перва замялся, потом ответил:
   - Да.
   - Я услышал это от одного мальчика в школе, - сказал  Дэвид,  подавшись
вперед. Официантка поставила перед  ним  мясо  в  кляре,  но  он  даже  не
заметил. Его глаза были прикованы к отцовскому  лицу.  -  Он  сказал...  -
Дэвид запнулся, - что ты все время на вокзале.
   - Картофель, сэр? - спросила официантка у Дэвида. Она спешила к  другим
столикам, но, пока Дэвид не выбрал себе гарнир, не могла отойти от них.
   - Возьми немного, - сказал Джири. - И капуста вроде ничего.
   Дэвид машинально положил себе гарнир. Официантка  отошла,  и  он  снова
начал:
   - Этот мальчик сказал, что ты...
   - Кто этот мальчик? Как его зовут?
   - Джулиан Робинсон.
   Джири задумался.
   - Наверно, это сын Филипа Робинсона.
   - Я не знаю, как зовут его отца. Он подошел ко мне на школьном дворе  и
сказал: "Твой отец ненормальный". - Дэвид испуганно опустил глаза. Вот  он
и произнес эти слова.
   Трижды, подумал  Джири.  Блейкни,  вокзальный  служащий  и  вот  опять.
Сколько он еще продержится? Трижды нападали на него за одно утро.
   - Ты поверил ему?
   Дэвид, не поднимая глаз, покачал головой.
   - Он объяснил, почему называет меня сумасшедшим?
   - Он сказал, что ты не уходишь с вокзала. Он сказал, что ты  все  время
слоняешься по платформам и вообще не  можешь  вести  себя  как  нормальные
люди.
   - А ты как считаешь? -  ласково  спросил  Джири.  -  Я  веду  себя  как
нормальный человек?
   - Не знаю, - ответил Дэвид. Лицо его вдруг все сморщилось, он отодвинул
тарелку. - Не могу есть, - простонал он.
   - Послушай, Дэвид, не волнуйся. Не знаю, что за небылицу придумал  этот
мальчик. Я совершенно здоров, ты же видишь.
   - Я ведь не о себе, - сказал Дэвид тихим, сдавленным голосом.  -  Пусть
их говорят, что мой отец сумасшедший. Я о тебе беспокоюсь, вот и все.
   Джири залпом допил вино. Он взял себя в руки, улыбнулся и сказал:
   - Ну, доедай и подымемся ко мне в номер. Я покажу тебе,  где  я  теперь
живу, расскажу, что сейчас делаю. Тебя это успокоит?
   - Да, -  ответил  Дэвид.  Высморкался  и  добавил:  -  Я  ведь  здорово
проголодался.
   - Вот и поешь как следует. - Джири улыбнулся. - Здесь неплохо готовят.
   Дэвид покончил с едой, и они поднялись наверх. Номер Джири - с  ковром,
занавесками, покрывалом на кровати, все в подобранной со  вкусом  цветовой
гамме, ванная, сверкающая  белизной  в  полуоткрытой  двери,  -  казалось,
воплощал суть обычной житейской мудрости.
   - Вот видишь,  Дэвид,  -  сказал  Джири,  опускаясь  в  кресло,  -  эта
гостиница удобно расположена, тут хорошее обслуживание и не так уж дорого.
Жить здесь мне с руки, пока я все не улажу. - И без паузы, чтобы Дэвид  не
пустился в дальнейшие расспросы, спросил: - Кто-нибудь  знает,  что  ты  у
меня?
   - Только ты.
   - Я имею в виду дома.
   Дэвид покачал головой.
   - Я больше не намерен спрашивать разрешения у мамы. Если я  сочту,  что
поступаю правильно, я так и сделаю.
   Джири нахмурился.
   - Ты еще мал, чтобы самому все решать, мой мальчик.
   - Я подумал, - сдержанно сказал Дэвид, - раз ты правильно поступил, что
ушел от нас _навсегда_, потому что больше не хочешь жить с нами, то ничего
страшного не произойдет, если я уйду на _один день_.
   - У нас с тобой разные ситуации.
   - Не понимаю, почему разные?
   Джири тоже не понимал и оставил вопрос сына без ответа.
   - Как бы там ни было, - сказал он, - я посажу тебя на поезд,  чтобы  ты
вернулся домой, пока они не стали волноваться.  Есть  подходящий  поезд  в
четыре пятнадцать.
   - А сколько до него еще осталось?
   Джири посмотрел на часы:
   - Около часа.
   - Хочешь избавиться от меня, да? - с горечью спросил Дэвид.
   - Просто не хочу, чтобы  дома  волновались,  -  ответил  Джири.  Потом,
взглянув на отчаявшегося сына, добавил  мягко:  -  Дэвид,  пожалуйста,  не
беспокойся. Как бы жизнь ни повернулась, я не оставлю тебя и ты ни  в  чем
не будешь нуждаться. И всякий раз, когда у тебя появится  желание  сказать
мне что-нибудь или спросить, приезжай ко мне.
   - А ты будешь здесь?
   - Где бы я ни был, ты будешь знать мой адрес. - Он вытащил бумажник.  -
Вот тебе на дорожные расходы. Держи их отдельно. - Он  протянул  ему  пять
фунтов. - Кстати, где ты раздобыл деньги на сегодня?
   - Взял из тех, что откладываю к рождеству. Почти все  взял,  а  хватило
только на билет в один конец.
   - У тебя билет только в один конец? - переспросил Джири. - А если бы ты
не нашел меня? Как ты собирался возвращаться?
   - Я решил оставаться здесь, _пока не найду  тебя_,  -  сказал  Дэвид  и
отвел глаза. - Я так по тебе соскучился.
   В груди Джири словно что-то треснуло. Словно чувства  его  хранились  в
каких-то хрупких стеклянных сосудах. А теперь сосуды разбились, и в  груди
сплошное месиво из крови и стекла. Он открыл было  рот,  попытался  что-то
сказать, но в голове все смешалось. Он  хотел  сказать,  что  бросит  этот
вокзал, поедет вместе с Дэвидом домой,  прямо  сейчас  же.  Хотел  позвать
Дэвида жить с ним в гостинице. Хотел объяснить  Дэвиду  насчет  барабанов.
Хотел пообещать  Дэвиду,  что  через  неделю  найдет  себе  другое  жилье,
переберется туда и Дэвид сможет приезжать  к  нему  и  жить  все  школьные
каникулы. Но больше всего он хотел сказать Дэвиду  что-нибудь  такое,  что
сняло бы тяжесть с души мальчика и с его собственной тоже. Слова  застряли
в нем, он вновь сомкнул губы, углы рта опустились. Отец и сын глядели друг
на друга через мертвое бездушное поле стола.
   - Ты вернешься когда-нибудь домой? - прошептал Дэвид.
   -  Дэвид.  -  В  горле  у  Джири   пересохло,   голос   скрипнул,   как
захлопнувшаяся дверь. - Обещаю тебе, я сделаю как лучше. Я постараюсь  все
уладить... - Слова его прозвучали неубедительно. Но сейчас слишком  поздно
говорить Дэвиду правду. Он сделал еще попытку: - Видишь ли, я хочу  начать
жить по-другому, эту другую жизнь ты поймешь  и  примешь  в  ней  участие.
Обещаю тебе, Дэвид.
   Лицо мальчика слегка просветлело. Но в глазах еще пряталась тревога; он
по-прежнему умоляюще  смотрел  на  отца,  словно  хотел  выпросить  что-то
ощутимое, с чем ему можно будет уйти отсюда.
   Джири был в отчаянии. Кровь и осколки стекла клокотали у него в  груди.
Он любил Дэвида. Он должен найти путь к его сердцу, должен, должен.
   - Посмотри! - внезапно произнес он, распахнул  и  скинул  пиджак,  стал
расстегивать пуговицы на рубашке. Сбросил  ее,  потом  нижнюю  рубашку.  В
тусклом свете унылого осеннего дня блеснул белый пластырь. Дэвид вскочил.
   - Господи, что это?
   Джири похлопал себя по груди.
   - Маленькое происшествие. Но ничего страшного.  Я  упал  и  сломал  два
ребра. Поэтому не смогу отсюда никуда двинуться еще недельку, а то и  две.
Меня амбулаторно лечат в больнице, она в конце привокзальной улицы.
   Охваченный ужасом и жалостью, Дэвид не отрываясь смотрел на пластырь.
   - Больно?
   - Сначала немного болело. Две первые ночи не мог спать.  А  сейчас  уже
все в порядке.
   - Как же это случилось?
   - Поскользнулся на верхней ступеньке лестничного марша. То ли банановая
кожура виновата, то ли кусок сальной бумаги, а может, еще что-нибудь.  Как
бы то ни было, когда я очутился на нижней ступеньке, два  ребра  с  одного
бока были сломаны.
   - Тебя подняли?
   - Я сам поднялся, - ответил Джири.  Ему  вдруг  стало  стыдно  за  этот
спектакль, и он быстро оделся. - Теперь ты сам видишь,  -  закончил  он  с
кривой усмешкой, - есть дельце, вынуждающее меня торчать здесь, даже  если
отбросить остальное.
   Дэвид подбежал к окну.
   - Мне теперь полегче. Повидал тебя, узнал, что с тобой случилось, и  во
всем этом...
   - Есть свой резон?
   - Да, есть.
   Теперь они оба успокоились и улыбались друг другу. Клокотание  в  груди
Джири стихло. Ему даже показалось, что стеклянные осколки могут  срастись,
как ребра.
   - Ну-с, нам пора на вокзал, - сказал он, взглянув на часы.
   - Уже?
   - Так ведь сколько успеть  надо!  Узнать,  с  какой  платформы  отходит
поезд, купить тебе билет. Можешь подобрать себе в киоске книжку по  вкусу.
К тому времени, как мы все это проделаем  и  напоим  тебя  чаем,  подойдет
время отъезда.
   Он застегнул пиджак и направился к дверям.  Тишина  в  номере  начинала
угнетать его.
   - Пошли!
   Дэвид нехотя двинулся за ним.
   - Ты мне будешь писать? - спросил он отца.
   - Каждую неделю, - с радостной готовностью ответил Джири.
   - А когда заживут ребра, дашь знать?
   - Пришлю телеграмму, как только снимут пластырь.
   Оба рассмеялись.  Смех  этот  делал  их  шаги  невесомыми,  они  словно
катились на роликах  -  сначала  по  коридору,  потом  в  лифт.  Нигде  не
задерживаясь, Джири пересек холл и направился к вокзалу.
   Как только они оказались в неиссякаемом людском потоке, то  приливающем
на перрон, то откатывающемся от него, Джири вновь стало  легче  дышать.  В
конце концов, проблемы его разрешимы. У Дэвида теперь будет  спокойнее  на
душе. Узы, связывающие их, на время ослабли, а сейчас все опять  на  своих
местах. Даже  ирландец  помог  этому,  благодаря  ему  у  Джири  появилась
объективная  причина  жить  в  гостинице.  Он  с   любовью   взглянул   на
светловолосого мальчугана, шагавшего рядом. И тут увидел Блейкни.
   Очки доктора Блейкни поблескивали в лучах фонаря, под которым он стоял,
- в это время года фонари горели и днем. Должно быть, он  пораньше  пришел
на вокзал к тому же поезду в  четыре  пятнадцать,  каким  Джири  собирался
отправить Дэвида. А что, если они увидят друг друга? И Блейкни  от  нечего
делать начнет донимать ребенка вопросами, ведь ехать им больше часа?!
   Джири  резко  остановился.  Надо,  чтобы  они  ехали  врозь.   Несложно
проследить, как Блейкни сядет в поезд, займет свое место, а потом Дэвид...
   Но тут произошло худшее. В двадцати пяти ярдах от отца с сыном  Блейкни
повернулся и увидел их обоих.
   - Дэвид, - быстро проговорил Джири, - нам бы лучше... -  Он  оглянулся.
Справочное бюро было совсем рядом. - Надо сперва узнать, с какой платформы
тебе...
   - Вон расписание, - сказал Дэвид. - Там должно быть написано.
   Он подошел к расписанию и принялся изучать его. Мальчику было  приятно,
что он такой взрослый и сообразительный.
   - Я не доверяю этим расписаниям, - сказал Джири, в горле у  него  стало
сухо. - Вечно что-нибудь меняют без всякого предупреждения. - Джири сделал
вид, что не замечает Блейкни, величественной  походкой  приближавшегося  к
ним. - В справочном бюро все-таки...
   Джири в полном смятении переминался с ноги на ногу.
   - Вот! - воскликнул Дэвид, переполненный гордостью за  самого  себя.  -
Первая платформа. Он отсюда отходит,  папа.  Прямо  где  мы  стоим.  Скоро
подадут.
   Дэвид вытянул шею, чтобы получше разглядеть пути.
   - Прекрасно, - сказал Джири.  -  Пойдем  купим  билет.  Нечего  попусту
терять время, - резко добавил он. Блейкни был совсем близко. Джири схватил
Дэвида за руку и торопливо зашагал по платформе, но не прочь от Блейкни, а
прямо ему наперерез.
   - Что ты так торопишься, пап? - запротестовал Дэвид.
   - Вот мы и опять встретились! - радостно воскликнул Блейкни.
   - Угу, - промычал Джири и стремительно прошел мимо него.
   Они направились в зал продажи билетов, там им ничто не грозило.
   - У нас еще много времени, пап!
   Джири оглянулся.
   - Дэвид, ты заметил того человека? Который говорил с нами?
   - В очках? Только что?
   - Да-да, - подхватил Джири. Дыхание его участилось. Он вытащил  носовой
платок и вытер с лица испарину. - Пожалуйста, запомни, что я  тебе  сейчас
скажу, Дэвид. Не разговаривай с этим человеком.
   - Я ведь его даже не знаю.
   - Возможно, он поедет с тобой одним  поездом,  -  вполголоса  продолжал
Джири. - Если он начнет расспрашивать тебя, не отвечай. Встань и перейди в
другой вагон. Если захочешь, можешь пойти в ресторан, я дам  денег,  чтобы
тебе не разменивать свои пять фунтов. Но если он и  туда  придет  и  сядет
рядом с тобой, пересядь за другой столик или возвращайся в свое купе.  _Ни
в коем случае не разговаривай с ним_.
   Дэвид кивал головой, глаза его округлились от удивления.  Он  испытывал
священный трепет перед мощными страстями взрослых.  Он  вступил  на  арену
этих гигантов и оттого был переполнен чувством собственной значимости,  но
одновременно понимал, как он беспомощен.
   - Я буду держаться подальше от него, папа. - Он догадывался, что нельзя
расспрашивать: тут скрывалось нечто слишком серьезное и важное.
   Джири купил Дэвиду билет. Предстояло еще как-то убить  двадцать  минут.
Поезд, громыхая вагонными сцепами, лениво подкатил  к  перрону,  но  Джири
боялся отпустить Дэвида. Разрешить мальчику сейчас сесть  в  поезд  -  все
равно что на тарелке преподнести Блейкни сына. Разве что... Он просветлел:
   - Идем, Дэвид. Я посижу с тобой в вагоне до  отправления.  Мы  спокойно
там поговорим и не будем бояться, что поезд уйдет без нас.
   Мальчик медлил.
   - А что, если тот человек тоже сядет?
   - Он не посмеет подойти к тебе, пока я с тобой.
   Джири ошибся. Не успели  они  с  Дэвидом  устроиться  в  купе,  как  на
платформе появился Блейкни. Дэвид сидел у окна, и, поравнявшись с их купе,
Блейкни заметил мальчика. Заинтересованный, он остановился.
   - Он увидел меня, папа, - испугался Дэвид.
   - Ничего страшного, - ответил Джири. Такого наговорил  сыну,  что  тот,
поди, думает, будто Блейкни - детоубийца или вампир.
   - Но он смотрит на меня.
   Блейкни приветливо улыбнулся, подошел к окну. И тут  увидел  Джири.  Он
продолжал  улыбаться,  только  теперь  улыбка  стала  более  сдержанной  и
осторожной.
   - Пусть входит, что поделаешь, - процедил Джири.
   Блейкни исчез. Без сомнения, он прошел вдоль  вагона  ко  входу.  Джири
сидел не двигаясь, все в нем напряглось. Он чувствовал, как  влажная  кожа
на груди беспомощно бьется о пластырь.
   - А что ты будешь делать, если он войдет? - спросил Дэвид.
   Вопрос отрезвил Джири.
   - Он не опасен, Дэвид, - тихо проговорил он. - Я хочу  сказать,  он  не
причинит тебе вреда. Единственное, что  он  может  сделать,  будь  у  него
мало-мальская возможность, так  это  пристать  к  тебе  с  расспросами.  С
расспросами обо мне.
   - Я ведь ничего о тебе не знаю.
   - Есть кое-что, о чем он не прочь бы узнать от  тебя.  Но  я  не  хочу,
чтобы ты ему что-либо говорил обо мне.
   - Он твой враг, папа?
   В дверях купе стоял Блейкни и смотрел на них сверху вниз.
   - Да! - тихо ответил Джири.
   - А, мистер Джири, - приветливо протянул Блейкни. Он подтолкнул  дверь,
открывая ее пошире. - А вы мне вроде не говорили, что сегодня тоже  едете.
- Он вошел и поднял руку с "дипломатом", собираясь положить его на  полку.
- Не возражаете, я присоединюсь к вам?
   - Мне бы не хотелось, - коротко ответил Джири.
   - Я мешаю? - Блейкни оставался учтив и невозмутим.
   - Нам надо поговорить, - сказал Джири.
   - Сомнений нет, отец и сын, -  сказал  Блейкни.  -  Сразу  видно,  одна
кровь. И вам срочно надо побеседовать друг  с  другом,  не  откладывая  до
дома.
   - Мой отец... - начал было Дэвид. Вероятно, он хотел объяснить Блейкни,
что Джири никуда не поедет.
   Джири наступил Дэвиду на носок ботинка и не дал сыну докончить:
   - Я порядком не виделся с сыном, Блейкни. И хочу спокойно потолковать с
ним. Вот мы и сели пораньше в поезд, пока народу немного.
   - Странно, - удивился Блейкни, - у вас же есть номер в гостинице.
   - Блейкни, это бестактно. - Сердце у Джири учащенно забилось. - Похоже,
вы считаете, что профессия дает вам полное право совать нос в чужую личную
жизнь и слушать чужие разговоры.
   - Да, - ответил Блейкни, все еще держа "дипломат" в  согнутой  руке.  -
Некоторые профессии дают такое право.
   - Запомните, я не ваш... -  С  языка  Джири  чуть  не  сорвалось  слово
"пациент", но он вовремя спохватился. Только не при  Дэвиде!  Происходящее
угнетало сына. - Блейкни, прошу вас, дайте мне побыть с сыном  наедине,  -
закончил он более ровным голосом.
   - Конечно. - Блейкни ласково кивнул Дэвиду и вышел из купе.
   - Далеко он не пойдет, - сказал Джири и сам не понял,  произнес  ли  он
это вслух или только подумал. Джири откинулся на сиденье, в ушах  и  груди
снова гремела барабанная дробь. Сидевший рядом Дэвид что-то  говорил  ему,
но Джири был совсем выбит из колеи и ничего не слышал. Как сделать,  чтобы
Дэвид и Блейкни ехали врозь? Он считал это крайне важным. Не  потому,  что
очень уж боялся, что Блейкни вытянет из мальчика какую-нибудь  информацию,
которая может повредить ему. Он просто не мог  допустить  мысли,  что  его
сына  допрашивает  специалист  по  психическим  болезням,  допрашивает  со
знанием дела человек, которого подослали к нему, чтобы установить, вменяем
ли он. Этот допрос  взбудоражит  Дэвида,  опять  пробудит  в  нем  страхи,
которые он, Джири, рассеял с таким  трудом.  Сквозь  барабанную  дробь  он
слышал свой голос, проклинающий Филипа Робинсона, но с губ его не  слетело
ни слова.
   Пассажиров  становилось  все  больше.   Они   толпились   в   проходах,
высматривая свободные места. Так-то лучше, подумал Джири. Пускай  в  вагон
набьется побольше народу, тогда Блейкни не сможет пройти к Дэвиду и  сесть
рядом с ним. И пусть Блейкни считает, что он едет вместе с сыном. Он ни за
что не посмеет вернуться, если  будет  думать,  что  они  в  купе  вдвоем.
Значит, надо оставаться здесь до  последней  минуты.  Выйти,  когда  поезд
тронется, а потом просто спрыгнуть на ходу.
   Но вдруг Блейкни пройдет мимо и увидит, что место рядом  с  Дэвидом  не
занято?
   Только зачем ему идти мимо?
   Ну, понадобится в туалет.
   Придется рискнуть. Он ведь не может бросить вокзал и поехать  с  сыном.
Пустота царила в мире,  в  том,  что  за  пределами  вокзала.  И  вдобавок
непонятно, как ему вести себя, когда они приедут. Вдруг  обратного  поезда
не будет? Джири стиснул зубы.
   - Послушай, Дэвид, - сказал он, повернувшись к сыну. В купе  вошли  две
пожилые женщины  и  стали  укладывать  свои  свертки  на  полку.  -  Когда
приедешь, - продолжал он тихим, заговорщицким  тоном,  -  веди  себя  так,
словно ты краснокожий индеец.
   - Как это?
   - Последи за этим человеком. Смотри, чтобы он тебя не  увидел.  Выйдешь
на платформу, спрячься и жди, пока  он  не  уйдет.  Он,  возможно,  начнет
искать тебя. Но я-то знаю, ты умница и ни за  что  не  попадешься  ему  на
глаза.
   Дэвид забился в угол. Он вдруг стал совсем маленьким,  кровь  отхлынула
от лица.
   - Что он может _сделать_, пап? Если поймает меня?
   Джири улыбнулся.
   - У каждого человека есть враги, Дэвид. Борьба между этим  человеком  и
мною - не физическая: мы не норовим ударить друг друга или пырнуть  ножом.
Но тем не менее это борьба. Короче говоря, он пытается обокрасть меня.
   - Обокрасть?
   - Отобрать то, что принадлежит мне.
   - Деньги? - Дэвид пытался понять отца.
   Джири покачал головой.
   - Нет, деньги лежат в банке, и им ничего  не  грозит.  Он  посягает  на
кое-что другое. На то, что мне обязательно надо сберечь.
   - Пап, я просто не...
   - Послушай, сынок, - перебил его Джири. Интересно, подумал он, эти  две
женщины прислушиваются к их разговору или  нет.  Вроде  бы  они  обсуждают
что-то свое. - Не пытайся разобраться сейчас во всем. Поступай, как я тебя
прошу. Держись подальше от человека, с которым мы только  что  беседовали,
и, если он все-таки заговорит с тобой, ничего ему не рассказывай.
   В дверях купе появился красноносый старик в  твидовом  пальто,  за  ним
следом еще двое, смахивающие  на  биржевых  маклеров.  Чувство  самозащиты
подсказало Джири купить Дэвиду билет первого класса, следовательно, в купе
должно  было  ехать  шесть  человек.  Двое  мужчин,  похожие  на  биржевых
маклеров, остановились в нерешительности - им хотелось ехать вместе.
   - Садись, Джим, - сказал один. - А я пойду посмотрю, может,  найду  два
свободных места.
   - Пройди подальше, наверняка найдешь, - ответил Джим, усаживаясь  рядом
с Дэвидом. - Заходи за мной, если найдешь.
   - Ты мог бы уступить ему свое место, - прошептал Дэвид.
   - Еще пять минут до отхода, - тоже совсем тихо сказал  Джири.  -  Давай
поговорим немного,  пока  мне  не  надо  будет  выходить.  -  И  продолжал
нормальным голосом: - Как дела в школе?
   - Да так себе, - без всякого энтузиазма ответил Дэвид.
   - Старайся не терять интереса к школе. Тебе там дадут много полезного.
   Дэвид кивнул. Он  был  разочарован.  Такое  происходит,  и  на  тебе  -
заставляют говорить о школе!
   - Какой у тебя любимый  предмет?  -  допытывался  отец.  -  По-прежнему
математика?
   - Нет. Теперь биология.
   Джири видел в окно часы: большая стрелка  передвинулась  на  полминуты.
Интересно, далеко ли до выхода? Надо будет поторопиться.
   В отчаянной попытке прервать молчание Дэвид спросил:
   - Что-нибудь передать дома?
   - Скажи, я надеюсь, у них все в порядке. А если  им  что-нибудь  нужно,
пусть непременно дадут мне знать. У мамы есть адрес, по которому она может
связаться со мной.
   - Какой адрес? Этой гостиницы?
   - Адвоката, - бесцветным голосом произнес Джири.
   Краем  глаза  он  следил  за   мальчиком,   таким   слабеньким,   таким
беззащитным. Ему хотелось обнять сына, но он подавил  это  желание.  Сидит
здесь бесприютный, среди чужих людей. Поезд увезет его за шестьдесят  пять
миль отсюда, оторвет  от  Джири...  Как  могло  случиться,  что  жизнь  их
повернулась так? Он погрузился в воспоминания, в памяти всплыл тот момент,
когда впервые он понял,  что  должен  уехать  от  Элизабет,  из  дома,  из
института, от барабанного грохота.
   - Дэвид, - попросил он сына охрипшим голосом, наклонясь к нему поближе,
- обещай мне, что не будешь волноваться.
   - Из-за чего?
   - Вообще не будешь. Особенно из-за того, что...  я  ушел  из  дома.  Ты
скоро поймешь, ничего не изменилось. Нисколько.
   "Лицемер" - вот что думал сын, это было видно по его глазам.
   - Как только все устроится, - с отчаянием продолжал Джири, - ты сможешь
приезжать ко мне и жить сколько захочешь.
   Состав дернуло, и поезд тронулся. Дэвид испуганно закричал:
   - Скорее, папа!
   Джири поднялся, взял руку сына, быстро и крепко пожал ее,  стремительно
вышел из купе и так же стремительно стал пробираться к выходу.
   Вагон был набит битком. Он решил пробираться вперед, в  противоположный
конец ему не протиснуться: в проходе у окон, дымя  сигаретами,  сгрудилась
компания молодых людей.  Он  прошел  лишь  четверть  пути  и  увидел,  что
навстречу ему движется спутник Джима, смахивающий  на  биржевого  маклера.
Он, видно, нашел два свободных места и возвращался за  приятелем.  Что  ж,
теперь можно не волноваться, пронеслось лихорадочно в  его  мозгу,  Дэвиду
больше не грозит оказаться в обществе Мориса Блейкни.
   Поезд уже набрал скорость, Джири и приятель Джима столкнулись  в  узком
проходе, поспешность, с какой Джири протиснулся мимо, удивила "маклера", и
он наградил его возмущенным взглядом. Джири посочувствовал  ему,  в  конце
концов, откуда этому человеку знать, что Джири собирается  выскакивать  на
ходу. Вагон приближался к краю платформы - неужели придется прыгать  прямо
на рельсы? Он задыхался, в ушах гремели барабаны. Он с силой дернул  дверь
и нащупал ногой  ступеньки.  Мимо  проплывали  последние  ярды  платформы,
позади осталась та ее часть, с которой обычно  идет  посадка,  теперь  они
ехали мимо сваленных в беспорядке тюков, тележек и всякого хлама.  Неужели
уже поздно? Джири отогнал от себя эту мысль и прыгнул. Во время прыжка  он
внезапно заметил Блейкни, его лицо лишь промелькнуло в окне, но  Джири  не
мог ошибиться. Доктор вышел из своего купе и видел, как  Джири  прыгает  с
подножки вагона.
   Все, конец, в ужасе думал он.  Его  отбросило  вперед,  и  он  упал  на
четвереньки. К счастью, руки и ноги  остались  невредимы,  но  головой  он
больно ударился о деревянный ящик, и на несколько секунд его оглушило.  Он
медленно поднялся на ноги. Морис Блейкни, конечно, все видел.  Ребра  ныли
от боли. По крайней мере Дэвид теперь в безопасности, сидит себе в углу  -
с одной стороны окно, с другой - приятель Джима. Надежда и страх,  надежда
и страх. Зато он остался на  своем  вокзале.  Он  прислушался:  барабанная
дробь смолкла.
   Потирая  ушибленную  голову,  Джири  повернулся,  собираясь  пойти   по
платформе к зданию вокзала, и увидел веснушчатое лицо  с  подозрительными,
глубоко посаженными глазами. Сомнений нет, это носильщик Чарли.
   - Так-с, - проговорил Чарли. - А что теперь стряслось? - У него в руках
был красный  сигнальный  фонарь,  который  он  слегка  раскачивал,  словно
размышляя, не стукнуть ли им Джири по голове. - Изучаете помаленьку,  шеф?
Отрабатываете различные способы, как бросаться на ходу с подножки  вагонов
и ломать себе шею?
   - Во всяком случае, - парировал  Джири,  -  хронометражем  передвижения
рабочих не занимаюсь.
   - Вижу, - ответил Чарли, испытующе  поглядывая  на  него.  -  Прекрасно
вижу. Сначала сел в поезд, потом, в последнюю минуту, спрыгнул  -  похоже,
вы кого-то решили провести. Похоже, хотите сбить со следа. Вот что  я  вам
скажу, шеф. Вы ведете себя как человек, который бегает от закона.
   - Ладно, - прервал его Джири. - Можете отвести меня  к  полицейскому  и
установить мою личность.
   - Не валяйте дурака, - сказал Чарли.  В  его  голосе  прозвучала  нотка
сомнения.
   - А вы не предъявляйте мне обвинений, - перешел  в  наступление  Джири.
Все передряги, напряжение и усталость этого дня вылились сейчас  в  ярость
против Чарли. Ему хотелось наказать  и  унизить  этого  человека  в  куцем
пиджаке. Измотанный и разбитый, он  сам  хотел  теперь  мучить  и  ставить
синяки. - Пошли, - сказал он грубо. - Найдем полицейского, и вы  повторите
ему свои слова о том, что я скрываюсь от закона.
   - Не торопитесь вы так, - пробормотал Чарли.  Он  отступил,  испуганный
угрозой, загоревшейся в глазах Джири. - Вы ведь не хуже меня  знаете,  что
совершаете чуднЫе поступки.
   - Я прогуливался по той части вокзала, куда не  пускают  пассажиров,  -
сказал Джири. - Выслушав от вас и вашего  сослуживца  нотацию,  я  тихо  и
мирно ушел оттуда. Мы не станем вспоминать тот факт, что вы  оба  получили
от меня подарок наличными. Может, я нарушил правила, но и вы  тоже.  Ну  а
теперь по поводу моего прыжка с поезда. Я сошел, потому что  не  собирался
никуда ехать. Я провожал своего знакомого, заговорился с ним,  а  поезд  в
это время тронулся. Такое случается каждый день. Но вы отчитываете меня  и
угрожаете законом. Что ж, пошли, найдем представителя закона. - Он схватил
Чарли за руку. - Я скажу ему, как вы  ко  мне  пристаете.  Посмотрим,  чья
возьмет.
   Чарли выдернул руку. Физически он был явно раза в три сильнее Джири.
   - Да ладно, забудем про это. Я не хочу никаких  неприятностей.  Если  у
вас есть причина прыгать с поезда, прыгайте на здоровье. Верно?
   - Почему же вы не поинтересовались, что это за причина? Или подумали  -
начнете мне угрожать, заработаете еще один фунт?
   Насупившись, Чарли побрел прочь и вскоре исчез за кучей ящиков.  Победа
приободрила Джири. Он пошел  вдоль  платформы  в  направлении  кафе:  надо
что-нибудь выпить. Все непременно уладится. Блейкни не сможет сесть  рядом
с Дэвидом; а когда они  сойдут  с  поезда,  Дэвид  будет  осторожен  и  не
попадется Блейкни на глаза; беда миновала его, он уцелел, будем надеяться,
что  все   к   лучшему.   Если   Блейкни   нечего   будет   сообщить   его
"доброжелателям", у них не возникнет соблазна тревожить его, и его оставят
в покое, он будет предоставлен самому себе среди этого многоликого скопища
равнодушных,  среди  захлестывающего  вокзал  людского  потока,   движение
которого легко предсказать.
   Согревшись   и   успокоившись,   касаясь   плечами   плеч   миролюбивых
незнакомцев, Джири, как ракушка, прилип к  бару,  терпеливо  ожидая  своей
очереди. Он понимал, что заслужил двойное виски.
   Вечер, к которому Элизабет решила не укорачивать себе юбку,  устраивали
мистер и миссис Маркус Пелт. Адриан Суортмор старался  не  терять  Маркуса
Пелта из виду, точнее говоря, он считал, что с Маркусом Пелтом внешне надо
поддерживать самые сердечные отношения, хотя внутренне всегда  был  с  ним
настороже.  Пелт  -  экономист,  чрезвычайно  удачливый  экономист,  автор
нескольких солидных книг, занимал к тому же высокий пост  в  университете.
Он тоже любил купаться в лучах славы и обожания, откуда  бы  эти  лучи  ни
исходили. Он принадлежал к числу  тех  узких  специалистов-интеллектуалов,
которым жизнь почему-то становилась немила, если они не владели  вниманием
большой  простодушной  аудитории,  равно  как  и  избранного   круга   лиц
осведомленных.
   Пелт со своей  неуемной  энергией  не  гнушался  ничем  для  достижения
заветной цели. Он никогда не отклонял предложения выступить по телевидению
- щеголял прописными истинами в дискуссиях, участвовал в викторинах, а  то
и выставлял себя шутом гороховым в шарадах и играх.  Корреспонденты  любой
газеты,  даже  захудалого  бульварного  листка,  обращались  к  Пелту  без
опасения получить отказ - будь то беседа  по  телефону  или  материал  для
гвоздевой статьи в номере. И лицо его, круглое как  тарелка,  в  очках,  с
неизменной лучистой,  самодовольной  улыбкой,  всякий  раз  приветствовало
читателя с газетной полосы, где публиковалась его статья, точь-в-точь  как
с голубого экрана.
   Маркус Пелт всегда был доволен собой. Ему нравилось, как он устроился в
жизни. Он достиг серьезного успеха в своей  области  и  легкого  успеха  у
публики. Он наслаждался и тем и другим.
   В свою, очередь Адриан Суортмор испытывал потребность в  Пелте,  и  они
оба бдительно  охраняли  свой  союз.  Суортмор  часто  предоставлял  Пелту
возможность заниматься саморекламой. А Пелт, надо отдать ему должное,  был
прекрасным актером и никогда не подводил Суортмора. Каждый  из  них  знал,
хотя они и не обсуждали этого, что, когда наступит звездный час  Суортмора
и он завладеет главной площадью телевизионного царства, он  извлечет  куда
большую, чем раньше, выгоду из Маркуса Пелта. А Маркус Пелт соответственно
сможет извлечь большую пользу из Суортмора. Они нуждались друг в друге,  и
эта потребность заглушала взаимную настороженность.
   Пелт стоял посередине ковра в гостиной, поглядывая на часы.
   - Первые ласточки скоро появятся, Адриан. Мы потерпим,  дадим  им  всем
вдоволь насладиться твоим присутствием,  а  потом  улизнем  куда-нибудь  в
тихое местечко и поужинаем. Ты не забыла заказать столик, дорогая?
   Миссис Пелт - холеная женщина, в прошлом  секретарша  Пелта,  -  кивком
головы подтвердила, что не забыла о поручении.
   - Столик на троих. В ресторане "Пиноккио", - ответила она.
   - Отлично! - воскликнул Адриан Суортмор. Он был холост,  эффектная,  но
ненавязчивая красота миссис Пелт импонировала ему. - Я готов  отдать  себя
на растерзание стервятникам до восьми вечера.
   Супруги Пелт не оговорили конкретно час окончания своего приема, однако
ничего страшного не случится, если они  условятся  о  времени  и  заставят
гостей придерживаться его. Надо и  честь  знать,  провинциалы  бывают  так
невыносимы.
   - Кто придет? - спросил Суортмор. - Я знаю кого-нибудь?
   - Они все знают _тебя_, Адриан. - Глаза Маркуса Пелта сверкнули.  -  Не
думаю, что кто-нибудь из них тебе знаком.
   - Почему  же,  дорогой,  -  поправила  его  секретарша-жена.  -  Мы  же
пригласили ту даму, от которой недавно ушел муж... Не помню ее фамилии.
   Даже ей трудно удержать в памяти всех этих ничтожных людей, слышалось в
ее тоне.
   - Джири, - мгновенно подсказал Маркус  Пелт.  -  Парень  из  института,
бумажная крыса, вечно по уши в делах. Никакого интереса к  жизни  и,  надо
сказать, никакой личной жизни. А тут вдруг сорвался с места, бросил жену и
детей. Испарился.
   - И поэтому вы пригласили ее? Чтобы она немножко развеялась?
   - Нет, - ответил Пелт. Он устраивал  приемы  не  затем,  чтобы  поднять
настроение гостей. - Мы пригласили ее потому, что  встретились  с  ней  на
прошлой неделе в одном доме. Кто-то упомянул ваше имя, и она  очень  тепло
отозвалась о вас. Она была вашей коллегой, когда вы делали первые  шаги  в
журналистике.
   - Как ее фамилия?
   - Я же сказал: Джири.
   - Да нет, девичья?
   - Понятия не имею, - весело ответил Пелт. Он считал, что и  так  сделал
достаточно много для этой женщины, пригласив к себе на прием и  тем  самым
предоставив возможность возобновить столь дорогое ее сердцу  знакомство  с
Адрианом Суортмором.
   В дверь  позвонили.  Горничная  провела  в  гостиную  первых  гостей  -
супругов  с  сыном,  которому  было  уже  двадцать  один,  он   заканчивал
университет  и  собирался  посвятить  себя  журналистике.  Они  прямо-таки
напросились на этот вечер, сломив сопротивление Пелта. Хотя в приглашении,
полученном путем вымогательства, даже речи не было о их сыне, они  тем  не
менее притащили его с собой и теперь стояли на пороге со  своим  неуклюжим
увальнем, в  немом  отчаянии  отдавая  его  на  суд  Суортмора.  Все  трое
бормотали какую-то невнятицу. Пелт представил их Суортмору с  нескрываемой
иронией,  а  тот  сразу  же  распустил   перед   ними   хвост:   заговорил
самоуверенно, велеречиво, так, словно только они и занимали его.


   - Но вы ничуть не изменились, - настаивал Суортмор.
   Элизабет Джири с любопытством взглянула на него:
   - Раньше, если мне не изменяет  память,  вы  не  были  таким  льстецом,
Адриан.
   - Вы все та же девчушка, как в сорок восьмом году, -  сказал  Суортмор,
залпом выпил джин с тоником и  поставил  пустой  бокал  на  стол.  (Нельзя
напиваться, тут есть на что посмотреть.)
   - Я прожила с тех пор ровно столько, сколько и вы, - продолжала она,  -
были у меня и счастливые минуты, и горькие. Замужество - начало, середина,
- она слегка пожала плечами, - и конец.
   - Мне грустно это слышать, - сказал он мягко. Придвинулся к ней, словно
желая защитить, и, понизив голос, добавил: - Вам,  должно  быть,  пришлось
многое пережить, но знаете, вы молодец, нипочем по вашему виду не скажешь,
что у вас были горькие дни, от этого я еще больше восхищаюсь вами.
   - А вы? - Она решила  незаметно  увести  разговор  от  своих  неурядиц,
которые они  слишком  откровенно  обсуждали.  -  Вы  уже  вкусили  радости
семейной жизни? Шлепанцы у камина?
   - О _нет_, - ответил он так, словно даже мысли такой не допускал.  -  Я
был слишком занят работой, чтобы вступать в брак. Не знаю, встретил  ли  я
на  своем  пути  Мисс  Избранницу,  мне  некогда   было   мешкать,   чтобы
рассматривать ее вблизи и решать, она ли это. Всегда были неотложные дела.
   Он вздохнул, и лицо его, и глаза, необычно  узкие,  как  у  монгола,  и
полные, подвижные губы приняли скорбное выражение.
   Неожиданно Элизабет Джири почувствовала, как сильно  действует  на  нее
Суортмор, будоражит душу: его близость и то, как он стоит,  наклонясь  над
нею, его горячее внимание к ней. А энергия, исходящая от него! Была ли она
сексуальной по своей природе? И да и нет - эта энергия была всякой, в  том
числе  и  сексуальной.  Ее  одолела  досада:  она  поняла,  до   чего   же
невежественна в этом  плане.  Артур  был,  конечно,  человеком  достаточно
страстным, но как бы глушил в себе страсть, его энергия оставалась внутри.
А до Артура ничегошеньки не было: правильное воспитание, приличная работа,
которую она оставила ради спокойной семейной  жизни.  Спокойная,  а  потом
вдруг раз - и выбросила ее из седла. Она ненавидела Артура. Никогда раньше
она не испытывала к нему ничего подобного, а сейчас ненавидела его.
   - Теперь, раз уж мы встретились, - говорил Адриан  Суортмор,  -  мы  не
должны терять друг друга из виду.
   Он повторял это каждому, кого встречал после  некоторого  перерыва.  Но
Элизабет Джири он  предлагал  восстановить  прерванное  знакомство  вполне
искренне.  Прикосновение!  _Прикоснется_  ли  к  ней  снова   какой-нибудь
мужчина? Хочет ли  она  этого?  Да...  Нет...  была  спокойная  жизнь,  ни
ветерка, может, хватит? Разве она уже не была счастлива?
   Но Адриан Суортмор! Что и говорить, это было  бы  для  нее  непосильным
испытанием! Воображение унесло ее далеко. Ведь Анджела хочет перебраться в
Лондон. Такая перемена пошла бы всем им на пользу. Она бы  разом  сбросила
несколько лет. На мгновение она пожалела, что не укоротила юбку.
   - Я была бы рада, - ответила она, глядя на  Суортмора  снизу  вверх.  -
Дело в том, что... мне нужен человек, с которым я бы могла  поговорить  по
душам. Посоветоваться. Человек, разбирающийся в жизни.
   О, как ей вдруг захотелось, чтобы нашелся мужчина, который снял бы с ее
плеч  эту  ношу,  освободил  бы  ее  от  непомерного  груза  и  она  снова
почувствовала бы себя женщиной, женщиной, женщиной!
   Адриан Суортмор наклонился к Элизабет и беглым взглядом окинул  гостей.
Никого  хоть  сколько-нибудь   представлявшего   интерес   не   было,   за
исключением, пожалуй,  одного  промышленника,  достаточно  состоятельного,
правда, по его тупой физиономии не скажешь, что он способен сделать бизнес
хотя бы в полкроны. С ним  любопытно  было  бы  побеседовать;  но  к  нему
намертво прилип Маркус Пелт, а миссис Пелт стояла  неподалеку  на  страже,
дабы он не улизнул от ее супруга и никто до него не добрался.
   Остальные - тихий ужас, особенно та пара, у которой сыночек собирался в
журналисты. Суортмор  уже  обошел  всех,  никого  не  пропустив,  одаривая
каждого своим вниманием. До восьми еще битых полчаса. Элизабет Джири,  вот
кем  можно  заняться.  К  тому  же...  и  в  свои  сорок  она  по-прежнему
оставалась, как принято  говорить,  "привлекательной  женщиной".  Суортмор
никогда не имел  привычки  отказываться  от  маленьких  радостей,  которые
подбрасывал ему случай, а сейчас  судьба  предлагала  ему  один  из  своих
сюрпризов, никакого сомнения быть не могло. Она явно заинтригована, а  раз
она недавно разошлась со своим муженьком,  он  в  два  счета  заставит  ее
бегать за ним, добиваться его. Суортмор без долгих размышлений приступил к
атаке -  стал  заглядывать  ей  в  глаза,  обжигая  ослепительной,  полной
восхищения улыбкой.
   - Чертовски обидно, что я приглашен на ужин, - сказал он. -  Может,  вы
согласитесь, и мы поужинаем все вместе, вчетвером. Я обещал Пелтам.
   Лицо у нее вытянулось.
   - О, я не могу, - сказала она, но видно было,  что  ей  очень  хотелось
согласиться. - Дети дома одни, а я не оставляю их надолго  без  присмотра.
Дочери пятнадцать, она разумная девочка,  но  я  обещала  ей  вернуться  к
восьми, она и так давно одна.
   - Чепуха, - запротестовал Суортмор и  наклонился  к  ней  доверительно,
пытаясь уговорить. - Ничего с ними не случится.  Пятнадцать?  В  некоторых
странах девочки в пятнадцать лет выходят замуж и сами заботятся  о  семье.
Не будьте наседкой, Элизабет.
   - Не знаю... - Она колебалась. - Я должна позвонить, и, если дома все в
порядке, я предупрежу Анджелу, что задержусь примерно на час.
   - Вот это я понимаю! - одобрил он. - Знаете что? Предлагаю  компромисс.
Вы поужинаете со мной и Пелтами, я сделаю все, чтобы мы управились с  этим
поскорее, зато у нас останется время - я провожу вас, и вы  меня  угостите
чем-нибудь покрепче, а в город я вернусь последним поездом.
   Она просияла.
   - Где телефон?
   Ликующий Адриан Суортмор пересек гостиную, чтобы сообщить  Пелтам,  что
они будут ужинать вчетвером.
   - Ведь вы, конечно, не против? Элизабет так хорошо помнит наше прошлое,
она меня засыпала рассказами о людях, с которыми я потерял все связи.
   - И что же, неужели из этого следует, что вы  на  весь  вечер  заведете
старую пластинку? - поинтересовался Пелт, не любивший неожиданностей.
   - Да вовсе нет, Маркус, - успокоил его Суортмор. -  Из  этого  следует,
что за одним прибором будет сидеть очаровательная, чуть робкая женщина,  в
некотором смысле - воплощение моего прошлого.
   - Ну, раз вы так поворачиваете дело, боюсь, мне нечего вам возразить.
   Прием, судя по всему, близился к  концу.  Гости  подходили  к  супругам
Пелт, произносили положенные слова благодарности, отыскивали свои пальто и
исчезали. Адриан Суортмор каждого награждал про себя крепким словцом  -  и
при  этом  одаривал  теплой  прощальной   улыбкой.   Пара,   сын   которой
вознамерился  заняться  журналистикой,  предприняла  последнюю   отчаянную
попытку завлечь его в уголок и  держать  там,  пока  не  вытянут  из  него
какое-нибудь конкретное  обещание,  но  он  избавился  от  них  с  дерзкой
легкостью.  Они  удалились,  пристыженный  сынок,   дергая   разболтанными
суставами, поплелся  следом.  Гостиная  почти  опустела  -  пора  начинать
приятный вечер.
   Вернулась Элизабет Джири, лицо ее было  мрачным  и  встревоженным.  Она
выглядела на десять лет старше, чем до разговора по телефону.
   - Мне надо домой, - сказала она Суортмору. - Я только  что  говорила  с
дочерью, и она сказала, что сын куда-то пропал. Ему десять.  Она  сказала,
он не возвращался после школы домой. И я не помню, чтобы видела его  перед
моим уходом. Я думала, он где-то играет.
   - Безусловно, так оно и было,  -  поддакнул  Суортмор.  -  Десятилетние
мальчишки любят побродить: ушел  -  пришел.  Он  живой  и  невредимый,  не
волнуйтесь.
   - Но где же можно бродить в холодный зимний вечер? Я должна найти  его.
Видимо, я не сумею поехать с вами ужинать, пока...
   - Послушайте, - прервал ее Суортмор. - Вы на машине?
   - Да.
   - В таком случае давайте я вместе с вами поеду к вам домой и помогу  во
всем разобраться, а Пелтов мы  попросим  поехать  в  ресторан  без  нас  и
проследить, чтобы столик остался за нами, а мы присоединимся к ним  позже,
как только найдем вашего мальчика. Наверно,  он  у  кого-нибудь  из  своих
друзей, играют себе в железную дорогу и совсем забыли о времени. Мне  ведь
тоже когда-то было десять.
   Она с благодарностью улыбнулась ему, снова почувствовав себя  женщиной,
но лицо ее опять стало тревожным, когда она добавила:
   - Анджела обзвонила всех мальчиков, у кого он мог бы  находиться.  Если
он пошел в гости, то это какой-нибудь новый приятель, нам еще незнакомый.
   - А почему бы и нет? - Суортмор пожал плечами. - Но я  понимаю,  вы  не
успокоитесь, пока мы его не найдем. Разрешите поехать с вами и  помочь.  Я
сейчас договорюсь с Пелтами.
   Несколько минут объяснения - и Маркус Пелт с  кислой  миной  согласился
поехать в ресторан и ждать их там. Наконец Адриан и Элизабет сели в машину
(немало набегавшая, в отличном состоянии, недорогая), и она повезла его  к
себе домой. Машину она вела умело и с удовольствием, поэтому  волнение  ее
было не так заметно. Дэвид пропал!  Адриан  Суортмор  едет  к  ней  домой!
Ликование в душе боролось с отчаянием. Она еще  привлекательна,  даже  сам
Суортмор, очарованный ею, изменил свои планы, не  посчитался  с  хозяевами
дома и вот едет с ней, с ней! Вовсе и не надо было укорачивать  юбку,  она
поступила правильно: ее чары и так неотразимы. А рядом с  этим  сверкающим
потоком текли угрюмые, мутные, грязные струи  сточной  канавы:  неужели  с
Дэвидом произошло несчастье? Неужели теперь беды навалятся на нее, а  уход
Артура - лишь преддверие этих несчастий, неужели Дэвид  попал  под  машину
или убит, и, если несчастье случилось, это кара за ее эгоизм, за  то,  что
она  хотела  радости,  стала  проверять,  может  ли  она  еще  понравиться
мужчине?!
   Машина свернула на боковую дорожку и остановилась: они у цели. Элизабет
Джири выключила  мотор,  и  тотчас  их  обступили  тишина  и  сумрак.  Она
попыталась вылезти из машины и не смогла.  Как  только  она  шагнет  через
порог дома, волнение захлестнет ее,  словно  прибой.  А  сейчас  она  была
погружена  в  тепло,  оттого  что  они  сидели  tete-a-tete   с   Адрианом
Суортмором; она  чувствовала  себя  здесь  в  безопасности,  под  надежной
защитой, и ей хотелось продлить это ощущение, пусть лишь на минутку.
   Она повернулась и взглянула на него.  Они  могли  различить  лица  друг
друга, хотя было темно.
   - Спасибо, что вы решили помочь мне, - просто сказала она.
   Суортмор привлек  ее  к  себе  и  поцеловал.  Это  был  знак  дружеской
поддержки, не более того, но на  мгновение  ее  губы  коснулись  его  губ,
обещая и сдаваясь, - он был потрясен. Ого, здесь есть чем поживиться.  Она
резко  отстранилась  от  него,  мать   семейства,   контролирующая   себя,
добропорядочная представительница своего класса.
   Суортмор последовал за ней к дому, в ушах у  него  шумело.  В  комнатах
горел яркий свет, было тепло и уютно, все вместе словно сопротивлялось той
ужасающей пустоте,  что  повисает  над  домом  без  хозяина.  Из  гостиной
навстречу им  вышла  Анджела.  Ее  длинные,  с  бронзовым  отливом  волосы
искрились в лучах света, льющегося из-под абажуров.
   - Ну что,  дорогая,  -  спросила  Элизабет,  пряча  свое  волнение  под
напускной оживленностью, - есть какие-нибудь новости?
   - Нет, -  ответила  Анджела  и  с  интересом  взглянула  на  Суортмора,
улыбающегося ей из-за плеча матери.
   - Значит, надо звонить в полицию, -  бросила  Элизабет,  направляясь  в
гостиную.
   - Подождите, - остановил ее  Суортмор,  устремляясь  вслед  за  ней.  -
Во-первых, я хотел бы сам разобраться во всем с помощью вашей, - он  снова
улыбнулся Анджеле, - дочери, которой вы меня еще не представили.
   - Анджела, - сказала Элизабет Джири, - это Адриан Суортмор.
   - Я знаю, ты собиралась увидеться в гостях с господином  Суортмором,  -
озадаченно произнесла девочка, - но не знала, что он приедет к нам.
   - Господин Суортмор приехал помочь нам, - решительным тоном  продолжила
Элизабет. - Когда я позвонила тебе и узнала, что Дэвид исчез,  он  любезно
предложил... - Внезапно она с шумом всхлипнула, на  нее  накатило  невесть
откуда. Непонятно, с чего бы это.  Она  могла  поклясться,  что  вовсе  не
собиралась плакать. В самом деле, в глазах - ни слезинки. Но  этот  тяжкий
всхлип! Она всхлипнула лишь раз, но он был сигналом, что  на  горизонте  -
шторм.
   - Послушайте, Элизабет, - сказал Суортмор. Мужская спесь овладела им  в
присутствии женщин - этой дамочки в расцвете лет и  пылкой  девчонки.  Вот
где жизнь! К черту Пелтов! - Идите на кухню, наденьте фартук  и  поджарьте
котлеты, или сварите яйца, или еще что-нибудь, а мы тут  сами  разберемся.
Когда матери теряют присутствие духа, им лучше всего удалиться  на  кухню,
по-моему, это прекрасное  правило.  Мы  разыщем  мальчика,  ему  наверняка
захочется поесть, и готовый ужин будет весьма кстати. Так  что  идите.  Мы
сообщим вам, как только найдем его.
   Ласково, по-отечески  он  выпроводил  Элизабет  из  гостиной,  а  потом
вернулся к ее дочери.
   - Мы не станем звонить в полицию, Анджела, - сказал он, - сначала  сами
предпримем, что в наших силах. Прежде всего, как зовут вашего брата?
   - Дэвид.
   - Дэвид. И ему десять лет, мне ваша мама сказала. - Его глаза  сузились
- он напряженно обдумывал план действий; они стали совсем как  у  монгола,
что еще  больше  подчеркивали  его  резко  выступавшие  скулы.  (Взгляд  в
объектив!) - Он уже  достаточно  взрослый,  сам  может,  если  вздумается,
ездить на большие расстояния. У него есть друзья,  к  которым  он  мог  бы
отправиться на весь вечер?
   - Я обзвонила всех, кого могла. Если он сейчас где-нибудь в гостях,  то
я просто не знаю этих людей.
   - Но он может быть у кого-нибудь?
   Она отрицательно покачала головой.
   - Ну что ж, остаются больницы и полиция. Начнем,  пожалуй,  с  больниц.
Там говорят просто "да" или "нет", когда к ним обращаются  с  запросом,  а
что до полиции, стоит им сунуть нос... - Не договорив, он взял  телефонную
книгу. Из кухни было слышно, как шипит  сковородка,  на  которой  Элизабет
что-то жарила. Он был королем в этом доме! Адриан Император!
   Он набрал первый попавшийся номер и  только  успел  спросить  дежурного
больницы, не поступал ли к ним в течение вечера десятилетний мальчик,  как
услышал звонкий голос Элизабет, удивленно воскликнувшей: "Дэвид!"  Мальчик
вошел в дом с черного хода - видно,  надеялся  проскользнуть  незаметно  и
сразу же налетел на свою маму, хлопотавшую в фартуке на кухне.
   - Спасибо, уже все в порядке, - сказал  Адриан  Суортмор  медсестре  на
другом конце провода. - Юный мошенник объявился.
   Он повысил голос, звучавший теперь искренне и  доверительно,  -  нечего
делать из этого трагедию. Мальчишки  есть  мальчишки.  Страх  заставит  ее
сердце трепетать, размягчит его, наполнит благодарностью, тем легче  будет
его задача. Адриан Смелый.
   Пьяный он, что ли? Он опустил трубку на рычажок, повернулся и поймал на
себе взгляд Анджелы, пристальный, сияющий.
   - Ну вот, - вздохнул он с облегчением. - Дэвид дома.
   Она улыбнулась, он в ответ тоже улыбнулся и заглянул в ее глаза, словно
сейчас его интересовала только она.


   Всю дорогу Дэвид очень тихо сидел рядом с Джимом и его  приятелем.  Две
женщины, возвращавшиеся из города с покупками, без умолку болтали,  но  не
слишком громко, и грохот поезда  то  и  дело  заглушал  их  голоса.  Дэвид
подумал, что если следить за их болтовней, пытаться разобрать, о  чем  они
говорят, то время пройдет быстрее и он отвлечется от мыслей о двух  вещах,
которые он старался забыть: о печальной истории его отца и о  жуткой  цели
отцовского врага.
   Он гнал от себя тревожные мысли,  поскольку  ни  в  том,  ни  в  другом
случае,  судя  по  всему,  не  мог  ничего  изменить.  Дэвид  был   умным,
уравновешенным  мальчиком.  (Рассудительность  он  унаследовал  от   отца,
уравновешенность - от матери.) В сочетании оба  эти  качества  делали  его
существом здравомыслящим, которое не станет биться головой о  стену,  ведь
ее все равно не прошибить. Ему только десять, как  же  он  сумеет  внушить
отцу, что тот должен поступать более разумно? Доводы, которые привел отец,
не убедили его;  он  принял  их  с  готовностью  скорее  потому,  что  они
свидетельствовали о  желании  отца  соблюдать  принятые  нормы  поведения,
казаться просто слегка чудаковатым, чем  явным  безумцем.  А  как  он  мог
противостоять  этому  толстому  господину  с  гладким  лицом   в   зловеще
поблескивающих очках без оправы? Господин этот был не  просто  взрослым  и
потому физически куда более  сильным  -  он  ведь  был  прекрасно  одет  и
производил  впечатление  человека  преуспевающего  и  влиятельного,  таких
железнодорожные служащие и полицейские всегда охотно выслушивают  и  с  не
меньшей охотой выполняют их  распоряжения.  Конечно,  поверят  ему,  а  не
какому-то мальчишке.
   До чего же противно быть  десятилетним.  Трудно  и  унизительно.  Дэвид
добросовестно вслушивался в болтовню двух женщин, а в дальнем  уголке  его
сознания кружились мысли обо всем этом, и самая главная не отпускала его -
надо скорее  становиться  взрослым.  Есть  такая  пора,  которую  называют
юностью. Он слышал, как  мама  что-то  рассказывала  об  этом,  а  однажды
случайно увидел  это  слово  в  книжке.  Юность  -  когда  ты  становишься
подростком. У юных, должно быть, тоже свои заботы, но, с  другой  стороны,
они небось не труднее тех, с которыми ему пришлось столкнуться, и все-таки
станет легче, когда тебе положено будет  иметь  свои  проблемы:  проблемы,
которые окружающие могут оценить и о которых все толкуют. Если ты юн,  как
Анджела, на тебя смотрят сочувственно и удивленно, правда,  воспитание  не
позволяет взрослым поинтересоваться, как  же  ты  справляешься  со  своими
незадачами. А вот когда  тебе  десять,  они  просто  не  замечают  тебя  и
полагают, что у тебя тишь да гладь, ведь школьные годы самые безоблачные.
   Его цель, думал Дэвид, - тринадцать. Стать  тринадцатилетним,  высоким,
сильным, отпустить  волосы  до  плеч,  тогда  у  него  появятся  серьезные
проблемы, тогда все изменится. Но продержится ли его  отец  до  той  поры?
Может ли он надеяться, что и через три года будет  понимать  своего  отца?
Убедит ли он его тогда, выберется ли отец из своей передряги и заживет как
все люди? Или же ему будет все хуже и хуже, а  потом  в  конце  концов  он
сойдет с ума и с воплями побежит вдоль платформы? А если так случится, кто
будет виноват? Это мама довела его  до  сумасшествия?  Конечно,  нет,  она
всегда была спокойной и  благоразумной.  Анджела?  Да  она  просто  глупая
девчонка, неспособная на _такое_ - свести с  ума.  Он  сам?  Нет.  Кто  же
тогда?
   Внезапно Дэвид увидел учтивое выбритое лицо мистера Блейкни. Врага  его
отца. Он пытался что-то украсть у Дэвида. И тут же Дэвид понял, что именно
этот человек пытался украсть, да, в сущности, уже украл. Здравый  рассудок
его отца.
   Тринадцать. Когда наступит  этот  волшебный  день  рождения,  он  будет
высоким и сильным. Он станет тренироваться каждое  утро,  наращивать  себе
мускулы - готовиться к этому дню. Потому что, продержится его отец до  той
поры или нет, Дэвид все равно не упустит господина  в  очках  без  оправы,
настигнет его. Отомстит. Вы довели моего отца до  сумасшествия,  он  из-за
вас с воплями мечется среди носильщиков. Я сведу с ним счеты!  Получай!  И
еще! Убью! Думал, выйдешь сухим из воды, все забудут, чьих рук  это  дело.
Но один человек не забыл.  Тринадцать.  Сколько  навалилось  на  меня,  не
всякому взрослому такое по плечу. В школе его  окружали  тринадцатилетние,
четырнадцатилетние и  так  далее  -  даже  восемнадцатилетние.  Сохнут  по
девчонкам. Едут на  велосипедах  и  свистят  им  вслед.  Или  обмениваются
книжками. Что это за книжки?  Разные,  но  все  про  девчонок.  А  то  еще
гогочут, когда какой-нибудь верзила вытащит что-то  из  кармана.  Что?  Да
какие-то штуковины для девчонок. Тебе поможет то, что волнует других, а не
то, что ты таишь. К Дэвиду подошел контролер,  и  он  молча  протянул  ему
билет, а внутри все бурлило: мой отец сошел с  ума,  он  остался  там,  на
вокзале! Поищите господина в очках без  оправы:  он  задумал  убить  моего
отца, я знаю об этом, я расквитаюсь с ним.
   Вот исполнится тринадцать, затаясь думал он, пряча билет  в  карман,  и
тогда я расквитаюсь с ним. Он не посмеет заявить в полицию,  он-то  знает,
что это он отправил моего  отца  в  клинику  для  душевнобольных.  Длинные
солнечные палаты. Я пойду к нему в больницу. Пап, я победил  его.  Смотрит
на меня как затравленный. А потом  вдруг  пойму  по  его  глазам:  он  все
понимает. Ты свел счеты, сынок. Я горжусь тобой.
   Поезд  замедлил  ход.  Пассажиры  засуетились,  начали  собирать  вещи,
подниматься с мест. Час настал. Не столкнуться бы с врагом, нельзя,  чтобы
тот его увидел, надо быть начеку. Отец доверил ему святое дело - ведь  это
был его отец, и он, Дэвид, боялся за своего отца, неважно,  нормальный  он
или  душевнобольной.  Показалась  длинная  освещенная  платформа.   Дэвид,
спотыкаясь о ноги Джима и его приятеля, выбрался в коридор и заторопился к
двери, чтобы выйти первым. Конечно, он рисковал. Этот, в очках без оправы,
мог ведь подойти к тому же выходу. И Дэвид прошел  в  следующий  вагон.  И
очень даже кстати - очутился ближе  к  хвосту  поезда.  Теперь  ему  видна
большая часть платформы. Он непременно  должен  проследить,  как  этот,  в
очках без оправы, уйдет с вокзала.
   У Дэвида созрел план. Отомстить он сможет не раньше чем через три года,
но он вовсе не намерен сидеть до тех пор сложа руки. За этим, в очках  без
оправы, надо неотступно  следить.  Кровь  в  жилах  закипала  от  тайного,
мрачного волнения, он обдумывал, как станет тщательно копить информацию  о
нем, все до мельчайших подробностей, составит исчерпывающее  представление
о характере своего врага. Но самым главным было вот что. Надо узнать имя и
адрес этого господина. Может, отец и  знает,  но  в  глубине  души  Дэвиду
ужасно хотелось справиться со всем самому. Он чувствовал  себя  защитником
собственного отца и не хотел, чтобы отец что-нибудь  заподозрил,  пока  не
наступит день, когда Дэвид сможет прийти к нему и сказать: "Справедливость
восторжествовала. Ты отомщен".
   Он выпрыгнул из поезда и крадучись пошел  к  турникету.  Все  пассажиры
непременно проходят через турникет. Он спрятался за тележку  с  ящиками  и
незаметно выглянул оттуда. Появились первые пассажиры, те, что  торопились
пройти контрольный пункт и обогнать основной поток. Господина в очках  без
оправы среди них не было. Он, должно быть, только сходит  с  поезда,  ищет
Дэвида. Предчувствие опасности наполняло Дэвида радостным волнением. План,
придуманный им, был смелым, а смелость города берет. Он  сперва  дождется,
пока отцовский враг пройдет через турникет, а затем выскользнет из  своего
убежища и пойдет за ним по пятам до стоянки такси.  Дэвид  хотел  услышать
адрес своего врага, когда тот  сообщит  его  водителю.  Дэвид  не  упустит
момента, подкрадется совсем близко и услышит.
   Ждал он долго, даже замерз. И вот наконец появился  Морис  Блейкни,  он
шел вдоль платформы крупными шагами, чуть вприпрыжку, небрежно  размахивая
"дипломатом" и двигаясь прямо на  Дэвида.  Мальчик  замер  в  ужасе  -  на
мгновение ему показалось, что Блейкни смотрит  на  него  в  упор.  Но  тот
ничего не замечал вокруг себя, его мысли были  заняты  чем-то  другим.  Он
встал в  хвосте  очереди,  профилем  к  мальчику,  -  пассажиры  медленной
вереницей продвигались к выходу.
   Дэвид  молниеносно  выскочил  из  своего  укрытия  и  втиснулся   между
пассажирами позади Мориса Блейкни. На его счастье,  он  оказался  рядом  с
огромным молодым человеком, стоявшим как раз за Блейкни, гигант  был  куда
выше и шире доктора.  За  спиной  этого  бегемота  он  чувствовал  себя  в
безопасности, как за воротами амбара. Очередь медленно ползла к турникету,
а Дэвид ждал, зажав билет в потной руке. Вот господин в очках  без  оправы
миновал турникет, за ним, расталкивая всех локтями, - старая  дама,  затем
гигант, а там и Дэвид. Он проскользнул незаметно, как  угорь.  Господин  в
очках без оправы был уже на стоянке такси.  Перед  ним  человек  шесть,  а
свободных машин только две. Дэвид следил -  еще  одно  такси  подкатило  к
самой очереди. Перед господином в очках без оправы остался  один  человек:
нет, двое сели вместе, и теперь подошла  очередь  господина  в  очках  без
оправы.  Такси  с  двумя  пассажирами  отъехало.  Площадь  перед  вокзалом
опустела. Дэвид прирос к стене.  Дул  сильный  ветер,  мальчик  дрожал  от
холода. Краешком глаза он посмотрел на дорогу, прикинул шансы к  побегу  и
успокоился: если вдруг господин в очках без  оправы  повернется  и  увидит
его, он сумеет скрыться. Но тогда  его  план  рухнет,  и  сколько  времени
пройдет, пока он сможет его все-таки осуществить! Господи, хоть бы  он  не
поворачивался! Господь, верно, испытывает то же  самое  чувство,  с  каким
Дэвид кормит уток на пруду. Больше не  бросай  так  корку  хлеба.  Я  буду
хорошим, буду усердно молиться в церкви, стану верить в тебя.
   Вот и такси. Оно подкатило прямо к Блейкни. Блейкни подошел к машине  и
открыл дверцу. Стоявшие за  ним  автоматически  шагнули  вперед,  заполняя
освободившееся место, в ту же секунду Дэвид  подскочил  сзади  к  такси  и
начал  возиться  у  багажника,  словно  собирался  его   открыть.   Сперва
бдительный, потом проворный, теперь он прямо прилип к такси, он был  похож
на полуголодного парнишку, одного из тех, что  слонялись  по  вокзалам  во
времена королевы Виктории, а не на мальчика наших дней из  хорошей  семьи.
Очередь с удивлением поглядывала на него. Водитель высунулся из окошка.
   - Этот мальчик с вами? - спросил он.
   - Мальчик? - удивился Блейкни. Он повернулся в ту сторону, куда смотрел
шофер. И увидел крошечную фигурку в голубом  плаще,  выскользнувшую  из-за
такси, - мальчик метнулся через дорогу, не глядя  по  сторонам.  Машин  на
проезжей части не было. На том краю дороги фигурку поглотила темнота.
   - Со мной? - снова спросил Блейкни. - Нет.
   Он сел в  такси,  назвал  свой  адрес  и  погрузился  мыслями  в  суету
прошедшего дня. Больше всего он беспокоился из-за статьи,  которую  обещал
написать о некоторых  сложных  проблемах  психики  больного.  Что  это  за
мальчик? Может, с задворков близлежащих улиц?  А  не  сын  ли  это  Джири?
Блейкни подосадовал, что не разглядел его получше. Может,  мальчику  нужно
было помочь. Джири спрыгнул с поезда, он  сам  видел.  А  мальчик,  видно,
поехал один. Что тут долго рассуждать, надо бы поехать  и  разыскать  его.
Мал еще разгуливать по ночному городу. Но если это сын Джири, почему же он
тайком подбежал к такси Блейкни? Может, хотел, чтобы тот отвез его  домой,
а в последний момент не решился попросить?
   Отбросив прочие заботы, Морис Блейкни всю дорогу думал о сыне Джири. Он
был добросердечным человеком, и сейчас ему было не по себе оттого, что  он
в поезде делал записи к лекции, а не попытался  разыскать  мальчика  после
того, как увидел, что его отец ни с того ни с сего спрыгнул с поезда.
   - Мы слишком заняты, - бормотал он, обвиняя  самого  себя.  -  А  долг,
человеческий долг! У нас слишком много других забот.
   Такси подъехало к его дому, Морис Блейкни попросил:
   - Вы не могли бы оказать мне любезность?
   - Чего? - обрезал водитель, грубости и нахальства ему было не занимать.
   - Ведь вы сейчас вернетесь на вокзал, правда?
   - Да, я прикреплен там к стоянке, - с сожалением ответил таксист.
   - Помните мальчика, крутившегося возле такси? Вы еще спросили, со  мною
ли он.
   - Помню.
   - Пожалуйста, поищите его и, если найдете, постарайтесь усадить к  себе
в машину и отвезите домой. Боюсь, он заблудился. Если вы  его  отвезете  -
его родители, я хочу сказать, его мать не поскупится отблагодарить вас.
   - У меня своих делов по  горло,  -  отрезал  таксист.  -  Боитесь,  что
ребенок потерялся, звоните в полицию. Они там для того и посажены.
   Доктор Блейкни без лишних слов расплатился по счетчику и  дал  солидные
чаевые.
   - Хорошо, сэр, - уступил водитель. - Если я увижу его.  Конечно,  я  не
могу вылезать из машины. Просто буду поглядывать по сторонам.
   - Конечно, - подхватил Морис Блейкни. - Просто смотрите по сторонам.
   Такси отъехало, а он вошел в дом.


   Дэвид бежал что есть духу, пока  не  убедился,  что  за  ним  никто  не
гонится. Он остановился у фонарного столба, сердце так и прыгало.  Провал!
Кампания против господина  в  очках  без  оправы  началась  с  чудовищного
провала. Этот господин узнал  его,  можно  не  сомневаться.  Теперь  будет
начеку. Начеку! Но кого ему бояться? Ему ничто не грозило. Дэвид  даже  не
знал, понятия не имел, где его искать. Какой толк  надеяться,  что  случай
сведет его с Блейкни, очень даже может быть, что он его никогда не увидит.
Вот тебе и грандиозный план! Вот как ты мстишь за  своего  отца,  которого
свел с ума жулик и интриган в очках без оправы!
   Он стоял, прислонясь к уличному фонарю, а мысли вертелись вокруг одного
и того же. Имя, адрес. Его отец обратился к этому господину по  имени,  он
отчетливо это помнит, но само имя напрочь вылетело. Он тогда  был  слишком
взбудоражен и испуган, чтобы удержать его в памяти. Нет, надо взять себя в
руки. Впредь - мужество, стальные нервы, спокойствие!
   Думай... Думай... Имя. "Блогшоу, дайте мне побыть с моим сыном.  Бруно,
дайте мне побыть с моим сыном".
   Как в воду кануло. В самом деле, теперь ни за что не всплывет. Сердце у
него так колотилось, что уши заложило. Испытывая отвращение к самому себе,
Дэвид оторвался от столба и бесцельно побрел вперед. Прошел  одну  грязную
улочку, потом другую. Тут вроде бы широких улиц и не было.  Остановился  и
прислушался:  не  долетает  ли  сюда  шум  машин,  по  нему  он   мог   бы
сориентироваться и выйти на какую-нибудь знакомую  улицу,  где  есть  хоть
одна живая душа. Тишина. Ночь,  казалось,  поглотила  все.  Погруженный  в
раздумья, отчаявшийся, Дэвид брел вдоль молчаливых домов. Кое-где в  окнах
поблескивали голубые огоньки телевизоров. Остальные дома  словно  вымерли.
Лишь из одного доносились звуки: играли на фортепьяно,  пели  и  смеялись.
Ему было так одиноко, но домой возвращаться  не  хотелось.  Там  никто  не
разделит с ним одиночества.
   Долго ли он шел? Знобкий ноябрьский ветер пробирал его до мозга костей.
Что же делать, что же делать? Должен ведь найтись выход.
   Он снова завернул за угол. Вот оно, спасение! Блики света, люди, теплый
запах масла: ого, рыба и жареная  картошка!  Вдруг  он  почувствовал,  как
проголодался; карман отвис под тяжестью денег, которые ему  дал  отец,  он
был богачом. Теперь он как взрослый и вообще парень не  промах;  он  купил
себе большую порцию рыбы с картошкой, ему завернули  все  это  в  газетный
кулек, и, уплетая за обе щеки, мальчик с  легким  сердцем  продолжал  свой
путь. С таким держи ухо востро: всегда за себя постоит.
   "Байндуид, дайте мне побыть с моим сыном.  Блейкни,  дайте  мне  побыть
с..." _Блейкни!_ Дэвид даже вскрикнул  от  радости.  Проглотив  оставшуюся
картошку и выбросив пустой кулек, он ускорил шаг.
   Найти вокзал, добраться до дома... это тотчас  стало  совсем  просто  -
спросить у первого же встречного. Так он и сделал. Ему  объяснили,  совсем
все несложно.
   - Что-то ты припозднился, сынок, один ведь.
   Он снисходительно улыбнулся:
   - Я сейчас прямо домой.
   Осторожность, спокойствие. Ничего им  не  говорить.  Главное  теперь  -
добраться до дому, проскользнуть наверх и притвориться, что все это  время
читал  в  своей  комнате.  Он  мысленно  представил  себе  эту   сцену   и
"прорепетировал" ее. Но Анджела тебя искала. Подымалась к тебе в  комнату.
Анджела, верно, ослепла. Смотрела на меня и не увидела. Лжешь. Ну и пусть.
Он имеет право повидаться со своим отцом, и,  если  нужно  будет  солгать,
чтобы отстоять это право, он солжет.
   Вокзал. Такси. Он подошел к машине и сердце его ушло в пятки. Это  было
то самое такси, на котором  уехал  Блейкни!  Он  узнал  ленту  шашечек  на
дверцах, узнал мягкую фетровую шляпу водителя, его  настороженный  взгляд.
Слишком поздно.
   - А,  это  ты,  дружище.  Пассажир,  которого  я  давеча  отвез,  велел
разыскать тебя. Ты, мол, потерялся, что ли.
   - Нет, я не потерялся, - ответил  Дэвид.  -  Я  возвращаюсь  домой.  Не
отвезете? - И он назвал свой адрес.
   - Тот человек сказал, что твоя мать расплатится за проезд.
   - Я сам расплачусь. У меня есть деньги.
   Довольный таким исходом дела, водитель согласно кивнул головой,  и  они
покатили. Мозг  Дэвида  сверлила  мысль:  как  выудить  у  таксиста  адрес
Блейкни?
   - Это господин Блейкни интересовался мной, верно?
   - Разве? - отвечал водитель, затягиваясь сигаретой.
   - Он мой дядя. Только я забыл, где он живет.
   - Если он твой дядя, - равнодушно бросил водитель, - спроси у мамы, она
тебе скажет.
   - Не уверен, что она знает, - робко настаивал Дэвид.
   - Ну уж это ваши заботы, - отрезал водитель, тормозя у дома  Дэвида.  -
Приехали. Девять шиллингов.
   На самом деле водителю причиталось шесть, но он  не  ошибся,  заключив,
что Дэвид никогда не ездил на такси один и понятия не имеет, какие  платят
чаевые. Деньги есть деньги, тут каждый сам о себе заботится. Он дал Дэвиду
с десяти шиллингов два шестипенсовика сдачи и уехал.
   Дэвид остановился у  изгороди.  Окна  в  комнатах  были  освещены,  как
обычно. Наверно, еще не очень поздно. Путешествие, конечно, отняло у  него
время - интересно, час или больше? Сейчас вряд ли намного  больше  восьми.
Он пробрался к черному ходу. Надо проскользнуть через кухню. В такую  пору
там не готовят.
   Он ошибся: мама встретила его клубами перегретого воздуха  и  возгласом
удивления.
   Дэвид стоял не  шелохнувшись.  Первое,  что  его  поразило:  мама  была
какая-то другая. Лицо тоньше и моложе, разрумянившееся, но вовсе не такое,
каким оно  становится  от  жара  газовой  плиты.  Даже  голос,  когда  она
произносила его имя - радостно, огорченно и жалобно, - был другим.  Он  не
мог объяснить этого, но уже знал, когда они  стояли  и  смотрели  друг  на
друга, что мама теперь стала другой, теперь она не та  женщина,  какую  он
видел утром за завтраком.
   А потом в кухню вошла Анджела, всем видом показывая свое негодование, а
за ней - человек в очках, скуластый, смешной какой-то.
   Дэвид закрыл за собой дверь. Он теперь понял: все изменилось - и в  нем
самом, и вокруг. Он повидался с отцом, и в их жизни началась новая  глава,
она будет развиваться сама по себе, независимо от его поступков и желаний.
И еще - он вернулся домой, а мама стала совсем другая,  Анджела  ходит  по
кухне, будто охотник на слонов, и этот мужчина в доме. Совсем другой  стал
их дом. Он сразу понял.
   - Где же ты был? - Элизабет Джири почти плакала. Она  еще  не  овладела
собой, да и не знала, где взять силы для этого.
   - А что,  разве  я  опоздал?  -  спросил  Дэвид.  Он  поддался  первому
побуждению - и надерзил. Но тут же пожалел об этом.  Брякнул  глупость,  а
маме только того и надо. Ее так и прорвало: посыпались сердитые попреки  и
укоры.
   - Послушай, Дэвид, ты всех нас заставил очень волноваться. (Нас! Всех!)
Ты вернулся на несколько часов позже  обычного,  ты  никогда  еще  так  не
запаздывал и никому не сказал ни  слова.  Может,  у  тебя  были  серьезные
причины, ты лучше бы объяснил нам все, чем заставлять нас так волноваться,
а если ты собираешься и дальше поступать так же глупо...
   - Может, перейдем в гостиную, - предложил Адриан  Суортмор,  выглядывая
из-за плеча Элизабет; он решил завладеть инициативой. -  Самые  неприятные
сцены всегда происходят  на  кухне.  Давайте  пройдем  в  гостиную,  сядем
поудобнее  и  все  выясним.  Уверен,  Дэвид  не   хотел   заставлять   нас
волноваться.
   Ах, ты  уверен!  Да  неужели?  Этот  господин  поднял  в  Дэвиде  волну
негодования. Да кто он такой?! Что ему надо было у них  дома,  пока  Дэвид
отсутствовал? Нужно спасти отца. Этот прилизанный высокомерный субъект  ни
за что не станет здесь командовать вместо отца.
   Ветчина, которую Элизабет жарила на рашпере, стала  подгорать.  В  носу
защекотало от голубого дымка.
   - О, лучше я послежу за ветчиной.
   - Пускай Дэвид все расскажет мне, - предложил Адриан Суортмор. - Дэвид,
ты меня не знаешь, я давнишний друг твоей мамы, мы были знакомы задолго до
твоего рождения, и,  если  ты  захочешь  сказать  мне,  почему  задержался
допоздна, я попытаюсь ей все объяснить и все уладить.
   Он улыбался ободряюще и доверительно, и Дэвид сразу понял: этот человек
- враг куда более опасный, чем Блейкни. Ну и дела! Враги - повсюду,  прямо
как грибы после дождя! Он подумал так и почувствовал себя даже счастливым.
   Суортмор направился в гостиную первым. Дэвид на секунду замешкался.
   - Ма, мне ему говорить?
   - Конечно, дорогой, - ответила она, продолжая возиться у плиты. - А мне
нужно прийти в себя. Просто скажи мистеру Суортмору, в чем  суть  дела,  а
потом мы все  вместе  поужинаем.  Где  бы  ты  там  ни  пропадал,  есть-то
наверняка хочешь.
   - Нет, - гордо ответил он. - Я поел рыбы с жареной картошкой.
   - Рыбы с картошкой? - Она резко выпрямилась. - Кто же тебя угостил?
   - Никто. Я купил.
   - И съел, - заключила она сокрушенно.  -  Прямо  из  газетного  кулька,
прямо на улице. А ведь знал, что я тебя здесь жду и  волнуюсь.  Почему  ты
такой злой?
   - Я не хотел быть злым.
   - Дэвид! - позвал Суортмор, и в  его  голосе  едва  заметно  прозвучали
железные нотки. Он давал понять мальчику, что тот должен повиноваться.
   - Ступай, - сказала Элизабет, лицо  ее  сделалось  каким-то  тяжелым  и
чужим. - Расскажи обо всем, а я пока приготовлю ужин.
   Дэвид поплелся в гостиную. Суортмор сидел в кресле, в  кресле  отца,  а
Анджела стояла, положив руки на спинку дивана, прямо как прокурор.
   - Садись, Дэвид, - сказал Суортмор. - И вот что я тебе  скажу.  Нам  не
стоит делать из этой истории драму. Ты поступил глупо, но мы все то и дело
совершаем глупые поступки. - Он улыбнулся.
   - Ничего глупого я не делал, - ответил Дэвид.
   Суортмор поджал губы.
   - А что же ты в таком случае делал?
   - Я встречался со своим отцом.
   Суортмор насторожился. Он не был подготовлен к такому повороту событий.
Прежде чем он решился заговорить, Анджела с яростью выпалила:
   - Где?
   - В Лондоне.
   - Ты _один_ ездил в Лондон?
   - Пришлось одному. Если бы я попросил кого-нибудь, меня бы все равно не
взяли.
   Анджела пристально, с сомнением смотрела на него -  правду  он  говорит
или лжет?
   - Откуда же ты узнал, где его можно найти?
   - Кого найти? - переспросила Элизабет Джири, которая едва-едва пришла в
себя и теперь, торопясь все узнать, явилась в гостиную с подносом.
   - Он говорит, что виделся с папой.
   У Элизабет подкосились ноги. Лучше бы она не  входила.  Кухня,  которую
она так спешила  оставить,  казалась  ей  сейчас  приютом  благословенного
неведения.
   - Как же он мог? - Она повернулась к Дэвиду. - Что все это значит?
   - Я ездил повидаться с отцом.
   Все бурлило в нем, его переполняла безумная гордость. Они  все  заодно,
все против него. Они - вместе, а он - сам по  себе.  И  дом  этот,  и  эти
женщины изменились за считанные часы. Этот человек,  должно  быть,  что-то
сделал с  ними  со  всеми.  Присутствие  этого  человека  словно  цементом
скрепило его мать и сестру в их вражде к  нему.  И  прекрасно.  Он  найдет
способ разрушить этот союз. А что может быть надежнее правды?
   -  Дэвид,  -  сказала  Элизабет  Джири,  -  если  ты  говоришь  правду,
продолжай.
   - А что еще добавить? Я виделся с отцом, вот где я был  целый  день,  у
него все хорошо, мы вместе пообедали, и  он  дал  мне  денег,  а  когда  я
вернулся, я сначала пошел пешком, купил себе рыбы  с  картошкой,  а  потом
приехал домой на такси.
   Он рассказывал и сам себе удивлялся: и все это я!
   - Почему ты не сядешь, Дэвид? - включился в разговор Суортмор.  У  него
было время собраться с мыслями, и теперь он пришел  к  выводу,  что  лучше
проявить сочувствие ко всем, тогда можно  будет  выбраться  из  щекотливой
ситуации целым и невредимым. - Давай поговорим обо всем спокойно.
   - Я и говорю спокойно.
   - Предположим, ты действительно ездил повидать отца, - сказал Суортмор,
взвешивая каждое слово, -  безусловно,  в  этом  нет  ничего  дурного.  Ты
соскучился по нему, верно?
   Ярость полоснула по сердцу Дэвида, рассекла  его  в  один  миг,  словно
трещина - зеркало. Никто не должен совать нос в их с отцом отношения. Даже
сам господь бог, и уж тем  более  этот  господин  с  помятым,  недоуменным
лицом, рассевшийся в отцовском кресле. Он стоял насупившись и молчал.
   - Дэвид, - сказала Элизабет Джири в полном отчаянии. - Я не  знаю,  где
твой отец. Если даже я не знаю, как же узнал ты?
   Дэвид мигом повернулся к ней. Теперь в его сердце не осталось  жалости.
Он ненавидел мать. Он с наслаждением отдал бы приказ, чтобы ее высекли,  а
заодно и Анджелу.
   - О нем ведь говорят... - бросил он. - Ребята в школе  говорят,  потому
что слышат, что говорят о нем  их  родители.  Он  все  время  проводит  на
Паддингтонском вокзале. И ни за что  не  хочет  уходить  оттуда.  Живет  в
гостинице, а весь день торчит на вокзале.
   - Дэвид, как могла тебе прийти в голову подобная _глупость_...
   - Это не глупость, это правда.
   - Уж кто-кто, а твой отец на такое не способен.
   - С чего ты взяла? - ощетинился Дэвид.
   - Дэвид, - остановил его Суортмор, решив,  что  пора  вмешаться.  -  Ты
уверен, что мальчик или мальчики, сказавшие тебе это, не разыгрывали тебя?
   - Уверен.
   - Это тебе сказал твой друг или враг?
   - Это сказал мальчик по имени Джулиан Робинсон, и неважно - друг он мне
или враг. Я был сегодня на вокзале, видел отца и убедился, что это правда.
   Элизабет Джири застыла с подносом в руках. Потом  растерянно  поставила
его.
   - Он сам тебе сказал, что никогда не уходит с вокзала? Он сказал  тебе,
- она беспомощно развела руками, -  что-нибудь  о  том,  как  он  проводит
время?
   - Мальчишки говорят, что он спятил. - Дэвид вовсе не хотел говорить  во
весь голос, но почему-то выходило громко. - Они говорят, что он  не  может
уйти с вокзала: у него что-то случилось с головой и он  лишится  рассудка,
если уйдет с вокзала, вот он никогда оттуда и не уйдет, если только его не
заберут... в психушку или еще куда-нибудь.
   Едва Дэвид произнес слово  "психушка",  из  глаз  его  ручьем  полились
слезы. Он сидел забившись глубоко в  кресло,  и  рыдал,  никого  и  ничего
больше не замечая. Рыдания его не были громкими,  но  они  сотрясали  его,
душили.
   Элизабет подошла утешить сына, но он оттолкнул  ее,  и  она  беспомощно
опустила руки. Элизабет с мольбой посмотрела на Суортмора, а тот,  хоть  и
понимал, что должен предпринять какие-то шаги, совершенно растерялся. Двое
взрослых не решались прервать молчание. Первой заговорила Анджела. Все про
нее забыли, а ее душил гнев, и теперь он прорвался.
   - Как похоже на Дэвида  -  поверить  в  дурацкую  историю,  которую  он
подхватил в школе у  какого-то  абсолютного  кретина  _ребенка_,  а  потом
устраивать дома сцены и рыдать на глазах у всех.
   - Замолчи, Анджела. Нельзя быть злой.
   - Ничего себе! Я - _злая_. А Дэвид тогда какой?
   Она хотела сказать,  что  Дэвид  испортил  что-то  очень  важное.  Этот
удивительный  вечер,  приход  Суортмора,  человека,  лицо  которого  знают
миллионы, оно сейчас сияло _для нее_, и предчувствие чего-то невероятного,
влечение ее мамы к этому незнакомому мужчине; Анджела и не  подозревала  о
том, что с ней сейчас творится, а объясни ей кто-нибудь, она  бы  отчаянно
засмущалась; в воздухе было нечто такое, что Анджела волей-неволей чуяла -
словно  запах  тропического  цветка:  это  сулило  перемены  в  ее  полной
событиями жизни, приключение, посвящение в тайну, это необходимо ей, после
скучного детства она имеет на такую перемену полное право, а тут противный
Дэвид встрял; его отсутствие объединяло их, его присутствие - угнетало. По
ее сценарию ему надлежало попасть в беду, конечно не утонуть  или  угодить
под машину, ей вовсе не нужна была смерть брата, но уж если он исчез - так
исчез: убежал бы из дому, его бы искала полиция  и  после  долгих  поисков
нашла бы под забором умирающим от голода.
   - Дэвид хуже чем  злой,  -  сказала  она.  -  Ведет  себя  как  глупый,
слезливый _ребенок_.
   Пока что в ее лексиконе это слово было самым  обидным.  Произнеся  его,
она замолкла. Потрясла головой и вышла из  комнаты,  вскидывая  ноги,  как
жеребенок.
   - Дэвид, - предложил Суортмор, стараясь, чтобы  его  голос  звучал  как
можно ласковее, - неплохо бы тебе лечь в постель, как ты  считаешь?  Пойди
отдохни, а мы с мамой обсудим то, что услышали от тебя.
   Ненависть в Дэвиде была сильнее горя. Какое право  имеет  этот  человек
обсуждать папино несчастье? С кем бы то ни было, тем более с мамой?
   Он больше не плакал и с ненавистью взглянул на Суортмора.
   - А вы остаетесь?
   Суортмор подарил ему непринужденную улыбку.
   - Не волнуйся. Я проведу у вас только вечер. И скоро вернусь в Лондон.
   - О, не уезжайте, - вырвалось у Элизабет Джири.
   Ее возглас всех удивил, саму ее  -  не  меньше  остальных.  У  нее  это
получилось чисто импульсивно. Слова сорвались с губ помимо ее  воли.  Пока
они не были произнесены, она даже не подозревала, как сильно ей  хотелось,
чтобы Суортмор остался и защитил ее, как сильно она  боялась  той  минуты,
когда он уйдет и дом снова останется без мужчины.
   - Дэвид, - повернулась она к  сыну,  пытаясь  скрыть  смущение,  -  иди
спать, а я принесу тебе горячего молока. Не огорчайся, дорогой.  Тебя  все
это слишком расстроило, но увидишь - все уладится.
   - И папа так сказал, - угрюмо буркнул Дэвид. Однако встал  с  дивана  и
вышел, даже не взглянув на Суортмора.
   Элизабет не решилась упрекнуть сына за эту грубость. Она поняла  вдруг,
что он еще уязвимее, чем она сама.
   - А теперь, - воскликнул Суортмор, довольный, что все  снова  на  своих
местах и с уходом детей он опять  может  управлять  событиями.  -  Давайте
поедим как следует. Я так проголодался.
   - Я накормлю вас, - ответила она бесцветным голосом.  И  лицо  ее  тоже
ничего не выражало: жизненные силы  покинули  ее,  их  хватало  только  на
заученные действия.
   Ай да умница Суортмор, покоритель женщин, словно в воду  глядел.  Пусть
ее похлопочет, принесет еду, повертится вокруг него,  а  там,  глядишь,  и
кровь заиграет в жидах. Ей ведь было над чем призадуматься, и он готов был
помочь ей, но он ничего не мог предпринять, пока она не подчинится ему. Он
стремился прийти ей на помощь и в то же время  имел  на  нее  виды,  хотел
завладеть ею,  чтобы  она  стала  беспомощной,  безвольной,  обессиленной;
дрожащей, стала его женщиной; и эти два желания слились в  нем  воедино  и
одновременно обуревали его.
   Элизабет поставила перед Суортмором яйца с ветчиной, извинилась, что не
может составить ему компанию - кусок в горло не лезет, - и понесла  наверх
Дэвиду горячее молоко. Он уже крепко спал. Или притворялся? Она  поставила
чашку на столик и низко наклонилась над сыном. Нет, в самом деле спит. Он,
должно быть, как только донес голову до подушки,  буквально  провалился  -
сработал  защитный  рефлекс  здорового  ребенка.  Он  забылся,  убежал  от
неприятностей, навалившихся на него, в зеленую пелену сновидений.  Анджела
с рассерженным видом бродила по своей комнате. Элизабет решила не заходить
к ней. Она пока дочери не помощник - сама  еле  на  ногах  держится.  Тихо
закрыв дверь комнаты Дэвида, она сошла вниз к Адриану Суортмору.
   Тот повернул к ней лицо - честное, открытое, ничем не омраченное.
   - Элизабет, у вас есть свободная комната, чтобы я мог переночевать?
   - Да, - ответила она и подумала: небо вняло ее мольбам.
   - Вы не будете ужинать? - продолжал он, спеша разделаться  с  ненужными
формальностями и перейти прямо к делу.
   - Не хочется. Выпью чаю.
   - Прекрасно. Давайте выпьем вместе.  Но  перед  тем  как  вы  поставите
чайник, подскажите мне, кому я могу позвонить,  чтобы  проверить  всю  эту
историю, касающуюся вашего мужа.
   - А разве надо проверять?
   - Безусловно. Потому что, если все так на самом деле, вы должны  будете
что-то предпринять.
   - Вы правы. Но меня эта история  доконает.  По  мне,  пусть  будет  что
будет. Что я изменю?
   - Я понимаю вас, Элизабет, но взгляните на все с другой стороны. Если у
него действительно нервное потрясение, тогда понятно, почему  он  совершил
такую глупость - ушел от вас. Положению женщины, от которой ушел  муж,  не
позавидуешь. Но если он душевнобольной, если ему нужна  врачебная  помощь,
тогда ему уже не до жены. И развод в этом случае - не ее вина.
   - Возможно, они скажут, что _это я свела_ его с ума.
   - Проследите за  событиями  несколько  дальше.  Допустим,  вы  захотите
развестись с ним; если он невменяем, это не составит никакого труда.
   - Но зачем впутывать меня во все это? Вменяем он или  нет,  я-то  здесь
при чем? Очень скоро выяснится, что с  ним,  и,  если  он  невменяем,  его
изолируют.
   - Не согласен. Совсем не обязательно, что это произойдет скоро. В таком
состоянии он может продержаться месяцы - тихое помешательство,  и  все,  а
покуда на людях он ведет себя  нормально,  не  скандалит  и  не  кричит  в
общественных местах, так может тянуться, пока у него не кончатся деньги  и
его не выбросят из гостиницы. А тем временем все будут судачить  по  этому
поводу. Представьте себе, что ждет Дэвида в школе. Там и сейчас  для  него
ад кромешный, раз он решился сесть в поезд и отправиться на Паддингтонский
вокзал.
   - Джулиан Робинсон, - произнесла Элизабет, ее голос оставался  грустным
и отрешенным. - Его родители - Филип и Дженифер Робинсон. - На имена у нее
была великолепная память. - В телефонной книжке  записан  их  номер.  Если
хотите звонить, звоните прямо сейчас,  пока  я  на  кухне.  Я  в  принципе
выносливая, но на сегодня с меня хватит.
   - Понятно, - посерьезнев, сказал он ей. - Я  и  хочу  избавить  вас  от
лишних страданий.
   Она взглянула на него с  искренней  благодарностью,  которую  не  могла
погасить усталость, и вышла на кухню. Как только она  удалилась,  Суортмор
принялся быстро листать телефонную книжку. Вот она, золотая  жила.  Теперь
есть с чем прийти к Бену. Какой типаж для  программы  новостей!  Известный
ученый (если  пока  и  неизвестный,  то  скоро  им  станет)  поселился  на
Паддингтонском вокзале. Одинокий  человек,  сбежавший  с  передовой  линии
науки. Или по-другому: куда идет человечество? Известный ученый  чувствует
себя дома только среди тех, кто в пути.
   Может, он просто псих. Но какое получится интервью!
   - Алло?
   - Могу я поговорить с Филипом Робинсоном?
   - Слушаю.
   - Мистер Робинсон, мы с вами незнакомы. Меня зовут Адриан Суортмор.
   - Да? - Робинсон довольно редко смотрел телевизор, имя  ему  показалось
знакомым, но...
   - Вы, думаю, поймете, по какому вопросу я беспокою вас, если  я  скажу,
что звоню из дома миссис Элизабет Джири.
   - Элизабет Джири? - Мысли Робинсона, словно стрелка компаса, пометались
и приняли нужное направление. - Жена Артура Джири?
   - Совершенно верно. Жена Артура Джири. Она очень обеспокоена,  господин
Робинсон.
   - И вы хотите навести справки об Артуре Джири?
   - Верно. Миссис Джири  очень  серьезно  обеспокоена  дошедшими  до  нее
странными слухами. Я ее давний друг, и хочу помочь ей, и, чтобы освободить
ее от излишних волнений, навожу справки  сам.  Вы  не  скажете,  как  себя
чувствует сейчас Артур Джири и где он находится?
   Скверно, что не захватил магнитофона, а то бы подключил к телефону.  Но
всего не предусмотришь.
   Робинсон вкратце рассказал, что ему  известно  о  Джири,  а  под  конец
сообщил, что обратился за консультацией к доктору Морису Блейкни. Пришлось
объяснить Суортмору, кто такой Блейкни, и, как только Суортмор все  понял,
он  рассыпался  перед  Робинсоном  в  благодарностях.  Ему  не   терпелось
закончить разговор и набрать номер доктора Блейкни.
   Блейкни, отдыхая после обеда, курил сигару. Трубку он взял нехотя.  Но,
узнав о цели звонка Суортмора, насторожился, и к нему тотчас вернулась его
деловитость.
   - Да, я  знаю  человека,  о  котором  вы  говорите.  Меня  неофициально
попросили повидаться с ним. Конечно, речь шла не о  том,  чтобы  поставить
медицинский диагноз. Просто его друг, бывший коллега...
   - Филип Робинсон, - подсказал Суортмор.
   - А,  вы  знаете.  Да,  Робинсон  повстречал  Джири  на  Паддингтонском
вокзале. Сказал мне, что он какой-то странный,  и  попросил  взглянуть  на
него. Я побеседовал с  Джири  сегодня  утром  в  гостинице,  и  ждал,  что
Робинсон позвонит мне справиться о результатах, но он еще не позвонил.
   - Зато позвонил я, - ответил Суортмор. - Я давний друг Элизабет Джири и
помогаю ей разобраться во всем этом.
   - Элизабет Джири? Жена? Ясно. Но я мало  что  могу  сообщить  вам.  При
таких обстоятельствах много я и не смог бы узнать. У Джири явные  признаки
нервного истощения. Я сразу понял, как только повстречался  с  ним  утром.
Его объяснения так логичны, что  не  подкопаешься.  Он  слишком  старается
скрыть, что чем-то сильно расстроен, но в глубине души он совсем убит.  Не
надо быть специалистом, чтобы заметить это. Днем я видел его еще  раз.  Не
знаю, уходит ли он когда-нибудь с вокзала, но сегодня утром и днем часа  в
четыре он был там. Вместе с сыном. Кстати, мальчик  благополучно  добрался
до дома?
   - Вы видели их вместе? - спросил Суортмор. Его  взволновал  этот  новый
поворот дела. - Как себя вел Джири?
   - Конечно, при мальчике он не был так замкнут и скован; меня он  увидел
неожиданно и очень смутился. Настолько  выбился  из  колеи,  что  даже  не
способен был держаться со мною вежливо.
   Суортмор услышал, как вошла Элизабет с чайным подносом.  Ничего,  пусть
будет в курсе дела. Он не мог прервать разговор.
   - Почему же, как вы думаете? - спросил он, крепче сжав  трубку,  словно
боялся, что ее отберут. - Почему это так его потрясло?
   - Судя по всему, он боится, что за ним следят. Возможно,  чувство  вины
из-за того, что он оставил жену  и  детей.  А  может,  что-нибудь  другое,
подспудное. Но что именно, не могу сказать, пока не понаблюдаю за ним.
   - А это возможно?
   - Думаю, нет, - ответил Блейкни. - Я ведь делаю только то, о  чем  меня
просят, а никто не просил меня лечить Джири. Если его состояние ухудшится,
он может попасть в психиатрическую больницу, а там за ним будет  наблюдать
специалист...
   - Думаете, оно ухудшится?
   - Ничего не могу сейчас сказать.
   - А если нет? Если он останется в теперешнем состоянии?
   - Нет, не останется, - с мрачной категоричностью ответил Блейкни. - Ему
сделается или лучше, или хуже. Не исключено, что самое правильное сейчас -
оставить его в покое. Мне лично не хотелось бы теперь мешать ему.
   - Эта история, как вы понимаете, весьма тревожит его близких и друзей.
   - Если его близкие и  друзья  тревожатся,  -  произнес  Блейкни  слегка
высокомерным и небрежным тоном, - они могут поручить  кому-нибудь  следить
за ним, чтобы он не бросился под поезд. А кроме этого, нам, думаю,  ничего
не нужно предпринимать. Люди, как правило,  попадают  в  стресс,  а  потом
выбираются из него без чужой помощи. Мозг человека, как и  тело,  обладает
способностью освобождаться от инфекции. А это - самый лучший исход.
   - Благодарю вас, доктор Блейкни, - сказал Суортмор. -  Вы  оказали  нам
добрую услугу тем, что откликнулись на  случившееся.  Мы  вам  чрезвычайно
признательны.
   И они вежливо распрощались. Суортмор положил трубку.
   - Легкая инфекция в мозгу, - сказал он скорее себе, чем Элизабет.
   - В чем дело? - спросила Элизабет. Разливая чай, она  низко  склонилась
над чашками, чтобы скрыть волнение и страх.
   - Как я понял, этот Филип Робинсон, сын которого был так мил с Дэвидом,
связался с неким доктором Морисом Блейкни.
   - Он ведущий врач у Грейсона. - Теперь она испугалась не на шутку.
   - Дорогая, не надо так пугаться слова "Грейсон", - сказал  Суортмор.  -
Робинсон просто попросил Блейкни повидаться с Артуром, взглянуть, в  каком
он состоянии, и решить, действительно ли его поступки ненормальны. Блейкни
так и сделал и пришел к выводу, что причин бить тревогу нет.
   - Очень мило с его стороны. Нынешние врачи так бессердечны.
   - Тем не менее, похоже, он прав.
   - А Дэвид сказал, что Артур на самом деле сошел с ума, -  сквозь  слезы
проговорила она.
   - Дэвид - десятилетний мальчик, его вся эта история  просто  выбила  из
колеи.
   - Адриан, что же мне делать?
   - Во-первых, идите сюда. - Они сели на диван, и  Суортмор  взял  ее  за
руку. - Элизабет, я помогу вам разделаться с этой  историей.  -  И  затащу
тебя в постель, подумал он. После стольких передряг получишь  удовольствие
высшего класса. - Артур на Паддингтонском вокзале. Доктор считает, что его
можно без всякого риска оставить там, надо только за ним присматривать.
   Она согласно кивнула.
   - Но кто же станет присматривать?
   - Я. Я сам. И попрошу кое-кого помочь мне.
   - Пожалуйста, Адриан, не впутывайте в эту историю много посторонних.
   - Я же не сказал "много". У меня есть один-два подчиненных,  которым  я
доверяю, они - могила. А если  выяснится,  что  работа  эта  действительно
трудоемкая, найму детектива из какой-нибудь частной фирмы, снискавшей себе
хорошую репутацию и умеющей хранить  секреты.  В  любом  случае  ничто  не
выплывет наружу, никто не будет задет или обижен.  Задача  ведь  проста  -
следить, чтобы Артур не причинил себе вреда. До тех пор пока...
   - Пока что?
   Он повернулся к ней.
   - Доктор Блейкни говорит, что ему станет или лучше,  или  хуже.  Нечего
сказать, точный прогноз для больного. Если ему станет лучше,  он  уйдет  с
вокзала, вернется к людям, в общество, тогда мы облегченно вздохнем, и вся
история на этом кончится. - Черта с два. Не раньше, чем  он  сослужит  мне
добрую службу для Бена, думал тем временем Суортмор. - А если  ему  станет
хуже, мы тщательно продумаем, как быть.
   - Но что же делать, если ему сделается хуже?
   - Элизабет, у вас сейчас трудное время. Если - что бог не допустит, и я
всерьез не думаю о таком исходе -  ваш  муж  окажется  тяжелобольным,  ему
нужен будет уход, как всякому больному. В любом случае, это не зависит  ни
от вас, ни от меня. И сейчас, когда все ждут, как развернутся события,  от
вас требуются только выдержка и присутствие духа.
   - И сейчас, - сказала она мягко, - некая сила послала мне в помощь вас.
   - Да, - засмеялся он. - Сила по имени Пелт. - Он вскочил. - Боже мой! Я
же совсем забыл о нем!
   Он начал торопливо листать справочник,  разыскивая  телефон  ресторана,
потом попросил позвать мистера Пелта, подождал, пока за ним сходят,  затем
серьезно и доверительно объяснил приглушенным голосом:
   - Ее нельзя оставить в беде. Здесь все очень сложно. Уверен, вы поймете
меня правильно. Хотите обсудить что-нибудь со мной?.. Может, встретимся  в
городе? В следующую среду? Прекрасно.
   Отделавшись от Пелта, он вернулся в гостиную спокойный и беспечный.
   - А теперь, Элизабет (о, с какой непринужденностью он это произнес! Так
говорят со старым другом, с настоящим другом!), доверьтесь мне, поделитесь
со мной, что вы на самом деле думаете об этом?
   - Обо всем этом?
   - О вашем муже, о его уходе из дома, о его villeggiatura [здесь:  отдых
(итал.)] на вокзале, о слухах насчет его невменяемости,  о  том,  как  это
сказалось на вас и ваших детях, обо всем этом. Расскажите!
   - Я ведь не католичка, Адриан, - ответила она, - а если и была  бы  ею,
вы - не мой духовник.
   Он с удовлетворением отметил про себя, что  в  ней  еще  остались  силы
сопротивляться.
   - И тем  не  менее  я  хочу  знать,  -  настаивал  он.  -  Хочу  понять
происходящее до конца. Меня ведь беспокоит ваша судьба.
   - Почему, Адриан?
   - Потому что вы всегда мне очень нравились, хотя жизнь разлучила нас. А
теперь она снова свела нас, и вы - в беде.
   - Иными словами,  вам  жаль  меня,  как  жаль  любую  другую  старушку,
невезучую, прикованную ревматизмом к креслу.
   - Элизабет, не надо язвить. Люди любят вас за ваши достоинства. И  если
вам хотят помочь, так это оттого, что вы достойны помощи.
   - О Адриан. - На затуманенном лице пробилась улыбка. - Мне так хотелось
бы в это верить.
   - Разрешаю вам поверить. Это правда.
   - Что же мне делать с детьми, Адриан?
   -  Оставьте  их  в  покое.  У  них  свой  круг  интересов,  дающий   им
жизнестойкость. Девочка вот-вот увлечется мальчиками, и на уме у нее будет
только одно - как бы выскочить замуж. А потом у нее начнутся свои  заботы.
А Дэвид...
   - Меня тревожит именно Дэвид. Почему он поехал сегодня к  Артуру  и  не
сказал мне ни слова?
   - Очень просто. Если бы он что-нибудь сказал вам, вы бы не пустили его.
Возможно, он подсознательно чувствовал, что вы станете  ревновать  его  за
то, что он установил какие-то отношения с отцом, когда у  вас  с  ним  все
порвано. - Суортмор замолчал и пристально посмотрел на нее. - Он  ведь  не
ошибся, Элизабет?
   Она медленно покачала головой.
   - В глубине души я смирилась, что между мной и Артуром все  кончено.  Я
знаю, он не вернется.
   - Почему вы в этом уверены?
   - Потому что последние пять лет  мы  все  глубже  и  глубже  забивались
каждый в свою нору. Под конец я совсем перестала понимать его.
   - И чья в этом вина?
   -  Трудно  сказать.  Казалось,  он  где-то,  куда  мне  доступ  закрыт.
Возможно, будь я другой, мне бы удалось понять его.  Он  никогда  не  умел
говорить о своей работе и оттого был одинок. Думаю, это - главная причина.
   - Почему же он  не  умел  рассказывать  о  своей  работе?  Она  слишком
сложная?
   - Для непосвященных - да, но, даже когда  он  встречал  людей,  которые
поняли бы его, он и тогда не мог  им  ничего  рассказать.  Он  всегда  был
замкнут.
   - Почему же?
   -  Сразу  после  войны  он  занимался  секретными  исследованиями.  Ему
разрешалось обсуждать свою работу лишь с несколькими коллегами, и  то  при
закрытых дверях. И вот однажды, году в пятьдесят первом, он пришел домой и
сказал, что его рассекретили,  что  теперь  его  исследования  носят  иной
характер и он, если захочет, может рассказывать о них другим. Но почему-то
он никогда этого не делал.
   - У него были близкие друзья?
   - Раньше он был очень близок со своим старшим братом. Но  тот  уехал  в
Новую Зеландию, и Артур не видел его лет десять. Он часто поговаривал, что
съездит к нему на рождество или еще в  какой-нибудь  праздник,  но,  когда
праздник наступал, получалось, что такие расходы нам не по карману.
   - А кто еще?
   - У него был очень близкий друг, еще по колледжу, Джеффри  Уинтерс.  Но
Джеффри умер года три назад.
   - При грустных обстоятельствах?
   - Полагают, что он покончил с собой.
   Они замолчали, представляя себе, как  Артур  Джири  бродит  по  грязным
платформам  и  думает  о  своем  погибшем  друге.  Их   дружба   оказалась
недостаточно крепкой, чтобы удержать Джеффри на земле. Он высвободился,  и
ветер унес его на небеса. С тех пор Артур не заводил друзей.
   - Он любит детей?
   - По-моему, очень. Конечно, теперь они не так близки, как раньше, когда
дети были маленькими. Но Дэвид очень тянется к нему, это правда.
   Адриан Суортмор помрачнел, на душе стало тяжело и муторно. Да,  старина
Джири, по крайней мере одному  человеку  ты  пригодишься.  Твой  побег  на
вокзал - сюжет, который я ищу; мне нужна сенсация, способная  поднять  мой
авторитет в глазах Бена. А то, что ты смылся  отсюда  и  бросил  свою  еще
миленькую жену, - тоже неплохо, она тепленькой попадет прямиком ко мне.
   Он повернулся к Элизабет.
   - Не унывайте, Элизабет. Ведь жизнь  не  кончена.  Эти  горести  -  они
пройдут. Подумайте немного о себе, поживите для себя.
   Он привлек ее к себе и хотел поцеловать, но тут на лестнице послышались
шаги Анджелы.
   - Мам, - сказала она, с вызовом кивая на дверь, - я ухожу.
   - Что ты, девочка! Так поздно?
   - Пойду к Хейзел, - раздраженно бросила она.
   - В такой час? Одна?
   - Отпустите ее, - тихо произнес Суортмор.
   - Как можно, девочка, - продолжала Элизабет,  не  обращая  внимания  на
слова Суортмора. - Неужели  ты  пойдешь  к  Хейзел  в  такое  время?  Она,
наверное, уже спит!
   Анджела усмехнулась.
   - Хейзел никогда не ложится раньше двенадцати. Она просто сидит у  себя
в комнате, читает и слушает пластинки. У нее шикарные пластинки, я себе не
могу купить такие. Ей будет приятно, если я загляну к ней.
   - Но как же так, - растерянно продолжала Элизабет.
   - Послушай, мама, ты же знаешь, где она живет Через две улицы.
   - Идите, Анджела, - кивнул Суортмор. - Вам полезно сейчас пройтись.
   - Как вы смеете! - Элизабет повернулась к нему, вспыхнув от  искреннего
негодования.
   Но Анджела предпочла подчиниться авторитету Суортмора - вскинула голову
и вышла. Хлопнула входная дверь.
   - Не смейте обращаться со мной так, словно я пустое  место,  -  сказала
Элизабет.
   - У меня такого и в мыслях не было. - Суортмор не собирался  признавать
свою вину. - Я обращаюсь с вами как  с  личностью.  И  весьма  незаурядной
личностью. Просто я подумал, что будет очень кстати, если Анджела  немного
проветрится. Я имею в виду, для нас.
   Она встала.
   -  И  для  того,  чтобы  остаться  со   мной,   вы   готовы   позволить
пятнадцатилетней девочке тащиться среди ночи одной через весь город?
   - Сядьте. - Суортмор потянул ее к себе. - Две улицы - это  же  не  весь
город.
   Он схватил Элизабет за руку, но она вырвала ее и бросилась к дверям. Он
услышал ее шаги в холле, потом стук входной двери.
   - Анджела! - кричала Элизабет  в  сырую  мглу.  -  Анджела!  Сейчас  же
вернись!
   Она едва успела ее нагнать. Девочка была уже у ворот,  через  несколько
секунд тьма поглотила бы ее, и, хотя она услышала бы зов матери  и  сердце
ее запрыгало бы от волнения, она ни за что бы не вернулась. Но сейчас мать
ее видела, а власть Элизабет над Анджелой была слишком велика. Девочка  не
могла ослушаться - так вот просто, прямо у нее на виду.
   Ее рука, взявшаяся за щеколду калитки,  упала,  она  постояла  немного,
потом повернулась и пошла обратно к дому. Только  в  глазах,  которые  она
упорно прятала от матери, затаился гнев.
   Элизабет  молча  пропустила  Анджелу  вперед,  закрыла  дверь,  и   обе
вернулись в тепло и свет дома, где все подчинялось здравому смыслу  и  где
им ничто не угрожало.
   - Вот и хорошо, детка, -  бодро  сказала  Элизабет.  -  Жаль,  что  мне
пришлось выбежать и звать тебя, но я ведь  не  разрешила  тебе  уходить  к
Хейзел, хочешь поговорить с ней - позвони.
   Анджела прошла через холл, не поворачивая к матери головы, словно вовсе
ее не слышала. У лестницы оглянулась, уже держась одной рукой за перила, и
бросила:
   - Я пойду спать.
   - Пойди скажи "спокойной ночи" мистеру Суортмору, - все тем  же  бодрым
тоном сказала Элизабет.
   Анджела метнула на нее полный презрения взгляд. (Между нами война, а ты
хочешь, чтобы я соблюдала приличия!) Не проронив ни слова, она повернулась
и пошла к себе наверх.
   Элизабет стремительно  возвратилась  в  гостиную,  стуча  каблуками  по
дубовому паркету.  Она  была  рассержена,  чересчур  рассержена!  Суортмор
предложил ей свою помощь, поддержку, пожелал освободить ее от тисков этого
страшного напряжения. И, естественно, она приняла его намерения с открытым
сердцем. А он, оказывается, вот каков! Решил поживиться за ее счет!
   Суортмор  поднялся,  как  только  Элизабет  появилась  в  гостиной.  Он
пребывал в некоторой растерянности. Быть  с  ней  ласковым?  Или  же  идти
напролом и заставить ее сдаться?
   - Элизабет, не надо...
   - Не думаю, Адриан, - прервала она его, -  что  стоит  продолжать  этот
спектакль. Настроение испорчено, вы согласны со мной?
   - Разбито вдребезги, - криво усмехнулся он.
   - Это, наверное, то же самое. Как-то все не так  пошло.  Полагаю,  что,
появившись в моем доме, вы искренне хотели оказать мне дружескую помощь. А
потом вам пришло в голову,  что  одинокая,  беспомощная,  брошенная  мужем
женщина не будет возражать, если по отношению к  ней  позволят  что-нибудь
сверх того, надо только избавиться от ее дочери.
   - Забудьте об этом, Элизабет. - Суортмор пошел на попятный. - И никогда
не вспоминайте.
   Он посмотрел на нее долгим взглядом, глаза его  лучились  искренностью,
которую ему ничего не стоило изобразить.
   - Согласна,  -  сказала  она  наконец.  -  Мы  вычеркнем  из  протокола
последние четыре строки. Только не  думайте,  что  я  не  благодарна  вам,
Адриан.
   Тем не менее она вышла приготовить ему комнату. Инцидент,  решила  она,
исчерпан. Суортмор прошелся по гостиной в поисках виски с  содовой,  хмуро
выпил неразбавленным. Сучка кичливая!  Как  цементом  залепили,  ни  одной
лазейки не найдешь! Не мудрено, что муж у нее свихнулся - довела. Да и тот
тип не лучше. Залез в свою скорлупку, прячется от  всех.  Они  оба  бесили
Суортмора. Почему эта идиотка отказалась чуть-чуть развлечься?  Интересно,
для кого это она себя бережет? Уж не думает  ли,  что  за  такой  старухой
мужчины станут выстраиваться в очередь? Надо бы ее проучить,  позабавиться
хорошенько с ее рыжеволосой дочкой.
   Все шло своим чередом. Артур Джири находился на Паддингтонском вокзале,
и камеры телевизионной компании "Консолидейтед телевижн" скоро возьмут его
под наблюдение.
   Элизабет вернулась сказать, что комната готова.  Суортмор  поблагодарил
ее, они пожелали друг другу спокойной ночи, с улыбкой, как  старые  добрые
друзья, но комнату, где он лег  спать,  надев  пижаму  Артура  Джири,  всю
захлестнуло его ненавистью.


   А потом ночь окутала дом. И все четверо -  каждый  в  своем  отсеке  из
кирпича и штукатурки, в убежище, где обитают мечты и тревоги,  -  забылись
неспокойным сном. Девочка и мужчина злились, каждый по-своему и по  разным
поводам. Женщина была в растер