постоянная его любовь осталась неизменной, а та женщина, которую он мысленно подверг уничтожающему разбору, была лишь искаженным образом Марго. - Мальчик, мальчик мой, - шептала она. - Мы по-прежнему друзья, только мы оба стали теперь взрослыми. Мы с тобой ничего не утратили, просто в нашу жизнь вошли другие люди. - Ничего подобного, - сказал Кен. - По крайней мере, я не могу этого сказать о себе. - Ну, а для меня это так, - грустно ответила Марго. Подняв лицо, она впервые за много лет поцеловала его в губы, и он вдруг почувствовал себя мальчиком, в первый раз целующим девушку. Он крепко прижал ее к себе, пораженный мыслью о том, что ни у одной девушки не было таких нежных губ, как у его сестры, и ни одни руки не обнимали его так ласково. После стольких неудачных романов и ничем не кончившихся флиртов он понял, что самые пылкие объятия были лишь бледной тенью сестринской нежности. И всю его злость захлестнуло такое до боли сладостное ощущение родного тепла, что грудь его задрожала от сдержанных рыданий. - Ты больше не пойдешь к нему, правда? - просительным тоном сказал он. - Конечно, пойду. - Марго чуть отстранилась от брата и подняла на него удивленный взгляд. - Боже мой, а я-то вообразила, что теперь все улажено! - Не говори со мной об этом, - взмолился Кен, отворачиваясь. - Пожалуйста, не говори! - Тогда я просто ставлю тебя в известность, Кен, - очень мягко сказала Марго, - это будет именно так, потому что мне так хочется. Она потрепала его по плечу и пошла в кухню. Немного погодя Кен поднял глаза и увидел, что Дэви смотрит на него с бесконечной грустью и жалостью; и все же в его глубоком взгляде была какая-то отчужденность, говорившая Кену о том, что Дэви скорее умрет, чем вынесет тяжкое бремя неожиданной, но неизбежной догадки. За ночь ветер принес проливной дождь, а потом утих совсем. Утром ударил мороз, и земля под низко нависшим небом покрылась гладкой, как сталь, коркой льда. Дуг Волрат подъехал к воротам завода в обычное время, но в это утро аккуратность стоила ему большого усилия воли, потому что с тех пор, как он одержал победу там, на востоке, надоевший завод никогда еще не вызывал в нем такого отвращения, как сегодня. Низкие облезлые здания выглядели такими убогими и недостойными своего хозяина, что он удивленно и недоверчиво вспоминал о своем былом ослеплении. Сейчас он сгорел бы со стыда, если бы кто-нибудь из прежних друзей увидел его здесь. Волрат довольно рано пришел к тайному убеждению, что он человек увлекающийся; впрочем, даже излишнюю порывистость он причислял к своим достоинствам, считая ее признаком незаурядной энергии. Вся беда в том, говорил он себе, въезжая в ворота завода, что он никак не научится вовремя бросать свои затеи. Не все ли равно, закроет ли он завод, или нет? Ради кого, собственно, он делает вид, будто его еще интересует то, что происходит на заводе? Акции уже объявлены к продаже. Красная цена им - по доллару за штуку, но покупатели предлагают по тридцати долларов, рассчитывая на доходы, которые Волрат принесет компании. К черту акционеров! Неужели из-за них он должен подыхать со скуки? А что если сразу сняться с места и удрать навсегда? Волрат вышел из машины на обледеневшую асфальтовую дорожку и с нескрываемым отвращением поглядел на пустые машины своих служащих - даже номерные знаки этих машин казались чуждыми, и он вдруг затосковал по черно-желтым номерам нью-йоркских машин. И хоть сейчас стояла зима. Пятая авеню представилась ему такой, какой он видел ее в последний раз солнечным сентябрьским днем. Там даже воздух над пестрой толпой словно искрится от скрытого возбуждения. И человеку чудится, будто он подхвачен волной, которая вот-вот разобьется, оставив его среди бурных всплесков веселья и радости. Стоит только включиться в этот бодрый темп и шагать, вдыхая живительный воздух, а где-то впереди уже ждет тебя дар судьбы - счастье, за которое никогда не придется расплачиваться. Да, либо быть там, либо - воображение перенесло его через весь континент - мчаться по холмам высоко над огнями Голливуда, лежащего так далеко внизу, что его пошлой мишуры не видно под брильянтовой россыпью огоньков, где крохотное скопление мерцающих точек обозначает дом, в котором дают бал, - пятьдесят миллионов одурманенных мечтами людей отдали бы полжизни, чтобы попасть туда; а он. Дуг Волрат, едет в этот дом и со сладко замирающим сердцем притворяется перед самим собой, будто ничуть этим не взволнован, и гонит машину с головокружительной скоростью только потому, что любит быструю езду... Волрат съежился от пронизывающего уикершемского холода, взбежал на две деревянные ступеньки перед дверью заводской конторы и на ходу кивнул двум техникам, презирая их за то, что они имели глупость поверить его притворству, будто все они на работе равны. Войдя в свой кабинет, он еще раз поразился тому невероятному факту, что когда-то ему казалось, будто примчаться сюда сломя голову означает высшую степень энергии и целеустремленности. Сейчас, в приливе презрения, он сравнивал себя с сумасшедшим актером, который перебегает из театра в театр, врывается на сцену и, растолкав оторопевших участников представления, выкрикивает несколько слов через рампу в многоликую темноту, тщетно надеясь, что в каком-то спектакле он попадет в тон, что где-нибудь публика устроит ему овацию и в этой ненастоящей жизни на какой-то краткий миг, когда сердцу станет тесно в груди, он почувствует, что вот теперь-то живет по-настоящему. В кабинет неторопливо вошла Марго - казалось, она вышла отсюда лишь за минуту до появления Волрата и сейчас вернулась посмотреть, пришел ли он наконец. - Ну, - грубовато сказал Волрат, - что там в сегодняшней почте? - Еще два заказа и запрос одного техасского синдиката насчет самолета, который мог бы летать на дальние расстояния, от Хьюстона до Нома. Они считают, что хватит мерить Америку от побережья до побережья, потому что Техас всегда остается в стороне. Вот здесь это написано черным по белому. - Ох, боже мой, - вздохнул Волрат. - Вызови ко мне Мэла. Постой, Марго, сначала скажи мне, что происходит с твоим братом, кроме того, что он нуждается в деньгах? Марго очень медленно повернулась к нему. - Мой брат не нуждается в деньгах. - А _он_ считает, что нуждается. Ты знаешь, он был у меня вчера вечером. - Конечно, знаю. Он пошел по моей просьбе. Я его просила оказать мне эту услугу. - По _твоей_ просьбе? - Да. Волрат пристально посмотрел ей в лицо. - Почему же ты сама ко мне не обратилась? - Потому что это чисто деловое предложение. Тебе предоставляется случай возглавить очень крупное дело. Настолько крупное, что кроме тебя тут никто, пожалуй, не сможет справиться. Я и подумала, что тебя заинтересует такая возможность. - Он объяснил положение совсем не так. - Но такова суть дела. - Послушай, малый пришел ко мне в полном отчаянии. Неужели ты думаешь, что я еще не научился нюхом чуять пустой карман? - Мне безразлично, что ты там учуял. - Марго, ты лжешь, - сказал он. - Этот малый не сказал тебе ни слова о том, что идет ко мне. Он сам это придумал. - А я тебе говорю, что это я придумала. Волрат раздраженно усмехнулся. - Ладно, к чертям! Я не собираюсь вступать в это дело. - Ну и не надо. - Ты сердишься? - Конечно, нет. - "Конечно, нет!" - передразнил он. - Черта с два ты не сердишься! Скажи, что у вас за семья - вы так держитесь друг за Друга, что если один считает себя обиженным, все остальные готовы лезть в драку? Кто вы такие - Капулетти, что ли? Или Медичи? - Я позову Мэла, - сказала Марго, направляясь к двери. - К черту Мэла! - крикнул он, заступая ей дорогу. - Сядь, Марго. Я хочу поговорить с тобой. Знаешь, сколько времени мы с тобой не были вместе? - Я не считала дней. - О нет, ты считала. Так же, как и я. Ты помнишь последнюю нашу встречу и все предыдущие так же, как и я. Скажи мне, как ты боролась с собой все это время? - Никак. - Ну, я о себе этого сказать не могу. Ты просто помешалась на этой своей дурацкой гордости. Ты скорее умрешь, чем попросишь у меня хоть что-нибудь, но все равно твой братец ломится ко мне и выпрашивает милостыню. Так что же ты хочешь этим доказать? - Я передумала насчет Кена, - сказала Марго. - Он был у тебя не по моей просьбе. - Да? - Да. Он вообще не был у тебя. - Мне это приснилось? - Тебе это приснилось. Ну, так как же, Дуг? - спросила она в упор. - Был у тебя Кен? - По-моему, нет. - Не смейся! Я ведь не шучу. Был ли такой случай, чтобы я или кто-либо из моей семьи просил у тебя денег или просто одолжения? - Нет, - сказал он. - Никто не просил. Никогда. - Вот это верно. Тебе еще нужен Мэл? - К черту Мэла! Мне нужна ты, - сказал Дуг и вдруг расхохотался - он давно уже еле удерживался от смеха. - Ох, прости, детка... Сядь, пожалуйста. Я не над тобой смеюсь, я... Злые глаза Марго налились слезами, но вдруг и она почувствовала весь комизм этого разговора и тоже рассмеялась. Дуг обнял ее, и они нежно прильнули друг к другу - это не было страстным объятием, ибо сейчас их связывало чувство чисто товарищеской близости. Он солгал ей - или думал, что солгал, - сказав, что ни одна женщина не занимала в его жизни такого места, как она. Первый прилив ненасытного желания, когда от встречи до встречи он не мог думать ни о ком другом, кроме Марго, давно уже прошел. В последние месяцы Дуг иногда надолго забывал о ней, даже когда она была рядом. Но сейчас, обнимая ее, легонько, по-особому поглаживая ее спину, - он знал, что Марго нравилась эта ласка, - Дуг испытывал такое чувство, будто вернулся в теплую, покойную, временно забытую им гавань. - Ну, разве нам не хорошо? - спросил он. - Чудесно, - вздохнула Марго. - И разве не глупо, что ты от этого отказываешься? - А разве не глупо, что ты этого не хочешь? - Кто сказал, что я не хочу? - Неужели надо опять начинать все сначала? - Давай начнем все сначала, - сказал он. - Давай уедем отсюда. Видеть не желаю этот город. Знаешь что - ты ведь никогда не бывала в Калифорнии. Поедем туда - сегодня же. Сядем в машину и рванем на запад. Я тебе покажу столько интересного, я буду водить тебя на такие занятные вечеринки, какие тебе и не снились. Поедем, в чем есть, а вещи будем покупать по дороге, когда что понадобится. Каждые пятьсот миль будем одеваться во все новое с головы до ног. Поедем, девочка, поедем, я здесь задыхаюсь! - Но как же завод? - А что мне завод? Я купил его ради Мэла. Пусть делает с ним, что хочет. Отсюда я возьму только тебя - тебя и Карла. - Карла? Бэннермена? - Да. Этот человек обладает даром угадывать вкусы публики. С ним можно спокойно начинать новое дело. Не знаю, чем я займусь - кино, политикой... Сейчас хочу только одного, - страстно воскликнул он, - поскорее уехать отсюда! Что ты на это скажешь? - Как же я поеду? В качестве кого? - Кого хочешь - сиделки, секретаря, чтицы, переодетой графини. Выбирай любое, и я куплю тебе подходящий костюм. В его энтузиазме было столько мальчишеского, что Марго не могла не улыбнуться. Никогда еще она не видела его таким юным, таким простодушно жизнерадостным. И только немного погодя она сообразила, что Дуг хочет зачеркнуть последние полтора года своей жизни и все связанное с заводом - старания и обманутые надежды работавших на Дуга людей были для него словно промокшей до нитки одеждой, которую хочется поскорее сбросить; что его восторженное увлечение Бэннерменом очень похоже на то, как он в свое время относился к Мэлу Торну, и что права, на которых он предлагал ей отправиться в эту поездку, вовсе не так уж неограниченны, как кажется. Ибо, если б она позволила себе сказать: "Возьми меня в качестве твоей жены", - вся радость, освещавшая его лицо, постепенно потухла бы, уступив место замкнутости и раздумью. Но в одном Марго была твердо уверена - с заводом он покончил навсегда. Он уже не вернется сюда, и вскоре Авиационная компания превратится в пустую скорлупу. - Я поеду с тобой, - сказала наконец Марго. - И поеду в качестве секретаря. - Но ты же никогда еще со мной так не ездила. - Ничего, я достаточно долго состою при тебе секретаршей. Дуг засмеялся. - Только не в эту поездку, детка! - Как хочешь - иначе я не поеду. - А твое дурацкое условие? - Оно остается в силе. - Что ж, я рискну! - сказал Волрат, но уже без прежнего подъема; он поклялся себе, что если Марго еще раз попробует поступить наперекор ему, он расстанется с ней немедленно. Он решил, что так или иначе бросит ее, когда выберется отсюда. Но сейчас ему неистово хотелось иметь возле себя кого-нибудь, кто помог бы ему отвлечься, чтобы не испытывать страха. Волрат чувствовал, что Марго постепенно вторгается в некие запретные пределы его жизни и если позволить ей перейти роковую границу, то он никогда уже не будет самим собой. Он не знал, каким он станет, но каждый незнакомый человек, вызывал у него недоверие - даже если этот человек таился в нем самом. Когда Мэллори перебрались в новый, домик на Честер-авеню, у них не было времени отпраздновать свершение своей давнишней мечты. Каждый из них про себя не раз вспоминал, как они мечтали иметь свой собственный угол, и каждый удивлялся, почему событие, когда-то представлявшееся одиноким детям первым залогом полного счастья, оказалось на деле таким малозначащим. Дэви уверял себя, будто это только потому, что переселение в новый дом совпало с множеством других событий. Рано или поздно они непременно соберутся всей семьей и устроят себе праздник. До сих пор такой возможности еще не было, и вскоре Дэви окончательно убедился, что ее и не будет: однажды вечером Марго пришла домой и, блестя глазами, объявила, что забежала домой только на минутку - уложить в чемодан кое-какие вещи: она уезжает в Калифорнию. - Иными словами, Волрат ждет тебя на улице? - спросил Кен. Он был бледен. - Да. Мы поедем, как только я соберусь. - И надолго ты уезжаешь? Марго пожала плечами: - Не знаю. - Но ведь ты вернешься, правда? - не отставал Кен. - Ну, конечно, - ответила Марго, и в глазах ее мелькнул испуг, словно она только сейчас начала понимать, что происходит. Дэви видел, что ей страшно; ему и самому вдруг стало страшно он неясного предчувствия, что ее уход к Волрату - дурное предзнаменование, трагическое значение которого выяснится когда-нибудь потом. - Я вернусь через... ну, через несколько недель, - торопливо добавила Марго. - Все мои расходы будут оплачиваться, так что я каждую неделю смогу высылать вам пятьдесят долларов. - Спасибо, - с холодной иронией сказал Кен. - Ты нас этим просто выручишь. Марго обиженно взглянула на него и побежала вверх по лестнице. Братья прислушались к ее шагам наверху, но через минуту она, стуча каблучками, сбежала вниз с маленьким чемоданчиком в руках, очевидно почти пустым, ибо она размахивала им, как сумочкой. Марго подошла сначала к Дэви, и они крепко обнялись. - Ну, пока, малышка, - хрипло произнес Дэви. - Будь счастлива. - Я вернусь, - с жаром пообещала она. - Ты же знаешь - я вернусь. Она обернулась к Кену, молча вставшему со стула. - Разве ты меня не поцелуешь? - спросила Марго. Лицо Кена побледнело еще больше. Значит, она забыла о вчерашнем поцелуе - а он думал о нем все это время! - Братья и сестры не целуются, - сказал Кен. - Тем более, если они уже взрослые. Они просто пожимают друг другу руки. - Но руки он ей не протянул. - Кен! - Не забывай писать нам. А главное - присылать деньги. Марго не ответила и молча пошла к двери; чемодан, казалось, вдруг стал для нее непосильной тяжестью. У порога она остановилась, беспомощно оглянулась на братьев, чувствуя всю безнадежность попыток объяснить им то, чему нельзя найти оправдания, но что было по-человечески естественным. Затем она быстро повернулась и ушла в темноту. Через несколько секунд машина бесшумно откатила от дома - Дэви и Кен почувствовали это. Кен глубоко вздохнул. - Ну их всех к черту! - сказал он. - С этим покончено. Когда будем переезжать? - Переезжать? - А зачем нам тут оставаться? Она уже не вернется. Мало ли что она говорит - ее слова, как всегда, ровно ничего не значат. Она уже все забыла, ведь еще задолго до того, как мы задумали удрать с фермы, она всегда уверяла, что у нас когда-нибудь будет свой дом в несколько комнат, с настоящей мебелью, "даже с занавесками", твердила она. Помнишь, сколько она об этом говорила? - Помню. - И даже когда мы с тобой заговаривали о другом - о более важном, - она продолжала мечтать о доме, и я ей верил. Для меня это имело особое значение - как веха на незнакомой дороге. Мне представлялось, что вот мы будем идти по этой волшебной дороге, пока не подойдем к дому, большому, прекрасному, сияющему дому, а за следующим поворотом мы найдем все остальное, о чем мечтали, и это будет словно раскрытые сундуки с сокровищами - только подходи и бери. Да, Дэви, видно, где-то мы сбились с пути и свернули не в ту сторону, потому что этот дом - вовсе не то, о чем нам когда-то мечталось; да и того чудесного поворота тоже что-то не предвидится. Так что давай-ка вернемся в сарай - там наше настоящее место. И уж если мы еще раз переселимся из сарая, так только в княжеский замок, не иначе. - Или в богадельню, - вставил Дэви. - Или в богадельню! Ну что ж, пошли. Придя в мастерскую, Дэви свалил свои пожитки на стол, поверх вороха бумаг, а взгляд его по привычке тотчас устремился на загромождавшие-полки приборы, ибо они составляли его подлинное имущество, его сокровище, смысл его жизни. Ряды полок достигали шести футов в вышину, и каждая полка была сплошь заставлена радиолампами, трансформаторами, катушками, конденсаторами и реостатами. И не было здесь ни одного предмета, который он не держал бы в руках, над которым он не задумывался бы, ища правильного решения. Дэви положил руку на круглый стеклянный баллон - передающую трубку - и провел пальцами по ее гладкой поверхности. Сквозь стеклянную оболочку он видел множество металлических колец и сетку - сколько тщательной и, как оказалось, напрасной работы потребовалось, чтобы сделать их и поместить в трубку! Дэви вспомнил, как дорога была ему эта трубка, как он любил трогать ее, смотреть на нее и сколько с нею было связано надежд. Всего лишь несколько дней назад, когда им удалось получить четкое изображение креста, она еще казалась совершенством. Но теперь, когда они выяснили, в чем их ошибка, никакие сентиментальные воспоминания не могли спасти эту трубку от гибели. Дэви снял руку с трубки, и этот сложный маленький мирок стал просто хламом, который завтра утром надо будет выкинуть вон. - Кен, - медленно произнес Дэви, - поскольку мы вернулись туда, где мы начинали, давай будем последовательными и начнем всю работу сызнова. Он отошел в другой конец комнаты, но через несколько минут, подняв глаза, увидел, что Кен стоит там, где только что стоял он. И теперь пальцы Кена лежали на стеклянной трубке. - Давай-ка возьмем себя в руки, - сказал Дэви. - Что ты там делаешь? - Думаю, - грустно ответил Кен. - Просто думаю. Дэви помедлил, затем принялся раскладывать инструменты. Он больше не заговаривал с Кеном. За последнее время у Кена было слишком много неудач. Дэви казалось, что они с Кеном начали отступление, которое, очевидно, грозило затянуться до бесконечности; так как на следующее утро им позвонил Чарли Стюарт. - Немедленно мчитесь сюда, ребята, - сказал адвокат. - Дело плохо. Ваша заявка на патент отвергнута. - Отвергнута? - тупо повторил Дэви. - Как это может быть? - Это уж вам виднее. Вы же знаете, я не очень-то разбираюсь в технике, но моему неопытному глазу кажется, что вы вовсе не пионеры в этой области. Только лучше вы с Кеном сами прочтите, что по этому поводу пишет Бюро патентов. Машина с грохотом летела по булыжной мостовой. Лицо Кена было искажено, и не только от колючего ветра, который пробивался сквозь щели брезентовых боковин спортивной машины. Время от времени Кен гневно восклицал: "Ну, пусть только попробуют..." - но эти неясные угрозы так ничем и не кончались, и Дэви понимал, что Кен не столько взбешен, сколько растерян и испуган. Впрочем, Дэви подумал о Кене лишь вскользь. Только сейчас он осознал, какой огромной внутренней поддержкой являлась для него тайная уверенность в том, что он наделен чудесной творческой силой; поэтому его обычно не слишком трогало, если кто-то из мужчин задевал его самолюбие или какая-нибудь девушка пыталась разбить ему сердце. Нортон Уоллис был прав, говоря о всепоглощающем инстинкте творчества. Но Кен был вне себя от злобного отчаяния. - А ведь мы были так уверены, что вот-вот станем богачами! К вечеру слух разнесется по всему городу - на наш счет будут чесать языки во всех гаражах, парикмахерских, бакалейных лавках, даже в мужской уборной факультетского клуба. Подумай только, ведь люди подымут нас на смех! - Люди? - раздельно сказал Дэви. - Не все ли равно, что скажут люди? Наша идея - вот что важно; если она оказалась никудышной и даже не оригинальной, то что же мы собой представляем? Мне казалось, что я ношу в сердце алмаз; пусть вокруг меня говорят и делают что угодно - мой чудодейственный алмаз искрится идеями, и это отличает меня от всех прочих людей на свете. А теперь я уж и не знаю, есть ли в нас то, что мы всегда в себе ощущали, или же мы с тобой просто невежественные мальчишки, одержимые сумасшедшими идеями, вроде того, чтобы перекосить земную ось. Кен бросил на него беспокойный взгляд. - Мне никогда и в голову не приходило сомневаться в себе, Дэви. Мы правы, иначе быть не может. Послушай, - вдруг воскликнул он с беспомощным страхом, - почему нас с тобой никогда не волнует одно и то же? Если бы Чарли Стюарт был получше осведомлен о том, как ведет дела Бюро патентов, положение не представлялось бы ему в столь черном свете. Дэви, прочтя официальное уведомление, понял, что это еще не отказ. Возражения Бюро патентов сводились к тому, что заявка братьев Мэллори представляет собой описание не оригинального прибора, так как на многие из его составных частей уже выданы патенты, список которых приводится ниже. Тем не менее братьям Мэллори дается льготный срок в полгода; за это время они должны ответить на все пункты возражений экспертизы и таким образом доказать оригинальность своего изобретения. Но хотя в юридическом смысле их положение оказалось далеко не безнадежным, техническая сторона дела встревожила их не на шутку, ибо все перечисленные патенты ясно говорили о том, что другие лаборатории уже ведут работу в том же направлении. Надо было срочно доставать из библиотеки юридического факультета последние выпуски "Справочника". День за днем Кен и Дэви пробивали путь сквозь юридическое многословие к погребенным под ним техническим сведениям. Каждый день, сразу же после завтрака, они отправлялись в контору Стюарта, садились за огромные книги и с напряженным вниманием вчитывались в текст, потому что в каждом слове могла таиться ловушка. Пока они не разберутся в каждой фразе всех перечисленных патентов, у них не будет уверенности, что они могут отстаивать свои права. Все эти дни Дэви даже не вспоминал о Вики. Наконец, однажды утром, перед самым его уходом из мастерской, она дозвонилась ему по телефону, и в голосе ее слышалось беспокойство. - Мы все время работаем в конторе Стюарта, - сказал Дэви. - Домой мне теперь не звони - мы там больше не живем. Мы переехали обратно в сарай. - По ее молчанию Дэви понял, что она поражена, но объяснять, в чем дело, у него просто не было сил. - Завтра увидимся, и я тебе все расскажу. - А сегодня вечером ты тоже будешь работать? - Да. Я буду у Стюарта. - Можно, я загляну туда часов в десять и принесу кофе и сэндвичи? Обещаю не мешать тебе. В здании, где помещалась контора, царила гулкая вечерняя тишина, и когда Вики подымалась по деревянной лестнице, шаги ее звучали неестественно громко, а когда она вошла в контору, свет ничем не прикрытой лампочки показался ей ослепительным. Дэви сидел один за столом, заваленным бумагами и чертежами. - Ничего, если я войду? - спросила Вики. В руках она держала два объемистых бумажных кулька. - Конечно, - устало отозвался Дэви. Слегка улыбнувшись, он разогнул спину. - Стюарт ушел в шесть, а Кен только недавно вышел. - А я все торчу тут и думаю, действительно ли я ухватился за ниточку, которая поможет мне распутать этот клубок, или же просто от голода у меня свихнулись мозги. Что ты принесла? Вики вынула из кульков термос с кофе и завернутые в бумагу сэндвичи. - Когда ты в последний раз ел? - спросила она, глядя, как он уплетает сэндвичи. - Кажется, утром. Одиннадцать часов назад. Не удивительно, что я отощал. - Его глаза, ставшие сейчас совсем синими, были обведены темными кругами. - Как хорошо, что ты пришла! - Ты все-таки расскажи мне, что случилось. Дэви пожал плечами, словно каждое слово стоило ему непомерных усилий. - Две недели назад Брок предложил нам на выбор либо продать лабораторию, либо прекратить работу. Денег он нам больше не обещал. - Две недели назад? И ты не сказал мне ни слова! - Я не думал, что он на это пойдет, а кроме того, мы с тобой обычно разговаривали совсем о другом. - О Дэви!.. Неужели я такая глупая? - Ты думаешь, я поэтому тебе ничего не сказал? Нет, я хотел сказать, - медленно произнес Дэви. - Мне всегда хочется рассказать тебе уйму всяких вещей, но в ту минуту, когда мы остаемся одни, когда я до тебя дотрагиваюсь, у меня нет больше слов. И пусть бы в это время весь мир рас" кололся на куски, мне было бы все равно. Вики молчала, но взгляд ее стал тревожным и даже чуть виноватым. - Ты ведь знаешь про Марго, - сказал Дэви. - Знаю, что она уехала. Но не в этом же дело, правда? - Конечно, не в этом, - согласился он. - Этого я давно ожидал. А Кен - нет. И теперь он бродит с таким видом, словно его стукнули по голове. Толку от него сейчас никакого, так же как от меня не было толку в последнее время. - Из-за меня? - Разве ты виновата, что я тебя люблю? - с ласковой иронией спросил он. - Нет, вовсе не из-за тебя. Несколько дней назад мы узнали, что в патенте нам отказано, во всяком случае на ближайшее время. Вот решение Бюро патентов, посмотри на дату - десять дней назад. Где были мы с тобой десять дней назад? Танцевали? Или сидели у скал? Где бы мы ни были, в это время какой-то человек в Вашингтоне смотрел вот на эту бумагу и качал головой: "Нет, нет". - Ты считаешь, что во всем виновата я, - медленно сказала Вики. - Про себя ты думаешь: "Если б не она..." - Глупости, - перебил ее Дэви. - Это от нас не зависело. - Ты только так говоришь, а чувствуешь совсем иначе. Мы с тобой почти не разговариваем. Ведь, честно говоря, у нас нет ничего общего, кроме того, что ты меня так сильно волнуешь: я даже не подозревала, что это возможно. - Вики беспомощно покачала головой. - Если б я узнала, что какая-нибудь девушка делает то, что я, и говорит такие вещи, какие говорю тебе я, - не знаю, что бы я о ней подумала. - Но ведь это я в тебе и люблю, - быстро сказал Дэви. - Это не любовь, - с печальной уверенностью возразила Вики. - Это все то же волнение... - Нет, именно любовь. Вики покачала головой. - Мы даже не успели полюбить друг друга, поверь мне. Мы просто обезумели, но безумие уже прошло. И ты это знаешь так же, как и я. Ты уже знал это, когда я вошла сюда. - Боже мой. Вики, мне столько пришлось вынести, что немудрено... - Дэви, я не о том говорю. Буря прошла, и отголоски ее постепенно замирают. Либо мы дадим им замолкнуть совсем, либо начнем любить друг друга. Кажется, я люблю тебя, Дэви, - просто сказала она. - Это совсем другое чувство, чем прежде. - Она пытливо поглядела ему в лицо, потом сказала: - Но у тебя такого чувства нет. - У меня оно есть. Вики... - Нет, - мягко сказала она. - Ты так говоришь, чтобы не обидеть меня, но ведь это не поможет. Это ребячество, Дэви. - Вики, - в отчаянии воскликнул Дэви. - Я не знаю, что тебе сказать!.. - Тогда ничего и не говори. Дэви отвернулся. - Не могу сказать о том, что меня мучает. Боюсь, получится слишком глупо. Даже пошло. Вики молча ждала. - Это все из-за Кена, - почти шепотом заговорил Дэви, не решаясь смотреть ей в лицо. - С тех пор как ты вернулась, я только и жду, что у тебя с ним все начнется сначала. В те вечера, когда мы с тобой не встречаемся, а он уходит из дома, я еле удерживаюсь, чтобы не сесть в машину и не обрыскать весь город - в полной уверенности, что где-нибудь я найду вас вдвоем. Тысячу раз я хотел рассказать тебе об этом, но я знал - стоит мне заговорить, и я погиб. Потому что (так мне кажется) разговор на эту тему - гораздо большая интимность, чем все то, что было между нами. Ну вот, теперь я все тебе выложил! - Дэви! Если я тебе что-то скажу, ты мне поверишь? - Я не могу поверить, что у тебя все прошло, - упрямо заявил Дэви. - Ты, вероятно, думаешь, что в тебе уже ничего не осталось от прежней Вики, которая любила Кена, но я-то отлично знаю, что ты все та же. Ведь это происходило на моих глазах, Вики! Да, да, и пожалуйста не смотри на меня так! Это происходило на моих глазах, и все время я был до того влюблен, что видеть тебя было для меня пыткой. Так что ты мне не старайся объяснить, что такое любовь и чем она отличается об безумия. Я большой специалист в этой области. Вики молчала, однако в глазах ее уже не было выражения горькой обиды. Но не было в них и нежности. В памяти Дэви на мгновение всплыл образ Вики, с царственным величием выходившей из вагона в тот день, когда она вернулась из Филадельфии, и сейчас ему снова показалось невероятным, что он когда-то смел прикасаться к этой девушке. - А я ведь никогда и не уверяла тебя, будто во мне не осталось никакого чувства к Кену, - спокойно сказала она. - В конце концов, он первый человек, который стал мне понятным и близким. Наверное, в моей жизни будет очень немного людей, которых мне доведется узнать так хорошо, как я знаю его. Поэтому Кен может обращаться со мной так, как никогда не посмеют другие, и в глубине души я должна буду признать, что он имеет на это право. Но это вовсе не значит, что я все еще люблю его. Как мне доказать тебе это? - беспомощно воскликнула она. - Ну, хочешь, запри меня с ним в комнате? - Не будь дурочкой. - Не будь _ты_ дурачком, - возразила Вики. - Либо ты веришь мне, либо нет. Ты сам же говорил Кену, что бывают случаи, когда стоит пойти на риск. Так вот, я и есть для тебя этот самый риск. Решай: да или нет. Дэви хмуро взглянул на нее и отвернулся. - Для меня это еще не самый большой риск, - не сразу сказал он. - Спасибо. - Нет, я не то хотел сказать. - Дэви заговорил тихо, как бы в раздумье. - Перед твоим приходом я обдумывал способ доказать Бюро патентов оригинальность нашего изобретения. Если я прав, мы в конце концов получим патент. Но самое для нас главное - это разделаться с Броком сегодня, теперь же, сию минуту, пока Стюарт не знает, что мы хотим снова подавать заявку. Разделаться с Броком - значит пойти на большой риск, и решать это надо немедленно. Между этим и тем, о чем мы с тобой только что говорили, существует какая-то связь. - Какая же? - Не знаю, - сказал Дэви. - Просто я сейчас смотрю совсем иначе на то, что до твоего прихода мне казалось немыслимым риском. - Он протянул к ней руку. - Значит, ты _веришь_ мне, - проговорила Вики. - О Дэви, ради бога!.. - Да, - сказал Дэви. Он закрыл глаза, когда она прижала его голову к своей груди. - Кажется, верю. Дэви вернулся домой в первом часу ночи; Кен, к его удивлению, еще не спал и дожидался его в конторе. - Где ты пропадал? - набросился он на брата. - Я тебя разыскивал всюду! Я, кажется, придумал, как нам опротестовать отказ. - Ты звонил Стюарту? - неожиданно резко спросил Дэви. - Я звонил в контору, но тебя там не было. - А домой ты ему звонил? - Да, а что? - Ты с ним разговаривал? - Я только спросил, нет ли там тебя. - Но ты не сказал ему, что нашел выход? - Нет, - медленно ответил Кен. - Хотел было сказать, но решил сначала проверить все это вместе с тобой. - Я тоже кое-что придумал, но сперва расскажи, что у тебя. - Ну так вот, наш основной довод должен заключаться в том, что принцип электронного разложения изображения вовсе не оригинален даже у того типа из фирмы "Вестингауз", на которого ссылается Бюро патентов; эта идея стала общественным достоянием с тех пор, как истекли сроки патента, полученного тем русским... - А я шел другим путем. По-моему, надо подчеркнуть, что важен не принцип разложения, а то, как мы разлагаем изображение. - Значит, фактически у нас с тобой один и тот же подход к делу, - торжествующе заявил Кен. - Этот тип из фирмы "Вестингауз" нейтрализует поверхностный заряд, мы же нейтрализуем _пространственный_ заряд. Мы разлагаем потенциальное поле, а он использует силовое поле. Как ты думаешь, сумеем мы доказать эксперту, что это коренным образом отличается одно от другого? - Что ж, будем долбить свое, ничего другого не остается. Но, между нами говоря, гораздо более существенная разница заключается в другом: того типа поддерживает "Вестингауз", а нас - никто. - На худой конец у нас есть Брок. - У нас нет Брока. Мы откупились от него меньше чем полчаса назад. Вот где я был, когда ты не мог меня найти. - Что, что? - Мы с ним разделались. Ты же хотел этого, не так ли? - О боже мой! - в ужасе воскликнул Кен. - Ведь нам отказано в патенте, и это совершенно меняет дело! Мы не в таком положении, чтобы хорохориться! А как насчет радиоустановок для авиации? - Это тоже отменяется. - Господи, - беспомощно произнес Кен. - Что ты наделал? Даже в самом лучшем случае - если мы сумеем опровергнуть возражения экспертизы - нам придется выдержать долгую борьбу за патент. Где мы добудем на это денег? - Только не у Брока. Ни при каких условиях. Наша работа представляется ему бездонной ямой, и неужели ты думаешь, что он позволил бы нам убухать в нее деньги, полученные за радиоустановки? - Можно было бы сделать это одним из условий нашего договора. Дэви покачал головой. - Он все равно не выполнил бы своих обещаний. И нам пришлось бы вести с нашим компаньоном Броком такую же ожесточенную борьбу, как с "Вестингаузом". Я уже думал об этом. И как только я понял, что у нас есть выход, я решил пойти на риск. Я позвонил Броку и спросил, нельзя ли мне сейчас зайти к нему. Он сошел с лестницы в старом купальном халате. Я сказал, что, судя по всему, он разочаровался в нашем изобретении, и мы с тобой это понимаем, и что отказ Бюро патентов, вероятно, явился для него последней каплей, переполнившей чашу. Он не стал этого отрицать. Тогда я сказал, что все это нам с тобой здорово неприятно, и поскольку мы рассчитываем и впредь вести дела в нашем городе, то хотим помочь ему возместить убытки. Я предложил выкупить его пай по десяти центов за доллар, и он тут же согласился. Он опять считает нас славными малыми. И теперь мы снова сами себе хозяева. - Десять центов за доллар! Брок вложил в наше дело пятьдесят тысяч долларов, значит мы должны выплатить ему пять тысяч! И к тому же нам надо есть, надо добиваться патента. А у нас нет ни гроша. Черт бы тебя побрал с твоим риском! Кто кого перехитрил, спрашивается? - Никто. Предположим, я не пошел бы к нему. Что бы мы тогда делали? Денег от Брока нам больше не видать, а он сидел бы у нас на шее всю жизнь, раз уж наше дело не выгорело. Счастье еще, что нам удалось получить свои паи, ибо мы с тобой уверены, что все-таки добьемся успеха. А он считает, что ему повезло, раз он может получить с нас хотя бы пять тысяч, ибо он также уверен, что у нас ничего не выйдет. Брок не годится нам в компаньоны. Хотя бы только потому, что он в нас не верит. Какого черта, в самом деле, он вложил деньги на свой страх и риск! Мы честно делали все от нас зависящее, чтобы не подвести его. Ему от нашей работы мало радости, но ведь и нам тоже. - Ну хорошо, теперь мы сами себе хозяева - с чем же мы остались? Где мы возьмем денег для Брока? На что мы будем жить? - Я и это уже обдумал. Придется снова открыть гараж, Кен. Будем опять тянуть ту же лямку - накачивать покрышки, менять масло, - а по ночам и в свободное время станем, как прежде, работать над изобретением. Марго обещала присылать нам пятьдесят долларов в неделю. Мы будем отдавать их Броку. Теперь ты знаешь, почему я пропадал весь вечер. Кен уставился на брата, медленно покачивая головой. - Ты совсем спятил, Дэви!. Но волей-неволей я вынужден тебя поддерживать. И все-таки я надеюсь, что Брок к утру передумает. Нет, вы только поглядите на него! - вдруг взорвался он. - Погубил и меня и себя и сидит с таким видом, будто завоевал весь мир! Что за сэндвичи принесла тебе Вики? С львиным сердцем, что ли? Дэви слегка улыбнулся, но его глаза потемнели от ликующего торжества, и только жалость заставила его удержать вертевшиеся на языке слова, которые были сущей правдой: "Она дала мне съесть _твое_ сердце, Кен". В эту ночь Дэви спал беспокойно. Он словно несся под уклон, стремясь поскорее пробежать темный туннель сна, чтобы выполнить какое-то ему самому не известное обязательство. Эта спешка продолжалась до утра и, когда он проснулся, превратилась в непреодолимую тягу тотчас же взяться за работу. У него было множество идей как насчет предстоящего открытия гаража, так и насчет изобретения. Во время завтрака он не давал Кену покоя: казалось, нетерпеливое стремление поскорей взяться за новое дело было для него слишком тяжким грузом и он не мог снести его один. В банк они явились задолго до прихода первых клиентов. - Мы хотели бы как можно скорее закрепить наше соглашение, мистер Брок, - сказал Дэви. - Пока никто из нас не передумал. Брок молчал, постукивая пальцами по стеклу, покрывавшему стол. Дэви глядел на него, пряча за невозмутимым выражением лица волнение, трепетавшее в нем, как флаг, стремившийся улететь по ветру. Дэви догадывался, что, с одной стороны, столь неожиданное предложение кажется Броку подозрительным, но, с другой стороны, Стюарт заверил его, что заявка на патент - дело безнадежное. По всей вероятности, Брок позвонил адвокату вчера ночью, как только ушел Дэви. - Как же вы рассчитываете выплатить эту сумму? - спросил, наконец, Брок. - Мы будем платить вам по пятьдесят долларов в неделю в течение двух лет, - сказал Дэви. - Мы хотим снова открыть гараж, а сестра будет нам помогать деньгами. Видите ли, мы с Кеном не намерены сдаваться. - Вы все еще надеетесь, что у вас что-нибудь выйдет? - На Брока снова нахлынули сомнения. - Мы уверены, что выйдет, если только мы найдем время и деньги для работы. - Деньги? - Брок постучал пальцами по столу, затем, видимо, укрепившись в своем решении, покачал головой. - Нет, - твердо сказал он. - При ваших темпах, чтобы закончить работу, вам понадобится весь монетный двор Соединенных Штатов. Достаточно и того, что я даю вам возможность выкупить паи. Я попрошу Чарли Стюарта составить надлежащие документы. Должен сказать, что вам, друзья мои, эта сделка необходима для восстановления вашей репутации. Люди переменят мнение о вас, когда узнают об этом. - Какое мнение? - резко спросил Кен. - Ну, знаете, ходят слухи, - разумеется, несправедливые, - будто ваша работа - сплошное надувательство и будто вы выдаиваете деньги из компаньонов и недурно наживаетесь. - Он произнес это тоном небрежной объективности, словно стараясь убедить их в справедливости несправедливых слухов. - В конце концов, ведь никто _не видел_ результатов вашей работы. - Но кто распускает такие слухи? - требовательным тоном спросил Кен. - Не забывайте, мистер Брок, мы никогда не просили у вас поддержки. Ведь вы первый... Брок поднял руку. - Кто распускает слухи - мне неизвестно. В таком городе, как наш, сплетни лезут из-под земли. Собственно говоря, у вас есть и немало сторонников. Они скажут, что я гнусный старый скряга, который сейчас, когда вы потерпели крах, выжимает из вас последние гроши. Ваши сторонники непременно так скажут, хотя сумма, которую вы собираетесь мне выплачивать, - сущая ерунда по сравнению с тем, сколько вы получили. Не думайте, что мне было легко выдержать объяснение по этому поводу с моими компаньонами. - Брок явно считал их чересчур наивными: как будто они не понимают, что Тэрстону внесенная им сумма представлялась лишь дополнительной оплатой отчаянного кутежа в Милуоки. - Если хотите знать, - продолжал Брок, - я согласился на это только для того, чтобы дать вам возможность восстановить свое доброе имя как в глазах ваших противников, так и сторонников. - И я должен был все это выслушивать! - негодовал Кен, выйдя из банка. Не помня себя от ярости, он шагал очень быстро. - Ну нет, умрем, а доведем это дело до конца! Идем к Стюарту и сейчас же начнем составлять ответ Бюро патентов. - Мы не покажемся Стюарту на глаза, пока договор о прекращении деловых отношений с Броком не будет скреплен подписями и печатью, - сказал Дэви. - День или два будем сочинять ответы у себя в сарае. Так что будь добр, придай лицу другое выражение и немножко понизь тон. Для всех окружающих мы с тобой - мистер Неудачник и его брат. Но когда братья вернулись в свой старый сарай, где им ничего другого не оставалось делать, как ждать, их злобно-оптимистическое настроение стало постепенно улетучиваться. Кен молча стоял у окна и, точно произнося про себя гневную речь, сжимал и разжимал кулаки, а Дэви уныло бродил между стеллажами, на которых стояли приборы. Ему стоило только оглядеться вокруг, чтобы день за днем вспомнить всю свою жизнь за последние годы. Каждый этап работы был чудом упорства, интуиции и творческой энергии. А все вместе это оказалось пока что полной неудачей. Дэви побрел в контору. - Мы с тобой сделали ошибку, послав заявку только на один патент, - сказал он Кену. - В процессе работы мы состряпали, по крайней мере, двадцать оригинальных изобретений. И каждое можно применить десятью различными способами, не считая того, который избрали мы. Нам следовало бы записывать все это. Вот станем разбирать мастерскую, давай-ка перепишем все, что у нас есть. И сделаем это сейчас, пока мы не увязли в возне с гаражом. - Этот гараж стоит у меня поперек горла! - сказал Кен. Он обернулся к Дэви и беспомощно развел руками. - На словах все как будто прекрасно и благородно, но по сути дела это же сумасшедшая затея. Одно дело, когда мы учились в университете. Но теперь эти гроши - просто капля в море. Мы будем стараться получить основной патент; тут без Стюарта нам не обойтись, а он не станет возиться с нами задаром. Ты хочешь подать еще двадцать заявок - на это понадобятся еще деньги. Сверх того, нам нужно покупать оборудование, чтобы работа над изобретением двигалась вперед. - Что же ты предлагаешь? В глазах у Кена вспыхнули огоньки: он чуть-чуть усмехнулся. - Слушай, ты пошел к Броку один и договорился с ним без моего участия. Теперь _моя_ очередь действовать самостоятельно. - Кен поднял телефонную трубку и назвал номер. - Мистера Тюрна, пожалуйста... Мэл? Это говорит Кен... Что слышно от этого сукина сына, вашего хозяина? Как ему нравится, что его акции пикируют носом в землю?.. Акционеры должны радоваться, что он смылся! Я звоню вам по делу, Мэл, старина. Сколько самолетов вы сейчас выпускаете?.. Ну, не станут же все отменять заказы только потому, что этот сумасшедший бросил вас на произвол судьбы... У меня есть идея, которая может оказаться полезной для вас. Что, если вы спросите ваших нервных клиентов, не желают ли они иметь на самолетах радиоустановку для двусторонней связи? Такой же первоклассный экземпляр, какой был на "Соколе", а если заказ будет большим, мы сделаем вам скидку... - Если б это слышал Брок! - возмущенно воскликнул Дэви. - Запросы посылайте только по почте! - сказал Кен, не глядя на брата. - А еще лучше - я сейчас приду к вам и мы потолкуем. У нас тут идет перемена декораций. А вы успокойтесь. Все эти отмены заказов и суматоха с акциями - ерунда. Без этого мерзавца вы будете делать самолеты еще лучше. Я сейчас приеду к вам, старина. Он повесил трубку и, не снимая руки с аппарата, улыбнулся Дэви. - Ну, теперь давай заключим договор с _тобой_, братишка. Ты будешь добывать патенты, а я займусь радиоустановками и буду тебя финансировать. - Где же ты возьмешь денег для начала, Кен? У Брока ты не выудишь ни цента. Он взбесится, когда узнает об этом... - Пусть себе бесится, буду очень рад. Я попрошу у Мэла аванс под каждый заказ. Бедняга, судя по голосу, ему кажется, что на него обрушился потолок. Дэви, пойми ты, ради бога, - мы теперь знаем, что такое деньги. Не забывай, за короткий срок мы истратили пятьдесят тысяч долларов. Я теперь могу произнести "десять тысяч долларов" с такой же легкостью, с какой когда-то говорил "девяносто восемь центов". Вчера ночью, когда ты явился домой со своей блестящей идеей, я готов был тебя убить. А теперь я сам - повелитель мира. Хочешь съездить со мной к Мэлу? - Нет, - улыбнулся Дэви. - Это уж твоя область. А у меня своя работа. Дэви смотрел в окно на Кена, шагавшего к машине, и заметил, как высоко, решительно, почти весело тот вскинул голову, отъезжая от дома. Это потому, что Кену бросили вызов, подумал Дэви. Человек по имени Брок сказал ему, что он вовсе не Кен, и теперь Кен хочет доказать, что он - это он. Все еще улыбаясь, Дэви грустно покачал головой. 9 Шесть недель, с конца зимы до начала весны, пролетели для Дэви и Кена однообразной вереницей дней, заполненных беспрерывной работой. У Дэви едва хватало времени поднять глаза и улыбнуться разрумянившейся от холода Вики, которая приходила в мастерскую каждый вечер. Кен чаще всего даже не замечал ее появления. Работая за своим столом, специально приспособленным для сборки деталей, он точно отрешался от всего окружающего. Он уговорил Мэла Торна заказать ему радиоустановки с двусторонней связью для пяти самолетов - это было все, что осталось на заводе от лавины требований, которую смыл хлынувший затем поток отказов. Вместе с заказом Кен ухитрился получить семьсот долларов в виде аванса, что дало Дэви возможность вплотную засесть за составление заявок на их многочисленные изобретения. За хлопоты, связанные с получением патентов, Стюарт запросил гонорар в сто двадцать долларов ежемесячно. Сумма была непомерно велика, но Дэви согласился, потому что только он один знал, какой объемистой будет пачка заявок, когда Вики напечатает их на машинке. Вики печатала только по вечерам - она опять работала в книжной лавке Зейца, куда вернулась после того, как Мэлу пришлось уволить половину нанятых Дугом служащих. Вики печатала, не жалея ни времени, ни сил: она понимала, что Дэви и Кен находятся в плену какой-то идеи; они - как узники, которые стараются прорыть подкоп из камеры до того, как наступит день казни. И все же каждый раз, когда Вики видела, что нервы их начинают сдавать, она без малейших колебаний напускала на себя суровый вид и заставляла их устраивать вечером передышку. Но если даже ей удавалось вытащить их на ранний сеанс в кино, то, отсидев там часа два, они уже торопились домой, чтобы поработать еще хоть до полуночи. К началу весны оба до того исхудали и извелись, что Вики стала уговаривать их хотя бы ночевать и есть в доме Уоллиса - там она сможет присмотреть, чтобы они питались как следует. После апрельского дождя вечер был тихий и теплый. Они возвращались из кино; Кен вышел из машины у сарая, а Дэви поехал дальше - он решил отвезти Вики домой и потом опять сесть за работу. - Кен ни за что не согласится, - медленно покачал головой Дэви. - Да и мне это кажется нелепым. В конце концов, мы таких вещей не делали, даже когда были детьми и голодали по-настоящему. А сейчас мы живем не так уж плохо. - Скажи лучше: ухитряетесь не умереть с голоду, - возразила Вики. - Дэви, у меня сердце разрывается, когда я смотрю на-тебя: ты так плохо выглядишь!.. - Но ведь это только временно, - сказал Дэви. - Вот увидишь - немного погодя... - Ничего я не увижу! Вы с Кеном долго не выдержите. Я не знаю, едите ли вы вообще, когда не приходите к нам. Денег, что присылает Марго, вы почти и не видите. Они исчезают в ту же минуту, как вы их получаете. - И слава богу, - сказал Дэви. - Зато Брок уже не сидит у нас на шее. - Но ведь я получаю жалованье. Позволь мне одолжить тебе денег. - Нет. - Тогда возьмите у дедушки - он же обещал вам помочь. - Возьмем, когда будет нужно. Вики. - Как будто сейчас вам не нужно! Но вы же никогда не попросите. - Не беспокойся, - засмеялся Дэви. - Когда понадобится - попросим! И спасибо тебе за то, что ты обо мне беспокоишься. Вики прижалась губами к его исхудалой щеке, и в глазах ее засветилась нежность. - А я тебе не скажу спасибо за то, что ты заставляешь меня беспокоиться, - прошептала она. Все это время Дэви и Кен ни на минуту не забывали о своей главной цели - каждый день они отводили два часа на работу над новым прибором. Обычно это бывало по утрам, но однажды вечером Вики застала Дэви и Кена ожесточенно спорящими по поводу какого-то теоретического вопроса. - Мы что-то делаем неправильно, когда собираем трубку, - утверждал Дэви. - Во всем остальном мы исключили возможность ошибки - значит, надо искать ее в нашей технике. Вики села за машинку, а Кен и Дэви снова разобрали трубку на части, потом опять собрали ее, и так несколько раз, причем каждый из них все время следил за другим с придирчивым вниманием, потому что ошибка могла заключаться даже в таком пустяке, как недостаточно чистые пальцы. Весь вечер они были так поглощены работой, что никто из них даже не заговаривал с Вики, но около полуночи, когда она собралась уходить, Дэви вдруг поднялся и пошел ее провожать. - Слушай, ты сегодня не заметила никакой перемены? - спросил он. Голос у него был веселый, словно он ожидал похвалы. - В распорядке дня? - Да нет же, - нетерпеливо сказал Дэви. - Во мне. Смотри, - с выжидающей улыбкой он повернул к ней в темноте лицо. - Я сегодня выпил целый литр молока, - объявил он, не дождавшись от нее ответа. - И каждый день буду выпивать по литру - из-за того, что ты мне вчера сказала. Теперь ты можешь не беспокоиться. - О, Дэви! - засмеялась Вики, привлекая его к себе; однако ей пришлось низко опустить голову, потому что до этой минуты она сама не сознавала, как ей хотелось плакать, глядя на его изможденное лицо. На следующий вечер трубка на два часа была подвергнута интенсивному нагреву в печи и одновременно бомбардировке излучением высокой частоты, с таким расчетом, чтобы оно проникло сквозь стекло и достигло заключенных в нем металлических элементов. Нервы Кена еле выдержали два часа изнурительной жары, и сквозь стук машинки Вики слышала его протестующий голос. В одиннадцать часов Вики отложила свою работу и, не спрашивая их согласия, принялась разогревать принесенный из дому ужин - суп и тушеное мясо. - Сделайте перерыв и поешьте, - скомандовала она. - О, на сегодня мы кончили, - отозвался Дэви. - Боже, до чего я хочу есть! Завтра вечером можем устроить пробу. - Вот и хорошо. Поешьте и ложитесь спать. Дэви взглянул на Вики, удивляясь ее непонятливости. - Я говорю о приборе, - пояснил он. - На сегодня мы с ним покончили, теперь нужно браться за то, что мы должны были делать весь вечер. Только до часу, - умоляюще добавил он, заметив выражение ее лица. - Ровно в час мы кончим. - Тогда я подожду, - сказала Вики. - Я не уйду домой, пока своими глазами не увижу вас в постели. На другой вечер, когда Вики пришла в мастерскую, Дэви уже сидел в будке. Он предложил Вики посидеть с ним, пока Кен установит стекло с нарисованным крестом. Услышав радостное восклицание Вики, Кен бросился в будку посмотреть, что на этот раз вышло. Видимость поразительно улучшилась. До сих пор братья довольствовались тем, что на экране проступал туманный силуэт широкого креста; сейчас же очертания его были так отчетливы, что Вики могла различить даже тонкие штрихи от волосков кисти, которой он был нарисован. Пятнадцать долгих секунд все трое молча упивались чудом, и за все это время изображение на светящемся экране ни разу не заколебалось. - Что бы теперь сделать? - спросил Кен шепотом, словно боясь спугнуть эту живую ясность. - Давай поместим туда что-нибудь движущееся - все равно что, только, ради бога, давай попробуем! Скорее! - Вынь стекло и поводи перед отверстием какой-нибудь длинной тонкой палочкой, - сказал Дэви. - Мы увидим только движущийся силуэт, но ведь он будет _двигаться_, черт возьми! Скорей, пока ничего не случилось! Чтобы убрать стекло, Кену пришлось отвести в стороны раскаленные дуги. Он обжегся, но от волнения даже не заметил этого. Одна за другой дуги были водворены на место; Вики и Дэви сидели словно окаменевшие, боясь вздохнуть. На ровно светящемся экране вдруг возникла темная черта. Вики увидела, как черта несколько раз подпрыгнула вверх и вниз - это были порывистые, судорожные движения, но все же движения, а не просто мелькание. Дэви хотел было позвать Кена, но тут вдруг на экран накатилась волна тумана, поглотившая темную черту. - Что ты там делаешь? - со злостью крикнул Дэви. - Двигаю отверткой. Ты ее видишь? - А сейчас что ты сделал? - Ничего. Вот я и сейчас ею двигаю. А что случилось? - Ты больше ничего не трогал? - Абсолютно ничего. Да какого черта, что там у тебя? - Мы целую минуту видели движущееся изображение, Кен. А потом опять появился туман, густой, как всегда, и больше уже ничего не видно. Держи отвертку неподвижно. На экране сквозь мрак проступила черта с острыми краями, но изображение было не более четким, чем в прошлые разы. И все же чудо произошло, хоть оно и длилось недолго, и, следовательно, надо было продолжать бесконечные поиски. На этот раз цель была ясна - необходимо установить, что произошло, и добиться, чтобы мгновенье ослепительной четкости длилось часы, а затем и все время, пока будет работать трубка. В четверг Вики была свободна половину дня и из магазина отправилась прямо в мастерскую. Через полчаса после ее прихода зазвонил телефон. Вики испуганно вздрогнула и только тут поняла, что вот уже несколько месяцев, как она ежедневно бывает в мастерской, и за все это время из внешнего мира сюда не проникали даже звуки. Она взяла трубку. Секретарша Брока попросила к телефону Дэви. - Мистер Мэллори? - тоненьким голоском начала секретарша; она говорила таким тоном, будто чувствовала на себе холодный взгляд банкира, следившего за ней, пока она передавала слова, которые он заставил ее затвердить наизусть. - В сегодняшней почте не оказалось вашего чека. Мистер Брок спрашивает, был ли чек выслан вчера. - Не оказалось чека? - Дэви испуганно оглянулся на Вики. - Верно, - сказала Вики. - На этой неделе от Марго не было чека. - Когда он должен был прийти? - спросил Дэви секретаршу. - Ваша неделя кончается в четверг - значит, сегодня. У Дэви был такой вид, будто небрежно произнесенные слова "ваша неделя" захлестнулись петлей вокруг его шеи. Как же поступит Брок, подумала Вики, если они не смогут заплатить вовремя? Быть может, он потребует обратно весь свой вклад целиком, отказав им в праве выкупа? Они совершенно забыли, что Брок бдительно следит за ними, как следит за всем городом. У Дэви было испуганное лицо. - Мистер Брок хотел бы, чтобы вы с вашим братом зашли к нему сегодня, - продолжала секретарша. Дэви торопливо достал сберегательную книжку. Вики знала, что там значится только тридцать пять долларов, потому что, по чистой случайности, братья недавно оплатили несколько счетов. Дэви, сдвинув брови, прикрыл рукою телефонную трубку. - Дэви! - мягко окликнула его Вики. Дэви рассеянно взглянул в ее сторону, но увидел ее не сразу. Вики молчала, взглядом умоляя его доказать, что он считает ее частью своей жизни. И почти застенчиво он произнес: - Вики, не можешь ли ты одолжить мне пятьдесят долларов? - Я с радостью дам тебе пятьдесят долларов, Дэви. Дэви улыбнулся и снял руку с телефонной трубки. - Передайте мистеру Броку, что сегодня мне некогда, - сказал он. - Конечно, если мистер Брок пожелает прийти сам, мне не нужно будет специально посылать к нему человека с деньгами. - Но что случилось с Марго? - спросила Вики, когда он повесил трубку. - Она когда-нибудь задерживала высылку денег? - Никогда. Должно быть, там что-нибудь неладно. Он встал и хотел было позвать Кена, но раздумал. Вместо этого он снова взял телефонную трубку и продиктовал телеграмму на Запад: "Все ли благополучно? Немедленно телеграфируй". Вики уже стояла в пальто и шляпе. Она торопилась отнести деньги Броку, опасаясь, как бы Дэви не передумал. Из всех присутствовавших в номере гостиницы только Карл Бэннермен заметил, что Марго принесли телеграмму. Рассыльный постучал в дверь, вошел и, поняв, что идет деловое совещание, на цыпочках прошел к Марго сквозь стелющийся дым дорогих сигар, пронизанный лучами солнца. Три месяца полного пренебрежения к его особе поколебали в Карле все, кроме внешней самоуверенности; сегодняшнее совещание было как бы еще одним подтверждением того, что происходило с ним в последнее время. Здесь живо и со знанием дела обсуждались разные технические подробности, которые были недоступны его пониманию, и Карл чувствовал себя несчастным, очень усталым и никому не нужным. Только благодаря привычке ему удавалось сохранять понимающий вид; в душе же Карл сознавал, что он - неудачник, что ему уже под шестьдесят и что настоящая жизнь прошла мимо. Он наблюдал за Марго, читавшей телеграмму. Лицо ее стало напряженным, и у Карла мелькнула безумная надежда, что вот сейчас она встанет и объявит о какой-то катастрофе, такой разрушительной, что как бы ни были велики жизненные успехи всех присутствующих, отныне они ровно ничего не значат и всем придется начинать сначала. Но Марго сложила листок пополам и как ни в чем не бывало взялась за свой блокнот. Надежды Карла медленно погружались в невыносимо глубокие бездны мрака. А ведь всего три месяца назад, когда он получил набросанную второпях служебную записку, радость его не знала границ. До тех пор, пока он не увидел слово "Голливуд", написанное рукой Волрата, он даже и не мечтал попасть туда, но с той минуты он стал совсем другим человеком. Его давно уже мучили внезапные приступы отвращения к самому себе, к своей фальшивой и жалкой жизни - в такие моменты он яростно внушал себе, что скоро наступит день, когда он в чем-то покажет настоящий "высший класс". И вот пришла минута, когда он понял, что надежда показать какой-то "высший класс", которую он пронес через всю свою жизнь, в сущности сводилась к мечте найти такое место, такой мир, где то, что он умеет делать, считалось бы почетным, где он сам считался бы "высшим классом". Ведь Голливуд - единственное место на земле, где иллюзия стала предметом производства, а создавать иллюзии - единственное, в чем Карл чувствовал себя великим мастером. Он пустился вдогонку за Волратом и Марго через несколько дней после их отъезда, и везде, где бы он ни останавливался, без труда обнаруживал следы большого "кэнинхема". Сначала Волрат и Марго регистрировались в гостиницах каждый отдельно: мистер Волрат и мисс Мэллори. В одном городке штата Миссури они вдруг стали мистером и миссис Аткинс, но, по слухам, между ними произошла страшная ссора: миссис Аткинс, хлопнув дверью, выбежала из гостиницы и помчалась на вокзал; мистер Аткинс не сразу последовал за ней - он догнал ее на своей машине уже на полдороге и привез обратно. Следующие триста миль "кэнинхем" вез мистера и миссис Аткинс без всяких происшествий. Но в штате Юта мистер Волрат и мисс Мэллори поселились в отдельных номерах, и горничная рассказывала, что они почти не разговаривали друг с другом. В Фениксе мистера и миссис Аткинс приняли за молодоженов, но, переехав пустыню и остановившись в большом голливудском отеле, мистер Волрат снял номер из пяти комнат, а его секретарша мисс Мэллори поселилась в отдельном номере этажом ниже. Мистера Волрата сейчас нет дома - что ему передать? Мистера Волрата не было дома несколько недель, но его имя появлялось во всех газетах в связи с катастрофами, которые он вызвал, наводнив биржу акциями авиационного завода. В течение трех дней газеты печатали на первых страницах сенсационные сообщения о распродаже акций, так как некий сенатор потребовал объяснений, почему акции меньше чем за неделю упали на тридцать два доллара. Но Волрат не пожелал входить в объяснения, и когда шумиха утихла, о нем заговорили как о блестящем молодом финансисте, который нажил на этом деле шесть миллионов чистоганом. Имя его теперь было окружено ореолом таинственности и успеха и начало появляться в газетах, связанных с кинопромышленностью, которые Карл с жадностью прочитывал от доски до доски. Имя Волрата то и дело появлялось рядом с громкими именами Ласки, Лэммла, Де-Милля, Шенка и Бэрли. Ходили слухи, будто он помолвлен с одной из самых неприступных голливудских актрис, а одна газета даже напечатала интервью, якобы в виде исключения данное ее корреспонденту: рассказ о том, как всемирно известная кинозвезда и молодой смельчак-финансист нашли друг в друге родственные души; теперь они намерены поселиться в кремовом особняке и обзавестись детьми, как обыкновенные смертные. Опровержения были краткими, но исполненными достоинства. Неделя проходила за неделей, а мистера Волрата все еще было невозможно застать дома, и Карл со все возрастающим отчаянием звонил Марго по телефону, пока наконец они не встретились, чтобы вместе позавтракать. Карл был удивлен происшедшей в Марго переменой. Она загорела, волосы ее были подстрижены короче и спускались на шею мягкими локонами, но в глазах застыло напряженное выражение. - Вы мне только одно скажите, - допытывался Карл. - Волрат знает, что я еще жив? - Карл, - с раздражением сказала Марго, - вы ведь исправно получаете жалованье, не так ли? - Но это же смешно, малютка: этот малый делает для меня то, чего никто никогда не делал. Можно подумать, что я тут как сыр в масле катаюсь, а на самом деле я мечусь, точно волк в клетке. - Ну, сейчас всем нелегко. - Нет, вы поймите! Сбылось то, о чем я мечтал тридцать лет, а толку никакого. Значит, тридцать лет ухлопаны впустую. Но знаете, что, по-моему, тут самое неприятное? - Нет, не знаю. - Страдает моя гордость, вот что. Я думал, наконец-то я буду делать то, что лучше всего умею, а этот сопляк каждую субботу бросает мне несколько долларов и говорит: "Вот тебе подарочек, на, ешь!" Это очень обидно. - Почему же вы не уйдете? - А почему вы не вздохнете наконец свободно? Черт его знает, что за человек этот Волрат - кто с ним работает, тот никогда не бывает веселым. Даю вам слово - я ничуть не сержусь на него за аферу с акциями. У меня было своих полтораста акций. Шепни мне кто-нибудь, что он хочет разгрузиться таким манером, я бы вовремя сбыл их за четыре с половиной тысячи. Но, в конце концов, плевать - ведь это же только деньги. - Ну ладно, ладно. Чего же вы, собственно, хотите, Карл? Карл уставился на Марго. - Ей-богу, я и сам не знаю... Ну, скажем, _уважения_. Да, именно - хочу, чтоб он меня уважал. - Этого вы не дождетесь, - отчеканила Марго. - А еще чего? - Вы, кажется, тоже не очень-то счастливы, детка, - сочувственным тоном сказал он. - Наоборот, совершенно счастлива. У меня есть все, о чем может мечтать женщина. - Ну, полно вам! Ваш голос выдает вас с головой. Вы вроде меня - получили все, что хотели, а толку мало. - Нет, я не вроде вас: когда я приду к убеждению, что толку мало, я просто уйду, и все. - Ну, а я не ухожу. Я еще покажу этому молодчику! Как немного он мог "показать" кому-либо, он начал понимать, когда попал в небольшой кинотеатрик, где шла картина с участием Нормы Ширер. Усевшись на свое место, Карл сначала чувствовал себя профессионалом и выискивал в картине разные детали, о которых читал в статьях о кино; впрочем, очень скоро, увлекшись сюжетом, он забыл обо всем и, как зачарованный, смотрел на экран. Когда Норма Ширер заплакала, он тоже потихоньку всплакнул и подумал: "Если б она только знала, какую понимающую душу могла бы найти во мне!" Когда зажегся свет. Карл вздрогнул и заморгал - сейчас в его воображении развертывался другой фильм такого содержания: несколько лет спустя; внушительный кабинет Карла Бэннермена, хозяина американских развлечений. Входит Норма Ширер, по-прежнему обворожительная, совсем еще не увядшая, хотя она давно уже перестала быть звездой первой величины. Ее красивые губы шевелятся, сияющие глаза затуманены слезами; на экране возникает надпись: "Карл, Карл, что же мне теперь делать?" Почтенный магнат с печальными глазами медленно встает из-за стола и долго смотрит на стоящее перед ним прелестное создание. Лицо его задумчиво. Губы шевелятся. Надпись: "Знаете ли вы, сколько времени я ждал этой минуты. Норма?" Ее лицо крупным планом. Она качает головой - нет, она никогда не думала, что... Потом снова его лицо - он вспоминает, перед ним встает далекое прошлое. Надпись: "Норма, когда я впервые приехал в этот город и еще никому не известный, с исстрадавшейся душой зашел однажды вечером в какое-то маленькое кино..." Лицо титана исчезает в наплыве. Из затемнения возникает маленькое кино, он сидит среди публики, глядя на экран, где появляется кинозвезда в расцвете своей чарующей красоты. Ее лицо похоже на трагическую маску, она прикладывает к щеке розу, потом в отчаянии роняет ее на землю. Голова ее никнет - на этом фильм кончается. В зале вспыхивает свет, и великий магнат - тогда еще безвестный человек - медленно встает с места. Публика спешит к выходу, его толкают со всех сторон, но каждый в этой толпе, присмотревшись к нему, понял бы, что, несмотря на скромный костюм, это человек необыкновенный; Он шевелит губами, как бы произнося про себя некую клятву. Он останавливается и закуривает сигару... Карл громко вздохнул - маленький толстый человечек очнулся от блаженного сна. В пламени вспыхнувшей спички медленно растаяла дымка фантазии, застилавшая его глаза, и он как бы со стороны с беспощадной ясностью увидел себя - толстого коротышку с важной поступью, умеющего обманывать себя так, как ему никогда не удавалось обмануть других. Он, незадачливый простачок, не имеет и никогда не будет иметь никакой цены в глазах окружающих. Вызов к Волрату, как всегда властный, даже испугал его своей неожиданностью. Гостиная пятикомнатного номера, где жил Волрат, с темными дубовыми балками на потолке, красными гобеленовыми занавесями и резной железной решеткой у камина, была обширна, как театральное фойе. Кроме Волрата, в гостиной было еще трое мужчин; судя по наполненным пепельницам, они находились здесь уже давно. Волрат поздоровался с Карлом непринужденно, как будто они виделись несколько часов назад. - Садитесь и слушайте, Карл, а потом мы спросим вашего совета. Дайте-ка я вас познакомлю. Двое из трех мужчин посмотрели на Карла с вежливой враждебностью. Несмотря на свои элегантные костюмы и, очевидно, влиятельное положение, они походили на банковских кассиров из маленького городишка, которые больше всего в жизни боятся чем-нибудь не угодить своему деспотически властному директору. Директором банка был для них третий, безупречно корректный суховатый человек лет за шестьдесят, с серыми слезящимися глазами, глядевшими как будто сквозь прорези маски из влажных осенних листьев. Все сравнения с маленьким городишком выскочили из головы Карла, как только он услышал его имя - это был Перси Бэрли, человек, который вытеснил самого Гриффитса. Бэрли сидел с невозмутимо спокойным видом, слегка переплетя пальцы; казалось, все ходившие о нем слухи были хорошо ему известны и нисколько его не беспокоили - ни якобы нераскрытое убийство на его яхте, ни самоубийство одной из его звезд в самом расцвете карьеры. Карл тихонько, почти робко опустился на стул, ибо находиться в присутствии Бэрли было все равно, что предстать перед лицом Смерти. Разговор, прервавшийся с приходом Карла, через минуту возобновился - два нервных джентльмена заметались и затрещали, словно две бусины на шнурке, протянутом между Волратом и Бэрли. Карл уже придумал скромный отказ на случай, если к нему обратятся с вопросом: "Очень жаль, друзья, но я ничем не могу быть вам полезен", - и все же он чувствовал себя отвратительно. Кроме Марго, здесь была еще одна стенографистка. Марго сидела с холодным, замкнутым видом. Для постороннего глаза ничто не изменилось в ее лице, когда она прочла телеграмму. - Ну, Карл, теперь слово за вами. - Услышав свое имя. Карл подскочил на стуле. - Что вы об этом думаете? Карл провел кончиком языка по губам. - Очень сожалею, - произнес он, к своему удивлению, весьма развязным тоном, - но я ничем не могу быть вам полезен. - Это почему же? - голос Дуга стал резким. - Потому что... потому что вы занимаетесь совсем не тем, что я называю зрелищами. А в кино я ничего не смыслю. - И опять у него не получился виноватый тон - в словах звучало сдержанное неодобрение. Последние три месяца сломили его дух, но не изменили манеры держаться. Он казался себе устрицей, водянистым, дряблым комочком, съежившимся внутри непомерно большой раковины; однако, робко выглянув из-за своей брони, он не увидел презрения в устремленных на него глазах. И тут он снова услышал свой бойкий голос: - Это вовсе не значит, что мои интересы ограничиваются, так сказать, более привычными развлечениями - я некоторое время проработал на радио, а ведь это дело совсем новое. Больше того: я застраховался на будущее с помощью одного средства связи, которое еще разрабатывается в лаборатории. Но поймите, мистер Бэрли и вы, джентльмены, каковы бы ни были средства, старые принципы остаются в силе. И я держусь этих принципов. Поэтому я считаю себя зазывалой. Все это было чистой импровизацией. Карл видел, что они заинтересованы, и интуитивно угадал, что слово "зазывала" явилось червячком, на который они клюнули. - Зазывалой, - повторил он. - И существует только одно настоящее зрелище, мистер Бэрли и джентльмены, - цирк! - Прошу прощения, мистер Бэннермен. - Это сказал худощавый человек средних лет в роговых очках, которые придавали его взгляду нервно-интеллигентное выражение, но Карл, прошедший выучку Чарли Хэнда-"Руки-в-брюки", почуял в его словах вызов и слегка расширил глаза. - Никто не отрицает, что цирк - великолепное зрелище, но не можем же мы ставить только "Паяцев"... - Принципы, молодой человек, - сказал Карл, останавливая его жестом. - Принципы - вот, что мы сейчас обсуждаем. Насколько я понимаю, вы, должно быть, из драматургов... Глаза за стеклами очков растерянно моргнули - Драматург привык считать, что его имя известно всем. Карл в приступе жестокости от души надеялся, что этот тип - один из тех, кто получил Пулитцеровскую премию. - Зазывалу, молодой человек, мало заботит настроение людей на сцене. Зазывалу интересует настроение людей в зале - в _любом_ зале. Разрешите мне доказать вам, что театр - это не главное... - Не главное! Боже мой, но ведь Софокл... - Разве вы пишете ваши пьесы, как Софокл? Театр - это мода, мальчик мой, а моды часто меняются. А публика не меняется, и цирк тоже. - Он улыбнулся так, что теперь любой выпад со стороны драматурга показался бы просто вспышкой раздражения. - Все мои знания я приобрел в аспирантуре при Арене. И так как я знаю, о чем говорю, мистер Бэрли, то могу с полной ответственностью заявить, что затея, о которой вы с Дугом толкуете, никуда не годится. В ней нет ни на грош того, что называется искусством зрелища. - Погодите минутку, Карл... - быстро сказал Волрат. И снова Карл поднял руку. "Ты думал, что можешь обойтись без меня, ну, так я же тебе покажу, сукин сын!" - Позвольте мне рассказать вам о цирке, и вы поймете, что я имею в виду. Там все обосновано. Возьмите парад-антре - яркие краски, музыка, костюмы, целая толпа неправдоподобно красивых людей прямо из сказочного мира. И такая большая толпа - это самое важное, заметьте, - что кажется, будто в этом сказочном мире больше людей, чем в мире настоящем, ей-богу! Процессия идет по арене, все улыбаются, и каждый сидящий в зале думает, что эти улыбки предназначены ему - именно ему, поймите, а не жалкому замухрышке, сидящему рядом. И вот зрелище начинается. Один за другим выходят герои всех сортов и мастей: силач, фокусник, укротитель львов, даже клоун. Каждый из них - герой чьей-нибудь мечты. И наконец появляется самый главный герой - канатоходец. Все ваши киногерои, кроме разве Фербэнкса, перед канатоходцем ничто. Вы только представьте себе! На него устремлены десять тысяч пар глаз. Десять тысяч пар легких перестают дышать. Десять тысяч сердец замирают. Все прожекторы наведены только на него. Он делает первый шаг, как бы пробуя ступить по воздуху. Вот он чуть-чуть покачнулся... потом сделал второй шаг... Боже мой, да ведь он шагает прямо по вашим натянутым нервам!.. И женщины! - да есть ли на свете более прелестные и нежные героини, чем наездницы, скачущие на лошади без седла? А теперь сравните все это с тем, что делаете вы: Где у вас краски, музыка, трепет, мечта? Ваши люди даже не богаты! Кто герой ваших киноисторий? Что он - силач, фокусник или канатоходец? Нет, он просто симпатичный малый, ну и плевать на него! Каждый зритель считает его всего-навсего симпатягой, а вовсе не героем мечты. - Отлично. - Бэрли заговорил впервые за все время; его, казалось, позабавила речь Бэннермена. - Вы нам доказываете, почему наши сценарии не хороши, хотя каждый из них стоит тысяч пятьдесят. Каким же, по-вашему, должен быть хороший сценарий, мистер Бэннермен? - Я не писатель, мистер Бэрли. Я - зазывала. Писатель из меня такой же, как канатоходец. - Все равно, у вас должны быть какие-то идеи. Карл насторожился. Первая заповедь Чарли Хэнда"Руки-в-брюки" гласила: "Никогда не старайся превзойти простака в знакомом ему деле, попробуй найти приманку, на которую он клюнет". - Разрешите мне сделать маленький эксперимент, мистер Бэрли, - сказал он. - Если вы оглянетесь на свою жизнь, может быть, вы вспомните что-нибудь такое, что вам хотелось иметь больше всего на свете - без тени надежды, что желание ваше когда-либо сбудется? Бэрли задумался, и лицо его чуть-чуть подобрело. - Пожалуй, пони. Пони с разукрашенным седлом. "Дитя бедных родителей", - подумал Карл. - Ладно, - сказал он вслух. - Представьте себе нищего, оборванного мальчугана; его смышленая мордашка прижалась к железным прутьям высокой ограды, за которой - богатое поместье. Он смотрит, как богачи садятся на лошадей, которых держат под уздцы грумы. Всадников должно быть много - это у нас будет вроде парада-антре. Но наш маленький оборвыш глядит не на всадников - он не сводит глаз с пони под красивым седлом, и на этого пони никто не садится - никто. Видите вы этого мальчишку и то, на что он смотрит, мистер Бэрли? Бэрли кивнул; и тогда один из мужчин, тот, что постарше, поторопился сказать: - Да, это впечатляет... - И тут из дома выбегает девочка с золотыми локонами и вскакивает в седло, - кисло произнес драматург. Карл искоса взглянул в его сторону. Он действительно хотел заставить девочку вскочить в седло, но теперь она этого не сделает. Никаких девчонок с золотыми локонами он в свой сценарий не пустит. - Какая там еще девочка, нет, - сказал он. - Речь идет о мальчике и об этом пони - Он повернулся к Дугу. - Ну, а теперь вы скажите, чего вам когда-то хотелось так сильно, как мистеру Бэрли - пони? При других обстоятельствах Дуг осадил бы Карла, молча передернул плечами, но добродушие Бэрли оказалось заразительным. - Мне хотелось такого, чего за деньги не купишь, - сказал он. - Я знал, что могу получить любую вещь, стоит мне попросить. И желания мои постоянно менялись. Одно время мне казалось, что я хочу быть великим художником. Отец мой, после того как напал на залежи нефти, стал покупать все, что, по его мнению, должен иметь богатый человек, но кто-то ему сказал, что он не может быть причислен к категории больших людей, пока не обзаведется картинами старых мастеров. Тогда отец пошел к Давину и взял меня с собой. И вот некоторые картины до того поразили меня, что я, помню, еле сдерживал слезы, и тут мне захотелось стать художником. У меня, бывало, руки ныли - так мне хотелось написать что-нибудь прекрасное, но получалась самая обыкновенная мазня. Тогда я вообразил, что хочу быть композитором... - Мне нравится история с живописью, - перебил его Карл и обернулся к Бэрли. - Вы все еще видите вашего мальчишку? И этого пони на лужайке? Знаете, почему седло пустует? Богатый мальчик, которому принадлежит пони, тоже, оказывается, стоит у той же самой железной решетки, но его заслоняет от маленького оборванца большой каменный столб. А богатый мальчик смотрит из-за решетки на картину, которую бедный мальчик положил у ограды - он несет ее отцу, еще не признанному и умирающему с голоду художнику... - Что ж, это впечатляет, - повторил джентльмен с седыми волосами. - Значит, так: вы даете средним планом лужайку - точка зрения аппарата от дома. Но кадр обрамлен с одной стороны столбом, так что видно только бедного мальчика, глядящего с улицы. Следующий кадр - тоскующее лицо мальчика. Для пущего драматизма даем крупным планом его лохмотья. Перебивка: из-за спины мальчика - общий план: дом, конюшни и всадники, исполненные сознанием своего богатства. Это видно по тому, как они улыбаются друг другу и совершенно не обращают внимания на грумов, которые поправляют стремена, подпруги или как там эти штуки называются. Панорамный план через толпу к пони. Затем опять крупным планом мальчик. Он любуется этим пони. Потом опять - пони и толпа. Всадники оглядываются по сторонам. Грум пожимает плечами - его спросили, где маленький владелец пони. Все раздосадованы. Общим планом - покатая лужайка и столб... теперь он уже в середине кадра. Видна маленькая одинокая фигурка, глядящая в объектив. Потом быстрая перебивка и план богатого мальчика, который смотрит сквозь решетку; на лице его почти такое же выражение, как и у бедного мальчика. Перебивка туда и обратно. Один мальчик смотрит во двор, другой - на улицу. На что смотрит богатый мальчик? На картину! Даем несколько кадров подряд, чтобы создать иронический контраст. Дальше - оба мальчика замечают друг друга... - тут он запнулся, исчерпав сюжет. - Черт возьми, мне это нравится! - Мне тоже понравилось бы, если б тут была интрига, - заметил драматург. - Каждый дурак может сочинить одну сцену. Человек медленно направляет револьвер в другого, публика сидит, затаив дыханье. Ну, а дальше что? И что было до этого? - Тут совсем другое дело, - холодно произнес Бэрли. - Тут нет револьверов и нет мелодрамы. Более того, в первом же эпизоде заложено зерно дальнейшего сюжета. Два славных мальчугана, принадлежащих к противоположным полюсам общества, и каждый из них имеет то, о чем мечтает другой... - И каждый влюбляется в сестру другого. Карл действительно собирался влюбить каждого в сестру другого, но, услышав это, поторопился изменить сюжетный ход. - Ничего подобного, - сказал он, вспоминая чувства, вызванные в нем картиной с участием Нормы Ширер. - Они становятся друзьями, вырастают и влюбляются в одну и ту же девушку. Для бедного мальчика - она сказочная принцесса, которая сочувствует его мечте строить железные дороги, как ее отец. Для богатого она - единственная, кто сочувствует его мечте стать великим художником, хотя его родители презирают художников и хотят, чтобы он продолжал фамильное дело. В ней сочетается как бы два разных характера, понятно? И вот она порхает то туда, то сюда - совсем как прелестная цирковая наездница... Между прочим, она и есть цирковая наездница! - Может получиться отличная роль, - нехотя согласился писатель. - Только никакая здешняя актриса не сумеет в один день изобразить на лице два разных выражения. Вам придется снимать каждую часть ее роли отдельно - сначала с одним героем, потом с другим. - Ну, план съемок... - начал было седовласый режиссер. Но Карл заметил, что Дуг и Бэрли погрузились в угрюмое молчание. Они поглядывали друг на друга с явным недружелюбием. Вновь обретенная самоуверенность Карла мгновенно растворилась в страхе, однако тут же его озарила догадка. Господи Иисусе, они же завидуют друг другу! - Но девушка умирает, - быстро заговорил он. - И неизвестно, которого же из двух она любила. - Вы хотите сказать, что каждый воображал, будто она любит только его? - осведомился Бэрли. Такое решение задевало его самолюбие. - О нет, нет, - заверил его Карл. - Как раз наоборот. Каждый думает, что она любит другого. Но они узнают правду только в эпилоге... - Карлу очень нравились мягко, словно через дымку снятые эпилоги, которые как бы заменяют слова: "И так они жили до самой смерти в счастье и довольстве". Эпилог развертывается в поместье бедного мальчика, ставшего миллионером; у него красавица-жена. Богатый мальчик, теперь знаменитый художник, приезжает к нему в гости и тоже с красавицей-женой. Старые друзья любуются закатом. Инженер-миллионер уходит в дом и приносит фотографию умершей девушки. Он протягивает ее художнику. "Вот, - говорит он. - Я хотел отдать, ее тебе много лет назад. Она любила тебя". Художник грустно качает головой и открывает крышку часов. Там портрет девушки. "Нет, она любила не меня, а тебя. Я понял это под конец". Они грустно улыбаются, и обоим становится легче на душе. Оба обмениваются фотографиями, и мы знаем, что девушка всегда будет жить в их сердцах. - Нельзя ли сделать все это чуточку сентиментальнее? - сухо спросил писатель. - Нет, мне нравится именно так, - сказал Бэрли. - А вам. Дуг? Конечно, любой дурак мог бы найти тысячу недостатков в этом сценарии, но я говорю об общем настроении. Дуг медлил с ответом, и Карл внезапно понял, что и сценарий, который обсуждался вначале, и этого драматурга выдвигал Дуг. По сути дела, подумал Карл, он подложил Дугу порядочную свинью. - Что ж, мистер Бэрли, - сказал Дуг, - я уважаю ваше мнение, и мне нравятся идеи Карла. Однако мне хотелось бы увидеть более разработанный сценарий. Что вы скажете, Уилбер? - обратился он к писателю. - Не взялись бы вы сделать из этого законченное либретто? - Надо подумать, - холодно сказал писатель. - Может быть, у мистера... э-э... - Бэннермена, - подсказал Карл. - ...у мистера Бэннермена есть еще какие-либо предложения? - Нет, - ответил Карл. - Я же вам сказал, что я не писатель. Я - зазывала. - Но вы будете работать с Уилбером, не правда ли, Карл? Карл, улыбаясь, затряс головой. - Нет, но я охотно просмотрю готовый сценарий - в качестве своего рода инспектора, - с хорошо разыгранной наивностью заявил он, и Бэрли кивнул. Совещание закончилось; Волрат остался чрезвычайно доволен Карлом, но Карл изнемогал - и не столько от напряжения, сколько от ощущения холодной пустоты. Больше всего его угнетало сознание, что он надул и Бэрли и Волрата. Да, он нашел место, где сумел показать "высший класс", но и это было основано на надувательстве. И нет такого места на земле, где его успех был бы вполне законным, - нет и не будет, он теперь убедился в этом. Карл понял, что он, как те, ставшие рабами своей мечты простаки, над которыми он издевался всю жизнь, тоже является блаженно-одурманенной жертвой своей глупой фантазии. А сейчас он очнулся и с тоской вспоминал о пролетевшем сне. Он улыбался, прислушиваясь к разговору этих влиятельных господ; он с серьезной важностью кивал, когда они обращались к нему за советом, - но все это было безрадостно. Ему захотелось поскорее узнать, где идет какая-нибудь картина с участием Нормы Ширер. Сейчас у него было самое подходящее настроение, чтобы посмотреть душещипательный фильм. Дуг считал, что совещание прошло необыкновенно удачно. Вначале его раздражала нагловатая самоуверенность Карла, тем более, что вытащить Уилберфорса на побережье оказалось поистине мучительным делом. Ежедневные телефонные переговоры с Коннектикутом, где жил писатель, стоили Дугу больших усилий - приходилось не показывать виду, как его бесят то легкомысленные, то плаксивые отнекивания Уилберфорса. Уилберфорс был бесспорно талантлив, но в его упорных отказах Дугу чудился вызов. Дуг отлично знал, что каждый разговор с ним писатель представляет в лицах своим приятелям, изображая Волрата типичным для Голливуда меднолобым дельцом; и это еще больше укрепило Дуга в его решении во что бы то ни стало вынудить у этого человека согласие. Более того, престиж Уилберфорса мог разжечь интерес Бэрли, а Дуг нуждался в Бэрли, потому что тот обладал возможностями распространения кинокартин. И только в последнюю минуту Дуг, спохватившись, вызвал Карла. Он полагал, что Карл будет на все отвечать одобрительными кивками и беседа плавно потечет по намеченному руслу. Неожиданный оборот дела понравился Дугу гораздо больше, чем ему показалось вначале. Бэрли, делец до кончика ногтей, терпеть не мог бойких импресарио и бурные темпераменты. Однако, несмотря на свойственную Карлу манеру держаться - смесь напыщенности и развязности, граничащей с грубостью, - он сумел целиком завладеть своей аудиторией, и это придало ему цену в глазах Бэрли. Но больше всего Дуг был доволен тем, что с писателя сбили спесь, хотя Дуг должен был признаться себе, что это несправедливо, потому что первоначальный вариант сценария отличался гораздо большим вкусом и тонкостью, чем нелепая стряпня Карла; а впрочем, какого черта - если писателю это не по душе, пусть убирается к себе в Коннектикут и прибавит этот эпизод к своей коллекции анекдотов о нравах Голливуда. Но Дуг знал, что писатель не уедет. Ему, по всей вероятности, нужны деньги - что ж, пусть этот индюк заработает их ценой своего попранного самолюбия! Дугу стало весело при мысли, что этот случай является еще одним доказательством его почти сверхъестественного везенья. Он покачал головой и рассмеялся - какие бы планы он ни строил, всегда случается что-то такое, в результате чего итоги превосходят все его ожидания. Взять хотя бы эту затею с авиазаводом. Дуг готов был поклясться на целой кипе библий, что, покупая захудалый заводишко, он меньше всего рассчитывал получить огромную прибыль. Он честно намеревался выпускать самые лучшие самолеты, какие только возможно. И ему это удалось. Вся страна убедилась в том, что ему это удалось. Но завод ему надоел, вот и все; а если человеку надоедает дело, в которое он вложил свои собственные деньги, то разве он не имеет права поддаться порыву и плюнуть на все? Право же, не было никаких оснований к тому, чтобы акции поднялись так высоко. Это, черт возьми, наверно, было подстроено в конторе какого-нибудь воротилы там, на востоке страны. Он опять-таки готов поклясться, что не представлял себе, какую магическую силу приобрело его имя после авиасостязаний и что его уход из дела вызовет катастрофу. Ну что ж, тем хуже для молокососов, которые толпами валили к нему на завод. Все это представлялось Волрату ясным как день - ему надоело возиться с заводом, и благодаря этому он сорвал куш в шесть миллионов долларов. Можно ли было упустить такой случай? Дуг закрыл дверь в коридор и с довольным видом обернулся, раскинув руки, но поздравлять его было некому. Марго распахнула настежь все окна и теперь вытряхивала из пепельниц окурки. Другая девушка, которую он до сих пор почти не замечал, склонясь над своими записями, делала какие-то пометки. Почувствовав рядом с собой Дуга, она робко подняла глаза. - Сколько вам нужно экземпляров, мистер Волрат? - Спросите мисс Мэллори. Она здесь хозяйка, - засмеялся Дуг. Но Марго не была расположена к шуткам, и Дуг поморщился - по ее быстрым, точным движениям он догадался, что ссоры не миновать. - Один экземпляр для нас, один для мистера Бэрли, - сказала Марго, постукивая пепельницей о край корзинки для бумаг. - Уилберфорсу вы тоже, наверно, захотите дать экземпляр? - Конечно, - согласился Дуг. - И, пожалуй, хватит. Что вам заказать на завтрак. Марго? - Ничего, - ответила она, как бы не замечая его стараний отвести надвигающуюся грозу. - Мисс Норс, можете взять это все в мою комнату и там перепечатать. - Почему ей нельзя печатать здесь? Марго вскинула на него глаза. - Потому что вы всегда говорите, что вас раздражает стук машинки, особенно после совещания. - О, ну ладно. Ладно. - Дуг вздохнул: она поймала его на слове. Впрочем, сцены, которые устраивала Марго, значили для него все меньше и меньше. Трата времени - вот что его удручало. - Что ж, дел у меня сейчас больше нет, - оживленно заговорил он. - Пожалуй, пойду завтракать. - Ну и прекрасно. Марго догадалась, что он хочет сбежать. Дуг понял это, и инстинкт подсказал ему, что надо уходить немедленно. Но вопреки внутреннему голосу он остановился у двери и шутливым тоном спросил: - С каких пор в нашем маленьком хозяйстве появилась эта крошка? - Мисс Норс? - Марго замялась, потом взглянула ему прямо в глаза. Сердце Дуга замерло: черт его дернул задержаться. Он взялся было за ручку двери, но слова Марго заставили его остановиться. - Я готовлю ее взамен себя. - О господи, ты опять собираешься уходить? - еле сдерживаясь, спросил он. Им вдруг овладело бешенство. - Не беспокойся, - сказала Марго. - Это в последний раз. - Ах, так? Отлично. Тогда пусть это произойдет сейчас же. - Это произошло уже две недели назад, - ответила Марго. - С тех пор я не брала у вас ни цента. Рука Дуга, лежавшая на ручке двери, бессильно упала. С чего он взял, что может хладнокровно относиться к таким сценам, смутно удивился он. Ничего на свете ему так не хотелось, как иметь силы послать ее к черту и тут же уйти из комнаты, а заодно и из ее жизни. Он вспомнил тот день, когда впервые увидел Марго, и свое необъяснимое внутреннее сопротивление ее обаянию. Чутье тогда подсказывало ему, что дело тут не кончится обычной связью, но у него, к сожалению, не хватило рассудка прислушаться к внутреннему голосу. Но как бы сильно Марго ни волновала его когда-то, теперь все прошло - она ему надоела. Никогда он уже не услышит от нее ничего неожиданного, никогда ее восхищение не будет радовать его, как прежде, и близость уже не принесет им новых радостей. Ни в душевных, ни в физических ее свойствах - в ее ласках, в ее запахе, ее уме - он не откроет для себя ничего нового. И все же, будь оно все проклято, он не может прогнать ее или даже позволить ей уйти, пока эта давно минувшая буря не замрет совсем, перейдя в полный штиль. - Чего ты хочешь от меня. Марго? - взмолился он. - Мне, наверно, полагается спросить "почему", или "что еще случилось на этот раз", или "чем я провинился"? Черт, мне до смерти опротивели всякие извинения и оправдания. Да и к чему они? Я такой, как есть - хороший или дурной. Я поступаю так, как поступаю - хорошо или плохо. Я не могу перемениться, даже если б захотел. - Я знаю, - спокойно сказала Марго, и он понял - его горячность ошеломила ее до того, что она даже перестала злиться. - Я все это знаю, Дуг. И потому я ухожу. Мне больше нечего тебе предложить. Даже на уловки я уже неспособна. - Да никаких уловок и не было, Марго. - Были, Дуг, - твердо сказала Марго, не глядя на него. Голос ее звучал глухо. - Я могла довести тебя до бешенства, или завлечь тебя, или мучить так, что тебе на время начинало казаться, будто ты без меня жить не можешь. Мне все это удавалось потому, что я достаточно хорошо тебя знаю. Я не оставляла тебя в покое... я хотела, чтобы ты женился на мне. Должно быть, такая мысль засела у меня в голове с самого начала. Разумеется, тогда я была влюблена в тебя, а ты в меня... Ведь когда-то ты был влюблен в меня, правда? - Ты сама знаешь, что да. А теперь - я и сам не могу понять, но только... - Я вовсе не собираюсь тебя осуждать, - искренно сказала Марго. - И если я злилась, то не на тебя. Просто я устала придумывать одну пошлую уловку за другой и уверять себя, что поскольку это делаю я, то никакой пошлости тут нет. Вот почему я вычеркнула себя из платежной ведомости, - добавила она и насмешливо улыбнулась. - Особа, которая столько раз грозилась уйти, не заслуживает уведомления за две недели вперед. - Ты получила телеграмму во время совещания, - вдруг вспомнил он. - Это как-нибудь связано с твоим решением? - Никак. Я пришла к этому решению две недели назад, а телеграмма получена сегодня. Это от Кена и Дэви. Они давно ничего не получали от меня и беспокоятся, вот и все. А дела у них идут отлично, просто отлично! - Марго! - отчаянно выкрикнул он ее имя в страшной тревоге, которая нападала на него каждый раз, когда кто-нибудь хотел уйти от него прежде, чем он сам предлагал расстаться. - Неужели нельзя ничего придумать, чтобы ты осталась со мной? Неужели из всех существующих способов ладить друг с другом для нас с тобой не годится ни один? Ведь ты мне нужна как помощница! - Тебе никто не нужен. Дуг, - возразила Марго. - Обыкновенная картотека тебе вполне может заменить мои услуги. Тебе нужен только один человек - ты сам, и всегда и всюду он у тебя на первом плане. - Марго! - предостерегающим тоном произнес Дуг. - Ты сказала, что не будешь меня осуждать. - Я и не осуждаю. Ведь ты сам заявил, что не можешь быть иным. И все-таки ты не такой, каким тебе хочется быть. По-моему, ты даже сам толком не знаешь, каким хочешь быть! - Никаким. Меня устраивает то, что есть, - бросил Дуг. Он отошел к окну, но томительность ожидания, как невидимая ниточка, тянула его к Марго, - как будто он когда-то давно совершил тайное, до сих пор не раскрытое преступление и теперь убедился, что кому-то все время было об этом известно. Что это было за преступление, он не знал и сам, но сейчас с трепетом ждал неведомой и страшной кары. Ему страстно хотелось услышать, что она еще скажет: быть может, он поймет из ее дальнейших слов, что эти намеки - только совпадение; и в то же время ему не менее сильно хотелось, чтобы этот шантажирующий его голос умолк навсегда. - Меня устраивает то, что есть, - повторил он. - Ладно, - вяло произнесла Марго. - Пусть будет так. Дуг стоял у окна и делал вид, будто смотрит на залитую солнцем улицу; наконец он почувствовал, что больше не может выдержать ее молчания. - Ну что ж, продолжай! - вдруг крикнул он, резко обернувшись к ней. - Или это еще одна пошлая уловка, чтобы выбить у меня землю из-под ног? Марго подняла голову и с искренним удивлением взглянула ему в лицо. - О чем ты говоришь? - О себе. Ты сказала... - Но ты же не хотел слушать. - Я хочу, чтобы ты все сказала! - Он стукнул кулаком по спинке кресла. - Говори, Марго! Говори! Марго покачала головой, и он впервые увидел в ее серых глазах неподдельное, безграничное сочувствие. Так могла бы смотреть женщина много старше его, женщина, которой понятны все терзавшие его страхи. - Ты считаешь меня неудачником, - настаивал он. - Я этого не говорила, Дуг. - Но ты так думаешь. И это правда. Марго, это правда! - простонал Дуг. Наконец-то он сбросил стальные латы, которые давно, сколько он себя помнил, стискивали ему грудь. - Каждое утро я встаю с таким чувством, будто за мной гонятся. Среди ночи я вдруг просыпаюсь, как от толчка. Я должен спешить, спешить, спешить, потому что, если я чего-то не сделаю, я умру. Но что, Марго, что я должен сделать? И почему, если мне это не удастся, я погибну? Скажи мне, ради бога! - крикнул он. - Я непохож на других людей. Я лучше их. Но как мне доказать это другим, чтобы убедить и самого себя? Всюду вокруг я вижу людей, в которых есть нечто такое, что делает их особенными. Мэл Торн знает самолеты так, как мне никогда в жизни их не знать. Возьми хоть этого болвана Уилберфорса, возьми Карла или даже твоих братьев... То, что в них есть, - это как медаль, которую видно каждому. А у меня нет никакой медали, Марго. - Неправда, Дуг, есть! - Она подошла к опустившемуся на стул Волрату и прижала к груди его поникшую голову. - У тебя есть талант, и очень редкий. Ты умеешь угадывать способности в людях. Для любого другого Мэл Тори - просто опустившийся ветеран войны, несчастный забулдыга. И один только ты распознал, что в нем что-то есть, и вытащил на свет его способности, хотя он и ненавидит тебя за это. Ты вдохнул в него волю, которой он никогда бы не нашел в себе, если б не ты. Карл - ты же знаешь, что представлял собой Карл: ничтожество, жалкий бродяга, - но у него есть одна-единственная способность, и ты поставил его на такое место, где он может быть полезен и будет полезен! Волрат прижался головой к груди Марго и обнял ее за талию. Знакомое тепло ее тела дало ему такую блаженную уверенность в себе, что никакие слова не шли ему на ум - он весь отдался ощущению этой уверенности, он наслаждался ею и набирался новых сил для борьбы с самим собой. Ему захотелось навсегда удержать Марго при себе. Ему хотелось, чтобы она всегда была возле него по утрам, когда он просыпается, - при ней его не мучила бы эта потребность куда-то спешить. Ему хотелось ощущать ее рядом с собой в темноте, чтобы ее сочувственные руки возвращали ему покой. Она - единственный человек, которому он вслух признался в чем-то сокровенном, и она, его судья, оправдала его, а страшное преступление оказалось вовсе не преступлением - по крайней мере, по ее законам. - Останься со мной, девочка, - прошептал он. - Останься. - Нет, Дуг, - мягко сказала Марго. - Это только сейчас ты так настроен. А через Неделю... - Через неделю будет то же самое. Давай поженимся, детка. Нам давно следовало бы это сделать. Прошу тебя... - Не проси... - голос ее оборвался; еле сдерживая слезы, она отошла от него. - Слишком поздно... ах, боже мой, слишком поздно!.. Дуг быстро встал, вспыхнув от досады: в такой момент, когда ему необходимо сочувствие, она навязывает ему свои горести! Но нежность к ней все-таки пересилила, и ему удалось успокоить Марго - теперь она снова станет на страже, не подпуская к нему никаких страхов. Без нее он никогда не будет чувствовать себя спокойно. Он прижал Марго к себе и шептал ей какие-то слова, порожденные долгой близостью, и он был очень терпелив с нею, потому что действительно обладал способностью заставлять людей делать то, что удавалось им лучше всего, - если видел в этом выгоду для себя. Деньги, о которых Дэви намекнул Марго, были высланы ему по телеграфу почти немедленно, без объяснения причин задержки. На следующей неделе деньги пришли вовремя, а через несколько дней была получена телеграмма: "Мы с Дугом обвенчались сегодня утром. Медовый месяц на Гавайях. Скоро напишу. Целую. Марго". Дэви держал телеграмму двумя пальцами - руки его были влажны от пота, потому что снова пришло лето и наступила жара. Июльское утро вливалось снаружи волнами монотонных, то нарастающих, то замирающих звуков - мимо по булыжной мостовой с грохотом проносились машины. Дэви положил паяльник и вытер вспотевшее лицо тыльной стороной руки. Он хотел было улыбнуться, но тут же ощутил глухую и необъяснимую печаль, как будто кто-то шепнул ему, что он никогда больше не увидит сестру. Но ведь глупо же огорчаться, сказал он себе; об этом браке так мечтала Марго, да и он сам хотел, чтобы она вышла замуж. Однако до сих пор он не понимал, чт