рах домовито лежали желто-розовые квадратные отсветы освещенных окон аптеки, магазинов, бюро похоронных процессий, парикмахерской и косметического кабинета "мадемуазель Мари из Парижа" с пластмассовой мертвенно-желтой дамской рукой на неопрятной шелковой подушке. Около пестревшей ярчайшими красками и ослепительным лаком витрины игрушечного магазина, как и во всем мире, застыли в мечтательном восхищении несколько озябших ребятишек, которых дома уже давно ждала основательная взбучка, ужин и неприготовленные уроки. Из аптеки, каждый раз когда раскрывалась ее узкая стеклянная дверь со змеей, упивавшейся ядом из высокой чаши, вырывались на улицу заманчивые запахи яичницы, кофе, горячих пирожков с мясным фаршем. Они звали прохожего пренебречь своими печалями, завернуть в теплый и обжитой уют аптеки, заказать себе чашку кофе с пончиками. Они действовали куда убедительней скучной аптечной неоновой вывески, эти вкусные запахи, привычные мраморные столики, скромно отделанные никелем, и этот уютный баритон, мурлыкавший из старомодной радиолы давно знакомую песенку: Где же ты, Лиззи? Я так жду, Лиззи! Как жестоко, родная, Домой убегая, Уносить мое сердце, Лиззи! Но тем, кто сейчас толпился неподалеку от аптеки, было в этот поздний морозный час не до окантованных никелем аптечных столиков и не до Лиззи, унесшей сердце баритона. Они сгрудились вокруг фонарного столба, и господин Андреас Раст торжественно, словно церковную проповедь, читал им высказывания чемпиона страны по гольфу насчет коммунистической и негритянской опасности. "Эта безграмотная болтовня насчет равенства рас, - читал Раст, - на руку только тем, кто задался целью развалить нашу демократию. Колупните любого коммуниста, и из его карманов посыплются русские деньги. Колупните любого негра, и из его карманов посыплются русские прокламации, призывающие к порабощению белых. Это вам говорит человек, который..." Внезапно послышались пронзительные свистки, топот быстро бегущих ног, крики: - Вот он, вот он!.. - Обходя слева, Джек!.. - Эх, черт!.. Мимо аптеки, мимо Раста и его слушателей промчался, громко топая толстыми солдатскими ботинками, черноволосый человек без шапки, без пальто, в темном свитере под распахнутым летним пиджаком. Он бежал ровно, словно тренируясь в беге на дальнюю дистанцию, прижав локти к бокам. Но дышал он уже не через нос, а широко раскрытым ртом, и изо рта вместе с хриплым, но сильным дыханием, вырывались клубы белого пара, как у загнанной лошади. Пробегая мимо столба, он крикнул: "Смотрите, запомните... как... охотятся на честного человека!" - и метнулся за угол. - Это Карпентер! - взвизгнул от возбуждения Онли Наудус. - Это коммунист Карпентер, клянусь богом!.. Туда, туда!.. Он вот туда побежал. Я вам сейчас покажу!.. И он присоединился к запыхавшимся полицейским и вместе с ними кинулся в переулок. Оттуда вскоре послышался револьверный выстрел, другой, третий... Потом стало тихо. Андреас Раст, прекративший было чтение, снова взялся за газету. - Предоставим полиции выполнять ее долг... ее священный долг, - многозначительно подчеркнул он, поеживаясь от холода, и приготовился продолжать чтение. Но в это время стремительно разверзлась дверь аптеки, и в облаке пара, ни дать ни взять - ангел господень, возник аптекарь Бишоп. - Скорее ко мне! - закричал он с высоты ступенек, прикрывая лысину всегда потными ладонями, чтобы уберечься от простуды. - Скорее в аптеку! Вы увидите кое-что интересное! - И он исчез в облаке, словно вознесся живым на небо в награду за его заботу о ближних. Все еще находясь под впечатлением только что виденной охоты на человека, толпа ввалилась в аптеку. Кое-кто нашел в себе мужество и порядочность вспомнить, как этот Карпентер и несколько его друзей третьего дня самоотверженно тушили пожары и спасали людей. Но тут же приходили и успокоительные соображения, что все эти коммунисты - "прехитрые штучки" и что они нарочно тушили пожары и спасали людей, чтобы втереть очки порядочным атавцам. И все-таки многим было как-то не по себе. И не то чтобы они никогда не видели, как гоняются за человеком, - приходилось не раз видеть и даже участвовать в преследовании какого-нибудь нахального негра, который позволял разыгрывать из себя равноправного атавца или подозревался в попытке изнасиловать белую женщину. Но то был негр, почти не человек, а здесь все-таки белый парень, и как будто неплохой, и из порядочной религиозной семьи, и на войне побывал. У него, кажется, даже награда есть - очень красивая медаль. Ох, уж эти коммунисты! И мастера же они прикидываться хорошими парнями! А только развесь уши, и они тебе такого наговорят и такого натворят, что от всей Атавии останутся только развалины и атеизм... Между тем Бишоп погасил свет и включил телевизор. - Сейчас будет показана какая-то особенная передача... Его перебил быстрый голос диктора телевизионной станции: "...Парни из Бюро расследований подкатили к помещению городского комитета коммунистов... Вы видите эту дверь? Это дверь их городского комитета. Они не хотят открывать... Ну, что ж, придется применить силу... Это должно понравиться господам коммунистам, ведь они за применение силы... Ну и здоровые же они парни, наши ребята из Бюро расследований! С двух ударов - такую дверь вдребезги! С такими парнями можно не бояться "красных"... Мы бежим за ними с аппаратом вверх по лестнице. Снова дверь... Удар... еще удар, и она летит ко всем чертям... Ото, да их тут целое гнездо! Два, три, четыре человека... Трое мужчин и девушка... Ба, да они собрались сопротивляться!.. Они заслоняют своими спинами шкафы... Интересно, что они там такое прячут... Сейчас все будет ясно... Вы слышите треск взламываемых шкафов? Я не успеваю со своим аппаратом: наши парни работают как дьяволы... Вот видите - в шкафах какие-то документы... Бьюсь об заклад, это свеженькие инструкции из Москвы! Нет, они написаны по-атавски... Значит, копии... Ого, мадам собирается драться! Бедная глупенькая мадам, у нее не хватит силенок... Против наших могучих ребят?!. Мадам, образумьтесь! У нее уже не хватило сил... Она отлетает в угол, как на крылышках... Ох, не хотел бы я быть агентом Кремля! Теперь закапризничал молодой человек в очках. Бедняга, видимо, испортил себе зрение за чтением московских инструкций... Стыдитесь, молодой человек, разве так встречают гостей! Теперь вам придется полежать, пока вы несколько придете в себя... Ого! Теперь вступает в бой его старший коллега. Попробуем приблизиться к нему, показать его крупным планом..." И люди в аптеке Бишопа увидели усталое, умное и энергичное лицо белокурого человека лет сорока, который словно глянул им в глаза с экрана и, прежде чем растерявшийся от неожиданности диктор успел обратно вырвать из его крепких рук микрофон, крикнул: "Атавцы, вы видите, фашизм наступает на честную Атавию! Боритесь с ним, или он вас..." Потом наступила большая пауза, звук пропал, на экране замельтешили какие-то расплывчатые фигуры, заплясали прямые и волнистые линии, покуда, наконец, снова не возникло лицо диктора с тонким хрящеватым носом над тоненькими в ниточку усиками. Он был бледен и взъерошен. Видимо, нелегко ему пришлось, пока он спасал из рук этого отчаянного коммуниста микрофон. "Продолжаем телепередачу, - сказал диктор, тяжело переводя дыхание. - Сейчас вы видите, как господа коммунисты покидают, надеюсь в последний раз, свое логово... Они в наручниках... Они в несколько растрепанном виде... Ничего не поделаешь, надо быть более гостеприимными, когда к вам приходят гости из Бюро расследований. Настоящие атавцы встретили бы их с распростертыми объятиями. Я бы оказал, что господа коммунисты в несколько подавленном состоянии. Что ж, наручники никого еще не предрасполагали к веселому настроению... Перед господами коммунистами широко раскрываются двери тюремной машины... Вы видите, как за ними захлопнулась дверь... Машина тронулась прямым путем в тюрьму... Уважаемые дамы и господа! Вы видели телепередачу, посвященную борьбе Бюро расследований с коммунистическими заговорщиками. Пожелаем нашим парням удачи в их святом деле". Бишоп выключил телевизор и включил свет. Все молчали. Бишоп запустил радиолу. Снова замурлыкал баритон: "Где же ты, Лиззи?" Кое-кто заказал себе кофе. Потом Раст заявил, что его знобит. - Я здорово продрог на улице, когда читал газету. - Нет, это, наверно, от этой чертовой прививки, - заметил аптекарь. - Я беседовал сегодня с доктором, который прилетел делать прививки, и он сказал, что это нормальное явление, когда человека после этого знобит. - Интересно, как он себя чувствует, этот доктор, - ухмыльнулся человечек с седенькими усиками на оплывшем лице дряхлеющего мопса. - Он даже не думал скрывать, что не считает коммунистов врагами... - И где он себя чувствует? - хихикнул Бишоп. - Надо надеяться, что он уже в каталажке. Как вы полагаете, господин Трепанг? Вам, как секретарю суда, все книги в руки. Человечек с лицом мопса многозначительно усмехнулся и подмигнул. - Могу ли я рассчитывать на билет на судебное заседание, когда их будут судить, всю эту коммунистическую шайку? - осведомился Бишоп, чтобы все знали, как он относится к сегодняшним арестам. - Я так полагаю, что их следовало бы судить как можно скорее. - Если бы я мог действовать по собственному усмотрению, - отвечал Трепанг, польщенный всеобщим вниманием, - я бы каждое утро расстреливал во дворе тюрьмы пачку коммунистов, а на следующий день разбирал бы их дела в суде, чтобы удостовериться в их виновности. - Святые слова! - усердно закивал головой Раст. - Ну, я все-таки так думаю, что не все они сплошь изменники и агенты Москвы, - неуверенно проговорил, посасывая трубочку некто Добби, плотный человек с мощными седеющими усами на желтом лице малярика. Он имел в виду в первую очередь Карпентера, с которым проработал рядом в цехе около восьми лет. - Или я ошибаюсь? - Ошибаетесь. Вы, бесспорно, ошибаетесь, Добби, - авторитетно рассеял его сомнения аптекарь. - Все они, как стандартные таблетки, один к одному. - Значит, ошибаюсь, - запыхтел трубочкой Добби. Он имел слишком много иждивенцев, чтобы пускаться в споры по такому скользкому вопросу, да еще в такое время. От полицейского, зашедшего хлебнуть кофейку, стало известно, что из ста двадцати трех коммунистов, постоянно проживающих в городе, восемьдесят три уже арестовано. Остальные успели спрятаться. - Все равно они никуда не улизнут, - сказал аптекарь. - Слава богу, теперь в связи с чумой всюду понатыкано столько заградительных отрядов, что им некуда улизнуть. - Начальник поклялся, что к утру они все будут у него за решеткой, - сказал полицейский, вытирая пот и надевая фуражку. - Ну, мне нужно спешить. - Желаю вам удачи, - любезно улыбнулся аптекарь. - Удачной охоты, Джо! Кстати, как там с Карпентером? Его поймали живьем или пристрелили на месте? - Никуда он от нас не спрячется, ваш Карпентер, - ответил полицейский, к тайной радости Добби. - Он мой не в большей степени, чем ваш, - обиделся Бишоп. - Ну, ладно, ладно, господин Бишоп, вы ведь прекрасно понимаете, что я пошутил. Все уже начали расходиться, когда в аптеку вбежал запыхавшийся остроносый мальчишка с очень хитрыми глазами: - Онли здесь? - Какой Онли, мальчик? И потрудись закрывать за собой дверь. Сейчас не лето, - насупил белобрысые бровки Бишоп. - Онли Наудус, который работает в лавке у Квика, вот какой. - Его здесь нет. А в чем дело? - А в том дело, что к нему подбросили из Фарабона свежую партию ребятишек. Целых три штуки. Племянники. Его ждут. Им не с кем целоваться. - Никуда он не пропадет, твое золото Наудус, - успокоил его аптекарь. - Никому он не нужен. Не волнуйся. - А я и не волнуюсь. Очень он мне нужен, этот жмот! Меня попросили посмотреть, не у вас ли он сидит... Ну, я пошел. - Надо сказать "спокойной ночи, сударь", если ты благовоспитанный мальчик. - А я вовсе и не благовоспитанный. Очень мне это нужно, - обиделся мальчик, шмыгнул носом и выскочил на улицу. Но потом он, видимо, передумал, просунул голову в приоткрытую дверь и громко прошептал: - Спокойной ночи! - То-то же, - удовлетворенно заметил аптекарь. - Спокойной ночи! Онли вернулся домой в одиннадцатом часу ночи. Он был бледен и очень зол. Его счет к коммунистам рос от часа к часу. Во-первых, чума. Если бы не взорвали Киним, ее не было бы, ему не пришлось бы пробиваться сквозь огонь заградительной заставы к себе, в Кремп, и он не был бы ранен; во-вторых, только сегодня вечером ему удосужились сообщить, что дом Анны-Луизы разбит вдребезги бомбой... Хорошо еще, что никого в это время дома не было: муж Анны-Луизы был на линии, Анна-Луиза с детьми и Бетти, которую черт принес из Фарабона как раз в такие дни, бежали в толпе из города. Но они выбежали позже него, и он их потерял где-то еще в пределах города. И вот, оказывается, Бетти тоже ранило. Ее подстрелил какой-то мерзавец, когда она попыталась пробиться сквозь кордон, потому что у нее ведь в Фарабоне остались дети. Бетти сейчас в больнице, и именно ему, Онли, придется сообщать эту приятную новость брату. И подумать только, как все получилось! Она уехала из Фарабона потому, что у них не оставалось ни гроша за душой, а теперь, когда ее так тяжело ранило, Сим вдруг начинает зарабатывать как бог и сразу присылает ей тысячу сто кентавров! Если бы не коммунисты, которые заварили всю эту страшную кашу, Анна-Луиза не потеряла бы дома, Бетти была бы здорова, а ему не надо было бы ломать себе голову, обдумывая, как написать об этом Симу. Интересно, как этот растяпа Сим умудрился заработать такую кучу денег? Тоже братец! Так здорово стал зарабатывать, а нет того, чтобы рассказать единственному брату, каким образом он вдруг так изловчился, и пригласить единственного брата к себе в компанию. В-третьих, Онли Наудус был сейчас полон испепеляющей ненависти к Карпентеру, который не только не дал себя поймать (небось человек с чистой совестью спокойно отдался бы в руки полиции и доказал бы свою невиновность), но и так ударил при этом Наудуса, что он потерял сознание и чуть было не истек кровью. Ему уже удалось схватить Карпентера за ногу, когда тот перемахивал через забор, но Карпентер изо всей силы лягнул его и как раз по перевязанной ране, так что его потом больше часа отхаживали в больнице. Но ничего, Карпентеру это дорого обойдется! Полный самых мрачных мыслей, он отворил дверь своей квартирки. Его встретила профессорша. - Наконец-то! - обрадовалась она. - Мы не знали, что и подумать. Вы так долго отсутствовали... Из-за ее спины выглянули две любопытные детские рожицы. Онли посмотрел на них с недоумением. Он их не узнал, да и не мог узнать. Четыре года тому назад, единственный раз, когда он их видел, они были еще совсем маленькие. К тому же Сим тогда еще имел работу, и они были тогда пухлыми краснощекими карапузами. - Это ваши племянники, - сказала фрау Гросс, поймав его вопрошающий взгляд. - Дети вашего брата. Младшенького я уже уложила спать... - Узнаю манеру моего дорогого братца, - ожесточился Онли, на минуту позабыв о полученном сегодня утром денежном переводе. - Нашел время разъезжать по гостям со всем семейством! Даже чума его не может переделать! Фрау Гросс отвернулась, не в силах высказать ему горькую правду о его старшем брате. Три часа готовилась она к этому разговору, подобрала, казалось, наиболее подходящие слова. Но сейчас у нее попросту духу не хватило оглушить его страшной вестью. - А наш папа умер! - выскочила вперед Рози, довольная, что может сообщить незнакомому дядюшке такую интересную новость. - Сейчас мы будем у вас жить. Здравствуйте, дядя Онли. - Здравствуйте, дядя Онли! - сурово поздоровался Джерри. - Мы будем вести себя тихо. И мы будем совсем мало кушать, вы не беспокойтесь, пожалуйста. Мы уже привыкли совсем мало кушать... - Только их мне теперь и не хватало! - охнул Онли Наудус и схватился за притолоку, чтобы не упасть. Онли Наудусу было очень жалко и Сима, и Анну-Луизу, и Бетти, и несчастных ребятишек. Но больше всего ему все-таки было жалко самого себя. Самого себя, Энн и мебель. В первую очередь, пожалуй, именно мебель. Сейчас, когда как с неба свалилось три лишних рта, час окончательного расчета за мебель отодвигался в далекую туманную даль. А вместе с ним откладывалась на неопределенное время и их свадьба с Энн. Брать с раненой Бетти плату за содержание собственных племянников, особенно когда у них только что умер отец, он не мог, да и не хотел: что люди скажут? Про мебель он, конечно, не проронил ни слова, - у него хватило на это такта, - но взгляд, которым он окинул свое (увы, не совсем еще свое!) трюмо, стол, очень модные и очень неудобные кресла с низенькими квадратными спинками, был правильно понят не только его невестой, забежавшей вскоре после его возвращения, но и супругами Гросс. - Боже, но какие же они у тебя заморыши, твои племянники! - воскликнула раскрасневшаяся с мороза Энн, узнав, кто такие маленькие гости ее жениха. Она всхлипнула, расцеловала их и стала поправлять растрепавшийся убогий розовый бантик в челочке Рози. - Они даже не бледненькие. Они какие-то светло-голубенькие! "Славная моя! - с нежностью подумал о ней Онли. - Старается, бедняжка, показать, будто ее совершенно не волнует вопрос о том, как мы сейчас расплатимся за мебель..." Быть может, ему было бы несколько легче перенести обрушившиеся на него удары судьбы, если бы он знал, что Энн и не думала притворяться, что ей действительно в эти минуты больше всего было жалко не себя, не мебель и даже не жениха, переживания которого она отлично понимала, а вот этих чахлых малышей с прозрачной, без единой кровинки кожей, которые смотрели на своего дядюшку с любопытством и робкой надеждой. - А теперь, ребята, спать! - сказала фрау Гросс, опасаясь больше всего, как бы Онли не ляпнул вдруг при них какую-нибудь грубость. - Как вы думаете, где бы их удобнее было уложить? Онли безнадежно махнул рукой: - А хоть на моей кровати. - Дяденька Онли, - решился, наконец, Джерри, которого глубоко заинтересовала дядина рука на перевязи. - Почему у вас рука перевязана? Вы были на войне? - Спать, спать! - заторопилась профессорша. - Вы не возражаете, господин Онли, если я их уложу на стульях? - Но, увидев его перекосившееся лицо, она быстро поправилась: - Хотя нет, пожалуй, лучше будет устроить их на полу... А то еще свалятся во сне... Ребята метнули на нее оскорбленный взгляд. Даже маленький Мат и тот давно уже не падал во сне на пол. Но они промолчали, потому что детским своим чутьем почуяли, что как эта старенькая тетя Полли ни расхваливала им их дядюшку, а они здесь все-таки не очень желанные гости. Профессорша повела их в соседнюю комнату и стала устраивать на полу. Ее муж вызвался ей помогать, чтобы оставить вконец расстроившегося Онли наедине с его невестой. Да и ему самому надо было потолковать с женой с глазу на глаз. Профессорша кинула взгляд на ребятишек. Джерри, свернувшись калачиком, спал. Рози все еще ворочалась с боку на бок. - Спи, спи, девочка! - оказала фрау Гросс. - Я сплю, тетя Полли. - Ну, вот и хорошо. Ты накройся с головой одеялом, скорее заснешь. Рози накрылась с головой, но тотчас же снова высунула ее из-под одеяла: - Тетя Полли! - Спать надо, девочка, спать! - Тетя Полли, я буду делать все, как вы мне будете велеть. Хорошо? - Хорошо, девочка, хорошо. Спи! - Я сплю, - послушно ответила Рози. - А завтра? - Что завтра, девочка? - А завтра утром что мне делать? - Спи, Рози, а то я рассержусь. Завтра поговорим. - Завтра утром я подмету пол и вытру всю пыль, хорошо? - Хорошо, девочка. Спи. - Я сплю, тетя Полли. Спокойной ночи! - Спокойной ночи, детка. Рози повернулась на другой бок, накрылась с головой одеялом и замолкла. Профессорша, хотя разговор с ее мужем и шел по-немецки, все же выждала, пока не убедилась окончательно, что девочка заснула. - Гросс, - шепнула она наконец, - что я тебе скажу... Профессор пододвинулся поближе и приготовился слушать. - Ты помнишь того черноволосого в темно-синем свитере, ну того, с которым мы третьего дня пожары тушили? - Карпентера? - Угу. - За ним нынче вечером целая охота была. Стреляли даже. - Угу. - Вот только неужели его схватили? - Его не схватили. - Не схватили? - обрадовался Гросс, но тут же придал своему лицу самое сухое выражение. - Мне, правда, кажется, что он хороший человек, но, прошу тебя, переменим тему разговора... Меня совершенно не интересует политика... А откуда тебе известно, что его не арестовали? - Гросс, друг мой, - виновато прошептала профессорша и горестно вздохнула, - я знаю, что ты меня будешь упрекать, я знаю, что заслужила твои упреки, но только я... Она замолкла, не решаясь договорить фразу. - Только ты что? - нетерпеливо спросил профессор. - Только я, дорогой мой друг, вмешалась. Сердце не выдержало. - Ты меня уморишь, Полина. Говори толком: во что это ты вмешалась? - В политику... Ну совершенно нечаянно... - Когда же это ты успела? - облегченно вздохнул профессор. - Ты же из дому сегодня не выходила. - Я в нее, дорогой мой, не выходя из дому, вмешалась. - Ладно, - улыбнулся профессор. - Давай лучше поговорим о Карпентере. Откуда тебе известно, что его не поймали? - Так я же как раз о Карпентере и говорю... Я его... я его спрятала. - Спрятала?! Ты с ума сошла!.. Где же ты его спрятала? - То есть я его не совсем спрятала, он сам спрятался. Вбежал со двора на кухню, дверь была раскрыта, влез на чердак и спрятался. Но я его видела. Услышала, кто-то шуршит на кухне, гляжу, а это он и есть, Карпентер. Без шапки, без пальто, дышит, как опоенная лошадь, смотрит на меня затравленными глазами и говорит: "Здравствуйте, мадам. Ну что ж, выдавайте меня полиции". Я говорю: "Почему же это я должна вас выдавать полиции?" Он говорит: "Потому, что я коммунист. Мадам, конечно, ненавидит коммунистов?" Я говорю: "Нет же, почему?" - Боже мой! - профессор схватился за голову. - Что ты наделала! Что ты наделала! Это же мог быть провокатор! - А я, милый мой Гросс, уже не девочка, - я по глазам вижу, что не провокатор... Я ему еще сказала, что, судя по тем немногим коммунистам, которых я знаю, они достойны всяческого уважения! - А "Интернационал" ты с ним не пропела? - осведомился профессор с наивозможнейшей язвительностью. - А ты бы выдал? - перешла фрау Гросс от обороны к нападению. - Уж, во всяком случае, я не стал бы ему рассказывать про свои знакомства с коммунистами. - Про знакомых это я, конечно, зря. А он на меня так посмотрел! - Фрау Гросс не выдержала и всхлипнула. - "Спасибо, - говорит, - мадам, от лица ваших знакомых" - и лезет на чердак. Я ему говорю: "А вы обыска не боитесь? Вдруг, - говорю, - ночью нагрянет полиция с обыском?". А он смеется: "Это у Наудуса, - говорит, - обыск! Никому во всем Кремле не придет в голову, что я прячусь у Наудуса. Этот мерзавец, - говорит, - гонялся за мной вместе с полицией, а я его так стукнул, что он надолго меня запомнит". - Это он действительно очень хитро придумал, - спрятаться в этом доме, - усмехнулся профессор; - А знаешь, дорогая, ведь ты вовсе и не вмешивалась в политику. Он ведь сам в этот дом забрался и сам спрятался. Выдавать мы его не обязаны. И как раз потому, что мы никак не должны вмешиваться в политику. - Он сказал, что правительство неспроста объявило коммунистов вне закона и что скорее всего готовится какая-то очень большая пакость. - Вот это-то и страшно. Такая же мысль пришла и мне в голову. - Он сказал, что денька два отсидится на чердаке, - снова вспомнила профессорша о Карпентере, - а потом, говорит, видно будет... Профессор промолчал. - Ну, с голоду он, положим, не умрет, - продолжала фрау Гросс, словно читая мысли мужа. - Кое-чего съестного он прихватил на кухне. Поздно вечером кто-то постучался во входную дверь. Наудус быстро выпроводил Энн к Гроссам. Неудобно, когда незамужняя девушка так поздно засиживается у молодого человека, пусть даже и жениха. Это может ее скомпрометировать. - Кто там? - спросил он. - Полиция, - отвечали с улицы. - Это вы, Наудус? - Я. - Как ваше здоровье? Начальник велел узнать, как ваше здоровье. Он говорит, что вы настоящий молодчага. - Спасибо, - сказал Наудус, чуть приоткрывая дверь, - здоровье мое могло бы быть лучше. Этот проклятый Карпентер лягнул меня, что твой мул. Я чуть не вознесся прямо в рай... Вы его еще не поймали? - Сейчас снова отправляемся по его душу. Мы вам обязательно сообщим, как только застукаем его, можете быть уверены... Спокойной ночи, Наудус! - Спокойной ночи! Желаю удачи! Фрау Гросс обменялась с профессором многозначительным взглядом. Нет, этот Карпентер совсем не дурак. Он знал, где спрятаться... Когда шаги полицейских затихли вдали, Онли отправился провожать Энн. Настроение его заметно улучшилось. И не только потому, что он был польщен похвалой начальника кремпской полиции. Он был более, чем доволен. Он был счастлив. Наконец-то ему, кажется, удалось поймать за хвост жар-птицу: он придумал способ, как быстро и по-настоящему разбогатеть. То есть, если говорить по-честному, Онли Наудус давно уже придумал этот способ. Больше того, не он его даже и придумал. Кому не известно, что нет лучшего средства быстро и основательно разбогатеть, чем приобрести в подходящий момент акции солидных военных фирм. На пути к этому способу у Онли Наудуса стояло всего лишь два препятствия. Во-первых, поди-ка угадай, когда начнется война, несущая бешеные дивиденды акционерам; во-вторых, даже когда тебе уже определенно известно, что война ожидается со дня на день, где взять денег на приобретение волшебных акций? И вот сегодня вечером, совсем недавно, уже после того, как полицейский из-за дверей пожелал ему спокойной ночи, Наудуса вдруг осенило: наконец-то фортуна ослепительно, умопомрачительно улыбнулась ему! Умные люди, ко мнению которых он привык прислушиваться, предсказывали, вопреки всяким там европейским конференциям и совещаниям, близкую войну со всеми ее сказочными прибылями. Что же до денег, то деньги фортуна прислала ему руками его умершего брата Сима, Тысячу сто кентавров. Не очень много, конечно. Но если у господа бога есть хоть малейшее чувство юмора и он, смеха ради, хоть раз уделит его рабу Онли Наудусу от неисчислимых милостей своих, то и акции на тысячу сто кентавров могут при нормальном течении войны по крайней мере удвоиться в стоимости за каких-нибудь две недели. А если Бетти пролежит в больнице подольше (у нее достаточно тяжелое ранение), то они и утроятся и он не только вернет Бетти ее деньги (упаси боже, он никогда не льстился на чужие деньги), но и расплатится за мебель, женится на Энн, и у него еще останется на новые биржевые спекуляции. В конце концов большинство миллиардеров начинало с еще меньших сумм. Но так как Онли Наудус по самому складу его характера был обречен на постоянные волнения, то и сейчас, когда счастье его было уже так близко, он все же не сомкнул глаз ни на минуту. В ночь на двадцать пятое февраля две заботы не давали ему покоя. Первая: как бы вдруг не уменьшилась опасность войны, и вторая: как бы Бетти раньше времени не вышла из больницы. Утром, отпросившись на полчасика с работы, Наудус побежал в банк Айка Сантини, приобрел на все тысячу сто кентавров акций акционерного общества "Перхотт и сыновья. Оружие" и стал с нетерпением ждать начала войны. 5 За то, что мадемуазель Грэйс так удачно и так своевременно спровадила ребятишек Сима Наудуса, Гомер Юзлесс ее весьма одобрил. - Хвалю, - сказал он долгоносой экономке доктора Раста. - Очень, очень хвалю. У вас светлая голова и доброе сердце, мадемуазель Грэйс. Человеку, которому удалось бы уговорить вас выйти за него замуж, будет завидовать весь деловой мир Фарабона. Это я вам говорю со всей ответственностью и со всем знанием жизни. - Вы мне льстите, господин Юзлесс, - потупила глаза мадемуазель Грэйс. Ее нос стремительно покраснел и стал похож на морковку. - Но я действительно не могу без слез видеть страдания детей. Милосердие к детям - моя слабость. - И моя! - горячо подхватил Юзлесс. - Клянусь богом, нет у меня большей слабости, чем это самое... как его... милосердие к детям... Но только, само собою разумеется, не во время работы, моя прелестная мадемуазель... А наш дорогой друг доктор Раст при всем его глубоком уме и обширных познаниях представляется мне человеком чрезмерно чувствительным. Не так ли? Ваше мнение для меня исключительно важно. - Именно так, сударь, - отвечала милосердная дева, и ее нос, совсем было принявший свой обычно желтовато-серый цвет, снова стал быстро краснеть. - Ах, как вы правы! И эта чувствительность сегодня чуть не влетела ему в копеечку... Гомер Юзлесс имел эту возвышенную беседу с Грэйс часа через два после того, как она с помощью господа бога и начальника полиции усадила маленьких Наудусов в поезд, увезший их в объятья любящего дядюшки. Сам доктор Раст возлежал в горячей ванне под наблюдением своего философствующего компаньона и осоловело пялил каштановые глазки на сырые пятна, обильно украшавшие облупленный потолок ванной комнаты. Господин Юзлесс бдительно следил, чтобы доктор, упаси боже, ненароком не захлебнулся. Разговор с Грэйс, стыдливость которой была обратно пропорциональна ее шансам выйти замуж, происходил через чуть приоткрытую дверь. - Он потому и хватил лишнего, - сказала из прихожей экономка, - что ужасно расстроился, когда узнал про смерть этого Наудуса. - Изумительный человек! - похвалил Юзлесс своего компаньона. - Какое величие души! Ведь покойник был ему совершенно чужим человеком!.. Поразительно! Экономка решила, что сейчас самое время всхлипнуть. Из-за двери в ванную донеслись звуки, которые можно было бы сравнить с теми, которые издают плохо работающие велосипедные насосы. - Не плачьте, - оказал господин Юзлесс. - Я вас очень прошу, мадемуазель Грэйс, не надо плакать! Звуки насоса прекратились. - Он хотел побежать на квартиру к этому покойному Наудусу, чтобы всучить ребятишкам побольше денег. Но я ему сказала, что они уже уехали. И он тогда стал плакать как ребенок и все вскрикивал: "Ах, как мне больно! Ах, как мне больно!" Вы не поверите, господин Юзлесс, у меня сердце разрывалось на части... Насос в прихожей снова заработал. - А потом еще пришло это ужасное письмо из Кремпа, и он узнал, что его батюшка разорен и что погибла гостиница и в гостинице - его матушка, и тогда он стал колотить себя кулаками по голове и стал рвать на себе волосы и кричать, что это его господь бог наказал за смерть этого Наудуса. А я ему говорю, помилуйте, доктор, как господь бог мог вас наказать авансом? Ведь ваша матушка погибла двадцать второго, а этот Наудус умер двое суток спустя. Разве это в обычае нашего милосердного господа, наказывать за еще не совершенные грехи? Это ведь так на него не похоже! И потом, какой тут может быть ваш грех, когда вы же его хотели вылечить, а он сам вас упросил не лечить его? А он слушал меня, слушал, да так напился, что я поначалу даже подумала, не умер ли он от горя. Я и не знала, что мне делать... Боже мой, боже мой! Вы явились так вовремя, господин Юзлесс, ну прямо как ангел господень... Как он там теперь? Насос в последний раз всхлипнул и замолк. - Где у вас тут нашатырный спирт? - спросил Юзлесс. - На второй полочке, сударь. На полочке, где губки и мыло. Нашли? - Нашел. Только, пожалуйста, не плачьте. Он уже приходит в себя... - Хвала всевышнему! - всплеснула руками экономка. Прихожая наполнилась зычными "рыданиями, на сей раз радостными. - Ну, дорогой доктор, - промурлыкал Юзлесс и плотно прикрыл дверь перед самым носом Грэйс, - как мы себя чувствуем? - Кто это там? - прохрипел Раст, мотнув головой в сторону двери. - Не беспокойтесь, доктор, это ваша экономка мадемуазель Грэйс. Она плачет от счастья, что вы, наконец-то, пришли в себя. - Святая женщина! - В этом нет ни малейшего сомнения. Женщина редких душевных качеств. Раст поморщился. У него страшно болела голова. Он закрыл глаза, потом снова их открыл, вспомнил о Наудусе, и его распухшее лицо перекосилось. - Он умер, Юзлесс! - На то была воля неба. Не будем роптать. - Юзлесс, это я его убил. - Глупости, доктор. Вы чисты перед богом и людьми. - Я его убил, и от этого мне никуда не уйти. - Вы делали доброе дело. Вы помогали нуждающемуся меньшому брату, безработному, обремененному семьей. - Я должен был его лечить. - Он не хотел, чтобы его лечили. Я свидетель, что он не хотел. - Он не понимал, чем это ему грозило, а я врач, я понимал. - Он тоже понимал. Помните, он все время смотрел на своих ребятишек, пока вы с ним работали прогнозы? - Я должен был его лечить. Я убийца. Боже мой, Раст - убийца!.. - Он ушел бы, помните, он совсем уже собрался уходить, когда вы сказали, что надо лечиться. Неужели вы не помните это обстоятельство? - Помню... Боже мой, боже мой! - Будьте мужчиной, доктор! Перестаньте терзать себя без всяких оснований. Вы сделали все, что могли, Он ушел бы и все равно бы умер. Но не оставил бы своим бедняжкам лишней тысячи кентавров, почти тысячи, если я не ошибаюсь? - Даже больше тысячи, - уточнил доктор Раст, утирая слезы. - Ну вот видите, целое состояние. - Но я заработал куда больше. - Что может быть естественней? Вы врач. Вы специально учились. - Но умер он. - Все мы смертны. И врачи и пациенты. - Я его убил. Я убийца. И господь меня покарал. Вы уже слышали, как жестоко он меня покарал? Распухшее лицо Раста оросилось обильными слезами. - Я слышал о вашем несчастье и искренно вам соболезную. Но не понимаю, о какой каре вы ведете речь. - Моя мама погибла. Мой отец разорен. Боже мой, все это по моей вине! - Не клевещите на господа, доктор! Господь никогда не наказывает авансом. - Это мне уже говорила Грэйс. Вы с нею сговорились? - Мы с нею не сговаривались, но мы оба верим в одного и того же бога. Разве ваши родители плохие христиане? - Они святые люди, Юзлесс. Особенно моя бедная мамочка. - Ну вот, сами поймите, какой расчет был господу разбрасываться такими людьми в наказание за несуществующие грехи их сына, тем более проживающего отдельно от них? - Ах, Юзлесс, если бы вы знали мою мамочку! Она была святая женщина. - Успокойтесь, мой друг. Вам нужно думать о работе. Работа вас примирит с жестокой действительностью. Вам нужно сейчас подумать о заработке, чтобы помочь вашему разорившемуся отцу снова встать на ноги. Успокойтесь! - Я не хочу успокоиться, я хочу умереть. Почему вы не даете мне спокойно умереть? - Потому что вы, невозможный вы человек, нужны людям, Атавии, всему человечеству. - Хватит и без меня плохих зубных врачей. - Кому нужен зубной врач Дуглас Раст?! - патетически воскликнул Юзлесс. - Кто вам сказал, что человечеству нужен зубной врач Раст? - Тем более. - Человечеству нужен первоклассный прорицатель, украшение отечественной индустрии симпатической медицины доктор Раст! - Вы поэт, господин Юзлесс. И фантазер. - Я деловой человек! Я за милю чувствую, когда в воздухе пахнет тысячами кентавров. - Тысячами? - Сотнями тысяч! Быть может, даже миллионами. Да, миллионами, если вы не будете нюней, если вы хотите на самом деле быть добрым отцом своих детей, добрым сыном вашего несчастного отца, великим утешителем и учителем тысяч и тысяч добрых атавцев. Если вы... - Я хотел бы умереть, - пробормотал доктор Раст, поднялся в ванне и стал ловить все еще непослушной рукой махровое полотенце, висевшее на ржавом гвоздике. - Я очень хотел бы умереть... Дайте мне понюхать нашатырного спирта. Он понюхал нашатырного спирта, обвел печальными глазами ванную комнату, сидевшего рядом с ванной на плетеном бамбуковом стульчике Юзлесса. Гомер Юзлесс обладал счастливой внешностью. Один взгляд на него способен был внушить мятущимся душам оптимизм и веру в собственные силы. Дрожа всем телом, Раст вылез на пробковый коврик и стал вяло вытираться. - А где мы достанем человека с гангреной в зубе? Наудуса ведь больше нет... Дайте мне еще раз понюхать. - Это уже моя забота. Я уже присмотрел подходящего человечка. - Только чтобы он был бездетным... Хотя все равно нет, - передумал Раст. - Я не могу стать убийцей еще одного человека, хотя бы и бездетного. Это свыше моих сил... - Вы не станете убийцей... Вы спасете от голодной смерти целую семью... Я присмотрел одного толкового парня, актера без работы... Превосходный мимист... Клиенты, глядя на него, не смогут удержаться от слез... - И этот превосходный мимист будет терзаться зубной болью, пока мы с вами... - Кто вам сказал, что он будет терзаться зубной болью? У него сроду не болели зубы. - Обман клиентов?! - догадался Раст. - Вы, кажется... - Не валяйте дурака! - позволил себе Юзлесс рассердиться. - Вы будете обманывать клиентов не в большей степени, чем при Наудусе... Скажите, пожалуйста, ему обязательно требуется, чтобы кто-нибудь при этом страдал от зубной боли! Жестокий вы человек! - Я не жестокий. - Конечно, если вам очень не хочется зарабатывать тысячи по две в день, то... - По две тысячи в день?! - А то и по три... - Не кричите так, - поморщился Раст. - У меня дьявольски болит голова... А сколько мы ему будем платить? Тому, кого вы подыскали, ну, который мимист. - Двадцать кентавров в день, если вы не будете возражать. - Двадцать кентавров? Гм... А не слишком ли это жирно? Подумаешь, работа - сидеть в мягком кресле с разинутой пастью! - Доктор Раст подумал немного и заключил: - За глаза хватит и пятнадцати. Мы всегда сможем найти на его место сотню других, которые с радостью согласятся и на десять кентавров. Даже на пять. - Ваша правда, - согласился Юзлесс. - Хватит с него и пятнадцати... Той же ночью мадемуазель Грэйс по поручению хозяина послала в Кремп Андреасу Расту тысячу кентавров. Нам приятно отметить это обстоятельство потому, что любящие дети, да еще посылающие родителям такие крупные переводы, достойны того, чтобы о них знало как можно больше людей. Кто-то очень правильно заметил: ничто так не содействует успеху, как успех. Уже двадцать пятого февраля доктора Раста пригласили стать членом-учредителем и одним из директоров вновь организуемого общества "Успех. Гарантия", - специальность: высококачественные заячьи лапки. Мы склонны допустить, что многие наши читатели (если нашему повествованию суждено иметь много читателей) далеки от ясного представления о месте заячьих лапок в атавском образе жизни. Заячья лапка приносит счастье. Точно так же, как черная кошка - несчастье. Не верите, спросите у любого атавца, не зараженного ядом материализма. Недаром из заячьих лапок когда-то изготовлялись плетки, а сейчас - общедоступные сувениры. Могут заметить, что семь слоников тоже приносят счастье. На этот счет мнения расходятся. Во всяком случае, на стороне лапок одно бесспорное преимущество: они портативны, то есть более приспособлены для ношения с собою, не хрупки и несоизмеримо дешевле стоят. Мы не знаем, сколько атавских женщин носят с собой в сумочках фарфоровых слоников. Полагаем, немногие. А с заячьими лапками не расстаются миллионы атавок. Доказано, что некоторым атавцам (почему-то главным образом состоятельным) эти лапки определенно приносят счастье. И в то же время замечено, что те лапки, которые принадлежат состоятельным людям и обычно безотказно выполняют свою благодетельную функцию, роковым образом теряют магические свойства как раз тогда, когда в них назревает особенная необходимость. Мы имеем в виду времена экономических кризисов. С поступательным движением атавской научной мысли она в конце концов занялась и загадкой заячьей лапки. Недели за три до описываемых нами событий ежемесячный научный бюллетень Постоянного консультативного совета Национальной Ассоциации Астрологии и симпатической медицины Астрального Взлета опубликовал на своих веленевых страницах статью профессора астрологии и теософии достопочтенного Акима Шхина. Статья называлась "Фрагменты потустороннего" и представляла собой обработанные для печати тезисы его недавнего доклада "Метафизика и астральный индекс гиперс- и гипомагии заячьей лапки" на годичном конгрессе вышеназванной ассоциации. И именно профессору Шхину принадлежит заслуга уточнения и систематизации всего того, что уже давно напрашивалось на обобщение и что, как и все гениальное, было чрезвычайно просто и понятно даже самой невежественной даме из атавских высокопоставленных салонов. Мы далеки от попыток подробно пересказать эту во многих отношениях примечательную статью. Это выше наших сил. Мы ограничиваемся только самым основным выводом, сделанным профессором Шхином на основании почти полутора десятков лет кропотливых изысканий. Оказывается, не всякая лапка и далеко не всякого зайца обладает магическими свойствами. "Счастье, - писал профессор Шхин, - приносит левая задняя лапка дикого зайца, убитого серебряной пулей на кладбище в полночь при луне в пятницу рыжим, хромым и косым наездником на белой лошади". Теперь все встало на место. Наука сделала свое дело и уступила место атавскому деловому гению. Атавский деловой гений, раскусив безграничные возможности открытия профессора Шхина, организовал акционерное общество "Успех. Гарантия" с местонахождением правления в Эксепте. Почти одновременно в Боркосе была сделана попытка создать другое акционерное общество с теми же задачами. Но уже через два дня после того, как слухи об этом новом начинании дошли до Эксепта, президент этого нового акционерного общества трагически погиб во время автомобильной катастрофы, а остальные его члены-учредители, не полагаясь больше на безопасность автомобильного движения, благоразумно отказались от дальнейших попыток конкурировать с эксептцами. Таинственное землетрясение и чума ускорили разворот деятельности вновь учрежденной компании. Был приглашен в ее научные руководители не кто иной, как сам профессор Шхин, на оклад, раз в пять превышающий оклад президента республики. Было срочно заарендовано кладбище. Для того чтобы уточнить, какое именно кладбище следует заарендовать, была привлечена метеорологическая служба республики: надо было узнать, где в ближайшую же пятницу небо будет свободно от туч. В два дня было заказано и получено достаточное количество серебряных пуль. То, что они действительно серебряные, было в присутствии многочисленных представителей печати удостоверено высшими чинами Пробирного ведомства министерства финансов. Были разосланы агенты по экстренной заготовке зайцев. В пятницу, двадцать пятого февраля, ровно в полночь на одном из кладбищ неподалеку от Эксепта при свете луны и десятков юпитеров был заснят и уже на другой день показывался во всех кинотеатрах страны и по телевизионной сети небывалый документальный фильм. Десятки рыжих, хромых и косых наездников верхом на белых лошадях скакали по кладбищенским аллеям и расстреливали из автоматов короткими очередями серебряных пуль тысячи завезенных сюда зайцев. Обезумевшие от пальбы, стрекота киноаппаратов и восторженных криков представителей печати, зайцы косяками метались по кладбищу, но везде их настигали серебряные пули. Кроме этих необыкновенных картин, по телевидению был показан процесс производства механизированного счастья - от доставки заячьих тушек на завод до упаковки уже совершенно готовых к употреблению задних лапок в целлофановой гигиеничной обертке. А пока претворялась в жизнь эта широко задуманная реклама, президент компании вплотную взялся за комплектование правления и совета директоров. "Правление и совет директоров - это не только руководство фирмы, - сказал он вице-президенту. - Это, если хотите знать, вывеска, символ, аромат фирмы, ее знамя, щит от подозрений и нападок. Это - доверие и деньги покупателя!" Первым, кого он пригласил в директора, был профессор Патоген - гордость атавской науки и делец высшей марки. Вторым был приглашен доктор Дуглас Раст - не только быстро идущий в гору провидец, но и сын Андреаса Раста из Кремпа, того самого, который так жестоко пострадал от козней агентов Москвы и первый публично разоблачил их непосредственную причастность ко взрыву в Киниме. И доктор Раст и профессор Патоген сразу оценили блистательное будущее компании и согласились украсить собой список ее именитых директоров-компаньонов. Доктор Раст позволил себе поставить два условия. Он потребовал, чтобы его отца, Андреаса Раста, того самого, который и т.д. и т.д., назначили представителем компании по Кремпскому округу. Это условие было принято не только без возражений, но и с самым живейшим удовлетворением. Второе его требование - принять во вновь организуемое Кремпское агентство некую Бетти Наудус на должность уборщицы - было с надлежащими извинениями отклонено, так как подобные вопросы находились в компетенции представителя компании, в данном случае господина Андреаса Раста, к которому упомянутой Бетти Наудус и надлежало обратиться с соответствующим ходатайством. Но высшим достижением главы новой компании явилась его договоренность с правительством. Правительство, как всегда заинтересованное в процветании атавцев, бронировало за собой десять процентов заячьих лапок для распределения их среди безработных и многосемейных рабочих, а также для снабжения семей военнослужащих, "погибших или имеющих погибнуть" на полях сражений в боях за западную цивилизацию, за атавизм. "Это будет одним из самых сокрушительных ударов, когда-либо нанесенных правительством Атавии по нужде и горю, - заявил в беседе с представителями печати специальный помощник министра финансов. - Впервые с момента образования нашей республики государство берет на себя обеспечение самых нуждающихся и самых обездоленных его граждан счастьем и деловой удачей по себестоимости". Эта договоренность и это заявление стоили многих газетных полос рекламы. Поэтому компания "Успех. Гарантия" ограничилась в дальнейшем только тем, что опубликовала в крупнейших газетах и журналах страны на правах объявления известную уже нам статью профессора Шхина с коротенькой припиской о том, что производство научно апробированных заячьих лапок на основе строгого соблюдения принципов, изложенных в этой статье, является целью, которую, не щадя затрат, поставила перед собой компания. Население предупреждалось: остерегайтесь подделок! Приобретайте только задние левые лапки, на которых будет клеймо компании: на голубом фоне розовый рог изобилия, из которого сыплются золотые буковки "У" и "Г" - начальные буквы обоих слов, составляющих название фирмы. Только теперь, прочитав статью профессора Шхина, миллионы атавцев поняли, наконец, почему им так не везет в жизни и почему им вообще так плохо живется: они покупали не те заячьи лапки. - За что я терпеть не могу полигонцев, так это за их нахальство, - сказал Онли Наудус господину Андреасу Расту, который от нечего делать бродил по городу и заходил то в одну лавку, то в другую. Господина Квика, хозяина, не было на месте, и Наудус взял на себя труд развлечь почетного гостя высказываниями по вопросам международной политики. - Читали, что они там натворили в своем вонючем Пьенэме? (Так называлась столица Полигонии.) Господин Раст мотнул головой. Ему не хотелось размениваться на болтовню с каким-то замухрышкой приказчиком. Но как будущий кандидат в мэры города он не мог себе позволить обидеть одного из избирателей. Поэтому он коротко бросил: "Сволочи они, эти полигонцы!", и снова замолк, погрузившись в свои думы. Его беспокоило, что за ним до сих пор не прислали человека из Главного совета Союза атавских ветеранов. - Жаль, что у нас в Кремпе не проживает ни один завалящий полигонец! - горячо продолжал Наудус, нисколько не обижаясь на некоторый холодок со стороны господина Раста. Он был скромный молодой человек и прекрасно понимал пропасть, лежавшую между ними... - Если бы у нас проживал хоть один полигонец, я бы первым делом с удовольствием швырнул камень в его окошко... Не-ет, мы с ними слишком много нянчимся. Будь я президентом, я бы им еще вчера вечером объявил войну... Вот что я бы сделал первым делом, - промолвил он после некоторой паузы, забыв, что только он собирался первым делом швырнуть камнем в полигонское окошко. - Я еще потом зайду, - сказал Раст, наскучив приказчичьей болтовней, и вышел на улицу. - Можно подумать, что он не атавец, этот старый трактирщик без трактира! - позволил себе, наконец, обидеться Наудус. - Неужели мы так просто и спустим полигонцам такие оскорбления? Война, только война! Война во что бы то ни стало! Не будем удивляться воинственности Наудуса, который с сегодняшнего утра был кровно заинтересован в войне, скорейшей и кровопролитнейшей, как держатель акций "Перхотт и сыновья" на целых тысячу сто кентавров. Куда более удивительно и страшно было то, что тысячи людей в Кремпе и многие миллионы других атавцев, которые не имели никаких военных акций и которым война грозила только тягчайшими бедствиями, проявляли в тот день такую же воинственность. Они были одурманены лжепатриотической пропагандой печати, контролируемой крупными монополиями. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 1 Хираму Нэверу, послу Республики Атавия в Пьенэме, выпала сомнительная честь быть у истоков этой самой фантастической и самой циничной из войн. В ночь на двадцать пятое февраля в начале второго часа Нэвера вызвал к телефону Иеремия Волс, заместитель министра иностранных дел Атавии, исполнявший обязанности министра, так как министр, как известно читателям, застрял со всей атавской делегацией в Европе. Он продиктовал Нэверу личное послание сенатора Мэйби к вице-президенту и заместителю председателя совета министров Полигонии господам Дешапо и Могену. (Делегация Полигонии во главе с ее президентом также застряла в эти трагические дни на Земле). Господа Дешапо и Моген приглашались принять участие в весьма срочном, секретном и жизненно важном для обеих стран совещании. Исполняющий обязанности президента Республики Атавия был бы рад видеть на этом совещании и виднейших представителей полигонских деловых кругов. Не было еще и восьми утра, когда вице-президент Полигонии господин Дешапо, заспанный, наспех одевшийся, не успевший еще побриться, принял в своем кабинете атавского посла. Получасом позже они оба прибыли в резиденцию исполняющего обязанности премьер-министра господина Могена. К девяти часам была окончательно сформирована полигонская делегация. Что же до места и времени встречи, то было решено полностью положиться на господа бога и сенатора Мэйби. В два часа тридцать минут пополудни двадцать пятого февраля в прелестной вилле на высоком берегу пограничной реки Хотар, неподалеку от города того же названия, открылось это чудовищное совещание. С атавской стороны, кроме главы делегации сенатора Мэйби, присутствовали исполняющие обязанности премьер-министра, министра иностранных дел, военный министр, начальник генерального штаба, президент компании "Перхотт и сыновья", председатель правления Всеобщей электрической компании, вице-президент авиационного концерна "Розовый гриф", президент акционерного общества "Химическое объединение", председатель совета директоров акционерного общества "Атавия-Металл", президент концерна "Мотор", президент банкирского дома "Вулф, Вулф и Снаф". Полигонию представляли, не считая Дешапо и Могена, военный министр, начальник генштаба и руководители трех ее мощнейших банков и шести концернов, являющихся по существу дочерними объединениями соответствующих атавских корпораций. Густая цепь агентов Бюро расследований окружала виллу, как бы охраняя участников совещания от мирной, залитой солнцем зимней панорамы, блиставшей за ее высокими и просторными окнами. Впрочем, вскоре после начала заседания шторы были опущены и работа продолжалась при электрическом свете. - Господа! - открыл совещание Мэйби. - Я усматриваю глубокий смысл в том, что наша встреча происходит за круглым столом. Мы все одинаково заинтересованы в том, чтобы она привела к наилучшим результатам. Я молю об этом господа как атавец и христианин. Он встал, молитвенно сплел пальцы рук и поднял к потолку, расписанному довольно легкомысленными картинками, морщинистое лицо с седеющими, коротко подстриженными темно-рыжими усами. Вслед за ним встали и в едином религиозном порыве подняли глаза к потолку и остальные участники совещания. - Господа, - повторил Мэйби, выждав, пока все снова устроились в креслах, - у нас нет времени для долгих собеседований. Наши страны одинаково повергнуты судьбою в тягчайшие бедствия. На долгие годы, если не навеки, мы отторгнуты от Земли. Огромные капиталовложения, равно как и многие тысячи наших братьев, сыновей и внуков, остались на Земле без наших забот и попечения. Безбожие и коммунизм, покуда только тлеющие в порах нашего общества, могут в любой момент вспыхнуть всепожирающим пламенем, раздуваемым тайными агентами Кремля... Он сделал коротенькую паузу, чтобы обвести глазами присутствующих. Полигонцы слушали в высшей степени внимательно. Атавцы столь же внимательно следили за выражением их лиц. - И все же, - вздохнул Мэйби, - не эти тяжкие бедствия понудили меня пригласить вас сюда для неотложного обмена мнениями. Те, на кого всевышнему угодно было возложить тяжкий крест управления своими народами, привыкли к житейским бурям и научились преодолевать труднейшие испытания. Но, увы, на нашем и без того мрачном горизонте растет новая, в высшей степени зловещая туча. Грозу, которую она несет в своих страшных недрах, трудно переоценить. Эта туча сгущается с каждым новым облачком дыма из заводских труб. Я говорю о кризисе, о самом чудовищном, самом разрушительном кризисе, который взорвет наши страны, если нам суждено перекрыть клапаны нашей военной промышленности. И я полагаю, что было бы только благоразумно, если бы мы, возблагодарив господа нашего за то, что он дал нам силы и средства для того, чтобы воздвигнуть ее в столь впечатляющих масштабах, попросили бы его сейчас помочь нам более или менее безболезненно и безубыточно выбраться из положения, созданного его же благоволением. Уже почти четверо суток, как мы лишены возможности вывозить продукцию нашей промышленности за пределы наших стран. Бог знает, когда эта возможность возобновится, если ей только вообще суждено возобновиться. И очень хорошо, что господь надоумил правительства наших стран закрыть на три дня все фондовые и товарные биржи. В противном случае и Полигония и Атавия уже задыхались бы в смертельных тисках биржевой паники. Крах, разорение, невиданная безработица, социальные потрясения неслыханной силы - вот что захлестнуло бы наши страны, если бы мы не закрыли биржи... Но, господа, долго держать их закрытыми, как вы сами понимаете, нельзя... - А выход? - решился перебить его президент Полигонского национального банка. - Видите ли вы, сударь, выход из создавшегося положения? - Вижу, - отвечал Мэйби. - Есть выход. - Что же это за выход, господин сенатор? - Война. - Но с кем? Для войны нужны враждебные стороны! - Атаво-полигонская война, сударь, - ответил Мэйби, отводя глаза в сторону. Потребовалась довольно значительная пауза, чтобы до сознания полигонцев дошел истинный смысл этих слов. - Война?! Между дружественными странами?! - Война - это самая большая дружеская услуга, которую мы в настоящих чрезвычайных условиях могли бы оказать друг другу, - разъяснил Мэйби атавскую позицию. - Самое худшее, что грозит нам в нынешних условиях, - это мир. Война - это безграничный спрос на военные материалы. Война убьет кризис. Если хотите, кризис будет первой и самой крупной жертвой нашей войны. - Прекрасно сказано, господин сенатор! Но не буду ли я и мои близкие второй, пусть и менее крупной ее жертвой? - Не беспокойтесь, сударь, все будет предусмотрено. - Нас девять миллионов, вас - шестьдесят. Вы нас раздавите в две недели. - Это не должно вас беспокоить. Мы будем воевать столько, сколько потребуется. Конечно, если вы не вздумаете вдруг капитулировать... - А если мы вдруг вздумаем капитулировать? - Сомневаюсь, чтобы вам это было выгодно. - А если это нам вдруг покажется выгодным? - Тогда вас свергнут. - А когда нас свергнут?.. - Тогда мы постараемся поставить у власти более строптивое правительство. - А если к власти придет действительно строптивое правительство? - Я более высокого мнения о вашей полиции. Упрячьте радикалов подальше. - Сколько мы имеем на размышление? - Послезавтра утром биржи должны быть открыты. В противном случае паника неминуема. У нас ни времени, ни выбора. Нам нет смысла расходиться, не приняв решения. - А если мы решим войти в состав Атавии? - Нам некуда девать собственные заводы и собственных безработных! - Но ведь тридцать два процента акций нашей компании принадлежит вашей же компании "Атавия-Металл"! - воскликнул председатель правления "Полигония-Металл", словно это было бог весть каким откровением для атавской стороны. - Тем более мы заинтересованы, чтобы они не пострадали и приносили прибыль. После подобного ответа представители остальных полигонских монополий воздержались от подобных вопросов. Их корпорации контролировались атавскими фирмами никак не в меньшей степени, чем "Полигония-Металл". - Мне кажется, вопрос ясен, - сказал, вздохнув, председатель правления Полигонского национального банка. - Нам остается только поблагодарить наших атавских друзей за ценное и великодушное предложение и перейти к обсуждению его по пунктам... Пока полномочные представители атавского и полигонского генеральных штабов совместно уточняли конфигурацию будущих фронтов, дислокацию войсковых соединений, календарь развертывания военных действий, мощность и распределение огневых ударов по обе стороны фронтов и намечали наиболее приемлемые для обеих договаривающихся сторон населенные пункты для бомбардировки, остальные подготовительные мероприятия проводились по единому, тщательно согласованному плану, с не меньшим размахом и в не менее спешном порядке. До шести часов вечера в обстановке полного взаимопонимания шло обсуждение и уточнение отдельных пунктов будущей атаво-полигонской войны. В десять минут седьмого для участников совещания был сервирован обед. Было произнесено несколько тостов. Сенатор Мэйби, поднявший бокал для заключительного тоста, сказал: - Этот акт, совершаемый здесь сегодня, послужит источником благополучия для наших народов, и из этого объединения многих устремлений в одну цель будет почерпнуто новое вдохновение для будущего... В половине девятого вечером двадцать пятого февраля полигонские участники встречи вернулись в Пьенэм, а уже в двадцать минут одиннадцатого соединенными усилиями полигонской тайной полиции и атавской стратегической разведки был состряпан очаровательный международный конфликт. Сотрудник упомянутой разведки, некий лейтенант Фрэнк Бостик, посетил один из местных ресторанов и попросил бутылку коньяку. Официант, сотрудник полигонской тайной полиции, отказался принять заказ, сославшись на то, что он не любит, когда с ним так грубо разговаривают, и что ему вообще надоели атавцы. Достойный представитель атавских вооруженных сил кинулся на официанта с кулаками. Тогда при полном одобрении всех присутствовавших в ресторане официант Морис Пильсет (дюжий малый) намял воинственному лейтенанту бока и вышвырнул его за дверь. Когда набежавшие репортеры облепили "мужественного" официанта, один из них, также работавший в тайной полиции, задал ему вопрос о его политических взглядах. Официант без всяких обиняков заявил, что хотя формально он не состоит в партии, но полностью разделяет коммунистические взгляды и не преминет принять вместе со всеми полигонскими коммунистами участие в окончательном изгнании, а если потребуется, то и в поголовном избиении атавцев. Лично он, официант, полагает, что теперь как раз самое время приступить к этому мероприятию и поскорее очистить полигонский воздух от смрадного дыхания атавской солдатни. В четверть двенадцатого ночи посол Республики Атавия посетил временно исполняющего обязанности премьер-министра Полигонии и вручил ему решительную ноту протеста. Врио премьер-министра выразил свое глубокое сожаление по поводу случившегося и обещал немедленно принять меры к срочному расследованию этого в высшей степени досадного происшествия, и если подтвердится вина официанта, то наказать его наистрожайшим образом. Посол Атавии выразил неудовольствие недостаточной решительностью слов врио премьер-министра, но обещал довести его ответ до сведения своего правительства. Утром двадцать шестого февраля атавские газеты вышли с аршинными заголовками: "Еще одна полигонская провокация. Официант-коммунист безнаказанно избивает атавского офицера". "Полигонские "законники" не склонны находить в действиях красного официанта состава преступления". "Атавизм в опасности!" "Секретарь нашего пьенэмского посольства говорит: порядок и законность никогда и не ночевали в этой стране. Отношение полигонских молодчиков и их "правительства" к атавцам - бесконечная цепь издевательств, провокаций и наглости". "Иеремия Волс имеет редкий шанс доказать, что он атавец, а не чучело в цилиндре на международном конкурсе по плеванию в цель". "Атавия - могучая держава, оплот мировой цивилизации. Пусть об этом хорошенько помнят по ту сторону реки Хотар!" "Генерал Томс говорит: армия готова выполнить свой долг". "Встанем грудью на защиту атавизма". В одиннадцать часов стало известно, что полигонский посол в Эксепте нечаянно забыл на столике в ресторане неотправленное письмо к своему другу. В этом частном письме посол, между прочим, писал: "Не всякие нервы способны выдержать хамское поведение атавской солдатни, которая даже в дружественной и союзной стране склонна вести себя, как в завоеванной. К сожалению, все мои представления, сделанные по этому поводу в Эксепте их президенту, неизменно наталкивались на солдафонские окрики". Надо ли говорить, что если бы не вчерашнее совещание в Хотаре, полигонский посол никогда не проявил бы такой из ряда вон выходящей неосмотрительности. - Но ведь это навеки погубит мою дипломатическую карьеру! - возопил он, выслушав соответствующие инструкции вице-министра, специально ради этой цели прилетевшего инкогнито в Эксепт. - Не будьте ребенком! - оборвал его вице-министр. - Речь идет о судьбах цивилизации, а вы болтаете какую-то несусветную чепуху о каких-то дипломатических карьерах! Какая сейчас может быть дипломатия на нашем захудалом огрызке Земли! И какие могут быть сейчас дипломатические карьеры, когда на этом огрызке осталось всего два правительства лицом к лицу с надвинувшимся вплотную чудовищным крахом и страшной стихией невиданных народных бунтов. Садитесь и пишите письмо! Посол послушно сел, послушно написал продиктованное ему письмо и послушно потерял его в заранее оговоренном месте. Дальше все разворачивалось в точности так, как это рассказано в готовящемся к переизданию известном труде "Руководство по дипломатической практике", почему нам и остается только привести оттуда, взяв в кавычки, деловитое и от этого еще более выразительное описание "второго инцидента": "Послу Атавии в Пьенэме было поручено потребовать немедленного отзыва посла Полигонии из Эксепта, так как его письмо содержало такого рода выражения о президенте Атавии, которые делают данного посла бесполезным в качестве посредника при откровенном и искреннем общении между Атавией и Полигонией. Господин Нэвер был приглашен к вице-министру иностранных дел Полигонии. Вице-министр заявил ему, что полигонское правительство искренне сожалеет о нескромности своего представителя, который уже подал в отставку. Через четыре часа посол Атавии вручил ноту вице-министру иностранных дел, напоминая ему, что он еще не имел удовольствия получить формальное подтверждение того, что правительство Полигонии сожалеет об употребленных его послом выражениях и высказанных им чувствах и что оно дезавуирует их. На это вице-министр иностранных дел ответил, что он уже заявил при упомянутом выше свидании об искреннем сожалении правительства Полигонии по поводу этого инцидента. Он добавил, что полигонское правительство, приняв отставку дипломата, работу которого оно считало полезной и ценной, тем самым с полной ясностью показало, что оно не разделяет, а скорее, осуждает критические суждения посла, содержавшие оскорбление или порицание главы дружественной державы, хотя это и предназначалось только для сведения личного друга и сделалось достоянием гласности лишь в результате нечестных действий. Министр пояснил, что полигонское правительство не может считать честными действия человека, не только не возвратившего автору потерянное им частное письмо, но и сделавшего это письмо достоянием гласности". В то время когда в кабинете вице-министра иностранных дел Полигонии происходил этот в высшей степени драматический разговор, немедленно доведенный до сведения атавских и полигонских читателей в экстренных выпусках газет и специальных выпусках радиобюллетеней, в Эксепте и ряде других крупнейших городов Атавии толпы атавцев, имеющих самое непосредственное отношение к Союзу атавских ветеранов, "Серебряным рубашкам" и тому подобным организациям, зашвыряли камнями и разгромили при полном невмешательстве полиции помещения консульств Полигонии. Как и было заранее оговорено на совещании в Хотаре, сразу, лишь только об этих событиях стало известно в Полигонии, организованные тайной полицией банды зашвыряли камнями окна атавского посольства и всех консульских учреждений Атавии, а заодно также разгромили и помещение редакции центрального органа коммунистической партии, которая перед лицом нависшей угрозы войны призывала полигонцев к борьбе за мир и демократию. И так как работники редакции, как и следовало ожидать, оказали стойкое сопротивление, то прежде чем в больнице успели перевязать последнего раненого погромщика, было опубликовано по радио решение совета министров о роспуске коммунистической партии, виновной "в разжигании гражданской войны", а также и о запрещении всех примыкающих к этой партии общественных, культурно-просветительных и спортивных организаций. В пять часов дня исполняющий обязанности министра иностранных дел Атавии вызвал к себе посла Полигонии и вручил ему ультиматум, включавший, помимо заявления об исконном и не подлежащем сомнению миролюбии Атавии, следующие требования: "1. Немедленно судить, приговорить к смерти и сегодня же не позднее семи часов вечера казнить публично официанта Мориса Пильсета, нанесшего тяжкое оскорбление вооруженным силам Атавии и всей атавской нации в лице офицера Бостика. 2. Ресторан "Астория", где имело место это возмутительное событие, закрыть, а оборудование конфисковать и продать с аукциона, с тем чтобы вырученные суммы целиком пошли на возмещение лейтенанту Бостику за оскорбление, оцениваемое им в пятьдесят пять тысяч кентавров. Примечание. В случае, если реализация имущества ресторана "Астория" не покроет этой суммы, разница выплачивается пострадавшему из фондов Полигонского казначейства. 3. Для обеспечения точного и беспрекословного исполнения этих минимальных требований, диктуемых чувством справедливости и законности, а также для предотвращения возможности таких конфликтов в будущем, правительству Полигонии решительно рекомендуется согласиться на немедленное назначение в министерствах юстиции, внутренних дел и обороны, а также в управлении полиции атавских советников с неограниченными полномочиями, в том числе и с правом вето на все исходящие из этих органов приказы и указания, если таковые будут признаны советниками противоречащими требованиям и духу настоящего ультиматума". "Никто не может отрицать, - говорилось далее в этом документе, который можно было бы назвать обыкновенным разбойничьим, если бы нам не было известно, что его составили на основе самой сердечной договоренности обоих правительств, - что мы предприняли столь важный шаг только после серьезного размышления". Правительство Полигонии ответило с заранее оговоренным достоинством и твердостью, что не может принять ультиматум Атавии, так как он унижает престиж Полигонии как суверенного государства и не может быть признан справедливым ни с фактической, ни с юридической стороны. Позже, около десяти часов вечера, посол Полигонии в сопровождении военного и торгового атташе имел частную и строго секретную прощальную аудиенцию у сенатора Мэйби. В 24:00 в ночь на двадцать шестое февраля Мэйби направил в беспрерывно заседавший парламент послание, которое начиналось словами: "Война началась, несмотря на все наши усилия ее предотвратить". А утром атавцы услышали выступление по радио человека, которого они выбирали в сенат потому; что он обещал им мир и благоденствие: "Наш путь ясен! - гремел голос Мэйби. - Перед нами раскрыто будущее! Все это произошло не по нашему замышлению, а по воле господа, который повел нас на войну. Теперь мы можем идти только вперед с просветленной душой и устремленными ввысь очами, следуя божественному предначертанию..." 2 Маленькая Рози не привыкла бросать слова на ветер. Лишь только фрау Гросс стала одеваться, как давно уже не спавшая девочка вскочила на ноги, разбудила Джерри, убрала постель, умылась и побежала на кухню, где профессорша готовила завтрак. - Тетя Полли, - сказала девочка, - уже можно начинать? - Что начинать? - спросила фрау Гросс, мысли которой были заняты человеком, скрывшимся на чердаке. - О чем это ты, Рози? - Подметать пол и вытирать пыль. Можно начинать? - Успеешь. Вот уйдет на работу дядя Онли, тогда ты мне и поможешь. Хорошо? - Хорошо, тетя Полли. А он скоро уйдет? - Через полчаса, детка, - громко, словно глухой, отвечала профессорша. Расчет был на то, чтобы ее слова услышал Карпентер. - Тогда вы идите, а я сама послежу за кофе, - сказала Рози. - Вы не беспокойтесь, тетя Полли, я умею варить кофе. - Давай лучше для первого раза вместе. Хорошо? - Хорошо, тетя Полли, - покорно согласилась Рози, - а когда дядя Онли уйдет на работу, я подмету комнаты и сотру пыль. - А потом ты возьмешь-Мата и пойдешь с ним и Джерри гулять. Договорились? - Договорились, тетя Полли. Позавтракал и побежал на работу Наудус. Вслед за ним ушли гулять дети. Фрау Гросс опять-таки не столько для Рози и Джерри, сколько для Карпентера, крикнула им напоследок, чтобы они позвонили, когда захотят вернуться домой, потому что дверь будет заперта, Потом она вернулась на кухню. С минуту все было тихо. Затем над головой профессорши тихо скрипнуло, крошечными дымчатыми облачками возникла и рассеялась в жарком кухонном воздухе чердачная пыль, и в черном просвете приоткрытого люка показалось перемазанное лицо Карпентера. Первым делом он поискал глазами голубенькую стремянку, которую вчера, забираясь в эту пыльную темень, оставил у самого люка. Ночью, когда он рискнул выглянуть, чтобы узнать, как обстоит с ней дело, он не нашел ее поблизости. А вот теперь она снова была на том же самом месте, что и вчера. Значит, женщина, с которой он вчера столкнулся, когда сквозь незапертую дверь нырнул со двора на кухню, на ночь убрала стремянку, чтобы не привлекать внимания Наудуса. Значит, она не хотела выдавать его полиции, значит, она свой человек! - С добрым утром! - шепнул Карпентер. - Он уже ушел, этот Наудус? - Ушел, - отвечала профессорша, не поднимая головы. - Ушел. С добрым утром! - И никого больше в доме нет? - Кроме моего мужа. Не беспокойтесь, он вас не выдаст. - Это с которым вы тогда приехали на машине? - Вы угадали... Слезайте и пейте кофе. - Мне до смерти хочется умыться. Он спустился вниз, умылся, позавтракал. Все это он проделал быстро, но без излишней торопливости, перебрасываясь с фрау Гросс осторожными, ничего не значащими словами. - И вот вам мой совет, - произнес он вдруг с неожиданной серьезностью, - только не скрывайтесь. Разгуливайте по городу, словно вы члены Союза атавских ветеранов. - Вы ошибаетесь, - сказала фрау Гросс, - мы с мужем ни от кого не скрываемся. Мы никого не обидели. - Ах, дорогая моя сударыня, - вздохнул Карпентер, вытирая вспотевший лоб, - как раз таких людей, которые никого не обидели, у нас и преследуют. Фрау Гросс решила уточнить обстановку: - Мы с мужем очень далеки от политики. Мы ехали на турнир в Мадуа и застряли здесь из-за чумы. - Ясно, - охотно согласился Карпентер. - Но если бы вас все же когда-нибудь преследовали джентльмены вроде агентов Бюро расследований или тому подобных апостолов истинно христианской любви, лучше всего не прятаться... Конечно, я говорю о таком маленьком городишке, как наш Кремп. Профессорша сочла целесообразным промолчать. - Понимаете, - продолжал Карпентер с набитым ртом, - миллионы атавцев плохо говорят по-атавски... Вы не обидитесь на меня, госпожа... - Госпожа Гросс, - подсказала профессорша, все еще не уверенная, стоило ли ей это делать. - ...Госпожа Гросс. Меньше всего я склонен укорять вас в плохом атавском языке. - А чего мне, собственно, обижаться? Мой родной язык не атавский, а немецкий. И вы ведь сами сказали, что миллионы атавцев плохо владеют атавским языком. - Совершенно верно... Так вот... как бы вам это сказать?.. Видите ли, госпожа Гросс, я не скрываю от вас, что я коммунист. По первому вашему слову меня могут упрятать в тюрьму... - Господин Карпентер! - повысила голос профессорша. - Вы не имеете права... - Вы меня не так поняли. Я просто хотел подчеркнуть, что целиком вам доверяю... Он у вас еще не спрашивал, как ваша фамилия? - Кто? - Ваш милый хозяин, Наудус. Нет? Значит, обязательно спросит. Скажите ему, что вы... - он призадумался, - что вы финны... Что вы финны и проживаете... э-э-э... в... в Джильберете, что ли... Там проживает уйма финнов... Вот обида: как на грех, позабыл финские фамилии! Вы не знаете случайно какую-нибудь финскую фамилию? - Знаю, - сказала фрау Гросс. - Сибелиус. - Сибелиус? Что-то я такой не слыхал. Вы уверены, что это финская фамилия? - Это известный финский композитор. - Ну вот и отлично. Скажите Наудусу, что ваша фамилия Сибелиус. - Спасибо, милый господин Карпентер. Но если он у нас спросит, мы ему скажем правду, мы скажем, что наша фамилия Гросс. - Гросс? - задумался Карпентер. - Гросс... Профессор Гросс? - Разве я вам говорила, что он профессор? - испугалась фрау Гросс. "А вдруг этот Карпентер все же шпик?" - Вспомнил! - обрадовался Карпентер. - Так вот почему мне показалось знакомым лицо вашего мужа. Я встречал его фотографии в газетах. - Уж очень давно его не фотографируют для газет, - вздохнула фрау Гросс, спохватилась, что окончательно проболталась, и не на шутку рассердилась, не на Карпентера, а на себя. - Госпожа Гросс, - произнес Карпентер с некоторой торжественностью и даже встал. - Я считаю профессора Гросса не только выдающимся ученым, но и человеком с большой буквы. Он достоин всяческого уважения за его мужественное поведение. Он настоящий гуманист. Фрау Гросс заплакала. - Милый Карпентер, если бы вы знали... - Я был бы счастлив пожать руку профессору Гроссу, - сказал Карпентер. - Хорошо, - сказала фрау Гросс, - я его сейчас позову. От профессора Карпентер узнал о событиях в Пьенэме. - Похоже на войну, многоуважаемый профессор. Ах, как это похоже на войну!.. Президент уехал в Европу толковать о мире, но это дьявольски похоже на войну. - Похоже, - согласился Гросс. - А попробуй угадай, какой в этой войне смысл. Атавия ведь и так хозяйничает в Полигонии, как у себя в кладовке... Но, очевидно, какой-то смысл имеется, раз ее так старательно разжигают. - Теперь ясно, почему они накинулись на коммунистов и вообще на всех свободомыслящих... - Советское посольство уже арестовано, - сказала фрау Гросс. - Советское и всех стран народной демократии. Они, кажется, так называются: "страны народной демократии"? - Так-так! - пробормотал Карпентер. - Вас не затруднит принести мне несколько листочков бумаги и карандаш? Этот человек прибыл в Кремп со стороны Монморанси в красивой светло-голубой восьмицилиндровой машине. Тучный, высокий, с трехдневной щетиной на тугих румяных щеках, в дорогом, но помятом пальто он подкатил к митингу, собранному на городской площади по случаю последних событий, с ходу затормозил и вылез, небрежно захлопнув за собой дверку. Площадь была черна от народа. Старшие школьники прибыли сюда во главе со своими учителями. Рабочие и служащие велосипедного завода, продавцы из лавок, пожарные в полной парадной форме, с топориками на поясах, все, кто изъявил желание принять участие в этом патриотическом сборище, были отпущены их начальством с работы с сохранением содержания. Национальные розовые флаги на древках с позолоченными наконечниками, национальные флажки в петлицах пальто, национальные флажки на обертках конфет, которыми бойко торговали вразнос предприимчивые мальчишки, все это придавало митингу в высшей степени нарядный и вдохновляющий вид. А оркестр, мощный духовой оркестр с блиставшими на полуденном солнце серебряными трубами! Кремп по справедливости гордился своим оркестром. Не удостаивая вниманием собравшихся, которые перестали слушать Андреаса Раста, чтобы отдать должное дорогой машине вновь прибывшего, незнакомец прошел прямо к председательствовавшему, круглому и легкому, как пивная пробка, Эрнесту Довору. Толпа молча расступилась, давая ему дорогу. - Кто здесь заворачивает митингом? - спросил незнакомец, уставив на председателя местного отделения Союза атавских ветеранов маленькие, нестерпимо сверкающие глазки. - Я, сударь, - отвечал Довор. - Моя фамилия Довор. - Рад. Ассарданапал Додж - сенатор Атавии. - Счастлив приветствовать вас в нашем городе, сенатор. - Стол! - отрывисто скомандовал Додж. - К вашим услугам, сударь, - поклонился Довор, не поняв, чего хочет знатный гость. - Трибуна не по мне, - кивнул Додж на стул, на котором все еще стоял почтительно замолкший Раст. - Пусть принесут стол. - Наудус, стол! - скомандовал Довор. Гордый и потный Наудус вместе с двумя другими молодыми людьми быстро приволок откуда-то стол и снова занял свое место в оркестре. На стол взобрались Довор, Раст и мэр города господин Пук - на редкость бесцветная и болтливая, сухопарая личность лет сорока восьми. Довор и господин Пук протянули сверху руки господину Доджу, Наудус и дирижер оркестра аптекарь Кратэр учтиво подсадили его с тылу, и сенатор произнес речь. - Вот что, ребята, - начал он, по-простецки распахнув пальто. - Мне не нравится вся эта лавочка с чумой... Да, о чем вы тут без меня толковали? - Эти полигонцы себе слишком много стали позволять, господин сенатор, - с готовностью разъяснил ему Довор, - и мы полагаем, что... - Прости меня бог, красноречиво сказано! - перебил его сенатор. - Я совершенно того же мнения... Кстати, никто из вас не задумывался о курах? А ну, подымите-ка руки, кто разводит кур! Или разводил, это все равно в данном случае... Один, два, три, четыре, пять, шесть, одиннадцать, девять... Отлично, ребята, девять человек, значит, есть с кем потолковать. Так вот, ребята, хотелось бы мне узнать, зачем вы этим вдруг занялись? Может быть, вас пленила куриная краса? Или вы этим занялись просто по доброте душевной? Вообще давайте задумаемся, зачем люди разводят кур. Тот, кто не в состоянии разобраться в этом вопросе, конченный человек для политики, и ему лучше сразу уходить домой и продолжать на покое чтение московских инструкций, пока его не замели еще парни из Бюро расследований. Итак, зачем люди разводят кур? Люди разводят кур для того, чтобы загребать кентавры. Если это не так, гоните меня взашей с трибуны. Может быть, я говорю неправильно? - Правильно! - крикнуло несколько горожан, польщенных возможностью запросто потолковать с таким высокопоставленным лицом. - Это сущая правда! - Для этого вы их кормите и хорошо кормите, черт побери. Или, может быть, вы их, наоборот, плохо кормите? То-то же, ребята, уж я-то отлично знаю, что вы их кормите на славу. Вы им скармливаете уйму зерна, вы ухаживаете за ними, не досыпая ночей. Пусть кто-нибудь посмеет сказать, что вы их плохо кормите, и он будет иметь дело со мной. (Он попытался засучить рукава пальто, но из этого ничего не вышло.) Итак, вы заботитесь о курах, как родная мать, вы им желаете добра, вы делаете все, чтобы они толстели, наливались жиром, чтобы им было сухо и тепло спать, вы их обеспечиваете, прошу прощения у присутствующих дам, достаточным количеством самых красивых и могучих петухов. Вы печетесь о них так, как зачастую не имеете возможности печься о собственных детях. А куры что? А курам и горя мало. И они себе знай только клюют зернышки, которые вы им подбрасываете. Правильно я говорю, ребята? ("Правильно!.. Золотые слова!..") То-то же! А видели ли вы когда-нибудь благодарность со стороны кур? Ага! Был ли хоть раз случай, чтобы курица подошла к вам и сказала: "Джо, старина! Ты убил на меня уйму кентавров, сил и времени, и я тебе здорово за это благодарна, и я полагаю, что мне уже давным-давно поря в горшок, и пусть тебе пойдет на пользу мое белое, упитанное тобою мясо"? Ага, не было такого случая! Так о чем же тут разговаривать? Пришло время - режь курицу, и в горшок! Что? Может быть, вы скажете, что это неудобно с моральной точки зрения? Что у курицы имеются дети? Чепуха! Заботу о ее детях вы берете на себя. Цыплят вы воспитаете без нее. И мораль здесь совершенно ни при чем. Убейте меня на месте, если это не так... Кстати, о китайцах. У меня нет к ним никаких симпатий. Они плохие цветные, может быть самые худшие из цветных, и мы их еще, бог даст, постараемся поставить на место, но среди них попадаются неглупые люди. Они мерзкие язычники, эти китайцы, они верят в лягушек и еще в какую-то чепуху, и их священники называются, надо вам это знать, муллами. И вот приходит один китаец к своему мулле и говорит: "Алло, господин мулла!" - "Алло, господин китаец". - "Я к вам за советом, отец мой". - "Докладывай, в чем дело, сынок". А разговор, конечно, происходит на их китайском языке, на котором сам черт ногу сломит, не говоря уже о нашем брате, честном атавце. "У меня два петуха, господин мулла. Один черный, другой рыжий. Надо мне одного из них зарезать, а которого - ума не приложу. Зарежу черного - рыжий заскучает, рыжего зарежу - черный скучать будет. Научи же меня, господин мулла, которого зарезать". - "Да, сынок, задал ты мне задачу! Ну, ничего, приходи завтра, я пока подумаю". Приходит назавтра китаец к мулле. "Ну как, господин мулла, придумал?" - "Придумал, сынок. Режь рыжего". - "Так ведь черный скучать будет". - "Ну и пес с ним, пускай его скучает". Ха-ха-ха! Совсем не дурак тот мулла. Так вот, ребята, никаких моральных оглядок!.. Знаете, ребята, вы мне все чертовски нравитесь. Я простой парень. Я вам сейчас спою чудную песенку, а вы за мной повторяйте... И, к великому восторгу шнырявших в толпе ребятишек, сенатор Ассарданапал Додж вдруг заорал: Вышла Мэри на крыльцо: Цыпоньки, цыпоньки! Вышла Мэри на крыльцо, Сыплет курочкам зерно, А мороз ожег лицо Мэри, глупенькой Мэри... - Мэри, глупенькой Мэри, - повторил он, замялся, сдвинул на макушку шляпу и потер лоб рукой в меховой перчатке. - Забыл... Честное слово, забыл... Впрочем, есть песенка похлеще: В старой колымаге Пых-пых-пых! В старой колымаге Едет Пэн Чинаго И жрет за четверых, И жрет за четверых... - Отличная песня, а? Я знаю еще много таких, и, провались я на месте, если мы с вами на досуге не пропоем их все до единой и от начала до конца. Но в данном случае я хотел бы обратить ваше внимание, что хотя этот добрый парень Пэн Чинаго и трюхает в какой-нибудь самой что ни на есть дряхлой четырехцилиндровой колымаге и от нее разит бензиновым перегаром на двадцать километров в окружности, но он жрет свое заработанное своим тяжким повседневным трудом, и уж он, будьте уверены, никогда не позволит курам хамить и пытаться клевать нашего старого доброго атавского орла, черт меня побери двести сорок пять миллионов раз! Вот как я понимаю нашего парня Джона... И пускай куры не кудахчут, что они клюют наше зерно в долг. В долг мы верим только господу богу. Все остальные платят наличными. А полигонцы? Мало мы им скормили наших кровных деньжат, которые прекрасно пригодились бы любому из вас? А они нахальничают! Куры стали кидаться на хозяев?! Хохлатки норовят клюнуть орла? Как бы не так! Мы свернем им голову, и в суп, в суп! Мы разнесем в дым их вонючий курятник! Мы должны, и мы будем народом убийц, вот что я хочу сказать. Для меня совершенно очевидно, что выживет в наше время только тот народ, который лучше научится убивать, убивать много и безжалостно. И не распускайте нюни - господу с небес противно смотреть на сопляков. Каждый честный атавец, каждая истинная дочь Атавии должны мечтать о том, чтобы именно их сын стал убийцей полигонцев и убийцей, "красных" номер один. Эта война угодна господу нашему, голову даю на отсечение. И тот, кто вякает против нее из подворотни, враг господу и наш враг. Послушайтесь меня, я вам плохого не посоветую: если кто-нибудь позвонит у вашей двери и заговорит с вами о мире, задерживайте его и вызывайте полицию. Аминь! Грянули аплодисменты. Додж стал раскланиваться, медленно вытирая вспотевший лоб. Когда рукоплескания кончились, он затянул гимн "Розовый флаг", но получился форменный конфуз, - большинство участников митинга не знало слов. Тогда аптекарь Кратэр - золотая голова! - махнул палочкой, и оркестр грянул гимн. Кончился гимн, снова раздались аплодисменты по адресу сенатора, и аптекарь, который никогда не терялся, снова махнул палочкой, и оркестр заиграл песенку "Ура, ура, все ребята в сборе!" Под звук этой веселой музыки сенатор Ассарданапал Додж пожал руку сначала Довору, потом Расту, потом подошел к господину Пуку, пригнул к себе его голову, как бы собираясь сказать ему по секрету что-то очень важное, и откусил ему правое ухо... Спустя полчаса примчалась из Мадуа машина с красным крестом на ветровом стекле и увезла Ассарданапала Доджа обратно в психиатрическую больницу, из которой ему сегодня утром удалось сбежать. - Кто бы мог подумать? - без конца пожимал плечами Довор. - В высшей степени прекрасная и патриотическая речь! И повадки у него были самые что ни на есть сенаторские. И машина... - Да-а-а, - вздохнул Пук, печально поводя своей забинтованной головой, - все это так. Но кто мне вернет мое ухо? А Андреас Раст сказал, что сейчас не такая обстановка, чтобы теряться или, того более, тратить драгоценное время на бесполезные сетования по поводу такой мелочи, как ухо. Получился в некотором роде политический конфуз, и выход из этого конфуза он видит лишь в том, чтобы призвать всех истинных атавцев города Кремпа принять участие в большой патриотической манифестации. Без речей. После сегодняшнего скандала это единственный выход. На том и порешили. Когда клятва, данная сдуру, вдруг оказывается в центре внимания целого города, пусть небольшого, а скорее даже именно небольшого, она очень ко многому обязывает. Если ты, конечно, не хочешь навеки потерять авторитет. Господин Фрогмор не хотел терять авторитет. Не такой уж он был у него большой, и не так уж легко он ему достался. Он вернулся домой, наскучив собственным величием, полный ненависти к неграм, вынудившим его на эту клятву, и к белым своим согражданам, у которых не хватило ни ума, ни совести удержать его от этой дурацкой клятвы. - У тебя такой вид, будто ты нырял в болото, - приветствовала его госпожа Фрогмор, дама полная добродетелей и жира. - Ты накачался вина и валялся где-нибудь под забором... Конечно, где уж тебе было думать о жене, которая вот уж третий час ломает себе голову, куда тебя занесло! В ответ на этот крик исстрадавшейся женской души Фрогмор, не говоря ни слова, приблизился к супруге, поднялся на цыпочки, потому что она была на голову выше него, и молча дыхнул ей в лицо, чтобы доказать, что он ничем спиртным не накачался. - Я был в полиции, - сказал он, тщетно прождав дальнейших расспросов. - Джейн, душечка! Я задержался в полиции. Мы составляли протокол... Госпожа Фрогмор язвительно поджала губы: - Не понимаю, почему ты не женился на вдове начальника полиции. Человек, который все свое свободное время проводит в участке, должен был жениться на вдове начальника полиции, а не на вдове владельца крупного магазина бакалейных и колониальных товаров. Это был на редкость нелогичный упрек; человек, женящийся на вдове начальника полиции, не становится от этого начальником полиции. Зато, женившись на вдове бакалейщика, человек, как это и было с Фрогмором, автоматически становится владельцем доходного предприятия со всеми вытекающими из этого денежными и общественными преимуществами. - Но, милая, не мог же я не обратиться в полицию, раз на меня напал негр? - Почему это на меня не нападают негры? Почему это именно на тебя и ни на кого другого во всем Кремпе? Что ни неделя, то обязательно на тебя нападают негры! И, верно, на тебя сегодня напал совсем малюсенький негритенок, если тебе оказалось под силу притащить его в участок... - Ему удалось скрыться. Но протокол составлен на славу, и мы его поймаем. Мы покажем ему, как нападать на белого человека! - Господи, за что это именно мне выпало такое наказание! - Он меня швырнул в грязь, этот негр... - Да благословит его господь за этот добрый поступок! Госпожа Джейн Фрогмор любила негров не больше ее задиристого супруга, но предпочитала, чтобы в драку с ними ввязывались чужие мужья. В этом отношении она была эгоистка. Быть может, она бы не разменивалась на мелкие упреки, если бы знала, какую беду накликал на себя Фрогмор, беззаветно и без оглядки защищая честь белого человека. Но она сделала себе прививку и вернулась в лавку задолго до того, как у аптеки разгорелась битва истинно белых с чернокожими. - Если человек женится (я имею в виду порядочного человека), он должен всегда помнить об этом. И если женатый человек (я опять-таки имею в виду порядочного женатого человека) делает себе противочумную прививку, он немедленно возвращается к своему семейному очагу, памятуя, что у этого очага его ждет жена, которая тоже человек и тоже имеет нервную систему. - Милочка, - надменно расправил свои плечики господин Фрогмор, - я не сделал прививки. - Так я и знала! - воскликнула Джейн. - Так я и знала! Эта тощая пиявка, этот облезлый драчливый тараканишка проваландался со своим дурацким протоколом в полицейском участке! Честное слово, если тебя скрючит чума, это будет только справедливо! Это будет тебе отличным уроком! Это будет тебе... Она зашлась от негодования. - Милочка, дорогая моя Джейн! Ты меня неправильно поняла. Я не сделал прививки и не сделаю. Я дал клятву. - Клятву? Какую клятву? При чем тут клятва? Мы с тобой, баранья голова, сударь, кажется, говорим не о каких-то клятвах, а о прививках! Чего ты там порешь какую-то чепуху, сударь? - Джейн! Твой муж никогда ничего не порет. И речь идет именно о клятве. Я поклялся, что не буду делать себе прививки, раз неграм позволяют стоять в очереди впереди белых. Честь белого человека поставлена на карту! - Идиот! - всплеснула жирными ручками госпожа Джейн. - Невиданный идиот!.. Фрогмор не стал спорить. Ему начинало казаться, что она не так уж не права. - Немедленно возвращайся и немедленно делай себе прививку, дубина ты этакая! - взвизгнула бакалейщица. - Я кому говорю?! - Дорогая, - уныло ответствовал супруг, - радости моя, это невозможно. - Сейчас я тебе покажу, невозможно это или возможно! Ей даже не потребовалось засучивать рукава - на ней была кофточка с рукавами по локоть. Да, да, увы, упорные слухи, давно уже носившиеся по Кремпу, были не так уж недостоверны, как их пытались изобразить супруги Фрогмор. Под горячую руку госпожа Джейн действительно позволяла себе поколачивать своего плюгавого муженька. Вот почему они не держали прислуги, а совсем не из одной только скаредности. - Я дал клятву, дорогая! - возопил Фрогмор, сорвался с места и пустился вокруг стола, спасаясь от кулаков и ногтей своей благоверной. Это был единственный, проверенный четырнадцатилетней практикой способ сохранить достоинство официального главы семьи. - Как я могу сделать себе прививку, когда я перед доброй сотней людей дал торжественную клятву? Меня же засмеют! - Пускай засмеют! - пыхтела Джейн, проявляя первые признаки одышки от этого семейного кросса по пересеченной местности. - Уж лучше пускай засмеют, чем захоронят... - Мне не будет проходу на улицах! - взывал к ее лучшим чувствам Фрогмор. В отличие от тучной супруги, он не обнаруживал ни малейших признаков усталости. В этом было крупное его преимущество. - Перед аптекой Бишопа было в это время, знаешь сколько? Не менее трехсот человек! И все они смотрели на меня с восторгом. - Еще бы! Бесплатно посмотреть на такого редчайшего болвана! - Ты забываешь о моем авторитете! - Это ты забываешь о своей жене, мерзавец! - со свежими силами вскричала Джейн, передохнувшая во время краткой остановки. - Я знаю, ты не прочь оставить после себя беззащитную и беспомощную женщину, которая доверила тебе и себя и фирму! - И она продолжала бег вокруг стола, чтобы настигнуть и достойно оттузить человека, который не прочь сделать вдовой такую беззащитную и беспомощную женщину. - Немедленно марш в аптеку! - Можешь убить меня на месте, можешь разорвать меня в клочья, но в аптеку я не пойду! - тоскливо отвечал Фрогмор, продолжая свой бег вокруг стола ровным и размеренным темпом закаленного бегуна на дальние дистанции. - Это будет неслыханный срам... - Хорошо, - согласилась госпожа Джейн, тяжело дыша, как паровоз на минутной остановке, - хорошо, не иди в аптеку Бишопа... Иди в аптеку Кратэра. Там тоже прививают... - Что ты, душенька! Это совершенно исключено, - безнадежно покачал головой ее самолюбивый муж и снова ринулся по замкнутой кривой, потому что супруга снова была "в спортивной форме. - Ты думаешь, у Кратэра не знают о моей клятве? Будь уверена, весь город только и говорит, что о моей клятве. Завтра об этом будет напечатано в газете... Милочка, у тебя больное сердце... Побереги себя! Тебе вредно так много бегать... - Мне вредно иметь такого нелепого мужа, - госпожа Джейн плюхнулась на первый попавшийся стул и заплакала. Тем самым период отступления господина Фрогмора был завершен. Измотав силы противной стороны, он перешел к активной обороне. На этом этапе семейных баталий Фрогмор обычно заново обретал мужество, переходил на покровительственный тон, и госпожа Джейн не возражала. Время от времени ей доставляло мучительное наслаждение чувствовать себя обыкновенной, слабой женщиной. Она поплакала, насколько это позволяло позднее время, вытерла слезы, умылась, собрала ужин. Тихие, усталые и умиротворенные супруги уселись за стол и стали думать, что предпринять. Это была идея госпожи Джейн: как можно скорее пригласить Бишопа и попросить его, соблюдая строгую тайну, прислать к ним на дом доктора, делавшего прививки в его аптеке. Доктор был из тех, кто сегодня прилетел в Кремп (на скромность местных докторов положиться нельзя - разболтают), и пусть этот залетный эскулап за какую угодно цену, но тут же на дому у пациента и вдали от любопытных глаз сделает Фрогмору прививку, будь она трижды неладна! За аптекарем сбегала Джейн собственной персоной. Бишоп с готовностью принял приглашение. Он, конечно, сразу догадался, что речь будет идти о прививке, и заранее блаженствовал, предвкушая, как он (конечно, под величайшим секретом и только самым верным людям) будет рассказывать, как этот герой Фрогмор вилял и шел на попятную после своей нелепой клятвы. Аптекаря приняли с подчеркнутым гостеприимством, выставили на стол обильное угощение. Бишоп, из всех сортов вина предпочитавший даровое, воздал щедрую дань питиям. Порядком нагрузившись, он сделал проницательное лицо, икнул, интеллигентно прикрыв рот ладошкой, и подморгнул хозяину дома: - Чего же вы молчите, а, Фрогмор, говорите, чего это ради вы вдруг сварганили мне годичный банкет? Я буду рад пойти вам навстречу... Разумеется, в пределах моих возможностей... Позвать к вам на дом доктора, а? Чтобы он вам сделал прививку и чтобы все было шито-крыто, а? Довольный своей прозорливостью, он откинулся на спинку стула, снова икнул, снова подморгнул и понимающе погрозил пальцем, сначала бакалейщику, а потом бакалейщице. Их обоих неприятно поразило, что аптекарь раскусил их замысел еще до того, как они решились приступить к его выполнению. А Фрогмор, который сам не пил в этот решающий час не только из разумной экономии, но и для того, чтобы сохранить ясность мысли, с тоской убедился, что и на скромность аптекаря надежда плохая, потому что, видит бог, Бишоп не разболтает их тайны лишь в том случае, если в спешке ненароком откусит себе язык. - Что вы, дорогой Бишоп! - пошел Фрогмор на попятный. - Какой, доктор? Какая прививка? Я же дал клятву! Разве вы забыли, что я дал клятву? Разве я похож на клятвопреступника? - Вы? На клятвопреступника? Упаси меня бог подумать хоть что-нибудь подобное! Аптекарь снова икнул, снова моргнул и с видом человека, который все-все понимает, но никогда ничего лишнего не скажет, снова погрозил бескровным костлявым пальцем супругам Фрогморам. Было ясно, что связываться с Бишопом не имело никакого смысла: продаст ни за грош. - Я не знаю, Бишоп, - продолжал хитрить бакалейщик, - возможно, мне не следовало беспокоить вас по такому пустяку. Но только мне очень хотелось, чтобы вы, не откладывая дела в долгий ящик, с утра потолковали с нашим судьей, с господином Пампом, чтобы он с этими черномазыми, которых сегодня взяли у вашей аптеки, не особенно миндальничал. А так как вы еще, кроме всего прочего, и старшина присяжных на ближайшей сессии... Но аптекарь, хитро прищурив глаз, прервал его с понимающей ухмылочкой: - Не виляйте, Фрогмор. Вы здорово влипли. Признайтесь, что вы здорово влипли с вашей клятвой... В городе уже держат пари, сдержите вы ее или сдрейфите... Между нами говоря, приходилось мне сталкиваться и с клятвами поумнее вашей... - Какой может быть вопрос! - натянуто улыбнулся бакалейщик, чувствуя, как у него уходит пол из-под ног. - Такой человек, как я, не бросает слов на ветер, тем более клятвы... - Не говорите, друг мой, не говорите! - опять замахал костлявым пальцем аптекарь. - Я вам истинный друг, и я попросту ума не приложу, как вы выпутаетесь из этой клятвы. Лично я говорю: "Друзья, вы плохо знаете моего друга Фрогмора. Это человек слова. Кремень, а не бакалейщик. Он скорее пойдет на верную смерть, чем нарушит клятву, пусть даже и самую необдуманную, глупую и опасную". А они мне говорят: "Дружище Бишоп,