дадут вам отчет о переговорах  с  дирекцией.  И  тогда  мы  все
вместе решим, какой нам следует дать ответ.
   Послышался одобрительный гул. Слово взяла Луиза Гюгонне.
   - Профсоюз "Форс увриер", - начала она, - целиком присоединяется к ВКТ.
Мы все вместе пойдем в дирекцию...
   - Ты ведь еще ни с кем из нас не посоветовалась, - запротестовал другой
делегат "ФУ", столяр, который, как говорили, состоял в наушниках у Нобле.
   - У-у-у! - заулюлюкала толпа.
   Столяр пожал плечами и направился к дверям цеха.
   - Всем собраться здесь в одиннадцать часов, - крикнула Луиза Гюгонне. -
И вот вам мой совет, начинайте стачку немедленно.
   Ее слова тоже были встречены взрывом аплодисментов.
   Горбун куда-то исчез, и, лишь когда  рабочие  разошлись  по  цехам,  он
запер ворота. Было уже восемь часов тридцать минут.
   Пьеретта обошла всю фабрику  и  только  тогда  заглянула  в  свой  цех,
"стальной" цех, где было принято единодушное  решение  -  бросить  работу.
Когда она пробиралась между станками, работницы кричали ей вслед:
   -  Привет  Пьеретте!  Пьеретта,  держись!  Не  сдавайся!  Мы  все  тебя
поддержим!
   Затем делегаты отправились в контору. Теперь их было  уже  четырнадцать
человек. И по каменной лестнице они поднялись твердым, уверенным шагом.


   Инженер  Таллагран  и  Гаспар  Озэр,  начальник  отдела  рекламы  АПТО,
приехавший в Клюзо в связи с торжественным открытием цеха "РО",  сидели  в
кабинете Нобле. Нобле первый услышал топот ног поднимающихся  по  лестнице
делегатов. Недаром он проработал в АПТО тридцать пять лет.  Опытным  ухом,
только  по  шагам  делегации,  он  безошибочно  определял  степень  накала
возмущения на фабрике.
   - Ну, на сей раз, - обратился он к обоим инженерам, - придется туго.  -
И, повернувшись к секретарше, приказал: - Немедленно впустите их.
   Пьеретта положила на письменный стол Нобле пачку заказных писем.
   - Рабочие отказываются принимать их в расчет, - твердо произнесла она.
   Нобле пожал плечами.
   - Я сам знаю не больше вашего, - проворчал он.
   Он не скрывал, что не был извещен о предстоящем  сокращении,  и,  вынув
бумаги,  которые  были  вручены  ему  лишь  накануне,  заявил,  что  готов
присоединить их к письмам, принесенным  делегацией.  С  семи  часов  утра,
добавил Нобле, он пытается связаться  по  телефону  с  главной  дирекцией,
только что он застал господина  Нортмера,  который  подтвердил  приказ  об
увольнениях, но не пожелал ничего объяснить.
   - Хорошенькую же вы затеяли операцию, нечего сказать, -  заявила  Луиза
Гюгонне.
   - Другого выхода нет, - живо перебил ее Таллагран.  -  Ведь  фабрика  в
теперешних условиях работает в убыток.  Все  население  Клюзо  в  конечном
счете выиграет от этой реорганизации и т.д. и т.п.
   - А пока что вы нам прикажете жрать? - спросил кто-то из делегатов.
   - А что будет  с  нашими  детьми?  -  подхватил  делегат  христианского
профсоюза.
   Остальные  делегаты  не  вмешивались  в  беседу,  ожидая,  что   скажет
Пьеретта. Пьеретта сказала всего несколько слов:
   - Мы не принимаем ни увольнений, ни сокращенной недели. И мы посоветуем
нашим товарищам объявить стачку и не прекращать ее до тех пор,  пока  АПТО
не откажется от своих решений.
   Нобле бессильно махнул рукой.
   - Не советую валять дурака, - проговорил инженер  Таллагран,  -  только
зря себе лоб разобьете.
   - Прошу прощения, - перебил его Нобле, - но вести переговоры с рабочими
- это моя прямая обязанность.
   - А что думает по поводу действий АПТО директор по кадрам?  -  спросила
Луиза Гюгонне.
   - Он спит, - ответил Нобле.
   Нобле уже посылал курьера за Филиппом, но  тот  даже  не  отпер  дверь,
ничего не стал слушать и крикнул сквозь закрытые ставни: "Оставьте меня  в
покое".
   Пьеретта молча взглянула на делегатов, и они вышли из конторы.


   Как только за делегацией захлопнулась дверь, Нобле заявил инженерам:
   - Необходимо отложить открытие цеха "РО".
   Таллагран  горячо  запротестовал,  упрекнул  Нобле  в  мягкотелости,  в
"попустительстве подстрекателям".
   Не дослушав его, Нобле обратился к Гаспару Озэру:
   - Увольнение рабочих за три дня до торжественного открытия нового  цеха
фактически является провокацией, в которой я не  могу  принимать  участие.
Если дирекция будет настаивать на своем, я не поручусь, что в  четверг  не
начнется настоящая драка... Я-то, слава богу, знаю здешний народ.
   Гаспар Озэр принял сторону Нобле. Он был  даже  склонен  преувеличивать
важность событий. Весь подготовленный им  спектакль  пойдет  насмарку.  Он
ломал себе голову, зачем дирекции понадобилось вводить  в  его  пьесу  еще
такой момент, как волнения рабочих. Вместе с  Нобле  они  снова  позвонили
Нортмеру и объяснили ему положение дел: в десять  часов  утра  большинство
рабочих уже прекратило работу и так далее.
   - Открытие состоится в назначенный день, - ответил  Нортмер  и  повесил
трубку.


   Как только делегация вышла из конторы, Пьеретта вдруг сказала:
   - Что-то есть хочется.
   - Наконец-то! - обрадовалась Луиза Гюгонне.
   Прежде чем пойти по цехам, они завернули в ресторанчик  позавтракать  и
выпить по стакану красного.
   - А тебя наш народ любит, - сказала Луиза.
   "И правда любит", - подумала  Пьеретта.  Товарищи,  которые  еще  вчера
избегали оставаться с ней наедине, опасаясь вопросов, требующих прямого  и
точного ответа: "Что ты сделала, чтобы помешать "РО"?  На  какой  день  ты
назначила собрание?" - те самые товарищи сегодня  утром  первые  пришли  к
ней, сами попросили ее взять их судьбу в свои руки.
   - Народ верит партии, - ответила Пьеретта.
   - И тебе тоже, - добавила Луиза.
   "И  это  верно",   -   подумала   Пьеретта.   Еще   недостаточно   быть
дисциплинированным членом партии и  повторять  лозунги,  чтобы  увлечь  за
собой  массу.  Надо  делом  доказать,  что  ты  тверд  духом.  И  Пьеретта
порадовалась, что всегда была тверда духом.
   - Ребята тебе доверяют, - настаивала Луиза.
   - Это верно, - согласилась Пьеретта.
   Обе ели теперь в сосредоточенном молчании. Совсем неплохо передохнуть и
набраться сил перед боем.
   - А твой макаронщик все еще пьет? - спросила Луиза, которая знала  все,
что делается в городе.
   - Нет, - сказала Пьеретта.
   С того самого вечера, когда неделю назад Красавчик  сказал:  "Не  желаю
больше видеть у нас Миньо", он вдруг бросил  пить.  И  тогда  же  перестал
встречаться с Филиппом и ни разу не заглянул в кабачок. Вечерами  Пьеретта
читала, а он мастерил миниатюрный кораблик. Время от времени он  вскидывал
на нее сумрачный взгляд, но она не подымала глаз от  книги.  Говорили  они
мало и ни разу даже намеком не упомянули о своей первой "семейной  сцене".
Хотя Пьеретта скрыла происшедшее от Миньо,  он  и  сам  больше  к  ним  не
заглядывал.
   - Нет, - повторила  Пьеретта,  -  не  пьет.  -  (Женщины  в  Клюзо  без
малейшего стеснения говорят друг с другом о таких вещах.) - И все-таки  он
какой-то странный.
   Луиза кинула на нее быстрый взгляд.
   - Потом я тебе все объясню, - произнесла она.
   - Что ты мне объяснишь? - заинтересовалась Пьеретта.
   Луиза снова взглянула на Пьеретту и, не отрывая от нее своего  взгляда,
сказала:
   - Красавчик - славный  малый.  Вот  он  увидит,  какая  ты,  боевая,  и
образумится.
   - Ведь я всегда была боевая, - сказала Пьеретта.
   - Надо всем вместе в бой идти, - отозвалась Луиза.
   Они  поговорили  о  стачечном  комитете,  который  создавался   по   их
инициативе. Пьеретта тоже заказала вина. Уже давно она не чувствовала себя
такой бодрой.
   В одиннадцать часов она выступила перед тысячной толпой, собравшейся на
большой площади у ворот фабрики. Она указала  на  непосредственную  связь,
существующую между открытием цеха "РО", выставкой американских профсоюзов,
политикой правительства, находящейся в зависимости от Соединенных  Штатов,
и увольнениями. За утро в цехах успел назреть  гнев,  и  Пьеретта  сказала
также и об этом, ибо знала по опыту борьбы, что осознанный гнев  вдесятеро
усиливает его накал, Она предложила  "бастовать  до  победного  конца",  а
также призвала все население Клюзо принять участие в  демонстрации  против
торжественного открытия цеха "РО", назначенного  на  четверг,  и  объявить
бойкот американской выставке.
   Примерно то же самое повторила и Луиза Гюгонне.
   Каждое предложение делегаток встречалось одобрительными возгласами.
   После собрания с супругой инженера  Таллаграна  случился  конфуз  -  ее
освистали рабочие, и ей пришлось под дружное улюлюканье толпы покинуть  на
произвол судьбы отряд садовников, разбивавших под ее командой сад  у  цеха
"РО". Толпа сорвала флаги  и  выворотила  из  земли  кадки  с  олеандрами.
Инженер Таллагран успел вовремя дать распоряжение вахтерам запереть  двери
нового цеха.


   Владелец  кафе,  где  обычно  происходили  собрания  фабричной  ячейки,
согласился предоставить большую комнату, смежную с  залом,  под  помещение
стачечного  комитета;  в  комитет  вошли  представители  всех  профсоюзов,
председателем его избрали Пьеретту Амабль.
   Пьеретта тотчас же расположилась за столом со всеми своими бумагами.  В
шесть часов явился Миньо.
   - Послушай-ка, что мы решили... - начала она.
   - Слишком спешишь, слишком спешишь, -  удивленно  заметил  Миньо.  -  А
главное, ни с кем не посоветовалась.
   Его  тоже  поразило,  что  увольнение   произошло   за   три   дня   до
торжественного открытия цеха "РО АПТО - Филиппа Летурно".
   - АПТО, - наставительно произнес он,  -  ведет  себя  так,  будто  само
желает этих инцидентов. И не играем ли мы ему на руку? Почему, прежде  чем
начинать забастовку, ты  не  узнала  мнения  департаментского  Объединения
профсоюзов? Возможно, они располагают более полными сведениями, которых мы
просто не имеем.
   - Самое главное то, что рабочие наконец объединились для  защиты  своих
прав, - возразила Пьеретта.
   - Спешишь, спешишь, - с беспокойством произнес Миньо. - Ты обязана была
посоветоваться с партийными организациями...
   - Да, мы спешим, спешит вся фабрика, - ответила Пьеретта. - И прекрасно
делаем, что спешим. Если бы мы стали дожидаться  до  завтра,  те,  которые
меньше прочих пострадали от махинаций АПТО, -  короче,  все  ловкачи,  все
комбинаторы, чего доброго, передумали бы и  отказались  бы  от  борьбы:  с
какой стати, мол, рисковать всем  и  распинаться  за  своих  товарищей?  А
теперь повсюду выставлены забастовочные пикеты, и даже последние трусы  не
осмелятся пойти против единодушно  принятого  решения.  Сейчас  мы  сумели
создать такое положение, при котором страшнее пойти против своего же брата
рабочего, чем против хозяев; следовательно, сейчас даже трусость и та  нам
на руку.
   И Пьеретта  в  качестве  доказательства  своей  правоты  привела  слова
делегата христианского профсоюза, который только что  обратился  к  ней  с
вопросом: "А ты не боишься, что, если мы устроим в  четверг  демонстрацию,
АПТО ответит на это локаутом?"
   - Размышлял, как видишь,  с  самого  утра,  -  продолжала  Пьеретта.  -
Возможно,  дирекция  найдет  средство  оказать  на  него   соответствующее
давление. Он, конечно, в душе  не  прочь  уклониться.  Но  его  парни  так
воодушевлены нашим собранием и инцидентом, который  произошел  возле  цеха
"РО", что, если даже делегат "раздумает", за ним никто не пойдет.
   Пьеретта открыла школьную тетрадку, куда так и не занесла ничего  после
памятного разговора с Маргаритой. Своим ясным  и  убористым  почерком  она
записала на чистом листке первые пункты плана:
   "Поставить в известность федерацию.
   Использовать для борьбы местную демократическую печать".
   - Ты бы не мог съездить в город на мотоцикле? - обратилась она к Миньо.
   - Хорошо, поеду, - согласился Миньо.
   - А потом зайдешь сюда, расскажешь,  что  думают  товарищи.  Если  меня
здесь не будет, загляни ко мне домой, в любой час.
   - Ладно, - ответил Миньо.
   Два этих задания  Пьеретта  объединила  фигурной  скобкой  и  приписала
сбоку:
   "Ответственный: Миньо".
   "Срок отчета в проделанной работе: сегодня ночью".
   И ниже строчкой:
   "Мобилизовать  для  предстоящей   демонстрации   железнодорожников   из
Сент-Мари".
   - Можешь туда съездить? - спросила она Кювро, который, с самого полудня
не покидал стачечного комитета.
   - Конечно,  могу,  -  отозвался  тот.  -  Сейчас  и  отправлюсь.  Через
пятнадцать минут идет поезд. Я всех парней из депо наперечет знаю...
   -  Отчитаешься  в  проделанной  работе  завтра  утром,  -  предупредила
Пьеретта.
   Затем она записала:
   "Составление плакатов и листовок".
   - Этим я сама займусь, - произнесла она. - Но мне  понадобится  подпись
Луизы и делегата христианского профсоюза.
   Она написала:
   "Ответственная: Амабль".
   Кювро направился к выходу.
   - По дороге загляни к Жаклару, - крикнула она ему вслед.  -  Предупреди
его, что он нужен  в  стачечном  комитете,  -  пусть  приезжает  со  своим
автомобилем. Надо отвезти сегодня вечером тексты  плакатов  и  листовок  в
типографию А *... [демократическая газета  округа  (прим.авт.)]  А  завтра
заехать за материалами.
   Она написала:
   "Ответственный за печатание плакатов и листовок, а также за  транспорт:
Жаклар".
   И строчкой ниже:
   "Расклейка плакатов".
   - Хорошо, чудесно, вполне с тобой согласен, - вдруг сказал Миньо.


   <b>ВТОРНИК И СРЕДА</b>

   Во вторник  Филипп  Летурно  обнаружил  среди  адресованной  ему  тощей
корреспонденции бандероль, в которой лежали два номера "Эко  дю  коммерс",
финансового еженедельника. Филипп с  удивлением  взглянул  на  неожиданную
посылку - впервые в его адрес поступало подобное издание.
   Две заметки были обведены синим  карандашом.  Первая  в  номере  от  15
сентября:

   "СТРЕЛЯЙТЕ ПЕРВЫМИ, ГОСПОДА АНГЛИЧАНЕ!
   Переговоры, которые  велись  с  начала  нынешнего  года  между  группой
французских  промышленников  и  финансистов  и  пекинским  правительством,
закончились в августе месяце договором о взаимных поставках.
   Китай обязался поставлять во Францию шелк-сырец в обмен на  французские
паровозы.
   Взаимные поставки позволили бы французской текстильной  промышленности,
работающей на натуральном шелке,  преодолеть  те  трудности,  которые  она
переживает с начала войны в Корее в связи со значительным  повышением  цен
на шелк-сырец на мировом рынке.
   Но в результате  протеста,  заявленного  посольством  США,  французское
правительство запретило экспорт в Китай паровозов, поскольку они  включены
в список "стратегических материалов".
   Пекин незамедлительно передал заказ группе  английских  промышленников,
которые с радостью ухватились за это предложение. Британское правительство
не чинит препятствий поставкам".

   Вторая заметка в газете (от конца октября) гласила:

   "РАЗДОРЫ В АПТО
   Основные  итальянские  поставщики   шелка-сырца   прекратили   поставки
французскому акционерному обществу АПТО, которое, как  стало  известно,  в
связи с этим находится в затруднительном положении.
   По-видимому, это  эпизод  борьбы  за  контроль  над  АПТО  между  двумя
конкурирующими  группами:  франко-английским  банком  В.Эмполи  и   К<sup>o</sup>   и
американской группой Дюран де Шамбора, которая  в  течение  последних  лет
приобрела  несколько   крупных   пакетов   акций   АПТО   и   предполагает
переоборудовать французские предприятия для выпуска  искусственного  шелка
из сырья, поставляемого американскими фабриками".

   - Какой кретин мог вообразить,  что  меня  интересует  вся  эта  волчья
грызня? - проворчал Филипп.
   Было уже два  часа  пополудни.  Филипп  только  что  встал  с  постели.
Приходящую прислугу он  отослал,  даже  не  открыл  ей  двери.  Теперь  он
старался спать как можно больше, в  надежде  хотя  бы  таким  путем  убить
бесконечно длинные часы. Газеты он швырнул на  полку  книжного  шкафа  без
дверец. Об увольнениях и стачке он еще ничего не знал.
   Вот уже целую неделю Красавчик не являлся на их ежедневные свидания,  и
Филипп выходил из дому только в кафе, где  можно  было  поиграть  в  шары.
Заведение это стояло в стороне от Клюзо, на Лионском шоссе,  посещали  его
барышники, владелец скобяной давки и старшие мастера фабрики.
   В послеобеденные часы, когда посетителей не было, официантка  принимала
клиентов в зале второго этажа, облюбовав для этой цели диван, помещавшийся
в уголке между буфетом в стиле Генриха II и креслом, обитым оливково-бурым
плюшем. Филипп угощал хозяйку вином, играл в шары со старшими мастерами  и
в карты с барышниками. К закрытию кафе он каждый раз  до  того  напивался,
что хозяйке с  официанткой  приходилось  отводить  его  домой,  причем  во
избежание скандала и пересудов они выбирали самые глухие переулки.
   Официантке не исполнилось еще и восемнадцати лет,  у  нее  было  весьма
заманчивое декольте и наглый взгляд. Филипп все чаще и  чаще  подымался  в
верхний зал. Это вдруг стало для него настоятельной  потребностью.  Девица
вела себя с ним  крайне  грубо,  бесцеремонно  обшаривала  и  очищала  его
бумажник и карманы и притом непрерывно его поносила.  Филипп  бросался  на
нее, но, даже уступая ему, девица не прекращала  брани  и  щипала  его  до
крови. Филипп наслаждался, открывая в себе  мужские  достоинства.  Вопреки
мечтам наяву или, быть может, благодаря им  он  вдруг  стал  бояться,  что
очутится в дурацком  положении,  если  Пьеретта  в  один  прекрасный  день
приблизит его к себе, - словом, повторится та же история, в которой  он  в
свое время с отчаянием и страхом признался матери, а она направила  его  к
специалисту по психоанализу.
   Только во вторник вечером  от  одного  старшего  мастера  он  узнал  об
увольнениях и стачке. Но он уже достаточно выпил и выслушал  это  известие
рассеянно.
   В среду  его  разбудил  стук  -  это  стучал  дедушка  в  ставни  окна,
выходившего в парк. Валерио Эмполи с  самого  утра  пытался  связаться  по
телефону с Филиппом и в конце концов решился  позвонить  старику  Летурно.
Рассыпаясь в извинениях и любезностях,  он  попросил  позвать  к  телефону
пасынка.
   Филипп, как был в халате, пошел в "замок" и вызвал банк.
   - Ты прочел газеты, которые я тебе прислал? - спросил Эмподи.
   - Нет, - ответил Филипп. - А какие газеты?
   - Два номера "Эко дю коммерс".
   - Ах, эти. Да, прочел две заметки, отчеркнутые синим карандашом.
   - Вот именно, - отозвался Эмполи. - Надеюсь, эти  заметки  заинтересуют
твоих друзей.
   - Каких друзей? - спросил Филипп.
   - Ну, этого почтового служащего и молодую женщину...
   - Ах да... - протянул Филипп.
   - Ты по-прежнему с ними встречаешься?
   - Ну конечно, - ответил Филипп.
   - Так вот что, - сказал  Валерио,  -  если  ты  не  желаешь  показаться
подозрительным в их глазах,  советую  тебе  ничего  не  говорить  о  нашей
теперешней беседе...
   - Не понимаю... - прервал Филипп.
   - Я говорю, чтобы не показаться подозрительным в их глазах.
   - А-а, - протянул Филипп.
   - Ну, как там у вас в Клюзо?
   - Плохо, - ответил Филипп.
   - Вот как?
   Последовало молчание.
   - Значит, до четверга...
   - Почему до четверга? - спросил Филипп.
   - Да как же... - сказал Эмполи.
   - Ах да... до четверга.
   - До четверга, - повторил Эмполи и повесил трубку.
   В продолжение всего разговора старик  Франсуа  Летурно  не  отходил  от
внука.
   - Из-за чего вы тут торгуетесь? - спросил он.
   - Я вовсе не торгуюсь, - ответил Филипп. - Я даже на это не способен.
   - Хорошенькое вы затеяли дельце, - яростно крикнул старик Летурно.
   Филипп пожал плечами.
   - Я никогда ничего не затеваю, - огрызнулся он.
   Дедушка оглядел его с головы до ног.
   - Уже полдень, - сказал он, - а ты еще до сих пор из ха" дата не вылез.
Будь я хозяином, я бы тебя немедленно турнул, не посмотрел бы, что ты  мой
родной внучек.
   - Я бы вам только спасибо сказал, - ответил Филипп.
   - Ты лишь на одно способен, - продолжал старик, - морить  голодом  моих
рабочих.
   - Ну знаете, и вы в свое время их поморили немало, - возразил Филипп.
   - Я? - закричал старик. - Я делом своей чести считал занять  как  можно
больше рабочих рук.
   - Чем больше волов в стойле... - начал было Филипп.
   - А вы, - кричал дед, - вы лишь  тогда  успокоитесь,  когда  у  вас  на
фабрике будут только машины и ни одного человека.
   - Однако ж, когда рабочие старели и вы не могли больше извлекать  с  их
помощью прибыли, вы выгоняли их прочь,  как  отслужившую  клячу  гонят  на
живодерню.
   - А ты гонишь их на живодерню в расцвете сил, - орал старик.
   - Я?.. - сказал Филипп, отступая на шаг. - Я? - повторил он. - Я?.. Вы,
значит, до сих пор не поняли, что я заодно с рабочими против АПТО.
   - А что ты для них сделал? - спросил дедушка.
   - Во всяком случае, не благодетельствовал им  через  свою  сестру  и  в
обмен за свои благодеяния не посылал их к исповеди, - отрезал Филипп.
   - Моя бедная сестра выполняла свой долг, она, как могла, старалась  мне
помочь.
   - Ах! - воскликнул, не слушая его, Филипп. - Если бы они захотели  меня
допустить...
   - Кому это ты нужен, такой никудышник? - заметил дедушка.
   - Если бы рабочие захотели иметь со мной дело... - продолжал Филипп.
   Старик Франсуа Летурно долго и молча глядел на внука, затем сказал:
   - Ты еще до сих пор ничего не понял в  жизни.  Ты  все  переворачиваешь
вверх ногами, все видишь навыворот. Вот что мне уже  давно  хотелось  тебе
сказать.
   И дедушка заговорил.  Филипп  слушал  его  с  нескрываемым  удивлением.
Говорил старик очень громко, вдруг замолкал, ворчал себе что-то  под  нос,
иной раз раскатисто пускал крепкое словцо, изливал, должно быть,  то,  что
накипело у него на душе, то, о чем шепотом разговаривал сам с собою, когда
возился  в  розарии.  Дедушка  признал,  что  "часто  обходился  круто"  с
рабочими. Недаром говорили, что у него есть хватка  -  так  тогда  принято
было выражаться о некоторых хозяевах. Ведь он вынужден был  защищаться  от
конкурентов, которые с ним самим  обходились  весьма  круто,  и,  главное,
защищаться против банкиров, спекулянтов, биржевиков - против  финансистов,
а у них, как известно, нет ни стыда, ни совести, ни родины.
   И что же! В конце концов финансисты его одолели.
   А сейчас  финансисты  обрекают  его  рабочих  на  голодную  смерть.  Он
подсчитал, что в 1900 году на те деньги, которые рабочие получали  у  него
на  фабрике,  они  могли  купить  куда  больше  всякой  всячины,  чем  при
теперешних заработках, и после двенадцатичасового рабочего дня они не  так
тупели, как теперь, с этими американскими темпами,  хоть  и  заняты  всего
восемь часов в сутки.
   Из-за этих господ финансистов  он,  Франсуа  Летурно,  вынужден  теперь
копаться в саду, будто какой-нибудь железнодорожный чиновник  в  отставке.
Но с рабочими у них не пройдет - зубы  сломают.  Теперь  сила  на  стороне
рабочих, и, если они бросят вертеть эти проклятые машины, пусть  биржевики
не пытаются играть на понижение, дабы пополнить свой дефицит, - все  равно
не поможет, все равно сдохнут, как скорпион, который кусает себя самого. И
вот если бы он не был так стар, он, Франсуа  Летурно,  "великий  Летурно",
первый возглавил бы  борьбу  своих  рабочих  и  прогнал  бы  вон  всю  эту
безродную сволочь, которая и у него и у рабочих отняла фабрику.
   Вот что выложил, примерно в  этих  самых  выражениях,  Франсуа  Летурно
своему внуку. Он повторялся, начинал сызнова, он  говорил  о  финансистах,
биржевиках и прочих с тем же презрением, с каким о них говорили его  деды,
основатели первой шелкопрядильной мастерской, поставившие себе  на  службу
воды Желины.
   Филипп вернулся домой, в бывший флигель для сторожей. Первым  делом  он
отыскал номера  "Эко  дю  коммерс",  полученные  накануне,  и  внимательно
перечел заметки, отчеркнутые синим карандашом. Затем принял  холодный  душ
(в соседней комнате Натали установила переносный душ) и снова перечел  обе
заметки. После этого он отправился в горы и долго  бродил  в  одиночестве.
Около пяти часов он вернулся в Клюзо и побежал к Пьеретте.
   Но дома он застал только Красавчика, который беспокойно  шагал  взад  и
вперед  по  всем  трем   комнаткам   квартиры.   Ему   страстно   хотелось
присоединиться к рабочим АПТО и принять участие в завтрашней демонстрации,
но, с другой стороны, он не мог  преодолеть  неприязни  к  Миньо,  который
торчит теперь возле Пьеретты и с которым придется -  хочешь  не  хочешь  -
разговаривать как с товарищем.
   - Где Пьеретта? - спросил Филипп.
   - А зачем она тебе понадобилась?
   Филипп взмахнул газетами.
   - Видишь ли, я хочу сообщить секции крайне важные сведения.
   С тех пор как Филипп стал дружить с Красавчиком, он  в  подражание  ему
тоже говорил просто "секция".
   - Она дежурит в стачечном  комитете  вместе  с  товарищами,  -  ответил
Красавчик.
   Филипп поспешил туда.


   <b>СРЕДА</b>

   О событиях, разыгравшихся в Клюзо, я узнал от своей соседки Эрнестины.
   Когда в среду утром я открыл окно, Эрнестина  уже  была  за  работой  -
усердно подметала крылечко. Этой осенью она ходила в узеньких брючках,  на
манер лыжных, и кожаной курточке на бараньем меху.
   - Там, внизу, тоже дела плохи, - крикнула она мне.
   Для вящей наглядности Эрнестина ткнула большим пальцем  через  плечо  в
направлении гор и перевала на Клюзо.
   Накануне Жюстен получил повестку, извещавшую об увольнении, но все-таки
поехал  в  Клюзо  на  мотоцикле  только  затем,  чтобы  присутствовать  на
собрании, устроенном стачечным комитетом. Для себя лично он не  так-то  уж
сильно жаждал победы рабочих, больше того, увольнение было ему на  руку  -
наконец-то волей-неволей придется принять давно  обдуманное  решение.  Всю
ночь он вслух строил планы их  будущей  жизни:  усадьбу  продать,  трактор
продать, двух коров тоже продать и уехать в Гренобль или в Лион;  конечно,
он там найдет себе работу,  не  будет  больше  гнуть  спину,  как  простой
чернорабочий,  а  подыщет   что-нибудь   более   подходящее   для   такого
квалифицированного механика, каким он себя считал. Эрнестина тоже поступит
на завод,  и  на  заработки  обоих  они  будут  жить  куда  лучше,  чем  в
Гранж-о-Ване.
   -  Придется,  видно,  расставаться  с  моей  живностью,   -   вздохнула
Эрнестина.
   При слове "живность"  она  описала  рукой  широкий  круг,  куда  попали
коровы, овцы, ягнята, индюшки, цесарки, одичавшие куры, а  дальше  и  весь
пейзаж, словно выписанный кистью Юбера Робера, - все, что  окружало  двор,
все, что жило и  дышало  на  территории  "островка",  всех  людей  и  всех
животных.
   - Там, внизу, тоже дела плохи, - сказала  она,  ибо  дела  и  здесь,  в
Гранж-о-Ване,  шли  все  хуже  и  хуже.  Весна  и  начало  лета   выдались
засушливые, а во время сенокоса пошли дожди, и скошенная  трава  гнила  на
лугах.  От  грозовых  ливней  полегла  уже  созревшая  рожь,  град   побил
виноградники. С  наступлением  осени  цены  на  скот  в  соседних  округах
окончательно  упали.  И  в  довершение  всего  работы  по   электрификации
железнодорожной ветки  кончились,  железнодорожники  из  Сент-Мари-дез-Анж
получили уведомление о скорой переброске их  в  другое  место;  паровозное
депо было накануне закрытия, ремонтные мастерские тоже закрывались,  людей
предполагалось рассовать кого в другие депо, кого на сортировочные станции
в соседние  департаменты.  А  ведь  большинство  девушек  из  Гранж-о-Вана
выходили замуж за железнодорожников и  продолжали  сами  крестьянствовать.
Теперь для многих семей, где и муж и жена  имели  свою  копейку,  наступал
конец относительному благополучию.
   - А знаете, - сказала мне Эрнестина, - Жюстен  даже  доволен,  что  его
уволили. Но завтра он все равно пойдет на демонстрацию против американцев;
они издеваются над нами и устроили в самом центре Клюзо, да  еще  в  такой
момент, свою поганую выставку. Я бы, конечно, тоже  пошла,  да  Жюстен  не
хочет, потому что у меня слабые бронхи, а там,  говорят,  пожарники  будут
обливать демонстрантов из  шлангов.  Тоже  американское  изобретение,  как
атомная бомба, а  вы  знаете,  что  из-за  этой  бомбы  все  времена  года
перепутались, пролетит самолет - п-ш-ш! - а дубы кругом умирают...


   Я попал в Клюзо после обеда.
   Происходившие там события особенно интересовали меня  теперь,  когда  я
почти закончил серию статей об АПТО. По существу, у меня получился  скорее
исторический очерк, в основу которого легли  документы,  доставленные  мне
Миньо, а последнему их в свою очередь  вручил  Филипп  Летурно.  Я  описал
первые французские шелкопрядильные фабрики, выросшие  на  берегах  Желины,
накопление капиталов,  имевших  своим  источником  труд  детей  из  горных
деревушек  и  "кающихся  Магдалин",   соперничество   шелковых   магнатов,
воровство,  банкротство,  самоубийства,  затем  концентрацию  предприятий,
вмешательство финансистов, образование монополий, постепенное  превращение
их  в  международные  картели  и,  наконец,  вмешательство  американцев  и
подготовку  войны  как  фактор  нового  передела   мировых   рынков.   Мои
предположения о роли семейства Дюран  де  Шамбор  в  американской  атомной
промышленности полностью подтвердились.
   Мне указали помещение стачечного комитета. В заднюю комнату доступ  для
клиентов был закрыт. В первом зале с утра  сидели  пикетчики,  в  основном
члены СРМФ.  Миньо  договорился  с  хозяином  кафе,  чтобы  молодым  людям
подавали только пиво или лимонад. Все покорились.
   Из заднего зала вынесли столы, за исключением трех,  которые  составили
"покоем". Когда я вошел, я  сразу  же  заметил  Пьеретту.  Она  сидела  за
средним столом, а перед ней лежала  открытая  школьная  тетрадка.  Учитель
Жаклар отчитывался в выполнении задания.
   Делегат раскладывал на соседнем столе доставленные Жакларом из главного
города департамента плакаты и листовки.
   Секретарь федерации Шардоне, Миньо и  Луиза  Гюгонне  правили  черновик
новой листовки.
   По стенам зала сидели на скамьях рабочие  и  работницы  и  ждали  своей
очереди поговорить с Пьереттой, председателем стачечного комитета.
   Все время  в  комнату  входили  и  выходили  молодые  рабочие,  которых
посылали с различными поручениями. Накурено было ужасно. Курили все. Кювро
скручивал сигарету за сигаретой  и  немилосердно  дымил.  Перед  Пьереттой
Амабль стояла полная доверху пепельница, рекламирующая  знаменитый  абсент
"чинзано". Все прочие бросали окурки прямо на пол.
   Шардоне  попросил  меня  выправить  листовку,  которую   предполагалось
раздать  завтра  демонстрантам.  По  его   словам,   товарищи   из   Клюзо
недостаточно ясно подчеркивали в листовке связь их местной борьбы с  общей
борьбой за мир и национальную независимость. Кто довел их до  безработицы?
АПТО, связанное с американским  трестом  Дюран  де  Шамбора.  Мы  являемся
жертвой политики подготовки к войне.  Вот  что  надо  было  подчеркнуть  в
первую очередь.
   Луиза Гюгонне не соглашалась "говорить о  политике"  в  листовке,  цель
которой - воодушевить рабочих на борьбу против увольнений и открытия  цеха
"РО" как непосредственной причины увольнений.
   Пьеретта, окончив беседу с Жакларом, вмешалась в разговор.  В  принципе
она была согласна с  доводами  Шардоне.  Но  она  полагала,  что  листовка
составлена им в слишком общих и недостаточно ярких выражениях.
   - Вот упрямица-то, - пожаловался мне Шардоне. - А все-таки молодец, что
добилась здесь у них, в Клюзо, объединения рабочих.
   Затем он спросил меня, какого я мнения о его листовке. Я  тоже  считал,
что звучит она слишком отвлеченно. Вместе с Пьереттой мы стали набрасывать
новый вариант.
   Старик Кювро недавно  приехал  из  Сент-Мари-дез-Анж.  Железнодорожники
обещали принять  участие  в  завтрашней  демонстрации  -  они  все  вместе
прибудут с тринадцатичасовым поездом. И еще сегодня к вечеру пришлют отряд
в помощь забастовщикам для расклейки плакатов.
   - А кто обеспечит охрану расклейки? - обратилась Пьеретта к Миньо.
   - Я думаю поручить это дело членам СРМФ, - ответил тот.
   - Вот как! - заметила Пьеретта.
   Один товарищ, служащий префектуры, только  что  позвонил  в  комитет  и
сообщил, что несколько машин с полицейскими  уже  отправлены  в  Клюзо.  А
молодежь всегда  не  прочь  побузить,  Поэтому  Пьеретте  хотелось,  чтобы
расклейкой плакатов  занялись  "серьезные  товарищи,  которые  спокойно  и
невзирая ни на что довели бы работу до конца".
   - Пьеретта права, - подтвердил Шардоне.
   - А ты кого предлагаешь? - спросил Миньо.
   - Попросим-ка Визиля организовать  отряд  для  защиты  расклейщиков,  -
вдруг предложил старик Кювро.
   - Он даже не потрудился сюда явиться, - сказала Пьеретта.  -  Но  мысль
хорошая.
   - Нет, нет и нет, - запротестовал Миньо.
   Визиль  был  тот  самый  железнодорожник   и   помощник   брандмейстера
добровольной  пожарной  дружины,  бывший  командир  партизанского  отряда,
который тогда на балу, выступив на защиту Бомаска, помог навести порядок и
проделал это, надо признаться, не без некоторого фанфаронства.
   - Это настоящий анархист! - воскликнул Миньо.
   - Правда, с ним столковаться нелегко, - согласилась Пьеретта, - но,  во
всяком случае, это не мальчишка.
   - Ну, пошла... - прервал ее Миньо  и,  повернувшись  к  Шардоне,  начал
перечислять секретарю все провинности Визиля против партийной дисциплины.
   Шардоне вопросительно взглянул на Пьеретту.
   - Самая подходящая для него работа, - сказала она.
   - Пускай Пьеретта делает как знает, - заключил Шардоне, повернувшись  к
Миньо.
   Весь этот вечер Шардоне предоставлял Пьеретте полную свободу  действий.
Не то  чтобы  он  делал  это  с  заранее  обдуманным  намерением,  но  все
присутствующие, и я в том числе, невольно прониклись уважением к Пьеретте:
достаточно было видеть, как внимательно она выслушивает  каждого,  кто  бы
что ей ни говорил, как умеет в двух словах  изложить  смысл  расплывчатого
предложения, а затем подсказать правильное решение. И  все  так  спокойно,
так понятно, что  каждый  отходил  от  стола  в  полное  уверенности,  что
Пьеретта лишь выразила его собственную мысль.
   Шардоне почти ничего не знал об особенностях борьбы в  Клюзо.  Публично
он вообще выступал с трудом. Будучи по натуре человеком  холодным,  он  не
умел  увлечь  за  собой  ни  отдельных  людей,  ни  массы.  Но  сначала  в
партизанском  отряде,  а  затем  на  посту  секретаря   федерации   он   в
совершенстве овладел техникой руководства, которая больше  чем  наполовину
складывается из умения незаметно предоставлять свободу действия тому,  кто
оказался на уровне порученных ему задач, и терпеливо, исподволь отстранять
тех,  кто  не  справляется,  заменяя  их  более  подходящими  людьми:  так
действуют  великие   полководцы,   великие   предприниматели   и   великие
революционеры.
   - Сходи за Визилем, - попросила Пьеретта старика Кювро.
   В эту минуту в зал вошел молодой пикетчик.
   - Филипп Летурно хочет с тобой поговорить, - обратился он к Пьеретте. -
Что нам с ним делать?
   - Делать с ним ничего не надо, - смеясь, ответила Пьеретта. -  Одно  из
двух: ты или впустишь его, или не впустишь, вот и все...
   - Визиль имеет последователей, - не унимался Миньо.
   - Впусти Летурно, - сказала Пьеретта пикетчику.
   Филипп одним рывком распахнул дверь, огляделся в накуренном  зале,  ища
взглядом Пьеретту, и направился прямо к ней.
   - Тут у меня для вас кое-что есть, - сказал он и стал судорожно  шарить
по карманам, как всегда набитым бумагами.
   На Филиппе был спортивный пиджак из клетчатой  материи  желто-оранжевых
тонов, из-под  расстегнутого  ворота  рубашки  виднелась  грудь,  поросшая
густой белокурой шерстью.
   Так как поиски не увенчались успехом, Филипп вывалил на стол все бумаги
и с минуту нервно рылся в их беспорядочной куче. Как только он появился, в
зале воцарилось молчание. Молодые пикетчики вошли вслед за  ним  и  встали
полукругом за его спиной. Рабочие, сидевшие вдоль стен  на  скамьях,  тоже
поднялись и приблизились к столам, составленным "покоем". Все взгляды были
устремлены на Филиппа.
   Наконец Филипп обнаружил оба номера газеты, которые он, выходя из дому,
свернул чуть ли не в десять раз,  так  что  их  трудно  было  отличить  по
формату от обыкновенного конверта. Неловким жестом он развернул газету.
   - Вот, посмотрите, - сказал он, - я  тут  обвел  синим  карандашом  две
заметки. По-моему, они могут представить для вас интерес.
   Пьеретта внимательно прочитала обе заметки.  Филипп  стоял  перед  ней,
подавшись вперед всем телом, положив обе ладони на край стола.
   - Этих сведений нам как раз и не хватало, - обратилась Пьеретта  к  Шар
доне. - Теперь можно переделать твою листовку.
   Миньо поднялся с места и стал читать заметки через плечо Шардоне.
   - Садитесь, - предложила Пьеретта Филиппу.
   Делегат, тот, который раскладывал плакаты на столе, пододвинул  Филиппу
стул, и Филипп сел в самой середине составленных столов напротив Пьеретты.
Круг пикетчиков и работниц еще плотнее сомкнулся за его спиной.
   - Прекрасно, - произнес Шардоне.
   - Вы читаете финансовую прессу? - спросил Миньо Филиппа.
   - Я принес газеты вам, - ответил Филипп.
   - А вы знаете, чьи интересы защищает "Эко дю коммерс"?
   - Представления не имею.
   - Ваши, - отрезал Миньо и обратился  к  Шардоне.  -  Я  как  раз  вчера
говорил Пьеретте, что, по моему мнению,  все  это  дело  с  самого  начала
весьма подозрительно. Почему АПТО не подождало трех  дней,  чтобы  уволить
половину рабочих? Они действуют так,  как  если  бы  сами  хотели  сорвать
торжественное открытие своей Же собственной  "Рационализаторской  операции
АПТО - Филиппа Летурно".
   Слова  "Филиппа  Летурно"  Миньо  произнес  особенно  выразительно,   с
расстановкой и добавил:
   - А кто же является к нам и дает нам оружие против своей  же  операции,
против себя самого? Филипп Летурно собственной персоной.
   - Разрешите же мне сказать... - начал было Филипп.
   - Разрешите мне закончить, - прервал его Миньо. - А  кто  такой  Филипп
Летурно? Во-первых, директор по кадрам  фабрики  Клюзо  -  иными  словами,
лицо, ответственное за увольнение.
   - Правильно, правильно, - раздались голоса.
   Филипп оглянулся и увидел группу женщин, загородивших ему дорогу.
   - Надо вам сказать... - обратился он к Пьеретте.
   - Во-вторых, - продолжал Миньо,  повысив  голос,  -  во-вторых,  Филипп
Летурно является внуком Франсуа Летурно, бывшего владельца фабрики, одного
из самых жестоких предпринимателей, каких мы только знали.  В-третьих,  он
пасынок Валерио Эмполи, владельца банка  Эмполи  и  К<sup>o</sup>  -  банка,  который
контролирует почти всю французскую шелковую  промышленность.  В-четвертых,
он сын вдовы Прива-Любас, невестки  Джеймса  Дюран  де  Шамбора,  главного
акционера американского треста атомной промышленности...
   - Ведь это же я вам сам рассказал, - воскликнул Филипп.
   - Дайте же говорить, - запротестовал Миньо. - Поэтому, на  мой  взгляд,
мы имеем все основания считать  Филиппа  Летурно  провокатором  и  обязаны
соответственно расценивать принесенные им документы.
   - Совершенно верно, - подхватила Луиза Гюгонне и обратилась к  Филиппу.
- Ты зачем сюда пожаловал?
   - Выгнать его! - закричали в толпе.
   - Отправляйся к своему дедушке, - крикнула какая-то женщина.
   - А заодно и к своей мамаше, - подхватила другая.
   - Дать ему пинка под зад, пусть катится к своим американцам,  -  звонко
прокричал из толпы мальчишеский голос.
   Я увидел, как на лбу Филиппа проступили крупные капли пота. С минуту он
сидел  понурив  голову,  потом  вдруг  выпрямился  и  хлопнул  ладонью  по
газетному листу.
   - Да дайте же, черт побери, мне объясниться, - воскликнул он.
   - Не стоит, - мягко проговорила Пьеретта. - Мы уже и так все поняли.
   Она улыбнулась. Меня поразила бесконечная доброта ее улыбки.  Только  в
этот день, в эту минуту, я начал по-настоящему понимать Пьеретту Амабль.
   - Дайте нам спокойно поговорить, - обратилась она к женщинам и  молодым
пикетчикам.
   Послышался недовольный ропот.
   - Мы не на  общем  собрании,  -  добавила  Пьеретта,  -  а  на  рабочем
заседании стачечного комитета.
   В зале стало тихо.
   - Кто вам прислал эти газеты? - обратилась  она  все  так  же  мягко  к
Филиппу.
   - Мой отчим Валерио Эмполи.
   - И это он отчеркнул заметки синим карандашом?
   - Да, - сказал Филипп.
   - Видите, он совсем запутался, - закричал Миньо. - Только что  говорил,
будто он сам отчеркнул.
   - Он говорит  правду,  -  спокойно  сказала  Пьеретта  и  обернулась  к
Филиппу. - Ваш отчим ничего больше не поручил нам передать?
   - Нет, ничего, - ответил Филипп.
   - Ну что ж! - сказала Пьеретта. - Нам остается только поблагодарить вас
за оказанную услугу.
   Она протянула Филиппу руку. Филипп поднялся и крепко пожал ее. Пьеретта
ответила пожатием.
   - До свидания, Филипп Летурно, - произнесла она. - Еще раз спасибо.
   И она снова улыбнулась.
   - Спасибо, - сказал Филипп. - Большое спасибо!
   Он повернулся  и  вышел.  Круг  работниц  и  пикетчиков  разомкнулся  и
пропустил его. Ропот смолк.
   - Ты что-нибудь поняла во  всей  этой  истории?  -  спросил  Шардоне  у
Пьеретты.
   - Поняла только одно, что в АПТО творятся странные дела.
   - А еще что?
   - Я же  не  специалистка  по  финансовым  вопросам  и  не  берусь  тебе
объяснять, почему банк Эмполи, который  до  сих  пор  контролировал  АПТО,
вдруг саботирует операцию, затеваемую Обществом, и даже дает  нам  в  руки
оружие против  себя.  По-моему,  в  этой  истории  важно  только  то,  что
противоречия  в  лагере  противника,  уже  позволившие  нам   восстановить
единство трудящихся Клюзо, теперь помогает нам укрепить наше единство.
   - Но к нам подослали провокатора, - проворчал Миньо.
   - А ты какого  мнения  об  этом  Филиппе  Летурно?  -  спросил  Шардоне
Пьеретту.
   - Характера у него нет никакого,  но  добрых  намерений  достаточно,  -
ответила Пьеретта.
   Они снова внимательно перечитали заметки, принесенные Филиппом.
   - А кто  нам  поручится,  что  эти  сведения  соответствуют  истине?  -
спросила Луиза Гюгонне.
   - Во всяком случае,  на  первый  взгляд  они  весьма  правдоподобны,  -
возразил Шардоне. - Рабское повиновение приказам американского  посольства
вполне в духе нашего правительства.
   - Надо использовать эти материалы для листовки, - сказала Пьеретта, - и
объяснить как можно яснее...
   - Нет, - прервала ее Луиза Гюгонне. - Это уже будет политика.
   - Да разве АПТО не  из  политических  соображений  проводит  увольнение
рабочих? - спросил Шардоне. - Если бы экспорт паровозов не был запрещен...
   - Но кто же поручится, что эти сведения верные? - воскликнул Миньо.
   - А мы сошлемся на источники, - сказал Шардоне.
   - Мы-то за эти материалы не отвечаем, ведь это их пресса, -  подхватила
Пьеретта.
   - Все равно, - упорствовала Луиза, - мы должны  вести  дело  так,  чтоб
каждый сразу понимал: стачечный комитет политикой не занимается.
   Пока шел спор, Пьеретта уже начала писать.

   "ПОЧЕМУ АПТО УВОЛЬНЯЕТ РАБОЧИХ?
   Шелк-сырец слишком дорог, говорит АПТО и уверяет, что работает  себе  в
убыток.
   Между тем в августе месяце Народный Китай предложил АПТО шелк-сырец.
   Почему же этот шелк-сырец не попал во Францию? Ответ на вопрос дает нам
газета, орган хозяев..."

   - Не поможешь? - обратилась ко мне Пьеретта. - Ведь это по твоей части.
   Мы сели за работу. В эту минуту вернулся Кювро.
   - Майор Визиль, - объявил он, - отказывается прийти.
   - А я что говорил! - торжествующе воскликнул Миньо.  -  Видите,  Визиль
совсем отходит от нас.
   Старик Кювро лукаво оглядел присутствующих.
   - Мне показалось, - произнес он, - что наш  Визиль  готовит  маленькую,
так сказать индивидуальную, демонстрацию в своем обычном духе.
   - Ладно, - сказала Пьеретта, - расскажи все, что тебе известно.
   - Ничего он мне не говорил, - ответил Кювро и подмигнул Пьеретте.
   - Расскажешь потом, - согласилась Пьеретта, - только смотри не забудь.
   - Знаете что, - вдруг сухо произнес Шардоне. -  У  вас  здесь,  на  мой
взгляд, довольно странные методы работы.
   - Мы работаем с теми товарищами, какие у  нас  есть,  -  возразила  ему
Пьеретта. - Это ведь не коммунисты из романа.
   - Значит, ты берешь на себя ответственность за действия твоего  Визиля?
- спросил Шардоне.
   - Вот узнаю, тогда и скажу.
   - Ну ладно, поступай как хочешь, - ответил Шардоне. -  Но  помни  -  ты
отвечаешь.
   Пробило семь часов.  Стачечный  комитет  работал  с  утра.  Работа  эта
состояла в спорах, в улаживании вдруг возникающих конфликтов,  в  принятии
быстрых решений. К вечеру у членов стачечного комитета начало  подниматься
глухое раздражение друг против друга. Шардоне наблюдал это уже не раз.
   - Давайте спокойно обсудим вопрос, - предложил он.
   Но в эту самую минуту возвратился  Жаклар.  Автомобиль  он  поставил  у
дверей кабачка.
   - Ну, какова программа действий на вечер? - осведомился он.
   Предвиделось  немало  разъездов.  Пьеретте  и  Миньо  необходимо   было
выступить  в  Турнье  и  Бийоне   -   небольших   промышленных   городках,
расположенных в соседней долине, - и поговорить там с рабочими. А  Шардоне
собирался поехать в окружной центр  выступить  у  металлургов:  надо  было
призвать рабочих присоединиться к завтрашней демонстрации в  Клюзо.  Кроме
того, требовалось доставить текст новой листовки в Гренобль в  типографию,
а готовые листовки привезти обратно в Клюзо этой же ночью.
   Решили, что Жаклар отвезет Шардоне в центр и оттуда проедет в Гренобль,
а Миньо доставит на своем мотоцикле Пьеретту в Турнье, отправится в Бийон,
выступит там и на обратном пути захватит Пьеретту.
   Жаклар и Шардоне сразу же уехали.  Пьеретта  задержалась,  так  как  ей
пришлось давать указания насчет завтрашней демонстрации.
   В восемь часов явился Красавчик.
   - Чем я могу вам помочь? - спросил он.
   - Сиди смирно, - посоветовал старик Кювро. - Зачем давать полиции такой
козырь в руки? Они же тебя сразу вышлют...
   - Porca miseria!  -  воскликнул  Красавчик.  -  Раз  в  жизни  в  Клюзо
зашевелились, а вы хотите, чтобы я сидел сложа руки.
   И он обвел присутствующих лукаво-торжествующим взглядом, прищурив левый
глаз, совсем как прежде.
   Красавчику поручили обойти  тех,  кто  работал  на  электрифицированной
железнодорожной ветке,  и  пригласить  их  принять  участие  в  завтрашней
демонстрации трудящихся Клюзо.
   Пьеретта проводила его до дверей.
   - Только смотри, будь осторожен, - сказала она,  -  жандармы  за  тобой
следят с тех пор, как мы поселились вместе.
   - А когда ты вернешься? - спросил он.
   - Поздно вернусь, мне нужно провести собрание в Турнье.
   - Кто же тебя отвезет?
   - Ну конечно, Жаклар, - ответила она. - Как всегда.
   Всего десять минут назад я собственными ушами слышал,  что  Пьеретту  в
Турнье отвезет Миньо. Да и Жаклар уже уехал и вернется только к утру. Меня
в высшей степени озадачила ложь Пьеретты. Но я давно не виделся со  своими
друзьями и не знал еще, что Красавчик ревнует Пьеретту к Миньо.


   <b>СРЕДА</b>

   В среду, во второй  половине  дня,  как  стало  известно  впоследствии,
начальник канцелярии министра внутренних дел позвонил  в  Лион  к  Валерио
Эмполи.
   Он сообщил Эмполи о полученных от префекта донесениях,  сигнализирующих
о  том,  что  в  Клюзо  рабочие  сильно  возбуждены  вследствие   массовых
увольнений, предпринятых АПТО,  и  что  лично  он  опасается,  как  бы  не
произошли досадные инциденты завтра, во время торжественного открытия цеха
"РО".
   - Префект - социалист, -  ответил  Эмполи.  -  Он  переоценивает  своих
друзей из "Форс увриер", которые тоже втянулись в драку.
   - Вы можете поручиться  нам,  что  во  время  церемонии  не  произойдет
никаких инцидентов?
   - Я ни за что не могу поручиться,  -  ответил  Эмполи.  -  Поддерживать
порядок не мое дело. Пусть ваши люди выполняют свои обязанности.
   Но начальник канцелярии  настаивал.  Само  собой  разумеется,  министру
известно о тех прискорбных обстоятельствах, которые вынудили АПТО  уволить
сорок процентов наличного состава рабочих, хотя, откровенно говоря,  можно
было бы действовать не так грубо. Но, принимая во внимание  идущие  сейчас
переговоры, будущую  международную  конференцию,  было  бы  желательно  во
избежание инцидентов отложить торжественное  открытие  цеха  "РО".  Потом,
когда  волнение  уляжется...  когда  ясно  будет   значение   великолепной
"Рационализаторской операции"... короче,  мы  были  бы  весьма  благодарны
АПТО, если бы по причинам  каких-нибудь  технических  неполадок  церемонию
отложили.
   Валерио Эмполи отверг благой совет. Министр, без сомнения, поймет,  что
невозможно  выставлять  в  качестве  причины  технические  неполадки.  Это
бросило бы тень на кадры АПТО в тот самый момент,  когда  Общество  ведет,
как то известно правительству, переговоры, и крайне щекотливые переговоры,
с весьма влиятельными американскими фирмами.
   Через полчаса банкира Эмполи вызвал: к  телефону  начальник  канцелярии
министра промышленности. Он  сообщил,  что  непредвиденные  обстоятельства
помешают его патрону прибыть завтра в Клюзо, как предполагалось  ранее,  и
что, исходя из всего вышеизложенного, будут приняты кое-какие меры с целью
убедить мистера Джонатана Джонстона, американского  представителя  в  ОЕЭС
[Организация  европейского  экономического   сообщества]   отложить   свою
поездку.
   - Я жду мистера Джонстона с минуты на минуту, - мягко возразил  Эмполи.
- Он уже выехал из Парижа на машине и скоро будет в Лионе. Сегодня вечером
я буду иметь честь принимать его у себя. И я охотно передам ему  сообщение
министра. Но буду вынужден объяснить (этого  требует  престиж  АПТО),  что
торжественное открытие цеха откладывается из  страха  перед  демонстрацией
рабочих. Будет неплохо,  если  американцы  получат  лишнее  доказательство
того, что чрезмерная грубость при осуществлении  тех  или  иных  начинаний
приводит во Франции к самым прискорбным  последствиям...  и  может  только
усугубить их непопулярность, на что они и так уже сетуют.
   - Хорошо, я доложу министру, - сказал начальник канцелярии.
   Через   четверть   часа   состоялся   третий    телефонный    разговор,
аннулировавший два предыдущих. Министр промышленности  прибудет  в  Клюзо,
как  и  обещал,  никаких  инцидентов  не  произойдет.   Порядок   поручено
поддерживать соответствующим властям.
   Тем временем министерство внутренних дел вновь связалось с префектом, а
тот в свою очередь успел переговорить с  мэром  города  Клюзо,  комиссаром
полиции  и  жандармским  капитаном.  Все  были  настроены  гораздо   менее
пессимистично, чем утром.
   Мэр-социалист, прошедший на выборах как  кандидат  антикоммунистической
коалиции, владелец картонажной мастерской,  расположенной  выше  Клюзо  по
течению Желины, где было занято пятьдесят рабочих, уверял, что  префект  и
его  осведомитель,   жандармский   капитан,   преувеличивают   серьезность
положения.
   - У нас в Клюзо, -  заявил  он,  -  имеется  всего  три  коммуниста,  с
которыми приходится считаться: рабочий Кювро, почтовый инспектор  Миньо  и
одна женщина по фамилии Амабль. Засадите их троих за решетку, и,  ручаюсь,
никаких инцидентов не произойдет.
   Комиссар полиции придерживался того же мнения.  Уроженец  Юга,  недавно
назначенный в Клюзо, он пребывал в уверенности,  что  городок  погружен  в
спячку. "Это не то что у нас... там бы уже давно все разнесли в щепы".
   - Если засадить вожаков, никто не шелохнется, - подтвердил он.
   Предлог было найти нетрудно.  Ночью  на  кладбищенской  ограде,  идущей
вдоль шоссе, по которому должны были проследовать гости на  открытие  цеха
"РО", появилась надпись: "US go home". Префект решил  просить  прокуратуру
начать следствие по  поводу  "порчи  общественных  сооружений"  и  немедля
подписать ордер на арест Кювро, Миньо и Пьеретты Амабль.
   - Пообещайте им, - сказал он комиссару полиции, - что вы их послезавтра
же выпустите на свободу, если торжественное открытие цеха "РО" пройдет без
инцидентов.
   Затем для  предотвращения  возможных  неприятностей  он  договорился  с
полковником "отрядов республиканской безопасности", чтобы в Клюзо  послали
солидный отряд охранников.


   Мадам Эмили Прива-Любас гостила в Америке у своей золовки  Эстер  Дюран
де Шамбор.
   Натали уже несколько дней как вернулась в Лион. Никогда еще  у  нее  не
было такого свежего цвета лица. Она не разлучалась с отцом.
   Во вторник они провели вечер в Шарбоньерском казино, играли в  баккара.
Натали сидела, отец стоял за ее стулом, положив руку ей на плечо. У  обоих
был очень довольный, счастливый вид, и все смотрели на них. Натали сорвала
баснословный куш, играла она азартно, держала банк  по  восемнадцать  раз;
кругом удивлялись, что при такой дерзкой игре ее не  оставляет  удача.  За
каждым ее ходом следили затаив дыхание зрители, потом вдруг раздавался гул
восхищения. Никто уж больше не верил зловещим  слухам,  ходившим  о  банке
Эмполи, про который стали поговаривать, что он не  сегодня-завтра  попадет
под контроль американского концерна. Впрочем,  эти  слухи  не  принимались
всерьез, ибо за три столетия Флоренция,  Лион,  Париж,  Гамбург  и  Лондон
прониклись убеждением, что банкиры Эмполи непобедимы.
   В среду Эмполи угощал  Джонатана  Джонстона  обедом  в  самой  интимной
обстановке; за отсутствием мачехи обязанности хозяйки исполняла Натали.
   Подали раков, привезенных из Нанта, кнели из домбской щуки  и  карпа  в
сухарях, прибывшего из Дофинэ.
   - По нашему лионскому обычаю, - пояснила Натали, -  сначала  полагается
подавать овощи и рыбу, а потом жаркое.
   - О-о! Будем покоряться, - сказал  американец,  -  будем  хранить  наши
очаровательные провинциальные обычаи. Вот у нас, американцев, на Юге...
   Затем подали нежнейшую пулярку с трюфелями.
   Джонатан Джонстон столько  же  понимал  в  вопросах  производительности
труда, сколько Филипп Летурно в вопросах выработки шелка. Его назначение в
ОЕЭС   было   мелкой   взяткой   при   заключении   сделки   между   двумя
металлургическими трестами. Но, будучи  чиновником  более  добросовестным,
чем Филипп, он прочел несколько книг по технологии,  несколько  трудов  по
"геополитике" и в соответствии с  ними  составлял  свои  доклады.  У  него
хватало догадки замечать во Франции только те факты, которые  подтверждали
две-три идеи, приятные государственному департаменту, и развивать эти идеи
в итоговой части своих обзоров. Начальство находило, что  у  него  хороший
стиль, ибо он  умея,  патетически  восхваляя  великое  прошлое  Франции  и
заявляя о своем глубоком  уважении  к  стране  "столь  высокой  культуры",
вместе с тем подвергать беспощадной критике французские  методы  труда;  в
его докладах почти  ничего  не  приходилось  подправлять  перед  тем,  как
показывать французским министрам. Он был еще молод, лет  тридцати,  и  ему
предрекали блестящую будущность.
   По-французски он не понимал ни  слова.  Сначала  он  досадовал  на  это
обстоятельство, но со временем сумел обратить свое незнание в  принцип:  в
наше время, когда Америку все настойчивее станут  призывать  к  leadership
[руководство  (англ.)]  делами  всего  мира,   чиновник   государственного
департамента рискует оставаться вечным учеником, если он вздумает  изучать
языки всех стран, куда его будут посылать с дипломатическими  поручениями;
лучше уж отказаться от таких  попыток  раз  и  навсегда.  Он  был  "весьма
счастлив" попасть в общество таких французов, как господин  Эмполи  и  его
дочь, в совершенстве изъяснявшихся по-английски.
   Натали надела  очень  простое,  изысканно  скромное  черное  платье  от
Скьяпарелли "для интимных званых обедов". Виски она выпила в меру  и  была
ошеломительно остроумна, рассказала множество забавных историй о нравах на
острове Капри, о Сен-Жермен-де-Прэ, о гамбургском зоологическом саду  и  о
гостеприимстве шотландских рыбаков. "Вот настоящая французская девушка", -
думал Джонстон.
   Когда пили  коньяк  "Наполеон",  Эмполи  объяснил,  что  коньяки  можно
по-настоящему  выдерживать  только  в  бочонках,  сделанных   из   каштана
определенной  породы,  которая  встречается  лишь  в  двух-трех   коммунах
Лимузина. Американец решил использовать эти сведения для своего ближайшего
доклада как типичный образец тех познаний, где французы непобедимы и  чему
следует у них поучиться.
   От коньяка Джонстона под конец развезло. Его отвели в спальню, серую  с
розовым, и он заснул  под  картиной  Мари  Лорансен.  Эту  подробность  он
отметил в своем ближайшем письме к невесте.
   О "Рационализаторской операции Филиппа Летурно" вопрос не поднимался.
   - Я терпеть не могу, когда говорят о делах,  -  сразу  же  предупредила
Натали.
   Валерио Эмполи только любезно улыбался.
   - Завтра вас ожидает в Клюзо такой радушный прием, - сказал он, - какой
можно найти лишь у жителей наших гор.


   <b>СРЕДА, ВЕЧЕРОМ</b>

   Филипп ушел из стачечного комитета глубоко потрясенный. Пьеретта Амабль
вступилась за него вопреки всем и против всех. Вот что было для него самым
главным.
   Он хотел было зайти в соседнее кафе,  подождать,  пока  она  выйдет  на
улицу, и поговорить с ней. Но ему стало страшно, как бы его не приняли  за
шпика. Да и что он мог ей  сказать?  Он  с  завистью  смотрел  на  молодых
пареньков, которые имели право находиться близ  рабочего  штаба;  Пьеретта
иногда подзывала то одного, то другого, просила отнести пакет, сходить  за
кем-нибудь; эти юноши поглядывали на него с подозрением.
   Он дошел до берега Желины и долго бродил по набережной. Все  его  мысли
вертелись вокруг великого события: "Пьеретта Амабль  относится  ко  мне  с
уважением и не стесняется выразить  его  перед  всеми  своими  товарищами.
Напрасно я поддавался отчаянию. Красавчик совершенно  справедливо  боится,
что он для нее только поденщик в любви, - так  оно  и  есть.  Эта  женщина
будет моей". Мало-помалу он взвинтил  себя  и  пришел  в  то  исступленное
состояние, о котором мы знаем из его писем к Натали.
   Около восьми часов вечера он сел за столик в  кафе  на  площади  нового
города, именовавшейся  площадью  Франсуа  Летурно:  она  находилась  между
зданием фабричной конторы и главными  воротами  фабрики.  На  площади  уже
натягивали  парусиновые  навесы  и  устанавливали  фанерные   стенды   для
передвижной выставки американских профсоюзов.  Вокруг  поставили  защитную
цепь  охранников.  Поодаль  кучками  стояли  рабочие  и  смотрели  на  эти
приготовления. Филипп заказал себе коньяку и принялся  писать  пространное
письмо Натали, думая, что она еще не уехала из Сестриера.
   В половине девятого поблизости затрещал мотоцикл, Филипп поднял голову:
Миньо  с  Пьереттой,  сидевшей  позади   него   на   багажнике,   медленно
проследовали  мимо  цепи  охранников,  дважды  объехали  всю   площадь   и
остановились около группы рабочих; Пьеретта им  что-то  сказала,  а  потом
мотоцикл двинулся к мосту, перекинутому  через  Желину  справа  от  здания
конторы. Протарахтев по деревянному настилу моста, мотоцикл помчался через
поле и скрылся из глаз. Но по усилившемуся реву мотора  Филипп  догадался,
что мотоцикл поднимается по откосу, который выходил за  городом  прямо  на
Гренобльское шоссе.
   Филиппа кольнуло, когда он увидел Пьеретту в столь близком соседстве  с
Миньо. Но он не придал этому большого значения. Было  вполне  естественно,
что накануне боя два  руководителя  делают  смотр  своим  войскам.  Филипп
заказал вторую рюмку коньяку и снова принялся за письмо.
   К десяти часам он уже выпил шесть рюмок коньяку. Организм  его  не  был
так проспиртован, как у его сводной  сестры,  он  не  чувствовал  томившей
Натали потребности глотать водку  с  первой  минуты  пробуждения.  Он  мог
прожить "всухую" весь день, не испытывая от этого особых неудобств. Но вот
уже несколько недель, как положение изменилось: стоило ему  выпить  рюмку,
его тянуло выпить вторую, а за ней третью и так далее до потери сознания.
   В тот вечер, когда в кафе зашли Визиль и  Красавчик,  он  еще  сохранял
контроль над собой, за исключением непреодолимого желания  пить  рюмку  за
рюмкой.
   Красавчик остановился на минутку около него, пожал ему руку.
   - Пьеретта вернулась? - спросил Филипп.
   - Собираешься еще кого-нибудь разоблачить? - спросил смеясь Красавчик.
   -  Может,  и  собираюсь,  -  ответил  Филипп  и,  похлопав  ладонью  по
исписанным листочкам, лежавшим перед ним  на  столе,  добавил:  -  Пытаюсь
разгадать подлые замыслы АПТО.
   - Если разгадаешь, - сказал Красавчик,  -  расскажи  об  этом  Пьеретте
завтра утром.
   - А сегодня нельзя?
   - Она поздно вернется, уехала в Турнье, будет выступать там на собрании
рабочих.
   Филипп покачал головой.
   - Как же она ночью оттуда поедет? По такой дороге опасно  на  мотоцикле
ехать - темно.
   - Она в автомобиле поехала, Жаклар ее повез в своей  машине,  -  сказал
Красавчик и, отойдя, сел за столик с Визилем.
   "Значит, она солгала ему, - тотчас подумал Филипп. - Неужели  он  прав,
ревнуя ее к Миньо?"
   Он попытался продолжить письмо к Натали, но не мог сосредоточиться.  Да
и все, что он написал, потеряло теперь всякий смысл. Воображение  рисовало
ему, как Пьеретта и Миньо несутся по шоссе. Ему вспомнилось, как  один  из
его школьных товарищей, долговязый Рип,  у  которого  был  свой  мотоцикл,
рассказывал, будто толчки и тряска мотоцикла возбуждают женщин до безумия.
"Они сами умоляют  меня  остановиться  и  готовы  отдаться  в  придорожной
канаве", - уверял Рип.
   В другом углу кафе  Визиль  о  чем-то  шептался  с  Красавчиком.  Потом
схватил сифон с  содовой  водой,  нажал  клапан  и  пустил  струю  в  пол.
Красавчик расхохотался и хлопнул Визиля по плечу.
   Филипп заказал еще рюмку коньяку.  А  на  листке  письма  к  Натали  он
написал вдоль страницы:
   "Да как же Пьеретта может целоваться с этим гнилозубым  Миньо?  Неужели
ей не противны его зловонное дыхание, его нечистая кожа? У  Красавчика  по
крайней мере хоть свежий цвет лица и губы как вишни. Но  когда  в  женщине
заговорит похоть, разве для нее имеет значение цвет лица?.."
   Красавчик подозвал  официантку  и  расплатился.  Потом  широким  жестом
протянул руку Визилю, как будто хотел сказать: "Согласен! Договорились, На
жизнь и на смерть!" И опять захохотал.
   "Дурак! - думал Филипп. - Где твоя Пьеретта? Отдается  сейчас  другому,
взвизгивает, как сука".
   Визиль ушел. Красавчик подсел к Филиппу.
   - Выпей что-нибудь, - предложил Филипп.
   Красавчик заказал стакан красного, а Филипп - еще рюмку коньяку.
   - Почему ты сейчас говорил о мотоцикле? - спросил Красавчик.
   - А я думал, что Пьеретта поехала на мотоцикле с Миньо.
   - Видишь, как можно ошибаться, - сказал Красавчик и умолк на мгновение.
Потом сказал тихонько: - Я много передумал  за  последние  дни.  Неправ  я
перед Пьереттой. А все оттого, что очень уж тоскую по  родине.  Я  уверен,
что Пьеретта - честная женщина.
   - Тебе лучше знать, - заметил Филипп.
   Красавчик поглядел на стопку блюдечек  из-под  выпитых  Филиппом  рюмок
коньяку.
   - Пьешь ты много, - сказал он.
   - А интересно, как она называет Миньо, - сказал Филипп, - Фредерик  иди
Фред? А может, "миленький"?
   - Ты пьян, - сказал Красавчик, - пойдем я тебя доведу до дома.
   - Смотри лучше за своей Пьереттой, а меня оставь  в  покое,  -  лепетал
Филипп.
   Красавчик молча взглянул на него, потом  сказал  задумчиво,  как  будто
говоря сам с собой:
   - Мерзко я вел себя с Пьереттой! И отчасти по твоей вине. Но я на  тебя
не сержусь. Ты о ней судишь по вашим женщинам,  по  тем  дамам,  каких  ты
видел в своей среде. Ты ничего не понимаешь в работницах.
   - А ты ничего не  понимаешь  во  француженках,  -  возразил  Филипп  и,
наклонившись к Красавчику, забормотал:  -  Молодая  женщина,  француженка,
красивая, умница, смелая и гордая, такая обаятельная, что в  этой  ужасной
дыре ни одна бабенка ей в подметки не годится... Такая прелестная женщина,
что даже мою мамашу она поразила, женщина, которая была бы на своем  месте
в любой гостиной... Да ведь ей стоит только пожелать  выйти  замуж,  и  от
женихов отбоя не будет - и в Клюзо, и в других местах...  А  она  с  тобой
сошлась. Как ты думаешь, почему она выбрала тебя?
   Красавчик посмотрел ему прямо в глаза, Филипп отвел взгляд.
   - Куда ты клонишь? - спросил Красавчик.
   - Ты ведь и в политической работе помеха для нее, - продолжал Филипп. -
Тебе не хуже моего известно, что  в  Клюзо  не  уважают  женщину,  которая
связалась с макаронщиком.
   Красавчик схватил его за плечо и прорычал:
   - Vuota il sacco!
   Потом, вспомнив французское выражение, крикнул:
   - А ну выкладывай! Живо, живо! Выкладывай!
   - От Клюзо всего два часа езды до Моданы, а там вашего брата очень даже
хорошо  знают...  Недаром  треть  населения  носит  итальянские   имена...
Помнишь, что говорят о женщине, если она  сойдется  с  итальянцем?..  "Ей,
говорят,  загорелось..."  Понимаешь,  что  это  значит?   Твоей   Пьеретте
загорелось!
   - Уходи, - сказал Красавчик, - а не то морду разобью.
   Он схватил Филиппа за локоть и заставил подняться.
   - Разбей-ка лучше морду тому, с кем  она  поехала,  -  прошипел  Филипп
прямо в лицо ему.
   - Не верю тебе, - сказал Красавчик.
   - Да ведь и часу еще не прошло, как я  их  видел:  проехали  вдвоем  на
мотоцикле, будто влюбленные.
   - Неправда!
   - Миньо впереди, а она сзади. Ухватилась за него, ноги расставила...
   - Когда?
   - Часу не прошло. Прокатили по Гренобльскому шоссе. А там лесочек вдоль
всей дороги.
   Красавчик выпустил руку Филиппа, и тот тяжело рухнул на стул.
   - Если ты лжешь, - сказал Красавчик, - я с тобой расправлюсь. Тебе  уже
никогда не придется разевать свою поганую пасть и говорить пакости.
   - А ты подожди... Дождись, когда они вернутся, -  ехидничал  Филипп.  -
Выведешь их на чистую воду... На чистую... на чистую... воду... Ха-ха-ха!
   Он хихикал, и смешок его перемежался с икотой.
   - А если ты не солгал, - сказал Красавчик, - я задушу эту женщину.
   -  Задушишь  своего  товарища?  -  спросил  Филипп,  подчеркивая  слово
"товарищ".
   Красавчик плюнул на пол.
   - Ты так и брызжешь злобой, - сказал он. - Не знаю, что ты  замышляешь,
но не хотел бы я быть на  твоем  месте.  Мне  бы  казалось,  что  от  меня
смердит.
   - Мы все смердим, - заплетающимся языком объявил Филипп. -  Старый  мир
издох, превратился в падаль.
   Красавчик секунду молча смотрел на Филиппа, потом отвернулся и вышел из
кафе.
   Вслед за ним ушел и Филипп и кое-как добрался до кабачка,  стоявшего  в
стороне, у Лионской дороги, - он повадился проводить там вечера.
   Наклонившись над стойкой, официантка налила  ему  коньяку,  который  он
тотчас заказал. Она заметила, что Филипп заглядывает ей за вырез платья.
   - Ты нынче при деньгах? - спросила она вполголоса.
   - Как всегда. Ни больше ни меньше, - ответил он.
   Она услышала его тяжелое дыхание и наклонилась еще ниже.
   - Пойдем, - сказал Филипп.
   - Нет, - ответила она. - Уж очень ты прижимист.
   - Получишь, сколько захочешь, - проговорил он торопливо и  пошел  вслед
за ней в столовую с буфетом в стиле Генриха II.


   <b>ЧЕТВЕРГ, НА РАССВЕТЕ</b>

   Расставшись с Филиппом  Летурно,  Красавчик  долго  бродил  по  городу.
Облака, которые весь день окутывали  горный  кряж,  туманом  спустились  в
долину. Около полуночи стал моросить дождь.
   Один отряд охранников, составив  ружья  в  козлы,  расположился  вокруг
павильонов американской выставки, другой патрулировал Лионскую  улицу,  по
которой ожидалось прибытие властей. Стоял такой туман, что в десяти  шагах
ничего не было видно. Патрули не решались  забираться  в  другие  кварталы
города, а  там  в  полном  молчании  шла  работа  -  молодежь  расклеивала
воззвания.
   На спуске в узкой улице старого города Красавчик  столкнулся  с  Кювро,
искавшим во мгле одну из своих защитных дружин.
   - Не нравится мне, что Пьеретта поехала в Турнье на мотоцикле, - сказал
он. - Как она будет возвращаться в такую погоду? Дорога-то петляет у самых
обрывов.
   - Миньо правит своей лошадкой осторожно, - сказал Кювро.
   - Ведь даже парапетов нет у края дороги. Долго ли слететь в овраг.
   - Миньо не лихач какой-нибудь, - успокаивал Кювро.
   - Лучше бы Жаклар повез ее в автомобиле, - ворчал Красавчик.
   - Жаклар поехал в Гренобль, повез в типографию текст новой листовки.
   - Как ты думаешь, успеют ее к утру отпечатать? - спросил Красавчик.
   - Ну разумеется, - ответил Кювро. - Жаклар уехал в половине восьмого.
   Красавчик вдруг исчез в тумане так же внезапно, как и появился.
   - Эй, Бомаск! Бомаск! - звал его старик Кювро.
   А Бомаск уже мчался по улице, терзаясь страшной мыслью, что  Филипп  не
солгал.  Да,  Летурно,  оказывается,  прав.  Все,  все  смердит  на  нашей
проклятой земле.
   Он дошел до рабочего поселка. "Как она его  называет?  Фредерик,  Фред,
миленький?.." - спрашивал сегодня в кафе Филипп. Это хотел знать теперь  и
Бомаск.  Он  решил  подстеречь  любовников,  когда  они  вернутся.  Миньо,
наверно, проводит Пьеретту до дому. Он спрятался за дверью здания душевой.


   Около часу ночи подул резкий ветер,  разогнал  облака,  поочередно  над
всеми долинами между Юрой и Савойей, и над высокими  скалами  замерцали  в
небе звезды.
   Только тогда Миньо выехал из  Бийона.  Чтобы  добраться  из  Бийона  до
Турнье, надо проехать на высоте 1200 метров через перевал,  дорога  вьется
по краю обрывов, а до часу ночи ни зги не было видно в трех  шагах.  Миньо
весь закоченел, пока добрался  до  Турнье,  где  его  поджидала  Пьеретта,
которую увел к себе домой один из  местных  коммунистов.  Его  усадили  за
стол, накормили ужином. В обратный путь выехали уже в третьем часу утра.
   А Красавчик все ждал, притаившись за углом здания душевой. На следующий
день утром он рассказывал Визилю, что в эти долгие часы ожидания  он  мало
думал о Пьеретте и Миньо, хотя знал, что  они  сейчас  где-то  вместе.  Он
вспоминал тогда самые яркие дни своей жизни.
   Вспомнилось  ему,  как  он  спасался  бегством  из  родной  пьемонтской
деревни, потому что отец хотел приучить его к ремеслу каменщика; уехал  он
тогда на велосипеде, увозя в холщовой сумке все свое  имущество:  рубашку,
две пары носков, гребенку и в маленькой папке свое licenza elementare.
   Как ему тогда было весело! Дорогой он загадывал,  какое  лицо  будет  у
первой женщины, которую он  увидит  в  Милане.  Вспомнилась  ему  девушка,
встреченная на площадке троллейбуса в  Генуе.  Вспомнилось,  как  он  весь
дрожал от желания, когда положил руку ей на талию,  а  потом  и  она  тоже
затрепетала.
   А когда ветер разогнал облака и над долиной в чистом небе засияла луна,
засверкали все созвездия, ему  вспомнились  ночи  в  партизанском  отряде.
Однажды была светлая лунная ночь, как сегодня. Он вышел из  лесу  и  вдруг
очутился лицом к лицу с фашистским солдатом.  У  того  был  автомат,  а  у
Красавчика только кинжал, снятый с другого фашиста. Но фашисту нужно  было
еще сорвать автомат с плеча, а у Красавчика  кинжал  был  в  руке.  Фашист
находился всего в двух шагах. Взгляды их скрестились, и это  сразу  решило
исход встречи. Фашист повернулся, хотел бежать и упал  ничком  с  кинжалом
между лопатками. Красавчику так ясно  вспомнилось  то  краткое  мгновение,
какая-нибудь сотая доля секунды, когда в глазах фашиста вспыхнул страх. Он
повернулся, чтобы бежать, но упал, пригвожденный кинжалом.
   Потом вспомнилось другое. Вот он за кулисами театра,  в  бытность  свою
машинистом сцены.  Один  из  спектаклей  труппы  был  подлинным  триумфом,
публика просто выла от восторга. А вот он на вышке гигантского  подъемного
крана  на  верфях  "Ансальдо".  Началась  первая  забастовка  "с  занятием
предприятия", он водружает  на  вершину  крана  красное  знамя,  а  кругом
тридцать тысяч товарищей, и все рукоплещут ему...
   В ночной тишине послышался треск мотоцикла. Миньо не подвез Пьеретту  к
самому дому, как  думал  Красавчик,  а  остановился  у  въезда  в  рабочий
поселок.
   "Боятся, что я увижу их из окна", - решил он.
   Миньо поставил ногу  на  землю,  не  выключив  мотора.  Пьеретта  легко
соскочила с багажника и, подойдя к Миньо, положила руку ему на плечо.  Она
что-то оживленно говорила,  Миньо  отвечал.  Диалог  шел  довольно  долго.
Пьеретта смеялась. Смеялся и Миньо. Пьеретта наклонилась и поцеловала его.
Потом повернулась и направилась к дому.
   Красавчик выскочил из засады и, крадучись в тени,  падавшей  от  здания
душевой, первым вошел в коридор. Бесшумно поднялся он по  лестнице.  Ключ,
как всегда, торчал в замке. Красавчик прошел  в  среднюю  комнату  и  стал
ждать Пьеретту...


   Соскочив с багажника, Пьеретта сказала:
   - Вторая бессонная ночь. Но я гораздо меньше  устала,  чем  на  прошлой
неделе.
   - Бунтовщица! - улыбаясь, сказал Миньо.
   - Ну и зададим же мы им! Пусть раскусят орешек.
   - Ты только не нервничай. Возможно, что кое-кто сдрейфит.
   Пьеретта положила руку ему на плечо.
   - На прошлой неделе мы были  так  одиноки.  Ты  меня  обвинял,  я  тебя
обвиняла. Дошел до того, что стал даже упрекать меня моим  Красавчиком!  А
теперь все, все идут вместе с нами.
   - Что ж, когда массы на собственном опыте убеждаются...
   - Довольно, довольно теории, - сказала Пьеретта. -  Я  теорию  не  хуже
тебя знаю.
   Она тряхнула его за плечо.
   - Ну засмейся, - сказала она. - Научись же смеяться!
   Миньо кисло улыбнулся.
   Пьеретта еще раз встряхнула его.
   - Нет, не так. Засмейся по-настоящему, - потребовала она.
   От ее толчка он потерял  равновесие  и,  чуть  не  упав,  ухватился  за
Пьеретту. Она засмеялась, он тоже засмеялся.  Пьеретта  быстро  поцеловала
его в лоб и побежала к дому.


   Она легко взбежала по лестнице, осторожно  отворила  дверь.  В  средней
комнате горел свет. Красавчик поджидал ее, сидя в плетеном кресле.
   - Уже встал? - воскликнула Пьеретта и стала снимать  с  себя  канадскую
куртку на меху.
   -  Ты  слишком  много  работаешь,  -  сказал  Красавчик.  -  Надо  тебе
отдохнуть.
   Пьеретту удивил хриплый звук его голоса, но она сейчас же  нашла  этому
объяснение.
   - Не проснулся еще как следует, - сказала она смеясь. - Ах ты,  лентяй!
Спит себе в свое удовольствие, а я трясусь по дорогам.
   Она прошла в спальню и достала из шкафа плечики, чтобы повесить куртку.
   - Тебя, наверно, совсем растрясло, - сказал Красавчик.
   - Нет, что ты!.. - воскликнула она. - Никогда еще я не чувствовала себя
такой бодрой.
   Она вернулась в среднюю комнату и подошла к Красавчику. Он обнял ее  за
талию и посадил к себе на колени. Она склонила голову ему на плечо.
   - А все-таки я устала, - прошептала она.
   Он положил ей под голову левую руку, а правой  тихонько  поглаживал  ей
плечо. Она еще доверчивее прильнула к нему.
   - Так хорошо, что ты встал, - сказала она. -  Я  бы  не  решилась  тебя
разбудить... А ведь эти два дня были такие важные... и мне так много  надо
тебе сказать...
   - Что ты делала сегодня?
   - Ездила в Турнье. Выступала у металлистов, рассказала им,  что  у  нас
тут происходит. Совсем просто говорила. Даже  не  готовилась.  Рассказала,
как было дело - и  все...  Они  обещали  приехать,  решили  участвовать  в
демонстрации. Если охранники не будут пропускать в Клюзо автобусы, то  они
приедут поездом. Мне, знаешь, много хлопали... Приятно было. А то ведь все
эти недели как ночь темная...
   "А ведь верно, - думал Красавчик. - Пьеретта, если уж примется за  дело
- гром гремит. Но все равно она дрянь".
   - И  Маргарита  к  нам  примкнула,  -  сказала  Пьеретта.  -  Маргарита
опомнилась... Пришла ко мне в стачечный комитет.  По  собственному  почину
решила мобилизовать всех стариков рабочих из приюта, они пойдут  вместе  с
ней во главе шествия.
   "Если полиция нападет, - думал  он,  -  Маргарита  будет  драться,  как
львица. Но все равно она шлюха. И Маргарита и Пьеретта - обе гулящие".
   - А Визиль собирается сыграть  со  шпиками  хорошую  шутку,  -  сказала
Пьеретта. - Только он  такое  и  мог  придумать.  Я  поклялась  никому  не
говорить, но тебе могу рассказать...
   - Нет, нет, - остановил ее Красавчик. - Раз поклялась, не надо даже мне
говорить.
   "Вот! Сейчас же готова выдать тайну, - думал  он.  -  Дала  слово  -  и
наплевать ей на это... Последняя девка из последнего борделя в Генуе и  то
лучше ее: уж что обещает своему коту - умрет, а сдержит слово".
   - Я только то расскажу, что мне позволено, - продолжала Пьеретта.
   - Ради бога, замолчи! - воскликнул Красавчик.
   Она еле слышно засмеялась, потом закрыла глаза и, тихонько покачиваясь,
обвила руками его шею.
   - Ради бога! - повторила она насмешливо.
   "Лгунья! -  думал  Красавчик.  -  Femina  senza  vergogna  -  бесстыжая
женщина!.. Разохотилась. Только что  отдавалась  другому,  сейчас  ко  мне
липнет..."
   Он опустил глаза и взглянул, как голова Пьеретты тихо  покачивается  на
его плече.
   "А как хороша! - думал он. - До чего же хороша!.. Настоящая мадонна,  и
такой чистый лоб. Распутная, а на лице -  сама  невинность.  Губы  свежие,
словно цветок. А ведь такая подлая, такая бесстыжая!.."
   - Знаешь, - сонным голосом сказала Пьеретта, - я  не  сержусь,  что  ты
устроил мне такую  нелепую  сцену  на  прошлой  неделе.  Я  рада,  что  ты
ревнуешь. Мне нравится, что ты со мной такой глупый... Бедняга Миньо, если
б он знал...
   Она крепче прижалась к нему, заморгала глазами,  щекоча  ресницами  ему
шею.
   - Спи, - сказал он шепотом. - Скоро рассветет. Не долго уж осталось...
   Он ласково баюкал ее.
   "Удушу тебя во сне, - думал он. - Ты даже недостойна  знать,  что  тебя
ждет смерть".
   - Спи, - повторил он. - Усни спокойно. Ты заслужила покой. - И добавил:
- Несчастный Жаклар тоже, верно, еле живой от усталости.
   - Он преданный человек, - сказала Пьеретта.
   - Я очень беспокоился, как бы он не заснул за рулем.
   - Он ведет машину очень осторожно. Помолчи, мой Красавчик... Скоро  уже
четыре часа. Недолго мне нежиться в твоих объятиях.
   - А о чем вы разговаривали с Жакларом по дороге? - спросил он.
   - Я уж позабыла, - ответила она. - Распусти косу,  я  люблю,  когда  ты
перебираешь мне волосы.
   - Верно, опять  он  рассказывал  тебе,  какие  у  него  неприятности  с
директором школы?
   - Ну разумеется, - ответила Пьеретта. - Ты же его знаешь.  Обхвати  мне
голову ладонями. Так приятно чувствовать твои руки.
   Он обхватил ее голову ладонями, касаясь мизинцами  висков,  а  большими
пальцами сжимая шею.
   - А мне Жаклар ничего не передавал? - спросил он.
   - Просил, как всегда, передать тебе привет. Ты ведь знаешь, он хорошо к
тебе относится... Красавчик, Красавчик мой!.. Поцелуй меня...
   Притянув к себе голову Пьеретты, он приблизил ее лицо  к  своему  лицу,
сжал руками ее шею под резко очерченной  челюстью  и,  ощущая  на  ладонях
сладостную тяжесть  сонной  головки,  прильнул  долгим  поцелуем  к  губам
Пьеретты.
   Вдруг он резко запрокинул ей голову и крепко стиснул шею.
   - Мерзавка! - прорычал он.
   Пьеретта сразу очнулась от дремоты.
   - Troia! - крикнул Красавчик.
   Пьеретта напрягла плечи и спину. Силой она была под стать своему  дяде,
крестьянину-хлеборобу, и такая же жилистая, как ее отец и мать  -  рабочие
фабрики. Она вырвалась и, вскочив на ноги, отпрянула от него.
   - Я солгала тебе, - крикнула она. - В Турнье меня возил Миньо.
   - Хорошо он тебя распотешил?
   - Я солгала потому, что ты ревнуешь. Вот  как  все  было.  В  последнюю
минуту Жаклару пришлось поехать в Гренобль, чтобы там отпечатали листовку.
Тогда стачечный комитет решил, что в Турнье меня  повезет  Миньо:  пока  я
буду выступать у металлистов,  он  съездит  в  Бийон,  установит  связь  с
рабочими завода электроприборов...
   Красавчик сидел неподвижно и молча слушал.
   - Ну и вот, - продолжала Пьеретта, - поднялся туман.
   Красавчик оборвал ее.
   - Опять лжешь! - сказал он. - Я ведь только что видел Кювро. Он мне все
сказал. Жаклар  уехал  в  полвосьмого,  еще  до  того,  как  я  заходил  в
комитет...
   - Верно, - сказала Пьеретта.  -  Я  опять  солгала.  Стоит  только  раз
солгать, и потонешь во лжи. Но клянусь тебе, у меня никогда ничего не было
с Миньо... Ну чем мне тебе поклясться?
   - Все равно не поверю, - сказал Красавчик.
   - Нет, ты должен мне поверить, - взволнованно воскликнула  Пьеретта.  -
Спроси у Миньо, он сам тебе  скажет...  И  все  товарищи  подтвердят...  В
маленьком городке все друг про друга знают. Ничего тут не скроешь.  Спроси
кого хочешь...
   - Да разве я могу кому-нибудь поверить, раз ты, ты мне солгала?
   - Если б ты не вел себя так мерзко на прошлой неделе,  мне  сегодня  не
пришлось бы лгать.
   - Ну конечно... Что тебе стоит солгать дураку макаронщику,  раз  он  по
глупости поверил, что  такая  распутница  будет  принадлежать  только  ему
одному.
   - Замолчи! - крикнула Пьеретта.
   - Сколько у тебя было любовников с тех пор, как ты стала моей женой?
   - Довольно! - крикнула Пьеретта. - Замолчи! Если ты не прекратишь своих
подлых оскорблений, я все равно не останусь с тобой, даже после того,  как
ты придешь просить у меня прощения.
   И она посмотрела ему прямо в лицо.
   - Вон как ловко разыгрывает комедию! - заметил он. - Теперь  уж  никому
не поверю. Теперь я знаю, что грязная шлюха, если захочет, может  смотреть
на человека гордым взглядом.
   Она все смотрела на него в упор.
   - Опусти глаза, - сказал он. - Распутная баба не имеет  права  смотреть
таким взглядом, будто она честная женщина.
   Он подошел к ней.
   - Я тебя заставлю признаться, что ты распутничала.
   И он замахнулся на Пьеретту.
   - Женщину нельзя бить, - раздался насмешливый голос за  его  спиной.  -
Нельзя бить женщину, даже цветком нельзя ее ударить...
   Бомаск обернулся. В комнате оказалось четверо  незнакомых  мужчин.  Они
вошли беспрепятственно, так как дверь в квартиру никогда не запиралась.
   - Мадам Амабль, - сказал полицейский комиссар, -  я  должен  арестовать
вас, у меня ордер... Судя по той картине,  которую  я  застал  сейчас,  вы
можете этому только радоваться.  Полиция  Республики  о  вас  позаботится.
Нигде вам не будет так хорошо, как в тюрьме. Полнейшая безопасность!..
   Полицейский продолжал отпускать шуточки. Бомаск, задыхаясь, смотрел  на
него. Пьеретта несколько раз глубоко вздохнула,  потом  заложила  руки  за
спину и, расправив плечи, подошла к комиссару.
   - Предъявите ордер, - сказала она.
   Полицейские повели ее.
   Когда они выходили, Бомаск, опомнившись, бросился за ними, но  они  уже
были на площадке лестницы.  Комиссар,  выйдя  последним,  захлопнул  дверь
перед его носом и запер ее на ключ, торчавший снаружи в замочной скважине.
   Бомаск слышал, как все четверо полицейских дружно захохотали.
   Он со всего размаху ударил плечом в дверь.
   - Жена моя! - закричал он и принялся колотить в дверь кулаками, бить  в
нее ногой.
   - Помогите! Помогите! Пьеретту арестовали, ее уводят!
   Потом он подбежал к окну, распахнул его.
   - Помогите! - кричал он в темноту. - Товарищи, помогите!  Шпики  уводят
Пьеретту.
   И снова он ринулся на дверь, налег на нее с такой силой, что  выворотил
замок.
   - На помощь, товарищи! - звал он, наклонившись над лестничной  клеткой.
- Шпики уводят Пьеретту!
   В доме поднялся глухой шум. Из квартир выбежали люди.
   - Помогите! Шпики пришли! - кричал Бомаск не своим  голосом,  опрометью
сбегая по ступенькам.
   Но черный автомобиль, увозивший Пьеретту, был уже  далеко  от  рабочего
поселка.


   <b>ЧЕТВЕРГ, ПОЛДЕНЬ</b>

   Парадный завтрак предполагалось  устроить  в  приемном  зале  фабричной
конторы. Валерио Эмполи, его дочь Натали и  гость  их  Джонатан  Джонстон,
американский представитель в ОЕЭС, прибыли в Клюзо ближе к полудню.
   Все магазины были заперты, железные шторы на витринах и дверях спущены;
на Лионской улице, по которой проехал автомобиль, приезжим не попалось  ни
души, кроме патрулей, состоявших из охранников.
   - Словно в городе осадное положение, - удивился американец.
   - Такова обычная атмосфера у нас  в  провинции  в  праздничные  дни,  -
объяснил Валерио Эмполи.
   -  И  везде  полицейские  с  ружьями,  -  продолжал   свои   наблюдения
американец.
   - Во Франции полиция - непременная участница всех празднеств.
   На площади Франсуа Летурно,  отделявшей  здание  фабричной  конторы  от
главных фабричных ворот, закусывали охранники, собравшись около  павильона
американской выставки.
   - Смотрите, - заметила Натали, - у них уже начался банкет.
   Филиппа в конторе не оказалось. Никто его  еще  не  видел  в  то  утро.
Эмполи попросил дочь сходить за ним.
   - Он, наверно, забыл,  что  должен  исполнять  обязанности  хозяина  за
столом, забыл, что "Рационализаторская операция" носит его имя.
   Эмполи  подмигнул  дочери  и  улыбнулся.  Нобле  и   Таллагран   совсем
растерялись - они никогда еще не видели,  чтобы  их  патрон  был  в  таком
веселом настроении.
   Натали застала Филиппа в халате, он, как видно, дня три не брился.
   - Я мерзавец, - начал было он.
   - Довольно, - оборвала его Натали. - О своих любовных делах  расскажешь
мне в другой раз. А сегодня мы немножко позабавимся... Если  бы  ты  знал,
какую я свинью подложила им всем: и американским компаньонам твоей мамаши,
и моей тетушке Эстер, которая нам морочит голову своим Дюран де  Шамбором,
и даже самой мамаше, которая плюет на тебя и вздумала было отправить  твою
Пьеретту в Америку!
   - Подложила ты свинью или не подложила, а мою мамашу тебе все равно  не
перещеголять. Нам не под силу с ней тягаться. Она даже твоего отца провела
и украла у него АПТО...
   - Ну нет, АПТО принадлежит мне, - сказала Натали.
   Она взяла листок бумаги и  принялась  писать  имена  и  цифры.  Филиппу
волей-неволей пришлось ее  выслушать,  она  говорила  еще  более  властным
тоном,  чем  всегда.  Впрочем,  его  и   самого   до   некоторой   степени
заинтересовали ее разъяснения: он надеялся, что, может быть,  поймет  хоть
теперь, чем вызваны подозрения товарищей Пьеретты Амабль.
   - Вот как в настоящее время распределяются в процентном отношении акции
АПТО, - говорила Натали. И она написала:

   Валерио Эмполи и английские Эмполи, действующие с ним заодно 45
   Эстер Эмполи-Дюран де Шамбор и ее американские друзья ...... 35
   Эмили Прива-Любас-Эмполи ................................... 10
   Лионская группа ............................................. 4
   И я сама, Натали Эмполи ..................................... 6
   Итого: .................................................... 100

   - Эстер Дюран де Шамбор и Эмили-Прива-Любас, то есть моя тетушка и твоя
мамаша, заключили союз. Если они добьются, что АПТО  согласится  увеличить
капиталовложения на двенадцать процентов, этот  добавочный  капитал  будет
внесен мужем Эстер, и тогда у  них  окажется  в  руках  контрольный  пакет
акций... - Она написала:

   На каждые 112 акций абсолютное большинство составляет 56
   Эстер с супругом: 35 + 12 = ......................... 47
   Эмили ............................................... 10
   Всего у них .................................... 57 > 56

   -  Но  для  того,  чтобы  правление  АПТО  согласилось  на   увеличение
капиталовложений, необходимо мое согласие, какую бы  позицию  ни  занимала
лионская группа. В самом деле:

   На каждые 100 акций абсолютное большинство 50
   Эстер .................................... 35
   Эмили .................................... 10
   Лионская группа ........................... 4
   ..................................... 49 < 50

   - Вот почему мачеха в начале июня так добивалась моей подписи. К  этому
времени выяснилось, что АПТО несет убытки из-за того, что с самого  начала
войны в Корее у нас возникли большие трудности с приобретением на  Востоке
шелка-сырца.  А  в  Японии,  как  в  стране  долларовой  валюты,  закупать
шелк-сырец невозможно. Но отец с  самого  начала  года  вел  переговоры  с
Китаем, надеясь заключить там сделку на сырье по  сходной  цене,  и  тогда
наше предприятие опять стало бы доходным.
   Если бы переговоры ни к чему не привели, то для нас оставался бы только
один выход - уступить твоей матери и передать контрольный пакет акций АПТО
Дюран де Шамборам, которые давно уже мечтают о том, чтобы  на  французских
фабриках ткали их искусственный шелк. Во Франции рабочая сила  значительно
дешевле, чем в Америке.
   Итак,  надо  было  вести  переговоры  с  китайцами,   не   разрывая   с
американцами. Надо было выиграть время.
   Вот почему я отказывалась дать мачехе свою подпись...  Хоть  не  совсем
отказывалась, а все-таки тянула время.
   - Так вот почему ты встала на мою сторону  и  пошла  против  матери!  -
воскликнул Филипп.
   - Ну конечно, я рада была также доставить тебе удовольствие, -  сказала
Натали.
   - А я-то полагал, что ты готова бороться вместе  со  мной  до  конца...
помочь мне защищать моих друзей рабочих... и сама готова защищать их...
   - Перестань! Ты говоришь, как ребенок! - возмутилась Натали. -  Неужели
ты вообразил, что я позволю себе внести сумятицу в международную  торговлю
шелком только ради  того,  чтобы  ты  мог  стать  любовником  работницы  с
захудалой фабрики в Клюзо?
   - Да, я так думал, - ответил Филипп.
   Но Натали даже не обратила внимания на его  слова.  Радость  победы  и,
может быть, недавняя лихорадка оживили ее щеки румянцем.
   - Ну вот. Я уехала в Сен-Тропез, а оттуда на Капри.  В  мое  отсутствие
решающим элементом в данной ситуации стала лионская группа. В самом  деле,
если из каждых ста акций  изъять  шесть  моих  акций,  остается  девяносто
четыре акции и, следовательно, абсолютное большинство снижается до  сорока
семи. А ведь у моего отца сорок пять акций, и у  мачехи  с  моей  тетушкой
тоже  сорок  пять.  Сейчас  же  завязалось  сражение.   Отец   располагает
некоторыми средствами воздействия на лионских акционеров, да к тому же  он
втихомолку сообщил им о своих переговорах с Китаем, и  в  конце  июня  они
отвергли предложение  твоей  матери  и  моей  тетушки  увеличить  основной
капитал АПТО.
   Пятнадцатого июля с китайцами заключили торговую  сделку  на  условиях,
чрезвычайно  выгодных  для  нас.  Лионцы  не   могли   нарадоваться,   что
послушались отца. Твоя мать в ярости улетела в Нью-Йорк.
   В  начале  августа  Дюран  де  Шамборы  перешли   в   контрнаступление.
Правительство США потребовало  от  французского  правительства  запрещения
вывозить паровозы, которые мы должны были поставить китайцам в обмен на их
шелк. Паровозы внесли в список запретных "стратегических материалов".
   Отец уговорил лионских акционеров держаться стойко. Он убедил  их,  что
война в Корее  надолго  не  затянется,  что  скоро  возобновятся  торговые
отношения между Западом и Востоком, что англичане действуют как раз в этом
направлении. По его  просьбе  представитель  одного  крупного  английского
банка в Лионе подтвердил заявление отца. Короче говоря, лионские акционеры
смирились с тем, что АПТО еще некоторое время будет  работать  с  убытком,
зато к финишу придет с  выгодой...  Наши  личные  убытки  отец  тотчас  же
возместил с лихвой, передав китайский заказ нашим родственникам в  Англии.
Что, тетушка Эстер? Получила по носу?
   А через две недели - новая атака Дюран де Шамбора. Он вложил капиталы в
итальянские  предприятия  и  добился  того,  что  итальянские   экспортеры
шелка-сырца, то есть наши главные поставщики в  данное  время,  прекратили
торговлю с нами. Ну, тут лионская  группа  испугалась  и  переметнулась  в
лагерь твоей матери. Созвали административный совет АПТО.
   Отцу оставалось только одно; пустить в ход свою главную карту, то  есть
свою  родную  дочь,  Натали  Эмполи,  с  имеющимися  у  нее  акциями,  кои
составляют шесть процентов от общего количества и, по  счастью,  достались
мне  в  наследство  от  эдинбургского  дядюшки,  который  держал  в   доме
отличнейшее виски. Отец телеграфирует мне в Сестриер. Я приезжаю.
   - Значит, ты не была больна, как ты мне писала? - спросил Филипп.
   - Почему не была? - ответила Натали. - Была. Я и сейчас больна,  я  всю
свою жизнь болею... Так вот, -  продолжала  она,  -  возвращаюсь  в  Лион.
Появляюсь в самый разгар прений в административном совете.  У  моего  отца
сорок пять процентов акций, у меня - шесть, итого, значит, пятьдесят один.
Следовательно, мы - господа положения. Решаем драться до  конца.  Раз  нам
закрыли поставки, мы свернем работу на наших фабриках.
   Для начала уволим половину всего количества рабочих в Клюзо... Ровно за
три дня  до  торжественного  открытия  цеха  "РО",  на  которое  приглашен
американский  представитель   в   ОЕЭС.   Начнется   драка?   Тем   лучше.
Правительству придется уразуметь, что ему с  нами  ссориться  невыгодно...
Английские Эмполи нас  всячески  поддержат.  Поддержат  и  те  французские
промышленники, которые  столкнулись  с  американцами.  В  кредите  нам  не
откажут, и мы сумеем продержаться до победы.
   А ведь отстаивать  свою  линию,  закрыв  при  этом  фабрики,  обойдется
дешевле, чем при убыточном производстве. Если понадобится, мы закроем  все
наши французские фабрики. Раз нет коконов, пусть  машины  спят.  Не  будет
сырья, остановим машины - и все. Мой отец горит отвагой,  хочет  отплатить
своей супруге,  то  есть  твоей  мамаше.  Надо  прямо  сказать,  она  туго
соображает. Все еще делает ставку на американцев. Никак не  может  понять,
что их время прошло, по крайней мере в Европе.  Наша  с  папой  ставка  на
Англию, и только на Англию.
   - Так вот оно что! - протянул  Филипп.  -  Значит,  безоружные  рабочие
Клюзо должны подставлять головы под полицейские дубинки ради твоего папаши
и ради английской королевы?
   - Вот именно! Я то же самое говорила отцу. Только не так  сердито,  как
ты. Я даже нахожу, что это довольно пикантная история.
   - Как вы все омерзительны! - воскликнул Филипп.
   - Старо! Ты уже десять лет декламируешь это  на  все  лады,  -  сказала
Натали.  -  А  про  отца  могу  сказать  следующее:  отец   находит,   что
недовольство рабочих сейчас нам на руку, и намеревается  использовать  его
до конца. Но папа говорит, что, если б он был руководителем рабочих и знал
подлинное положение дел так, как он его знает сейчас, он повел бы сражение
еще решительнее. Папа думает, что, каков бы ни был  исход  боя,  результат
окажется выгодным главным образом для рабочих  -  и  в  конце  концов  они
используют соперничество  капиталистов  так  же,  как  банкиры  Эмполи  на
протяжении нескольких столетий  умели  использовать  соперничество  мелких
финансистов и поглотили их одного за другим. Отец убежден, что, как бы  мы
ни старались, что бы мы ни делали, рабочие будут завтра хозяевами.
   - А я-то здесь при чем? - сказал Филипп. - Я не рабочий, я  не  хозяин.
Для меня нет места в этом мире. - И он еще  долго  импровизировал  на  эту
тему.
   Из всей этой истории он понял только одно: Натали, его наперсница,  его
сестра, единственное в мире существо, которому он  всецело  доверял,  тоже
его обманывала...
   - Оденься, побрейся, - оборвала разговор  Натали.  -  Ступай  принимать
гостей.
   Филипп отказался наотрез.
   - Ну прошу тебя, - уговаривала Натали. - В кои-то веки нашлась для меня
потеха. Не порти мне удовольствия!
   - Ты все лжешь! - воскликнул Филипп. - Ты уже давно и с большим азартом
участвуешь в игре, где ставкой служит АПТО. Ты сама сейчас призналась...
   - Это и верно и неверно, - ответила Натали. - По правде сказать, я была
так взволнована сегодняшними  событиями,  что,  пожалуй,  преувеличила  ту
роль, которую мне пришлось играть. А если поразмыслить  хорошенько,  то  я
только и делала, что пила виски, охотилась под водой да дразнила  Бернарду
в ожидании того дня, когда отец вызовет меня и продиктует,  что  я  должна
делать.
   - А  твой  отец  действительно  убежден,  что  ему  так  уж  необходимо
по-прежнему держать АПТО в своих руках?
   - Не больше, чем мы с тобой  убеждены,  -  ответила  Натали.  -  Но  он
получил хорошее воспитание. Он сумеет умереть с  достоинством...  Ну  что,
будешь одеваться?.
   - Нет, - ответил Филипп.
   - Как тебе угодно...
   Натали ушла и за завтраком  сама  вместо  Филиппа  исполняла  хозяйские
обязанности.


   <b>ЧЕТВЕРГ, УТРОМ</b>

   Вопли Красавчика еще до рассвета подняли на ноги весь поселок. Известие
об аресте Кювро и Миньо встретила гулом уже целая толпа,  собиравшаяся  по
дворам. К  восьми  часам  утра,  когда  я  приехал  в  Клюзо,  возбуждение
усилилось. Торговцы, хорошо помнившие, что  во  время  большой  забастовки
1924 года в лавках поразбивали витрины, поспешно спускали  железные  шторы
на окнах.
   Около девяти часов утра десятка два охранников, решившихся проникнуть в
рабочий поселок  через  главный  вход,  зашагали  строем  по  центральному
проезду.  Молниеносно  распространился  слух,  что  они   хотят   отобрать
приготовленные для демонстрации  плакат"  и  щиты  с  лозунгами.  Из  окон
понеслись улюлюканье и свист. Не успели  охранники  сделать  и  пятидесяти
шагов, как перед ними упал и разбился большой горшок  с  фикусом.  За  ним
последовал стул. Охранники тотчас ретировались - от префекта  был  получен
приказ: не допускать инцидентов. В десять часов вход в поселок  преградила
баррикада, хотя никто не давал распоряжения ее воздвигнуть.  Трое  рабочих
подвезли и поставили поперек  прохода  телегу,  двое  других  побежали  за
балками, лежавшими у начатой стройки, женщины стали выворачивать булыжники
из  мостовой;  бывший  солдат-сапер  давал  советы,  как  лучше   возвести
баррикаду. Каждый действовал в согласии с другим, и  этот  незаметный  для
постороннего глаза порядок напоминал дружную  работу  муравьев.  На  улицу
высыпало все население  поселка.  Пришлось  даже  сдерживать  женщин:  они
готовы были перетащить на баррикады всю свою мебель; хозяйки, которые  еще
вчера  отказывались  платить  членские  взносы  в  профсоюз,  потому   что
откладывали каждый лишний грош, мечтая купить вместо черной чугунной плиты
нарядную эмалированную, сейчас сами предлагали строителям  баррикады  свой
драгоценный буфет с зеркальными стеклами.
   Я переходил от одной группы людей к другой и был просто ошеломлен  этой
внезапно поднявшейся  волной  народного  гнева.  Она  вскипает  незаметно,
сразу. Вот, кажется, народ смирился, в мрачном отчаянии опустил  голову  и
невозможно подвигнуть его на борьбу. И вдруг, словно тесто,  которое  прет
из квашни, словно эмаль, которая  внезапно  затвердевает,  словно  каравай
хлеба,  покрывающийся  золотистой  корочкой,   его   воля   выливается   в
определенную форму. Поэтому и говорят о революциях, что они "разражаются".
   Топография Клюзо диктовала обоим лагерям их стратегию.
   Географическим  центром  города  является  мост  через  речку   Желину.
Единственная в городе большая улица именуется ниже моста Лионской, а  выше
- Гренобльской. На левом берегу, вверх по течению реки, расположен рабочий
поселок и дом Летурно, окруженный парком. На правом берегу, ниже моста,  -
фабрика.
   Правый берег Желины - скалистый обрыв, и такой же отвесной стеной  гора
подступает ниже моста к Лионской  улице.  На  левом  берегу  возвышенность
поднимается в виде широкого холма с  округлой  вершиной,  по  его  склонам
расположился ярусами старый город.
   Цех, отведенный для "Рационализаторской операции", находился в корпусе,
построенном на левом берегу, близ старого  города;  с  другими  фабричными
корпусами он сообщался через мост, принадлежащий фабрике.
   Долина в Клюзо так узка,  гора  стоит  такой  отвесной  стеной,  что  в
декабре и в январе солнце даже не заглядывает в кварталы, расположенные на
правом берегу.
   Фасад здания, где помещалась фабричная  контора,  выходил  на  Лионскую
улицу, у въезда на мост.
   Павильоны американской выставки, как мы уже говорили,  поставлены  были
на площади Франсуа Летурно. Четырехугольник площади окаймляли: с севера  -
набережная Желины (правый берег); с юга - жилые  дома,  где  помещались  в
нижних этажах магазины и кафе; с восточной стороны - фабричные ворота, а с
западной - контора фабрики.
   Вдоль левого берега Желины у подножия холма тоже  тянулась  набережная.
Обе набережные, созданные попечением господ Летурно  около  1890  года,  в
период наивысшего процветания их  предприятия,  заканчивались  у  плотины,
воздвигнутой около фабрики. Речка Желина, присмирев,  тихонько  текла  меж
каменных стен. В спокойной воде отражались густолиственные вязы.
   Стачечный комитет  принял  следующее  решение:  участники  демонстрации
протеста построятся со  своими  плакатами  и  щитами  в  рабочем  поселке,
шествие  должно  направиться  по  Гренобльской  улице,  перейти   мост   и
попытаться выйти на площадь Франсуа Летурно. На тот  случай,  если  бы  не
удалось прорваться сквозь заградительный отряд  охранников,  предусмотрено
было, что демонстрация, сохраняя полный порядок, остановится на набережной
левого берега,  напротив  площади  Франсуа  Летурно,  около  входа  в  цех
"Рационализаторской операции".
   Министр и префект поставили себе целью во что бы то ни  стало  избавить
Джонатана Джонстона - американского наблюдателя  при  ОЕЭС  -  от  зрелища
рабочей  демонстрации.  Поэтому   требовалось   установить   непроницаемую
преграду между левым и правым берегом Желины.
   Большой мост и мостик, перекинутый через реку около  рабочего  поселка,
были уже на рассвете заняты полицейскими отрядами.
   В десять часов утра на  Гренобльской  улице,  в  пятидесяти  метрах  от
баррикады, воздвигнутой рабочими у входа  в  поселок,  полицейские  войска
устроили  заграждение  из  грузовиков,  под  защитой   сотни   вооруженных
охранников.
   В полдень было установлено второе заграждение из  грузовиков  и  отряда
охранников  в  нижнем  конце  Гренобльской  улицы,   немного   не   доходя
набережной. Небольшие отряды охранников расставлены были также вдоль  всей
набережной и у входа в цех "РО".
   Предполагалось, что в половине третьего, закончив  парадный  завтрак  и
произнесение речей, власти направятся на площадь для осмотра  американской
выставки, а затем через главные ворота проследуют на территорию фабрики  и
пройдут к цеху "РО" по внутреннему мостику - наплевать, если и  пострадает
импровизированный цветник, устроенный мадам  Таллагран  вдоль  набережной;
обратно из цеха пойдут той же дорогой и, сев в автомобили, выедут из Клюзо
по Лионской улице.


   Тюрьмы в Клюзо не имелось. Пьеретту Амабль, Миньо  и  Кювро  отвезли  в
жандармское управление, помещавшееся в  старом  городе,  в  бывшем  здании
мэрии, на вершине холма. Арестованных заперли в чьем-то служебном кабинете
на втором этаже и поставили перед дверью жандарма.
   Жандармский капитан, начальник местного управления, прекрасно помнил те
дни, когда Визиль был председателем Комитета освобождения  Клюзо;  сам  он
был тогда  лейтенантом.  Предшественник  его,  уличенный  в  том,  что  он
руководил карательными операциями против партизан, был расстрелян.
   С тех пор Визиль отошел от коммунистов - по крайней мере  так  полагала
полиция, знавшая от своих шпиков, что Миньо требовал исключения Визиля  из
партии. Визиль был теперь помощником брандмейстера  добровольной  пожарной
дружины и  спокойно  принял  приказ  о  привлечении  пожарников  к  охране
порядка, отданный вчера мэром города. Но ведь могли появиться новые Визили
- население города вопреки всем расчетам оказалось чрезвычайно возбудимым.
   Словом, на всякий  случай  жандармский  офицер  приказал  обращаться  с
арестованными  деликатно.  Подчиненные  выполнили  его  приказ  с   полной
готовностью - большинство из них были  женаты