л Суер. - Здесь неплохо... мрамор... сдержанные субтропики. - Да ведь я и к вам как к родным привязался. - Я бы взял вашего папашу, - строго сказал капитан, - да боюсь, что боцман Чугайло каждое утро будет подавать ему столько, сколько НЕ может! Он у нас умеет превзойти самого себя. - Сэр! - Вот вам рубль, юнга. У вас, как известно, нет ни гроша. Берите этот рубль и выполните просьбу нищего. Подайте, сколько НЕ можете. Юнга поклонился, принял рубль и передал отцу. Лжеусый печально подкинул монету в небо, поймал, поглядел и протянул старпому. - Орел! - сказал он. - Алименты. Купите мальчику фруктов. Глава LXXVI. Явление природы - Круговорот рубля в природе, - продолжал сэр Суер-Выер, когда мы возвращались на "Лавра" в нашей старой многоосмоленной шлюпке. - Можно было сразу отдать рубль старпому. - Я не возражаю, - сказал Пахомыч. - Можете сразу отдавать мне свои рубли. Приму. Как должное. - Рубль рублем, - сказал я, - но в процессе его продвижения мы увидели много разных редкостей: юнга - папу, мы - человека с приметой под носом. Сын подал отцу, а это исключительный случай, и в заключение совершеннейшее чудо: старпом принял рубль от нищего. - На фрукты, - поправил старпом. - Лично мне этот рубль не нужен. Придем в Сингапур, куплю бананов, ананасов, манго... - Да бросьте вы Сингапура ждать, - сказал сэр Суер-Выер, - купите у меня яблоко. - Ну вы, кэп, вообще, - хмыкнул Пахомыч. - Желаете вернуть рубль на место? - Но взамен достаю из кармана, - сказал капитан и вытащил яблоко. - Антоновка! - воскликнул старпом. - Ух, какая налитая! Стоит рубля! По рукам! - Они ударили по рукам, и старпом протянул юнге яблоко. - Ешь, дите! - сказал он. - Дурь, - фыркнул Кацман. - Я высказываю догадку насчет усов, способных заполонить земной шар, а они все сводят к рублю и яблоку. - Догадка ваша гениальна, - согласился Суер, - но, к счастью, они его пока еще не заполонили, и мы можем вернуться к яблоку, с которого многое, поверьте, началось. Цлюпка приближалась к "Лавру". Юнга надкусил яблоко. А в небе тем временем началось явление, которое можно записать так: Твердо Есть Мыслете Наш Ын Йорк Како Рцы Есть Покой Добро Есть Шар Иже Наш Наш Он Червь Иже Он Како Уголь Твердо Аз Люди Живот Иван Добро Како Он Есть Твердо Есть Люди Он Он Како Есть Аз Наш Аз Во всяком случае, вполне логично закончить ^вторую часть книги точно так, как началась первая: ТЕМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА. Часть третья БИЗАНЬ Глава LXXVII. Мадам Френкель Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в свое одеяло. - Это становится навязчивым, - недовольно шепнул мне наш капитан сэр Суер-Выер. - А чем ей, собственно, еще заниматься? - сказал я. - Делать-то больше нечего. - Могла бы вязать, - предложил Кацман, - или штопать матросам носки, все-таки хоть какой-то смысл жизни. - Штопать носки! - воскликнул Суер. - Да кто же согласится на такой смысл жизни?!?! - Есть люди... штопают, - задумался Пахомыч, вспоминая, видно, родное Подмосковье.----Штопают и шьют... но, конечно, не на такой разболтанный экипаж! - И Пахомыч в сердцах грохнул кулаком по крюйт-камере. - Чего она тогда вообще с нами увязалась? - сказал Кацман. - Куталась бы на берегу! - На берегу многие кутаются, - сказал я. - На берегу кутаться не так интересно. Другое дело - океан, "ЛАВР", свобода! Здесь все приобретает особый звук, значение, прелесть! На берегу на нее и вниманья никто бы не обратил, а здесь мы каждое утро прислушиваемся: как там наша мадам, кутается ли она в свое одеяло? - Я вообще-то не собирался прислушиваться ко всяким таким делам, - поморщился Суер, - и вообще не хотел брать ее в плаванье. Мне ее навязали, - и капитан нелицеприятно посмотрел мимо меня куда-то в просторы. - Вы смотрите в просторы, капитан, - сказал я, - но именно просторы подчеркивают всю прелесть этого бытового и теплого смысла жизни. Огромная хладная мгла - и маленькое клетчатое одеяло. Я ее навязал, но навязал со смыслом. - И все-таки, - сказал Суер-Выер, - мадам - не очень нужный персонаж на борту. На острове Уникорн она, конечно, сыграла свою роль, а в остальном... - Я не согласен с вами, сэр, - пришлось возразить мне. - Она сыграла свою роль, когда впервые закуталась в свое одеяло. Впрочем, если хотите, выкиньте ее вместе с одеялом. - Такой поступок не слишком вяжется с моим образом, - поморщился капитан. - Я и ложного-то Хренова выкидывал, скрипя сердцем. Не могу-с. - А я вам помогу, - предложил я, - и просто вычеркну ее из пергамента. - Не надо, - покачал головой старпом. - Пускай себе кутается. Кроме того, она и носки мне штопала пару раз. А вам, лоцман? - Да что там она штопала! - возмущенно воскликнул лоцман. - Подумаешь! Всего один носок! И то он на другой день снова лопнул! - Лопнул? - Ну да, кэп, - заныл лоцман. - У всех рвутся, а у меня лопаются. - Заклеивать их никто не обязан, - сказал капитан. - Но если у всех рвется, а у вас лопается, то и мадам имеет право на собственный глагол. И мадам, надо сказать, Френкель сей же секунд не преминула воспользоваться своим глаголом, то есть еще плотнее закутаться в свое одеяло. Глава LXXVIII. Остров особых веселий Остров, к которому мы подошли поздним июльским вечером, показался нам уже открытым. - Какой-то у него слишком уже открытый вид, - раздумывал Кацман, - сильно на Валерьян Бо-рисычей смахивает. К тому же и долгота, и широта совпадают, а вот воркута... - Что воркута? - недовольно спросил капитан. - Воркута не та, - сказал лоцман. - Это другой остров. Ну что, кэп, будем открывать? - Не тянет, - честно сказал Суер-Выер. - Жаль, что по Воркуте не совпадает. После острова нищих я новых островов побаиваюсь, во всяком случае острова особых веселий не жду. - Видна какая-то сараюха, вроде бунгало, - сказал Пахомыч, разглядывая остров в дальнобитное пенснэ, - заборчик, садик, лупинусы. А вдруг, сэр, там за заборчиком особые веселия? А? Я знал в Тарасовке один заборчик. Похож! - Участок в шесть соток, - сказал капитан. - Знакомая картина... ну ладно, давайте открывать. Мы сошли на берег, открыли остров и прямиком направились к лупинусам и сараюхе-бунгало. Постучались - внутри молчок. Заглянули в дверь - елки-палки! Веселия! Повсюду на шкафах и столиках стояли разные веселия: виски, пиво-помидоры, индейка в банке, водка, спелые дыни и ахмадули, фисташковые фишки, маринованные полубакенбарды, вилы рубленые, фаршированные бахтияры, соль, куль, фисгармонь. У стенок имелись две по-матросски заправленные опрятные койки. У каждой - тумбочка, на ней графинчик, бритвенный прибор в граненом стакане. Над подушками - фотографии родителей и девушек с надписью "Привет с курорта". Висели и фотографии самих коиковладельцев: на одной - бравый летчик и надпись "Над родными просторами", на другой вытянулся во фрунт гвардеец, вокруг которого вилась надпись "Отличник боевой и политической подготовки". - Веселия! - воскликнул лоцман. - Но где же хозяева? - Видно, вышедши, - молвил Пахомыч. - Можно бы выпить пару пива за их счет, да фрукты на фото унылые, такие могут и по шее накостылять. Мы вышли из сараюхи, побродили по лупинусам и уже отправились к шлюпке, как вдруг услышали позади: - Эй, мужики, вы кого ищете? Из бунгало выглянул низенький плотный господин с очень и очень грязным лицом. За ним виднелся и второй мордастый, с харею никак не чище первой. - Мы ничего не ищем! - крикнул в ответ лоцман. - Мы просто открываем новые острова. Хотели было ваш остров открыть, да хозяев не нашли. - А мы-то думали, что вы каких-то особых веселиев ищете. - Да нет, мы веселий не ищем, мы только острова открываем. - А то, если вы веселиев, так мы можем устроить. - Да не надо нам никаких веселий, мы просто острова открьшаем, хотели было ваш остров открыть, да хозяев-не нашли. - А нас дома не было. - Мы стучались, а в доме - пусто. - Э-ке-ке! Засмеялись грязномордые. - Конечно, пусто. Мы ведь только что из подпола выползли. Заходите рюмку осушить. Глава LXXIX. Осушение рюмки Рюмку осушить нам всегда хотелось, но с этими господами не тянуло. - На язву, что ль, сослаться? - шепнул лоцман. - Вы там на язву-то особо не ссылайтесь, - крикнули гряземордые. - Идите знакомиться и рюмку осушать. А не пойдете - устроим особыя веселия! - Нас, в конце концов, четверо, - шепнул лоцман, - а их двое. Справимся в случае чего. - Вы ошибаетесь, - сказал Суер. - Все по-другому. Их двое, а нас - ни одного. Но рюмку осушать придется. Как бы только вместе с рюмкой не осушить и чего другого. - Чего же, сэр? - Осушается в принципе все, - сказал капитан. - И особенно - души. Мы вернулись к сараюхе, стали знакомиться. - Жипцов, - представился один. Другой: - Дыбов. - Жебцов или Жопцов? - спросил вдруг лоцман. - Жип... Понял меня? Жип. - Понял, понял, - струсил Кацман. - Ну... надо... рюмку осушать, - туго проворотил Дыбов. - Сейчас мы морды вымоем, а вы пока разливайте. Я взялся за разлив водочки по рюмкам - для меня это привычное и приятное дело - и благородно разлил по семьдесят пять, не промахнувшись, надеюсь, ни на миллиграмм. - Розлито профессионально, - одобрил Жипцов. - По булькам льет. Ты не с Таганки? - Эх, Жипцов-Жипцов, - ответил я. - Рюмочную в Гончарах помнишь? - Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов, это свои, да к тому же еще живые. Давай селедочки с картошкой отварной. Дыбов начистил картошки, разделали пяток селедок с молоками, лук, постное масло, выпили. Я тут же налил по сто. - Ну - таганская школа! - восхищенно сказал Жипцов. - Все правильно, по норме. И я тут же налил снова по семьдесят пять. - Все, керя, - сказал Жипцов, - с тобой все ясно. Лей под беседу. - Это уж кому как по ндраву, - согласился Дыбов. Выпив и помывши морду, Дыбов несколько оттаял, и на нас смотрел уже помягче, всасывая длинную бело-розовую селедочную молоку. Надо отметить, что, несмотря на довольно усердное отмывание морд, ни Жипцову, ни Дыбову отмыть их до конца как-то не удалось. Земля грубо въелась в их кожу, в каждую поринку и морщинку. Мне было любопытно, отчего это так. - Ну у тебя и кожа на роже, - сказал я Жипцову на таганских правах. - Дурьскипидаром ее надо мыть или кашинской минеральной. - Мыли, - сказал Дыбов. - Это - профессиональное. - Что же это у вас за профессия такая? - робко полюбопытствовал Кацман. - Не шахтерская ли? - Э-ке-ке! Ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов? Ты чего? Не шахтер ли? - Навроде шахтера, - выпил Дыбов, всасывая другую молоку, еще розовей и белей первой. - Я скорее навалоотбойщик. - Э-ке! Э-ке! - икал своим дурацким смехом Жипцов. - У него только забоя нету, один - отбой. - Все-таки нам немного непонятно, - сказал сэр Суер-Выер, - кто вы по профессии. Ясно, что вы смеетесь над нашим незнанием. Наверно, это секретная специальность? - Да нет, что ты, - отвечал Жипцов, - никакого особого секрета нету. Специальность необычная, но прибыльная, хорошо платят, а вот этот домик на острове - вроде нашего дома отдыха, все бесплатно, тут мы с Дыбовым и отдыхаем. - И какая же у вас работа? - Нелегкая, керя, непростая... мертвецов допрашиваем... прямо в могилах. - Вот так-с, - подвел итог капитан. - Вот до чего нас доводит неуемная жажда открывания новых островов. - А также осушение рюмки, сэр, - добавил Пахомыч. Глава LXXX. Рюмочка под беседу Пожалуй, мы не так уж сильно были потрясены странным объявлением Жипцова и, возможно, даже предполагали, что такие профессии и должности существуют, но столкнуться с ними до поры до времени не ожидали и думать об этом не решались. - И что ж, всех-всех допрашиваете? - спросил лоцман. - Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов, и беседа потекла плавно, осушение рюмки совершалось исправно, и я наливал уже то по пятьдесят, то по тридцать. По таганским законам пустые бутылки ставил на пол. - Да нет, не всех, - рассказывал Жипцов, - а только кого Жилдобин прикажет. Жилдобин у нас начальник. Как прикажет - мы и ползем, я спрашиваю, а уж Дыбов старается. - Как же это ползете? - невольно удивился старпом. - Отсюда? - А чего? Прямо отсюда и ползем. Через этот погреб. - Так вода же кругом! Океан! - Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Под окияном тоже мать-сыра-земля. Под окияном и приползем: хушь - в Мытищи, хучь - в Таганрог. Мы на это скорые. Конечно, далеко ползть бывает неохота, но - приходится. Мы-то больше по Расее ползаем, у нас там все свои всходы и выходы. - Приползем, - вставил Дыбов, - и рачительно... спрашиваем, это кого Жилдобин укажет... А ему-то сверьху говорят. - Кто же сверху-то? - А это кто про нас на бумагу записывает, - пояснял Жипцов. - Кто-то - не знаю фамилие - записывает все и про тебе, и про мене. Вот ты, скажем, скрал или задавил кого - все записано, или заложил кого - опять записано. Про нас все пишется. После бумаги эти, как водится, обсуждают, протрясают, кому чего и как, и Жилдобину - приказ. А уж он нас наставляет, куда ползть и о чем спрашивать. Так что мы заранее знаем, за кем что числится. Некоторые дураки и в могиле отнекиваются, мол, я не я и кобыла не моя, но тут уж Дыбову равных нет, старый кадр - афгангвардеец. - Да я это, - провещился Дыбов, - так-то ничего... ну, а если, так чего ж? Надо... Осушение рюмки тоже ведь... все по традициям... молоки сладкие... а иначе как... фортификация, так-то. - Значит, людям и в земле покоя нет, - задумался старпом. - Э-ке! Да разве это люди? Ты служи старательно! Пей в меру, докладай, когда чего положено. А то зачали храмы рушить да не свое хватать, а после и думают, в земле спокой будет. Нет, не будет и в земле спокою. - Да ладно тебе, - сказал Дыбов, - чего там... ну всякое бывает... вот только селедок с тремя молоками не бывает... но, конечно, на то мы и приставлены, чтоб следить во земле... а без нас какой же порядок?... формальность одна и неразбериха, кто чего и как... - Скажите, пожалуйста, господа, - печально проговорил сэр Суер-Выер, - ответьте честно: неужели за каждым человеком чего-нибудь и водится такое, о чем допрашивать и в могиле надо? - Ишь ты... - ухмыльнулся Дыбов, - стесняешься... а ты не тушуйся... мы, конечно, сейчас рюмку осушаем, но если уж нас к тебе пошлют... - Да нет, - успокоительно мигнул Жипцов. - Иной, если сознается и греха невеликие, так просто - под микитки, в ухо - и валяйся дальше, другому - зубы выбьешь. Бывают и такие, которым сам чикушку принесешь, к самым-то простым нас не посылают, там другие ползут. Там, у них, своя арифметика. Чего знаем - того знаем, а чего не знаем... про то... но бывает, и целыми фамильями попадаются, прямо косяком идут: папаша, сынок, внучик, а там поперли племяннички, удержу нет, и все воры да убивцы. А сейчас новую моду взяли: гармонистов каких-то завели. Ужас, к которому ни пошлют - гармонист. - Много, много нынче гармонистов, - подтвердил и Дыбов. - Ух, люблю молоки! - Но это не те гармонисты, что на гармони наяривают да частушки орут, а те, что гармонию устраивали там, наверху. Нас-то с Дыбовым ко многим посылали... мы уж думали, кончились они, ан нет, то тут, то там - опять гармонист. К этому моменту разговора мы осушили, наверно, уже с дюжину бутылок, но и тема была такая сложная, что хотелось ее немного разнообразить. - Сткж-стюк-сткж-сткж... - послышался вдруг странный звук, и мы увидели за стеклом птичку. Это была простая синица, она-то и колотила клювиком об стекло. - Ух ты! - сказал Дыбов и залпом осушил рюмку. - Ну вот и все, кореша, - сказал и Жипцов, надевая кепку. - Спасибо за конпанию. Это - Жилдобин. - Это? - вздрогнул лоцман, указывая на синицу. - Да нет, - успокоил Жипцов. - Это - птичка, от Жилдобина привет. - Рожу зря мыли... - ворчал Дыбов, - морду скребли... Ладно... - И они прямо с табуретов утекли в погреб. Глава LXXXI. Бескудников - Ну вот и открыли островок, - мрачно констатировал Суер. - Вот с какими упырями приходится пить. - Бывало и другое, кэп, - сказал я. - Бывало, чокались и с их клиентами. - Ну и рожи, - сказал Кацман. - А брови-то, брови! Такими действительно только землю буровить. - Чу! - сказал Пахомыч. - Чу, господа... прислушайтесь... из погреба. Из-под крышки погреба, которую Жипцов с Дыбовым второпях неплотно прикрыли, слышались односложные железные реплики, судя по всему, указания Жилдобина. Речь шла о каком-то, который многих угробил, потом говорилось, как к нему подползти: "...от Конотопа возьмете левее, увидите корень дуба, как раз мимо гнилого колодца...", слышно было неважно, но когда Жипцов дополз, стало все пояснее. Слушать было неприятно, но... - Ну и ты что же? - спрашивал Жипцов, чиркая где-то далеко спичкой и закуривая. - Всех-всех людей хотел перебить? - Всех, - отвечал испытуемый. - Но не удалось. - А если б всех уложил, к кому бы тогда в гости пошел? - Нашли время по гостям ходить. Уложил бы всех и сидел бы себе дома, выпивал, индюшку жарил. Но вот видите, не успел всех перебить. Расстреляли, гады. Лежу теперь в могиле, успокоился. - Э-ке-ке, - сказал Жипцов. - Неужто наверху еще расстреливают? А я и не знал. Но тебе это только так кажется, что ты успокоился. Вслед за мною-то ползет Дыбов. - А что Дыбов? - Ничего особого... Дыбов как Дыбов... Как твое фамилие-то? Ваганьков? Востряков? Ага... Вертухлятников... так вот, господин Вертухлятников, за ваши прегрешения и убиения живых человеков - а убивали вы и тела, и души в районах Средней Азии и Подмосковья - вам полагается разговор с господином Дыбовым... Толя? Ты чего там? Ползешь? - Да погоди, - послышалось из недр. - Тут одному попутно яйцо нафарширую... а кто там у тебя? - Да этот, по бумагам Вертухлятников... - Ты его пока подготовь, оторви чего-нибудь для острастки... Вдруг там под землей что-то захрустело, заклокотало, послышался грохот выстрела и крик Жипцова: - Брось пушку, падла, не поможет! - Чего там за шум? - спросил Дыбов. - Да этот в гроб с собой браунинг притащил, отстреливается... да в кого-то из родственников попал, а тот - повешенный... умора, Толик! Ползи скорей, поглядишь. - Погоди, сейчас венский кисель закончу, а ты червяков-то взял? - Взял. - Да ты, небось, только телесных взял. А задушевных взял червяков? - С десяток. - Напусти на него и на его потомство. - На потомство десятка не хватит. - А брал бы больше. С тобой, Жипцов, выпивать только хорошо, а работать накладно. Все самому делай. Ты только допрашиваешь, а мне - в исполнение приводи. В другой раз побольше бери задушевных червяков, а также сердечно-печеночных, херовых-полулитровых, аховых, разболтанных, пердоколоворотных по полсотни на клиента, по два десятка для потомства по линии первой жены, два десятка по линии потомства последней жены, по десятку на промежуточных, если таковые имеются... - Моя фамилия Бескудников! - взвыл вдруг испытуемый. - Бескудников! Я лег вместо Вертухлятникова! Не я убивал! Он! Дал мне по миллиону за кубический сантиметр могилы! По миллиону! Ну, я и взял! А он-то еще по земле ходит! - Что ж ты, падла, и под землей прикидываешься? - Из погреба послышались такие звуки, как будто с трактора скидывали бревна. - Слышь, Дыбов! Это - Бескудников. Что там про него записано? - Погоди... - послышался тяжкий вздох Дыбова. - Передохну... мне тут такая сволочь попалась, жалко, что его не сожгли, прошел бы по молекульному ведомству, сунули бы в бонбу... Бескудников, говоришь? А-а. Его тут давно ждут. Большая гадина. Что говорит - все врет. Он родился в тысяча девятьсот... - Хватит, - сказал вдруг наш капитан сэр Суер-Выер и захлопнул крышку погреба. - Открыли остров, но закроем люк. Думаю, что все эти беседы под землей проходят однообразно и кончаются одинаково, иначе на это дело не брали бы таких долдонов, как Дыбов. - Пора на "Лавра", - сказал старпом. - Хочется напоследок осушить еще рюмочку, да не знаешь, за чье тут здоровье пить. За хозяев как-то не тянет. - Можно выпить за здоровье лоцмана, - предложил вдруг я. - За меня? - удивился Кацман. - С чего это? Почему? Это что - намек на что-нибудь? Зачем ты это сказал?? Нет-нет-нет! Не надо за меня пить! - Ну ладно, - сказал я, - выпьем тогда за старпома. - Что же это ты так сразу от меня отказываешься? - обиделся Кацман - Сам предложил - сразу отказался. Так тоже не делают. - Ну давай вернем тост, выпьем за лоцмана. - Да не хочу я чтоб за меня пили! С чего это?!? - Слушай, - сказал я, - скажи честно, чего ты хочешь? - Молоки селедочной, - сразу признался Кацман. - Бело-розовой. Да ее всю Дыбов засосал. Глава LXXXII. Лик "Лавра" Средь сотен ошибок, совершенных мною в пергаменте, среди неточностей, нелепостей, умопомрачений и умышленных искажений зияет и немалый пробел - отсутствие портрета "Лавра Георгиевича". То самое, с чего многие описатели плаваний начинают, к этому я прибегаю только сейчас, и подтолкнули меня слова нашего капитана: - Что-то я давно не вижу мичмана Хренова. - Да как же, сэр, - ответил старпом. - Вы же сами сослали его за Сызрань оросительные системы ремонтировать. Капитан а досаде хлопнул рюмку и попросил призвать мичмана поближе, а я решился немедленно все-таки описать наш фрегат. Верней, совершить попытку невозможного, в сущности, описания. Как всякий парусный фрегат, наш любимый "Лавр Георгиевич" (был статен, величав, изыскан, фееричен, призрачен, многозначен, космично-океаничен, волноречив, пеннопевен, легковетрен, сестроречен и семистранен. Никогда и никто и никаким образом не сказал бы, глянув на "Лавра Георгиевича", что это - создание рук человеческих. Нет! Его создало все то, что его окружало - океан, небо, волны и облака, ветер и альбатросы, восходящее солнце и заходящая луна, бред и воображение, явь и сон, молчание и слово. Даже паруса или полоски на матросских тельняшках были его авторами никак не менее, чем человек, который в эту тельняшку вместительно помещался. И в лоб, и анфас, и в профиль наш фрегат смотрелся как необыкновенное явление природы и вписывался в наблюдаемую картину так же естественно, как молния в тучу, благородный олень - в тень далеких прерий, благородный лавр - в заросли катулл, тибулл и проперций. Три мачты - Фок, Грот и Бизань, оснащенные пампасами и парусами, во многом определяли лик "Лавра" и связывали все вокруг себя, как гениальное слово "ДА" связывает два других гениальных слова - "ЛЕОНАРДО" и "ВИНЧИ". Тремя главнейшими мачтами облик "Лавра", однако, не исчерпывался, и наш капитан сэр Суер-Выер, когда имел желание, добавлял к Фоку - Строт, ко Гроту - Эск, с Бизанью же устраивались еще большие сложности. Если капитан хотел кого-то наказать, он ссылал куда-нибудь "а сенокос или на уборку картофеля именно за Бизань, а если этого ему казалось мало, ставил тогда за Бизанью дополнительную мачту - Рязань, а если уж не хватало и Рязани, ничего не поделаешь - Сызрань. Высоту мачт с самого начала мы решили слегка ограничить, могли их, конечно, удлинить, но до каких-то человеческих размеров, ну, короче, не до страто же сферы. Что до подводной части, тоже немного играли - туды-сюды, чтоб на рифы не нарваться. Вот почему ватерлиния все время и скрипела. Ну да мы ее смазывали сандаловым спиртом, мангаловым мылом, хамраями, шафраном и сельпо. - Ну так что там Хренов? - спросил капитан. - Почему не видно его? - Никак не может из-под Сызрани выбраться, - доложил старпом. - Дожди, дороги размыло, грязи по колено. - Ну ладно, - сказал наш отходчивый капитан. - Разберите пока что Сызрань, а заодно и Рязань, только Бизань не трогать. Матросы быстро выполнили все команды, и мичман Хренов оказался в кают-компании, весь в глине, небритый, в резиновых сапогах. - А восемь тыщ они мне так и не отдали, - сказал он неизвестно про кого, но, наверно, про кого-то под Сызранью. Глава LXXXIII. Некоторые прерогативы боцмана Чугайло После острова особых веселий капитан наш ни за что не хотел открывать ничего нового. - Утомление открывателя, - объяснял он, полулежа в креслах. - Повременим, передохнем, поплаваем вольно. Но поплавать вольно нам особенно не удавалось, потому что все время мы натыкались на острова самые разнообразные, как в прямом, так и в переносном смысле. Ну вот, скажем, в прямом смысле наткнулись мы на остров, на котором двигательную любовную энергию превращали в электрическую. - Это что ж, половую, что ли? - спросил вдруг тогда боцман Чугайло. - Да что вы, ей-богу, боцман, - недовольно прервал старпом. - Сказано двигательную любовную - и хорош! Да, так вот у каждого домика там, на этом острове стоял врытый электрический столб, на котором висел фонарь. Кой-где фонарики светились вовсю, где тускло мерцали, а где и не горели вовсе. - Это уж такой практицизм, что дальше некуда, - неудовольствовал сэр Суер-Выер. - Нет для них ничего святого. Не стану открывать этот остров. - Но все-таки, капитан, - допытывался изящный в эту минуту лоцман, - если б вы открыли остров, то в какой бы домик вошли? - Где фонари горят! - влез неожиданно боцман Чугайло. - Чтоб горели ярче! Люблю свет! Долой тьму! - Боцман! - прикрикнул старпом. - Замри! - Да нет, мне просто интересно, - оправдывался Чугайло, - как они ее превращают, системой блоков или приводными ремнями? - А я бы пошел туда, где не горит, - внезапно сказал мичман Хренов. - Это еще почему же? - спросил Суер, недовольный, кажется, тем, что слишком рано вызвал мичмана из-под Сызрани. - Объясняю, кэп, - с некоторой фамильярностью сказал мичман. - Там, где не горит, там скорей всего выпивают. Выпили бы по маленькой и фонарик зажгли. - Эх, молодость, - отвечал на это сэр Суер-Выер. - Как для вас все просто, все ясно. А ведь настоящая любовь должна мерцать... манить издали, внезапно загораться и снова тлеть, то казаться несбыточной, то ясной и доступной... как светлячок... звездочка... бабочка... Сэр Суер-Выер слегка размечтался, в глазах его появилось было... впрочем, ничему особенному появиться он не позволил. - Остров открывать не будем, - твердо сказал он. - Я вовсе не уверен, что мы кому-нибудь там нужны. Да нас просто-напросто и на порог не пустят. Полный вперед! - Эх, жалко! - плюнул боцман. - А мне так хотелось ну хоть бы часть своей половой энергии превратить в электрическую. А потом попался нам остров ведомых Уем. И мы даже вначале не поняли, что это за такое?!?! Вошли в бухту, шарахнули по песку салютом, вдруг - на берег вылетают с десяток непонятных каких-то фигур. Вроде люди как люди, а впереди у них что-то вроде пушки на колесах приделано. - Вы кто такие? - они орут. - Откуда? - А вы-то кто? - боцман в ответ орет. - А мы - ведомые Уем. - Чего-чего? - говорит боцман. - Ничего не ясно! А это что за штука, впереди-то у вас приделана? - А это и есть - Уй! - островитяне орут. - Куда прикажет - туда и бежим. - Неужто удержаться не можете? - Не можем. - Капитан, - недовольно сказал тут лоцман, - почему вы отдали боцману прерогативу разговора с этими ведомыми Уем? - Да пусть берет себе эту прерогативу, - сказал капитан. - Мне еще только этой прерогативы не хватало. - Эй, ребята, - орал по-прежнему боцман, держа свою прерогативу. - А почему Уй-то ваш вроде пушки? - Да как почему? Стреляет! Тут какой-то из Уев на берегу заволновался, куда-то нацелился, и вдруг все островитяне унеслись вскачь, ведомые своими Уями. - Уй-ю-юй! - кричали они. Все это напомнило мне весенний московский ипподром, гонку орловских рысаков на таратайках. Короче, и этот остров сэр Суер-Выер решил не открывать. - Не понимаю, в чем дело, сэр, - сказал я. - Я бы все-таки открыл этот островок, немного пообщался с туземцами. - Тебе-то это зачем? - В интересах пергамента. Все-таки остров ведомых Уем, это могло бы привлечь к пергаменту внимание прессы и пристальный общественный интерес. - А вдруг да под прицелом этих чудовищ окажется кто-нибудь из экипажа или, не дай Бог, сам фрегат, разнесут же в щепки своими Уями. - Да что вы говорите! Помилуйте, сэр! Фрегат вряд ли может быть предметом любопытства такого рода. - Кто знает, друг - ответствовал капитан. - Я все должен предусмотреть. Лично я встречал человека, которого приводила в неистовство выхлопная труба немецкого автокара "Мерседес-Бенц". - Под газом или без? - спросил неожиданно боцман Чугайло. - Старпом, - ответил на это капитан, не глядя на боцмана, - мне кажется, что боцман слишком уж растягивает данные ему прерогативы. Этот остров мы уже миновали, ну, а следующий... следующий пусть открывает боцман Чугайло. Глава LXXXIV. Остров боцмана Чугайло - Я? Мне?!?! За что? - немедленно подпрыгнул боцман. - Зачем это мне нужно что-то открывать? Хватит с меня сухой груши! Набегался вдоволь! - Да нет, боцман, не волнуйтесь, - сказал капитан. - Сухая груша - это была просто шутка. А тут уж мы подберем остров вам по нраву, по душе. Вы только подумайте и скажите, какой бы вам остров хотелось открыть. Может быть, вам понравился какой-нибудь из уже открытых нами островов? - Что? - завопил боцман, боднув полубак. - Понравился?!?! Да провались они, все ваши острова! Видал я их! - Ну а какой бы остров вам хотелось? - Кому? Мне? А вы что, позволите? - Позволим. - Открыть самому? - Ну конечно. - По рукам? - По рукам. - Прекрасно, - сказал боцман. - Давайте мне остров сокровищ. - Гм... - гмыкнул сэр Суер-Выер. - Гм... но ведь неизвестно, на каком из островов зарыто сокровище. Вон, скажем, виднеется какой-то остров, но кто скажет, есть на нем сокровище или нет? Неизвестно. - Вон на том, что ли, где стоит этот развалившийся сарай и баба сено огребает? На этом? Уж на этом-то ясно, что нету. - Это почему же? А вдруг под сараем зарыто сокровище? - Под сараем? - вытаращился боцман. - Под тем сараем? Он тупо глядел то на капитана, то на сарай, возле которого действительно какая-то баба огребала сено. - Ну да, под тем сараем, - пояснил капитан и для пущей точности указал пальцем на сарай. - Это у которого крыша дырявая и дверь отвалилась? На одной петле висит? - Там один сарай, - все более раздражался сэр. - Про него мы и говорим. - И под ним сокровище зарыто? - Да я не знаю, - сказал Суер. - Но почему бы нет? - Так что - копнуть, что ли? - Ну не знаю, боцман, это - ваше дело, ваш шанс. - Ну что ж, копну, пожалуй. - Валяйте. - Дайте мне лопату. - Это кто должен вам давать лопату? Я?!?! - О, простите, сэр! Это я вообще так, не сообразил. Где лопата? - Какая лопата? - Ну, которой мне копать. - Я должен вам подавать лопату? - О, простите, сэр... я как-то растерялся... сарай... баба... Эй, кто-нибудь, принесите сюда лопату. - А где она? - встрял килевой Кляссер, который в этот момент чистил киль. - Я ее давно ищу - киль чистить. - А чем же ты киль чистишь, рожа? - рявкнул боцман. - Акульей челюстью, босс. Эй, Вампиров! - крикнул боцман. - Где лопата? - Какая лопата? - Ты что, дурак? Нормальная лопата. - Которой копают? - Ну конечно, дубина! Давай сюда лопату! - Да где ж я ее возьму? - У тебя что? Нету лопаты? - Конечно, нету. На кой мне на фрегате лопата? - Молчать! Не ори! Дубина! Пупок! Говори: где лопату взять? - Может, кузнец скует? - Эй, кузнец! Где кузнец? Тащи сюда кузнеца! Слышь, кузнец, етит твою мать, где лопата? Где, говори, говорю, лопата? Что молчишь, чугун?! Котел!! Что ты там вообще делаешь? Гондон! Ендова! - Я-я-я-я... - дрожал корабельный кузнец, вытащенный из трюма на палубу первый раз в жизни, - я-я-я-я... корякую. - Корякаешь, пердило? Куй лопату! Скорее! Давай-давай-давай! Куй! - Эй, мужики! - послышался вдруг голос с берега. Баба, которая огребала сено, глядела на фрегат, отмахиваясь от слепней: - Вы чего там, лопату, что ли, ищете? - Ну да, лопату! - заорал боцман. o - Так здесь есть лопата. - Где она? Где? - Да эвон там - в сарае стоит. Глава LXXXV. Затейливая надпись - Не надо мне! - орал боцман. - Никаких матросов. Сам справлюсь! Догребу! Баба! Где лопата? В сарае? - Ага, - отвечала с берега баба. Боцман спрыгнул в ялик и быстро дорвал весла до берега. - Давай, баба, давай! Ну давай, говори, дура, где лопата?! Показывай, показывай скорей! - Да вон там... - Показывай, - орал боцман, увлекая бабу в сарай, - тут, что ли? - Да не тут... - Ага, вот она, лопата... так-так-так... слушай, а ведь хорошая лопата попалась, а?. лопата, говоришь, а я-то думаю, ну где же тут лопата? А она... вот-вот-вот... так-так-так... И больше мы боцмана не слышали, хотя и с немалым любопытством смотрели на сарай. Сарай, грубо говоря, не шевелился, но и баба из него, честно говоря, не выходила. Прошел час. Баба наконец вышла из сарая и, не глянув на фрегат, сказала как бы в воздух: - Червей копат... на рыбалку, што ль, собрался?.. Ой, - зевнула она, - прям, и не знаю, какая щас рыба?.. - И она продолжала огребать сено. Прошло еще минут десять. Из сарая вышел боцман. Под мышкой он держал что-то черное, сильно смахивающее на матросский сундучок, облепленный навозом. - Ну ладно, Настя, покедова, - сказал он. - Завтра жди об это же время, вернусь. С лещами. - Червей-то накопал? - Ага, - сказал боцман. - Полный сундук. И он погрузился в ялик, бодро дочесал до фрегата и явился на борт. - Порядок, сэр! - доложил он. - Остров открыл, так что можно плыть дальше. Все путем! - А что в сундучке? - спросил лоцман. - В каком сундучке? - А вот в этом, который вы откопали. - А, в этом? А это ведь мое дело. Это мой личный сундучок, господин лоцман, я ведь не знаю, что вы держите в своем сундучке. - Но на остров вы поплыли без сундучка искать сокровище, и если вы его нашли - обязаны нам показать. - Это так, - сухо подтвердил и старпом. - Уговор был только ОТКРЫТЬ остров, а про сокровище слов не было. Сокровище надо делить на всех! - Сэр капитан! - вскричал боцман и обрушился на колени около сундучка. - Разве мы так договаривались?! Вы сами предложили МНЕ открыть остров и копнуть. Я открыл, копнул, а чего откопал - это мое дело. Правильно я думаю, сэр? Наш капитан сэр Суер-Выер прошелся по мостику. Положение его было незавидным. Сокровищ тут явно хотелось многим и даже ему самому. - Один мужик, - сказал он, - вышел рано утром на овсяное поле и увидел: стоит медведь и жрет овес, лапами так огребает, огребает и в рот сует. Мужик от удивления крякнул, медведь напугался и в лес убежал. И с тех пор мужик этот всем рассказывал, как медведь овес ест. Он приводил на это место всех своих сельчан и приезжих, но больше с тех пор медведя никогда в жизни не видал. Итак, боцман, сундучок - ваш, и пока я здесь капитан - никто его не отнимет. Но интересно, ЧТО в сундучке. Покажите. Я имею право глянуть, ведь я сказал, где копнуть. - Отымут, сэр, - нервно икал боцман. - Отымут. - Открывайте! Под мое слово! - Слушаю, сэр! Сейчас, навоз отмою! Ковпак! Воды! Кочегар Ковпак подал воды, сундучок окатили и сразу увидели, что вокруг замочка, верней, вокруг дырочки для ключа, вьется по золотой пластинке какая-то затейливая надпись. Что именно написано и на каком языке, было непонятно. Рядом же с надписью, уже алмазом по платине, выгравировано было что-то вроде рыбы и вроде бы кружка пивная с пеною вразлет. Стали открывать сундучок. Совершенно естественно, он не открывался. Ключа никакого не было. Боцман ломал стамески и отвертки, требовал зубил, подцепливал крышку зубом - все без толку. - Кузнец! Куй! Чугун! Лом! Перка! Коловорот! Ни коловороту, ни перке стенки сундучка не поддавались, потому что сделаны были из металла черного дерева особой закалки, осмолки, пропитки и воронения. - Надпись надо прочесть! Надпись! В ней ключ к отмычке! Надпись терли пемзой и морскими губками, ворсом и траурными лентами и в конце концов все-таки оттерли. Она была гравирована особой фрезью, и буковки похожи были порою не только на жучков, но и на пирожки с капустой. Звучала надпись несколько издевательски, но все-таки в ней был и некоторый смысл: Чем пить, поедая отдельных лещей. Купил бы ты лучше нательных вещей. Глава LXXXVI. Лещ Даже удивительно, до чего же обиженно надулись губы у боцмана Чугайло. - Кто?!? - заорал он. - Я купил? Нательных? Какой здесь ключ?!? - Мда-с, - сказал и Суер-Выер, - ключа в этих стишках пока не видно. А вы как думаете, старпом? - Пить надо меньше - вот что ясно. А будешь меньше пить - больше денег сэкономишь, и не надо тебе будет никаких сокровищ. Вот что я понял, читая эту идиотскую надпись. Все! Фор-марсовые, по вантам, товьсь! - Ну а вы, лоцман? - Видите ли, сэр, - пожал плечами лоцман, - автор этих стишков, конечно, и автор того содержимого, что в сундучке. Там, очевидно, много денег, и он предупреждает человека, который найдет сокровище, чтоб все не пропил, а купил хоть что-нибудь из обмундирования. Сундук надо открывать, но боцману - только, скажем, две доли. - А ты что скажешь, мой друг? - И сэр Суер-Выер понимающе глянул на меня. - Если вы не возражаете, сэр, интересно вначале выслушать мнение юнги. У него симпатичный ум, сэр, весьма симпатичный. - Господин Ю, просим. - Дорогой сэр! - вскричал юнга. - Я скажу вам, что эта надпись - великолепные стихи! Мало того, я хотел бы прочитать еще хоть пару строк того же автора! - Ясно, - процедил Суер. - Юнгу выслушали, - и он снова посмотрел на меня. Я почувствовал себя зубром, загнанным в угол, и у меня был единственный шанс - бодаться. - Не понимаю, сэр, почему я? Есть еще и мичман, и другие члены экипажа. У всех у них очень развитый, резкий, острый, едкий, проницательный... - Хватит, хватит, - прервал Суер. - Спросим мичмана. Нам известен его острый, резкий, практичный, пахучий, безжалостный... - Дело темное, - сказал мичман Хренов. - Автор, видно, был рыбак и не дурак выпить. Пропил, видно, все, но в сундучке кой-что на черный день оставил. После помер, ключ потерялся. Выход один - ломать. Матросам по рублю на водку, всем по доле, капитану две, боцману - полторы. - Больше я никого слушать не намерен, - сказал сэр Суер-Выер и требовательнейшим образом посмотрел на меня. - Говори. - Капитан! Осталась мадам Френкель! - Мадам занята. Исполняет свой глагол. Толкуй! - Что значит "толкуй"?! Я не знаю, как истолковать эту надпись, я бы сразу сказал, если б знал. Думать надо, черт подери! Принесите мне леща и нательную вещь. Мне сразу принесли новую тельняшку, а вот копченого леща искали долго. Принесли, я говорю: - Подлещик. А нужен именно ЛЕЩ. Принесли другого. - Это, - говорю, - уже не подлещик, но еще и не ЛЕЩ. Это - ляпок. Наконец принесли нормального леща, кила на полторы. - На табличке, - поясняю экипажу, -: кружка с пеной над бортом. Не пиво ли? - Пиво! Пиво! - загомонил экипаж. - Прошу подать кружку с пеной в полгротмачты! Дали. Ну что ж, я надел тельняшку. Сел попросту на палубу и стал неторопливо выламывать лещевые плавники, прихлебывая из кружки. - В чем же смысл, - думал я, - в чем сногсшибательный смысл этого простецкого стихотворения: Чем пить, поедая отдельных лещей, Купил бы ты лучше нательных вещей. Глава LXXXVII. Сергей и Никанор Икра, хочу вам доложить, была неплохая. Икряной лещ попался, и я поначалу только с икрой и разбирался, даже горькие ее кончики, ну такие, вроде саночки детские, и те не выбросил. Ребра обсосал, а когда приступил к спинке, тут на меня стали наседать зрители. - Говори смысл надписи, - покрикивали некоторые, вроде Ковпака. Я прямо и не знал, что с ними делать, никак не давали леща дотаранить. Стал отводить удар. - Вы знаете мою мечту? - спросил. - Не знаем! -орут. - Так вот, я мечтаю увидеть человека, который умнее меня. Понимаете? - Да что такое, - орут. - Неуж такого нету? - Не знаю, - говорю, - может, и есть. Мечтаю увидеть и поговорить, да все никак не встречаю... вот такая мечта... - А Суер, - орут, - Выер? - А если он умнее, пускай и надпись трактует. - Тельняшка давно на мне, - ответил Суер, - а леща ел только ты, так что у тебя передо мной преимущество - съеденный лещ. На весах мудрости мы равны, но лещ перевешивает. Толкуй! - Ну что ж, друзья, - сказал я откровенно, - смысл я, признаться, понял, еще когда вы леща искали и за пивом бегали, но отказаться от леща тоже не мог. Так вот вам, смысл этого стихотворения заключается в том, что СМЫСЛА НЕТ. - Хреновина! Это не толкование! А как же ЛЕЩ? - Нету смысла. Как вы сами видели, я и ПИЛ, и ЛЕЩА ел, и НАТЕЛЬНУЮ ВЕЩЬ вы мне сами подарили, я имел все, несмотря на призыв поэта не пить, а покупать. А насчет сундучка вот что: во-первых, это не сундучок, а вроде ларец, такие ларцы делали для богатых дам минувшего времени, открыть их можно было просто ноготком. У меня нету дамского ногтя, но есть рыбья кость. Попробуем, - и я взял обсосанное и сомкнутое с хребтинкой ребрышко леща и сунул в замочную скважинку. Тыркнул, тыркнул - не получилось. - Э-э-э-э, - заэкали на меня во главе с лоцманом, - какой фрак выискался, умней него нету, косточкой, дескать. Я помочил кость в пиве - покарябал внутри, еще помочил, еще покорябал, и вдруг послышался звук "чок" - и полилась дивная музыка Моцарта и Беллини, прекраснейшая сюэрта, написанная для валиков на колокольчиках. Под бемоли сюэрты крышка стала приоткрываться, и из глубины волшебного сундучка поднялись две изысканных фигуры. Одна - в богатом халате, в красной феске с тюрбаном, другая - в клетчатых брюках, полосатой шляпе. И фигуры, кланяясь друг другу, изысканно вдруг заговорили - оказывается, в сундучке был спрятан органчик. Звуки их голосов я и вынужден записать здесь в виде короткой и благонравной пьески. - Из дальних ли морей Иль синих гор Любезный ты вернулся, Никанор? - Из Турции приехал я, Сергей, Привез ушных Серебряных серьгей. - Где ж серьги те? - Да вот они в ларьце, Который формою похож на букву "Це". - О, красота! Диковина! Неуж Они послужат украшеньем уш? - Весьма послужат! Посмотри, мой друх, Какая красота для женских ух! Смотри, какие на серьгах замочки! - С такою красотой, Засунутою в мочки, Они весьма нас будут соблазнять! Тут Никанор поклонился, наклонился, нырнул куда-то в глубь сундучка и вынул серьгу. О! Изогнутая сдвоенным ребром василиска, выкованная из цельного куска перлоплатины, она удлиняла наш взгляд, частично выворачивая его наизнанку, потом укорачивала, а изнанку ставила ребром на подоконник. Великолепные алпаты, сапгиры и Гайдары, чистейшей воды ахматы украшали серьгу. Матросы завороженно смотрели на это произведение искусства, слегка ослепленные блеском особо сверкающих розенталей. - И это что? - спросил боцман. - Все? - Не знаю, - сказал я. - Может, еще чего-нибудь достанет. Но фигура Никанор больше ничего не доставала. - И это все? - обиженно спрашивал Чугайло. - Одна серьга! А где же вторая? - А вторая, - сказал капитан, - давно находится у вас в ухе, дорогой господин Чугайло. Глава LXXXVIII. Остров Едореп Чугайло запил. Туго, гнусно, занудно, простецки и матерно. Он прекрасно понял рассказ капитана про мужика и медведя в овсе, чудо в жизни боцмана совершилось, и больше никаких чудес он мог не ожидать. Серьга и кланяющиеся фигурки - вот и все, что уготовила ему судьба, он то и дело заводил их, слушал пьеску и пил, пил, пил. От бесконечного завода или от долгого пребывания в навозе фигурки стали сбиваться с проторенной поэтической дорожки, перевирали слова и один раз даже запели, обнявшись, "Отговорила роща золотая". Матросы, не получившие с фигурок ни серьги, без боцманского тычка распустились, гнали самогонку из фальшборта, жизнь на судне пошла враскосяк. Старпом, который жаждал сокровищ не менее других, как-то тоже опустил руки. Да и трудно было, конечно, ожидать, что под каким-то новым сараем лежит уже другой сундучок в навозе со второю серьгой специально для старпома. Так не бывает. Пожалуй, только лоцман Кацман пребывал в нормальном расположении духа. Нюхом чувствуя нутро муссона, он все время приводил "Лавра" к разным островам с навозными сараями, но никто не выражал желания слезть на берег и копнуть. - Копать под сараями никто не желает, сэр, - докладывал Кацман нашему капитану. - Но вот виднеется остров, на котором сами островитяне копают. Не желаете ли глянуть? Капитан поглядел в трубу. Перед нами распространялся в океане остров, на котором видны были согбенные его жители. Выставив зады и согнув спины, короткими саперными лопатками они копали землю. - Возможно, это и есть остров настоящих сокровищ, сэр, - предполагал Кацман. - Они решили просто перекопать остров вдоль и поперек в его поисках. - Давай слезем для разнообразия, - предложил мне капитан. - Пройдемся хоть по бережку, порасспросим жителей. С трудом раскачали мы старпома, чтоб он скомандовал нам гичку, лоцмана оставили за старшого и прибыли на остров с целью, как говорится, его открытия. Как только мы вышли на берег, я почувствовал необъяснимое головокружение, перебои в сердце и тяжесть на плечах. Дыханье мое затруднилось, и, не в силах стоять, я пал на колени. Капитан немедленно опустился рядом. Так и получилось, что только лишь открыв остров, мы сразу стали на колени. - В чем дело? - срывающимся голосом спросил меня Суер. - А ни в чем, - ответствовал некий островитянин, проползая в этот момент мимо нас. - Вы на острове, где небо давит. Давит и мешает жить и работать. Обливаясь липким потом, мы оглядели небо. Тяжелое, мутное, серое и живое, столбом стояло оно над островом и мерно, как пресс, раскачивалось - вверх-вниз, вверх-вниз. Иногда давило так, что сердце останавливалось, иногда немного отпускало. До самой-самой земли оно почему-то не до-давливало, оставалась узкая щель, по которой и ползали островитяне. - Здесь же невозможно жить, - сказал капитан. - Возможно, - ответствовал некий островитянин, который почему-то от нас не отползал. - Хотя и очень, очень херово. - А что делают ваши сограждане? - Как чего делают? Репу копают. - Репу? - Ну да, репу. Картошку мы не содим, ее окучивать надо, а это без распрямления всей спины очень трудно. Так что - репу. Которые помоложе, покрепче - еще и турнепс. - Ну, а, к примеру, морковь? - Ч-ч-ч, - островитянин приложил палец к губам. - Запрещено. Цвет не тот. - Кто же запрещает? - спросил наивно Суер-Выер. - Там, - сказал островитянин и посмотрел куда-то на верх той щелочки, что оставалась между небом и землей. - Но ведь не репой единой жив человек, - сказал Суер. - В эту щель вполне пролезет домашнее животное, ну скажем, овца, курица. - Какая овца-курица? Черви дохнуть! - И он пополз дальше, волоча за собой сетку-авоську, в которой бултыхалась пара треснутых репин, обросших коростой. - Постой, - сказал я. - Хочешь, мы тебя увезем отсюда? А то подохнешь здесь. Слышь? Здесь рядышком есть пара-другая островов, где и картошку можно. Даже яблоки растут! Подбросим на корабле! - Да как же? У меня семья, дети, - и он кивнул в сторонку, где двое ребятишек весело смеялись, кидаясь друг в друга ботвой. Им было совершенно наплевать, давит небо или нет. Они даже подскакивали и колотили в небо кулачками, как в какую-то пыльную подушку. - Возьмем и их, - сказал я. - Так ведь, капитан? - Весь остров, конечно, не вывезти, - отвечал Суер, - но десяток человек возьмем. Только давайте, решайте быстрее, а то я совсем плох. - Ладно, - сказал репоед. - Сейчас с бабой поговорю, с братьями. Он отполз в средину острова, и там довольно скоро к нему наползли со всех сторон дети и братья. Они что-то там кричали, показывали на нас пальцем, один даже было вскочил, но тут же рухнул на колени. - И картошка! И яблоки! - доносилось до нас. Потом они так же расползлись в разные стороны, очевидно, по своим репомерным участкам. Приполз к нам и наш едореп. - Спасибо, - говорит, - не поедем. Отказываемся. - А что так? - Родину покидать не хотим. Здесь родились, здесь уж и помрем. Да и какая там она, чужая-то картошка? - Да ведь небо задавит. - Может, отпустит, а? - сказал он с надеждой. И морковь разрешат? Нет, останусь. У вас табачку-то нет? - Неужели при таком небе еще и курите? - спросил я. - А куда денешься? - отвечал наш респондент. - И курим, и пьем, если, конечно, поднесут. Мы оставили ему табаку, немного спирту и поползли обратно на "Лавра". За спиною слышался детский смех. Ребятишки придумали новую игру. Они подпрыгивали и вцеплялись в небо изо всех сил и, немного покачавшись, с хохотом падали на землю. Глава LXXXIX. Теплый вечерок в нашей уютной кают-компании Вечером в кают-компании офицеры попробовали все-таки пареной репы, которую мы с капитаном привезли с острова Едореп. Она была чуть горьковата, чуть сладковата, но полезный для пищеваренья, натуральный продукт. Давящее небо на самое репу вящего влиянья, как видно, особо не оказывало. Репа осталась репой. - Ре-па, - сказал старпом, брезгливо отодвигая поданный ему стюардом прибор. - Не золото, - подтвердил Суер, явно обеспокоенный душевным состоянием старшего помощника. - Мда-с. Не понимаю, с чего Чугайло запил? У него в одной серьге столько драгоценных камней, что на них можно всего "Лавра Георгиевича" закупить. Неосторожные слова сэра, высказанные во время поедания репы, каким-то образом доползли до боцмана. И пока мы утомленно доедали подзолистый корнеплод, боцман постучался с просьбою войти. - Пусть, - сказал капитан, и Чугайло с огромным лицом, одетым будто в багрово-черный комбинезон, явился перед нами. - Позвольте вас спросить, сэр, - начал он, поражая воздух полною таблицей перегаров. - Эта серьга стоит больших денег? - Возможно. - А могу ли я на эти деньги купить "Лавра Георгиевича"? - Возможно. - Ну так вот, я покупаю. Даю за него три камушка из серьги, вот эти две берии и борух-топаз. И боцман вынул из кармана носовой платок, в который были завернуты выковырянные из серьги камни. - Но "Лавр" не продается. - Как не продается? Вы сами говорили, сэр! - Я сказал, что вы могли бы купить, но я не хозяин фрегата, я только капитан. - А кто же хозяин? - И боцман посмотрел на меня. Да-а-а... Все матросы, конечно, замечали, что я занимаю особое положение на борту. Плавал я вольно, без цели и без погон, но стоял на довольствии как офицер, и некоторые даже думали, что я сын хозяина, сват или брат. Но хозяина я даже лично не знал, ничего о нем не слышал и только догадывался, кто это. А меня сэр Суер-Выер принял на борт просто как старого приятеля. - Поплаваешь, - говорил он. - Глядишь, чего-нибудь и напишешь. Мадам Френкель я навязал ему только с одной целью, чтоб она куталась в свое одеяло. Ну, нравилось мне это. Вот и все. Остальной экипаж в основном набирал старпом, который в этот момент и встал из-за стола. - Я не знаю, кто хозяин "Лавра", - медленно, закатив кадык, начал он, - но я знаю, КТО хозяин НА "ЛАВРЕ"! Здесь ХОЗЯИН - Я!!! Надо мной только БОГ и КАПИТАН! Вон отсюда, скотина! - И он изо всей силы влепил боцману оплеуху своей белоснежной старпомовской перчаткой. - А если завтра не продерешь свиное рыло - вместе с бериями и серьгами - за борт! Ядро вместо якоря! В мешке или без мешка - вот единственный вопрос, который я обдумаю за ночь! И не думай, что я буду искать чугунное ядро, как ты, кнур, искал лопату! Старпом схватил большую берию и с треском, как тарантула, раздавил ее каблуком. Боцман, ловя раскорякой оставшиеся камушки, вывалился из компании нашей кают. - Репы старпому! - скомандовал Суер, и стюард с отвращением подал Пахомычу пареный жюльен. Не успел старпом притронуться к потошнице, дверь снова распахнулась, и Чугайло явился с перекошенным похмельным . фартуком на морде: - Сэр-сзр-сэр! Там - остров! А на нем - баба! Золотая! Глава ХС. Князь и Лизушка По пляжу кипарисового островка прогуливалась барышня в платье стиля "кринолин", в муслимовой шляпке без вуалетки, под зонтиком и без собачки. И шляпка, и отсутствующая собачка, и зонтик были сделаны из натуральных веществ, а вот части дамского тела блестели, как хорошо надраенное обручальное кольцо девяносто шестой пробы. Все эти ее плечи, перси, ланиты, уста и флюсы вспыхивали в тени кипарисов. - Латунь? - спросил для чего-то лоцман. - Или так загорела? Навстречу барышне выскочил из-за фикуса милейший господин в креповом смокинге. Его голова сделана была, кажись, из чистого серебра. Он подхватил барышню под руку, дал отсутствующей собачке пинка под зад, и они стали угощаться мороженым и фруктами, которые в изобилии оказались тут же, под тентами и в беседках. Заприметив фрегат, златолюди восхищенными знаками стали приглашать нас на берег. Капитан мигнул старпому, старпом - лоцману, лоцман - мне, и я поставил точку в этом непродолжительном миганье. Мы мигом кинули лодку на тали и весело покатили к острову, размахивая флажками. Капитан в кремовом кителе взлетел на песок, подбежал к барышне, чмокнул ручку. Она скинула книксен. - Ну, где вы плавали, шалунишка? - спросила она, кокетливо хлопнув капитана веером по нашивкам. - В каких краях мочили якорек? - Сударыня, сударыня! - заквохтал Суер-Выер - Мы чаще мочим яблоки. А это вот наш старпом, а вот и Кацман. - А я Лизушка, - представилась барышня, - Золотарева. А это вот князь Серебряный. Мы почему-то стали хохотать, обниматься с князем. Пахомыч подарил Лизушке сушеный игрек, Кацман добавил икс. - Как приятно, господа! - восклицал князь Серебряный. - Как приятно, что "Лавр Георгиевич" навестил нас! В мире нас знают, помнят, но навещают редко. И те, кто побывал раз, обратно не возвращаются. - Почему же? - спросил капитан. - Поймите, сэр, - пояснял князь, - мы не совсем обычные люди, мы ведь имеем злато-серебряное тело. А это очень трудно во многих смыслах. - В каких же смыслах? - серьезно спросил старпом. - Да вот взять хоть Лизушку Золотареву, ведь она же весит три тонны! - хохотнул князь. - Лгунишка! - засмеялась и Лиза, хлопнув князя мизинчиком по устам. - Не три, а две с хвостиком. - Две тонны чистого золота?! - потрясение спросил Пахомыч. - Да нет, - потупилась Лиза, - кое-какие детали серебряные. - Это какие же? - Ну, - покраснела Лизанька, - хоть вот ноготки. Мне показалось очень и очень симпатичным, как она покраснела. Ну совершенно золотая, и вдруг - краснеет. Приятно, красиво и как-то правильно. - У меня, конечно, куда меньше золота, - скромно заметил князь, - но есть все-таки кое-что и золотое! - И князь подмигнул Суеру-Выеру. - Вы меня поняли, капитан?! А? Ха-ха-ха! Из чистого золота! Поняли, что это? Ха-ха-ха! - Ну конечно, понял, мой дорогой друг! - воскликнул Суер. - Конечно, понял! Это - ДУША! И тут они с князем так стали дурачиться, что госпожа Золотарева предложила выпить шампанского. Оказывается, щичек шампанского "Новый Свет" зарыт был у них в песочке для специального охлаждения. Выкопали ящичек, хлопнули парой пробок. - Это - чудо! - восклицал Суер-Выер. - Я не раз выпивал в компании золотых людей! Но - в переносном смысле! А тут пью в прямом! Виват! Прозит! Цум воль! На здоровье! - А надо быть золотым и в прямом, и в переносном! - объяснял князь. - У нас так полагается. Уж если ты золотой в прямом - будь любезен, стань золотым и в переносном. Тогда про тебя можно действительно сказать - золотой человек. - Это - огромная редкость, - задумался сэр Суер-Выер. - На материке почти не встречаются золотые как в прямом, так и в переносном. Золотых в переносном - полно, но все они нищие до мозга костей. Только чуть разбогатеют - сразу переносное золото теряют. - Свинец! - сказал князь. - Это - свинец. У нас такие сразу превращаются в свинец или уж в ртуть. Ха-ха-ха! Мы их так и зовем - свины и рты. - Но иметь такую вот золотую жену - это же потрясающе! - воскликнул старпом. - Это же невероятное богатство! - Пожалуйста! - захохотал князь Серебряный. - Вот наша Лизушка - она свободна! Вперед, старпом! - А как же вы, князь? - смутился Пахомыч. - Я думал, что госпожа Золотарева - ваша, так сказать, герл-френд или, как там, - невеста?! - Я? - удивился князь. - Да я же известный ветреник! Легкомысленник! - Изменщик! - добавила Лизушка. - И баламут! - То есть как? - сказал Пахомыч и впервые за всю историю нашего плаванья открыл свои прищуренные глаза. - Я мог бы жениться на госпоже Золотаревой? - Ну а что такого-то? - хлопал шампанским князь Серебряный. - Это со всяким может случиться! Житейский вопрос! Попробуйте! Сделайте предложение! Смелей! Глава XCI. Мизинчик Лоцман, Суер да и я, признаться, как-то слегка удивились, что старпом обскакал нас на повороте. Не знаю уж, о чем думали мои приятели, меня же в глубине души интересовало, какие детали у госпожи серебряные. Серебро на золоте, прямо скажу, меня всегда волновало, возбуждало и поднимало. И я даже думал немного еще выпить и приступить к делу, а тут старпом, да еще с самыми серьезными намерениями. И ходит так индюком вокруг барышни, и делает английские развороты, перуанские обиходы. - А что вы любите на завтрак? - спрашивает. - Овсянку или яйцо? - Молоко с пирожным! - Ах! Ах! Парное или снятое? - Перламутровое! Короче, через пару минут всем стало ясно, что Лизушка Золотарева готова вступить в брак с нашим старпомом, и Пахомыч смело мог готовить брачные чертоги, о которых давно уже мечтал. Князь отвел нас немного в сторону, чтоб не мешать их церемониям, но я отошел не совсем, а так, наполовину. - А это не опасно? - осторожно спрашивал князя Суер-Выер. - Не задавит ли в объятьях в прямом смысле слова? - Да нет, что вы! - успокаивал князь. - Она же золотая и в постели, все понимает. Ну, для обычного человека, может, чуть прохладна поначалу, но если этот металл разогреешь - о-го-го! - Давайте прямо сейчас устроим помолвку! - воскликнул старпом. Он так растерялся, так заторопился, что прямо засуетился. И его, в сущности, можно было понять: и баба хорошая, видно, что добродушная, и груда золота! Черт подери! И детали серебряные потом поглядеть! И-эх! Я не то что позавидовал, но к бабам неравнодушен, особенно к золотым. Эх! Объявили помолвку. Шампанское! Спичи! Соусы! Анахореты в сметане! Я не удержался да и ляпнул: - Не пойму, что это: любовь к женщине или к золоту? - Конечно, к женщине, - твердо отрубил Пахомыч. - А то, что она - золотая, моя судьбина. - Ну тогда другое дело, - сказал я. - А то я думаю, на кой старпому столько золота, если он не может им воспользоваться? - Как то есть? - спросил старпом. - Но ведь вы не сможете перевести это золото в деньги, ничего не сможете на это золото купить, даже бутылку водки. - Как то есть? - туго проворотил Пахомыч. - Ну а так. Вы можете это золото только иметь и на него глядеть. Правильно я думаю, Лизушка? - И ласкать, - смутилось симпатичное и доверчивое дитя. - Как же так? - сказал старпом. - Неужели для своего любимого мужа ты не отломишь пальчик? - Как то есть? - спросила теперь Лиза. - Пальчик?! Отломить?! Какой пальчик? - Да вот хоть мизинчик. - Мой мизинчик? Зачем? - Ну, чтоб жить по-человечески: молоко перламутровое, ананасы, костюм, брюки! - Боже мой! - воскликнула Лиза. - Я должна отломить пальчик, чтоб ты портки себе, старая галоша, покупал! Ах ты, дерьмо вшивое, проститутка, ведро оцинкованное! И она уже размахнулась, чтоб дать старпому оплеуху, но я успел крикнуть: - Стой, Лиза! Стой! Думаю, что в этот момент я спас старпому жизнь, золотая плюха прикончила бы его на месте. - Пойдем скорей со мной, Лиза, - нагло сказал я. Иди, я буду только любоваться. - А еще что? - спросила она капризно, вздернув губку. - И ласкать, деточка. Конечно, еще и ласкать. Глава ХСII. Золотая любовь И тут такое началось! Такое! Ну, тот, кто ласкал золотых женщин, меня поймет! Я оробел страшно, а тут еще она сорвала платье - светопреставление! Как быть??? Нет, не надо! Ладно, я поехал на Таганку! Нашатыря! Все это, прямо скажу, происходило в каком-то замке, в который она меня утащила. Я уже потом вышел на балкон, чтоб выпить кофий, и увидел своих друзей, стоящих там вдали около шампанского. Хорошая, скромная девушка, ничего особенного, но золотая. И серебряные детали меня потрясли до глубины души. Дурацкая гордость, мне почему-то не хотелось показать, насколько я увлечен и потрясен ею, и небрежно так вел себя, велел налить мне водки, разрезать помидор. Разрезала, налила. Вы думаете, это все моя фантазия? Да какая там фантазия! Правда! Чистейшая! И все эти острова! И Лиза! И Су-ер! И Пахомыч, который стоял там сейчас около уже остатков шампанского! Какая же это жуткая правда! Весь пергамент правда! Весь! До единого слова. Я только сказал: - Прикройся, неловко. И они правда глазели снизу на все эти ее золотые и серебряные выкрутасы. И я глянул краем глаза, и снова бросил к черту кофий, рухнул на колени и потащил ее с балкона внутрь спальни. Спальни? Да! Это была спальня, черт меня подери! И опять вышли на балкон - и снова вовнутрь. И пошло - туда-сюда, туда-сюда. Кофий остыл. В конце концов я вяло валялся в полубудуаре, искренне сожалея, что я не бесконечен. Она так разогрелась, что просто обжигала плечиком, только грудь серебряная (небольшая) оставалась прохладной. - Неужели ты и вправду хочешь МЕНЯ? - говорила Лизушка. - Другим только и нравится факт, что я - золотая. - Ну золотая и золотая, - зевнул я. Устал, скажу вам, невероятно. - Ты знаешь, - рассказывала Лиза, - они так хотят золота, что один дурак даже кувалдой меня по затылку ударил. Вначале все шло хорошо, а после - бах! - кувалдой по затылку. И она засмеялась. - Но тут такой звон раздался, что не только князь Серебряный - сам золотой телец прискакал. Он сейчас уж здоровый бык - бодает направо и налево. Смеялись три дня!.. Не понимаю только, ты-то с чего меня полюбил? За что? Неужели искренне? - Лиза, - сказал я, - ты - золотая, а я - простой человек, дай хоть передохнуть, отдышаться. - Ну ладно, передохни. Я приоткрыл глаза и вдруг снова открыл их. глянул на Лизушку. Боже мой! Я действительно, кажется, попал! Невероятная баба! Ну, конечно, золотая, неотесанная, лексикон, дурацкие манеры. Но все это - окружение, ил. Не может быть! Так плавать вольно всю жизнь! И вдруг полюбить - кого? Золотую женщину! Из золота! Это же конец! Саморасстрел! - Я тебя люблю, - сказал я устало и искренне. - Просто так люблю, не за золото. - И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно. С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы. - Ты - редкий, редкий, редкий, - с упоением утешала меня Лиза. - Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ. - Что еще? - Отломлю пальчик! Мизинчик! И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться. - Стой, дура! - закричал я. - Не надо мизинца! - Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывешь - возьми хоть мой мизинец! - Не ломай же! Умоляю! Не надо мне! - Да ты на этот мизинец сто лет проживешь, а мне будет только приятно, что на МОИ. - Не тронь мизинец! Иди ко мне! На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила: - Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься. - И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец? - А что такого? - спросила Лиза. - Конечно, продашь. В этот момент я снова сошел с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на нее и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у ее ног. - Успокоился? - Да, - равнодушно ответил я. - Ну что? Ломать мизинец или нет? - Что-что-что? Мизинец? Ты про это? - Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет? - Девяносто шестой пробы? - спросил я. - Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко - ломай. Мне наплевать. - Ну вот и все, - облегченно вздохнула Лизушка. - Все ясно. - Что именно? - Ты - такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, все-таки ты - редкость, я таких встречала двух или трех. - Двух или трех? - Сама не помню, - улыбнулась госпожа Золотарева. - А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! - прошептал я. - Пожалуйте мне топор! - Какой топор? - Вот тот! Что там в углу стоит! Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на черном пне. - Зачем тебе топор? - Попрошу на "вы". Подставляйте свой мизинец. - Рубить?! Золото? - Ну не ломать же. Она заколебалась. - Послушай, - сказала она, - надо тебе сказать самое главное. Мы - золотые, пока живем, а как помрем - превращаемся в обычных людей. Неживых только. - Эва, удивила, - сказал я. - Мы тоже, как помрем, в неживых превращаемся. - Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь - он и рассыплется в прах. - Зато с моим получится, - ответил я, положил руку на черный пень и рубанул изо всех сил. Глава XCIII. Кадастр Совершенно не помню, каким образом доставили меня на "Лавра", только слышал в забытьи: - У него сильный ожог. - Сам так бабу раскалил. - А я-то думаю, кто это ему ногу отрубил? - А может, сифилис или инфлюэнца? - Да какой там ожог - пить надо меньше! - Еще бы - столько керосинить! Все эти диагнозы и толкования моего болезненного состояния дружно, в конце концов, сходились на том, что "пить надо меньше". И я, конечно, внутренне с этим соглашался и клялся себе, что, как только приду в себя, сразу брошу пить. Когда же я пришел в себя, я сделался неприятно удивлен следующим оригинальным обстоятельством. Дело в том, что у меня была забинтована правая нога, в то время как я точно помнил, что рубанул себя топором по левой руке. Хоть и сделал я это в состоянии аффекта, из-за безумной несовместимой любви, все-таки помнил дело точно: да, рубанул, да, по левой руке. - В чем дело, Чугайло? - спросил я склонившегося ко мне боцмана. - Что с моей ногой? - Точно не знаю, - говорил Чугайло, прикрываясь от меня фанеркой. - Говорят, какая-то баба покусала. От страсти. - Тьфу! - плюнул я. - Черт бы вас всех побрал. А фанерка зачем? - Какая фанерка? - Да эта вот, которой ты прикрываешься. - А это от посылки, - пояснил Чугайло. - Это я прикрываюсь, чтоб перегаром на вас не дышать, чтоб вам не поплохело. - А рому нету? - Нету. Только самогон. - Ну тащи, хрен с ним. - А чего его таскать, он тут рядом лежит. - Лежит? - Ну да, я его положил. А то старпом, как заметит, что самогон стоит - сильно ругается. - А на лежачий что ж? - А с лежачего чего возьмешь? Лежит и лежит. Нет, старпом не такой, чтоб лежачего, нет... В этот момент боцман неловко двинул фанеркой, и я отключился. Когда же я снова пришел в себя, то оказался сидящим в кают-компании и почувствовал странное ощущение. Это было ощущение, будто я произношу слово: "лавровишня". - Лавровишня? - переспросил меня сэр Суер-Выер. - Лавровишня, - подтвердил я. - А Кацман говорит - фиговый листок. - Лавровишня, - упорно твердил я. Потом уже я узнал, что это был спор о форме острова злато-серебряных людей. И спор этот я выиграл, признали, что остров страдает формой лавровишни. Так и записали - "страдает формой". Да вы сами почитайте. Вот окончательный КАДАСТР всех островов, открытых сэром Суером-Выером и другими кавалерами во время плаванья на фрегате "ЛАВР ГЕОРГИЕВИЧ" с 1955 по 1995 год 1. ОСТРОВ ВАЛЕРЬЯН БОРИСЫЧЕЙ - формы кривого карандаша. 2. ОСТРОВ СУХОЙ ГРУШИ - яйцеобразный с деревом посредине. 3. ОСТРОВ НЕПОДДЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ -напоминает Италию без Сицилии, сапогом кверху. 4. ОСТРОВ ПЕЧАЛЬНОГО ПИЛИГРИМА - определенной формы не имеет, более всего склоняясь очертаниями к скульптуре "Рабочий и колхозница". 5. ОСТРОВ Т╗ПЛЫХ ЩЕНКОВ - по форме напоминает двух кабанчиков вокабул, соединенных между собой хвостами. 6. ОСТРОВ ЗАБРОШЕННЫХ МИШЕНЕЙ - в форме офицера. 7. ОСТРОВ УНИКОРН - по форме напоминает ланиты Хариты. 8. ОСТРОВ БОЛЬШОГО ВНА - золотое руно с вулканическим задом. 9. ОСТРОВ ПОНИЖЕННОЙ ГЕНИАЛЬНОСТИ - действительно, лежит ниже уровня Океана, формою похож на венок сонетов. 10. ОСТРОВ ГОЛЫХ ЖЕНЩИН - обширен как вдоль, так и поперек. Во время отлива имеет форму яйца, во время прилива - двух. 11. ОСТРОВ СЛИЯНИЯ В ОДНО ЛИЦО - формы крюка, впоследствии утопленного капитаном. 12. ОСТРОВ ПОСЛАННЫХ НА... - откровенный каменный фаллос работы федоскинских мастеров и палехской школы. 13. ОСТРОВ ЛЕШИ МЕЗИНОВА - более всего похож по форме на подмосковную станцию Кучино. 14. ОСТРОВ СЦИАПОД - чистый додекаэдр левого нажима. 15. ОСТРОВ ОТКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ - формы утиного крыла в полете. 16. ОСТРОВ САМОВОСПЛАМЕНЯЮЩИХСЯ КАМНЕЙ - напоминает, грубо говоря, умывальник, но с двумя камнями на крышке. 17. ОСТРОВ ГЕРБАРИЙ - формы серпа, раздробленного молотом. 18. ОСТРОВ, НА КОТОРОМ НИЧЕГО НЕ БЫЛО - имеет форму формальных формирований. 19. ОСТРОВ ВЫСОКОЙ НРА... - в форме очков, переносицу между которыми то и дело заливает водой и высокой нра... 20. ОСТРОВ, ОБОЗНАЧЕННЫЙ НА КАРТЕ - хотя мы остров так и не увидели, точно знаем, что по форме он представляет второй слог отчества нашего старпома и звучит бодро: "ХО!" 21. ОСТРОВ, НА КОТОРОМ ВС╗ ЕСТЬ - формы Вавилонской башни, обращенной вовнутрь земли, и это как бы такие погреба и подвалы, в которых и ВС╗ ЕСТЬ, кроме, конечно, боцмана Чугайлы. 22. ОСТРОВ КРАТИЙ - скала в форме оскала. 23. ОСТРОВ НИЩИХ - во-первых, изрезан фьордами, а во-вторых, нищие так его загадили, что не видно и первоначальной формы, и окончательной. 24. ОСТРОВ ОСОБЫХ ВЕСЕЛИЙ - рассудочно-пологой формы с примесью прямоугольных октанов Рудика Руби. 25. ОСТРОВ ЭНЕРГОПОЛ - форма его целиком зависит от названия, в случае перестановки слогов - ПОЛ-ЭНЕРГО - передняя часть острова меняется с задней местами и наоборот. 26. ОСТРОВ ВЕДОМЫХ УЕМ - откровенный фаллос, но не каменный, как в пункте 12, а засаженный морковью. 27. ОСТРОВ СОКРОВИЩ БОЦМАНА ЧУГАЙЛО - в форме, кстати, института востоковедения, что вряд ли. 28. ОСТРОВ ЕДОРЕП - в форме Эйфелевой башни, которую разобрали и сложили штабелем. 29. ОСТРОВ ЗЛАТО-СЕРЕБРЯНЫХ ЛЮДЕЙ - страдает формой лавровишни. - Ну вот и все, - сказал сэр Суер-Выер, обнимая меня. - Двадцать девять островов, не так уж и много, могли бы открыть еще пару. - Жалко, что мы так и не доплыли до Острова Истины, сэр. - Как то есть? Погляди-ка вперед. Фрегат наш, любезный сердцу "Лавр Георгиевич", приближался к некоему островку. Островку? Да нет, пожалуй, это был обширный остров. Виднелись не только деревья, но даже целые города, поля, болота и вырубки. - И вы думаете, сэр, что это Остров Истины? - Без всякого сомнения, - сказал сэр Суер-Выер. - Но почему? - А потому что - пора, брат! Пора! Старпом! Шлюпку! - Будем открывать? - спросил я. - Обязательно. - Извините, сэр, - сказал я, перед тем, как открыть остров, можно задать вопрос? - Пожалуйста. - Не пойму, почему мне забинтовали ногу? - А... дело простое. Ты так орал, что отрубил себе руку, что пришлось хоть что-нибудь забинтовать, дабы успокоить экипаж. Итак, пожалуйте, в шлюпку. - После вас, сэр, - сказал я. - Нет-нет, - сказал сэр Суер-Выер. - Истина познается в одиночестве, друг мой. Иди. И я спустился в шлюпку, разбинтовывая забинтованное не мною. Глава XCIV. Остров Истины Как только нос шлюпки врезался в песок - сразу и началась истина. - Ну как там у тебя? - крикнули с фрегата. - Есть ли там истина? - До хрена! - ответил я и бодро двинул в глубь острова. "Пойду, не оглядываясь, - вот что я про себя решил. - Оглянусь, когда пройду весь остров и увижу океан с другой стороны". Я шел неторопливо, разглядывая лица девушек и деревьев, перья птиц и товарные вагоны, хозблоки и профиль Данте. Довольно быстро я прошел весь остров и снова увидел океан с другой его стороны. "Пора оглянуться", - подумал я, но почему-то не хотелось. Заставил себя - оглянулся. Как я и предполагал, сзади - ничего не было, океан двигался следом, замывая - какое неприятное слово - каждый мой шаг. Конечно, я об этом догадывался и всегда слышал его шуршанье за спиной. Сокращался остров, уменьшался. Я убивал его своими шагами. Пройти до конца оставалось совсем немного, но - очень интересно. И хозблоки там еще виднелись, и профиль Данте, лица девушек и деревьев, перья птиц и товарные вагоны, и еще мальчик и девочка... Я это ясно увидел и решил закончить этот пергамент. Закончим его внезапно, как внезапно кончится когда-то и наша жизнь. В НАЧАЛЕ БЫЛО - СЛОВО, В КОНЦЕ ЕГО КОНЕЧНО, УЖЕ НЕ БУДЕТ. Глава XCV. Девяносто пятая Конечно, есть и другие толкования этого сложного предмета, из которых нас устроит только одно: В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И БЫЛО ОНО - БЕСКОНЕЧНО... ПРИЛОЖЕНИЕ Глава XLIX. Ненависть - Я что-то ненавижу, а что именно - позабыл, - обмолвился однажды лоцман Кацман. - Давайте, давайте, лоцман, вспоминайте, - поторопил Суер. - Мы твердо должны помнить, что ненавидим. Лоцман попал в ловушку. Он заюлил, заскулил. Нас это никак не удовлетворило. Чувствовалось, что корни ненависти уходят в лоцмана поглубже. - Не дай вам Бог, лоцман, - со значением заговорил Пахомыч, - не дай вам Бог ненавидеть то, что мы любим. - Что вы! Что вы! Я же с вами плыву, значит, и ненавижу то, что вы. - Хотелось бы знать, что именно, - настаивал старпом под одобрительным глазом капитана. - Ну я вон то ненавижу, вон то, - ныл Кацман, указывая пальцем на то, что болталось неподалеку. - Это мы действительно все ненавидим, - подтвердил Суер-Выер. - Кстати, боцман, когда вы уберете это самое, что болтается? Меня давно интересует, долго ли оно еще будет болтаться? Немедленно убрать! Раздавая подзатыльники и матерясь на каждом шагу, боцман кинулся исполнять приказ капитана. - А еще я ненавижу вон то, - показал Кацман, - вон то, что к стенке прислонено. - А стенку, - спросил капитан, - тоже ненавидите? - Что вы, сэр! Стенку я очень даже уважаю, люблю, в ней много того, что заслуживает полного... а вот то, что прислонено, сильно ненавижу! - Боцман! Ну вы закончили там? Отслоните прислоненное! - А куда после деть? - Это меня не касается. Сказано "отслонить" - отслоните немедленно и девайте куда хотите. - Эй, Ковпак! - крикнул боцман проходящему кочегару. - Ну-ка давай, это самое, помоги! Хватайся вон за тот край, да полегче, это самое, заноси левее, дубина... - Ну -с, лоцман, - сказал Суер, - это все? - Ой, что вы, кэп! Я еще ненавижу всякое, какое высовывается! Ух! - И лоцман сжал кулаки с закипающей яростью. - Высовывается и высовывается! Мы огляделись. Да, вокруг нас многое, конечно, высовывалось. Но я считаю - терпимо; противно, нет слов, но можно и не впадать в такую ярость, нервы все-таки, сосуды... - Э, господин Чугайло, э... - сказал капитан. - Попрошу вас все, что высовывается, загнать на место. Я не говорю уничтожить, просто загнать на место. - Чего куда загонять, кэп? - сказал боцман, вытирая руки об штаны. - Вон то, что ль? Что высовывается? - Желательно. Боцман плюнул и чугунным своим сапогом стал заталкивать на место то, что высовывалось. - Все, что ль, запихнул? - раздраженно спросил он лоцмана. - Не все не все, вон там еще что-то торчит - Погодите, - сказал старпом, - это всего-навсего "торчит". Торчит, но не высовывается. То, что высовывается, это я и сам ненавижу, а то, что торчит, пускай себе торчит на здоровье. - Нет-нет, - закапризничал лоцман, - запихните это или сломайте! - Послушайте, кэп, - сказал Пахомыч, - эдак он нам все мачты переломает. Прикажите отставить! - Отставить! - приказал Суер, и в этот момент то, что боцман отслонил недавно от стенки, как-то крякнуло, покачнулось и медленно стало падать. - Поберегись! - закричал Чугайло, и тут же все, что раньше высовывалось, снова повыскакивало отовсюду, а что болталось, вылетело из-за угла, да еще на какой-то палке, и снова стало болтаться, приплясывая. Боцман не знал, куда кидаться. Он и падающее подхватывал, и топтал каблуком. - Жалко боцмана, сэр, - крякнул Пахомыч. - Какой-никакой, а все-таки боцман. Разрешите все оставить по-старому. - Это - мудрое решение, - согласился Суер. - Боцман, вы свободны. "Лавр Георгиевич" спокойно продолжил свое плаванье, но вокруг нас, к сожалению, всегда что-то болталось, высовывалось и прислонялось к стенке. Глава L. Ведра и альбомы (Остров Гербарий) Очередной остров, к которому мы подошли с пушечым салютом, остался поначалу нем. Он не ответил на наш салют и тихо безмолвствовал, лежа, как тюлень, в скользких волнах океана. Потом из березовой рощи выглянула какая-то бордовая харя, заросшая, как морж, тугими водорослями, крикнула: "Гербарий!" - и исчезла. - Разнообразие, - сказал Суер, - вот чем поражает Великий Океан! - Ну взять хоть бы этого гербария, - подхватил Кацман. - Ну как же это многообразно! Давайте бороздить океан и находить новое! - Борозджение - дело серьезное, - сказал старпом, - но наше - бессмысленно. Мы ничего не ищем. - Эх, Старпомыч, - рассмеялся капитан, - зато многое находим! Подумаешь, ерунда: кто ищет, тот всегда найдет. Он знает, что ищет, и находит это. Для меня эта пословица устарела. Я - ничего не ищу, я только нахожу! - Извините, кэп, - сказал старпом, - но сейчас-то что мы нашли? Этот гербарий? Да это чушь! - И мы ее нашли? - спросил капитан. - Нашли. - Вот и чудесно! Мы можем проплыть мимо этого острова и оставить чушь за бортом, а можем и задуматься. Как-никак, а гербарий - это альбом засушенных растений. - Лично мне нравятся засушенные рыбы в стиле вяленой воблы, - сказал Кацман. - Интересно, нет ли на этом острове чего-нибудь подобного. Давайте маленько притормозим. Узнаем, что здесь, собственно, засушивают. - Эй, на острове! - крикнул Пахомыч, изрядно притормозив ручным кабельстаном. - Чего изволите? - высунулся все тот же бордовый лик. - Ну как вы тут? Засушиваете, что ли? - Не всегда, - послышалось в ответ, - только если уж очень мокрые. - А потом чего делаете? - В ведра складываем. - В какие еще ведра? - В эмалированные. С крышкой. - А не в альбомы? - В какие альбомы? - Вот хрен морской, - плюнул Пахомыч. - Ты ведь сам орал: "Гербарий! Гербарий!" Какого же черта гербарий в ведра? А? В альбомы надо! - Да? - удивился борджовый. - А у нас все больше в ведра. - Ну вот, кэп, - вздохнул старпом, вытирая плот собла *. - Изволите видеть... добороздились... гербарий хренов... - Да ну, - сказал Кацман, - у вас, старпом, нет подхода к людям, разговариваете пес знает как! Вопроса не можете толком поставить! Давайте-ка я поставлю! - Тпу! - плюнул старпом. - Ставьте, ядрена вошь! - Эй, милый друг! - крикнул Кацман. - Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, вы засушиваете растения, не так ли? - Так-так, - согласно закивал Бордж, немного удивившись. - А как вы догадались? - Мы просто знаем, что такое гербарий, - с легким раздражением пояснил Кацман. - Итак, засушиваете, а потом что ж? Неужто складываете в ведра? - Зачем же? - удивился островитянин. - В банки! Это чтоб ведро набрать, сколько ж надо насушить? Мы вначале в банки и потом уж по вкусу добавляем. - Ха! - засмеялся Кацман. - Ну вот, теперь все ясно. Они засушивают укроп и зверобой, складывают в банки и потом по вкусу добавляют. Вот он, ихний гербарий! - Так-так! - поддакивал мордж. - Петрушку, пустырник, ромашку. - Ха! - смеялся лоцман. - А в ведра-то чего кладете? Грибы, что ли, солите? - Так-так! - поддакивал морбрдж. - Гербы. - Грибы, - подправил лоцман. - Кэп! У них - грибарий! Как называются грибы-то ваши? Сыроежки? Свинушки? Опенки? - Да нет, - отвечал морджовитянин. - Герб Синегории, Татароманджурии, Фанаберии, Сарайстана, Демонкратии, Страстотерпии, Охреновании. - И это все в ведра. - Ну конечно, в ведра удобнее. - А гербы откуда берете? - Да они растут тут повсюду, прям под кустами, а больше на пеньках. - Давайте высадимся, кзп, - предложил Кацман. - Наберем гербов, насолим. - Да стоит ли? Не будем попусту шлюпку марать. Если б это были хорошие грибы, вроде шампиньонов, с которыми мы встречались, а слишком много гербов нам не надо. Эй, любезный, ты кинь нам сюда на судно пару-тройку гербов. - Пожалуйста, сколь хошь накидаю, - ответил бордж и накидал нам с берега пару ведер гербов. Все больше Казахстана. Солить мы их не стали, а просто нанизали на суровые нитки и развесили между мачтами сушить. Они долго болтались под соленым морским солнцем, хорошо провялились, и мы любили, бывало, выпить портеру и закусить вяленым гербом.