Торнтон Уайлдер. Теофил Норт ----------------------------------------------------------------------- © Copyright Thornton Wilder. Theophilus North (1973). © Copyright translation Виктор Петрович Голышев (vpg@pochtamt.ru) Пер. - В.Голышев. М., "Художественная литература", 1981. OCR & spellcheck by HarryFan, 5 June 2002 ----------------------------------------------------------------------- 1. ДЕВЯТЬ ПРИЗВАНИЙ Весной 1926 года я бросил работу. Первые дни после такого решения чувствуешь себя, как будто после долгой болезни вышел из больницы. Постепенно учишься ходить; постепенно и с удивлением поднимаешь голову. Я был вполне здоров, но душевно опустошен. Четыре с половиной года я преподавал в частной мужской школе в Нью-Джерси и три лета работал воспитателем в лагере этой школы. Внешне я был весел и исполнителен, но внутренне - циничен и почти равнодушен ко всякому человеческому существу, кроме членов моей семьи. Мне было двадцать девять лет, вот-вот стукнет тридцать. Я скопил две тысячи долларов - неприкосновенный запас - либо на возвращение в Европу (в 1920-1921-м я прожил год в Италии и Франции), либо на занятия в аспирантуре какого-нибудь университета. Мне было не ясно, что я хочу делать в жизни. Преподавать я не желал, хотя знал, что у меня есть к этому способности; профессия педагога - часто лишь страховочная сетка как раз для таких неопределившихся. Я не желал быть писателем - в том смысле, чтобы зарабатывать пером; мне хотелось окунуться в жизнь поглубже. Если я и займусь сочинительством, то не раньше чем в пятьдесят лет. Если же мне суждено умереть раньше, я хочу быть уверен, что успел повидать в жизни столько, сколько мог, а не сузил свой горизонт до благородных, но преимущественно сидячих поисков, которые охватываются словом "искусство". Призвания. Жизненные поприща. Стоит внимательно относиться к мечтам о профессии, которые по очереди завладевают воображением подрастающего мальчика или девочки. Они оставляют глубокие следы. В те годы, когда дерево набирает соки, предопределяются очертания его будущей кроны. Нас формируют посулы воображения. В разное время меня манили ДЕВЯТЬ ПОПРИЩ - не обязательно по очереди, иногда одновременно; иногда я остывал к одному из них, потом оно возникало передо мной снова, иногда очень живо, но в другом виде, так что я узнавал его с удивлением после каких-нибудь событий, вызвавших его из глубин памяти. К ПЕРВОМУ, самому раннему, меня тянуло с двенадцати до четырнадцати лет. Я пишу о нем со стыдом. Я решил стать святым. Я видел себя миссионером в первобытной стране. Я никогда не встречал святого, но много читал о них и слышал. Я учился в школе в северном Китае, и родители всех моих однокашников (а по-своему и учителя) были миссионерами. Первое потрясение я испытал, когда понял, что они (пусть в глубине души) считают китайцев первобытным народом. Я-то знал, что это не так. Но желание стать миссионером в действительно первобытной стране меня не покидало. Я буду вести примерную жизнь и, может быть, сподоблюсь мученического венца. В последующие десять лет я постепенно понял, какие меня ожидают препятствия. О святости я знал только то, что кандидат должен быть полностью поглощен своими отношениями с Богом, должен угождать Ему и служить Его тварям тут, на земле. К сожалению, в 1914 году (мне было шестнадцать) я перестал верить в Бога, мое представление об изначальной божественности моих собратьев (включая и меня самого) сильно поколебалось, и я понял, что не могу удовлетворять строжайшим требованиям самоотверженности, правдивости и безбрачия. По-видимому, в результате этого недолгого увлечения у меня на всю жизнь сохранились - и проявлялись время от времени - детские черты. Я не напорист, и дух соперничества мне чужд. Я мог забавляться самыми нехитрыми вещами - как ребенок, который играет раковинами на морском берегу. Я часто казался рассеянным - "витал в облаках". Кое-кого это раздражало; даже дорогие мне друзья, мужчины и женщины (не исключая, пожалуй, и отца), ссорились со мной, обвиняя меня в "несерьезности", называя "простофилей". ВТОРОЕ призвание - мирское преломление первого: быть антропологом в первобытной стране, и этот интерес периодически возрождался на протяжении всей моей жизни. Прошлое и будущее для нас всегда - настоящее. Читатели, возможно, заметят, что антрополог и отпрыск его, социолог, все время маячат в этой книге. ТРЕТЬЕ: археолог. ЧЕТВЕРТОЕ: сыщик. На третьем курсе колледжа я решил стать замечательным сыщиком. Я прочел множество книг - не только романов, но и специальных трудов о тонких научных методах криминалистики. Старший инспектор Норт будет не последним среди тех, кто охраняет нашу жизнь от вторжения зла и безумия, притаившихся за дверью опрятной мастерской и уютного дома. ПЯТОЕ: актер, замечательный актер. Об этом мираже можно догадаться, сопоставив остальные восемь влечений. ШЕСТОЕ: чародей. Этой роли я не выбирал, и мне трудно дать ей точное название. Она никак не связана с эстрадным искусством. Я рано обнаружил, что обладаю неким даром утешения, близким к месмеризму, осмелюсь ли сказать - даром "изгонять бесов". Я понимаю, на чем основано ремесло шамана или знахаря. Мой дар причинял мне неудобства, и я редко прибегал к нему, но читатель увидит, что время от времени мне эту роль как бы навязывали. В занятии этом есть неотъемлемая доля мошенничества и шарлатанства. И чем меньше говорить о нем - тем лучше. СЕДЬМОЕ: любовник. Какого рода любовник? Всеядный, как Казанова? Нет. Благоговеющий перед всем возвышенным и чистым в женщине, как провансальские трубадуры? Нет. Много лет спустя, в очень сведущей компании, я нашел описание типа, к которому принадлежу. Доктор Зигмунд Фрейд выезжал на лето в Гринцинг, пригород Вены. Как-то летом я поселился в Гринцинге и без всяких на то посягательств с моей стороны получил приглашение присутствовать по воскресеньям на том, что он называл Plaudereien - свободных беседах, происходивших у него на вилле. В одной из таких прекрасных бесед речь зашла о разнице между любовью и влюбленностью. - Герр доктор, - сказал он, - вы помните старую английскую комедию - запамятовал ее название, - где герой страдает некоторым... торможением - Hemmung. При "дамах" и воспитанных девушках из хороших семей он застенчив и косноязычен, смотрит в землю; но со служанками, с официантками и, что называется, "эмансипированными женщинами" он - сама дерзость и развязность. Вы знаете, как называется эта комедия? - Да, герр профессор. "Ночь ошибок". - А кто автор? - Оливер Голдсмит. - Благодарю вас. Мы, врачи, обнаружили, что Оливер Голдсмит дал типичную картину нарушения, с которым мы часто сталкиваемся у наших пациентов. Ach, die Dichter haben alles gekannt! (Поэты всегда все знали.) Затем он стал объяснять мне связь этой проблемы с Эдиповым комплексом и страхом инцеста, когда "почтенные" женщины ассоциируются у человека с его матерью и сестрами - "запретной областью". - Вы помните, как зовут этого молодого человека? - Чарльз Марло. Он повторил имя с удовлетворенной улыбкой. Я наклонился к нему и сказал: - Герр профессор, можем мы назвать такое явление "комплексом Чарльза Марло"? - Да, это будет очень уместно. Я давно искал подходящий термин. Теофил страдал, как говорится (хотя никаких страданий он не испытывал), этими Hemmungen. Пусть другие обхаживают месяц за месяцем величавую лебедь и самовлюбленную лилию. Оставьте Теофилу дерзкую сороку и покладистую маргаритку. ВОСЬМОЕ: пройдоха. Тут я должен прибегнуть к иностранному языку: el picaro [плут (исп.)]. Меня всегда увлекал тип, противоположный моим новоанглийским и шотландским предкам, - плут, которому "полиция наступает на пятки", живущий без честолюбивых планов, на кромке благопристойной жизни, с наслаждением обманывающий болвана и благоразумного, скупердяя и самодовольного блюстителя нравов. Я мечтал о том, как обойму весь мир, загляну в миллион лиц, легкий на подъем, не обремененный имуществом и кошельком, сметливо избегая тягот голода, холода и гнета чужой воли. Это не просто жулики, но и искатели приключений. Я с завистью читал их жизнеописания и отметил, что они часто - когда справедливо, а когда нет - попадают в тюрьму. Инстинкт предостерегал меня - и кошмарные сны предостерегали, - что тягчайшей мукой для меня было бы заточение, камера. Случалось, я подступал к самой грани мошенничества, но каждый раз - тщательно взвесив риск. Это восьмое призвание подводит меня к последнему и главенствующему: ДЕВЯТОМУ - быть свободным человеком. Заметьте, каких я не строил планов: я не хотел быть банкиром, купцом, юристом, не помышлял ни об одной из тех карьер, которые приковывают на всю жизнь к разным правлениям и комитетам, - о карьере политика, издателя, борца за реформы. Я не желал над собой никакого начальства - только самый необременительный надзор. Кроме того, все мои интересы связаны с людьми, но людьми как отдельными личностями. Читатель увидит, что все эти устремления не оставляли меня и потом. Поскольку они вступали в противоречие, у меня случались неприятности; поскольку они засели во мне крепко, осуществляя их, я часто испытывал внутреннее удовлетворение. Итак, после четырех с половиной лет относительной неволи я стал свободен. Со времен путешествия за границу - шесть лет назад - я вел объемистый Дневник (и эта книга, охватывающая четыре с половиной месяца, - по существу, его отрывок). Большинство записей в Дневнике - характеристики знакомых людей, с теми биографическими сведениями, какие мне удавалось разузнать попутно. Сам я присутствую в нем скорее как свидетель - хотя попадаются и записи, посвященные довольно поверхностному самоанализу. Я мог бы даже утверждать, что последние два года эта портретная галерея была главным в моей жизни. Лишь много лет спустя я понял, что это было своего рода самонаблюдение через наблюдение других. Удивительно все-таки, какими путями природа стремится создать в нас гармонию. С минуты, когда я уволился - за два дня до отъезда из школы, - я стал замечать, что с новой свободой во мне самом появилось кое-что новое. Во мне возродился дух игры - не юношеской (которая есть агрессия, ограниченная правилами), но детской игры, которая вся - воображение, выдумка. Я сделался легкомысленным. Дух игры истребил владевшие мной цинизм и безразличие. Больше того, во мне проснулась жажда приключений, риска, охота вмешиваться в жизнь других, радоваться опасности. Получилось так, что в 1926 году свобода пришла ко мне раньше, чем я ожидал. За полтора месяца до конца учебного года в Нью-Джерси разразилась эпидемия гриппа. Изолятор наполнился и переполнился. Спортивный зал, заставленный койками, напоминал лазарет. Явились родители и развезли сыновей по домам. Занятия кончились, преподаватели были свободны, и я уехал тотчас же. Я даже не завернул домой в Коннектикут, потому что совсем недавно провел там пасхальные каникулы. У одного нашего преподавателя, Эдди Липли, я купил машину - с условием, что сперва он перегонит ее из нашей школы к себе домой, в Провиденс, штат Род-Айленд. С машиной этой я был знаком. Когда-то она принадлежала летнему лагерю в Нью-Гэмпшире, где мы с Эдди вместе работали. Как и все преподаватели, мы по очереди возили учеников, обычно на более вместительных машинах, - в церковь, на танцы, в кино. А эта легковая, прозванная "Ханной" - по знаменитой в те годы песне "Бессердечная Ханна", - служила для обычных недалеких поездок: в соседнюю деревню на почту, в бакалею, к врачу, а случалось, везла несколько преподавателей на вечеринку, угощаться яблочной водкой. "Ханна" послужила верой и правдой и уже разваливалась. Два года назад дирекция лагеря продала ее Эдди за пятьдесят долларов. Эдди был прирожденный механик. Бедная "Ханна" мечтала только об отдыхе в каком-нибудь нью-гэмпширском овраге, но Эдди непрерывно ее воскрешал. Он знал ее "повадки" и "ублажал" ее. Она возила его в Нью-Гэмпшир, Род-Айленд, Нью-Джерси и обратно. Я предложил за машину двадцать пять долларов и попросил дать мне простейшие наставления на случай поломок. Он согласился, я прокатил его в Трентон и обратно, и "Ханна" слушалась превосходно. Он позвал меня с собой в Провиденс, но я сказал, что переночую в Нью-Йорке и буду у него завтра. Он захватил два моих чемодана и книжки - скромное имущество, которое накопилось у меня в школе. Сюда входили два последних тома моего драгоценного Дневника. Я отправился в Нью-Йорк с легким саквояжем. С полудня этого вторника я был свободен как птица. Нью-Йорк казался мне тогда самым замечательным городом в мире, и сейчас, спустя почти пятьдесят лет, я того же мнения. Я уже видел и успел полюбить многие города: Рим и Париж, Гонконг и Шанхай, где прошла часть моего детства; позже я не чувствовал себя чужим и в Лондоне, Берлине, Риме, Вене. Но ни один из них не мог сравниться с Нью-Йорком по разнообразию, неожиданности и по климату. Необыкновенный его климат отличается не только знаменитыми крайностями жары и холода, но и ясными солнечными днями при крепком морозе, и тем блаженным теплом, какое бывает в июле и августе. Кроме того, я верил (и сейчас верю) в теорию, поддерживаемую время от времени так называемыми авторитетами, что существует некий магнитный пояс в сотню миль шириной и в тысячу длиной, простирающийся под почвой от Нью-Йорка до Чикаго. Людей, живущих в этой области, возбуждает гальваническая сила; они шустры, изобретательны, склонны к оптимизму и недолговечны. Среди них распространены болезни перегруженного сердца. Перед ними стоит тот же выбор, что и перед Ахиллом: короткая, но яркая жизнь или тихая и малосодержательная. Мужчины, женщины и дети чувствуют это силовое поле, пронизывающее мостовые Нью-Йорка, Чикаго и городов между ними, - особенно весной и осенью. Энтомологи сообщали, что даже муравьи в этой области двигаются быстрее. Я собирался - как не раз уже делал - заночевать в клубе студенческого сообщества, в которое вступил в Йейлском университете, а вечером пойти на свидание. Еще из школы я позвонил кое-каким нью-йоркским знакомым: - Доброе утро, говорит доктор Колдуэлл из Монреаля. Можно попросить миссис Денхем? Ответил дворецкий: - Миссис Денхем в Северной Каролине, сэр. - А-а, спасибо. Я позвоню в следующий приезд. - Благодарю вас, сэр. - Доброе утро, говорит доктор Колдуэлл из Монреаля. Можно попросить мисс Ла Винья? - Вам мисс Ла Винья какая, Анна или Грация? - Мисс Грацию, если можно. - Грация живет в другое место. Она работает Ньюарк. Косметический салон "Аврора", смотрите телефонная книга. - Спасибо, миссис Ла Винья. Я позвоню ей туда. Разочарование было столь острым, что я изменил свои планы. В Нью-Йорке я сразу пересел на другой поезд и поехал в Провиденс. Остановившись в гостинице, я на другой день пошел к Эдди Линли за машиной. У меня еще не было ясных планов на лето. Мне говорили, что в провинции Квебек жизнь недорогая. Остановлюсь ненадолго в окрестностях Бостона, которых почти не знаю, осмотрю Конкорд, пруд Уолден, Салем; оттуда двинусь на север через Мэн, пошлю отцу открытку с его родины... словом, что-нибудь такое. С меня было довольно того, что я могу сесть за руль собственной машины и передо мной - все дороги северного полушария... и четыре месяца без единого обязательства. 2. ДЕВЯТЬ НЬЮПОРТОВ Итак, в середине дня я пошел к Эдди Линли за "Ханной" и пожитками, которые были в ней сложены. Я попросил его проехаться со мной по городу и дать мне последние наставления касательно норова старой машины. Вдруг я увидел знак: "НЬЮПОРТ, 30 МИЛЬ". Ньюпорт! Съезжу-ка в Ньюпорт, где семь лет назад я служил - вполне скромно, поднявшись от рядового до капрала, - в береговой артиллерии, охранявшей бухту Наррагансетт. В свободные часы я много гулял по окрестностям. Я полюбил город, бухту, море, непогоды, ночное небо. Я знал там только одну семью, гостеприимных друзей, которые откликнулись на призыв "Пригласите военнослужащего на воскресный обед", и у меня сложилось благоприятное впечатление о местных жителях. Хваленый курорт богачей выглядел скучно: особняки были заколочены, а из-за ограничений на бензин машин на Бельвью авеню почти не осталось. У меня родилась идея, как подработать на жизнь, не тратя целого дня и моих сбережений. Я довез Эдди до дома, пожал руки его родным, отдал ему двадцать пять долларов и направился к острову Акуиднек, где стоит Ньюпорт. Что за день! Сколько обещаний в припоздавшей весне! Как дает себя знать близость соленого моря! "Ханна" вела себя прилично до самой черты города, а там начала кашлять и засбоила. Мы, однако, не сдавались и доползли до Вашингтон-сквера, где я остановился узнать адрес Христианской ассоциации молодых людей - не "Армейской и флотской X", которая помещалась напротив, а гражданской "X". Я вошел в магазинчик, где продавались газеты, открытки и т.п. (Семья владельцев еще появится в этой книге - в главе "Мино".) Я позвонил в "X" и спросил, есть ли свободные комнаты. Я жизнерадостно добавил, что мне меньше тридцати лет, крещен в Первой конгрегационалистской церкви в Мэдисоне, штат Висконсин, и что я довольно общителен. Усталый голос ответил: "Отлично, дружище, меньше пены! Пятьдесят центов за ночь". "Ханна" не хотела ехать дальше, но я все-таки убедил ее свернуть на Темза-стрит. Я остановил ее перед "Джосайя Декстер. Гараж. Ремонт". Механик долго и вдумчиво осматривал машину, изрекая слова, недоступные моему разумению. - Сколько это будет стоить? - Судя по всему, долларов пятнадцать. - Вы покупаете старые машины? - Брат покупает. Джосайя! Джосайя! Драндулет предлагают! Это был 1926 год, когда все механики, электрики и водопроводчики были не только добросовестны, но и считались в каждом уважающем себя доме незаменимыми. Джосайя Декстер был гораздо старше брата. Такие лица, как у него, попадаются только на дагерротипах судей и пасторов. Он тоже осмотрел машину. Братья посовещались. Я сказал: - Если вы отвезете меня с багажом в "X", я продам вам машину за двадцать долларов. Джосайя Декстер ответил: - По рукам. Мы перенесли мои вещи в его машину, и я хотел уже было сесть, как вдруг сказал: "Минутку!" Воздух кружил мне голову. Я был в миле от того места, где прошла часть двадцатого и двадцать первого годов моей жизни. Я повернулся к "Ханне" и погладил ее по капоту. "Прощай, "Ханна", - сказал я. - Расстаемся друзьями... Ты меня понимаешь?" Потом я прошептал в ближнюю фару: "Старость и смерть никого не минут. Даже самая усталая река приходит к морю. Как сказал Гете: "Balde ruhest clu auch". Затем я уселся рядом с Декстером. Он медленно проехал квартал и спросил: - Давно у вас эта машина? - Я был владельцем этой машины один час двадцать минут. Еще квартал. - Вы из-за каждой своей вещи так распаляетесь? - Мистер Декстер, во время войны я служил в форте Адамс. Я сюда вернулся. В Ньюпорте я - четверть часа. Прекрасный день. Прекрасное место. Немного закружилась голова. От счастья до печали - один шаг. - Можно узнать, что вы сказали машине? Я повторил то, что сказал, и перевел немецкую фразу: "Подожди немного, отдохнешь и ты". - Фразы избитые, мистер Декстер, но последнее время я замечаю, что если мы избегаем банальностей, то и банальности начинают нас избегать. Я никогда не смеюсь над стихотворениями Генри Лонгфелло, который прожил много счастливых недель в Ньюпорте и окрестностях. - Это я знаю. - Вы не скажете, где тут можно взять напрокат велосипед? - У меня. - Тогда я буду у вас в гараже через час... Мистер Декстер, я надеюсь, мое легкомыслие вас не обидело? - У нас в Новой Англии легкомыслие не в чести, но ничего обидного вы не сказали... Еще разок - как там написал этот немец? - В стихах он обращался к себе, поздно ночью, в башне, среди глухих лесов. Он написал их алмазом на окне. Это - последние слова самого знаменитого в немецком языке стихотворения. Ему было двадцать с чем-то лет. Отдыха он ждал до восьмидесяти трех. Мы подъехали ко входу в "X". Он остановил машину и продолжал сидеть, держа руки на руле, потом сказал: - Завтра будет пять недель, как умерла моя жена... Она была высокого мнения о стихах Лонгфелло. Он помог мне перенести вещи в вестибюль. Потом вручил мне двадцатидолларовую бумажку, слегка кивнул, сказал: "Всего вам хорошего" - и вышел на улицу. Через час, когда я пришел в гараж, самого Джосайи Декстера не было, но его брат помог мне выбрать, как мы говорили в те годы, "машину". Свернув на Темза-стрит, я отправился на знаменитую здесь "десятимильную прогулку". Я миновал вход в форт Адамс ("Капрал Норт Т.!" - "Здесь, сэр!"), дом Агасси ("Когда еще рождался так легко таких познаний кладезь?") и выехал к молу перед домом Бадлонга. Ветерок дул в лицо, и я глядел через сверкающее море в сторону Португалии. Каких-нибудь полгода назад - охваченный усталостью - я разглагольствовал перед коллегой-преподавателем: "Не морочь себе голову. Море - не доброе, не жестокое. Оно такое же бессмысленное, как небо. Просто большое скопление H2O... И даже слова "большой" и "маленький", "прекрасный" и "ужасный" - это оценки и мерила, прилагаемые сознанием человека среднего роста, краски и формы, которые означают, приемлем предмет или вреден, съедобен или не съедобен, привлекателен ли сексуально, приятен ли на ощупь и так далее. Весь физический мир - чистая страница, на которой мы пишем и стираем наши зыбкие и переменчивые объяснения сущему. Если у тебя потребность изумляться, обратись к стакану воды или капле росы - начни отсюда; дальше не продвинешься". Но нынче днем, в конце апреля, единственное, на что я был способен, это задыхаться словами: "О, море!.. О, могучий океан!" Десятимильную прогулку я не закончил, а вернулся в город коротким путем. Мне хотелось побродить по тем улицам, где я часто гулял во время первого пребывания в городе. Особенно хотелось мне снова взглянуть на дома моей любимой эпохи - восемнадцатого века: церковь, ратушу, особняки; снова полюбоваться на великолепные деревья Ньюпорта - высокие, тенистые и очень разные. Климат (не почва) восточного Род-Айленда благоприятствовал росту больших экзотических деревьев. Объясняют, что целое поколение ученых мужей забавы ради сажало чужеземные деревья на острове Акуиднек, а в следующем поколении яхтсмены соперничали друг с другом, привозя сюда экземпляры из далеких мест. Было положено много трудов, почву из внутренних районов доставляли обозами. Впоследствии я обнаружил, что многие владельцы даже не знают названий деревьев, украшающих их имения: "Мы думаем, что это баньян или... или бетель", "Кажется, дедушка говорил, что оно из Патагонии... Цейлона... Японии". Одним из моих юношеских увлечений была археология; я чуть ли не год провел в Риме, знакомясь с ее методами и достижениями. Но еще задолго до этого, как и многих других мальчишек, меня заворожило великое открытие Шлимана на месте древней Трои - девять городов, один на другом. За четыре с половиной месяца, о которых я собираюсь рассказать, я обнаружил - или думал, что обнаружил, - что Ньюпорт в штате Род-Айленд состоит из девяти городов, местами взаимопроникающих, местами почти не связанных друг с другом и в разной степени прекрасных, волнующих, нелепых, заурядных, а один - так просто жалкий. ПЕРВЫЙ ГОРОД: следы ранних поселенцев, деревня семнадцатого века со знаменитой круглой каменной башней, описанной в стихотворении Лонгфелло "Скелет в броне"; долгое время ее считали древним сооружением хищных викингов, ныне же общее мнение склонилось к тому, что это мельница, построенная отцом или дедом Бенедикта Арнольда. ВТОРОЙ ГОРОД относится к восемнадцатому веку, и ему принадлежит несколько прекраснейших общественных и частных зданий Америки, именно этот город сыграл такую важную роль в Войне за независимость, отсюда горячие и великодушные французские друзья нашего восстания, предводительствуемые Рошамбо и Вашингтоном, повели морскую кампанию, которая изменила ход войны. ТРЕТИЙ ГОРОД включает в себя то, что осталось от одного из самых оживленных портов Новой Англии, дотянувшего кое-как до двадцатого века на приморской стороне Темза-стрит, с ее причалами, доками, лавочками, благоуханием пеньки и смолы, развешанными там и сям сетями и парусами для починки, и теперь живущего главным образом яхтами и прогулочными судами, которые стоят в гавани; больше всего он напоминает о себе вереницей баров и таверн - тех особых, милых сердцу моряка притонов, куда редкий сухопутный человек отважится заглянуть вторично. ЧЕТВЕРТЫЙ ГОРОД принадлежит армии и флоту. Уже давно существует система фортов, охраняющих бухту Наррагансетт. Военно-морская база и учебный лагерь сильно разрослись во время войны - особый мир. ПЯТЫЙ ГОРОД населяли с начала девятнадцатого века немногочисленные высокоинтеллектуальные семейства из Нью-Йорка, Кембриджа, Провиденса, открывшие для себя прелести Ньюпорта как летнего курорта. (Бостонцев приезжало мало; у них свои курорты на Северном берегу и Южном берегу.) Генри Джеймс, философ-сведенборгианец, привез сюда свою семью, включая юного философа и юного романиста. В последнем, неоконченном романе Генри Джеймс-младший мысленно возвращается сюда, разворачивая действие "Башни из слоновой кости" среди домов и лужаек, окаймленных Скалистой аллеей. Здесь дожила до преклонных лет Джулия Уорд Хау, автор "Боевого гимна Республики". Здесь обосновалась группа гарвардских профессоров. Дом Жана-Луи Рудольфа Агасси, который я только что миновал, был переоборудован в гостиницу; она существует и ныне, в 1972 году. В один из последующих приездов мне удалось занять пятиугольную комнату в башенке над домом; из этой волшебной комнаты видны были ночью огни шести маяков и слышны гудение и звон такого же числа морских буев. Затем, заселяя ШЕСТОЙ ГОРОД, явились самые богатые, основатели империй, многие - из своих замков на Гудзоне и вилл в Саратога-Спрингс, поскольку уяснили вдруг, что во внутренних районах штата Нью-Йорк летом кошмарно жарко. С ними пришли моды, соревнование в роскоши и греющее чувство исключительности. Этот так называемый "великий век" давно прошел, но многое осталось. В большом городе громадная армия слуг смешивается с населением, но на маленьком острове и на маленькой части этого острова слуги образуют СЕДЬМОЙ ГОРОД. У тех, кто входит в парадную дверь дома, где живет только для того, чтобы вымыть ее, развивается сознание собственной незаменимости и возникает своего рода тайное товарищество. ВОСЬМОЙ ГОРОД (как и Седьмой, он живет при Шестом) населяют прихвостни и паразиты: назойливые журналисты, сыщики, охотники за приданым, незваные гости, полупомешанные искатели известности, зеваки, целители, сомнительные подопечные обоих полов - отличный материал для моего Дневника. И наконец, был, есть и еще долго будет ДЕВЯТЫЙ ГОРОД американцев среднего сословия, которые продают и покупают, растят своих детей и хоронят своих мертвецов, мало интересуясь теми восемью городами, что живут у них под боком. Я наблюдал и описывал их. Я представлялся себе Гулливером на острове Акуиднек. На другое утро после приезда я отправился за советом к Уильяму Уэнтворту, директору казино, полагая, что хоть и косвенно, но связан с ним. Десять лет назад мой брат, тогда еще студент последнего курса в Йейле, играл здесь в чемпионате Новой Англии по теннису и занял хорошее место. Он рассказал мне об этом дружелюбном человеке, всегда готовом помочь. Войдя, я первым делом осмотрел корты и места для зрителей. Это здание - и не одно оно в Ньюпорте - было спроектировано блестящим и неудачливым Стэнфордом Уайтом. Как и все, что вышло из его рук, оно отличалось безупречной конструкцией и свободной игрой фантазии. Хотя весна только начиналась, знаменитые корты уже устилал зеленый ковер. Я постучал в дверь директора, и бодрый пятидесятилетний мужчина пригласил меня войти; протянув руку, он сказал: - Доброе утро, сэр. Садитесь. Чем могу служить? Я рассказал ему об участии брата в турнире. - Минутку. В шестнадцатом году. Вот его фотография. А вот его фамилия на кубке. Я хорошо его помню - отличный парень и первоклассный игрок. Где он сейчас? - Он священник. - Прекрасно! - сказал директор. Я рассказал ему о своей службе в форте Адамс. Рассказал о том, что четыре года без передышки преподавал, что хочу переменить обстановку и преподавать с меньшей нагрузкой. Я дал ему набросок объявления, которое хотел поместить в газете, и попросил оказать мне любезность и повесить его на доске объявлений казино. Он прочел и кивнул. - Мистер Норт, сезон только начинается, но тут всегда есть молодые люди, которые по той или иной причине остались дома и нуждаются в преподавателях. Обыкновенно их нанимают в соседних школах, но к концу учебного года учителя не заинтересованы в дополнительных уроках. Надеюсь, и на вашу долю хватит учеников. Но у нас есть и другая категория, которая будет рада воспользоваться вашими услугами. Вы бы согласились читать вслух пожилым людям с плохим зрением? - Да, согласился бы, мистер Уэнтворт. - Все зовут меня Билл. А я всех мужчин старше шестнадцати лет называю "мистер"... Вы тоже играете в теннис? - Хуже, конечно, чем брат, но в детстве я долго жил в Калифорнии, а там все играют. - Как вы думаете, вы могли бы тренировать детей от восьми до пятнадцати лет? - Самого меня тренировали довольно усердно. - До половины одиннадцатого три корта отведены детям. Тренер приедет только в середине июня. Я начну набирать для вас группу. Доллар в час с человека. За чтение вслух вы можете просить два доллара в час. А снаряжение для тенниса у вас есть? - Я достану. - Там сзади есть комната, заваленная этим добром - брошенным, потерянным, забытым и так далее. Я даже отдал в чистку целую кипу костюмов, чтобы не прели. Туфли и ракетки любого размера. Я вас потом отведу. Вы умеете печатать на машинке? - Да, Билл, умею. - Ну так садитесь за стол и печатайте свое объявление в газету. Абонируйте ящик на почте - для писем. А звонят пускай в Христианскую ассоциацию. Пойду посмотрю, что там творят мои плотники. Доброта не так уж редка, но доброта деятельная может ошеломить человека. Я и сам иногда способен на альтруизм, но для меня это род игры. Давать легче, чем получать. Я написал: "Т.ТЕОФИЛ НОРТ Йейл, 1920. Преподаватель шк. г.Раритан, Нью-Джерси, 1922-1926. Готовит к школьным и университетским экзаменам по английскому, французскому, немецкому языкам, латыни и алгебре. Мистер Норт готов читать вслух на перечисленных языках и итальянском. Условия: два доллара за час. Адрес: Ньюпортское почтовое отделение, абонементный ящик N... Телефон (временно): Христианская ассоциация молодых людей, комната 41". Я дал объявление в газете - только в трех номерах и подряд. Через четыре дня у меня были ученики на теннисных кортах, и эта работа пришлась мне по душе. (Теннисом я не очень увлекался. Но в казино нашлось несколько затрепанных руководств: "Совершенствуйтесь в теннисе", "Теннис для начинающих". Да и более почтенные занятия не обходятся без элемента блефа.) К концу недели пошли телефонные звонки и письма. Среди первых писем была просьба зайти для переговоров в "Девять фронтонов" - визит этот привел к осложнениям, о которых пойдет речь дальше; в другом мне предлагали читать вслух произведения Эдит Уортон пожилой даме, которая была знакома с писательницей, когда та жила в Ньюпорте; и прочее. Телефонные звонки были разнообразнее. Я впервые выяснил, что всякий человек, представший перед широкой публикой, вынужден вступать в отношения с теми, кого мы легкомысленно именуем "крайними". Сердитый голос объявил мне, что я немецкий шпион и что "мы за тобой следим". Какая-то женщина убеждала меня изучить и проповедовать Глобо и тем готовить мир к всеобщему и прочному миру. Были и звонки посерьезней. - Мистер Норт!.. С вами говорит секретарь миссис Денби. Миссис Денби интересуется, могли бы вы читать вслух ее детям по четвергам с половины четвертого до половины седьмого? Я сразу сообразил, что это - "выходной вечер" гувернантки. Голова у меня еще слегка "кружилась". Не знаю почему, но в телефонных разговорах я более откровенен, даже груб, чем при личных встречах. Отчасти, полагаю, дело в том, что нельзя посмотреть собеседнику в глаза. - Можно спросить, сколько лет детям миссис Денби? - Сколько?.. Ну, шесть, восемь и одиннадцать. - А какую книгу миссис Денби рекомендует читать им вслух? - Это на ваше усмотрение, мистер Норт. - Поблагодарите миссис Денби и передайте ей, что _одного_ ребенка нельзя занять книгой больше чем на сорок минут. Советую приохотить их к игре со спичками. - О-о! Щелк. - Мистер Норт? С вами говорит миссис Хью Каупертуэйт. Я дочь мистера Элдона Крейга. Она сделала паузу, чтобы я вполне оценил оказанную мне честь. Я никогда не мог запомнить источников благосостояния моих нанимателей. И не помню сейчас, тем ли был известен мистер Крейг, что получал полдоллара всякий раз, когда захлопывалась дверь автомобиля-рефрижератора, или же тем, что получал десять центов всякий раз, когда мясник ставил у себя новый рулон оберточной бумаги. - Да, мадам. - Отец хотел бы выяснить, не возьметесь ли вы читать ему вслух Библию... Да, целиком. Он прочел ее одиннадцать раз и хотел бы знать, умеете ли вы читать быстро?.. Понимаете, он хотел бы превзойти свой рекорд скорости - по-моему, сорок восемь часов. - Я подумаю, миссис Каупертуэйт. - Если вы заинтересованы, он хотел бы знать, не согласитесь ли вы читать... на... особых условиях. - На особых условиях? - Да... Так сказать, со скидкой. - Понимаю. При моей скорости это составит больше полутораста долларов. Сумма, что и говорить, значительная. - Да. Отец еще просил узнать... - Могу я сделать предложение, мадам?.. Я готов читать Ветхий завет по-древнееврейски. В древнееврейском нет гласных; там - только так называемые "придыхания". Это сократило бы время примерно на семь часов. _На четырнадцать долларов дешевле!_ - Но он ничего не поймет, мистер Норт! - Поймет или нет, какое это имеет значение, миссис Каупертуэйт? Мистер Крейг уже одиннадцать раз это слышал. На древнееврейском он услышит собственные слова Господа - так, как Он продиктовал их Моисею и пророкам. Кроме того, я могу читать Новый завет по-гречески. Греческий изобилует немыми дигаммами, энклитиками и пролегоменами. Ни одного слова лишнего, и цена будет снижена до ста сорока долларов. - Но отец... - Кроме того, в Новом завете я могу читать слова нашего Господа на Его родном языке, арамейском! Очень кратко, очень сжато. Я прочту Нагорную проповедь за четыре минуты шестьдесят одну секунду, ни секундой больше. - Но будет ли это считаться рекордом? - Жаль, что вы смотрите на это не так, как я, миссис Каупертуэйт. Намерение вашего уважаемого отца - угодить своему создателю. Я предлагаю вам льготные условия: _сто сорок долларов!_ - Я вынуждена прервать этот разговор, мистер Норт. - Хорошо, СТО ТРИДЦАТЬ! Щелк. Итак, через несколько дней я уже гонял взад-вперед по авеню, как рассыльный. Уроки. Чтения. Работа мне нравилась (басни Лафонтена в "Оленьем парке", труды епископа Беркли в "Девяти фронтонах"), но скоро я обнаружил известную истину, что богатые никогда не платят - или платят от случая к случаю. Я посылал счета каждые две недели, но даже самые дружелюбные наниматели почему-то их не замечали. Я тратил сбережения и ждал: но мечта снять отдельную квартиру (порождавшая, разумеется, и другие мечты) отодвигалась в неопределенное будущее. Не считая нескольких поздних сеансов чтения, вечера у меня были свободны, и я сделался беспокоен. Я заглядывал в таверны на Темза-стрит и на Долгом причале, но у меня не было охоты участвовать в этих бурных и плохо освещенных сборищах. Картежная игра в гостиных "X" дозволялась при условии, что деньги не будут переходить из рук в руки, и я потерял интерес к игре без материального поощрения. Наконец я наткнулся на биллиардную Германа - две длинные комнаты, где располагались семь столов под сильными лампами и бар, торговавший разрешенными напитками, ибо действовал "сухой закон". Если вы приносили с собой крепкие напитки, на это смотрели сквозь пальцы, но большинству игроков и мне самому хватало безалкогольного пива. Место было приятное. По стенам на двух уровнях тянулись скамьи для зрителей и игроков, ожидавших своей очереди. Биллиард - спорт сосредоточенных, а не оживленных и сопровождается бурчанием, приглушенными ругательствами, молитвами и отдельными вскриками торжества или отчаяния. Завсегдатаями Германа были рабочие из усадеб, шоферы, несколько продавцов, но преимущественно - слуги того или иного рода. Изредка и мне предлагали кий. Я представился человеком, который учит теннису начинающих в казино. В биллиард я играю прилично (долго упражнялся в Альфа-Дельта-Фи), но заметил, что ко мне относятся все холоднее и холоднее. Я уже собирался подыскать другую биллиардную, но меня спас от остракизма Генри Симмонс, который взял меня под свое покровительство. Чем я только не обязан Генри: дружбой, знакомством с его невестой Эдвиной, несравненной Эдвиной, с миссис Крэнстон и ее пансионом; и всем, что за этим последовало. Генри был худой сорокалетний камердинер-англичанин. Его лицо, длинное, красное и рябое, оживляли темные внимательные глаза. В его речи, очищенной семью годами пребывания в нашей стране, звучали в веселые минуты отголоски более ранних лет - язык, который радовал меня, напоминая о персонажах того же происхождения в книгах Диккенса и Теккерея. Он служил у широко известного яхтсмена и любителя скачек, которым восхищался, - я назову его Тимоти Форрестером. Мистер Форрестер, как и другие люди его класса и поколения, предоставлял свою яхту для научных экспедиций (и участвовал в них), где присутствие камердинера воспринималось бы как фривольность. Поэтому Генри на многие месяцы оставался один в Ньюпорте. Такое положение вполне его устраивало, потому что женщина, на которой он собирался жениться, большую часть года проводила здесь. Генри всегда одевался в отлично скроенные черные костюмы; только яркие жилеты выдавали его личный вкус. Он был любимцем в биллиардной Германа: его тихое подтрунивание вносило элемент чудачества, экзотики. Он, должно быть, какое-то время за мной наблюдал и догадался, чье объявление читал в газете, потому что однажды вечером, когда я уж слишком долго сидел на скамье для зрителей, он вдруг подошел и сказал: - Эй, профессор! Предлагаю три партии по четверти доллара, а?.. Как вас звать, дружище?.. Тед Норт? Меня - Генри Симмонс. В то время когда мы познакомились, Генри был очень несчастлив. Его хозяин помогал, экспедиции фотографировать птиц Огненной Земли, и Генри тяготился бездельем; его невеста участвовала в каком-то другом путешествии, и он страдал от разлуки. Мы играли в относительном молчании. Мне все время везло, а может быть, Генри скрывал свое искусство. Когда игра кончилась, биллиардная уже опустела. Он предложил мне выпить. Для него заведение держало несколько ящиков эля; я, по обыкновению, заказал безалкогольное. - Ну так кто вы, Тед, и как вам живется? Я вам скажу, кто я такой. Я из Лондона - и с двенадцати лет ни разу не был в школе. Я был чистильщиком и подметал парикмахерскую. Потом стал поглядывать повыше и сам обучился этому ремеслу. Потом пошел в слуги и стал "джентльменом при джентльмене". Со своим джентльменом он прибыл в нашу страну и в конце концов поступил камердинером к Форрестеру. Он рассказал мне о своей Эдвине, горничной, которая сопровождала хозяйку и других дам в плавании на знаменитой яхте. Он показал мне яркие открытки, посланные с Ямайки, Тринидада и Багамских островов, - жалкие утешения. Я тоже рассказал ему про свою жизнь - Висконсин, Китай, Калифорния, учение, работа, Европа, война - и под конец объяснил, почему я в Ньюпорте. Когда я кончил рассказ, мы чокнулись, и это означало, что мы теперь друзья. То была первая из многих игр - и бесед. Во второй или третьей я спросил его, почему игроки так неохотно приглашают меня. Потому что я приезжий? - Дружище, в Ньюпорте к приезжим относятся очень подозрительно. Не доверяют, вы поняли меня? Появляются разные типы, которые нам ни к чему. Давайте сделаем вид, будто я не знаю, что вы человек свойский. Понятно? Я вам буду задавать вопросы. Мистер Норт, вас в Ньюпорт подослали? - Это как понять? - Вы работаете в какой-нибудь организации? Вас прислали сюда работать? - Я же вам сказал, почему я здесь. - Я вам задаю вопросы, как будто это игра. Вы - сыч? - Что? - Ну, сыщик? Я поднял руку, словно приносил присягу. - Клянусь богом, Генри, я в жизни ничем таким не занимался. - Когда я прочел в газете, что вы даете уроки латыни, - тут-то все стало ясно. Никто еще не слышал, чтобы сыщик кумекал по-латыни... Дело вот какое: ничего плохого в этой работе нет; люди по-всякому зарабатывают. Когда сезон начнется, их тут будет видимо-невидимо. Иную неделю тут каждый вечер большой бал. В честь заезжих знаменитостей и чахоточных детей, всякое такое. Бриллиантовые колье. Страховые компании подсылают своих людей. Наряжают официантами. Кое-кто из хозяек приглашает их даже под видом гостей. Глаз не сводят со сверканцев. Есть такие нервные семьи, что у них всю ночь у сейфа сидит сыщик. Ревнивые мужья пускают сыщиков за женами. Человек вроде вас приезжает в город - никого не знает, жить ему здесь вроде незачем. Может, он сыщик - или вор. Порядочный сыщик первым делом идет доложиться начальнику полиции, чтобы все начистоту. Но многие не идут: очень любят секретность. Будьте уверены, вы тут трех дней еще не прожили, а начальник уже к вам присматривался. Это хорошо, что вы пошли в казино и нашли там старую запись про себя... - Да нет, это про брата. - Видно, Билл Уэнтворт зашел к начальнику и сказал, что доверяет вам. - Спасибо, что объяснили, Генри. Но тут, у Германа, все решило _ваше_ доверие. - У Германа тоже околачиваются сыщики, но кого мы не терпим здесь - это сыщика, который притворяется не сыщиком. Не раз случалось, что сыщики крали изумруды. - А кем еще меня считали? - Я вам расскажу, постепенно. Теперь вы чего-нибудь расскажите. Я рассказал, что я узнал и умозаключил о роскошных деревьях Ньюпорта. Я изложил ему свою теорию "Девяти городов Ньюпорта" (и шлимановской Трои). - Эх, слышала бы вас Эдвина! Эдвина обожает сведения - и вываривать теории из этих сведений. Она говорит, что люди в Ньюпорте рассуждают только друг о друге. Да, ей бы понравилось это, насчет деревьев - и насчет девяти городов. - Я пока раскопал только пять. - Ну, может, их и пятнадцать. Вам бы потолковать об этом с одной моей приятельницей, миссис Крэнстон. Я ей про вас рассказывал. Она говорит, что хочет с вами познакомиться. Это особая честь, профессор, потому что она редко делает исключения: пускает к себе только слуг. - Я же слуга, Генри! - Позвольте вопрос: вот в эти дома, где у вас уроки, вы входите в них через парадную дверь? - Ну-у... да. - Вас когда-нибудь приглашают пообедать или поужинать? - Два раза, но я никогда... - Вы не слуга. - Я молчал. - Миссис Крэнстон много о вас слышала, но говорит, что будет очень рада, если я вас приведу. У миссис Крэнстон было большое заведение около церкви святой Троицы - три дома, стоявшие впритык, так что пришлось только пробить стены, чтобы соединить их. При летней колонии Ньюпорта состояла почтя тысяча человек прислуги, в большинстве "живущей"; заведение миссис Крэнстон было временным пансионом для многих, а для немногих - постоянным жилищем. Ко времени моего первого визита большинство богатых домов (именовавшихся "коттеджами") еще не открылось, но слуги были высланы вперед, чтобы подготовить их к сезону. Некоторые служанки из дальних домов по Океанской аллее боялись ночевать в одиночестве. Кроме того, миссис Крэнстон давала приют многочисленной "запасной прислуге" - свободной рабочей силе, приглашаемой в особых случаях, - но подчеркивала при этом, что у нее не бюро найма. Ее дом был истинным подарком для Седьмого города - для престарелых, для временно безработных, для внезапно уволенных (справедливо, а чаще несправедливо), для выздоравливающих. Зал и примыкавшие к нему гостиные возле прихожей служили как бы местом общих собраний и вечером по четвергам и воскресеньям бывали набиты битком. Чуть подальше находилась курительная, где подавали дозволенное пиво и фруктовые воды и где собирались друзья дома - лакеи, кучера и даже повара. В столовую допускались только постояльцы; даже Генри в нее не заходил. В заведении миссис Крэнстон приличия соблюдались неукоснительно: ни один гость не отваживался произнести здесь некрасивое слово, и даже пересуды о хозяевах не должны были переходить границ. Позже я с удивлением отметил, что истории о легендарном Ньюпорте - о пышной довоенной жизни: о войнах светских львиц, о грубости знаменитых хозяек, о вавилонской роскоши маскарадов - вспоминались не часто; их все слышали. Последние курортные сезоны тоже не обходились без пышных балов, без чудачеств, драм и мелодрам, но о таких происшествиях упоминали только конфиденциально. Миссис Крэнстон указывала, что обсуждать личную жизнь тех, кто кормит нас, - не профессионально. Сама она присутствовала тут каждый вечер, но отнюдь не восседала в центре, правя беседой. Она сидела за каким-нибудь из столиков, предпочитая общество одного, двух или трех друзей. У нее была красивая голова, благородная прическа, внушительная фигура, идеальное зрение и идеальный слух. Одевалась она по образцу тех дам, в услужении у которых провела свои молодые годы: корсет, черный стеклярус, полдюжины шуршащих юбок. Ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем просьба дать совет в каком-нибудь сложном деле, требующем дипломатичности и житейской мудрости, полностью свободной от иллюзий. Мне не трудно вообразить, что она спасла множество гибнущих душ. Она прошла все ступени служебной лестницы - от судомойки и уборщицы до горничной. По слухам - я осмеливаюсь повторять их лишь много десятилетий спустя, - "мистера Крэнстона" никогда не существовало (Крэнстон - городок по соседству с Ньюпортом), а в ее дело вложил деньги весьма известный банкир. Ближайшей подругой миссис Крэнстон была несравненная Эдвина, которая постоянно занимала на первом этаже комнату с выходом в сад. Эдвина ожидала давно назревшей кончины алкоголика-мужа в далеком Лондоне, чтобы справить свадьбу с Генри Симмонсом. Некоторым наблюдателям были ясны выгоды ее комнаты с отдельным выходом в сад: Генри мог прийти и уйти когда заблагорассудится, не вызвав скандала. У миссис Крэнстон было заведено, что все дамы, кроме нее самой и Эдвины, расходятся без четверти одиннадцать - кто по комнатам наверху, а кто по своим городским жилищам. Джентльмены уходили в полночь. Генри был любимцем хозяйки пансиона и в отношениях с ней проявлял старомодную учтивость. Именно этот последний час с четвертью доставлял Генри (и нашей хозяйке) больше всего удовольствия. Мужчины обычно оставались в баре, но иногда к миссис Крэнстон присоединялся очень старый и похожий на мощи мистер Дэнфорт, тоже англичанин, который служил - величественно, без сомнения - дворецким в больших домах Балтимора и Ньюпорта. Память у него ослабела, но его еще приглашали время от времени украсить своим присутствием буфет или холл. В такой вот час Генри и представил меня миссис Крэнстон. - Миссис Крэнстон, я хочу, чтобы вы познакомились с моим другом Тедди Но ртом. Он работает в казино и, кроме того, читает вслух дамам и джентльменам, у которых слабеет зрение. - Мне очень приятно с вами познакомиться, мистер Норт. - Спасибо, это большая честь для меня, мадам. - У Тедди, насколько я знаю, только один недостаток - он не мешается в чужие дела. - По-моему, это характеризует его с хорошей стороны, мистер Симмонс. - Миссис Крэнстон, Генри мне льстит. У меня было такое намерение, но даже за то короткое время, что я в Ньюпорте, я обнаружил, как трудно порой избежать ситуации, которая вам не подвластна. - Наподобие одного неудачного побега на днях, если не ошибаюсь? Меня словно громом поразило. Как могли просочиться слухи о моем маленьком приключении? Слова хозяйки были первым сигналом о том, как трудно в Ньюпорте сохранить в тайне события, которые прошли бы незамеченными в большом городе. (В конце концов, слуг за то и хвалят, что они "предупреждают малейшее желание" хозяина; а это требует пристального и неослабного внимания. Акуиднек - небольшой остров, и ядро его Шестого города невелико.) - Мадам, мне можно простить, что я пытался помочь моему другу и работодателю в казино. Она опустила голову с еле заметной, но благосклонной улыбкой. - Мистер Симмонс, вы извините меня, если я попрошу вас минуты на две перейти в бар: я хочу сказать мистеру Норту кое-что для него важное. - Ну разумеется, милостивая государыня, - сказал Генри с довольным видом и покинул комнату. - Мистер Норт, в нашем городе отличная полиция и очень умный начальник полиции. Им приходится не только оберегать ценности некоторых граждан, но и оберегать некоторых граждан от самих себя - и оберегать их от нежелательной гласности. Независимо от того, о чем вас просили две с половиной недели назад, вы выполнили просьбу очень хорошо. Но вы сами знаете, что это могло кончиться бедой. Если у вас опять возникнут такие затруднения, я надеюсь, вы со мной свяжетесь. Мне случалось оказывать услуги начальнику полиции, и он тоже бывал внимателен и услужлив по отношению ко мне и к некоторым моим гостям. - Она дотронулась до моей руки и добавила: - Не забудете? - Ну конечно, миссис Крэнстон. Я очень признателен, что вы разрешаете вас потревожить, если возникнет нужда. - Мистер Симмонс! Мистер Симмонс! - Да, мадам. - Присядьте к нам, пожалуйста, и давайте чуточку нарушим закон. - Она звякнула колокольчиком и дала официанту зашифрованный приказ. В знак хозяйского расположения нам подали, если память не изменяет, джин с содовой. - Мистер Симмонс говорит, что у вас возникли какие-то мысли о деревьях в Ньюпорте и о разных частях города. Интересно было бы это услышать непосредственно от вас. Я рассказал - Шлиман, Троя и прочее. Мое разделение Ньюпорта было, разумеется, еще не закончено. - Прекрасно! Прекрасно! Спасибо. Ах, как интересно это будет послушать Эдвине. Мистер Норт, я, как и большинство моих гостей на верхнем этаже, прожила двадцать лет в том городе, где Бельвью авеню; но теперь я держу пансион в последнем из ваших городов и горжусь этим... Генри Симмонс говорит, что джентльмены в биллиардной Германа принимали вас за сыщика. - Да, мадам, или еще за какого-нибудь нежелательного типа - какого именно, он не стал говорить. - Мадам, мне не хотелось чересчур угнетать нашего приятеля в первые же недели. Как вы думаете, достаточно ли он окреп и можно ему сказать, что его принимали еще за жигана либо за пачкуна? - Ну что за язык у вас, Генри Симмонс! Это называется "жиголо". Да, я думаю, ему надо сказать все. Это может помочь ему в дальнейшем. - Пачкун, Тедди, - это газетчик, который ищет грязи, охотник за скандалами. В сезон они слетаются сюда, как мухи. Пытаются подкупать слуг, чтобы те им все рассказывали. Если не могут найти помоев - сами стряпают. В Англии то же самое - миллионы читают про пороки богачей и радуются. "Дочь герцога найдена в притоне курильщиков опиума. Читайте подробности!" А теперь - Голливуд и кинозвезды. Большинство пачкунов женщины, но и мужчин хватает. Мы не желаем иметь с ними ничего общего, верно, миссис Кранстон? Она вздохнула. - Трудно винить их одних. - Тедди вот ездит взад-вперед по Авеню, его тоже начнут прощупывать. К вам еще не подкатывались, старина? - Нет, - честно сказал я. И поперхнулся: ко мне действительно "подкатывались", а я не понял, что под этим кроется. Флора Диленд! Я дам отчет об этом позже. Мне пришло в голову, что надо держать Дневник под замком: в нем уже содержались сведения, которых больше нигде нельзя найти. - А жиголо, мистер Симмонс? - Извольте, мадам. Я знаю, вы меня простите, если я буду давать нашему молодому другу то одну кличку, то другую. Так уж я привык. - И как вы теперь собираетесь называть мистера Норта? - Ну и зубы у него, мадам. Ослепляют меня. Время от времени я буду называть его "Кусачки". Ничего замечательного в моих зубах не было. Я уже объяснял, что первые девять лет прожил в Висконсине, великом молочном штате, и что помимо всего прочего он наделяет детей великолепными зубами. Генри не зря завидовал. Дети, выросшие в центре Лондона, часто лишены этого преимущества; он все время мучился зубами. - Понимаете, старина, люди у Германа подумывали, что вы тоже...? - Жиголо. - Благодарю вас, мадам. Это по-французски наемный танцор с дальним прицелом. В следующем месяце они нагрянут, как чума или саранча - охотники за приданым. Понимаете, тут много наследниц, а молодых людей их сословия нет. В наши дни молодые люди из хороших семей отправляются на Лабрадор с доктором Гренфеллом - везут сгущенное молоко эскимосам; или, как мой хозяин, фотографируют птиц на Южном полюсе; или едут на ранчо в Вайоминг ломать ноги. А некоторые - в Лонг-Айленд, где, говорят, гораздо веселее. Какому молодому человеку охота развлекаться под надзором родителей и родственников? Если не считать Недели парусной регаты и теннисного турнира, здесь не встретишь ни одного мужчины моложе тридцати. - Ни одного мужчины моложе сорока, Генри. - Благодарю вас, мадам. И вот, когда хозяйки желают устроить бал для своих прекрасных дочерей, они звонят на морскую базу своему дорогому другу адмиралу и просят его прислать сорок молодых людей, которые могут станцевать вальс и уанстеп и не споткнутся. Опыт научил их, что пунш хорошо разбавлять чистой родняновой водой. А еще что они делают - приглашают, скажем, на месяц гостей из посольств в Вашингтоне - молодых графов, маркизов, баронов, которые карабкаются по первым ступенькам дипломатической лестницы. Вот петрушка! Я приехал в вашу страну, Кусачки, как "джентльмен", при одном Достопочтенном - шестиюродном графа. Он обручился с дочкой доктора Босворта из "Девяти фронтонов" - симпатичнее парня вы не видели, - но спал до полудня. Засыпал на званых обедах; покушать любил, но не выдерживал перерывов между блюдами. Даже несмотря на мои тактичные уговоры, в любое место опаздывал на час. Его жена, энергичная, как пчелиный улей, ушла от него с круглым миллиончиком - так, но крайней мере, говорят... Все, что нужно такому шустрому молодому человеку, - это приятность в разговоре, пара лакированных туфель, _одно_ рекомендательное письмецо от какой-нибудь персоны - и все двери для него открыты, включая казино. Вот мы и подумали сперва, что вы тоже из этих. - Благодарю вас, Генри. - Однако, миссис Крэнстон, мы бы с вами не поставили крест на мистере Норте, если бы он подыскал себе киску на медных рудниках или железных дорогах, правда? - Я вам не советую, мистер Норт. - У меня нет таких планов, миссис Крэнстон, но можно полюбопытствовать, почему вы против? - В супружестве у кого кошелек, у того и вожжи, а девушка, за котором много денег, думает, что у нее и ума много. Больше я ничего не скажу. К концу лета у вас накопятся собственные наблюдения. Я получал большое удовольствие от этих вечерних бесед. И если мне иногда представлялось, что я капитан Лемюэль Гулливер и, потерпев кораблекрушение на острове Акуиднек, собираюсь изучать местные обычаи и нравы, то мне едва ли могло повезти больше. Телескопы часто устанавливаются на треногах. Одной моей опорой были ежедневные посещения Авеню; другой - опыт и мудрость, к которым я приобщался у миссис Крэнстон; третью еще предстояло найти. Я был неискренен, обещая миссис Крэнстон обратиться к ней, если попаду в сложное или опасное положение. По натуре я человек самостоятельный, предпочитаю держать язык за зубами и выкарабкиваться из своих ошибок без посторонней помощи. Возможно, миссис Крэнстон вскоре узнала, что восемь-девять часов в неделю я занят в "Девяти фронтонах" - "коттедже", где определенно происходило что-то любопытное; может быть, она догадывалась, что меня затягивало в омут в доме Джорджа Ф.Грэнберри при обстоятельствах, которые в любую минуту могли стать лакомым кусочком для "желтой прессы". В истории, которая связана с моим чтением в доме Уикоффов, я прибег к ее помощи, и помощь была щедрой. 3. ДИАНА БЕЛЛ И вот я езжу на велосипеде по Авеню туда и сюда и не только зарабатываю на жизнь, но и откладываю деньги, чтобы снять небольшую квартиру. Однажды утром, в середине третьей недели, когда я кончил занятия с детьми в казино и собирался принять душ и переодеться, чтобы перейти к занятиям академическим, меня остановил Билл Уэнтворт. - Мистер Норт, вы бы не могли зайти сюда к концу дня? - Да, конечно, Билл. В шесть пятнадцать вас устроит? Чем больше я узнавал Билла, тем больше им восхищался. Как-то раз он пригласил меня на воскресный обед и познакомил с женой, замужней дочерью и зятем - все до одного добротные родайлендцы. Теперь я заметил, что он чем-то встревожен. Он пристально посмотрел на меня и сказал: - Когда вы были у меня в гостях, вы нам рассказывали о своих приключениях. Как бы вы отнеслись к маленькому предприятию не совсем обычного свойства? Если вам это не подходит, вы можете отказаться напрямик, и в наших отношениях ничего не изменится. Тут нужна хорошая смекалка, но и заплатят хорошо. - Конечно, Билл, особенно если смогу вдобавок услужить вам. Пошлите меня на Северный полюс. - Это может привлечь внимание. Дело, что называется, конфиденциальное. - Как раз то, что я люблю. В четверть седьмого я вошел в его кабинет, заставленный призами и кубками. Билл сидел за столом, уныло поглаживая себя по коротко остриженным седым волосам. Он сразу приступил к делу: - Мне подкинули задачку. Председателем совета директоров у нас уже довольно давно некий мистер Огастас Белл. Сам он нью-йоркский делец, но его жена и дочери большую часть года живут здесь. Уезжают в Нью-Йорк зимой на несколько месяцев. Старшей дочери Диане - лет двадцать шесть; для девушки ее круга это много. Тут есть поговорка: "Она стоптала много бальных туфель". Девушка горячая, беспокойная. Все знают, что в Нью-Йорке она стала водить компанию с неподходящими людьми. Попала в газеты - сами понимаете, в какого рода газеты. Дальше - хуже. Года два с половиной назад один из этих неподходящих типов приехал за пей сюда. Семья не желала его знать. Тогда они сбежали. Перехватили ее довольно быстро - полиция, частные сыщики, все такое. Газеты захлебывались... Беда в том, что Ньюпорт перестал быть курортом для молодых людей ее круга. Ньюпорт - для среднего возраста и выше. - Справившись с собой, Билл продолжал: - И вот опять то же самое. Мать нашла в ее комнате письмо от мужчины. Все подготовлено для бегства послезавтра ночью. Поедут венчаться в Мэриленд. Понимаете, мистер Норт, с богатыми очень трудно иметь дело. Мистер Белл полагает, что моя прямая обязанность - все бросить, гнаться за двумя взрослыми людьми и как-то помешать им. Он больше не желает иметь дело с полицией и частными сыщиками. Я, конечно, откажусь, и это может стоить мне места. - Билл, я попробую. Сделаю все, что смогу. - Билл молчал, стараясь совладать со своими чувствами. - А кто мужчина? - Мистер Хилари Джонс, руководит здесь физическим воспитанием в школах. Ему года тридцать два, разведен, есть дочка. Все о нем хорошего мнения, включая бывшую жену. - Он взял большой конверт. - Здесь газетные фотографии мисс Белл и мистера Джонса и вырезки о них. Вы водите машину? - Да, за четыре лета в нью-гэмпширском лагере я поездил на всяких машинах. Вот мои права; действительны еще три недели. - Мистер Норт, я позволил себе большую вольность, и, надеюсь, вы меня простите. Я сказал мистеру Беллу, что знаю человека, который молод, со всеми ладит и, как мне кажется, рассудителен и находчив. Я не назвал вашего имени, но сказал, что вы из Йейла. Мистер Белл тоже из Йейла. Но я не хочу, чтобы вы занимались этим ради меня. Вы свободно можете сказать мне, что это - темное, пакостное дело и вы не желаете иметь к нему никакого отношения. - Билл, я возьмусь с удовольствием. Я люблю, когда надо прибегать к тому, что вы назвала находчивостью. Я бы хотел услышать весь план из уст самого мистера Белла. - Он не останется в долгу... - Стоп! Об этом я поговорю с ним самим. Когда я могу с ним встретиться? - Можете прийти ко мне в кабинет завтра в шесть часов вечера? Тогда останется целый день для подготовки. Теперь мне придется повторить значительную часть рассказанного, но я хочу, чтобы читатель взглянул на это с другой точки зрения. На следующий вечер, в шесть часов, Билл сидел у себя в кабинете. Джентльмен лет пятидесяти с "подцвеченными", как мне показалось, усами и волосами расхаживал по комнате, пиная стулья. - Мистер Норт, это мистер Белл. Мистер Белл, мистер Норт. Садитесь, мистер Норт. - Мистер Белл не подает руки тренерам по теннису. - Мистер Белл, позвольте мне начать рассказ. Если я что-нибудь изложу не так, вы меня поправите. - Мистер Белл мрачно буркнул и продолжал метаться. - Мистер Белл тоже окончил Йейлский университет, где достиг выдающихся успехов в спорте. Почти двадцать лет, с перерывами, он состоит в совете казино, что свидетельствует о том, как его здесь ценят. У мистера Белла есть дочь, мисс Диана, которая отлично играет в теннис на этих кортах буквально с детских лет. Это чрезвычайно привлекательная девушка, у нее много друзей... Может быть, несколько своевольная. Вы не возражаете, мистер Белл? Мистер Белл рубанул по шторе и опрокинул несколько кубков. - Мистер Белл и миссис Белл случайно обнаружили, что мисс Диана собирается сбежать. Она уже раз убегала, но ее довольно быстро вернули. Оповестили полицию в трех или четырех штатах, и ее доставили домой. Для гордой девушки это унизительно. - О господи, Билл! Давайте же скорее! - Беллы, в общем, живут в Ньюпорте круглый год, но держат квартиру в Нью-Йорке и зимой несколько месяцев проводят там. Мистер Белл на меня не посетует, если я скажу, что мисс Диана - девушка горячая и у газетчиков определенного сорта вошло в обыкновение сообщать, что ее видели в общественных местах с неподходящими знакомыми - включая того человека, который был ее спутником в прошлом бегстве. - Я смотрел Биллу в глаза. Видно было, что новоанглийский задор в нем все-таки проснулся и мистеру Беллу он спуску не даст. - И вот миссис Белл случайно наткнулась на письмо, спрятанное у дочери в белье. Один здешний человек, которого я немного знаю, уславливается с ней в письме о встрече завтра ночью. Они намерены ехать в Мэриленд и там как можно скорее обвенчаться. - О господи, Билл, это невыносимо! - Билл, на чьей машине они едут? - спросил я. - На ее. Его машина - школьный грузовик, в котором он возит свои команды на состязания. Они уезжают с острова на вечернем десятичасовом пароме в Джеймстаун, оттуда на пароме в Наррагансетт. Мистер Белл, понятно, не хочет еще раз обращаться в полицию. И самое главное, семья не желает, чтобы опять появлялись статейки в воскресных приложениях - так называемых скандальных листках. Мистер Белл сердито подступил к Биллу: - С меня хватит, Билл! - Это факты, мистер Белл, - твердо ответил тот. - Факты надо выложить. Мистер Норт должен знать, о чем мы его просим. - Мистер Белл потряс кулаками у него перед носом. - Идея состоит в том, мистер Норт, что вы их где-нибудь перехватите... где-нибудь, как-нибудь... и вернете мисс Диану домой... Вы человек свободный, принудить вас никто не может. Мисс Диана взрослая женщина - а вдруг она наотрез откажется вернуться в дом отца? Единственное одолжение, о котором вас просит мистер Белл - как йейлец йейлца, - это сделать попытку. Вы согласны попробовать? Я потупился. Я не верю, что во вселенной есть хоть капля смысла. Я думал, что не верю в преданность и дружбу. Но вот Билл Уэнтворт, и он может лишиться места, которое он занимал всю жизнь. И этот апоплексический грубиян; и миссис Белл, которая перерывает комод двадцатишестилетней дочери в поисках интимных писем и читает их. Конечно, я попробую - и добьюсь, чего надо. Но мистеру Беллу я тоже спуску не дам. - Что же, по-вашему, я должен делать, мистер Белл? - Ну, поезжайте за ними. Лучше уехать за Наррагансетт: если что-нибудь предпримете, то не слишком близко к Ньюпорту. Подождите, пока они остановятся поесть и переночевать. Сломайте им машину. Если надо, взломайте у них дверь. Объясните ей, что она идиотка. Какой позор! Она сведет мать в могилу. - Вам известно что-нибудь позорное об этом человеке? - Что? - О мистере Джонсе - вы его знаете? - Да откуда? Он никто. Паршивый охотник за приданым. Шушера. - Мистер Белл, письмо мистера Джонса при вас? - Ну да, вот - будь оно проклято! - Он вытащил письмо из кармана и швырнул на ковер между нами. Билл и я - тоже "никто", "шушера". Билл встал и поднял его с пола. - Мистер Белл, мы просим мистера Норта помочь нам в весьма щекотливом деле. Мы надеемся, что он с ним справится и что вы с миссис Белл пожелаете его отблагодарить. В мистере Белле происходила внутренняя борьба. Придушенным голосом он сказал: - Я очень расстроен. Прошу извинить, что бросил письмо на пол. Я сказал Биллу: - Мы положим его в большой конверт, запечатаем сургучом, адресуем мисс Белл и напишем: "Получено от мистера Огастаса Белла. Не прочитано и запечатано Уильямом Уэнтвортом и Теофилом Нортон". Мистер Белл, можно узнать, где ваша дочь познакомилась с мистером Джонсом? - Большую часть года мы живем в Ньюпорте. Дочь а многие ее друзья входят в группу добровольного содействия местной больнице. Диана обожает детей. Она встретилась с этим Джонсом, когда он навещал там свою трехлетнюю дочь. Вульгарный и бессовестный охотник за приданым, как все остальные. Нам не раз приходилось отваживать этих мерзавцев. Тут все ясно. Единственное, что можно с таким человеком - это выжидательно смотреть ему в глаза, как будто он сейчас изречет что-то на редкость убедительное. Без поддержки и рукоплесканий такие люди сморщиваются: им просто не хватает воздуха. Выдержав паузу, я заговорил: - Мистер Белл, я должен предложить несколько разумных условий. Никакой речи о вознаграждении быть не может. Я пошлю вам счет ровно на ту сумму, которую потеряю из-за перерыва в моих занятиях. Это - возмещение, а не плата за работу. Я хочу иметь в распоряжении машину, темно-синюю или черную - желательно, чтобы на переднем сиденье помещалось три человека. Мне нужен хороший револьвер. - Зачем? - сердито спросил мистер Белл. - Я не буду пользоваться обычными боеприпасами; я их изготовлю сам. Если полиция найдет машину вашей дочери на обочине в Род-Айленде или Коннектикуте и шина ее будет прострелена обыкновенной пулей, это, пожалуй, попадет в газеты. Я могу проколоть ее, так сказать, натуральным образом. Мне нужен заклеенный конверт с десятью десятидолларовыми банкнотами на покрытие некоторых расходов, если в них возникнет нужда. Думаю, они не понадобятся; в этом случае я верну нераспечатанный конверт мистеру Уэнтворту. И самое главное: справлюсь я или нет, я не скажу об этом деле никому, кроме членов вашей семьи. Вы согласны на эти условия? Он проворчал: - Да, согласен. - Я составил договор с этими пятью условиями. Если вас не затруднит, подпишите. Он прочел договор и начал расписываться. Но вдруг поднял голову. - Однако... разумеется, я заплачу вам. Я готов заплатить тысячу долларов. - В таком случае, мистер Белл, вы должны _нанять_ человека, который похитит мисс Белл. Меня на это не наймешь ни за какие деньги. Я считаю, что моя задача ограничивается убеждением. Он был ошеломлен, как будто его заманили в ловушку. Он вопросительно посмотрел на Билла. - Я впервые слышу об этих условиях, мистер Белл. Мне они кажутся разумными. Мистер Белл дописал свою фамилию и положил договор на стол. Я пожал Биллу руку со словами: - Оставьте это соглашение у себя, ладно, Билл? Завтра в шесть часов вечера я приду сюда за машиной. - Я поклонился мистеру Беллу и вышел. Дежурный в "X" одолжил мне карты дорог Род-Айленда и Коннектикута. В течение следующего дня я внимательно их изучал. Что же до самодельных боеприпасов, то это был просто блеф и хвастовство. На полигоне в форте Адамс мы стреляли из револьверов пробковыми пулями с гвоздиками, которые втыкались в мишень; я решил, что они смогут проткнуть шину, и купил пачку. Машина была прелесть. Я переправился на пароме в Джеймстаун пораньше, но у второго парома ждал, пока не появилась машина Дианы Белл. За рулем сидела она сама. Я въехал за ними в огромный полутемный трюм. Когда паром отвалил, она вылезла из кабины и пошла между машин, вглядываясь в лица сидящих. Увидев меня издали, она направилась прямо ко мне. Мистер Джонс шел за ней со смущенным видом. Я вылез из машины и стоял, дожидаясь ее, - не без восхищения; это была высокая статная женщина, румяная, с темными волосами. - Я знаю, кто вы, мистер Норт. Вы заведуете детским садом в казино. Отец вас нанял шпионить за мной. Вы заслуживаете всяческого презрения. Вы - низшая форма человеческой жизни. На вас смотреть противно... Ну, вам нечего сказать в свое оправдание? - Я здесь в другом качестве, мисс Белл. Я представляю здесь здравый смысл. - Вы?! - Газеты поднимут вас на смех; вы погубите учительскую карьеру мистера Джонса... - Ерунда! Чушь! - Я надеюсь, вы с мистером Джонсом поженитесь и, как подобает женщине вашего круга и положения, - в присутствии семьи, которая будет сидеть в церкви на передней скамье. - Я этого не потерплю! Я не потерплю, чтобы за мной гонялись и шпионили полицейские ищейки и сыщики. Я с ума сойду. Я желаю поступать, как мне нравится. Мистер Джонс прикоснулся к ее локтю: - Диана, давай все же выслушаем его. - Выслушаем? Выслушаем? Этого жалкого шпика? - Диана! _Послушай меня!_ - Как ты смеешь мне приказывать? - И она закатила ему звонкую оплеуху. Я в жизни не видел человека более удивленного - затем униженного. Он опустил голову. А она продолжала кричать: - Я не потерплю слежки! Я никогда не вернусь в этот дом. Украли мое письмо. Почему я не могу жить, как все люди? Почему я не могу жить, как мне хочется? Я повторил ровным голосом: - Мисс Белл, я здесь представляю здравый смысл. Я хочу избавить вас и мистера Джонса от больших унижений в будущем. К мистеру Джонсу вернулся голос: - Диана, ты не та девушка, которую я знал в больнице. Она приложила ладонь к его красной щеке. - Ну, Хилари, неужели ты не понимаешь, какую чепуху он несет? Он нас опутывает; он пытается нам помешать. Я продолжал: - Переправа займет примерно полчаса. Вы позволите нам с мистером Джонсом подняться на верхнюю палубу и обсудить этот вопрос спокойно? Он сказал: - В любом случае я хочу, чтобы мисс Белл присутствовала при нашем разговоре. Диана, я еще раз тебя спрашиваю: ты согласна его выслушать? - Ну так пошли наверх, - безнадежно сказала она. Большой салон наверху выглядел как дешевая танцплощадка, брошенная десять лет назад. Там был буфет, но сезон еще не начался, и буфет пустовал. Столы и стулья были покрыты ржавчиной и грязью. Лампы горели сине-стальным светом, подходящим разве что для фотографирования преступников. Даже Диана и Хилари - красивые люди - выглядели жутко. - Может быть, начнете вы, мисс Белл? - Как вы могли взяться за такое грязное дело, мистер Норт? Мне вас в казино показали дети. Они говорили, что любят вас. - Все, что вас интересует, я расскажу о себе потом. Я хочу, чтоб сначала вы сказали о себе. - Я познакомилась с Хилари в больнице - я там помогаю на добровольных началах. Он сидел у кровати своей дочери. Это удивительно, как они разговаривали. Я в него влюбилась, просто глядя на них. Отцы обычно приносят коробку конфет или куклу и ведут себя так, как будто мечтают оказаться подальше отсюда. Я люблю тебя, Хилари, и прости, что я ударила тебя по лицу. Это больше никогда не повторится. - Он накрыл ладонью ее руку. - Мистер Норт, я иногда теряю власть над собой. Вся моя жизнь - сплошная путаница и ошибки. Меня выгнали из трех школ. Если вы - и отец - утащите меня обратно в Ньюпорт, я покончу с собой, как тетя Дженнина. Ноги моей не будет в этом Ньюпорте. Двоюродный брат Хилари в Мэриленде, где мы хотим пожениться, говорит, что там полно школ и колледжей и он сможет получить работу. У меня есть немного денег - мне их завещала тетя Дженнина. И мы сможем заплатить за операции, которые понадобятся дочери Хилари в будущем году. А теперь, мистер Норт, что на это скажет здравый смысл, которым вы все время хвастаете? Наступило молчание. - Благодарю вас, мисс Белл. Теперь, может быть, выскажетесь вы, мистер Джонс? - Вы, наверное, не знаете, что я разведен. Моя жена итальянка. Адвокат посоветовал ей сказать судье, что мы не сошлись характерами, но я по-прежнему считаю ее прекрасным человеком... Сейчас она работает в банке и... говорит, что счастлива. Мы оба из наших заработков вносим за лечение Линды. Когда я увидел Диану, на ней был халат в голубую полоску. Я увидел, как она наклонилась над кроватью Линды, и подумал, что более прекрасной женщины я не встречал. Я не знал, что она из богатой семьи. Мы встречались за вторым завтраком в Шотландской кондитерской... Я хотел прийти к ее отцу и матери, как принято, но Диана решила, что толку от этого не будет... и поступить надо так, как мы сегодня поступили. Молчание. Теперь моя очередь. - Мисс Белл, я должен вам кое-что сказать. Я не хочу вас обидеть. И не собираюсь мешать вашему замужеству с мистером Джонсом. Я по-прежнему выступаю как представитель здравого смысла. Зачем вам бежать? Вы человек слишком заметный. Любой ваш поступок вызывает шум. Вы свою норму побегов с женихами израсходовали. Мне это неприятно говорить, но знаете ли вы, что у вас есть прозвище, известное миллионам семейств, читающих воскресные газетки? Она глядела на меня с яростью. - Какое? - Я вам не скажу... Оно не грязное и не пошлое, просто неуважительное. - _Какое прозвище?_ - Прошу прощения, но я не намерен участвовать в пересудах дешевых журналистов. Я лгал. Ну, может быть, наполовину. А кроме того - кому от этого хуже? - Хилари, я пришла сюда не для того, чтобы меня оскорбляли! Она встала. Она принялась ходить по залу. Она схватилась за горло, как будто у нее было удушье. Но суть до нее дошла. Она снова крикнула: - Почему я не могу жить, как все люди? - Наконец она обернулась к столу и презрительно сказала: - Ну так что вы предлагаете, господин Проныра-Здравый-Смысл? - Я предлагаю этими же паромами вернуться в Ньюпорт. Вы вернетесь домой, как будто просто катались вечером на машине. Позже я дам несколько советов, как вам с мистером Джонсом просто и достойно пожениться. Отец сам выдаст вас замуж, а мать, как полагается, будет плакать, сидя на церковной скамье. И детей, с которыми вы подружились, в церкви будет столько, сколько вместится. Тут же будут десятки спортивных команд мистера Джонса. Газеты напишут: "Любимица ньюпортской детворы вышла замуж за самого популярного ньюпортского учителя". Было видно, что ее ослепила эта картина, - но она прожила трудную жизнь: - Как этого добиться? - Плохую рекламу вы кроете хорошей рекламой. У меня есть друзья-журналисты и здесь, и в Провиденсе, и в Нью-Бедфорде. Наш мир купается в рекламе. Появятся статьи о замечательном мистере Джонсе. Его выдвинут на "Лучшего учителя года в Род-Айленде". Мэру придется принять это к сведению. "КТО ДЕЛАЕТ БОЛЬШЕ ВСЕХ ДЛЯ БУДУЩЕГО НЬЮПОРТА?" Выпустят медаль. Кто больше всех достоин вручать эту медаль? Ну, конечно, мистер Огастас Белл, председатель совета директоров Ньюпортского казино. Бельвью авеню приятно думать, что это демократично, патриотично, филантропично и великодушно. Это растопит лед. Я понимал, что все это сплошные фиоритуры, но мне надо было помочь Биллу Уэнтворту, и я понимал, что брак для них будет катастрофой. Моя подлая стратегия сработала. Они поглядели друг на друга. - Я не хочу, чтобы обо мне писали в газетах, - сказал Хилари Джонс. Я поглядел Диане в глаза и сказал: - Мистер Джонс не хочет, чтобы о нем писали в газетах. Она поняла. Она поглядела мне в глаза и прошептала. - Вы дьявол! К Хилари вернулась уверенность. - Диана, - сказал он, - ты не думаешь, что нам лучше вернуться? - Как хочешь, Хилари, - ответила она и расплакалась. На пристани мы узнали, что паром швартуется здесь на ночь. Если возвращаться в Ньюпорт, то нам надо проехать сорок миль до Провиденса, а оттуда тридцать миль до Ньюпорта. Мы с Хилари предложили ехать втроем в одной машине, а за другой послать утром. Диана все еще обливалась слезами - жизнь казалась ей цепью злых неудач - и бормотала, что она не может вести машину, она не хочет вести машину. Они перенесли свой багаж ко мне. Я сел за руль. Она показала на меня: "Я не хочу быть рядом с этим человеком". Она села у окна и уснула или сделала вид, что спит. Хилари не только руководил подготовкой школьных команд, но и был инспектором всех государственных школ. Я спросил его о перспективах команд перед решающими играми года. Он оживился. - Пожалуйста, зовите меня Хиллом. - Хорошо. А вы меня Тедом. Я услышал все о надеждах и опасениях команд - о талантливых подающих, которые потянули мышцу, и о замечательные бегунах, у которых бывают судороги. О шансах выиграть знамя у Фолл-Ривера и Род-Айлендский школьные кубок. О команде Роджерской школы и Крэнстонской школы. И Калвертской школы. Очень подробно. Очень интересно. Пошел дождь, пришлось разбудить Диану и закрыть окно. Ничто не могло остановить поток сведений, обрушенный на меня Хиллом. Когда мы въехали в рабочие предместья Провиденса, была почти полночь. Диана открыла сумочку, достала пачку сигарет и закурила. Хилл окаменел: его будущая невеста курит! Заправочная станция уже закрывалась. Я подъехал и залил бак. Я спросил заправщика: - Слушай, есть тут место, где сейчас можно выпить чашку ирландского молочка? - Тут за углом клуб, иногда он поздно закрывается. Если увидите зеленый свет над черным ходом, вас пустят. Свет горел. - Ехать нам еще час, - сказал я моим спутникам. - Мне надо выпить, а то засну. - Мне тоже, - сказала Диана. - Вы не пьете, Хилл? Ничего, пойдемте с нами, если вдруг начнется скандал, будете нашим телохранителем. Я забыл, как назывался тот клуб: "Общество польско-американской дружбы", или "Les Copains Canadiens" ["Канадские приятели" (фр.)], или "Club Sportive Vittorio Emmanuele" ["Спортивный клуб Виктора Эммануила" (ит.)] - темный, радушный и людный. Со всеми перездоровались за руку. Нам даже не позволили за себя заплатить. Диана ожила. Ее окружили. - Ну, леди, вы шикарны. - Ну и ты, брат, шикарен. Ее пригласили танцевать, и она согласилась. Мы с Хиллом сидели в уголке. Он был потрясен. Приходилось кричать, чтобы услышать друг друга в гаме. - Тед? - Да, Хилл? - Это что же, ее так воспитали? - Все это совершенно невинно, Хилл. - Я никогда не видел, чтобы девушка курила и пила - тем более с незнакомыми. Мы смотрели прямо перед собой - в будущее. Когда музыка опять смолкла, я сказал: - Хилл? - Да... - У вас контракт с министерством просвещения или со школьным отделом, правильно? - Да... - Он у вас не кончается? Наши локти покоились на столе. Подбородки лежали на руках. Он побагровел. Прикусил зубами костяшки пальцев. - Мисс Белл в курсе дела? - За этим вопросом стояли другие. - Она знает, что вы не найдете другого такого места во всей стране? Что вас возьмут только в частные спортивные клубы - для немолодых людей, которые желают сгонять вес? Он медленно поднял на меня глаза, в которых была мука. - Нет. - Вы еще не послали заявление об уходе? - Нет. Вероятно, он впервые осознал, что его профессиональный престиж под угрозой. - Как вы не понимаете? Мы же любили друг друга. Все казалось так просто. Опять громко заиграла музыка. Мы старались не смотреть, как молодую женщину перехватывает партнер за партнером. Вдруг он резко ударил меня по локтю. - Тед, помогите мне это поломать. - Что - эту вечеринку? - Нет, всю эту историю. - По-моему, она уже поломалась, Хилл. Слушайте, по дороге в Ньюпорт вы должны без передышки рассуждать о шансах ваших футбольных команд. Расскажите нам то, что уже рассказывали, и еще добавьте. С весом и спортивной биографией каждого игрока. Ни в коем случае не останавливайтесь. Если не хватит, переходите на студенческие команды; скоро вы сами будете тренировать студенческую команду. Я встал и подошел к Диане. - Мне кажется, пора ехать, мисс Белл. Выходили мы с помпой - снова всеобщие рукопожатия и благодарности. Дождь перестал; ночной воздух был чудесен. - Знаете, я уже много лет так не веселилась. Истоптали все туфли - вот медведи! Мы поехали. Голос не повиновался Хилари, поэтому начал я. - Хилл, вы, наверно, поздно возвращаетесь домой? - Да. - И ваша супруга, конечно, жаловалась, что не видит вас с семи утра до восьми вечера. - Меня это очень угнетало, но что поделаешь. - И самый жуткий день, конечно, суббота. Возвращаетесь из Вунсокета или Тайвертона усталый как собака. В кино хоть вам удается сходить? - По воскресеньям кинофильмов не показывают. Мы вернулись к футбольной теме. Я подтолкнул его локтем, и он немного оживился: - Уэнделл Фаско из Вашингтонской подает большие надежды. Вы бы видели, как этот мальчик пригибает голову и врезается в защиту. Через два года он поступает в университет Брауна. Увидите, Ньюпорт скоро будет им гордиться. - Чем больше всего вы любите с ними заниматься, Хилл? - Ну, бегом, наверно. Я сам был бегуном. - А какой вид вам больше всего нравится? - Признаюсь вам, для меня самое увлекательное состязание в году - это ньюпортская эстафета. Вы себе не представляете, как мои люди отличаются друг от друга, - я их называю "людьми", это подымает боевой дух. Всем им от пятнадцати до семнадцати. Каждый проходит три круга, потом передает палочку следующему. Возьмите Былинского, он капитан "синих". Есть ребята и побыстрее, но у него мозги. Любит бежать на втором этапе. Знает достоинства и недостатки каждого из команды и каждый дюйм дорожки. Голова, понимаете? Или Бобби Нойталер, сын садовника с Бельвью авеню. Настойчивый, упорный - но очень возбудимый. Знаете, после каждой эстафеты - выиграли, проиграли, все равно - плачет. Но остальные относятся с уважением; делают вид, что не видят. Чикколино - живет на мысу, я жил неподалеку, когда был женат, - он клоун у "красных". Очень быстрый. Бегать любит, но всегда смеется. И вот что интересно, Тед: его мать и старшая сестра накануне эстафеты идут в часовню Святого Сердца и молятся за него с полуночи до утра, когда надо идти готовить завтрак. Нет, вы представьте! Но меня не надо было к этому призывать. Мне казалось, что я слушаю Гомера, слепого и нищего, - как он поет на пиру: Не забыла Фетида Сына молений; рано возникла из пенного моря, С ранним туманом взошла на великое небо, к Олимпу; Там, одного восседящего, молний метателя Зевса Видит на самой вершине горы многоверхой, Олимпа; Близко пред ним восседает и, быстро обнявши колена Левой рукою, а правой подбрадья касаясь, Так говорит, умоляя отца и владыку бессмертных... ["Илиада", пер. Н.Гнедича] - Ей-богу, вы бы видели, как Роджер Томпсон принимает палочку, - совсем еще малыш, но вкладывает в это всю душу. У его отца кафе-мороженое на краю городского пляжа. Наш доктор говорит, что не позволит ему бегать в будущем году: ему всего четырнадцать, и, когда растут так быстро, это вредно для сердца... Перечень продолжался. Я взглянул на Диану, забытую, заброшенную. Ее глаза были открыты и смотрели куда-то с глубокой задумчивостью... Интересно, о чем они говорили в те блаженные часы в Шотландской кондитерской? Хилл показал мне дорогу к дому, где он снимал комнату. Пока мы извлекали из багажника его чемоданы, Диана вышла и окинула взглядом пустынную улицу Девятого города, где ей так редко приходилось бывать. Шел второй час ночи. Хилл достал из кармана ключ от парадного - как видно, он не уведомил хозяйку об отъезде. Диана подошла к нему. - Хилари, я ударила тебя по лицу. Пожалуйста, ударь меня тоже, и будем квиты. Он отступил, мотая головой: - Нет, Диана. Нет! - Пожалуйста. - Нет... Нет, я хочу поблагодарить тебя за эти счастливые недели. И за то, что ты была так добра к Линде. Ты поцелуешь меня, чтобы я передал ей твой поцелуй? Диана поцеловала его в щеку и неуверенной походкой вернулась к машине. Мы с Хиллом молча пожали руки, и я сел за руль. Она показала мне дорогу к дому. Въехав в большие ворота, мы увидели, что в доме гости. Перед входом стояли машины, в кабинах спали шоферы. Она прошептала: - Все помешались на маджонге. Сегодня турнир. Пожалуйста, подъедем к черному ходу. Я не хочу, чтобы видели, как я возвращаюсь с багажом. Даже черный ход представлял собой внушительную арку из песчаника. Я внес ее чемодан на темное крыльцо. Она сказала: - Обнимите меня на секунду. Я обхватил ее. Это не было объятие; наши лица не соприкасались. Ей хотелось прильнуть к чему-то не такому холодному, как высокий свод, нависший над нами; она дрожала от леденящей мысли, что жизнь опять описала круг. В кухне сновали слуги. Ей оставалось только позвонить, и она позвонила. - Спокойной ночи, - сказала она. - Спокойной ночи, мисс Белл. 4. ДОМ УИКОФФОВ Среди первых откликов на мое объявление была написанная изящным старомодным почерком записка от мисс Норины Уикофф, Бельвью авеню, дом такой-то, с просьбой зайти от трех до четырех в любой удобный для меня день. Она хотела условиться о том, чтобы я читал ей вслух. Возможно, работа покажется мне скучной, и, кроме того, она хотела бы предложить мне определенные условия, которые я волен принять или отвергнуть. На другой вечер я встретился с Генри Симмонсом за биллиардом. К концу игры я спросил его между прочим: - Генри, вы что-нибудь знаете о семье Уикофф? Он перестал целиться, разогнулся и пристально посмотрел на меня. - Странно, что вы об этом спрашиваете. Затем он нагнулся и ударил по шару. Мы кончили партию. Он мигнул, мы поставили кии, заказали что-то выпить и направились к самому дальнему столику в баре. Когда официант принес нам глиняные кружки и ушел, Генри огляделся и, понизив голос, сказал: - Дом с привидениями. Скелеты шныряют вверх и вниз по трубам, как чертовы бабочки. Я знал, что Генри торопить нельзя. - Насколько я знаю, дружище, в Ньюпорте есть четыре богатых дома с привидениями. Очень грустная ситуация. Служанки не хотят там работать; отказываются ночевать. Видят что-то в коридорах. Слышат что-то в чуланах. Нет ничего заразней истерики. Двенадцать гостей к обеду. Служанки роняют подносы. Падают в обморок по всему дому. Кухарка надевает шляпу и пальто и уходит. У дома дурная слава - вы меня поняли? Не могут найти даже ночного сторожа - никто не соглашается обходить ночью _весь_ дом... Дом Хепвортов - продали береговой охране. Коттедж Чиверса - говорили, что хозяин удушил служанку-француженку, ничего не доказано. Устроили крестный ход - свечи, кадила, все удовольствия... Духов выгнали. Продали монастырской школе. Коттедж Колби - много лет стоял пустой, сгорел ночью в декабре. Можете пойти посмотреть сами - только чертополох растет. Когда-то славился шиповником. Теперь этот ваш дом Уикоффов, прекрасный дом, - никто не знает, в чем дело. Ни трупа, ни процесса, никто не исчез, ничего, только слухи, только толки, но у него дурная слава. Старинная семья, почтеннейшая семья. Богатые! Как говорит Эдвина, могут купить и продать штат Техас и даже не заметят. В прежние дни, до войны - званые обеды, концерты, Падеревский: очень были музыкальные; потом пошли слухи. Отец и мать мисс Уикофф фрахтовали суда и ходили в научные экспедиции - он коллекционер: ракушки и языческие истуканы. Плавали по полгода. Однажды, году в одиннадцатом, он вернулся и закрыл дом. Стали жить в нью-йоркском доме. Во время войны сам мистер Уикофф и его жена тихо померли в нью-йоркских больницах и мисс Норина осталась одна - последняя в роду. Что она может сделать? Она женщина с характером. Приезжает в Ньюпорт, чтобы открыть родовой дом - дом ее детства; но никто не соглашается работать после наступления темноты. Восемь лет она снимает квартиру в коттеджах Лафоржа, но каждый день ходит в дом Уикоффов, дает завтраки, приглашает людей к чаю, а когда садится солнце, ее служанки, дворецкий и прочая челядь говорят: "Нам пора уходить, мисс Уикофф" - и уходят. А она со своей горничной, оставив свет во всем доме, едет на коляске в коттеджи Лафоржа. Молчание. - Генри, вы клянетесь, что не знаете причины этих слухов? Миссис Кранстон знает все. Вы думаете, у нее есть на этот счет теория? - Ничего такого от нее не слышал; даже Эдвина - самая сообразительная женщина на острове Акуиднек - и та ничего не знает. На другой день, в половине четвертого, я пришел в дом Уикоффов. Я давно восхищался этим домом. Не раз слезал с велосипеда, чтобы полюбоваться им - самым красивым коттеджем в Ньюпорте. Я никогда не бывал в Венеции и ее окрестностях, но сразу распознал в нем палладиевские черты, напоминающие о знаменитых виллах на Бренте. Позже я хорошо ознакомился с первым этажом. Зал был большой, но без помпезности. Потолок держали колонны и арки, расписанные фресками. Широкие порталы в мраморе вели во все стороны - благородство, но гостеприимное и полное воздуха. Пожилая служанка открыла большую бронзовую дверь и провела меня в библиотеку, где мисс Уикофф сидела за чайным столиком перед камином. Стол был накрыт на большую компанию, но электрический чайник еще не включили. Мисс Уикофф, которой я дал бы лет шестьдесят, была в черных кружевах; они ниспадали с чепца на уши и продолжались оборками и вставками до самого пола. Лицо ее - до сих пор необычайно хорошенькое - говорило об искренности, любезности и - как заметил Генри - "характере". - Я очень благодарна вам, мистер Норт, за то, что вы пришли, - сказала она, подавая мне руку; затем обернулась к служанке: - Мистер Норт, наверно, выпьет чаю, прежде чем уйти. Если будут звонить по телефону, спросите имя и номер; я позвоню позже. - Когда служанка ушла, она шепнула мне: - Будьте добры, закройте, пожалуйста, дверь. Спасибо... Я знаю, что вы человек занятой, поэтому сразу хочу объяснить, почему я вас пригласила. Мой старый друг доктор Босворт отзывался о вас с большой теплотой. Уже просигнализировано. Богатые - вроде масонской ложи: они обмениваются рекомендациями, хорошими и плохими, при помощи паролей и тайных кодов. - Кроме того, я поняла, что могу доверять вам, когда прочла, что вы выпускник Йейла. Мой дорогой отец тоже окончил Йейл, и его отец тоже. Брат, если бы он остался жив, тоже учился бы в Йейле. Я всегда замечала, что из Йейла выходят люди благородные; истинно христианские джентльмены! - Она растрогалась; я растрогался; Элайю Йейл ворочался в гробу. - Видите два старых уродливых сундука? Они стояли на чердаке. В них - наша семейная переписка, некоторые письма написаны шестьдесят - семьдесят лет назад. Я последняя в роду, мистер Норт. Многие из этих писем не представляют сегодня никакого интереса. Я давно хотела бегло просмотреть большую часть переписки... и уничтожить. Но зрение уже не позволяет читать написанное от руки, особенно если выгорели чернила. У вас зрение хорошее, мистер Норт? - Да, мадам. - Чаще всего достаточно будет проглядеть, только начало и конец. Серьезная переписка моего отца - он был видным ученым, специалистом по моллюскам, - передана вместе с коллекциями Йейлскому университету, где и хранится. Вы согласны взяться со мной за такую работу? - Да, мисс Уикофф. - При чтении старых писем всегда могут обнаружиться подробности интимного свойства. Могу я вас просить, как йейлца и христианина, чтобы они остались между нами? - Да, мисс Уикофф. - Есть, однако, еще один вопрос, в котором я хотела бы на вас рассчитывать. Мистер Норт, у меня в Ньюпорте очень странное положение. Вам уже говорили об этом... обо мне? - Нет, мадам. - На моем доме лежит проклятие. - Проклятие? - Да, многие верят, что в этом доме привидения. - Я не верю в дома с привидениями, мисс Уикофф. - Я тоже! С этой минуты мы стали друзьями. Больше того, мы стали заговорщиками и борцами. Она описала мне, как трудно нанять слуг, которые согласились бы оставаться в доме после наступления темноты. - Унизительно, когда не можешь пригласить друзей на обед, хотя они тебя постоянно приглашают. Унизительно быть объектом жалости... и чувствовать, что, возможно, и на моих дорогих родителях лежит тень подозрения. Я думаю, многие женщины на моем месте сдались бы и бросили дом совсем. Но это дом моего детства, мистер Норт! Мне было здесь хорошо! Кроме того, многие соглашаются со мной, что это самый красивый дом в Ньюпорте. Я ни за что не сдамся. Я буду бороться за него, пока не умру. Я серьезно смотрел на нее. - Что значит - бороться за него? - Очищу от подозрений! Рассею эту тень! - Мы читаем эти письма, мисс Уикофф, чтобы найти истоки несправедливых подозрений? - Совершенно верно! Вы сумеете мне помочь, как вы думаете? Я и моргнуть не успел, как превратился в Главного Инспектора Норта из Скотланд-Ярда. - В каком году вы впервые заметили, что слуги отказываются работать здесь с наступлением темноты? - Отец и мать уезжали в длительные экспедиции. Я не могла ездить с ними, потому что ужасно страдаю от качки. Я оставалась с родственниками в Нью-Йорке и занималась музыкой. Отец вернулся сюда в одиннадцатом году. Мы собирались здесь жить, но он вдруг передумал. Он закрыл дом, уволил слуг, и мы стали жить в Нью-Йорке. На лето уезжали в Саратога-Спрингс. Я умоляла его вернуться в Ньюпорт, но он не соглашался. И не объяснял почему. Во время войны и он и мать умерли. В девятнадцатом году я осталась одна на свете. Я решила вернуться в Ньюпорт и жить в этом доме круглый год. Тут я и обнаружила, что ни один слуга не соглашается жить в нем. Может быть, у мисс Уикофф есть предположения, которые могли бы пролить свет на эту историю? Никаких. У ее отца были враги? Нет, никогда в жизни! Не интересовалась ли этим делом полиция? Да о чем тут может идти речь, кроме опасений слуг и смутных слухов, будто в доме нечисто? - Когда ваш отец уезжал в экспедиции, на чьем попечении оставался дом? - Тут оставались все слуги. Отцу приятно было знать, что он может вернуться в любую минуту. А распоряжался ими дворецкий, или мажордом, который прожил в нашей семье много лет. - Мисс Уикофф, нам надо прочесть письма примерно с девятого года до двенадцатого. Когда мне прийти? - О, приходите каждый день в три часа. Мои друзья являются к чаю не раньше пяти. - Я могу приходить через день, в три. Я буду у вас завтра. - Благодарю, благодарю. Я отберу письма, относящиеся к этим годам. И великий человек изрек напоследок: - Не бывает домов с привидениями, мисс Уикофф! Бывают только неуемные фантазии и, возможно, злостные притом. Попробуем выяснить, откуда выползла эта история. Назавтра, когда я пришел, интересовавшие нас письма лежали в пачках, перевязанных красным шнуром: ее письма родителям с 1909 года по 1912-й; письма родителей к ней; шесть писем отца к матери (они редко расставались на целый день); письма отца к его брату (братом возвращенные) и ответы брата; письма ньюпортского мажордома (мистера Харланда) к отцу; переписка отца с адвокатами в Нью-Йорке и Ньюпорте; письма друзей и родственников к миссис Уикофф. Чтение семейных писем причиняло мисс Уикофф боль, но она скрепя сердце откладывала многие для уничтожения. Погода, штормы у Борнео, метели в Нью-Йорке; здоровье (отменное); женитьбы и смерти Уикоффов и родственников; планы на будущий год и перемены в планах; "любовь и поцелуи нашей милой девочке". Мы с мисс Уикофф разделили работу. Оказалось, что зрение все же позволяет ей читать письма родителей, и она предпочла заниматься этим сама. Так что вскоре мы трудились на разных участках. Я читал письма мистера Харланда: течет крыша - починена; просьбы посторонних "осмотреть дом" - отказано; повреждения оранжереи, причиненные веселящимися в канун Дня всех святых, - устранены и т.д. Я перешел к письмам мистера Уикоффа брату: найдены редкие раковины и посланы для идентификации в Смитсоновский институт; на волоске от гибели в Зондском проливе; согласование финансовых сделок; "обрадованы известиями об успехах Норины в музыке"... Наконец я наткнулся на ключ к этой злосчастной истории. Письмо отправлено из Ньюпорта 11 марта 1911 года: "Я надеюсь, ты уничтожил письмо, отправленное тебе вчера. Мне хочется, чтобы все это было забыто и больше никогда не вспоминалось. Счастье еще, что я оставил Милли и Норину в Нью-Йорке. Пусть у них сохранятся только радостные воспоминания об этом доме. Я уволил всех слуг, выплатил им жалованье и каждому дал щедрую прибавку. Я даже не довел это до сведения мистера Маллинса (его ньюпортского адвоката). Я нанял нового сторожа и в помощь ему людей, которые будут приходить в дневное время. Может быть, через несколько лет, когда эта злополучная история немного забудется, мы вернемся и снова откроем дом". Я сунул это письмо в конверт "Для повторного чтения". У меня возникло предположение о том, что тут случилось. На последнем курсе колледжа я написал и опубликовал в "Йейлском литературном журнале" незрелую пьеску под названием "Труба затрубит". Тема была заимствована из бенджонсоновского "Алхимика": хозяин уезжает на неопределенный срок, оставив дом на попечение верных слуг; в слугах постепенно развиваются умонастроения хозяев; свобода переходит в распущенность; хозяин возвращается без предупреждения и кладет конец их разгульной жизни. Живой писатель - Бен Джонсон. Мистер Уикофф, вернувшись, обнаружил грязь и непорядки, может быть, попал на какую-то оргию. Но откуда пошли слухи, что в доме "нечисто" - слово, обычно связываемое с убийством? Я решил, что должен нарушить обет молчания и навести справки в другой части города. Кроме того, я не хотел, чтобы чтение кончилось так скоро: мне нужны были деньги. В конце каждой недели служанка, провожая меня до двери, вручала конверт с чеком на двенадцать долларов. Я пришел к миссис Крэнстон вскоре после половины одиннадцатого, когда дамы, собравшиеся вокруг нее, уже расходились. Я поклонился и вполголоса сказал, что хочу обсудить с ней одно дело. Пока сцена не очистилась, я сидел в углу бара со стаканом безалкогольного пива. Затем мне подали знак приблизиться, и я придвинул свой стул. Несколько ми