енты, когда выводы напрашиваются сами собой. Логика событий... - Мама! Да Сережка даже не смотрел никогда, как я деньги достаю! Он даже не знает, где ключ от ящика лежит! "Фу ты, как беспомощно! Стыдно!" Ключ от квартиры, где деньги лежат!" Будто поганый анекдот! Такое - про Сережку! Евгений Львович - лысоватый, но прямой, в белой рубашке, стоял у стула с висящими на спинке пиджаком. Повязывал галстук (мама его только что выгладила). Смотрел сочувственно: - Рома, но вы же утверждали, что у вашего друга есть отмычка на все случаи жизни. Вот он как повернул мою глупую откровенность! - А вы... вы зато знали, где ключ от ящика! Я сам показал! - Роман! Получишь затрещину! - Хоть сто! Пожалуйста!.. Сережка правильно скала: вокруг него... вот этого... пространство вранья! - Извинись сию же минуту! - Мама побелела. - Ира... Ирина Григорьевна, подождите. Будем объективны. Рома вправе защищать своего друга, а я... что же, здесь тоже есть логика: я действительно знал, где ключ от ящика. - Евгений Львович! Ну хоть вы-то не ведите себя как мальчишка! - Почему же, Ирина Григорьевна! Есть смысл общаться на равных. Что я должен делать? Вот мои карманы! - Он хлопнул по пиджаку на стуле. - Если я присвоил драгоценность, то наверняка не успел еще спрятать ее в тайнике! Он уже издевался! Да! - Вы Сережке просто мстите! Потому что он вас раскусил! - Роман! Чтобы этот твой Сережка к нам больше ни ногой! Но сначала... - Ни ногой? Тогда и я! Пожалуйста! С ним!.. А ты живи тут с этим... Думаешь, ему ты нужна? Ему жилплощадь... - Меня уже несло как в кресле без тормозов. Как тогда по наклонной мостовой в Заоблачном городе! Мама замахнулась, но вдруг уронила руку. Будто перебитую. А Евгений Львович покачал головой - ласково так и трагически: - Рома, Рома... Какой вы еще глупенький мальчик... - Да! Глупенький! Сережка тоже так считает! Иначе не заставил бы отворачиваться! Там! Ночью! Когда вы обнимались... с какой-то... - Рома, вы бредите? Вы... Ира... Вот тут-то и появился Сережка. Он толкнул дверь, не постучав. Наверно, издалека услышал мой крик. Встал на пороге - взъерошенный, встревоженный! - Ромка! Что с тобой? У меня рыдания были уже у горла, но я еще держался. - Сережка, они... вот он! Говорит, что ты взял мамины сережки... И с этого момента все в моем сознании как-то замедлилось. Наверно, от перегрузки нервов. Только в мозгах глупо стучало: "Сережка - сережки, Сережка - сережки..." Мама что-то неслышно говорила. Евгений Львович убедительно воздел руки... Сережка смотрел не на них, на меня. Может, и не сразу он все понял, но быстро. Сперва сморщился, будто заплакать хотел, потом закусил губу. Сощурился. И вдруг и я услышал, что он спрашивает спокойно и деловито: - Какие сережки-то? Металлические? Шарики? - Да, золотые! - Время опять сорвалось, помчалось. А Сережка повел перед собой развернутой ладонью. ...Однажды на заброшенной территории уронил я в траву значок: булавка отстегнулась. Хороший такой значок, со старинным автомобилем. Подарок Дяди Юры. И Сережка успокоил: "Не волнуйся, он же металлический. Сейчас... повел над травой рукой, нагнулся. - Вот он!" - "Ты и такое можешь!" - "Да это легко! Хоть кто сможет, если потренируется..." ...И вот он - с ладонью, направленной вперед - шагнул к стулу. Все молчали, будто под гипнозом. Сережка запустил руку во внутренний карман пиджака. Выдернул кожаный бумажник. - Ромка, держи! Вытряхнул сам... Я дернулся, поймал бумажник в воздухе. Мама рванулась ко мне. Но я успел! Распахнул бумажник, тряхнул! Потому что уже знал! Посыпались квитанции, визитные карточки, деньги. А сверху, на них - два желтых шарика с солнечными искрами... Сережка спиной вперед отошел к двери. Тихо закрыл ее за собой... - ...Да, Ира, да! - со стоном выкрикивал Евгений Львович. - Это глупый, ребяческий поступок! Да, я решил дискредитировать этого мальчишку в ваших глазах! Потому что не видел другого выхода! Он подавляет Ромину психику, подчиняет ее своему люмпенскому сознанию. Он... энергетический вампир, потому что высасывает из Романа... все хорошее! Его доброту, его способности!.. А Рома не безразличен, как и вы!.. Как мне было избавить вас от этого Юного Распутина?.. Господи, неужели вы думаете, что мне нужны были эти грошовые сережки? - Не думаю, - тихо согласилась мама. - А тот ночной случай!.. Это же... Неужели вы думаете... - Евгений Львович, извините. Мы хотим остаться одни. Я и сын... - Да-да, я понимаю. Я понимаю... Когда он ушел (пятясь, в развязанном галстуке, с пиджаком под мышкой), мама очень спокойно сказал: - Вот и все. Не бойся, больше он не придет. Тогда-то и рванулось из меня рыдание: - Все, да? Не придет, да?! А Сережка?! Он-то ведь тоже теперь не придет! Ты это понимаешь?! - Рома, перестань!.. Ну, перестань же!.. Я сейчас пойду к нему и все объясню. Извинюсь... - Да! Пожалуйста! Скорее... САМОЛЕТИК Мама не нашла Сережку. Ни в тот день, ни назавтра. Она встретила только его отца, и тот сообщил, что "Серега скорее всего укатил к бабке в Демидово, дело обычное, он парень самостоятельный; глядишь, дня через два появится". Но я-то понимал, что все не так просто! Не на отдых же он укатил, не ради развлечения, а от обиды! Конечно, он понимает, что я ни причем, но думает, что мама теперь не допустит его ко мне и на сто шагов. А "с мамой разве спорят..." А может, он решил, что я тоже в чем-то виноват? Конечно! Ведь я заступался за этого проходимца, за Евгения Львовича! Сережка-то сразу увидел, наконец, какой он, а я... ...Если рассуждать спокойно, то можно было бы себя утешить: все, мол, наладиться, вернется Сережка, мы встретимся, объяснимся, обида сгладится... Но я не мог быть спокойным в своем отчаянном страхе, в своей тоске. Каждый нерв, каждая жилка были у меня натянуты натуго, я ждал все время: вот-вот он появится! Не выдержит!.. Или ему все равно? А в самом деле, На кой ему нужен инвалид, с которым столько возни? Ну, сперва было забавно, а потом... подружили, поиграли и хватит... "Как ты можешь думать такое про Сережку!" - кричал я себе. Но... почему же он тогда не приходит? Я ждал его круглые сутки. Днем дергался от каждого звонка, от любого шевеления двери. Ночью, если и засыпал, то вздрагивал и садился от малейшего дуновения ветра за окном... Мама видела, что творится со мной, и сходила к Сережке домой еще раз, через два дня. И опять его не было, не вернулся. При этом известии я не выдержал, разревелся. Лицом в подушку. Мама села рядом. Я думал: начнет успокаивать, а она сказала сухо, отстраненно: - Нельзя же так распускаться. Если ты мальчик, то веди себя как подобает мальчику, а не слезливой девчонке. Но мне было наплевать. И я сказал (выдал от души), что я не мальчик, а калека и что была у меня одна радость в жизни, а теперь ничего не осталось. - Из-за твоего Верховцева! Чтоб он подох! - А ты в самом деле эгоист. Утонул в своих страданиях и ни разу не подумал, какого мне. Меня тут же резануло по сердцу. Но я ощетинился: - А тебе-то что! - То же, что тебе. Ты потерял друга, а я любимого человека. Но у тебя-то есть надежда, что друг вернется... - А у тебя?! Да он вот-вот прибежит! "Вы не так меня поняли, я хотел как лучше..." - Ну и что? - горько сказала мама. - Разве дело в словах? Конечно, я эгоист. Но не такой уж законченный! Мне маму было жаль до боли. Но как ее утешить? И пока я сопел, думал, мама встала и ушла. Я полежал, приподнялся на локтях, дотянулся до кнопки телевизора: чтобы хоть чем-то разбить тоску и тишину. Телевизор взорвался музыкой и криком. Знакомый лохматый тип в цветастых штанах скакал по сцене и вопил: Рома, Рома! Ты остался дома! Это что же? Судьба решила добить меня новым издевательством?.. Да, я остался дома! Один! И останусь один навсегда! Сережка больше не придет, это уже ясно... Громко - гораздо громче обычного! - затренькал в прихожей дверной сигнал. Я рывком сел на тахте. Вошла мама. - Там к тебе какая-то девочка... Ты умылся бы, все лицо зареванное... Но мне было наплевать! Появилась фантастическая мысль: это та девочка, что угощала меня мороженым! Сережка оказался в Заоблачном городе, не может почему-то прийти и послал девочку ко мне! Но вошла Сойка... Бледная, тоненькая, сразу видно, что после болезни. - Здравствуй, Рома. Вот... я книжку принесла. Давно уж прочитала... - Она подошла ближе. Тихая, с тревожными глазами... Да, она заметно вытянулась. Платьице с белыми листьями совсем коротеньким. Волосы были теперь не заплетены, а распущены по щекам и шее. Сойка взяла себя за прядку над плечом и шепотом спросила: - Ты почему плакал? Мне было ни капельки не стыдно. Сойка - она словно лучик в моем беспросветном горе. Я подвинулся на тахте. - Садись сюда... И стал рассказывать ей все. Ну, прорвало меня. Я говорил ей про Безлюдные Пространства, и как Сережка превращался в самолет, и про Старика, и про Евгения Львовича... Всхлипывал и опять говорил. Сойка слушала и молчала и почти не шевелилась. Только белобрысый локон над плечом тихонько дергала иногда... Я перестал говорить наконец, излил душу. И тогда испугался: Сойка может решить, что я морочу ей голову выдумками. - Это все правда! Не хочешь - не верь.... - Я верю, Рома... - Она встала, оправила платьице и... пальцами тронула мою щеку. Видимо, с полосками слез. - Рома, ты больше не плачь. Я сейчас пойду... Я постараюсь что-нибудь узнать про Сережу. И как узнаю - сразу к тебе... - Да, Сойка, да! Пожалуйста!.. Сойка ушла, а я лежал и думал: почему я такой дурак? Вспомнил девчонку из Заоблачного города, когда мама сказала про гостью, а о Сойке и мысли не появилось! А она... Ведь с ней, как и с Сережкой, связана сказка нынешнего лета! Конечно, Сойка - тихая, незаметная. Но бывает, что негромкая песенка в тыщу раз лучше нарядной и шумной музыки. ПЕСЕНКА... Сказка стала сильнее слез, И теперь ничего не страшно мне: Где-то взмыл над водой самолет, Где-то грохнула цепь на брашпиле... Входит в оранжевую от заката бухту длинный, с широкой палубой теплоход. Падает в гладкую воду якорь, тянет из клюва цепь (она гремит), и с палубы круто взлетает бело-голубой (а от зари еще и золотисты) самолет L-5... Я все таки этот самолет в небе над тополями! Вот здесь я хочу рассказать о самом большом чуде в этой истории. О самом важном. Знакомый (до замирания сердца знакомый!) L-5 шел невысоко, и полет его казался очень медленным. Возможно, что просто время затормозилось в моем сознании. Далеко ли было до самолета? Не знаю. Он казался мне размером с голубя. Я видел его сквозь распахнутое окно. Решетка на балконе тоже была раскрыта, Между мной и самолетом - ничего! Никакого препятствия. Самолет лег на крыло и в момент поворота представился мне совсем неподвижным. Я рванулся к нему всей душой! Протянул руки! Примагнитил его к себе! Взглядом! Как когда-то, в полетах, притягивал к себе Луну, и она сделавшись маленькой - по законам линейного зрения - оказывалась у меня в руках! И по тем же законам (или по сказке? или по исступленному моему желанию?) летящий вдали самолет стал как игрушка, очутился у меня в ладонях... Секунды три еще пропеллер его вертелся, потом замер. И я замер. Только сердце ухало тяжело и с болью. Я держал в руках модельку величиной с уличного сизаря (а может быть, с лесную птицу сойку?). Легонькую, сделанную из дюралевой фольги и тончайшей серебристой ткани. Лишь в передней части угадывалась тяжесть крошечного металлического двигателя. Но я же знал, что это не модель! Это он! Настоящий! Что же я наделал! Надо отпустить, пусть летит! Пусть опять станет большим и превратится в Сережку... Но как завести мотор? И летит ли? И если улетит - Вернется ли? Вдруг это расставание - уже навсегда? "Сережка, прости меня... Сережка, что делать?" И в этот момент вошла мама. - Рома! Откуда эта модель? Какая чудесная... Девочка подарила, да? - Да... девочка... - пробормотал я. Это была почти правда. - Дай посмотреть... - Нет! Не надо, она такая... очень хрупкая! - Не бойся, я осторожно... А ты можешь уронить, у тебя руки дрожат... Я не успел заспорить, мама взяла самолет себе на ладонь. - Удивительная работа... Ой, Рома! Такое ощущение, что он живой! Будто сердечно бьется внутри... Конечно, он живой! Самолет Сережа!.. - Мама, тише! Поставь его... Ну, пожалуйста... - Хорошо, хорошо... - Мама аккуратно опустила самолетик на лакированный стол. Тот, за которым я обычно рисовал и готовил уроки. Сейчас на столе было пусто, самолетик отразился в лаковом дереве, как в коричневом льду... - А ты давай-ка умойся, и будем обедать... И все постепенно наладится, верно ведь? Мама вышла. А я не двинулся. Я смотрел на маленький L-5. Что же делать-то?.. А может быть, он прямо сейчас превращается в Сережку? Но тогда Сережка будет крошечным, как оловянный солдатик! Нет, он станет настоящим сразу! Затем он и прилетел ко мне!.. Правда, Сережка! Давай же! Превращайся! Ну!.. Самолетик шевельнулся. Тихо-тихо поехал к близкому краю стола. То ли от моего взгляда, то ли потому, что стол был чуть наклонный. Я обмер. Самолетик катился - все быстрее, быстрее... Я осмотрел, будто замороченный. А край стола - ближе, ближе... А мотор-то не включен! И скорости нет! Самолет не успеет ни спланировать, ни взлететь, он крылом или носом - о паркет! И только кучка лучинок, лоскутиков и обрывков фольги... До стола было метра три. Не доползти, не поймать! "Мама!" - хотел крикнуть я, а из горла только сипенье... Край уже - вот он! Сережка, не надо! - Не на-адо!! Я рванулся! Я вскочил! Ударом ноги отшвырнул с пути кресло! Я поймал самолетик в ладони уже в воздухе!.. И правда в нем сердечко: тук-тук-тук... Испугался, малыш? Ничего, ничего, сейчас.... Первый раз в жизни я был главнее Сережки. Решительней... Я поставил самолетик на стол. Сказал строго: - Включай мотор. Винт шевельнулся - раз второй. И с шуршаньем растаял в воздухе. Самолетик задрожал. - Молодец. А теперь - старт. И сразу в окно! Понял? Внимание... взлет! Самолетик задрожал сильнее. Двинулся. Поехал, помчался! Взмыл над кромкой стола, в секунду миновал окно и балкон. И стал удаляться, делаясь все больше и больше. Пока не стал в небе настоящим самолетом! Он промчался невысоко над сараями и тополями. Качнул крыльями. Мне качнул! Я засмеялся вперемешку со слезами. Что бы там ни случилось, А Сережка по-прежнему мой друг. Я выскочил на балкон, замахал самолету, перегнулся через перила. И махал, пока Сережка-самолет не растаял в голубизне... Тогда я за спиной услышал хриплый вскрик. Мама стояла у дверного косяка и держалась за горло. - Что с тобой? - Я кинулся в комнату с балкона. - Ромочка... ты... Что я?.. И только сейчас понял - я на ногах! На ногах дома, в а не в далеких лунных краях. Я - иду!.. От неожиданности упал я на колени, но сразу опять встал. Левое колено отчаянно болело. Если бы вы знали, какое это счастье - живая боль в разбитой коленке... КОНЕЦ ЛЕТА Ну, а дальше началась сплошная медицина. Через час у нас дома была куча докторов. Это в нынешние-то времена, когда обычно скорой помощи и участкового врача не дозовешься! Главным был профессор Воробьев (настоящий профессор, в очках с седой бородкой и вежливыми манерами). Он утверждал, что случай феноменальный. - Да-да, бывало такое и раньше, в итоге сильнейшего стресса, но чтобы вот так сразу восстановились все функции... С ним одни соглашались, другие почтительно спорили. Всякие научные слова сыпались. Меня ощупывали, простукивали, заставляли двигать ногами и рассказывать, как это случилось. - Не знаю, как... Вдруг толкнуло что-то. И я встал... Я не говорил про самолетик. Среди медицинских лиц (вернее, позади них) мелькало бледное перепуганно-счастливое мамино лицо. - Коллеги, здесь необходим комплекс исследований. Ваша гипотеза, уважаемый Эдуард Афанасьевич, весьма оригинальна, но требует проверки. - Анна Гавриловна, позаботьтесь, чтобы полный рентген... - Коллеги, а не даст ли облучение нежелательный эффект?.. "Не даст! - смеялся я про себя. - Потому что Сережка меня не забыл! А законы Туманных лугов и Заоблачного города теперь действуют и здесь!.." Вечером я оказался в госпитале при филиале Медицинской академии (есть у нас в городе такой, научный). В маленькой, но совершенно отдельной палате - будто генерал или депутат какой-нибудь. Это профессор Воробьев позаботился. Не ради меня самого, конечно, а чтобы удобнее было исследовать и наблюдать. И наблюдали, исследовали, всякие анализы брали. Наконец доктор Анна Гавриловна сказала, что "ребенка совершенно замучили" и что "так и у здорового человека ноги могут отняться". Но я не чувствовал себя замученным. Я просто не обращал на все медицинские дела внимания, словно это не со мной происходило. Я был окутан облаком счастья и ждал ночи. Потому что не сомневался нисколечко: Сережка отыщет меня, придет. В девять вечера мне дали стакан кефира и велели "ни о чем не думать и спать". Я послушно улегся. Палата была на первом этаже, окно выходило в сад. Там сперва золотились от заката листья, потом загустели сумерки. И тогда из кустов появилась темная гибкая фигурка... Окно не открывалось, но в нем была широкая форточка, я ее распахнул. Сережка скользнул в палату без единого шороха. Мы сели на кровать, обняли друг друга за плечи и сидели молча минут пять. Наконец я спросил: - Ты тогда сильно обиделся, да? - Обиделся... А главное, испугался. - Чего? - Что тебе больше не разрешат дружить со мной... - С какой стати?! - Тише... Мне так подумалось. Ну, и вот такая смесь... обиды и страха. Я ушел на пустырь за разбитой домной. Помнишь? И превратился в самолет. И взлетел оттуда среди бела дня... И летал, летал, пока не измучился. А потом чувствую - обратно превратиться не могу. Будто закостенел от всего от этого... Ну, какая же я скотина! Горевал, терзался - и все из-за себя! Из-за того, что Сережка покинул меня! И даже в голову не пришло, что с ним, с Сережей, может случиться беда! - Ты меня прости... - выдавил я. - За что?! Ведь это ты меня спас! Взял в руки и будто согрел! Я оттаял. Вылетел из окна, и почти сразу... Потом прибежал тебе, а у тебя там... целый медицинский симпозиум... - Сережка... Не я тебя, а ты меня спас. Когда я рванулся, чтобы тебя подхватить... Он посопел, повозился рядом со мной. - Когда-нибудь все равно это должно было случиться... - Почему? - Это была главная цель. - Какая цель? - почему-то испугался я. - Чья? Он молчал. - Сережа! - Меня наконец осенило. И тряхнуло нервным ознобом: - А ты... ведь нарочно поехал по столу! Чтобы я бросился на помощь! Да? Он тихонько дышал рядом. - Да?! - повторил я. - Да... - А если бы я не успел? Ты смог бы взлететь?.. Говори. Я почувствовал, что он качнул головой: не смог бы... - А там... когда штопор... ты это тоже нарочно? Орал: "Жми на педаль!" И опять он кивнул, будто признавался в какой-то вине. - А если бы я не нажал... ты сумел бы выйти из штопора? Он проговорил еле слышно: - Не... Но ты не бойся, с тобой ничего не случилось бы. - А с тобой?! С тобой-то что было бы? Тогда он сказал жестковато, будто самолет... Я впервые в жизни почувствовал злость на Сережку. Сильную. Смешанную со страхом: - Какое ты имел право?! Так рисковать!.. - А как без риска? Иначе тебя на ноги было не поставить... Я чуть не разревелся. - Дурак! А зачем мне ноги, если бы тебя не стало?! - Ну-у... - Сережка опять словно отодвинулся. Сказал, будто взрослый ребенку. - Это не страшно, ты привык бы... Вспоминал бы иногда, а потом стало бы казаться, что я тебе просто приснился в детстве. По сути дела, так оно и есть... Я хотел возмутиться, а вместо этого - новый страх: - Почему... "так оно и есть"? Ты с ума сошел? - Ничуть... - грустно усмехнулся в сумерках Сережка. - Ты потом поразмышляешь как следует и поймешь, что сам меня выдумал. Специально, чтобы спастись от болезни. Я молчал. А душа моя барахталась в тоскливом страхе, как утопающий в холодной воде. И все же я выцарапался, выбрался из этой глубины. - Ну-ка, повернись... - И дал кулаком по Сережкиной шее. - Ой!.. Ты что, балда! Спятил? - Больно? - сказал я с сумрачным удовольствием. - А ты думал!.. - А разве придуманному бывает больно? Сережка неловко засмеялся, потирая шею. - Ненормальный... Я же не в этом смысле. - А ты скажи, в каком! Я снова дам. В том самом... - Сразу видно, выздоровел, - пробурчал он. - Ага... - Ну, ладно. Просто я хотел тебе сказать... - Что? - Понимаешь, какое дело... Теперь нам придется видеться не так часто. Все реже и реже... - Почему?! - Потому что... дело сделано. Ты на ногах, у тебя начнется другая жизнь. Как у всех. Школа, новые друзья... Станешь учиться на художника... - С чего ты взял? - Знаю... Я же видел твоих голубков. Они залетали в безлюдные Пространства. У тебя талант живописца... - Сережка! Но я не хочу... жизни как у всех. Не хочу без Пространств. И без тебя... - Пространства никуда от тебя не денутся. Они... появятся на твоих картинах. И ты сквозь картины сможешь попадать в них! - А ты? Ты-то куда денешься?! - спросил я отчаянно. - Да никуда. Просто... буду улетать все дальше. И возвращаться реже. - Я понимаю... - это вырвалось у меня с новой тоской. С беспомощной. - Конечно... Я эгоист, нытик, маменькин сынок. Зачем тебе такой друг... Ты не мог меня бросить, пока я был инвалид. А теперь... совесть у тебя будет чистая. Он опять вздохнул по-взрослому: - Глупенький. Разве в этом дело... - А в чем? В чем?! - Тише... Просто жизнь идет по своим законам. И в Безлюдных Пространствах, и на обычной земле. - На кой черт мне такие законы!.. Тогда я не хочу... быть с ногами. Хочу... обратно! Лишь бы вместе: я и ты! Я тут же замер: Вдруг и правда ноги онемеют снова? Но они оставались живыми. Но если бы и онемели... то... Я сквозь зубы повторил: - Пусть все будет, как раньше. Не хочу, чтобы мы с тобой "все реже и реже..." Очень тихо и поспешно, как бы соглашаясь с капризными малышом, Сережка проговорил: - Хорошо, хорошо, будем как раньше. А с ногами твоими ничего не случится. - Ты... это правда? - Правда, правда... - Он погладил меня по плечу. - Не уйдешь насовсем? - Ней уйду, не бойся... Думаешь, мне самому хочется? - А тогда зачем ты... Он не ответил и змейкой скользнул под кровать. А откуда: - Ложись... Я услыхал за дверью шаги. Дежурная медсестра шла проверять: в порядке ли "необычный" больной? Я юркнул под одеяло, задышал, как спящий. Она постояла на пороге, притворила дверь. Сережка выбрался. И теперь это был прежний Сережка. - Давай смотаемся на то поле, где идолы? Там появились лунные привидения рыцарей, устраивают турниры! Прямо театр! - Давай... ой, а сели сестра заглянет опять? - Да она теперь улеглась на своем дежурном диванчике до утра... Ну, а сели увидят, что тебя нет, скажешь потом: удирал погулять в ночном саду. Для успокоения нервов... С той поры так и повелось. Днем - процедуры, консилиумы, ощупывания, прививки, а ночью - полеты с Сережкой. Он больше не заводил разговора о расставании, и скоро я почти забыл о той ночной беседе. Потому что столько было всяких приключений! Мы открывали новые лунные страны, где трава, камни и вершины холмов искрились фосфоричной пылью и отливали перламутром. Лазали по развалинам крепостей. Видели тени рыцарей, которые сшибались в бесшумных поединках. Наблюдали (правда, издалека) за настоящими кентаврами. Купались в теплом ночном озере, где жили большие белые цапли... несколько раз добирались и до Заоблачного города. Теперь-то Сережке не нужно было нести меня, я см бодро шагал по пружинистым доскам. Один раз в Городе был карнавал - с фейерверками, оркестрами, каруселями и громадными воздушными шарами. Шары эти, освещенные прожекторами, висели в небе, Словно разноцветные планеты. Сережка раздобыл где-то два маскарадных пестрых балахона, и мы веселились вы костюмированной толпе. А потом балахоны нам надоели, и мы оставили их на той скамейке, где я сидел при первом появлении в городе. Мимо нас пробежала стайка мальчишек и девчонок. И вдруг она девочка - в черном платье со звездами и в черной полумаске - остановилась: - Ой! Здравствуйте, мальчик! Значит, вы поправились? Как замечательно... - Да... спасибо. Это ваше эскимо помогло! Она засмеялась и убежала. - Сережка... А почему мы никогда не берем с собой Сойку? И опять мне подумалось, какая же я скотина. - Ничего, Ромка, успеется. У тебя еще будет время. Это меня царапнуло: почему "у тебя", а не "у нас"? Но тут меня и Сережку закружила толпа с фонариками, и тревожные мысли позабылись. ...А с Сойкой мы, кончено, виделись. Она часто приходила ко мне в госпиталь. Она подружилась с моей мамой, и они иногда появлялись вместе. Мама была веселая, много рассуждала, какая теперь начнется у меня замечательная жизнь, как я буду учиться в нормальной школе, как начну заниматься спортом, если разрешат врачи ("А профессор говорит, что разрешат!"). Сойка разговаривала мало. Сидела рядом, подсовывала мне то яблоко, то банан и смотрела молча. Но так по-хорошему... Сережка днем появлялся редко: то ему картошку надо было окучивать, то следить, чтобы отец не "загулял" с приятелями после получки. То тетушке помогать во всяких делах... Но мы не огорчались. Нам хватало ночных путешествий. Однажды профессор Воробьев разоблачил меня. - Сударь мой! А откуда у вас на ногах столь восхитительные свежие царапины и почему к ним прилипли травинки? Пришлось "признаться", что по ночам выбираюсь в сад. - Я там играю в индейцев. Сам с собой. - Ве-лико-лепно! Коллеги! Это говорит, что держать пациента в нашем заведении дальше не имеет смысла! Не правда ли? Была уже середина августа. Наша квартира показалась мне такой солнечной, такой просторной! Может, потому, что исчезло громоздкое кресло на колесах, которое раньше всегда было перед глазами... - Рома, смотри, я купила тебе костюм для школы. Примерь... Я примерил... Здорово! Это был мой первый настоящий костюм. Раньше-то я в холодное время носил или спортивные штаны и фуфайки, или пижаму... Теперь я вроде бы как первоклассник! Первый раз в настоящую школу! Как там будет? Наверно, чудесно!.. Как там было на самом деле - это особый разговор. А в те дни я жил с ощущением праздника: Все в новинку, все радует! Лишь одного я побаивался: вдруг мама спросит, куда девался самолетик. Что я скажу? Как объясню? Но мама про самолетик - ни словечка. То ли забыла о нем, то ли понимала, что не надо пока этого касаться. К тому же была у нее своя забота. Немалая. - Рома... Вот краски, заграничные. Смотри, какой великолепный набор. Только... - Что? - Не знаю, как ты отнесешься. Их просил передать тебе Евгений Львович... Он очень сожалеет обо всем случившемся и признает, что вел себя глупо, по-ребячьи... Вся эта нелепая история с сережками... Я вмиг набычился: - Разве только в сережках дело? Я понимаю... Но то свидание, ночью... Он говорит, что это была "дикая случайность"... - И ты веришь! - И я верю, - беспомощно сказала мама. И мне даже глаза обожгло от жалости к ней. - Ма-а... ну, чего ты? Ну, в конце-то концов он же твой... друг, а не мой. Ты и решай. - А ты... не будешь смотреть на него волком? Я переспросил себя. - Волком не буду... раз ты его простила. - Мама сказала одними губами: - Если любишь, как не простить... Я молчал. Что тут скажешь-то? - Рома, а краски? Ты возьмешь? - Ладно уж. Ради тебя... Только знаешь что? - Что, Ромик? - С Сережкой ему лучше все-таки пока не встречаться. Сережка теперь часто приходил к нам домой. Днем. По ночам стали мы летать гораздо реже. Видимо, утомились, хотя и не признавались в этом друг другу. Зато мы в эти дни уходили на любимые места: На заброшенную заводскую территорию, в переулки неподалеку от Потаповского рынка и на берег заболоченного Мельничного пруда. Иногда одни, иногда с Сойкой. Сойкина бабушка получила добавку к пенсии и расщедрилась: купила внучке костюм "чунга-чанга". Майка и штаны - все в картинках с пальмами, обезьянами, туземными лодками и крокодилами. Сойка зачем-то коротко остригла волосы (сама!) и теперь была похожа на белобрысого тощего пацана. В платьице с рисунком из листьев и с длинными волосами она мне нравилась гораздо больше, но я ничего не сказал. Сойка полюбила бродить с нами по заводским пустырям. К концу лета сорняки разрослись там, как лес. Даже лебеда вымахала по пояс. У нее были крупные листья с серебристой изнанкой. Эта изнанка оставляла на загорелых ногах алюминиевую пыльцу. А с лицевой стороны листья лебеды начинали краснеть. Сойка сказала однажды: - Смотрите, лебединые листья уже, как осенью. Во мне будто отдалось: "Лебединые листья... лебединая песня лета..." Но пока было еще очень тепло. Август стоял тихий, безоблачный. Покой лежал на Безлюдных Пространствах. Они чего-то терпеливо ждали, но знали: это случится не скоро. - Мама и папа обещали осенью забрать меня к себе, - шепотом сообщила Сойка. - А теперь пишут, что денег нет на билеты... Я подумал, что это, может быть, и хорошо. Грустно было бы расставаться с Сойкой. Сережка туту же глянул на меня. В его глазах читалось: "Тебе-то грустно, а ей здесь каково? Ты подумал?" Ох, я по-прежнему был эгоист. ...Однажды мы оказались на заводской территории без Сойки, вдвоем. Бродили, болтали обо всем понемногу. Сережка вдруг сказал: - Видишь, я был прав. - Ты о чем это? - Когда говорил, что будем встречаться реже... - Неправда! - Но ведь так получается. Ночью уже почти не летаем... - Мы будем! Опять! - Но уже не так часто. И мы туту не виноваты. Просто нельзя все время жить одними и теми же радостями. Так по-взрослому у него получилось: "одними и теми же радостями". И снова пришла ко мне тоска. Как тогда, в больнице. Но уже не такая беспомощная. - Если тебе надоело... если хочешь уйти, так и скажи. - Да не хочу я. Но понимаешь, появляются другие дела. Может, еще кого-то надо будет спасть. И мне, и тебе. Не только друг друга... "Не вертись, не придумывай, - хотел ответить я. - Осточертел я тебе, вот и все...". Но только выдавил: - Из меня-то... Какой спасатель? - У тебя тоже есть цель. Чтобы помочь... - Кому? - А Сойке? - А причем тут я? - Это вышло у меня совсем похоронно. - Ты умеешь спасать и помогать в тыщу раз лучше. - Но она-то... она для себя придумывала не меня, а тебя. Как ни грустно мне было, но я все же попытался дотянуться - чтобы кулаком по шее. Сережка засмеялся. Отскочил. - Врешь ты все, - уныло сказал я. - Без тебя ничего хорошего не будет. Ни у меня, ни у Сойки, ни вообще... - Почему? - Потому что... - Я хотел взорваться, крикнуть: "Потому что без тебя не смогу, сдохну от горя! Потому что лишь при тебе я способен на что-то хорошее!" Но осекся. Не решился. Пробормотал, глядя на свои измочаленные кроссовки: - Потому что ты - самолет... - Подумаешь! Ты тоже будешь самолетом! Он шел впереди, говорил, не оглядываясь. А теперь обернулся. Я замер. Он тоже. Затем шагнул ко мне, положил на плечи ладони. Он не улыбался, но глаза его были удивительно ласковые. Наверно, такие бывают у любимых братьев (хотя я не знаю точно, ведь я рос один). - Ромка, пора. Это не трудно, если захочешь. Я научу... ПРЫЖОК Оказалось, что это и правда не трудно... Ну, наверно, такое может получиться не у каждого. Поэтому, если у вас не выйдет, не обижайтесь. Тут необходимо, чтобы у человека был уже опыт полетов над Безлюдными Пространствами. А главное - чтобы рядом был друг, который еще раньше научился превращаться в самолет... Все произошло быстро. Потому что я сразу поверил, смогу! Я зажмурился, раскинул руки и... стал самолетом. Я увидел себя сразу всего. Как бы изнутри и со стороны - одновременно. Видел и чувствовал каждый винтик мотора, каждую заклепку обшивки. Я сделался таким самолетом, на каком летал в своих прежних снах. Маленький биплан - с двумя парами крыльев (верхние - сплошная плоскость, которая проходит над кабиной), с тугими черными колесами, с легким хвостовым оперением и с лобовым стеклом, похожим на половину прозрачного пузыря. Лебеда щекотала мои накаченные шины, теплый ветерок скользил по крыльям, а мягкое августовское солнце грело красно-желтую обшивку. Да, я был покрыт лимонной и алой краской. А на лопасти руля - белый круг и в нем голубая морская звезда. А на борту - буква и цифра: L-5. Как раньше! И как у Сережки! Сережка был уже в кабине. Трогал ручку управления, осторожно давил кроссовками на педали. Я шевельнул элеронами и рулем, напряг стартер - сейчас крутану пропеллер. Сказал через динамик: - Сережка. Днем опасно, по себе знаю. Всякие службы наблюдения, ПВО... Прежде, чем уйдешь в Пространства, шум подымут. И я скрутил в себе нетерпение. Вечером я отпросился в гости к Сережке - с ночевкой. У него была в сарае летняя комнатка, похожая на каюту. Для независимой жизни. Мама повздыхала и отпустила. Она боялась за меня, но понимала: мне пора делаться самостоятельным. - Надеюсь, вы не будете выкидывать там никаких фокусов... Знала бы она... Мы давно уже не взлетали со школьного стадиона. Ведь я теперь "на своих двоих" легко мог добраться до Мельничного болота, а там взлетная площадка не в пример лучше. Около десяти вечера мы оказались на песке. Вечер был черный и звездный, без луны. Мохнатые и невидимые, будто сгустки темноты, чуки разожгли костры. Славные они были, эти чуки - добродушные, всегда готовые помочь. Меня они уже не стеснялись, ласково терлись о ноги косматыми головами. Огни разгорелись, и я опять стал самолетом. Задрожал от нетерпения. - Сережка, садись в кабину! - Ладно! Только я на один полет, для страховки! Я пустил ток - от аккумулятора к стартеру. Тот качнул мой двухлопастный винт. Радостно дрогнули цилиндры от горячего толчка вспыхнувшей бензиновой смеси. И еще, еще... И вот - азартная дрожь ожившего мотора, и похожее на счастье тепло... А вдоль всего тела - струи воздуха от стремительного винта. Пропеллер неудержимо потянул меня - легонького, крылатого: скорей, скорей, вперед! И страшно, и не удержишься. Да и нельзя удерживаться - ты же самолет! Плоские песочные кочки поддавали резину колес, шасси тряслось. Даже больно немного. Ой... Но тут воздух под плоскостями стал удивительно плотным, почти твердым, а сверху словно растаял, превратился в пустоту. И эта пустота потянула крылья вверх. Я шевельнул закрылками... И колеса перестали чувствовать песок. Они еще вертелись, но по инерции, в воздухе. И воздух этот обдувал их тугой прохладой. Так обдувает он босые ступни, когда мчишься на стремительной карусели (Я один раз пробовал, и у меня слетели кроссовки). Но карусель - это на одном уровне и по кругу. А здесь - вперед и в высоту! ...И вообще это очень трудно - сравнивать ощущения человека и самолета. Мало похожего. А я-то теперь жил, размышлял и чувствовал именно как самолет. Главное отличие от человеческих ощущений - то, что воздух вокруг тебя совсем другой. Он и плотный, и стремительный. Летит навстречу, но не пытается тебя смять, А послушно обтекает, срывается с элеронов и руля свистящим потоком, ровно давит снизу на крылья.... А еще - живая сила мотора и восторженная быстрота винта. Это он, пропеллер, увлекает тебя с небывалой скоростью сквозь воздушную толщу. А если ты рискнул на несколько секунд выключить мотор - сразу замирание, как при остановившемся сердце. И жуть падения. Но и в этом есть своя радость. Радость испытания и риска, словно бежишь над пропастью... Сережка не мешал мне. Сидел тихо, не брался за ручку управления, только при самых лихих виражах говорил шепотом: - Хорошо... Молодец, Ромка... Мы пробили слой темноты и ушли в пространство над Туманными лугами - здесь, как всегда, светила круглая луна. Я долго кружил среди облачных столбов, а иногда пролетал сквозь них, и по крыльям ударяли сгустки пара... Затем я сам, без Сережкиной подсказки, если среди костров. Сережка выскочил из кабины и тоже стал самолетом. Мы взмыли вдвоем - он впереди, я следом. Потом полетели рядом. И этот наш полет - крыло к крылу - был длинным и счастливым... Несколько вечеров подряд я уходил ночевать в Сережке. Мама вздыхала, но не спорила. И, может быть... может быть, была даже рада. Я догадался об этом, когда однажды прибежал домой раньше обычного и застал у нас Евгения Львовича. Мама засуетилась, начала объяснять, что вот Евгений Львович собрался в командировку, спешит на утренний поезд и зашел так рано, чтобы взять у нее, у мамы, очень важные институтские бумаги... Я сделал вид, что поверил. Мне, по правде говоря, было не до того. Во мне жил, не исчезая, восторг полетов, и ни о чем другом я думать не хотел. Но как раз в тот день Сережка мне виновато сказал, что несколько ночей мне придется летать одному. Он, Сережка, должен уехать к бабке, чтобы помочь выкопать картошку. - А разве нельзя тебе оттуда прилетать ночью? Сережка отвел глаза. - За день так наломаешься на грядках, что потом уже не до полета. Он опять мне напоминал, что жизнь состоит не только из сказок и радостей. - Давай я поеду с тобой! Тоже буду копать! - Разве же тебе разрешать? Это верно. Два раза в неделю я ходил в поликлинику на всякие проверки. И врачи, и мама никак не могли поверить, что я здоров окончательно. Сережка все еще глядел в сторону, но уже с улыбкой. - Ты вот, что, покатай-ка Сойку. Ты давно ведь собирался. Я почему-то покраснел, хотя что тут такого! Я и правда говорил не раз, что хорошо бы взять Сойку в наши полеты. Вечером я проводил Сережку на электричку, а потом забежал к Сойке. Она мне обрадовалась, но в то же время я видел: что-то с ней не так. - Ты чего опять такая кислая? Снова бабка угнетает? Сойка кивнула. - Какая муха теперь ее кусает?! - возмутился я. - Она по телевизору одну артистку увидела. Они в детстве учились вместе. Ну и вот... "Я могла быть такой же знаменитой, если бы не враги..." У нее всю жизнь какие-то враги... Купила бутылку ликера, а потом говорит: "Ты мое последнее проклятье в этой жизни..." - Сойка, плюнь! Удери в двенадцать ночи из дома! Сможешь? Она опять кивнула. Без лишних вопросов. - Удеру. Бабка после ликера будет спать без продыха. - Я за тобой приду. И покажу такое... Она заулыбалась, доверчиво так... Вечером я пошел на риск. Сделал вид, что улегся спать, а сам соорудил из одежды чучело под одеялом и слинял из комнаты через балкон. Мама уже уснула, и я надеялся, что крепко... Сойка в старой безрукавке поверх своей "чунги-чанги" ждала меня у своего крыльца. Я взял ее за горячую ладошку и повел темными переулками. Она ни о чем не спрашивала. На песке у Мельничного болота я сказал в сумрак: - Чуки, сделайте огоньки... Быстро стали зажигаться маленькие костры. А Сойка дышала у моего плеча. - Ты не бойся, Сойка. Сейчас я отойду, и появится самолет. Сразу лезь в кабину. Только ничего там не трогай... Мы полетим. Хочешь? - Ага... - выдохнула она. - Хочу... А эти, которые у костров... они не кусаются? - Что ты! Они добрые... Ну, готовься! Я отбежал на двадцать шагов и стал самолетом. Не знаю, удивлялась ли Сойка, но подошла сразу. Ловко забралась в кабину. - Рома, а ты где? - Я... тут, рядом. Все, что вокруг - это я и есть. Поняла? - Да... наверно... А мы не упадем? - Никогда в жизни! Нащупай ремни, застегни пряжки на груди... Готово? - Да. - Держись!.. Сойка была молодец! Даже тогда когда я хвастался (пожалуй, чересчур) и закладывал крутые виражи, она ойкала, но ни разу не сказала "не надо". Тихонько смеялась. Я полетал среди освещенных луной облачных столбов. Потом пролетал над Заоблачным городом. Попасть в Город можно было только пешим путем, но полюбоваться им с высоты - это пожалуйста. В Городе были светлые сумерки, в бухте отражался закат. На кораблях и улицах уже светились огоньки. Мне показалось даже, что я слышу музыку. На башнях горели разноцветные звезды. - Как красиво, вздохнула Сойка. - Мы там обязательно побываем. Туда ведет дощатый тротуар... Я сел на Туманных лугах, превратился в обычного Ромку и опять взял Сойку за руку. И мы долго гуляли по пояс в искрящемся тумане, заглядывали в провалы (тогда Сойка крепко сжимала мои пальцы). Один раз на краю широкого провала она шепотом спросила: - А там внизу что? Чьи огоньки? - Не знаю. Наверно, деревня какая-то. - А вдруг Дорожкино? - Что? - Ну, Дорожкино. Где мама и папа... Вот оно как! Даже во время этой сказки она не забывала свою печаль... А может, как раз потому и вспоминала, что увидела огоньки? И сразу понял я, о чем она скажет дальше. Что ей Заоблачный город! Что ей Туманные луга! - Рома. Ты можешь увезти меня в Дорожкино?.. Рома, ты почему молчишь? - Подожди, Сойка. Я думаю... Это ведь не так просто. Это было совсем непросто. Нет, с пути я, пожалуй, не сбился бы. Надо лететь на запад, над железной дорогой. Линию можно видеть по цепочкам светящихся вагонных окон - поезда то и дело бегут по рельсам. Но до города Самойловка, рядом с которым деревня Дорожкино, около тысячи километров! А у меня скорость - около двухсот в час, я ведь не турбовинтовой лайнер. Когда вернусь, будет ясный день. И мамина паника! И упреки, и допросы! Но... можно и по-другому! Уйти на самую большую высоту (на сказочную!) через несколько пространств и оттуда представить землю географической картой. И взглядом приблизить к себе тот район, где лежит деревня Дорожкино. - Сойка! А как мы там сядем в темноте-то? - Ой... не знаю. Там бугры. - Вот видишь... И тогда только я узнал, какая Сойка храбрая. Внешне тихая, стеснительная, но отчаянная в душе! - Рома... а в самолете есть парашют? - Что ты! Откуда... Но тут я врал. Я чувствовал, что мне вовсе не сложно превратиться в самолет, в котором приготовлен парашютный ранец. Ведь парашюты входят в комплект самолетного снаряжения. - Сойка, ты же не умеешь... - Я умею... немножко. Мы с мальчишками в прошлом году прыгали с сарая. С зонтиком. Главное - ноги поджать правильно... - Глупая... Парашют - не зонтик. Надо уметь раскрывать его. - Не надо! Парашют сам раскрывается, если прицепить веревку к самолету. Я видела в кино... - И ты не боишься? - Боюсь... Но я хочу к маме и папе... - И она то ли всхлипнула, то ли носом шмыгнула, стоя на коленях у края провала. Я больше не спорил. Если бы я целый год не видел маму, я бы тоже прыгнул хоть откуда. Хоть вниз головой без парашюта... - Ладно, отойди от этой ямы... И опять я превратился в самолет. И правда - новенький, туго уложенный в ранец парашют оказался на сиденье. - Сойка, сбрось его из кабины! Она поднатужилась и сбросила тяжелый ранец прямо в туман. - Не потеряй... - И я снова сделался мальчишкой. Надел парашют сойке на спину (она, бедная, даже присела). Стал подгонять брезентовые широкие лямки, защелкивать пряжки. Хорошо, что Сойка в своей "чунге-чанге", а не в платье, так удобнее... - Смотри! Видишь, на этой веревке колечко с зажимом, карабин называется. В кабине пристегнешь его к скобке на борту, есть такая рядом с дверцей. Обязательно! Поняла? - Поняла... - Ох, Сойка... - Не бойся, Рома. Я хорошо пристегну... - Да не в этом дело, - сказал я грустно и честно. - Жалко, что расстаемся. Скучно без тебя будет. Она вскинула глаза. - Правда?.. Но ты же сможешь прилетать, когда захочешь. - Ладно! Буду прилетать! - И я поскорее снова стал бипланом L-5. - Сойка, ты села? Пристегнула карабин? - Да... - Как следует пристегнула? Проверь! - Я проверила. Не бойся. Господи, это она мне говорит "не бойся". А прыгать-то кому? Не мне же... Я взлетел. И представил громадный треугольник. Нижняя сторона его - рельсовая линия внизу. Длиною в тыщу километров. А по другой стороне треугольника я полетел круто вверх. Здесь, среди лунных Безлюдных Пространств, я был хозяин и мог развить любую скорость. Как во сне, как в сказке. Мог сжать расстояние! И вот нервами я ощутил, что достиг нужной точки. Глянул вниз. Там - лишь освещенная фосфорической луной облачная пелена. Однако я вообразил, что сквозь нее вижу карту - с пунктиром рельсового пути, с кружком и мелкими буквами "Самойловск". А рядом кружок поменьше - "Дорожкино". И с вершины своего треугольника стремительно пошел вниз. Сойка тихо ойкнула. - Терпи, - сказал я с напускной сердитостью. И пробил облака. Ночная земля раскинулась внизу - темная и косматая. Несколько огоньков мерцали там заброшенно, сиротливо. Да бежали крошечные желтые квадратики - окна вагонов. И все же сплошного мрака в воздухе не было. Над зубчатым лесом вставала луна. Не та яркая и круглая, что над Туманными лугами, а обычная, "земная". Тусклая розоватая половинка. - Сойка, а как мы тут что-то разыщем? - Ничего и не надо искать! - откликнулась она радостно. - Вон река блестит, изгиб! Деревня - дальше, а наш дом у самого этого изгиба, у берега. Он хоть и сгоревший, но все равно видно... А вон огонек, это на нашем ветряке! В самом деле, луна высветила реку, хотя и неясно... Увидел я и черные горбатые крыши хутора и горевшую над ними лампочку. - Сойка, ты готова? - Да... Ой... Уже сейчас? - Подожди... - Я повел самолет в сторону и вверх. - Куда ты? - Я умею плавать. - Этого еще не хватало... Я ушел подальше от излучины и набрал высоту: чтобы для парашюта был запас. Если увижу, что не раскрылся, подхвачу Сойку на лету, как меня подхватил когда-то Сережка. - Сойка, если зацепишься за деревья, не дергайся. Виси и ори, пока не снимут... А если сядешь нормально, мигни три раза сигнальным фонариком, он на левой лямке. Видишь кнопку? - Вижу... Ты не бойся, я нормально... - Ой, а что ты дома-то скажешь? Откуда взялась? - Скажу, что знакомый летчик привез. Это ведь правда. А бабушке дадим телеграмму, В Дорожкине есть почта... - Сойка... - Что, Рома? - Ох, да ничего уже... Переваливайся через борт и пошла... - До свиданья, Рома... - И она не задержалась ни на секунду. Я же говорил: тихая, но отчаянная. Меня слегка подкинуло - хоть и небольшая, но потеря веса. И тут же сильно дернулась бортовая скоба. И - ничего не видать... Я заложил вираж. За мной трепетал фал с вытяжным чехлом. А Сойка? Господи, где она? Но вот расползлось внизу, отрезало неясную луну круглое светло-серое пятно. Купол! Я догнал его, стал облетать по спирали. Может, Сойка что-то кричала мне, но за шумом своего мотора услышать я не мог. Выключил на миг, но воздух все равно свистел очень сильно. Я метался вокруг парашюта, пока не понял: деревья и крыши уже рядом. Взмыл. Пятно замерло недалеко от лампочки ветряка, потеряло круглую форму. Села? Ну, как она там? Живая? И наконец рядом с обмякшим куполом трижды мелькнула электрическая искра. ДВЕ БАШНИ Обратно я не сразу пошел по "треугольнику". Сперва долго летел над рельсами на восток. В сторону половинчатой луны. Было мне грустно и хорошо. Я знал: Сережка скажет, что я молодец. Но в то же время чувствовал: что-то кончилось в нашей сказке. А может, ничего печального в этом нет? Улетела Сойка от сумасшедшей бабки, радоваться надо. Но большой радости не было, и почему-то неотступно звучала в голове Сойкина песня. Это сбудется, сбудется, сбудется, Потому что дорога не кончена. Кто-то мчится затихшей улицей, Кто-то бьется в дверь заколоченную... Кто-то друга найти не сумел, Кто-то брошен, а кто-то устал, Но ночная дорога лежит В теплом сумраке августа... Разорвется замкнутый круг, Рассеченный крылом, как мечом. Мой братишка, мой летчик, мой друг Свой планшет надел на плечо... Сказка стала сильнее слез, И теперь ничего не страшно мне: Где-то взмыл над водой самолет, Где-то грохнула цепь на брашпиле... Якорь брошен в усталую глубь, Но дорога еще не кончена: Самолет межзвездную мглу Рассекает крылом отточенным. Он, быть может, напрасно спешит И летит он совсем не ко мне. Только я в глубине души Очень верю в хороший конец... Странная песня, да? Но такую уж придумал далекий Сойкин брат. А может, и я кое-что добавил - вместо забытых строчек. Ведь я и раньше иногда пробовал писать стихи, даже поэму сочинял, когда лежал в больнице. Наконец я ушел в высоту, к вершине пространственного треугольника. И опять сквозь облачно-лунные миры "съехал" к обычной земле - сонной, с огоньками. Это были огоньки нашего города. И посадочные костры я тоже различил. Пора приземляться. Но не хотелось. Словно я не все еще сделал, что должен был этой ночью. А песня продолжала звучать во мне. Была в ней и тревога, и печаль, но было и хорошее ожидание. Потому что ведь правда дорога не кончена! Сказка не кончена! Скоро вернется Сережка. А еще до этого я слетаю к Сойке, узнаю, как она там... Да, но где же я там сяду?! Если сегодня не смог, то и потом... Вот балда! Надо было условиться, чтобы Сойка нашла площадку, зажгла костры... Но ведь она говорила: "Бугры..." А может, прямо в воздухе превратиться в мальчишку с парашютом? Хорошо, если получится. А если... Но допустим даже, что опущусь. А как взлетать? Откуда? "Приедет Сережка, и все решим", - сказал я себе. Но приедет он только через несколько дней. А я... почему я сам ничего не могу решить? Почему опять жду Сережку, как няньку?.. Если уж я отправил Сойку в Дорожкино, должен и дальше в этом деле разбираться сам. А то, как глупый кот, который забрался на дерево, а слезть не умеет. Ведь сумел же я построить в Пространстве треугольник для сокращения пути! Один, без Сережки. Наверно, можно построить и посадочную полосу у Сойкиной деревни. Может это будет лента, как бы вырезанная из Туманных лугов. Полоса светящегося тумана, под которой надежная твердость. Но как эту полосу перенести на землю? Я чувствовал: есть у Безлюдных Пространств законы и правила, которые могли бы мне помочь. Нам с Сережкой иногда казалось, что мы ходим у самого краешка, за которым разгадка многих тайн. Это когда мы бродили по заброшенной территории и звенела тишина. Остановись, прислушайся к этому звону, напряги нервы - и что-то откроется, станет ясным, видимым, разрешенным. Словно распахнется во всю ширь четвертое измерение. Ведь мы и так уже знали и умели вон сколько! Но не получалось. Отвлекало нас то одно, то другое. А может быть дело в том, что Безлюдные Пространства чересчур оберегали свои тайны. Ведь недаром они разрешили приходить к себе только окольным путем и не пускали через главный вход. И вдруг я понял! Разом! Что сейчас - время! На полной скорости, на бреющем полете промчаться между башнями и оказаться там! И тогда... Я не знал, что будет тогда, но чувствовал: что-то совсем новое! Разгадка! Открытие! И Сережка тогда навечно останется со мной, и дорога к Сойке станет короткой и легкой, и все-все в жизни будет хорошо. Только надо решиться! Ширина между башнями - как размах моих крыльев. Зацеплю? Но ведь в нужный момент можно сделать крен: одна пара крыльев - в небо, другая - к земле. Тогда уж проскочу точно! А иначе... сколько можно "биться в дверь заколоченную"? Я сделал над ночным городом разворот. Небо от ущербной луны просветлело, а территория Безлюдного Пространства космато чернела впереди. Я снизился, пошел над крышами. Две башни встали впереди, как два тупых клыка. Ну, давай, Ромка! Ты ведь уже не балконный житель. Ты - Летчик и Самолет, знающий в Безлюдных Пространствах многие пути! Открывай же самый главный путь! Башни вырастали, неслись навстречу... Крен! Клочья тьмы мелькнули передо мной! Я понял, что это, но поздно. Хрусткий, с резкой болью удар рванул левое нижнее крыло. Земля - как черная стена. И я в эту стену - мотором, лобовым стеклом. Лицом... Но я не разбился насмерть. Я долго лежал оглушенный. Потом со стоном поднялся. Встал. Я - Ромка, мальчишка. Шатало меня, голова гудела. Левая рука висела, пальцы не сгибались, колючая боль сидела в плече. Такая, что капли сами бежали из глаз. Я поморгал, подышал сквозь зубы. Переступил в траве: работают ноги-то? Они работали... ох, а сколько топать до дому! И надо спешить, скоро рассвет, сумрак уже делается серым... В этом сумраке я увидел, как идет ко мне кто-то худой, высокий. Шелестела трава. Я не испугался, но весь напрягся. Не знаю почему, но сразу понял - это Старик. Он подошел, положил на мое плечо узкую ладонь. И боль угасла. Я шевельнул пальцами. И разбитыми губами: - Спасибо. - Давай сядем, Рома, - сказал Старик глуховато. Я сел на лежавшую в траве балку. Колени высунулись из продранных штанин. Новый спортивный костюм был... Ох, мама! Старик сел рядом. Сережка правду сказал: он похож был на пожилого дирижера или артиста. Я это разглядел даже в предрассветной мгле. И такая вот поза, когда он сидел на низкой балке, не очень ему подходила. Но Старика это не смущало, он поддернул брюки, спросил по-житейски: - Сильно грохнулся? - Еще бы... Я бы не зацепился, но тени черных орлов! Я вообще про них уже не помнил, а они... - Какие тени?.. А! Вы вот как называете это. Ну что ж... - А на самом деле, что это такое? - Как вам сказать... Подвижные участки закрытого поля. - Зачем они? - спросил я хмуро. Чтобы непрошеные гости не совались куда не надо. - А кто сунулся, того башкой в землю. Да? - Я чувствовал, что начинаю ненавидеть Старика. Но он ответил мне мирно. - Кто же знал, что вы сунетесь сюда с размаху? Я просто не успел. Вы в чем-то и сами виноваты... Я сник. Прошептал: - Теперь я уже не смогу быть самолетом? Старик вздохнул: - Сможете. Но не сумеете взлететь. У вас повреждено крыло. Скажите спасибо, что хоть рука на месте... - И нельзя починить? Крыло-то? - В принципе можно. Только пришлось бы вызывать бригаду с авиазавода. А как это сделать? К тому же такой ремонт - на один раз. Когда станете мальчиком, а потом вновь самолетом, окажется, что крыло опять искорежено... Так что оставьте такую затею. Летайте уж лучше с этим... с вашим другом. Тогда я спросил в упор: - Почему вы не любите Сережку? - Я? - отозвался он с грустной усмешкой. - Не люблю? Кто вам сказал? - Но вы же прогнали его! - Да. Чтобы уберечь... - От чего? - От... его торопливости. Он, сам того не понимая, позволял себе такое, чему еще не пришел срок. И рвался туда, куда не следует... вроде вас... Он, безусловно, талант, но он ломал весь налаженный механизм. Мы пытаемся соединить в систему все Безлюдные Пространства, создать стройную теорию, построить модель, и вдруг... Представьте себе посудную лавку, а в ней... - Вот уж неправда! Сережка - не сдал! - Я не сказал про слона. Представьте... этакого кенгуренка, который не желает умерить свою прыть и ничего не знает о ценности тончайших бокалов и фарфоровых ваз, которые стоят повсюду... Впрочем, я несправедлив. Теперь-то я знаю, что у вашего друга была цель. - Какая? - Поставить на ноги некого Рому Смородкина... И этой цели он блестяще достиг... Но он пошел дальше - повел Рому за собой в неведомые миры. И тут вы оба не рассчитала... - Он не виноват! - Никто не виноват, Рома. Я не об этом... Старик замолчал. Я вдруг подумал: Он вежливый такой, говорит мне "вы", ничуть не похож на Евгения Львовича. И пахнет от него не одеколоном, а трубочным табаком и... да, машинным маслом, как от дяди Юры. Может быть, Старик смазывает этим маслом громадные механизмы, которые поворачивают Вселенную? Я спросил осторожно: - Скажите... Вы - Бог? Старик помолчал удивленно. Потом засмеялся. - Что вы, Рома! Ну какой же я Бог! Я одни из многих, кому поручено разобраться в этой каше из многомерности и параллельности миров. А конкретно - с Безлюдными Пространствами. Одна из самых трудных задач - отделить их от мертвых пространств. Внешне те и другие очень похожи, они покинуты людьми. Но мертвые пространства - это те, куда нельзя вернуться. Они смертельны для людей.... - Это после взрывов реакторов? И бомб? - Да... А Безлюдные Пространства ждут чего-то и кого-то... На первый взгляд это может быть самая безжизненная, выжженная территория, но если присмотреться - она не мертва. Есть в ней ожидание. А какое?.. Это все неясно, не укладывается в общее строение Мира. Безлюдные Пространства, как заметное явление, возникало неожиданно, и надо понять - зачем? - Значит, вы тоже не смогли бы пройти между башнями? Он опять засмеялся: - Ну, эта задача не из трудных... Кстати, ведь и вы пробились между ними. Хотя и не без урона. Да! Только тут я сообразил, что я - на заброшенный территории. Все же прорвался. Но... что из того? Так я и спросил: - А что из того? Какой прок? - Ну, кое-кто все-таки есть. Например, На берегу реки у деревни Дорожкино протянулась теперь полоса очень твердого песка. Вполне пригодная для посадки и взлета. Вы с вашим другом вполне можете прилетать туда. - Это хорошо, - вздохнул я. И подумал: "Но никогда я уже не взлечу на собственных крыльях". Старик, разумеется, прочитал мою мысль. - Это ничего, Рома. Главное, что вы не разбились. ...А дальше все было хорошо. Да, я не разбился! Не верьте, если вам скажут, что Рома Смородкин двенадцати лет погиб в катастрофе. Чушь! Я под утро вернулся домой, мама еще спала. Я запрятал подальше разодранные штаны и тоже лег спать. И дальше все было хорошо. Жизнь пошла день за днем. Год за годом. Я закончил школу, потом художественное училище, институт. Стал художником-дизайнером. Даже слегка знаменитым - после того как наша группа получила премию за оформление главного павильона Ратальского космопорта. Я женился на девушке Софье Петушковой, которую в детстве Сойкой. И у нас родилась дочка Наденька - славная такая, веселая. Любительница красок и фломастеров - вся в папу. Мама моя души не чает во внучке. Кстати, мама вышла замуж. Но не за Евгения Львовича, тот вскоре уехал из нашего города. Знаете, за кого она вышла замуж? За дядю Юру! Дядя Юра вернулся с далекой стройки, опять поселился неподалеку, стал захаживать в гости, и вот... Не знаю, появилась ли у мамы к нему большая любовь, но поженились и живут славно... Как видите, все со мной хорошо, вовсе я не разбился! Случилось гораздо более страшное. Разбился Сережка. Он погиб в том самом году, когда мы познакомились. В детстве. В сентябре. Тогда по южным границам там и тут гремели гражданские войны (словно людям хотелось оставить на Земле побольше Безлюдных Пространств). И вот Сережка надумал помочь там кому-то. Или продукты сбросить беженцам, или, может, малыша какого-то вывезти из-под огня. Не знаю, он со мной этими планами не делился. Он только насупленным, чужим каким-то делался, когда мы видели на экране "Новости" с южными репортажами. И однажды он исчез. Дня три я не волновался: Всяких дел было по горло: Школа, новые знакомства. Но потом встревожился, побежал к нему домой. Отец был "под мухой", улыбался и молчал, а тетка равнодушно сообщила, что уехал Сережка к бабушке. Не к той, что неподалеку от города, а к дальней, где-то в Краснодарском крае. Там будет, мол, ему лучше... Уехал? Ничего не сказав? Бред какой-то! Я так изумился, что сперва и горевать не мог по-настоящему. Нет, что-то здесь не то" А через день услышал в "Новостях", что над побережьем сбит еще один самолет. Неизвестно чьей ракетой, и сам неизвестный. С непонятными знаками. И показали хвостовое оперение, которое упало на прибрежные камни. С голубой морской звездой на плоскости руля... Днем я держался. В школу ходил, даже уроки иногда делал. А ночью просто заходился от слез. Старался только, чтобы мама не услышала. Иногда казалось даже, что сердце не выдержит такой тоски. Может быть, и пусть? Не могу, не могу я без Сережки! Не надо, чтобы делался он самолетом, не надо сказочных миров и Безлюдных Пространств. Пускай бы только приходил иногда. Живой... И он пришел. Ну да! Однажды ночью, когда я совсем изнемог от горя, звякнула решетка на балконе. И открылась балконная дверь. И Сережка - вместе с осенним холодным воздухом шагнул в комнату. В старом обвисшем свитере, с пилотским шлемом в руке. Сердитый. Я обомлел. Он сел рядом, на тахту. - Хватит уж сырость пускать... Даже разбиться нельзя по настоящему... - Это ты?! Ты снишься или живой? - Вот как врежу по загривку, узнаешь, снюсь или нет... Я прижался к нему плечом. - Не сердись... - Ага, "сердись"! Думаешь, это легко, когда тебя за уши вытаскивают оттуда? - А кто тебя... за уши? - Он еще спрашивает! Кто, как не ваша милость! - Сережка, ты больше не уйдешь? - Я есть хочу, - сказал он. Я на цыпочках, чтобы мама не проснулась, пробежал на кухню. Взял там хлеб и холодные котлеты. И скорее назад: вдруг вернусь, а его нет! Сережка по-прежнему сидел на тахте. Тощий, взъерошенный, в порванной майке. Свитер и ботинки сбросил. Котлеты и хлеб он сжевал быстро и без всяких слов. И чем больше ел, тем добрее делался. Заулыбался наконец: - Уф... наверно, лопну. - Ты больше не уйдешь? - опять спросил я. - Можно я у тебя переночую? Потому что куда мне теперь? - Конечно! До раскладушки было не добраться, мы легли рядом. Сережка был горячий, с колючим локтем и плечом. Живой... На плече - глубокий, едва заживший рубец. Я разглядел его прежде, чем выключил ночник. - Сережка, а что там было? Как?.. Он сказал глуховато: - Ромка, не надо об этом. Выволок ты меня обратно и ладно... - Но ты правда больше не уйдешь насовсем? - Насовсем - не уйду... Я зашмыгал носом от счастья. - Но встречаться нам придется только по ночам. Все ведь думают, что меня нет. Я был готов и на это. Но... - А где будешь жить-то? - Уйду в Заоблачный город, устроить как-нибудь... - А мы будем летать как прежде? - Будем... Только... - Что? - опять вздрогнул я. - Ты станешь расти и расти. А я теперь не смогу. Если разбиваются, после этого не растут... - Тогда и я не буду! Кажется, он улыбнулся в темноте. - Нет, Ромка, у тебя не получится. - Почему? - Ну, ты же... не разбивался насовсем. - Тогда я... тоже! - Только посмей! - Тогда... я не знаю что! Здесь я буду расти, а там всегда оставаться таким, как сейчас! Как ты! Он сказал очень серьезно: - Что ж, попробуй. Может, получится... У меня получилось. Мало того, я научился притворяться. Стал делать вид, что сплю в постели, а на самом деле убегал к мельничному болоту, где безотказные чуки жгли посадочные костры. И туда же приземлялся Сережка-самолет. Вот ведь какое дело: хотя он и грохнулся очень крепко, но все же умел превращаться в крылатую машину, как и раньше. Я всего-то лишь крыло повредил, а летать после этого не мог. Сережка же - пожалуйста! Наверно, в Заоблачном городе, где он теперь жил, сделали ему ремонт. Не разовый, а капитальный.... Кстати, Сережка помирился со Стариком. И они вместе колдовали теперь над новой моделью современных Безлюдных Пространств. Старик даже разрешил Сережке прилетать в Заоблачный город прямо в виде самолета, хотя это и нарушало какие-то правила... Итак, я рос, делался взрослым, но по ночам, при встречах с Сережкой оставался прежним Ромкой Смородкиным. Нас обоих это вполне устраивало. И мы летали все дальше и дальше - в такие Пространства, где Гулкие барабаны Космоса гудели, как набат. Всяких открытий и приключений у нас было столько, что хватило бы на десять книг! Иногда я рассказываю о наших приключениях своей дочке Надюшке. Она слушает мои рассказы с таким же интересом, как долгоиграющие пластинки со сказками про Маугли и Синдбада-Морехода. Бывает, что Сойка слушает. И улыбается чуть загадочно. Конечно, она все помнит. Но может быть, она думает, что сказка про полеты и ей, и мне приснились? Порой я и сам вздрагиваю: а вдруг ничего этого нет? И Сережки нет? Для доказательства, что все это правда, я ночью улетаю с Сережкой в далекую-далекую степь, где всегда светит луна, и причудливые камни - идолы и чудовища - чернеют среди высокой травы. Я рву там луговые цветы и сними возвращаюсь домой. Ромашки, клевер и розовые свечки иван-чая, появившиеся в доме февральским застывшим утром - это разве не доказательство? Надюшка от удивления смешно таращит глаза, а Сойка молча утыкается в цветы лицом... Вот и все. Теперь вы сами видите, что слухи оказались пустыми. А слезы - напрасными. "Сказка стала сильнее слез". Никто не разбился до смерти. Никто. Честное слово...