P.G.Wodehouse. Jeeves and the greasy bird (1965)
  Перевод И. Бернштейн (2000, 2002)
  The Russian Wodehouse Society
---------------------------------------------------------------

     Уже сгущались ночные тени, когда я повернул ключ в замке, и мы вдвоем с
чемоданом  прибыли   в  расположение  вустеровской  штаб-квартиры.  Дживс  в
гостиной развешивал по стенам ветки остролиста, так как близилось неумолимое
Рождество, а он любил,  чтобы все было честь по чести. Я  радостно поздравил
его с моим прибытием.
     -- Ну, Дживс, вот я и вернулся!
     -- Добрый вечер, сэр. Приятно ли погостили?
     -- Недурно, я бы сказал. Но рад снова очутиться дома.  Как  это тот тип
говорил про дом?
     -- Если вы имеете в виду американского поэта Джона Говарда  Пейна, сэр,
то он  проводит сравнение родного дома с дворцами  и роскошествами, в пользу
первого,  разумеется,  и дальше  пишет:  "Дом, милый  дом,  быть дома  лучше
всего".
     -- Он был недалек от истины. Толковый малый этот Джон Говард Пейн.
     -- Читатели, насколько мне известно,  им  всегда  оставались  довольны,
сэр.
     Я возвратился из Чаффнел-Риджиса,  где  проводил уик-энд в клинике сэра
Родерика Глоссопа, выдающегося лекаря психов, или психоневролога, как он сам
предпочитает себя называть,  -- не в  качестве пациента, спешу  уточнить,  а
просто в гостях.  Кузен  моей тети Далии, Перси,  был  некоторое время назад
поставлен туда  на ремонт, и она попросила меня  заехать посмотреть, как он.
Он забрал  себе в голову, уж не  знаю почему,  что его постоянно  преследуют
маленькие человечки с черными бородами, и,  естественно,  ему  хотелось  как
можно скорее от них избавиться.
     -- Знаете, Дживс, -- проговорил я немного позднее,  уже потягивая виски
с  содовой,  которым он  меня  снабдил, --  все-таки  странная штука  жизнь,
никогда не угадаешь, чего от нее ждать.
     -- Вы имеете в виду какое-то конкретное осложнение, сэр?
     -- Вот, например, как у нас  с сэром Р. Глоссопом. Кто бы мог подумать,
что настанет день, когда мы с ним будем жить душа в душу, точно два матроса,
отпущенные на берег? А  ведь когда-то, вы, может быть, не забыли,  он внушал
мне  невыразимый ужас и,  слыша  его  имя,  я подскакивал  до  потолка,  как
вспугнутый кузнечик. Помните?
     -- Да, сэр.  Я отлично  помню,  что вы  относились к  сэру  Родерику  с
опаской.
     -- А он ко мне.
     -- Между вами определенно существовала некоторая натянутость. Ваши души
не сливались в согласии.
     -- Зато теперь у нас такие добрые отношения, лучше не бывает. Преграды,
нас разделявшие, рухнули. Я улыбаюсь ему,  он -- мне. Он зовет меня Берти, я
его -- Родди.  Одним словом,  акции голубя  мира  на подъеме  и даже  грозят
достигнуть номинала. Мы ведь  с ним, точно Седрах, Мисах и Авденаго,  если я
не  путаю  имена,  вместе  прошли  сквозь  пещь огненную,  а  это  как-никак
связывает.
     Тут я подразумевал  тот  случай,  когда мы оба --  по  соображениям,  в
которые  здесь  не  стоит  вдаваться,  скажу  лишь,  что   они  были  вполне
основательными,  -- зачернили  себе  лица, он жженой  пробкой,  я ваксой,  и
вдвоем провели  страшную ночь в  блужданиях по Чаффнел-Риджису, не имея, как
это говорится, где  приклонить  главу. С кем вместе  пережил  такое, тот уже
никогда не будет тебе чужим.
     -- Но я расскажу вам одну  вещь про Родди Глоссопа, Дживс, -- продолжал
я после  того, как щедро отхлебнул живительной  влаги. --  У него на  сердце
тяжесть. Физически-то  он, на мой взгляд, в полном  порядке, как огурчик, на
зависть любому овощу, но он в унынии... подавлен...  расстроен... Говоришь с
ним, и  видно,  что  его  мысли  витают  где-то далеко, да и мысли эти не из
приятных. Слова из него не вытянешь. Я чувствовал себя, как  тот заклинатель
из Библии, который попытался  заклясть глухого аспида, и ни тпру ни  ну. Там
еще был один тип, некто Блэр  Эглстоун, возможно, он и послужил причиной его
угнетенного состояния, потому что этот  Эглстоун...  Слыхали  про такого? Он
книжки пишет.
     -- Да,  сэр.  Мистер  Эглстоун  --  один   из  наших  сердитых  молодых
романистов. Критики  называют  его произведения откровенными, бесстрашными и
нелицеприятными.
     -- Ну  да? Не знаю, какие уж  там у  него литературные достоинства,  но
субъект он, на мой взгляд, довольно вредный. Сердит-то он на что?
     -- На жизнь, сэр.
     -- Не одобряет?
     -- Похоже, что так, сэр, если судить по его литературной продукции.
     -- Ну а  я не одобряю его, так что все квиты. Но, думаю все-таки не его
присутствие нагоняло  на Глоссопа такую  тоску. Корни ее гораздо глубже. Тут
затронуты дела сердечные.
     Должен  пояснить,  что  во  время пребывания в  Чаффнел-Риджисе  папаша
Глоссоп, вдовец  со взрослой дочерью, обручился с леди  Чаффнел, она же тетя
Мертл  моего  школьного  приятеля  Мармадьюка Чаффнела (Чаффи), и  когда  по
приезде к ним  более чем через год я застал его все еще не женатым, меня это
довольно сильно удивило. Я-то думал, что он давно уже выправил  себе брачную
лицензию  и   задействовал   епископа  с  присными.  Здоровый,  полнокровный
психоневролог  под  влиянием божественной страсти должен был провернуть  это
дело за какой-нибудь месяц-другой.
     -- Как вы думаете, Дживс, они рассорились, что ли?
     -- Сэр?
     -- Сэр Родерик и леди Чаффнел.
     -- О нет, сэр.  Уверяю вас, что ни малейшего охлаждения чувств  не было
ни с той, ни с другой стороны.
     -- Тогда где же заминка?
     -- Дело в  том,  сэр, что  ее  сиятельство  отказывается участвовать  в
бракосочетании,  пока  не  выйдет   замуж   дочь  сэра  Родерика,  она  ясно
высказалась в том смысле, что ни за что на  свете  не  согласится  жить  под
одной крышей с мисс Глоссоп. Естественно, сэр Родерик от этого впал в мрак и
уныние.
     Для  меня  словно молния сверкнула --  я  сразу все понял. Как  всегда,
Дживс нащупал самую суть.
     Составляя эти мемуары, я  каждый  раз сталкиваюсь с одним затруднением:
какие меры  следует принять, выводя на сцену действующие  лица, если они уже
фигурировали  в предыдущих  сериях?  Вспомнят ли ее  или  его мои  читатели,
спрашиваю я себя, или же они уже совершенно его или ее позабыли? В последнем
случае потребуются,  конечно, кое-какие подстрочные примечания, чтобы ввести
их  в курс  дела.  Например, Гонория Глоссоп,  которая  появляется, если  не
ошибаюсь, в главе второй Саги о Вустере. Кое-кто ее, может быть, и вспомнит,
но наверняка найдутся и такие, кто заявит, что в жизни о ней не слыхали, так
что лучше, пожалуй, все-таки перестраховаться и, рискуя вызвать недовольство
памятливых, кое-что уточнить.
     Итак, вот мои записи про Гонорию Глоссоп, сделанные в тот период, когда
я по причинам, от меня не зависящим, был с нею помолвлен.
     "Гонория Глоссоп, -- пишу я, -- это одна из тех неутомимых атлетических
девиц, которые имеют  телосложение борца в  среднем весе и  смеются  смехом,
похожим на грохот Шотландского  экспресса,  проносящегося под мостом. У меня
она вызывала  острое желание  улизнуть в погреб и затаиться  там до тех пор,
пока не дадут отбой".
     Так что легко понять отказ Мертл, леди Чаффнел, вступить в брачный союз
с сэром Родериком, покуда вышеозначенная особа  остается  членом  семьи.  Ее
твердая позиция в этом случае, я так считаю, делает честь ее здравому уму.
     Но тут мне пришел в голову  один вопрос, которым я часто задаюсь, когда
Дживс сообщает мне чужие семейные тайны.
     -- А вы-то откуда все  это  знаете,  Дживс?  Он что, обращался к вам за
советом?  --  спрашиваю.  Я  ведь  знал,  какая  у   него  широкая  практика
консультанта   по   всем  вопросам.  "Посоветуйтесь  с  Дживсом"  --   самый
распространенный лозунг  в среде моих  знакомых, возможно, что и сэр Родерик
Глоссоп, попав  в переплет, решил обратиться  со своими трудностями  к нему.
Дживс, он  как Шерлок Холмс, к нему  приходят за  помощью даже члены  самого
высшего  общества.  И   очень  может  быть,   что,  уходя,  дарят   в   знак
признательности  драгоценные  табакерки, почем мне знать. Но оказалось,  что
догадка моя неверна.
     -- Нет, сэр. Сэр Родерик не удостоил меня своим доверием.
     -- Как   же    вы   узнали   про   его   семейные    дела?   Это   что,
экстра-что-то-там-такое?
     -- Экстрасенсорное восприятие? Нет, сэр. Я вчера пролистал нашу клубную
книгу на букву "Г".
     Я понял. У  них  на Керзон-стрит  есть  клуб дворецких и  камердинеров,
называется  "Подсобник  Ганимед". Дживс состоит его членом,  и  там  ведется
книга записей, куда каждый обязан  заносить  информацию  о своем нанимателе.
Помню,  я  был  совершенно  ошарашен,  когда  узнал  от  Дживса, что  в  ней
одиннадцать страниц посвящены лично мне.
     -- Сведения,  касающиеся   сэра  Родерика  Глоссопа  и  его  горестного
положения, вписаны мистером Добсоном.
     -- Это еще кто?
     -- Дворецкий сэра Родерика, сэр.
     -- Ах,  да, конечно. -- Я вспомнил  почтенную персону,  в чью ладонь  я
только сегодня вложил,  уезжая,  пару фунтов. -- Неужели  сэр  Родерик с ним
поделился?
     -- Нет, сэр. Но у мистера Добсона весьма острый слух,  который позволил
ему разобрать, о чем говорили между собой сэр Родерик и ее сиятельство.
     -- То есть он подслушивал у замочной скважины?
     -- Можно и так сказать, сэр.
     Я призадумался. Значит,  вот как обстоит  дело. Мое сердце  сжалось  от
сочувствия к бедняге, чьи косточки мы тут перемывали. Не надо  было обладать
цепким умом Бертрама Вустера, чтобы уразуметь, в какое безвыходное положение
попал старина Родди. Я знал, как он любит и почитает  эту  тетку моего друга
Чаффи, Даже в ту ночь в Чаффнел-Риджисе, когда его лицо было замазано жженой
пробкой, я мог наблюдать, как оно светлело при упоминании ее имени. С другой
стороны, на всем  свете вряд ли  отыщется такой непроходимый  осел,  который
женился бы на его дочери Гонории и тем самым расчистил  ему  прямую дорогу к
счастью. Мне стало его ужасно жалко.
     Я так и сказал Дживсу.
     -- Дживс,  -- говорю,  -- у меня сердце кровью  обливается от жалости к
сэру Р. Глоссопу.
     -- Да, сэр.
     -- А ваше сердце тоже обливается кровью от жалости?
     -- Весьма обильно, сэр.
     -- Но ничего невозможно поделать. Мы бессильны.
     -- К сожалению, да, сэр.
     -- Жизнь бывает так печальна, Дживс.
     -- Чрезвычайно печальна, сэр.
     -- Неудивительно, что Блэр Эглстоун ее невзлюбил.
     -- Ваша правда, сэр.
     -- Пожалуй, принесите-ка  мне еще стаканчик  виски с содовой,  чтобы  я
немного приободрился. А после этого я подамся к "Трутням" перекусить.
     На  лице  у Дживса  появилось  сокрушенное выражение,  то  есть он  еле
заметно вздернул одну бровь.
     -- Очень сожалею, сэр, но я ненароком упустил сообщить вам,  что миссис
Траверс собирается сегодня приехать сюда и поужинать с вами.
     -- Разве она не в Бринкли?
     -- Нет,  сэр, она временно выехала  из Бринкли-Корта и  расположилась в
своем лондонском доме с целью произвести покупки к Рождеству.
     -- И хочет, чтобы я накормил ее ужином?
     -- Именно  таково   было  краткое   содержание  ее  речи,  которую  она
произнесла сегодня утром по телефону, сэр.
     На  душе  у меня  заметно  распогодилось.  Миссис  Траверс  --  это моя
положительная,  добрая  тетя Далия,  посудачить  с  нею  --  всегда  честь и
удовольствие.  Конечно,  мы будем  видеться,  когда я  приеду  в Бринкли  на
Рождество, но такой предварительный прогон  тоже  будет  очень приятен. Если
кто-то способен отвлечь мои мысли от  бед Родди Глоссопа, то только она. Так
что я от души обрадовался  предстоящему  свиданию. Я и не подозревал,  какую
бомбу она прячет в рукаве, намереваясь взорвать ее под сиденьем  моего стула
еще до наступления ночи.
     Всякий  раз,  как  тетя Далия приезжает в Лондон и я угощаю ее ужином у
себя  в  квартире, на  меня  прежде всего  обрушивается  лавина новостей  из
Бринкли-Корта и окрестностей,  и,  пока  не покончено с этим,  она  не  дает
племяннику вставить  ни словечка  ни на какую другую тему,  Так что имя сэра
Родерика Глоссопа в первый раз  всплыло  в разговоре только после того,  как
Дживс подал кофе.  Закурив сигарету и  отхлебнув первый глоток,  тетя  Далия
спросила у  меня,  как  поживает  сэр  Родерик,  и я сказал в ответ ей то же
самое, что раньше говорил Дживсу:
     -- Физически вполне здоров. Но мрачен. В унынии. Тоскует. Огорчается.
     -- Просто из-за твоего присутствия или были другие причины?
     -- Он со мной  не делился, -- осмотрительно отозвался я. Я  стараюсь не
называть источник информации, полученной через Дживса из их клубной книги. У
них в "Подсобнике  Ганимеде"  очень строгие правила насчет нераспространения
ее  содержания.  Не  знаю,  что  за это бывает, если тебя поймают за руку  и
разоблачат,  наверно,  построят   в   каре  лакеев  и  дворецких,  выволокут
провинившегося на середину, срежут пуговицы, а потом по  всей форме исключат
из рядов. И очень правильно, что принимаются такие  меры предосторожности, а
то  вдруг бы  те  одиннадцать страниц, которые  про  меня, стали  достоянием
широкой общественности? Страшно подумать. Уже одно то, что они вообще где-то
существуют, внушает  самые серьезные опасения. -- Он не  открыл мне, что его
гнетет. Просто сидит человек, и видно, что подавленный и мрачный.
     Престарелая родственница расхохоталась зычным смехом, от  которого в те
годы, когда она ездила на лисью охоту, многие всадники, я думаю, вздрагивали
и вываливались из седла. Она так громогласно реагирует,  если ее рассмешить,
будто на  улицах Лондона опять кто-то что-то  взорвал, как  об этом пишут  в
газетах.
     -- Ничего удивительного. Перси живет у него уже несколько недель. А тут
еще  ты  явился.  Мало, что ли,  чтобы  затмить  солнечный  свет человеку? А
кстати, как Перси?
     -- Дядя Перси в порядке, снова стал самим  собой. Радоваться, по-моему,
особенно нечему, но он явно доволен.
     -- Черные человечки его больше не преследуют?
     -- Если еще показываются, то только бритые. По его словам, он уже давно
не видел ни одной черной бороды.
     -- Ну и отлично.  Перси придет в норму, если выбросит из  головы мысль,
что можно питаться  алкоголем.  Ну, а Глоссопа мы  скоро  приведем в хорошее
настроение, когда он приедет на Рождество в Бринкли.
     -- А он должен приехать?
     -- Конечно.   Будем   радоваться   и   веселиться.   Устроим  настоящее
традиционное Рождество на старинный лад. По всем правилам.
     -- С омелой и остролистом?
     -- Увешаем все стены. И организуем детский праздник с Санта-Клаусом.
     -- Викарий в главной роли?
     -- Нет, викарий лежит в гриппу.
     -- Тогда его помощник?
     -- Помощник подвернул ногу.
     -- Кто же тогда будет Санта-Клаусом?
     -- Отыщем кого-нибудь. А кто еще был у Глоссопа?
     -- Только некто Эглстоун.
     -- Блэр Эглстоун? Писатель?
     -- Да, Дживс сказал мне, что он пишет книги.
     -- И статьи. Он подготавливает для меня серию "Современная девушка".
     Тетя Далия  уже несколько лет  с помощью финансовых вливаний со стороны
Тома Траверса,  своего  благоверного,  издавала  еженедельный женский журнал
"Будуар светской дамы", и я даже дал туда статейку под заголовком "Что носит
хорошо одетый мужчина". Теперь-то этот еженедельник  уже кому-то перепродан,
но тогда он еще кое-как влачил существование, каждую  неделю принося убыток,
что служило постоянным источником  душевных  мук для дяди Тома, вынужденного
оплачивать счета.  У него денег  куры не  клюют, но он  смертельно не  любит
раскошеливаться.
     -- Мне от души жаль этого юношу, -- сказала тетя Далия.
     -- Блэра Эглстоуна? За что?
     -- Он влюбился в Гонорию Глоссоп.
     -- Что?!  -- вскричал  я. Она меня поразила. Я  ведь считал, что такого
просто не может быть.
     -- И из робости не может признаться. Обычное дело с этими бесстрашными,
откровенными романистами. На бумаге  им сам черт не брат, но при  виде живой
девушки, не  соскочившей с  кончика их пера, у них  от страха холодеют ноги,
как нос у таксы. Когда читаешь его книги, то думаешь, что этот Блэр Эглстоун
--  гроза женского пола,  его  надо  на  цепи держать  для  защиты  невинной
женственности. Но так  ли  это? Отнюдь. Он просто  трусливый  заяц. Не знаю,
случалось  ли  ему когда-нибудь в действительности очутиться в  благоухающем
будуаре наедине с  томной девой, обладательницей чувственных губ и страстных
темных  очей,  но,  если  и  случалось,  держу  пари,  он садился  на  самый
отдаленный стул и  спрашивал  ее, какие  интересные  книги она прочитала  за
последнее время. Что это ты уставился на меня, как безмозглая рыба?
     -- Пришло в голову кое-что.
     -- Что?
     -- Да так, --  уклончиво ответил я ей. Пока я слушал  ее характеристику
Блэра  Эглстоуна,  у меня  мелькнула  одна из  тех  блестящих идей,  которые
нередко точно  молнии вспыхивают в моей голове; но  их нельзя выбалтывать до
того, как обдумаешь хорошенько и рассмотришь во всех ракурсах. --  Откуда вы
все это знаете? -- спросил я,
     -- Он сам мне признался  в  порыве откровенности, когда мы обсуждали  с
ним  план  серии  статей  на  тему  "Современная  девушка".  У  меня  вообще
отзывчивый характер, люди делятся со мной. Вспомни, ты ведь тоже  мне всегда
рассказывал про свои бесконечные романы.
     -- Это совсем другое дело.
     -- Чем другое?
     -- Пошевелите мозговой  извилиной, старая родственница. Мне вы -- тетя.
Перед любимой теткой всякий племянник рад обнажить душу.
     -- А-а,  ну  да. Пожалуй, что и так. Ты  ведь меня любишь всем сердцем,
верно?
     -- А как же. И всегда любил.
     -- Эти твои слова меня очень радуют...
     -- Вы их заслуживаете с лихвой.
     -- ...потому что у меня есть к тебе одна просьба.
     -- Считайте, что она уже выполнена.
     -- Я хочу, чтобы ты был Санта-Клаусом у меня на детском празднике.
     Следовало ли мне предвидеть, к чему  она ведет? Может быть. Но я ничего
не предчувствовал и,  сидя в  кресле, весь  с  головы до  ног задрожал,  как
осина, если вы когда-нибудь видели  осину  -- я-то сам, насколько помню,  не
видел, но знаю, что они как раз тем и знамениты, что дрожат как сумасшедшие.
Я громко взвыл, а  тетя выразила пожелание, чтобы я пел где-нибудь  в другом
месте, если уж мне пришла охота  петь. а то у нее барабанные перепонки очень
чувствительные.
     -- Не говорите таких вещей даже в шутку, -- попросил я ее.
     -- Я вовсе не шучу.
     Я уставился на нее, не веря собственным глазам.
     -- Вы  всерьез  ждете  от меня,  что  я  налеплю  белую бороду, подложу
подушку  на  живот и стану расхаживать и  приговаривать:  "Хо-хо-хо-хо!"  --
среди трудновоспитуемых детей ваших деревенских соседей?
     -- Они вовсе не трудновоспитуемые.
     -- Прошу прощения, но я видел  их в деле. Если помните, я присутствовал
на последнем школьном торжестве.
     -- По  школьным мероприятиям нельзя  судить. Разве можно ожидать от них
рождественского настроения в разгар лета? Увидишь,  на рождественском вечере
они будут кроткие, как новорожденные ягнята.
     Я коротко, отрывисто засмеялся.
     -- Я-то не увижу, -- уточнил я.
     -- То есть ты хочешь сказать, что отказываешься?
     -- Вот именно.
     Она выразительно  фыркнула и высказалась в том смысле,  что я -- подлый
червь.
     -- Но  червь  в  своем уме и твердой памяти, -- заверил я ее. -- Червь,
который соображает, когда надо сидеть и не высовываться.
     -- Так ты в самом деле не согласен?
     -- Даже за весь урожай риса в Китае.
     -- Даже чтобы доставить удовольствие любимой тете?
     -- Даже чтобы доставить удовольствие целой армии теть.
     -- Тогда вот что я тебе скажу, юный Берти, чудовище ты неблагодарное...

     Когда двадцать минут  спустя  я закрывал за ней  входную  дверь, у меня
было такое чувство, какое испытывает человек,  расстающийся  в  джунглях  со
свирепой тигрицей  или с одним из  таинственных убийц с  топориками, которые
рыщут повсюду, чтобы зарубить шестерых. В обычном состоянии моя единокровная
старушенция  --  вполне  симпатичное  существо, таких нечасто  встретишь  за
обеденным столом. Но  если ей перечить,  она имеет обыкновение  приходить  в
бешенство, а в тот вечер, как мы с вами  видели,  я  поневоле  вынужден  был
пойти против ее  желаний, и это ей не понравилось. Так что на лбу у меня еще
не просохли капли пота, когда я возвратился в столовую, где  Дживс хлопотал,
ликвидируя следы разрушения.
     -- Дживс, -- сказал я, промокая лоб батистовым платком, -- вы удалились
со сцены  под  конец  ужина,  но,  может быть, все же слышали, о чем тут шла
речь?
     -- О да, сэр.
     -- У вас, как у Добсона, острый слух?
     -- В высшей степени  острый, сэр. А у миссис Траверс мощный  голос. Мне
показалось, что она разгневана.
     -- Она кипятилась,  как чайник  на огне.  И  все почему?  Потому что  я
решительно  отказался  изображать  Санта-Клауса  на  рождественской   оргии,
которую она устраивает для отпрысков местной черни.
     -- Я это понял по ее отдельным метким высказываниям.
     -- Я полагаю, что эти бранные  слова она почерпнула на охоте во времена
своей охотничьей молодости.
     -- Без сомнения, сэр.
     -- Члены общества "Куорн и Пайчли" не выбирают выражений.
     -- Как правило, нет, сэр, насколько мне известно.
     -- Но все равно ее усилия не... Как это говорится, Дживс?
     -- Не увенчались успехом, сэр?
     -- Или не завершились триумфом?
     -- Можно и так, сэр.
     -- Я  остался неумолим. Не поддался  никаким уговорам. Я  вообще-то иду
навстречу,  когда  меня  просят,  Дживс.  Попроси  меня  кто-нибудь  сыграть
Гамлета,  и  я  приложу все старания.  Однако  вырядиться  в  белую бороду и
накладное брюхо  --  это  уж  слишком.  На  это я пойти не могу. Она, как вы
слышали, рычала и скрежетала зубами, но имела возможность убедиться, что все
доводы бесполезны. Как гласит старая мудрая пословица, можно подвести коня к
воде, но нельзя заставить его сыграть Санта-Клауса.
     -- Очень верно, сэр.
     -- Вы считаете, я был прав, что проявил твердость?
     -- Совершенно правы, сэр.
     -- Благодарю вас, Дживс.
     Должен сказать, я считал,  что это благородно с его стороны --  вот так
поддержать молодого господина. Я вам не говорил, но всего двое суток назад я
был вынужден воспрепятствовать  его желаниям с такой же неумолимостью, какую
теперь выказал  родной тетке. Он хотел, чтобы после  Рождества мы поехали во
Флориду, и для  этого  внушал  мне, как рады мне  будут  мои  многочисленные
американские друзья, которые как раз проводят зимний сезон  на побережье, но
я видел его уловки насквозь. За этими сладкими речами крылось одно: он любит
ездить на рыбалку во Флориду  и  лелеет мечту как-нибудь однажды поймать  на
крючок рыбу тарпонга.
     Я сочувствовал такой  честолюбивой мечте и  пошел бы ему  навстречу  --
если бы мог. Но мне необходимо было находиться в Лондоне к началу первенства
по  игре в  летучие  стрелы  у  нас в  клубе "Трутни",  которое  должно было
состояться где-то в феврале, а я имел шансы выйти в нем победителем. Так что
пришлось мне ему  сказать,  что Флорида  исключается,  а он только  ответил:
"Очень хорошо, сэр", -- и вопрос был исчерпан. Я рассказываю это к тому, что
он не затаил на меня  ни злобы,  ни обиды и вообще ничего такого, а ведь мог
бы затаить, не являйся он человеком высокого полета, каковым он является.
     -- И однако же, Дживс. -- вернулся я к теме  огорченной  тетки, -- хотя
моя решимость и твердость помогли мне выйти победителем из поединка  воль, у
меня все-таки сжимается сердце.
     -- Почему, сэр?
     -- От сострадания. Оно  всегда  точит душу, когда раздавишь кого-нибудь
железной пятой. Начинаешь задумываться, нельзя ли  что-нибудь сделать, чтобы
подлечить раны и  вернуть луч солнца  в жизнь пострадавшего?  Мне  неприятно
думать о том, как тетя Далия сегодня ночью, закусив угол подушки, будет едва
сдерживать рыдания из-за  того, что я  не нашел возможности  осуществить  ее
мечты и  надежды. Думаю, надо  протянуть ей что-нибудь вроде оливковой ветви
или руки примирения.
     -- Это было бы весьма благородно с вашей стороны, сэр.
     -- В таком случае я не  пожалею нескольких фунтов на цветы, поднесу ей.
Вас не  затруднит завтра утром  выйти и  купить, скажем, две  дюжины роз  на
длинных стеблях?
     -- Нисколько, сэр. Само собой разумеется,
     -- Она их получит, и лицо ее посветлеет, как вы считаете?
     -- Несомненно,  сэр. Я  позабочусь  об  этой  покупке  сразу  же  после
завтрака.
     -- Благодарю вас, Дживс.
     Он ушел, а я остался сидеть с довольно хитрой улыбкой на губах, так как
в разговоре я был с  ним не  до конца искренен, и меня смешила мысль, что он
думает,  будто  я  только  того  и  добиваюсь,  чтобы  успокоить собственную
совесть.
     Только не думайте,  все,  что я  говорил  про желание сделать  приятное
престарелой родственнице, зашпаклевать трещину в  наших  отношениях  и  тому
подобное, было истинной  правдой.  Но содержалось  тут  и еще кое-что.  Было
необходимо, чтобы она перестала  на меня сердиться, так как я нуждался  в ее
сотрудничестве  для  осуществления  одного  замысла, или плана,  зревшего  в
голове Вустера с той самой минуты  после ужина, когда она спросила, почему я
смотрю на нее, точно безмозглая рыба. Я задумал некую интригу,  как привести
дела сэра Р. Глоссопа к счастливому концу, и теперь, поразмыслив  на досуге,
находил, что все должно получиться без сучка и задоринки.

     Я был еще в ванне, когда  Дживс приволок цветы, и, обсушив свою фигуру,
натянув облачение,  позавтракав и выкурив сигарету  для бодрости, я  вышел с
ними из дому.
     Горячего приема  я от своей единокровной  старушенции не ждал,  и слава
богу,  потому  что горячего приема она  мне  не оказала. Она встретила  меня
надменно и окинула  таким взглядам, каким  в свои охотничьи  годы,  наверно,
оглядывала какого-нибудь всадника из кавалькады, вырвавшегося вперед собак.
     -- А, это ты, -- промолвила она.
     Тут, естественно,  не могло быть двух мнений, и  я подтвердил ее слова,
вежливо пожелав ей доброго утра и жизнерадостно улыбнувшись,  -- может быть,
не  так  уж  и жизнерадостно, потому что вид у нее был устрашающий. Она была
как раскаленная сковородка.
     --  Надеюсь,  ты  понимаешь,  --  сказала  она,  --  что  после  твоего
вчерашнего подлого поведения я с тобой не разговариваю.
     -- Вот как? -- промямлил я.
     -- Именно  так. Я  поливаю тебя немым презрением. Что  это ты держишь в
руке?
     -- Длинные розы. Для вас.
     Она хмыкнула.
     -- Подумаешь, длинные  розы! Длинных роз  мало, чтобы я  изменила  свое
мнение о тебе как о жалком трусе и размазне и позоре благородного семейства.
Твои  предки  сражались в  крестовых  походах, их  имя  часто упоминалось  в
военных донесениях,  а ты жмешься, как посоленная устрица,  при мысли о том,
чтобы выступить в роли Санта-Клауса перед милыми детками, которые и  мухи не
обидят. Этого  довольно, чтобы родная тетя отвернула лицо  к стене и махнула
на все рукой. Но может быть, -- добавила она, на  минуту  смягчившись, -- ты
явился сюда сообщить, что передумал?
     -- Боюсь, что нет, пожилая родственница.
     -- Тогда убирайся и по пути домой постарайся, если сумеешь, попасть под
колеса автобуса. И хорошо бы мне  присутствовать при этом и услышать, как ты
лопнешь.
     Было ясно, что нечего медлить, пора переходить к делу.
     -- Тетя Далия, -- произнес я,  -- в ваших руках счастье и радость целой
человеческой жизни.
     -- Если твоей, то и слышать ничего не желаю.
     -- Нет, не моей. Родди Глоссопа. Примите участие в плане, или заговоре,
который у  меня в голове,  и Родди  запрыгает от счастья  по своей  клинике,
точно барашек весенним днем.
     Тетя Далия вздохнула и посмотрела на меня с подозрением.
     -- Который час? -- спросила она.
     Я взглянул на часы:
     -- Без четверти одиннадцать. А что?
     -- Просто я подумала, что напиваться в такой час слишком рано, даже для
тебя.
     -- Да я и не думал напиваться.
     -- Не знаю. Разговариваешь  ты, как пьяный. У тебя есть при  себе кусок
мела?
     Я ответил возмущенно:
     -- Нет, конечно. По-вашему, я всегда должен носить мел в кармане? Зачем
он вам?
     -- Я хотела провести черту по полу и посмотреть, сможешь  ли  ты по ней
пройти.  Потому  что  я все больше убеждаюсь, что ты с утра залился по самые
глаза. Скажи: "Шел Сол по шоссе".
     Я сказал.
     -- Скажи: "На складе Скотта стоят сосуды со сладким соусом".
     Я и это испытание выдержал.
     -- Ну, не знаю, -- пожимает она плечами, -- похоже,  ты  не более пьян,
чем  обычно. Но  что ты  тут  такое плел  насчет счастья  и радости  старины
Глоссопа?
     -- На  этот вопрос  я могу вам дать исчерпывающий  ответ. Начну с того,
что вчера я услышал от Дживса одну историю, которая потрясла меня до глубины
души. Нет, -- поспешил я  ее  успокоить,  --  не про юношу из Калькутты. Она
касается сердечных дел Родди. Вообще-то это длинная история, но я  изложу ее
в самом кратком,  сжатом  виде.  И перед тем как  начну  рассказывать,  хочу
предупредить, что в правдивости ее вы можете не сомневаться, любое сообщение
Дживса -- это верняк, будто получено прямо от кота, проживающего  в конюшне.
И более того, в данном случае еще имеется подтверждение от  мистера Добсона,
глоссопского лакея. Вам знакома Мертл, леди Чаффнел?
     -- Да, я ее знаю.
     -- Они с Родди помолвлены.
     -- Слыхала.
     -- Они нежно любят друг друга.
     -- Ну и что?
     -- Сейчас объясню.  Она решительно и бесповоротно отказывается пройти с
ним  об  руку  по  центральному  проходу в церкви, до тех пор пока его  дочь
Гонория не выйдет замуж.
     Я ожидал, что при этом  известии  тетя Далия разинет рот от  изумления.
Так и  произошло. Впервые ее  вид показывал,  что она не  считает мои  слова
бредом тяжелобольного.  Она всегда хорошо  относилась к Р. Глоссопу и теперь
была сражена  известием,  что  он  прочно и по самые уши сидит в луже. Не то
чтобы она побелела с лица, нет,  конечно, после того как она столько лет при
любой  погоде скакала по  полям  и  лугам  за собачьей  сворой,  это  просто
невозможно, но она  шумно  фыркнула, и вообще очевидно  было,  что она очень
расстроилась.
     -- Бог ты мой! Это правда?
     -- Дживсу известно все досконально.
     -- Он что, знает вообще все?
     -- Да, наверно. На самом-то деле мамашу Чаффнел можно понять.  Если бы,
например, вы  были новобрачной, согласились бы  вы, чтобы в  вашем гнездышке
вместе с вами постоянно обитала Гонория?
     -- Нет, не согласилась бы.
     -- Вот то-то и  оно. Так что, само собой, друзья и  доброжелатели Родди
должны предпринять шаги для того, чтобы выдать ее замуж. И тут мы подходим к
главному. У меня есть план.
     -- Держу пари, что никуда не годный.
     -- Наоборот,   блестящий.  Меня   осенило   вчера  вечером,  когда   вы
рассказывали, что Блэр Эглстоун влюблен в Гонорию. На это обстоятельство я и
возлагаю надежды.
     -- Иначе говоря, ты  намерен выдать ее за Эглстоуна и таким  образом от
нее избавиться?
     -- Совершенно верно.
     -- Ничего не выйдет.  Я же объяснила тебе, что он слишком  робок, чтобы
сделать предложение. У него не хватит духу даже рот открыть.
     -- Его надо на это подтолкнуть.
     -- И кто же его подтолкнет?
     -- Я. С вашей помощью.
     Она в очередной раз  задержала  на мне пристальный взгляд, по-видимому,
спрашивая себя,  не насосался ли ее любимый племянник  с утра пораньше соком
виноградной  лозы.  Опасаясь  новых  скороговорок и проверок, я  поспешил  с
разъяснениями:
     -- Мысль  у  меня  такая. Я принимаюсь  бешено  ухаживать за  Гонорией.
Кормлю  ее обедами и  ужинами.  Вожу  в  театры и  ночные  клубы.  Преследую
повсюду, как фамильное привидение, и липну к ней, точно пористый пластырь.
     На  этом  месте мне  послышалось,  будто  тетка  пробормотала:  "Бедная
девушка!" -- но я пренебрег помехой и продолжал:
     -- А вы между тем... Вы ведь будете иногда видеться с Эглстоуном?
     -- Я вижусь с ним ежедневно. Он приносит мне последние известия о своих
взглядах на современных девушек.
     -- Значит,  дело  в  шляпе. Он ведь уже открыл вам, вы говорили, душу и
сообщил,  что  испытывает  к Гонории более  чем  теплые  и  далеко не просто
дружественные чувства, поэтому вам  будет  легче легкого навести разговор на
эту  тему.  Вы  по-матерински  предостерегаете его, что он  будет  последним
глупцом, если продолжит свою линию непризнания и допустит,  чтобы тайна, как
червь  в бутоне,  румянец  на  щеках  его точила  -- это  одно  из Дживсовых
выражений; по-моему, звучит неплохо, -- и  подчеркиваете,  что  ему  следует
набраться храбрости  и  немедленно  заграбастать  девушку,  пока не перекрыт
доступ: вам  известно, что ваш  племянник Бертрам обстреливает ее из тяжелых
орудий и они могут в любой момент ударить по рукам.  Пустите  в ход побольше
красноречия, и, по-моему, он не сможет не поддаться влиянию. Мы и оглянуться
не успеем, как он бросится к ногам своей избранницы, чтобы излить накипевшие
чувства.
     -- А если она не захочет с ним обручиться?
     -- Вздор. Она даже со мной один раз обручилась.
     Тетя Далия задумалась и, как говорится, погрузилась в молчание.
     -- Н-не знаю, -- произнесла она наконец. -- Возможно, тут что-то есть.
     -- Есть-есть. Самое оно.
     -- Да, пожалуй, ты прав. Дживс -- это великий ум.
     -- А Дживс-то тут при чем?
     -- Разве это не он придумал?
     Я гордо выпрямился, что не  так-то  просто сделать, сидя в кресле.  Мне
решительно   не   нравится  такое  положение  вещей:  стоит  мне   высказать
какую-нибудь ценную мысль,  и  все, как  один,  решают, что она  принадлежит
Дживсу.
     -- Этот сюжетный ход измыслил лично я.
     -- Ну  что ж,  он не так-то плох. Я много раз  говорила, что  у тебя  в
мозгу бывают просветления.
     -- И вы согласны принять участие и сыграть свою роль?
     -- С удовольствием.
     -- Отлично. Можно  я от вас  позвоню? Хочу пригласить  Гонорию  Глоссоп
пообедать.

     Про Бертрама Вустера,  как известно, многие  говорят, что, если  уж  он
взялся за гуж, его не так-то легко заставить вложить меч  в  ножны. Я сказал
тете Далии, что принимаюсь бешено ухаживать за Гонорией, и я именно принялся
за ней бешено ухаживать. Я таскал ее по обедам и ужинам, я дважды водил ее в
ночной клуб. Стало мне в изрядную сумму, но во  имя  доброго  дела  можно  и
потратиться. Даже морщась при взгляде  на  цифры внизу счета, я утешал  себя
сознанием,  что  мои  деньги  идут на  благое  дело.  Не  жалел я  и  часов,
проведенных в обществе девицы, от  которой  при  нормальных  обстоятельствах
готов был бы бежать  сломя голову в тесных ботинках. На кон  было поставлено
счастье  папаши  Глоссопа,  а  когда  ставкой  является  счастье  друга, ваш
покорный слуга не считается с расходами.
     И труды мои не остались бесплодны. Тетя Далия звонила мне и докладывала
о  том,  как температура Блэра Эглстоуна  с  каждым днем повышается и  скоро
желанная цель  будет достигнута, она  считала это только вопросом времени. И
вот настал  день, когда  я смог явиться к ней  и сообщить радостную новость,
что названная цель действительно у нас в руках.
     Я застал ее поглощенной чтением Эрла Стенли Гарднера,  которого она при
моем появлении приветливо отложила.
     -- Ну-с, чучело, -- проговорила она, -- что тебя сюда  принесло? Почему
ты  не  закатился  опять  куда-нибудь  с  Гонорией Глоссоп,  строя  из  себя
южноамериканского кабальеро? Манкируешь?
     Я ответил ей мирной улыбкой.
     -- Престарелая  родственница,  --  объявил  я, --  я  прибыл  к  вам  с
известием, что мы достигли конца пути. -- И без дальнейшего предисловия стал
излагать ей суть дела: -- Вы выходили сегодня из дома?
     -- Да, ходила на прогулку. А что?
     -- И убедились, что погода просто прекрасная, верно? Ну прямо весна.
     -- Ты что, пришел поговорить о погоде?
     -- Сейчас  вы  поймете,  что она имеет  отношение  к интересующему  нас
вопросу. Поскольку день сегодня так хорош, с ума сойти...
     -- Кое-кто и сошел.
     -- Как вы сказали?
     -- Я молчу. Продолжай.
     -- Так  вот.  Поскольку  сегодня  прекрасная   погода,  я  решил  выйти
прогуляться в парке. И можете  себе  представить? Первое, что я там  увидел,
была Гонория. Сидит на  скамейке у Серпантина. Я хотел было улизнуть,  но --
поздно.  Она  меня заметила,  так  что  пришлось  подрулить,  сесть  рядом и
завязать разговор. Вдруг смотрю, подходит Блэр Эглстоун.
     Увлеченная моим рассказом тетя Далия охнула:
     -- Он тебя увидел?
     -- Совершенно отчетливо.
     -- Значит,  настал  решающий миг! Если бы у тебя  хватило ума, ты бы ее
тут схватил и поцеловал.
     Я снова с достоинством улыбнулся:
     -- Я так и сделал.
     -- Правда?
     -- Истинная правда. Заключил ее в объятия и нанес ей жаркий поцелуй.
     -- Что сказал на это Эглстоун?
     -- Не знаю, не слышал. Я сразу же рванул оттуда.
     -- Но он был свидетелем? Ты в этом уверен?
     -- А  как же.  Он находился всего в нескольких  ярдах, и видимость была
хорошая.
     Мне нечасто приходится получать  похвальные  отзывы из уст сестры моего
покойного отца,  она всегда заботится о моем благе  и потому подвергает меня
жесточайшей критике. Но  на  этот  раз она восхвалила меня  до  небес.  Одно
удовольствие было слушать.
     -- Ну, я думаю, дело сделано, -- сказала она в заключение, отдав щедрую
дань  восторга  моему уму и находчивости.  --  Я видела вчера Эглстоуна,  и,
когда  я  рассказала ему, как вы  с  Гонорией развлекаетесь и всюду  бываете
вдвоем.  он стал  похож  на белобрысого Отелло.  Кулаки  сжаты, глаза  мечут
искры, и  если он  не скрежетал зубами, значит, я  вообще не различаю звуков
зубовного скрежета.  Этот  поцелуй  послужит  ему  последним толчком. Вполне
возможно, что он  тогда  же сделал ей предложение,  как  только избавился от
твоего присутствия.
     -- Я именно на это и рассчитывал.
     -- Вот дьявольщина, -- выругалась моя родоначальница, потому  что в эту
минуту  зазвонил  телефон и прервал нас, когда  мы  намеревались  продолжить
обсуждение, не  прерываясь.  Она  сняла  трубку,  последовал продолжительный
односторонний разговор.  Односторонний в том  смысле, что тетя Далия от себя
прибавляла только  "Ах!" и "Что?".  Наконец тот  или та, кто  был на  другом
конце провода, высказал  --  или высказала -- все,  и  тетя, положив трубку,
обратила ко мне крайне озабоченное лицо.
     -- Это звонила Гонория, -- сказала она.
     -- Вот как?
     -- Да. И ее рассказ представляет определенный интерес.
     -- Как там у них все сошло? В соответствии с планом?
     -- Не совсем.
     -- Что значит -- не совсем?
     -- Начать  с  того,  что,   оказывается,  Блэр  Эглстоун,  распаленный,
по-видимому, моими вчерашними речами,  о  которых я тебе рассказывала, вчера
же вечером сделал ей предложение.
     -- Да?
     -- И она приняла его.
     -- Прекрасно.
     -- Не так-то прекрасно.
     -- А что?
     -- А то,  что  он,  увидев,  как  ты  ее целуешь,  обозлился  и расторг
помолвку.
     -- О господи!
     -- Это  еще не  все. Худшее  сейчас  услышишь. Теперь она говорит,  что
выйдет замуж за  тебя. Что она  сознает твои многочисленные  недостатки,  но
верит, что ей удастся их исправить и сформировать тебя как личность, и, хотя
ты не герой ее мечты, такая неотступная, долготерпеливая  любовь должна быть
вознаграждена. Судя  по всему, ты там  в парке перестарался.  Эту опасность,
по-видимому, следовало предвидеть.
     Задолго до того, как она  договорила,  я уже снова дрожал как  осиновый
лист. Потрясенный, я смотрел на престарелую родственницу, выпучив глаза.
     -- Это... ужасно!
     -- Я же тебе сказала, что дела обстоят неважно.
     -- А вы не разыгрываете меня?
     -- Да нет, все -- чистая правда.
     -- Тогда что же мне делать?
     Она сердито пожала плечами.
     -- Меня  не спрашивай, -- сказала она. --  Посоветуйся с Дживсом. Может
быть, он что-нибудь придумает.

     Хорошо ей, конечно,  было говорить: "Посоветуйся с Дживсом", но сделать
это  оказалось  не  так  легко,  как  она думала.  По  моим  представлениям,
посвятить Дживса во все, как говорится, безжалостные подробности -- означало
трепать  имя  женщины,  а  за  такие вещи  человека  исключают  из  клубов и
перестают с ним здороваться. С другой стороны, угодить в подобную  ловушку и
не обратиться к нему за  помощью  было  бы  полным безумием. Так что я долго
размышлял и  наконец сообразил, как действовать. Я крикнул  его, и он возник
передо мной со своим неизменным "Сэр?".
     -- Э-э,  Дживс,  --  говорю я ему, -- надеюсь, вы не лежали на диване с
"Этикой" Спинозы или еще с чем-нибудь  таким и я не оторвал вас от серьезных
занятий? Не можете ли вы уделить мне минуту вашего бесценного времени?
     -- Конечно, сэр.
     -- У  одного  моего  друга,  которого  я  не  буду  называть,  возникла
серьезная проблема, и мне  нужен ваш совет. Но сначала замечу, что  это одна
из тех деликатных  проблем,  когда  не только имя друга  должно  остаться  в
тайне, но  безымянным будет и весь  остальной персонал. Другими  словами, не
будем называть имен. Вы меня понимаете?
     -- Вполне понимаю, сэр. Вы  предпочитаете  обозначить  действующих  лиц
буквами А и В?
     -- Или словами Север и Юг.
     -- А и В привычнее, сэр.
     -- Как угодно. Итак, А -- мужчина, В -- женщина. Пока все понятно?
     -- Вы изъясняетесь с совершенной ясностью, сэр.
     -- В  результате   некоторого...   Как  это   говорится,  Дживс,  когда
обстоятельства как бы сливаются...
     -- Может быть, стечение обстоятельств вы имеете в виду, сэр?
     -- Вот именно. В результате некоторого стечения обстоятельств В забрала
в голову, что будто бы А в нее  влюблен.  Но  на самом деле это не так. Пока
ясно?
     -- Да, сэр.
     Я приумолк на  этом  месте, чтобы привести в  порядок  мысли. Когда они
упорядочились, я стал рассказывать дальше.
     -- До недавнего времени В была помолвлена с...
     -- Может быть, назовем его С, сэр?
     -- С  так С,  я не против. Так вот, я говорю,  В была  помолвлена с  С,
благодаря чему  А  мог  жить,  не зная горя и забот. Однако потом в их лютне
образовалась трещина, уговор аннулировали, а  В  теперь  поговаривает о том,
чтобы заключить брачный союз с А. Я хочу, чтобы вы употребили свой ум на то,
чтобы  подыскать  способ, как бы А  вывернуться  из этой истории. Только  не
говорите,  пожалуйста,  что  ничего  нет  легче, дело  в  том,  что  А имеет
репутацию Рыцаря, и это серьезное препятствие. Допустим, В приходит к нему и
говорит: "А,  я  буду вашей". Он не может просто сказать ей в ответ: "Да? Вы
так думаете?  Заблуждаетесь". У него  есть свой кодекс чести, согласно этому
кодексу он обязан поддакивать  ей и покорно идти ей навстречу. А  он, Дживс,
по совести говоря, готов скорее умереть под забором. Так что вот какие дела.
Все факты я вам изложил. Забрезжило что-нибудь?
     -- Да, сэр.
     Я был  потрясен. Опыт подсказывал  мне, что Дживсу известны все ответы,
но чтобы так сразу...
     -- Говорите же, Дживс. Я умираю от нетерпения.
     -- Очевидно,  сэр,  что   В   будет   вынуждена   отказаться  от  своих
матримониальных планов  касательно А, если А даст ей  понять, что его сердце
отдано другой.
     -- Но оно не отдано.
     -- Достаточно того, чтобы создалось общее впечатление, сэр.
     Я начал понимать, к чему он клонит.
     -- Вы  хотите  сказать, что если  я  предъявлю,  то  есть  он предъявит
какую-нибудь  особу  женского  пола,  которая  согласится  подтвердить,  что
обручена  со  мной,  то  есть  с  ним,  понятное  дело, то  опасность  будет
устранена?
     -- Вот именно, сэр.
     Я задумался.
     -- Пожалуй, это мысль, --  согласился  я по размышлении. -- Но  имеется
одна непреодолимая  загвоздка:  где  взять  исполнительницу  на вторую роль?
Нельзя же бегать по Лондону и просить знакомых девиц, чтобы они притворились
твоими невестами. То  есть  на  худой конец, конечно, можно,  но  это  будет
тяжелая нагрузка на нервы.
     -- Что верно, то верно, сэр.
     -- А никакого альтернативного плана у вас не найдется?
     -- Боюсь, что нет, сэр.

     Признаюсь, я  был обескуражен.  Но у нас в клубе  "Трутни", да и вообще
повсюду  общеизвестно,  что  Бертрама  Вустера можно обескуражить,  но,  как
правило, это скоро проходит. В тот  же вечер в клубе я наткнулся на Китекэта
Перебрайта, и при виде его  меня  вдруг осенило, как можно обойти  возникшее
затруднение.
     Китекэт -- актер,  теперь  он пользуется  большим  спросом, у него  так
называемое  молодежное амплуа. Но  на  заре  своей  карьеры он,  как  и  все
начинающие,  был  вынужден  обивать  пороги театральных агентств  в  поисках
ангажемента, или куска,  как  это  у них называется. После  обеда,  сидя  за
столом, он развлекал меня  смешными  рассказами на внутритеатральные темы. И
меня вдруг, точно  удар под ложечку,  поразила мысль, что  девушку,  которая
может сыграть мою невесту,  надо  искать в театральном агентстве. Кто-нибудь
из этих деляг  наверняка предоставит в мое распоряжение временно безработную
артистку, которая за умеренную цену будет рада принять  участие в безобидном
обмане.
     Китекэт объяснил, как найти театральных агентов. Оказалось, они обитают
главным образом на Чэринг-Кроссроуд, и на следующее же  утро наблюдатель мог
бы  увидеть,  как  я  вхожу  в  контору Джаса  Уотербери,  расположенную  на
последнем этаже одного из зданий на этой магистрали.
     Я остановил выбор на  этом агенте не потому, что слышал о  нем какие-то
особенно  восторженные  отзывы,  просто  по всем другим адресам  было  полно
народу,  все  стояли бампер к бамперу,  и  не имело смысла пристраиваться  и
ждать, пока дойдет очередь. А у Уотербери, когда я вошел, в приемной не было
ни души, будто он раз и навсегда расплевался с человеческим стадом.
     Не исключено было,  конечно,  что он  временно  спустился вниз и  пошел
через дорогу  пропустить рюмочку, но также не  исключено было  и то, что  он
сейчас  затаился у  себя в  кабинете  с надписью  "Не входить"  на двери.  Я
постучался. Что  этим я пробужу  кого-то к  жизни, у меня  особых надежд  не
было. Однако же я ошибся. Из-за двери высунулась голова.
     Мне  случалось  в  жизни  видеть   головы,   больше   ласкающие   взор.
Высунувшуюся голову можно было, пожалуй, отнести к разряду масленых. Макушка
лоснилась от лосьона или помады, и физиономия тоже имела такой вид, будто ее
владелец  утром  после бритья  натер  щеки сливочным  маслом.  Но я  держусь
широких взглядов  и не возражаю против того, чтобы  у человека была масленая
голова, если ему так больше нравится. Возможно, у Кеннета Молино, Малькольма
Мак-Каллена, Эдмунда Огилви и Хораса Фернивала,  других театральных агентов,
к которым я  пытался  обратиться, при  личном  знакомстве тоже оказались  бы
масленые головы. Может быть даже, это вообще черта всех театральных агентов.
Надо будет при встрече выяснить у Китекэта Перебрайта.
     -- Здорово,  малый, -- произнес скользкий тип, но  не очень внятно, так
как жевал при  этом нечто  вроде бутерброда  с  ветчиной. --  Чем могу  быть
полезен?
     -- Вы Джас Уотербери?
     -- Я самый. Ищете работу?
     -- Мне нужна девушка.
     -- Всем нам нужны девушки. Какое у вас предприятие? Бродячая труппа?
     -- Нет, скорее любительская постановка.
     -- Ах, вот оно что. Гоните подробности.
     Я  заранее  решил, что  выкладывать  театральному  агенту  свои  личные
обстоятельства будет неудобно. Так оно и  оказалось, но я взял себя в руки и
все  ему  выложил.  В  ходе  рассказа  я стал  замечать,  что,  по-видимому,
недооценил Джаса  Уотербери. Обманутый его внешним видом, я  отнес его к той
публике, которая  медленно соображает, что ей  говорят, и плохо  врубается в
тонкости. А он все быстро усваивал и хорошо соображал. Он  слушал, умудренно
кивая, а по окончании сказал, что  я обратился как раз туда, куда надо было.
У него есть племянница по  имени  Трикси,  и  она мне придется в самую пору.
Задачка полностью в ее духе. Если  я поручу это дело ей, заключил он, успех,
несомненно, будет самый сногсшибательный.
     Звучало заманчиво,  но я с сомнением поджал губы.  А вдруг любящий дядя
из естественного пристрастия чересчур перехвалил вышеназванную Трикси?
     -- Вы уверены, -- говорю, --  что эта ваша племянница справится с такой
непростой работой?  Тут  требуется основательная актерская подготовка. Будет
ли она в этой роли убедительна?
     -- Она покроет ваше лицо жаркими поцелуями, если вы это имеете в виду.
     -- Меня  больше беспокоит диалог.  Что, если она переврет текст? Может,
все-таки лучше пригласить опытную актрису?
     -- А Трикси и  есть опытная актриса. Она уже сколько лет  играет Царицу
Фей в пантомимах. Главных ролей  ей  в  Лондоне  не дают просто из зависти в
высших  инстанциях. Но справьтесь  в  Лидсе  и  Уигане, как  ее  там  ценят.
Поинтересуйтесь в Халле, в Хаддерсфилде.
     Я  ответил,  что  обязательно  поинтересуюсь, если только  попаду  туда
когда-нибудь. Тут он совсем разбушевался:
     -- "Фигуристая милашка" -- "Лидс ивнинг кроникл"! "Талантливая цыпочка"
-- "Халл дейли ньюс"! "Красота и достоинство" -- "Уиганский вестник"! Можете
не волноваться, приятель,  Трикси даром денег  не берет. И  кстати  сказать,
сколько она за эту роль получит?
     -- Я думал о пятерке.
     -- Может, десять?
     -- Согласен.
     -- Или лучше  пятнадцать.  И роль будет сыграна  со  всем послушанием и
вдохновением.
     Я не стал торговаться, не  до  того. Утром, когда я завтракал,  звонила
тетя Далия  и сообщила, что Гонория собирается посетить  меня в четыре часа,
так что к этому сроку надо  было успеть подготовить ей надлежащую встречу. Я
выложил пятнадцать фунтов и поинтересовался, как скоро он найдет племянницу,
ибо сейчас, как говорит Дживс, время решает все. Он сказал, что она поступит
в мое распоряжение задолго до назначенного часа, и я сказал: "Ладно".
     -- Позвоните  мне,  когда  у вас все будет готово, -- велел я ему. -- Я
буду обедать в клубе "Трутни".
     Это странным образом возбудило его интерес.
     -- Клуб "Трутни"? Вы что  же,  состоите  в  нем? У меня там есть добрые
знакомые, в клубе "Трутни". Мистера Уиджена знаете?
     -- Фредди Уиджена? Да, конечно.
     -- А мистера Проссера?
     -- И Богача Проссера знаю.
     -- Увидите их, передайте от меня горячий привет. Хорошие парни, и тот и
другой.  Ну а  теперь  можете валить отсюда  и  сидеть, преспокойно  набивая
брюхо, отложив  все заботы. Я  отыщу Трикси  раньше, чем вы  доедите рыбу  с
картошкой.
     Когда я  после обеда  пил кофе в курилке, меня  позвали к телефону. Это
был, как я и думал, Джас Уотербери.
     -- Это вы, милый человек?
     Я ответил положительно,  и он объявил,  что все под  контролем.  Трикси
обнаружена  и   прибудет   заблаговременно  до  поднятия  занавеса,  готовая
выполнить любую роль, что ей сулит судьба. Пусть я назову адрес, по которому
им явиться. Я назвал, и  он  сказал,  что  они приедут как штык без четверги
четыре. Так  что все  было улажено, и я возвратился  в курилку, испытывая по
отношению к Джасу Уотербери самые добрые чувства. Он, конечно, из  тех, кого
не рискнешь  пригласить с  собой в многодневный пеший поход,  и лучше бы ему
все-таки сократить употребление  масла  как на шевелюру, так  и  на всю свою
персону, но несомненно одно: если  обстоятельства  потребуют  от вас сплести
интригу, лучшего помощника для такого плетения просто не найдешь.
     Пока меня не было в курительной  комнате, пришел Китекэт и сел в кресло
рядом с  моим, и  я, как только его увидел,  сразу же принялся расспрашивать
его про Джаса Уотербери.
     -- Помнишь, ты мне объяснял  насчет  театральных  агентов? Не случалось
тебе иметь дело по этой линии с неким Уотербери?
     Китекэт задумался:
     -- Фамилия как будто бы знакомая. А как он выглядит?
     -- Неописуемо.
     -- Это  мне  мало   что   говорит.   Театральные  агенты  все  выглядят
неописуемо.  Но  вот  фамилию  такую  я,  похоже, где-то слышал.  Уотербери,
Уотербери? Постой! Такой скользкий тип?
     -- Да, скользкий. Масленистый.
     -- А зовут его не Джас?
     -- Джас.
     -- Тогда  я  знаю, кого ты имеешь о виду. Сам я его никогда не встречал
--  он, наверно,  еще не  оперировал  в те  времена, когда  я обивал  пороги
агентов, -- но Фредди Уиджен и Богач Проссер мне о нем рассказывали.
     -- Да, он говорил, что они его друзья.
     -- Ну,  он  бы не стал этого утверждать, если бы услышал, как они о нем
отзываются.  Особенно  Проссер. Джас Уотербери вытряс из  него  однажды  две
тысячи фунтов. Это меня поразило.
     -- Из Богача Проссера вытряс две тысячи? --  переспросил я, недоумевая.
Может быть, я  ослышался?  Богач Проссер -- наш  клубный  миллионер, но всем
хорошо известно, что у него невозможно вытянуть даже  пятерку без хлороформа
и наложения щипцов. Кто только не пытался, и все напрасно.
     -- Да, Фредди Уиджен мне говорил. По словам Фредди, если Джас Уотербери
вторгся в  чью-то жизнь,  этот чело век может попрощаться  по меньшей мере с
половиной своего имущества. Он у тебя уже взял что-нибудь?
     -- Пятнадцать фунтов.
     -- Скажи спасибо, что не пятнадцать сотен.

     Если вы сейчас  подумали,  что  слова Китекэта посеяли у  меня  в  душе
беспокойство и дурные  предчувствия, то вы не ошиблись. Наступил назначенный
срок -- три  часа сорок  пять минут  --  и застал  Вустера расхаживающим  по
комнате с насупленными бровями. Одно  дело,  если  бы засаленный театральный
агент  выставил  на пару фунтов всего-навсего старину  Фредди  Уиджена,  его
может обобрать даже ребенок. Но  чтобы  деньги, да еще в таком  колоссальном
количестве, были  изъяты у Богача  Проссера, у которого в кошельке гнездится
многодетная  моль,  это  было  выше моего понимания.  Невероятно...  Китекэт
сказал, что  толком ничего понять нельзя,  потому что стоит  Богачу Проссеру
услышать имя  Джаса Уотербери, он синеет  с лица и  начинает невразумительно
брызгать  слюной,  но факт таков, что  банковский  счет Джаса возрос на  эту
сумму,  а  банковский  счет  Проссера, наоборот, на столько  же  уменьшился.
Словом, я ощущал себя тем персонажем из романа тайн, который вдруг понимает,
что против  него сражается сам Спрут преступного мира,  а как ускользнуть от
его щупалец, понятия не имеет.
     Однако  вскоре  Здравый Смысл  ко  мне возвратился,  и  я осознал,  что
напрасно так уж разволновался. Ничего подобного со мной  случиться не может.
Ну,  допустим,  Джас  Уотербери  попытается  втянуть   меня  в  какую-нибудь
сомнительную сделку, чтобы потом  исчезнуть,  оставив меня, как говорится, с
младенцем на руках, все равно у него ничего не выйдет,  не  на такого напал.
Короче говоря, к тому моменту, когда у двери зазвонил звонок,  Бертрам снова
был самим собой.
     Дверь открыл я, потому что у  Дживса была выходная половина дня. Он раз
в неделю складывает  орудия своего труда  и отправляется в  клуб  "Подсобник
Ганимед" играть в бридж. Джас  со  своей племянницей переступили порог, а  я
остался стоять, разинув рот. Можно даже сказать, что на мгновенье я обалдел.
     Последний  раз  я  был  на  представлении  пантомимы в довольно  раннем
детском возрасте и совершенно  забыл,  насколько упитанны бывают Царицы Фей.
Вид Трикси Уотербери  поразил  меня, как удар тупым  предметом  по голове. С
одного взгляда  было понятно, почему критик  из Лидса назвал  ее "фигуристой
милашкой". Ростом  с меня, она стояла передо мной  в белых носочках, выпирая
во все  стороны из короткого  платьица, хлопала сияющими глазами и улыбалась
ослепительной  улыбкой.  Прошло несколько  мгновений,  прежде  чем  я  сумел
выговорить "здравствуйте".
     -- Привет, привет,  -- сказал Джас  Уотербери и с  одобрительным  видом
осмотрелся. -- Неплохая квартирка. Ручаюсь, дорого обходится содержать такую
в порядке. Это мистер Вустер, Трикси. Будешь звать его Берти.
     Царица  Фей  сказала, что,  может  быть,  лучше  "мой  пупсик"?  И Джас
Уотербери горячо одобрил ее предложение.
     --  У  публики  пройдет  на  "ура", -- кивнул он. -- Что я говорил,  а?
Девочка в самый раз подходит на эту роль. Придаст исполнению легкий шик, вот
увидите. Когда вы ожидаете свою даму?
     -- С минуты на минуту.
     -- Тогда надо подготовить  мизансцену.  При поднятии занавеса вы сидите
вон в том кресле, на коленях у вас Трикси.
     -- Что-о?
     По-видимому, он услышал в моем голосе ужас, потому что немного нахмурил
свой сальный лоб.
     -- Мы же заботимся  о качестве постановки, -- строго указал он.  -- Для
того чтобы сцена вышла убедительной, самое важное -- это картинка.
     Я нашел, что в его словах что-то есть. Сейчас не  время  для полумер. Я
опустился в кресло. Не скажу, что я был вне себя от счастья, однако я сидел,
и любимая фея города Уигана так  шмякнулась мне на колени, что старое доброе
кресло задрожало, как осина.  И едва она успела прильнуть к моей  груди, как
раздался звонок в дверь.
     -- Занавес  поднимается! --  провозгласил Джас Уотербери.  --  А  ну-ка
выдай страстное объятие. Трикси, да на всю катушку.
     Трикси  вцепилась в меня  на  всю  катушку,  и мне  показалось,  что  я
альпинист в горах  Швейцарии, задавленный лавиной с сильным запахом пачулей.
Джас  распахнул  врата,  и входит не  кто  иной,  как  Блэр Эглстоун, гость,
которого я меньше всего ожидал.
     Он остолбенел и вытаращил глаза.  Я  тоже вытаращил глаза. И даже  Джас
Уотербери  глядел  на  нас  вытаращенными  глазами.  Его можно было  понять.
Человек ожидал появления дамы, и вдруг из глубины сцены слева  входит некто,
вообще  в  труппе не состоящий. Неудивительно, что  он  расстроился.  Всякий
импресарио на его месте отнесся бы к подобному вторжению неодобрительно.
     Первым заговорил я. В конце концов, я хозяин, а обязанность  хозяина --
поддерживать беседу.
     -- А-а,  Эглстоун! -- произнес  я. --  Заходите. Вы ведь  не знакомы  с
мистером Уотербери, не правда ли? Мистер Эглстоун, мистер  Джас Уотербери. А
это его племянница мисс Трикси Уотербери, моя невеста.
     -- Ваша кто?
     -- Невеста. Суженая. Нареченная.
     -- Боже милосердный!
     Джас  Уотербери,  видимо, решил, что, поскольку спектакль прерван,  ему
больше тут делать нечего.
     -- Ну, Трикс, -- сказал он, -- твой Берти захочет,  наверное, поболтать
с этим джентльменом, своим  приятелем, так что чмокни его на прощание,  и мы
пошли. Очень приятно  было  познакомиться, мистер  Как-бишь-вас.  -- И он  с
масленой улыбкой на губах повел Царицу Фей вон из комнаты.
     А  Блэр Эглстоун,  похоже,  совсем растерялся. Он  смотрел  им вслед  и
словно спрашивал себя, вправду ли он  видел то, что видел? Потом обернулся и
посмотрел на меня, как человек, требующий объяснения.
     -- Что это значит, Вустер?
     -- Что значит -- что? Эглстоун, выражайтесь яснее.
     -- Что это была за особа, черт подери?
     -- Вы что, не слышали? Моя невеста.
     -- То есть вы в самом деле с ней помолвлены?
     -- Совершенно верно.
     -- А кто она?
     -- Она играет Царицу Фей в пантомимах. Не в Лондоне, по причине зависти
в  высших  сферах,  но  о ней  высокого  мнения  в  Лидсе, Уигане,  Халле  и
Хаддерсфилде.  В   газете  "Халл  дейли   ньюс"  о  ней  написали,  что  она
"талантливая цыпочка".
     Эглстоун помолчал,  очевидно,  обдумывая  последнее сообщение, а затем,
совершенно не стесняясь, как это теперь модно у молодых романистов,  прямо и
откровенно заявил:
     -- Она похожа на гиппопотама.
     Я мысленно прикинул:
     -- Да, сходство есть.  Наверно,  от фей требуется некоторая мясистость,
если они дорожат  любовью  народа в таких городах,  как  Лидс и Хаддерсфилд.
Северный зритель хочет за свои деньги получить побольше.
     -- И от нее исходит какой-то жуткий запах, не припомню сейчас, что это.
     -- Пачули. Да, я тоже заметил.
     Он опять задумался.
     -- Не могу себе представить вас помолвленным с нею.
     -- А я могу.
     -- Так это официально?
     -- Вполне.
     -- Это будет замечательной новостью для Гонории.
     Я не понял:
     -- Для Гонории?
     -- Да. Она вздохнет с огромным облегчением. Она, бедняжка, очень  о вас
беспокоилась. Я из-за этого и пришел к вам, чтобы сообщить  вам,  что она не
может быть вашей. Она выходит замуж за меня.
     Я оторопело заморгал. Первая моя мысль была, что он, несмотря на ранний
час, находится под воздействием алкоголя.
     -- Но  я  получил   известие  из  надежного  источника,  что  это  дело
расстроилось.
     -- Расстроилось было, а потом снова сладилось. Мы помирились.
     -- Надо же. Вот это да.
     -- И она не решалась пойти и сообщить вам сама. Сказала, что не в силах
видеть немую муку в вашем взгляде.  Когда я скажу ей, что вы обручились, она
от радости пустится плясать  по всему Вест-Энду, и не только потому,  что не
погубила  вашу  жизнь, но еще и  ясно  представив себе, какого несчастья  ей
удалось избежать. Подумать только, ведь она  могла выйти за вас! В голове не
укладывается. Ну, я пошел сообщить ей  хорошую новость, -- заключил он, и мы
простились.
     А через минуту снова зазвонил звонок. Открываю дверь, и у  порога снова
стоит он.
     -- Как, вы говорили, ее зовут?
     -- Зовут? Кого?
     -- Вашу невесту.
     -- Трикси Уотербери.
     -- Боже милосердный!  --  воскликнул он, повернулся и  ушел.  А я снова
погрузился в сладкие грезы, которые он прервал своим приходом.

     Было такое время, когда, если бы ко мне кто-то пришел и сказал: "Мистер
Вустер,  меня  подрядила одна  солидная  издательская  фирма  написать  вашу
биографию, и мне нужны какие-нибудь интимные подробности, которых, кроме как
у  вас, нигде  не  раздобыть. Оглядываясь назад,  какой  момент вы  считаете
верхом вашей  жизненной карьеры?" -- я бы ответил  не задумываясь. Это было,
сообщил бы я ему, когда  мне  шел  четырнадцатый  год и я состоял учеником в
закрытой  частной  школе "Малверн- Хаус", что в Брамли-он-Си,  возглавляемой
князем  тьмы  и  злодейства  Обри  Апджоном  М.А. [Сокращение от  латинского
Magister  Artium,  то есть  магистр  гуманитарных  наук].  Он  велел  мне на
следующее утро явиться  к  нему в кабинет, а  это  всегда означало полдюжины
горячих тростью, которая кусала, как змея,  и жалила, как аспид. И каково же
было мое  счастье, когда наутро  я весь  с ног до  головы покрылся  красными
пятнами, у  меня оказалась корь,  и неприятное объяснение с начальством само
собой отложилось на неопределенное время.
     Это  и  был мой высший миг.  Примерно  такое же блаженство переживал  я
теперь, только  еще  более  упоительное,  эдакое  тихое ликование, осеняющее
человека,  который  оставил  с  носом  силы  зла. Я  словно  освободился  от
огромного  груза.  Вообще-то в каком-то смысле  так  оно и было. Царица  Фей
наверняка потянула  бы на добрых  сто шестьдесят фунтов по магазинным весам,
но  я  имею  в  виду  не это, а ужасную тяжесть, которая угнетала мне  душу.
Наконец-то усмиренные  розовые тучи у меня над головой  разошлись, и с небес
засияло улыбчивое солнышко.
     Единственное,  чего  мне не хватало для полного  счастья,  это  Дживса,
чтобы разделить с ним  миг моего торжества. Я даже подумал, не  позвонить ли
ему в клуб "Подсобник Ганимед", но не хотелось отрывать его, когда он, может
быть, как раз добирает взятки без козырей.
     Тут  я  вспомнил про  тетю  Далию.  Уж  кому-кому,  а  ей-то непременно
следовало сообщить добрую весть, поскольку она так хорошо  относится к Родди
Глоссопу  и  проявила  глубокую  озабоченность  в  связи  с  его безвыходным
положением. И потом, она наверняка  порадуется  тому,  что любимый племянник
избежал опасности страшнее смерти, а  именно,  женитьбы  на Гонории. Правда,
обида на мой  твердый отказ быть  Санта-Клаусому нее на  детском  празднике,
наверно, еще не зажила,  но при последней нашей встрече я заметил,  что тетя
уже не такая воспаленная, и,  значит,  можно предполагать, что, загляни я  к
ней сегодня,  она встретит меня  с распростертыми объятиями. Ну, может быть,
не  совсем распростертыми,  но  более или менее.  Поэтому  я оставил  Дживсу
записку с сообщением, где я, и со всех ног помчался к тете Далии на такси.
     Как я предвидел, так и  получилось.  Не хочу сказать, что она  просияла
при виде меня, но и не  швырнула в меня Перри Мейсоном в сопровождении новых
обидных слов,  а когда  я рассказал, что было, пришла  в восторг и сделалась
просто сама любезность.  Мы  сидели и  весело  обменивались мнениями о  том,
каким  прекрасным  рождественским подарком для старины Глоссопа будет  такой
оборот дел, и рассуждали, каково это, должно быть, -- оказаться супругом его
дочери Гонории,  да и  супругой Блэра Эглстоуна, если уж  на то пошло, тоже,
когда внезапно зазвонил  телефон.  Аппарат стоял  на  столике рядом, и  тетя
Далия подняла трубку.
     -- Алло? -- пробасила она. --  Кто? -- или вернее: -- КТО? (по телефону
она разговаривает таким же мощным голосом, каким некогда  гикала на отъезжем
поле).  --  И  протянула  трубку  мне. --  Кто-то  из  твоих  приятелей тебя
спрашивает. Говорит, что его фамилия Уотербери.
     Джас  Уотербери,  когда я  ответил,  показался  мне  взволнованным.  Он
испуганно спросил:
     -- Вы где это находитесь, милый человек? В зоопарке?
     -- Вас не понял, Джас Уотербери.
     -- Я слышал сейчас львиный рык.
     -- А-а, это моя тетя.
     -- Слава богу, что ваша, а  не моя. У меня барабанные перепонки чуть не
лопнули.
     -- Да, у нее голос звучный.
     -- Что верно, то верно. Ну, так вот, миляга, сожалею, что потревожил ее
в  час кормежки,  но вам,  наверное,  интересно будет,  мы тут  с Трикс  все
обговорили и решили, что скромная брачная церемония в  Отделе регистрации --
как раз  самое  оно.  Большой съезд гостей и лишние затраты ни к чему. Да, и
еще она говорит, что выбирает для свадебного путешествия Брайтон. Брайтон --
ее любимый город.
     Я толком не разобрал, о чем это он, но, читая между строк, предположил,
что, по-видимому, Царица Фей выходит замуж. Я поинтересовался у него, так ли
это, а он маслянисто хихикнул.
     -- Все шуточки шутишь, Берти?  Такой  шутник. Кто же должен знать,  что
она выходит замуж, если не ты?
     -- Понятия не имею. И за кого?
     -- Да  за тебя, конечно. Разве ты  не представил  ее приятелю как  свою
невесту?
     Я сразу же поспешил его поправить:
     -- Но это был просто розыгрыш. Вы ведь ей сказали?
     -- Что сказал?
     -- Что мне только нужно было, чтобы она притворилась моей невестой.
     -- Какая странная идея. Зачем бы я стал это говорить?
     -- За пятнадцать фунтов.
     -- Не  знаю никаких  пятнадцати фунтов. Как я это  помню, вы явились ко
мне  и  сказали,  что  видели  Трикси  в Уигане  в  общедоступном  спектакле
"Золушка", когда она исполняла там  роль  Царицы Фей, и влюбились с  первого
взгляда, как  и многие другие молодые парни, кто  ее видел. Каким-то образом
вы разузнали, что она  моя племянница, и попросили привезти ее к  вам домой.
Мы прибыли по вашему адресу, и я с порога увидел свет любви в вашем взгляде,
и в ее взгляде тоже.  Не  прошло  и  пяти минут, как вы усадили ее к себе на
колени и сидели эдак уютненько, миловались,  как  два  голубчика.  Настоящая
любовь  с  первого взгляда,  и,  признаюсь,  я  был  искренне  тронут. Люблю
смотреть, как сходятся пары весенней порой. Правда, сейчас не весенняя пора,
но принцип тот же.
     В  этом  месте  тетя  Далия,  которая  сидела  и  безмолвно негодовала,
все-таки встряла в разговор, обругала меня и спросила, в чем дело. Я властно
от нее отмахнулся. Мне необходимо было  сосредоточить  все  внимание,  чтобы
разобраться с возникшим недоразумением.
     -- Вы сами не знаете, что говорите, Джас Уотербери.
     -- Кто, я?
     -- Да, вы. Вы все перепутали.
     -- Вы так думаете?
     -- Да, думаю.  И  попрошу нас  передать  мисс Уотербери, что  свадебные
колокола не зазвонят.
     -- Вот и я то же говорю. Трикси предпочитает Отдел регистрации.
     -- И Отдел регистрации не зазвонит.
     Он сказал, что я его удивляю.
     -- Вы что, не хотите жениться на Трикси?
     -- Не подойду к ней даже на расстояние вытянутого столба.
     -- Вот это  да!  -- прозвучало на том  конце  провода. -- Поразительное
совпадение,  --  пояснил  он.  -- Именно этим же  выражением  воспользовался
мистер Проссер, когда отказывался  жениться  на другой моей племяннице, хотя
раньше сам же объявил помолвку в присутствии свидетелей, точно так же, как и
вы. Доказывает, как тесен  мир. Я спросил, известно ли ему о  судебных исках
за нарушение  брачных обещаний, и тогда он  заметно задрожал  и раз или  два
сглотнул. А потом заглянул мне в  глаза и спросил: "Сколько?" Поначалу я его
не понял, но потом меня вдруг осенило. "Так вы желаете расторгнуть помолвку?
-- говорю я. -- И как джентльмен считаете себя обязанным позаботиться, чтобы
бедная девушка получила какое-то сердечное утешение? -- говорю я. --  Что ж,
сумма должна быть основательной, поскольку приходится  учесть девушкино горе
и отчаяние",  --  говорю  я.  Мы  с ним обговорили это дело и в конце концов
согласились на  двух тысячах фунтов.  Ту же  сумму я порекомендовал  бы и  в
вашем случае. Думаю, мне удастся склонить Трикси принять  ее. Конечно, жизнь
для нее все  равно  останется горькой пустыней после  того,  как она лишится
вас, но две тысячи фунтов -- это все же кое-что.
     -- БЕРТИ! -- произнесла тетя Далия.
     -- О, --  говорит Джас  Уотербери. --  Я  снова слышу  рык этого  льва.
Ладно, даю вам время все обдумать.  Буду у вас завтра с утра, чтобы услышать
ваше решение, и, если вы предпочтете не выписывать чека, я попрошу приятеля,
может, он  сумеет вас уговорить. Он мастер  спорта по  борьбе без правил,  и
зовут его Боров Джап. Когда-то я  был у него менеджером. Теперь он больше не
выступает, так  как сломал одному типу в  поединке позвоночник  и с тех  пор
почему-то испытывает к этому виду спорта отвращение. Но до сих пор сохраняет
прекрасную форму.  Видели бы вы,  как он пальцами щелкает бразильские орехи.
Меня  он  очень  уважает,  и  нет  ничего,  чего бы он для меня  не  сделал.
Например, если кто-нибудь подставит меня в бизнесе, Боров сразу же ринется и
оторвет ему руки-ноги, словно  невинный  ребенок, который гадает по ромашке:
"Любит -- не  любит".  Доброй ночи,  приятных  сновидений, -- заключил  Джас
Уотербери и повесил трубку.

     После такого крайне неприятного разговора я бы, конечно, будь моя воля,
забился куда-нибудь в  угол  и  сидел, зажав голову в  ладонях  и  обдумывая
создавшееся положение. Но тетя Далия слишком уж громогласно выражала желание
услышать, что все  это  значит,  пришлось начать с нее.  Я  упавшим  голосом
изложил  факты,  и она проявила столько  сочувствия  и понимания, что я  был
удивлен и  растроган. С женским  полом часто  так бывает. Если  вы в  чем-то
расходитесь с ними  во взглядах, например,  по поводу того,  чтобы  наклеить
белую  бороду  и подвязать  на  живот  подушку,  они  подвергают  вас самому
жестокому обращению, но стоит им видеть, что человек действительно в беде, и
сердце их  оттаивает, злость забыта, и они, не  жалея усилий, спешат оказать
всякую  мыслимую   поддержку.   Точно   так   получилось   и  с  престарелой
родственницей. Высказавшись по  поводу  того,  что я осел из  ослов  и  меня
нельзя выпускать из  дому  без няньки, она продолжала  уже  в более ласковом
ключе:
     -- Как бы то ни было, ты сын моего брата, маленьким я нередко тетешкала
тебя  на  колене, хотя другого такого  недоразвитого  младенца я в жизни  не
видела,  но  ведь нельзя тебя винить за то,  что  ты  был  похож  на  помесь
вареного  яйца  с куклой чревовещателя, и  я  не допущу, чтобы ты  бесследно
сгинул  в калоше, в  которую  угодил.  Я  должна сплотиться  вокруг  тебя  и
протянуть руку помощи.
     -- Спасибо, единокровная старушенция. Ужасно благородно с вашей стороны
это ваше стремление помочь. Но что вы можете сделать?
     -- Сама по себе, возможно, ничего,  но я могу посовещаться с Дживсом, и
совместно мы наверняка что-нибудь придумаем. Звони ему и зови скорее сюда.
     -- Его еще нет дома. Он играет в бридж у себя в клубе.
     -- Все-таки позвони. А вдруг.
     Я позвонил и, к своему изумлению, услышал размеренный голос:
     -- Резиденция мистера Вустера.
     -- Господи, Дживс, я и не предполагал застать вас дома так рано.
     -- Я  уехал  раньше  срока,  сэр.  Сегодняшняя  игра  не  доставила мне
обычного удовольствия.
     -- Плохая карта шла?
     -- Нет,  сэр,  карты  мне  доставались  вполне  удовлетворительные,  но
партнер дважды сорвал мою игру, и у меня пропало желание продолжать.
     -- Сочувствую. Значит, вы сейчас ничем не заняты?
     -- Нет, сэр.
     -- Тогда, может, примчитесь во весь опор к моей тете  Далии?  Тут в вас
большая нужда.
     -- Очень хорошо, сэр.
     -- Едет? -- Спросила тетя.
     -- На крыльях ветра. Только наденет свой котелок.
     -- Тогда уйди куда-нибудь.
     -- Вы не хотите, чтобы я участвовал в конференции?
     -- Нет.
     -- Но три головы лучше, чем две, -- попробовал я настоять.
     -- Только не тогда, когда одна из них -- насквозь костяная, -- отрезала
престарелая родственница, вернувшись к прежней манере выражаться.

     В  ту ночь  я спал  неспокойно,  мне снилось,  будто я  убегаю, а  меня
настигают Царицы Фей, целая свора, да их еще сзади подгоняет  Джас Уотербери
на коне  и  орет: "У-лю-лю!" и "Ату его!" Так что, когда я вышел к завтраку,
был уже двенадцатый час.
     -- Насколько я понимаю, Дживс,  --  говорю я, мрачно ковыряя в  тарелке
яичницу, -- тетя Далия вам все рассказала?
     -- Да, сэр. Рассказ миссис Траверс был весьма информативен.
     Я  вздохнул с  облегчением,  потому что от  этой  секретности и  всяких
условных обозначений А и В у меня уже голова кругом шла.
     -- Положение угрожающее, вы не находите?
     -- Безусловно, угроза, нависшая над вами, довольно серьезна, сэр.
     -- Не  представляю  себе, как  я  буду  выступать  ответчиком  в деле о
нарушении брачного обещания,  а публика в зале будет издевательски хохотать,
и присяжные  еще назначат мне оплату издержек.  Да я  после этого просто  не
рискну показаться в "Трутнях".
     -- Да, скандальная слава -- крайне неприятная вещь, сэр.
     -- С другой  стороны,  платить Джасу  Уотербери  две тысячи фунтов  мне
совершенно не хочется.
     -- Сочувствую вам в вашей дилемме, сэр.
     -- Но вы, может быть,  придумали  какой-нибудь  потрясающий способ, как
перехитрить Джаса, чтобы он до могилы ежедневно посыпал свою масленую голову
пеплом? Как вы собираетесь с ним говорить, когда он явится сюда?
     -- Я собираюсь воззвать к его здравому смыслу, сэр.
     Сердце  у  меня  похолодело.  Наверно,  я  слишком  привык,  что  Дживс
мановением волшебной ласточки развеивает по воздуху самые опасные кризисы, и
ожидал от него, что он, если  что, всегда вынет из шляпы чудесное решение, и
никаких хлопот. Однако  в то  утро, хотя  вообще  я до  завтрака не  слишком
хорошо соображаю, мне было ясно, что  намерение  Дживса  нипочем,  выражаясь
словами Джаса Уотербери, не пройдет  у  публики на "ура". Станет он  слушать
рассуждения о  здравом смысле,  как бы не так. Чтобы  в чем-то убедить этого
короля мошенников, нужен кастет и чулок с мокрым песком, а не здравый смысл.
В  тоне, которым я  спросил  Дживса,  неужели  он не  мог  придумать  ничего
получше, прозвучал скрытый упрек.
     -- Вы невысокого мнения о таком плане действий, сэр?
     -- Знаете, я бы не хотел ранить ваши чувства...
     -- Ну что вы, сэр.
     -- ...но я бы не назвал это вершиной вашей творческой мысли.
     -- Мне очень жаль, сэр, но тем не менее...
     В  этот  миг заголосил дверной звонок.  Я  с яичницей на губах  вскочил
из-за  стола  и  оглянулся на Дживса. Не поручусь, что глаза у меня при этом
вылезли вон  из  орбит,  но  вполне может быть, что и так, у меня было такое
чувство, будто в квартире взорвалась добрая унция тринитротолуола.
     -- Пришел!
     -- По всей видимости, да, сэр.
     -- Я просто не в состоянии с ним общаться в такую рань.
     -- Ваши  чувства  вполне  понятны,  сэр.  Было   бы  целесообразно  вам
куда-нибудь  скрыться,  пока  я  буду  вести  переговоры.  Наиболее  удобным
укрытием представляется пространство позади пианино.
     -- Вы правы, как всегда, Дживс.
     Утверждать, будто за пианино оказалось так  уж удобно, я бы не стал, не
желая вводить читателя  в  заблуждение,  но все-таки там я  был  спрятан  от
посторонних глаз,  а это главное.  И условия, позволяющие оставаться в курсе
происходящих событий, тоже  оказались  недурны. Я услышал звук открывающейся
двери, и голос Джаса Уотербери произнес:
     -- Привет, миляга.
     -- Доброе утро, сэр.
     -- Вустер у себя?
     -- Нет, сэр, он только что вышел.
     -- Странно. Он знал, что я должен прийти.
     -- Вы -- мистер Уотербери?
     -- Я самый. Куда он подался?
     -- Насколько  я знаю, у  мистера Вустера было намерение посетить своего
ростовщика, сэр.
     -- Что?
     -- Он упомянул  об  этом, уходя.  Сказал,  что надеется получить  фунта
два-три за часы.
     -- Вы смеетесь? Зачем бы он стал закладывать часы?
     -- Он весьма стеснен в средствах.
     Последовала, как  выражаются  иногда,  зловещая тишина. Вероятно, Джасу
Уотербери потребовалось время, чтобы переварить это известие. Жаль, я не мог
участвовать в разговоре, а то бы я непременно сказал: "Дживс,  так держать!"
-- и извинился бы, что вздумал в нем усомниться. Можно было догадаться, что,
говоря о намерении воззвать к здравому смыслу Джаса  Уотербери, он припрятал
в рукаве козырь, который все меняет.
     Прошло какое-то время, прежде чем Джас Уотербери снова заговорил, и при
этом  в  голосе  у  него  слышалась  некоторая  дрожь,  словно бы  он  начал
подозревать, что в  жизни есть  не только  розы  и солнечные  лучи, как  ему
казалось  до  сих пор. Я его  понимал.  Нет страданий горше, чем  испытывает
человек, который возомнил, будто отыскал горшок с золотом у подножия радуги,
и вдруг узнает из авторитетных источников, что ничего подобного. До  сих пор
Бертрам Вустер был для него беззаботный жуир, который разбрасывает направо и
налево суммы по пятнадцать фунтов, чего невозможно делать, не имея солидного
счета в банке, и узнать,  что  Бертрам Вустер бегает закладывать часы,  было
для него  как  острый  нож  в  сердце, -- если, конечно, оно у него есть. Он
ошарашенно проговорил:
     -- А как же эта квартира?
     -- Сэр?
     -- Квартиры на Парк-Лейн обходятся недешево.
     -- О да, сэр. Безусловно.
     -- Да еще со швейцаром.
     -- Как, сэр?
     -- А вы разве не швейцар?
     -- Нет, сэр. Я  состоял одно время личным слугой при джентльмене,  но в
настоящее время не занимаю этой должности. Я представляю  мистеров Олсоппа и
Уилсона,  виноторговцев,  предоставивших  в  кредит товар на общую  сумму  в
триста четыре  фунта пятнадцать шиллингов  и восемь пенсов, -- долг, расчеты
по которому  существенно превосходят финансовые возможности мистера Вустера.
Я здесь нахожусь при описанном имуществе.
     -- Бог ты мой! -- пробормотал Джас, и, на мой  взгляд,  ему даже делает
честь, что он не  воспользовался более сильным выражением. -- То есть  вы --
судебный исполнитель?
     -- Вот именно,  сэр.  Должен с  сокрушением  признать, что карьера  моя
пошла под уклон и нынешняя должность  -- это единственное, что я смог найти.
Здесь не  то,  к  чему  я привык, но и на этом месте есть свои положительные
стороны.  Мистер Вустер  --  весьма приятный молодой  джентльмен  и к  моему
пребыванию в его  доме  относится вполне дружелюбно. Мы  с  ним ведем долгие
увлекательные беседы, в  ходе  которых он  и  разъяснил мне свое  финансовое
положение. Он, оказывается, всецело зависит от  содержания, назначенного его
теткой,  некоей  миссис Траверс, дамы с нестабильным темпераментом,  которая
уже  не  раз  угрожала,  что,  если  он  не возьмется за ум и  не  прекратит
мотовство, она лишит  его содержания и  отправит в Канаду,  существовать  на
скромные почтовые переводы с родины.  Она,  разумеется,  считает меня слугой
мистера Вустера. Что произойдет, если  она  узнает, в качестве кого я  здесь
нахожусь на  самом деле, мне страшно подумать, ясно  одно, если вы позволите
мне выразить мнение, легкая жизнь мистера Вустера на  этом кончится навсегда
и начнется тяжелая.
     Снова наступила зловещая тишина, Джас Уотербери,  наверно, употребил ее
на то,  чтобы промокнуть лоб,  на котором выступили обильные капли трудового
пота. В заключение он еще раз произнес: "Бог ты мой!"
     Намеревался ли он  к этому еще что-нибудь прибавить, неизвестно, потому
что ничего прибавить ему все  равно  не удалось: послышался шум, похожий  на
мощный  порыв  ветра,  кто-то  громко  фыркнул, и  я  понял,  что  среди нас
находится  тетя  Далия.  Должно  быть,  впуская  Джаса  Уотербери,  Дживс по
рассеянности не запер входные двери.
     -- Дживс! -- прогудела моя тетя. -- Вы можете смотреть мне в глаза?
     -- Разумеется, мэм, если вам угодно.
     -- А я этому удивляюсь. Вы, по-видимому, обладаете наглостью армейского
мула. Я  только что  узнала, что вы -- судебный  исполнитель в шкуре личного
слуги джентльмена. Вы будете это отрицать?
     -- Нет, мэм. Я здесь от  фирмы "Олсопп и Уилсон, вина, ликеры и крепкие
напитки", ей  причитается получить за поставленный  товар на сумму  в триста
четыре фунта пятнадцать шиллингов и восемнадцать пенсов.
     Пианино,   за   которым  я  скрючился,  покачнулось  и  загудело,   как
динамо-машина, должно быть, пожилая родственница фыркнула на него.
     -- Милосердный боже!  Что  юный Берти  делает  с вашим товаром,  винные
ванны принимает? Триста  четыре  фунта  пятнадцать  шиллингов и восемнадцать
пенсов! И другим, должно быть, задолжал не меньше. Весь в долгу как в шелку,
да еще вдобавок, я слышала, собирается жениться на толстухе из цирка.
     -- На исполнительнице роли Царицы Фей в пантомимах, мэм.
     -- Еще того хуже. Блэр Эглстоун говорит, что она вылитый гиппопотам.
     Мне было не  видно,  конечно, но я наглядно  представил  себе, как Джас
Уотербери, услыша такое  описание  обожаемой племянницы, гордо выпрямился во
весь рост и произнес холодно и надменно:
     -- Это  вы  так-то  говорите  про  мою Трикси,  а он  с  ней сочетается
законным браком или же пойдет под суд за нарушение брачного обещания.
     Опять же не могу ручаться, не видев своими глазами, но,  по-моему, тетя
Далия тут тоже выпрямилась во весь рост.
     -- Отлично.  Но  чтобы  вчинить  этот иск,  ей  придется отправиться  в
Канаду, --  грозно прорычала она, -- потому что  Берти Вустер туда отплывает
следующим  же пароходным рейсом,  и  там  у  него не  будет  средств,  чтобы
транжирить  на  суды. Того,  что  я  ему  назначу,  только-только  хватит на
прокорм. Мясной обед раз в три дня, это в лучшем случае. Вы посоветуйте этой
вашей Трикси, чтобы  забыла  думать про Берти и  обкрутила  вместо него Царя
Демонов.
     Опыт подсказывает мне, что, за исключением  вопросов  жизни  и  смерти,
вроде  того  чтобы  выступить  Санта-Клаусом  у  нас  на  детском празднике,
противостоять тете Далии физически невозможно,  и  Джас  Уотербери,  видимо,
тоже это понял, так как  еще  через мгновение я услышал стук  захлопнувшейся
двери. Он исчез, даже не пискнув.
     -- Уф-ф, ну вот, -- сказала тетя Далия. -- Эмоциональные  сцены страшно
выматывают, Дживс. Вы не дадите мне глоток чего-нибудь подкрепляющего?
     -- Разумеется, мэм.
     -- Ну, как я вам показалась? Ничего?
     -- Вы были великолепны, мэм.
     -- Кажется, я была в голосе.
     -- Звучность превосходная, мэм.
     -- Приятно сознавать,  что наши усилия увенчались успехом. Берти сможет
вздохнуть с облегчением. Когда вы его ожидаете домой?
     -- Мистер Вустер дома, мэм. Не решаясь встретиться с мистером Уотербери
лицом к  лицу, он предусмотрительно спрятался.  Вы найдете его,  заглянув за
пианино.
     Но я  к этому времени уже сам вылез и первым делом выразил им обоим мою
глубокую  благодарность.  Дживс принял  ее  с любезностью.  А  тетя Далия  в
очередной раз фыркнула. После чего сказала:
     -- Конечно,  из спасибо  шубы не сошьешь. Я бы  предпочла меньше слов и
больше дела. Если ты в самом деле испытываешь  чувство благодарности, сыграй
Санта-Клауса у меня на рождественском празднике.
     Она была по-своему  права.  Что против  этого  скажешь? Я сжал  кулаки.
Выпятил подбородок. И принял знаменательное решение:
     -- Хорошо, единокровная старушка.
     -- Ты согласен?
     -- Согласен.
     -- Вот молодец! Чего там бояться? В крайнем  случае ребятишки перемажут
твои ватные усы шоколадным кремом, только и всего.
     -- Шоколадным кремом? -- переспросил я, и голос мой задрожал.
     -- Или клубничным вареньем. Таков обычай. И кстати, не обращай внимания
на  слухи,  которые  могли  до  тебя дойти, что будто бы в прошлом году  они
подпалили бороду нашему священнику. Это была чистейшая случайность.
     Я уже  было снова начал изображать трепещущую осину,  но тут в разговор
вмешался Дживс:
     -- Прошу прощения, мэм.
     -- Да, Дживс?
     -- Если  мне позволительно внести  предложение, я бы сказал, что артист
более опытный справился бы с этой ролью успешнее, чем мистер Вустер.
     -- Вы что, вызываетесь добровольцем?
     -- Нет, мэм.  Артист,  которого  я   имел в  виду, --  это  сэр Родерик
Глоссоп. У  сэра Родерика более внушительная наружность и  голос гуще, чем у
мистера  Вустера.  Если  он  своим басом произнесет: "Хо-хо-хо-хо!"  --  это
произведет сильнейший драматический эффект, и я не сомневаюсь, что вам  он в
просьбе не откажет.
     -- Тем более, --  включился и я, -- что он имеет  обыкновение зачернять
себе лицо жженой пробкой.
     -- Совершенно  верно, сэр. Он будет рад  нарумянить щеки  и нос --  для
разнообразия.
     Тетя Далия задумалась.
     -- Пожалуй,  вы  правы,  Дживс, -- проговорила  она  наконец. --  Жаль,
конечно, детишек, они  лишатся  самой веселой  потехи,  но пусть знают,  что
жизнь состоит не  из  одних удовольствий. Спасибо, я,  наверно,  не буду это
пить, еще слишком рано.
     Тетя нас покинула, и я, глубоко растроганный, взглянул  в глаза Дживсу.
Он избавил меня от опасности, от одной мысли о которой у меня мурашки бежали
по спине, я ведь ни на  минуту не поверил тетиному утверждению, что будто бы
борода  у  священника загорелась  по  чистой  случайности.  Юное  поколение,
наверное, многие ночи напролет замышляло этот террористический акт.
     -- Дживс,  --  сказал  я, --  вы  что-то  такое  говорили давеча насчет
поездки во Флориду после Рождества.
     -- Это было всего лишь предположение, сэр.
     -- Вы хотите поймать на удочку тарпонга, не так ли?
     -- Не скрою, это мое горячее желание, сэр.
     Я вздохнул. И не  столько потому, что мне жалко было рыбу,  быть может,
добрую мать  и жену, которую хотят подцепить  на крючок  и вырвать из  круга
близких и  любимых. Меня лично  без ножа  резало сознание, что  я пропущу  в
клубе  "Трутни"  турнир по  метанию  летучих стрел,  где  мне светило  стать
победителем. Но -- ничего не поделаешь. Я подавил сожаления.
     -- Тогда отправляйтесь за билетами.
     -- Очень хорошо, сэр.
     А я прибавил торжественным тоном:
     --  И да  поможет  небо той рыбе,  Дживс,  которая вздумает  потягаться
хитростью с вами. Ее усилия останутся тщетны.

The Russian Wodehouse Society
http://wodehouse.ru/

Last-modified: Thu, 15 Aug 2002 19:50:58 GMT