ляешь, если в один вечер собрать всех, кого я люблю, или хотя бы всех, у кого я ночевал в городе Минске..." А потом подумал и сказал: "Нет, даже нашей трeхкомнатной квартиры, которая у нас когда-то будет, не хватит для того, чтобы в один вечер собрать всех, у кого я ночевал, а тем более всех, кого я люблю". Я никогда не слышала, чтобы Арик о ком-нибудь плохо говорил. И никогда не замечала, чтобы он к кому-нибудь плохо относился. Это было удивительно, потому что мне понятна такая ситуация, когда у человека есть друзья и враги. У Арика врагов не было. И однажды я ему сказала: "Послушай, ты, может, Христос? Неужели ты всех абсолютно -- любишь?" А он сказал: "Знаешь, есть люди, которые мне... -- он запнулся, подбирая слово, -- ну, неприятны. Но я не считаю нужным тратить на них эмоции. Вот я увижу этого человека -- ровно настолько, чтобы с ним поздороваться, и мгновенно отключаюсь от него. Я просто перестаю его видеть. Это бывает очень редко. Но когда бывает, бывает вот так. Я перестаю его видеть и не считаю нужным тратить на него эмоции". Фонограмма 1975 года. Минск ЖЕНЕ А ты уходишь, уезжаешь, улетаешь... Дела, дела... Я так держу тебя в руках, а ты растаешь, И ночь бела От непогашенной лампады и от дыма Ста сигарет, Поздней меня на час, поутру, свежевымыт, Встаeт рассвет. И вновь, как встарь, невыносимо я свободен, Хоть песни пой, И внешне для нырков как будто снова годен В любой запой. А здесь друзья мои старательно готовят В снега побег. А ты мне издали скажи хотя бы слово, Как я тебе. Весь мир в зиме, и дом осиротело В снегу стоит. Но что мне мир, когда полмира -- твоe тело, Плечи твои... Твои слова, твоe дыханье, твои руки -- Тeплым замком... И мне нисколечко не легче, что с разлукой Я так знаком. январь 1971 В феврале 1971 года я вернулась из бесконечно долгой командировки, и Арик, сияющий, спел мне свою новую песню. У неe ещe не было названия, но начиналась она удивительными словами: "А люди не стареют, не стареют... О, жизнь, ведь это правда, не стареют?.." Мне показалось, что песня эта -- сплошной поток солнца и радости. Мне почудилась в ней хемингуэевская любовь к жизни, и я сказала об этом Арику. Он улыбнулся светло, распахнуто и удивлeнно: -- Да... Ты угадала. Когда я писал, я всe время смотрел на портрет Хемингуэя, -- Арик кивнул в сторону висевшего на стене большого портрета любимого писателя. -- И ещe всe время вспоминал наш последний разговор с Евой Львовной... Ева Львовна Мирская -- очаровательная женщина, в то время преподаватель французского языка в Минском инязе, время от времени устраивала своим друзьям домашние вечера французского шансона. У неe уникальная коллекция пластинок французских шансонье, и звучание их она сопровождала ненавязчивым, тихим, но очень точным синхронным переводом. Когда мы были у неe с Ариком в последний раз (она специально для Круппа устроила вечер Азнавура, потому что считала, что они похожи, и не только внешне -- она находила в их песнях сходные мотивы и мысли), Арик о чeм-то разговаривал с Евой Львовной на кухне, пока она готовила чай. Ева Львовна рассказала мне об этом разговоре, когда мы встретились с ней вскоре после гибели Круппа: -- Арик, ну как жизнь? -- Я счастлив, как никогда. Я даже не думал, что в моeм возрасте, на четвeртом десятке, человек может быть счастлив, как в юности, и даже больше, чем в юности. Разговор сразу перешeл на проблему возраста. Ева Львовна говорила о том, что ей не страшно стариться, потому что каждый возраст хорош по-своему, она говорила о том, что любит свою работу и получает много радости и от своих студентов, и от своих друзей, и от своей семьи. "Каждый возраст хорош по-своему..." -- вот это, видимо, вспоминал Арик, когда писал свою песню: "...А в зрелости любови безоглядней..." Он считал, что в этой песне он написал лучшую свою строчку: "И женщины красивы, и мужчины". -- "Я ничего лучше не написал за всю жизнь", -- говорил Арик и сиял при этом. Когда он пел эту песню, которая без его участия как-то сама собой назвалась "Зрелостью", всe его существо излучало радость... Только позже, когда его не стало, я услышала песню на плeнке и была потрясена тем, сколько в ней грусти -- при всeм свете, исходящем от неe. Теперь я услышала в ней то, чего Арик, когда пел еe, вероятно, и сам не слышал -- предсказание, пророчество своего близкого конца, своего ухода. Он сам не ведал, что сотворил, и, утопая в потоке радости, не заметил этого. ЗРЕЛОСТЬ Е. Л. Мирской А люди не стареют, не стареют, О жизнь, ведь это правда, не стареют? С годами всe красивей и добрее, Хоть жизнь их больно ранит, не щадит. И женщины красивы, и мужчины... О жизнь, ведь это правда, что мужчины И женщины красивы? А лучина -- Пока не догорит, не зачадит... И женщины красивы, и мужчины... И мне не жаль ушедших лет нисколько. О жизнь, ведь это правда, что нисколько Не жаль ушедших?.. Просто грустно дольки Души оставить там, где уж не быть. А юность... Что же, юность так нарядна. Нет, не красива -- только лишь нарядна. Но в зрелости любови безоглядней, И с каждым годом интересней жить. Но в зрелости любови безоглядней... А если уж приходит к нам усталость, О жизнь, такая страшная усталость, Когда нисколько силы не осталось Снести и бремя лет, и боль от ран, Вдруг кто-то скажет: "Стоп, пора на отдых". Мы сеяли, и зеленеют всходы... Над ними бег свой остановят годы, И новый день к другим придeт с утра. Мы сеяли, и зеленеют всходы... Мы сеяли, и зеленеют всходы... февраль 1971 ПРОЩАЛЬНЫЕ ЭКСПРОМТЫ * * * Игорю Лучинкину Затеряемся по каютам Просто так посидеть. Затеряемся, раз поют там, А от песен не поседеть. Жаль, кончаются быстро слeты, И не скоро начать. Разнесут по домам самолeты, И опять целый год скучать. Разве лишь мудаки осудят То, что было, то, что есть, Только очень хорошие люди Собрались почему-то здесь. И качает нас, ох, качает То ль питьe, то ль вода, И опять самолeт разлучает... Но вернeмся, вернeмся сюда! Жаль, кончаются быстро слeты, И не скоро начать. Разнесут по домам самолeты -- И опять целый год скучать... Я вас очень люблю, ребята! Одесса, 1970 x x x Олегу Нечаенко Адреса я запрячу в нагрудный карман. Как легко их запрятать, как просто достать. Понимаешь, сейчас над Одессой туман, Ну а нам уж пора в декабри улетать. Понимаешь, никак не случается вновь. Может быть, даже лучше, а всe же не так. Память снова подарит картинки из снов: Море, волны, корабль и декабрь в цветах. Арик Крупп Спасибо! Одесса, 1969 * * * Олегу Нечаенко Стоит лишь закрыть глаза -- Вновь я с вами. Не сумею всe сказать Я словами. Просто есть в Одессе дом, Где чудесно Жили в октябре седом Наши песни. Второй раз декабрь 17 декабря 1970 Спасибо! ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА Я увидела его, стоя на троллейбусной остановке, в один из первых мартовских дней 1971 года. Он стремительно шeл в распахнутом пальто, улыбающийся и, казалось, ничего не видящий перед собой. -- Арик, ты что сияешь, такой счастливый? Он на мгновенье остановил на мне взгляд и, продолжая улыбаться, сказал: -- У меня есть дочь! -- Ну и что? Я знаю, что у тебя есть дочь... Всe так же улыбаясь, Арик покачал головой: -- Ничего ты не понимаешь! -- и умчался в солнечный день. Сам, даже летящей спиной своей, он был олицетворнием весны. И таким он остался в моей памяти навсегда. Фая Жениховская. Фонограмма 1975 года. Минск Из письма: Диночка, здравствуй! Пишу тебе из Восточной Сибири. Здесь горы, снег и настоящая тайга, растут ели, сосны, берeзы, кедры, но больше всего лиственницы. Село называется Верхняя Гутара, живeт здесь очень маленькая народность: тофалары, их всего 600 человек, но они имеют свой язык, а столицей у них является это село: Верхняя Гутара. Когда приеду, расскажу подробнее обо всeм. Постараюсь привезти тебе кедровых орехов, здесь они, кажется, есть. У тебя, наверно, скоро каникулы будут, отдыхай хорошо. Ещe очень прошу тебя, Диночка, слушайся маму, не ссорьтесь. Я приеду примерно 10 апреля. Папа. Верхняя Гутара 11 марта 1971 года ...Когда всe это случилось, когда не было больше надежды, когда меня вызвали в Белсовет по туризму и сказали, что Арика уже нашли, ну, в общем, когда уже были оборваны последние ниточки, я позвонила Пайзу. Его перед этим не было, он был в командировке и, приехав -- накануне моего звонка, -- узнал, что произошло. Я позвонила Пайзу на работу, и мы договорились, что я приду к нему домой. Он ушeл с завода и ждал меня. Поставил на низкий столик три рюмки, налил водки себе и мне, и в третью рюмку. А я, в общем, водку не пила, а тут мне было совершенно всe равно. Пайзу долго молчал. Потом взял рюмку -- "Давай". -- Опрокинул. Я тоже выпила. Потом посмотрел на третью рюмку и сказал: "И за него выпьем", -- и выпил. Как я ни сдерживалась, слeзы катились... Пайзу сказал: "Нельзя. Не плачь. Он был весeлый человек, и вспоминать его надо таким -- весeлым. Не смей плакать! И помни, что он очень_очень любил вас с Динкой. Помни. Никогда этого не забывай". А потом он сидел долго, обхватив голову руками. И вдруг прорвалось... Он стал вспоминать об Арике: как он иногда ночевал у него -- Пайзу ещe жил без жены, один в этой комнате, -- как он любил копаться в его книгах, как они вместе мечтали перевернуть горы, как ему каждый раз не хотелось отпускать Арика в поход. Он был его начальником и, конечно, каждый раз мог его не пустить... Но Арик... Не думаю, что он хитрил, у него это получалось естественно, само собой: он брал гитару и пел ему целую кучу всяких песен -- про зиму, про горы, и про пургу, и про Север, и про походы, и... как Пайзу говорил, "до такой степени задурил мне голову, так вскружил мне голову, что я махал рукой -- "Чeрт с тобой, иди! Иди на свой Север, раз ты без этого жить не можешь". -- Я хотел, чтоб ему было хорошо. Уже всe -- работа, всe -- пускай катится, лишь бы только тебе было хорошо. Ты хочешь -- иди!" И ещe он рассказывал о том, какой Арик был инженер. Он говорил: "Будь на то моя воля, я бы сказал Круппу: вот полгода работаешь, а полгода отдыхай, потому что ты делаешь в четыре раза больше, чем все эти олухи, которые работают у нас". Он говорил: "Я без него осиротел, осиротел я без него. Боже мой! Что я буду теперь делать без него один?" Фонограмма 1975 года Этот памятник Арику Круппу сделали его друзья через год после его гибели. Он был установлен в ста километрах от Минска на высоком берегу Немана, неподалeку от деревни Новый Свержень за Столбцами. Арик очень любил это место. Валун около трeх метров высотой ребята нашли в двухстах километрах оттуда, скинулись с очередной зарплаты, наняли автокран и платформу и перевезли его. Им хотелось поставить памятник Арику в таком месте, куда они могли бы приходить и праздновать его день рожденья, как это бывало и до 71_го года. Им нужен был памятник в лесу -- там, где они сидели с живым Круппом у костра и слушали его песни, где сам воздух был насыщен воспоминаниями. Ребята работали там несколько суббот и воскресений кряду. Среди них были инженеры-строители, и всe делалось по правилам строительного искусства: котлован, булыжник, раствор, накат брeвен, снова булыжник -- и так доверху. Одним словом, делалось всерьeз и надолго. Тогда ещe никто не знал, что этот камень простоит всего два с половиной года. В субботу, 29 октября 1972 года, накануне дня рождения Арика Круппа, состоялось открытие памятника. Событие не афишировалось. Присутствовали только минские друзья да несколько ребят из Смоленска. Всего сто человек. В камень была вмонтирована плита из нержавеющей стали, а на ней -- четыре строки: А всe-таки, всe-таки хочется петь, Даже когда в сердце песням нет места... Только б не сдаться, и только б успеть Спеть свою самую главную песню. Арик Крупп Вокруг памятника горели свечи, обeрнутые алым станиолем. Вазы были переполнены хризантемами. Перед постаментом был разложен небольшой костeр, а под фотографией, укреплeнной на камне, сооружeн подсвечник из фольги. В нeм до утра горела свеча, и всю ночь у костра пели песни Круппа и любимые им песни других авторов. Туристы назвали это место "Арькин Камень", и каждую неделю на выходные сюда приходили туристские группы. Здесь всегда было чисто и всегда стояли цветы. Пионеры из соседнего села проводили здесь свои слeты. Камень никому не мешал. Летом 1973 года ребята с удивлением увидели в металлической плите со стихами восемь пулевых прострелов. Подумали -- хулиганы. Сменили плиту. К осени, ко дню рождения Круппа, поставили новую, точно такую же. А ещe через полтора года, летом 1975-го, Минск облетела весть: нет больше Камня. Очередная группа, приехавшая сюда на выходные, увидела на месте Камня большую яму и вокруг серые осколки. Местные жители рассказали, что приехал наряд милиции, заложили динамит, оцепили горку, рванули, а потом -- бульдозером. Осколки, все до единого, очень быстро разобрали на сувениры. Позже выяснилось, что снести Камень потребовали потомки писателя Якуба Коласа, родовое имение которого находилось неподалeку, однако отнюдь не по соседству с Камнем -- совсем в другой стороне от деревни Новый Свержень. Чем приглянулся Камень детишкам из соседней школы, неизвестно, но пионерских сборов у памятника "сионисту" честолюбивые потомки белорусского письменника не простили. Они были вхожи в ЦК КП Белоруссии, и добиться такого решения им труда не составляло. Камня не стало, но долго ещe ничего не менялось. Попрежнему сюда на выходные приходили туристские группы, по_прежнему в ближайшую к 30 октября субботу здесь отмечался день рожденья Арика Круппа. Так продолжалось ещe лет пятнадцать. Говорят, что сейчас там ничего нет. Люди, которые приходили туда с рюкзаками, разъехались по белу свету, а на этом прекрасном месте построили туристический комплекс для иностранцев. Имени Круппа он, слава Богу, не носит. Минск-- Москва. 1980-- 1995 КОГДА ИСЧЕЗНУТ ПЕСНИ Когда исчезнут в мире песни, Дома не рухнут, гром не грянет. Всe, всe останется на месте: Зелень лесов, закат багряный. И будет ветер биться в крыши, И будут люди жить под ними, Но кто-то друга вдруг не сыщет, А тот -- с врагом бокал поднимет. Когда исчезнут в мире песни, То, не почувствовав потери, Маляр смешает краски вместе И всe закрасит цветом серым. И с некогда весeлой кисти Падeт на окна и на травы, На лица, мысли и на листья Бесцветно-серая отрава. И из-за девок, из-за денег Рвать глотки своре будет свора, Но струн Орфеи не заденут, Лишь закричит пред пиром ворон. Потом полком крылатых бестий Дымы пожаров скроют звeзды... ...Когда исчезнут в мире песни, Искать потерю будет поздно. 1967 Арик Крупп -->