ие, желание попугать его. Раст мог бы, конечно, обратить эти слова в шутку, но только в том случае, если они исходили бы из уст какого-нибудь почтенного избирателя, а не бездомного прощелыги, который по законам и права голоса-то не имел. О каком таком другом самолете могла идти речь? Разбился во время учебного воздушного боя один истребитель. Печально, само собою разумеется, но ничего не поделаешь. Остальные сделают для себя надлежащие выводы и будут осторожнее. А их командир, без сомнения, пойдет под суд. И поделом. Раст ничего не будет иметь против того, чтобы этот командир был сурово наказан. Зря погиб самолет, приобретенный государством за счет налогоплательщиков, а значит, и за его, Раста, счет. "Не-е-ет, - злорадно подумал Раст, - не буду я тебе, бродяге, предлагать обед. Попросишь, так и быть, дам, а не попросишь, уезжай на все четыре стороны, гордый, но голодный". Он твердо знал, что Прауд далеко не сыт: заказал себе на завтрак чашку кофе и бутербродик с котлеткой! Господин Раст презирал людей, которые заказывали себе такой, с позволения сказать, завтрак. Итак, Раст решил промолчать. Он пялил свои старческие дальнозоркие глаза, стараясь не упустить ни одной подробности того, что происходило в воздухе. А Прауда слишком волновала вся эта катавасия в воздухе. Ему в голову пришли подозрения, которые он еще до конца не мог осознать, и ему до зарезу нужно было разговаривать. С кем угодно, хотя бы и с этим спесивым трактирщиком. - Вот именно из-за этого я сначала и не захотел наниматься в Корею, - продолжал он, не удостоив Раста обиженным или сердитым тоном. - Ужасно не люблю находиться в падающем и горящем самолете. С меня хватит и однократного такого удовольствия. Я уже падал, знаете ли. Когда мы открывали второй фронт... Раст и на этот раз хотел промолчать, но не удержался. - А потом, - ехидно подсказал он, - пришлось все же подписывать контракт. Тощий желудок умеет уговорить лучше любого вербовщика. Я вас понимаю, Прауд, ах, как понимаю! Сам когда-то нуждался... - Потом я и вовсе раздумал, - спокойно ответил Прауд. - Противно, знаете ли, убивать невинных людей, даже если у них не белая кожа... - Ого! - Раст глянул на бывшего летчика с нескрываемым отвращением. - Вы из тех самых?! - Угу! - хладнокровно подтвердил Прауд, наслаждаясь возмущением Раста. - То есть, вернее сказать, упаси меня бог! Но, видите ли, я не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь воевать на истребителях... Это был новый и весьма увесистый камень в огород одного из лидеров местного отделения Союза атавских ветеранов. Всем, кто только интересовался биографией Андреаса Раста (а этот попрошайка Прауд всюду совал свой нос), было известно, что Расту (к великому его сожалению) никогда не приходилось сражаться с врагами Атавии с оружием в руках, если не считать, конечно, одного сравнительно небольшого негритянского погрома. Хотя он в свое время (можете ему в этом поверить!) неоднократно и самым решительным образом добивался этой высокой чести. Проклятое малокровие (ну кто бы мог подумать!) навсегда закрыло перед ним величественные ворота к воинской славе. Но он старался быть примерным каптенармусом. И не его вина, что каждый раз, лишь только их собирались перебрасывать через океан, его, как на грех, переводили в другую часть. Раст почувствовал, что еще немного - и он унизится до перебранки с человеком, стоящим неизмеримо ниже его на социальной лестнице. Но в этот миг Прауд вдруг побелел и изо всей силы вцепился, в рукав Раста: - Смотрите!.. Смотрите, что делается! - Боже мой! - ахнул трактирщик. Маленький, стремительный, как стриж, истребитель не рассчитал при пикировании, со всего размаху врезался в крыло бомбардировщика, казавшегося снизу непонятно медлительным и неповоротливым, и они вместе стали падать вниз - и вспыхнувший, словно пакля, истребитель, и отломавшееся огромное, величиной с весь истребитель, крыло, и сам бомбардировщик, который тут же в воздухе стал разваливаться на куски. Отдельно падало, нелепо вихляя, отбитое истребителем крыло с огненным, быстро разбухавшим цветком загоревшегося мотора и второе крыло, которое отломилось уже потом и падало с целым и не тронутым огнем мотором. Отдельно и непонятно далеко в стороне падало со все нарастающим воем хвостовое оперение. Отдельно падало, со свистом разрезая воздух, огромное, китоподобное тело фюзеляжа. Оно падало носом вниз, почти вертикально, словно старинная ладья, идущая ко дну мутно-серого воздушного океана. Потом (это произошло, очевидно, спустя секунду-две, но тем, кто наблюдал снизу, показалось, что уже прошло много, страшно много времени) из фюзеляжа, который тоже стало облизывать чуть видное синевато-фиолетовое пламя, начали вываливаться, выпрыгивать в никуда, в воздух, протискиваться сквозь оба люка крошечные человечки. Только над немногими из них (это были летчики) вскоре раскрылись белые купола парашютов. Остальные кидались вниз без парашютов, широко раскинув беспомощные руки. Онемев, потеряв способность двигаться, стояли на дне воздушного океана простые, совсем обыкновенные атавцы и впервые наблюдали не в кино или на раскрашенной картинке, а в жизни и над атавской территорией заурядную сцену заурядного воздушного боя. Они смотрели как зачарованные, и им казалось, что все это страшное - погибшее или неотвратимо гибнущее: и второй подбитый истребитель, и части разваливающегося в воздухе бомбардировщика, и военные летчики, которым удалось спрыгнуть с парашютами, и несколько десятков непонятно как очутившихся в нем штатских - женщин, стариков, детей - и военных, которые кинулись в бездну без парашютов, - все это падает томительно медленно, непостижимо плавно, мягко, как при трюковой киносъемке или в дурном сне. И когда вся эта трагическая каша из людей, металла, огня и дыма еще только неотвратимо приближалась к жестокой атавской земле, внизу, над поблескивающими свежим снегом крышами зданий вдруг неслышно возникли уютные столбики пара, а потом в нестройном и разноголосом хоре завыли десятки сирен, возвещая жителям Кремпа, Монморанси и всей остальной округи, что пришла и на атавскую землю первая не учебная, не пробная, а настоящая, пахнущая порохом, кровью и смертью воздушная тревога. И люди не успели еще сорваться со своих мест, чтобы кинуться со всех ног по домам, прятаться, как само небо словно разорвалось на части и в неописуемом грохоте встала над восточной частью Кремпа высокая черно-рыжая гора из дыма, пламени и железобетонных обломков и глыб. Это взорвалась тысячекилограммовая бомба, свалившаяся вместе с обломками бомбардировщика на мирный, ни в чем не повинный город Кремп. И это был конец благополучию полутора десятков семей, которые в этот миг потеряли свой кров, и конец жизни двух десятков членов этих семей, похороненных под развалинами их жилищ. А тут еще вслед за первым бомбардировщиком рухнул наземь второй. И снова из него сыпались в серое небо люди без парашютов, и снова грохот бомбового взрыва, и снова осколки, и густая черно-рыжая пыль над тем местом, где только что было человеческое жилье... Третий, четвертый и пятый истребители, третий и четвертый бомбардировщики упали в районе Монморанса, шестой истребитель и два бомбардировщика - на вокзал и на цистерны с горючим в Кремпе... Между обоими городками мгновенно встала высокая, пухлая, с округлыми, точно у взрыва, краями стена очень густого дыма; а внутри нее, прорываясь наружу длинными торопливыми языками, гремело, ревело, клокотало яростное и беспощадное пламя. Эта плотная, никак не поддававшаяся ветру завеса из лоснящегося, непривычно жирного и непостижимо черного дыма мешала жителям Кремпа смотреть, как горит соседний Монморанси, а жителям Монморанси - как горит Кремп. Но уже давно, страшно давно (минут восемь, не менее!) на оттаявших улицах и крышах обоих городков не оставалось ни одного зеваки. Все, кто только был в состоянии бежать, бежали сломя голову подальше от этого гремящего, воющего, пышущего огнем, смрадом и гарью ада, который только что был двумя тихими, старозаветными атавскими городками. Толпы беглецов, стариков и молодых, отцов семейств, юношей, девушек, женщин с плачущими детьми, полуодетые, в пижамах и ночных туфлях хлюпали по холодной жиже талого снега, - все бежали в поле, в забитые снежными сугробами овраги и ложбины, в зону обманчивой безопасности. Неизвестно, кто первый крикнул: "Война!" Очень может быть, что этот крик родился самостоятельно у многих и в самых различных местах. Известно только, что в несколько минут стремительный и неудержимый беспроволочный телеграф паники разнес это зловещее слово по всем близлежащим дорогам, и все поверили, что вот она и началась - война. Одни говорили, что напали русские, другие, что корейцы, третьи давали голову на отсечение, что напали китайцы... А кто-то уже уверял, что его сосед Пиккль (ну, вы все его, конечно, знаете!) видел, как по Кремпу бегали какие-то измазанные люди, кричали "банзай!" и поджигали дома огромными коптящими факелами. Эта деталь - "огромные коптящие факелы", - вроде как бы и убеждающая, вызывала в то же время сомнения: а зачем, собственно, поджигать дома, которые и так горели, как свечки? И почему японцам, или кто они там, потребовалось уничтожить именно эти два незначительных населенных пункта? И еще оставалось неясным, какие из сражавшихся самолетов принадлежали враждебному государству: бомбардировщики или истребители? Если бомбардировщики, то почему из них сыпались какие-то невоенные люди, женщины и дети? А если истребители, то почему они прилетели из центра страны? Разве мало по их дороге было понатыкано атавских зенитных батарей? И почему, наконец, и те и другие так удивительно напоминают самолеты самых распространенных атавских марок? Но вскоре обнаружилось, что среди бегущих имеются атавские военные летчики, как раз из числа тех, которые только что спрыгнули с парашютами, и что одни из них спрыгнули с истребителей, а другие - с бомбардировщиков. И когда все узнали, почему бомбардировщики (бой еще продолжался) хотят во что бы то ни стало прорваться на север, а истребители получили приказ любыми средствами их не пропускать, уже привычный страх перед бомбами уступил место ужасу перед угрозой чумы, о которой никто из бежавших, если не считать летчиков, ничего еще до этого не знал. В семи с половиной километрах к северо-востоку от Кремпа толпу беженцев остановил мощный заградительный отряд пехоты с приданной ему полковой артиллерией и минометами. Оказалось, что уже более двух часов Кремп и Монморанси объявлены угрожаемыми по чуме. - На вашем месте я подумал бы сейчас о подвале, - сказал Прауд, когда под обломками рассыпавшегося бомбардировщика взорвалась первая бомба. - В подобных обстоятельствах хороший, глубокий подвал с капитальным перекрытием - предел мечтаний благоразумного человека. Раст вышел из оцепенения. - Что это такое? - стал он трясти Прауда за плечи с таким ожесточением, точно именно он, этот язвительный и невеселый человек в заплатанном комбинезоне и нес прямую ответственность за происходившее над городом воздушное побоище. - Я вас спрашиваю - это война? На нас напали? - А черт его знает! Во всяком случае все эти самолеты - наши... Да перестаньте вы меня трясти! - Наши?! Вы с ума сошли! - Очень может быть... Хотя что-то не похоже. Но на вашем месте, Раст, я бы не рассуждал, а поскорее убрался отсюда подальше, в подвал. "Раст!" Этот бездомный, этот нищий назвал его запросто - Раст! Не "господин Раст", а просто "Раст"! Словно они были с ним однокашники или коллеги по клубу. Господин Раст чуть не задохнулся от ярости. Но в это время стрельба наверху усилилась, несколько осколков, отвратительно жужжа, шлепнулось совсем близко, а один с хрустом пробил крышу "Розового флага". Тут уж не до амбиций! Раст сердито запыхтел: - Вы что, Прауд, всерьез полагаете, что... - Вот именно! Ну, я поехал... Терпеть не могу, когда в меня впиваются осколки! Прауд завел свой "фордик", захлопнул за собой обшарпанную, поседевшую в боях со временем и невзгодами дверцу и уже стал выезжать на шоссе, когда неожиданное обстоятельство заставило его оставить мысль об отъезде. Дорожку, ведшую от гостиницы, в том самом месте, где она выходила на автостраду, деловито перебежала любимица миссис Раст - Бемби, хорошо упитанная черная кошка с ленивыми и загадочными зелеными глазами. В зубах она небрежно несла крысу. - Насколько я понимаю, - злорадно заметил Раст, забывая на время об опасности, нависшей над ним и его домом, - насколько я понимаю, приметы не благоприятствуют вашему путешествию на север? - Похоже, что да, - равнодушно согласился Прауд. - Но если у вас имеются какие-нибудь дела на севере, то вряд ли вы когда-нибудь найдете лучшее время для поездки. Упал еще бомбардировщик и тоже подорвался на собственных бомбах. Это произошло метрах в четырехстах от "Розового флага". В гостинице посыпались стекла. Постояльцы, возбужденно глазевшие с балкона на воздушный бой и пожары, кинулись рассчитываться с госпожой Раст и, не дожидаясь сдачи, выскочили из гостиницы, расселись по машинам и укатили на север. Впервые в жизни Раст не успел, да и не захотел проститься с клиентами. Сшибая с ног тех, кто попадался ему на пути, он ворвался в гостиницу. Его жена и насмерть перепуганные служащие со слезами метались вверх и вниз по деснице, ведшей из вестибюля на второй этаж. - Все, что можно, - вниз, в подвал! Живо! - крикнул Раст, стараясь выглядеть как можно спокойнее. - Тащите вниз все столовое белье! Что? Да, грязное тоже... Только поаккуратней там!.. Ничего страшного!.. Вы видите, я нисколько не волнуюсь, а ведь я рискую целой гостиницей. Ничего, все будет в порядке... Мэри! - так звали его жену, - бери двух девушек и неси вниз все сверху, из шкапов. Только, ради бога, не увлекайся старьем и дрянью! Только самое ценное. Остальное снесем потом, если хватит времени... Дора! Вам придется заняться вещами, которые забыли в спешке наши клиенты. Это дело чести моей фирмы... Да не плачьте вы, в самом деле! Девушке, слава богу, сорок седьмой год пошел, а она чуть что - в слезы!.. Марта! Вам придется... - А вы чего стоите, как афишная тумба? - накинулся он на Прауда, который все с той же неизменной и совершенно невыносимой кривой усмешечкой стоял в распахнутых настежь входных дверях, небрежно опершись о притолоку. Из-за его спины видна была густая толпа людей, которые, молча и тяжело дыша, бежали мимо "Розового флага" на север. - Помогайте, черт вас возьми! Помогите мне снести ящики с вином! Я вам хорошо заплачу! А потом мы с вами спрячемся в моем подвале... - Я только зашел сказать вам, - отвечал Прауд, не меняя положения, - что если вы действительно собираетесь баллотироваться в мэры города, то вам, на мой взгляд, следовало бы отправиться в Кремп. Смотрите, все оттуда бегут, как ополоумевшие тараканы. А ведь там, наверное, уйма раненых. Надо кому-нибудь возглавить спасательные работы. Кандидат в мэры, который бросил свой дом, чтобы спасать жизнь и имущество избирателей, такой кандидат, можете быть уверены, сделается и сенатором. - Идите к черту! - заорал в ярости Раст, лихорадочно хватая с длинной никелированной полки бутылки с вином. - Все вы такие, без-ра-бот-ные! Лодырь на лодыре, попрошайка на попрошайке! "Ах, нас не обеспечивают работой!" А когда ему предлагают работу, за которую щедро заплатят... Несколько бутылок выпали из его жарких объятий и с грохотом ударились о паркет, одна с сочным звоном разбилась. - Чего вы скалите зубы, - продолжал Раст плачущим голосом. - Чтоб вас преисподняя проглотила! Знаете, сколько стоила эта бутылка? Этому коньяку цены не было! - Я думал, что вы, как видный общественный деятель, не побрезгаете поехать с бездомным бродягой, как вы счастливо выразились, в ваш родной город Кремп, чтобы... - Вы едете в Кремп?! - Раст даже рот разинул от удивления. - Но ведь там бомбы... Нормальные люди оттуда бегут... Ах, да, понимаю, зачем зарабатывать честным трудом три, я бы даже сказал - пять, да, пять кентавров, если можно куда богаче поживиться в брошенных домах... Да нет, что вы, Прауд! - побледнел он, увидев, что тот, засучивая рукава комбинезона, медленно двинулся к прилавку. - Это я так, это я пошутил... Как это я сразу не догадался: у вас там, наверно, завелась зазноба... Прауд плюнул, снова отвернул рукава и вышел на воздух. Толпа запрудила дорогу. Он завел машину и, возбуждая недоумение среди бегущих, повел ее прямо по полю в сторону Кремпа. До ближайшего пожара было метров четыреста, не больше, и, конечно, начинать надо было бы именно с него. Но после подлых слов трактирщика Прауд опасался без свидетелей приблизиться к горящим домам. Любой "порядочный" обыватель, бросивший все и вся, чтобы спасти свою шкуру, мог обвинить его в мародерстве. Что ж, придется махнуть прямо в Кремп. Не может быть, чтобы на весь город не оказалось хотя бы двух-трех десятков порядочных атавцев, не поддавшихся панике. Прауд выруливал с поля на шоссе (беженцы шли уже не так густо), когда услышал женский голос, окликавший, видимо, его. Это была Дора, та самая официантка из "Розового флага", которую Раст только что обличал в том, что ей якобы минуло сорок шесть. От быстрого бега ее пышные и красивые каштановые волосы растрепались, тронутые преждевременными морщинами щеки порозовели, и только глаза, большие светло-карие глаза Доры сохраняли свое обычное, зло-настороженное выражение. - Возьмите меня с собой! - сказала она, запыхавшись, и бросила на сиденье рядом с Праудом большой бумажный пакет. Затем, опершись правой рукой о машину, она левой сняла сначала одну туфлю и вытряхнула из нее снег, потом другую. - Только куда это вы так далеко? Надо заглянуть вон туда, - она указала туфлей в сторону пожарища. - Дора, что это у вас там такое? - строго спросил Прауд, кивнув на пакет. - Простыни... Мои собственные, можете быть в этом уверены, - вспыхнула официантка. - Надо же будет чем-нибудь перевязывать... И одеколон и ножницы тоже мои... Как вам не стыдно! В ее голосе послышались слезы. - Дора! - сказал Прауд. - Пожалуйста, не сердитесь на меня. Я свинья. Я колоссальная свинья. А вы золотая душа. Кому сейчас в Атавии заботиться о честности, как не нам с вами, беднякам. Массивная, несуразно плечистая и рослая, Дора удивительно легко и быстро забралась на заднее сиденье, и пока машина, буксуя в глубоком снегу, преодолевала эти несчастные четыреста метров, служанка Раста, сердитая и оскорбленная, успела разрезать на длинные полосы и свернуть в пухлые рулончики простыни с голубенькими метками "Д.С.", что означало - Дора Саймон. Так именовалась она в тех редких случаях, когда ее неудобно было называть просто по имени. - Вы все еще на меня сердитесь? - спросил после паузы Прауд. Дора не ответила. - Неужели вы бросили свои вещи, не убрав их в безопасное место? Хотя бы в тот же самый подвал? Ответа не последовало. - Удивительно, как вас отпустили эти милые старички Расты. Не может же быть, чтобы все их барахло уже успели снести вниз. Дора снова промолчала. - Умеете ли вы перевязывать? - продолжал свои расспросы Прауд, нисколько не обижаясь на ее молчание. - Вообще обращаться с ранеными? А то еще увидите кровь - и бряк в обморок! Такая плакса... - Не беспокойтесь. - Я не беспокоюсь, - рассердился Прауд. - Не хотите отвечать и не надо. - Умею, - сказала Дора. - Полтора года практики. Хватит? - Она помолчала и самым безразличным тоном, на который только была способна, добавила: - Во Франции, Бельгии и Германии, если хотите знать... - Ого! - обрадовался Прауд. - Коллега! - Ну да, - сказала Дора. - Сейчас вы скажете, что тоже были санитаром. - Не похоже? - Ни капельки. - Обидно. Может быть, вы перестали бы тогда дуться на меня. А мне казалось, что я вас видел раньше. - Видели. Я вам подавала утром ваш несчастный бутерброд с котлеткой. Вы его жевали, словно это был бифштекс. - Должен вас поздравить: вам удалось выбрать для меня самый ничтожный из всех бутербродов. - Много вы понимаете в бутербродах! - Зато я с детства разбираюсь в вопросах сытости. Я остался голоден, как двадцать тысяч волков. - Ну, уж и двадцать тысяч! - Вспомнил! Я вас встречал в Страсбурге! Он никогда не бывал в Страсбурге, но ему очень хотелось, чтобы она отвлеклась от мыслей о нанесенной ей незаслуженной обиде. - Вы бывали в Страсбурге? - оживилась Дора. - Правда, красивый город? - Меня привозили в этот красивый город. Я там лежал в госпитале. - Это была сущая неправда. Он лежал в госпитале в городе Мец. - Нет, - сказала разочарованно Дора, - в Страсбурге наш госпиталь не стоял. Наш госпиталь базировался в Меце. Есть такой город во Франции, называется Мец. Так себе город. - Ого! - рассмеялся Прауд. - Я и в Меце лежал. В декабре сорок четвертого. - Всюду вы лежали! - фыркнула, в свою очередь, Дора. - Когда же вы воевали? - В остальное время... А где вы обучались перевязывать? На медицинском факультете Эксептского университета? - Ну, конечно, - снова фыркнула Дора. - Как раз вместе с дочками трех миллионеров. Вон тут они, а тут же рядышком я... И в стирку белье мы брали с ними на пару... И когда у них, бедняжек, провалилась крыша в лачуге, я взяла их к себе, во дворец... - Она согнала с лица улыбку и переменила тон: - Я полагаю так: одеколон и ножницы возьмете вы. Бинты будут у меня. - И, сунув в карман его комбинезона флакон и ножницы, приготовилась выбираться из машины. Горели три коттеджа. Обуглившиеся балки, оконные рамы, измятые, потерявшие свой обычный лаковый блеск обложки журналов, покореженные остатки телевизора - все это, вышвырнутое взрывом, валялось на оттаявшей, бурой поверхности аккуратных, любовно возделанных клумб, украшавших фасад одного из горевших зданий. Если выражаться точнее, следовало бы сказать: бывший фасад, потому что передней стены не было. Сквозь провал виднелась, словно в разрезе на строительной выставке, двухэтажная коробка, разбитая на несколько клеточек-комнат, в которых только что теплилась жизнь людей, которым не было дела ни до Атлантического пакта, ни до арабской нефти, ни до малайского каучука, ни до государственного строя в других странах. Правда, им нравился генерал Зов, но они думали о нем только в те короткие минуты, когда субботним вечером разглядывали в свежем номере журнала его многочисленные фотографии. "Такой парень, можете быть спокойны, задаст перцу этим большевикам, если они вдруг попрут на нашу Атавию!" Сейчас было весьма затруднительно узнать их мнение о войне и генерале Зове, потому что их уже не существовало. Человек с голым, покрасневшим от холода черепом, очевидно глава погибшего семейства, стоял неподалеку с одеялом подмышкой, глядя на развалины своего дома стеклянным, неподвижным взглядом, и странно улыбался. - Господин Олькотт, голубчик! - выскочила из машины Дора. - Какое несчастье! Неужели госпожа Олькотт?.. И Бобби?.. Хотя нет, Бобби сейчас должен быть в школе... Боже мой, у вас кровь на спине! Вы ранены? Сейчас я вас перевяжу... - Бобби тоже был там, - улыбнулся Олькотт. - У него была повышенная температура, и он сегодня не пошел в школу... Я его сам не пустил в школу. Правда, смешно? Влажный ветер колыхал кончики его тщательно повязанного галстука и вырвавшиеся на волю занавески соседних уцелевших домов. Дора стащила с безучастно улыбавшегося Олькотта окровавленный пиджак, задрала ему на голову сорочку: рана была пустяковой. - Куда вы?! - крикнула она Прауду, бросившемуся к ближайшему сараю. - Дайте мне сначала одеколон и ножницы. - Спросите у него, где они были в это время, - сказал Прауд. - Может быть, их еще можно спасти. - Где они были, когда это все произошло? - спросила Дора у Олькотта. Он молча показал в сторону дома. Большего от него нельзя было добиться. Он покорно стоял, пока Дора его перевязывала, не сопротивлялся, когда она усаживала его в машину. Он ни разу не посмотрел на Прауда, который, прихватив в сарае лопату, лом и топор, кинулся по лестнице с пылавшими перилами во второй этаж. Но только Прауд сделал по ней первые пять-шесть шагов, как она покачнулась и стала медленно оползать вниз. Еле успел Прауд выскочить из развалин, как и лестница и перекрытие второго этажа обрушились, взметнув тучу пыли и искр. Огонь вспыхнул, словно в него плеснули бочку бензина. Подбежала Дора, оттащила оглушенного Прауда в сторону. - Здесь уже больше ничем не поможешь. Побежим к дому Грехэмов... Дайте мне топор. В пустой оконной раме" соседнего уцелевшего коттеджа показалось чье-то испуганное лицо. - Эй, вы там! - закричал ему Прауд. - Хватайте что-нибудь подходящее и спускайтесь поскорее к нам! Будем спасать Грехэмов. Он никогда и в глаза не видел никого из этих Грехэмов, но сейчас убил бы на месте человека, который не пошел бы с ним спасать Грехэмов. - У нас в доме выбило все стекла! - жалобно отвечал человек из уцелевшего коттеджа и скрылся в глубине комнаты. Через несколько мгновений он выбежал на улицу с каминной кочергой. - У нас выбило все стекла, буквально все стекла! - повторил он. - Ужас какой - абсолютно все стекла! И меня чуть не убило куском известки... Весь паркет завалило известкой! Вместе они взломали заклинившиеся двери дома Грехэмов и тут же по ту сторону дверей обнаружили самого Грехэма и двух его ребят, которые чуть не задохнулись под тучным телом своего отца. Зато они совсем не обгорели. Мистер Грехэм был без сознания. Пока Дора приводила его в чувство, а мужчина с кочергой бегал скликать на помощь соседей из уцелевших домов, Прауд повел упиравшихся и рыдавших ребят в свою машину. С ними было очень трудно справиться: крепкие и рослые ребята - мальчику лет одиннадцать, девочке, очевидно, годом меньше. Два раза им удалось вырваться из его рук. Быть может, их пугал этот неизвестный мужчина в комбинезоне с измазанным сажей и кровью лицом. Как бы то ни было, но именно это их отчаянное и бессмысленное сопротивление и спасло им жизнь. Когда Прауду удалось, наконец, оторвать их от стонавшего Грехэма, он услышал громкое и беспрерывное хрипение автомобильного гудка, который узнал бы среди тысяч других. Это был гудок его машины. "Этот Олькотт окончательно очумел! - подумал он с раздражением. - Как бы его не пришлось отвозить в сумасшедший дом!.." Затем послышалось урчание включенного мотора. "Еще угонит машину бог весть куда!.." Прауд вообще не любил, когда кто бы то ни было садился за руль его "фордика": для посторонних рук это было слишком хрупкое и дряхлое создание. Он метнулся в ту сторону, где темнел на отсыревшем снегу испытанный помощник и друг его многолетних странствований. Ребята испуганно заорали. Не в силах противостоять его сильным и нетерпеливым рукам, они повалились на снег. А тем временем машина, управляемая Олькоттом, с треском и фырканьем дернулась с места и помчалась прямо на своего хозяина. Прауд замахал руками, стал кричать Олькотту, чтобы тот остановил, немедленно остановил машину! Но Олькотт не слышал его. Он никого и ничего не слышал, весь во власти замысла, который казался ему чрезвычайно удачным и многообещающим. Не снимая пальцев с кнопки надрывно завывавшего гудка, он, не доехав метров пятидесяти, резко свернул вправо от бежавшего ему навстречу Прауда и на полном ходу, сквозь раскаленный кирпичный барьер обвалившегося фасада въехал в полыхающее чрево своего гибнущего дома. Прауд остановился лишь у самой кромки огня, и ему поэтому хорошо было видно, как Олькотт, не сбавляя скорости, погнал машину по дымившемуся ковру, по охваченному синими язычками пламени покоробившемуся дешевому паркету, сквозь легко раздавшуюся в стороны и рассыпавшуюся дверь на кухню, где безразлично и ненужно поблескивала на полках хорошо начищенная алюминиевая, медная и никелированная посуда. Он увидел, как машина с размаху ударилась о заднюю стену и как в глухом и шуршащем громе обрушившегося камня развалилась и упала вниз державшаяся еще часть потолка, искалечив уже мертвого Олькотта и окончательно доковеркав машину, в которой он совершил свой последний рейс. Так Прауд превратился в пешего безработного. Отныне ему предстояло унижаться на дорогах, упрашивая шоферов попутных машин подбросить его до ближайшего населенного пункта. Отныне ему предстояло с опасностью свернуть шею или получить пулю в затылок, вскакивать в пустые вагоны товарных поездов, спасаться по крышам гремящих вагонов от кондукторов и полицейских, гоняющихся за безбилетными с яростью и упоением охотников за тиграми. Отныне ко многим его заботам прибавилась еще забота о крове для ночлега, потому что машина, на худой конец, служила ему и жильем: кабина - для спанья, багажник - для хранения белья, а также "приличной" пары обуви и костюма, в который он облачался, отправляясь на переговоры насчет работы. Прауда словно током ударило. Как он мог забыть о костюме и ботинках?! Как он мог стоять, ничего не предпринимая, когда там, в огне пропадает его единственный шанс на работу? Прауд плюхнулся в оттаявший снег, чтобы хорошенечко вымочить комбинезон, ботинки, носки, горстями стал запихивать плотные, чтобы подольше таяли, комки снега себе за пазуху, за шиворот, под кепку, в ботинки, вывозил в талой воде шарф, повязал им лицо по самые глаза и с ломиком в одной руке и лопатой в другой бросился, задержав дыхание, в огонь. Кто-то испуганно пискнул сзади него. Это девочка Грехэма, подглядывавшая из-за угла другого дома за страшным, похожим на разбойника, измазанным незнакомым дядей, побежала рассказать тете Доре, и своему брату, и отцу, что господин Олькотт въехал в машине прямо в огонь, а следом за ним туда же вбежал тот самый измазанный дядя, похожий на разбойника. Прауд вынырнул из этого пекла в дымящемся комбинезоне. За эти полторы-две минуты он устал так, словно сутки проработал без отдыха. Он кашлял, у него-слезились глаза, голова кружилась, но он был счастлив. Быть может, впервые за многие годы он был так счастлив: что бы он делал, если бы остался без своего "приличного" костюма, без своих "приличных" ботинок, да и без запасного комбинезона! Без белья, в крайнем случае, можно обойтись. Обходился. Ах, как все-таки ему повезло, что удалось спасти костюм, и обувь, и белье, и комбинезон! Он стоял в луже талого снега, крепко прижав к себе спасенный скарб, упиваясь своим счастьем, не обращая внимания на битву, гремевшую высоко над его головой, на пожары, на людей, бежавших на север. - А где ваша машина? - услышал он вдруг голос Доры. Он и не заметил, как она оказалась рядом. - ...И мистер Олькотт? - Нет их больше, - сказал Прауд, снова опускаясь на землю со своих бедных и невысоких небес. - И машины и Олькотта. - Значит, это правда?! - всплеснула она руками (они были у нее в крови и саже). - Я думала, что девочка врет, она любит иногда приврать... Значит, это правда? - Это правда, - подтвердил Прауд. - Он, видимо, совсем лишился ума... Откопали жену Грехэма? - Нет еще. Они ее откапывают вдвоем, муж и господин Суук, который с кочергой. Только сейчас Прауд обратил внимание, что в воздухе осталось всего три бомбардировщика. - Ого! - удивился он. - Всего три! А остальные где? - Они все время только и делают, что стреляют, падают, взрываются, падают и взрываются на собственных бомбах, - сказал Дора. - Неужели вы не заметили? - Я ничего не заметил, - ответил Прауд. - Меня здорово отвлекли этот Олькотт и Грехэм с детьми. У него очень крикливые дети, у этого Грехэма... - Бедняжки, - сказала Дора, - мамы у них уже больше нет... - А ну, сударь, - обратился Прауд к молодому парню в щегольской шляпе. Тот не знал, что ему делать с использованным огнетушителем. - Бросайте-ка вашу красивую игрушку, пока она вам не оттянула руки, да берите вот этот изящный прутик, - он подал ему свой лом, - и давайте помаленечку приподнимать эту бывшую балку... Бой над Кремпом затухал. В воздухе оставалось всего три самолета 127-й эскадрильи. А с севера уже приближались первые, пока еще совсем крохотные и смутные, треугольнички подкрепления, шедшего на помощь истребителям. И еще две эскадрильи были на подходе. Их не мог еще обнаружить Линч, но летчики-истребители знали, что им все время будут подбрасывать подкрепления, и они сражались поэтому все напористей и со все возрастающей уверенностью. Бомбардировщики с каждой минутой становились все менее опасными: в боеприпасы, и горючее, и выдержка были у них на исходе. Они еще крепились, еще держались сомкнутым строем, но было ясно, что надолго их не хватит. Лишь только вдали у самого горизонта показались новые группы истребителей (их было много, эскадрильи две, не меньше), оба ведомых самолета Линча, словно сговорившись, нырнули в тучи, спустя две минуты вынырнули несколько южнее Монморанси и стремительно пошли на посадку. Им удалось приземлиться. Проделав глубокие черные борозды на хрупком сером насте, они остановились. Закопченные, исковерканные и продырявленные осколками и очередями крупнокалиберных пулеметов, они еще как бы пытались отдышаться после выдержанного ими побоища, тяжело вздрагивая еще не окончательно замершими пропеллерами, когда над ними появились три самолета и с бреющего полета сбросили на них сразу чуть поменьше тонны напалма. И все было кончено. Только одному человеку (он был без пиджака, ободранный, лысый, в толстых очках) чудом удалось выскочить из охваченного ревущим огнем бомбардировщика. Его тут же уложили с воздуха пулеметным огнем и тоже сожгли напалмом. От всей мятежной эскадрильи оставался теперь только флагманский самолет. Половина его экипажа была перебита. Остальные работали быстро, молча, безотказно, безучастно и думали о том, что вот, кажется, и все, конец. Хорошо было бы, конечно, прикончить Линча и попробовать сдаться. Но второй пилот и штурман погибли еще в самом начале сражения, у штурвала оставался только сам Линч, и все понимали, что на чужие жизни ему в высокой степени наплевать, а свою он сейчас уже ни во что не ставит, потому что уж кого-кого, а его определенно ждал военный суд и расстрел. А потом они увидели, как оба ведомых самолета покинули строй, как они приземлились и как их тотчас же накрыли и сожгли напалмом. Теперь вся их надежда, еле мерцающая, была на того, кого они за минуту до этого мечтали прикончить. Линч с чугунным лицом выслушал доклад о судьбе сбежавших бомбардировщиков. - Попробуем пробиться, - пробурчал он и поднял самолет круто вверх, в самую гущу туч. За ним ринулись десятка полтора истребителей. Они встали перед ним с боков, сзади, над ним и под ним в несколько ярусов. Чья-то шальная очередь вывела из строя его левый мотор. Мотор задымился, из-под его дребезжащего кожуха вытекло плоское тонкое пламя, нерешительно лизнуло крыло, как бы сомневаясь, достаточно ли легко горит краска, которой оно покрыто, отступило, еще раз лизнуло, на этот раз уже решительнее и дальше, снова отступило, чтобы уже затем окончательно захлестнуть всю плоскость до самого фюзеляжа. Линч швырнул свой самолет вниз, почти по вертикали, но сбить огонь не удалось. Да и что прибавилось бы, если бы удалось потушить этот пожар, когда вот она была - смерть; совсем рядом, в нескольких летных секундах. Чтобы растянуть эту дистанцию до нескольких минут, он пошел на приземление. Совсем близко и очень быстро промелькнули под ним окутанные лоснящимся дымом цистерны, горящий вокзал, около которого копошились крошечные фигурки пожарных с тоненькими, как волос, брандспойтами в почти невидимых руках, десятки больших и малых зданий, охваченных пламенем и разрушением, просторная и безлюдная площадь с восьмиэтажным зданием "под небоскреб", остатки его самолетов и тех, кто из них выпрыгнул, аляповатое, с нелепо толстыми колоннами здание кинотеатра "Сплендид палас", кирпичная церковь, тускло поблескивавшая темно-зеленой масляной краской, еще одна церковь, белая "под мрамор", и еще одна, цвета которой Линч не успел заметить, потому что он боялся (боялся!) напороться на высокую кирпичную трубу велосипедного завода. Еще одна труба и еще одна... Потом под плоскостями его самолета выскочили ему навстречу и умчались назад автострада в неубранном грязном снегу, походившая на вспененную реку во время ледохода, какие-то будки, небольшой поселок с полутора десятками коттеджей, из которых три были в огне, и кругом, насколько хватает глаз - снег, снег, снег, по которому подполковнику Линчу (он это прекрасно понимал, он только это, собственно, по-настоящему и понимал) никогда уже не пройтись ни пешком, ни на лыжах. Значит, ему сейчас умирать, а всем тем, кто там, внизу, под ним, еще жить? Чем же они лучше его?.. Он увидел несшийся ему навстречу дом с вывеской, лениво раскачивавшейся над подъездом. Он узнал этот дом: гостиница "Розовый флаг"... Розовый флаг... Родина... Что за нелепое слово - "ро-ди-на"?.. Ничего не говорящее слово... Ему нет дела до родины... Ему нет сейчас никакого дела до тех, кто ее населяет и останется жить после того, как он, подполковник Линч, умрет. Ему нет дела до тех, кто там внизу, под ним, в безопасности, на земле, кто заинтересован лишь в том, чтобы обреченный на гибель самолет благополучно пролетел над крышей его дома - и пусть его разбивается вдребезги где угодно, лишь бы подальше от крыши его дома... То есть как это ему нет до них дела?.. Именно до них-то у него, подполковника Линча, и было дело. Утащить бы с собою в могилу, в небытие, в тартарары все живое, всех, кто еще собирается есть, пить, спать, плодиться, жиреть, зашибать кентавры, делать карьеру, властвовать, наряжаться, разъезжать по курортам, по завоеванным европам, после того как он, подполковник Линч, перестанет существовать. Он направил свой бомбардировщик на мчавшуюся навстречу гостиницу и врезался в нее со скоростью четырехсот пятидесяти километров в час... Белую эмалевую вывеску с нежным сиреневым бордюром и толстыми, выпуклыми золотыми буквами "Розовый флаг" взрывом отшвырнуло далеко в сторону, и это было первое, что бросилось в глаза Доре и Прауду, когда они прибежали к месту, где только что взорвался бомбардировщик. Там, где сорок с лишним лет красовалась гостиница, была теперь большая воронка и груда скрюченного металла, от которого несло смрадом горящей масляной краски. А метрах в пяти от края воронки по щиколотку в горячем щебне яростно копался Андреас Раст, чудом сохранившийся хозяин уже не существовавшей гостиницы. Он остался жив, потому что за несколько минут до взрыва вышел поискать эту сварливую Дору: надо было перетаскивать в подвал пианино и не хватало рабочих рук. Теперь он рылся в этой жуткой яме с неистовым упорством одержимого. Он понимал, что не осталось у него ни гостиницы, ни жены, ни общественного положения и что, сколько бы он ни ворошил этот мусор и тлен, ему не выкопать потерянного... Устав, он присел на краешек воронки, обрамленной невысоким валом, точно здесь врезался в землю прилетевший из черных глубин мирового пространства гигантский метеорит. Мимо, по автостраде, теперь уже с севера на юг, сумрачно возвращались в родные места беженцы, отчаявшиеся прорваться из зачумленной зоны. Их было много, очень много. Но никому и в голову не пришло свернуть с дороги и утешить Андреаса Раста. Господин Андреас Раст (мы просим разрешения по-прежнему величать его господином, хотя он и потерял гостиницу) еще не знал о чуме. То есть он знал, что она угрожает жителям района Кинима и Мадуа, но еще не успел узнать, что и Кремп и Монморанси тоже оказались в зачумленной зоне. Он не удивился, что никто не пришел помочь ему откапывать его уже не существовавшие богатства. Каждый сам за себя. Да и вообще господин Раст был не из тех, кто нуждается в утешениях. - Уйди, неблагодарная тварь! - прогнал он Дору, когда та вся в слезах бросилась помогать ему в его бесполезных раскопках. - Проклятая материалистка! Мало я тебе платил?.. Ну, конечно же, он платил ей мало, очень даже мало, но был убежден, что большего она и не заслуживает. И стыдно было с ее стороны оставаться живой и невредимой, когда гостиница и жена Раста погибли. О погибших официантках он, разумеется, не думал. Наверное, Раст ударил бы Дору, не оттащи ее в сторону Прауд. - А ну его, Дора! - примирительно сказал бывший летчик. - Ведь вы для него не человек. - И ты, бродяга, уйди! Ты тоже для меня не человек! - закричал потерявший самообладание Раст. - Негодяй! Нищий! Коммунист! И этого бродягу я собирался накормить бесплатным обедом! Прауд молча взял Дору под руку, и они ушли. Когда они были уже на автостраде, он сказал ей: - Сейчас я его утешу, - и, обернувшись в сторону воронки, крикнул: - Бросьте копать, Раст! Вы забыли о страховке. Бегите к страховому агенту, пока у него не собралась большая очередь. И они продолжали свой путь, больше ни разу не оглянувшись. Но если бы они оглянулись, то убедились бы, что Прауд был прав: Раст вытер руки о грязный носовой платок и поплелся в Кремп разыскивать страхового агента. Еще в пути он узнал, что и Кремп и Монморанси также объявлены зачумленными. А первое, что он услышал, когда добрел, наконец, до города, были пущенные с легкой руки профессора Патогена слухи, что взрыв в Киниме - дело рук "красных". Так вот кого Раст должен был винить в несчастьях, обрушившихся на него! Не было бы этих "красных", не было бы и взрыва в Кремпе, не разбежались бы крысы, не разлетелись бы жуки, не взбунтовалась бы 127-я эскадрилья, не произошел бы воздушный бой над Кремпом, и не погибли бы его гостиница и его жена, и не было бы этой леденящей душу опасности чумы! Когда-то, - и это было много раз, - он, ругая на все корки "иностранных агентов", в глубине души не очень-то верил, что именно они виноваты в бедствиях, которые им приписывались благонамеренными атавцами. Но сейчас господин Раст твердо знал: все ужасы последних суток и еще многих суток, которые впереди, целиком на совести "красных", этих смутьянов, бунтовщиков, подозрительных иностранцев, проскользнувших прошлым вечером где-то совсем близко от Кремпа. Черт возьми! Да ведь какие-то иностранцы ночевали прошлой ночью в его бедном "Розовом флаге"! Они были не менее подозрительны, чем любые другие иностранцы, о чем-то между собой переговаривались на каком-то иностранном языке, сторонились общей беседы, ушли спать, не дождавшись ее конца, словно им все уже было известно задолго до того, как здесь было высказано, первое слово. Разве они не могли подорвать Киним и выпустить на волю злые силы ада? Конечно же, это они! Так он и сказал Дэву Дрэйку, редактору местной еженедельной газеты и внештатному корреспонденту агентства "Новости", а тот немедленно передал эту сенсацию по военному телеграфу в Эксепт. Вечером соображения господина Андреаса Раста, одного из виднейших граждан города Кремпа, жертвы происков агентов "некоего иностранного государства", были в изложении Дрэйка размножены на страницах нескольких сот крупнейших газет Атавии и Полигонии. Как видите, Раст довольно быстро сумел взять себя в руки. Он воспрянул духом, убедившись, какой увесистый политический козырь швырнул он на стол, за которым решались в эти дни не только карьеры подобных ему провинциальных политиканов, но и дела куда поважнее. Но, будучи человеком, лишенным воображения и свидетелей, Раст нашел приметы супругов Гросс недостаточно впечатляющими и изобразил наших скромных героев более молодыми, красивыми, подозрительно хорошо одетыми, сорившими деньгами, которые таким людям легко даются... А может быть, Раст убоялся, как бы по точно описанным приметам их бы вдруг не поймали и не выяснилось бы, что они во время взрыва находились далеко от Кинима. Как бы то ни было, но иностранцы, о которых поведал Дрэйку, а через его посредство и всей стране Андреас Раст, мало напоминали супругов Гросс. Уже вечером того же дня акции Раста поднялись так высоко, что он, пожалуй, не раз подумал бы, прежде чем ответить, чего бы ему более хотелось - снова стать владельцем "Розового флага" и мужем Мэри Раст (если бы это вдруг стало возможным) или продолжать оставаться "одной из первых жертв красных" и т.д. Из главного правления Союза атавских ветеранов Раст получил телеграмму с предложением длительной и хорошо оплачиваемой агитационной поездки по стране сразу после того, как будет снят карантин с Кремпа. Конечно, он согласился. Это обещало ему всеатавскую известность, кучу денег и теперь уже окончательно и бесповоротно блистательную политическую карьеру. Между делом он повидался с агентом страховой компании, в которой были застрахованы и "Розовый флаг" и госпожа Раст. Агент заверил безутешного предпринимателя и супруга, что дело его бесспорное и что, как только снова наладится бесперебойное железнодорожное сообщение с Эксептом, господин Раст незамедлительно получит сполна причитающиеся ему страховые премии за обе потери полноценными кентаврами. Словом, все оборачивалось для Андреаса Раста в высшей степени благоприятно. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Вернемся теперь к нашим старым друзьям - профессору Гроссу и его супруге. Как помнит, вероятно, читатель, мы расстались с ними в тот неприятный момент, когда они, выскочив из-под обстрела заградительного кордона, впервые услышали из уст Онли Наудуса, которого они только что обнаружили в своей машине и перевязали, страшное слово - "чума". - Вы, кажется, сказали "чума"? - переспросил профессор, сразу перестав доверять своим познаниям в атавском языке. - Чума, это такая болезнь, насколько я понимаю? - Конечно, - удивился его неосведомленности раненый. - Это любому ребенку известно, что чума - болезнь. - Кажется, заразная? - продолжал уточнять профессор, чувствуя, как у него начинают шевелиться волосы на голове. Наудус утвердительно всхлипнул: - Очень... Страшнее холеры... - И много уже от нее умерло? - спросил профессор после затянувшейся паузы. - Не знаю... Я ничего не знаю... Эта чума, как снег на голову... - Наудус разрыдался, как ребенок. Фрау Гросс, плохо знавшая атавский язык, все еще не понимала страшного смысла этого разговора. Она хотела успокоить раненого, погладить его. Но муж с таким ужасом крикнул "не трогай!", что она чуть не лишилась чувств. - Гросс, голубчик, что это с ним такое? Почему его нельзя трогать?.. Что он, зачумленный, что ли?.. - Именно!.. Зачумленный! То есть очень может быть... То есть, кажется... Фрау Гросс ахнула, побледнела, покраснела, снова побледнела и стала торопливо вытирать свои руки о пальто, потом о носовой платок, потом схватила руки мужа и их тоже стала вытирать тем же платком, потом выхватила из сумки флакон с одеколоном... А Наудус все бормотал сквозь всхлипывания: - Я ведь просил не дотрагиваться до меня... Я ведь так вас просил!.. - Да перестаньте вы, наконец, хныкать! - прикрикнул на него профессор. И уже другим тоном спросил: - Вы из Монморанси? - Из Кремпа, - отозвался раненый. - Я ездил по делам, а проживаю в Кремпе... - И много там больных чумой? - В Кремпе? - Там, куда вы ездили. - Не знаю, сударь, честное слово, не знаю... Кажется, пока ни одного... - То есть как это ни одного?.. Да вы говорите все как есть... Теперь уже скрывать ни к чему. - Я ничего не скрываю... Говорят, будто бы из Кинима вчерашней ночью разбежались чумные крысы... - Крысы? - Гросс вспомнил стайки крыс, недавно перебежавшие автостраду. - Крысы, - подтвердил Наудус. - И майские жуки... Гросс с облегчением подумал: как хорошо, что он не занялся ловлей майских жуков. - А я-то просила тебя поймать жука! Ах, дура старая! - заохала госпожа Гросс. - ...И вот сейчас весь наш округ объявлен угрожаемым по чуме, - виновато заключил Наудус и снова стал всхлипывать. Профессор оживился: - Слушайте вы, нервная барышня, не сможете ли вы мне объяснить, зачем вы хватали этих крыс руками? Наудус вздрогнул от отвращения: - Что вы! Я, может быть, год вообще не видел ни одной крысы... И никто из тех, кто со мной бежал, не видел... И этих майских жуков... - Ну, это уже немножко веселей, - пробормотал Гросс по-немецки не столько для себя, сколько для жены... - А вы не врете? Впрочем, зачем вам врать... Нет, право, оказывается, совсем не так уж и страшно. - Профессор повеселел. - И возвращаться нам как раз через Кремп... Вот мы вас и подвезем... Торопиться некуда. Тем более, что, судя по всему, мы и сейчас уже находимся вазоне карантина. - Зачем вы так шутите! - взмолился Наудус. - Если бы здесь был карантин, нас бы свободно пропускали сюда, а не расстреливали бы как, - он поискал сравнение, - как каких-нибудь корейцев. - А корейцев расстреливать можно? По правде говоря, Наудусу как-то не приходилось задумываться над этим вопросом. Но по тому, как мрачно усмехнулся профессор, задавая этот пустой, как казалось Наудусу, и совершенно посторонний вопрос, он сообразил, что следует ответить отрицательно. Так он и сделал. - Так вот, - сказал профессор, - как это ни печально, но скорее всего я все-таки не ошибаюсь. По дороге сюда, ближе к Кремпу, я совсем недавно видел и бегущих крыс и летящих майских жуков... Только, пожалуйста, без паники! - М-м-м! - страдальчески промычал Наудус. - Все, все пропало! - Паника! - неодобрительно заключил профессор. - При ваших плечах и бицепсах вы могли бы быть больше мужчиной и меньше истеричкой. Есть на свете, слава богу, медицина, имеются врачи, противочумная вакцина, больницы... - А деньги? - тихо спросил раненый и вдруг сорвался на визг. - Деньги на свете тоже имеются?.. Не у Перхотта, не у Падреле или наших кремпских богачей, а у Онли Наудуса, у вас, у этой старой дамы... Хотя нет, у вас, пожалуй, хватит. Ишь как разоделись! Настоящая шерсть. Английская, наверно... И машина у вас дорогая... А у меня?.. У меня и вовсе нет никакой машины... Что прикажете продать, чтобы раздобыть кентавров на вакцины, на докторов? Да еще на двоих! - На жену? - заинтересовался Гросс. - На невесту, - смутился Наудус и покраснел как мальчишка. - Но это все равно... Я имею в виду данный случай. - Конечно, - согласился профессор. - В данном случае это все равно. Фрау Гросс посмотрела на раненого с удвоенной симпатией. - Что я продам? - повторил Наудус с отчаянием в голосе и сам себе ответил: - Нечего мне продавать. - А у вашей невесты? - участливо спросила профессорша. Наудус горько рассмеялся: - Все, все пропало! - Опять паника! - сказал профессор. - Чума, знаете ли, не предмет для наживы. Она косит всех подряд: и тех, у кого миллиарды, и тех, у кого в кармане ноль целых ноль десятых кентавра... Тут уже не до коммерции. - Вы, верно, с луны свалились?.. Или... - С луны, конечно, с луны, - торопливо перебил профессор его дальнейшие догадки. - Но скажите мне, почему бы вам не призанять на время несколько кентавров? Наудус безнадежно замотал головой, давая понять, что на этот выход ему рассчитывать не приходится. - В крайнем случае, - сказал Гросс, - если вам уже совсем никак нельзя будет раздобыть денег, мы вам сможем одолжить на такое неотложное дело, конечно, если это будет в пределах наших финансовых возможностей... Поехали в Кремп? Наудус от изумления разинул рот: "Странно, очень странно! Человек, не спросясь, забрался к ним в машину, подвел их под пули, заразил ("Возможно, заразил", - торопливо успокоил он самого себя) чумой, а они предлагают ему взаймы денег! Конечно, в этом есть с их стороны какой-то расчет, но какой именно?.." Они не успели еще сделать и мили, как услышали тоненькое приближающееся жужжание. - Жуки! - воскликнули в один голос супруги Гросс и Наудус и стали закрывать окна машины. - Майские жуки!.. Целый рой!.. - Может, все-таки, поймать жучка-другого, а, фрау Гросс? - через силу пошутил профессор, чтобы поднять настроение жены, и перевел машину на полный газ. Но, несмотря на то, что машину от бешеной скорости швыряло из стороны в сторону, жужжание неумолимо приближалось, росло, густело и вскоре заполнило громовым ноющим рокотом все кругом. - Хороши жуки! - облегченно рассмеялся давно уже улыбавшийся профессор. - Самые натуральные самолеты. Бомбардировщики! Один, два, три, четыре... Все трое высунулись из вновь раскрытых окон машины и с наслаждением вслух, громко, как дети, только что овладевшие упоительной тайной счета, считали гремевшие над ними самолеты, счастливо подмигивая друг другу, словно это было бог весть какое счастье и невидаль наблюдать, как мчатся в безопасности над атавской землей атавские металлические чудища, предназначенные для убийства и разрушений во славу кентавра. Бомбардировщики прогремели, постепенно затихая, пока не растаяли в узеньком грязно-голубом зазоре между унылой, серой пеленой поля с маленькими серыми зубчиками домов на самом горизонте и низкой темно-сизой кровлей тяжких сплошных туч. - Значит, в Кремп? - переспросил профессор. - Едем в Кремп. - Только где мы там остановимся? - фрау Гросс озабоченно пожала плечами. - В гостинице нам сейчас уже нельзя. Все-таки мы вроде как бы заразные. Зачем людей заражать... - Это ты права, - согласился он и сбавил скорость. - Меня вы не заразите, - учтиво заметил Наудус. - Вам мы, конечно, не опасны, - отвечала профессорша с наивозможнейшей язвительностью. - Что правда, то правда. - Я это в том смысле, что не согласитесь ли вы оказать мне честь и остановиться у меня? - А что ж, - сказала она, почти не задумываясь. - И окажем. - Не знаю только, понравится ли вам моя квартира... - Понравится. У нас на луне народ нетребовательный. "Даже для приличия не подумала отказаться". Наудус был покороблен этим обстоятельством, хотя приглашал их от всего сердца и был бы искренне огорчен, если бы они не приняли его приглашения. - Если удастся сразу сделать эти прививки, - обернулся к нему профессор, - мы у вас задержимся часок-другой, не больше. - Хоть месяц! Я вам так обязан... Только боюсь, что вам у меня покажется слишком бедно... Вот уж в чем Наудус кривил душой! Он не сомневался, что мебель в его квартире не может не понравиться самому привередливому человеку. Конечно, если он не из дома Перхоттов или Падреле. Ах, как хорошо, что он додумался в свое время приобрести мебель в рассрочку на три года! Молча и не спеша они проехали километров десять, не встретив ни одной машины. Это оправдывало опасения профессора. По всей вероятности, где-то северней Кремпа уже действовал новый заградительный кордон. Ну что ж, тем более спешить было некуда. И вдруг откуда-то из-за горизонта со стороны Монморанси и Кремпа донесся еле слышный частый дробный треск, перемежавшийся размеренным и четким похлопыванием, словно кто-то молотком загонял в фанеру железные гвозди. Стукнет раз-другой, отдохнет и снова стукнет несколько раз. Супруги Гросс молча переглянулись. Наудус заерзал на заднем сиденье: - Там, впереди, пулеметы! Гросс остановил машину, чтобы получше прислушаться. - И пушки, - добавил он. - Заградительная застава? - с дрожью в голосе спросил Наудус. - Сколько отсюда до Кремпа? - не отвечая на вопрос, спросил профессор. - Километров тридцать пять. - Значит, не застава. - Будем поворачивать? - спросила профессорша. - А куда? Поедем потихоньку. Повернуть всегда успеем. Они снова тронулись в путь, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться. Стрельба усиливалась, учащалась и приближалась. Вскоре они заметили самолеты (отсюда казалось, будто они все - и истребители и бомбардировщики - сбились в беспорядочную кучу), искорки, вспыхивавшие вокруг самолетов, крутые, нетаявшие белоснежные комочки дыма. Как и у всех, кому привелось наблюдать картину этого боя, у наших путешественников поначалу создалось впечатление, что наверху происходят воздушные учения. Но вот в дыму и пламени завертелся и грохнулся вниз один, потом другой самолет; на земле занялись первые пожары. - Занятно! - пробормотал профессор, притормаживая машину. - В высшей степени занятно... - Боже мой! - простонал Наудус. - Она может погибнуть! - Ваша невеста? - Моя мебель! Я еще за нее не выплатил, и она у меня не застрахована... - Я думал, вы беспокоитесь о невесте, - брезгливо сказал Гросс. - Я и беспокоюсь о невесте: на какие деньги мы будем жить, если придется еще почти два года платить за мебель, которой уже нет! - Тьфу! - рассердился профессор. - То мебель, то невеста. Кто вам в конце концов дороже? - Вы не должны были этого говорить, сударь! - чуть снова не расплакался Наудус, но выглянул на дорогу и озабоченно промолвил: - Лучше бы вам остановиться здесь. - Здесь? - Да, на дороге. Я сбегаю к велосипедному заводу и вернусь сюда с Энн. Она там... Профессор Гросс томился в нерешительности. Жаль было этого парня с его бестолковым метанием между неоплаченной мебелью и невестой, но и рисковать неблагоразумно. И скорее всего просьба Наудуса осталась бы неудовлетворенной, если бы метрах в шестистах позади среди чистого поля не грохнулся еще один самолет. - А кто его знает, с какой стороны смерть ближе! - Гросс в сердцах махнул рукой. В это время, сотрясая окрестности взрывами, упали еще два самолета: один - в километре позади машины, другой приблизительно на таком же расстоянии впереди. - Решено: в Кремп! - крикнул профессор жене, словно она находилась где-то очень далеко. - Хоть человеку поможем. Профессорша молча кивнула головой. Не замедляя хода, влетели в охваченный пожарами Монморанси, проскочили по обезлюдевшей улице, промелькнули мимо пылавшего кремпского вокзала и снова оказались на пустынной автостраде. Гросс то и дело бросал быстрые взгляды на жену. Она сидела очень ровно, плотно поджав губы, и только то, как судорожно она прижалась к спинке сиденья, когда невдалеке с грохотом взметнулась высокая стена щебня и пыли, свидетельствовало, что внешнее спокойствие давалось ей совсем не легко. - Вот здесь! - крикнул Наудус, когда они, наконец, поравнялись с высоким забором из гофрированного железа. - Я сейчас... Я вернусь через три минуты! Он выскочил на ходу без пальто, с левой рукой, висевшей на повязке, и ринулся в широко раскрытые и никем не охраняемые ворота. - А ты, Полина, ей-богу, молодцом! Кругом черт знает что, а ты... - профессор улыбнулся и стал вытирать платком потный лоб. - Очень мне нужно перед этим мальчишкой срамиться! - сердито ответила фрау Гросс. - А побежал он туда зря. Никого, конечно, на заводе теперь нет. - Боже, сколько, наверно, народу погибло! - воскликнула она, выглянув из машины. - И добра сколько погорело! А из-за чего? Кто с кем не поладил? Даже спросить не у кого, все разбежались... Профессор хмыкнул: - Не привыкли... Еще не успел выработаться рефлекс. Люди впервые очутились под бомбами! Вернулся Наудус: - Никого там нет... Все убежали... И Энн тоже, благодарение господу... Теперь поскорее убираться из этого ада. Впервые супруги Гросс получили возможность хорошенько разглядеть своего нового знакомого. Выше среднего роста, в меру широкий в плечах и чуть сутулый, с темно-рыжими волосами, обрамляющими чистое, белое лицо с довольно приятными светло-голубыми глазами и несоразмерно маленьким пухлым ртом, он был одет в коричневый костюм, такой же элегантный и дешевый, как и его бежевое пальто. Онли Наудус был одним из тех молодых людей, которых атавская действительность как бы специально вырабатывала для рассматривания издали. Его характер, идеи, вкусы и наклонности не являлись загадкой хотя бы потому, что они ни в какой степени не были его характером, его идеями, его вкусами. Он их получал комплектно и, в сущности, отвечал за их качество и окраску не больше, чем за качество, цвет и покрой своих брюк. За годы работы в Атавии профессор Гросс уже успел присмотреться к подобного рода молодым людям. Он понимал, что как и все, изготовленное из недоброкачественных материалов, их идеи, характеры и вкусы линяли и расползались при первой же непогоде, и тогда из-под развалившегося стандартного рядна сплошь и рядом выглядывало на свет не покупное, не штампованное, а нормальное, честное и здоровое человеческое естество. Это профессор Гросс, раз и навсегда уяснив себе, твердо помнил. И поэтому он, хотя и не был в восторге от нового знакомца, но и в ужас от его бившей в глаза стандартности тоже не пришел. - Вот женитесь на Энн, она вам покажет, как без пальто бегать в такую погоду, - заметил он запыхавшемуся и вспотевшему Наудусу. - Давайте-ка я вам помогу... - Она, наверно, со всеми убежала... Я просто теряюсь, где ее сейчас искать, - бормотал Наудус, натягивая на себя при содействии профессора пальто. - Ах, какие пятна, боже мой! - Он горестно покачал головой, разглядывая кровавые потеки на пальто, которые за это время стали совсем темными. - Пропало пальто! Ах ты, боже мой! Совершенно новое пальто! - Вот они, вот они! - закричал вдруг выскочивший из подворотни человек с лопатой в руке. - Вот они!.. Из какой-то щели в заводской ограде гуськом выбежало несколько крыс. Они бросились наперерез улицы в распахнутые ворота большого жилого дома. Наудус и профессорша рванулись в машину, а профессор побежал было навстречу крысам, потом, спохватившись - у него в руках ничего не было, - хотел было отступить и вспомнил о яблоке, которое еще утром собирался съесть, но так в не собрался. Он выхватил его из кармана и изо всей силы метнул в ближайшую крысу. Крыса опрокинулась на спину и испустила дух, остальные скрылись в воротах. - Отличный удар! - похвалил профессора человек с лопатой. - Бейсболист? - И, не дожидаясь его ответа, деловито добавил: - Теперь будем ее сжигать... Профессор вернулся в машину, и они тронулись вперед. - Что ж вы теперь собираетесь делать, молодой человек? - обратился Гросс к Наудусу. Тот лишь вздохнул в ответ. - А что, если я вас обоих подброшу пока к вам на квартиру, молодой человек, а? - А вы? - огорчился Наудус. Гросс не успел ответить. Человек лет сорока, черноволосый, остролицый, в синем свитере выбежал, гремя толстыми солдатскими ботинками, из-за приземистого углового кирпичного здания, густо утыканного магазинами. Он размахивал руками, широкими, большими, узловатыми и до того измазанными в саже, что издали они казались в траурных перчатках. Профессор нехотя затормозил машину. Дернула же его нелегкая забираться в этот горящий городок! Наудус при виде мужчины в синем свитере зарылся лицом в воротник своего многострадального пальто. - Слушайте, вы, здоровый, упитанный и нестарый господин, - просунул голову в кабину сердитый мужчина в свитере. - Неужели вам не совестно... - э, да вас тут двое мужчин! - неужели вам не совестно разъезжать по городу, словно туристы, когда столько людей нуждаются в неотложной помощи?! За то, что этот измазанный и разозленный человек назвал его "нестарым", профессор посмотрел на него с нежностью. Как большинство стареющих людей, он искренно радовался, когда ему давали хоть на два-три года меньше, чем ему было на самом деле. И пусть те, кто собирается никогда не стареть, первые бросят в него камень, а мы простим профессору его маленькую слабость, тем более, что он как раз затем и собирался отправлять жену с Наудусом, чтобы самому включиться в спасательные работы. - Он раненый, - оправдался Гросс за Наудуса. - Ба, да это же Наудус! - воскликнул человек в синем свитере. - Где это тебя так угораздило, старина? - Здравствуйте, господин Карпентер, - кисло отозвался Наудус. - Дело в том, что... - Его ранило двумя пулями с самолета, - быстро ответил за него профессор... - По-моему, это не очень опасно... - Вот не повезло тебе! - сочувственно пощелкал языком Карпентер. - Энн твоя как будто предчувствовала... - Вы видели ее? Она жива? - Почему же мне было ее не видеть, раз мы работаем в одном цехе? Жива! По крайней мере, когда оплакивала тебя, была жива. - Она, наверно, ждет меня дома! - заволновался Наудус. - Ах, боже мой, бедняжка, наверно, так переживает! Гросс спросил: - Вы одной рукой справитесь с рулем? - Конечно, - живо сказал Наудус. - Я не знаю, как вас благодарить! - Обещаете не рисковать машиной? - Обещаю, сударь! Даю вам честное слово! Профессор распахнул дверцу и выбрался из машины. - Да, напишите-ка мне свой адрес, чтобы я смог вас разыскать. - А я? - спросила фрау Гросс и, решительно распахнув дверцу, также выбралась на мостовую. - Это ты, пожалуйста, брось. Я тебя одного в этом аду не оставлю... Дайте-ка мне, молодой человек, мою сумку. Наудус послушно передал ей сумку, но посмотрел на нее с обидой и укоризной. - Не будет ли слишком тяжело для пожилой дамы?.. - Карпентер замялся. - Все-таки, знаете ли, огонь, кровь... - Не будет, - сказала фрау Гросс. - Профессор беспомощен, как ребенок. Его нельзя оставлять одного... Я постараюсь держать себя в руках... Профессор развел руками. - Спорить с ней бесполезно. У этой дамы невозможный характер. Пойдемте, господин Карпентер. Он и боялся за жену и гордился ею. - Одну минуточку, сударь! - окликнул Наудус профессора, и когда тот вернулся к машине, шепнул ему на ухо, кося глазом на удалявшегося Карпентера: - Будьте с ним поосторожней, сударь. Этот человек... Про этого человека поговаривают, что он коммунист... - Что вы говорите?! - профессор покачал головой. - Кто бы мог подумать! - Представьте! Так что поосторожней! И Наудус уехал, довольный тем, что смог предупредить человека, который меньше чем за час успел так много для него сделать. 2 Вечером того же дня известный уже нам коммивояжер с мышастой шевелюрой подкатил в своей темно-малиновой машине к невзрачному кирпичному доходному дому на одной из окраинных улиц Фарабона. У входной двери среди многих других табличек он увидел и ту, в которой сообщалось, что именно в этом доме, на втором этаже, у зубного врача Дугласа Раста могут получить срочное, полное и общедоступное исцеление от зубных недугов все, кто в этом нуждается. Табличка слишком изобиловала золотом, серебром и виньетками из эмали, чтобы свидетельствовать о солидной клиентуре. Нашему коммивояжеру такие вещи были понятней, чем многим другим: по характеру его службы он обязан был разбираться в вывесках. Тем более поразило его, что в приемной доктора Раста, вопреки его предположениям, было полным-полно посетителей, терпеливо ожидавших своей очереди, несмотря на отчаянную духотищу. Не менее достойно было удивления и то, что среди всех, кто торчал в этой маленькой и весьма неприглядной приемной, не было ни одного человека с флюсом, с повязанной щекой или с тем особенным, неповторимо мученическим выражением лица, какое бывает только у людей, страдающих зубной болью. И, наконец, совсем уж непонятно было: нашего коммивояжера, человека изысканных манер и безукоризненно одетого, поначалу даже не пустили в приемную. Это так оскорбило господина Науна (так звали коммивояжера), что он, безусловно, ушел бы, не передав доктору Расту привета от его родителей, если бы не любопытство. "Интересно, чем этот дантистишка привлек такую массу публики?" - подумал он. И так как привлечение интереса публики составляло самую суть профессии господина Науна, то он позвонил еще и еще, пока снова не приоткрылась обшарпанная дверь. Экономка доктора Раста, обшарпанная не менее этой двери, высунула в просвет такой нос, что у самого неискушенного человека немедленно исчезали малейшие сомнения в ее пожизненном целомудрии, и спросила у господина Науна, сколько раз нужно ему повторять, что доктор сегодня больше никого принять не успеет. - Да я не лечиться! - разозлился Наун. - Понимаете ли, милая моя барышня, я совершенно здоров! - Там все здоровые! - отпарировала экономка и, наслаждаясь изумлением посетителя, хихикнула. Но дверь закрыть ей уже не удалось. Наун был опытным коммивояжером. Он попросту взял да и просунул в щель между дверью и косяком левую ногу и левую руку по самое плечо. - Милая моя барышня, - произнес он в этой не совсем элегантной позе, но зато самым обольстительным голосом. - Со мною так не поступают. Доложите своему шефу, что его хочет видеть господин Наун проездом из города Кремп. - Из города Кремп? - всплеснула сухими ладошками "милая барышня". - Из города Кремп, - церемонно, насколько это позволяла занятая им позиция, поклонился господин Наун. - И что он, то есть я, привез ему письмо и устный привет от его родителей. Вам известно, надеюсь, что у доктора имеются престарелые родители в городе Кремп? - Боже мой! - с чувством воскликнула экономка. - Кому же знать, как не мне, посвятившей жизнь их внукам и сыну! Вы их давно видели? - И еще передайте доктору, что через несколько дней я поеду обратно и опять-таки через Кремп, - продолжал Наун, не удостоив ее ответом. - Чего же вы стоите? Идите и передайте. Я жду. - Он не спеша отвернул краешек новехоньких перчаток и с небрежным видом посмотрел на свои золотые (во всяком случае, никто бы их не отличил от золотых, кроме разве ювелира) наручные часы. - Я жду ровно одну минуту и ни секундой дольше. - Ради бога, извините! - распахнула экономка дверь. - Я бегу и сейчас же доложу доктору. Какая радость, боже, какая радость! Он так переволновался за сегодняшний день! Присядьте, пожалуйста! Такая радость!.. Присесть было не на что. Но не прошло и полминуты, как из кабинета в развевающемся белом халате выбежал худенький, невысокий, весь в мать, доктор Дуглас Раст. Они прошли вдвоем в столовую (в кабинете остался ждать пациент) и тут, присев на краешек стула, ибо он очень-очень спешил, господин Наун передал любящему сыну привет от его любящих родителей. Доктор Раст был неподдельно счастлив. - Значит, они живы? - в двадцатый раз переспросил он. - Самое главное, что они живы. Меня беспокоило землетрясение. Чума меня уже не так страшит: сделают предохранительные прививки, и все обойдется... Главное, что они живы. Ведь я вас правильно понял, они живы? - Живы, - подтвердил растроганный коммивояжер. - Я с ними разговаривал вот так, как сейчас разговариваю с вами. Что же им передать? Я могу подождать, пока вы им черкнете несколько строк. Доктор Раст еще больше расчувствовался и снова бросился пожимать Науну руку и заявил, что он уже послал родителям телеграмму (у него с сегодняшнего дня огромные связи), что на завтра ему обещали его новые влиятельные друзья телефонный разговор с Кремпом по военному телефону и что он очень-очень благодарен милому господину Науну. С его посещением он стал вдвойне счастлив, так как уже с утра сегодняшнего дня он, наконец, после долгих лет прозябания и неудач уверенно пошел по пути к богатству и славе. И только тогда господина Науна осенило: - Позвольте, позвольте, доктор! - вскочил он. - Так это вы и есть тот самый доктор Раст, который угадывает судьбы?.. Доктор Раст, о котором сегодня трубят во всех газетах?.. - Ну да... - Маленький дантист почему-то насупился. - Садитесь, пожалуйста, прошу вас. - Очень, очень рад с вами познакомиться, доктор! На сей раз инициатива по части сердечных рукопожатий перешла к господину Науну. - Заходите, - несколько раз повторил на прощание доктор Раст. - Я вас от всей души приглашаю к себе запросто и в любое время. "Запросто и в любое время!" - все еще не мог прийти в себя господин Наун уже за рулем своей темно-малиновой машины. - Запросто и в любое время к самому доктору Расту!" Мы не имеем возможности описывать все деловые удачи, которые в те дни имели место в Атавии благодаря неудачному залпу генерала Зова. Об удачах братьев Патоген и Андреаса Раста мы уже рассказали. Теперь поведаем о том, как неожиданно повезло фарабонскому дантисту Дугласу Расту и его бесплатному пациенту Симу Наудусу. Оба они происходили из города Кремпа и были близкими родственниками уже известных нам жителей этого города. Сим Наудус приходился старшим братом тому самому Онли Наудусу, с которым столь неожиданно судьба свела супругов Гросс. Итак, о докторе Расте и большом бизнесе Сима Наудуса. Истоки неожиданного, стремительного и быстротечного взлета карьеры маленького дантиста и его пациента восходили к 16 часам 30 минутам двадцать первого февраля. В этот тусклый и ненастный зимний вечер долговязый мрачный человек с рыжими, плохо подстриженными космами нерешительно постучался в дверь доктора Раста. В нем сравнительно легко можно было при желании узнать Сима Наудуса. Для того чтобы его желали узнавать все знакомые, ему не хватало сущей безделицы - работы. Те, кто все же помнил его по Кремпу, знали, что ему лет тридцать пять. Незнакомые давали ему пятьдесят. Можно поручиться, что если бы у него было поменьше детей и побольше денег, то он выглядел бы не старше своих лет, а возможно, и моложе. Но это уже из области предположений, а мы хотим писать лишь о том, что нам доподлинно известно. Он был одет... Впрочем, как может быть одет человек, который робко стучится к малознакомому дантисту с просьбой бесплатно утихомирить терзающую его зубную боль? Он так волновался, что даже забыл отряхнуться от снега, обильно покрывавшего его плечи и шляпу. В приемной доктора Раста, как и всегда, не было ни души. Поэтому знакомая уже нам длинноносая экономка имела достаточно свободного времени, чтобы не только обратить внимание Сима Наудуса на его небрежность, но и сделать кое-какие обобщения насчет той значительной и отнюдь не худшей части человечества, которую она объединяла под жестким термином "шантрапа". Но так как маленький дантист обладал куда более добрым и отзывчивым сердцем и еще большим количеством свободного времени, он без труда признал в пациенте земляка и только вздохнул, убедившись, что тот пришел в надежде на бесплатную медицинскую помощь. - Ну что ж, - вздохнул он, - идемте, Наудус, посмотрим, что там такое творится в вашей полости рта... Нет, мы ни в коем случае не беремся утверждать, что доктор Раст нетвердо держался на ногах, направляясь в кабинет со своим обтрепанным пациентом, но изо рта у него определенно попахивало спиртным. - У меня ужасно болит зуб, - пожаловался Наудус, не смея как следует усесться в зубоврачебном кресле. - Поверьте мне, доктор, если бы он у меня так не разболелся... - Понимаю, понимаю! - перебил его доктор, не переставая досадовать на свою доброту. - Усядьтесь как следует и раскройте рот... Вот так... Давно он у вас болит? - Шестой день. Нет, прошу прощения, седьмой. - Так вот болит? - Раст легонько постучал по зубу. Наудус вместо ответа застонал - не слишком громко и не слишком тихо, как раз так, как может себе позволить стонать бесплатный пациент. - Почему же вы раньше не обратились к врачу? - набросился на него маленький дантист. - Разве можно так запускать? Наудус попытался улыбнуться, насколько это было возможно для больного с распухшей щекой и широко раскрытым ртом. В связи с этим обстоятельством доктор Раст испытал живейшую потребность подбодрить себя новой порцией разбавленного спирта. Он вернулся минутой позже, старательно вымыл костлявые, несуразно большие руки. - Сейчас мы проверим, что у вас там такое творится, в зубе... Вы хоть знаете, что это за аппарат я сейчас включаю? Чтобы доставить удовольствие доброму дантисту, Наудус отрицательно покачал головой. - Это рентгеновский аппарат. Специальный зубоврачебный рентгеновский аппарат новейшей конструкции, - разъяснил с неожиданным ожесточением доктор Раст. - Дернула меня нелегкая приобрести его в рассрочку. Вы себе и представить не можете, в какую кучу денег он мне уже обошелся! Наудус сочувственно вздохнул. Раст выключил электрическое освещение и включил аппарат. Послышалось характерное гудение. Доктор Раст слегка качнулся, хотя очень может быть, что он только случайно оступился, и придвинул аппаратик, - он был очень невелик, не больше сигарной коробки, - к верхней челюсти Наудуса. - Сейчас, - пробормотал доктор Раст. - Всего одна минута, и мы все уви... Но он так и не договорил начатого слова, застонал, схватился за голову и стремительно выбежал из кабинета. Вскоре Наудус услышал, как в расположенной рядом ванной зашумела вода из крана. "Плохи мои дела! - подумал Наудус. - Этот Раст здорово пьян. Как бы он с пьяных глаз не покалечил мне всю челюсть!" Ему представлялось, что доктору от излишне выпитого сделалось дурно. Раст вернулся с мокрой головой. Нетрудно было догадаться, что он держал ее под краном. - Ну вот и хорошо, вот и отлично! - подбодрил он не то себя, не то Наудуса и испуганным взором снова прильнул к экрану аппарата. Взглянул и снова испустил стон. - Знаете что, - проговорил он, торопливо включая свет и выключая рентген. - Лучше я вам сейчас положу на зуб успокоительного, а вы приходите ко мне завтра утром, часиков этак в двенадцать. Ладно? - С удовольствием, - обрадовался Наудус. Он рассчитывал, что завтра доктор будет в более трезвом состоянии. - Значит, завтра, часов в двенадцать, - проводил его доктор до дверей. - Вы по-прежнему живете где-то поблизости? - Я уже десятый год живу во дворе этого дома, - отвечал Наудус, и не помышляя обижаться на такую невнимательность земляка. - Ну вот и отлично. До свидания, Наудус! Он сам закрыл за пациентом дверь и обернулся к экономке, которая не настроена была провожать бесплатного пациента. Экономка всплеснула руками: - Что с вами, доктор? На вас лица нет! - Вы себе не можете представить, Грэйс! Мне кажется, я схожу с ума! В зубе этого бедного Наудуса... - Вы, доктор, всегда принимаете ближе к сердцу чужие беды, нежели счастье собственных детей. - Грэйс намекала на доброе сердце Дугласа Раста. Она находила это дурным. - У него гангренозное воспаление! - Не у него первого и не у него последнего, - возразила с философским спокойствием экономка. - Если бы люди, не дай бог, всегда были здоровы, кое-кто давно бы умер с голоду. - Она имела в виду врачей в первую очередь зубных и не считала нужным скрывать, что она целиком и всегда на страже их интересов, даже когда сами зубные врачи ими пренебрегают. - Ах, Грэйс, Грэйс! - воскликнул доктор. - Если бы вы сами видели, как у него проглядывается на экране это воспаление, вы бы, уверяю вас, не говорили об этом так спокойно! Грэйс насмешливо промолчала. - Понимаете, Грэйс, это темное пятно... Ему полагается вести себя спокойно, а оно полыхает, как пламя! - Полыхает?! - всплеснула руками экономка. Чуть что, она всегда всплескивала руками. Она считала, что у нее выразительные, красивые руки, и она никогда не упускала случая всплеснуть ими. Она полагала, что это у нее получается очень женственно. - То-то и оно, что полыхает! Как пожар... И это так страшно, так страшно! Знаете, я не очень суеверный человек, но в данном случае... - Боже! - опять всплеснула сухими ладошками Грэйс. - Неужели вы хотите сказать, что видите в этом плохую примету? - Боюсь, что именно так, - промычал доктор Раст и бегом кинулся в ванную комнату. Его стало тошнить. Не более как через час весть о том, что некий дантист по фамилии Раст увидел страшную примету в дупле зуба больного пациента, стала достоянием нескольких десятков ближайших родственников и знакомых общительной Грэйс. А через несколько часов об этом удивительном событии знали уже сотни фарабонских обывателей. Далеко не все приняли это сообщение с должной серьезностью. Многие посмеивались, особенно те, кто знал о пристрастии доктора Раста к спиртным напиткам или кто привык пользоваться услугами более зарекомендовавших себя астрологов и хиромантов. Но прошло еще несколько часов, и Атавию постигло небывалое и трудно объяснимое землетрясение с несколькими тысячами эпицентров, а утром следующего дня по стране стали расползаться грозные слухи о крысах и майских жуках, вырвавшихся из заточения в Киниме. Черным кошмаром нависла над Атавией опасность эпидемии чумы. И тогда весть о маленьком фарабонском дантисте, который еще вчера все это предугадал, с непостижимой быстротой разнеслась по городу, в котором он столько лет прозябал без практики и перспектив. Когда Наудус прибыл в назначенный час к дверям квартиры доктора Раста, в прихожей уже скопилось не менее двух десятков фарабонцев. Они рассчитывали на помощь Раста - не зубного врача, а прорицателя первой величины. Наудус никогда не решился бы пробиваться через эту солидную гудевшую толпу платных пациентов, если бы минут в пять первого сквозь плотный заслон упитанных, хорошо одетых и обеспеченных леди и джентльменов не просунулась всклокоченная голова доктора Раста. - Наудус, - сказал маленький дантист, - проходите поскорей. Вы мне очень нужны... Все с уважением посторонились, пропуская человека, который был так нужен самому доктору Дугласу Расту. К чести маленького дантиста, мы должны отметить, что он далеко не сразу принял необычное предложение Гомера Юзлесса. Поначалу он даже не понял, о чем идет речь. Потом он не на шутку рассердился и, очевидно, являл собою при этом достаточно забавную фигуру, потому что Юзлесс, человек в высшей степени деловой и сдержанный, следя за его возмущенной беготней по кабинету, не смог удержаться от улыбки. Так бывалый рыболов усмехается, наблюдая за попытками какой-то лядащей рыбешки сорваться с патентованного, неоднократно проверенного на практике, усовершенствованного крючка. Дав Дугласу Расту вволю погорячиться, он как ни в чем не бывало повторил свое предложение и особо подчеркнул то обстоятельство, что уважаемый доктор получит таким образом могучий шанс стать не только преуспевающим прорицателем-ясновидцем, но и широко известной личностью, что имеет немалое значение для зубных врачей, не избалованных обильной практикой. Как наш дантист ни был прекраснодушен и непрактичен, но подобная мысль, видимо, и ему приходила в голову, потому что на этот раз его возражения свелись главным образом к тому, что он никогда и ни за что не согласится построить свое благополучие на опаснейшем заболевании ближнего, тем более земляка. Юзлессу осталось после этого только заметить, что лишние пять-шесть сотен кентавров никогда не помешают земляку уважаемого доктора, и Дуглас Раст согласился. За двадцать процентов с валового сбора господин Гомер Юзлесс - не последний человек в мире рекламы - брал на себя организационные, эксплуатационные и рекламные тяготы предприятия, которое должно было обогатить и доктора Раста, и господина Юзлесса, и даже некоего Сима Наудуса. Доктору Расту оставалось только принимать клиентов, узнавать, на какие вопросы им хотелось бы получить прогнозы, и каждый раз получать эти прогнозы в итоге специального повторного рентгенировання больного зуба Сима Наудуса. Особенности поведения темного пятна в дупле упомянутого зуба будут давать материал для положительного или отрицательного прогноза. А так как вследствие отсутствия у доктора Дугласа Раста надлежащего опыта в деле предсказания судеб, у него в ходе этой работы не могут не возникнуть известные затруднения, господин Гомер Юзлесс обязуется по мере своих скромных знаний человеческой природы и хозяйственной и политической обстановки оказывать доктору посильную помощь. Для этого он, регистрируя клиентов и заполняя на каждого из них предварительные опросные листки, будет в зависимости от результатов этого предварительного опроса прикреплять к листкам зеленый талон в случае возможности, на его взгляд, приятного ответа или желтый, если, к сожалению, придется огорчить клиента малоутешительными предсказаниями. Что до Сима Наудуса, то его роль ограничилась всего лишь тем, что он продолжал страдать гангренозным воспалением шестого верхнего правого зуба и предоставлял вышеупомянутый в распоряжение доктора для многократного рентгенирования. - Сказать по совести, доктор, - заключил Юзлесс, - после всего того, что вы мне поведали об этом бедняге, меня прежде всего волнует и радует возможность выполнить христианский долг и помочь ему кое-что подзаработать. Вот почему доктор Раст так ждал прибытия Наудуса. Без Наудуса нельзя было начинать прием. Как и ожидал Юзлесс, Сим Наудус принял предложение стать медиумом доктора Раста как особый дар небес. Он только попросил (конечно, если это не повредит их общему предприятию) хоть немножко обезболить ему зуб. - Само собой разумеется! - воскликнул маленький дантист. - Как вы могли на этот счет сомневаться! Конечно, я вам обезболю зуб. - Да благословит вас бог за вашу доброту, доктор! - пробормотал Наудус и посмотрел на Раста обожающими глазами. - Если бы вы знали, доктор, как я вам благодарен! - Ну, ладно, ладно! - смущенно замахал руками Раст. - Я не так уж добр, как вам кажется. Он был совершенно трезв, в белоснежном халате. Старенький, обветшалый паркет в его кабинете был натерт до блеска. Слабая, растерянная улыбка человека, все еще не верящего, что ему, наконец, привалила настоящая удача, скользила по лицу доктора. - Приступаем к обезболиванию, Наудус! Укол обезболивающего средства "Офелия" привел больного в блаженное состояние давно позабытого покоя. Боль отпустила его, и у него появилась потребность поговорить. - Великолепная, доложу я вам, штука, эта - как ее?.. - "Офелия"? - Угу! "Офелия"! Если я когда-нибудь разбогатею (теперь он был почти уверен, что и такое чудо может с ним произойти), я буду рвать себе зубы только под наркозом. Пусть это и стоит дороже... - Наудус! - промурлыкал доктор Раст. - Мы еще успеем с вами наговориться на эту тему в свободное время. А теперь изготовим аппарат и пригласим первого нашего клиента... Нужно ли говорить, что слово "нашего" доставило Наудусу никогда до сего не испытанное горделивое чувство собственника. И подумать только, что еще минут двадцать тому назад он не знал, где ему заработать на корку хлеба для своих ребятишек! - Так-с, - снова промурлыкал доктор Раст, - теперь проверим, как он действует, наш дорогой, наш милый кормилец рентген... Он выключил свет, включил аппарат, посмотрел на экран и вдруг, совсем как накануне, застонал и пулей выскочил из кабинета. Растрепанный, с отчаянно колотящимся сердцем он пригласил к себе в спальню на экстренное совещание Гомера Юзлесса. - Катастрофа! - прошептал ему на ухо доктор Раст. - Полнейшая катастрофа!.. - Он запросил большую долю доходов? - Хуже!.. Юзлесс облегченно засмеялся: - Надеюсь, он не умер у вас в кресле? - Он не представлял себе, что еще может быть хуже того, когда пайщик неожиданно потребует большей доли в общих доходах. - Юзлесс! - прошептал ему на ухо доктор Раст. - Оно больше не полыхает. - Что больше не полыхает? - Пятно... Пятно в зубе. - Ну и что? - Как же я буду гадать, если оно не полыхает? - Надеюсь, вы никому еще об этом не рассказывали? Впервые за время их недолгого знакомства Юзлесс проявил некоторые признаки беспокойства. - Нет еще. Но какое это имеет значение? - Решающее. Огромное. Гигантское! Куда вы? - Зачем людям зря ждать? Я им скажу, чтобы они зря не ждали. Пускай уходят... - Сядьте! Вы слышите - немедленно сядьте и не делайте глупостей! - Прежде всего я честный человек, Юзлесс! - Я просто сам не возьму в толк, что меня удерживает от того, чтобы немедленно распрощаться с вами, любезнейший доктор, немедленно и навсегда. Очевидно, только мое искреннее сочувствие этому несчастному Наудусу... - Честность! - всхлипнул доктор Раст. - Честность - это единственное мое достояние, и я с ним никогда не расстанусь. - Не будь вы честным человеком, я бы с вами и дела не имел, - внушительно перебил его Юзлесс. - Мой принцип - иметь дело только с честными людьми. - Что же теперь делать? - Прежде всего успокоиться и раньше времени не впадать в панику. Это раз. Уточнить обстановку, это два... Успокоились? Разрешите предложить вам воды... Ну вот, теперь давайте уточнять обстановку. Вы готовились к сегодняшнему приему? И тут вдруг оказалось, что доктор Раст (образованный человек!) и понятия не имел, что к подобным сеансам провидения надлежит готовиться, дабы привести себя в то состояние, которое наиболее благоприятствует деловому контакту с потусторонними силами. - То, что недоступно рядовому индивидууму, становится достоянием проникновенного взора прорицателя судеб именно потому, что он надлежащим образом себя к этому подготавливает, - пояснил всеведущий Юзлесс. - Вспомните, не подготовили ли вы себя вчера, пусть и нечаянно, к приходу Наудуса. - Ничем я себя не подготавливал, - тоскливо отвечал доктор Раст. - Вчера я, если уж хотите знать правду, был здорово... О-о-о! Одну минуточку!.. Он выбежал из спальни, на несколько мгновений уединился на кухне, потом на глазах у изумленных клиентов промчался в кабинет, где его ждал томимый самыми мрачными предчувствиями Сим Наудус, выключил свет, включил рентген, взглянул на экран и, счастливый, полный самых светлых надежд, вернулся в спальню, к Юзлессу. - Все в порядке! - успокоил он коммерческого директора нового предприятия. - Вы оказались правы. Все дело в предварительной подготовке. Теперь я снова увидел, как оно полыхает. Можно начинать прием. Моя совесть чиста. Юзлесс схватил доктора за полу халата. - Дорогой мой, неужели у вас нет про запас какого-нибудь средства, которое отшибало бы запах спиртного? - Целых два! - воскликнул доктор Раст. - Мятные лепешки и одеколон. - Используйте оба. И не скупитесь. Раст набил себе рот мятными лепешками и, чтобы окончательно сбить посетителей с толку, вылил себе на голову и руки добрых сто граммов дешевого одеколона. Через минуту в кабинет почтительно постучался Гомер Юзлесс: - Дорогой доктор! Разрешите представить вашему вниманию господина Амброза. Он хотел бы узнать, благоприятствует ли пятно в зубе досточтимого Сима Наудуса вложению средств в акции "Перхотт и сыновья. Оружие". Вот его опросный листок. К листку был прикреплен зеленый талончик. Доктор Раст выключил свет, включил рентгеновский аппарат. - Сим Наудус, сосредоточьтесь! Минута прошла в благоговейном молчании. - Вы сосредоточились, Сим Наудус? - Я вполне сосредоточился, доктор. - Господин Амброз хочет узнать, благоприятствует ли пятно в вашем зубе вложению средств в акции "Перхотт и сыновья. Оружие". Думайте об этом, Сим Наудус, думайте только об этом. - Слушаюсь, доктор. Я только об этом и думаю. Снова в кабинете воцарилась трепетная и многозначительная тишина. - Так... Так... - бормотал маленький дантист, одинаково довольный и тем, что он видел на экране рентгена, и тем, что знал нужный ответ, и тем, что имел возможность крепко держаться за аппарат. - Пятно вам вполне благоприятствует, сударь. Желаю вам удачи... Быть может, вам угодно самому удостовериться? Он отодвинулся от аппарата ровно настолько, чтобы не выпускать из рук эту спасительную опору, и предоставил господину Амброзу насладиться видом челюсти с больным зубом, внутри которого действительно темнело какое-то зловещее пятно. Для человека, впервые видящего, как выглядит оголенная рентгеновскими лучами часть черепа, картина была достаточно убедительной. - Спасибо, - поклонился Амброз. - Я вполне удовлетворен. До свидания, доктор! До свидания, господин Наудус. Снова приоткрылась дверь, и снова в ней показалась голова Юзлесса. - Госпожа Кирпатрик хотела бы узнать, благоприятствует ли пятно в зубе досточтимого господина Наудуса видам на замужество ее старшей дочери Катарины. - Прошу вас, госпожа Кирпатрик! - Сим Наудус, госпожа Кирпатрик хотела бы узнать, благоприятствует ли пятно в вашем зубе видам на замужество ее старшей дочери. - Ее зовут Катарина, доктор, - уточнила свой вопрос почтенная матрона. - Это очень важно: ее зовут именно Катарина. - Ее зовут Катарина, господин Наудус. Думайте о ее видах на замужество, прошу вас. Думайте только об этом, и как можно напряженней. - Хорошо, доктор. Я только об этом и думаю. Я очень напряженно думаю об этом, - с готовностью отвечал Сим Наудус. Уже к вечеру того же дня акции "Перхотт и сыновья. Оружие" поднялись на четыре пункта. Слухи о "таинственном советском бомбардировщике" (им интересовались девять клиентов доктора Раста) оказались необоснованными, как и предсказывал доктор Раст на основании движения пятна в зубе Сима Наудуса и трезвого политического опыта Гомера Юзлесса. На том же серьезном основании было предсказано двадцати трем клиентам, что ни им, ни их родным не грозит смерть от чумы, если они только своевременно сделают себе надлежащие прививки. Семнадцати пациентам было дано заверение, что их престарелые родители и родичи, на наследство которых они рассчитывают, сравнительно скоро умрут. Так как многие предсказания нового провидца оправдались буквально через несколько часов, а остальные за этот срок никак не были опорочены, то приемная доктора Раста до глубокой ночи была набита состоятельными клиентами, жаждущими хорошо оплаченных предсказаний. Четыре раза пришлось объявлять пятиминутные перерывы, чтобы дать Симу Наудусу возможность совершить небольшую разминку. И каждый раз Юзлесс врывался в кабинет, потрясая книгой записей клиентов; и требовал поторапливаться. В половине второго ночи Наудус был, наконец, отпущен домой. В кармане у него лежали восемнадцать пятикентавровых бумажек - первый его заработок за последние четыре месяца и самый крупный дневной заработок за всю его жизнь. Что до заработка доктора Раста, то он уже к десяти часам вечера перевалил за тысячу кентавров. Гомер Юзлесс тоже не остался в убытке. На следующий день прием начался в восемь утра. Наудус явился за полчаса до приема. На улице еще было совсем темно. В квартире горело электричество. Доктор Раст только что позавтракал и, весело мурлыча какую-то песенку, брился. Оба его мальчика сидели еще за столом и капризничали. Грэйс, непричесанная, уговаривала их скорее кончать с завтраком, прибирала квартиру и обменивалась с доктором мнениями насчет Юзлесса. Она полагала, что Юзлесс - "не какая-нибудь шантрапа". Доктор полностью с нею соглашался и торопил с приборкой. - А, Наудус! - приветствовал он своего медиума. - Я вижу, не в ваших правилах опаздывать на работу. Завтракали? - Доктор, - глухо отозвался Наудус, - нельзя ли мне побольше обезболивающего? Я чувствую, у меня сейчас лопнет голова. Лицо его было желтее обычного, под глазами нависли большие лиловые мешки. - Не следовало вам напиваться, - заметила ему Грэйс. Всем своим поведением она подчеркивала, что продолжает считать его шантрапой, несмотря на все значение, которое он неожиданно стал играть в материальном благосостоянии доктора Раста. - Я очень нервничал всю ночь, - сказал Наудус. - Я ни на минуту не сомкнул глаз, но не брал в рот ни капли. Он боялся сказать, что никогда в жизни у него еще так не болели зубы. Тем временем доктор покончил с бритьем и наспех, но в высшей степени основательно "подготовился" к предстоящим сеансам. Из ванной он вышел в безоблачно жизнерадостном настроении, со ртом, наполненным мятными лепешками. От головы его, как и вчера, так разило одеколоном, что надо было быть незаурядным знатоком спирто-водочных изделий, чтобы за этой густой парфюмерной завесой разгадать сильные токи алкогольного происхождения. - Сейчас мы вам закатим новокаинчику! Сейчас вам вдоволь, сколько влезет, закатим новокаинчику! - весело пропел маленький дантист. - Ого-го! Да вас раздуло, как кокосовый орех! А ну, посмотрим, что у вас там творится, в нашем зубчике... В нашем славном, в нашем дорогом, в нашем драго... Боже мой! Наудус!.. Весь хмель сразу выскочил из головы Раста. - Наудус! - произнес он так неожиданно серьезно, что его медиум на мгновение даже перестал ощущать боль. - Наудус, кажется, мы с вами слишком далеко зашли... Мда-а-а, нечего сказать, пейзажик! Полощите вот этим рот. Я немедленно принимаюсь за лечение. - А как же клиенты? - побелел Наудус. - Клиентам придется так долго ждать? Это может нам слишком дорого стоить! Он спрашивал совсем не то, что хотел спросить. Он боялся собственных подозрений и хитрил - и с собою и с доктором. - Клиентам придется уйти домой без моих прогнозов. - А пятно? - Мы его начисто уничтожим, не беспокойтесь. - Я беспокоюсь, как бы вы его не уничтожили. - Не дурите, Наудус. Такими вещами не шутят. Надо тотчас же приниматься за лечение. - Значит, все пропало? - Наоборот, пока еще, кажется, ничего не пропало. Даю вам слово. И если даже, паче чаяния, придется произвести трепанацию челюсти, я вам ее сделаю бесплатно. Вы слышите - бесплатно. А теперь сидите смирно. Но вместо того чтобы сидеть смирно, Сим Наудус схватил правую руку доктора Раста, с силой прижал ее к своей груди и прошептал: - Доктор! Дорогой доктор! Значит, все пропало?! - Две горячие слезы обожгли руку маленького дантиста. - Неужели вы хотите меня погубить, доктор?.. - Опомнитесь! Кто вас хочет губить? - Неужели вы меня погубите сейчас, когда я, наконец, снова стал зарабатывать? Я вчера заработал девяносто кентавров, целых девяносто кентавров!.. - Ну, вот и отлично. Заработали ведь. И я еще дам вам своих девяносто... Нет, я вам дам сто кентавров... - Что же тогда такое ваша медицина, если вы не можете продлить человеку его гангрену, которая дает ему такой верный, такой большой и верный заработок? Ну куда я пойду, скажите, со своим здоровым зубом? Кто мне даст под него, под все мои здоровые зубы хоть одну десятую, сотую долю того, что я, благодарение нашему всемилостивейшему господу, получил вчера под один больной? - Вы спятили! Вы совсем спятили! - пробормотал доктор Раст, отступая от Наудуса, который встал с кресла, пошел прямо на него, подняв вверх свои гладкие, истосковавшиеся по работе ладони и, загнав его в самый угол, под большой поясной портрет господина Андреаса Раста, рухнул перед доктором на колени. - Хотя бы еще на пять дней! Ну, на четыре, на три... Ведь у вас у самого дети... Во имя наших детей, доктор! Только чуточку подлечите, и пускай болит... Если обезболивание ускоряет процесс, я лучше потерплю без "Офелии"... Ну чего же вы молчите? Скажите мне, что вы согласны! - Вы требуете, чтобы я стал вашим убийцей, Наудус! Разве я похож на убийцу? - Конечно, нет, дорогой мой доктор... То есть да, да, да! Да, доктор, сейчас, вот именно в эту минуту, вы очень похожи на убийцу!.. Боже мой, что я говорю!.. Простите меня, доктор... Одну минуточку, я сейчас... - Куда вы, Наудус? - крикнул ему вслед Раст, выбежав на лестничную площадку. - Я сейчас, доктор! Я забыл, что оставил ребят одних у горящей газовой плиты... - В чем дело? - строго спросил Юзлесс маленького дантиста, затащив его в кабинет. - Куда он побежал в рабочее время? Клиенты ждут. Каждые десять минут промедления - это полсотни кентавров. - Кончились кентавры, Юзлесс... Его нужно срочно лечить. - Ну и лечите его на здоровье. Какое отношение это имеет к нашим кентаврам? Лечите его и принимайте клиентов. - А пятно? Где я достану пятно, если я буду его лечить? - Пятно надо ликвидировать в последнюю очередь. - Пятно надо ликвидировать в первую очередь. Ведь это гангрена. Вы понимаете - ган-гре-на! - Знаю, что не корь. И знаю, что вы не имеете никакого нравственного права ликвидировать это пятно. Это вам станет в десять тысяч, а то и во все пятнадцать... - Пятнадцать тысяч?!