Уильям Тревор. Рассказы ---------------------------------------------------------------------------- OCR Бычков М.Н. ---------------------------------------------------------------------------- Ирландские шутки Уильяма Тревора В английской словесности традиция писать нравы уходит в глубь веков. В совершенстве ею владели Джеффри Чосер, с которого и "пошла" национальная литература, Генри Филдинг, создатель монументальных и красочных в своей людской пестроте "романов больших дорог", ироничная Джейн Остен, Диккенс, огласивший страницы своих сострадательных книг ярмарочной многоголосицей, гневный обличитель Теккерей, певец трагического Томас Гарди, безупречный стилист и знаток людских слабостей Сомерсет Моэм. Не угасла эта традиция и в современной литературе Великобритании. Напротив, ряды писателей, хроникеров будней и быта, пополнились в послевоенные годы новыми славными именами, среди которых - Уильям Тревор. Уильям Тревор (псевдоним Уильяма Тревора Кокса) родился 24 мая 1928 года в провинциальном городке Митчелстаун в графстве Корк. Разносторонне одаренный от природы, получивший основательное университетское образование в дублинском колледже Святой Троицы, в стенах которого учились многие ирландские писатели, Тревор прежде, чем посвятить себя литературному труду, сменил несколько профессий: преподавал историю в школе, в течение шестнадцати лет был скульптором, работал рекламным агентом. Но годы, отданные нелитературным занятиям, очень пригодились Тревору, когда он довольно поздно всерьез взялся за перо. Историк чувствуется в его, казалось бы далекой от исторического содержания, нравоописательной прозе. Чувствуется в ней и скульптор, уверенным резцом извлекающий из бесформенного камня лица и судьбы. Не прошла для Тревора даром и работа рекламного агента. "Мне приходилось рекламировать разные разности, - заметил в одном интервью писатель, - иногда одежду, а иногда и мыло. Но всегда от меня требовалось "ударной" фразой передать самую суть. Прекрасная школа лаконизма и мастерства для начинающего писателя. Собственно, тогда-то я и начал писать". Ныне Уильям Тревор - автор девяти романов, пяти сборников рассказов, нескольких пьес, весомых литературоведческих работ. Он - лауреат многих крупных премий, член Ирландской литературной академии. Нелишне вспомнить - этого высокого звания удостоилось небольшое число ирландских деятелей культуры. Правда, считать Тревора "стопроцентным" ирландским писателем, как, скажем, прозаика Джона Бэнвилла или поэта Шеймаса Хини, вряд ли можно. В середине 50-х годов Тревор покидает Ирландию и обосновывается в Англии. Дело, конечно, не в географии: переселилась в Лондон и Эдна О'Брайен, но она, безусловно, ирландская писательница. Тревор принадлежит к специфической, достаточно многочисленной группе так называемых англо-ирландских писателей. Двойная национальная принадлежность отражает специфику исторической судьбы Ирландии и Англии. Долгие столетия находившиеся в отношениях бунтующего раба и жестокого господина, эти страны постоянно оказывали обоюдное влияние друг на друга, что особенно сказалось в психологии и культуре. Подчиненное, униженное, отсталое положение Ирландии, этой первой колонии Великобритании, гнало из страны ее талантливых детей: уехал Оскар Уайльд, уехал Джеймс Джойс, писал вне Ирландии Бернард Шоу. В 1919-1921 годах развернулась освободительная война ирландского народа, результатом ее стал компромиссный англо-ирландский договор 1921 года о предоставлении Ирландии, за исключением Северной Ирландии, которая осталась под господством Великобритании, статуса доминиона, получившего название Ирландского свободного государства. Вспыхнула кровопролитная гражданская война: республиканцы хотели добиться независимости для всей Ирландии, но они потерпели поражение. В 1949 году Ирландия была провозглашена республикой, но все равно проблемы национальной независимости и национального единства не были решены. Напротив, раскол страны надвое, разжигаемая экстремистами религиозно-политическая вражда между католиками и протестантами, вылившаяся в страшную трагедию Ольстера, лишь пополнили ряды ирландских эмигрантов, тех, кто не находит в себе сил жить в этом неразмыкаемом круге насилия, ненависти и боли. Уезжая, ирландские писатели, и без того воспитанные на английской языковой и литературной традиции, еще теснее сближались с ней. Что удивляться, когда в любом учебнике по английской литературе встретишь главы об Уайльде, Шоу, Джойсе, а редко какая антология современного английского рассказа обойдется без Уильяма Тревора, где он соседствует с Грэмом Грином, Виктором Притчеттом, Фрэнсисом Кингом. Уильям Тревор особенную известность получил как новеллист. Именно в рассказах чувствуется двойственная национальная природа его художественного темперамента. Он по-английски сдержан, чуть ли не скуп в своем безупречном психологическом рисунке, по-ирландски лиричен и склонен к гротеску и фантастике. Изящество английского комедиографа, мастерски владеющего диалогом, уживается в его прозе с ирландской трагикомичностью, бурлеском, фарсом. Впрочем, комизм Тревора обманчив. Как и у многих ирландских писателей, его проза смешна лишь при первом приближении: Тревор непременно удивит читателя какой-нибудь шуткой - на ирландский манер. Ирландское происхождение Тревора, пожалуй, наиболее ощутимо в книгах последних лет: сборнике рассказов "За чертой" (1981), романе "Баловни судьбы" (1983), в монографии "Литературный ландшафт Ирландии" (1982). Видный критик, он считает своим долгом всемерно способствовать популяризации культурного наследия Ирландии, которое, с его точки зрения, обладает непреходящей ценностью, а потому требует к себе бережного отношения и заслуживает самого вдумчивого изучения. Писатель-гражданин, он не устает повторять, что Англия в полной мере несет ответственность за трагедию Ирландии, в том числе и за ирландский терроризм. Однако, обнажая исторические корни терроризма, Тревор вовсе не одобряет насилия. Жестокость как ответ на жестокость лишь осложняет решение и без того запутанных национальных проблем. В рассказах Тревор обращен к современной жизни в самых ее обыденных, даже тривиальных проявлениях. Его герои по большей части представители пестрого и разноликого "среднего класса" - клерки, торговцы, домашние хозяйки. Проницательный, рассекающий, безжалостный взгляд Тревора видит важное там, где другой писатель, привыкший к более широкому охвату действительности, не заметил бы ничего достойного внимания - в житейских неурядицах, особенностях поведения, даже оговорках, он сторонится подробного, обстоятельного обзора, привлечения большого количества исторических и социальных деталей, не свойственно ему и неторопливое раскрытие характера - напротив, ничто не замедляет развития его динамичной, выстроенной до мелочей прозы. Одной, почти случайной фразой он перекидывает мост от детства к зрелости и старости. Несколько уверенных, энергичных мазков - и вот уже проступает облик времени. В рассказе "Любовники минувших лет" действие происходит в 60-е годы. Это десятилетие видный английский писатель и критик Малькольм Брэдбери остроумно назвал "пританцовывающим". Английское общество, сбрасывающее с себя вековые викторианские нравственные путы, раскрепощалось с безудержной страстностью. Такая безоглядность, видимо, свойственна странам, которые на протяжении веков были связаны губительной для личности системой пуристских, по большей части ханжески-лицемерных запретов. Покачнулись, закружились в танце "вседозволенности" казавшиеся еще недавно незыблемыми понятия о морали, этике, искусстве. Это десятилетие изучали историки, социологи, экономисты, писали о нем увесистые монографии и сотни статей. Тревор же ограничивается упоминанием двух-трех модных певцов, бывших тогда у всех на слуху шлягеров, включением в текст почти подлинных обрывков разговоров в барах, назойливо крутящихся вокруг секса. Но вместе с этими мелочами, удачно смонтированными Тревором, в рассказ входит действительно неповторимая, дурманящая и тлетворная атмосфера тех лет. В рассказе "За чертой" {В заглавии обыгрывается идиоматическое выражение "beyond the pale" - "за пределами дозволенного" - и историческая реалия "Пейл". Такое название получила в XIV веке одна из областей Ирландии, подчиненная английской короне (буквально ограда, то есть огороженная территория).} перед Тревором стояла еще более трудная задача - формально оставаясь в рамках нравоописательного рассказа, показать историческую трагедию Ирландии. Однако Тревор и здесь не перегружает рассказ историческими экскурсами. Изредка, как бы невзначай, в повествование вплетаются хрестоматийные сведения, которые без труда отыщешь в любом путеводителе для туристов. Вот тут, около этой деревни, была кровавая битва, около той реки погибло столько-то сот ирландцев. Однако такие детали, введенные в нравоописательную стихию, чуждую историческому содержанию, противоречащие законам жанра, "работают": проза обретает отчетливую социальную злободневность. Казалось бы, какое отношение имеет рассказ о лицемерных, порочных отношениях "закадычных" друзей-англичан, из года в год отдыхающих летом в идиллическом ирландском местечке, в гостеприимном уютном отеле, умело руководимом хозяевами-англичанами, к трагической истории двух детей, мальчика и девочки, которые, когда выросли, стали убийцами? Судьбы, такие далекие, такие разные, внезапно соприкоснулись: одна из англичанок, Синтия, стала случайной свидетельницей самоубийства. Еще детьми ирландец и его любимая бывали в этом дивном месте, где по сей день вроде бы ничто не напоминает о кровавой ирландской истории. Они росли, и жизнь, реальная ирландская жизнь, топтала их надежды. Девушка стала террористкой; с одержимостью фанатика, сжигаемая ненавистью, она подкладывала бомбы в самых оживленных, многолюдных районах Лондона. Даже мольбы юноши, которого она когда-то любила, не способны были остановить ее. С числом ее жертв росло отчаяние молодого человека. Он убил ее; но сам, испив из чаши насилия, не смог дальше жить. Сквозь частное Тревор смотрит на общее, в единичных судьбах отражается история этой многострадальной страны. Циничные, самодовольные, высокомерные, внешне безобидные и благопристойные англичане постепенно вырастают в рассказе до символа Великобритании, которая из века в век равнодушно взирала на трагедию порабощенного ею народа и теперь же пожинает кровавые плоды своей ненависти. Однако Тревор - весьма своеобразный хроникер человеческих слабостей. Наряду с классическими нравоописательными сюжетами и зарисовками у него немало фарсов и фантасмагорий, которые поначалу озадачивают. Как известно, любое сравнение хромает, но слишком велик соблазн сравнить Тревора с Гофманом, во всяком случае, отметить явную преемственность, существующую между этими писателями. А уж параллели с гоголевским "Носом" не раз приходят на ум, когда читаешь рассказы, в которых обычная, будничная, серенькая реальность взрывается изнутри абсурдом. Как относиться к Даттам, героям довольно странного рассказа "Около колыбели"? Они нанимают няньку, всячески ублажают ее, но при этом строго-настрого наказывают ей никогда не подниматься в детскую. Узнав тайну Даттов, становится как-то не по себе: ребенка никакого у них нет, не было и не будет, а в колыбели, довольно часто сменяя друг друга, спят старики. Торговец антикварной мебелью Джеффе ("Столик") едва успевает купить старинный столик, как тут же перепродает его бывшему владельцу. И вообще занимается делами, далекими от его профессии, - выкладывает своей клиентке все, что о ней думает, попутно открыв этой недалекой женщине глаза на истинные отношения ее мужа с некоей миссис Югол, из-за которой, собственно, и возникла вся эта чехарда со столиком. Мистер Атридж ("Сложный характер"), человек безупречных манер и, с его точки зрения, безупречной морали, превозмогает себя и помогает соседке, вульгарной миссис Матара, вытащить из ее квартиры внезапно умершего любовника. Только оказывается, что умерший жив-здоров, и загублен прекрасный рассказ, который он уже заготовил для светских знакомых. И еще - автор никого не осуждает: ни опустошенную, циничную Милли ("За чертой"), мечтающую, что ее подругу, с мужем которой у нее давний роман, упрячут в сумасшедший дом, ни заматеревшего в одиночестве и бесконечных подсчетах прибыли Джеффса ("Столик"), ни даже Данкер-сов ("Отель "Ленивый месяц"), на совести у которых, возможно, убийство хозяина дома. Но эта бесстрастность, пожалуй, слишком нарочита, чтобы быть подлинной. По сути своего взгляда на мир Тревор - писатель-дидактик, нравственная шкала которого совершенно определенна. Особенно он беспощаден к равнодушию, эгоизму, душевной глухоте, черствости, делячеству, пошлости, вульгарности, шовинизму, самолюбованию и самообману. Но в том-то и состоит своеобразие его прозы, что ей чуждо "лобовое" осуждение и откровенное неприятие. Читателю надо немало потрудиться, чтобы понять скрытый смысл обрывочных, брошенных походя замечаний и деталей, которые редко когда бывают ненамеренными. "В творчестве, - говорит Тревор, - меня особенно занимают взаимоотношения между писателем и неизвестным ему читателем... Нередко бывает, что этот незнакомец увидит в моих рассказах то, что я и сам не заметил". Итог жизни почтенной, окруженной множеством знакомых мисс Ифосс ("Около колыбели") - колыбель в доме Даттов, где ей суждено провести на правах "ребенка" остаток своих дней. Но этот абсурдный, какой-то дикий конец, в сущности, плата - хотя Тревор нигде об этом прямо не говорит - за эгоизм, который всегда был нормой существования мисс Ифосс. Эта женщина в свое время "даже родила ребенка". Он умер, но она не слишком убивалась. Правда, странное в таких обстоятельствах спокойствие заставило возлюбленного мисс Ифосс по-новому взглянуть на нее. Без шума и скандала в один прекрасный день он собрал вещи - и был таков. Но и тут мисс Ифосс быстро утешилась: жизнь ее была слишком полна телефонными звонками, поездками, фильмами. Обделившая сама себя, мисс Ифосс искренне считала, что у нее-то все в порядке. Человеческая неполноценность, духовная ущербность и даже какая-то психическая и нравственная извращенность есть и в Даттах, "будущих родителях" мисс Ифосс. Не случайно один из персонажей рассказа называет их "поганками". Дело даже не в том, что они внешне отталкивающи. Формально Датты - "маленькие люди", те, к кому с такой заботой и состраданием относились и русские классические писатели, и их английские собратья по перу. Но и "маленькие люди", как в свое время показал А. П. Чехов, бывают разными. Могут они быть, несмотря на свое униженное положение, духовно высокими, а могут, как чеховский чиновник ("Смерть чиновника"), дрожать от сознания своей ничтожности, а потому подличать и пресмыкаться. Детали, к которым прибегает Тревор, особенно если их правильно расшифровать, помогают увидеть истинное отношение автора к героям. Здесь Тревор - последователь Чехова и, безусловно, ученик Джойса, который оказал на него значительное влияние, особенно в поэтике. Вовсе не случайно утонченный, изысканный, "сложный" Атридж ("Сложный характер") любит "Тангейзера" Вагнера и читает "Нортенгерское аббатство" Джейн Остен. Опера, прославляющая необоримость и величие любви, плохо вяжется с внутренним обликом себялюбца Атриджа, которому молодая жена еще в пору их медового месяца, задыхаясь от бешенства, бросала в лицо: "Мерзкий старый сухарь!" Таким же ироническим комментарием становится и упоминание романа Остен, которая осуждала подобных Атриджу - самовлюбленных, деланных, неестественных людей. Некоторая заданность сюжета, обнаженность конструкции повествования не смущают Тревора. Фактическое правдоподобие легко приносится им в жертву, если, нарушив его, можно высветить обычное и привычное. В таких случаях деталь нередко становится символом, как, например, в рассказе "Любовники минувших лет". Ванна - жестокий символ, к которому обращается Тревор, давая и скупую характеристику "пританцовывающим 60-м". Только в этой искусственной, фарсовой, бурлескной ситуации чувствовали себя людьми герои рассказа. Но вот они попытались ступить на землю. Перебивались в дешевенькой квартирке, попробовали ради экономии жить с матерью Мари, стопроцентной мещанкой, которая не могла смириться с тем, что у ее дочери связь с женатым мужчиной, и ела их поедом. Раскрепощение оказалось мифом, таким же несбыточным, как поездки в далекие страны, которые рекламировал в своем бюро путешествий герой. Реальностью была мало чем изменившаяся, несмотря на все разговоры о вседозволенности, мораль обывателей, ревниво оберегающих свои доходы и толкающих героиню, "соблазнительную, как подружки Джеймса Бонда", на брак с пивоваром. В рассказе "За чертой", который весь построен на контрастах (например, идиллическая красота ирландской природы и кровавая история страны; безупречность поведения и внешности хозяев отеля и их внутренняя холодность; жалкий, неподобающий вид незнакомца в отеле и его искренность, цельность; спутанные волосы, распухшее от слез лицо Синтии и ее духовное прозрение), невзначай, как и заведено у Тревора, возникает имя Джульетта. Так зовут подружку одного из англичан, Декко. Встреться это имя у другого, менее экономного в средствах писателя, на него можно было бы и не обратить внимания. Здесь же имя шекспировской героини лишний раз подчеркивает пошлость любовных отношений отдыхающих англичан и трагизм судьбы современных Ромео и Джульетт. Соединить свои судьбы им по-прежнему мешает рознь, только теперь принявшая национальные размеры. Литературные аллюзии часты в прозе Тревора. В рассказе "Отель "Ленивый месяц" очевидна параллель с "Вишневым садом" Чехова. Лопахин, буржуа, по духу своему чуждый Раневской,объективный носитель прогресса: историческая правда при всей ее жестокости на его стороне. Ситуация, описанная Тревором, и в самом деле похожа на чеховскую. Пришел в упадок дом, некому ухаживать за садом, который, будь он в других руках, мог бы приносить немалые доходы. И вот появляются энергичные Данкерсы, все меняют, все обновляют. Но Тревору важна в первую очередь нравственная сторона проблемы. Данкерсы попутно все оскверняют своим присутствием. В этих "завоевателях мира" "пошлость пошлого человека" уже беспредельна, приняла угрожающие размеры. Симпатии Тревора безоговорочно на стороне старых, больных, но достойных в своей немощи аристократов. Хотя они живут в собственном, вымышленном мире, в их безумии и даже маразме леди Марстон нет фантасмагории абсурда, сопутствующей Данкерсам. Нравственная норма - для Тревора главное мерило человеческой цельности. Жизнь, как ни посмотри, не сложилась у Брайди ("Танцзал "Романтика"). Молодого человека, которого она искренне любила, увела прыткая девица; рано умерла мать, и некому стало ухаживать за отцом-инвалидом; все силы и время отнимала тяжелая работа на ферме. Единственный просвет в этом тусклом существовании - танцы по субботам в обшарпанном сарае с громким и завлекательным названием "Романтика". Год за годом ездила туда Брайди - не только поразвлечься: она не теряла надежды, что судьба ей все же улыбнется и она найдет среди местных кавалеров подходящего мужа, пусть не любимого, но на кого можно опереться в трудных буднях на ферме. Правда, и выбор невелик, и шанс ничтожен: подруги Брайди, которым давно уже перевалило за тридцать, по-прежнему одиноки. Вот только если холостяк Выпивоха Иген после смерти матери растратит на вино состояние, постареет и захочет теплого уюта... Здесь мир без иллюзий, он груб, жесток, хотя описан Тревором без свойственной ему сардонической усмешки, напротив, с грустью и теплом. Среди такого быта и таких людей ничего не стоит сломаться, озлобиться. Но Брайди выстаивает. Может быть, потому, что она такова от природы, а может быть, потому, что с ней рядом был отец-калека, который мужественно нес свой крест. И дочери, и отцу чужды столь ненавистные Тревору самообман и самолюбование. Брайди прекрасно знает себе цену (старая дева, ищущая мужа) и трезво оценивает будущее. Она несчастлива, но в ней нет губительного для души ощущения обездоленности. Этот срывающий все спасительные покровы и маски писатель, впрочем, не спешит "подытожить" характер. Даже у его закоснелых себялюбцев бывает, пусть краткая, минута духовного просветления. Есть она у Джеффса ("Столик"), когда он дает весьма нелицеприятную оценку себе и своим лицемерным клиентам; и у довольно противной хозяйки столика, когда она искренне плачет, узнав об изменах мужа. Даже эгоистическая, казалось бы непробиваемая, броня Атриджа ("Сложный характер") дает трещину, когда он все же решается помочь миссис Матара. Другое дело, что эти порывы, минуты духовного торжества проходят и ничего не меняют в характерах этих людей. Но многое прощается тем, кто способен проснуться от нравственной спячки. Синтия ("За чертой") не желает больше терпеть ложь в отношениях с мужем, его любовницей. Она возлагает вину за страшную смерть "детей, ставших убийцами", на своих соотечественников - в том числе и на себя. Ее считают ненормальной. В самом деле, в странном и страшном мире, похожем на тот, что рисует Сэмюэль Беккет или Гарольд Пинтер, где абсурд - норма, эмоциональная открытость воспринимается как безумие. Но именно в нее верит Тревор. Этот глубоко нравственный писатель, утверждающий отрицанием, подводит своих героев к опасной черте, заставляя понять, что не себялюбие, делячество и пошлость, но совесть, сострадание и порядочность - удел человека, хотя слишком часто его лицо скрыто под маской фарса. Е. Гениева ^TСтолик^U Перевод М. Зинде Просматривая в библиотеке последние страницы "Таймс", мистер Джеффс наткнулся на объявление Хэммондов. Он деловито записал на клочке бумаги номер телефона и в тот же день позвонил. - Да, да, столик, кажется, еще не продан, - донесся нерешительный голос миссис Хэммонд. - Сейчас схожу погляжу. Мистер Джеффс мысленно представил себе, как она идет по дому. Средних лет, полная, подсиненные седые волосы, на все еще стройных ногах узкие туфельки. - Вообще-то им занимается муж, - объяснила через минуту миссис Хэммонд. - Хотя столик мой. Достался мне от бабушки. Да, я посмотрела - он стоит на месте. И видимо, нам пока не делали предложений. - В таком случае... - сказал мистер Джеффс. - Я было подумала, вдруг муж уже с кем-то договорился или вообще его продал. Глупо, конечно. Он бы обязательно со мной посоветовался. Стол-то мой. Правда, писал и отсылал объявление в газету он сам. У меня ведь маленькая дочка, мистер Джеффс. Я так устаю, какие уж там объявления. - Дочка? Это хорошо! - сказал мистер Джеффс, без улыбки разглядывая потолок. - Дел у вас, видно, по горло. - Так что, если столик вас интересует, приезжайте. Он подлинный, многие его хвалят. - Приеду, - сказал мистер Джеффс и назначил час. Положив трубку, торговец мебелью мистер Джеффс, человек небольшого роста, стал думать про миссис Хэммонд и ее голос. Судя по всему, она не больно-то разбирается в старинной мебели. А вот представив ее пожилой и полноватой, он, конечно же, ошибся. Раз там маленький ребенок, она моложе, и еще эти ее слова про усталость... он нарисовал в воображении другой образ: в шлепанцах, с прядью, упавшей на лоб. "И говорит интеллигентно", - сказал мистер Джеффс самому себе. Нет, дом, ясное дело, не бедный, а жалобы на усталость ничего не значат - прислуга, а то и две, у нее есть. Шмыгая носом и снова все обдумывая, мистер Джеффс прошелся по холодному полу своего викторианского дома - он и капиталец себе сколотил, потому что всегда был внимателен к любой, пусть и нудной мелочи. Вокруг него громоздилась мебель, которую он купил, чтобы вскоре продать. А миссис Хэммонд забыла про мистера Джеффса, как только замолчал телефон. Разговаривая, она даже не думала мысленно рисовать какие-то образы, и он тут же вылетел у нее из головы. Торговец и торговец, такие голоса можно услышать в бакалейной лавке или в ювелирном отделе большого универмага. Поэтому, когда ее au pair {Девушка, которая живет на полном пансионе, помогает по хозяйству, но не получает за свою работу денег (франц.). - Здесь и далее - прим. перев.}, девушка из центральных областей Швейцарии, доложила о приходе мистера Джеффса, миссис Хэммонд нахмурилась и сказала: - Какой еще мистер Джеффс? Нет, дорогая Урсула, ты явно что-то напутала. Но девушка не сдавалась. Она упрямо стояла перед хозяйкой и твердила, что пришел именно мистер Джеффс, которого хозяйка сама же и пригласила на этот час. - Господи! - в конце концов воскликнула миссис Хэммонд. - До чего же я глупа! Это же новый мойщик окон. Скажи ему, пусть сразу берется за дело. Надо начать с кухни, пока он еще не устал. Стекла там грязнее ботинок. Так и получилось, что мистера Джеффса привели на кухню и довольно грубо - правда, грубость эта не была умышленной - приказали мыть стекла. - Что? - удивился мистер Джеффс. - Хозяйка просит начать с кухни. Здесь всего грязнее. Горячая вода у нас есть. - Да нет же, - сказал мистер Джеффс. - Я пришел взглянуть на столик. - Стол я отдраила сама. Можешь встать на него, только подстели под ноги газету. Мистер Джеффс начал ей объяснять, но Урсула тут же ушла. Чего ради ей стоять и болтать с мойщиком окон? Не для того ее нанимали. - Какой-то чудной, - объявила она миссис Хэммонд. - Хочет заодно вымыть и стол. - Меня зовут Джеффс, - сказал мистер Джеффс, появляясь в дверях с черным котелком в руках. - Я пришел по поводу столика. - Очень, очень странно, - пробормотала миссис Хэммонд и собралась заговорить о совпадениях, поскольку один Джеффс уже мыл окна на кухне, но тут же все вспомнила и воскликнула: - О боже! Какой ужас, мистер Джеффс! Эта путаница, глупейшая ошибка, в которой миссис Хэммонд сразу повинилась, и решила судьбу столика. Мистер Джеффс уловил определенные психологические преимущества и не преминул ими тонко воспользоваться. Он смекнул, что в глубине души миссис Хэммонд боится, что он обиделся. Славная женщина, сказал он себе, разглядывая ее так, как покупатель разглядывает сочный кусок мяса. Да, несомненно очень славная, повторил он, зная, что с такими легко и просто вести дела. И он не ошибся. На лице миссис Хэммонд застыло выражение вины, оно появилось сразу, как только она осознала свой промах, поняла, что перед ней торговец старинной мебелью, да еще и еврей - черты лица и акцент говорили сами за себя. Испугалась, что сочту ее антисемиткой, подумал мистер Джеффс и остался очень доволен. Он назначил за столик низкую цену, и они тут же ударили по рукам. - Я умница, - сказала миссис Хэммонд мужу. - Продала столик какому-то коротышке по имени Джеффс. Мы с Урсулой сперва приняли его за мойщика окон. Мистер Джеффс мелом написал на столе номер и внес его в блокнот. Потом сел на кухне своего большого дома и стал есть рыбу, которую запек в фольге. Его челюсти ходили медленно, равномерно и равнодушно, будто механические. На вкус рыбы он не обращал внимания, он размышлял о том, как продаст стол сэру Эндрю Чарлзу и получит вдвое больше, чем отдал, а то и сверх того. "Слушайте нашу ежедневную передачу о сельских жителях", - объявил диктор по старенькому приемнику. Мистер Джеффс встал, отнес тарелку в раковину и, вытерев руки посудным полотенцем, поднялся по лестнице к телефону. Сэр Эндрю в Африке, ответил женский голос, вернется где-то через месяц. Нет, точно неизвестно, но не раньше чем через месяц. Мистер Джеффс ничего не сказал, только кивнул головой. Однако женщина на другом конце провода не видела этого кивка и решила, что ее собеседник - человек невоспитанный. Мистер Джеффс сделал в блокноте еще одну пометку - не забыть позвонить сэру Эндрю через полтора месяца. Но она, эта пометка, оказалась ненужной, так как через три дня позвонил муж миссис Хэммонд и осведомился, не продан ли стол. Мистер Джеффс притворился, что пошел взглянуть, и через какое-то время ответил, что нет, не продан. - В таком случае я бы желал выкупить его у вас, - сказал муж и объявил о своем намерении нанести мистеру Джеффсу визит. Однако он тут же добавил, что стол, честно говоря, нужен вовсе не ему, а его знакомому и они, если мистер Джеффс разрешит, придут вместе. - Приходите с кем хотите, - ответил мистер Джеффс. Он почувствовал некоторую неловкость: ведь придется сказать мистеру Хэммонду или тому, кого бы он там ни привел, что за три дня цена стола подскочила вдвое. Конечно, он скажет это не прямо, не в лоб, но суть дела от этого не изменится. Когда они пришли, мистер Джеффс пил на кухне чай. Он стал быстро дуть в чашку, не пропадать же добру, а допив, вытер губы посудным полотенцем. Звонок затрезвонил снова, надо было спешить. - Прошу прощения, - сказала женщина, которая стояла рядом с Хэммондом. - Вся эта каша со столом заварилась из-за меня. - Миссис Югол еще его не видела, - объяснил Хэммонд. - Она тоже позвонила после моего объявления, но вы увели сокровище из-под самого ее носа. - Входите, - сказал мистер Джеффс и, приведя гостей в комнату, где стоял столик, повернулся к миссис Югол: - Вот он. Можете его купить, миссис Югол, но должен вам сказать, что держу его для клиента, который давно гоняется за таким столиком и готов заплатить исключительно высокую цену. Правда, этот клиент сейчас в Африке. В общем, я вас предупредил. Все должно быть честь по чести. Но когда он назвал цену, ни миссис Югол, ни ее спутник и глазом не моргнули. Хэммонд тут же вытащил чековую книжку и выписал чек. - Вы сможете его доставить? - спросил он. - Конечно, конечно. Если это не очень далеко. За доставку с вас причитается дополнительная сумма, куда входит и страховка. Всего - четыре фунта и четыре шиллинга. Хэммонд продиктовал адрес, и мистер Джеффс отправился туда на грузовичке марки "остин". По дороге он подсчитал выручку от поездки: литр бензина - один шиллинг и три пенса, если вычесть их из четырех гиней, останется четыре фунта два шиллинга девять пенсов. Свое собственное время мистер Джеффс ценил невысоко и в расчет не брал. Он мог минут сорок простоять в каком-нибудь закоулке своего обширного дома или просто бродить по комнатам, разгоняя кровь. Так что прибыль получается недурная, решил он и стал размышлять о миссис Югол, о Хэммонде и о миссис Хэммонд, принявшей его за мойщика окон. Мистер Джеффс чувствовал, что между Хэммондом и миссис Югол что-то есть, что-то происходит, но вот зачем при этом заниматься покупкой старинных столиков - непонятно. Смешные они люди! "У них, конечно, роман, - сказал он себе. - Они познакомились благодаря этому столику и теперь испытывают к нему нежность". Он ясно представил себе всю сценку: неотразимая миссис Югол приходит к Хэммондам купить столик. Она раздосадована, она напоминает, что звонила и была ими приглашена. "И вот я прихожу,говорит она, - а стол уже продан. Могли бы, между прочим, и предупредить по телефону. Не так уж много у меня свободного времени". - "Пожалуйста, заходите, миссис Югол, - прямо услышал мистер Джеффс голос Хэм-монда. - Можно предложить вам рюмку коньяку? Нам бы так хотелось чем-то загладить свою вину". - "Это я во всем виновата, - объясняет миссис Хэммонд. - Угораздило же меня отдать такой прекрасный столик какому-то еврею. Наша Урсула - она иностранка - по своему невежеству чуть не заставила его мыть окна". - "От этого стола одни неприятности, - говорит Хэммонд, наливая в бокал добрую порцию коньяка. - Выпейте, миссис Югол. И возьмите орешки. Прошу вас!" - "Я так мечтала об этом столике, - жалуется миссис Югол. - Обидно до слез!" - Стол для миссис Югол, - объяснил мистер Джеффс женщине, выходившей с продуктовой корзинкой из большого многоквартирного дома. - Ну и что? - спросила женщина. - Скажите, пожалуйста, на какой этаж. Мне дали только номер дома. - Нет здесь таких, - сказала женщина. - Никаких Юголов я знать не знаю. - Может, она недавно въехала? Какие квартиры тут пустовали? По звонкам ничего не поймешь. - Не имею я права. - В голосе женщины зазвучали визгливые нотки. - Никакого права не имею давать сведения о жильцах. Да еще человеку с крытым грузовиком. Откуда мне знать, кто вы такой. Мистер Джеффс понял, что это уборщица, и больше не обращал на нее внимания, хотя она и торчала рядом, на ступеньках, следя за каждым его движением. Он нажал один из звонков, и пожилая женщина, открывшая дверь, вежливо объяснила, что все жильцы тут новые, так как квартиры заселены недавно, но она советует ему нажать вон тот крайний звонок маленькой двухкомнатной квартирки в мансарде. - Это вы, мистер Джеффс! - приветствовала его неотразимая миссис Югол минуту спустя. - Привезли? Мистер Джеффс вытащил столик из грузовика и понес наверх. Уборщица вертелась тут же. Она говорила миссис Югол, что возьмется убирать у нее в любое удобное время за шесть шиллингов в час. Мистер Джеффс поставил стол в первой из комнат. Она была пустая, лишь на полу лежали скатанные ковры и стоял торшер. Дверь второй комнаты была закрыта; там, решил он, кровать, шкаф и два коньячных бокала на тумбочке. Со временем квартирка, конечно же, станет роскошной. "Любовное гнездышко", - подумал он про себя. - Что же, спасибо, мистер Джеффс, - сказала миссис Югол. - Мне причитается еще один фунт, миссис Югол. Вы, видимо, не в курсе, но по правилам ассоциации торговцев мебелью мы просто обязаны требовать дополнительный фунт, когда поднимаем груз вверх по лестницам. Сумма пустяковая, но если я ее не возьму, меня, чего доброго, выгонят из ассоциации. - Фунт? Но ведь мистер Хэммонд уже... - Кто же знал про лестницу? Мы не имеем права игнорировать правила. Лично я мог бы посмотреть на этот фунт сквозь пальцы, но мне приходится сдавать в ассоциацию отчеты. Миссис Югол открыла сумочку и протянула ему пятифунтовую купюру. Сдачи она получила три фунта и шестнадцать шиллингов - он недодал ей четыре шиллинга, сказав, что больше мелочи у него нет. - Да, представьте себе, - вдруг воскликнула миссис Югол. - Я ведь подумала, что та женщина - ь диа супруга и приехала помочь со столом. Все никак не могла взять в толк, с чего это она заговорила про какие-то шесть шиллингов в час. Мне, кстати, как раз нужна уборщица. Ошибка за ошибкой, подумал мистер Джеффс: и служанка миссис Хэммонд приняла его за мойщика окон. Но вслух он ничего не сказал. Он представил себе, как миссис Югол лежит с Хэммондом на кровати во второй комнате, они курят или милуются, и она рассказывает: "Мне показалось, что она жена тому еврейчику и они работают вместе, по-семейному. У этих людей такое часто. Как же я удивилась, когда она вдруг заговорила об уборке". Мистер Джеффс, естественно, предположил, что на всем этом деле можно поставить точку. Пристенный столик в стиле Людовика XVI, некогда принадлежавший бабушке миссис Хэммонд, стал собственностью любовницы ее мужа или - тут мистер Джеффс не был уверен - совместной собственностью любовницы и мужа. Занятно, конечно, но у него и без них хватает забот: надо покупать мебель, продавать ее в подходящий момент и зарабатывать себе на жизнь. Однако спустя пару дней после того, как он отвез столик в мансарду, позвонила миссис Хэммонд. - Это мистер Джеффс? - осведомилась она. - Да, Джеффс. Я вас слушаю. - Говорит миссис Хэммонд. Помните, я еще продала вам столик. - Прекрасно вас помню, миссис Хэммонд. И ту смешную оплошность тоже. - Без улыбки рассматривая потолок, мистер Джеффс издал звук, который, по его мнению, мог сойти за смех. - Я вот чего звоню... - сказала миссис Хэммонд. - Может, вы не продали мой столик? Если он у вас, я бы подъехала. В голове мистера Джеффса вдруг возникла картина еще одной мансарды, но на этот раз ее обставляла сама миссис Хэммонд. Он представил, как она шествует мимо витрин магазинов, присматривая кровать и ковры, а за локоток ее придерживает какой-то мужчина, совсем не муж. - Алло, алло! - звенел в трубке голос. - Мистер Джеффс, вы меня слышите? - Да, слышу, - сказал мистер Джеффс. - Слышу, мадам. - Так как же? - К сожалению, должен вас огорчить. - Вы хотите сказать, он продан? Так быстро? - Боюсь, что да, миссис Хэммонд. - Господи! - Но столы у меня тут есть. В прекрасном состоянии, точно оцененные. Так что приезжайте - время зря не пропадет. - Нет, нет, спасибо. - Я редко приглашаю клиентов домой. Но в данном случае, поскольку мы знакомы... - А зачем приезжать? Я имею в виду... мне нужен только столик, который я вам продала. Не могли бы вы дать имя и адрес того, кто его купил? Вопрос захватил мистера Джеффса врасплох, поэтому он сразу бросил трубку. Когда телефон зазвонил снова, он уже успел все продумать. - Наш разговор прервали, - сказал он. - Линия барахлит. Сэр Эндрю Чарлз звонил сегодня из Нигерии, так нас разъединяли два раза. Примите мои извинения. - Я как раз просила у вас адрес и имя человека, который купил мой столик. - Чего не могу, того не могу, миссис Хэммонд. Разглашение подобных сведений противоречит правилам ассоциации торговцев старинной мебелью. За такой проступок меня могут исключить. - О боже! Как же мне быть? Пожалуйста, посоветуйте. - Вам он так нужен, этот столик? Есть, конечно, кое-какие пути. Я бы мог, например, на правах вашего, агента обратиться к владельцу стола и попытаться что-нибудь сделать. - Была бы очень признательна. - Но вам придется уплатить мне определенный гонорар. Вы уж меня простите, но таковы правила. - Ну конечно, конечно. - Хотите сразу узнать, как подсчитать мое вознаграждение и в какую сумму оно выльется? Вообще-то деньги небольшие, просто определенный процент. - Обсудим это позже. - Что ж, прекрасно, - сказал мистер Джеффс, который, говоря о процентах, держал в голове цифру тридцать три и три десятых. - Можете заплатить тому человеку вдвое больше, чем мне. Но если цена поднимется выше, буду признательна, если вы позвоните. - Понятное дело, миссис Хэммонд. - Постарайтесь все-таки купить его подешевле. - Буду держать вас в курсе, миссис Хэммонд. Расхаживая по дому и пританцовывая, чтобы не застаивалась кровь, мистер Джеффс спрашивал себя, не вошли ли столики у влюбленных в моду. Для пользы дела явно не мешало бы знать. Он бы накупил каких нужно, да и с рекламой промаха бы не вышло. Еще немного поразмышляв над проблемой, мистер Джеффс сел в грузовичок и поехал к миссис Югол, надеясь застать ее дома. - Это вы, мистер Джеффс? - удивилась миссис Югол. - Я, - сказал мистер Джеффс. Еле сдерживая любопытство, она повела его наверх. Видно, считает, подумал он, что я хочу ей что-нибудь продать, но выгнать не решается - а что, если я приехал ее шантажировать? - Так чем могу быть полезной, мистер Джеффс? - У меня выгодный заказ на столик в стиле Людовика XVI. Ну, скажем, довольно выгодный. А можно сделать так, что он станет чрезвычайно выгодным. Вы меня понимаете? - Но это теперь мой столик. Уж не хотите ли вы снова его купить? - В некотором роде - да. Наклевывается заказ, и я решил тут же дать вам знать. "Буду действовать в качестве агента миссис Югол, - сказал я себе. - Не откажется же она перепродать столик за цену, в полтора раза превышающую ту, что заплатила?" - Откажусь, мистер Джеффс. - Наотрез? - Боюсь, что да. - А если мой клиент готов заплатить не в полтора, а в два раза больше? Что вы на это скажете? И что скажет на это мистер Хэммонд? - Мистер Хэммонд? - Я просто точно не знаю, кому этот столик принадлежит. Поэтому-то и упомянул мистера Хэммонда. Может быть, имеет смысл позвонить ему? Ведь чек-то мне выдал именно он. - Столик мой. Подарок! Мне не хотелось бы, чтобы вы звонили мистеру Хэммонду. - Пусть будет так. Но поскольку я действовал в ваших интересах, миссис Югол - сообщил вам в предложении, потратился на поездку и тому подобное, - мне придется потребовать с вас причитающийся мне как агенту гонорар. Я просто обязан его потребовать - таковы правила ассоциации торговцев старинной мебелью. Думаю, вы меня понимаете. Миссис Югол сказала, что не понимает. Но она все-таки дала ему какие-то деньги, и он уехал. Дома мистер Джеффс еще около часа размышлял. В конце концов он решил, что самое умное - позвонить миссис Хэммонд и узнать служебный телефон ее мужа. Он вышел на улицу с листком бумаги, где было написано, что он глухонемой и просит помочь ему сделать срочный телефонный звонок. Всучив листок какой-то пожилой женщине, он показал рукой на телефонную будку. - Могу я узнать служебный телефон вашего мужа? - спросила женщина у миссис Хэммонд. - Дело очень срочное. - С кем я говорю? - Меня зовут миссис Лейси, я звоню по поручению сэра Эндрю Чарлза, который сейчас в Африке. - Да, имя мне знакомо, - сказала миссис Хэммонд и дала ей телефон. - Так вы, значит, виделись с миссис Югол? - спросил Хэммонд. - И что она вам ответила? - Кажется, она меня не поняла. До нее не совсем дошел смысл этого предложения. - Стол я ей подарил. Не могу же я забрать его назад. - Предложение больно уж заманчивое, мистер Хэммонд. - В этом не сомневаюсь. - Вот я и думаю, не могли бы вы повлиять на миссис Югол. Если, конечно, вы с ней увидитесь. - Я вам перезвоню. Мистер Джеффс поблагодарил и набрал номер миссис Хэммонд. - Переговоры идут полным ходом, - сообщил он ей. Однако через два дня переговоры сорвались. Хэммонд позвонил и сказал, что миссис Югол не намерена ничего продавать. Огорченный мистер Джеффс поехал к миссис Хэммонд, чтобы дать отчет и, главное, получить причитающиеся ему небольшие деньги. Он ей скажет о неудаче, подумал мистер Джеффс, и на этом делу теперь уж конец. - Примите мои сожаления, миссис Хэммонд. Ничего не смог сделать, - сказал он. - Каменную стену лбом не прошибешь. Осталось только напомнить, что мне кое-что причитается за труды. Он назвал сумму, но миссис Хэммонд, казалось, его не слышала. По ее щекам, оставляя на пудре мокрые полосы, катились слезы. Мистера Джеффса она даже не замечала. Тело ее вздрагивало от рыданий, а слезы, не переставая, капали. Наконец она вышла из комнаты. Мистер Джеффс остался - надо было дождаться денег. Рассматривая мебель, он дивился тому, как горько и как долго переживает миссис Хэммонд. Служанка внесла на подносе чайник, поставила его и покраснела - видно, вспомнила про кухонные окна. Мистер Джеффс налил себе чашку чаю и съел лару печеньиц. В комнате было тихо, как на похоронах. - А ты кто? - спросила его девочка лет пяти. Мистер Джеффс посмотрел на нее и предпринял попытку улыбнуться, обнажив зубы. - Я - мистер Джеффс. А тебя как зовут? - Эмма Хэммонд. Почему ты пьешь у нас чай? - Принесли, вот и пью. - А что у тебя со ртом? - Ничего. Он у меня всегда такой. Лучше-ка скажи - ты послушная девочка? - А чего ты ждешь? - Жду, когда мама даст мне немного денег. - Немного денег? Ты бедный? - Она мне их задолжала. - Иди играй, Эмма, - сказала миссис Хэммонд, открывая дверь, и когда девочка вышла, добавила: - Простите меня, мистер Джеффс. Она стала выписывать ему чек. Он смотрел на нее и думал о Хэммонде, миссис Югол и мансарде большого дома, где стоит теперь стол. Интересно, что будет дальше? Миссис Хэммонд, скорее всего, останется одна с ребенком. Миссис Югол выйдет за Хэммонда, потом они переедут в этот дом и привезут с собой столик, раз уж миссис Югол жить без него не может; служанка перейдет к ним, а миссис Хэммонд с дочкой уедут в мансарду. Ну их, все они одним миром мазаны, решил он, даже девочка уже научилась лицемерить. Но если выбирать, больше всех ему по душе миссис Хэммонд. Говорят, женщины в таких передрягах бог знает что творят, даже с собой могут покончить. Хорошо бы миссис Хэммонд осталась жива. - Я все объясню, мистер Джеффс, - сказала она. - Не стоит беспокоиться. - Это бабушкин столик, она мне его оставила по завещанию. - Зачем так нервничать, миссис Хэммонд? Все в порядке. - Мы с мужем и подумали, а к чему нам такой уродливый стол? - Это муж решил, что он уродливый? - Да. Но мне он не нравился еще больше, чем ему. Муж не очень-то внимателен к таким вещам. На миссис Югол, когда она пришла, сразу обратил внимание, подумал мистер Джеффс. Нет, врет она все, эта миссис Хэммонд, просто спасает репутацию, к тому же она прекрасно знает, где стол, все время знала. А плакала от обиды - не может перенести, что стол ее бабушки попал в гнездо разврата. - Вот мы и дали объявление. Вскоре получили два предложения. От вас и от какой-то женщины. Мистер Джеффс встал, готовясь уйти. - Да вы и сами видите, нет у нас места для такого стола. Мистер Джеффс уставился на нее холодным взглядом, но смотрел не в глаза, не в лицо, он холодно и серьезно смотрел на зеленое шерстяное платье. - А как только вы его забрали, я пожалела. Я ведь помню этот столик с детства. Бабушка оставила его мне не только по доброте, но и потому, что любила меня. Мистер Джеффс подумал: столик-то, видно, был у бабушки в прихожей. Чтобы наказать девочку, ее выгоняли из комнаты, ставили около него, и она там лила слезы, переживала. Столик был свидетелем ее детских унижений, а теперь молчаливо наблюдает за тем, что происходит в мансарде. Мистер Джеффс мысленно увидел, как миссис Югол и Хэммонд ставят на этот столик пузатые коньячные бокалы, подходят друг к другу и взасос целуются. - Он не выходит у меня из головы. Бабушка, помню, много раз мне его обещала. Она одна-единственная и была добра ко мне в детстве. А чем я ей отплатила за любовь? Продала столик и каждую ночь вижу теперь дурные сны. Вам понятно, почему я так переживаю? А бабушка-то у нее была жестокая, подумал мистер Джеффс. Травила девочку целыми днями и столик ей отписала, чтобы напомнить об этом. Почему бы миссис Хэммонд не сказать ему правду? Взяла бы да объяснила, что душа мертвой старухи как бы переселилась в столик и теперь они, и старуха и столик, хихикают над ней в мансарде миссис Югол. Слова правды не скажет, зря он к ней хорошо относился. - Извините, что надоедаю вам, мистер Джеффс. Но у вас такое доброе лицо. - Я еврей, мадам. У меня еврейский нос, я некрасив, совсем не умею улыбаться. - Он разозлился: смотрите-ка, еще смеет его презирать. Сама врет и его вдруг решила втянуть во всю эту игру. А разговор о лице просто оскорбителен. Да какое она имеет право? Много она знает о его недостатках и слабостях! - Я должна была бы оставить столик в семье, завещать его дочке. Как же я раньше не подумала! Мистер Джеффс закрыл глаза. Все она врет, сидит тут и врет! Дочке! Девочка-то пока невинно играет в соседней комнате, но и она когда-нибудь будет вруньей. Вырастет, и ей тоже придется скрывать обиды и унижения, изображать из себя черт знает что, спасая свое доброе имя. Глаза его были закрыты, в мозгу звенел собственный голос. Он представил себя в своем огромном викторианском доме, где нет ничего постоянного. Мебель все время меняется. Одну он увозит, другую покупает. Ковров нет и никогда не будет. Лично ему принадлежит лишь старенький приемник, да и то потому, что ни гроша не стоит. - Зачем вы врете? - закричал он. Он услышал свой крик и снова увидел себя, одинокого и молчаливого на холодном полу в одной из комнат. С чего это он разорался? Нате вам, кричит, впутывается в чужие дела! Врет и пусть себе врет. Каждый живет как знает, ему-то какое дело. Он сам себе готовит и в душу никому не лезет. - Бабушка в могиле, - сказал мистер Джеффс, удивляясь собственным словам. - Но миссис Югол жива. Она раздевается, потом входит ваш муж и тоже снимает одежду. А рядом стол, который вы помните с детства. Он все видит, и вам это невмоготу. Так зачем лицемерить, миссис Хэммонд? Почему бы прямо не сказать: "Еврей, договорись с этой миссис Югол и привези стол назад". Я-то вас понимаю, миссис Хэммонд. Я все это понимаю. Я готов торговать чем угодно на этой грешной земле, но я все понимаю. Снова наступило молчание, и взгляд мистера Джеффса медленно заскользил по комнате, пока не остановился на лице миссис Хэммонд. Лицо качалось - тихонько, из стороны в сторону. - Я ничего этого не знала, - сказала миссис Хэммонд и, перестав качаться, застыла как изваяние. Мистер Джеффс встал и в полной тишине направился к дверям. Потом повернулся и пошел назад, чтобы забрать чек. Миссис Хэммонд его не замечала, и он, рассудив, что ему лучше помолчать, не прощаясь вышел из дома и завел "остин". Отъезжая, он представил себе последнюю сцену несколько иначе: миссис Хэммонд понурила голову, а он ей объясняет, что ее ложь простительна. Да, ему бы хоть чуточку утешить ее, сказать какие-нибудь слова или понимающе пожать плечами. А что сделал он? Бестактно и грубо нанес тяжелый удар. Теперь она будет сидеть в той же позе, в какой он ее оставил: не двигаясь, с побелевшим лицом, сгорбившись от горя, будет сидеть и сидеть, пока в комнату не влетит муж. Тогда она взглянет на его беззаботное лицо и скажет: "Приходил этот торговец мебелью. Он сидел вон на том стуле и рассказывал, что миссис Югол вьет для тебя любовное гнездышко". С печалью в сердце мистер Джеффс крутил баранку, но постепенно образы миссис Хэммонд, ее мужа и неотразимой миссис Югол стали тускнеть в его мозгу. "Я сам себе готовлю, - сказал он громко. - Я хороший торговец и ни к кому не пристаю". Нет, не обязан он никого утешать! Не его это дело, и с чего это он взял, что между ним и миссис Хэммонд могут возникнуть теплые чувства? "Я сам себе готовлю. Ни к кому никогда не пристаю", - снова сказал мистер Джеффс и поехал молча, уже ни о чем не думая. Холодок печали в сердце растаял. Что касается его промаха - что же, сделал и сделал, теперь не исправишь. На город опускались сумерки. Мистер Джеффс наконец приехал домой, где никогда не горел камин, где всюду громоздилась мрачная мебель, где никто не плакал и не врал. ^TОколо колыбели^U Перевод В. Харитонова В одном отдаленном пригороде Лондона в свое время жила немолодая дама по имени мисс Ифосс. Мисс Ифосс была расторопная женщина и, пока хватит сил, такой намерена была оставаться. Она регулярно ходила в кино и театр, много читала и любила общество мужчин и женщин моложе ее лет на сорок. Раз в год мисс Ифосс непременно посещала Афины и всякий раз по этому случаю недоумевала, отчего раньше не осталась в Греции навсегда; теперь, думала она, менять жизнь поздновато, тем более что она любила Лондон. Жизнь ничем не обделила мисс Ифосс. Она любила и была любима. Однажды она даже родила ребенка. Год-другой она привыкала к семейной лямке, хотя официально узаконить брак почему-то не дошли руки. Тяжело заболев воспалением легких, ребенок мисс Ифосс умер; вскоре после этого отец ребенка вечером собрал чемодан. Он вполне сердечно попрощался с мисс Ифосс, и больше она его не видела. Оглядываясь назад, мисс Ифосс заключала, что полной мерой вкусила от жизни радостей и печалей. Она вполне обдуманно предпочла суматошную бестолковость будней. Ей было вполне хорошо. И она даже не сразу осознала, что в ее жизнь вошли Датты. Сам мистер Датт ей и позвонил. Он сказал: - Мисс Ифосс, я к вам за помощью. Говорят, вы иногда сидите с малышами, а мы обыскались приходящей няни, на которую можно положиться. Не хотите попробовать, мисс Ифосс? - Кто вы? - сказала мисс Ифосс. - Я совсем вас не знаю. Прежде всего: как ваша фамилия? - Датт, - сказал мистер Датт. - Мы живем в двухстах ярдах от вас. Это не расстояние. - Погодите... - Зайдите к нам, мисс Ифосс. Зайдите, пропустим рюмочку. Если мы вам приглянемся, то, может, до чего-нибудь и договоримся. А нет так нет, мы не обидимся. - Вы очень любезны, мистер Датт. Продиктуйте ваш адрес и скажите когда, и я безусловно зайду. Я с огромным удовольствием зайду к вам, правда. - И прекрасно. И мистер Датт продиктовал, а мисс Ифосс записала. Супруги Датт могли быть близнецами. Оба махонькие, сухонькие, с песьими личиками. - Мы намучились, разыскивая приличную няню, - сказала миссис Датт. - На нынешних девиц, мисс Ифосс, едва ли можно надеяться. - Мы нервная пара, мисс Ифосс, - сказал мистер Датт и с тихим смешком передал ей бокал хереса. - Нервная пара - в этом весь секрет. - Этот секрет зовут Микки, - пояснила его жена. - Понятно, мы тревожимся, хотя стараемся не баловать его. Мисс Ифосс кивнула: - С единственным ребенком бывает трудно. Датты согласились, немигающими глазами словно вглядываясь в самую глубь ее души. - Обратите внимание: телевизор, - заметил мистер Датт. - Вечерами вам не будет одиноко. Есть радио. Управлять ими просто, они отлично работают. - Микки не просыпается, - сказала миссис Датт. - Мы всегда оставляем телефон. Вы легко свяжетесь с нами. - Ха-ха-ха! Смеялся мистер Датт. Его личико странно исказилось, на скулах до блеска натянулась кожа. - Как ты смешно сказала, Берил! Моя жена обожает шутить, мисс Ифосс. Не понимая, в чем состояла шутка, мисс Ифосс все же улыбнулась. - Ведь было бы странно, если бы мы не оставляли дома телефон, - продолжал мистер Датт. - Мы оставляем номер телефона, Берил, номер наших хозяев. Вообразите, мисс Ифосс, что ваши гости приносят с собой свой телефонный аппарат! - Действительно, это было бы очень странно. - "Мы взяли свой телефон, поскольку не любим говорить по чужому". Или: "Мы взяли свой телефон на тот случай, если кто-нибудь позвонит нам, пока мы у вас". Можно один вопрос, мисс Ифосс? - Если нетрудный, мистер Датт. - Вы когда-нибудь смотрели слово "шутка" в Британской энциклопедии? - Скорее всего - нет. - Вы узнали бы массу полезного. Кстати, у нас полный комплект Британской энциклопедии. Она всегда к вашим услугам. - Очень любезно с вашей стороны. - Что касается данного случая, то я не хочу подменять энциклопедию. Предоставляю вам самой покорпеть над ней минуту-другую. Мне кажется, вы не пожалеете об этом. - Муж буквально молится на энциклопедию, - сказала миссис Датт. - Не вылезает из нее. - Я не всегда читаю ее для души, - сказал мистер Датт. - Сбор самой разной информации - отчасти моя работа. - Вы еще работаете, мистер Датт? - Как многие, мисс Ифосс, муж - вечный труженик. - У вас интересная служба, мистер Датт? - Интересная? Хм. Полагаю, что да. Больше сказать не могу. Подтверди, Берил. - Муж на засекреченной работе. Ему запрещено говорить лишнее. Он не может пооткровенничать даже с тем, кому мы доверяем нашего ребенка. Дикость, правда? - Отнюдь нет. Меня абсолютно не касаются дела мистера Датта. - Распусти я язык - и меня выставят в два счета, - сказал мистер Датт. - Вы точно не обижаетесь? - Конечно нет! - А некоторые обижаются. Бывали досадные накладки - правда, Берил? - Не все понимают, каково это - быть на засекреченной работе. Безответственные люди. Мистер Датт потянулся к мисс Ифосс с графином хереса. Он наполнил ее бокал, налил жене и сказал: - Итак, мисс Ифосс, что вы о нас полагаете? Как вы отнесетесь к тому, чтобы время от времени смотреть в этой комнате телевизор и прислушиваться к нашему ребенку? - Разумеется, вы всегда найдете что закусить, мисс Ифосс, - сказала миссис Датт. - И чем запить, - добавил мистер Датт. - Это совершенно ни к чему. Мне ничто не мешает подкрепиться перед выходом. - Ни-ни-ни! И речи об этом не может быть! Моя жена превосходно готовит. А я гарантирую полные графины. - Своей бесконечной добротой вы не оставили мне выбора. Если ничто не помешает, я всегда с радостью освобожу вас на вечер. Мисс Ифосс допила херес и поднялась. Поднялись и Дат-ты, облучая улыбками размягченную гостью. - Итак, - сказал в холле мистер Датт, - что, если вы уделите нам вторник, мисс Ифосс? Друзья звали на ужин, это недалеко. - Вторник? Вторник мне подходит. Часам к семи? Мистер Датт протянул ей руку. - Премного обяжете. До встречи, мисс Ифосс. Во вторник дверь открыл мистер Датт. Он провел мисс Ифосс в гостиную. Жена, объяснил он, еще одевается. Занимая мисс Ифосс, он наполнил ее бокал и сказал: - Моя жена, когда я на ней женился, готовилась уйти в монастырь. Как вы это находите? - Пока что не нахожу слов, мистер Датт, - сказала мисс Ифосс, удобно устраиваясь перед обогревателем. - Я поражена. - Многие поражаются. Я часто задумываюсь, правильно ли я поступил. Из Берил могла выйти прекрасная монахиня. Вы не находите? - Я уверена, что в то время вы оба отдавали себе отчет в своих поступках. И наверное, миссис Датт могла стать прекрасной монахиней. - Берил выбрала чрезвычайно строгий орден. Это в ее духе, вы не находите? - Я почти не знаю миссис Датт. Но если в ее духе сделать такой выбор, то я охотно этому верю. - То есть вы видите в ней серьезную личность - да, мисс Ифосс? Вы это хотите сказать? - При том, что я совсем недавно ее знаю, - да, пожалуй, серьезная личность. Хотя вы сами говорили, что она обожает шутку. - Шутку? - Вы сами сказали в прошлый раз. По поводу ее обмолвки. - А! Совершенно верно. Дырявая память. Проклятая работа. В комнату вошла очень празднично одетая миссис Датт. - Вот, мисс Ифосс, - сказала она, вручая листок бумаги, - здесь номер телефона, по которому мы будем доступны. Если Микки подаст голос, звоните нам. Я сразу приеду. - Какая же в этом необходимость? Зачем портить себе вечер? Уж как-нибудь я постараюсь его успокоить. - Лучше придерживаться нашей тактики. Микки неважно ладит с незнакомыми. Его комната наверху, но вы к нему не заходите. Если он спросонья увидит вас, он до смерти перепугается. Он очень нервный ребенок. Как только услышите что-нибудь, немедля звоните. - Как вам угодно, миссис Датт. Я хотела как лучше... - У меня есть опыт, мисс Ифосс, я знаю, как лучше. На кухне я кое-что приготовила для вас. Все холодное, но, по-моему, вкусно. - Спасибо. - Ну все, мы уходим. Вернемся к четверти двенадцатого. - Желаю вам хорошо провести вечер. Датты сказали, что постараются исполнить ее пожелание, немного пошептались в холле и наконец ушли. Мисс Ифосс внимательно огляделась. Комната как комната. Репродукции Утрилло {Утрилло Морис (1883-1955) - французский живописец, мастер лирического горного пейзажа.} на однотонных серых стенах. Желтоватые гардины, желтоватые чехлы на креслах, немного простой мебели на мягком сером ковре. Тепло, хороший херес, покой. Приятно, думала мисс Ифосс, приятно сменить обстановку, не получив в придачу собеседников. Скоро она забрала с кухни свой ужин и опять села к теплу. Верный обещанию, мистер Датт не забыл оставить бренди. Мисс Ифосс стала склоняться к мысли, что с Даттами ей положительно повезло. Она спала, когда они вернулись. К счастью, она услышала их в холле и успела оправиться от испуга. - Все благополучно? - спросила миссис Датт. - Даже не пикнул. - Тогда я его сразу переодену. Огромное спасибо, мисс Ифосс. - Вам спасибо. У меня был очень приятный вечер. - Я вас подвезу, - предложил мистер Датт. - Машина еще не остыла. В машине мистер Датт сказал: - Ребенок - это огромное утешение. Сколько радости доставляет нам Микки. Как он поддерживает Берил. Время еле тянется, когда днями сидишь одна в четырех стенах. - Да, дети - это утешение. - Вы, наверное, думаете, что мы слишком носимся с Микки? - Что вы! Это лучше, чем другая крайность. - Понимаете, мы просто благодарные люди. - Понимаю. - Нам есть за что благодарить судьбу. - Себя благодарите. Пока ехали к дому мисс Ифосс, мистер Датт совершенно расчувствовался. Мисс Ифосс заподозрила, что он сильно выпивши. Он тепло пожал ей руку и объявил, что с нетерпением ждет следующей встречи. - В любое время, - сказала мисс Ифосс, выходя из машины. - Звоните. Я часто свободна. С того раза мисс Ифосс отсидела у Даттов много вечеров. К ней относились все лучше и лучше. Ей оставляли плитки шоколада и рекомендовали интересные статьи в журналах. Мистер Датт подсказал еще несколько слов, о которых любопытно справиться в энциклопедии, миссис Датт поделилась некоторыми кулинарными секретами. Однажды вечером, перед самым уходом, мисс Ифосс сказала: - Знаете, по-моему, будет правильно, если я познакомлюсь с Микки. Что, если я разок зайду днем? Он будет меня знать, и я смогу его успокоить, если он проснется. - Но ведь он не просыпается, мисс Ифосс. Хоть раз он проснулся? Вам ни разу не пришлось звонить нам. - Это верно. Но мы так хорошо сошлись, что мне и к нему хочется найти подход. Польщенные Датты обменялись улыбками и улыбнулись мисс Ифосс. Мистер Датт сказал: - Спасибо за добрые слова, мисс Ифосс. Но Микки еще побаивается посторонних. Немного погодим, если не возражаете. - Конечно, конечно, мистер Датт. - Я беспокоюсь, что он нервный ребенок, - сказала миссис Датт. - Мы до мелочей продумали нашу тактику. - Мне так неловко, - сказала мисс Ифосс. - Ничего, ничего! Давайте выпьем по последней, - бодро предложил мистер Датт. Но мисс Ифосс не могла отделаться от чувства неловкости: похоже, она сказала бестактность. И всю следующую неделю она с тревогой думала о Даттах. Ясно, что они неправильно ведут себя с ребенком, и ясно, что давать им рекомендации она просто не может. Не такое у нее положение, чтобы снова поднимать этот вопрос, но одно она знала твердо: ненормально изолировать ребенка от людей на том основании, что он их боится. Всему этому должны быть причины, но Датты, похоже, даже не пытались их выявить. Примерно раз в десять дней она проводила вечер у Даттов и про свое помалкивала. И тут, как гром среди ясного неба, произошло такое, от чего у мисс Ифосс все перемешалось в голове. Она была в гостях у друзей и вела необязательный разговор с пожилым мужчиной по имени Саммерфилд. Она знала его несколько лет, но всякий раз - ив этот раз тоже - после взаимных приветствий разговор у них не клеился. А тут мисс Ифосс решила попытать удачи и после обычной продолжительной паузы без обиняков спросила: - Как вы переносите свой возраст, мистер Саммерфилд? Я потому спрашиваю, что сама встала перед этой проблемой. - Как переношу? Да вроде бы ничего. После смерти жены живу тихо, но особо не жалуюсь. - Что нас одолевает - так это одиночество. Я убеждаюсь, что к нему надо относиться, как к зубной боли или вроде того, и искать лекарство. - Это верно. Мне частенько бывает одиноко. - Так вот: я сижу с малышами. Не думали о таком средстве? Вы не отмахивайтесь, что это не мужское занятие. Тут главное, чтобы человек был ответственный. - Я никогда не задумывался об этом - ни вообще, ни конкретно. Хотя детей я люблю и всегда любил. - Я стала заправской няней. Сейчас у меня только Датты, но хожу я к ним очень часто. И вечер пролетает незаметно. Полюбила телевизор... - Я знаю Даттов, - сказал мистер Саммерфилд. - Они с Рейберн-роуд? Такие крохотные поганки? - Они действительно живут на Рейберн-роуд, и действительно они оба крохотные, только зря вы обзываете их поганками. - Да я ничего плохого не имел в виду. Я давно знаю Датта. Ради красного словца, бывает, скажешь не подумав. - Мистер Датт - интересный человек. Он занят на ответственной и страшно секретной работе. - Датт? Рейберн-роуд, дом двадцать пять? Он бухгалтер-ревизор. - Вы наверняка заблуждаетесь... - Я не могу заблуждаться. Мы вместе работали. Он был у нас на побегушках. - Тогда... выходит, я заблуждаюсь. - Меня другое удивляет: вы говорите, что ходите присматривать за их малышом. По-моему, тут вы тоже заблуждаетесь. - Ну, в этом-то я абсолютно уверена. Только по этой причине я и узнала их. - Тем не менее я удивлен, поскольку у Даттов, мисс Ифосс - ив этом я абсолютно уверен, - детей нет. Мисс Ифосс приходилось слышать, что со старостью люди начинают жить в воображаемом мире. Но не выдумала же она, в самом деле, этих Даттов - ведь и мистер Саммерфилд подтвердил их существование. Так, может, она ходила к ним по какому-нибудь другому делу? Может, переступив порог их дома, она тронулась рассудком и напрочь забыла, ради чего она сюда ходит? Может, ее использовали совсем в другом качестве? В таком качестве, которого она стыдилась, и потому придумала, убедив в этом даже самое себя, благовидный присмотр за малышом? Не стала ли она чем-то вроде прислуги у этих людей, терялась она в догадках, и теплая уютная комната, херес, шоколад, бренди - только игра ее воображения? - К одиннадцати мы вернемся, мисс Ифосс. Вот номер телефона. - Миссис Датт улыбнулась, и через минуту за ней мягко захлопнулась дверь. Здесь все настоящее, думала мисс Ифосс. Вот херес. Вот телевизор. На кухне поднос с моим ужином. Все это настоящее, мистер Саммерфилд просто выжил из ума. И только после ужина ее надоумило раз и навсегда убедиться в том, какое у нее положение в доме. Нужно подняться наверх и взглянуть на дитя. Тихо ходить она умеет, разбудить ребенка не должна. Первая комната была захламлена чемоданами и картонными коробками. Из второй доносилось дыхание: она правильно шла. Щелкнув выключателем, она огляделась. Комнатка была веселая, с карликами на обоях. Стояла лошадь-качалка, лежала груда разноцветных кубиков. Дальний угол занимала большая колыбель, очень большая и очень высокая, а в колыбели спал очень старый человек. Когда Датты вернулись, мисс Ифосс ничего им не сказала. Ей было жутко, а почему жутко, она и сама не понимала. Она не чаяла добраться домой. На следующий день она позвонила племяннице в Девоншир и договорилась немного погостить у нее. О Даттах мисс Ифосс никому ничего не сказала. На свежем воздухе она набралась сил и через пару недель вернулась в Лондон окрепшей физически и духовно. Она открыткой известила Даттов, что решила не оставаться больше с малышом. Она не стала объяснять почему, только написала, что, надеется, они ее поймут. После этого она, как могла, постаралась начисто выбросить Даттов из головы. Прошел год или около того, и в серое холодное воскресенье на бульварчике неподалеку от ее дома мисс Ифосс увидела Даттов. Они сидели на скамейке, тесно, по-сиротски прижавшись друг к другу. И что-то, а что - она никогда не сможет объяснить, толкнуло мисс Ифосс подойти к ним. - Добрый день. Датты обратили к ней свои строгие, несчастные личики. - Доброго здоровья, мисс Ифосс, - сказал мистер Датт. - Давно вас не видно, давно. Как чувствуете себя в такую слякоть? - Спасибо, хорошо. А вы? Как вы живете-можете, миссис Датт? Мистер Датт поднялся и отвел мисс Ифосс в сторону. - Берил совсем раскисла, - сказал он. - Микки умер. С тех пор Берил сама не своя. Понимаете наше состояние? - Мне так неловко. - Я стараюсь развлечь ее, но боюсь, мои старания напрасны. Меня это тоже сломило. Плохой из меня утешитель. - Не знаю, что и сказать, мистер Датт. Какое горе. Мистер Датт взял мисс Ифосс под локоть и вернулся с ней к скамейке. - Я сказал мисс Ифосс, - сказал он жене. Миссис Датт кивнула. - Мне так неловко, - повторила мисс Ифосс. Датты не мигая смотрели на нее печальными молящими глазами. В них было что-то гипнотическое. - Мне надо идти, - сказала мисс Ифосс. - До свидания. - Все переумирали, мисс Ифосс, - сказал мистер Датт. - Один за другим. Мисс Ифосс мешкала уходить. И сказать ей было нечего, разве что снова просить прощения. - Опять мы осиротели, - продолжал мистер Датт. - Опять маемся. Мы так их любим - и вот: не знаем, куда себя деть в воскресенье. Одинокая пара. Не в человеческих это силах, мисс Ифосс, переносить такие удары. - Я скажу не к месту, мистер Датт, но человеческих сил хватает на очень многое. Этого не осознаешь, когда случилась беда, но пройдет время - и вы сами убедитесь. - Вы умница, мисс Ифосс, и вы правильно заметили, что в нашем положении трудно учиться благоразумию. Скольких мы уже потеряли за свою жизнь! Дать - и потом отнять! Непостижимо господне жестокосердие. - До свидания, мистер Датт. До свидания, миссис Датт. Те не ответили, и мисс Ифосс быстро удалилась. Мисс Ифосс стала чувствовать, что стареет. Она обзавелась палочкой; в кино у нее уставали глаза; она сократила чтение, ей стало утомительно поддерживать долгий разговор. Она вполне философски отнеслась к перестройке, радовалась, что способна на такое отношение. К тому же обнаружились положительные стороны: все больше приятности доставляло обращение к прошлому. Она со свежим чувством заново переживала любимые периоды. Жизнь капризна, и тут отыгрывался свой каприз. Случай опять свел ее с мистером Даттом. Она полдничала в тихом старомодном кафе, которое далее в мыслях не стала бы связывать с мистером Даттом. А он вошел и встал перед ней. - Доброго здоровья, мисс Ифосс, - сказал он. - Ба, мистер Датт! Как вы поживаете? Как ваша жена? Мы порядком не виделись. Мистер Датт сел. Он заказал себе чай и чуть подался вперед, вглядываясь в нее. О чем он думает? - гадала мисс Ифосс, у него вид человека, который из вежливости поддерживает компанию, хотя мысли его далеко. Наглядевшись, мистер Датт просветлел лицом. Он улыбнулся и заговорил как человек, собравшийся с мыслями: - У меня огромная новость, мисс Ифосс. Мы не помним себя от счастья. Берил ждет ребенка. Мисс Ифосс поморгала глазами. Намазав гренок джемом, она сказала: - Какая радость. Какие вы молодцы. Как миссис Датт будет довольна. А когда... это ожидается? - Очень скоро. Очень скоро. - Мистер Датт сиял. - Естественно, Берил потеряла голову от радости. Целыми днями готовится. - Перед таким событием масса забот. - Масса! Берил помешалась на вязании. Такое впечатление, что она не может остановиться. - Для женщины, мистер Датт, это самое важное событие жизни. - Часто - и для мужчины, мисс Ифосс. - Да, конечно. - Мы опять воспряли духом. - Я рада за вас. В прошлую встречу вы были такие убитые. - Вы тогда сказали мудрые слова. Вы не представляете, как вы нас поддержали. - Что вы, я совсем не умею утешать. - Умеете. И Берил это потом признала. Это счастье, что мы вас тогда встретили. - Спасибо, мистер Датт. - В тяжелых обстоятельствах легко растеряться. Вы подсказали нам выход. Мы всегда будем благодарны вам. - Вы меня переоцениваете. - В тяге к ребенку есть особая сила. Заботиться о нем, дарить ему любовь и ласку - это, я полагаю, умеют все. А то, что в каждом из нас есть еще росток великодушия, - это понимают немногие. - Чем старше я становлюсь, мистер Датт, тем больше убеждаюсь, что человеку очень мало дано понять. Я думаю, что ему вообще ничего не дано понять. Все прекрасное сложно и таинственно. Пусть оно таким и остается. - Вы совершенно правы! Я то же самое говорю Берил. С удовольствием доведу до ее сведения, что вы разделяете мою мысль. - У меня это не мысль, скорее - чувство. - А кто нас убедит, что это разные вещи? - Пожалуй. - Мисс Ифосс, окажите мне услугу. - Какую? - Сущая безделица, но мне будет приятно. Можно я заплачу за ваш чай? И Берил будет приятно. Мисс Ифосс рассмеялась: - Конечно, можно, мистер Датт. И, выговорив эти простые слова, мисс Ифосс вдруг совершенно отчетливо поняла, что ей надлежит сделать. Мисс Ифосс стала распродавать вещи. Она продавала их в разные руки, оставляя себе кое-что на подарки. Это заняло много времени, за всем надо было проследить. Она составляла длинные подробные списки, без которых голова ее уже не справлялась. Было грустно, когда сроднившаяся вещь уходила из дома, но умом она понимала: абсурдно чувствовать привязанность к вещам. Пусть к ним теперь привязываются другие; в конечном счете, и эти новые привязанности окажутся такими же ненадежными, как у нее. Пусто и безрадостно стало в квартире. Остались только вещи, принадлежавшие домовладельцу. Она написала ему, что расторгает аренду. Датты смотрели телевизор, когда прибыла мисс Ифосс. Мистер Датт убрал звук и пошел открыть дверь. Он улыбнулся и молча провел ее в гостиную. - Добро пожаловать, мисс Ифосс, - сказала миссис Датт. - Мы вас ждем. В руках у мисс Ифосс был маленький чемодан. - Когда вы ожидаете ребенка, миссис Датт? - сказала она. - Надеюсь, я пришла вовремя? - Точнее не бывает, мисс Ифосс, - сказал мистер Датт. - Берил ждет сегодня ночью. На экране беззвучно и тревожно мелькало изображение. Одетый пиратом человек поглаживал головку попугая. Мисс Ифосс не стала садиться. - Я немного устала, - сказала она. - Что, если я сразу поднимусь наверх? - Конечно, мисс Ифосс, - улыбнулась ей миссис Датт. - Конечно, дорогая. Дорогу вы знаете, правда? - Да, - сказала мисс Ифосс, - дорогу я знаю. ^TОтель "Ленивый месяц"^U Перевод А. Медниковой Миссис Данкерс поднесла к губам сигарету с розовым фильтром и прикурила от зажигалки на приборной доске. Огонек высветил на миг ее красивое удлиненное лицо с такими твердыми и острыми чертами, что они невольно наводили на мысль о резце скульптора. В темноте кабины она выпустила из ноздрей два столбика дыма и удовлетворенно вздохнула. Автомобиль тихо стоял на травянистой обочине шоссе в двухстах милях к северу от Лондона и только мягко сотрясался под порывами ветра. Перекрывая монотонный шум дождя, из радиоприемника спокойно и бесстрастно лилась популярная в тридцатые годы мелодия. До полуночи оставалось две минуты. - Ну? Дверца автомобиля хлопнула, и Данкерс уселся рядом с ней. Запахло сыростью; капли дождя потекли на ее теплые колени. - Ну? - еще раз спросила миссис Данкерс. Он завел мотор. Машина выползла на узкое шоссе, "дворники" отчаянно боролись с ливнем, в мощном свете фар неожиданно близко вставала мокрая листва. Данкерс протер рукой ветровое стекло. - Порядок, - промурлыкал он. Машина ехала медленно, и гудение мотора терялось в шуме ветра, дождя, приглушенной музыки и постукивающих "дворников". - Порядок? - переспросила миссис Данкерс. - Значит, дом - тот самый? Он крутил баранку, следуя изгибам узкой дороги. Мелькнувшие в свете фар столбы и ворота резко высветились и остались позади - машина свернула на аллею парка. - Да, - ответил он тихо, - тот самый. Неожиданный трезвон в парадную дверь дома разбудил застывшего на кровати старика, и он нахмурился. Сначала он подумал, что это ветер, но услышал еще один резкий и властный звонок. Старик Кронин, единственный слуга в доме, поднялся с постели, натянул поверх пижамы пальто и кряхтя спустился вниз. Данкерсы увидели, что в холле зажегся свет, услышали шаги Кронина и стук отодвигаемого засова. Муж выбросил окурок и подготовил нужную мину. Жена ежилась под дождем. - Поздно уже, - проворчал старик в пижаме, когда путники рассказали ему, в чем дело. - Придется разбудить Марстонов, сэр. Сам я не могу решить. - Холодно, дождь идет, - замурлыкал Данкерс, улыбаясь старику сквозь пышные усы. - В такую ночь и собаку на улицу не выгонишь. Войдите в наше положение. - Не стоять же на пороге, - добавила миссис Данкерс. - Пустите хотя бы в дом. Они вошли, и Кронин провел их в просторную гостиную. - Подождите, пожалуйста, - попросил он, - камин еще не погас. Погрейтесь, а я пойду спрошу Марстонов. Данкерсы молчали. Они стояли там, где остановились, и рассматривали комнату. Чувствовалось, что они враждовали со всем миром и даже друг с другом. - Я сэр Джайлс Марстон, - сказал еще один старик. - У вас дорожные неприятности? - Машина нас подвела. Из-за погоды, думаю. Мы ее бросили у ворот. Сэр Джайлс, приютите нас. Наша фамилия - Данкерс. Это моя супруга. И Данкерс повел рукой с таким видом, что со стороны могло показаться, будто он тут хозяин, а не сэр Джайлс. - Нам ничего особенного не нужно, - сказала миссис Данкерс. - Была бы крыша над головой. - Может, у вас есть какая-нибудь сторожка, - рискнул вставить Данкерс, явно переигрывая. Он засмеялся. - Что угодно, лишь бы вздремнуть часок-другой. - Я бы предпочла кресло, - резко вмешалась жена. - Кресло и плед меня бы устроили. - У нас, конечно, найдется кое-что получше. Кронин, приготовьте две постели и разожгите для гостей камин в спальне. Сэр Джайлс Марстон вышел на середину комнаты, и тогда, на свету, Данкерсы увидели, какой он маленький, сгорбленный, а лицо такое, будто кожу на нем очень долго растягивали, а потом разом отпустили - все в морщинах, как печеное яблоко. - Ну что вы, - запротестовал Данкерс самым своим вкрадчивым голосом, - не стоит беспокоиться. Мы и без того подняли вас среди ночи. - А простыни у нас есть? - спросил Кронин. - Простыни, подушки... Господи, где их найдешь, сэр? - Рюмку коньяку? - предложил сэр Джайлс. - Я думаю, миссис Данкерс, глоток горячительного вам сейчас не повредит. Кронин вышел, бурча себе что-то под нос. Сэр Джайлс наполнил бокалы. - Мне уже девяносто, - сообщил он своим гостям, - но я пока еще помню, что отказать в приюте - большой грех. Спокойной ночи. - Кто они? - спросила утром леди Марстон, выслушав рассказ мужа. - Просто люди, дорогая. Люди с какой-то мерзкой фамилией. И по правде говоря, я ничего не желаю о них знать. - Солнце выглянуло. Наверное, твои гости уже позавтракали и ушли. Жаль, я бы посмотрела на новых людей и послушала, что они скажут. Мы слишком скучно живем, Джайлс. Общаемся только друг с другом. Вряд ли это полезно, особенно на краю жизни. Сэр Джайлс, натягивавший брюки, улыбнулся. - Если бы ты взглянула на эту парочку, дорогая, тебе бы и в голову не пришло, что они способны скрасить наше существование. У мужчины невероятные усы, а женщина из породы бойких. - Ты нетерпим, милый. И так высокомерен, что даже не поинтересовался, зачем они пришли. - Да потому, что не могли ехать дальше. Что-то с автомобилем. - Но они могли захватить с собой все наши безделушки. Ты просто находка для мошенников. Ох, Джайлс, Джайлс! Сэр Джайлс спустился вниз и обнаружил, что чета Данкерсов все еще сидит за столом. - А ваш слуга постарался, - сказал Данкерс. - Просто закормил нас: овсянка, кофе, бекон, яйца. Два для меня и одно для моей благоверной. И тосты с мармеладом. И восхитительное масло. - По-видимому, вы хотите сказать, что вам чего-то не хватило? Тогда говорите прямо. В этом доме давно уже обходятся без намеков. - Не валяй дурака, - сказала мужу миссис Данкерс. - Кому интересно, что съели на завтрак два посторонних человека? - Пардон, пардон, - замурлыкал Данкерс. - Простите, сэр Джайлс, я человек не светский. - Ничего. Если вы уже поели, не стоит задерживаться из-за меня. Вы, конечно, торопитесь. - Муж сейчас займется машиной. Может быть, придется послать в гараж за механиком. А я пока побуду с вами, если можно. Данкерс вышел из комнаты, разминувшись в дверях со старой дамой и не поклонившись ей. Сделал вид, что не догадывается, кто она такая. - Вот та женщина, что пришла ночью, - сказал жене сэр Джайлс. - Ее муж возится с автомобилем, чтобы они могли поскорее тронуться в путь. Познакомьтесь: миссис Данкерс - моя жена, леди Марстон. - Мы вам очень признательны, леди Марстон. Нам ведь грозила ужасная ночь. - Надеюсь, Кронин хорошо вас устроил. А я даже не проснулась. "Дорогая, у нас гости", - говорит мне сегодня утром муж. Можете представить, как я удивилась. Вошел Кронин и поставил перед сэром Джайлсом и леди Марстон тарелки с едой. Миссис Данкерс продолжала разговор: - Прекрасный у вас дом. - Большой и холодный, - ответил сэр Джайлс. Марстоны принялись за завтрак, и миссис Данкерс замолкла, не зная, что еще сказать. Сигаретный дым раздражал хозяев, но они мирились с ним, как с необходимой принадлежностью этой женщины. Вернулся Данкерс, снова сел подле жены и налил себе кофе. - Никудышный из меня механик, сэр Джайлс. Мне бы позвонить и вызвать мастера. - У нас нет телефона. - Нет? - притворно удивился Данкерс, прекрасно это знавший. - А далеко ли до ближайшей деревни? И есть ли там гараж? - В трех милях. Гаражом, правда, у меня не было надобности интересоваться. Но телефон, я полагаю, там есть. - Джайлс, познакомь нас. Это, видимо, муж миссис Данкерс? - Судя по всему. Мистер Данкерс - моя жена, леди Марстон. - Очень приятно, - сказал Данкерс, приподнимаясь и пожимая протянутую руку. - Мы, кажется, попали в переплет. - Пешком доберетесь за час, - заметил сэр Джайлс. - А нельзя ли как-нибудь сообщить? - Нет. - А почтальон? - Почти не бывает. Приносит изредка парочку рекламных проспектов. - Может быть, послать слугу? - Роль Гермеса ему не по летам. Вы же видите. - В таком случае придется самому тащиться. Никто не ответил. - Прогуляйтесь, мистер Данкерс, - произнесла в конце концов леди Марстон, - и возвращайтесь к обеду, - добавила она, к ужасу своего супруга. - Уедете, когда вам будет удобно. - Вы очень любезны, - сказали Данкерсы в один голос и одновременно улыбнулись. Потом встали и вышли. Кронин все видел, ко всему прислушивался. Еще когда хозяин сказал "приготовьте две постели", он насторожился. Наутро, подавая гостям завтрак, он надеялся, что они поедят и уедут. Они, казалось, привыкли к поездкам и ночевкам в незнакомых местах. Коммивояжеры, подумал он. Миссис Данкерс сказала "у вас прекрасный дом", и Кронин прищурился, гадая, что она имела в виду, зачем сидела и покуривала, когда Марстоны завтракали. Он осмотрел автомобиль и решил, что таким ему и полагается быть. Уж эти-то, думал Кронин, чувствуют себя в машине как рыба в воде. Кронин служил в доме Марстонов сорок восемь лет. Когда-то здесь были и другие слуги, он командовал ими, управлял всем домом. Теперь же обслуживал только Марстонов. "Где-нибудь в сторожке", - сказал Данкерс, и Кронин подумал, что вряд ли тот разбирается в сторожках. Он представил Данкерсов в кафе при кинотеатре, точно в таком заведении, в каком сам побывал больше двадцати лет назад; ему там не понравилось. Он услышал, как Данкерс спрашивает жену, что она будет есть, а потом заказывает: жареное мясо с картофелем, крепкий чай, хлеб с маслом. Кронин присматривался к этим людям и запоминал многое из того, что они говорили. - Ясное дело, - заметил Данкерс за обедом, - мы не в форме. А может, нас зачаровал ваш дивный сад. - Вы хотите сказать, что не пошли в деревню? - с некоторым раздражением спросил сэр Джайлс. - Простите бедных горожан, - воскликнул Данкерс. - По правде сказать, мы никуда не ходили. - Что же вы собираетесь делать? Пойдете после обеда? По дороге есть дома. В них может оказаться телефон. - Ваш сад раздразнил нас. Никогда не видел таких прекрасных деревьев. - Лучших в Англии не найти. - Жаль, что он так запущен, - сказала миссис Даккерс, подцепив вилкой кусочек рыбы. Данкере раздул усы и улыбнулся. - Этот сад стоит немалых денег, - сказал он. Сэр Джайлс бросил на него холодный взгляд. - Да, сэр, немалых. Но время идет, а мы тратим его на разговоры. Займитесь-ка автомобилем. Буря сбила яблоки. Влажные, поблескивающие, они словно диковинные драгоценные камни рассыпались в высокой траве под полуденным солнцем. Данкерсы внимательно разглядывали их. Они бродили по саду, оценивая деревья и урожай. Даже достали из машины высокие резиновые сапоги, а потом и плащи из какого-то непрозрачного пластика. Бродили они молча, лишь изредка кивая друг другу при виде особенно богатого дерева. - Здесь многое можно сделать, - объяснял Данкерс за ужином. - Великолепный сад. Если им заняться, он принесет доход и славу уже через несколько недель. - Он пережил дни своей славы, - ответил сэр Джайлс, - а может, и дохода. Теперь ему осталось одно - смириться со своей участью. Я уже не могу за ним ухаживать. - Какая досада! Даже жалко смотреть. Целое состояние пропадает. - Вы так и не пошли в деревню? - спросила леди Mapстон. - Да все не могли расстаться с садом! - А это значит, - сказал сэр Джайлс, - что вы остаетесь на ночь. - Мы вас не очень стесним? - Миссис Данкерс с трудом выдавила улыбку. - Еще одну ночь потерпите? - Ну конечно, конечно, - сказала леди Марстон. - Завтра вы будете бодрее. Я понимаю вашу вялость. После таких переживаний. - Можно подумать, что случился пожар или наводнение, - заметил ее муж, - или деревня завтра станет ближе. - А вдруг, - мягко начал Данкере, - утром заглянет почтальон и... - Наших родственников уже нет в живых, - перебил его сэр Джайлс, - и большинства друзей - тоже. Проспекты приходят раз в месяц, не чаще. - А бакалейщик? - Я спрашивал у Кронина. Продукты доставили вчера. И снова привезут только на следующей неделе. - Нам каждый день приносят молоко к воротам, Кронин его забирает. Можете оставить там записку. Мы так и поступаем в случае необходимости, если, к примеру, нужно пригласить врача, - предложила леди Марстон. - Врача? Но пока-то он доберется... - В самом крайнем случае кто-нибудь из нас идет к ближайшему дому. Нам не кажется, - добавил сэр Джайлс, - что передвигать ноги - непомерный труд. Хоть мы и очень стары. - Я думаю, молоко - это выход, - сказала леди Марстон. - Ну что вы! Зачем же доставлять людям столько хлопот. Да и глупо. Нет, завтра сходим сами. Но следующий день принес с собой перемены - ночью от желудочных колик скончался сэр Джайлс. Короткие острые рези добирались до сердца, и оно не выдержало. - Мы немножко побудем с вами, дорогая, - сказала миссис Данкерс после похорон. - Уложим вас в постель, а Кронин будет приносить все, что потребуется. Не оставлять же вас в горе одну, ведь вы были к нам так добры. Леди Марстон кивнула. Похороны очень утомили ее. Миссис Данкерс под руку отвела ее в спальню. - Такие вот дела, - сказал Данкерс Кронину, когда они остались вдвоем. - Я служил ему сорок восемь лет, сэр. - Да, понимаю. Но осталась еще леди Марстон, можешь посвятить ей все свое внимание. Еду будешь приносить прямо в спальню, ну и задержишься иногда поболтать. Ведь старушка теперь совсем одинока. - Я сам одинок, сэр. - Ну так тем более. Значит, вам вместе будет веселее. Ты ведь тоже старик. Тебе видней, что говорить, как успокаивать. Ты в этом больше моего смыслишь. - Ваша машина уже в порядке, сэр? Сегодня она, во всяком случае, была на ходу. Вы уезжаете? Завернуть вам бутерброды? - Да что ты, Кронин! Разве мы можем бросить в беде двух одиноких стариков? Судьба послала нас в тяжелую для вас минуту, и мы останемся, чтобы исполнить свой долг! И кроме того, нельзя забывать последнюю волю сэра Джайлса. "О чем это он?" - думал Кронин, глядя в глаза человека, пришедшего в ночи и дождавшегося похорон его господина. В этих глазах таилось такое, что Кронин не согласился бы поменяться местами с их владельцем. - Его волю, сэр? - переспросил он. - Он хотел, чтобы сад привели в порядок, окопали и подрезали деревья, а фрукты продавали по настоящей цене. Последнее желание старика нужно исполнить. - Но, сэр, это очень трудно. Сотни деревьев... - Правильно, Кронин. Ты, оказывается, хорошо соображаешь. Конечно, чтобы возродить сад, потребуется много рабочих рук. Придется потрудиться. - Разве сэр Джайлс хотел этого? - Кронин притворился удивленным. Он прекрасно знал, что сэр Джайлс ни за что не доверил бы Данкерсу свою последнюю волю. - Совсем на него не похоже, сэр. Он спокойно наблюдал, как сад умирает. - Хотел, Кронин. Он этого хотел и многого другого. Ты в своей жизни видел кое-какие перемены, переживешь и эти. А сейчас, мой друг, мне не повредит стаканчик старого, доброго коньяка. В такую минуту полагается взбодриться. Данкерс сидел в гостиной у камина и, потягивая бренди, что-то деловито писал в блокноте. Вскоре к нему подсела жена, и время от времени он передавал ей листок, чтобы и она могла посмотреть его расчеты. После полуночи они встали и двинулись по дому, оценивая наметанным глазом комнаты и занося свои наблюдения на бумагу. Они обследовали кухни, пристройки и в лунном свете прошлись по всему парку. Кронин наблюдал за ними, присматриваясь украдкой ко всей этой возне. - Рядом с комнатой Кронина есть еще одна, прелестная, маленькая, в ней гораздо больше солнца, - сказала миссис Данкерс леди Марстон. - Вам будет уютнее и теплее, дорогая. Я думаю, мы перенесем туда ваши вещи. Здесь вас мучают воспоминания. А рядом с Кронином будет веселее. Леди Марстон кивнула, но вдруг одумалась: - Я люблю эту комнату. Большая, красивая, вид из окна замечательный. Я к ней привыкла. - Перестаньте, дорогая, не стоит хандрить. Разве мы всегда знаем, что для нас лучше? Хорошее настроение - вот что главное. А там оно станет лучше. - Лучше, миссис Данкерс? Какое может быть настроение, когда тебя лишают вещей, которые ты любишь, которые были дороги и сэру Джайлсу. - Ну-ну, дорогая, мы все это перетащим. Смотрите на жизнь веселее. Нужно думать не только о прошлом. Пришел Кронин, и вещи были перенесены. Не все, конечно: кровать, и шкаф, и массивный туалетный столик в новое помещение не влезли. В саду полдюжины работников принялись наводить порядок. Подрезали и обработали деревья, расчистили дорожки, заделали дыры в ограде, почистили сараи и набили их фруктовыми ящиками, готовыми принять будущий урожай. - Затевается что-то дурное, - доложил Кронин леди Марстон. - На кухне хозяйничает повар, в столовой - камердинер. Моя единственная забота, сказали мне Данкерсы, приносить вам еду и убирать комнату. - И думать о себе, Кронин, ничего не принимать близко к сердцу и не запускать свой ревматизм. Достаньте-ка колоду карт. Кронин вспоминал, как здесь было прежде, когда часто меняли обои на стенах, а в конце недели съезжались гости, и в доме кипела жизнь. Потом пришли годы спада и медленного разрушения, теперь же дом снова ожил, но как-то по-другому; день ото дня новая жизнь входила в свои права так же неотвратимо, как меняются времена года. Миссис Данкерс быстро, в ритме нового порядка, сновала из комнаты в комнату. Данкерс сказал: "А ты молодцом, Кронин. Я рад. Погодка как раз подходящая, а? Мы тут кое-что слегка подправили, и жить стало полегче, так?" Кронин ответил, что работы у него стало меньше, что верно, то верно. "Но ты и должен меньше работать, - сказал Данкерс. - Посмотри правде в глаза: разве ты можешь управляться с обязанностями, которые по плечу только молодому парню?" И он улыбнулся, стараясь смягчить смысл сказанного. Кронина тревожила апатия леди Марстон. Послушно, как ягненок, она перешла в маленькую комнату, которая служила ей теперь и гостиной и спальней. И с того дня уже не спускалась вниз; о том, что творится вокруг, она узнавала только от него. - Появились строительные рабочие, - сообщил он как-то. Часто посреди карточной партии она вдруг замирала, склонив голову чуть набок, и прислушивалась к приглушенному стуку молотков. - Это рабочие стучат, - напоминал он, а она делала ход и говорила: - Я и не знала, что сэр Джайлс их вызвал. По утрам она еще сохраняла светлую голову, но проходили часы, и леди Марстон все чаще заговаривала о сэре Джайлсе, о его видах на сад и дом. Кронин думал о том, что день ото дня леди Марстон все больше впадает в детство, и боялся за нее; она теперь начинала заговариваться даже в утренние часы. Однажды, ближе к вечеру, прохаживаясь по аллее, Кронин увидел небольшую элегантную вывеску, прикрепленную к одному из столбов у входа в парк. Она была повернута к дороге, чтобы проезжие могли прочесть, что там написано. Кронин прочел, зашелся от злости и поспешил назад, бормоча только что прочитанные слова, повторяя их снова и снова. - Это ужасно. Они превратили ваш дом в гостиницу. Леди Марстон посмотрела на слугу. Она так давно его знала, он пережил вместе с ней и ее мужем тысячи мелких перемен и переделок. Сейчас он был явно огорчен. Редкие седые волосы растрепались, а ведь раньше он всегда был аккуратно причесан, лицо от возмущения пошло пятнами, в глазах горело бешенство, что совсем уж не пристало вышколенной прислуге. - В чем дело, Кронин? - У ворот вывеска "Отель "Ленивый месяц". - Ну и что? - Данкерсы... - Данкерсы. Вы слишком часто говорите о Данкерсах, Кронин. Насколько я понимаю, они этого просто не заслуживают. Сэр Джайлс рассказал мне, что этот человек перечислил все съеденные за завтраком куски. В конце концов сэр Джайлс вынужден был выгнать эту парочку. - Нет, нет... - Да, Кронин, выгнал. Они действовали ему на нервы. Выставил, и все: напомнил, что за окном прекрасный вечер и светит луна. Я даже немножко огорчилась, решила, что он слишком далеко зашел. - Нет, нет. Вспомните. Данкерсы все еще здесь. Сначала они привели в порядок сад, а теперь превратили ваш дом в гостиницу. Леди Марстон нетерпеливо затрясла головой. - Прошу прощения, Кронин. Я вас раздражаю, наверное. - Отель "Ленивый месяц". Что это значит? Боюсь, миледи, со временем мы на собственной шкуре узнаем, какой тут смысл. Леди Марстон весело засмеялась. - Многое ли на свете имеет смысл? Не стоит отыскивать его в каждом пустяке. Они сыграли в карты и больше к этому разговору не возвращались. Но среди ночи леди Марстон подошла к постели Кронина и потрясла его за плечо. - Я очень расстроилась, - сказала она, - когда узнала про гостиницу. Это ужасно, Кронин. Слушайте внимательно: завтра вы все расскажете сэру Джайлсу. Выскажите ему наши опасения. Попросите его, пусть все отменит. У меня уже ни на что не хватает сил, придется вам это сделать. Дом гудел от приезжих, по центральной аллее сновали машины. Он расцвел, как и сад, стал уютным и даже роскошным, и Кронин опять вспоминал прежние времена. - А, Кронин! - сказала как-то миссис Данкерс, притормозив на черной лестнице. - Ну, как поживает бедненькая леди Марстон? Она никогда не спускается вниз, а мы все здесь так замотались - минутки нет, чтобы вскарабкаться к вам наверх. - Леди Марстон чувствует себя хорошо, мадам. - Пусть спускается в холл. В любое время. Будьте любезны, Кронин, скажите ей об этом. - Да, мадам. - Но вы уж за ней присмотрите, сделайте одолжение. Она может произвести неприятное впечатление на гостей. Вы понимаете? - Да, мадам, понимаю. Я думаю, леди Марстон вряд ли захочется сидеть в холле. - По-моему, ей уже не одолеть всех этих ступенек. - Да, мадам, не одолеть. Кронин вынашивал множество планов. Он мечтал, как однажды, дождавшись отъезда Данкерсов, придет в сад с ружьем сэра Джайлса и заставит садовников спилить деревья. Хоть с одной напастью будет покончено. Он ясно представлял себе эту картину: деревья валятся друг на друга, их сплетенные ветви торчат над свежими пнями. Но ружье куда-то затерялось. Еще он мечтал навредить им в доме: поджечь ковры и ободрать обивку. Но на такую затею у него не хватило бы сил, да и случай не выходил. Как-то поутру, правя бритву, Кронин придумал самый удачный план: пробраться в спальню Данкерсов и перерезать им глотки. Когда-то это была спальня его господина, а теперь ее заняли Данкерсы. Тем слаще будет месть. Сорок восемь лет подряд он каждое утро приносил туда поднос с чашками чая "Эрл Грей". А на этот раз он понесет остро отточенную бритву; и до последнего вздоха будет бриться только ею, наслаждаясь каждым прикосновением. Эта мысль будоражила его. Сэр Джайлс был бы рад увидеть их последний час, увидеть гибель всех этих людей, шатающихся по дому и парку, увидеть, как сад возвращается в прежнее состояние. А он, Кронин, разве он не живой представитель покойного сэра Джайлса? Разве не он скрашивает одиночество леди Марстон? А иногда, забываясь, разве не обращается она к нему как к мужу? Но когда он поделился с ней своими планами, леди Марстон и не подумала их одобрить. - Считайте, что вы все уже исполнили, Кронин. Оставьте этих людей в покое. - Но они преступники. Может быть, это они убили сэра Джайлса. - Очень может быть, Кронин. Но не все ли равно, каким способом избавить человека от нескольких лет болезней и вырождения. Кронин думал иначе. Ему было жаль леди Марстон, и он утвердился в своем решении. - Извини, что я так говорю с тобой, Кронин, - сказал Данкерс, - но знаешь, нехорошо, что ты бродишь по дому. Гости недовольны. У тебя есть комната, у тебя есть леди Марстон для компании. Почему бы не держаться той части дома, которую вам отвели? - Хорошо, сэр. - И еще, последнее время ты выглядишь неопрятным. У тебя какой-то всклокоченный вид, и если честно сказать, так даже грязный. Это вредит делу. Очень вредит. Месяц не должен быть ленивым, думал Кронин. Месяц должен быть начеку. Он должен очистить небо от туч, чтобы звезды могли увидеть залитые кровью подушки. - Мистер Данкерс, почему отель называется "Ленивый месяц"? Данкерс засмеялся. - Слабость моей благоверной. Ей понравилось, как это звучит. Выразительное название, правда? - Да, сэр. А месяцу понравится, как звучит пронзительный визг в перерезанной глотке, предсмертный стон. - Последишь за собой, а, Кронин? - Да, сэр. И Кронин сидел в своей комнате, спускаясь вниз по черной лестнице только для того, чтобы взять еду для себя и леди Марстон. Проходили недели, а Кронин все сидел и думал, шалея от сознания долга, который взвалил на свои плечи. Иногда, почти одурманенный этими мыслями, он вдруг понимал, что подробности плана куда-то ускользают. Это случалось, когда он уставал; или когда долго сидел у маленького оконца, глядел в небо, прислушиваясь к отдаленному гудению в нижних этажах, и его одолевала дремота. Как-то утром он обнаружил, что леди Марстон умерла во сне. Ее унесли, и Кронин убрал колоду карт. - Для всех нас сегодня печальный день, - сказал Данкерс, а издали доносились отрывистые приказания, которые раздавала слугам миссис Данкерс. Кронин вернулся в свою комнату, в голове у него на мгновение помутилось, и он вообразил, что слова о печальном дне сказал сэр Джайлс. Потом он вспомнил, что сэр Джайлс умер, что жив теперь только он, Кронин. Месяцами он разговаривал сам с собой, пытаясь сосредоточиться на деталях своего плана. Они постоянно ускользали, и все больше сил уходило на то, чтобы удержать их в голове. Когда все было ясно с бритвой, пелена вдруг закрывала лица на подушке, и он не мог вспомнить, кому они должны принадлежать. Сиял месяц, на простыни лилась кровь, но Кронин теперь редко сознавал, что это значит. Он очень уставал, стараясь решить загадку. И когда отдельные клочки его плана в конце концов соеди