Джозеф Уэмбо. Новые центурионы ----------------------------------------------------------------------- Joseph Wambaugh. New Centurions (1970). Пер. - А.Черчесов. М., "Радуга", 1992. OCR & spellcheck by HarryFan, 6 June 2002 ----------------------------------------------------------------------- Посвящается Ди и, конечно, всем центурионам ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 1960, НАЧАЛО ЛЕТА 1. БЕГУН Лежа ничком, Серж Дуран глазел в прострации на то, как неутомимо и безжалостно носится по береговой дорожке Аугустус Плибсли. Смешное имя, думал Серж, - Аугустус Плибсли. Нелепое имя для тщедушного коротышки, который умеет бегать не хуже чертовой антилопы. Рядом с Плибсли, нога в ногу, бежал встревоженный и озадаченный инструктор по физподготовке Рэндольф. Уж если Рэндольф примет вызов, его ни за что не угомонишь. Проделает хоть двадцать кругов. Хоть двадцать пять. Будет месить ногами землю до тех пор, пока на дорожке не насчитает сорок девять трупов в спортивных костюмах да столько же луж блевотины. Сержа уже разок вывернуло, и он чувствовал, что рвота подступает снова. - Подъем, Дуран! - прогремел сверху голос. Серж поискал глазами и увидел над собой крупную кляксу. - Встать! Встать! - орал инструктор, поднимая жалкую, изнывающую от усталости группу курсантов. Шатаясь, Серж поднялся на ноги и захромал за товарищами, а Рэндольф уже несся дальше, пытаясь настичь Плибсли. Порфирио Родригес чуть отступил назад и похлопал Сержа по плечу. - Не сдавайся, Серджио, - пыхтел он. - Держись, старик, не отставай. Серж не ответил и плелся, накренив в муке тело вперед. Что значит быть техасским чикано, подумал он. Боится, что опозорю его перед gabachos [ребята (исп.)]. Не будь я мексиканцем, он бы преспокойно бросил меня здесь лежать, покуда из моих ушей не выросла б трава. Он уже и не помнил, сколько они сделали кругов. Прежде двадцать было рекордом, ну а сегодня все рекорды била жара - градусов девяносто пять [по Фаренгейту; примерно тридцать градусов Цельсия] как минимум. Плюс духота. Шла только четвертая неделя их пребывания в полицейской академии. Откуда ж взяться силам? Нет, Рэндольф не осмелится гонять их больше двадцати кругов... Серж еще больше склонился вперед, сосредоточившись на том, чтобы ноги правильно сменяли одна другую. Еще через полкруга жжение в груди сделалось невыносимым. Такого с ним никогда не бывало. Со страху он начал задыхаться и был уже близок к обмороку, когда, к счастью, опередив его намерения, Рой Фелер рухнул лицом вниз. Создалась куча мала из восьми человек. Серж мысленно поблагодарил его. У Фелера пошла из носу кровь. Класс растерял инерцию движения, и, когда один за другим курсанты стали падать на колени и принимались блевать, это походило на слабый спонтанный мятеж. Лишь Плибсли да еще парочка человек продолжали стоять. - И они хотят служить в полиции Лос-Анджелеса! - кричал Рэндольф. - Да вас нельзя даже подпускать к полицейским автомобилям с тряпками в руках! Если не будете на ногах через пять секунд, вам так и не доведется проехаться за казенный счет в машине с мигалкой, это уж я гарантирую! Курсанты медленно поднимались, мрачные, угрюмые, и скоро на спине остался лежать только Фелер. Он задрал красивое лицо вверх к белому солнцу и безуспешно пытался остановить кровотечение. В светлый ежик волос набилась пыль, окрашенная кровью. Рэндольф подошел к нему широкими шагами. - Ладно, Фелер, иди прими душ и доложись сержанту. Придется отправить тебя в Центральную больницу на рентген. Серж поглядел на Плибсли и ужаснулся: не желая терять время попусту, тот делал приседания. Только не это, подумал Серж. Да прикинься же уставшим, Плибсли! Будь человеком! Безмозглый осел лишь наживет в Рэндольфе врага и понапрасну разъярит его. Внимательно последив за Плибсли, инструктор неожиданно произнес: - Так уж и быть, слабаки. С бегом на сегодня покончено. Падайте на спину, немного покачаем пресс. К менее болезненным занятиям по гимнастике и самообороне класс приступил с заметным облегчением. Серж пожалел о собственной стати. Уж лучше быть помельче и попасть в пару с Плибсли, а когда они начнут отрабатывать захват преступника, сделать котлету из маленького негодяя. Спустя несколько минут беспрерывных сгибаний корпуса, подъемов ног и отжиманий Рэндольф приказал: - Довольно. А теперь - первые номера против вторых! Начали! Ребята встали в круг, и Серж увидел, что ему в партнеры вновь достался Эндрюз, маршировавший вечно рядом с ним в строю. Парень он был крупный, и даже покрупнее Сержа, и черт его знает насколько сильнее и крепче. Как и Плибсли, Эндрюз, похоже, из кожи вон лез, чтобы отличиться, и накануне едва не довел Сержа до обморока, отрабатывая удушение. Немного очухавшись, Серж, слепой от гнева, схватил его за грудки и прошипел в лицо такую страшную угрозу, что после, поостыв, и сам ее не мог припомнить. К его изумлению, Эндрюз, осознав, что причинил ему боль, тут же принес свои извинения, испуганно уставив на него широкую плоскую физиономию. В тот день он извинялся трижды и буквально просиял, когда Серж в конце концов заверил его, что не держит на сердце зла. Эндрюз - это Плибсли-переросток, подумал Серж. Все эти преданные долгу типы одного поля ягода. И так всегда серьезны, что их и ненавидеть-то нельзя, даже если они того и заслуживают. - Хорош! А теперь сменили позиции, - крикнул Рэндольф. - Вторые против первых, начали! Партнеры поменялись ролями: Эндрюз стал "подозреваемым", а Серж обязан был "держать его на контроле". - О'кей, потренируем опять "сопровождение", - кричал Рэндольф. - Только сейчас чтоб без сучка, без задоринки! Готовы? Делай раз! Заслышав счет, Серж взялся за широченную лапу Эндрюза, но понял вдруг, что от всех этих кругов по дорожке кругом пошла его голова и он начисто забыл, как выполняется это хреновое "сопровождение". - Делай два! - гаркнул Рэндольф. - Это вот и есть "сопровождение", а, Эндрюз? - зашептал Серж, когда заметил, что внимание Рэндольфа отвлек на себя другой растерявшийся курсант. Эндрюз переместил свою кисть в нужную позицию и так скривился от мнимой боли, что Рэндольф вполне мог решить, что Серж вогнал партнера в корчи агонии, следовательно, "сопровождение" выполнено отменно. Проходя мимо, старшина действительно довольно кивнул при виде мук, причиняемых Эндрюзу Сержем. - Я тебя случаем не ушиб? - шепотом спросил Серж. - Со мной полный порядок, - улыбнулся Эндрюз, оскалив щербатый рот. Нет, невозможно ненавидеть этих серьезных типов, подумал Серж и в поисках Плибсли оглядел потную, одетую в серое толпу курсантов. Нельзя было не восхищаться тем, как владел своим юрким и маленьким телом этот выскочка. На первом же зачете Плибсли двадцать пять раз идеально подтянулся на перекладине, сотню раз за восемьдесят пять секунд из положения "лежа" выпрямил корпус и чуть было не побил рекорд академии в беге на полосе препятствий. Ее-то Серж и боялся больше всего - полосы препятствий. А стенка-барьер приводила его в неописуемый ужас. Достаточно было кинуть на нее взгляд - и ты уже словно был обречен на неудачу. Отчего он боялся этой стены - непостижимо. Ведь он был спортсменом - если не теперь, так раньше, шесть лет назад, когда еще учился в средней школе в Китайском квартале. Три года играл в футбол, играл крайнего, причем для своей комплекции был быстр и имел хорошую координацию. Между прочим, комплекция его и внешность были тоже непостижимы - даже для родных: рост шесть футов и три дюйма, широкая кость, веснушки, каштановые волосы да светло-карие глаза - все это сделалось в семье притчей во языцех и поводом для шуток: мол, совсем он и не мексиканец, по крайней мере не одной крови с Дуранами (те сплошь мелкие и смуглые); и, если б мать его не была чистокровнейшей мексиканкой и не выказывала бы особого расположения к своему "альбиносу", они, возможно, извели бы ее намеками на блондина-gabacho, гиганта, в бакалейной лавке которого в течение долгих лет покупала она harina [мука (исп.)] для своих кукурузных лепешек. Их она всегда готовила своими руками и никогда не позволяла класть на семейный стол покупные лепешки. Он удивился тому, что именно сейчас вдруг вспомнил о ней. Мертвых не воскресишь! - Ну ладно, можете сесть, - гаркнул Рэндольф. Ему не пришлось повторять свой приказ. Весь класс в сорок восемь курсантов (Фелера не было) рухнул на траву, радуясь тому, что впереди теперь - отдых, отдых и ничего, кроме отдыха... Если, конечно, Рэндольфу не вздумается определить тебя в "жертвы". Серж напряженно ждал. Частенько Рэндольф для демонстрации захватов отбирал ядреных здоровяков. Сам он был телосложения среднего, но мускулист и крепок, словно пушечный ствол. Инструктор любил показать свою удаль, да так, чтоб поэффектнее, а значит, побольней. Он взял себе за правило чуть добросовестнее, чем требовалось, швырять курсантов наземь или проверять чьи-либо голосовые данные, исполняя захват немного круче, чем нужно для того, чтобы исторгнуть из несчастной глотки крик. Во время такого истязания класс издавал только нервный смешок. Серж поклялся себе, что больше не будет покорным мальчиком для битья, сносящим чужую грубость. Вопрос лишь в том, как этого добиться. Он хочет эту работу. Стать полицейским фактически означало "без особого напряга" получать четыреста восемьдесят девять долларов в месяц. На сей раз своей жертвой Рэндольф выбрал Аугустуса Плибсли, и Серж наконец расслабился. - Ну, вы уже изучали захват "на удушение", - сказал Рэндольф. - Отличный захват, коли умело его применять. Но ни хрена не стоит, если ошибешься. Показываю один из приемов такого удушения. Он встал позади Плибсли, обхватил тому горло массивным предплечьем и поймал тощую шею в изгиб руки. Потом громко пояснил: - Я надавливаю на сонную артерию. Бицепс и предплечье перекрывают доступ кислорода в мозг. Если надавить как следует, парень вмиг потеряет сознание. Произнеся эти слова, он и _в самом деле_ надавил "как следует", и огромные голубые глаза Плибсли, дважды дрогнув веками, наполнились ужасом. Рэндольф ослабил хватку, ухмыльнулся, похлопал его по спине, давая знать, что с него достаточно, и прокричал: - О'кей, первые номера против вторых! Да поживее! У нас еще есть в запасе несколько минут. Поработайте-ка над захватом! Когда первые номера обхватили руками услужливо подставленные глотки вторых, он приказал: - Выше локоть. Надобно вздернуть ему подбородок. Не сможете - и он разделается с вами, так что заставьте его вздернуть подбородок, а уж потом вяжите из него веревки. Ясное дело, тихонько, не увлекайтесь: душить не дольше одной секунды. Серж не сомневался, что после вчерашней его вспышки ярости Эндрюз будет очень осторожен. Он видел, как тот старается не причинить вреда и совсем легонько обвивает ему шею своей могучей ручищей. Но боль тем не менее была такой острой, что у него полезли на лоб глаза. Инстинктивно Серж вцепился Эндрюзу в руку. - Прости, Дуран, - сказал тот, бросив на него встревоженный взгляд. - Все в п-порядке, - выдавил Серж из себя, задыхаясь. - Ну и захватик! Поменявшись с Эндрюзом позициями, Серж приподнял тому подбородок. Еще никогда ему не доводилось на занятиях по физподготовке сделать Эндрюзу больно. Ему и в голову не приходило, что это удастся сейчас. Вытянув вперед запястье, он сдавил тому глотку и несколько секунд переждал. В отличие от его собственных руки Эндрюза вверх не вскинулись. Должно быть, я делаю что-то не так, подумал Серж, поднял локоть и надавил сильнее. - Так правильно? - спросил он, вглядываясь в запрокинутое лицо Эндрюза. - Немедленно пусти его, Дуран! - пронзительно возопил Рэндольф. В испуге Серж отпрянул назад, высвобождая Эндрюза, и тот бухнулся с глухим стуком оземь. Физиономия его побагровела, полузакрытые глаза остекленели и покрылись поволокой. - Одурел, Дуран, - сказал Рэндольф, поднимая на руках мощное тело Эндрюза. - Я вовсе не хотел, я не нарочно, - бормотал Серж. - Предупреждал же вас, ребята, - тихонько! - повторял Рэндольф, пока Эндрюз, неловко пошатываясь, вставал на ноги. - Этим захватом можно мозги превратить в пластилин. Стоит только подольше не пускать в голову кислород, и, уж будьте уверены, кому-то не поздоровится. Не исключен летальный исход. - Прости меня, Эндрюз, - сказал Серж и испытал огромное облегчение, когда гигант слабо ему улыбнулся. - Чего ж ты не стукнул меня по руке, не лягнул или не пискнул хотя бы? Откуда мне знать, что тебе так худо! - Хотелось, чтобы все было как положено, - ответил Эндрюз, - чтоб у тебя получилось. А через пару секунд я отключился. - С этим захватом нужно держать ухо востро, - горланил Рэндольф. - Я не горю желанием, чтобы кто-то из вас сделался калекой, прежде чем окончит академию. Но, может, то, что вы видели, пойдет вам на пользу. За этими стенами вас, ребята, поджидают другие ребятки, которым плевать и на ваш значок, и на револьвер. Среди них могут найтись и такие, кто попробует прицепить этот значок к вашей заднице - просто так, от нечего делать, или чтобы было о чем посудачить с приятелями. И тогда вам придется на собственной шкуре убедиться, что большой и овальный полицейский значок умеет здорово обидеть того, кто стал носить его прежде, чем научился выполнять захват. Ну а тот, кто овладеет этим приемом, может причинить множество неудобств любому посягнувшему на его задницу. О'кей, ну-ка еще разок, первые против вторых! - Твой черед квитаться, - сказал Серж массирующему шею и мучительно сглатывающему слюну Эндрюзу. - Я буду осторожен, - ответил тот и потянулся к Сержу громадной ручищей. - Давай-ка прикинемся, что я тебя душу. - Отличная мысль, - сказал Серж. Переходя от одной пары курсантов к другой, Рэндольф проверял, как проводится прием, поднимал чьи-то локти, поворачивал кулаки, выправлял торсы, покуда это ему не надоело. - Ладно, всем сесть. Только зря тратим время. Словно огромное, многоногое, серое насекомое, класс плюхнулся на траву. Каждый ожидал от Рэндольфа какой-нибудь новой выходки, пока тот, грозный и внушительный в желтой тенниске, синих шортах и черных спортивных туфлях, кружил вокруг них. Серж был крупнее Рэндольфа, а Эндрюз и вовсе возвышался горой. Однако рядом с инструктором они казались сопливыми мальчишками. Все дело в тренировочных костюмах, подумал Серж: мешковатые штаны с обвисшими коленками и пропитанные пОтом свитера способны изуродовать кого угодно. Так же, впрочем, как и эти стрижки. Их обкорнали под солдат и будто обобрали каждого на несколько лет, превратив в послушных подростков. - Непросто натаскать вас на занятиях по самообороне так, чтобы вы были подкованы со всех сторон, - прервал наконец молчание Рэндольф. Он скрестил на груди руки и шагал взад-вперед, уставившись взглядом в траву. - Жарко, как в аду, да и я вас загонял. Возможно, иногда я гоняю вас слишком рьяно. Что ж, у меня имеется своя теория на предмет физической подготовки полицейских, считайте, что я вам ее объяснил. Очень глубокомысленно! Ну и мерзавец же ты, подумал Серж, потирая ноющий бок. После двух десятков кругов по беговой дорожке он только-только начинал приходить в себя и глубоко вдыхать воздух, не опасаясь больше кашля и боли в легких. - Мало кто из вас, ребята, знает, что такое драка, - продолжал Рэндольф. - Конечно, у каждого случались стычки в школе, а кое-кто даже может похвастаться своим участием в лихой потасовке с разбитыми носами. А кто-то из вас - ветеран Корейской войны и думает, что его уж ничем не прошибешь и что ему теперь сам черт не брат и море по колено. Да только никому из вас невдомек, каково это - драться с человеком, для которого все средства хороши и пригодны, и легко ли взять и одолеть его. К сожалению, вам теперь придется быть готовыми к драке в любое время. И выход из нее один - победа. Сейчас я вам кое-что покажу. Плибсли, ко мне! Глядя на то, как Плибсли вскочил на ноги и рысью пустился в центр круга, Серж улыбнулся. Круглые голубые глаза без малейших признаков усталости терпеливо и внимательно смотрели на инструктора. В них читалась готовность вынести и болевой захват с выкручиванием рук, и любую другую изощренную пытку, на какую только у Рэндольфа достанет изобретательности. - Ближе, Плибсли, - сказал тот и крепко вцепился малышу в плечо. Несколько секунд он что-то шептал ему на ухо. Откинувшись на локтях назад, Серж с удовольствием подумал о том, что теперь-то Рэндольфу нужны лишь зрители и он - один из них. Он расслабил брюшные мышцы и ощутил, как солнечная волна накатила на него, даря долгожданный покой. Казалось, ему только пригрезилось, как он носится по беговой дорожке, что ничего такого не было и в помине... Но тут перед собой он увидел глаза Рэндольфа. - Ты, Дуран, и ты, Эндрюз, ко мне! Мгновение Серж боролся с острым приступом гнева, но потом удрученно побрел на зов, вспоминая на ходу, как не сумел в прошлый раз выполнить сложный захват и был наказан за это лишними тремя кругами вокруг стадиона. Да, черт возьми, он хочет быть полицейским, но только опять бежать не станет ни за что. Не сегодня. Не сейчас... - Я выбрал Дурана и Эндрюза из-за их габаритов, - пояснил Рэндольф. - Приступим. Ваша задача - скрутить Плибсли руки и надеть на него наручники. Представьте себе, что надеваете на него браслеты, и заставьте его принять соответствующую позу. Он преступник, вы полиция. О'кей, начали! Серж взглянул на Эндрюза, пытаясь по выражению его лица угадать, что же тот намерен предпринять. Плибсли отступал, пятясь спиной и двигаясь по кругу, подперев кулаками бока. Ну прямо как в армии, подумал Серж. Вечно эти дурацкие игры. Сперва в учебке для новобранцев, потом в Пендлтоновском лагере. Его призвали на службу год спустя после Корейской войны, но едва речь заходила о "желтобрюхих", все делали такой вид, будто стоит их кораблю пристать к берегу где-нибудь в Тихом океане, как те сразу кинутся на абордаж. Эндрюз ринулся на Плибсли и успел поймать его за рукав. Серж прыгнул тому на спину, и малыш осел под тяжестью в двести пятнадцать фунтов живого веса. Вдруг он изогнулся и вывернулся, а сам Серж очутился внизу. Эндрюз сидел у Плибсли на горбу, и от этой двойной поклажи у Дурана заныли ребра. - Да оттащи же его, Эндрюз, - прохрипел Серж. - И зажми ему кулаки! Он попытался выпрямиться, но Плибсли держал на "замке" его руки и ноги, повиснув на нем, словно пиявка, которой, впрочем, вполне достало сил, чтобы опрокинуть Сержа на спину и вцепиться в него мертвой хваткой. Плибсли задыхался, но отступать совсем не собирался. Эндрюзу удалось наконец оторвать от Дурана его пальцы, но мускулистые ноги не оставляли Сержу никаких шансов выпутаться. Совершенно измочаленный, он сидел на земле, уже и не надеясь самостоятельно избавиться от безжалостной и неудобной ноши. - Придуши-ка ты его к чертовой матери, - пробормотал Серж. - Стараюсь. Да только, видать, я слишком устал, - прошепелявил Эндрюз, а тем временем Плибсли глубже зарылся лицом в насквозь взмокшую спину Дурана. - О'кей, достаточно. Поднимайтесь, - скомандовал Рэндольф, и Плибсли тут же отпустил Сержа, вскочил и быстро зашагал на свое место на травяном пятачке. Серж встал, ощутил, как почва уходит у него из-под ног, и упал как подкошенный рядом с Эндрюзом. - Мне лишь хотелось вам кое-что показать, - громогласно объявил Рэндольф валявшимся вокруг курсантам. - Я приказал Плибсли сопротивляться. Только и всего. Сопротивляться и не разрешать им скрутить себе руки. Заметьте, он даже не давал им настоящего отпора. Просто оказывал сопротивление. А ведь Эндрюз и Дуран перевесят вместе четырех таких, как Плибсли. Да только им никогда не надеть на него наручники. В конце концов они бы обязательно его упустили. Вы спросите - почему? Да потому, что они истратили всю свою энергию на то, чтобы сломить его сопротивление, и, как вы могли убедиться, истратили впустую. Впредь, ребята, вам частенько придется сталкиваться с такими вот трудностями. Вашему сопернику может втемяшиться в башку, что вам его не окольцевать никакими браслетами. А может, ему захочется даже подраться. Вы видели, сколько бед наделал этим здоровым лбам малютка Плибсли, а он ведь и не думал драться. Я лишь хочу втолковать вам, что уличная потасовка - это лишь соревнование на выносливость. Кто выдюжит, тот и победил. Потому я и сгоняю жир с ваших задниц. Зато, когда вы выйдете из этих стен, терпения да выносливости вам будет не занимать. Ну а если к тому же мне удастся обучить вас, как ловить руку в "замок" да исполнять захват с удушением, может статься, одного этого окажется достаточно. Вы уже поняли, что такое удушение. Да вот беда - проводить прием приходится тогда, когда вам норовят треснуть по физиономии или подмять под себя. Мне не под силу выдрессировать вас в совершенстве за какие-то тринадцать недель. И поскорее забудьте голливудскую муть. В жизни все иначе. Вы пытаетесь съездить кому-нибудь в челюсть, а вместо этого попадаете ему в маковку и ломаете себе руку. Никогда не пускайте в дело кулаки. А если ваш соперник воспользуется их услугами - что ж, вы воспользуетесь услугами дубинки и постараетесь раздробить ему запястье или коленку, этому мы вас научим. А коли кто-то схватится за нож - вы схватитесь за револьвер и вмиг с ним рассчитаетесь. Но если вдруг под рукой не окажется дубинки, а ситуация не позволит стрелять, хорошо бы вам тогда быть повыносливее сукина сына. И не удивляйтесь, когда встречаете в газетах снимки, где шестеро полицейских обрабатывают одного преступника. Зарубите себе на носу: любой мужик и даже любая баба способны, сопротивляясь, доконать нескольких полицейских. Чертовски тяжело арестовать того, кто вовсе не желает быть арестованным. Но попробуйте-ка объяснить это присяжным или своим соседям, читающим в прессе про то, как пара-тройка детин-легашей избила арестованного. Им непременно захочется узнать, отчего это вы прибегли к насилию и проломили кому-то голову. И почему не довольствовались ловким приемом дзюдо, чтобы шлепнуть его задницей о землю да тем и ограничиться. В кино ведь это делают запросто! И уж если речь зашла о такой муре, как фильмы, скажу, что Голливуд нам удружил и кое-чем еще: он создал легенду, сказку про супермена, которому раз плюнуть - продырявить выстрелом с бедра чью-то кисть и все такое в том же дерьмовом духе... Хоть я и не инструктор по стрельбе, но к самообороне отношение это имеет самое непосредственное. И вы, ребята, не вчера из пеленок, да и тут, в академии, торчите уже достаточно, чтобы знать, как непросто угодить в обычную мишень, не говоря о движущейся цели. И те из вас, кто дослужится в полиции до пенсии, будут палить мимо чертова бумажного человечка всякий раз, как придется сдавать ежемесячные нормативы по стрельбе, все двадцать лет! А ведь то всего лишь бумажный противник. Он не отстреливается. И освещение на полигоне что надо, и адреналин не заставит трястись вашу руку. А в бою-то она дрожит, как стебель лакричника на ветру! И вот, когда вы мечтали хотя бы оцарапать преступнику палец, а вместо этого разрываете ему выстрелом зад на куски, вы вдруг слышите вопрос присяжного: "А почему вы его просто не ранили? Что, обязательно было его убивать? Почему вы не выбили пулей револьвер из его руки?.." Лицо Рэндольфа покрылось румянцем. По шее с обеих сторон бежали струйки пота. Когда он носил форменный мундир, на рукаве его красовались три полоски за выслугу, означавшие по меньшей мере пятнадцать лет, проведенных в полиции. Но что ему уже за тридцать, верилось с трудом. Ни единого седого волоска, безупречная осанка и фигура. - Я хочу, чтобы вы вынесли из моих уроков следующее: конечно, хреновое это дело - усмирять кого-то пушкой, дубинкой или кастетом, не говоря о том, чтобы марать о мерзавца собственные руки. Но нужно всегда быть в форме и не обрастать ленивым жирком, и тогда вы его одолеете. Для этого любые средства сгодятся. Сумеете применить ту пару захватов, которым я вас обучу, - применяйте. А нет - так огрейте его кирпичом или чем потяжелее по затылку. Одолейте поганца, поставьте его на колени - и тогда встретите свою двадцатую годовщину в полиции целыми и невредимыми и вам останется только подписать со спокойной душой пенсионные ведомости. Для того я и сгоняю жир с ваших задниц... 2. СТРЕСС - Чего психую - ума не приложу, - сказал Гус Плибсли. - Небось для того и предупредили заранее насчет этого собеседования, чтоб мы завелись. - Не бери в голову, - сказал Уилсон. Он стоял, прислонившись к стене, и курил, тщательно следя за тем, чтобы не испачкать пеплом свое курсантское хаки. Ослепительный глянец на черных уилсоновских ботинках приводил Гуса в восторг. Прежде Уилсон служил в морской пехоте. Кто-кто, а он умел заставить обувь блестеть, а курсантов - подчиняться на строевой своим приказам. По мнению Гуса, командир отделения обладал многими полезными качествами из тех, что можно приобрести только в армии. Кабы я был ветераном войны с должным опытом за плечами, пожалуй, мне не пришлось бы так нервничать, думал Гус. Наверняка бы не пришлось. Хоть он и был лучшим в классе по физподготовке, но сейчас совсем не поручился бы, что у него хватит сил ворочать языком во время собеседования. Еще в школе, всякий раз, как нужно было делать устный доклад, его заранее бросало в дрожь. А в колледже однажды, перед тем как произнести трехминутную речь на уроке по ораторскому искусству, он влил в себя полпинты разбавленного шипучкой джина. Тогда он вышел сухим из воды. Хорошо бы справиться с волнением и теперь! Да только на сей раз ему держать экзамен перед офицерами полиции. Перед профессионалами своего дела. Им-то ничего не стоит учуять спиртное по запаху или понять все по его глазам, говору и даже походке. Их на мякине не проведешь. - Да у тебя поджилки трясутся! - сказал Уилсон и предложил Гусу сигарету. Пачку он достал из носка, как и подобало бывшему вояке. - Нет-нет, большое спасибо, - промямлил Гус, отказавшись от курева. - Послушай, этим гадам только и нужно вывести тебя из себя, - сказал Уилсон. - Я тут болтал с одним парнем, он еще в апреле отсюда выпустился. Так вот, на собеседованиях они попробуют малость попарить тебе мозги. Ну там, спросят про твои успехи по физподготовке или стрельбе или, может, про то, как тебе живется в академии. Пощупают, как ты подкован в теории. Но, черт возьми, Плибсли, с тобой ведь все в порядке, а что касается физкультуры - так тебе здесь и равных нет. К чему же они смогут придраться? - Не знаю. Понятия не имею. Вроде бы не к чему. - Взять, к примеру, меня, - продолжал Уилсон. - Стреляю так хреново, что скорее угожу в цель, если просто швырну в нее пистолетом. При случае меня им всегда есть за что четвертовать. Только не надо мне заливать, что они решатся признать меня непригодным из-за того, что я лишний раз не явлюсь на стрельбище, а предпочту хорошенько закусить. Все это чушь и дерьмо. Я даже не беспокоюсь. Разве ты не понял, как срочно требуются этому городу легавые? А через пяток-другой годков дело вообще будет дрянь. Парням, что заступили на эту службу сразу после войны, пора будет уходить на пенсию. И попомни мои слова: прежде чем мы сами распрощаемся с полицейским управлением, всем нам успеют нацепить капитанские нашивки. Гус внимательно оглядел Уилсона. Коротышка, еще меньше меня, и даже волосы короче. Должно быть, тянулся на цыпочках, чтобы ростомер показал необходимые по минимуму пять футов и восемь дюймов, размышлял Гус. Зато крепыш. Мощные бицепсы и борцовские плечи, сломанный нос - колоритная внешность. Как-то на занятиях по самообороне он боролся с Уилсоном и с удивлением обнаружил, что уложить его на лопатки и прижать к земле не так уж и трудно. Уилсон был сильнее, много сильнее, однако Гус оказался проворнее и умел быть упорным. Он прекрасно усвоил слова Рэндольфа и верил, что, если быть выносливее противника, бояться нечего. Наставление инструктора по физподготовке пока что неизменно подтверждалось. Но как поведет себя с ним какой-нибудь Уилсон в настоящей драке? Никогда прежде Гусу не доводилось ударить человека. Никогда! Чего будет стоить его выносливость, когда такой же вот крепыш сунет ему в живот увесистый кулак или, чего доброго, залепит ему в челюсть? Бегать он начал давно, еще в школе входил в команду спринтеров. Но контактных видов спорта сторонился всегда: не хватало агрессивности. Какого же черта он вбил себе в голову, что может стать полицейским? Конечно, платят им совсем неплохо; опять же - страховка и пенсия. В своем банке такое ему и не снилось. Тамошнюю рутинную работу за гроши он просто возненавидел и чуть в голос не хохотал, когда старший кассир принимался его заверять, что лет через пять он будет получать столько же, сколько он, старший кассир, получает сейчас; сумма эта была меньше, чем оклад начинающего полицейского. Потому-то он и пришел сюда. И продержался здесь восемь недель. За восемь недель они его так и не раскусили. Но, может статься, собеседование все расставит на свои места, тогда-то они и поймут, что он из себя представляет... - Одно только меня и беспокоит, - сказал Уилсон. - Не догадываешься что? - Нет, - ответил Гус, вытирая о форменные брюки потные ладони. - Скелеты. Болтают, будто иногда во время собеседования они громыхают костями. Не случайно же эти собеседования прозвали "стрессами". А ты не слыхал - все кругом говорят, - что стоит тебе поступить в академию, как они недели напролет роются в твоем грязном белье и разнюхивают, кто ты да откуда? - Да ну? - Так вот, болтают, будто бывает и так, что на собеседовании парню сообщают: непригоден. Ну, например, говорят: "Нашим сотрудником установлено, что какое-то время вы состояли членом нацистской организации в Милуоки. Ты не подходишь нам, мальчуган". Короче, что-нибудь в том же роде. - Что касается моей подноготной, то тут вроде нет причин для беспокойства, - слабо улыбнулся Гус. - Всю жизнь прожил в Азусе, никуда особо и не высовывался. - Эй, Плибсли, только не вздумай мне говорить, что ты чист, как стеклышко. У любого парня из нашего класса хоть одно пятнышко в биографии, да отыщется. Какая-нибудь мелочь, о которой он очень не хотел бы, чтобы узнали в управлении. И я отлично помню тот день, когда инструктор сказал: "Мосли, марш к лейтенанту!" И больше класс Мосли не видел. А после так же исчез Рэтклифф. Что-то удалось про них разузнать, и от них тут же избавились. А потом - тишь да гладь, словно их никогда и не было. Читал "1984" Оруэлла? - Нет, но знаю, о чем там речь, - ответил Гус. - Здесь тот же принцип. Для них яснее ясного, что ни один из нас не открылся им до конца. У каждого есть своя тайна, свой скелет в шкафу. Они знают, где этот шкаф, да только, прежде чем его отпереть, им надо помотать тебя как следует. Так что главное - сохранять спокойствие и не разболтать ничего ненароком... Дверь в кабинет, где сидел капитан, отворилась, и у Гуса упало сердце. Из нее вышел, чеканя шаг, курсант Фелер, высокий, подтянутый, как всегда, уверенный в себе. Гус не сразу вник в слово, которое тот произнес: - Следующий. Уилсон подтолкнул Плибсли к двери. Проходя мимо сигаретного автомата, он в зеркальном отражении увидел свои глаза - кроткие, голубые, но худое и бледное лицо показалось ему чужим. Соломенные волосы он тоже узнал, но совсем не помнил тонких, без кровинки губ. Одолев дверной проем, он увидел перед собой за огромным длинным столом трех инквизиторов, взиравших на него. Двое из них, лейтенант Хартли и сержант Джекобс, были ему хорошо знакомы. Но главным тут был третий, капитан Смитсон, тот, что выступал с приветственной речью вдень зачисления их в академию. - Садитесь, Плибсли, - сурово скомандовал лейтенант Хартли. С минуту все трое шептались и рылись в стопке бумаг, что лежала перед ними. Затем лейтенант, лысый, с лиловыми губами, широко осклабился и сказал: - Ну что ж, Плибсли, пока дела у вас в академии идут неплохо. Не мешает, пожалуй, немножко поднажать в стрельбе, а вот в теории вы зарекомендовали себя с наилучшей стороны, да и по физподготовке молодцом, отметки самые высокие. Гус заметил, что капитан и сержант Джекобс тоже заулыбались, но заподозрил неладное, когда капитан задал ему вопрос: - Ну, так о чем поговорим? О себе рассказать не желаете? - Так точно, сэр, - ответил Гус, стараясь подладиться под это неожиданное дружелюбие. - В таком случае приступим, Плибсли, - сказал сержант Джекобс с довольным видом. - Расскажите нам о себе. Мы все - внимание. - Расскажите о вашей учебе в колледже, - предложил капитан Смитсон, переждав несколько затянувшееся молчание. - В личном деле сказано, что вы посещали колледж с двухгодичным курсом обучения. А спортом вы там увлекались? - Никак нет, сэр, - прохрипел Гус. - То есть я пробовал бегать. Но не хватало времени, чтобы работать над этим всерьез. - Держу пари, вы были спринтером, - улыбнулся лейтенант. - Так точно, сэр, пытался бегать и с барьерами, - сказал Гус, силясь выдавить ответную улыбку. - Но мне приходилось еще подрабатывать и сдавать пятнадцать зачетов, сэр. Я вынужден был уйти с дорожки. - Какая у вас была специализация? - спросил капитан Смитсон. - Деловое администрирование, - ответил Гус и пожалел, что не добавил "сэр". Ветеран вроде Уилсона никогда бы так не оплошал. Он бы нашпиговал "сэрами" каждое предложение. Сам же Гус покамест не привык к своему полувоенному положению. - А чем вы занимались перед поступлением к нам? - поинтересовался Смитсон, листая папку. - Работали в почтовом отделении, не так ли? - Никак нет, сэр. В банке. Работал в банке. Четыре года. С тех пор как окончил школу. - Что же привлекает вас в работе полицейского? - спросил капитан, подперев карандашом загорелую морщинистую щеку. - Высокая зарплата и социальные гарантии, - ответил Гус и поспешно добавил: - И, разумеется, сама профессия. Это настоящая профессия, сэр, и я пока что в ней нисколько не разочаровался. - Не такие уж и щедрые у полицейских оклады, - сказал сержант Джекобс. - Для меня это лучшая возможность, сэр, - признался Гус, решившись быть откровенным. - Четыреста восемьдесят девять долларов в месяц. Раньше я и думать не мог о таких деньгах. А ведь у меня двое детей да еще один на подходе. - И это в двадцать два года! - присвистнул сержант Джекобс. - Как вам удалось? - Мы поженились сразу после школы. - А колледж заканчивать вы не намерены? - спросил лейтенант Хартли. - О да, сэр, конечно, намерен, - сказал Гус. - Собираюсь переключиться на полицейскую науку, сэр. - Деловое администрирование - прекрасная специальность, - сказал капитан Смитсон. - Если вам она и в самом деле нравится, ни в коем случае не забрасывайте учебу. Толковые специалисты по деловому администрированию нашему управлению очень пригодятся. - Так точно, сэр, - ответил Гус. - Ну тогда закончим на этом, Плибсли, - сказал капитан Смитсон. - Продолжайте упражняться в стрельбе. Там у вас еще есть резервы. И, пожалуйста, пригласите следующего. 3. ИНТЕЛЛЕКТУАЛ Рой Фелер был вынужден признать: когда во время перекура в шепоте одноклассников он уловил свое имя, это доставило ему удовольствие. Он услышал, как один из курсантов пробормотал: "Интеллектуал", и ему показалось, что это было сказано с уважением. Впрочем, чему тут удивляться? Разве не он, Рой Фелер, только что получил высший балл за составление отчета на уроке Уиллиса? Теория давалась ему легко, и, если бы все шло так же гладко на стрельбище да хватало выносливости на спортплощадке, он бы наверняка стал первым среди курсантов этого набора и получил бы "смит-вессон", которым по традиции награждается лучший выпускник. Будет ужасно, подумал он, если этот приз достанется какому-нибудь Плибсли, лишь за то, что тот быстрее бегает и более метко стреляет. Томясь нетерпением, он ждал, когда же наконец в классе появится сержант Харрис и начнется трехчасовое занятие по уголовному праву. Преподавателем Харрис был вполне заурядным, но сам предмет оказался жутко интересным. Пожалуй, самым интересным во всей учебной программе. Рой даже купил и за последние пару недель дважды перечел книгу Фрика по уголовному праву штата Калифорния. Несколько раз он вступал с Харрисом в полемику, расходясь с ним в трактовке того или иного параграфа закона, и ставил себе в заслугу, что сержант, опасаясь подвоха со стороны чересчур дотошного и осведомленного новичка, в последнее время сделался бдительнее, добросовестнее и аккуратнее. Внезапно класс затих. Сержант Харрис встал перед ними, разложил на кафедре свои конспекты и зажег первую сигарету из тех, что он выкурит в течение лекции. Физиономия его походила на ноздреватый бетон, однако форма была ему к лицу. Сшитый на заказ синий шерстяной мундир как-то особенно ладно сидел на высокой и стройной фигуре. Любопытно, подумал Рой, а как я буду смотреться в синей форме, подпоясанной черным Сэмом Брауном? - Продолжим разговор об обысках и сборе улик, - сказал Харрис, почесав плешь на рыжей макушке. - Кстати, Фелер, вчера вы не ошиблись, заявляя, что для доказательства наличия состава преступления достаточно неподтвержденного свидетельства соучастника. Но для вынесения приговора этого мало. - Совершенно верно, - Рой кивком выразил сержанту благодарность за это признание. Однако в том, что тот действительно приветствовал удачно поставленные вопросы-головоломки, он сомневался. Рой умел завести класс. Он научился этому от профессора Рэймонда, который заинтересовал его криминологией в тот самый момент, когда он бесцельно кидался в поисках призвания с одних общественных дисциплин на другие, не в состоянии окончательно определиться. И не кто иной, как профессор Рэймонд, уговаривал его не бросать колледж. За три года учебы под руководством этого добродушного толстяка с горящими карими глазами он многого добился. Но колледж ему опостылел, и даже занятия с профессором Рэймондом стали ему докучать. Как-то бессонной ночью, когда уже от одного присутствия рядом беременной Дороти на душе делалось невыносимо тягостно, он вдруг отчетливо осознал: лучший выход - уйти из колледжа и на год-другой (покуда он не узнает о преступниках и преступности нечто такое, чего никогда не постичь, корпя над книжками, криминологу) записаться в полицейские. На следующий день он уже был в здании муниципалитета и мучился вопросом, звонить отцу немедленно или же переждать до присяги, которую он примет месяца через три, если, разумеется, достойно пройдет полное тестирование и благополучно переживет - а он переживет, с этим проблем не будет - проверку на личные качества. Отец расстроился ужасно, а старший брат Роя Карл не преминул напомнить, что обучение младшего Фелера уже обошлось семейному бюджету более чем в девять тысяч долларов; что он, Рой, не удосужился хотя бы дотерпеть до окончания колледжа - ему приспичило жениться; да и вообще, какая польза их делу, связанному с ресторанными поставками, от криминолога? Рой заверил Карла, что вернет им все до последнего гроша. Так он и собирался поступить, однако прожить на начальное жалованье полицейского оказалось совсем не просто: на руки он мог получить куда меньше обещанных четырехсот восьмидесяти девяти долларов в месяц. Из этой суммы нужно было вычесть пенсионный налог, отчисления для оплаты пособий по безработице, в Лигу социальной защиты полиции, в Полицейский кредитный союз, из фондов которого оплачивались обмундирование и подоходный налог, финансировались медицинские программы. Но он вернет отцу с Карлом все до последнего гроша. Он дал клятву. И всем назло окончит колледж и станет криминологом. И пусть никогда ему не сделаться богатеем, зато счастлив он будет несказанно больше Карла. - Вчера мы говорили с вами о знаменитых процессах - делах Кэхана, Рошена и других, - сказал сержант Харрис. - Заходила речь и о процессе "Мэпп против штата Огайо", о котором каждому новичку следует помнить как о деле, где были допущены ошибки и применены незаконные методы при обыске и задержании. Я также упоминал о том, что порой полицейским кажется, будто суд только и ждет такого рода дел, дабы еще сильнее ограничить возможности полиции. И поскольку вы стали - или почти стали - сотрудниками нашего управления, придется вам проявлять интерес к определениям суда, выносимым по произведенным полицией обыскам, предварительному расследованию, задержанию и сбору улик. По большей части вам суждено огорчаться, конфузиться и делать в штаны, вам придется выслушивать жалобы коллег, что самые эпохальные судебные решения принимались с перевесом в один голос, что глупо ожидать от рядового полицейского, чтобы он в пылу борьбы действовал нестандартно, да еще при этом сумел угодить весталкам с Потомака. Нытья и чуши вы наслушаетесь вдоволь. Но, коли хотите знать мое мнение, подобная болтовня - это добровольная капитуляция. Мы имеем касательство только к Верховному суду США, к Верховному суду штата Калифорния да к паре апелляционных судов. И совершенно излишне переживать да биться головой об стенку, если какой-то крючкотвор выносит идиотский приговор. Даже если это приговор по делу, которое вы самолично вели и которое так желали выиграть. Очень скоро кто-то попадется с поличным, тогда-то и появится шанс расквитаться. Судья - царь и бог только у себя, в зале заседаний, а за стенами здания Правосудия вам уже никто не запретит завести новое дельце... Вчера, когда мы затронули вопросы, связанные с обыском, приводящим к законному аресту, вы испытали большую неловкость. Итак, право на обыск мы имеем... когда? Горящая сигарета сержанта Харриса описала ленивую траекторию и нацелилась в класс. - Когда на руках есть соответствующий ордер или разрешение, когда вы заручились согласием подозреваемого лица и когда характер происшествия подразумевает возможность законного ареста. Оглядываться, чтобы увидеть, кто дал ответ, Рою не понадобилось: голос принадлежал Сэмюэлу Айзенбергу, единственному из курсантов, кто мог составить ему конкуренцию в учебе. - Верно, - сказал Харрис, выпуская из ноздрей облачко дыма. - Да только доброй половине из вас за всю свою карьеру так и не доведется получить ордер на обыск. Львиная доля из двухсот тысяч арестов в год производится или на основании чисто умозрительных заключений о том, что совершено преступление, или по той причине, что совершено оно прямо на глазах у должностного юридического лица, то есть полицейского. Да-да! О преступления спотыкаешься, в преступников утыкаешься носом и глохнешь от пальбы над собственным ухом!.. Вам это еще предстоит. Как предстоит шевелить задом, а не просиживать его по шесть часов, чтобы получить ордер на обыск. По этой самой причине мы и не станем отвлекаться на разговоры об обыске по ордеру. На сегодня я припас кое-что другое и, на мой вкус, куда более занятное - спонтанный обыск, приводящий к законному аресту. Если когда-нибудь суду вздумается лишить нас полномочий на проведение подобной разновидности обысков, мы попросту окажемся не у дел. Айзенберг поднял руку, и сержант Харрис кивнул, сделав могучую затяжку. Едва начатая сигарета превратилась на глазах в жалкий окурок и обожгла ему пальцы. Он загасил ее, и Айзенберг сказал: - Не могли бы вы, сэр, заново рассказать об обыске помещений, находящихся на расстоянии в девяносто пять футов от жилища обвиняемого? - Чего я и боялся. - Харрис улыбнулся, пожал плечами и прикурил новую сигарету. - Зря я касался этих вопросов. Я сделал то, за что сам критиковал некоторых полицейских. Я стал жаловаться на спорные процессы, поддерживать расхожие представления о нашей службе, предрекать оправдательные приговоры. Итак, я сказал, что до сих пор точно не определено, что означает выражение "под контролем обвиняемого" применительно к обыску помещений при аресте. Премудрый суд, руководствуясь собственными предположениями на сей счет, установил, что арест обвиняемого в девяносто пяти футах от его жилища не дает права входить к нему в дом с тем, чтобы произвести там обыск. Я также сослался на другой аналогичный случай, когда расстояние в шестьдесят футов не помешало признать, что автомобиль находился "под контролем" субъекта. И, наконец, я упомянул третий случай, когда полиция арестовала нескольких букмекеров в их собственной машине в полуквартале от конторы и суд счел, что обыск автомобиля и помещения был правомочен. Но беспокоиться из-за всей этой муры нет никакой нужды. Так или иначе, мне не следовало касаться данной темы хотя бы потому, что в душе я оптимист. Всегда приму полупустой стакан за наполненный на целую половину. Встречаются полицейские, пророчествующие, что в итоге суды вообще лишат нас права на предварительный обыск, но такое решение нас бы попросту парализовало. Не думаю, что это произойдет. Скорее, в один прекрасный день Главный Вашингтонский Чародей соберет к себе восьмерку своих маленьких колдунят, и они будут заседать вместе до тех пор, пока не доведут закон до ума. Класс прыснул со смеху, и Рой почувствовал раздражение. Харрис не может не пройтись по адресу Верховного суда, с неудовольствием подумал он. Ни один инструктор, обсуждая закон, еще не обошелся без того, чтобы не выпустить нескольких стрел в Верховный суд. В том, что говорил Харрис, конечно, был резон, но Рой не мог избавиться от чувства, что тот еще и играл роль. Все процессы, о которых читал Рой и которые вызывали столь острое неприятие в стане инструкторов, казались Фелеру проведенными четко и разумно. Главенствующим принципом суды считали признание гражданских прав и свобод, так разве справедливо утверждать, что выносимые ими приговоры бестолковы и оторваны от требований реальности? - Ну хватит, ребята, нечего меня отвлекать да сбивать с толку. Мы как будто собирались говорить о спонтанных обысках, способствующих последующему законному аресту. Что вы скажете по поводу такой вот истории: парочка полицейских наблюдает, как такси останавливается перед отелем, нарушив при этом правила парковки. Пассажир - мужчина, сидевший рядом с водителем, - покидает автомобиль. Из отеля выходит женщина и располагается в такси на заднем сиденье. К машине подходит еще один мужчина и подсаживается к женщине. За этой сценкой следят двое полицейских и решают выяснить, в чем тут дело, шагают к автомобилю и приказывают пассажирам выйти из такси. Они замечают, что мужчина вытаскивает руку из щели между подушкой и спинкой сиденья. Тогда они снимают заднее сиденье и обнаруживают три сигареты с марихуаной. Мужчина осужден. Вопрос: утвержден приговор или обжалован апелляционным судом? Есть желающие поделиться своими мыслями на сей счет? - Обжалован, - сказал Гумински, худой тип лет тридцати с жесткими, как проволока, волосами, самый старший, по мнению Роя, курсант во всем классе. - Понятно. Вы, ребята, рассуждаете уже как заправские полицейские, - усмехнулся Харрис. - Вас даже не надо убеждать, что суды то и дело выкручивают нам руки. Только в данном случае догадка неверна. Приговор утвердили. Но было там нечто такое, что повлияло на принятое решение и чего я не упомянул. Как по-вашему, что же это может быть? Рой поднял руку и, поймав кивок Харриса, спросил: - А в какое время это случилось? - Неплохо, - сказал сержант. - Как и следовало ожидать, время было необычным. Что-то около трех ночи. Ну и на каком же основании они обыскивали такси? - Происшествие, требующее незамедлительного ареста, - ответил Рой, не дожидаясь кивка Харриса. - И кого они арестовывали? - поинтересовался Харрис. Рой пожалел о своем поспешном ответе. Он понял, что угодил в ловушку. - Не обвиняемого и не женщину, - произнес он, растягивая слова. Мысль его напряженно работала. - Водителя такси! Класс взорвался смехом, но Харрис, взмахнув пожелтевшей от никотина кистью, успокоил курсантов. Затем обнажил, ухмыляясь, прокуренные зубы и сказал: - Продолжайте, Фелер, на чем основано ваше заявление? - Они могли задержать таксиста за неправильную парковку, - ответил Рой. - Это нарушение, а потому возможен и обыск с последующим арестом. - Неплохо, - сказал Харрис. - Приятно, когда вы, ребята, шевелите мозгами. Даже когда ошибаетесь. Рою показалось, что Хью Фрэнклин, широкоплечий новобранец, сидевший с ним рядом (столы были расставлены в алфавитном порядке), рассмеялся громче, чем требовалось. Рой был уверен: Фрэнклин не любит его. Этот заядлый спортсмен, каких полно по всей Америке, судя по их беседам в первые дни пребывания в академии, еще со школы стал обрастать дипломами да грамотами. Потом - три года во флоте, где он, вполне собой довольный, играл в бейсбол и мотался по странам Востока. А теперь, когда он остался за бортом профессионального спорта, не попав в низшую бейсбольную лигу, - полицейское ведомство... - Где допустил ошибку Фелер? - спросил Харрис у класса, и Рою сделалось не по себе при мысли, что этим вопросом сержант провоцирует всех скопом накинуться на его ответ. "Почему Харрис, вместо того чтобы выслушивать, как все курсанты по очереди будут громить мою версию, сам не объяснит, в чем моя оплошность? Неужто старается меня смутить?" - размышлял Рой. А может, его совсем не радует присутствие новичка, не гнушающегося самостоятельно изучать уголовное право и отказывающегося слепо принимать то толкование закона, что выгодно полиции? - Пожалуйста, Айзенберг, - произнес Харрис, и на этот раз Рой все-таки обернулся, дабы вновь убедиться в том, до чего же раздражает его айзенберговская манера отвечать на вопросы. - Сомневаюсь, что обыск такси и последовавший арест правомерно объяснять тем, что водитель не там припарковал машину, - осторожно начал тот. Черные глаза из-под темных век забегали от Харриса к Рою и обратно. - Да, водитель нарушил правила уличного движения и, конечно, заслуживал повестки в суд, что с чисто технической стороны вполне может пониматься как арест, но разве дает это полномочия обыскивать такси на предмет контрабанды? С нарушением правил уличного движения это не имеет ничего общего. Не так ли? - Вы что, меня спрашиваете? - вскинул брови Харрис. - Никак нет, сэр. То был мой ответ. Айзенберг застенчиво улыбнулся, и Роя чуть не стошнило от его притворной скромности. Такое же отвращение вызывала в нем показная робость Плибсли, в которую тот впадал всякий раз, стоило кому-либо восхититься его выносливостью и физической удалью. В тщеславности их обоих Рой нисколько не сомневался. Вот вам еще один экспонат, демобилизовавшийся из армии, - Айзенберг. Хотелось бы знать, сколько их - тех, кто идет в полицию лишь оттого, что просто ищет работу, - и как много (а может, скорее, мало?) таких, как он сам, у кого на то имеются причины посерьезнее? - Так было все же основание для проведения обыска или нет? - спросил Харрис. - Нет, не думаю, - сказал Айзенберг, нервно прочистив горло. - Не думаю, что кто-то был под арестом в тот момент, когда полицейский обнаружил контрабанду. Принимая во внимание необычные обстоятельства и ночное время, он мог, как было в деле Гиске против Сэндерса, задержать и опросить водителя и пассажиров, и я не думаю, что приказ всем покинуть машину был ничем не обоснован. У полицейских возникло совершенно естественное подозрение, что там творится нечто странное. А когда обвиняемый стал шарить за сиденьем, то это могло быть истолковано как поступок, направленный на сокрытие улик. Голос изменил Айзенбергу, и несколько курсантов, включая Роя, вскинули руки. Харрис не замечал никого, кроме Роя. - Продолжайте, Фелер, - сказал он. - По-моему, полицейские не имели права приказывать им выйти из такси. И вообще, когда же их арестовали? Когда нашли наркотики? А что, если б те, покинув машину, попросту сбежали? Имели бы полицейские право их останавливать? - Что скажет на это Айзенберг? - спросил Харрис, щелкнув потертой серебряной зажигалкой и прикуривая новую сигарету. - Могли полицейские запретить им бежать, прежде чем обнаружили контрабанду? - Хм-м, пожалуй, да, - ответил Айзенберг, следя за Роем. Тот перебил его: - Выходит, к тому времени они уже находились под арестом? Ведь они _должны_ были находиться под арестом, если уж полицейские могли воспрепятствовать их побегу. А коли так, коли под арестом они уже находились, в чем же их преступление? На поиски марихуаны ушло никак не меньше нескольких секунд, и все это время они уже находились под арестом. Желая показать Айзенбергу и Харрису, что он вскрыл ошибку без всякой задней мысли, Рой снисходительно улыбнулся. - Загвоздка только в том, Фелер, что под арестом они не были, - сказал Айзенберг, впервые обратившись к Рою напрямик. - У нас есть полное право останавливать людей и допрашивать их. Каждый обязан назваться и объяснить, что он тут делает. Чтобы заставить его повиноваться, мы имеем право прибегнуть к любому средству. Несмотря на то, что не успели арестовать его за какое-либо преступление. А отпустим мы его, только когда он вразумительно ответит на наши вопросы. По-моему, так и надо понимать дело Гиске против Сэндерса. Тут то же самое: полиция останавливает подозреваемых, допрашивает и находит во время расследования марихуану. И вот тогда - и лишь тогда - их берут под арест. По довольному виду Харриса Рой понял, что Айзенберг прав. Не в силах совладать с резкими нотками в голосе, он все же спросил: - А как доказать, что марихуану под сиденье не подбросил кто-то другой? - Моя вина. Нужно было предупредить вас. Таксист показал, что незадолго перед тем наводил на заднем сиденье порядок: вечером там рвало какого-то пассажира, - сказал сержант. - И после, покуда не появились женщина и обвиняемый, там никто не сидел. - Это, конечно, меняет дело, - сказал Рой, взывая к Харрисовой уступчивости. - Ну, я бы не придавал этому обстоятельству такого значения, - сказал Харрис. - Я лишь хотел, чтобы на примере данного дела вы выяснили, что предшествовало аресту. Айзенберг со своей задачей справился превосходно. Теперь всем все понятно, не так ли? - Так точно, сэр, - ответил Рой, - но ведь дело могло обернуться совсем иначе, если бы таксист не показал, что чистил заднее сиденье тем же вечером. Очень важная деталь, сэр. - Будь по-вашему, Фелер, - вздохнул сержант Харрис. - Отчасти вы были правы. Мне следовало упомянуть и эту деталь, Фелер. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АВГУСТ, 1960 4. CHICANO Серж смахнул пыль с ботинок, кинул сапожную щетку в шкафчик и захлопнул металлическую дверцу. К перекличке он опоздал. Часы показывали две минуты пятого. Долбаное движение, подумал он. Неужели мне удастся терпеть целых двадцать лет и это уличное движение, и этот смог? Он был один в раздевалке и задержался у зеркала, оглядев себя во весь рост. Медные пуговицы и бляха на ремне нуждались в полировке. Синий шерстяной мундир так изворсился, что, казалось, оброс волосами. От мысли, что сегодня может случиться проверка, Серж грубо выругался. Он взял свой блокнот, стопку повесток в суд за дорожно-транспортные нарушения и книжечку со схемами городских улиц. В глубокий карман форменных брюк сунул блестящий новенький фонарик на пять батарей, схватил дубинку и, поскольку руки были заняты, нацепил ею фуражку на голову. Войдя в комнату для перекличек, он увидел, что остальные уже в сборе и оживленно о чем-то болтают, но за конторкой дежурного офицера все еще пусто. Когда Серж понял, что начальство задерживается похлеще его самого, ему полегчало. Он тут же принялся за дело и через пять минут почти успел избавиться от окатышей на форме - при помощи куска двухдюймового пластыря, который держал обычно для таких вот экстренных случаев в своем блокноте. - Несколько чисток - и у тебя больше не будет этих забот, - сказал дежурный полицейский. Звали его Перкинс, в полиции он служил уже девятнадцать лет, но после серьезного сердечного приступа на время окончательной поправки ему поручали работу полегче. - Угу, - кивнул Серж, стыдясь того, что новая, с иголочки, форма выдает его с головой, словно объявляя всему свету, что он только на прошлой неделе выпустился из академии. Вместе с парой других однокашников его распределили сюда, в Холленбек. Проще простого понять, по какому принципу их отбирали, подумал он. Двух его приятелей звали Чакон и Медина. В академии ему приходилось слышать, что большинство полицейских с испанскими фамилиями так и заканчивают свою службу в Холленбекском округе, но сам он надеялся избежать этой участи. Далеко не каждый догадывался, что Дуран - испанское имя. Нередко его принимали за немца, случалось - даже за ирландца, в особенности те, кто и представить себе не мог мексиканца со светлой кожей и веснушками, без малейшего испанского акцента и вполне благообразной наружности. Черных полицейских - тех совсем не обязательно направляют в негритянские кварталы; отчего же все чиканос без разбору должны прозябать в Холленбеке? Его брала досада. Понятно, есть нужда в испаноязычных сотрудниках, но ведь никто и не удосужился проверить, говорит Серж по-испански или нет! "Дуран - в Холленбек" - вот и весь разговор. Еще одна жертва сложившейся системы. - Рамирес, - произнес лейтенант Джетро, усаживая свое длинное сутулое тело на стул перед конторкой и раскрывая книгу учета. - Я. - Андерсон. - Я. - Работаете на Четыре-А-Пять. Брэдбери. - Я. - Гонсалвес. - Я. - Четыре-А-Одиннадцать. Сержа назвали в паре с Гэллоуэем, прежде им еще не доводилось дежурить вместе. По расписанию назавтра, в воскресенье, после шести рабочих дней, Серж был выходной, но это его отнюдь не радовало. Каждая ночь на службе являла собой новое приключение. Ничего, скоро он будет мечтать об отгулах, подумал Серж и усмехнулся. Слишком быстро ему все приедается. И тем не менее эта работа поинтересней большинства других. Он и впрямь не мог бы сказать, на что бы решился ее променять. Конечно, закончив университет, можно подыскать себе и кое-что получше. Тут он снова усмехнулся сам над собой. Он записался на два вечерних курса в колледже с укороченной программой обучения в восточном Лос-Анджелесе. Шесть зачетов. Всего сто восемнадцать долларов за поступление, а я сижу здесь и уже мечтаю о стопроцентном дипломе об окончании университета, подумал он. - О'кей, теперь о происшествиях, - сказал лейтенант, завершив перекличку. Перкинс взял планшет со списком и отправился вниз в телетайпную, откуда все данные будут переданы в Центральную службу информации, так что начальство будет иметь полное представление о том, какие машины выйдут сегодня на линию в Холленбеке. Полицейские перевернули странички в своих блокнотах и приготовились записывать. Внешне лейтенанта Джетро нельзя было принять за благодушного добряка: сухощав, изжелта-бледен, упрямая складка у губ, суровые, холодные как лед глаза. Однако Серж успел уже узнать, что из всех инспекторов дивизиона этого любили больше других. Джетро почитали за его порядочность и справедливость. - На Бруклин-авеню двадцать девять двадцать два произошла кража, - монотонно зачитывал он. - В ресторане Большого Джи. Сегодня, в девять тридцать утра. Подозреваемый: мужчина, мексиканец, возраст двадцать три - двадцать пять, рост - пять футов пять-шесть дюймов, вес от ста шестидесяти до ста семидесяти фунтов, волосы черные, глаза карие, среднего телосложения, одет в темную рубашку и темные штаны, вооружен пистолетом, похитил восемьдесят пять долларов из кассового аппарата, бумажник и документы жертвы... Проклятье! Ну и дерьмовое же описание! - внезапно произнес лейтенант. - Об этом мы и говорили вчера с вами на пятиминутке. Ну какой толк от подобного описания? - Может, большего выведать о парне не удалось, лейтенант, - сказал Мильтон, толстяк, занимавший неизменно в комнате для перекличек крайнее место за крайним столом. Мильтон славился своим умением "доставать" начальство, а четыре полоски на его кителе не только означали двадцать лет выслуги, но и давали ему полное право вести мощный заградительный огонь сарказма по сержантскому составу. Но в отношении лейтенанта обычно он довольно сдержан, подумал Серж. - Ерунда, Мильт, - ответил Джетро. - В этом году на бедолагу Гектора Лопеса нападали как минимум раз шесть. Мне постоянно попадается его имя в сообщениях об ограблениях, кражах или налетах на кассу. Став профессиональной жертвой, он научился прекрасно описывать преступников. Его описания можно назвать выдающимися, так что дело не в нем, а в полицейском - в данном случае дежурном полицейском, - который куда-то ужасно спешил и особо не старался заполучить приличное описание. Вот вам отличный пример ничего не стоящей бумажки, совершенно бесполезной для сыщиков. Каждый пятый болван на улице полностью отвечает перечисленным тут приметам. Всего-то и нужно, что несколько лишних минут, и вы раздобудете добротнейшее описание, по которому уже ясно, за кем пускаться по следу, - продолжал Джетро. - Как были зачесаны волосы? Были ли усы? Очки? Татуировка? Не была ли странной походка? А какие у него зубы? Во что одет? Множество мелочей в одежде только кажутся мелочами. А как он говорил? Что-что? Сиплый голос? Чувствовался ли испанский акцент? А что его пистолет? В рапорте сказано: пистолет. Но что это, черт возьми, может нам дать? Мне абсолютно точно известно, что Лопесу не нужно объяснять разницу между автоматическим пистолетом и револьвером. Был он хромирован или сработан из вороненой стали? - Джетро с отвращением выронил листки бумаги в папку. - За прошлую ночь преступлений хоть отбавляй, но ни одно описание подозреваемых не стоит и их дерьма, а потому - увольте меня от бессмысленного чтения. Он захлопнул папки, снова уселся на стул, стоявший на десятидюймовой платформе, и оглядел сверху вниз заступающих на ночное дежурство полицейских. - Может, кто-то желает задать какой-нибудь вопрос, прежде чем мы приступим к осмотру? - спросил он. При слове "осмотр" в комнате поднялся стон, а Серж торопливо потер носками ботинок о брючины, в очередной раз проклиная лос-анджелесскую кутерьму на улицах, из-за которой не смог вовремя прибыть в участок и надраить обувь до блеска. Бесцветные глаза Джетро на мгновение весело вспыхнули. - Если никто так и не придумал, о чем бы спросить, нам лучше сразу, не откладывая, заняться осмотром. Будем считать, что выкроили время для более тщательной проверки. - Минутку, лейтенант, - сказал Мильтон, держа в мелких зубах влажный сигарный окурок. - Хотя бы лишнюю секунду дайте, и я найду о чем спросить. - Что ж, Мильт, я не стану тебя винить в затяжке времени, - сказал Джетро. - Тем более что лоск на свои ботинки ты, как видно, наводил одуванчиками. Послышались смешки, а Мильтон лучезарно улыбнулся и довольно запыхтел сигарой, не покидая своего места в углу последнего ряда. В первый же вечер он просветил Сержа насчет того, что этот ряд является собственностью los veteranos [ветераны (исп.)], а новобранцы располагаются поближе к двери и начальству. Поработать в паре с Мильтоном Серж пока что не успел и с нетерпением ждал, когда ему представится такая возможность. Пусть тот был шумным и чересчур любил повелевать, поговаривали, у него есть чему поучиться, если, конечно, он будет в настроении учить. - Да, чтобы не забыть, - сказал Джетро, - кто сегодня работает на сорок третьей? Ты, Гэллоуэй? Напарник Сержа утвердительно кивнул. - А кто с тобой? Один из новичков? Дуран, не так ли? Перед выходом хорошенько изучите карты и отметки на них. Сегодня около полуночи на Бруклин-авеню ожидается работенки по горло. На этой неделе там трижды били витрины и дважды - на прошлой. Всякий раз примерно в один и тот же час; ребятки умеют неплохо поживиться. Серж взглянул на стены, испещренные точными схемами холленбекских улиц. Булавки, в зависимости от своего цвета, обозначали на каждой карте совершенные кражи со взломом и время, когда они произошли: утром, днем или в ночное дежурство. Специальные карты рассказывали о том, где имели место ограбления, или информировали об угонах машин и кражах в транспорте, указывая адреса этих преступлений. - Ну а теперь займемся осмотром, - сказал лейтенант. Это был первый для Сержа осмотр с момента окончания им академии. Хотел бы я знать, как умудрятся выстроиться в переполненной комнате четырнадцать человек, подумал он. Но тут же увидел, что шеренга растет у боковой стены, прямо перед картами. Те, кто повыше, устремились в сторону выхода, Серж тоже двинулся туда и пристроился вслед за Бресслером, единственным из полицейских, кто мог соперничать с ним в росте. - Вот и ладно, только надо бы встать по стойке "смирно", - тихо произнес Джетро, обращаясь к что-то бурчащему себе под нос полицейскому в середине шеренги. - Сомкнись! Равнение направо! Равняйсь! Прижав кисти рук к правому бедру, касаясь локтями правостоящего, полицейские небрежно сомкнули ряд, но Джетро и не подумал проверить правильность линии. - Смирно! Равнение на середину! Когда очередь дошла до него, Серж уставился на лейтенантскую маковку - так учили его шесть лет назад в морской пехоте. Тогда ему было восемнадцать, и он, вчерашний школьник, был убит горем оттого, что Корейская война закончилась раньше, чем он успел принять в ней участие и обзавестись несколькими фунтами медалей, которые на великолепной форме морского пехотинца смотрелись бы просто чудесно. Формы этой он так в свою собственность и не получил и так и не сподобился купить ее за наличные, быстро повзрослев, ошеломленный буднями учебки. Остановившись перед темнокожим мексиканцем Рубеном Гонсалвесом, ветераном-весельчаком с десятилетним стажем службы в полиции, Джетро выждал паузу и произнес монотонным голосом, в котором не слышалось и намека на улыбку: - С каждым днем ты делаешься все круглее, Рубен. - Так точно, лейтенант, - отозвался Гонсалвес, но у Сержа не хватило отваги взглянуть в его сторону. - Я вижу, ты опять обедал у Мануэля, - сказал Джетро, и краем глаза Серж заметил, что лейтенант коснулся галстука Гонсалвеса. - Так точно, сэр, - ответил тот. - Те пятна, что над булавкой, - это от chile verde, а остальное - от menudo. На сей раз Серж не выдержал и повернулся на целый сантиметр, но лица Джетро и Гонсалвеса были абсолютно бесстрастны. - А ты что скажешь, Мильт? Когда сменишь масло на своем галстуке? - спросил Джетро, переходя к седовласому ветерану, вытянувшемуся так, что издали он мог показаться даже высоким, хотя стоявший рядом Дуран мысленно прикинул: пять футов десять дюймов, не больше. - Сразу после осмотра, лейтенант, - ответил Мильтон, и Серж украдкой перевел взгляд на Джетро. Тот печально покачал головой и двинулся к концу шеренги. - Ночная смена, шаг вперед... Отставить. - И Джетро зашаркал ногами к центру комнаты. - Как подумаю, что нужно осматривать вас с тылу, так заранее поджилки трясутся. Не удивлюсь, если из задних карманов у вас торчат бананы да журналы с голыми девчонками. Разой-дись! Вот как это здесь бывает, только и всего, подумал Серж, собирая свое снаряжение и разыскивая глазами Гэллоуэя, с кем еще даже не был знаком. Его опасения, что в дивизионе будут те же порядки, что и в армии (он совсем не был уверен, что способен бесконечно выдерживать военную дисциплину), оказались напрасны. Так-то лучше. А такую дисциплину можно терпеть хоть целую вечность, подумал он. К нему подошел Гэллоуэй и протянул руку: - Дуран? - Он самый, - ответил Серж, пожимая руку веснушчатому парню. - А как тебя зовут твои приятели? - спросил Гэллоуэй, и Серж улыбнулся, узнав избитую фразу, используемую полицейскими для выяснения кличек преступников, говорящих, как правило, куда больше, чем сами имена. - Серж. А тебя? - Пит. - О'кей, Пит, чем ты предпочитаешь заняться нынче вечером? - спросил Серж, искренне надеясь, что Гэллоуэй позволит ему сесть за баранку. Сегодня было уже его шестое дежурство, но прежде всякий раз машину вел напарник. - Только с учебы, так? - спросил Гэллоуэй. - Да, - ответил, расстроившись, Серж. - Город хорошо знаешь? - Нет, до того я жил в Китайском квартале. - В таком случае тебе лучше взять на себя писанину, а я пошоферю. Не возражаешь? - Как скажешь, босс, - бодро ответил Серж. - Не угадал, тут мы на равных, - сказал Гэллоуэй. - Напарники. Было приятно, что можно вот так запросто усесться в дежурную машину, обойдясь без десятка пустых вопросов и бессмысленного ощупывания своего снаряжения. Серж чувствовал, что уже может довольно сносно исполнять рутинные обязанности полицейского-пассажира. Он положил фонарик и фуражку на заднее кресло, рядом с дубинкой, которую для удобства сунул под подушку сиденья. И был удивлен, когда увидел, что Гэллоуэй свою дубинку прячет под подушку переднего, рядом с собой, и оставляет ее в пазу стоять торчком, словно пика. - Люблю, когда палка под рукой, - сказал он. - Это мой святой жезл. - Четыре-А-Сорок три, ночная смена дежурство приняла, прием, - произнес Серж в ручной микрофон. Гэллоуэй завел мотор их "плимута", снялся с парковки и выехал на Первую улицу. Закатное солнце принудило Сержа надеть очки, чтобы вписать имена в вахтенный журнал. - Раньше чем промышлял? - спросил Гэллоуэй. - Четыре года в морской пехоте, - ответил Серж, записывая в журнал свой личный номер. - Ну и как тебе работа в полиции? - Работа что надо, - сказал Серж, стараясь не измазать страницы, когда машину подбросило на дорожной выбоине. - Славная работенка, - согласился Гэллоуэй. - В следующем месяце пойдет четвертый год, как я здесь. Пока не жалуюсь. Коли так, ему, стало быть, не меньше двадцати пяти, подумал Серж. Но из-за песочного цвета волос да веснушек его запросто можно принять за старшеклассника. - Твое первое субботнее дежурство? - Ага. - Выходные - дни особые. Не исключено, что нам придется поразвлечься. - Надеюсь. - Еще не бывал в переделках? - Нет, - ответил Серж. - Принял несколько сообщений о кражах. Выписал десяток повесток и штрафных талонов за нарушение правил уличного движения. Оформил пару алкашей. И ни единого ареста по уголовке. - Что ж, постараемся где-нибудь раздобыть для тебя уголовку. Гэллоуэй предложил Сержу сигарету, и тот не отказался. - Спасибо. Как раз собирался просить тебя притормозить, чтобы купить курево, - сказал Серж, давая Гэллоуэю прикурить от своей самодельной "свистульки" - гильзы, к которой раньше был приделан медный шарик с якорем, а теперь на том самом месте осталось лишь голое металлическое кольцо. Эмблему морских пехотинцев он отодрал в Окинаве, после того как его высмеял насквозь просоленный "дед", отслуживший к тому времени полтора года. Он заявил, что одни лишь чокнутые и бредящие армией салаги таскают в карманах "свистульки" из гарнизонной лавки, с огромными эмблемами. Вспомнив, как страстно желали юные морячки-пехотинцы поскорее отведать соли, Серж улыбнулся. Вспомнил он и про то, как они терли щетками и обесцвечивали свои новые рабочие брюки, как загребали бескозырками морскую воду. Видно, я еще не до конца избавился от этого мальчишества, подумал он. Взять хоть сегодняшнее смущение, когда Перкинс заговорил о ворсинках на его мундире. Беспрерывная болтовня на полицейской волне все еще доставляла Сержу немало хлопот. Он знал, что понадобится какое-то время, прежде чем он научится сквозь мешанину звуков на их частоте без труда распознавать номер своей машины - Четыре-А-Сорок три. Некоторые голоса операторов из Центральной службы связи он уже различал. Один был похож на голос старой девы-учительницы, другой - на голос юной Мэрилин Монро, а третий говорил с явным южным акцентом. - Нас вызывают, - сказал Гэллоуэй. - Что? - Попроси ее повторить. - Четыре-А-Сорок три, повторите, пожалуйста, - сказал Серж. Карандаш его завис над блокнотом с отрывными листами, закрепленными на металлической панели перед "горячей простыней" - экраном для срочных записей. - Четыре-А-Сорок три, - заскрипела глоткой "старая дева-учительница", - Южная Чикагская, один-два-семь, ищите женщину, рапорт четыре-пять-девять. - Четыре-А-Сорок три, вас понял, - ответил Серж и повернулся к Гэллоуэю: - Прости, я пока не умею различать в этом бедламе наши позывные. - Ничего, скоро научишься - и сам не заметишь, - сказал тот, разворачивая машину на стоянке перед автозаправкой и направляясь на восток, к Чикагской улице. - Где живешь? - спросил он, пока Серж делал глубокую затяжку, пытаясь прикончить сигарету до того, как они прибудут на место. - В Альхамбре. Снимаю там квартирку. - Далековато добираться на службу из Китайского квартала, а? Потому и переехал? - Точно. - Женат? - Нет, - ответил Серж. - А родители где? В Китайском квартале? - Нет, умерли. Оба. Там у меня старший брат. Есть еще сестра в Помоне. - Вот как, - сказал Гэллоуэй и поглядел на него так, словно тот был круглый сирота. - Квартирка у меня хоть и маленькая, да славная, к тому же в доме полно бабья, - сказал Серж, чтобы с детского лица напарника исчезло наконец смущение и он не переживал, будто лезет не в свое дело. - Да ну? - усмехнулся Гэллоуэй. - Должно быть, приятно вести холостяцкую жизнь. Сам-то я попался на крючок еще в девятнадцать, так что судить не могу. Свернув на север и выбравшись на Чикагскую улицу, он заметил, что Серж тянет шею, пытаясь рассмотреть номера домов с восточной стороны. Гэллоуэй бросил на него озадаченный взгляд. - Сто двадцать седьмой будет на западной, - сказал он. - А четные номера всегда на восточной и южной стороне. - И что, так по всему городу? - По всему, - рассмеялся Гэллоуэй. - Разве тебе никто о том не говорил? - Нет. А я всякий раз искал номера по обе стороны. Ну и тупица! - Иногда начальство забывает упомянуть об очевидном. Но коли у тебя хватает духу признать, что ты ничего не знаешь, - учиться будешь быстро. Кое для кого хуже нету, чем выказать, что им что-то невдомек. Гэллоуэй не снял еще ноги с тормоза, а Серж уже выскочил из машины. Он взял с заднего сиденья свою дубинку и просунул ее в специальную петлю слева на поясе. Он обратил внимание, что напарник оставил дубинку в машине, но интуиция подсказывала Сержу, что лучше уж ему пока строго придерживаться инструкций, а инструкция гласила: дубинку носи с собой. Дом представлял собой одноэтажное поблекшее розовое строение. Создавалось впечатление, будто в восточной, и старой, части Лос-Анджелеса поблекнуть успели чуть ли не все дома. На узких улочках Серж заметил много пожилых людей. - Входите, входите, джентльмены, - сказала, гнусавя, морщинистая старушенция с перевязанными ногами и в платье тусклого оливкового цвета. Они взошли один за другим на крошечное крылечко и продрались сквозь заросли из комнатных папоротников и цветов. - Сюда, сюда, - улыбнулась она, и Серж с удивлением обнаружил, что у нее полон рот зубов. В том, что они у нее свои, не возникало сомнения. В ее возрасте совсем не грех остаться и вовсе без зубов. Шея ее обвисла под тяжестью толстого зоба. - Не так уж и часто по нынешним временам приходится нам встречаться с полицией. - Она опять улыбнулась. - Раньше мы знали любого полицейского из участка, что на Бойл-хайтс. Когда-то я даже помнила кое-кого из них по именам, только они, пожалуй, уже свое отслужили. Акцент ее напомнил Сержу Молли Гольдберг, и он осклабился, но тут же заметил, что Гэллоуэй, усевшись в дряхлое кресло-качалку перед аляповатым и давно потухшим камином, кивает старушке с серьезным и рассудительным видом. Серж учуял запах рыбы и цветов, духов и плесени, к ним примешался запах печеного хлеба. Он снял фуражку и присел на бугорчатый потертый диван, поверх которого накинут был дешевый "восточный" гобелен. Чтобы меньше кололи сломанные пружины, догадался Серж, ощутив их собственной спиной. - Меня зовут миссис Уоксман, - сказала старушка. - В этом доме я уже тридцать восемь лет. - В самом деле? - сказал Гэллоуэй. - Могу я вас чем-нибудь угостить? Может, выпьете по чашечке кофе? Или отведаете кекса? - Нет, благодарю, - ответил Гэллоуэй. Серж покачал головой и улыбнулся. - Когда-то летними вечерами я любила прогуляться до полицейского участка и поболтать с дежурным. Работал там один еврей, звали его сержант Мелстайн. Слыхали о таком? - Не приходилось, - сказал Гэллоуэй. - В то время Бруклин-авеню была великолепна. Посмотрели бы вы тогда на Бойл-хайтс! Здесь жили лучшие семьи Лос-Анджелеса. А потом сюда начали переезжать мексиканцы, и люди ударились в бегство и двинулись на запад. Ну а теперь здесь с мексиканцами остались лишь старые евреи вроде меня. Что вы думаете о той церкви, что вниз по улице? - О церкви? - переспросил Гэллоуэй. - Ах! Вы вовсе не обязаны отвечать. Я знаю, вы ведь на работе. Старушка понимающе улыбнулась Гэллоуэю и подмигнула Сержу. - Они осмеливаются называть это синагогой, - сказала она ворчливо. - Нет, как вам это понравится? Надо же! Серж мельком взглянул через окно на залитую светом Звезду Давида над Первой еврейско-христианской синагогой на углу Чикагской улицы и Мичиган-авеню. - А видите, что там вон, напротив? - спросила старушка. - И что же там? - поинтересовался Серж. - Объединенная мексиканско-баптистская церковь, - ответила та, победно кивнув белой как мел головой. - Я знала, что так случится. Я твердила им про это еще в сороковые годы, когда они кинулись переезжать. - Кому говорили? - спросил Серж, весь внимание. - Мы сумели бы жить вместе с мексиканцами. Иудей-ортодокс все равно что мексиканец-католик. Мы могли бы жить бок о бок. А теперь взгляните, что мы имеем. Крещеные евреи - это ужасно. Иудеи-христиане? Не смешите меня. Или мексиканцы-баптисты! Видите, как все перемешалось и перепуталось? Теперь нас осталась лишь жалкая горстка стариков. Я и за ограду уже не выхожу. - Я было подумал, что вы вызвали нас по поводу миссис Хорвиц, - сказал Гэллоуэй, повергнув Сержа в еще большее замешательство. - Да, все та же история. На свете нет человека, который поладил бы с этой особой, - сказала миссис Уоксман. - Она болтает всем подряд, что ее муж держал мастерскую лучше, чем была у моего Морриса. Ха! Мой Моррис - это же часовых дел мастер. Понимаете ли вы, что это значит? Часовщик - золотые руки! Творец, а не какой-то там жалкий халтурщик! Старушка встала и принялась сердито жестикулировать посреди комнаты. Тонкая струйка слюны незаметно для нее скатилась с угла изборожденных морщинами губ. - Ну, ну, будет, будет вам, миссис Уоксман, - говорил Гэллоуэй, помогая ей вернуться на стул. - Я сейчас же отправлюсь к миссис Хорвиц и потребую от нее прекратить эти вздорные сплетни. А если она заупрямится, что ж, я пригрожу ей тюрьмой. - Правда? Вы так и сделаете? - спросила старушка. - Только не арестовывайте ее, заклинаю вас. Просто хорошенько ее припугните. - Мы займемся этим немедленно, - заверил Гэллоуэй, надевая фуражку и поднимаясь на ноги. - Ну и поделом ей! Сама напросилась, - сказала миссис Уоксман, одарив их лучезарной улыбкой. - До свидания, миссис Уоксман, - сказал Гэллоуэй. - До свидания, - пробормотал Серж, надеясь, что напарник не обратил внимания на то, как долго он не мог понять, сколь дряхла оказалась хозяйка. Это и называется, должно быть, старческим маразмом. - Наш постоянный клиент, - объяснил Гэллоуэй, трогая с места и зажигая сигарету. - Я здесь бывал уже раз двенадцать. Старички-евреи всегда говорят "Бойл-хайтс" и никогда - "Холленбек" или "Восточный Лос-Анджелес". До наезда сюда чиканос тут была еврейская община. - У нее есть родные? - спросил Серж, отмечая вызов в журнале. - Ни души. Еще одна всеми покинутая, - ответил Гэллоуэй. - Уж лучше пусть меня сегодня же пристрелит на улице какая-нибудь задница, чем так вот заканчивать жизнь - убогим, дряхлым и одиноким, как перст. - А где живет эта миссис Хорвиц? - Почем я знаю! Где-нибудь в Вест-Сайде, куда перебрались все евреи с деньжатами. А может, давно померла. Серж позаимствовал у напарника еще одну сигарету и позволил себе расслабиться, пока тот медленно вел машину по городу, словно стараясь не растревожить сумерки. Сумерки позднего лета. Гэллоуэй притормозил перед винным магазином и спросил у Сержа, какую марку сигарет тот предпочитает, затем, даже не заикнувшись о деньгах, вошел внутрь. Сержу было уже известно, что это означает: этот магазинчик - "сигаретная остановка" Гэллоуэя или же "закреплен" за их машиной - Четыре-А-Сорок три. Подобные незначительные знаки внимания он принимал от любого напарника без зазрения совести: таковы обычаи; пока что только один не в меру серьезный и бдительный молодой полицейский по имени Килтон остановил машину перед заведением, где Сержу пришлось раскошеливаться за табак. Поболтав вместо оплаты с хозяином магазина несколько минут, Гэллоуэй вернулся и бросил сигареты Сержу на колени. - Как насчет кофе? - спросил Гэллоуэй. - Удачная мысль. Напарник развернулся и вырулил к маленькому ресторанчику на Четвертой улице. Припарковав автомобиль на пустой стоянке, он сделал погромче звук приемника и вышел из машины, оставив дверцу открытой, чтобы слышать радио. - Привет, детская мордашка, - сказала из-за стойки искусственная блондинка с обесцвеченными волосами и смешно нахмурилась, что явно не шло ее глазам. Если чем-то и славятся мексиканцы, так это своими шевелюрами, подумал Серж. Какого дьявола понадобилось ей портить волосы химией? - Добрый день, Сильвия, - сказал Гэллоуэй. - Познакомься вот, мой напарник, Серж Дуран. - Que tal, chicano [привет, чикано (исп.)], - сказала Сильвия, разливая по чашкам дымящийся кофе, за который Гэллоуэй и не подумал заплатить. - Привет, - сказал Серж, отхлебывая маленькими глотками обжигающий кофе и надеясь, что опасный риф им обойден. - Чикано? - повторил Гэллоуэй. - Разве ты чикано, Серж? - А ты как думал, pendejo? [негодяй (исп.)] - И Сильвия хрипло рассмеялась, обнажив золотую коронку на верхнем клыке. - С таким-то именем - Дуран! - Будь я проклят, - сказал Гэллоуэй, - будь я проклят, если не принял тебя за ирландца! Ну прямо вылитый пэдди... - Малыш, он самый настоящий huero [тухлый, испорченный (исп.)], - сказала Сильвия, наградив Сержа кокетливой улыбкой. - И почти такой же беленький, как ты сам. - Может, поговорим о чем-нибудь другом? - спросил Серж, больше злясь на себя из-за своего смущения, чем на этих двух ухмыляющихся идиотов. Он твердил себе, что вовсе и не стыдится того, что родился мексиканцем, просто быть англос - или таковым прикидываться - куда как удобнее. Вот он и был им последние пять лет. После смерти матери он наезжал в Китайский квартал всего несколько раз, причем один из них тогда, когда, получив двухнедельный отпуск, прибыл туда, чтобы вместе с братом ее похоронить. Но уже через пять дней, окончательно одурев со скуки, возвратился на базу, продав впоследствии свой неиспользованный отпуск военно-морскому флоту. - Иметь напарника, умеющего говорить по-испански, - в том есть своя выгода, - сказал Гэллоуэй. - Здесь ты можешь нам очень пригодиться. - С чего ты взял, что я говорю по-испански? - спросил Серж, изо всех сил стараясь не злиться и казаться веселым. Сильвия как-то странно посмотрела на него, убрала с лица улыбку и вернулась к мойке, где ее поджидала горка грязных чашек и стаканов. - Выходит, ты один из тех чиканос, что ни бум-бум в испанском? - рассмеялся Гэллоуэй. - У нас уже есть один такой - Монтес. Его перевели в Холленбек, а по-испански он болтает ничуть не лучше моего. - А к чему он мне? Я достаточно хорошо управляюсь и на английском, - ответил Серж. - Надеюсь, успешней меня, - улыбнулся тот. - Но если буквы для тебя такая же морока, то с составлением рапортов нам придется туго. Серж залпом допил свой кофе и с беспокойством ждал, пока Гэллоуэй тщетно пытался заново разговорить Сильвию. Шуткам его она улыбалась, но не отходила от мойки ни на шаг, бросая на Сержа холодные взгляды. - Будь здоров, детская мордашка, - только и произнесла она, когда они, прощаясь, благодарили ее за бесплатный кофе. - Хреново, что ты не силен в испанском, - сказал Гэллоуэй. Солнце на западе продиралось сквозь мутное душное зарево, приближая вечер. - С твоей ирландской физиономией мы бы подслушали здешние секреты. Те типы, что попадают к нам в лапы, ни за что бы не догадались, что ты понимаешь их не хуже самого себя. Мы могли бы узнать всю их подноготную. - А наркош частенько ловите? - спросил Серж, чтобы сменить тему, сверяя номерной знак с цифрами на "горячей простыне". - Наркош? Кто как. На мою долю выпадает где-то по одному в неделю. А вот угнанных автомобилей по всему Холленбеку - тьма-тьмущая. - А как насчет угонщиков? - спросил Серж. - Сколько машин остается невозвращенными? - Непойманные угонщики? Что ж, случается и такое. В среднем - раз в месяц. Обычно ведь то всего лишь мальчишки, пожелавшие прокатиться с ветерком. Так ты мексиканец только наполовину? Проклятье, подумал Серж, делая огромную затяжку. Нет, от Гэллоуэя ему не отделаться. - Нет, мексиканец я чистый. Только дома мы по-испански не говорили. - Даже твои родители? - Отец умер, когда я был еще совсем маленький. Мать в разговоре путала английскую речь с испанской, а отвечали мы ей всегда по-английски. Из дому я уехал, едва окончив школу, после - четыре года в армии. А дембельнулся оттуда восемь месяцев назад. Давно уж я не слышал испанского, успел его позабыть. Оно и не мудрено: я никогда и не знал его особенно хорошо. - Хреново, - буркнул Гэллоуэй. Похоже, объяснение его вполне удовлетворило. Серж развалился на сиденье, вяло гладя на ветхие домишки Бойл-хайтса, борясь с подступившей волной уныния. Из всех полицейских, с кем он работал, только двое вынудили его в подробностях растолковать им, откуда это у него вдруг испанское имя. Черт бы побрал любопытных людей, подумал он. Ему ничего ни от кого не нужно, ничего, и даже от собственного брата, Ангела, пытавшегося после возвращения Сержа из армии всеми мыслимыми и немыслимыми способами уговорить его поселиться в Китайском квартале и устроиться вместе с ним работать на бензоколонке. Серж ответил ему, что не намерен надрывать себе пуп где бы то ни было, брат же его по тринадцать часов в сутки гнет спину на грязной заправочной станции в Китайском квартале. Да, он тоже мог выбрать такую жизнь. А потом жениться на плодовитой мексиканской девчонке, и прижить с нею девять детей, и приноровиться к тому, чтобы перебиваться с маисовых лепешек на бобы - на что еще рассчитывать, когда вокруг одно убожество и нищета? Что ж, подумал он с кривой усмешкой, вот ты и работаешь, только в другом чиканском barrio, променял шило на мыло. Но едва окончится годовая стажировка, он обязательно отсюда переберется. Голливудский округ или Западный Лос-Анджелес - вот его цель. Он мог бы снять квартирку где-нибудь на океанском побережье. Конечно, это обойдется недешево, но ведь можно разделить расходы с каким-нибудь другим полицейским. Или даже с двумя. Рассказывают, на любой вест-сайдской улице тебя стерегут домогающиеся мужиков, изнывающие от желания актриски... - В Вест-Сайде работал? - спросил он вдруг Гэллоуэя. - Нет, только на Ньютон-стрит и здесь, в Холленбеке, - ответил тот. - Поговаривают, в Голливуде и Западном Лос-Анджелесе девчонки бродят толпами, - сказал Серж. - Надо думать, - сказал Гэллоуэй и плотоядно ухмыльнулся, что на фоне его веснушек выглядело довольно глупо. - Полицейские любят потравить соленые байки. Хотел бы я знать, насколько им можно верить. - Многие истории - чистая правда, - ответил Гэллоуэй. - По-моему, быть полицейским чертовски выгодно. Начать с того, что бабье к тебе вмиг проникается доверием. Другими словами, девчонке не нужно опасаться парня после работы, если во время работы она видит его в черно-белой полицейской машине, одетым в синюю форму. Это внушает уважение. Она уже знает, что ты не насильник и не какой-то там маньяк. Уж за это она может ручаться. А в нашем городе это кое-что да значит. И еще она может быть совершенно уверена в том, что если у кого рыльце в пушку, так только не у тебя. К тому же встречаются девчонки, которых привлекает сама наша профессия. И дело тут не только в твоем мундире, скорее, в твоей власти, авторитете и так далее. В каждом округе без труда насчитаешь не меньше полудюжины охотниц за нашим братом. Тебе еще предстоит кое с кем из них познакомиться. Нет такого полицейского, чтобы их не знал. Они расшибиться готовы, лишь бы перетрахать весь полицейский участок, вплоть до последнего плюгавенького замухрышки. Кстати, встречаются среди них и очень хорошенькие малышки. С Люп еще не знаком? - Кто такая? - спросил Серж. - Одна из холленбекских охотниц. У нее свой "линкольн" с откидным верхом. Долго разыскивать ее не придется. Сама тебя из-под земли достанет. Я слышал, в своем деле она мастерица. - Гэллоуэй снова с вожделением зажмурился, и Серж, глядя на его веснушки, на этот раз не смог сдержать громкого смеха. - Ты меня заинтриговал, мне уже не терпится с ней познакомиться, - сказал он. - В Голливуде, пожалуй, этого добра навалом. Конечно, наверняка утверждать не берусь, потому как работать в районах, где носят исключительно фасонистые шелковые чулочки, мне не доводилось. Но по мне, так наш Ист-Сайд в этом отношении всем даст фору. - Ты не против, если мы прошвырнемся по округу? - Нет, и куда же мы поедем? - Давай устроим объезд по всему Бойл-хайтсу. - Полуторадолларовая экскурсия за счет Холленбекского дивизиона! - объявил Гэллоуэй. Серж перестал озираться в поисках нарушителей уличного движения и изучать "горячую простыню". Он курил и разглядывал дома и людей. Здания все сплошь были старыми, большинство прохожих - мексиканцы, а большинство улочек были тесны и узки. Видно, их проектировали за несколько десятилетий до того, как впервые кому-то пригрезилось, что Лос-Анджелес станет со временем "городом на колесах". Ну а когда они себе это уяснили, было уже поздно: Ист-Сайд оказался слишком стар и слишком беден для новой эпохи, и улицы с тех пор шире так и не сделались, а дома еще больше обветшали. Серж увидел задрипанные магазинчики и лавчонки и почувствовал, как у него екнуло внутри и кровь прилила к лицу. Вот на вывеске выведено "Ropa usada" [подержанная одежда (исп.)]. А вот panaderia [булочная (исп.)] - сласти, булочки, пирожные, в которых масла, на его, Сержа, вкус, больше, чем следовало бы. Многочисленные ресторанчики, зазывающие на menudo [похлебка из потрохов (исп.)] по выходным. Неужто, размышлял Серж, и впрямь так много желающих отведать эту жидкую красную похлебку? Ему казалось невероятным, что и сам он в детстве это ел. Хотя с голодухи особенно выбирать не приходилось. Он вспомнил брата Ангела и сестру Аврору - они, бывало, выжимали в menudo половинку лимона, посыпали пряностями и окунали в похлебку кукурузные лепешки, едва мать успевала вытащить их из духовки. Страдавшего туберкулезом отца Серж запомнил как человека с костлявыми запястьями, лежавшего целыми днями в постели. Он беспрерывно кашлял, и от него дурно пахло болезнью. На этом свете он успел породить лишь троих детей. На их улице, кроме Дуранов, не было семьи, где имелось лишь трое детей, не считая Кульвинских, да ведь тех считали англос, для чиканос они вполне сходили за англос, хотя теперь это кажется ему смешным: Кульвинские были самыми чистокровными поляками. В детстве Серж думал, правда ли, что у мексиканцев прекрасные зубы оттого, что три раза в день они едят кукурузные лепешки. По мексиканским народным поверьям, так оно и было. По крайней мере его зубы, как и у большинства его мальчишек-приятелей, по крепости и остроте ничуть не уступали клыкам аллигаторов. Впервые Серж попал на прием к дантисту в армии, да и то отделался лишь двумя пломбами. Теперь, когда лето близилось к концу, ночь спускалась быстрее прежнего. Пока он глядел по сторонам да прислушивался, какое-то странное, но удивительно знакомое чувство охватило его. Сперва трепетно засосало под ложечкой, потом дрожь подобралась выше и захлестнула грудь, а по лицу разлилось тепло; его заполонила беспокойная тоска, а может, это и есть ностальгия? Мысленно произнеся это слово, он едва не расхохотался: откуда ей взяться? По большому счету Холленбек - тот же Китайский квартал. Он видел здесь тех же самых людей, занятых теми же делами, что и такие же точно люди в Китайском квартале, и размышлял о том, как странно устроен человек, коли может тосковать по местам своей юности тогда даже, когда сам же презирает эти места, и о том, откуда эта тайна берет начало, и о том, чему она дает начало. Но что бы там ни было, это были самые безмятежные годы в его жизни. И еще мать!.. Он подумал, что тоскует в действительности по ней и тому уюту, покою и надежности, что она собой олицетворяла. Должно быть, все мы об этом тоскуем, думал он. Гэллоуэй вел машину на юг по Сото, возвращаясь обратно в Бойл-хайтс и предоставив Сержу наблюдать за беснующимися по Сан-Бернардинской автостраде слепящими огнями. Ниже по шоссе случилась небольшая авария. Ярко сверкавшая табличка стопорила движение, и вереница машин растянулась по дороге насколько хватал глаз. Какой-то мужчина, приложив к лицу окровавленный носовой платок, объяснялся с полицейским дорожной службы в белом шлеме. Сунув фонарик под мышку, тот что-то записывал в блокнот. И зачем в действительности взрослеть, чтобы окунуться потом во всю эту гадость, думал Серж, глядя на ползущее впереди море назойливых точек автомобильных фар и приземистый белый тягач, растаскивающий на обочину обломки. Выходит, ты тоскуешь по детству, а не по людям или дому. Уж эти мне несчастные чиканос, подумал Серж. Жалкие, никчемные... - Проголодался, напарник? - спросил Гэллоуэй. - Я никогда не бываю сыт, - ответил Серж и решил про себя: Китайский квартал для меня уже пять лет как в прошлом; вот пусть там же, в прошлом, и остается. - Не так-то и много у нас, в Холленбеке, кормушек, - сказал Гэллоуэй. - Да и в тех, что имеются, не разгуляешься. Серж достаточно долго уже носил полицейскую форму, чтобы знать: "кормушка" - это не просто ресторан или буфет, это ресторан или буфет, где полицейских обслуживают бесплатно. Принимая даровые обеды, он по-прежнему чувствовал себя словно не в своей тарелке, тем более что в академии на сей счет их строжайше предупредили: не принимать никаких бесплатных услуг и "благодарностей", никаких угощений! Похоже, однако, что, когда дело касалось дармовых сигарет, закуски, кофе или газет, сержанты смотрели на это сквозь пальцы. - Я не прочь расплатиться за обед, - сказал Серж. - А значит, не прочь и заплатить половину? Есть тут одно местечко, где кормят за полцены. - Совсем даже не прочь, - улыбнулся Серж. - Здесь есть и в самом деле местечко высший сорт. "Эль Соберано" называется, стало быть "суверен" по-ихнему, а еще - "монарх", "повелитель". А мы зовем его "Эль Собако". Ты ведь знаешь, что это в переводе? - Нет, - солгал Серж. - Подмышка. Притончик еще тот! Вообще-то это пивная, но можно там и закусить. Настоящая таверна, где тебя так и норовят опоить трупным ядом. - Держу пари, там подают жирные-прежирные tacos [кукурузные лепешки с мясной начинкой (исп.)], - криво усмехнулся Серж, отлично себе представив, как выглядит эта забегаловка. - Все поголовно пьют и почти все поголовно танцуют, и всякий вечер какому-нибудь парню вздумается приревновать свою подружку, а потом к вам звонят и просят вмешаться. - Все именно так, как ты сказал, - согласился Гэллоуэй. - Только вот насчет жратвы я не уверен. Насколько мне известно, там готовы свалить с ног бешеного быка, чтобы тут же общими усилиями разделать его на бифштекс. - В таком случае да здравствует притон за полцены, - сказал Серж. - Попроси ее повторить! - приказал Гэллоуэй. - Что? - Нас только что вызывали по радио. - Ну и сукин я сын! Прости, напарник, придется мне настроить ухо на эту шумовую кашу. - Он нажал на красную кнопку микрофона: - Четыре-А-Сорок три, просим повторить. - Четыре-А-Сорок три, Четыре-А-Сорок три, - послышался пронзительный голос, сменивший "деву-учительницу", - Саут Мотт, три-три-семь, ищите женщину, подозреваемый четыре-пять-девять. Код номер два. - Четыре-А-Сорок три, вас понял, - ответил Серж. Гэллоуэй резко надавил на педаль акселератора, и Сержа швырнуло на спинку сиденья. - Виноват, - осклабился Гэллоуэй. - Иногда просто не поспеваю за своей ногой. И, как рысак, бью копытом, стоит только принять вызов по четыре-пять-девять. Обожаю ловить воришек. Увидев счастливый блеск в глазах напарника, Серж и сам обрадовался. Он очень надеялся, что охватывавшее его на работе приятное возбуждение будет сопутствовать ему как можно дольше. У Гэллоуэя явно задора не поубавилось. Что ж, это хороший знак, ведь в этом мире нет ничего, что бы тебе не наскучило слишком быстро. Перед светофором Гэллоуэй сбавил газ и секунду пережидал красный свет, небрежно оглядываясь по сторонам, потом вдруг с шумом ринулся вперед, пересекая Первую улицу. Спешащий на запад многоместный лимузин завизжал тормозными колодками, и тут же загудел клаксон. - О Боже, - прошептал Серж. - Виноват, - робко отозвался Гэллоуэй, немного сбавляя скорость. Проскочив пару кварталов, он помчался прямиком на стоп-сигнал над перекрестком с односторонним движением. Серж закрыл глаза, но на сей раз не услышал визга шин. - Я полагаю, нет нужды объяснять тебе, что так ездить нельзя? - спросил Гэллоуэй. - По крайней мере пока не кончился срок твоей стажировки. До той поры ты не можешь себе позволить получать нагоняи от сержантов. С этими словами Гэллоуэй лихо свернул направо, а на следующем углу так крутнул руль влево, что казалось, он участвует в скачках с препятствиями. - Если, как они требуют, подчиняться всем проклятым дорожным правилам, нам никогда не поспеть туда вовремя и не поймать вора. Я так думаю: попадем в аварию - только моя задница и пострадает, невелика потеря! Но при чем здесь мой собственный зад, ты, тупица, лихорадочно думал Серж, уперевшись одной рукой в приборный щиток, а другой вцепившись в спинку сиденья. Ему никогда и в голову не приходило, что по оживленным улицам можно носиться на такой скорости. Водителем Гэллоуэй был абсолютно бесстрашным и к тому же до глупого удачливым. Серж понимал, что заслужить репутацию зануды и смутьяна легче легкого, а потому предпочитал помалкивать. У новобранцев нет языка, есть только уши, да только ведь всему имеется предел!.. Еще немного, и он бы точно потребовал от напарника ехать помедленнее, и, когда его потная рука соскользнула с сиденья, он было решил уже, что так и поступит. - А вот и наша улица, - произнес Гэллоуэй. - Должно быть, это где-то здесь, посреди квартала. Он загасил фары и бесшумно подкатил к тротуару. От нужного адреса их отделяло теперь несколько домов. - Дверцу оставь открытой, - распорядился Гэллоуэй и, пока Серж возился с ремнем, юркнул из машины и неслышно затрусил вдоль обочины. Выбравши