---------------------------------------------------------------
Origin: http://www.zvezda.freeservers.com/Shoes/Contents_list.html
Spellcheck: Mithrilian
---------------------------------------------------------------
...Итуриэль своим копьем
Легко коснулся, ибо никакая ложь
Не сохранит свой облик перед ним,
Но против воли станет правдой вновь
ПРЕДИСЛОВИЕ
Хотя "Сними обувь твою" и представляет собой вполне законченный роман,
на самом деле он должен был бы открывать семейную хронику, охватывающую
историю четырех поколений. Но серия этих романов - спутник всей моей жизни -
рождалась не в хронологическом порядке.
"Овод", действие которого происходит в Италии во время политических и
идеологических конфликтов, приведших к революции 1848 года, был написан в
1897 году, когда я еще почти ничего не знала о предках его главного героя,
наполовину итальянца. "Прерванная дружба" (1910 год) рассказывает об одном
эпизоде из жизни того же героя. В 1911 году я оставила литературу и стала
писать музыку. И два промежуточных романа - о юноше и девушке, детство и
отрочество которых описаны в этой книге, и о их дочери, которая уехала в
Италию и стала матерью Овода, - так никогда и не появились. О судьбе этих
людей говорится в ПОСЛЕСЛОВИИ к роману "Сними обувь твою".
И вот после двух попыток показать духовную и эмоциональную жизнь
вымышленного человека, после двадцати лет, отданных музыке, я в конце концов
снова взялась за перо, чтобы проследить некоторые черты этого никогда не
существовавшего характера в его предках. Этот обратный ход мысли удивляет
меня больше, чем кого-либо. Если бы меня спросили, почему я решила на склоне
лет заняться давно умершими английскими предками итальянского бунтаря,
которые были для него в лучшем случае лишь ничего не значащими именами, моим
единственным ответом было бы, что я не могла иначе и знаю об этом не больше,
чем о других сторонах процесса появления на свет детей человеческого
воображения. Я знаю только, что на протяжении всей моей долгой жизни эти и
другие бесплотные создания моего духа, некоторые в человеческом образе,
другие в форме музыкальных звуков, приходили и уходили, не спрашивая моего
разрешения, и мне оставалось лишь одно - по мере своих сил поспевать за
ними.
Многие читатели во многих странах интересовались, почему Овод при тех
или иных обстоятельствах думал, чувствовал и поступал именно так, а не
иначе. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что некоторые противоречия,
которые удивляли или - совершенно справедливо - раздражали их, были просто
моими ошибками - промахами и неточностями незрелого мышления, ошибочного
видения или недостаточного умения молодого автора, едва справлявшегося со
слишком трудной первой книгой. Однако многие из них и сейчас кажутся мне
неотъемлемыми от всего духовного склада этого человека - такого, каким он
мне представлялся. Частичное объяснение этих противоречий, которое можно
найти в позднем и далеко неполном описании его наследственности с
материнской стороны, откладывалось так долго, что большинство из тех, для
кого оно предназначалось, либо умерли, либо давно забыли о своих
нсдоумениях. Тем, кто еще жив и еще не утратил интереса к этому, я хотела бы
сказать, что в настоящей книге я постаралась - хотя и с большим опозданием -
ответить на некоторые из их вопросов.
Я должна просить читателя извинить мою заведомо несовершенную попытку
передать исчезающий диалект Корнуэлла. Воспоминания далеких дней моей
юности, воспоминания о путешествиях пешком по дикому побережью Корнуэлла, о
разговорах - в кухнях с земляными полами или среди плетенок для ловли раков
- с бедняками, которые были стары, когда я была молода, слишком туманны,
чтобы на них можно было положиться. Много лет спустя я провела три зимы в
Сент-Айвс, но к этому времени старинный диалект помнили только старики на
уединенных фермах среди вересковых равнин. Филологи, к трудам которых я
обращалась, не всегда придерживались единого мнения о том, как лучше
передать мягкие, певучие, редуцированные гласные корнуэльского наречия, или
в том, насколько далеко распространились по каменным грядам некоторые
девонские речевые формы. Весьма возможно, что кое в чем я ошиблась, но
избежать этого риска было нельзя. Без их характерной речи мои рыбаки не
принадлежали бы Корнуэллу, который я любила.
Э. Л. В.
Нью-Йорк, ноябрь 1944 г.
Названием романа являются слова из фразы, с которой, по библейским
преданиям, бог обратился к Моисею: "Не подходи сюда: сними обувь твою с ног
твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая". Эти слова
вспоминает перед смертью героиня романа Беатриса Телфорд.
Эпиграф к роману взят из поэмы Джона Мильтона "Потерянный рай". В
четвертой песне описывается, как Сатана, решив искусить человека, проник в
рай, где жили Адам и Ева, и принял образ жабы. Расположившись около самого
уха Евы, он старался вдохнуть в нее свой яд и затуманить ее мозг
фантастическими видениями. Сатана надеялся возбудить в ней недовольство,
беспокойные мысли, необузданные желания. Но в то время как Сатана приводил в
исполнение свой замысел, один из посланных богом ангелов - Итуриэль -
коснулся Сатаны копьем, и Сатана тотчас принял свой настоящий облик, так как
прикосновение небесного оружия разоблачает всякий обман. Сатана вступил в
спор с архангелом Гавриилом, после чего был вынужден удалиться.
В романе говорится, что, когда Беатриса впервые увидела Артура
Пенвирна, он напомнил ей сначала архангела Гавриила, а потом - Итуриэля.
Беатрисе кажется, что одним своим присутствием Артур разоблачает всякую ложь
и обман.
Роман "Сними обувь твою" был опубликован в Нью-Йорке издательством
Макмиллана весной 1945 года.
На русском языке впервые роман опубликован в 1958 году.
ГЛАВА I
В начале лета 1763 года Генри Телфорд, молодой сквайр Бартона в
Уорикшире, стоял вечером в своей лондонской квартире перед зеркалом,
поправляя жабо своей лучшей рубашки. Он совершал туалет очень тщательно, но
без всякой охоты.
На этот раз он предпочел бы остаться дома и лечь спать пораньше, так
как светские разговоры уже успели ему надоесть, а кроме того, он не привык
засиживаться далеко за полночь, но старая леди Мерием упомянула в своем
письме, что среди ее приглашенных будет некая благородная девица, с которой
она очень хотела бы его познакомить. Он понимал, что ему следует поехать на
этот бал хотя бы в знак благодарности за ее хлопоты, несмотря на то, что он
был убежден в их бесполезности.
Если она и не сумела подыскать ему жену, то уж никак не по своей вине.
Столько же по доброте душевной и из любви ко всяческому сватовству, сколько
из-за просьбы сестры она приложила много стараний, чтобы помочь ему; но до
сих пор ни одна из юных леди, с которыми она его знакомила, не показалась
ему подходящей для роли хозяйки Бартона. У большинства из них манеры были
так же прелестны, как и платья, и некоторые были прелестны и сами. Красивые
женщины нравились ему не меньше, чем всякому другому, - так же, как ему
нравились вьющиеся розы на стенах Бартона; однако выбор матери для его
сыновей - вопрос серьезный, даже более серьезный, чем выбор быка для его
коров, и этот вопрос нельзя решать легкомысленно, основываясь только на том,
что ему понравилось хорошенькое личико. Избалованные лондонские барышни
слишком изнежены, чтобы рожать и вскармливать здоровых детей, и слишком
пусты, чтобы разумно воспитывать их в страхе божьем.
Сам он, даже не говоря о Бартоне, мог предложить многое. В зеркале
отражался очень представительный молодой человек, правда чуть-чуть
провинциальный и полнокровный, но зато великолепно сложенный, здоровый и
телом и духом, широкоплечий, крепкий и достаточно высокий для того, чтобы
выглядеть внушительно верхом на лошади. Его волосы, золотисто-рыжие, цвета
спелой пшеницы, круто вились над лбом, как у античного борца; широко
расставленные простодушные серые глаза позволяли забыть о тяжелой нижней
челюсти. К шестидесяти годам ему, вероятно, предстояло приобрести благодаря
неумеренности и старому портвейну апоплексическую внешность и бешеный нрав,
столь обычные среди богатых сквайров центральной Англии. Можно было ожидать,
что уже в сорок лет он начнет полнеть, если не будет следить за собой. Но до
этого было еще далеко, ему было двадцать шесть, и его здоровая
англосаксонская красота была в самом расцвете.
Хотя ему не удалось достигнуть той цели, ради которой он, собственно, и
приехал в Лондон, он все-таки не жалел о том, что доставил себе это
удовольствие. Несомненно, оно стоило ему дорого - так дорого, что второй
подобной поездки он не сможет себе позволить, ибо Бартон, конечно,
превосходное поместье, но все же не золотое дно. Однако, если даже ему
придется уехать домой ни с чем и за неимением лучшего жениться на дочери
приходского священника, он будет знать, что хоть раз повеселился как следует
мужчине, прежде чем остепениться и возложить на себя высокие обязанности
отца семейства. Никогда больше он не будет красивым молодым холостяком со
свободными деньгами в кармане.
Он положенное время, искренне горюя, носил траур по любимому отцу,
составил завещание и убедился в том, что все справедливые претензии
удовлетворены и что поместье в полном порядке. Затем он воспользовался
случаем и в течение девяти недель приобщался к веселой жизни столицы. Будучи
благовоспитанным юношей, он приобщался к ней большей частью в домах и под
покровительством почтенных великосветских дам, но дважды - нет, трижды, - не
забывая, однако, о своем здоровье и репутации, знакомился с ней и в других
местах. Теперь развлечения уже начали ему приедаться, и он затосковал по
Бартону и коровам.
А все-таки жаль... Он хорошо знал, какая жена ему нужна, и знал также,
что ему вряд ли удастся ее когда-нибудь найти, если его поездка в Лондон
окажется бесплодной. В Уорикшире, даже если он и встретит такую девушку, он
все равно не сможет добиться ее руки.
Рекомендательными письмами в Лондон местная знать снабдила его с
большой охотой. Лично против него никто ничего не имел, и его вельможные
соседи были очень любезны с нравственным и состоятельным юношей, который
щедро жертвовал в предвыборные фонды и на достойные благотворительные
учреждения , хорошо ездил верхом и стрелял и когда-то учился вместе с их
сыновьями, - но не настолько любезны, чтобы отдать за него одну из своих
дочерей. Ему тактично намекнули, что в Лондоне, где никто не помнит его
отца, он скорее успеет в своем намерении.
В глубине души его давно уже злила доброжелательная снисходительность
местных лордов и сквайров. С тех пор как он начал думать об этом, он всегда
чувствовал, что он, сын раrvenu*, имеет больше права на землю, теснее связан
с ней, чем любой Мерием или Монктон. Правда, его отец принадлежал к
"вульгарным нуворишам", к наглым чужакам, присутствие которых в графстве
терпели только по необходимости. Но правда и то, что как человек -да и как
хозяин - он был лучше любого из этих надменных сквайров, которые
презрительно его сторонились. Разумеется, он скверно ездил верхом, боялся
собственного ружья и был легкой мишенью для насмешек. Но тем не менее у всех
его арендаторов было вдоволь чистой питьевой воды, и крыши у них не текли,
чего нельзя было сказать о многих других поместьях. И кроме того, он любил в
Бартоне каждый прутик, каждый камешек.
__________________________
* Выскочка [франц.).
Однако у человека, кроме отца, есть еще и мать; а мать Генри носила
фамилию Бартон. Впрочем, и с этой стороны его кровь не была голубой - предки
его матери снимали шляпу перед герцогом. Но они владели своей землей гораздо
дольше, чем герцогская семья своей; они так долго работали, жили и умирали
на этой земле, что в конце концов она завладела ими.
Она завладела и Генри. Этого нельзя объяснить, это можно либо понять,
либо не понять. Жизнь фермы, ее звуки, ее запахи - сваленного в кучу навоза
и скошенного сена, лошадиного пота, вспаханной земли и пенящегося в ведрах
парного молока - стали частью Генри, вошли в его плоть и кровь. Бартон был
смыслом и - чего он не знал - причиной его существования.
Богатство Телфордов было нажито торговлей, и далеко не всегда
почтенной. Даже отец Генри в молодости был ливерпульским работорговцем, хотя
и не по своей воле. Его семья издавна занималась торговлей с Вест-Индией, и
другого ремесла он не знал. Когда он был еще подростком, отец, зверскими
побоями и грубыми насмешками давно уже сломивший его волю, сделал его своим
агентом в деле. Когда он был юношей, они от торговли товарами постепенно
перешли к торговле людьми, и он - сам безвольный раб - покорно выполнял свои
обязанности. Освобожденный наконец неоплаканной смертью старого тирана от
ненавистной работы, которой он с отвращением занимался в течение двадцати
лет, робкий пожилой холостяк навсегда оставил Ливерпуль и все, что было с
ним связано. Потом он отправился покупать за свои деньги право на вход в
волшебный мир, о котором грезил все тяжкие и постыдные годы своей
растоптанной юности. В этом мире субботнею покоя, резвящихся ягнят и
выращивания роз изысканность должка была идти рука об руку с добротой,
светскость с великодушием.
Одно за другим ему предлагали "подходящие имения", от которых он
печально отказывался. Наконец, проезжая через глухой уголок западного
Уорикшира, он увидел воплощение своей мечты: старинный дом из красного
кирпича - длинный и низкий, фруктовый сад, рощицу с фиалками и амбар времен
первых Стюартов. Квадратная серая колокольня нормандской деревенской церкви
виднелась сквозь зелень сада; перед усадьбой сочные луга спускались к
извилистой речке. Едва увидев ферму Бартонов, он уже не мог думать ни о чем
другом. Он робко навел справки.
Нет, усадьба пока еще не продастся, но, как ни печально, всем известно,
что этого не избежать. Семья Бартонов всегда пользовалась большим уважением
в здешних местах, хотя род их и не был, что называется, благородном. Ну,
пошли всякие несчастья... А теперь все они поумирали, кроме одной барышни,
которая и думать не хочет о том, чтобы расстаться с фермой, хотя и не может
справиться с хозяйством. Бедняжка морит себя голодом, но все-таки у нее не
хватает денег, чтобы выплачивать проценты по закладным. Уж лучше бы она
согласилась продать усадьбу, пока есть возможность, все равно кредиторы
скоро продадут ее за долги. Они сделают это хоть сейчас, если предложить им
подходящую цену. Очень неплохое местечко для джентльмена, у которого
найдутся деньжонки, чтобы нанять лесничего для охраны своих фазанов.
Намек не пропал даром. Но когда он увидел нежное лицо мисс Бартон,
услышал ее тихий голос, почувствовал исходивший от нее запах лаванды, -
щепетильная совесть бывшего работорговца восстала против того, чтобы лишить
ее последнего достояния. Ей было лет тридцать, в ней уже проглядывала
увядающая старая дева, но тем не менее, несмотря на раннюю седину на висках,
она была трогательно привлекательна. Он не мог выгнать бедняжку из дома, где
она родилась, где умерли все ее близкие. Дело кончилось тем, что он женился
на ней. А она - она согласилась бы выйти замуж за самого Князя тьмы, лишь бы
не расставаться с Бартоном.
Оба вступили в брак скорее со старой усадьбой, чем друг с другом, и
все-таки этот брак был достаточно счастливым. После семи лет мира и
спокойствия миссис Телфорд умерла, оставив мужа неутешным вдовцом.
Милый добряк отец так старался быть настоящим джентльменом! Ради Генри,
а не ради себя. Более нежного отца нельзя было и желать, и теперь, когда все
кончилось, когда он уже не мог вызвать краску смущения на лице сына, не
умевшего скрывать свои чувства, легко было вспоминать о нем с глубокой
благодарностью и любовью. Собственно говоря, поставить ему в вину можно было
только отдельные вульгарные выражения, промахи на званых обедах, бесконечные
смешные неудачи на охоте и судорожную, словно извиняющуюся манеру держаться,
как будто он всегда немного стыдился себя.
В детстве все эти мелочи очень раздражали Генри, и теперь он жалел, что
не всегда умел скрыть свою досаду. Рожденный наследником такого
превосходного поместья, каким стал Бартон после того, как закладные были
выкуплены и в хорошо охраняемых рощах снова в изобилии появилась дичь,
выросший среди любимых собак и лошадей, он не должен был отвыкать от
ланкаширского акцента или бороться с мучительными воспоминаниями. Ни разу в
жизни он не видел ни Ливерпуля, ни невольничьего корабля и не вкладывал
денег в работорговлю. Даже его двоюродные братья давно переехали в Лондон и
теперь торговали только сахаром. Ужасный дед, который заложил основу
семейного богатства, скончался много лет назад, и о нем начали благополучно
забывать. Нужно было еще только одно поколение. Если найти для них,
соответствующую мать и отдать их в соответствующую школу, сыновья Генри
смогут быть на равной ноге с кем угодно. Но им нужна соответствующая мать:
аристократизм Телфордов был еще слишком непрочным, чтобы можно было
позволить себе спуститься хотя бы ступенью ниже. Им нужна мать, которая
займет подобающее ей место в обществе Уорикшира, которую жены его бывших
школьных товарищей не смогут ни опекать, ни игнорировать. А где он ее
найдет?
Как он объяснил симпатизировавшей ему вдовствующей графине, в отношении
приданого он всегда пойдет на уступки. Даже красота будущей невесты - хотя
приятная внешность была бы очень желательна - не составляет обязательного
условия. Попросту говоря, единственно, что ему требуется, -это хорошая (как
в буквальном, так и в переносном смысле) кровь, хорошая нравственность и
хороший характер; при наличии этих качеств ему подойдет любая девушка -
разумеется, не запятнанная папизмом, сектантством или каким-нибудь
скандалом. У которой хватит благоразумия полюбить деревенскую жизнь и
оцепить доброго мужа и превосходное положение в обществе. Ведь быть хозяйкой
Бартона...
Дойдя до этого, он порозовел и смутился. Ему было очень трудно говорить
о Бартоне; его поместье не блистало показной роскошью, но оно было таким
прелестным, неиспорченным, истинно английским: огромные вязы, грачи,
вьющиеся над старинными коричневыми крышами, богатая, плодородная почва,
усыпанные цветами луга, сады, шпалеры фруктовых деревьев. и великолепный
красный бык, родоначальник замечательной породы молочного скота, лучшей в
Уорикшире.
Неудача следовала за неудачей, а лондонский сезон уже подходил к концу.
Бродя по пышным комнатам леди Мерием и подхватывая обрывки сведений о
присутствующих на балу молодых гостьях. Генри гадал, о какой из них шла речь
в ее письме. Среди приглашенных, разумеется, было довольно много девиц на
выданье. Некоторые, как он уже выяснил, ему не подходили, другим не подходил
он - простому джентльмену из провинции нечего мечтать о дочерях герцогов и
министров. Оставались только замужние женщины, старые девы, вдова набоба,
сверкающая изумрудами, ее сухопарые болезненные дочки...
Когда наконец занятая хозяйка улучила для него минуту, она представила
его очень живой, миниатюрной даме со звонким голоском и лихорадочно
блестевшими глазами, которая поспешила сообщить ему, что с ней "только что
начавшая выезжать" дочь.
На мгновение нижняя губа Генри упрямо выпятилась, и его лицо стало
некрасивым. Неужели он ждал девять недель только для того, чтобы ему
предложили дочь этой накрашенной Иезавели? Девчонку, наверное, с начала
сезона безрезультатно таскали по всем балам - иначе откуда такая
назойливость? А теперь ее собираются навязать ему!
Какова бы ни была дочь, мать представляла собой поучительное зрелище.
Когда он только начинал ходить, она, вероятно, была хорошенькой, как
котенок, но кокетливые ужимки и детское сюсюканье теряют прелесть, когда
женщина стареет. И так одеваться в ее возрасте!
Неприятнее всего его поразила фамилия - Карстейрс. Полчаса назад у
ломберного стола он был вынужден резко оборвать какого-то мистера
Карстейрса, который без стеснения пытался навязать ему сомнительное пари.
Разумеется, ее родственник, хотя слишком молод, чтобы быть ее мужем, а для
сына слишком стар. Гнусного вида субъект. Несмотря на уродливый шрам,
пересекающий веко, - красив, но какой-то неприятной красотой. Леди Мерием
может считать его неотесанным провинциалом, но должна же она понимать, что у
него хватит здравого смысла держаться подальше от подобной компании. В
Уорикшире этой парочке нелегко было бы проникнуть в дом ее сестры.
Лондонское общество, кажется, не слишком разборчиво.
Он вежливо прекратил излияния словоохотливой дамы, сославшись на тут же
изобретенное обещание посетить еще один дом, и оглянулся, ища хозяйку, чтобы
попрощаться с ней. В пустом углу одиноко сидела девушка - так же, как час
тому назад. Он уже не раз с мимолетным сочувствием поглядывал на нее. Не то,
чтобы его могло заинтересовать такое хрупкое, безжизненное, бесцветное
создание, но ему показалось странным, что с ней никто не танцует. Бедняжке,
очевидно, суждено просидеть так весь бал.
Но теперь, взглянув на нее, он почувствовал изумление. Однако не
красота привлекла его внимание. Девушка была недурна собой - стройная,
тонкая, с правильными чертами лица и изящно очерченными бровями.
Присмотревшись, можно было заметить в ней своеобразную неяркую прелесть. По
контрасту с бесконечными пышными локонами ему понравились эти мягкие,
пепельные волосы, которые были только чуть темнее ее лица и обрамляли его
словно тень. Но молодой девушке не идут худоба и темные круги под глазами.
Трудно было найти что-нибудь менее похожее на веселую, розовощекую
племенную кобылу, за которой он приехал в Лондон. Собственно говоря, его
заинтересовала лишь ее полная неподвижность. Он никогда не видел, чтобы
человек сидел так неподвижно. "Словно кошка у мышиной норки", - сказал он
себе и посмотрел на нее взглядом опытного охотника, стараясь понять, каким
образом ей удалось стать почти невидимой. Он поглядел еще раз. Да, именно
невидимой. Словно застывший без движения пугливый лесной зверек, который
старается, чтобы его не заметили. Если бы не белое платье, выделявшееся на
темной стене, она слилась бы с окружающим фоном, как лежащий заяц сливается
с бурой землей.
Охваченный любопытством, он ждал, пока наконец она не пошевелилась.
"Какое благородство движений!" - подумал он. Заметив хозяйку дома, он
попросил, чтобы она его представила.
Мисс Беатриса Риверс в ответ на его приглашение сразу встала.
Чувствовалось, что она училась у хорошего танцмейстера и была способной
ученицей, - но что за удовольствие танцевать с девушкой, которая никогда не
улыбается? Когда он предложил ей посидеть и поболтать, она согласилась с тем
же покорным равнодушием. Сперва разговор никак не клеился. Она знала о
светской жизни Лондона даже меньше, чем он, да и вообще, насколько он мог
понять, мало что знала. Изо всех сил стараясь разбить лед, он шутливо
сказал, что театральная публика поднимает грачиный грай.
- Грай? - с недоумением переспросила она.
- Ну, когда грачи весной собираются и обсуждают друг с другом, что
делать летом.
- Неужели? Я читала об этом, но разве это правда?
- Правда? Да я каждый год слышу их у себя на заднем дворе.
На ее лице впервые появилось выражение интереса. Он начал рассказывать
ей о парламенте пернатых на старых вязах, и ему очень понравилось, что она
по крайней мере хорошо умеет слушать,
Он пригласил ее на следующий танец, а потом на следующий, просидел их с
ней в оранжерее и вскоре уже поверял ей свой заветный план улучшения
кормовых трав. Описывая ей свое любимое, бесценное сокровище - старое
пастбище, где росла лучшая во всем Уорикшире трава, он впервые увидел ее
улыбку. И тогда же она произнесла те три слова, которые за весь разговор
были единственной фразой, не являвшейся ответом на его вопрос:
- Я люблю траву.
Отвратительная миссис Карстейрс в слишком пестром, слишком девичьем
наряде колышущейся походкой приблизилась к ним и 'прощебетала:
- Беатриса, милочка, нам пора.
Генри растерянно смотрел им вслед. Ее мать! А тот субъект? Какое
отношение может он иметь к подобной девушке? Дядя? Сводный брат? Не
удивительно, что у нее такой подавленный вид,
Он заснул, все еще стараясь найти ответ на эти вопросы, а утром
проснулся, вспоминая еле заметный пепельный отблеск, упавший на дымку волос,
когда она повернула голову, чистую линию щеки от лба до подбородка и
серьезную улыбку, с которой она слушала его рассуждения о траве. Она сама,
подумал он, похожа на цветок травы на гладком стебле - изящный и такой
скромный, что его трудно заметить. Но вот на него упал случайный солнечный
луч, и пышные алые розы, казавшиеся столь восхитительными, - леди Томпкинс,
например, или эта новая актриса, - вдруг превращаются в растрепанные кочаны
капусты.
ГЛАВА II
Явившись на следующий день с визитом к леди Мерием, Генри не мог
побороть любопытства и спросил, действительно ли миссис Карстейрс и мисс
Риверс - мать и дочь? Они так непохожи.
В ответ на него обрушился целый поток сведений. К величайшему
сожалению, это правда. Леди Мерием сделала внушительную паузу и затем
прибавила, что хотела бы рассказать ему печальную историю. Она полагается на
его скромность.
Дорогой мистер Риверс, сын известного судьи, старейший друг их семьи,
умер четырнадцать месяцев тому назад, после долгих лет болезни и страданий,
которые он безропотно переносил, а его вдова с совершенно неприличной
поспешностью вышла замуж за Джека Карстейрса - человека хорошего
происхождения, но с очень скверной репутацией и к тому же моложе ее на
одиннадцать лет. Настоящего скандала, который вынудил бы общество закрыть
перед этой парой свои двери, еще не произошло. По крайней мере некоторые
двери пока открыты перед ними из уважения к покойному мистеру Риверсу: все
жалеют трех сирот, которых он оставил. Только одна эта несчастная не знала,
почему Карстейрс женился на ней. Судебные приставы гнались за ним по пятам,
а его родственники на этот раз решительно отказались уплатить его долги. Ему
пришлось выбирать между женой с кое-какими деньгами и долговой тюрьмой. Судя
по тому, как идут их дела, он ее все-таки не минует. Хорошо еще, что большей
частью имущества, оставленного ее первым мужем, она может распоряжаться
только с согласия своего сына.
Да, у нее есть сын. Он на пять лет старше Беатрисы, и теперь служит в
лиссабонском посольстве. В университете он получил несколько наград, а по
окончании Оксфорда его рекомендовали на дипломатическую службу, потому что
он знает необыкновенно много языков.
- Любая крестная, - с чувством сказала старая дама, - может гордиться
таким крестником.
Мистер Риверс в молодости тоже был дипломатом. Его ждала блестящая
карьера, но после болезни он ослеп, и его здоровье постепенно совсем
расстроилось. Он был вынужден подать в отставку и все последующие годы жил
на свои скромные доходы неподалеку от Лондона, занимаясь переводами древних
авторов. Их семья еще со времен Стюартов была известна своей ученостью. Его
легкомысленная жена порхала в поисках развлечений, Уолтер из-за своих
занятий почти не жил дома, Эльси - младшая - была еще совсем ребенком.
Бедный слепой оказался бы в мучительном одиночестве, если бы не преданная
любовь Беатрисы. С двенадцати лет она не выходила из библиотеки и спальни
больного отца, развлекая его, заменяя ему секретаря и сиделку. Они обожали
друг друга, и он забавлялся тем, что обучал ее латыни и другим неженским
наукам.
Конечно, эта неестественная жизнь сделала бедняжку сдержанной и
замкнутой. Она страшно застенчива и, надо признаться, стала настоящим синим
чулком. Однако такая милая, скромная девушка скоро избавится от этих
недостатков. Легко представить, как она страдает оттого, что ей навязывают
сомнительное общество приятелей ее отчима. Остается только надеяться, что
какой-нибудь достойный человек вырвет ее из этого невозможного окружения и
сделает счастливой.
Генри тоже от души пожелал того же, но с мысленной оговоркой, что этим
человеком будет не он. Ему было искренне жаль бедную девушку, очевидно очень
хорошую и ставшую жертвой незаслуженно жестокой судьбы. Но одно дело -
жалеть ее, даже немножко увлечься ею, и совсем другое - погубить свое
будущее, повесив себе на шею вдобавок к собственному предку-пирату еще и
таких родственников, как Карстейрсы. Телфордовских невольничьих кораблей и
чудовищного деда, который, как паук, жирел на чужих страданиях, более чем
достаточно для ни в чем не повинного потомка. Нужно немедленно возвращаться
в Бартон.
Он приступил к прощальным визитам и во втором же доме наткнулся на
сияющую улыбкой миссис Карстейрс, за которой равнодушно следовала ее
молчаливая дочь с усталыми глазами.
Ах, мистер Телфорд! Она только что спрашивала, где его можно найти.
Завтра у них небольшой званый вечер - о, совсем простой, скромный! И муж
никогда не простит ей, если она не убедит мистера Телфорда посетить их; муж
был так очарован... Они живут за городом, близ Кейтерема, совсем недалеко от
Лондона. Быть может, мистер Телфорд захочет провести у них день, чтобы
прогуляться верхом по холмам Северного Даунса, - такие прелестные места! К
его услугам будет превосходная лошадь. Чистокровные кони - это единственная
роскошь, которую они себе позволяют. А может быть, он доставит им
удовольствие погостить у них неделю?
Ну уж нет, черт побери, подумал Генри. Какая наглость - приставать к
нему, хотя он ясно показал и ей и ее мужу, что не желает иметь с ними
никакого дела. А затем он с изумлением услышал, что благодарит ее и
принимает приглашение.
Он ушел, бесясь, что позволил этой трещотке поставить себя в такое
дурацкое положение, и подыскивая благовидный предлог нарушить обещание.
Однако следующее утро застало его на склоне Северного Даунса, - он с
отвращением растерянно и угрюмо выслушивал любезности своих хозяев, горячо
желая очутиться где-нибудь подальше.
Черт дернул его приехать к этим людям! Что за отвратительный дом -
вечное безделье, злобные сплетни, грязные намеки, бессмысленное мотовство и
полный беспорядок в хозяйстве! Они попросту погубили хороший английский сад
всякими итальянскими "улучшениями", ни одно из которых, судя по всему, не
будет доведено до конца. А кругом - покосившиеся изгороди и заросшая
сорняками истощенная земля, которая просто плачет по хорошей, честной
лопате. И этот Карстейрс еще лезет рассуждать о деревенской жизни и
правильном ведении хозяйства, когда у него не хватает ума вылечить
собственных собак от глистов! От всего, чем владела эта парочка, так и
разило хвастовством и фальшью; даже своих лошадей они выбирали за
родословную, а не за хорошие стати., Нетрудно было догадаться, что их деньги
- вернее, чужие деньги - будут потрачены скорее на какую-нибудь заморенную
клячу, чей предок когда-то стоял в конюшне герцога, чем на крепкого коня,
который сможет, не захрипев, взбежать со своим всадником на холм.
А развязность этой избалованной шестнадцатилетней девчонки! Хотя ее
винить особенно не приходится. В подобном доме ей трудно было научиться
приличным манерам. Очень хорошенькая и отлично знает цену своему личику!
После очередной дерзости взглянет на тебя из-под ресниц, засмеется, и, как
бы ты ни сердился, тебе ни за что не удержаться от смеха. Но тут мимо,
словно печальное видение,
скользнет Беатриса, чьи глаза разрывают тебе сердце и даже не замечают
тебя; и когда ты снова посмотришь на Эльси , окажется, что это просто
хихикающая вертушка. Будь она его дочерью, он отшлепал бы ее как следует,
чтобы не изводила свою старую глухую гувернантку и не называла отчима Джако.
Джако!
А гости! Шумная компания разошлась только на рассвете, и все были
вдребезги пьяны. Кроме него - он сам не понимал, зачем это делает, -
ночевать осталось еще трое: любитель пари по имени Триг - субъект с очень
неприятным лицом, и две разодетые особы - откровенные наглые шлюхи, которые
не скрывали своего презрения к глупой женщине, чей хлеб они ели, кокетничали
с ее мужем прямо у нее на глазах. а за ее спиной издевались над ее
ревностью. Фу! Зачем он здесь? Надо уезжать.
Но он не уехал. Ему по крайней мере нечего было стыдиться, что он ест
хлеб людей, которых презирает: он заплатил жалованье их слугам. Он не прожил
здесь еще и двух дней, как хозяин дома занял у него денег "до субботы", и
нетрудно было догадаться, куда они пошли. С этого дня слуги стали гораздо
вежливее. Несомненно, они сговорились и пригрозили устроить скандал в
присутствии гостей, если им не заплатят хотя бы половину. Если он уедет
раньше, чем ему вернут долг, он наверняка больше не увидит своих денег.
Однако это лучше, чем быть обязанным подобным людям. Десять гиней - очень
щедрая недельная плата за довольно скверный стол и пользование хромой
лошадью; пусть забирают. Но кому понравится, чтобы его надували? Он нарочно
останется до субботы, чтобы проучить этого мошенника.
Кроме того, раз уж он примирился со всеми этими неприятностями и с
бессмысленной тратой времени и денег, почему бы и не остаться еще на
день-два, если они так настаивают? Может быть, ему повезет и он опять
увидит, как Беатриса улыбается, - пусть даже котенку. Ее улыбка напоминала
робкий солнечный луч в пасмурный день. Но она улыбалась редко, а ему -
никогда.
Что с этой девушкой? Может быть, она все еще горюет об отце? Или - и
это было бы вполне естественно - ее мучит позор семьи? Вчера он увидел, что
она сидит одна в беседке, и направился было туда, надеясь поболтать с ней.
Затем он заметил судорожно сжатые руки, неподвижный взгляд, словно
устремленный на что-то ужасное, и прошел мимо, не потревожив ее. Она не
поблагодарила бы его, если бы он вздумал совать нос в ее печали.
Да и вообще он начинал бояться, что внушает ей отвращение. Она с ним
почти не разговаривала; хотя трудно было на нее за это сердиться - ведь мать
и отчим открыто навязывали ее ему. От их старания поймать его в зятья, от
болезненного смущения и стыда бедной девушки ему было так же не по себе, как
если бы ему в руку насильно засовывали холодную рыбку, которая слабо
трепыхается, пытаясь выскользнуть на свободу. Ясно, что для нее будет лучше
всего, если он немедленно покинет этот дом. Ну ладно, в субботу он уедет.
Прошла суббота, за ней воскресенье, но по-прежнему хозяин не
заговаривал о долге, гость - об отъезде, а Беатриса по-прежнему не
улыбалась.
В понедельник, когда они отправлялись на обычную утреннюю прогулку
верхом, он протянул девушке руку, чтобы помочь ей сесть в седло, и заметил,
как она, вздрогнув, уклонилась от его прикосновения.
- Беатриса! - прикрикнула мать.
А! Вот наконец ее настоящий голос. Этот злобный визг заставил Генри
быстро оглянуться. Карстейрс, стоявший рядом с женой, посмотрел на Беатрису
со снисходительным отеческим неодобрением, но это выражение на секунду
опоздало.
Беатриса немедленно приняла протянутую руку. Ее пальцы дрожали.
Нет, хватит! Если из-за него ее мучат и запугивают, ему остается только
одно. Сославшись на первый пришедший ему в голову предлог, он уехал в тот же
день, не слушая любезных уговоров своих хозяев и не обращая внимания на
сердитое разочарование в их глазах. Может быть, они примутся избивать
девушку, едва он скроется из виду, но если бы он остался? это было бы для
нее еще хуже. Чем скорее он вернется домой и женится или хотя бы станет
женихом, тем лучше для них обоих.
Дочка священника будет ему подходящей, благоразумной женой, а в ее
согласии можно не сомневаться - такой партии она ни за что не упустит. Жаль
только, что у нее редкие зубы и неприятная привычка громко их высасывать. Но
что поделаешь? Больше недели садясь за один стол с уличными девками,
возблагодаришь творца за любую добрую христианку. И по крайней мере она не
будет шарахаться от прикосновения честного человека, как от чумы.
Вот, значит, и конец. Ну, что же, он получил хороший урок и больше
никогда не будет принимать приглашения людей с такой репутацией. Ему
повезло, что он вовремя выбрался из этой ловушки. Еще два-три дня - и они
воспользовались бы какой-нибудь его оплошностью или что-нибудь подстроили
бы, чтобы
скомпрометировать его или Беатрису, и принудили бы его к несчастному
браку с девушкой, которая смотрит на него с ненавистью и может принести ему
только горе.
Приехав в Лондон, Генри написал прощальные благодарственные письма леди
Мерием и другим светским дамам, в чьих домах он был принят, ссылаясь на
дела. которые заставляют его немедленно уехать. Он лег спать сразу после
ужина, предупредив своего слугу, что они выезжают рано утром. Как всегда, он
заснул, едва только лег; но на рассвете проснулся и. повинуясь внезапному
порыву, встал, оделся, разбудил слугу, приказал оседлать лошадь и, отложив
отъезд до следующего дня, поскакал в Кейтерем. Он вспомнил, что Беатриса
встает рано и, если утро ясное, уходит гулять с собаками прежде, чем
просыпаются се мать и отчим. Конечно, к дому он не подъедет, но ведь есть
тропинка, по которой можно подняться на холм с другой стороны. Он доедет до
вершины, спустится в лесок, и когда Беатриса начнет подниматься по холму,
встретит ее там, только чтобы убедиться, что с ней ничего не случилось.
Пожалуй, лучше не заговаривать с ней. Он ничем не может ей помочь и
только оскорбит ее своим участием. Он просто посмотрит на нее издали - один
раз. В этом нет ничего плохого: ведь она даже не узнает. А потом он уедет,
женится и забудет о ней.
У нижней опушки он привязал лошадь к изгороди, сел на упавшее дерево и
стал грустно смотреть на чудесную холмистую равнину, на тропинку,
извивавшуюся по крутому склону, на дом в четверти мили от него. Он ждал
долго, но она не появлялась. Все это так глупо! Наверное, он опоздал и
пропустил ее. Теперь, пожалуй, все уже встают, а в такое ясное утро
ярко-синяя куртка его нового костюма для верховой езды, который вчера
прислал портной, видна издалека...
Нет, вот она. Выходит из дома с двумя собаками. Он поспешил укрыться в
лесу. На полпути тропинка пересекала солнечную полянку. Рядом с ней из
густых кустов поднималось огромное дерево. Он встал позади ствола и
осторожно посмотрел сквозь темную листву кустов. Здесь она его не увидит.
Но он не подумал о собаках. Когда она, не заметив его, проходила мимо,
одна из них остановилась, понюхала воздух и с лаем кинулась к нему.
Проклятый пес!
Она обернулась на шум, и ее лицо мгновенно превратилось в застывшую
маску ужаса. Да ведь она приняла его за...
- Беатриса! Мисс Риверс! Не пугайтесь, это я, Генри Тел форд.
Когда он вышел из своего тайника, она вздрогнула, свистнула собакам и
замерла, прижав стиснутую руку к вырезу платья. Страх на ее лице сменился
настороженностью. Он подошел, бормоча извинения:
- Дорогая мисс Риверс, ради бога, простите меня! Я так огорчен, что
испугал вас. Я не хотел... Я приехал только...
- Почему?
- Ну, потому что... Просто еще раз поглядеть на вас. Я не хотел вам
надоедать; если бы не собака... Я ведь больше никогда вас не увижу,
никогда... Если только... Согласны вы стать моей женой?
Он остановился, сам не зная, какого ответа больше боится - "да" или
"нет". Как она побледнела! И почему она так страшно неподвижна?
Рука на груди медленно разжалась и бессильно упала. Девушка несколько
раз судорожно глотнула и наконец снова спросила:
- Почему?
- Почему... что?
- Почему вы хотите, чтобы я вышла за вас замуж?
- Ну... потому что я люблю вас.
Все эти дни он ждал, чтобы она улыбнулась. Теперь она улыбнулась, и он
пожалел об этом. Это была не такая улыбка. Она сделала юное лицо старым, как
вечность. На один краткий миг тревожного просвегления он понял, что боится
Беатрисы.
- Хорошо, я выйду за вас замуж.
И все. Словно он пригласил ее пройтись с ним до вершины холма. Только
через секунду растерявшийся молодой человек осознал, что теперь он -
счастливый жених.
- Вы согласны? Я - я буду хорошим мужем. Я обещаю... Он завладел уже
совсем ослабевшей рукой. На этот раз она не дрожала, но по-прежнему была
ледяной. Странная мысль пришла ему в голову: когда рыбка умирает, она
перестает трепыхаться.
- Я понимаю, - растерянно пробормотал он, выпуская ее руку. Это немного
неожиданно.
- Да. Я полагаю, что нам следует пойти домой и сказать им. Это ваша
лошадь там, у изгороди? Ровер, Ровер! Пэтси! Домой!
Он шел рядом с ней, как щенок, которого окатили холодной водой. Если
это называется быть женихом, то...
Выйдя из леса, они заметили вдалеке миссис Карстейрс, которая
разговаривала на лужайке с помощником садовника. Она увидела их прежде, чем
Генри успел отвязать свою лошадь, удивленно и радостно помахала ему и, выйдя
из сада, поспешила к ним
навстречу.
"Конец, - подумал Генри. - Теперь возврата нет".
О чем спрашивает его Беатриса?
- Вы завтракали?
- Я... да... нет; я выехал совсем рано.
- Из Лондона? Вы, должно быть, очень голодны. Завтрак, наверное, скоро
подадут: когда я выходила, на кухне уже затапливали плиту.
Эта женщина всего в пятидесяти ярдах от них, а она говорит о завтраке!
Еще минута, и он должен будет сказать... сказать то, что полагается говорить
жениху: сделала меня счастливейшим из... Нет, так говорят только в книгах.
Дала свое согласие... О черт! Что говорят в подобных случаях?
Но говорить ничего не пришлось. Беатриса подошла к матери и поглядела
ей прямо в глаза.
- Мама, я выхожу замуж за мистера Телфорда.
Все остальные события дня слились в один нелепый, путаный кошмар -
такой, в котором одно немыслимое следует за другим и все кажется
естественным и само собой разумеющимся. Он ясно сознавал только одно - его
обманули, лишили того, на что он имел неоспоримое право. Когда предложение
принято, жених целует свою невесту - так заведено, а ему не дали поцеловать
Беатрису.
Зато миссис Карстейрс не скупилась на поцелуи. Она то и дело целовала
их обоих с шумной нежностью, а в промежутках подносила к глазам кружевной
платочек. Фу! Хоть бы она не душилась этими мерзкими духами. Тошнотворный
запах! Как бишь они называются? Он вспомнил, что много лет тому назад кто-то
говорил ему их название...
Ах да - та рыжая, с которой он ездил вверх по Темзе...
С этим покончено. С тех пор прошла вечность - неполных три недели, но
тогда он еще и не слышал о Беатрисе. А теперь он уже почти женат...
Когда они входили в дом, к ним навстречу сбежала по лестнице Эльси,
оживленная, как сорока. Услышав новость, она тоже кинулась целовать его. Ну,
ее поцелуи еще можно было стерпеть - она была веселым, здоровым ребенком и,
кажется, ласковым, несмотря на свою распущенность. Очень милая, должно быть,
если узнать ее поближе. И во всяком случае, ничем хуже мыла от нее не пахнет
- чистоплотный запах.
Вскоре они сели завтракать, и обе шлюхи тоже. К счастью, Трига не было:
он ночевал в Лондоне. Но женщины встретили новость таким визгом
поздравлений, что сверху донесся злобный рев, - хозяин дома желал узнать, с
чего они раскудахтались. Эльси захихикала.
- У Джако, наверное, голова с похмелья раскалывается. Я вчера слышала,
как его рвало. Сколько раз я ему советовала пить поменьше ершей. Если он не
перестанет, то скоро облысеет, как наш поп.
В шестнадцать-то лет!
Наверху хлопнула дверь, по лестнице прошлепали шаги, затем из коридора
донесся шум сердитой перебранки. Карстейрс опять сцепился с кем-то из слуг.
Следует поставить в известность и его, но как сообщить такую новость
человеку в подобном состоянии? Единственное, что пришло Генри в голову,
было: "Забудьте об этих десяти гинеях". Он посмотрел на Беатрису. На ее
помощь рассчитывать не приходилось - она словно окаменела.
На этот раз положение спасла Эльси. Когда дверь распахнулась и
показался Карстейрс с пожелтевшими белками глаз и злобно искривленным ртом,
дерзкая девчонка вприпрыжку подбежала к нему и воскликнула:
- Джако, ты мне должен полкроны! Мистер Телфорд все-таки женится на Би.
Что я тебе говорила?
Карстейрс несколько секунд, выпучив глаза, смотрел на невероятно глупую
муху, которая, вырвавшись из паутины, добровольно вернулась в нее; затем,
выпив залпом рюмку неразбавленного спирта, которую ему подала жена, он взял
себя в руки.
- Чудесно! Я в восторге, мой милый, в восторге! Поздравляю от всего
сердца!
Последовали бесконечные рукопожатия.
- Но, Джако, - захлебывалась Эльси, которая просто плясала от
возбуждения, - ты же не поздравил Би! Ты должен поцеловать ее и...
Ее сестра отступила к столу.
- Мама, завтрак стынет, а мистер Телфорд, вероятно, страшно голоден: он
выехал из Лондона в четыре часа утра.
- Боже мой, так не годится, - поспешно сказал Карстейрс. - Рюмочку
коньяку, Телфорд? Не хотите? Да садитесь же... Как, Дора, снова ветчина и
яйца? Неужели у тебя не нашлось рыбы?
Когда завтрак окончился, супруги обменялись взглядом и встали из-за
стола.
- Ну, - сказал Карстейрс, - пойдемте в библиотеку и поговорим. Нет,
Эльси, к тебе это не относится. Беги-ка ты к мисс Смизерс. И Беатриса нам
тоже не нужна. Идемте, дорогой Телфорд.
В библиотеке Генри отразил все настойчивые попытки выведать у него
подробности о его денежных делах. Когда на него нажимали слишком сильно, он
упрямо выпячивал нижнюю губу. О брачном контракте говорить пока еще рано,
сказал он. Им незачем беспокоиться о Беатрисе: у него неплохое состояние, и
он может и готов прилично обеспечить жену и детей, но прежде чем решать
частности, ему нужно съездить в Уорикшир и посоветоваться со своим банкиром
и поверенным.
Нижняя губа опять сказала "стоп", и Карстейрс, отказавшись от своего
намерения вырвать у Генри какое-нибудь обещание, вместо этого предпочел
попросить у него взаймы. Ему еще не прислали деньги, какая-то необъяснимая
задержка; он вернет оба долга сразу. К счастью, в карманах Генри почти
ничего не оказалось, но он выложил в качестве выкупа еще две гинеи и ушел из
библиотеки. Затем будущая теща увлекла его "поговорить по душам" в нелепый
хаос недоделок, который она называла итальянским садом. Она хотела обсудить
приготовления к свадьбе, и выполнение хотя бы половины ее планов означало
закладную на Бартон. Он долго не мог от нее избавиться. Затем в него
вцепилась Эльси. Он должен пойти с ней на задний двор и объяснить, как
вылечить щенка, который сопит. Казалось, все искали