себя запах теплых щей, калиток с творогом и разваренной картошки. --------  * Нюрка *  Нюрке дядизуевой было шесть лет. Долго ей было шесть лет. Целый год. А как раз в августе стало Нюрке семь лет. На Нюркин день рождения дядя Зуй напек калиток -- это такие ватрушки с пшенной кашей -- и гостей позвал. Меня тоже. Я стал собираться в гости и никак не мог придумать, что Нюрке подарить. -- Купи конфет килограмма два,-- говорит Пантелевна.-- Подушечек. -- Ну нет, тут надо чего-нибудь посерьезнее. Стал я перебирать свои вещи. Встряхнул рюкзак -- чувствуется в рюкзаке что-то тяжелое. Елки-палки, да это же бинокль! Хороший бинокль. Все в нем цело, и стекла есть, и окуляры крутятся. Протер я бинокль сухой тряпочкой, вышел на крыльцо и навел его на дядизуев двор. Хорошо всё видно: Нюрка по огороду бегает, укроп собирает, дядя Зуй самовар ставит. -- Нюрка,-- кричит дядя Зуй,-- хрену-то накопала? Это уже не через бинокль, это мне так слышно. -- Накопала,-- отвечает Нюрка. Повесил я бинокль на грудь, зашел в магазин, купил два кило подушечек и пошел к Нюрке. Самый разный народ собрался. Например, Федюша Миронов пришел в хромовых сапогах и с мамашей Миронмхой. Принес Нюрке пенал из бересты. Этот пенал дед Мироша сплел. Пришла Маня Клеткина в возрасте пяти лет. Принесла Нюрке фартук белый, школьный. На фартуке вышито в уголке маленькими буковками: "Нюри". Пришли еще ребята и взрослые, и все дарили Нюрке что- нибудь школьное: букварь, линейку, два химических карандаша, самописку. ,, - Тетка Ксеня принесла специальное коричневое первоклассное школьное платье. Сама шила. А дядя Зуй подарил Нюрке портфель из желтого кожзаменителя. Братья Моховы принесли два ведра черники. -- Целый день,-- говорят,-- сбирали. Комары жгутся. Мирониха говорит: -- Это нешкольное. -- Почему же нешкольное?-- говорят братья Моховы.-- Очень даже школьное. И тут же сами поднавалились на чернику. Я говорю Нюрке: -- Ну вот, Нюра, поздравляю тебя. Тебе теперь уже семь лет. Поэтому дарю тебе два кило подушечек и вот -- бинокль. Нюрка очень обрадовалась и засмеялась, когда увидела бинокль. Я ей объяснил, как в бинокль глядеть и как на что наводить. Тут же все ребята отбежали шагов на десять и стали на нас в этот бинокль по очереди глядеть. А Мирониха говорит, как будто бинокль в первый раз видит: -- Это нешкольное. -- Почему же нешкольное,-- обиделся я,-- раз в него будет школьница смотреть? А дядя Зуй говорит: -- Или с учителем Алексей Степанычем залезут они на крышу и станут на звезды глядеть. Тут все пошли в дом и как за стол сели, так и навалились на калитки и на огурцы. Сильный хруст от огурцов стоял, и особенно старалась мамаша Мирониха. А мне понравились калитки, сложенные конвертиками. Нюрка была очень веселая. Она положила букварь, бинокль и прочие подарки в портфель и носилась с ним вокруг стола. Напившись чаю, ребята пошли во двор в лапту играть. А мы сели у окна и долго пили чай и глядели в окно, как играют ребята в лапту, как медленно приходит вечер и как летают над сараями и над дорогой ласточки-касатки. Потом гости стали расходиться. -- Ну спасибо,-- говорили они.-- Спасибо вам за огурцы и за калитки. -- Вам спасибо,-- отвечала Нюрка,-- за платье спасибо, за фартук и за бинокль. Прошла неделя после этого дня, и наступило первое сентября. Рано утром я вышел на крыльцо и увидел Нюрку. Она шла по дороге в школьном платье, в белом фартуке с надписью: "Нюри". В руках она держала большой букет осенних золотых шаров, а на шее у нее висел бинокль. Шагах в десяти за нею шел дядя Зуй и кричал: -- Смотри-ка, Пантелевна, Нюрка-то моя в школу пошла! -- Ну-ну-ну...-- кивала Пантелевна.-- Какая молодец! И все выглядывали и выходили на улицу посмотреть на Нюрку, потому что в этот год она была единственная у нас первоклассница. Около школы встретил Нюрку учитель Алексей Степаныч. Он взял у нее цветы и сказал: -- Ну вот, Нюра, ты теперь первоклассница. Поздравляю тебя. А что бинокль принесла, так это тоже молодец. Мы потом залезем все на крышу и будем на звезды смотреть. Дядя Зуй, Пантелевна, тетка Ксеня, Мирониха и еще много народу стояли у школы и глядели, как идет Нюрка по ступенькам крыльца. Потом дверь за ней закрылась. Так и стала Нюрка первоклассницей. Еще бы, ведь ей семь лет. И долго еще будет. Целый год. --------  * Стожок *  У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй. Жил он не один, а с внучкою Нюркой, и было у него все, что надо,-- и куры и корова. -- Свиньи вот только нету,-- говорил дядя Зуй.-- А на что хорошему человеку свинья? Еще летом дядя Зуй накосил в лесу травы и сметал стожок сена, но не просто сметал -- хитро: поставил стог не на землю, как все делают, а прямо на сани, чтоб сподручней было зимой сено из лесу вывезти. А когда наступила зима, дядя Зуй про то сено забыл. -- Дед,-- говорит Нюрка,-- ты что ж сено-то из лесу не везешь? Ай позабыл? -- Какое сено? -- удивился дядя Зуй, а после хлопнул себя по лбу и побежал к председателю лошадь просить. Лошадь председатель дал хорошую, крепкую. На ней дядя Зуй скоро до места добрался. Смотрит -- стожок его снегом занесен. Стал он снег вокруг саней ногой раскидывать, оглянулся потом -- нет лошади: ушла, проклятая! Побежал вдогонку -- догнал, а лошадь не идет к стогу, упирается. "С чего бы это она,-- думает дядя Зуй,-- упирается-то?" Наконец-таки запряг ее дядя Зуй в сани. -- Но-о-о!.. Чмокнет дядя Зуй губами, кричит, а лошадь ни с места -- полозья к земле крепко примерзли. Пришлось по ним топориком постукать -- сани тронулись, а на них стожок. Так и едет, как в лесу стоял. Дядя Зуй сбоку идет, на лошадь губами чмокает. К обеду добрались до дому, дядя Зуй стал распрягать. -- Ты чего, Зуюшко, привез-то? -- кричит ему Пантелевна. -- Сено, Пантелевна. Чего ж иное? -- А на возу у тебя что? Глянул дядя Зуй и как стоял, так и сел в снег. Страшная , какая-то, кривая да мохнатая морда выставилась с воза -- медведь! "Рру-у-у!.." Медведь зашевелился на возу, наклонил стог набок и вывалился в снег. Тряхнул башкой, схватил в зубы снегу и в лес побежал. -- Стой! -- закричал дядя Зуй.-- Держи его, Пантелевна! Рявкнул медведь и пропал в елочках. Стал народ собираться. Охотники пришли, и я, конечно, ними. Толпимся мы, разглядываем медвежьи следы. Паша-охотник говорит: -- Вон какую берлогу себе придумал -- Зуев стожок. А Пантелевна кричит-пугается: -- Как же он тебя, Зуюшко, не укусил?.. -- Да-а,-- сказал дядя Зуй,-- будет теперь сено медвежатиной разить. Его, наверно, и корова-то в рот не возьмет. --------  * Выстрел *  Школа у нас маленькая. В ней всего-то одна комната. Зато в этой комнате четыре класса. В первом -- одна ученица, Нюра Зуева. Во втором -- опять один ученик, Федюша Миронов. В третьем -- два брата Моховы. А в четвертом -- никого нет. На будущий год братья Моховы будут. Всего, значит, в школе сколько? Четыре человека. С учителем Алексей Степанычем -- пять. -- Набралось-таки народу,-- сказала Нюрка, когда научилась считать. -- Да, народу немало,-- ответил Алексей Степаныч.-- И завтра после уроков весь этот народ пойдет на картошку. Того гляди, ударят холода, а картошка у колхоза невыкопанная. -- А как же кролики?-- спросил Федюша Миронов. -- Дежурной за кроликами оставим Нюру. Кроликов в школе было немало. Их было больше ста, а именно сто четыре. -- Ну, наплодились...-- сказала Нюрка на следующий день, когда все ушли на картошку. Кролики сидели в деревянных ящиках, а ящики стояли вокруг школы между яблонями. Даже казалось, что это стоят ульи. Но это были не пчелы. Но почему-то казалось, что они жужжат! Но это, конечно, жужжали не кролики. Это за забором мальчик Витя жужжал на специальной палочке. Дежурить Нюрке было нетрудно. Вначале Нюрка дала кроликам всякой ботвы и веток. Они жевали, шевелили ушами, подмигивали ей: мол, давай-давай, наваливай побольше ботвы. Петом Нюрка вымела клетки. Кролики пугались веника, порхали от него. Крольчат Нюрка выпустила на траву, в загон, огороженный сеткой. Дело было сделано. Теперь надо было только следить, чтобы все было в порядке. Нюрка прошлась по школьному двору -- все было в порядке. Она зашла в чулан и достала сторожевое ружье. "На всякий случай,-- думала она.-- Может быть, ястреб налетит". Но ястреб не налетал. Он кружил вдалеке, высматривая цыплят. Нюрке стало скучно. Она залезла на забор и поглядела в поле. Далеко, на картофельном поле, были видны люди. Они ползали по полю, как маленькие ситцевые жуки. Изредка приезжал грузовик, нагружался картошкой и снова уезжал. Нюрка сидела на заборе, когда подошел Витя, тот самый, что жужжал на специальной палочке. -- Перестань жужжать,-- сказала Нюрка. Витя перестал. -- Видишь это ружье? Витя приложил к глазам кулаки, пригляделся как бы в бинокль, и сказал: -- Вижу, матушка. -- Знаешь, как тут на чего нажимать? Витя кивнул. -- То-то же,-- сказала Нюрка строго,-- изучай военное дело! Она еще посидела на заборе. Витя стоял неподалеку, желая пожужжать. -- Вот что,-- сказала Нюрка,-- бери ружье и садись на крыльцо. Налетит ястреб -- стреляй беспощадно. А я сбегаю за ботвой для кроликов. Витя сел на крыльцо, положив ружье на ступеньку, а Нюрка достала из чулана ведро, порожний мешок и побежала в поле. На краю поля лежала картошка -- в мешках и отдельными кучами. Особый, сильно розовый сорт. В стороне была сложена гора из картофельной ботвы. Набив ботвой мешок и набрав картошки, Нюрка пригляделась -- далеко ли ребята? Они были далеко, даже не разобрать, где Федюша, а где братья Моховы. "Добежать, что ль, до них?" -- подумала Нюрка. В этот момент ударил выстрел. Нюрка мчалась обратно. Страшная картина представлялась ей -- Витя лежит на крыльце весь убитый. Мешок с ботвой подпрыгивал у Нюрки на спине, картофелина вылетела из ведра, хлопнулась в пыль, завертелась, как маленькая бомба. Нюрка вбежала на школьный двор и услышала жужжание. Ружье лежало на ступеньках, а Витя сидел и жужжал на своей палочке. Интересная все-таки это была палочка. На конце -- сургучная блямба, на ней петлею затянут конский волос, к которому привязана глиняная чашечка. Витя помахивал палочкой -- конский волос терся о сургуч: жжжу... -- Кто стрелял? -- крикнула Нюрка. Но даже и нечего было кричать. Ясно было, кто стрелял,-- пороховое облако еще висело в бузине. -- Ну погоди! Вернутся братья Моховы! Будешь знать, как с ружьем баловать. Перестань жужжать! Витя перестал. -- Куда пальнул-то? По Мишукиной козе? -- По ястребу. -- Ври-ври! Ястреб над птичником кружит. Нюрка поглядела в небо, но ястреба не увидела. -- Он в крапиве лежит. Ястреб лежал в крапиве. Крылья его были изломаны и раскинуты в стороны. В пепельных крыльях были видны дырки от дробин. Это было так чудно. Глядя на ястреба, Нюрка не верила, что это Витя его. Она подумала: может быть, кто-нибудь из взрослых зашел на школьный двор. Да нет, все взрослые были на картошке. Да, видно, ястреб просчитался. Как ушла Нюрка, он сразу полетел за крольчатами, а про Витю подумал: мал, дескать. И вот теперь -- бряк! -- валялся в крапиве. С поля прибежали ребята. Они завопили от восторга, что такой маленький Витя убил ястреба. -- Он будет космонавтом! -- кричали братья Моховы и хлопали Витю по спине. А Федюша Миронов изо всей силы гладил его по голове и просто кричал: -- Молодец! Молодец! -- А мне ястреба жалко,-- сказала Нюрка. -- Да ты что! Сколько он у нас кроликов потаскал! -- Все равно жалко. Такой красивый был. Тут все на Нюрку накинулись. -- А кого тебе больше жалко?-- спросил Федюша Миронов.-- Ястреба или кроликов? -- И тех и других. -- Вот дуреха-то! Кроликов-то жальче! Они ведь махонькие. Скажи ей, Витька. Чего ж ты молчишь? Витя сидел на крыльце и молчал. И вдруг все увидели, что он плачет. Слезы у него текут, и он совсем еще маленький. От силы ему шесть лет. -- Не реви, Витька! -- закричали братья Моховы.-- Ну, Нюрка! -- Пускай ревет,-- сказала Нюрка.-- Убил птицу -- пускай ревет. -- Нюрка! Нюрка! Имей совесть! Тебя же поставили сторожить. Зачем отдала ружье? Сама должна была убить ястреба. -- Я бы не стала убивать. Я бы просто шуганула его. Он бы улетел. Нюрка стала растапливать печку, которая стояла в саду. Поставила на нее чугун с картошкой. Пока варилась картошка, ребята все ругались с ней, а Витя плакал. -- Вот что, Нюрка,-- под конец сказал Федюша Миронов,-- Витька к ястребу не лез. Ястреб нападал -- Витька защищался. А в сторону такой парень стрелять не станет! Это были справедливые слова. Но Нюрка ничего не ответила. Она надулась и молча вывалила картошку из чугуна прямо на траву. --------  * Чистый дор *  Лесная дорога пошла через поле -- стала полевой. Дошла до деревни -- превратилась в деревенскую улицу. По сторонам стояли высокие и крепкие дома. Их крыши были покрыты осиновой щепой. На одних домах щепа стала от ветра и времени серой, а на других была новой, золотилась под солнцем. Пока я шел к журавлю-колодцу, во все окошки смотрели на меня люди: что это, мол, за человек идет? Я споткнулся и думал, в окошках засмеются, но все оставались строгими за стеклом. Напившись, я присел на бревно у колодца. В доме напротив раскрылось окно. Какая-то женщина поглядела на меня и сказала внутрь комнаты: -- Напился и сидит. И окно снова закрылось. Подошли два гусака, хотели загоготать, но не осмелились: что это за человек чужой? Вдруг на дороге я увидел старушку, ту самую, что искала в лесу топор. Теперь она тащила длинную березовую жердь. -- Давайте пособлю. -- Это ты мне топор-то нашел? -- Я. -- А я-то думала: не лесовик ли унес? Я взял жердь и потащил ее следом за старушкой. В пятиоконном доме распахнулось окно, и мохнатая голова высунулась из-за горшка с лимоном. -- Пантелевна,-- сказала голова,-- это чей же парень? -- Мой,-- ответила Пантелевна.-- Он топор нашел. Мы прошли еще немного. Все люди, которые встречались нам, удивлялись: с кем это идет Пантелевна? Какая-то женщина крикнула с огорода: -- Да это не племянник ли твой из Олюшино? -- Племянник! -- крикнула в ответ Пантелевна.-- Он топор мне нашел. Тут я сильно удивился, что стал племянником, но виду не подал и молча поспевал за Пантелевной. Встретилась другая женщина, с девочкой на руках. -- Это кто березу-то везет? -- спросила она. -- Племянник мой,-- ответила Пантелевна.-- Он топор нашел, а я думала: не лесовик ли унес? Так, пока мы шли по деревне, Пантелевна всем говорила, что я ей племянник, и рассказывала про топор. -- А теперь он березу мне везет! -- А чего он молчит? -- спросил кто-то. -- Как так молчу? -- сказал я.-- Я племянник ей. Она топор потеряла и думает, не лесовик ли унес, а он в малине лежал. А я племянник ей. -- Давай сюда, батюшка племянник. Вот дом наш. Когда выстраивается шеренга солдат, то впереди становятся самые рослые и бравые, а в конце всегда бывает маленький солдатик. Так, дом Пантелевны стоял в конце и был самый маленький, в три оконца. Про такие дома говорят, что они пирогом подперты, блином покрыты. Я бросил березу на землю и присел на лавочку перед домом. -- Как называется ваша деревня?-- спросил я. -- Чистый Дор. -- Чего -- чистый? -- Дор. Дор... Такого слова я раньше не слыхал. -- А что это такое -- Чистый Дор? -- Это, батюшка, наша деревня,-- толковала Пантелевна. -- Понятно, понятие. А что такое "дор"? -- А дор -- это вот он весь, дор-то. Все, что вокруг деревни,-- это все и есть дор. Я глядел и видел поле вокруг деревни, а за полем -- лес. -- Какой же это дор? Это поле, а вовсе не дор никакой. -- Это и есть дор. Чистый весь, глянь-ка. Это все дор, а уж там, где елочки,-- это все бор. Так я и понял, что дор -- это поле, но только не простое поле, а среди леса. Здесь тоже раньше был лес, а потом деревья порубили, пеньки повыдергивали. Дергали, дергали -- получился дор. -- Ну ладно,-- сказал я,-- дор так дор, а мне надо дальше идти. -- Куда ты, батюшка племянник? Вот я самовар поставлю. Ну что ж, я подождал самовара. А потом приблизился вечер, и я остался ночевать. -- Куда ж ты? -- говорила Пантелевна и на следующее утро.-- Живи-ка тут. Места в избе хватит. Я подумал-подумал, послал, куда надо, телеграмму и остался у Пантелевны. Уж не знаю, как получилось, но только прожил я у нее не день и не месяц, а целый год. Жил и писал свою книжку. Не эту, а другую. Эту-то я пишу в Москве, гляжу в окошко на пасмурную пожарную каланчу и вспоминаю Чистый Дор. --------  * Вода с закрытыми глазами *  Ю. Молоканову С рассветом начался очень хороший день. Теплый, солнечный. Он случайно появился среди пасмурной осени и должен был скоро кончиться. Рано утром я вышел из дома и почувствовал, каким коротким будет этот день. Захотелось прожить его хорошо, не потерять ни минуты, и я побежал к лесу. День разворачивался передо мной. Вокруг меня. В лесу и на поле. Но главное происходило в небе. Там шевелились облака, терлись друг о друга солнечными боками, и легкий шелест слышен был на земле. Я торопился, выбегал на поляны, заваленные опавшим листом, выбирался из болот на сухие еловые гривы. Я понимал, что надо спешить, а то все кончится. Хотелось не забыть этот день, принести домой его след. Нагруженный грибами и букетами, я вышел на опушку, к тому месту, где течет из-под холма ключевой ручей. У ручья я увидел Нюрку. Она сидела на расстеленной фуфайке, рядом на траве валялся ее портфель. В руке Нюрка держала старую жестяную кружку, которая всегда висела на березке у ручья. -- Закусываешь? -- спросил я, сбрасывая с плеч корзину. -- Воду пью,-- ответила Нюрка. Она даже не взглянула на меня и не поздоровалась. -- Что пустую воду пить? Вот хлеб с яблоком. -- Спасибо, не надо,-- ответила Нюрка, поднесла кружку к губам и глотнула воды. Глотая, она прикрыла глаза и не сразу открыла их. -- Ты чего невеселая? -- спросил я. -- Так,-- ответила Нюрка и пожала плечами. -- Может, двойку получила? -- Получила,-- согласилась Нюрка. -- Вот видишь, сразу угадал. А за что? -- Ни за что. Она снова глотнула воды и закрыла глаза. -- А домой почему не идешь? -- Не хочу,-- ответила Нюрка, не открывая глаз. -- Да съешь ты хлеба-то. -- Спасибо, не хочу. -- Хлеба не хочешь, домой не хочешь. Что ж, так и не пойдешь домой? -- Не пойду. Так и умру здесь, у ручья. -- Из-за двойки? -- Нет, не из-за двойки, еще кое из-за чего,-- сказала Нюрка и открыла наконец глаза. -- Это из-за чего же? -- Есть из-за чего,-- сказала Нюрка, снова хлебнула из кружки и прикрыла глаза. -- Ну расскажи. -- Не твое дело. -- Ну и ладно,-- сказал я, обидевшись.-- С тобой по-человечески, а ты... Ладно, я тоже тогда лягу и умру. Я расстелил на траве куртку, улегся и стал слегка умирать, поглядывая, впрочем, на солнце, которое неумолимо пряталось за деревья. Так не хотелось, чтоб кончался этот день. Еще бы часок, полтора. -- Тебе-то из-за чего умирать? -- спросила Нюрка. -- Есть из-за чего,-- ответил я.-- Хватает. -- Болтаешь, сам не зная...-- сказала Нюрка. Я закрыл глаза и минут пять лежал молча, задумавшись, есть мне от чего умирать или нет. Выходило, что есть. Самые тяжелые, самые горькие мысли пришли мне в голову, и вдруг стало так тоскливо, что я забыл про Нюрку и про сегодняшний счастливый день, с которым не хотел расставаться. А день кончался. Давно уж миновал полудень, начинался закат. Облака, подожженные солнцем, уходили за горизонт. Горела их нижняя часть, а верхняя, охлажденная первыми звездами, потемнела, там вздрагивали синие угарные огоньки. Неторопливо и как-то равнодушно взмахивая крыльями, к закату летела одинокая ворона. Она, кажется, понимала, что до заката ей сроду не долететь. -- Ты бы заплакал, если б я умерла? -- спросила вдруг Нюрка. Она по-прежнему пила воду мелкими глотками, прикрывая иногда глаза. -- Да ты что, заболела, что ли? -- забеспокоился наконец я.-- Что с тобой? -- Заплакал бы или нет? -- Конечно,-- серьезно ответил я. -- А мне кажется, никто бы и не заплакал. -- Вся деревня ревела бы. Тебя все любят. -- За что меня любить? Что я такого сделала? -- Ну, не знаю... а только все любят. -- За что? -- Откуда я знаю, за что. За то, что ты -- хороший человек. -- Ничего хорошего. А вот тебя любят, это правда. Если бы ты умер, тут бы все стали реветь. -- А если б мы оба вдруг умерли, представляешь, какой бы рев стоял? -- сказал я. Нюрка засмеялась. -- Это правда,-- сказала она.-- Рев был бы жуткий. -- Давай уж поживем еще немного, а?-- предложил я.-- А то деревню жалко. Нюрка снова улыбнулась, глотнула воды, прикрыла глаза. -- Открывай, открывай глаза,-- сказал я,-- пожалей деревню. -- Так вкусней,-- сказала Нюрка. -- Чего вкусней? -- не понял я. -- С закрытыми глазами вкусней, С открытыми всю воду выпьешь -- и ничего не заметишь. А так -- куда вкусней. Да ты сам попробуй. Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул. Вода в ручье была студеной, от нее сразу заныли зубы. Я хотел уж открыть глаза, но Нюрка сказала: -- Погоди, не торопись. Глотни еще. Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья. Я почувствовал в ней голос лесных озер и болот, долгих дождей и летних гроз. Я вспомнил, как этой весной здесь в ручье нерестились язи, как неподвижно стояла на берегу горбатая цапля и кричала по-кошачьи иволга. Я глотнул еще раз и почувствовал запах совсем уже близкой зимы -- времени, когда вода закрывает глаза.