а, когда он раздел ее в ванной. - Ты такой хороший, Норман". С тех пор они стали ходить туда частенько. Норман не спеша выходил из бара, пересекал просторный холл и на лифте поднимался на второй этаж. Минут через пять вслед за ним появлялась Мари, в сумке у нее лежало полотенце, специально привезенное из Рединга. В ванной они всегда разговаривали только шепотом и после пылких ласк сидели в теплой воде, держась за руки, и все обсуждали, что им делать. Никто ни разу не постучался к ним, ни о чем не спросил. Когда они так же поодиночке возвращались в бар, никто не обращал на них внимания, и в сумке Мари от влажного полотенца, которым они пользовались вместе, намокали компактная пудра и носовой платок. Проходили уже не месяцы, а годы. В "Барабанщике" из музыкального автомата больше не раздавался голос Элвиса Пресли. "Не знаю, почему она ушла, - пели "Биттлз". - Она не сказала... Я живу тем, что было вчера". Теперь все узнали Элеонору Ригби и сержанта Пеппера. Фантастически невероятные похождения тайных агентов хлынули на экраны лондонских кинотеатров. Карнаби-стрит, словно мусорная урна, переполненная яркой ветошью, ошеломляла гвалтом и пестротой. Казалось, всеобщее безрассудство коснулось и романа Нормана Бритта с Мари. В ванной комнате "Западного гранд-отеля" они ели бутерброды, пили вино. Норман шепотом рассказывал о дальних странах, где никогда не бывал: о Багамских островах, Бразилии, Перу, о пасхе в Севилье, о Греции, Ниле, Ширазе, Персеполе, Скалистых горах. Им бы экономить, не тратить деньги на джин с мятой в баре отеля или в "Барабанщике". Им бы искать выход, думать, как получить развод, но куда приятнее было тешить себя мечтами о Венеции и Тоскане, по улицам которых в один прекрасный день они пройдут, взявшись за руки. В их встречах не было ничего похожего на утренние вожделения Хилды и на ту вульгарную непристойность, которая неизменно возникала в "Барабанщике", когда там вечерами появлялся мистер Блэкстейф или во время проводов кого-нибудь из служащих бюро путешествий. Мистер Блэкстейф, упиваясь своим остроумием, сообщал всем, что предпочитает любовные игры с женой ночью, а ей больше нравится по утрам. Он сетовал, как рискованно заниматься этим утром, когда в любой момент могут войти дети, и со всеми подробностями описывал прочие интимные привычки своей супруги. У мистера Блэкстейфа был громкий неприятный смех, и когда он пускался в откровения, то неизменно начинал гоготать, подталкивая собеседника локтем. Как-то раз в "Барабанщик" зашла жена мистера Блэкстейфа, и Норману, посвященному во все подробности ее интимной жизни, стало ужасно неловко. Она выглядела степенной дамой средних лет и носила темные очки: вероятно, у нее тоже была обманчивая внешность. Все эти разговоры, одинаково неприятные и Норману, и Мари, оставались где-то далеко, когда они попадали в ванную. Они жили своей любовью, своими встречами, пролетавшими как мгновение, и любовь - по крайней мере им так казалось - возвышала их страстное влечение друг к другу. Любовь служила им оправданием в их довольно нелепой ситуации, ведь только настоящее чувство могло заставить их пойти на обман, прятаться в отеле, и вера в это придавала им силы. Но порою, когда Норман продавал билеты или провожал вечером Мари на поезд, его захлестывало отчаяние. Со временем оно становилось все глубже, все сильнее. "У меня без тебя такая тоска, - прошептал он однажды в ванной. - Мне кажется, я не вынесу этого". Мари вытиралась полотенцем, привезенным из Рединга в большой красной сумке. "Ты наконец должен ей все рассказать, - ответила она неожиданно жестко. - Мне бы не хотелось особенно затягивать с ребенком. - Ей было уже не двадцать восемь, а тридцать один. - По-моему, это непорядочно по отношению ко мне", - сказала Мари. Норман прекрасно понимал ее, это действительно было непорядочно, но в который раз обдумав все на работе, он снова пришел к убеждению, что бедность погубит их. Он никогда не сможет много зарабатывать. Дети, которых им с Мари так хочется, высосут из них все без остатка; быть может, даже придется обращаться за муниципальной помощью. Норман совсем падал духом, просто голова от таких мыслей разламывалась. Но он понимал, что Мари права: это не может продолжаться до бесконечности, нельзя жить призрачными иллюзиями в ванной комнате отеля. Какое-то время он даже всерьез подумывал, не убить ли ему Хилду. Он не стал ее убивать, а рассказал ей правду. Как-то вечером в четверг после очередной серии "Мстителей" Норман признался, что встретил другую женщину, ее зовут Мари, он любит ее и хочет на ней жениться. "Я думаю, мы сможем развестись", - закончил Норман. Хилда приглушила звук, но не выключила телевизор и продолжала сидеть, не отрывая глаз от экрана. Ее лицо не исказилось от ненависти, как он ожидал, и глаза не стали злыми. Она только покачала головой, налила себе еще портвейна и сказала: - Ты спятил, Норман. - Можешь подумать, потом поговорим. - Господи, где же ты с ней познакомился? - На работе. Она тоже работает на Винсент-стрит. В магазине. - И как же она относится к тебе, позволь тебя спросить? - Она любит меня. Хилда рассмеялась. Пусть он морочит голову кому-нибудь другому, сказала она, потом добавила, что это уже ни в какие ворота не лезет. - Хилда, я ничего не выдумываю. Все это правда. Она ухмыльнулась, глядя в стакан с портвейном. Потом, уставясь на экран, спросила: - И давно у вас началось, могу я узнать? Норману не хотелось признаваться, что их роман продолжается уже несколько лет, и ответил что-то неопределенное. - Ты же не дитя, Норман. Мало ли что тебе померещилось в магазине, и ты уж сразу распалился. В конце концов, ты не мартовский кот. - Ничего такого я и не говорил. - И вообще слабак по этой части. - Хилда... - Всем вам мерещится невесть что в магазинах: разве тебе мамочка об этом не рассказывала? Ты что ж, думаешь, я себе не придумывала всякого с тем парнем, который приходил вешать шторы, или с тем нахальным коротышкой почтальоном, распевающим дурацкие песенки? - Мне нужен развод, Хилда. Она рассмеялась. Отпила вина. - Ты влип, - сказала она и снова рассмеялась. - Хилда... - О, ради бога. - Она вдруг рассердилась, но он чувствовал, что ее раздражает его настойчивость, а вовсе не то, о чем он ее просит. Она сказала, что он валяет дурака, и повторила все, что он и сам думал: в их незавидном положении развод был бы роскошью, и если у его девушки не водятся деньги, то из этой дурацкой затеи ничего не выйдет, одни окаянные адвокаты наживутся. - Они оберут тебя до нитки, эти пройдохи, - заявила она, ее голос еще дрожал от возмущения. - Тебе до конца жизни с ними не расплатиться. - Ну и пусть, мне все равно, - сказал он, хотя это было не так. - Мне нужен только развод. - Не может тебе быть все равно, если ты не круглый идиот. - Хилда... - Послушай, переспи с ней. Заведи ее в парк, когда стемнеет, или куда-нибудь еще. А у нас с тобой все останется по-прежнему. Она усилила звук в телевизоре и довольно быстро допила портвейн. Потом, в постели, она прижалась к нему, возбужденная больше обычного. "Господи, меня это жутко завело, - шептала она в темноте, обвив его ногами. - То, что ты рассказал мне". Потом, получив свое, она призналась: - Знаешь, а ведь у меня все-таки было с тем почтальоном. Честное слово. На кухне. И раз уж все начистоту, сознаюсь, что и Фаулер заглядывает сюда время от времени. Норман лежал молча, не зная, верить ли ее словам. Сначала ему подумалось, что она расхорохорилась, узнав о Мари, но потом он уже не был в этом уверен. "Мы как-то попробовали вчетвером, - продолжала она. - Фаулеры, я и еще один тип из клуба". Она принялась поглаживать его по лицу. Норман терпеть этого не мог, но Хилда считала, что его это возбуждает. Она попросила: "Расскажи-ка мне еще". Норман сказал, чтобы она оставила его в покое и перестала гладить по лицу. После того как она проболталась про Фаулера и почтальона, ему уже все равно, пусть узнает, что он встречается с Мари несколько лет. Он даже с каким-то удовольствием рассказал ей, как в первый день Нового года, покупая пилочки и зубную пасту, познакомился с Мари, которой нужно было заказать билеты на Коста-Брава, куда она собиралась поехать вместе со своей подругой. - Но ведь у вас ничего не было? - Было. - Господи, где же? В подъезде? В парке? - Мы ходим в отель. - Ну ты даешь, старый черт! - Послушай, Хилда... - Пожалуйста, продолжай, милый. Расскажи мне все. - И он рассказал ей о ванной комнате в отеле, а она все задавала вопросы, вытягивая из него подробности, выспрашивала о Мари. Уже забрезжил рассвет, когда она угомонилась. - Забудь об этой чепухе с разводом, - как бы между прочим сказала Хилда за завтраком. - Не желаю ничего об этом слышать. Я не могу допустить, дорогой, чтобы из-за меня ты разорился. В тот день ему не захотелось видеть Мари, но они заранее условились о встрече. Она знала, что накануне вечером он собирался разговаривать с женой. Теперь Мари ждала решения своей судьбы. - Ну? - спросила она в "Барабанщике". Норман пожал плечами, покачал головой и выдавил из себя: - Я говорил с ней. - Ну и что она, Норман? Что сказала Хилда? - Что я рехнулся, если вздумал разводиться. Она повторила то, что я уже говорил тебе: мы не потянем алименты. Они помолчали. Вдруг Мари сказала: - А может быть, тебе просто уйти от нее? Взять и не вернуться однажды домой? Мы найдем где-нибудь квартиру. С детьми можно подождать, дорогой. Давай попробуем. - Нас найдут. Заставят платить. - Как-нибудь приспособимся, я буду работать, и ты сможешь платить, сколько нужно. - Ничего не выйдет, Мари. - Милый, тебе нужно уйти от нее. К удивлению Хилды, он так и поступил. Однажды вечером, когда она была в клубе, Норман собрал веши и ушел к Мари, в двухкомнатную квартирку в Килберне, которую они сняли заранее. Он не сообщил Хилде, куда ушел, только оставил записку, что больше не вернется. В Килберне они жили как супруги в доме, где на пятнадцать человек был один туалет и одна ванная. Время от времени Нормана вызывали в суд и объясняли, что он ведет себя недостойно по отношению к женщине, на которой женат. Наконец он согласился платить алименты. Квартира в Килберне была грязная и неудобная, и жизнь их в ней не имела ничего общего с тем, как они жили прежде, когда ходили в "Барабанщик" и "Западный гранд-отель". Они думали подыскать что-нибудь получше, но снять приличную квартиру за скромную плату было нелегко. Они совсем пали духом; теперь, когда они были вместе, все их мечты о собственном домике, детях, о спокойной, налаженной жизни казались как никогда далеки от воплощения. - Мы могли бы переехать в Рединг, - в конце концов предложила Мари. - В Рединг? - К моей маме. - Но она же отреклась от тебя. Ты сама говорила, что она не может тебе простить. - Люди меняются. Все так и получилось. В воскресенье они отправились в Рединг и там пили чай с матерью Мари и миссис Драк. Обе они демонстративно не замечали Нормана, а когда он вышел на кухню, то слышал, как миссис Драк возмущалась, что по возрасту он Мари в отцы годится. "Да что о нем говорить, - ответила мать. - Ничтожество, и только". Тем не менее матери явно не хватало вклада Мари в домашний бюджет, и в тот же вечер, когда они уже собирались возвращаться в Лондон, было решено, что в ближайшее время Мари и Норман переедут к ним, при условии, что они поженятся сразу же, как только позволят обстоятельства. "Запомни, в нашем доме он только жилец и больше никто", - предупредила мать Мари. "Не надо забывать о соседях", - добавила миссис Драк. В Рединге оказалось еще хуже, чем в Килберне. Мать Мари постоянно делала Норману унизительные замечания по любому поводу - то он не так вышел из туалета, то шаркал ногами по ковру на лестнице, то его грязные пальцы оставили пятна на выключателе. Мари возмущалась, разражался скандал, в него тут же вступала миссис Драк, она обожала скандалы, мать Мари начинала рыдать, а за ней и Мари заливалась слезами. Норман консультировался с адвокатом, можно ли развестись с Хилдой на том основании, что она изменяла ему с почтальоном и Фаулером. "У вас есть доказательства, мистер Бритт?" - спросил адвокат и поджал губы, когда услышал, что доказательств у Нормана нет. Он понимал, что скоро станет совсем невыносимо. Предчувствия не обманули его: нельзя было рассказывать Хилде и уходить из дома. С самого начала он вел себя непорядочно по отношению к Мари, да оно и не бывает иначе, когда девушка сходится с женатым мужчиной. "Раньше надо было об этом думать", - громко заявляла ее мать всякий раз, когда он проходил мимо открытой двери. "Какой же он эгоист", - так же громко вторила ей миссис Драк. Когда Норман сказал, что им уже не на что надеяться, Мари принялась было возражать. Но сердце ее уже не так разрывалось, как было бы год назад. Постоянное напряжение сломило Мари, особенно скандалы в Рединге. Она, конечно, заплакала, когда Норман сказал, что они проиграли, он и сам уронил слезу. Он попросил перевести его в другое отделение бюро путешествий "Вокруг света" и уехал в Илинг, подальше от "Западного гранд-отеля". Через полтора года Мари вышла замуж за пивовара. До Хилды дошли слухи, что Норман живет один, и она написала ему - мол, что было, то прошло. Норман, настрадавшись от одиночества в своей комнате в Илинге, согласился встретиться с Хилдой и в конце концов вернулся в их старую квартиру. "Зла не держать, - сказала Хилда. - Но и без обмана. У меня бывал один тип из клуба, управляющий "Вулвортом". Что ж, зла не держать, согласился он. Для Нормана Бритта уходившие шестидесятые были неотделимы от чуда его любви к Мари. Ничто не могло опошлить эту любовь - ни презрение, с каким Хилда встретила тогда его признание, ни грязная квартира в Килберне, ни его унизительное положение в Рединге. Все, что было с ними, как они шли к отелю, а потом - непозволительная роскошь - сидели в баре, как с деланной непринужденностью поднимались поодиночке наверх, - все это казалось сказкой, словно по волшебству ставшей реальностью. И самым фантастическим в этой сказке была ванная на втором этаже, ванная, где они шептались, лаская друг друга, и где дальние страны, такие будничные для него на службе, манили к себе, как загадочные края, когда он рассказывал о них девушке, соблазнительной, точно подружки Джеймса Бонда. Теперь ему не осталось ничего, кроме воспоминаний. Иногда в метро он закрывал глаза и с пронзительной ясностью видел мрамор с нежными прожилками, огромные медные краны, ванну, в которой свободно помещались двое. А иногда ему слышалось журчание далекой музыки и голоса "Биттлз", распевающих о любви в ванной комнате, как некогда они пели об Элеоноре Ригби и о других. ^TЗа чертой^U Перевод Н. Васильевой Мы любили ездить в Ирландию в июне. Впервые мы отправились туда вчетвером, если не ошибаюсь, в 1965 году, и с тех пор каждый год проводили две недели июня в Гленкорн-Лодже, в графстве Антрим. Рай земной, сказал как-то Декко, и с ним нельзя было не согласиться. Недалеко от городка Ардбиг, почти у самого моря, стоит усадьба времен Георгов. При всей величественности архитектуры здание не кажется тяжеловесным, к прибрежным скалам спускается парк, через заросли рододендронов ведет к дому длинная дорога - в Ирландии такие дороги называют аллеями. В начале шестидесятых Гленкорн-Лодж приобрела английская семья, супруги Мэлсид, они много перестраивали и достраивали, но георгианский стиль усадьбы удалось сохранить. В укрытом от ветров саду растет инжир, а в оранжереях под заботливым присмотром отца миссис Мэлсид, старого мистера Секстона, зреют абрикосы и персики. Мэлсиды привезли старика из Суррея, так же как и далматских догов Чарджера и Снуза. Это Стрейф раскопал для нас Гленкорн, наткнувшись на рекламное объявление в журнале "Леди", в ту пору Мэлсиды еще нуждались в рекламе. "Что вы на это скажете?" - спросил Стрейф как-то вечером после второго роббера и прочитал объявление вслух. Мы раз уже съездили на Коста дель Соль, доверившись рекламе, и ничего хорошего из этого не получилось, кормили там отвратительно. "Давайте попробуем ирландский вариант", - осторожно предложил Декко. И мы решили попробовать. Мы - это Декко, Стрейф, Синтия и я, старые партнеры по бриджу. Друзья зовут меня Милли, хотя мое настоящее имя Дороти Милсон. Декко получил свое прозвище еще в школе, и Декко Дикин, пожалуй, звучит недурно. Он и Стрейф вместе учились, поэтому мы зовем Стрейфа по фамилии: он майор Р. Б. Стрейф, а его полное имя Роберт Бьюченен Стрейф. Все мы почти ровесники, нам не так давно перевалило за пятьдесят - лучшая пора жизни, как утверждает Декко. Живем мы в окрестностях Летерхеда, где жили Мэлсиды до того, как уехали из Суррея в Антрим. Удивительные бывают в жизни совпадения. - Рада видеть вас снова, - с улыбкой встретила нас миссис Мэлсид. Ей будто чутье подсказывало, когда ждать гостей, и она всегда выходила к ним в просторный, с низкими потолками холл, полный ароматов цветов. Одевалась миссис Мэлсид элегантно, каждый день в новом и обязательно меняла туалет к обеду. В тот раз на ней была блузка в ярко-красную и серебряную полоску и черная юбка. Такой яркий костюм вполне соответствовал ее стилю энергичной хозяйки большого дома, у которой хлопот полон рот. У миссис Мэлсид гладкие седые волосы, она как-то сказала мне, что всегда сама укладывает их, в волосах неизменная ленточка из черного бархата. Лицо умело подкрашено, руки на удивление ухожены, особенно для женщины, которой приходится столько возиться с цветами, составлять букеты и вообще работать. На ногтях бледно-розовый лак, а правое запястье украшает узкий золотой браслет, свадебный подарок мужа. - Артур, займись багажом, - распорядилась миссис Мэлсид, обращаясь к старому носильщику, он же был и рассыльным в отеле, - "Роза", "Герань", "Гортензия", "Фуксия". Так назывались приготовленные для нас комнаты: об этих приятных мелочах в Гленкорн-Лодже заботились зимой, когда бывало мало постояльцев. Миссис Мэлсид сама рисовала цветы на табличках, заменявших номера на дверях комнат. Ее муж переклеивал обои, красил, занимался ремонтом. - Наконец-то, наконец-то, - с этими словами мистер Мэлсид вошел через дверь, ведущую в холл из кухни. - Тысячу раз добро пожаловать, - приветствовал он нас на ирландский лад. Мистер Мэлсид заметно ниже своей супруги, у той эффектный высокий рост. Он носит костюмы из донегольского твида и сам весь коричневый, как кофейное зерно {1}, даже его лысая голова тоже коричневая. Когда он разговаривает с вами, его темно-карие глаза смотрят на вас так ласково, будто вы здесь не просто постоялец. Действительно, у Мэлсидов чувствуешь себя как у друзей в загородном доме. - Как доехали? - спросил мистер Мэлсид. - Превосходно, - ответил Декко. - Без происшествий. - Вот и чудесно. - На прошлой неделе эта проклятая посудина отплыла на час раньше, - сказала миссис Мэлсид. - Несколько человек застряло в Странраре. Стрейф рассмеялся. Типично для этой пароходной компании, заметил он. - Надо думать, пришлось сидеть до прилива? - Они заработали от меня жалобу, - добродушно сказала миссис Мэлсид. - Во вторник мы ждали двух милых старичков, а им пришлось ночевать на каком-то ужасном шотландском постоялом дворе. Чуть концы не отдали. Все засмеялись, и я подумала, вот и начался наш отдых, и остальные, наверное, подумали то же самое. Ничего не изменилось в Гленкорн-Лодже, в этом ирландском уголке по-прежнему царило благополучие. Из столовой к нам вышла Китти, как всегда в безукоризненно чистом переднике. "А вы помолодели", - сказала она, этот комплимент относился к нам четверым, и все в холле снова рассмеялись. Все-таки Китти со странностями. Артур забрал багаж, сколько мог унести зараз, и повел нас в комнаты "Роза", "Герань", "Гортензия", "Фуксия". У Артура обветренное лицо рыбака и короткие седые волосы. На нем передник из грубого зеленого сукна и белая рубашка, под ворот которой заправлен шарф из искусственного шелка. Переливаясь всеми оттенками зеленого, шарф удачно гармонирует с зеленым передником. Это придумала миссис Мэлсид, и нельзя не оценить если не оригинальность костюма, то хотя бы его опрятный вид. - Большое спасибо, Артур, - сказала я, когда он поставил багаж в мою комнату, и, улыбнувшись, дала ему на чай. После обеда мы, по обыкновению, сыграли два роббера, но, изрядно устав с дороги, не собирались долго засиживаться за картами. Кроме нас, в гостиной была семья французов - муж, жена и две девочки; еще пара молодоженов, они явно проводили здесь медовый месяц (так мы решили за обедом), и один мужчина. В столовой, разумеется, были и другие отдыхающие, в июне Гленкорн-Лодж всегда полон; мы сидели у окна и видели, как они бродили по лужайкам, а кое-кто спускался по тропинке к морю. Утром и мы отправимся туда: пройдемся песчаным берегом до Ардбига, выпьем кофе в местной гостинице и вернемся как раз к ленчу. Днем куда-нибудь прокатимся. Все это я знаю наперед, ведь из года в год ничего не меняется в нашем здешнем житье. Мы ходим на прогулки, объезжаем окрестности, покупаем твид в Кашендолле, один из дней Стрейф и Декко посвящают рыбной ловле, а мы с Синтией бездельничаем на берегу, разок съездим на Тропу Гигантов {2} или в Донегол, хотя в этот день приходится рано вставать и обедать где-нибудь в пути. Мы любим Антрим, его долины и побережье, остров Ратлин и Тивбуллиах. В первый же наш приезд сюда в 1965 году нас пленила красота этих мест. В Англии, разумеется, нас считали ненормальными: по телевизору часто показывали беспорядки, и трудно было представить, что почти везде на острове по-прежнему спокойно. Когда приезжаешь сюда, гуляешь берегом моря или бродишь по Баллиголи, не можешь поверить, что где-то не утихают раздоры. А здесь мы не видели ни одной стычки и не слышали разговоров о каких-либо инцидентах. Правда, несколько лет назад, когда атмосфера как-то особенно накалилась, мы стали подумывать, не подыскать ли нам что-нибудь в Шотландии или Уэльсе. Но Стрейф, выразив наши общие чувства, сказал, что это было бы предательством по отношению к Мэлсидам и всем нашим друзьям, тем, кто так сердечно встречал нас столько лет. Мы решили не поддаваться панике, как обычно, отправились летом в Антрим, и там сразу же поняли, что поступили правильно. По словам Декко, в Гленкорн-Лодже нет места жестокости и распрям, и хотя его слова едва ли можно было понимать буквально, всем ясно, что он имел в виду. - Синтия устала, - сказала я, заметив, что она сдерживает зевоту. - Давайте на этом закончим. - Нет, нет, - запротестовала Синтия. - Еще, пожалуйста. Но Декко сказал, что у Синтии действительно усталый вид, Стрейф тоже не возражал закончить игру. Как обычно, он предложил выпить на сон грядущий, и, как обычно, мы с Синтией отказались. Декко захотелось ликера, он попросил "Куантро". Беседа текла своим чередом. Декко рассказал ирландский анекдот про пьяницу, который никак не мог выбраться из телефонной будки, а Стрейф вспомнил случай с их учителем, А. Д. Каули-Стаббсом, и известным в школе шутником Трайвом Мейджером. Наши мужчины любили после бриджа вспомнить школьные проделки, и в их рассказах часто фигурировал А. Д. Каули-Стаббс, по прозвищу Каус. Неизменно в паре с Трайвом Мейджером. - Правда, у меня совсем глаза слипаются, - сказала Синтия. - Прошлой ночью я так и не уснула. Синтия никогда не спала в морских поездках. Что до меня, то я проваливаюсь в сон, едва коснувшись подушки, наверное, из-за морского воздуха, в обычной обстановке я засыпаю с трудом. - Отправляйся спать, старушка, - посоветовал Стрейф. - Подъем в девять, - напомнил Декко. Синтия ушла, пожелав нам доброй ночи, а мы, оставшись в гостиной, ничего не сказали по поводу ее усталого вида, такое у нас неписаное правило - никогда не обсуждать друг друга. Мы - четыре игрока в бридж, и только. Наши дружеские отношения, отпуск, который мы проводим вместе, - все это продолжение нашей игры. Мы делим все: расходы на бензин, кофе и спиртное; мы даже делаем взносы за пользование машиной Стрейфа, так как отдыхать ездим на его машине, на сей раз у него был "роувер". - Странно, что кто-то здесь один, без компании, - заметил Стрейф, глядя на человека, который сидел в противоположном конце "вечерней гостиной", как ее называла миссис Мэлсид. Рыжеволосый, лет тридцати, в синем саржевом костюме, без галстука, воротничок рубашки расстегнут и выпущен поверх пиджака. Выглядел он, не знаю, как сказать, пожалуй, простовато и заметно отличался от постоянной публики Гленкорн-Лоджа. В гостиной, как и раньше в столовой, человек сидел в глубокой задумчивости, словно был поглощен какими-то вычислениями. В столовой перед ним лежала сложенная газета, и теперь, так и не развернутая, она покоилась на подлокотнике кресла. - Коммерсант, - предположил Декко. - Торгует удобрениями. - Боже сохрани. Здесь не бывает людей такого сорта. Я промолчала. Незнакомец меня не заинтересовал, но я подумала, что скорее всего прав Стрейф: человеку не нашего круга вряд ли предоставили бы здесь комнату. В холле Гленкорн-Лоджа висело такое объявление: "Наш отель не значится ни в одном путеводителе, и мы будем признательны нашим гостям, если они не станут включать Гленкорн-Лодж в справочники - ни в "Каталог лучшей кухни", ни в "Каталог лучших отелей", ни в "Мишлен", ни в "Эгон Роуни". Уже на протяжении многих лет мы не рекламируем Гленкорн в печати, отдавая предпочтение устной рекомендации". - Благодарю, - сказал Стрейф, когда Китти принесла ему виски, а Декко "Куантро". - Ты правда ничего не будешь пить? - спросил он меня, хотя прекрасно знал, что я отвечу. Стрейф, признаться, немного грузноват, у него рыжеватые усы и такие же волосы, в них почти не заметна седина. Он давно оставил армию, думаю, отчасти из-за меня, не хотел, чтобы его снова отправили за границу. Теперь он служит в министерстве обороны. Я еще не утратила привлекательности, хотя и не столь яркая женщина, как миссис Мэлсид; мы с ней вообще совсем разного типа. Я ни за что не позволила бы себе располнеть, если бы Стрейф не твердил, что терпеть не может женщин, похожих на мешок с костями. Я слежу за волосами и, в отличие от миссис Мэлсид, регулярно их крашу, иначе у них делается омерзительно пегий вид. Мой муж Ральф умер молодым от пищевого отравления, он предсказывал, что в зрелом возрасте я останусь интересной женщиной, в известной мере его слова оправдались. Мы с Ральфом не спешили обзаводиться детьми, после его смерти я осталась бездетной. Потом встретила Стрейфа и уже не вышла замуж. Стрейф женат на Синтии. Я бы сказала, не боясь покривить душой или показаться злой, что Синтия невзрачная пигалица. Это не означает, что мы с Синтией не ладим или как-то сводим счеты, у нас прекрасные отношения. Не ладят Стрейф и Синтия, и я часто думаю, что все мы были бы гораздо счастливее, если бы Синтия вышла замуж за кого-то другого, хотя бы за Декко, если допустить, что такое вообще возможно. У Стрейфов двое сыновей, оба пошли в отца и оба служат в армии. Как это ни печально, но сыновья Синтии совершенно равнодушны к бедняжке. - Кто тот человек? - спросил Декко мистера Мэлсида, который пришел пожелать всем доброй ночи. - Крайне сожалею, мистер Дикин. Это моя вина, он заказал номер по телефону. - Боже сохрани, мы совсем другое имели в виду, - всполошился Стрейф, а Декко испугался, как бы не подумали, что он настроен против местных жителей. - У него потрясающая внешность, - сказал он, явно пережимая. Мистер Мэлсид пробормотал, что мужчина остановился здесь всего на одну ночь, и я, улыбнувшись, кивнула, давая понять, что все в порядке. В Гленкорн-Лодже есть милая традиция - каждый вечер мистер Мэлсид обходит отель и желает всем доброй ночи. Именно поэтому Декко не должен был спрашивать мистера Мэлсида про того человека, в Гленкорн-Лодже не принято задавать подобные вопросы. Но Декко считается только с собственной персоной, он долговязый и нескладный, всегда в безукоризненном костюме, у него длинный нос и мышиного цвета волосы, облагороженные сединой. У Декко солидный капиталец, он встречается с девушками вдвое его моложе, но так и остается холостяком. Недоброжелательный человек сказал бы, что у Декко глуповатый смех; действительно, он иногда смеется до неприличия громко. Мы видели, как мистер Мэлсид подошел к незнакомцу и пожелал ему доброй ночи. Тот не ответил и продолжал все так же сидеть, уставившись в пространство, не замечая ничего вокруг. Его неучтивость не показалась намеренной; человек точно окаменел, и мысли его явно витали где-то далеко. - Пойду к себе, - сказала я. - Спокойной ночи. - Пока, Милли, - кивнул Декко. - Подъем в девять, не забудь. - Спокойной ночи, Милли, - сказал Стрейф. На отдыхе Стрейфы всегда занимали отдельные комнаты, как, впрочем, и дома. На сей раз ему отвели "Герань", ей "Фуксию", а мне "Розу". Немного погодя Стрейф заглянет ко мне. Он не бросает жену из жалости, боится, что она не проживет одна. Стрейф добрый и сентиментальный, его ничего не стоит растрогать до слез; он и представить не может, как это Синтия, такая беспомощная, останется одна, ей не с кем будет словом перемолвиться. "А кроме того, - повторяет он, когда бывает в шутливом настроении, - это бы расстроило нашу карточную компанию". Разумеется, мы со Стрейфом никогда не обсуждаем Синтию и вообще их семейную жизнь, соблюдая и в этом наше неписаное правило. Пропустив стаканчик-другой, Стрейф проскользнул ко мне в комнату, я ждала его в постели, но, как он любит, не разделась, только сняла платье. Он никогда не говорил мне об этом, но я знаю, что Синтия не поняла бы его и не стала бы ему потакать. Ральф тоже не понял бы; бедный старина Ральф был бы просто шокирован. На самом деле в этих причудах Стрейфа нет ничего плохого. - Я люблю тебя, дорогой, - прошептала я в темноте, но Стрейф не был расположен вести беседы о любви, предпочитая действия словам. Если бы на следующее утро Синтии не вздумалось остаться в отеле, вместо того чтобы пойти с нами в Ардбиг, все сложилось бы иначе. Но не стану уверять, что я ужасно огорчилась, когда за завтраком она сказала, что хотела бы побродить по парку и посидеть в тишине с книгой. У меня даже появилась надежда, что и Декко останется с ней, тогда мы со Стрейфом пойдем вдвоем, но вопреки моим ожиданиям Декко такое и в голову не пришло. "Бедная мартышка", - произнес он, глядя на Синтию с таким состраданием, будто она на краю могилы, а не просто немного выбита из колеи сменой обстановки. - Не волнуйтесь за меня, - успокоила его Синтия. - Честное слово. - Синтия - страшная лентяйка, - заметил Стрейф, и это была чистая правда. Я всегда считала, что Синтия чересчур много читает. Порой она откладывала книгу и застывала с такой меланхолией во взоре, что сразу делалось ясно - от чтения ей один только вред. Ничего страшного, скажете вы, просто у Синтии богатое воображение. Признаться, ее начитанность часто помогала нам в наших путешествиях: за многие годы Синтия проштудировала десятки путеводителей по Ирландии. "Вот здесь гарнизон сбросил ирландцев со скал в море", - сообщила она нам как-то раз во время поездки на машине. "Эти скалы называются Девами", - просветила она нас в другом месте. Благодаря Синтии мы побывали в таких местах, о существовании которых не подозревали: в башне Гаррон на мысе Гаррон, в мавзолее в Бонамарги, на скале Дьявола. Синтия просто переполнена сведениями по истории Ирландии. Она читает все подряд: биографии и автобиографии, пухлые труды о долгих веках кровопролитных сражений и политической борьбы. Какой бы городок или деревушку мы ни проезжали, Синтия обязательно что-нибудь нам рассказывала. Честно говоря, мы не всегда воздавали должное ее блестящей эрудиции, но Синтия не обижалась, казалось, ей безразлично, слушаем мы ее или нет. Кстати, по-моему, ее супружеская жизнь сложилась бы гораздо удачнее и сыновья уважали бы ее, не будь она такая бесхарактерная. Мы оставили Синтию в саду, а сами спустились по тропинке к берегу, покрытому галькой. Я была в брюках и блузке, на случай, если похолодает, я накинула на спину кардиган, завязав впереди рукава; все было новое, куплено специально для поездки. Стрейф одевается во что попало, и, разумеется, Синтия не следит за ним; в то утро на нем были бесформенные вельветовые брюки - в таких мужчины обычно возятся в саду - и темно-синий трикотажный свитер. Декко был одет как на модной картинке: светло-зеленый льняной костюм с модной отделкой на карманах, ворот темно-бордовой рубашки распахнут, и виден медальон на тонкой золотой цепочке. Идти по гальке было неудобно, и мы шагали молча, но когда начался песок, Декко принялся рассказывать о какой-то девице по имени Джульетта, которая перед самым нашим отъездом из Суррея без обиняков предложила ему жениться на ней. Декко обещал на досуге обдумать ее предложение и теперь сомневался, не послать ли ей телеграмму такого содержания: "Все еще думаю". Стрейфа это ужасно рассмешило, у него несколько примитивное чувство юмора, и до самого Ардбига он уговаривал Декко обязательно послать телеграмму, и не одну. Декко смеялся, запрокидывая голову, в такие моменты он напоминает мне какую-то австралийскую птицу, я видела ее по телевизору в фильме о животных. Теперь они будут развлекаться с этими телеграммами все две недели, честно говоря, это типично мужской юмор, но пусть себе веселятся. Эта Джульетта почти на тридцать лет моложе Декко, и, собираясь за него замуж, она, должно быть, знает, что делает. Поскольку разговор зашел о телеграммах, Стрейф вспомнил, как однажды Трайв Меиджер послал А. Д. Каули-Стаббсу такую телеграмму: "Милый сожалею три месяца прошли люблю Ровена". Телеграмму Каусу доставили в четверг, как раз на традиционный кофе. Ровена, по прозвищу Велосипед, была прислугой у Кауса, в прошлом семестре ее уволили, и за старым Каусом закрепилась репутация женоненавистника. Прочитав телеграмму, он побледнел и рухнул в кресло. Но телеграмму успел прочитать Уоррингтон П. Д., и готово - дело в шляпе. Я знала, что за этим последовало, но мне никогда не надоедает слушать Декко и Стрейфа, когда они вспоминают свою школьную жизнь, мне только грустно, что мы не встретились со Стрейфом в те годы, когда были еще свободны от семейных уз. В Ардбиге мы выпили кофе, отправили телеграмму, а потом Стрейф и Декко решили навестить лодочника Генри О'Рейли, с которым в прошлом году ловили скумбрию. Поджидая их, я сначала выбирала открытки в местной лавочке, где продавалась всякая всячина, а потом медленно пошла к берегу. Конечно, им захочется выпить с лодочником по случаю встречи. Минут через двадцать они догнали меня, Декко извинился, а Стрейф вел себя как ни в чем не бывало, словно мне не пришлось их ждать; он не придает значения мелочам. Был уже час дня, когда мы вернулись в Гленкорн-Лодж, и мистер Мэлсид сообщил нам, что Синтия нуждается в помощи. Действительно, в отеле был страшный переполох. Я никогда не видела такого мертвенно-серого лица, как у мистера Мэлсида; его жена в небесно-голубом платье как-то вся сникла. Мистер Мэлсид не успел объяснить нам, что же произошло, его срочно позвали к телефону. Через приоткрытую дверь их небольшого кабинета я увидела на письменном столе стакан виски или бренди и тянущуюся к нему руку в браслете. Нам тогда и в голову не могло прийти, что всему виной тот мужчина, на которого мы обратили внимание накануне вечером. - Он хотел только поговорить со мной, - истерично твердила Синтия. - Мы были вместе у магнолий. Я уложила ее в постель. Стрейф и я стояли по обе стороны кровати, на которой лежала Синтия без туфель, в простеньком розовом платье, помятом и буквально мокром от слез. Я хотела было снять с нее платье, но меня удержало какое-то смутное ощущение, что жене Стрейфа неприлично раздеваться при мне в таких обстоятельствах. - Я не могла его остановить, - сказала Синтия, у ней снова покраснели глаза и потекло из носа. - Он все говорил и говорил, с половины одиннадцатого до начала первого. Ему надо было излить душу. Мне показалось, что мы со Стрейфом думаем одно и то же: этот рыжий парень пристал к Синтии со своими откровениями и как бы невзначай положил ей руку на колено. Вместо того чтобы встать и уйти, Синтия продолжала сидеть, не то в смущении, не то лишившись дара речи, во всяком случае она растерялась. В конце концов у нее началась истерика. Я представила, как она с воплями бежит по лужайке к отелю, а потом устраивает скандал в холле. Мне казалось, что и Стрейф думал то же самое. - Господи, это ужасно, - повторяла Синтия. - По-моему, ей надо уснуть, - тихо сказала я Стрейфу. - Постарайся уснуть, дорогая, - наклонилась я к ней, но Синтия затрясла головой, разметав спутанные волосы по подушке. - Милли права, - настаивал Стрейф. - Тебе станет лучше, если ты поспишь немного. А потом мы принесем тебе чай. - Господи! - снова вскрикнула она. - Господи, разве я смогу уснуть! Я пошла к Декко, он всегда возит с собой снотворное, по-моему, он вообще с ним не расстается. Декко приводил себя в порядок перед ленчем, но лекарство нашел сразу же. Даже в самых критических ситуациях он умеет сохранять поразительное самообладание. Я дала Синтии таблетку, и она покорно проглотила ее. С Синтией творилось что-то странное, она то рыдала, то, словно в испуге, замолкала, уставясь в одну точку. Она была похожа на человека, которому снится страшный сон, а он никак не может проснуться. Когда мы спускались в столовую, я сказала об этом Стрейфу, и он со мной согласился. - Бедная Синт! - вздохнул Декко, когда мы заказали суп из омаров и антрекоты по-беарнски. - Бедная мартышка. Я заметила, что новенькая официантка ужасно взволнована, а Китти, обслуживающая другую половину столовой, ходит мрачная, что на нее совсем не похоже. Все разговаривали вполголоса, и когда Декко громко сказал "Бедная Синт!", головы повернулись в нашу сторону. Декко никогда не дает себе труда понизить голос. Миссис Мэлсид, должно быть, заранее поставила на столы розы в вазочках, но настроение было тягостным, и даже цветы не радовали глаз. Официантка только что убрала тарелки после супа, когда в столовую торопливо вошел мистер Мэлсид и направился прямо к нашему столику. Суп из омаров был не так хорош, как обычно, и я невольно подумала, неужели скандал отразился и на поваре. - Не можете ли вы уделить мне несколько минут, майор Стрейф? - спросил мистер Мэлсид. Стрейф сразу же поднялся, и они вместе вышли из столовой. Воцарилось молчание, все делали вид, что заняты едой. Тут было что-то не так. Я начала подозревать, что, поскольку все произошло в наше отсутствие, другие постояльцы знали гораздо больше, чем Стрейф, Декко и я. Неужели он изнасиловал бедняжку Синтию? Вернувшись, Стрейф рассказал нам, что произошло в кабинете Мэлсидов. Миссис Мэлсид сидела там совершенно подавленная, Стрейфа начали допрашивать двое полицейских. "Послушайте, какого черта, что это значит?" - возмутился он. - Дело в том, что здесь произошел несчастный случай, - медленно проговорил один из полицейских. - Как следует из показаний вашей жены... - Моя жена в постели. Ее нельзя сейчас ни о чем расспрашивать и вообще беспокоить. - Мы и не собираемся, сэр. Стрейф хорошо копирует антримский акцент и теперь не удержался, продемонстрировал свое искусство. Полицейские были одеты в форму, и их неизменная тупость казалась особенно несносной в той гнетущей обстановке, когда все были удручены случившейся трагедией. В самом деле, здесь произошла трагедия: незнакомец почти два часа исповедовался Синтии, а потом, спускаясь по скале, упал и утонул. Стрейф замолчал, я положила на тарелку нож и вилку - кусок в горло не лез. Как выяснилось, после беседы с Синтией у магнолий человек стал спускаться вниз, цепляясь за камни, по той стороне скалы, где никто не ходит, в противоположном направлении от песчаного берега, по которому мы шли в Ардбиг. Никто, кроме Синтии, оставшейся наверху, не видел, как он боролся с коварными волнами. Был прилив, но когда старый Артур и мистер Мэлсид добежали до скалы, начался отлив, море отступило, оставив на берегу бездыханное тело. По версии мистера Мэлсида, мужчина скорее всего поскользнулся на влажных водорослях, облепивших камни, и упал в море; скала была действительно скользкая, по ней с трудом удавалось пройти несколько ярдов. Тело оттащили в сторону, подальше от любопытных глаз. Мистер Мэлсид побежал в отель звонить. Он сказал, что Синтия совсем потеряла голову, твердит, что человек сам бросился со скалы. Услышав это, я перестала жалеть Синтию. Только она способна впутать нас в такую дурацкую историю. Какого черта она сидела в саду с этим типом, вместо того чтобы поднять шум, когда он начал приставать к ней? Веди она себя умнее, ничего бы не случилось. И глупо теперь настаивать, что он покончил с собой, ведь она видела все издалека и могла ошибаться. - Не понимаю, что на нее вдруг нашло? - не сдержалась я вопреки нашему неписаному правилу. - Мэлсидам это ужасно некстати, - сказал Декко, и я порадовалась, когда Стрейф бросил на него раздраженный взгляд. - Сейчас это вряд ли имеет значение, - сухо заметила я. - Я хотел сказать, что в гостиницах обычно стараются замять такие истории. - Похоже, на сей раз не выйдет. - Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я ждала их в Ардбиге и по дороге домой мы весело болтали о том, какое впечатление произведет телеграмма Декко. Он отправил ее с обратным адресом, и мужчины гадали, какой придет ответ. - Синтия, наверное, решила, - сказал Стрейф, - что после своей выходки этот несчастный с отчаяния бросился в море. - Но он мог и поскользнуться. Конечно, он перепугался, что она сообщит о нем в полицию. - Какая ужасная смерть, - сказал Декко, давая понять, что ничего уже не изменишь и больше не стоит обсуждать случившееся. Он был прав. После ленча мы разошлись по своим комнатам немного отдохнуть. Я сняла брюки и блузку, надеясь, что Стрейф все-таки заглянет ко мне, но он не пришел; я не сердилась, его можно понять. К своему удивлению, я поймала себя на том, что думаю о Декко, представляю, как он лежит, вытянув на кровати длинное тело, в комнате под названием "Гортензия", и на подушке вырисовывается его носатый профиль. Втайне меня давно интересовал истинный характер его отношений с девицами, о которых он рассказывал: правда ли, будто у него в Лондоне есть некая Джульетта, готовая ради его денег даже выйти за него замуж. Я заснула и увидела сон. Трайв Мейджер и Уоррингтон П. Д. работали на почте в Ардбиге и рассылали телеграммы всем знакомым, в том числе и приятельнице Декко, Джульетте. Синтию обнаружили мертвой около магнолий, и все ждали прибытия Эркюля Пуаро. "Поклянись, что не ты ее убил", - прошептала я Стрейфу, он ответил, что тело Синтии напоминает ему мешок сухих куриных костей. Мы втроем встретились за чаем в гостиной. Стрейф заглянул к Синтии, она еще спала. Полиция уехала, сообщил нам Декко, полицейской машины не видно перед домом. Мы ничего не сказали, но каждый из нас подумал, что тело унесли с берега в безлюдные послеполуденные часы. Со своего места за столиком я видела, как через холл энергичным шагом прошла миссис Мэлсид, похоже, она уже оправилась после потрясения. Отдых, конечно, омрачен, но еще не окончательно испорчен. Остается надеяться, что Синтия придет в себя и эта неприятная история забудется. Сейчас самое время появиться молодой жизнерадостной паре и занять комнату, где жил покойный, и тогда все случившееся уйдет в прошлое. В гостиной пили чай и увлеченно болтали французы - две девочки и их родители, тут же беседовали приехавшие сегодня утром трое пожилых людей, у них был явно американский акцент. Появились смущенные молодожены, проскользнули в уголок и стали там шептаться и хихикать. Семейная пара из Гилфорда, сидевшая в столовой за соседним с нами столиком, командир авиационного крыла Орфелл и его жена, прошли мимо, улыбнулись нам. Все в гостиной старательно делали вид, что ничего не случилось, и я знала - главное, чтобы к вечеру Синтия совсем успокоилась, и тогда мы сыграем два традиционных роббера. В Гленкорн-Лодже жизнь должна идти своим чередом, что бы ни случилось, и миссис Мэлсид подала нам пример. За ленчем мне не удалось поесть, и к чаю я проголодалась. Чай у Мэлсидов был предметом особой гордости. Шеф-повару, мистеру Макбрайду, нашему старому знакомому, особенно удавались бисквитные пирожные и лепешечки с изюмом. Я намазывала лепешку маслом, когда Стрейф сказал: - А вот и она. В столовую вошла Синтия. Судя по ее виду, она как сползла с постели, так и спустилась вниз. Розовое платье еще больше помялось. Она даже не провела расческой по волосам и не напудрила опухшее лицо. Мне показалось, что она движется точно во сне. Стрейф и Декко встали. "Тебе лучше, дорогая?" - спросил Стрейф, но она будто не слышала. - Присядь, Синт, - сказал Декко, придвигая ей стул. - Мне никогда не забыть его рассказ. Сейчас я увидела все это во сне. - Синтия, покачиваясь, стояла у стола и даже не подумала сесть. Честно говоря, ее речь была похожа на бред. - О чем же он рассказал тебе, дорогая? - снисходительно спросил Стрейф, словно разговаривал с ребенком. О девочке и мальчике, ответила Синтия, о том, как они сели на велосипеды, проехали по улицам Белфаста, выехали из города и добрались до графства Антрим. Велосипеды были совсем старые, продолжала Синтия, может быть, они их даже украли. Он не сказал, из каких семей были эти дети, но сердце говорило ей, что они бежали от нищеты и горя. От скандалов и драк, сказала Синтия. И вот они полюбили друг друга. - Ужасный сон, старый как мир, - заметил Стрейф. - И так напугал тебя, дорогая. Она покачала головой и села. Я налила ей чай. - Мне тоже приснился очень странный сон, - сказала я. - Трайв Мейджер стал начальником почты в Ардбиге. Стрейф улыбнулся, Декко хохотнул, но Синтия словно не слышала меня. - Девочка была хрупкая, в ее огромных карих глазах пряталась какая-то тайна. Мальчик, разумеется, был рыжеволосый и худой как щепка. В то время Гленкорн-Лодж был заброшен, и здесь никто не жил. - У тебя, старушка, просто немного сдали нервы, - заметил Декко. - Да, да, - подтвердил Стрейф и мягко добавил: - Знаешь, дорогая, если этот тип действительно приставал к тебе... - Господи, да зачем было ему ко мне приставать? - закричала Синтия почти на грани истерики. Я взглянула на Стрейфа, он, нахмурившись, склонился над чашкой. Декко пробормотал что-то нечленораздельное и замолчал. Синтия продолжала уже спокойнее: - Они приехали сюда летом. Цвела жимолость. И тимьян. Он не знал, что они так называются. Мы молчали, прерывать ее было бессмысленно, Синтия все говорила и говорила: - В школе они учили географию и арифметику. Им рассказывали легенды об ученых и героях, о королеве Мэб и Финне Маккуле {3}. О том, как святой Патрик {4} обратил язычников в христианство. В истории было много королей и верховных королей, и еще Шелковый Томас {5} и Уолф Тон {6}, бегство графов {7} и осада Лимерика {8}. Чем больше Синтия говорила, тем мне все больше казалось, что трагические события сегодняшнего утра подействовали на ее рассудок. Она вела себя странно - непричесанная спустилась в гостиную, стояла, покачиваясь, у стола и сразу заговорила о детях. В ее словах не было ни грана смысла, неужели она не в состоянии понять, что нужно поскорее забыть об этом прискорбном случае? Я протянула ей блюдо с лепешками, надеясь, что она начнет есть и замолчит, но она не обратила на лепешки никакого внимания. - Послушай, дорогая, - прервал ее Стрейф. - Мы не понимаем, о чем ты толкуешь. - Я рассказываю вам о девочке и мальчике, они жили здесь. Он не возвращался сюда много лет, но вчера вечером приехал, чтобы в последний раз попытаться понять. А потом он бросился в море со скалы. Левой рукой она вцепилась в платье и судорожно мяла его. Ее неопрятный вид просто ужасал. Не знаю почему, но я вдруг вспомнила, что она не умеет готовить, совершенно не интересуется кухней и вообще домашним хозяйством. Она так и не создала для Стрейфа уютный дом. - Палило солнце, а они ехали на своих старых велосипедах. Вы представляете все это? Новый асфальт на дороге, дробь камешков, отскакивающих от колес? Клубы пыли, поднятые промчавшейся машиной, город, откуда они убежали? - Синтия, милая, - сказала я. - Выпей чаю и съешь лепешку. - Они плавали в море и загорали на берегу, там, где вы гуляли сегодня. Ходили к роднику за водой. Тогда здесь не было магнолий. Не было парка, аккуратных тропинок к морю среди скал. Вы представляете все это? - Нет, - ответил Стрейф. - Нет, дорогая, ничего мы не представляем. - Этот край, такой идиллический для нас, был и для них царством покоя: деревья, папоротники, заросли шиповника у родника, море и солнце только для них двоих. В лесной чаще был заброшенный дом, и они ходили искать его. Это была игра, что-то вроде пряток. На белой ферме их поили молоком. Я снова придвинула Синтии блюдо с лепешками, и снова она демонстративно не обратила на меня внимания. И к чаю она не притронулась. Декко взял лепешку и весело сказал: - Все миновало, и слава богу. На Синтию снова будто столбняк нашел, и я опять подумала, уж не повредилась ли она умом от переживаний. Я не смогла отказать себе в удовольствии и представила, как ее выводят из отеля, сажают в синий фургон, похожий на машину "скорой помощи". А она все твердит о детях, как они хотели пожениться и открыть кондитерскую. - Не принимай близко к сердцу, дорогая, - пытался урезонить ее Стрейф, и я снова попыталась уговорить ее выпить чаю. - Может быть, все дело в тех улицах, на которых они росли? - заговорила Синтия. - Или виновата история, которую они учили, он - у Христианских братьев, она - у монахинь? На этом острове история не кончилась, это в Суррее она давным-давно остановилась. - Синт, мы должны отрешиться от того, что тут случилось, - сказал Декко, и я не могла не признать, что он прав. Но на Синтию его слова не произвели никакого впечатления. Она все так же бессвязно бормотала про девочку, которую учили монахини, и про мальчика, которого учили Христианские братья. Она стала повторять уроки, которые им, наверное, задавали по истории, - вот так же она начинала порой вещать, когда мы проезжали по каким-то историческим местам. - Представьте себе, - вдруг сказала она ни с того ни с сего, - самые дорогие нам места, оскверненные ненавистью, заговорами и местью. Представьте подлое убийство Шана О'Нила Гордого {9}. Декко покачал головой, только диву даваясь. Стрейф хотел было что-то сказать, но передумал. Смута проходит через всю историю Ирландии, продолжала Синтия, как вьюнок оплетает изгородь. 24 мая 1487 года священник из Оксфорда привез в Дублин десятилетнего мальчика по имени Лэмберт Симнел, его провозгласили Эдуардом VI, королем Англии и Ирландии, короновали золотым венцом со статуи Девы Марии. 24 мая 1798 года фермеры-пресвитерианцы поднялись за одно общее дело вместе со своими работниками-католиками {10}. Синтия замолчала и посмотрела на Стрейфа. Смута и ненависть, поведала она ему, вот что скрывается за такими красивыми названиями. - Битва при Йеллоу Фордc {11}, - вдруг завела она нараспев. - Килкеннийский статут {12}. Битва при Гленмама. Драмситский договор. Акт об устроении Ирландии {13}. Акт об отречении {14}. Акт об унии {15}. Акт об облегчении участи Католиков {16}. Сегодня это уже далекая история, и все же здесь веками одни голодали и умирали, а другие спокойно смотрели на это. Язык забыт, вера под запретом. За восстанием наступал голод, потом приходило время сева. Но не молодые леса зеленели на острове, а новые люди врастали корнями в чужую землю {17}, и всюду, точно зараза, ползли алчность и предательство. Немудрено, что сегодня память истории отзывается распрями и в ответ на задиристую дробь барабанов {18} гремят выстрелы. Немудрено, что здесь самый воздух отравлен недоверием. Когда Синтия замолчала, наступила тягостная пауза. Декко с участливым видом кивал головой. Стрейф тоже кивал. Я растерянно изучала розочки на чайных чашках. Вдруг Декко выпалил: - Как же много ты знаешь, Синт! - Синтия всегда была любознательной, - сказал Стрейф. - И у нее превосходная память. - Тех детей улицы породили прошлые битвы и Акты, - продолжала Синтия, не замечая, что ее речь все больше походит на бред сумасшедшего. - Их породила кровь, реки пролитой крови, той, что скрыта за этими благозвучными названиями. Синтия умолкла, и я подумала, наконец-то она иссякла. Но она начала снова: - Когда они приехали сюда во второй раз, вокруг все перестраивалось. У дома громоздились бетономешалки, грузовики мяли траву, повсюду крики и брань. И тогда они уехали, каждый отправился своей дорогой: детство кончилось, ушло в прошлое вместе с идиллией их первой любви. Он стал клерком на верфях. Она уехала в Лондон и поступила работать в игорное бюро. - Дорогая, - очень мягко прервал ее Стрейф. - Все, что ты рассказываешь, очень увлекательно, но мы здесь ни при чем. - Разумеется, нет. - Синтия в деланном согласии закивала головой. - Они же выродки, уроды. Разве они могут быть иными? - Никто этого не говорит, дорогая. - Их история должна была бы на этом кончиться, он так и работал бы в доках Белфаста, а она принимала бы ставки. Их не слишком веселая детская любовь прошла бы без следа, как суждено такой любви. Но почему-то у них все получилось иначе. Декко попытался перевести разговор на другую тему, начал рассказывать, как у них в школе один ученик воспылал романтической страстью к дочери землекопа, а потом женился на ней. Мы помолчали, Синтия устало сказала: - Вам на все наплевать. Наплевать, что их уже нет в живых. - Их, Синтия? - спросила я. - Господи, да я же говорю вам! - закричала она. - Эту девушку убили в ее комнате на Мейда-Вейл. Хотя у меня любовная связь с женатым мужчиной, я стараюсь думать о душе. Хожу в церковь, принимаю причастие, Стрейф тоже ходит к причастию, правда, не так часто, как следовало бы. Синтию же никак не назовешь религиозной, и меня покоробило, с какой легкостью она богохульствует, как легко говорит о смерти на Мейда-Вейл после всего этого вздора про историю и детей. Стрейф качал головой - ясное дело, Синтия просто не отвечает за свои слова. - Синтия, дорогая, - сказала я. - Ты ничего не путаешь? Ты в расстроенных чувствах, тебя мучили кошмары. Может быть, это только твое воображение или ты что-то прочитала... - Бомбы не взрываются сами собой. Смерть не приходит сама собой в Дерри и Белфаст, в Лондон, Амстердам и Дублин. Всегда есть убийцы - вот о чем история этих детей. Наступило молчание, мы сидели растерянные, не зная, что сказать. Но Синтия и не ждала от нас никаких слов, она твердила свое: - Мы пьем джин с тоником, едим барашка или котлеты по-киевски. Милая Китти приветливо встречает нас в столовой, а в холле старина Артур всегда готов к услугам. Здесь кругом цветы, и у нас свой постоянный столик. - Разреши, мы проводим тебя в твою комнату, - умоляюще попросил Стрейф, а я взяла Синтию под руку. - Пойдем, старушка, - сказал Декко. - Искалеченные на улицах, лужи крови на стоянках машин. "Бритты, убирайтесь!" - написано на каменной стене, но нас же это не касается! Тогда я сказала спокойно, четко выделяя каждое слово, чтобы до нее дошло. Пора, наконец, назвать вещи своими именами, и неважно, имею я на это право или нет. Я сказала: - Ты просто не в своем уме, Синтия. Французское семейство удалилось. Два далматских дога, Чарджер и Снуз, медленно прошлись по комнате, понюхали и ушли. Китти принялась убирать со стола, за которым пили чай французы. Я слышала, как она говорит молодоженам, что на завтра прекрасный прогноз. - Синтия, - сказал, поднимаясь, Стрейф. - Мы терпеливо слушали тебя, но, признаться, ты ведешь себя глупо. Я кивнула. "Действительно", - подтвердила я мягко, но Синтия перебила меня: - Ему кто-то рассказал о ней. Назвали ее имя, а он не мог поверить. Девочка, которая смеялась на морском берегу и которую он любил, сидит одна в комнате на Мейда-Вейл и делает бомбы. - Синтия, - начал было Стрейф, но она не дала ему сказать, и он снова беспомощно сел. - Каждый раз, когда он узнавал, что где-то снова взрываются бомбы, он думал о ней и не понимал, что с ней стало. Он плакал, рассказывая об этом; его неотступно мучил вопрос, как могло ее сердце так ожесточиться. Днем он был не в силах работать, а ночью лежал не смыкая глаз. Ее образ преследовал его, он то вспоминал их робкие детские поцелуи, то видел ее руки, аккуратно выполнявшие свою страшную работу. Он представлял, как она торопливо идет в толпе с хозяйственной сумкой, оставляет ее там, где многолюднее, чтобы было побольше жертв. Он вспоминал, как перед старым заброшенным домом, каким был тогда Гленкорн-Лодж, они разводили костер и готовили еду. Долго лежали на траве. И возвращались на велосипедах домой, обратно на городские улицы. Мне вдруг пришло в голову, что Синтия все выдумала. Эта история возникла в ее воображении в тот момент, как несчастный утонул у нее на глазах. Они только что мило болтали, он вполне мог ей рассказывать, как проводил здесь каникулы, наверное, упомянул о какой-то девушке; в этом не было ничего особенного, он действительно мог приезжать на каникулы в Гленкорн-Лодж. Незнакомец попрощался, а потом с ним случилось это несчастье. Когда Синтия увидела, как он тонет, что-то сместилось в ее сознании, у ней вообще явная склонность к депрессии. Я понимаю, нелегко, когда сыновья тебя презирают и муж тобой пренебрегает, только и осталось в жизни хорошего что бридж да наши поездки сюда. Вот она и сочинила всю эту галиматью про девочку, ставшую террористкой. Воображение Синтии связало страшную нелепость случайной гибели с бессмысленным разгулом насилия, которое регулярно показывают по телевизору. Интересно, что привиделось бы бедняжке, если бы мы отдыхали, скажем, в Саффолке. Я почувствовала, что Стрейф и Декко тоже начинают понимать, что Синтия просто морочит нам голову со всей этой историей о рыжем пареньке и девочке. "Бедняжка", - хотела я сказать, но промолчала. - Он долго искал ее, несколько месяцев бродил по улицам Лондона в толпах людей, где каждый встречный мог стать ее жертвой. Он нашел ее, она взглянула на него, и он понял, что она отреклась от их прошлого. Она не улыбнулась, казалось, ее губы разучились улыбаться. Он звал ее с собой на родину, но она молчала. Ненависть затаилась в ней точно болезнь и, расставшись с ней, он ощутил в себе такую же ненависть. Стрейф и Декко снова закивали. Стрейф, наверное, понял, что возражать бессмысленно. Можно было лишь надеяться, что финал сей саги близок. - Он поселился в Лондоне, устроился работать на железной дороге. Но мысли о ней по-прежнему не давали ему покоя, все сильнее терзая своей неотступностью. Ему сказали, где можно достать оружие, он купил пистолет и спрятал его в коробку из-под ботинок. Временами он вынимал пистолет, посмотрит на него, посмотрит и снова уберет. Ему была ненавистна ее всепоглощающая жестокость, но он сам уже ожесточился: он знал, что ничто, кроме смерти, не остановит его подругу. Когда он снова пришел в ее комнату на Мейда-Вейл, в них обоих не осталось ни капли человечности. Я с облегчением заметила, что к нам направляются Мэлсиды; Стрейф и Декко тоже явно обрадовались. Как и его жена, мистер Мэлсид уже вполне владел собой. Он откровенно хотел замять эту историю и говорил ровным, спокойным голосом. Постороннее вмешательство было нам кстати. - Я должен принести вам свои извинения, миссис Стрейф, - сказал он. - Мы глубоко огорчены происшедшим, этот человек доставил вам столько беспокойства. - Моей жене еще немного не по себе, - объяснил Стрейф. - Но она выспится хорошенько и утром будет весела как пташка. - Очень жаль, миссис Стрейф, что вы не позвали мою жену или меня, как только он подошел к вам. - В глазах мистера Мэлсида мелькнула досада, но голос оставался таким же ровным. - Мы могли бы легко избежать этой неприятности. - Нельзя избежать неотвратимого, мистер Мэлсид, и нам никуда не деться от открывшегося нам ужаса. Вы представляете, как, став взрослой девушкой, она сидит за струганым крашеным столом, а вокруг проволочки и взрыватели? О чем она думала в той комнате, мистер Мэлсид? Что происходит в сознании человека, охваченного страстью уничтожения? На каких-то задворках он за большие деньги купил пистолет. Когда ему пришла мысль убить ее? - Понятия не имею, - сказал мистер Мэлсид, нисколько не смутившись. Чтобы успокоить Синтию, он не выразил удивления и был очень сдержан. - Я хочу сказать, мистер Мэлсид, что мы должны не прятать голову, как страусы, а постараться понять, почему эти двое преступили черту. - Дорогая, - сказал Стрейф, - у мистера Мэлсида много забот. Не обращая внимания, слышат ли его другие постояльцы, мистер Мэлсид произнес таким же ровным голосом: - Здесь случаются беспорядки, миссис Стрейф, но приходится как-то приспосабливаться. - Я хочу сказать, что можно хотя бы пожалеть двух детей, жизнь которых так нелепо оборвалась. Мистер Мэлсид ничего не ответил. Его жена улыбалась, стараясь изо всех сил сгладить неловкость. Стрейф что-то шептал Синтии на ухо, скорей всего, умолял ее опомниться. И снова я представила, как к Гленкорн-Лоджу подъезжает синий фургон, ведь теперь уже всем ясно, что болезненно впечатлительная женщина просто сошла с ума, потрясенная зрелищем смерти. Бессвязный рассказ о мальчике и девочке, страшная путаница у бедняжки в голове, история детей, как она ее называла, - во всем этом и не надо было искать никакого смысла. - Убийцы преступают черту, мистер Мэлсид, Англия всегда проводила черту запретов и отчуждения на захваченных землях. В Ирландии это началось в 1395 году {19}. - Дорогая, - сказала я. - То, что здесь случилось, не дает никаких оснований называть людей убийцами, преступившими какую-то там черту. На твоих глазах произошел несчастный случай, и вполне естественно, что на тебя это ужасно подействовало. Ты только что разговаривала с этим человеком, сидя у магнолий, и вдруг такое потрясение - ты видишь, как он поскользнулся... - Он не поскользнулся! - вдруг закричала Синтия. - Господи, он же не поскользнулся! Стрейф закрыл глаза. В гостиной все уже давно затихли, открыто прислушиваясь к нашему разговору. В дверях стоял Артур и тоже слушал. Китти ждала, когда можно будет убрать с нашего стола, но не решалась подойти. - Я вынужден просить вас, майор, увести миссис Стрейф в ее комнату, - сказал мистер Мэлсид. - Должен заявить, что мы не потерпим беспорядка в Гленкорн-Лодже. Стрейф попытался взять Синтию за руку, но она не обратила на него внимания. - Ирландская шутка, - сказала она и пристально посмотрела на Мэлсидов, ее взгляд изучающе скользил по их лицам. Так же пристально она посмотрела на Декко и Стрейфа, а потом на меня и как бы между прочим продолжала: - Ирландская шутка, неприличный анекдот. Ну конечно же, все это неправда. И как нелепо - зачем он вернулся сюда, зачем бродил по берегу моря и в лесу, пытаясь понять, где корни ненависти, обуявшей его любимую. - Это становится оскорбительным, - возмутился мистер Мэлсид, и на какое-то мгновение спокойствие покинуло его. Его лицо снова стало мертвенно-серым, как днем, и я поняла, что он взбешен. - Вы пытаетесь обвинить нас в том, к чему мы не имеем никакого отношения. - Вот здесь, на пороге вашего дома, они строили планы, мечтали, что откроют кондитерскую, будут продавать шоколад, разноцветный крем, ореховые ириски, конфеты. - Ради бога, возьми себя в руки, - услышала я шепот Стрейфа; миссис Мэлсид пыталась улыбаться. - Идемте же, миссис Стрейф, - сказала она, шагнув к ней. - Пожалуйста, дорогая, ради нас. Китти нужно убрать со стола. Китти! - позвала она, стараясь покончить с этой сценой. Подошла Китти и стала собирать на поднос чашки и блюдца. Встревоженные Мэлсиды не торопились отойти от нашего столика. Никто не удивился, когда Синтия снова заговорила, теперь она прицепилась к Китти с дурацким вопросом, что та о нас думает. - Прошу вас, милая, - сказала миссис Мэлсид. - Китти занята, не надо ее отвлекать. - Прекрати сию минуту, - потребовал Стрейф. - Китти, ты четырнадцать лет подаешь нам еду, убираешь за нами чашки после чая. Четырнадцать лет мы играем в бридж и гуляем по парку. Объезжаем окрестности, покупаем твид и, как те дети, плаваем в море. - Прекрати, - повторил Стрейф, немного повысив голос. Растерявшись, Китти покраснела и стала быстро собирать посуду на поднос. Мне почему-то подумалось, что развязка близка, и я сделала знак Стрейфу, чтобы он сохранял самообладание, но тут Синтия понесла что-то несусветное: - В Суррее, чтобы убить время, мы подстригаем изгороди. Вечерами играем в бридж, а в девять часов пьем кофе с соломкой или пирожными. Закончив игру, собираем карты, листочки с записями взяток и заточенные карандаши, смотрим последний выпуск новостей по телевизору. В Арме беспорядки, сообщают нам, одному солдату оторвало голову, другой сошел с ума. Мы вспоминаем наш чудесный Гленс в Антриме, поездки по побережью; мы верим, что ничто не нарушит царящий здесь покой. Мы знаем, что мистер Мэлсид работает не покладая рук, ведь на нем такое большое хозяйство, как Гленкорн-Лодж, а миссис Мэлсид рисует цветы на табличках для новой пристройки. - Да заткнись ты, ради всего святого! - вдруг заорал Стрейф. Я видела, он старался сдержаться, но это было выше его сил. Мерзкая кривляка, кричал он, расселась тут и несет вздор. Но я думаю, она его не слышала. - Мы смотрим на ваш остров сквозь радужную пелену, и мы любим вас и ваш остров, Китти. Нам нравится ваше яркое историческое прошлое, нравятся ваши графы и герои. И все же некогда мы благоразумно провели здесь черту - так закладывают сад, прелестный, как на картинке. Я чувствовала, что Стрейфу стыдно за свою несдержанность. Он бормотал извинения, но Синтия, не оценив его доброты, продолжала свое: - За чертой этой нечто смутное, запретное, и пусть оно остается где-то там, далеко-далеко, крохотным пятнышком на горизонте, думать о нем слишком страшно. Как можно нас винить в том, что мы не видим связь времен, Китти, связь настоящего с вашим прошлым, с битвами и законами? Ведь мы из Суррея, откуда нам все это знать? Но видишь ли, я наивно думала, что по крайней мере можно попытаться понять трагедию двух детей. Он так и не узнал, что ожесточило ее, наверное, это вообще нельзя узнать: зло непостижимым образом порождает новое зло. Вот какую историю рассказал мне рыжеволосый незнакомец, историю, которую вы все не хотите слушать. Бедный Стрейф все пытался отвлечь Синтию, все умолял простить его. - Миссис Стрейф, - начал было мистер Мэлсид, но Синтия оборвала его и, к моему ужасу, вдруг резко повернулась ко мне. - Эта женщина - любовница моего мужа, - сказала она, - хотя считается, что я об этом ничего не знаю, Китти. - Боже мой! - воскликнул Стрейф. - У моего мужа извращенные наклонности. Его друг, с которым он учился в школе, так и не излечился, не стал нормальным мужчиной. Я, жалкое создание, закрываю глаза на неверность мужа и безнравственность его любовницы. Мне все время рассказывают о Трайве Мейджере и А. Д. Каули-Стаббсе, а я улыбаюсь, как кукла. Я устала так жить, Китти. Все подавленно молчали. Стрейф сказал: - Все это неправда. Ради бога, Синтия, - и вдруг снова сорвался на крик: - Иди к себе и успокойся. Синтия покачала головой и продолжала говорить, обращаясь к официантке. Да, ей хотелось бы покоя, сказала она. - Но это невозможно, Китти, силы зла захватили рай земной в Гленкорн-Лодже, как они уже не раз захватывали ваш остров. И те, кто не раз призывал их на вашу землю, делают вид, будто ничего не происходит. Кому какое дело, что дети становятся убийцами? И снова Стрейф закричал: - Тощая уродина! Чертова сука! Он вскочил и бросился стаскивать Синтию со стула. Его загорелое лицо побагровело, глаза сверкали от бешенства, я никогда не видела его таким. "Тощая!" - вопил он, не обращая внимания на то, что кругом люди. Потом закрыл глаза от отчаяния и стыда, мне хотелось подойти к нему, взять его за руку, но я не осмелилась. Я видела, что Мэлсиды не осуждали его, конченые люди, читала я в их глазах. Мне тоже захотелось накричать на Синтию, выколотить из нее дурь, но я не разрешила себе так распускаться. Я почувствовала, как к глазам подступают слезы, и увидела, что у Декко дрожат руки. Он очень ранимый, хотя и носит шутовскую маску, и слова Синтии, что он так и не излечился после школы, глубоко обидели его. И мне тоже не слишком приятно было услышать, что я безнравственна. - Всем все равно, - продолжала Синтия так же бессвязно, словно ее не обозвали уродиной и сукой. - Всем наплевать, мы поедем домой и будем молчать по дороге. Но может быть, мы хотя бы начнем прозревать? Задумаемся ли мы о том, что ждет нас в конце, о пугающем нас аде? Стрейф стоял раздавленный и -прятал лицо. Миссис Мэлсид тихо вздохнула, левую руку прижала к щеке, словно хотела унять боль. Ее муж тяжело дышал. Декко, казалось, вот-вот расплачется. Синтия, спотыкаясь, побрела из гостиной, в наступившей тишине никто не проронил ни слова. Я знала, она говорит правду, мы уедем домой и больше не вернемся в эту страну, которую полюбили. Я знала: ни здесь, ни дома Синтию не увезут в синем фургоне, не очень похожем на машину "скорой помощи". Стрейф останется с женой, потому что он не может иначе, по-своему он человек благородный. Я почувствовала боль там, где у меня, должно быть, сердце, и снова глаза обожгли слезы. Пусть бы Синтия спустилась на берег, пусть бы она, поскользнувшись, упала в море или даже бросилась со скалы! Со стола убирали последнюю посуду после чая, и страшные видения, рожденные в ее больном бреду, обступали нас - графы, спасавшиеся бегством, голод, пришельцы, пустившие корни в чужую землю. И никому не нужные дети, они выросли и стали убийцами. Примечания 1 Коричневый, как и зеленый, - национальные цвета Ирландии. 2 Тропа Гигантов - плато вулканического происхождения, образовавшееся из лавы, застывшей в причудливых формах. 3 Королева Мэб и Финн Маккул - герои ирландского национального эпоса. 4 Св. Патрик (конец IV - середина V в.) - основатель ирландской католической церкви; многие сведения о его жизни носят легендарный характер. 17 марта - день св. Патрика, считающегося патроном Ирландии, - ирландский национальный праздник. 5 Томас из рода Килдаров, по прозвищу Шелковый, поднял в 1534 году восстание в защиту отца, заключенного Генрихом VIII в Тауэр, и осадил Дублин. 6 Тиобальд Уолф Тон (1763-1798) -убежденный противник английского владычества в Ирландии; один из создателей общества "Объединенные ирландцы" (1791); организатор восстания 1798 года, которое было жестоко подавлено. Тон был взят в плен англичанами и покончил с собой в тюрьме перед казнью. 7 В 1607 году вожди ирландских кланов О'Нейд и Десмонд, потерпевшие поражение в поднятом ими в 1602 году восстании, спаслись бегством на континент. 8 В 1690 году Вильгельм Оранский осадил Лимерик, где закрепились якобиты, сторонники Карла II. Город держал оборону в течение месяца. Ирландские католики согласились на капитуляцию только при условии, если будут удовлетворены их требования свободы вероисповедания. Вильгельм вынужден был пойти на некоторые уступки. 9 В 1562 году вождь Ольстера Шан О'Нил, по прозвищу Гордый, заключил с Елизаветой I мирный договор. Однако вскоре английское правительство, использовав жалобы вождей на Шана, обвинило его в измене и спровоцировало войну. В лагере Шана возник раскол, и в 1567 году он был убит своими бывшими союзниками, которым королева обещала его конфискованные земли. 10 Имеется в виду восстание, организованное Т. Уолфом Тоном (см. 6-ю сноску). 11 Битва при Йеллоу Фордс в августе 1558 года - одно из кровопролитных сражений девятилетней национально-освободительной войны 1594-1603 гг. против попыток Елизаветы I колонизировать Ольстер. Ирландцы потерпели поражение, стране был нанесен значительный ущерб. В одном из официальных документов сообщалось: "Вся страна опустошена, те, кто избежал меча, погибли от голода. Вашему величеству не над чем повелевать в этой стране, разве только над кучами пепла и трупами". 12 Имеется в виду статут 1366 года, запрещающий англичанам всякое общение с местными жителями. 13 Видимо, имеется в виду Акт об устроении Ирландии, принятый английским парламентом 12 августа 1652 года, направленный против бунтующего католического населения страны и их сторонников: конфискация земель, переселение в другие, не приспособленные для житья, районы. 14 Имеется в виду постановление английского парламента от 22 января 1783 года, подтвердившее предоставление ирландскому парламенту автономии и невмешательство английских судебных инстанций в ирландские судебные дела. 15 Уния 1801 года упразднила ирландский парламент, объединив его с английским. Ирландия юридически стала частью Соединенного королевства Великобритании и Ирландии. 16 В апреле 1793 года с согласия английских властей ирландским парламентом бил принят Акт об облегчении участи католиков: право голоса для имущих, право на собственность, право на обучение в Дублинском университете. 17 В частности, имеется в виду Великий голод 1845-1848 гг., ставший страшным бедствием для страны и вызвавший народные выступления. Английские власти безжалостно выкорчевывали ирландские леса, в которых скрывались повстанцы. 18 Имеются в виду оранжистские выступления, сопровождавшиеся барабанной дробью. 19 В 1395 году Ричард II предпринял военный поход с целью покорения Ирландии; в результате на верность ему присягнуло около 80 ирландских вождей и их союзников, и было закреплено разделение страны на две части - "мирные" территории, или Пейл, и непокоренную Ирландию, которая по Килкеннийскому статусу 1366 г. выразительно именовалась территорией "ирландцев-врагов".