она укрывается
от сквозняка. Вероятно, играют роль и преображенные сексуальные импульсы.
     - Ну, знаете! - возмутилась Айви. - И не стыдно, про смирных  зверей!
В жизни я не видела, чтобы наш Бультитьюд, или Пинчи, бедняжка...
     - Я сказал "преображенные", - уточнил Макфи. -  Им  приятно  тереться
друг о друга. Возможно, паразиты в их волосяном покрове...
     - Это что, блохи? - воскликнула Айви. - Да вы знаете  не  хуже  меня,
какие они чистенькие!..
     Она была права, ибо сам же Макфи облачался ежемесячно в комбинезон  и
купал медведя в ванне, намыливая от хвоста до носа, долго  поливал  теплой
водой и насухо вытирал. Занимало это целый день, и он никому  не  разрешал
помогать себе.
     - А вы как думаете, сэр? - спросила Айви Рэнсома.
     - Я? - откликнулся он. - По-моему, Макфи видит в их  жизни  различия,
которых там нет. Надо быть человеком, чтобы отличить ощущения от чувств  -
точно так же, как нужно обрести духовное начало, чтобы отличить чувства от
любви. Кошка и медведь их не различают, они испытывают нечто  единое,  где
есть зародыши и дружбы, и физической потребности.
     - Я не отрицаю, что им приятно быть вместе... - начал Макфи.
     - А я что говорила! - восклицала тем временем Айви Мэггс.
     - ...но я хочу разобраться в этой проблеме, - продолжал Макфи, -  так
как она связана с одним серьезным заблуждением. Система, принятая  в  этом
доме, основана на лжи.
     Грэйс Айронвуд открыла глаза (она дремала  до  сих  пор),  а  Матушка
Димбл шепнула Камилле: "Господи, пошел бы он спать!.."
     - Что вы имеете в виду? - спросил Рэнсом.
     - Вот что. Мы, с переменным успехом, пытаемся проводить некую  линию,
которую последовательно выдержать нельзя. Медведя держат  в  доме,  кормят
яблоками, медом...
     - Вот это да! - выговорила Айви. - Кто ж его кормит, как не вы?
     - Итак, -  гнул  свое  Макфи,  -  медведя  перекармливают  и  держат,
повторяю, в доме, а свиней держат в хлеву и убивают. Я  хотел  бы  узнать,
где тут логика.
     - Чепуха какая, - произнесла Айви Мэггс,  глядя  то  на  улыбающегося
Рэнсома, то на серьезного Макфи. - Кто же это из медведя делает ветчину?
     Макфи нетерпеливо взмахнул  рукой,  но  ему  помешали  говорить  смех
Рэнсома и сильный порыв ветра, от которого задрожали окна.
     - Как им тяжело! - вздохнула м-сс Димбл.
     - Я люблю такую погоду, - сказала  Камилла.  -  Люблю  гулять,  когда
ветер и дождь. Особенно в холмах.
     - Любите? - удивилась Айви. - А я - нет. Вы послушайте, как  воет.  Я
бы тут одна не смогла, без вас, сэр. Мне все кажется, в такую погоду ОНИ к
вам и приходят.
     - Им безразлична погода, Айви, - сказал Рэнсом.
     - Никак не пойму, сэр, - призналась Айви. - Ваших я  очень  боюсь,  а
Бога - нет, хоть Он вроде бы пострашней.
     - Он был пострашней,  -  согласился  Рэнсом.  -  Вы  правы,  Айви,  с
ангелами человеку трудно,  даже  если  ангел  и  добрый,  как  и  человек.
Апостолы пишут об этом. А с Богом теперь иначе, после Вифлеема.
     - Скоро и Рождество, - вспомнила вдруг Айви, обращаясь ко всем.
     - М-р Мэггс к тому времени уже будет с нами, - пообещал Рэнсом.
     - Через два дня, сэр, - улыбнулась Айви.
     - Неужели это только ветер? - спросила вдруг Грэйс Айронвуд.
     - Мне кажется, это лошадь, - сказала миссис Димбл.
     Макфи вскочил.
     - Пусти, Бультитьюд! -  крикнул  он.  -  Дай,  возьму  сапоги.  -  Он
бормотал что-то еще, натягивая макинтош, но слов никто не разобрал.
     - Не дадите  ли  вы  мне  костыль,  Камилла?  -  попросил  Рэнсом.  -
Подождите, Макфи, мы выйдем к воротам вместе. Женщины останутся здесь.
     Четыре женщины не двинулись с  места;  а  двое  мужчин  стояли  через
минуту в больших сенях. Ветер колотил  в  дверь,  и  нельзя  было  понять,
стучится ли в нее человек.
     - Откройте, - приказал Рэнсом, - и встаньте позади меня.
     Макфи не сразу отодвинул засовы. Мы не знаем, собирался ли он  отойти
потом назад, но ветер отшвырнул дверь к стене, и его зажало между стеной и
дверью. Рэнсом стоял неподвижно, опираясь  на  костыль.  Свет,  идущий  из
кухни, высветил на фоне черного неба огромного  коня.  Морда  его  была  в
пене, желтые зубы скалились, алые ноздри раздувались,  глаза  горели,  уши
трепетали. Он подошел так близко, что передние копыта стояли на пороге. На
нем не было ни седла, ни узды, ни стремян; но в эту самую  минуту  с  него
спрыгнул  огромный  человек.  Лицо  его   закрывала   разметанная   ветром
рыже-седая борода, и лишь когда он сделал шаг, Рэнсом увидел куртку  цвета
хаки, обтрепанные брюки и рваные ботинки.


     В большой комнате горел камин, сверкало на столиках вино и серебро, а
посередине стены стояло огромное ложе. Уизер смотрел, как четыре  человека
бережно, словно слуги или врачи, несут на носилках длинный сверток.  Когда
они опустили его на постель, Уизер еще шире раскрыл рот, и хаос  его  лица
сменился чем-то человеческим. Он увидел голое тело. Неизвестный  был  жив,
хотя и без сознания. Уизер приказал положить к его ногам грелку и  поднять
на подушки его голову. Когда все это  сделали,  и  он  остался  наедине  с
прибывшим, ИО придвинул кресло к кровати и принялся смотреть. Голова  была
большая, но казалась еще больше  из-за  спутанной  бороды  и  шапки  бурых
волос. Лицо было выдублено непогодой, шея - вся в морщинах. Человек лежал,
закрыв глаза, и как будто улыбался. Уизер смотрел на него  и  так  и  сяк,
меняя угол, зашел сзади, словно искал и не мог найти какой-то черты. Через
четверть часа в комнату мягко вошел профессор Фрост.
     Он осмотрел незнакомца, заходя сперва с одной, потом с другой стороны
кровати.
     - Он спит? - спросил Уизер.
     - Не думаю, скорее - что-то вроде транса. Где они его нашли?
     - В ложбине, за четверть мили от выхода.  Выследили  по  следу  босых
ног.
     - Склеп пустой?
     - Да. Стоун звонил мне.
     - Вы распорядитесь насчет Стоуна?
     - Да, да. А что вы о нем думаете?
     - Я думаю, это он, - сказал Фрост. - Место верное. Отсутствие  одежды
трудно объяснить иначе. Череп такой, как я и полагал.
     - Но лицо...
     - Да, лицо совсем не такое...
     - Я был уверен, - с сомнением протянул ИО, - что узнаю  посвященного,
и даже того, кто может им стать. Вы меня  понимаете...  Сразу  видно,  что
Стэддок  или  Страйк  подойдут,  а  вот  мисс  Хардкастл,  при   всех   ее
превосходных качествах...
     - Да. Вероятно, надо быть готовыми к тому, что  он...  неотесан.  Кто
знает, какие у них тогда были методы?
     - Быть может, опыт опасней, чем нам казалось.
     - Я давно  вас  прошу,  -  сказал  Фрост,  -  не  вносить  в  научное
обсуждение эмоциональных элементов.
     И оба они замолчали, ибо новоприбывший открыл глаза.
     От этого лицо его обрело осмысленное выражение, но понятней не стало.
По всей вероятности, он на них смотрел, но неизвестно,  видел  ли.  Уизеру
показалось, что главное в этом лице - осторожность. Не  напряженность  или
растерянность,  а  привычная,  бесстрастная  настороженность,  за  которой
должны стоять долгие годы мирно и даже весело принимаемых передряг.
     Уизер встал и откашлялся.
     - Магистр Мерлин, мудрейший из британцев, владеющий тайнами  тайн,  с
невыразимой радостью принимаем мы тебя в этом доме. Ты поймешь, что  и  мы
не совсем несведущи в великих искусствах и, если я могу так  выразиться...
- заговорил он. Но постепенно голос его угас. Было слишком ясно, что голый
человек не обращает на его слова никакого внимания. Быть может, он не  так
произносит? Нет, новоприбывший, судя по лицу, просто не понимает и даже не
слушает.
     Фрост взял графин, налил бокал вина  и  поднес  его  гостю  с  низким
поклоном. Тот взглянул на вино то ли  лукаво,  то  ли  нет  и  сел,  являя
мохнатую грудь и могучие руки. Он указал пальцем на столик.  Фрост  тронул
другой графин; гость покачал головой.
     - Я полагаю, - сказал Уизер, - что  наш  уважаемый...  э-э-э...  друг
указывает на кувшин. Не знаю, что они там поставили...
     - Пиво, - процедил Фрост.
     - Маловероятно... хотя... мы плохо знакомы с обычаями тех времен...
     Фрост налил пива и поднес гостю. Загадочное лицо впервые  осветилось.
Гость  отвел  рукой  усы  и  стал  жадно  пить.  Голова  его  все   больше
запрокидывалась назад. Выпив все до капли, он утер губы  тыльной  стороной
ладони и глубоко вздохнул - то был первый звук, который он  издал  за  все
время. Потом он снова указал на столик.
     Они подносили ему еду и пиво раз  двадцать  -  Уизер  подобострастно,
Фрост бесшумно, как лакей. Ему предлагали  разные  яства,  но  он  выказал
предпочтение холодному мясу, пикулям, хлебу, сыру и  маслу.  Масло  он  ел
прямо с ножа. Вилки он явно не знал и мясо рвал руками, а кость сунул  под
подушку. Жевал он громко. Наевшись, он снова показал на пиво, выпил его  в
два глотка, утер губы  пододеяльником,  высморкался  в  руку  и  вроде  бы
собрался уснуть.
     - А... э... господин мой, я ни в коей мере не хотел бы  тебе  мешать.
Но, однако, с твоего разрешения... - заторопился Уизер.
     Гость не слушал. Трудно было определить, закрыты ли его глаза, или он
смотрит из-под опущенных век, но разговаривать он не  собирался.  Фрост  и
Уизер обменялись недоуменными взглядами.
     - Сюда нет другого входа? - спросил Фрост.
     - Нет, - заверил его Уизер.
     - Тогда пойдемте,  все  обсудим.  Дверь  оставим  открытой.  Если  он
пошевелится, мы услышим.


     Когда Марк  остался  один,  сперва  он  почувствовал  облегчение.  Он
по-прежнему боялся, но в самой сердцевине этого страха рождалась  какая-то
странная легкость. Больше не надо завоевывать их доверие, раздувать жалкие
надежды. Прямая борьба после такого множества дипломатических ошибок  даже
бодрила. Конечно, он может проиграть, но сейчас, хотя бы, он - против них,
и все тут. Он вправе говорить о "своей стороне". Он - с Джейн и  со  всем,
что она воплощает. Собственно, он даже обогнал ее, она ведь и не участвует
в битве...
     Одобрение совести - очень сильное средство, особенно для тех,  кто  к
нему не привык. За две минуты Марк перешел от облегчения к смелости, а  от
нее  -  к  необузданной  отваге.  Он   видел   себя   героем,   мучеником,
Джеком-Победителем, беззаботно играющим в великаньей кухне, и  образы  эти
обещали изгнать то, что он перевидал за последние часы. Не всякий, в конце
концов, устоит против таких предложений. Как был бы он когда-то польщен!..
     Как был бы он польщен... Внезапно,  очень  быстро,  неведомая  похоть
охватила его. Те, кто ее испытали, сразу узнают, какое чувство трясло его,
как собака трясет добычу; те, кто не испытали, ничего не поймут. Некоторые
описывают такую похоть в терминах  похоти  плотской,  и  это  очень  много
говорит - но лишь тем, кто испытал. С плотью это не  связано  ни  в  малой
степени; хотя двумя  чертами  и  похоже  на  плотскую  похоть,  какой  она
становится в самых темных и  глубоких  подвалах  своего  запутанного,  как
лабиринт,  дома.  Словно  плотская  похоть,  это  лишало  очарования   все
остальное, что  Марк  знал  доселе,  -  влюбленность,  честолюбие,  голод,
вожделение, наконец - стали  как  слабый  чай,  как  дешевая  игрушка,  на
которую не потратишь и мельчайшего чувства. Бесконечное очарование  новой,
неведомой похоти всосало все другие  страсти,  и  мир  остался  выцветшим,
пресным, жухлым, словно брак без любви или мясо без соли. О Джейн  он  еще
мог думать чувственно, но вожделения к ней уже не испытывал,  -  змея  эта
стала жалким червяком, когда он увидел дракона. И еще одним  это  походило
на плотскую похоть: развратному человеку незачем говорить, что кумиры  его
ужасны, ибо к ужасу его и тянет.  Он  стремится  к  безобразному,  красота
давно не возбуждает его, она стала для него слишком слабой. Так  и  здесь.
Существа, о которых говорил Фрост (Марк не сомневался, что они  с  ним,  в
комнате) губили и род человеческий, и всякую радость;  но  именно  поэтому
его и влекло, тянуло, притягивало к ним. Никогда до сих пор  он  не  знал,
как велика сила того, что противно природе.  Теперь  он  понял  непонятные
прежде картины, и  объективность,  о  которой  говорил  Фрост,  и  древнее
ведовство. Перед ним встало лицо Уизера, и он с  острой  радостью  увидел,
что и тот понимает. Уизер знал.
     Он вдруг вспомнил, что его, наверное, убьют. При этой мысли он  снова
увидел белые голые стены и яркий свет. Он заморгал. Где он был только что?
Конечно, ничего общего между ним и Уизером нет. Конечно, они его  убьют  в
конце концов, если он чего-нибудь не измыслит. О  чем  же  он  думал,  что
чувствовал, если забыл это?!
     Постепенно  он  понял,  что  пережил  нападение  и   не   сумел   ему
воспротивиться; и тут  его  охватил  еще  один  страх.  В  теории  он  был
материалистом, но  бессознательно,  даже  беспечно  верил,  что  воля  его
свободна. Нравственные решения он принимал редко и когда, два часа  назад,
решил не верить институтским, не сомневался, что это - в его власти. Ему и
в  голову  не  приходило,  что  кто-то  может  так  быстро   изменить   до
неузнаваемости его разум. Он знал, что волен передумать, а больше  никаких
помех не видел. Если же бывает так... Нет,  это  нечестно!  Ты  пытаешься,
впервые в жизни, поступить правильно - так, что и Джейн, и Димбл,  и  тетя
Джилли  тебя  бы  одобрили.  Казалось  бы,  мир  должен  тебя   поддержать
(полудикарский атеизм был в Марке гораздо сильнее, чем он  думал),  а  он,
именно в эту минуту, покидает тебя! Ты мучайся, а он - вот что...
     Выходит,  циники  правы.  И  тут  он  остановился.  Какой-то  привкус
сопровождал эти мысли. Неужели снова начинают? Нет, нет, не надо! Он  сжал
руки. Нет, ни за что! Он больше не выдержит. Если бы здесь была Джейн; или
м-сс Димбл; или Деннистоун!..  Хоть  кто-нибудь.  "Не  пускайте  меня,  не
пускайте меня туда!" - произнес он, и еще раз, громче: "Не пускайте!" Все,
что можно было назвать им самим, вложил он в эту мольбу; и страшная мысль,
что карта - последняя, уже не испугала его. Больше делать было нечего. Сам
того не зная, он разрешил мышцам расслабиться. Тело его очень измучилось и
радовалось даже твердым доскам пола. Комната стала чистой и пустой, словно
и она устала от всего, что  вынесла,  -  чистой,  как  небо  после  дождя,
пустой, как наплакавшийся ребенок. Марк смутно подумал, что скоро рассвет,
и заснул.



        13. ОНИ ОБРУШИЛИ НА СЕБЯ НЕБО

     - Стой, где стоишь, - сказал Рэнсом. - Кто ты и зачем пришел?
     Оборванный великан  склонил  голову  на  бок,  словно  хотел  получше
расслышать. В ту же минуту ворвался  ветер  и  захлопнул  дверь  в  кухню,
отделив трех мужчин от женщин. Незнакомец сошел с порога.
     - Стой. Во имя Отца и Сына и Святого Духа скажи мне, кто ты  и  зачем
пришел, - громко произнес Рэнсом.
     Незнакомец поднял руку и откинул волосы со лба.  Свет  падал  на  его
лицо, и оно показалось Рэнсому беспредельно  мирным.  Все  тело  его  было
свободным, словно он спал. Стоял он очень тихо. Каждая капля дождя  капала
с его куртки туда, куда упала прежняя капля.
     Секунды две он глядел  на  Рэнсома  без  особого  любопытства,  потом
посмотрел налево, где за входной дверью, откинутой ветром, стоял Макфи.
     - Выходи, - сказал он по-латыни. Говорил он почти шепотом,  но  голос
его был так звучен, что задрожали даже эти непоколебимые ветром стены.  Но
еще больше удивило Рэнсома то, что Макфи немедленно вышел. Смотрел  он  не
на него, а на незнакомца. Потом он громко зевнул.  Незнакомец  окинул  его
взглядом и обратился к Рэнсому:
     - Раб, скажи хозяину этого дома, что я пришел.
     Ветер, налетая сзади, рвал его одежду и  волосы,  но  он  стоял,  как
большое дерево. И говорил он так, как заговорило  бы  дерево  -  медленно,
терпеливо, неторопливо, словно  речь  текла  по  корням,  сквозь  глину  и
гравий, из глубин Земли.
     - Я здесь хозяин, - отвечал Рэнсом на том же языке.
     - Оно и видно, - кивнул пришелец. - А этот жалкий раб - твой епископ.
     Он не улыбнулся, но в глазах его мелькнула усмешка, и он повторил:
     - Скажи своему господину, что я пришел.
     - Ты хочешь, - переспросил Рэнсом, - чтобы я сообщил  об  этом  своим
господам?
     - В келье монаха и  галка  научится  латыни,  -  презрительно  бросил
пришелец. - Скажи мне, как ты их кличешь, смерд.
     - Мне понадобится другой язык, - предупредил его Рэнсом.
     - Зови по-гречески.
     - Нет, не греческий.
     - Послушаем, знаешь ли ты еврейскую речь.
     - И не еврейский.
     - Что  ж,  если  хочешь  болтать,  как  варвары,  я  все  равно  тебя
переболтаю. То-то будет потеха!
     - Быть может,  -  ответил  Рэнсом,  -  язык  этот  и  покажется  тебе
варварским, ибо его не слышали давно. Даже  в  Нуминоре  на  нем  говорили
редко.
     - Твои господа доверяют тебе опасные игрушки, - процедил  пришелец  и
немного помолчал. - Плохо принимают гостей в твоем доме. В спину мне  дует
ветер, а я долго спал. Ты видишь, я переступил порог.
     - Закройте дверь, Макфи, - произнес Рэнсом  по-английски.  Ответа  не
было, и, впервые оглянувшись, он увидел, что Макфи  спит  на  единственном
стуле.
     - Что это значит? - спросил Рэнсом, остро глядя на пришельца.
     - Если ты тут хозяин, - ответил тот, - то знаешь и сам.  Если  ты  не
хозяин, то должен ли я отвечать? Не бойся, я не причиню вреда этому рабу.
     - Это мы скоро увидим, - пробормотал Рэнсом. - А  пока  входи,  я  не
боюсь. Скорее я боюсь, как бы ты не ушел. Закрой двери сам, ты видишь -  у
меня болит нога.
     Не отрывая глаз от Рэнсома, пришелец отвел левую руку, нащупал  засов
и запер дверь. Макфи не шевельнулся.
     - Кто же твои господа? - спросил пришелец.
     - Господа мои - ойярсы, - отвечал Рэнсом.
     - Где ты слышал это слово? - изумился пришелец. - Если  ты  и  впрямь
учен, почему ты одет, как раб?
     - Ты и сам одет не лучше, - отпарировал Рэнсом.
     - Удар твой меток, - кивнул пришелец, - и знаешь ты много.  -  Ответь
же мне, если посмеешь, на три вопроса.
     - Отвечу, если смогу, - согласился Рэнсом.
     Словно повторяя урок, пришелец напевно начал:
     - Где Сульва? Каким  она  ходит  путем?  Где  бесплодна  утроба?  Где
холодны браки?
     Рэнсом ответил:
     - Сульва, которую смертные зовут  Луною,  движется  в  низшей  сфере.
Через нее проходит  граница  падшего  мира.  Сторона,  обращенная  к  нам,
разделяет нашу участь. Сторона, обращенная к небу,  прекрасна,  и  блажен,
кто  переступит  черту.  На  здешней  стороне  живут   несчастные   твари,
исполненные гордыни. Мужчина берет женщину в жены, но детей у них нет, ибо
и он, и она познают лишь хитрый образ,  движимый  бесовской  силой.  Живое
тело  не  влечет  их,  так  извращена  похоть.  Детей  они  создают   злым
искусством, в неведомом месте.
     - Ты хорошо ответил, - одобрительно произнес  пришелец.  -  Я  думал,
только три человека знают это.  Второй  мой  вопрос  труднее:  где  кольцо
короля, в чьем оно доме?
     - Кольцо короля, - ответил Рэнсом, - на его руке, в царском  доме,  в
круглой, как чаша, земле Абхолджин, за морем Дур,  на  Переландре.  Король
Артур не умер, Господь забрал его  во  плоти,  он  ждет  конца  времени  и
сотрясения  Сульвы  с  Енохом,  Илией  и  Мельхиседеком.   В   доме   царя
Мельхиседека и сверкает кольцо.
     - Хороший ответ, - уважительно сказал пришелец. - Я думал, лишь  двое
знают это. На третий вопрос ответит лишь один. Когда спустится Лурга?  Кто
будет в те дни Пендрагоном? Где научился он брани?
     - На Переландре я учился брани, - ответил Рэнсом. -  Лурга  спустится
скоро. Я Пендрагон.
     Только он произнес эти слова, ему пришлось  отступить,  ибо  пришелец
зашевелился. Каждый, кто видел бы их сейчас, подумал бы, что дело  идет  к
драке. Тяжко и мягко, словно гора, сползшая в  море,  гость  опустился  на
одно колено. Однако лицо его было вровень с лицом Рэнсома.


     - Да, возникла непредвиденная трудность, - заговорил Уизер, когда они
с Фростом уселись у открытой двери. - Должен признаться, не думал, что нас
ожидают... э... лингвистические неувязки.
     - Нужен кельтолог, - сказал Фрост. - У нас с  филологией  слабо.  Тут
подошел бы Рэнсом. Вы ничего о нем не слышали?
     - Вряд ли нужно напоминать, -  сказал  Уизер,  -  что  доктор  Рэнсом
интересует нас не только как филолог. Смею вас заверить, если бы мы напали
на малейший его след, мы бы давно... э-э... имели удовольствие видеть  его
среди нас.
     - Сам понимаю. Наверное, он на Земле... Хорошо, по-валлийски  говорит
Страйк. У него мать оттуда.
     - Было бы чрезвычайно желательно, -  проговорил  Уизер,  -  сохранить
все... э-э-э... в семейном кругу.  Мне  было  бы  исключительно  неприятно
приглашать кельтолога со стороны.
     - Ничего, мы его потом спишем. Другое плохо, время уходит. Как у  вас
там Страйк?
     - Превосходно! Я даже сам теряюсь. Он продвигается  так  быстро,  что
мне придется оставить свой проект.  Я  хотел  объединить  наших...  э-э...
подопечных, сопоставив, тем самым, наши методы.  Конечно,  нет  и  речи  о
каком бы то ни было соперничестве...
     - Еще бы, я  работал  со  Стэддоком  только  один  раз!  Результат  -
оптимальный. Про  Страйка  я  спросил,  чтобы  узнать,  может  ли  он  тут
дежурить. А вообще, пусть дежурит Стэддок. Пока там что, а  сейчас  пускай
трудится.
     - Вы думаете, м-р... э... Стэддок... достаточно продвинулся?
     - Это неважно. Что он может сделать? Выйти он не выйдет.  Нам  нужно,
чтобы кто-нибудь стерег, а ему - польза.


     Макфи, только что переспоривший и Рэнсома, и Алькасана, почувствовал,
что кто-то трясет его за плечо. Потом он ощутил, что ему холодно, а  левая
нога у него затекла, и увидел прямо перед собой лицо Деннистоуна. Народу в
сенях было много - и Деннистоун, и Джейн, все усталые и вымокшие.
     - Что с вами? - с тревогой осведомился Деннистоун.
     Макфи сглотнул несколько раз и облизал губы.
     - Ничего. - Тут он выпрямился. - Эй, где же он?
     - Кто? - спросил Деннистоун.
     - Трудно сказать, - отвечал Макфи. - Понимаете, я сразу уснул.
     Все переглянулись. Макфи вскочил.
     - Господи! - крикнул он. - Да тут же был Рэнсом! Не знаю, что со мной
случилось. Наверное, это гипноз. Прискакал человек на лошади...
     Все забеспокоились. Деннистоун распахнул дверь в  кухню,  и  в  свете
очага взорам новоприбывших предстали четыре спящие женщины. Спала и  птица
на спинке стула, спал и медведь, по-детски посвистывая. М-сс Димбл уронила
голову на стол, вязанье - на колени (Димбл смотрел на нее с той  жалостью,
с  какой  мужчина  смотрит  на  спящего,  особенно  -  на  жену).  Камилла
свернулась в качалке, как кошка, которая спит,  где  угодно.  Айви  дышала
ртом, а Грэйс Айронвуд  сидела  прямо,  словно  она  с  суровым  терпением
приняла унизительное бремя насильственного сна.
     - Будить их некогда, - решил Макфи. - Идемте наверх.
     Они пошли, зажигая по пути свет, через пустые  комнаты,  беспомощные,
как все комнаты ночью - огонь в камине погас, часы остановились, на диване
- газета. Никто и не ждал увидеть что-нибудь другое на первом этаже.
     - Наверху свет, - возразила Джейн, когда они дошли до лестницы.
     - Мы сами его зажгли, еще в коридоре, - напомнил Димбл.
     - Нет, это не тот, - отозвался Деннистоун.
     - Простите, - обратился Димбл к Макфи, - мне лучше идти первым.
     Еще со второй площадки и Джейн, и  Деннистоун  заметили,  что  первые
двое вдруг остановились. Хотя у нее немыслимо устали ноги, Джейн  кинулась
вперед и увидела то, что видели Димбл и Макфи.
     Наверху, у балюстрады, стояли два человека в пышных одеждах, один - в
алой, другой - в светло-синей. Страшная мысль поразила Джейн:  собственно,
что она знает о Рэнсоме? Он заманил  ее  сюда...  из-за  него  она  узнала
сегодня, что такое адский страх... Теперь он  стоит  вот  с  этим,  и  они
делают то, что делают такие люди, когда никого  нет  или  все  спят.  Один
пролежал много лет в земле, другой побывал на небе...  Больше  того,  один
говорил, что другой им враг, а теперь они слились, словно две капли ртути.
Рэнсом стоял очень прямо, без костыля. Свет падал сзади, и от  его  бороды
шло сияние, а волосы сверкали чистым  золотом.  Вдруг  Джейн  поняла,  что
смотрит, ничего не видя, прямо на  пришельца.  Он  был  огромен  и  что-то
говорил, указывая на нее.
     Слов она не поняла, но их понял Димбл.
     - Сэр, - говорил Мерлин  на  какой-то  странной  латыни,  -  вот  тут
лукавейшая дама из всех живущих на земле.
     - Сэр, ты неправ, - отвечал Рэнсом. - Эта дама грешна, как и все  мы,
но она не лукава.
     - Сэр, - возразил Мерлин,  -  знай,  что  она  причинила  королевству
величайшее зло. Ей и ее  господину  было  суждено  зачать  дитя,  которое,
возросши, изгнало бы наших врагов на тысячу лет.
     - Она недавно замужем, - объяснил Рэнсом. - Дитя еще родится.
     - Сэр, - отвечал Мерлин, - оно не родится, ибо час миновал. Она и  ее
господин бесплодны по своей воле. Я  не  знал,  что  вам  ведомы  мерзости
Сульвы. И в отцовском роду, и в материнском, это рождение подготовили  сто
поколений. Если сам Господь не совершит  чуда,  такое  сочетание  людей  и
звезд не повторится.
     - Молчи, - тихо проговорил Рэнсом. - Она понимает, что  речь  идет  о
ней.
     - Было бы великой милостью, - заметил Мерлин, - отрубить  ей  голову,
ибо поистине тяжко глядеть на нее.
     Димбл загородил собою растерянную Джейн и громко спросил:
     - Рэнсом, что это значит?
     Мерлин что-то говорил, и Рэнсом слушал его.
     - Отвечайте! - потребовал Димбл.  -  Что  случилось?  Почему  вы  так
одеты? Зачем вы беседуете с этим кровожадным стариком?
     - Доктор Рэнсом, - сказал Макфи, глядевший на пришельца,  как  терьер
на сенбернара, - я не знаю латыни, но прекрасно  знаю,  что  вы  разрешили
загипнотизировать  меня.  Поверьте,  не  так  уж  приятно  видеть  вас   в
опереточном костюме с этим йогом, шаманом, или кто он  там  есть.  Скажите
ему, чтобы он на меня так не смотрел. Я его  не  боюсь.  Если  вы,  доктор
Рэнсом, перешли на их сторону, я здесь не нужен.  Можете  меня  убить,  но
смеяться над собой я не позволю. Мы ждем ответа.
     Рэнсом молча глядел на них.
     - Неужели дошло до этого? - спросил он наконец. - Неужели вы  мне  не
верите?
     - Я верю вам, сэр, - сказала Джейн.
     - Чувства к делу не относятся, - отрезал Макфи.
     - Что ж, - сказал Рэнсом, - мы ошиблись. Ошибся и  враг.  Это  Мерлин
Амвросий. Он с нами. Вы знаете, Димбл, что такая возможность была.
     - Да, - проговорил Димбл, -  была...  но  посудите  сами:  вы  стоите
здесь, рядом, и он говорит такие жестокие слова...
     - Я и сам удивляюсь его жестокости, -  согласился  Рэнсом,  -  но,  в
сущности, можно ли было ожидать, что он станет  судить  о  наказании,  как
филантроп XIX века? Кроме того, он никак не поймет, что я не полновластный
король.
     - Он... он верит в Бога? - спросил Димбл.
     - Да, - отвечал Рэнсом. - А оделся  я  так,  чтобы  его  почтить.  Он
пристыдил меня. Он думал, что мы с Макфи - рабы или слуги. В его дни никто
не надел бы по своей воле бесцветных или бесформенных одежд.
     Мерлин заговорил снова.
     - Кто эти люди? - спросил он. - Если они твои  рабы,  то  почему  они
столь дерзки? Ели они твои враги, то почему ты терпишь их?
     - Они мои друзья, - начал Рэнсом, но Макфи перебил его.
     - Должен ли я понимать,  доктор  Рэнсом,  -  спросил  он,  -  что  вы
предлагаете включить в нашу среду этого человека?
     - Не совсем так, - отвечал Рэнсом. - Он давно с  нами.  Я  могу  лишь
просить вас, чтобы вы это признали.
     Мерлин обратился к Димблу.
     - Пендрагон сказал мне, что  ты  считаешь  меня  жестоким.  Это  меня
удивляет. Третью часть имения я отдал нищим и вдовам. Я никого не  убивал,
кроме негодяев и язычников. Что же до этой женщины, то пускай живет. Не  я
господин в этом доме. Но так ли важно, слетит ли с плеч ее  голова,  когда
королевы и дамы, которые погнушались бы взять  ее  в  служанки,  гибли  за
меньшее? Даже этот висельник, что стоит за тобою -  да,  да,  я  говорю  о
тебе, хотя ты знаешь лишь варварское наречье! - даже этот жалкий раб,  чье
лицо подобно скисшему молоку, ноги - ногам аиста, а голос - скрипу пилы  о
полено; даже он, этот карманник, не избежал бы  у  меня  веревки.  Его  не
повесили бы, но высекли.
     - Доктор Рэнсом, - вклинился Макфи, - я был бы вам благодарен...
     - Мы все устали, - перебил его Рэнсом.  -  Артур,  затопите  камин  в
большой  комнате.  Разбудите  кто-нибудь  женщин,  пусть  покормят  гостя.
Поешьте и сами, а потом ложитесь. Завтра не надо рано вставать. Все  будет
очень хорошо.


     - Да, нелегко с ним, - сказал Димбл на следующий день.
     - Ты очень устал, Сесил, - забеспокоилась его жена.
     - Он... с ним  трудно  говорить.  Понимаешь,  эпоха  важнее,  чем  мы
думали.
     - Я заметила, за столом.  Надо  было  догадаться,  что  он  не  видел
вилки... Сперва мне было неприятно, но он так красиво ест...
     - Да, он у нас джентльмен в своем роде. И все-таки... нет, ничего.
     - А что было, когда вы разговаривали?
     - Все приходилось объяснять, и нам, и ему.  Мы  еле  втолковали,  что
Рэнсом не король и не хочет стать королем. Потом, он никак не понимал, что
мы не британцы, а англичане... он называет это "саксы". А  тут  еще  Макфи
выбрал время, стал объяснять, в чем разница между Шотландией, Ирландией  и
Англией. Ему кажется, что  он  -  кельт,  хотя  он  такой  же  кельт,  как
Бультитьюд. Кстати, Мерлин Амвросий изрек о нем пророчество.
     - Какое?
     - Что еще до Рождества этот медведь совершит то, чего не совершал  ни
один медведь в Британии. Он все время пророчествует,  кстати  и  некстати.
Как будто это зависит не от него... Как будто он и сам больше не  знает...
просто поднялась в голове заслонка, он что-то увидел,  и  она  опустилась.
Довольно жутко.
     - С Макфи они ссорились?
     - Да нет. Мерлин не принимает его всерьез. Кажется,  он  считает  его
шутом Рэнсома. А Макфи, конечно, непреклонен.
     - Говорили вы о делах?
     - Более или менее. Нам очень трудно понять друг друга. Кто-то сказал,
что у Айви муж в тюрьме, и он спросил, почему мы не возьмем  тюрьму  и  не
освободим его. И так все время.
     - Сесил, а будет от него польза?
     - Боюсь, что слишком большая.
     - То есть как это?
     - Понимаешь, мир очень сложен...
     - Ты часто это говоришь, дорогой.
     - Правда? Неужели так же часто, как ты говоришь, что у  нас  когда-то
были пони и двуколки?
     - Сесил! Я сто лет о них не вспоминала.
     - Дорогая моя, позавчера ты рассказывала об этом Камилле.
     - О, Камилле! Это другое дело. Она же не знала!
     - Допустим... ведь мир исключительно сложен...
     Оба они помолчали.
     - Так что же твой Мерлин? - спросила м-сс Димбл.
     - Да, ты замечала, что в мире  абсолютно  все  утончается,  сужается,
заостряется?
     Жена ждала, зная по опыту, как разворачивается его мысль.
     - Понимаешь, - продолжал он, - в любом университете, городе, приходе,
в любой семье, где угодно, можно увидеть, что раньше было... ну,  смутнее,
контрасты не так четко выделялись. А  потом  все  станет  еще  четче,  еще
точнее. Добро  становится  лучше,  зло  -  хуже;  все  труднее  оставаться
нейтральным даже с виду... Помнишь, в этих стихах, где небо и  преисподняя
вгрызаются в землю с обеих сторон...  как  это?..  "пока  не  туру-рум  ее
насквозь". Съедят? Нет, ритм не подходит. "Проедят",  наверное.  И  это  с
моей памятью! Ты помнишь эту строку?
     - Я тебя слушаю и вспоминаю слова из писания о том, что нас веют, как
пшеницу.
     - Вот именно! Быть может, "течение времени" означает только это. Речь
не об одном нравственном выборе, все разделяется резче. Эволюция в  том  и
состоит, что виды  все  меньше  и  меньше  похожи  друг  на  друга.  Разум
становится все духовней, плоть - все материальней. Даже поэзия и проза все
дальше отходят одна от другой.
     С легкостью, рожденной опытом, Матушка Димбл отвела опасность, всегда
грозившую их беседам.
     - Да, - сказала она. - Дух и  плоть.  Вот  почему  таким  людям,  как
Стэддоки, не дается счастье.
     - Стэддоки? - удивился Димбл. - Ах, да, да! Это  связано,  конечно...
Но я о Мерлине. Понимаешь, в его время человек мог то, чего он  сейчас  не
может. Сама Земля  была  ближе  к  животному.  Тогда  еще  жили  на  Земле
нейтральные существа...
     - Нейтральные?
     - Конечно, разумное сознание или повинуется  Богу,  или  нет.  Но  по
отношению к нам, людям, они были нейтральны.
     - Это ты про эльдилов... про ангелов?
     - Слово "ангел" не однозначно. Даже ойярсы не ангелы в том смысле,  в
каком мы говорим об ангеле-хранителе. Строго терминологически, они - силы.
Но суть в другом. Даже эльдилов сейчас легче разделить на злых  и  добрых,
чем при Мерлине. Тогда на  Земле  были  твари...  как  бы  это  сказать?..
занятые своим делом. Они не помогали человеку и не  вредили.  У  Павла  об
этом говорится. А еще раньше... все эти боги, феи, эльфы...
     - Ты думаешь, они есть?
     - Я думаю, они были. Теперь для них нет места, мир сузился. Наверное,
не все они обладали разумом. Одни  из  них  были  наделены  очень  смутным
сознанием, вроде животных. Другие... да я не знаю! Во всяком случае, среди
них жил такой вот Мерлин.
     - Даже страшно становится...
     - Это и было страшно. Даже в его время, а тогда  это  уже  кончалось,
общение  с  ними  могло  быть  невинным,  но  небезопасным.  Они  как   бы
сортировали тех, кто вступал с ними  в  контакт.  Не  нарочно,  они  иначе
просто не могли. Мерлин благочестив и смирен,  но  чего-то  он  лишен.  Он
слишком спокоен, словно ограбленная усадьба. А все  потому,  что  он  знал
больше, чем нужно. Это как с многоженством.  Для  Авраама  оно  грехом  не
было, но мы ведь чувствуем, что даже его оно в чем-то обездолило.
     - Сесил, - спросила м-сс Димбл, - а это ничего, что Рэнсом использует
такого человека? Не выйдет ли, что мы сражаемся с Беллбэри их же оружием?
     - Нет, -  сказал  Димбл.  -  Я  об  этом  думал.  Мерлин  и  Беллбэри
противоположны друг другу. Он - последний носитель  старого  порядка,  при
котором, с нашей точки зрения, дух и материя были едины. Он  обращается  с
природой, словно с живым существом, словно улещивает ребенка или  понукает
коня. Для современных людей природа -  машина,  которую  можно  разобрать,
если она плохо работает. Но еще современней - институт.  Он  хочет,  чтобы
ему    помогли    с    ней    управляться    сверхъестественные...    нет,
противоестественные силы. Мерлин действовал изнутри, они  хотят  ворваться
снаружи. Скорей уж Мерлин воплощает то, что мир давно утратил. Знаешь, ему
запрещено прикасаться заостренным орудием к чему бы то ни было живому.
     - Ах, Господи! - воскликнула м-сс Димбл. - Шесть часов! А  я  обещала
Айви придти на кухню в четверть шестого. Нет, ты не иди.
     - Удивительная ты женщина, - покачал головой Димбл.  -  Тридцать  лет
вела свой дом, а как прижилась в этом зверинце!
     - А что тут такого? - удивилась м-сс Димбл. - Дом и Айви вела,  а  ей
хуже. У меня хоть муж не в тюрьме.
     - Ничего, - утешил ее Димбл. - Подожди, пока Мерлин  Амвросий  начнет
действовать.


     Тем временем Мерлин и Рэнсом беседовали в синей комнате. Рэнсом лежал
на тахте, Мерлин сидел в кресле, ровно поставив ноги и положив  на  колени
большие бледные руки, словно деревянная статуя короля. Одежд он  не  снял,
но под ними ничего не было - он страдал  от  жары  и  боялся  брюк.  После
купания он потребовал благовоний, и  ему  купили  в  деревне  бриллиантин.
Теперь его борода и волосы испускали сладкий запах. Мистер Бультитьюд  так
упорно стучался в дверь, что ему открыли, и он сидел поближе к волшебнику,
жадно поводя носом.
     - Сэр, - говорил Мерлин, - я  не  могу  постигнуть,  как  ты  живешь.
Купанью моему позавидовал бы император, но никто не  служил  мне.  Постель
моя мягче сна, но я одеваюсь сам, словно смерд.  Окна  столь  прозрачны  и
чисты, что я вижу небо, но я живу один, как  узник  в  темнице.  Вы  едите
сухое и пресное мясо, но тарелки  ваши  глаже  слоновой  кости  и  круглее
солнца. В доме тихо и тепло, как в раю, но где музыканты, где  благовония,
где золото? У тебя нет ни псов, ни соколов. Вы живете не как  лорды  и  не
как монахи. Я говорю это сэр, ибо ты спросил меня. Важности  в  этом  нет.
Теперь, когда  нас  слышит  последний  из  семи  медведей  Логриса,  время
говорить об ином.
     Он смотрел на Рэнсома, и вдруг наклонился к нему.
     - Рана снова терзает тебя? - спросил он.
     Рэнсом покачал головой.
     - Нет, - сказал он, -  дело  не  в  этом.  Нам  придется  говорить  о
страшных вещах.
     - Сэр, - мягче и глуше произнес Мерлин, - я могу снять боль  с  твоей
пяты, словно смыть ее