Арон Крупп

----------------------------------------------------------------
    From: Надя Крупп (nkrupp[a]bk.ru)
    Date: 14.01.2009
    См. также:
    Арик Крупп. Со мной ничего не случится [повесть] ║ ../NEWPROZA/KRUPP/
    Н.Н.Крупп "Арик Крупп и вся жизнь" ║ http://lit.lib.ru/k/krupp_n_n/
----------------------------------------------------------------

         * ПЕСНИ С АККОРДАМИ * 


        С дождями снег...        (Зимы и осени границы)

Am                       Dm         E7                     Am
С дождями снег - еще не первый снег - не хочет осень отступиться.
                   Dm       G7                C
А мы давно пересекли во сне   зимы и осени границу
A7                               Dm    G7                  C
Мы скоро в зиму ляжем, как в постель,    укроем недуги снегами.
Am                     Dm       E7                        Am
За шестьдесят седьмую параллель   уйдем разделаться с долгами.

       A7                  Dm         G7                      C
  За ошибки и за прожитое лето, и за песни, что пока еще не спеты.
  Am                             Dm           E7                    Am
  За друзей, которых часто провожаем,   и за то, что сами редко уезжаем.

Долги, долги, но в чем же тут беда - коль скоро осень на исходе.
Уйдут друзья, пусть даже на года - они когда-нибудь приходят.
Уйдем и мы, ну в чем же тут беда - вернемся, как в апреле птицы.
Мы от любви уходим навсегда - вот с этим трудно согласиться.

  Воет ветер, след наш заметая, забываем, ничего не забывая.
  Так и носим мы с собою боль ушибов, груз любимых песен, счастья и ошибок.

Ну что, что осень кажется долга - мы в нетерпеньи - терпеливы.
Сквозь дождь с туманом нам видны снега, и мы долгам бросаем вызов.
И каждый год, как будто в первый раз, и слава богу не в последний
Уходим мы к себе, бежим от нас, и возвращаемся по следу.

  В это время самых первых космодромов, в эти дни последних самых паровозов
  И сегодня замерзаем в теплом доме, и уходим отогреться на морозе.


        Что я натворил

  C                                      Em
Что я натворил, как я разорил и себя, и песни?
               G                                 C       C7
Горы здесь не те, а кавказский снег что-то не такой.
                F                   A7                Dm
Тундра - ну что ей? - проживет, а мне надобно, хоть тресни,
                   G                                  C
Чтоб хоть раз в году, но в глаза взглянул северный покой.

Чтобы приносить и леса дразнить песней про зимовье:
Где, когда пурга, белые снега нам в лицо пылят,
Где полярная длинная дуга служит изголовьем
И лежит в ногах, в тающих снегах, вся моя земля.

Это важно - где и какой горе сдать души недуги.
И куда бежать, чтобы побеждать годы и себя.
Я еще не стар, я же не устал Северу быть другом.
Рано связи рвать, рано отставать от моих ребят.

А друзья сидят, душу бередят старым разговором.
Май в окно глядит - лето впереди, до зимы сто лет.
И весь год опять не дадут мне спать северные горы,
Тундра и тайга, белые снега, и олений след.

        Заморозки

 C               Em             Dm            A7
Листья в реке - желтые паруса. Березина заплутала в лесах.
   D     Dm7   C  H   B   A7   Dm         G7
В поле озимые зябнут ростки - заморозки, заморозки...

Гуси над лесом печально кричат - стая на юг улетает - прощай.
С крыльев печаль свою за море скинь - заморозки, заморозки...

В белом тумане байдар караван вечером к плесу придет, а туман
Скатится утром слезами с ракит - заморозки, заморозки...

Вечером бакенщик выгонит плот, богу речному лампаду зажжет.
Что-то прошепчут костра языки, может про первые заморозки.

Лес тихо замер у сонной воды, слушает сказки вечерней звезды,
У в полнолуние тени резки - заморозки, заморозки.

Грустно, наверное гуси правы. Что-то по осени сам я раскис.
Видно коснулись моей головы - заморозки, заморозки...


<!--

        Зови
   Dm              Gm
Зови - я еще не устал,
   Dm            G7     C
зови - проще принять решенье,
   F              B
зови - я играю с листа
   Eb7             A
забытую песнь возвращенья.
   F               G7
К чему эти все острова
   B        C       F
и солнце чужое? А мне бы
   F7                  B
рубить в той избушке дрова,
     D(B)  D7(A)      G7(Dm)
где запах сосны или хлеба.   }2 р.

Я думал, что сотня дорог
к тебе, оказалось - ошибка.
Я думал согреться - продрог:
чужое тепло слишком жидко
и солнце катилось зазря
на красных ладонях заката,
и реки бежали к морям,
а я потерял свою карту. ╕2 р.

Я песни слагал не про то,
а те, о тебе - забывались.
И страшною шел я тропой,
она за спиной обрывалась.
Но есть еще горы в снегу,
а годы - привычной поклажей,
зови - я обратно бегу,
а память дорогу подскажет. ╕2 р.

        Следы ровесников

   Hm                 Em
Опять над головой костер качает дым,
    F#7                           Hm
Бредет сквозь лес в обнимку с песней тишины.
(F#7)        H7(Hm)   Em(Em6)
А мы идем искать ровесников следы -         ╕
     A7(F#7)                      D(Hm)     ╕
Тех самых, кто на четверть века старше нас. ╕ 2 р.
F#7 Hm Em6

    H7                   Em
Им больше не стареть, и песен им не петь,
    A           A7           D
И что на сердце - никому не высказать.
F#7 Hm              Em6
Последние слова наткнулись на свинец...
               F#7          Hm
Да не над всеми обелиски высятся.

Над ними то весна, то ветер ледяной...
Лишь быль в летах сплетается с легендой
Ребят не воскресить ни бронзой орденов, ╕
Ни песней, ни муаровыми лентами.        ╕ 2 р.

А им хотелось жить семи смертям назло.
Семь раз не умирают - дело верное.
"Вперед!" - и встали в рост, и шли на танки в лоб
С винтовкой образца девяносто первого.

Давно отмыта гарь, развеялись дымы,
И временем земные раны сглажены.
Мы ищем на земле ровесников следы -  ╕
Пусть вечные огни горят для каждого! ╕ 2 р.

Нам в памяти хранить простые имена -
Ни временем не смыть их, ни обманами.
Нам в памяти хранить и чаще вспоминать...
Ровесники, не быть вам безымянными!

        Хочется жить
    Hm        G       C      F#
А все-таки, все-таки хочется жить,
Hm       G      C       F#
Даже когда окончательно ясно,
     A7           D
Что выдуманные тобой миражи
  C#              A7
Скоро погаснут, скоро погаснут.

 D          Hm         Em
Гаснут, и значит, к началу пути
  A7                D          H
Снова ты брошен, а путь давно начат...
  Em         A7     D
Трудно, и все-таки надо идти.
   Em    Hm         F#    G
Хочется жить, невозможно иначе,
   Em       F#    Hm
Хочется, хочется жить...

А все-таки, все-таки хочется петь,
Даже когда в сердце песням нет места.
Только б не сдаться и только б успеть
Спеть свою самую главную песню.

Ставь против горя свою доброту-
Это, наверное, кое-что значит.
Пусть даже песня застрянет во рту -
Хочется петь, даже если ты плачешь,
Хочется, хочется петь.

А все-таки, все-таки хочется взять
Мир окружающий в долг под проценты,
И, на ладонях держа, осязать
Спящих дыханье и пульс континентов.

Чтобы потом, раздавая долги,
Сердцем и памятью стал ты богаче.
Тратя себя, ты себя сбереги.
Хочется взять, невозможно иначе.
Хочется, хочется взять,
Хочется, хочется петь,
Хочется, хочется жить...

        Большие переходы  автор песни: Борис Вихорев
                               (ее часто исполнял Арон Крупп)

   Am   Dм Е7        Am
I.Лето уходит на юг, скоро маршрут готов.
   Gm6        A7      Dm     G     C
  Север - приище вьюг - шлет своих первых гонцов.
       Gm6     A7  Dм      G       C
  Костра по утрам не раздуть, в термометре падает ртуть,
      Am       Dm      E7        Am
  Шуршит замерзающий мох под тяжестью наших шагов.

Припев :
       Dм    G    C
  Нам идти, нам идти большие переходы,     !
   Am          Dm           E7         Am  ! 2 раза
  Вам нести, вам нести разлуки и невзгоды. !

II.Профиль зеленой тайги на карте у нас под рукой,
   Ты от меня не таи, как тебе трудно понять,
   Одной коротать вечера, в ящик почтовый глядеть,
   Ждать, когда клены двора тронет осенняя медь.

Припев.

III.Первый на реках лед, прощальный крик гусей.
    Осень тайгою идет, прячась за сетку дождей.
    Уныло бредет олень, прощай полярный день !
    Скоро составам стучать, скоро не будешь скучать.

Припев.

	И женщины красивы, и мужчины...

     <b>Их  было  девять: Миша  Корень,  Саша  Носко,  Саша  Фабрисенко, Володя
Скакун, Аня Нехаева, Игорь Корнеев, Федя Гимеин, Вадик Казарин, Арик Крупп.</b>
     Они попали  в шквал  лавин на подступах к Пихтовому перевалу (Восточные
Саяны) двадцать пятого марта 1971 года.
     Самому младшему из них, Вадику Казарину, было двадцать три года, самому
старшему, Игорю Корнееву, - сорок один.
     Арику Круппу было тридцать три.</i>


     <i>Пожалуй, мне не жаль моих ушедших лет.</i>
     <i>Они ушли, но не пуста моя ладонь:</i>
     <i>Друзья, ошибки, горы, горе, черный хлеб,</i>
     <i>Вокзалы и ночных костров огонь...</i>
     <i>Я до сих пор пою про десять звезд над головой,</i>
     <i>Идо сих пор дорога мне как будто бы впервой,</i>
     <i>И песни, и любовь - еще как первая любовь,</i>
     <i>И новый день - еще открытье смысла старых слов,</i>
     <i>И там, где я бывал, еще не стерся след...</i>
     <i>Пожалуй, мне не жаль ушедших лет.</i>

     <i>1970</i>



         * СТИХИ И ПЕСНИ * 

     Сборник предоставлен Н.Н.Крупп. 14.01.2009


        СИГАРЕТА

     Если женщины и нету,
     Я грустить недолго буду,
     Закурю я сигарету
     И о женщине забуду.

Сигарета, сигарета,
Ты ведь мне не изменяешь,
Я люблю тебя за это,
Да и ты об этом знаешь.

     И зимой, и жарким летом
     Я люблю дымок твой тонкий.
     Я привержен к сигаретам
     Даже больше, чем к девчонкам.

Сигарета, сигарета,
Ты ведь мне не изменяешь,
Я люблю тебя за это,
Сигарета, сигарета.

     Ну а если вдруг случайно
     Снова женщина вернeтся,
     Мы закурим с нею "Чайку",
     Голубой дымок взовьeтся.

Сигарета, сигарета,
Ты ведь мне не изменяешь,
Я люблю тебя за это,
Да и ты об этом знаешь.

     <I>1959</I>


        EЛОЧКА



     <I>(На мотив песни "В лесу родилась eлочка...")</I>


     Родилась eлочка в лесу,
     В лесу она росла.
     А Новый год уж на носу,
     Такие-то дела.


     Мужик ту eлочку срубил
     И погрузил на воз,
     Ещe десяток повалил
     И на базар повeз.


     Продал там с выгодой большой
     И сахару купил,
     И со спокойною душой
     Горилки наварил.


     Детишки пьют, старуха пьeт,
     И родственники пьют.
     Встречают, в общем, Новый год
     И песенку поют:


     "В лесу родилась eлочка..."
     -- Эй, кум, ещe налей!
     "...Зимой и летом стройная..."
     -- Давай-ка веселей!
     <I>декабрь 1960</I>



        ХИБИНСКИЕ КАМЕШКИ

     Маленькие камешки с детства мы любили,
     Их кидали в воду мы и били воробьeв.
     Детские годы в прошлое уплыли,
     Но с камешками встретились мы вновь.
     Высоко живeм мы на хибинских кручах,
     Куда не часто в гости даже птица залетит.
     По хибинским камешкам бродят только тучи,
     А под ногами апатит лежит.

Камешки, камешки, ах, какие камешки
Мы дробим отбойным молотком:
Камешки, камешки, маленькие камешки,
Размерами с многоэтажный дом.

     Здесь из разных вузов собрались ребята,
     Стал их летним домом неприступный Расвумчорр,
     От весeлых песен потеплело плато,
     И снег растаял на вершинах гор.
     С молотком отбойным, ломом и лопатой
     Мы уходим вглубь, ломая на куски гранит.
     До чего ж студенты крепкие ребята,
     Пред ними и скала не устоит.

Камешки, камешки, ах, какие камешки
Мы дробим отбойным молотком:
Камешки, камешки, маленькие камешки,
Размерами с многоэтажный дом.

     И пускай одежду мы до дыр проносим,
     Пусть для нас проходит это лето стороной,
     Мы себе другого отдыха не просим,
     С победою вернeмся мы домой.

Камешки, камешки, ах, какие камешки
Мы дробим отбойным молотком:
Камешки, камешки, маленькие камешки,
Размерами с многоэтажный дом.

     <I>1963</I>


        НА ПЛАТО РАСВУМЧОРР

     В тундре есть много гор,
     Что цепляются за тучи.
     На плато Расвумчорр
     Нас туманы, ветры мучат,
     На плато апатит,
     Его нужно добывать.
     Апатит твою, Хибины, мать!


     Расвумчорр очень крут,
     Неприступные обрывы,
     Камни вниз нас зовут,
     Но пока ещe мы живы.
     Если с плато упасть,
     То костей уж не собрать.
     Апатит твою, Хибины, мать!


     Тундра -- тот же Кавказ,
     Только здесь чуть холоднее,
     Только солнце у нас
     Светит чуточку слабее,
     Да ещe на Хибинах
     Нельзя позагорать.
     Апатит твою, загара, мать!


     Лето так далеко --
     Девять сотен километров.
     А у нас на плато
     Дуют северные ветры.
     Про такую погоду
     Так хочется сказать:
     "Апатит твою, погода, мать!"


     Нет у нас сигарет,
     Курим мы "Байкал" вонючий.
     Уж давно солнца нет,
     Есть лишь только дождь да тучи.
     Эту жизнь на Хибинах
     Пора уже кончать.
     Апатит твою, Хибины, мать!


     Но, уехав домой,
     Чтоб не всe было забыто,
     Мы захватим с собой
     По кусочку апатита,
     Чтобы, вспомнив Хибины,
     С улыбкой мог сказать:
     "Апатит твою, Хибины, мать!"
     <I>1963</I>


        СТРОЕЧНАЯ

     Нам нравится на стройке,
     Хоть тяжелы порядки,
     И спать на мокрой койке,
     И матом крыть в палатке.


     Ребята забалдеют
     На строечке на нашей,
     Ведь всe равно худеем
     Мы здесь от тощей каши.


     Лишь об одном ребята
     Горюют этим летом --
     Далeко от палаток
     Бежать до туалета.


     А по ночам не спится,
     А бегать нету мочи,
     Вот почему землицу
     Не только дождик мочит.


     Нам нравится на стройке,
     Хоть тяжелы порядки,
     И спать на мокрой койке,
     И матом крыть в палатке.
     <I>1963-- 1964</I>


        В ДОРОГУ

     Мне всe мерещатся дороги,
     Они уходят, вдаль маня,
     Мне сделать хочется так много,
     Узнать, что ждeт в пути меня.


     Мне хочется встречаться с ветром,
     На "ты" с ним быть, а не на "Вы",
     И отдаваться километрам,
     И забываться от ходьбы.


     А если очень я устану,
     Я песню сочиню в пути,
     И эту песню петь я стану,
     Чтоб легче было всем идти.


     А если эта песня будет
     Другими петься у костра,
     Тогда скажу себе и людям,
     Что молодость прошла не зря.


     Мне всe мерещатся дороги,
     Они уходят, вдаль маня,
     Но, чeрт возьми, на то ж и ноги,
     Чтоб вдаль вели они меня.
     <I>1963</I>


        ЧУДАК

     Эй, чудак, ведь ты всe это выдумал сам.
     Почему же таких, как ты, много?
     Что за радость бродить по озябшим лесам,
     Утопая в размокших дорогах?

Грустно глядеть тебе вослед,
Когда уходишь ты в осенний ад,
Неужто город хуже, чем ноябрьский рассвет,
Дороги, горы, дождь и листопад?

     Что тебя заставляет в поход уходить
     Летом, осенью, в дождь, в непогоду?
     Ты совсем одичал, ты ведь даже любить
     Не умеешь, а годы уходят...

Слышишь, поeт за стенкой джаз,
Там пьют вино, тепло там и уют,
Там будут танцевать -- забрось рюкзак хотя бы раз,
Останься, а дороги подождут.

     Но тебя не удержат ни джаз, ни коньяк,
     Ни девчонка, что смотрит так строго.
     За спиной твоей старый бывалый рюкзак
     Что-то шепчет тебе о дорогах.

Грустно глядеть тебе вослед,
Ты снова покидаешь Ленинград,
И снова будешь где-то у костра встречать рассвет,
И вновь ломиться сквозь осенний ад.

     Может быть, ты сегодня бредeшь наугад,
     Без дороги, тропою опасной,
     А когда ты вернeшься усталый назад,
     Те, кто ждут, скажут радостно: "Здравствуй!".

Здравствуй, уставший от дорог,

Вернувшийся едва живым домой,

Куда ты вновь уйдeшь -- на север, запад иль восток

Неведомой туристскою тропой?

     <I>1963</I>


     <I>Яша Сапожников  -- один  из  самых  близких институтских друзей  Арика,
любивший его глубоко и молчаливо. И один из тех немногих, кто по  настоящему
понимал его. Три года они прожили вместе в ликовском общежитии. Оба эпизода,
рассказанные мне  Яшей уже после гибели Арика, -- о том, что у  него начисто
отсутствовало чувство страха.</I>
     <I>Зачем и  почему  Арику пришла в  голову мысль  спускаться  по верeвке с
верхнего  этажа общежития, никто не знал. Скорее всего, надобности никакой в
этом  спуске  не  было --  просто  так,  для  тренировки.  Он  спустился  до
четвeртого  этажа,  и  вдруг  какое  то смутное  чувство,  наитие,  что  ли,
заставило его  встать  на подоконник  туалета, который был на этом эта же, и
сойти.  И когда он сел  на подоконник, взял и потянул верeвку  сверху -- она
упала  ему на  колени. Оказывается, верeвка перетeрлась, ещe мгновение  -- и
его  бы  в живых  не  было, потому  что  с  четвeртого этажа, ясное дело, он
разбился бы  на  смерть. Яша  готов был  избить его  тогда. Он считал полным
сумасбродством такие  поступки без необходимости. А в  лесу он однажды залез
на верхушку ели,  раскачал  еe и стал прыгать оттуда на верхушку другой ели.
Сумасшедший тарзаний трюк. Он прыгнул,  зацепился  за  какой то сучок. Сучок
этот обломился, и он  летел с  верхушки ели,  цепляясь  за лапы,  на  землю.
Встал.  Засмеялся.  Он  весь был  ободран, в  ссадинах  и  в  крови. Яша его
обругал, Игорь Коваленко чуть не избил. А он смеялся.</I>
     <I>Арик вeл себя  так,  будто  знал,  что судьба его не ошибeтся,  что ему
суждено дожить до назначенного дня и часа.</I>
     <I><B>Фонограмма 1975 года. Минск
</I>


     Здесь и в дальнейшем неподписанные воспоминания принадлежат составителю
(Н. Крупп)..


        ДЕСЯТЬ ЗВEЗД


     <I>Игорю Коваленко</I>
     Есть десяток звeзд над головой
     И топор, чтоб нарубить дрова.
     Так сложи рюкзак, ведь это не впервой
     Слышать нам разумные слова

О том, что в душных комнатах теплей,
О том, что лес вблизи не голубой.
Но нам дороже ртутных фонарей
Вот эти десять звeзд над головой.

     Тряпок разноцветных вороньe
     Будет тебе горе ворожить,
     По углам притихшее зверьe
     Каждый шаг твой будет сторожить.

Но нам нельзя привычкой обрастать
И тешить полуправдами себя.
Сумей без сожаленья оставлять
Всe то, что держит у дверей тебя.

     Лижет красным языком костeр
     Чeрные ночные небеса,
     И плывут над зеркалом озeр
     Белого тумана паруса.

А наши песни слушают леса,
И в чащу леса прячется беда.
Приходят к нам из сказок чудеса
В брезентовые наши города.

     <I>1964</I>



     <I>В тексте этой песни восстановлен первоначальный вариант слов тре-</I>
     <I>тьего четверостишия. Жюри предварительного прослушивания Брест-</I>
     <I>ского слeта, на суд которому Арик представил песню "Десять звeзд",</I>
     <I>не понравились строчки про "зверьe" и "вороньe", и Арику предложи-</I>
     <I>ли заменить их другими.</I>

     <I>Он заменил: "Эти десять звeзд, как маяки на краю неведомой земли.</I>
     <I>Нам нельзя, чтоб наши рюкзаки где-то дома прятались в пыли.</I>
     <I>Ведь нам нельзя..." и т.д. Так и осталось. (Примеч. сост.)</I>


     <I>Мне  бы хотелось вспомнить по этому  поводу совсем другую историю. Вот когда
мы были в Бресте,  поскольку всe это было в Белоруссии, минские газеты очень
тепло встретили то, что один из минчан стал лауреатом конкурса, хорошо очень
писали об этом. В частности,  в  статье были такие вот  слова  в белорусском
"Комсомольце" *. Там было сказано так: вот вече ром собрались ребята туристы
петь песни в своей  палатке,  и начальник  сборов,  маршал  Советского Союза
Конев,  пришeл  в  эту  палатку, послушал,  как  поют хором ребята,  и  даже
несколько прослезился, сказал: "Спасибо, ребята, за хорошую песню". И вышел.</I>
     <I>А в действительности  эта история выглядела вот так: ребята пели песню,
пришeл  маршал Конев, посидел,  послушал эту  песню.  Когда кончилась песня,
маршал  встал и  сказал: "Вот видите,  можно же писать хорошие песни, и даже
без похабщины.  Кто написал?"  --  "Я", -- сказал Арик.  "Как  фамилия?"  --
спросил  маршал.  "Крупп", --  сказал Арик.  Маршал поморщился  и  ска  зал:
"Плохая фамилия". -- "Сменю!" --  сказал  Арик. Вы понимаете, это  был очень
живой  и весeлый человек, с большим чувством юмора.  Мне  кажется, вот так и
нужно его вспоминать.  Все мы, пишущие слова и музыку,  обладаем достаточным
воображением и  можем себе представить,  что значит смерть. Но, наверное, не
стоит этого представлять. Арика нужно сохранить в своей памяти живым. Он был
очень живой человек.</I>

     <I>Евгений Клячкин.
     Фонограмма концерта,
     посвящeнного памяти А. Круппа. Ленинград, 1971</I>



        ТРИ ШЛЮПКИ

     Над головой небосвод голубой,
     Зелень лесов по бокам.
     Три шлюпки идут одна за другой,
     Не подходя к берегам.
     Всe дальше на север уходит их путь,
     И не успеть за ночлег отдохнуть.

Раз, два, три, зелeное и голубое,
Раз, два, три, а в каждой шлюпке трое,
Девять спин, девять спин, утомлeнных работой,
То не слеза туманит глаза -- капли пота.

     Вечером к берегу шлюпки причаль
     И разводи костeр.
     Каша на всех, обжигающий чай,
     Песня и разговор.
     Утром опять шлюпки в воду столкнуть,
     Вeслами мерить немереный путь.

Раз, два, три, зелeное и голубое,
Раз, два, три, а в каждой шлюпке трое,
Раз, два, три, прошли по Браславским озeрам.
Путь позади, а впереди -- снова город.

     <I>1964</I>


        СТО ДОРОГ


     <I>И. Я.</I>
     Что нам знакомые дома,
     Когда из них друзья ушли?
     Когда ты на краю земли,
     Не сможет песня жить сама.

Ты песню унесла мою,
Еe ты носишь в рюкзаке.
Хочешь, я новую спою,
Пущу еe вниз по реке.

     Взлетит, как бабочка с руки,
     И долетит до синих гор.
     Она отыщет ваш костeр,
     Узнает ваши рюкзаки.

Согреет крылья у огня,
Еe ты только подожди,
Она расскажет про меня,
О том, что здесь идут дожди.

     Гитара без тебя молчит.
     А ты мне видишься во сне:
     Фильм на некрашеной стене,
     А по палатке дождь стучит...

Нам сто разлук на долгий срок,
Следы дороги на лице.
И ждут с тобой нас сто дорог
И сто свиданий в их конце.

     <I>1964</I>


        НЕ ВЕРЬ


     <I>И. Я.</I>
     Не верь пословице, что правды нет в ногах,
     Еe побольше там, чем в искренних словах,
     Не верь каналам, и домам, и городам,
     Они ведь не всегда добры бывают к нам.


     Не верь домам, не верь словам -- они соврут.
     И только ноги никогда не подведут,
     Чего ж ты ждeшь каких-то необычных слов?
     Не передать словами содержанья снов.


     Знакома ты с очарованием дорог,
     Ты исходила их и вдоль и поперeк,
     Зачем же это ожидание в глазах?
     Я больше, чем дороги, не смогу сказать.


     Не верь пословице, что правды нет в ногах,
     Еe побольше там, чем в искренних словах,
     Не верь каналам, и домам, и городам,
     Они ведь не всегда добры бывают к нам.
     <I>1964</I>


        УХОДИТ ОТРЯД

     Уходит отряд, уходит отряд...
     Десяток людей, покидающих город,
     А где-то не спят и столетья подряд
     Их ждут не дождутся озeра.

Горе пусть стережeт у порога,
Беды забыть поможет дорога,
Звeзды навстречу протянут лучи --
Может быть, это к чему-то ключи.

     А ветер какой! А ветер такой,
     Что сам ты как парус, а ветер навстречу!
     А ветер такой, будто снежной рукой
     Вцепился в усталые плечи.

Горе пусть стережeт у порога,
Беды забыть поможет дорога,
Звeзды навстречу протянут лучи --
Может быть, это к чему-то ключи.

     Пусть вечер не скор, но будет костeр,
     И блики огня на палатке шатровой,
     Ночной разговор, гитарный минор...
     А завтра в дорогу нам снова.

Горе пусть стережeт у порога,
Беды забыть поможет дорога,
Звeзды навстречу протянут лучи --
Может быть, это к чему-то ключи.
Звeзды навстречу протянут лучи --
Может быть, это к счастью ключи.

     <I>1964</I>


        ПРОЩАЛЬНАЯ

     Зима, зима, снега, ветра,
     И значит, завтра в путь пора,
     Не потому, что снег кружит,
     А потому, что год бежит.


     Осталось нам совсем чуть-чуть:
     Напиться да в счастливый путь.
     Мы пили часто средь друзей,
     Но нынче надо чуть сильней.


     А самолeты и поезда
     Нас развезут кого куда.
     Конец исхоженных дорог --
     Дорог нехоженых порог.


     А завтра будет рeв турбин,
     А завтра будешь ты один,
     Кругом зима и холода,
     И только письма иногда.


     Зима, зима, снега, ветра,
     И значит, завтра в путь пора,
     Не потому, что снег кружит,
     А потому, что год бежит.
     <I>1964</I>


        ЛЕСА БЕЛОРУССИИ

     Всe леса, леса, леса в Белоруссии
     Да погода по-девчоночьи капризная,
     То озeра, то болотца, будто бусины,
     Там на ниточки речоночек нанизаны.


     Мы идeм то без дорог, то дорогами,
     Бабы в сeлах нас встречают равнодушием,
     Только песнями до самых слeз растроганы,
     Приглашают снова в гости, став радушными.


     Парни пачки распечатали "Севера",
     На девчонок из отряда загляделися,
     Вот с такими погулять бы им под вербами,
     Ах, девчонки, ну куда же вы делися?


     А над Вилией-рекой кладки шаткие,
     А за Вилией тропа в лесу теряется,
     Гаснет солнце, и над нашими палатками
     Снова звeзды в тeмном небе загораются.
     <I>1965</I>


        АПРЕЛЬ

     Лишь вчера была метель,
     А теперь -- оттепель,
     И звенит, поeт капель
     Про солнечный апрель.

А снег всe тает,
За лыжи хватает,
Не даeт идти вперeд
И назад -- не даeт.

     К лыжам снег пристаeт,
     Ненадeжным стал лeд,
     Лес уйти нам не даeт,
     И всe вокруг плывeт.

А снег всe тает,
За лыжи хватает,
Не даeт идти вперeд
И назад -- не даeт.

     А вокруг до небес --
     Важный лес, влажный весь,
     Равнодушья полон лес
     К тем, кто в апрель залез.

А снег всe тает,
За лыжи хватает,
Не даeт идти вперeд
И назад -- не даeт.

     Погляди, как влажны
     Тучи в тeплые дни.
     Лыжи стали не нужны,
     Ведь нет следов лыжни,

Но смысла нету
В лесу ждать лета,
Мы из лыж плот собьeм
И в апрель поплывeм.


Но смысла нету
В лесу ждать лета,
Мы из лыж плот собьeм,
По весне поплывeм.

     <I>1965</I>


        ГОРОДА

     Города, города крепко держат всегда,
     Не дают уходить, не спешат отпустить.
     Навещает беда, убегают года,
     Можешь выть, можешь пить, но не смей уходить.

А город силeн -- "Погоди, не ходи",
А песня уводит в снега и в дожди,
А память года у печи не хранит,
А в памяти -- только походные дни.

     Сотней дел и вещей, от кастрюль и борщей
     До любовей и жeн, ты всегда окружeн.
     От бродячих ночей бережeт нас Кащей,
     Не допустит ведь он, чтоб костeр был зажжeн.

И ждeт непокорных беда и гроза,
Но в небо впиваются жадно глаза,
И значит, опять завтра кто-то уйдeт,
У города дерзко себя украдeт.

     Но готовы отдать себя трижды распять
     За палатку и лес, полный птиц и чудес,
     За возможность не спать, чтобы солнце встречать,
     За возможность залезть вглубь нехоженых мест.

И снова столбы отстают, отстают,
Уходят ребята искать неуют,
Ребята идут, от уюта устав,
Для счастья другую усталость искать.

     <I>1965</I>


     <I>Мы ехали за город. До Столбцов -- электричкой, а дальше автобусом -- до
того  места,  откуда  мы уходили в лес.  Что та  кое  посадка  в  автобус на
городской автостанции  в пятницу вечером,  когда все возвращаются из города,
когда масса  народа-- бабы  с ребятишками, узлами,  вeдрами и  ещe  туристы,
целая группа людей с рюкзаками, и вот всю эту массу  -- автобус под ходит, и
его  облепляет огромная толпа -- всю эту массу нужно втиснуть туда. Кажется,
что на  куски разлетится  автобус.  Конечно, всегда есть  риск  не  попасть,
остаться...</I>
     <I>Вот в такой примерно обстановке мы садились в Столбцах,  чтобы ехать на
Николаевщину.  Конечно,  как  только  двери  автобуса  открылись,  их  стала
штурмовать толпа. Ну, я тоже где то скакала на окраине этой толпы, и вдруг я
увидела  Арика... Он стоял совсем  в сторонке и спокойно-спокойно смотрел. С
улыбкой смотрел  на эту  посадку. Ни малейшего, буквально ни одного движения
он не  сделал, чтобы  принять  в  этом  участие. У меня  был страх,  что  он
останется,  -- вот  автобус уйдeт,  все сядут,  а  он останется. Потому  что
совершенно не собирается  садиться. И вот, когда уже абсолютно все-все сели,
никого  не осталось, он подошeл самым последним, каким то чудом втиснулся, и
дверь за ним закрылась.</I>
     <I>Это очень для него характерно: человек,  который совершенно не способен
для себя  урвать  из общей кучи,  то  есть  на столько  человек  не способен
драться за какой-то кусок для себя, что его абсолютно невозможно представить
в этой дав ке в автобусе. Так же, как невозможно представить в профкомовском
"сражении"  за квартиру -- одним словом, в любом отстаивании любых  благ для
себя лично.</I>

     <I>Фонограмма 1975 года. Минск</I>


        ПИСЬМА

     Прошу вас, не будьте ко мне слишком строги
     За то, что я писем не буду вам слать,
     Считайте, что письма пропали в дороге
     Прежде, чем я их успел написать.


     Оставьте, не злитесь, что толку в бумаге?
     Она не заменит мне вас, вам -- меня,
     Считайте, живeт где-то в мире бродяга,
     Не смогший привычек в пути поменять.


     Вот так мне шагать сквозь разлуки и встречи
     И боль расставания прятать в глазах,
     Но память, но память, схвативши за плечи,
     Заставит не раз оглянуться назад.


     Прошу вас, не будьте ко мне слишком строги
     За то, что я писем не буду вам слать,
     Считайте, что письма пропали в дороге
     Прежде, чем я их успел написать.
     <I>1965</I>


        Я УЙДУ

     Город празднует победу,
     Не сумел уйти опять я,
     Никуда уж не поеду,
     Буду в городе болтаться.

Я как зверь, попавший сдуру

Под шальной заряд из дроби,

Город снимет мою шкуру

И к зиме сварганит обувь.
     Мне до самых слeз обидно,
     Без меня ушли ребята,
     О дорогах петь мне стыдно,
     Если не бываю я там.

Мои песни неуместны

В городах, в концертных залах,

Потому что мои песни --

Для дорог и для привалов.
     Только рано, очень рано
     Город празднует победу,
     Он силeн, а я упрямый
     И опять в поход уеду.

Мне не так уж важно лето,

Пусть зима, пусть снег кружится,

Я уйду в поход, и это

Обязательно случится.

     <I>1965</I>


        ПРОВОДЫ

     Не от веселья песни были веселы,
     Друзей в дорогу провожать так грустно,
     А нам хотелось спрятаться за песнями,
     Уедет поезд, станет в мире пусто.


     Уедет поезд, мы вольeмся в улицы,
     Неся с собой в свои квартиры зависть,
     А там всe те же тени на стене сутулятся,
     Там всe привычно так и устоялось.


     Там всe привычно так до безобразия:
     Дни-близнецы приходят и уходят.
     Нас старят, старят дни однообразия
     В десятки раз сильнее, чем невзгоды.


     Но тепловоз пока рокочет сдержанно,
     Мы песнями сказать успеем много,
     Ведь в наших песнях круто перемешаны
     Разлуки, встречи, беды и дороги.
     <I>1965</I>


        ДОЖДЬ

     Небо забыло, и небо забыто,
     В небе нет солнца, и в небе нет неба.
     Сеется дождь через крупное сито,
     Солнце -- небыль, и звeзды -- небыль.


     Солнце не видит и солнце не слышит
     Изломленных горестно тысяч губ,
     Не видит, как горько плачут крыши,
     Как слeзы их рвутся потоком из труб.


     В такую погоду не выйдешь из дома
     Или из дома уйдeшь навсегда.
     Эта погода давно мне знакома,
     Но дома я с ней не смирюсь никогда.


     Дождь заливает костры и желанья,
     Дождь вымывает из мира краски,
     Тонут дома в белeсом тумане,
     И умолкают птицы и сказки.


     В такую погоду забудешь что помнишь
     И вспомнишь всe, что забыть так хочешь.
     Всe так тревожит, как омут бездонный,
     И нескончаемо тянутся ночи.


     Станет ли в мире когда-нибудь лучше?
     Или всегда лить воде, как беде...
     Солнце вчера разогнало тучи,
     Но разве дело только в дожде?
     <I>1965</I>


        ГОРОДСКОЕ УТРО

     Крик петушков жестяных --
     Это команда "стоп",
     И в черноту стены
     Уходят картины снов:

То ли стволы двух берeз,

А может быть, две сосны,

Очень своих, до слeз.

Жаль, что уходят сны.
     Изгнан из комнат мрак.
     Город, спеша, встаeт,
     Слушает город "Маяк",
     Кофе горячий пьeт.

Транспорт родной кляня,

Сотню найдeт злых слов,

Город во власти дня,

Люди во власти снов.
     Вот ведь как много людей,
     Ах, как тесно, тесно.
     И вырастает день
     Из недосмотренных снов.


     День, чтобы строить дома,
     День, чтоб варить обед,
     День, чтобы счастье поймать
     Или упасть от бед.


     День, чтобы строить дома,
     День, чтоб бывать везде,
     может быть, счастье поймать,
     может, отдаться беде.
     <I>1965</I>


        ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ О ЗИМЕ

     В небе крик журавлей -- это песня осенняя,
     Над печалью полей, над осенними тенями.
     Я слежу чуть дыша за полeтом на юг,
     Птичьи клинья спешат от метелей и вьюг,

И плывeт, чуть простуженный,

Птичий горестный крик

Над морями, над сушею

На чужой материк.
     Ветер лица озeр полосует морщинами,
     По утрам на костeр ставлю воду со льдинами.
     И горят, и дрожат листья клeнов, берeз,
     Но загасит пожар дождь потоками слeз.

Ветер сети связал в путях

Из осенних дождей,

Он запутал меня в сетях --

Ни надежд, ни путей.
     Но ведь это дожди -- а они уйдут, уйдут,
     Журавлей проводив, мир снегам отдадут.
     И пойдут по снегам лыжные следы,
     Нас ведь не испугать ватою из воды.

Это птицам лететь на юг,

Нам -- их в путь провожать.

Это нам встречать время вьюг

И сквозь вьюги бежать.

     <I>1965</I>


        ЗИМА ЗОВEТ

     Не грусти, когда снега, не грусти,
     И не прячься от метелей в домах,
     Отпусти себя к зиме, отпусти,
     Обласкает, обогреет зима.


     Обласкает и укроет от бед,
     Сказку новую расскажет тебе,
     Снег подсветит синим светом луна,
     Колыбельную споeт тишина.


     Приходи, тебя леса позовут,
     Ты не бойся тeмных просек лесных,
     Ты увидишь то ли сон наяву,
     То ли явь похожей станет на сны.


     Ну зачем тебе витрин витражи?
     Ну зачем тебе тоской дорожить?
     Слышишь, в дверь твою стучится зима,
     Так не прячься от метелей в домах.
     <I>1966</I>


        КАРПАТЫ

     Вот, говорят, ты в городе грустишь,
     И песни всe тоскуют о дороге.
     За тридевять земель не улетишь,
     Когда в запасе времени немного,

Не улетишь, не улетишь...


     Мы не ушли за тридевять земель,
     Но где-то по пути тоска отстала,
     Среди весны пробились мы к зиме,
     На много дней опередив усталость.

На много дней, на много дней...


     Мы здесь живeм на белых склонах гор,
     Близки здесь горизонты и горбаты.
     Снега, снега... Куда ни кинешь взор,
     Сутулят спины снежные Карпаты.

Снега, снега, снега, снега...


     Мы жили среди гор, и даже лес
     Повыше нас подняться не решился,
     Наш домик под названьем "Эдельвейс"
     У самых снежных склонов приютился.

Наш "Эдельвейс", наш "Эдельвейс"...


     Мы жили, как живут на берегу,
     Наш путь шeл через рифы долгих буден,
     Костры мы разжигали на снегу
     И пели песни и горам, и людям.

На снегу, на снегу, на снегу...
     <I>1966</I>


        ПЕСНЯ О РАССТАВАНИЯХ

     Что делать, но у нас так повелось --
     Разлука в нашем доме частый гость,
     А вот прощаемся мы кое-как,
     Уже с порога говорим: "Пока".

Прощаться не научены совсем,

Вот возвращаться мы умеем все.

Грустит, листки роняя, календарь.

Ушли друзья, не допрощавшись, вдаль.


     Вот так же мы ушли, покинув дом,
     К вершинам гор ушли мы впятером,
     Не допрощавшись, и опять, как встарь,
     Без нас листки роняет календарь.

Здесь ночь от полнолуния светла,

А горы охраняют снежный клад,

Но ждут друзья нас в городах, внизу,

Я им в подарок песню привезу.


     Я песню привезу, ну а пока
     Здесь рядом с нами бродят облака,
     Рукой туманов нам стучат в окно,
     Когда в горах становится темно.

Покинув горы, мы придeм назад,

Вернeмся в город, где нас ждут друзья.

Ну а пока, грусти -- не грусти,

А песню всe же надо привезти.


     В горах петляют лыжные следы,
     Мы огибаем логово беды...
     И есть ещe запасы в рюкзаках,
     И для привалов хватит табака.

А в городе друзья живут без нас,

А в городе давно уже весна,

А до весны всего нам час пути,

Так эту песню надо привезти.

     <I>1966</I>


        ДЕСЯТЬ ПАЛЬЦЕВ

     Сколько у нас в жизни счастья?
     Выпивка после разлуки,
     Радости -- чуточку чаще,
     Чем быть должно по науке.
     Ленточки цвета корицы,
     Неторопливый бег,
     Крылья расправив птицей,
     Песня напомнит тебе

Лес и озeра, да снег в горах...

Ах, десять пальцев у нас на руках.


     Сколько у нас в жизни горя?
     Выпивка перед разлукой,
     Ссора без всякой ссоры,
     Горького плача звуки,
     В собственных стенах закован,
     Да вот никто не придeт.
     Тeмные окна знакомых --
     Значит, никто не ждeт.

Горечь обиды, дворцы из песка...

Ах, десять пальцев у нас на руках.


     Сколько ж в той жизни кручины?
     Выпивка -- так, без причины,
     Ни до чего нет дела,
     Дни, как большой понедельник,
     Ветер за окнами воет,
     Капли дождя на них,
     Где-то запрятались двое,
     С кем бы я смог на троих.

Что-то вот горек мне дым сигарет...

Ах, много дней в нашем календаре.

     <I>1966</I>


        ПЕСНЯ О ПЕСНЯХ


     <I>Что ж ты стоишь на тропе,</I>

     <I>Что ж ты не хочешь идти?</I>

     <I>Нам надо песню допеть,</I>

     <I>Нам надо меньше грустить...</I>

Ю. Визбор
     Наши лыжи у печки стоят,
     Оплывает огарок свечи,
     Пляшут тени на лицах ребят,
     И гитара негромко звучит.

Здесь скрестились десятки путей,

Разных радостей, встреч и утрат,

Здесь гадают про завтрашний день

По рисункам истрeпанных карт.
     А живeм мы, дороги любя,
     Нам разлуки -- прочитанный том,
     Ну а песни -- в них наша судьба,
     Наше прошлое, наше потом.

Нам ещe переходы идти,

За туманом гоняться в лесах,

Знать, что в трудностях -- радость пути,

Письма-песни с дороги писать.
     Всe разлукам и песням отдать
     И узнать, что есть в радости боль,
     В городах деревянных бывать,
     На штормовках осаживать соль.

Звeздный ковш описал полукруг,

Вот и кончилась песня моя.

Стало сонно и тихо вокруг,

Наши лыжи у печки стоят.

     <I>1966</I>


        НЕ ЖЕНЮСЬ


     <I>Ходит грустный медведь,</I>

     <I>Бродит грустный медведь...</I>

Б. Полоскин


     Ах, жениться бы мне, рыбкой в неводе,
     Да всe времени нет, да всe негде.
     То ли старый я, то ль с ума схожу,
     Всe с гитарою, как с сумой, брожу.


     И за окнами, и под соснами,
     Чаще -- в городе, реже -- по свету,
     А гитара мне, не пойму я кто --
     То ли горсть камней, то ль букет цветов.


     Мне б всe песни петь, было б лишь кому,
     Да огнeм гореть, да чернеть в дыму,
     Ничего не жаль для товарищей,
     Песня -- и пожар, и пожарище.


     Но мои друзья мне грозят, грозят:
     В песнях ты погряз, дальше так нельзя.
     Заведи свой дом и угомонись.
     Будешь петь потом, а пока -- женись.


     Ты на старших глядя, дружок, учись,
     Ведь гитары ради проходит жизнь,
     Ведь совсем не дело всe песни петь,
     Ведь грустит, седея, даже медведь.


     А что я не женюсь, мне винить кого?
     Может, я обвиню Городницкого:
     В песне он не жениться советует,
     Может быть, не женюсь я поэтому.


     <I>Не женитесь,</I>

     <I>Не женитесь,</I>

     <I>Не женитесь,</I>

     <I>Не женитесь, поэты!</I>

А. Городницкий

     <I>1966</I>


        РОВЕСНИКОВ СЛЕДЫ

     Опять над головой костeр качает дым,
     Бредeт сквозь лес в обнимку с песней тишина,
     А мы идeм искать ровесников следы,
     Тех самых, кто на четверть века старше нас.

Им больше не стареть, и песен им не петь,

И что на сердце, никому не высказать.

Последние слова наткнулись на свинец,

Да не над всеми обелиски высятся.


     Над ними то весна, то ветер ледяной,
     Лишь быль в летах сплетается с легендами,
     Ребят не воскресить ни бронзой орденов,
     Ни песней, ни муаровыми лентами.

А им хотелось жить семи смертям назло,

Семь раз не умирают, дело верное,

Вперeд! -- и встали в рост, и шли на танки в лоб

С винтовкой образца девяносто первого.


     Давно отмыта гарь, развеялись дымы,
     И временем земные раны сглажены,
     Мы ищем на земле ровесников следы,
     Пусть вечные огни горят для каждого.

Нам в памяти хранить простые имена,

Ни временем не смыть их, ни обманами,

Нам в памяти хранить и чаще вспоминать.

Ровесники, не быть вам безымянными.

     <I>1966</I>


     <I>Популярности   Арика   Круппа   может   позавидовать   самый   маститый
композитор-песенник,  поэт и исполнитель. А  между тем, ведь песни его очень
редко звучали на радио или в концертных залах, ещe реже печатались.</I>


     <I>Мои песни неуместны</I>

     <I>В городах, в концертных залах,</I>

     <I>Потому что мои песни --</I>

     <I>Для дорог и для привалов...</I>


     <I>Так  полушутливо Арик сам сказал о  судьбе своего творчества. Я  слышал
песни Арика на латышском языке, встречался с ними в  Ленинграде, на Урале, в
Средней  Азии,  на  Дальнем  Востоке и  на  Кавказе.  В  чeм  причина  такой
исключительной популярности? Видимо, прежде всего в том, что Арик талантлив.</I>
     <I>Мне,  как композитору, проще говорить  о  музыке  Арика,  которая  меня
трогает, которая мне близка и интересна. Как часто меня поражали неожиданные
музыкальные  решения,  которые  находил   Арик  для  своих  стихов!  Помните
"Ровесников следы"?</I>


     <I>Давно отмыта гарь, развеялись дымы,</I>

     <I>И временем земные раны сглажены.</I>

     <I>Мы ищем на земле ровесников следы,</I>

     <I>Пусть вечные огни горят для каждого.</I>


     <I>Я  вот, прочитав  подобные стихи, смог бы  положить их только на  марш.
Арик же находит интересное сочетание  маршевого ритма с лирической мелодией.
Прекрасно  то, что,  создавая  музыку  для  своих песен,  Арик  всегда  умел
находить  в  гармонии  свежие  краски.  Аккомпанемент  в  песнях  Круппа так
органичен их  содержанию, что создаeтся впечатление, что, уже сочиняя стихи,
Арик чувствовал  мелодию, на  которую они  будут положены, уже  учитывал,  в
каком музыкальном ритме они будут звучать.</I>

     <I><B>Игорь Лученок
</I>

     <I><B>Минск, "Неман" &#8470;11, 1974
</I>


        СИНЯЯ ПТИЦА

     Соломенной крыши ресницы,
     Слезою дрожащие звeзды...
     Всегда убегал от синицы,
     Вот рядом журавль, но поздно.

Журавль, ты не мною был словлен

В неба выцветшем ситце,

И кто-то красивым словом

Назвал тебя -- синею птицей.


     Вот рук моих карточный домик,
     Вот синей птицы дыханье,
     И сами приходят ладони
     К щекам еe на свиданье.

И смело память отводят,

Память, несмелые ласки,

И щeки к ладоням приходят,

И просится птица в сказку.


     Ну что же ты плачешь, птица,
     Поставит рассвет в сказке точку,
     Поставит на первой странице,
     Придуманной летней ночью.

Ну что же, нам не на что злиться,

Лишь в памяти -- память о лете...

И добрые птицы-синицы

Сплетут для нас кружево сплетен.

     <I>1966</I>


        ОСЕННИЕ РАЗЪЕЗДЫ

     За растром дождей, косых, затяжных,
     Не станешь видна -- уедешь...
     Ещe у недель пока я должник,
     Ещe быть мне домоседом.

В миграции птиц, в застывшей воде,

В осенних приметах книжных

И в тысячах лиц знакомых людей

Ищу тебя и не вижу.


     А может, не ждать, уехать и мне,
     Рукою махнув на сроки,
     И где-то гадать на спинах камней,
     Где прячутся песен строки.

И нервы подбив, как сбитый каблук,

В пути, что упрямо выгнут,

Ничто не забыв, лишь горечь разлук

Совсем забывать привыкну.


     Но честно часы считают часы,
     Ты едешь, а я -- не скоро,
     Лишь дождь моросит и растром косым
     Опутывает весь город.

Дымок сигарет, ознобная дрожь

Да ветров весeлых стая,

Дожди в октябре, и поезд сквозь дождь

Уходит, столбы считая.

     <I>1966</I>


     <I>Вокруг Арика всегда кипели страсти. Его друзья хотели ему добра, но все
понимали это по_разному.</I>
     <I>26  сентября 1970  года мы  с Круппом оказались  на  дне рожденья у его
приятеля Ильи Овсищера. Там собрались знакомые  журналисты, коллеги Арика по
работе,  среди которых было двое бывших однокурсников, научные сотрудники из
академических институтов. Представляя своих  друзей и приятелей,  Арик  шутя
сказал об одном из них: "Вот человек, которому я  завидую чeрной завистью --
он</I>
     <I>всe успевает: и диссертацию защитил, и альпинист, и всe у него хорошо".
Эта фраза была как  сигнал, ей мгновенно воспользовались все присутствующие,
чтобы открыть  обычную, как я  потом  поняла,  дискуссию. Это  была даже  не
дискуссия, а  скорее застольная атака на Круппа. Его  бомбили со всех сторон
-- говорили,  что пора взрослеть,  пора наконец образумиться, хватит  валять
дурака:  песенки и  палатки  -- это, конечно,  хорошо, но  ведь за  этим  он
забросил главное  --  науку,  диссертацию,  аспирантуру. Всe  это говорилось
горячо и почти требовательно. Арик в ответ улыбался и молчал.</I>
     <I>И когда  мы остались вдвоeм,  он сказал мне:  "Понимаешь,  Надя, дело в
том,  что  все мои друзья разделились на две совершенно  чeткие группировки.
Одни говорят вото, что ты сейчас слышала. А другие -- здесь их нет -- совсем
другие ребята,  которых ты тоже  знаешь, с которыми  мы ходили в лес  -- они
говорят  другое: "Бросай-ка  ты, Арик, завод  и  становись  профессиональным
песенником".</I>
     <I>Он замолчал.  Я ждала, что он скажет дальше.  А  он улыбнулся и сказал:
"Но я не могу  бросить ни  того,  ни другого, потому  что... Я вот смотрю на
других ребят,  которые стали  профессионалами, и  понимаю, что  для меня это
невозможно, потому что я, в общем, инженер. Это мой стержень. От этого я  не
уйду никуда. Я инженер с того  момента,  когда впервые в пятилетнем возрасте
взял в руки логарифмическую линейку...  Но я должен  признаться, что  каждая
новая написанная  мной песня, которая нравится  мне и моим друзьям, приносит
мне  больше  радости  и  удовлетворения,  чем   авторское  свидетельство  об
изобретении".</I>
     <I>В 1974  году в  одиннадцатом номере журнала  "Неман"  была опубликована
маленькая статейка об Арике, подписанная Игорем Лученком. В ней цитировались
эти слова  Круппа,  но обрезаны они  были  ровно  наполовину. При сокращении
статьи  с  водой выбросили  и ребeнка. Остались  только слова  о заводе и об
инженерной  профессии,  а всe  то,  что  касается  песен,  было  отрезано  и
выброшено.  В те  времена  редакторские ножницы  по живым авторам гуляли как
хотели, а уж о тех, кого не было в живых, и говорить не приходится.</I>
     <I>Но вернeмся в дом Ильи Овсищера, в сентябрьский вечер 1970 года.</I>
     <I>Много позже, вспоминая тот застольный разговор, я думала  о том, почему
"городские" друзья Арика все так дружно и горячо  призывали его повзрослеть,
поступить в аспирантуру, писать диссертацию. Разве  они не понимали, что это
было ему неинтересно? Несомненно, они его любили. Несомненно, они желали ему
добра. Но  дело было  не только в этом. Они  хотели, чтобы он делал карьеру,
потому  что она  открывала  путь к  материальному  благополучию. Они хотели,
чтобы  он  стал полноценным  представителем  их  круга. Видимо,  они ощущали
некоторый  дискомфорт и подсознательно  хотели  отнего  избавиться.  Как  ни
крути, Арик был среди них "белой вороной". У  него не было даже своего дома.
У него была  койка в заводском общежитии  с казeнным бельeм, пара нейлоновых
рубашек  да  штормовка,  рюкзак со спальником да гитара и блокнот со стихами
его песен. Это всe. И этого ему хватало. Нет -- так принято было считать. Но
на  самом деле  так не было. Повесть свою, например, он смог написать только
потому, что попал с операцией аппендицита в больницу. В общежитии это ему не
удавалось --  не  было  возможности  побыть  в  одиночестве,  что,  понятно,
необходимо  для занятий прозой. Конечно, ему не хватало своего угла, но он с
этим мирился  и предпочитал  этого  не  замечать,  чтобы не  терять ощущения
свободы. Это  позволяло  ему  тратить  время на походы и  очень  щедро -- на
друзей и на всех, кто в нeм нуждался.  Вот этого его городские друзья понять
не могли. Видимо, была разница в системе  ценностей  и оттого -- дискомфорт.
Ведь  они даже  на  день  рожденья к  нему не могли прийти,  потому что было
некуда.  Дни рожденья  Арик  всегда отмечал в лесу со своими многочисленными
"лесными" друзьями, своими  ребятами, как он их  просто называл. И вот их_то
он любил больше всего на свете.  Они  отвечали ему тем  же, и он принадлежал
им. Это была взаимная любовь.</I>


        ЛЫЖНЫЕ СЛЕДЫ

     Улеглись на просеки, как в ножны,
     Лезвия холодные метелей.
     Тучи, тронув вожжи осторожно,
     Сдвинулись, а звeзды потеплели.

Старый месяц изогнул два рога --

И в окно моe, а мне тревожно:

Может, люди где-то путь к дорогам

Потеряли в белом бездорожье.
     Может быть, зовут, а их не слышат,
     Вторит голосам их эха ругань.
     Конь мой деревянный, мои лыжи,
     В путь, пора подтягивать подпруги.

В чаще леса, в пятнах лунных капель

Домик мой в снегу, как тeплый остров.

К людям я лыжню тяну, как кабель,

Мне и тяжело, и очень просто.
     Просто, как прокладывать дороги,
     Сеять хлеб, рубить дрова для печки,
     Обжигать горшки -- ведь мы не боги, --
     И поступки наши человечьи.

Может, никого я и не встречу,

Просто сам себе придумал дело.

След в снегу оставил, да не вечный --

Он до оттепели, до метели.

     <I>1967</I>


        РАЗДУМЬЯ

     Как много мне самим собой обещано,
     Но если это только лишь слова,
     То как же на бетонной массе трещины
     Находит для семян своих трава?

И птицы как находят направление,

Покинув стран полуденных приют?

Так в зеркале раздумий все сомнения

Надеждами передо мной встают.


     Иду к раздумьям, как к друзьям, доверчиво,
     Я лучше вижу, чувствую сильней,
     За кругом дум, привычками очерченным,
     Есть маленькая дверь в большой стене.

Войти, увидеть горы, сeла, пристани,

Дать волю смеху, радости, слезам,

Суметь ложь отличить легко от истины,

Всe, всe понять и в песнях рассказать.


     Мне близким кажется порой далeкое,
     Как близок ночью свет чужих миров.
     И мало мне тогда того, что около,
     И не манит порой родной порог.

Смотрю на облака: куда бегут они,

Как тени их пасутся на траве,

Хочу быть здесь и там -- я просто путаник,

Хочу всего -- я просто человек.

     <I>1967</I>


        ДЕМОГРАФИЯ


     <I>"Плодитесь и размножайтесь,</I>

     <I>пока не наполнится вами земля..."</I>

Библия, Быт., 1:28
     А Москва-то полна населения,
     А в Москве муравейная скученность,
     Знать, в планированье размножения
     Никакой нет системы научной.


     А домой прилетевши, ринулся
     Не к буфету, а к книжному шкафу я,
     Ни стакашка не приняв, принялся
     Изучать, изучать демографию.


     Прочитал я, что пишут учeные,
     Что растeт, мол, растeт население,
     А которые реакционные,
     Те -- по Мальтусу и без стеснения.


     Не боюсь я за сытость публики:
     Принесeт нам наука пользу,
     Будут делать из дырок бублики,
     Как московскую водку -- гидролизом.


     Лес повырубят, хоть он и нужен нам,
     Ну а насчeт биосферы как же?
     Вон квартиры всe ниже да у]же,
     Да и тех не хватает на каждого.


     А китайцы, друзья позапрошлые,
     Размножаются, ох, размножаются.
     Раньше были такие хорошие,
     А теперь на Сибирь покушаются.


     Ах, народы, народы, ну на фиг вам
     Размножение антинаучное?
     Лучше ночью учить демографию,
     Может, что-нибудь в мире улучшится.
     <I>1967</I>


     <I>Друзья уезжали в отпуск и оставили с Ариком годовалого сына  Мишку.  На
целый месяц... Общие знакомые считали, что они сошли с ума... Когда родители
вернулись,  они  увидели  своего карапуза,  прибавившего в  весе и весeлого.
Арика он называл... папой.</I>




        КОЛЫБЕЛЬНАЯ



     <I>Сыну Яши Сапожникова -- Мишке</I>


     В тучи над чeрными крышами
     Медленно солнце врезается,
     Входят в окошко рыжие,
     На белых похожие зайцы.

Баю-бай.
     Спят в своей гавани тральщики,
     За день машины умаялись.
     Сонного-сонного мальчика
     Тихо баюкает маятник.

Баю-бай.
     Тени шуршат над подушкою,
     Сны к малышу приближаются,
     Угол с простыми игрушками
     Медленно преображается.

Баю-бай.
     Детские сны забываются,
     Как далека моя станция,
     К звeздам и к солнечным зайцам
     Руки всe реже тянутся.

Баю-бай.
     Зависть. Ну что же поделаешь:
     Возраст, беднеет фантазия...
     И мои сны неумелые
     Некому, в общем, рассказывать.

Баю-бай.
     <I>1967</I>


        СЕВЕРНАЯ I

     Мы уезжаем, до свиданья, город,
     Колeсам долго стыки рельс толочь,
     Тебе -- переживать прощанья горечь,
     А нам -- идти в полуденную ночь.

Значит, надо уехать, значит, ждeт нас пурга,

Переходы и песни, да белые вьюги.

Пусть товарищи выпьют за ушедших в снега,

Убежавших по зову Полярного круга.
     Полярный круг, ну что это такое?
     Условная, придуманная нить,
     А почему-то не даeт покоя,
     Зачем-то чем-то нас к себе манит.

Значит, надо уехать, значит, ждeт нас пурга,

Переходы и песни, да белые вьюги.

Пусть товарищи выпьют за ушедших в снега,

Убежавших по зову Полярного круга.
     В края, где ни дорог нет, ни тропинок,
     Где гребни гор дырявят облака.
     Стоят там молчаливые Хибины,
     Подставив ветру белые бока.

Воротники там от дыханья седы,

Там поровну на всех и груз и грусть,

И вышедший с полотен Кента Север

Ветров объятьем бросится на грудь.
     Значит, надо уехать, значит, ждeт нас пурга,
     Переходы и песни, да белые вьюги.
     Пусть товарищи выпьют за ушедших в снега,
     Убежавших по зову Полярного круга.
     <I>1967</I>


        ПОРА ИДТИ
 <I>(Мелодия песни не сохранилась)</I>
     Пора идти, но прежде оглянись:
     Уходит ночь за белые хребты,
     Лыжни вчерашней сдвоенная нить
     Теряется за кромкой черноты.

Здесь на вершинах, в колыбелях бурь,

Сильней вина качают нас ветра,

Надeжней книг излечивают дурь,

Крепят желанья, изгоняют страх.


     А горы, горы, будто вне времeн,
     Стоят, не зная ни добра, ни зла.
     Что им до наших дел, судеб, имeн?
     Стоят, как миллионы лет назад.

Стоят, людской не зная суеты,

Гремят порой раскатами лавин,

Провалы перевалов -- как мосты

Ведут к далeким берегам долин.


     Ну что ж, иди сквозь белые хребты,
     Сквозь пляску снега проложи свой путь,
     Ещe в пути не раз устанешь ты,
     Ещe не раз присядешь отдохнуть.

А после будут горы позади,

И к полустанку северных разлук,

Наверно, грустно будет подходить

И уезжать на целый год на юг.

     <I>1967</I>



        БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ

     Это видели крыши с кустами антенн,
     И трубы, что служат корнями дымам,
     И окна -- глаза глуховатых стен --
     Мигнули дверям, те шепнули домам,

Соседним домам.
     Это видели все -- белокрылым орлом
     На тонкой бечeвке, вспугнув голубей,
     Деревья дымов перерезав крылом,
     Взлетел над кустами антенн белый змей,

Бумажный змей.
     Это видел и я, как ему повезло:
     Его подхватил восходящий поток,
     Качая хвоста кормовое весло,
     И был всe неслышней дверной шепоток,

Дурной шепоток.
     Но увидел и он сверху те же дворы.
     Увидел бечeвку в руках пацана.
     Попробовать вырваться? Змеи мудры.
     Рвать нити для них -- дорогая цена.

Большая цена.
     Могут змеи летать, лишь за нитку держась.
     За свободный полeт -- под колeса машин,
     Под подошвы людей, на асфальт или в грязь.
     И гибнут видения синих вершин.

Далeких вершин.

     <I>1967</I>


        ДАВАЙ ПОГОВОРИМ

     Давай поговорим о городах,
     Давай с тобой придумаем весы,
     На чашу бросим серые года,
     А на другую -- радости часы.


     Давай поговорим о доброте,
     Просеем через сито наши сны,
     Измерим толщину квартирных стен
     И взглянем на себя со стороны.


     Давай поговорим и о земле,
     Обители и радости, и слeз.
     Ведь жалко будет, если, осмелев,
     Грибы поднимут головы до звeзд.


     Ещe о песнях мы поговорим,
     А память мысли в древность унесeт.
     Спасли однажды гуси криком Рим,
     А кто нас от самих себя спасeт?


     Давай припомним горы и леса,
     Мы к ним ещe придeм когда-нибудь.
     А тучи за окном, как паруса,
     Из песен уплывают в дальний путь,
     На запад уплывают в дальний путь.
     <I>1967</I>


        НЕ СЕРДИСЬ

     Не сердись, я привык уходить
     В книги, в горы и просто в тоску.
     Это так же, как мокнуть песку,
     Если вдруг начинает дождить.

Ну а мне не понять, не понять,

Для чего улетать журавлям,

Почему провожать не меня

Телефонных звонков кораблям.
     От ладьи твоих ласк и от рук
     Что-то гонит меня в холода,
     Не в свои я сажусь поезда,
     И в чужом я ночую порту.

Лучше памяти нить подари --

Голубое окно на заре,

Шeлк палатки у маленьких рек,

А когда я вернусь, отвори,
     Отвори мне опять свою дверь.
     От разлук стал я вроде добрей,
     От тоски, от сырых октябрей...
     Отвори и ещe раз поверь:

Это был не последний побег,

Сколько их у меня впереди...

Если б я не любил уходить,

Я б не смог возвращаться к тебе.

     <I>1967</I>


        УСТАЛОСТЬ

     Как хочется устать, как хочется устать
     И отдых дать любимому коньку,
     Присесть поближе к огоньку
     И просто книги полистать.

Но я в привычках, как в цепях,

Всe вертят старые заботы,

И на дорогах повороты

Проскакиваю второпях.
     Как хочется и мне немного стать умней,
     Знать, как разжечь в сырую полночь свет,
     На все вопросы знать ответ
     И твeрже серых быть камней.

Но мне никак не стать другим,

Всe вертят новые соблазны,

Всe хочется придумать праздник

И выпечь в будни пироги.
     Как хочется забыть, как хочется забыть
     И песни, и товарищей моих,
     Мирок построить на двоих
     И потихонечку в нeм жить.

Но мне не выстроить тех стен,

Всe вертят глупые надежды,

То чeрствость не даeт, то нежность,

То руки связывает лень.

     <I>1967</I>


     <I>Мы  попали   вдвоeм   с  моей   подругой  в   компанию...   на   заводе
электротехническом регулярно проводили "блины". Они это так называли. Блинов
там, конечно, не было, было немножко другое.</I>
     <I>Ну, мы однажды пришли в эту компанию. Был Арик, было несколько знакомых
ребят,  и  в  общем-то  обстановка  совершенно незнакомая,  при  хрустальных
фужерах  и при разных  всяких  салатах. И  получилась  какая-то  напряжeнная
обстановка... все вроде стеснялись, никто  никого  почти не  знал  и  сидели
смотрели друг на друга, и не было той тeплой атмосферы.</I>
     <I>Вот Арик сидел, смотрел-смотрел, потом говорит:</I>

-- <I>Это никто есть не будет?</I>

     <I>Все молчат.</I>
     -- <I>Никто есть не будет?</I>

     <I>Опять молчат.  Он берeт,  руку  в хрустальную салатницу  запускает,  берeт в
ладонь мясной салат и кушает спокойно. Один раз, второй раз, значит, так вот
он спокойненько слизывал с пальцев этот салат, вытер салфеточкой, положил и,
радостно улыбающийся, сел. Натянутая обстановка была разрушена моментально.</I>

     <I><B>Галя Кузнецова.
</I>

     <I><B>Фонограмма 1975 года, Минск
</I>


        ВОСТОЧНЫЙ ПОЕЗД


     <I>В. Соболевскому</I>
     Укрыт облаками умеренный пояс.
     Косыми дождями октябрь моросит.
     Увозит меня на восток синий поезд
     По жeлтой намокшей Руси.

Смотрю на берeзы, дымлю сигаретой

В прокуренном тамбуре под говорок

Удмуртцев, волжан, обсуждающих лето,

А поезд бежит на восток.
     Я так засиделся в мирке полусонном,
     В мирке, где уже не живут чудеса.
     Я новых друзей имена не упомню,
     Я старых друзей позабыл голоса.

Себя самого призываю к ответу

За прошлое, что я успел растерять.

Ах, прошлое, ты разлетелось по свету,

По крохам придeтся тебя собирать.
     Так пусть меня поезд восточный подлечит,
     Чтоб права лишился я сетовать зря,
     Что тех не найти, а иные -- далече.
     Ну что ж, что далече -- на то и друзья,

Чтоб в поезд садиться, встречать самолeты,

При встречах до рыжей зари говорить.

Как надо, как надо до самых далeких

Друзей добираться и встречи дарить.

Дарить...

     <I>1967</I>


     <I>Как-то получается, что у любого автора много друзей. Не просто знакомых
-- "обожающих" или всегда находящихся "рядом", а  именно друзей.  Арик Крупп
не был исключением, скорее даже слишком подтверждал  правило.  Пожалуй, одно
из свойств таланта -- возможность привлекать к себе, заставлять раскрываться
сердца и  души.  Он любил людей,  любил  Родину -- и лесистую Белоруссию,  и
суровый  Кольский,  и  заснеженный  Полярный  Урал.  Любил  и  умел   слшать
собеседника. Любил и умел  писать и петь песни. Песни эти поют, потому что в
них --  его  обнажeнная  искренность, и доброта,  и непоказное  мужество,  и
философское стремление к познанию себя, людей.  Они живы, и  поэтому  как_то
неуместно звучит слово "был" в приложении к их автору...</I>
     <I>Я включаю  магнитофон и  вижу  чуть-чуть  грустное  лицо Арика  Круппа,
поющего:</I>


     <I>Вот так мне шагать сквозь разлуки и встречи</I>

     <I>И боль расставания прятать в глазах,</I>

     <I>Но память, но память, схвативши за плечи,</I>

     <I>Заставит не раз оглянуться назад...</I>



     <I><B>Игорь Михалeв.
</I>

     <I><B>Журнал "Турист", Москва, 1984
</I>


        КОГДА НЕ ПРИХОДИТ ЗИМА

     Тает снег на лету,
     Самолeты в порту
     В тумане тоскуют о небе,
     Как нуждаемся мы
     В возвращенье зимы,
     Как голодные -- в корочке хлеба.


     Дни туман окружил,
     И косые дожди
     Поливают продрогшие крыши,
     Всюду серая мгла,
     В доме в тeмных углах
     Сиротливо покоятся лыжи


     Никуда не бежать,
     Только ждать, только ждать
     Перемены ветров и погоды.
     Облака, облака
     Сеют всюду пока
     Только воду, холодную воду.


     Ветры всe не дают
     Обрести вновь уют
     В густолесье затерянных хижин.
     И грустят поутру
     Самолeты в порту,
     Как в углу запылeнные лыжи.
     <I>1967</I>


        В ЭЛЕКТРИЧКЕ

     Железный путь вагон качал,
     Я в тамбуре курил, скучал,
     Вдруг тип ко мне какой-то подошeл.
     На мои лыжи поглядел,
     Слегка плечом меня задел
     И как-то посмотрел нехорошо.


     Он прохрипел мне:
     "Ну скажи, зачем ты крутишь виражи,
     Ну для чего тебе катиться вниз?
     Прогресс -- в движении вперeд,
     Туда стремится весь народ,
     Подумай, погоди и оглянись.


     Уходит в небо самолeт,
     Корабль по морю плывeт,
     Распугивая рыбу за кормой,
     Уходит в горы альпинист,
     А ты вот норовишь всe вниз,
     При этом далеко не по прямой.


     Ну что за мода повелась,
     Куда же смотрит наша власть?
     Пора такие штуки запретить:
     На вираже можно упасть,
     Спортинвентарь и ноги -- хрясь,
     За что ж тебе по бюллетню платить?"


     А я и спорить с ним не стал,
     Я думал о других местах,
     Где склоны и покруче, и длинней,
     Где снег под лыжами поeт,
     Где спуск со склонов, как полeт,
     Который детям видится во сне.
     <I>1968</I>


        БОРТПРОВОДНИЦА

     На запад ночь, а мы -- навстречу,
     Сибирь всe ближе,
     И самолeт к себе на плечи
     Пространство нижет.

Гремят турбины и разрывают

Морозный воздух.

Бортпроводница голубая

Разносит воду.
     Хозяйка дома, под которым
     Остались тучи.
     А дом летит, какая скорость:
     Вот сбились в кучу

Четыре пояса, четыре

Часа планеты.

Мы пролетаем над сонным миром,

В снега одетым.
     Бортпроводница, присядь поближе,
     Свободно место.
     Хочешь, о кукинском "Париже"
     Напомню песню?

Поговорим мы о расстояньях,

О самолeтах,

А постоянные расставанья --

Твоя работа.
     Знаком мне вкус разлук, я дома
     Подолгу не был,
     Но на земле это всe знакомо,
     А ты всe в небе.

Я скоро встану, а ты растаешь,

Подобно птице.

Ты улетаешь, ты улетаешь,

Бортпроводница.

     <I>1968</I>


        ПУРГА

     Ветер бьeтся спиною о скалы,
     Ветер рвeт у палаток фалы,
     Забавляется новой игрушкой.
     Мы в ловушке. Да, мы в ловушке.
     С гор срываются вниз лавины,
     Заметает пурга равнины,
     И вдали от людских селений
     Пастухи мeрзнут и олени,
     Стонет пурга.

А солнце в твоих городах

Листву оживляет в садах,

Врывается в витражи,

Осколками в лужах дрожит.

Друзья созывают гостей,

А ночь согревает постель.

Но где-то сжигает война

Надежду, любовь, имена.
     Слева -- тундра, а справа -- скалы.
     Как людей в этом мире мало,
     Но в беде здесь приходят на помощь,
     Потому, что о каждом помнят.
     Потому, что всего дороже
     Человек -- он так много может,
     Человек -- он так много значит.
     Ну а если бывает иначе --
     Как же тогда?

Давайте у нас посидим,

Беседу дымком подсиним.

Болгарский хорош табачок.

О чeм говорить? Да так, ни о чeм.

Приeмник на сотню ладов

С надрывом и без -- про любовь.

Но где-то горит самолeт,

А рядом -- убитый пилот.
     Ветром вылизан склон, как вымыт.
     Потрепало, но вышли живыми.
     Вновь разматывают нитку лыжи,
     Дом всe дальше, а значит -- ближе,
     Значит, скоро людские лица.
     Людям важно с людьми делиться
     Словом, куревом, пониманьем,
     Кровом, радостью и вниманьем,
     Чистой водой.

Весна. Отогрел нас апрель...

Но Север нас сделал мудрей.

Тревога в уроках веков,

Тревожен домашний покой.

Гудят самолeты в ночи,

У коек дежурят врачи.

Идeт на земле вечный бой,

И нет нам команды "Отбой".

     <I>март 1968</I>


        ТУНДРА

     Поговорили, махнули рукой,
     Вот и уходит последний аргиш.
     Звон бубенцов над замeрзшей рекой
     Прошелестел, как засохший камыш.

Прошелестел и растаял вдали,

Больше людских не слыхать голосов,

Больше тепла не просить у лесов.

Тундра в лицо нам снегами пылит.
     Горы горстями гребут облака,
     Звeздные шорохи слышны в ночи.
     Тундра, ты мысли в слова облекать,
     Думать о близких нас научи.

Нам ещe долго не видеть людей,

Значит, есть время подумать о них.

Тундра нас заперла в тундре одних --

Это на несколько долгих недель,

Это на несколько белых недель.
     Знаю, нас тундра одарит сполна:
     Если туман, то не видно ни зги.
     Если пурга -- снеговая стена.
     Если устал -- под глазами круги.

Но где-то едут в весну поезда,

Тонкой струною прощанье звенит,

И, уступая подругам зенит,

Сдвинется в небе Пастушья звезда.

     <I>1968</I>


        ПАРОДИЯ НА ЮРИЯ ВИЗБОРА*

     Кончается начало, начинается бетон,
     Начало исчезает за горой.
     Девчонки преподносят мне букетики цветов,
     Я альпинист, бродяга и герой.
     Певец я, композитор и герой.


     Простeганные ветрами и сбоку, и в упор,
     Приятели без памяти лежат.
     Дырявые посудины навечно встали в порт,
     И паруса порвались без ножа.


     Так вот обломок шпаги -- переломанная сталь --
     Беру с собой на бережок реки.
     Я рад, что у приятеля обломок тот достал,
     На нeм я буду жарить шашлыки.


     Кончается начало, начинается бетон,
     Начало исчезает за горой.
     Девчонки всe кидают мне букетики цветов,
     Артист я, композитор и герой.
     <I>1968</I>
     <I>(На мелодию песни Визбора "Так вот моe начало...")</I>


        СЕВЕРНАЯ II

     Два дня гудим в полярных кабаках,
     Горланим песни, попиваем спирт,
     Два дня не экономим табака
     И на вокзалах деревянных спим.

Ещe плечо хранит следы ремней,

Ещe мы не привыкли к городам,

Но в сны уже врывается ко мне

Полярный край, Уральская гряда.
     Сегодня снег и горы наяву,
     И Воркута под этим снегом спит.
     Но города к делам уже зовут,
     И допиваем мы последний спирт

За этот край безмолвных ледников,

За эти дни дороги и труда.

И машет мне платками облаков

Полярный край, Уральская гряда.
     Вот тепловоз прощально прогудел.
     Теперь о средней полосе слова.
     Ждут вместо гор нас горы разных дел,
     А вместо снега -- пыльная трава.

Но если из-за тысячи причин

Дни станут длинными, как провода,

Ты вспомни, есть советчики мужчин --

Полярный край, Уральская гряда.

     <I>1968</I>


        x x x

     Мы не умеем забывать,
     Но мы умеем забываться.
     А духов нам не вызывать
     И духами не называться.
     Души движенья, еe крик
     Кладeм в коробки с маркой "Свема".
     Мы технари, мы технари,
     И мы читать умеем схемы:
     Схемы приeмников, любви,
     Надежды, грусти и моторов,
     И, в спор кого-нибудь втравив,
     Знаем заранее ход спора.
     Мы постигаем смысл и суть,
     Но забываясь, забываясь...
     И нам, бывает, не уснуть,
     И скачет сердце, забиваясь
     Негармонично, кое-как,
     И ряд Фурье не объясняет,
     Какой гармонией тоска
     В ночи дыхание стесняет.
     Мы знаем длины волн цветов,
     И тeплых рук прикосновенье,
     Как к свету тянется росток,
     И сколько тянется мгновенье.
     И пусть мы только технари,
     Нам, как и вам, близки печали,
     Но мы пытались говорить
     И там, где вы порой молчали.
     <I>21 декабря 1968</I>


        x x x

     Слепив людей, Бог не дал им уменья,
     Глаза закрывши, скорость ощущать.
     Мы воспринять способны ускоренья,
     Когда костяк и нервы затрещат,
     И рушатся земные представленья.
     Да, сильных чувств и мыслей тяжек путь.
     И всe же -- пусть
     Сопутствуют нам взлeты и паденья.

     <I>19 декабря 1968</I>


        ЗАМОРОЗКИ

      C                Em
     Листья в реке -- жeлтые паруса.
      Dm            A7
     Березина заплутала в лесах.
        D     Dm7   C  H   B   A7
     В поле озимые зябнут ростки.
      Dm         G7
     Заморозки, заморозки...


     Гуси над лесом печально кричат.
     Стая на юг улетает: "Прощай!
     С крыльев печаль свою за море скинь!"
     Заморозки, заморозки...


     В белом тумане байдар караван
     Вечером к лесу придeт, а туман
     Скатится утром слезами с ресниц.
     Заморозки, заморозки...


     Вечером бакенщик выгонит бот,
     Богу речному лампаду зажжeт.
     Что-то прошепчут кострам языки.
     Может, про первые заморозки?..


     Лес тихо замер у сонной воды,
     Слушает сказки вечерней звезды.
     И в полнолуние тени резки.
     Заморозки, заморозки...


     Грустно. Наверное, гуси правы:
     Что-то по осени сам я раскис.
     Видно, коснулись моей головы
     Заморозки,

заморозки,

заморозки...
     <I>1968</I>


        x x x

     Куда летите вы, в Одессу?
     А отслужили ли вы мессу?
     Свечу зажгли перед иконой?
     Вон в небе облако попоной.
     Просите, господа, молите,
     Иначе вряд ли улетите.
     И ожиданье расстоянья,
     И без разлуки расставанье.
     В порту дежурные устанут...
     А над страной висят туманы,
     И на вопросы нет ответов,
     А в небе не видать просветов.
     <I>22 декабря 1968</I>


     <I>В конце  семидесятых  в  Минск приехала  группа  функционеров  от  КСП,
собиравших материал о Круппе.  Я дала им  целый список  адресов и  телефонов
друзей,   коллег  и  знакомых  Арика.   Они  записали  несколько   плeнок  с
воспоминаниями  о  нeм. Одну из них  я слышала. Рассказывал Игорь Коваленко.
Дама, которая  руководила группой  и вела  беседу под  магнитофон, спросила,
какие у Арика были отношения с женщинами,  какое место в его  жизни занимала
любовь.  До  сих пор помню замечательный ответ Игоря:  "Вокруг Арика  всегда
было много женщин, каждая из которых готова была отдать всe, чтобы заслужить
его  внимание.  Но он  обладал  удивительной способностью  -- отыскать среди
этого множества ту единственную,  которая по  той  или иной причине не могла
ответить ему взаимностью".</I>


        x x x

     Улетаешь, опять улетаешь,
     Просто таешь, как льдинка в руках.
     Что теряешь и что обретаешь
     В уходящих назад облаках?
     Помню губы твои, помню руки
     И печаль, нисходящую с плеч,
     Я опять привыкаю к разлуке
     (Не привыкнуть бы к радости встреч).
     Вслух скажу: нас дела разделяют,
     Про себя: если б только дела...
     Держит память и не позволяет
     Мчать вперeд, закусив удила.
     Что же делать мне -- пить до икоты?
     Слушать бред о любви "Маяка"?
     Чуть печально мне, что далеко ты,
     Очень страшно, что ты далека.
     Умирает, рождая день новый,
     Старый день на идущих часах,
     Исчезает, как тихое слово,
     Как ушедших друзей голоса.
     И, как выброшенная игрушка,
     Ночь изломана грусти рукой,
     И знакомый корабль -- подушка --
     Не везeт меня в бухту "Покой".
     <I>23 декабря 1968</I>


        x x x

     Смотреть в огонь всегда занятно,
     Всe сказочно, невероятно:
     Как пляшут языки огня,
     Как жизнь дают они теням.
     А те, зажив своею жизнью,
     Рвут власть предметов неподвижных
     И обретают голоса,
     Когда час ночи на часах.
     И светлы думы у людей,
     Коль долго на огонь глядеть,
     И мудры лица кузнецов...
     Я всe гляжу в твоe лицо.
     <I>23 декабря 1968</I>


        x x x

     <I>Ты научила меня смотреть на красивых женщин  безотносительно к личному.
Как на красивые дома,  картины, старые самолeты. Раньше я  это  только знал,
теперь -- понимаю.</I>


     Всe так просто: всe та же стеклянная дверь.
     Как всегда, вечерами она на запоре.
     Как всегда, ты стучишься в окно, а теперь
     Ты до завтра уходишь, так это ж не горе.
     Ты до завтра ушла, вот и кончился день.
     Тут горюй не горюй, только этот день прожит.
     Ухожу я домой, и длиннющая тень
     Всe кидается под ноги редких прохожих.
     Ветер вертит над городом мокрый снежок,
     Этот снег белым градом на дом твой ложится,
     В доме мало тепла, для тебя он чужой,
     С этим домом ни мне, ни тебе не ужиться.
     Только разве причина для горя -- твой дом?
     Он тебя у меня до утра отбирает,
     А потом отдаeт, но ведь дело не в том...
     Если это причина, то только вторая.
     Дом тебя отпускает ко мне -- не ко мне?
     Но крадут тебя письма, звонки телефона.
     Вечер на сердце кинул десяток камней.
     Как нести эту ношу без крика и стона?
     <I>24 декабря 1968</I>


        x x x

     Давай решимся без пари
     Признать, что жизнь не так уж зла...
     Давай не будем говорить
     Про послезавтрашний разлад.

Давай считать, если не лень,

Что это, в общем, просто так,

Просто ушла на один день

Из этой жизни пустота.


     И, как всегда, из разных бед
     Придeт какой-то вариант:
     То нужно мне, а то тебе --
     То в Воркуту, то в Самарканд.

То просто ночь перелистнeт

Страницу губ, страницу плеч.

То мысли утро принесeт,

Что, мол, игра не стоит свеч.


     Но чтоб не начал тяжелеть
     Мешок печалей и утрат,
     Договоримся не жалеть
     О том, что к нам придeт с утра.

Давай, злых слов не говоря,

Себя от ветра не спасать,

Давай сегодня, как в морях,

По ветру ставить паруса.

     <I>1968</I>


        ПЕЧАЛЬ

     Перестань грустить, выйди из дому,
     Плащ накинь -- ничего, что ливни.
     Вон куражится уже издавна,
     Побеждая тебя, твой противник,

Твой противник -- твоя печаль.

Ты уже не справляешься с нею

Серым днeм, в смутных снах по ночам,

Ты соври ей, скажи, ты сильнее.
     Ты соври, чтоб потом стало правдою
     То, что сила ещe с тобою,
     В чемоданах оставь только главное,
     Выйди к ливням, оружие к бою.

Из всех песен оставь десять строк,

И три дня из трeхсот уходящих,

Да одну из десятков дорог.

Остальное всe -- в мусорный ящик.
     Не давай печали опомниться,
     Разбуди синий мир надежды,
     Пусть печаль твоя скромной школьницей
     Будет тихою, будет сдержанной.

Разве трудно печаль победить?

Мир надежды пока ещe прочен.

Ты ей место во снах отведи,

Ну и в песнях -- по нескольку строчек.

     <I>1969</I>


        ДАЛЬНИЕ СТРАНЫ

     А я по вас соскучился, ребята,
     Теперь пора мне о другом скучать,
     Пора и мне бежать к горам горбатым
     И сызнова всe старое начать.

Над снегом туманы,

Под снегом трава,

Ах, дальние страны,

Ах, песен слова.
     Я к вам вернусь, как блудный сын из бегства,
     Поглубже спрятав память губ и рук.
     Отказываться жалко от наследства,
     Где доля для меня -- Полярный круг.

А вам ещe рано

Меня отпевать,

Ах, дальние страны,

Ах, песен слова.
     Ещe есть сто причин, чтобы держаться,
     И быть хоть чуточку самим собой,
     И уезжать, и по свету болтаться,
     И с мельницами выходить на бой.

От мелких обманов

Болит голова...

Ах, дальние страны,

Ах, песен слова.
     А жизнь нам всe дари]т свои подарки:
     Любовь, дороги, песни и друзей,
     Их трудно брать, отказываться -- жалко,
     А спрятаться -- нет места на земле...

И дальние страны,

И песен слова,

И птиц караваны,

И в росах трава.

Любимые руки

На жарком лице,

Снега и разлуки --

Длиннющая цепь.

     <I>1969</I>


     <I>У Дудинцева  есть  сказка о Чeрной  Сове...  Чeрная сова -- это символ.
Либо человек сделает что-то очень  много  за свою жизнь, либо  он не сделает
ничего.  То есть или-или:  человек в релейном режиме. Раз увидел чeрную сову
-- значит  или начинай жизнь по-новому и  делай так,  чтобы оставить след на
Земле, или, в общем, отдавай концы. Чтобы было понятно, как появилась песня.
Когда возвращаешься  из тяжeлого похода, ты перешагнул какой-то рубеж.  Либо
это  начало  нового  года в  твоей жизни.  И тогда всe  мелкое,  вся шелуха,
которая  занимает основную  часть  твоего  времени, так  и  кажется  мелкой,
мелочью и  шелухой.  И ты  стоишь на перепутье, особенно в первые  дни после
похода: ты готов сделать  многое и отбросить всe мешающее и наконец-то стать
настоящим  человеком.  Время  после  похода  --  это  обычно  время  больших
ожиданий,  когда такая иллюзия возникает,  что  отныне  можно  начать  жизнь
по-новому.</I>

     <I><B>Арик Крупп
</I>

     <I><B>С фонограммы
</I>


        ЧEРНЫЕ СОВЫ

     Тропы раскисли, дождь да распутица.
     В собственных мыслях как не запутаться?
     Дождь снаряжает в грусть экспедицию,
     Опережает жажда события.


     Жадность да жажда -- с ними мне мучиться.
     Прожить бы дважды -- да не получится.
     Чeрные совы, смутные облики...
     Не нарисован путь мой на облаке.


     Ну, не добрали мы в жизни почестей,
     Но не добра ли от жизни хочется?
     Не улыбался тот, кто не бедствовал,
     Не ошибался тот, кто бездействовал.


     Старым ошибкам -- пышные проводы.
     Выпью с улыбкой в жажде ведро воды.
     В мире такое слышится пение...
     Нету покоя, жжeт нетерпение.


     Ладно, не взвою -- мне не опомниться.
     С чeрной совою выйду знакомиться.
     Дверь на засовы -- дождик за шиворот.
     Чeрные совы -- нет больше выбора.


     Чeрные совы -- нет больше выбора...


     <I>весна 1969</I>



        СНАЧАЛА -- И ПОТОМ

     Сначала год -- как год, и месяц -- это месяц.
     Сначала так легко искать, не находя.
     Спокоен стрелок ход, и стрелки время месят,
     Настоянное на рассветах и дождях,
     На синих поездах, на розовых мечтах.


     Сначала нет потерь и от разлук нет боли,
     И радиус витков спирали так велик,
     И не страшна метель, и время не неволит,
     И от движенья стрелок сердце не болит,
     И сказка исцелит боль маленьких обид.


     Потом быстрей, быстрей, и нету остановок,
     Всe чаще нервы рвут слова: "В последний раз".
     И что пора стареть -- для нас уже не ново.
     И в сказках нет концов, а правда -- без прикрас.
     И каждый час крадeт у нас частицу нас.
     <I>1969</I>


        КОРОТКАЯ ПЕСНЯ


<B>(контрпесня)

     Ещe нам не поздно исправить ошибки,
     И есть ещe время, чтоб новые сделать.
     Не стоит дары принимать за наживку,
     И стоит петь песни, пока не отпелось.


     Мы можем пока уживаться с вещами,
     Считая невзгоды моделью удачи.
     И гадкий утeнок -- всегда обещанье
     И первый намeк на решенье задачи.
     <I>1969</I>


     <I>Как прекрасно сказал Михаил Михайлович Зощенко,  смысл жизни  --  не  в
том, чтобы удовлетворять свои желания, а в  том, чтобы их иметь. Вот у Арика
они были.</I>

     <I><B>Евгений Клячкин.
</I>

     <I><B>Ленинград, 1971
</I>


        ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ

     А всe-таки, всe-таки хочется жить,
     Даже когда окончательно ясно,
     Что выдуманные тобой миражи
     Скоро погаснут, скоро погаснут.

Гаснут, и, значит, к началу пути

Снова ты брошен, а путь давно начат...

Трудно, а всe-таки надо идти.

Хочется жить, невозможно иначе.

Хочется, хочется жить.
     А всe-таки, всe-таки хочется петь,
     Даже когда в сердце песням нет места.
     Только б не сдаться и только б успеть
     Спеть свою самую главную песню.

Ставь против горя свою доброту --

Это, наверное, кое-что значит.

Пусть даже песня застрянет во рту,

Хочется петь, даже если ты плачешь.

Хочется, хочется петь.
     А всe-таки, всe-таки хочется взять
     Мир окружающий в долг под проценты
     И, на ладонях держа, осязать
     Спящих дыханье и пульс континентов.

Чтобы потом, раздавая долги,

Сердцем и памятью стал ты богаче.

Тратя себя, ты себя сбереги.

Хочется взять, невозможно иначе.

Хочется, хочется взять.

Хочется, хочется петь.

Хочется, хочется жить...

     <I>1969</I>


        ПЕСНЯ О ГРАНИЦЕ ОСЕНИ И ЗИМЫ



     <I>Ф. Либману</I>


     С дождями снег -- ещe не первый снег,
     Не хочет осень потесниться,
     А мы давно пересекли во сне
     Зимы и осени границу.
     Мы скоро ляжем в зиму, как в постель,
     Укроем недуги снегами,
     За 67-ю параллель
     Уйдeм разделаться с долгами

За ошибки и за прожитые лета,
И за песни, что пока ещe не спеты,
За друзей, которых часто провожаем,
И за то, что сами редко уезжаем.

     Долги, долги, но это не беда,
     Коль скоро осень на исходе.
     Уйдут друзья, пусть даже на года --
     Они когда-нибудь приходят.
     Уйдeм и мы, ну в чeм же тут беда?
     Вернeмся, как в апреле птицы.
     Мы от любви уходим навсегда --
     Вот с этим трудно расплатиться.

Где-то ветер веет, след наш задувая,
Забываем, ничего не забывая.
Так и носим мы с собою боль ушибов,
Груз любимых песен, счастья и ошибок.

     Ну что ж, что осень кажется долга?
     Мы в нетерпенье терпеливы.
     Сквозь дождь с туманом нам видны снега,
     И мы долгам бросаем вызов.
     И каждый год, как будто в первый раз,
     И, слава богу, не в последний,
     Уходим мы -- к себе бежим от нас --
     И возвращаемся по следу.

В это время самых первых космодромов,
В эти дни последних самых паровозов
Отчего-то застываем в тeплом доме
И уходим отогреться на морозе.

     <I>1969</I>


        МЕТЕОСТАНЦИЯ ХАДАТА

     За снегами в горах Хадата приютилась,
     В чeрных нитях антенн бьются флаги пурги.
     Нас на гребне вчера круговерть прихватила,
     И смеялась пурга: "Посиди, не беги".

А сегодня в тепле у радиста сидим мы.

Для согрева -- чаeк, для души -- разговор,

Отстучал на ключе, что положено, Дима,

И течeт разговор, и чадит "Беломор".
     Тих пока что эфир, ещe время осталось.
     Хочешь чаю? -- Налей. -- Что грустишь ты? -- Да так.
     Это просто в тепле разморила усталость
     Да сквозь окна мне в душу глядит Хадата.

Что нас ждало вчера, я забыл половину.

Память прячет минувших событий куски.

Пьeм чаeк у людей, и при чeм тут лавины?

А что было вчера -- белой ниткой в виски.
     Дать гитару? -- Давай. Я забыл про усталость.
     Пел полярникам песни до новой зари,
     А гитара чуть-чуть про тебя проболталась.
     Ты прости, я б не стал о тебе говорить,

Ты прости и гони прочь тревожные слухи,

О живых и здоровых у нас не скорбят.

До весны мне всего лишь неделя разлуки,

И всего лишь неделя зимы до тебя.

     <I>1969</I>


        ГЕОЛОГУ

     Скажи мне, дружище, но только без слов:
     А сможешь ли ты жизнь бродячую бросить,
     Чтоб домом был дом и любовью любовь,
     Чтоб вовремя старость и вовремя осень?


     Когда ты устанешь бежать в холода?
     Не сладка же вечная осень без лета...
     Ты житель палаток, ты гость в городах,
     Запрятанных где-то за кромкой рассветов.


     Скажи мне, а что тебе снится во снах?
     А впрочем, усталые видят сны редко.
     Скажи мне, ты помнишь, как пахнет весна,
     Как в стeкла стучится сиреневой веткой?


     Ну что ж, о тебе где-то песни споют --
     Не зря столько отдано вечным походам!
     Скажи мне, а что же взамен отдают
     Тебе в горизонт уходящие годы?


     Ты хмуришься, злишься... Не стоит, старик.
     Оставь без ответа пустые вопросы.
     Я просто с тобой захотел говорить...
     Над Севером осень, над Севером осень...
     <I>1969</I>


     <I>Эту песню Арик написал  по просьбе режиссeра  Вячеслава  Никифорова для
короткометражного фильма "Берег принцессы  Люськи" по одноимeнному  рассказу
О. Куваева.</I>
     <I>Песня в фильм не вошла, так как во время озвучания Арик был в походе.</I>



        ОДЕССКОМУ СЛEТУ

     Снова порт и огни, а в Одессе туман,
     Круг замкнулся, и снова нам в зиму пора,
     Адресами друзей переполнен карман,
     Переполнено сердце прекрасным вчера.


     А вчера было лето и встреч теплота,
     А вчера было лето, и врал календарь,
     Что декабрь на дворе. Нет, всe было не так,
     Было тeплое море и снежный янтарь.


И в мире уснувшего леса,

Что спрятался в белых снегах,

О твоих берегах, о твоих берегах

Буду помнить, Одесса.


     Полыхал алым пламенем флаг над кормой,
     А мы пели про горы, про снежный маршрут.
     Говорили, как жаль возвращаться домой,
     Как любимые ждут, и о том, как не ждут.


     А пока снова порт, и в тумане ревун
     Вместо нас на прощанье нам песни поeт...
     Мы печалим глаза, мы не трогаем струн,
     До свиданья, друзья, до свидания, слeт.


И в мире уснувшего леса,

Что спрятался в белых снегах,

О твоих берегах, о твоих берегах

Буду помнить, Одесса!..

     <I>1969</I>


     НОВЫЙ <B>ГОД В КРЫЖОВ
ке
     <I>(Крыжовка -- дачная местность под Минском)</I>


     Что случилось со мной -- будто всe стороной,
     Будто книги не впрок, будто возраст -- пустяк.
     За лесною стеной ожил мир озорной,
     И жар-птица трепещет в антенных снастях.

С утра с землeю поделилось небо небом,

А может, это снег, на небеса похожий.

Не верить миру старых сказок ты не требуй,

В ночной Крыжовке этот мир внезапно ожил.

Вон вышел из лесу на старых лыжах леший,

В мохнатой шапке и с зелeной бородою.

Вон к заповедному колодцу ведьма чешет,

Спешит наполнить вeдра свежею водою.


     Но не злы чудеса в белорусских лесах --
     Просто в зиму всe спуталось -- день или год.
     Лишь кукушка в часах всe стоит на часах
     Да за снежной горой электричка поeт.

А старый леший не завертит в глухомани,

Чайком напоит, от моей прикурит спички,

Покажет лес, а коль запутаюсь в тумане,

Заветной тропкой доведeт до электрички.

От козней старых ведьм давно уж не страдаю,

А я испорченный приeмник ей налажу.

Мне по лыжне она за это нагадает



Да всe про дальнюю дороженьку расскажет.
     А случись, вдруг замрeт у печи старый кот,
     Перестанет когтями царапать метлу,
     Я поверю: вот-вот чудо в дом забредeт,
     Отряхнeт снег и лыжи поставит в углу.

Придeт Снегурочка на свет свечи неяркий,

На звук гитарных струн и песенки негромкой,

Придeт и станет новогодние подарки

Нам раздавать из вышитой котомки.

Подарит год -- в нeм будут праздники и будни --

Подарит каждому хоть на минуту крылья.

И будет лeгким горе, счастье будет трудным...

Вот так зима моя смешала сказку с былью.

     <I>декабрь 1969</I>



        АКСЕЛЕРАЦИЯ

     Пристроились морщиночки
     Промежду глаз,
     И разные причиночки
     Канают нас.
     И это не доделано,
     И то не так...
     И изменяет тело нам.
     Ох, маята!


     Предвоенные, убогие --
     Куда уж нам:
     Девчонки длинноногие --
     Не по зубам.
     У них -- акселерация,
     У нас -- рахит,
     Боимся эскалации,
     Строчим стихи:


     Мол, на фиг нам секс-темочки,
     До баб ли нам?
     У нас своя системочка --
     Портвейн к блинам.
     У нас своя походочка --
     В диагональ.
     Закалены мы водочкой,
     Крепки как сталь.


     Вообще-то коренастые --
     Росли мы в кость,
     Во времена ненастные --
     Какой там рост!
     А всe ж мы тренированы
     Таскать мешки,
     А у акселерованных
     Тонки кишки.


     Но в явном ослеплении
     На счeт на наш,
     Те, с голыми коленями,
     Дают мандраж
     Лишь от прикосновения
     Нашей руки.
     Мы дети предвоенные,
     Мы -- старики,
     Мы мужики!
     <I>январь 1970</I>


     <I>Север был  его  слабостью, его любовью, его  тревогой. Отпуск Арик брал
только зимой и ходил только на Север. В 1967 году --  Кольский полуостров, в
1968-м -- Приполярный Урал, в 1969-м -- Полярный Урал, в 1971-м -- Восточные
Саяны,  откуда он не  вернулся. А  вот 1970 год  выпадает. В  том  году Арик
совершил невероятное: он  был в Бакуриани. Очень добрый человек,  он  не мог
отказать своим друзьям-журналистам, которые --  увы!  -- не ходили на Север,
но очень хотели провести с Круппом отпуск. Они долго уговаривали его, скопом
и дружно. И он,  никогда не  ходивший  на юг  и не  представлявший себя там,
уступил. После этой поездки друзья ждали от  него песен, навеянных красотами
Кавказа. Арик написал одну-единственную,  которая начиналась словами: "Что я
натворил,  как  я  разорил  и  себя,  и песни.  Горы  здесь  не те..." Песня
называлась "Антикавказская".</I>
     <I>Арик никогда не мог простить себе своей единственной измены Северу.</I>


     <I>Это важно -- где</I>

     <I>И какой горе</I>

     <I>Сдать души недуги...</I>


     <I>Чувство вины за свой вояж  в  Бакуриани не  отпустило его  до  конца. В
последнем своeм письме  из Верхней Гутары  он  снова вспомнил о нeм:  "...Ты
знаешь, здесь очень красиво, я целый  день сегодня  мысленно водил  тебя  по
этой долине и  рассказывал про горы, которые здесь стоят со всех сторон. Это
во всяком  случае не  хуже, чем в Бакуриани. Кстати,  о Бакуриани.  Я сейчас
вспоминаю  поездку туда, как  дурной  сон. Мне эта смесь  гор с цивилизацией
совсем не нужна была, я там был очень не на месте и очень это чувствовал, но
за год забыл, а сейчас, попав  на место, опять почувствовал: нельзя садиться
не в свои сани, от этого становишься только хуже".</I>


        АНТИКАВКАЗСКАЯ

       C
     Что я натворил,
     Как я разорил
                Em
     И себя, и песни.
                    G
     Горы здесь не те,
     А кавказский снег
                  C     G7
     Что-то не такой...
                 F
Тундра -- ну что ей?
                A7
Проживeт... А мне
                Dm
Надобно, хоть тресни,
                   G
Чтоб хоть раз в году

Мне в глаза взглянул
            C
Северный покой.


     Чтобы приносить
     И леса дразнить
     Песней про зимовье,
     Где, когда пурга,
     Белые снега
     Нам в лицо пылят.

Где полярная

Длинная дуга

Служит изголовьем

И лежит в ногах

В тающих снегах

Вся моя земля.
     Это важно -- где
     И какой горе
     Сдать души недуги,
     И куда бежать,
     Чтобы побеждать
     Годы и себя.

Я ещe не стар,

Я же не устал

Северу быть другом.

Рано связи рвать,

Рано отставать

От моих ребят.
     А друзья сидят,
     Душу бередят
     Старым разговором.
     Май в окно глядит,
     Лето впереди,
     До зимы сто лет.

И весь год опять

Не дадут мне спать

Северные горы,

Тундра и тайга,

Белые снега

И олений след.

     <I>апрель 1970</I>


        САНЬКА


     <I>А. Чуланову</I>
     Улица твоя неярким солнышком полита,
     В комнате тесно от книг, картин и от корней.
     Кто-то из приятелей, поклонник неолита,
     Набросал на стенке неолитовых парней.
     Мечутся по стенке голубые антилопы,
     Тучи стрел летят: у давних предков будет пир.
     Где сейчас ты, Санька? Возвратился ли в Европу,
     Иль в тайгу уплыл, а может, лезешь на Памир?

Не часто, Санька, видит бог, не часто

Выдастся нам свидеться, ещe реже -- выпить.

Самолeт разгонится в облака -- и баста,

То дела тебя зовут, то шальная прихоть.
     За спиною тридцать лет, маленькая малость,
     Глубина сибирских рек и холод скальных стен.
     Кто-то сложит песенки, а тебе досталось
     Сбрасывать их к людям с острых кончиков антенн.
     А пока покоя нет, и бабы нет законной,
     И богатство-то -- рюкзак да фотоаппарат,
     И ещe две сотни мест, хорошо знакомых,
     И две сотни тех, кто тебя видеть будет рад.

Не часто, Санька, видит бог, не часто

Выдастся нам свидеться, ещe реже -- выпить.

Самолeт разгонится в облака -- и баста,

То дела тебя зовут, то шальная прихоть.

     <I>весна 1970</I>


        ЗОВИ


     <I>И. Я.</I>
     Зови, я ещe не устал,
     Зови -- проще принять решенье.
     Зови -- я играю с листа
     Забытую песнь возвращенья.

К чему эти все острова

И солнце чужое, а мне бы

Рубить в той избушке дрова,

Где запах сосны или хлеба.


     Я думал, что сотня дорог
     К тебе, оказалось -- ошибка,
     Я думал согреться -- продрог:
     Чужое тепло слишком жидко.

И солнце катилось зазря

На красных ладонях заката,

И реки бежали к морям,

А я потерял свою карту.


     Я песни слагал не про то,
     А те, о тебе, -- забывались.
     И странною шeл я тропой --
     Она за спиной обрывалась.

Но есть ещe горы в снегу,

А годы -- привычной поклажей.

Зови -- я обратно бегу,

А память дорогу подскажет.

     <I>весна 1970</I>


        ПОЛНОЧЬ


     <I>(Мелодия не была написана)</I>
     Просто глубокая полночь,

но это не страшно.
     Тихо вокруг,

даже ветер ушeл на покой.
     Где-то на краешке памяти

жив день вчерашний.
     Умер закат,

до рассвета ещe далеко.
     Старое кончилось,

новое не наступило.
     Что ж, что нет радости,

это ещe не беда.
     Был жаркий полдень,

был ветер, и солнце слепило.
     Ночь, тишина,

и созвездья качает вода.
     Что-то не так,

ну да я же гляжу в отраженья.
     Всe перепутано:

запад глядит на восток,
     Сонные сосны

забрали меня в окруженье...
     Ах, календарь

похудел на один лишь листок.
     Худо ли, ладно ль?

Считать я листки не приучен.
     Лето -- так лето,

а осень -- так листьям лететь.
     Звeзды, бывает,

попрячутся в серые тучи,
     Но только звeзды --

не рыба, попавшая в сеть.
     <I>Весна - лето 1970</I>



        ДИМЕ ПЕСИНУ

     Средние широты, мягкая погода,
     Тихая работа да тоска полгода,
     А ещe полгода -- ожиданье чуда,
     Что найдeшь в походе далеко отсюда.


     Только редко это: приполярный ветер,
     Без ночей рассветы -- так родятся дети.
     В ночь приходят двое, в мир приходит третий
     Этот мир освоить, где дома и ветер.


     Города и горы, доброта и зависть,
     Войны и раздоры, и любовь, и старость.
     Окуджава, Пушкин, Дон Кихот и Гамлет,
     Но сперва -- игрушки, пусть пока играет.


     В мир пришeл мужчина маленького роста.
     Следствия, причины -- всe не так-то просто.
     Приучи мальчишку к жадности кочевной,
     Научи сынишку щедрости душевной.
     <I>25 июня 1970</I>


     <I>Начальник Арика на заводе, Пайзу Исаев, любя  его как друга и почти как
сына,  хотя молод  был сам, не  меньше других его  друзей хотел повлиять  на
судьбу  Круппа и сделать  его своим соратником  в науке. Он считал, что Арик
разменивается на пустяки: песенки, походы куда_то там на Север -- непонятно,
зачем и для чего  тратить силы? И поэтому была  у Пайзу заветная мечта: "Вот
если  бы  он  женился..." Он  даже  не  раз посылал  его  в  командировки  в
Ленинград, потому  что  там  жила  первая,  студенческая, любовь  Арика.  Не
помогло...</I>
     <I>И вот однажды Арик  сказал ему, что  женился. Пайзу обрадовался, но тут
же тревожно спросил: "А твоя жена не  туристка?" И когда Арик сказал: "Нет",
-- он обрадовался ещe  больше. В тот же вечер прямо с работы он пришeл к нам
домой,  чтобы убедиться, что  это так.  Ушeл он  совершенно удовлетворeнный.
Каким образом  он убедился, что я не туристка, не знаю, но в тот же вечер он
пригласил нас к себе в гости.</I>
     <I>Буквально через пару  дней Арик  сказал, что Пайзу  съездил  в деревню,
привeз барана  и  приглашает  нас на ужин.  Мы  пришли. За столом сидели две
семьи: Пайзу, его жена, сынишка  маленький, мы с Ариком и Динка. Сначала был
общий разговор,  и потом он перешeл на  главное для Пайзу и, пожалуй, на  ту
тему, которая больше всего наводила уныние на  Круппа. Пайзу очень энергично
стал говорить, что пора уже, хватит, что  надо поступать  в аспирантуру, что
вот он  съездил в Ленинград, в ЛИКИ, уже защитил  тезисы реферата для Арика.
Есть уже  тема  работы,  которую они  будут писать  вместе -- они  над  этим
работают вместе  на заводе. Для Пайзу это будет диссертация, а  для Арика --
первый реферат. Говоря всe это, Пайзу обращался  ко мне,  не сомневаясь, что
найдeт сообщницу. "Хватит,  -- говорил он, -- хватит уже ходить в походы  --
нужно делом заниматься. А то ты  свои отпуска тратишь на чепуху". Арик молча
смотрел в тарелку. Я украдкой  глядела на него, и  у меня внутри разливалась
горькая жалость: у него было такое грустное  лицо,  и я представила, что для
него вот эта перспектива -- писать диссертацию, учиться в аспирантуре -- всe
это вызывало у него страшную тоску. Он молчал. Я, к удивлению Пайзу, молчала
тоже. Я смотрела на Круппа и думала: не  слушай ты их всех -- а у него виски
были седые -- не  слушай ты их всех,  мальчик, живи как тебе  хочется и пиши
свои песни. Живи как тебе хочется, мальчик.</I>

     <I><B>Фонограмма 1975 года. Минск
</I>


     <I>Да, виски у  него  были седые, а я думала о нeм как о мальчике. Вот что
было в нeм  необыкновенно  пленительно --  сочетание зрелости с юностью. Ему
было одновременно тридцать три и шестнадцать. Так он был устроен.</I>


        О СУЕТЕ

     Шорох серых дождей,
     Желтизна там, где было всe зелено.
     Дни прошли, сколько ж дел
     В суете не доделано?

Суета, как во сне,

Не туда всe заносит.

Прикоснулся к весне,

Оглянулся -- уж осень.


     Сколько мыслей и слов
     Суета задавила в зародыше.
     Суета у столов,
     Суетливые сборища.

Нескончаемый бег,

Я -- зарвавшийся мальчик.

Всe стремился к себе,

Оглянулся -- стал дальше.


     И не хочется петь:
     Всe старо, и не знаешь, о чeм ещe.
     И уже не успеть,
     Если просят о помощи.

Суетою обвит,

Как морскою травою.

Нет ни битв, ни любви,

Не предатель, не воин.
     Где-то плачет дитя,
     Кто-то предан, а тот -- в одиночестве.
     Это всe не пустяк,
     Если можешь помочь ещe .

Ночь над миром лежит,

Зажигаются звeзды.

Продолжается жизнь,

Оглянуться не поздно...

     <I>конец сентября 1970</I>


     (Мелодия  написана  не была.  Позднее на  эти  стихи  написал  песню В.
Ланцберг)


        БЕЛАРУСЬ

     Есть у года четыре времени.
     Нас сосновый покой в октябре манит,
     По зиме лыжи просятся к северу,
     А весною опять курс к Усе беру.
     Мы уходим, кто летом, кто осенью,
     По огромной стране ноги носят нас.
     Бездорожьями дальними нам идти,
     И всегда Белоруссия в памяти.

В поездах, и в машинах, и просто пешком,

На байдарках, на лыжах, с тяжeлым мешком,

Не за школьной окрашенной партой

Твою пeстро-зелeную карту

Изучили давно наизусть,

Беларусь, Беларусь.


     Как нужны, Беларусь, твоe небо нам
     И песчаные кручи над Неманом,
     Стены Бреста, огнeм опалeнные,
     И леса твои, вечно зелeные.
     Беларусь поросла обелисками,
     Потому звeзды стали нам близкими,
     Не небесные звeзды -- солдатские,
     В пять лучей над могилами братскими.

В поездах, и в машинах, и просто пешком,

На байдарках, на лыжах, с тяжeлым мешком,

Не за школьной окрашенной партой

Твою пeстро-зелeную карту

Изучили давно наизусть,

Беларусь, Беларусь.


     Осень. Первый ледок. Птицы струсили --
     Курс на Африку из Белоруссии.
     Мы ж не птицы, погодой ранимые,
     В нашей связке друзья и любимые.
     В нашей связке друзья и любимые,
     И разрезать нет силы самим еe.
     А разрезать -- и до смерти каяться.
     Все дороги в кольцо замыкаются.

В поездах, и в машинах, и просто пешком,

На байдарках, на лыжах, с тяжeлым мешком,

Не за школьной окрашенной партой

Твою пeстро-зелeную карту

Изучили давно наизусть,

Беларусь, Беларусь.
     <I>1971</I>


     <I>Об  Арике  часто говорили,  что у  него грустные песни, грустные глаза.
Может быть.  Но я  знала  его  другим:  меня всегда  поражала  --  счастливо
поражала -- его постоянная,  очень чуткая и точная настроенность на радость.
Он  прямо  был  настроен  на  волну радости, и ему надо было совсем немного,
совсем  чуть-чуть...  нужен был  какой-нибудь  пустяк, чтобы  он  ликовал от
счастья. Ну сущий пустяк. Вот  была  у него такая  мечта  --  заиметь старый
приeмник. Он считал, что самые лучшие приeмники -- это приeмники,  сделанные
до 56-го  года. "После  56-го  года,  -- говорил он, -- ничего интересного в
радиотехнике не произошло. Всe самое  лучшее  сделано  до  56-го года -- три
марки: "Мир", "Фестиваль" и "Рига-10". И была у него мечта завести себе один
из этих трeх приeмников. Но купить было невозможно,  потому что они нигде не
продавались, даже в комиссионном магазине. Эти марки давно уже были списаны.
И вот я  однажды случайно узнала, что у нашего осветителя где-то  в  подвале
стоит  старая "Рига-10".  Я  тут  же  спросила  Арика, нужна  ли  ему  такая
"Рига-10" --  она к тому же ещe не работает, еe надо налаживать. Он  сказал:
"Конечно,  ну  что ты!"  Договорилась  я с  этим  парнем, купила у  него  за
двадцатку эту старую "Ригу-10", привезла домой. Боже мой! Нужно было видеть,
какой счастливый был Крупп.  Он плясал вокруг этой "Риги-10", он баюкал  еe,
как  своe   маленькое   дитя.   Он   побежал  в  магазин,  принeс   огромный
полиэтиленовый мешок с деталями, он возился с ней каждый вечер. И наконец он
наладил  еe.  Она  заработала,  и  когда  кто-нибудь  к  нам  приходил,  он,
совершенно  счастливый, показывал на этот ящик, и человек, который ничего не
понимал,  спрашивал:  "Ну  и  что?"  -- "Как  "ну и  что?"  Подарок  любимой
женщины!"  Словом,  он  до  такой  степени  был  настроен  на  радость,  что
достаточно  было абсолютного  пустяка, в  полном  смысле  пустяка,  -- белой
бумажной  водолазки,  привезeнной  из  командировки,  или короткой  стрижки,
которую я творила  ему в меру своих скромных парикмахерских способностей (он
обожал короткие  стрижки у  себя и у других), чтобы он был счастлив. Ну а уж
если к нам приходили в гости его товарищи, приходили его ребята, то уж тогда
он  был самый  счастливый человек, наверное, на  этой земле. Ребят своих  он
любил невероятно. И  когда  я, например,  выходила в коридор,  чтобы  помыть
посуду (мы снимали комнату  в доме, где не было никаких удобств), он выходил
следом за мной и говорил: "Какой я счастливый! Я  самый счастливый человек!"
Я знала, что он очень любил  своих ребят и что их приходы доставляли ему не-
вероятную радость. И когда уже поздно ночью мы провожали их и  они  уходили,
то он всe никак не мог успокоиться и говорил: "Правда, они хорошие? Как я их
люблю!  Я  их ужасно люблю!  Вот  когда у нас будет  свой  дом  и мы  сможем
приглашать сразу  очень  много  гостей...  Представ