гда  там
разыгрался страшный скандал; он увез беднягу Джека в Швейцарию и Италию, где
тот и обитал, покуда не скончался  его  батюшка  и  он  не  унаследовал  его
титула, коим сейчас владеет. Теперь он покончил со старой любовью,  Лора,  и
находится в предвкушении новой. Что ты на меня так смотришь? Или ты думаешь,
что не он один влюблялся по многу раз?
     Миссис Пенденнис. Я думаю, Артур, что не хотела бы жить в Лондоне.
     И больше я ничего не мог добиться от  миссис  Лоры.  Если  эта  молодая
женщина предпочитала молчать, из нее никакой силой не вытянуть было и слова.
Надо сознаться, что обычно она бывает права, но  это  еще  огорчительней.  В
самом деле, что может быть обиднее, чем убедиться после спора с  женой,  что
ошибались вы, а не она?
     Сэр Барнс Ньюком любезно дал нам  понять,  что  прием,  на  котором  мы
недавно присутствовали, был, собственно, устроен в честь новобрачной. Клайв,
не желая уступать ему в радушии, пригласил всех нас в Ричмонд  на  роскошное
пиршество в "Звезде и Подвязке", и миссис  Пенденнис  сидела  за  столом  по
правую его руку. Я невольно улыбаюсь при мысли о  том,  сколько  уже  обедов
было  описано  на  сих  правдивых  страницах,  впрочем,  я   рассказываю   о
происходящем изо дня в день, а разве обед не  является  неотъемлемой  частью
повседневных наших дел и  удовольствий?  Именно  в  этот  приятный  час  мы,
мужчины, имеем счастье встречаться с представительницами  прекрасного  пола.
Утром и мужчины и женщины заняты делом или находятся  большей  частью  среди
себе подобных. У Джона с утра -  контора;  у  Джейн  -  хозяйство,  детская,
модистка, дочки и их учителя. В  деревне  у  него  -  охота,  рыбная  ловля,
земледелие, корреспонденция; у нее - благотворительность, воскресная  школа,
цветники и прочее. Находясь врозь, покуда светит солнце, и, будем надеяться,
с пользой употребив  эти  часы,  мы  сходимся  вместе  лишь  на  закате.  Мы
развлекаемся и веселимся, болтаем  за  столом  с  хорошенькой  соседкой  или
глядим  на  игры  детей;  мы  любим  и   ревнуем,   танцуем   или   послушно
переворачиваем ноты для Сесили; вистуем или дремлем в кресле  в  зависимости
от нашего возраста и привычек. Спи преспокойно в своем кресле, старче! А вы,
почтенные вдовы и старомодные чудаки, играйте себе в  вист,  читайте  романы
или же перемывайте косточки знакомым, сидя над своим рукодельем. А  молодежь
мзжду тем резвится вокруг,  поет,  танцует  и  смеется,  перешептывается  за
занавеской у озаренного луной окна; или, выскользнув в сад,  возвращается  в
дом, благоухая сигарой, - ими движет природа.
     А природа в эту  пору  неудержимо  влекла  Клайва  Ньюкома  в  любовные
тенета. Для него наступило  время  подыскать  себе  подругу  жизни.  Мистеру
Клайву шел двадцать четвертый год; он был, как уже не раз сообщалось,  очень
хорош собой - вполне под стать той юной красавице, которой принадлежало  его
сердце и от которой в течение всего обеда, данного им в честь моей  супруги,
он ни на миг не мог отвести глаз. А глаза  Лоры,  даже  не  будь  они  столь
проницательны, все равно непременно приметили бы, что с  ним  творится.  Она
нисколько не обиделась на невнимание к ней юноши; не была задета тем, что он
явно ее не слушал; а премило беседовала со вторым своим соседом, застенчивым
и любезным Джей Джеем, меж тем как супруг ее с куда меньшим удовольствием на
протяжении почти всей  трапезы  занимал  разговором  миссис  Хобсон  Ньюком.
Миссис Хобсон  и  леди  Клара  придали  своим  присутствием  более  светский
характер нашей холостяцкой пирушке. Мужья же их не  смогли  прибыть  на  это
маленькое пиршество: они ведь так заняты в Сити  и  в  палате  общин!  Среди
гостей был также мой дядюшка майор Пенденнис, который  нашел,  что  вся  эта
вечеринка, как нынче любит говорить молодежь, -  "тоска  зеленая"!  Страшась
миссис Хобсон с  ее  монологами,  старый  джентльмен  ловко  улизнул  от  ее
соседства и очутился возле лорда Хайгета, коему хотел быть приятным. Но лорд
Хайгет  повернулся  к  соседу  своей  широкой  спиной,   и   тому   пришлось
рассказывать капитану Крэкторну свои анекдоты, некогда забавлявшие  герцогов
и маркизов и, уж  конечно,  вполне  пригодные  для  любого  барона  в  нашем
отечестве.
     - Что? Лорд Хайгет влюбился в la belle {Прекрасную (франц.).} Ньюком? -
заметил позднее наш брюзга майор. - А по-моему, он  все  время  беседовал  с
леди Кларой. Проснувшись после обеда в саду, я обнаружил, что миссис  Хобсон
все еще рассказывает одну из своих нескончаемых  историй,  только  число  ее
слушателей сократилось до одного. Лорд Хайгет, Крэкторп и леди Клара, все мы
сидели там вместе,  когда  банкирша  вступила  в  разговор  (прямо  посередь
чудесной истории, которую я им рассказывал и которая их ужасно  потешала)  и
больше не закрывала рта, пока я не стал клевать носом. Когда же я проснулся,
она все еще говорила,  черт  возьми!  Крэкторп  сбежал  -  ушел  на  террасу
выкурить сигару, милорда с леди Кларой и след простыл; а вы четверо, с  этим
маленьким живописцем, уютно болтали в другой беседке. Он  отлично  держался,
этот маленький живописец. Чертовски хороший обед подал нам Эллис! А  что  до
того, будто Хайгет aux soins {Увивается (франц.).} вокруг la belle Banquiers
{Прекрасной банкирши (франц.).}, то поверь, мой мальчик... сдается мне,  его
мысли направлены совсем в другую сторону, да-да,  дружок!  Ведь  леди  Клара
теперь тоже belle Banquiere. Ха-ха-ха! И как только у него  язык  повернулся
сказать, что он нынче без  экипажа  и  не  знает,  как  будет  возвращаться.
Приехал-то он в кебе вместе с Крэкторпом, а обратно тот  повез  этого  юного
живописца, Как-его-там. Видал, они только что нас обогнали.
     Так рассуждал старый майор, когда мы возвращались в  город.  На  заднем
сиденье катившей за нами открытой коляски леди Клары Ньюком я увидел рядом с
Клайвом лорда Хайгета - вернее, разглядел его белую шляпу.
     Лора взглянула на своего мужа. Очевидно, обоим пришла в голову  одна  и
та же мысль, только ни тот, ни другая не выразили ее вслух. И хотя сэр Барнс
и леди Клара Ньюком  еще  не  раз  за  время  нашего  пребывания  в  Лондоне
выказывали нам свое расположение, ничто  не  могло  заставить  Лору  принять
дружбу, предлагаемую ей этой дамой. Когда леди Клара  приезжала  с  визитом,
жены  моей  не  оказывалось  дома;  когда  она  звала  нас  к   себе,   Лора
отговаривалась  тем,  что  уже  приглашена  в  другое  место.  Поначалу  она
распространяла свое гордое недружелюбие и на мисс  Ньюком  и  отвергала  все
попытки к сближению со стороны этой молодой особы, проявлявшей к ней большую
симпатию. Когда я принялся увещевать жену - ведь дом Ньюкомов как-никак  был
весьма приятным и там можно было встретить хорошее общество, - она взглянула
на меня с явным презрением и ответила:
     - Почему мне не нравится мисс Ньюком? Да  потому,  конечно,  что  я  ей
завидую. Ты же знаешь, Артур, все женщины завидуют таким красавицам.
     Долго еще не мог  я  добиться  от  нее  ничего,  кроме  вышеприведенных
язвительных слов в объяснение ее нелюбви к этой  ветви  семейства  Ньюкомов;
однако вскоре произошло событие, которое пресекло все мои увещания и убедило
меня в том, что Лора очень верно судила о Барнсе и его супруге.
     Бедная миссис Хобсон Ньюком могла справедливо  жаловаться  на  всеобщее
невнимание к ней во время банкета в Ричмонде, где никто из  гостей,  как  мы
знаем, - даже майор Пенденнис, - не желал слушать ее умствований, ни один из
присутствующих - даже лорд Хайгет - не захотел возвращаться  в  город  в  ее
большом экипаже, хотя он был совершенно пустой, а в коляске  леди  Клары,  в
которой предпочел ехать его милость, уже было  три  седока.  Однако  вопреки
всем  щелчкам  и  афронтам,  добродетельная  матрона   с   Брайенстоун-сквер
соизволила остаться гостеприимной и любезной, и сейчас мне предстоит описать
в этой главе еще один званый обед, на  котором  мистер  и  миссис  Пенденнис
вкушали хлеб досточтимого семейства Ньюкомов.
     Хотя  миссис  Лора  присутствовала  и  здесь  и  занимала,  в  качестве
новобрачной,  почетное  место,  у   меня,   должен   признаться,   сложилось
впечатление, что мы были для миссис Хобсон лишь предлогом и  на  самом  деле
она устраивала свой прием ради более высоких  особ.  Мы  явились  первыми  в
сопутствии  нашего  доброго  старого  дядюшки,  пунктуальнейшего  из  людей.
Хозяйка предстала перед нами в невиданном блеске и  великолепии;  ее  жирную
шею украшали бриллианты,  руки  сверкали  дорогими  браслетами,  и  еще  эта
брайенстоунская Корнелия собрала вокруг себя фамильные  драгоценности  иного
рода - своих  бесценных  отпрысков  мужского  и  женского  пола,  начиная  с
обучавшегося в Королевском колледже юнца, нам уже  несколько  известного,  и
его старшей сестры,  первый  год  выезжавшей  в  свет,  и  кончая  последним
маленьким украшением детской  с  широченной  новенькой  лентой  на  поясе  и
аккуратными кукольными локончиками, только что из-под щипцов  Мэрилебонского
куафера. Подъезжая к крыльцу, мы увидели в окнах гостиной личики кое-кого из
этих херувимчиков: не успели мы побеседовать и пяти минут, как подъехал  еще
один экипаж, и невинные  крошки  снова  кинулись  к  окнам  с  криком:  "Это
маркиз!" - а потом разочарованно добавили: "Нет, не маркиз",  -  выдавая  со
всем своим детским простодушием  пылкое  желание  узреть  ожидаемого  гостя,
каковой в нашей славной империи лишь немногим уступает герцогу.
     Догадаться, кто этот ожидаемый маркиз, было не  труднее,  чем  сказать,
сколько будет дважды два, к тому же упомянутый юнец из Королевского колледжа
окончательно рассеял наши сомнения; кивнув мне  головой  и  подмигнувши,  он
сообщил:
     - Ждем Фаринтоша.
     - Что это вам так  не  терпится  увидеть  молодого  маркиза  Фаринтоша,
деточки, - заметила воплощенная Добродетель. - Мы нынче ждем  его  к  нашему
скромному столу, миссис Пенденнис. Вы, деточки, уже дважды бегали  к  окошку
посмотреть, не приехал ли он. Или ты полагаешь,  Луиза,  глупышка,  что  его
светлость явится в короне и в мантии? А ты, Родольф, глупый  мальчик,  видно
думаешь, будто маркиз не такой же человек, как все?  Сама  я  всегда  ценила
только интеллект, миссис Пенденнис.  В  наши  дни,  благодарение  богу,  это
единственное, что у нас в стране внушает уважение к человеку.
     - Как бы не так, сэр! - шепнул мне  старый  майор.  -  Интеллект,  черт
возьми, конечно, вещь хорошая, но по мне лучше титул маркиза и  восемнадцать
- двадцать тысяч  годовых.  Ведь  собственность  Фаринтошей,  мне  думается,
вместе с гленливатским поместьем и землями Роев в  Англии  дает,  по  самому
скромному счету, девятнадцать тысяч годовых. А я еще помню время, когда отец
этого молодого человека был просто Том Рой из  Сорок  второго  полка,  ходил
чертовски обшарпанный и даже в мыслях не имел, что  унаследует  состояние  и
титул. А эта банкирша толкует мне здесь  про  интеллект!  Нет,  маркиз  есть
маркиз, черт возьми, и миссис Ньюком это  известно  не  хуже  моего.  -  Наш
добрый майор начинал сдавать и, естественно, был чувствителен  к  тому,  как
обходилась с ним хозяйка дома. Сказать по правде, она его просто не замечала
и за пять минут пребывания старика в гостиной успела дважды прервать его  на
полуслове.
     Тут к нашему обществу присоединился и хозяин дома, облаченный  в  белый
жилет; лицо у него встревоженное, и в руках он держит  вскрытое  письмо,  на
которое не без опаски взглядывает его супруга.
     - Как ваше здоровье, леди Клара? А ты как,  Этель?  -  приветствует  он
обеих дам, прибывших во втором экипаже. - Сэр Барнс не будет, так  что  одно
место пустует. Вас, леди Клара, это не огорчит: вы его видите  дома.  А  вот
тебя, племянница, ожидает разочарование - лорд Фаринтош не приедет.
     Тут двое из детей так жалобно восклицают: "Ну вот!.." - что мисс Ньюком
и леди Клара начинают смеяться.
     - У него ужасно разболелся зуб, - сообщает мистер Хобсон. - Вот письмо.
     - Экая незадача, черт  возьми!  -  простодушно  выпаливает  воспитанник
Королевского колледжа.
     - Ну почему "незадача", Сэмюел? Я допускаю,  что  для  лорда  Фаринтоша
это, как ты говоришь, "незадача", но уж не думаешь ли ты,  что  титулованные
лица не подвержены болезням, надобно всем  остальным  смертным?  Нет  ничего
мучительней зубной  боли!  -  восклицает  добродетельная  матрона,  стараясь
трактовать дело философски, хотя на лице ее написано раздражение.
     - Так почему он не вырвет его, черт возьми? - негодует Сэмюел.
     Мисс Этель рассмеялась.
     - Лорд Фаринтош ни за что на свете не расстанется с этим зубом, Сэмюел!
- весело отвечает она. - Он нарочно бережет его - ведь зуб болит всякий раз,
когда его хозяину не хочется ехать в гости.
     - Я знаю  одно  скромное  семейство,  которое  никогда  больше  его  не
пригласит!  -  восклицает  миссис  Хобсон,  шурша  всеми  своими  шелками  и
одновременно постукивая ногой и веером. Но тут же тень сбежала с ее лица,  и
снова воссиял свет, ибо во время этого краткого  затмения  к  дому  подкатил
кеб, двери гостиной распахнулись, и дворецкий громким  голосом  возвестил  о
прибытии лорда Хайгета.
     Поскольку и этот обед устраивался для  новобрачной,  жене  моей  выпала
честь идти к столу об руку с нашим  хозяином  и  банкиром.  Лордом  Хайгетом
завладела миссис Хобсон, любезно попросившая беднягу Клайва повести к  столу
его кузину Марию, а мисс Этель была препоручена еще кому-то из  гостей.  Наш
майор подал руку леди Кларе, и я заметил) как нахмурилась моя жена, когда он
провел мимо нее леди Клару и усадил на стул,  соседний  с  лордом  Хайгетом.
Будучи в ударе и пользуясь тем, что прочие гости все больше молчали, дядюшка
мой  без  конца  рассказывал  забавные  анекдоты  про  бомонд  его  времени,
Испанскую войну, про принца-регента, Браммела, лорда Стайна, Зеленого  Пейна
и прочих. Он нашел, что  прием  очень  удался,  хотя  остальные  гости,  мне
кажется, не разделяли этого мнения. Клайв за весь вечер и  слова  не  сказал
своей кузине Марии и не отводил глаз от сидевшей напротив него  Этель.  А  о
чем было говорить Этель со своим соседом, старым полковником сэром Дональдом
Макзобом? Этот, по обыкновению, жадно ел и пил и если желал что-то  сказать,
то обращался к миссис Хобсон, которая сидела от пего по  правую  руку  и  за
весь обед не удостоилась и словечка от своего второго соседа лорда Хайгета.
     Его милость непрестанно нашептывал что-то  в  локоны  леди  Клары;  они
беседовали на языке, почти не понятном для хозяйки дома, и притом  о  людях,
известных ей только по Книге пэров. Когда после обеда  мы  присоединились  к
дамам, лорд Хайгет снова направился к леди Кларе и лишь  по  ее  приказанию,
мне думается, покинул ее и  принялся  как  мог  занимать  разговором  миссис
Ньюком. Надеюсь, что ему все-таки удалось разгладить  сердитые  морщинки  на
этой круглой физиономии. Миссис Лора, надо признаться, сидела весь  вечер  с
хмурым видом и была сурова и сдержанна даже с моим  дядюшкой,  когда  пришел
час отъезда и мы повезли старика домой.
     - Хи-хи-хи! - совсем по-стариковски, кашляя и  тряся  головой,  смеялся
майор, когда назавтра я свиделся с  ним.  -  Приятный  мы  провели  вечерок,
чертовски приятный! Кажется, оба моих соседа остались  очень  довольны  друг
другом. Этот твой молодой живописец нисколько  не  занимателен;  правда,  он
хорош собой, но разговор поддержать не умеет. А не  думаешь  ли  ты,  Артур,
дать небольшой обед в ответ на оказанное тебе  гостеприимство?  Например,  в
Гринвиче или ином подходящем месте. Я войду в половинные расходы, сэр, и  мы
позовем молодого банкира с супругой, - нет, не вчерашнего Амфитриона  с  его
хозяйкой, - ну их! - а Барнса Ньюкома: чертовски умный малый, идет в гору  и
уже принят в лучших домах столицы. Позовем его,  леди  Клару,  Хайгета,  еще
двух-трех человек и приятно проведем вечер.
     Когда старик высказал свою идею Лоре, а сделал он это спокойно,  просто
и бесхитростно, та вспыхнула, объявила свое  решительное  "нет"  и,  шелестя
юбками, покинула комнату с видом одновременно высокомерным и возмущенным.
     Немного еще пиров выпало на долю Артура  Пенденниса-старшего.  Немногим
сильным мира сего довелось ему еще  льстить,  немногим  шуткам  подмигивать,
немногим земным благам радоваться. Его долгая жизнь близилась к  закату;  на
смертном одре, окруженный нежной  заботой  Лоры,  чуть  ли  не  с  последним
вздохом он едва внятно прошептал мне: "Я желал для тебя иного, мой  мальчик,
мечтал, что ты займешь более высокое положение в жизни. Но теперь я  начинаю
думать, что был не прав. А что до этой девочки, сэр, то она,  без  сомнения,
сущий ангел".
     Да позволено мне будет с благодарным сердцем привести здесь эти  слова.
Счастлив тот, кто - пусть и  не  по  заслугам  -  удостоился  любви  хорошей
женщины.


        ^TГлава L^U
     Клайв в новом обиталище

     Клайв нравился моей жене куда больше, чем кое-кто из его родственников,
с которыми я познакомил ее. Уже одно открытое выражение его лица располагало
к нему всех честных людей. Он всегда был желанным гостем  в  нашем  доме,  и
даже мой дядюшка майор отозвался о нем одобрительно, объявив,  что  у  юноши
отличные манеры и доброе сердце и  что  коль  скоро  ему  взбрело  в  голову
тратить свои силы на рисование, то, во всяком случае, он  достаточно  богат,
ma foi {Право (франц.).}, чтобы  следовать  своим  прихотям.  Клайв  написал
прекрасный портрет майора Пенденниса, который по  сей  день  висит  в  нашей
гостиной в Фэроксе и напоминает мне о друге и покровителе моей юности. Клайв
жил теперь в старом и величавом доме  на  Гановер-сквер.  Он  обставил  свои
комнаты по-старинному всякими редкими вещами, резной мебелью и венецианскими
зеркалами,   увешал   драпировками,   прелестными   эстампами   и   хорошими
акварельными копиями, как своей работы, так  и  чужой.  Он  держал  верховых
лошадей и щедро тратил отцовские деньги. Под окнами его квартиры то  и  дело
останавливались роскошные экипажи; не многим художникам так везло, как юному
мистеру Клайву. А этажом выше он снимал еще одну квартиру, состоящую из трех
комнат.
     - Надеюсь, скоро мой старик будет жить здесь вместе со мною, -  говорил
он. - Отец пишет, что на следующий год, верно, сумеет вернуться домой, когда
дела банка вполне наладятся. Что ты качаешь головой? Акции выросли  вчетверо
против вложенных нами денег. Мы теперь богатые люди, Пен, честное слово!  Ты
бы посмотрел, с каким почетом принимают меня у "Джолли и Бейнза", как учтивы
со мной у "Братьев Хобсон"!  Я  иногда  захаживаю  в  Сити  повидать  нашего
управляющего мистера Блэкмора. Он толкует мне про индиго, шерсть и медь, про
местные рупии и рупии Ост-Индской компании. Я ничего не смыслю в  делах,  но
отец  просит,  чтобы  я  навещал  мистера  Блэкмора.  Милейший  кузен  Барнс
постоянно приглашает меня обедать, и я  могу,  при  желании,  величать  леди
Клару просто Кларой, как то делает Сэм Ньюком  с  Брайенстоун-сквер.  Ты  не
можешь себе представить, как они там со мной ласковы.  Тетушка  мягко  журит
меня, что я не часто появляюсь на Брайенстоун-сквер, - ты же знаешь, обедать
там не слишком большое удовольствие. Она всячески  расхваливает  мне  кузину
Марию, слышал бы ты, как она ее расхваливает! Мне приходится вести  Марию  к
столу, сидеть у фортепьяно и слушать, как она распевает  на  разных  языках.
Ты, наверно, и не знаешь, что Мария умеет петь на венгерском и  польском,  а
не только на вашем банальном немецком,  испанском  и  итальянском.  На  этих
языках мне поют у других наших агентов - например, у Джолли и Бейнза, у того
Бейнза, что живет в Риджентс-парке; его дочки миловиднее кузин Хобсон  и  не
менее любезны со мной. - И тут  Клайв  начинал  потешать  нас  рассказами  о
сетях,  расставляемых  ему  девицами  Бейнз,   этими   юными   сиренами   из
Риджентс-парка;  о  песнях,  которые  они  поют,  чтобы  очаровать  его;  об
альбомах, в которые упрашивают его что-нибудь нарисовать, и о тысяче  других
милых уловок, предназначенных цели заманить его в их пещеру на  Йорк-Террас.
И все же, ни улыбки Цирцеи, ни ласки Калипсо не оказывали на него  действия;
его уши оставались глухи к их музыке, а глаза слепы к их прелестям из-за чар
той капризной юной  волшебницы,  с  которой  недавно  свела  знакомство  моя
супруга.
     Хотя наш юный друг стал теперь настоящим богачом, он не  утратил  своей
былой приветливости. Обласканный судьбой, он не забывал старых друзей,  и  в
старинных и величавых апартаментах нередко по вечерам зажигались огни для Ф.
Б. и  других  приятелей  из  "Пристанища",  а  также  некоторых  гэндинштов,
которые, возможно, принесли бы  Клайву  немалый  вред,  будь  он  подвластен
лести. Сам Гэндиш, когда Клайв посетил школу этого прославленного живописца,
принял своего бывшего ученика так, словно он был отпрыск царствующего  дома,
проводил его с крыльца и непременно хотел  подержать  ему  стремя,  пока  он
садился на  лошадь,  а  прелестные  хозяйские  дочери  тем  временем  махали
платочками из окна гостиной. Гэндиш мог без устали рассказывать  про  Клайва
молодым людям, посещавшим его училище. Он на упускал случая сообщить им, что
побывал в гостях у своего выдающегося молодого друга, мистера Ньюкома,  сына
полковника Ньюкома; что присутствовал вчера вечером на изысканном  приеме  в
новых апартаментах мистера Ньюкома. В галерее Гэндиша висели рисунки Клайва,
и наш достойный профессор показывал их своим гостям. Раза  два  и  мне  было
позволено вспомнить свое  холостяцкое  прошлое  и  принять  участие  в  этих
"мальчишниках".  Но  какой   встречи   удостаивался   по   возвращении   мой
провинившийся сюртук; как надменно отворачивала от него  нос  хозяйка  дома,
приказывая Марте  немедленно  вынести  это  злосчастное  одеяние.  Зато  как
великолепен был Ф. Б. в роли председателя курильщиков на вечеринке у Клайва,
где он заведовал всем распорядком, без умолку болтал, пел самую  что  ни  на
есть залихватскую песню и поглощал спиртного больше  всех  своих  развеселых
собутыльников. Популярность Клайва росла не по дням, а по часам;  не  только
молодые, но и убеленные сединой  служители  изящных  искусств  на  все  лады
расхваливали  его  талант.  Какой  позор,  что  Академия  отвергла  картины,
представленные им в этом году на выставку! Член Королевской Академии  мистер
Сми высказывал по этому поводу откровенное негодование, однако Джей Джей  со
вздохом признавался, да и Клайв с этим нисколько не  спорил,  что  он  нынче
мало работает и последние его картины заметно уступают написанным  два  года
назад. Боюсь, мистер Клайв слишком часто ходил в гости и на балы, а также  в
клубы и на разные веселые вечеринки, не говоря уже о том, как много он терял
времени на известное нам ухаживание. А между тем Джей Джей упорно  трудился;
не проходило дня, чтобы он не брался за карандаш и кисти; и Слава  была  уже
не за горами, хотя он не очень о ней заботился. Живопись  была  единственной
его любовью, и она  платила  ему  взаимностью  за  его  верное  и  преданное
служение.
     - Погляди на него,  -  со  вздохом  говаривал  Клайв,  -  пожалуй,  нет
смертного, более достойного зависти. Он так любит свое дело,  что  ничто  на
свете не может для него с этим сравниться. Едва встает солнце, он уже спешит
к мольберту и просиживает перед ним весь день до самых сумерек, лаская  свое
детище. Когда темнеет, он с грустью покидает его, вечер проводит в  натурном
классе, а наутро начинает все сызнова. Достичь желаемого и не  почувствовать
пресыщения - разве  это  не  величайшее  счастье,  какое  выпадает  на  долю
человека? А мне случалось впадать в такую ярость из-за своих неудач,  что  я
топтал ногами полотна и клялся разбить в щепки палитру и мольберт. Иногда  у
меня что-то получается, и я в течение получаса испытываю удовлетворение.  Но
чем, собственно? Портретом мистера  Мурлоу,  в  котором  действительно  есть
сходство с оригиналом. Но ведь сотни  художников  могут  сделать  это  лучше
меня; и если я когда-нибудь создам свой шедевр, все равно сыщется  множество
людей, способных превзойти меня. Сегодня в живописи надо быть гением,  иначе
не стоит ею заниматься, а я не гений. Вот, номер шестьсот шестьдесят  шесть:
"Портрет Джозефа Мурлоу, эсквайра; Ньюком,  Джордж-схрит".  Номер  девятьсот
семьдесят девять: "Портрет миссис  Мурлоу  на  сером  пони;  Ньюком".  Номер
пятьсот семьдесят девять:  "Портрет  собаки  Джозефа  Мурлоу,  эсквайра,  по
кличке Тоби; Ньюком" - вот все,  что  я  могу.  Таковы  великие  плоды  моих
усилий. Ах, миссис Пенденнис, разве же это не постыдно?!  Ну  отчего  сейчас
нет войны?! Я бы пошел воевать, отличился и стал генералом. Ну почему  я  не
гений? Пен, дружище,  почему  я  не  гений?  Тут  по  соседству  живет  один
художник, он временами посылает за мной, чтобы я  пришел  взглянуть  на  его
полотна. Он тоже рисует всяких Мурлоу.  Он  развешивает  свои  картины  так,
чтобы на них получше падал свет и чтобы ничто не отвлекало внимания,  а  сам
становится возле них в позу и думает, будто  он  гений,  а  его  портреты  -
шедевры. Шедевры! Господи, какие мы все идиоты! Слава, а что  в  ней  проку,
если только не говорить о славе, отпущенной немногим! Ну скажи, Пен, испытал
бы ты сегодня особую гордость, если бы оказался автором стихов Хейли? А  что
до второклассной живописи, то кому охота быть Караваджо или Караччи? Я бы ни
за что не согласился стать Караччи или "Караваджо. Это  же  все  равно,  что
уподобиться сегодня тому малому, который пишет вывески для кабачка на  углу.
Оплата поденная: пять шиллингов в день и  кружка  пива.  Пожалуйста,  миссис
Пенденнис,  голову  чуть-чуть  к  свету.  Я,  наверно,  надоел   вам   этими
разговорами, но у меня так плохо идет работа!
     Мне же наоборот казалось,  что  у  Клайва  получается  совсем  неплохой
портрет моей жены, и  я,  занятый  разными  делами,  частенько  оставлял  ее
позировать ему в мастерской, либо заставал его  у  нас  в  доме.  Они  стали
закадычными друзьями. Я знал, что юноше не найти друга лучше Лоры; и, зная о
недуге, коим он страдал, естественно и справедливо  заключил,  что  приятель
мой так полюбил мою супругу не только ради нее самой, но и  ради  себя,  ибо
мог изливать перед ней свою душу и черпать у нее ласку и  утешение  в  своих
печалях.
     Мисс Этель, как уже говорилось, тоже выказывала расположение  к  миссис
Пенденнис, и было в девушке то обаяние, которое легко побеждало даже женскую
зависть. Быть может, Лора великодушно решила преодолеть  это  чувство;  быть
может, она прятала его, чтобы поддразнить меня и  доказать  несправедливость
моих подозрений; а быть может, и в самом деле была покорена юной  красавицей
и относилась к ней с тем вниманием и восхищением,  какое  та,  как  ей  было
ведомо, умела внушать, когда хотела. В конце концов моя жена была совершенно
околдована ею. Своенравная красавица становилась в присутствии Лоры  кроткой
и покладистой; была скромна,  непринужденна,  мила,  смешлива  и  остроумна;
видеть ее и слушать  было  одно  удовольствие;  с  ее  приходом  становилось
веселее в нашей тихой квартирке, и она очаровала мою супругу так же  просто,
как покорила  Клайва.  Даже  упрямый  Фаринтош  поддавался  ее  неотразимому
обаянию и по секрету говорил приятелям, что она, черт  возьми,  так  хороша,
так умна и так ужасно мила и пленительна, что... он уж не раз, черт  подери,
был готов сделать ей роковое предложение. "А я ведь, черт возьми, не намерен
жениться, пока вволю не погуляю!" - добавлял маркиз. Что же касается Клайва,
то с ним Этель вела себя как с мальчиком или со старшим братом. Она  была  с
ним мила, приветлива, своевольна и  шутлива;  посылала  его  с  поручениями,
принимала его  букеты  и  комплименты,  восхищалась  его  рисунками,  любила
слушать, как его хвалят, защищала  его  в  любом  споре,  смеялась  над  его
вздохами и откровенно признавалась Лоре, что он нравится ей и ей приятно его
видеть.
     - Ну отчего мне не радоваться, покуда сияет солнце? - говорила  она.  -
Завтра, я знаю, будет мрачный и пасмурный день. Когда воротится  бабушка,  я
вряд ли сумею бывать у вас и  видеться  с  вами.  А  уже  когда  судьба  моя
окончательно устроится, тогда... тогда другое дело! Но пока не  портите  мне
праздника, Лора. Если бы вы знали, как глупо все  в  этом  высшем  свете,  и
насколько  приятнее  приходить  к  вам,  болтать,  смеяться,  петь  и   быть
счастливой,  нежели  сидеть  с  бедняжкой  Кларой  в  их  мрачном  доме   на
Итон-Плейс.
     - Зачем же вы живете на Итон-Плейс? - осведомилась Лора.
     - Зачем? Ведь надо  же  мне  с  кем-нибудь  выезжать.  До  чего  же  вы
простодушная и неопытная провинциалочка! Бабушка в отъезде,  нельзя  же  мне
выезжать одной.
     - А зачем вам вообще выезжать? И почему бы вам  не  вернуться  к  своей
маменьке? - осторожно спросила миссис Пенденнис.
     - В детскую, к меньшим сестрам и мисс Канн? Нет, спасибо! Я предпочитаю
жить в Лондоне. Вы помрачнели? По-вашему, девушка должна  больше  радоваться
обществу маменьки и сестер? Но маменька сама хочет, чтобы я жила в  столице,
и бабушка оставила меня у Барнса и Клары.  Разве  вы  не  знаете,  что  меня
отдали леди Кью, которая удочерила меня?  Или,  по-вашему,  девица  с  моими
притязаниями может сидеть дома в  унылой  Уорикширской  усадьбе  и  нарезать
бутерброды для школьников? Не смотрите на  меня  так  строго  и  не  качайте
головой, миссис Пенденнис! Если бы вас воспитывали, как  меня,  вы  были  бы
точно такой же. Я знаю, о чем вы сейчас думаете, сударыня.
     - О том, - отвечала Лора, склонив головку и краснея, - о том, что  если
богу будет угодно подарить мне детей,  я  предпочту  жить  с  ними  дома,  в
Фэроксе.
     Мысли моей жены, хотя она вслух и не высказывала их,  ибо  присущая  ей
скромность  и  благочестие  не  позволяли  ей  говорить  о  столь  священных
предметах, шли еще дальше. Она была приучена соотносить свои поступки с теми
заповедями, которые большинство людей помнят  лишь  на  словах,  а  на  деле
сплошь и рядом пренебрегают ими. Любовь, долг и  религия,  обретенные  ею  в
благоговейном чтении Священного писания, где излагались  и  толковались  эти
понятия,  не  только  определяли  собой  ее  жизнь,  но   также   составляли
сокровенное содержание ее вседневных размышлений и  забот.  И  хотя  религия
переполняла ее душу и влияла на все ее поведение, она очень редко говорила о
ней. Стоило ей обратиться к этому священному предмету,  как  весь  ее  облик
начинал  внушать  мужу  такой  почтительный  трепет,  что  он   не   решался
последовать за этим чистым созданием в ее святая святых и оставался у входа.
Каким должен казаться свет подобному существу? Многого ли стоят в ее  глазах
его суетные награды, радости и огорчения? Что могла предложить  ей  жизнь  в
сравнении с тем  бесценным  сокровищем  и  несказанным  счастьем,  коим  она
владела, - абсолютной верой? Как сейчас  вижу  ее  нежное,  строгое  личико,
когда она стоит на балконе маленькой ричмондской виллы, где мы жили в первый
счастливый год после свадьбы, и  провожает  глазами  Этель  Ньюком,  которая
возвращается  верхом  в  сопутствии  степенного  грума  в  расположенную  по
соседству летнюю резиденцию своего брата. В это утро нас посетил  Клайв;  он
принес радостную весть. Наш добрейший полковник  едет  домой  и  сейчас  уже
находится в пути. "Если Клайв может отлучиться из Лондона, -  писал  славный
старик (из чего мы заключили, что он понимает душевное состояние сына), - то
почему бы ему не выехать на Мальту, встретить отца?" Клайв был взволнован  и
рвался ехать, и мы с  женой  настоятельно  советовали  ему  предпринять  это
путешествие. Но тут посреди нашей беседы появилась мисс Этель.  Она  была  в
приподнятом настроении и сияла румянцем; она сразу принялась подшучивать над
пасмурным видом Клайва, однако, услышав новость, как нам показалось, заметно
побледнела. Затем она холодно сказала ему,  что  это  путешествие,  наверно,
будет приятным и принесет ему пользу; не то что  предстоящая  ей  поездка  с
бабушкой на эти скучные немецкие воды, куда  из  года  в  год  ездит  старая
графиня. У мистера Пенденниса обнаружилось какое-то дело в кабинете, а вслед
за ним туда пожаловала и миссис Лора, не то за ножницами, не то  за  книгой,
не то за чем-то еще. Она уселась в мужнином кабинете, и в течение некоторого
времени ни один из нас и словом не обмолвился  о  молодой  паре,  оставшейся
наедине в гостиной. Лора говорила о нашем доме в Фэроксе, откуда  собирались
съехать арендаторы. Она убеждала меня, что нам  надо  жить  в  Фэроксе;  что
Клеверинг с его сплетнями и глупыми обывателями все  же  лучше  испорченного
Лондона. К тому ж по  соседству  поселилось  несколько  новых,  очень  милых
семейств. Клеверинг-парк купили приятные люди... "И потом,  Пен,  ты  всегда
любил поудить на муху - теперь ты сможешь поудить в Говорке,  как  когда-то,
помнишь?.." Тут уста милой насмешницы, намекавшие на  некоторые  приключения
моей  юности,  вынуждены  были  смолкнуть,  получив  от  мистера  Пенденниса
наказание в той форме, какой они заслуживали.
     - Вы думаете, сэр, я не знала, как вы ходили удить рыбу с мисс Амори? -
продолжал самый сладостный в  мире  голосок.  И  вновь  поток  ее  слов  был
решительно остановлен тем же способом.
     - Интересно, не происходит ли сейчас в гостиной нечто похожее? - лукаво
спросил мистер Пенденнис, склонившись над нежной ручкой жены.
     - Что за вздор, Артур! Однако пора к  ним  вернуться.  Господи,  я  уже
отсутствую три четверти часа!
     - По-моему, они вполне без тебя обходятся, моя радость,  -  ответил  ее
супруг.
     - Она, верно, его очень любит. Постоянно сюда приходит. Уж конечно,  не
для  того,  чтобы  послушать,  как  ты  читаешь  Шекспира,  Артур,  или   же
познакомиться с отрывками из твоего нового романа, хоть он и восхитительный.
Ах, если бы леди Кью скрылась на дне морском вместе со своими  шестьюдесятью
тысячами фунтов!
     - Но ведь Этель говорила, что хочет поделиться этими деньгами со своими
младшими братьями. Так она объяснила Клайву, - возразил мистер Пенденнис.
     - Просто стыдно слушать! А почему бы Барнсу  Ньюкому  не  поделиться  с
братьями? Прямо слышать не  могу!..  Господи,  да  что  это?!  Никак,  Клайв
уезжает! Клайв! Мистер Ньюком! - И хотя  жена,  подбежав  к  окну  кабинета,
делала оттуда всякие знаки нашему другу, он лишь покачал головой,  вспрыгнул
в седло и с печальным видом ускакал прочь.
     - Когда же я вошла в гостиную, Этель плакала, - рассказывала мне  потом
Лора. - Я видела, что она плачет; но она подняла личико от цветов, в которые
уткнулась было, и принялась смеяться и болтать и все про вчерашний  парадный
завтрак у леди Обуа, прибегая  к  помощи  своего  отвратительного  светского
жаргона; а потом объявила, что спешит домой, чтобы  переодеться  и  ехать  к
миссис Бут, у которой сегодня после полудня тоже завтрак.
     Итак,  мисс  Ньюком  умчалась  к   своим   банкетам   и   бездельникам,
пустозвонам, пустомелям, притворам и повесам, а  милое  и  спокойное  личико
Лоры глядело ей вслед. У миссис Бут состоялся грандиозный завтрак. Мы прочли
в газетах список именитых гостей, среди коих были его королевское высочество
герцог Такой-то с супругой, некий германский принц, индийский набоб и прочие
и  прочие;  среди  маркизов  значился  Фаринтош,  среди  лордов  -   Хайгет;
присутствовали также леди Клара Ньюком и мисс Ньюком, каковая,  как  сообщил
наш знакомец, капитан Крэкторп,  выглядела  просто  сногсшибательно  и  была
чертовски весела.
     - Его императорское высочество светлейший Фаринтош совершенно  без  ума
от нее, - рассказывал капитан, - так  что  нашему  бедняге  Клайву  остается
только пойти да повеситься. Вы обедаете с нами в "Бурде и  Закваске"?  Народ
соберется отличный. Ах да, совсем забыл, вы же теперь человек женатый! - И с
этими словами капитан скрылся в подъезде гостиницы, близ которой  повстречал
его автор сей хроники, предоставив последнему воротиться к своему  домашнему
очагу.


        ^TГлава LI^U
     Старый друг

     Я бы мог начать настоящую главу, как порой это делает в своих рыцарских
романах один современный автор, с описания ноябрьского дня, падающей листвы,
побуревших лесов, надвигающихся штормов и других примет осени, а также  двух
всадников, едущих по романтической горной дороге от... от Ричмондского моста
к "Звезде и Подвязке". Один из всадников молод лицом и носит белокурые  усы;
лицо другого опалено чужеземным солнцем, и по тому, как он  сидит  на  своем
могучем скакуне, нетрудно догадаться, что ремесло у него солдатское. Судя по
его виду, он, наверно, не раз бился на Востоке с врагами своей  родины.  Вот
путники спешиваются у ворот домика на Ричмонд-Хилл, и навстречу им  выбегает
господин, который бросается к ним с распростертыми объятьями. Коней  отводят
на соседний постоялый двор, но тут я прерываю свое  описание,  ибо  читатель
уже давно признал этих двух всадников. Да, это Клайв, побывавший на  Мальте,
в Гибралтаре, в Севилье и Кадиксе, а с  ним  наш  старый  и  любезный  друг,
полковник Ньюком. Его походы окончены, меч висит на стене,  и  пусть  теперь
порох и солнце обжигают тех, кто моложе. Добро пожаловать обратно в  Англию,
милейший наш полковник и добрый друг! Как быстро пронеслись  годы,  что  его
здесь не было! В волосах его появилось еще несколько седых  прядей.  Морщины
вкруг его честных глаз обозначились чуточку резче, а взгляд  этих  глаз  все
такой же решительный и добрый, как в  те  дни,  когда  я,  почти  мальчиком,
впервые его увидел.
     Мы немного поговорили о его  плаванье,  о  приятном  путешествии  через
Испанию, об уютных комнатах, которые Клайв снял для себя и отца, о переменах
в моей собственной жизни и о прочем. Во время нашей  беседы  сверху  донесся
жалобный  писк,  заставивший  мистера  Клайва  рассмеяться,   а   полковника
улыбнуться. Мистер Клайв впервые слышал этот тоненький голосок, да ведь  эта
свирелька и всего-то лишь шесть недель как звучала на свете. Лора  Пенденнис
считает ее звуки самыми  мелодичными,  самыми  привлекательными,  веселящими
душу, а порой самыми жалостными и трогательными, какие  когда-либо  испускал
младенец; это убеждение  разделяет,  конечно,  и  миссис  Хоуки,  доверенная
нянюшка.  Супруг  Лоры  не  выказывает  подобного  восхищения,   он,   будем
надеяться, держит себя, как подобает отцу и мужчине. Мы не станем  описывать
его чувства, поскольку они не имеют прямого отношения к излагаемым событиям.
Несколько позже, уже перед тем, как нам идти к столу, хозяйка  спускается  в
гостиную, чтобы приветствовать старых друзей мужа.
     Здесь я не могу устоять перед  искушением  и  позволяю  себе  еще  одно
отступление, которое, разумеется, не имеет ничего общего с  нашей  повестью,
однако, сделанное точно и скупо, легко уложится в полстраницы. Ибо  вряд  ли
есть на свете зрелище более восхитительное, чем  вид  молодой  матери.  Если
женщина и раньше была хороша собой, то ее нынешняя  чистая  радость  придает
этой красоте какую-то особую утонченность, граничащую  почти  со  святостью,
покрывает ее ланиты еще более нежным румянцем, а в глазах зажигает неведомое
нам тихое  сияние.  Я  заранее  предупреждаю  художника,  который  возьмется
иллюстрировать нашу правдивую историю, чтобы он не посягал  на  этот  образ.
Как бы ни был хорош его рисунок, он никогда полностью меня не удовлетворит.
     Даже сэр Чарльз Грандисон, когда он  выступил  вперед  и  отвесил  мисс
Байрон изящнейший из своих поклонов, даже он, ручаюсь, в  своей  благородной
грации  не  мог  превзойти  полковника  Ньюкома,  приветствовавшего   миссис
Пенденнис. Разумеется, что они, едва увидев друг друга, стали друзьями. Ведь
большинство наших симпатий рождается с первого взгляда. Перед тем, как сойти
к гостю, Лора накинула на плечи одну из присланных им шалей  -  малиновую  с
красными  пальмовыми  листьями  и  пестрой  каймой.  Что   касается   другой
подаренной им шали, бесценной белой паутинки, точно сотканной руками фей,  и
легко проходившей сквозь кольцо, то она, как  догадываются  дамы,  уже  была
использована   в   качестве   полога   над   плетеной   колыбелью    мистера
Пенденниса-младшего.
     Словом, мы все еще больше сдружились; и в течение зимних месяцев,  пока
мы обитали в Ричмонде, полковник был постоянным гостем моей жены.  Он  часто
приходил без Клайва. Его не прельщало светское общество, в котором  вращался
молодой человек, и он чувствовал  себя  куда  приятней  и  уютней  у  нашего
камелька, нежели на шумных и  блистательных  приемах.  Поскольку  Лора  была
особой чувствительной и питала слабость к трогательным  романам  и  историям
несчастной любви, то, конечно, они  с  полковником  без  конца  толковали  о
сердечных делах мистера Клайва и вели между собой столь задушевные секретные
беседы, что даже при появлении хозяина  дома  и  отца  семейства,  человека,
коему в присутствии достопочтенного пастора Портмена миссис Лора поклялась в
любви, послушании и всрм таком прочем, заговорщики смолкали  или  переводили
разговор на другую тему, не желая посвящать в свои тайны такую  неотзывчивую
личность, как я.
     Из многочисленных разговоров, которые происходили между  полковником  и
его сыном с той поры,  как  они  обнялись  на  Мальте,  отец  заключил,  что
страсть, некогда побежденная нашим  другом,  завладела  им  с  новой  силой.
Безответное чувство сделало его равнодушным ко всему, что некогда привлекало
его  или  возбуждало  его  честолюбие.  Неудача  омрачила  его   безоблачную
веселость и застлала от него тучами окружающий мир. Он часами  просиживал  в
своей мастерской, но все, что рисовал, рвал в клочки. Он  позабыл  дорогу  в
свои излюбленные кабачки, а если и появлялся средь  старых  друзей,  то  был
молчалив и угрюм. От курения сигар, которое я и сам нисколько не одобряю, он
перешел к еще более непозволительной и вредной  привычке;  ибо  я  должен  с
грустью сообщить, что он стал курить крепчайший трубочный  табак,  чему  уже
совершенно  нет  извинения.  Наш  юноша  сильно  переменился.  В   последние
полтора-два года его недуг все усиливался, однако мы предпочли не  описывать
в подробностях все стадии этой болезни, отлично сознавая, что  читатели  (по
крайней мере, мужская их часть) абсолютно равнодушны к чужим переживаниям  и
не станут принимать так близко к сердцу любовные муки Клайва, как  то  делал
его батюшка, который не знал покоя, если у сына болела голова, и  готов  был
снять с себя сюртук, чтобы согреть ноги своему любимцу.
     А тем временем красавица, бывшая предметом  этой  безнадежной  страсти,
воротилась под опеку своей старой мрачной дуэньи, от которой  она  на  время
избавилась. Леди Кью, то ли благодаря каким-то врачебным советам, то ли  под
воздействием каких-то ванн, вновь обрела здоровье, встала на ноги  и  теперь
ковыляла из салона в салон  в  неукротимой  погоне  за  развлеченьями.  Леди
Джулия, кажется, была  уволена  в  отставку,  жила  в  бесславной  ссылке  в
Брюсселе со своей сестрой и ее злополучным мужем и была совершенно счастлива
в этом  неимущем  семействе.  Теперь  мисс  Ньюком  скрашивала  досуг  своей
бабушки, и в те поры, когда  наш  дражайший  полковник  высадился  у  родных
берегов, они как раз объезжали  с  визитами  Шотландию,  гостя  то  в  одном
имении, то в другом.
     Вероятно, полковник и теперь любил своего племянника Барнеа  не  больше
прежнего, хотя надобно заметить, что со времени возвращения дядюшки из Индии
молодой баронет вел себя с ним на редкость дружелюбно.
     - Без сомнения, женитьба пошла ему на  пользу;  леди  Клара,  по-моему,
женщина  добрая.  Да  к  тому  же,  -  говорил  полковник,  многозначительно
покачивая своей  седой  головой,  -  Том  Ньюком  из  Бунделкундского  банка
вызывает к себе уважение, тогда как Том Ньюком из Бенгальской  кавалерии  не
стоил внимания мистера Барнса. Признаюсь, он очень приветлив и  мил,  и  все
друзья его тоже необычайно любезны. И  этот  знакомый  Клайва  -  раньше  он
звался мистером Белсайзом, а теперь он лорд Хайгет, - на прошлой  неделе  он
устроил для всего нашего семейства пышный прием, а на  Рождество  приглашает
нас и Барнса с женой  к  себе  в  имение.  Гостеприимен,  милая  моя  миссис
Пенденнис, - слов нет! Он встречал вас у Барнса. Когда мы с  вами  останемся
вдвоем, - продолжал полковник, обернувшись к мужу Лоры, - я расскажу вам,  в
каких словах говорила о вашей  жене  леди  Клара.  Нет,  она  добрая,  милая
женщина, эта маленькая леди Клара! - Тут лицо Лоры приняло то непреклонное и
строгое выражение, которое появлялось на нем всякий раз, когда речь заходила
о леди Кларе, и наш разговор  перешел  на  другое.  Однажды  после  полудня,
возвращаясь домой на империале лондонского  омнибуса,  я  встретил  ехавшего
верхом полковника, который, поздоровавшись со мной, продолжал  свой  путь  в
город. Я нисколько не сомневался, что у него было свиданье с моей  супругой,
и дома пожурил ее за этот затянувшийся флирт. -
     - Миссис Лора, вы позволяете себе по нескольку раз в  неделю  принимать
драгунского полковника.  Часами  сидите  наедине  с  этим  шестидесятилетним
юношей, а  когда  в  комнату  входит  ваш  оскорбленный  супруг,  прерываете
разговор и делаете вид, будто беседуете о погоде или о малютке. Вы прекрасно
знаете, что это так, маленькая лицемерка, не пытайтесь  меня  обмануть!  Что
станут го4 верить в Ричмонде, в Лондоне, - словом, что скажет миссис  Гранди
о вашем ужасающем поведении, сударыня?
     - Ах, Пен! - говорит моя жена и заставляет меня смолкнуть тем способом,
относительно коего я не склонен особенно распространяться. - Ведь он лучший,
милейший, добрейший из  смертных!  Я  просто  не  видела  таких;  тебе  надо
непременно вывести его в какой-нибудь своей книге; Право,  сэр,  мне  ужасно
хотелось расцеловать его на прощанье, и  тот  поцелуй,  что  вы  только  что
получили, предназначался ему.
     - Так возьмите же его назад, вероломное созданье! -  восклицает  мистер
Пенденнис; а  теперь  мы  наконец  приступаем  к  изложению  обстоятельства,
которое вызвало такое восхищение со стороны миссис Лоры.
     Дело в том, что полковник Ньюком собрался с духом и официально попросил
у Барнса руки Этель для своего сына;  прибегнув  к  хитрости,  он  пригласил
своего племянника Барнса Ньюкома на частное свидание, якобы  для  обсуждения
дел Бунделкундской банкирской компании.
     Но вся эта Бунделкундская банкирская компания сейчас олицетворялась для
полковника в его сыне Клайве. Кабы не Клайв, Томас Ньюком и не помыслил бы о
каких-либо биржевых спекуляциях, даже если бы в ста округах Индии  появилось
сто банкирских компаний, дающих по сто процентов на капитал, - ему-то самому
с лихвой хватило бы  на  все  его  нужды.  Единственным  его  желанием  было
обеспечить мальчику все, что могут подарить деньги. Если бы он строил Клайву
дворец и узнал, что для украшения здания недостает только яйца птицы-рух, он
пошел бы за ним на край света. Видеть, как принц  Клайв  катит  в  золоченой
карете рядом со своей принцессой - такова была заветная мечта нашего старого
добряка; свершись это, и он со спокойным сердцем водворился  бы  на  чердаке
принцева замка и там сидел бы и покуривал свои сигары. Так уж  устроен  мир.
Честолюбивый и сильный жаждет почета и радостей  для  себя;  скромный  же  и
переживший свои надежды (возможно, и он был прежде честолюбивым  и  сильным)
мечтает об этом для своих детей. Мне думается, что отец  Клайва  никогда  не
понимал и не разделял его увлечения живописью. Он  просто  принял  его,  как
согласился бы с любым другим желанием сына. Но не будучи по  натуре  поэтом,
он не мог оценить благородства этой профессии  и  втайне  полагал,  что  сын
унижает себя, занимаясь живописью. "Будь он солдатом, - думал  Томас  Ньюком
(правда, я сам его отговаривал), или будь он богаче, чем есть, он женился бы
на Этель и не страдал бы так, как страдает, да поможет ему всевышний! Я  еще
помню свои сердечные муки, помню, сколько понадобилось лет, чтобы зажили мои
раны".
     Итак, размышляя над всеми этими  вещами,  Томас  Ньюком  хитро  заманил
своего племянника Барнса на обед под предлогом разговоров  о  делах  великой
"Б. Б. К.<sup>o</sup>". За десертом, когда стаканы были наполнены, полковник, но  своей
доброй старомодной привычке, провозгласил тост, и они выпили за  процветание
"Б. Б. К.<sup>o</sup>". Барнс выпил за это со всей готовностью своей благородной  души.
"Б. Б. К.<sup>o</sup>" преуспевала, вела большие дела с банкирским домом "Братья Хобсон
и Ньюком" и имела у них крупный балансовый счет, каковой, как прекрасно знал
сэр Барнс Ньюком, был хорошо обеспечен. Барнс согласен был принять к  оплате
любое количество их векселей при условии  соответствующих  перечислений.  Он
готов был вести сколько угодно дел с индийским или любым  другим  банком,  с
любым человеком, христианином или язычником, черным или белым, лишь  бы  это
шло на пользу банкирскому дому "Братья Хобсон и Ньюком". Он  говорил  о  сем
предмете с лукавой  откровенностью.  Как  деловой  человек  он,  разумеется,
охотно брался за каждое прибыльное дело, а дело "Б. Б. К.<sup>o</sup>" безусловно  было
прибыльным.  Однако  материальные  соображения,  в  коих  он,  как  светский
человек, смело признавался, не мешали ему  испытывать  и  более  благородные
чувства.
     - Я счастлив, от души счастлив, дорогой полковник, - заявляет Барнс,  -
что наша фирма и наше имя оказались полезными, как я  слышал,  при  создании
предприятия, в котором участвует один из  членов  нашей  семьи,  всеми  нами
горячо любимый и уважаемый.  -  И  он  пригубил  вино  и  слегка  покраснел,
отвешивая поклон своему дядюшке.  Оп  почувствовал,  что  в  некотором  роде
произносит речь, а это чуточку нелепо, когда перед  тобой  один-единственный
слушатель. Будь здесь большое общество, Барнс  и  не  подумал  бы  краснеть,
залпом осушил бы стакан, возможно, похлопал бы себя по жилету и взглянул  бы
на председателя, то есть на своего дядюшку; ведь он, по-видимому,  и  впрямь
был уверен, что горячо любит и уважает полковника.
     - От всего сердца благодарю вас, Барнс, -  сказал  полковник.  -  Людям
всегда лучше жить в дружбе, особенно когда они  находятся  в  таком  близком
родстве, как мы с вами.
     - Право, это родство делает мне честь! - замечает Барнс с беспредельной
любезностью.  Про  себя-то  он,  конечно,  считал,  что  небо  подарило  ему
определенное превосходство над дядюшкой.
     - И еще я очень рад, - продолжал старик, - что вы с моим  сыном  добрые
друзья.
     -  Ну  конечно,  друзья.  Странно  было  бы,  если  б   столь   близкие
родственники не были друзьями!
     - Вы  оказывали  ему  такое  гостеприимство,  а  леди  Клара  была  так
приветлива с ним: он писал мне про вашу любезность. Хм! А неплохой кларет. И
где только Клайв его достает?
     - Вы упомянули про это индиго, полковник, -  перебивает  его  Барнс.  -
Наша фирма, конечно, мало этим занималась, однако, я полагаю, что наш кредит
нисколько не хуже, чем у "Джолли и Бейнза", и если...
     Но полковник продолжал задумчиво:
     - Когда я умру, мальчику достанется приличное состояние.
     - Но вы же здоровяк, полковник, ей богу! Совсем еще  молоды,  и  можете
вторично жениться, - возражает племянник с обворожительным видом.
     - Нет, я этого никогда не сделаю, -  отвечает  его  собеседник.  -  Еще
годик-другой, и мне стукнет семьдесят, Барнс.
     - У нас в Англии это за старость не  считают,  сударь  мой,  какая  это
старость! Взять к примеру Титуса, моего соседа по имению, - кстати, когда вы
пожалуете в Ньюком? - так он женился на премиленькой  девице  из  прекрасной
семьи - мисс Бутон, из девонширских Бутонов. А он с виду лет на двадцать вас
старше, поверьте. Так отчего бы вам не последовать его примеру?
     - Оттого, что  я  не  хочу  жениться  и  хочу  сделать  Клайва  богатым
человеком. Скажите, Барнс, вам известна нынешняя стоимость наших акций?
     - Ну конечно! Правда, несколько теоретически. Впрочем,  я,  разумеется,
знаю, почем они шли на прошлой неделе, - отвечает Барнс.
     - Предположим, я сейчас реализую свои акции. В общей сложности  у  меня
примерно шестьсот тысяч рупий. Около двухсот тысяч  мне  осталось  от  моего
покойного батюшки. Кое-что я с тех пор накопил,  а  кое-что  нажил  на  этом
предприятии. И если я завтра распродам все акции, я могу выручить шестьдесят
тысяч фунтов.
     - Очень приличная сумма, полковник, - замечает Барнс.
     - Еще у меня имеется пенсия - тысяча фунтов в год.
     - Вы капиталист, любезный мой полковник,  кто  же  этого  не  знает!  -
восклицает сэр Барнс.
     - Самому мне  нужно  не  более  двухсот  фунтов  в  год,  -  продолжает
капиталист, глядя в огонь и позвякивая мелочью в кармане. -  Ну,  а  кров  и
стол, я надеюсь, мне предоставит сын.
     - Э... э... если не сын, то ваш  племянник,  любезнейший  полковник!  -
заявляет преисполненный симпатии Барнс, сияя самой сладкой улыбкой.
     - Как видите, я могу обеспечить мальчику щедрое содержание, - заключает
Томас Ньюком.
     - Вы можете обеспечить ему щедрое содержание сейчас и оставить  хорошее
наследство после! - сообщает племянник с такой благородной  решимостью,  как
будто бы желая сказать: двенадцатью двенадцать - сто сорок  четыре,  за  это
вам ручается сэр Барнс Ньюком, не кто-нибудь!
     - Нет, Барнс, еще до моей смерти, - продолжает дядюшка. - Я  завтра  же
отдам ему все до последнего  шиллинга,  если  только  он  женится,  как  мне
хочется.
     - Tant mieux pour lui! {Тем лучше для  него!  (франц.).}  -  восклицает
племянник, а про себя думает: "Надо, чтоб леди Клара нынче же позвала Клайва
к обеду. Провались он совсем! Терпеть его не могу и всегда не  мог.  А  ведь
повезло же малому!"
     - Человек с такими  деньгами  может  выбрать  себе  жену  получше,  как
говорят  французы,  не  так  ли,  Барнс?  -  замечает   полковник,   пытливо
вглядываясь в лицо племянника.
     Лицо это горит благородным энтузиазмом.
     - Какую пожелает! Из лучшего дома, даже  титулованную,  сударь  мой!  -
восклицает сэр Барнс.
     - Так я хочу, чтобы это была ваша сестра, Барнс,  моя  милая  Этель!  -
говорит Томас Ньюком дрожащим голосом, и  в  глазах  его  появляется  особый
блеск. - Я мечтал об этом давно, пока разговор с вашим покойным батюшкой  не
заставил меня отказаться от этой мысли. Ваша сестра была тогда помолвлена  с
лордом Кью, и мечты мои  были,  разумеется,  неосуществимы.  Бедный  мальчик
совсем извелся, только и думает что о ней. А что до нее, то быть  не  может,
чтобы она была равнодушна  к  нему.  Я  уверен,  что  она  ответила  бы  ему
взаимностью, если бы в семье хоть сколько-нибудь  поощряли  его  ухаживание.
Разве будет когда-нибудь у них обоих больше надежд на счастье?  Они  молоды,
по сердцу друг другу, можно сказать, почти богаты, и только одна у них обуза
- старый драгун, так ведь он постарается не обременять их собой. Дайте  свое
согласие, Барнс, и пусть они соединятся браком. И клянусь, весь остаток дней
своих я буду счастлив и доволен, если стану кормиться от их щедрот.
     Пока бедный полковник произносил эту речь, Барнс  вполне  мог  обдумать
свой ответ; и поскольку,  выступая  в  роли  летописца,  мы  берем  на  себя
смелость воспроизводить не только речи и поступки джентльменов, но  равно  и
их побуждения, то можем предположить, что ход его мыслей был таков:  "Так  у
этого щенка, - размышляет Барнс, - будет  три  или  четыре  тысячи  годового
дохода. Неплохая сумма, черт подери! И дурак же его отец,  что  отказывается
от таких денег! А может, он шутит? Да нет, он всегда был  с  придурью,  этот
полковник. Хайгет, кажется, здорово в нее влюблен, по крайней мере, он вечно
торчит у нас в доме. Фаринтоша мы пока что не подцепили; еще, может статься,
ни тот ни другой не сделают ей предложения. Бабушка, наверно, и  слышать  не
захочет о таком мезальянсе, ну  конечно  же,  мезальянсе!  А  все-таки  жаль
упустить четыре тысячи  годового  дохода,  черт  возьми!"  -  Такие,  вполне
логичные соображения проносились в голове Барнса Ньюкома, пока  его  дядюшка
по ту сторону камина держал к нему вышеприведенную искреннюю речь.
     - Дорогой полковник, - сказал Барнс, - мой  милый  любезный  полковник!
Надо ли говорить, что ваше предложение настолько же  льстит  нам,  насколько
поражает меня ваше беспримерное великодушие.  Я  никогда  не  слышал  ничего
подобного - никогда! Если бы я мог руководствоваться своими чувствами, я  бы
немедленно и притом, поверьте, из простого  восхищения  благородством  вашей
души, тут же с готовностью произнес бы "да" в ответ на ваше предложение.  Но
- увы! - это не в моей власти!
     - Так она... помолвлена? - спрашивает полковник, и лицо его  становится
таким же растерянным и печальным, какое было  у  Клайва  после  разговора  с
Этель.
     - Нет, не то что бы  помолвлена,  хотя  одна  весьма  знатная  особа  и
удостаивает ее необычным вниманием. Но сестра моя в некотором роде  ушла  из
нашей семьи, а также из-под моего влияния,  как  главы  этой  семьи,  иначе,
поверьте, я охотнейше использовал бы означенное влияние в  ваших  интересах.
Ее удочерила наша бабушка, леди Кью; она  намеревается,  как  я  слышал,  на
известных условиях оставить Этель большую часть своих денег, и,  разумеется,
ждет от нее послушания и всего,  что  полагается  в  этих  случаях.  Кстати,
полковник,  наш  юный  soupirant  {Вздыхатель  (франц.).}  знает,  что  папа
ходатайствует за него?
     Полковник ответил отрицательно,  и  Барнс  похвалил  дядюшку  за  такую
предусмотрительность. В интересах юноши (каковые сэр Барнс принимает  близко
к сердцу) совершенно не вмешиваться в это дело и не  показываться  на  глаза
леди Кью. Барнс сам этим займется в подходящий момент;  полковник  может  не
сомневаться в его добросовестном и усердном содействии. Тут  как  раз  домой
воротился Клайв, которого Барнс приветствовал самым сердечным  образом.  Они
здесь с полковником беседовали  о  денежных  делах;  благодарствуйте,  очень
полезная была  беседа.  "Не  так  ли,  полковник?"  И  все  трое  расстались
наилучшими друзьями.
     Раз уж Барнс Ньюком объявил себя верным пособником дядюшки и кузена, не
понятно, почему он не сообщил им, что леди Кью и мисс Этель Ньюком находятся
сейчас в миле от них, в доме ее сиятельства на Куин-стрит, Мэйфэр. Барнс  не
назвал кучеру адреса, пока его провожал слуга  Клайва,  и,  лишь  выехав  на
Бонд-стрит, сказал, куда ехать.
     Без сомнения, прибыв в дом леди Кью, он тут же вызвал сестру и  сообщил
ей о великодушном предложении нашего добрейшего полковника!
     Дело в том, что леди Кью была  и  в  городе  и  не  в  городе.  Графиня
находилась здесь, проездом, она воротилась из своего путешествия по Северу и
собиралась в новый тур визитов куда-то еще. Даже  газеты  не  были  сняты  с
жалюзи. Хозяина дома сидела при свече в задней гостиной  и  тайком  попивала
чай. Леди Кьго была здесь без челяди.  Верзилы  кенари  в  пудреных  париках
демонстрировали свое оперение  и  голосовые  способности  только  весной.  А
сейчас весь двор леди Кью составляли некий отшельник,  за  штату  стерегущий
дома в столице, да еще двое слуг, преданных миледи. В  сущности,  графини  и
впрямь не было в городе. Вот почему, вероятно,  Барнс  Ньюком  и  словом  не
обмолвился дядюшке о том, что она здесь.


        ^TГлава LII^U
     Фамильные тайны

     Склоненная над чайным подносом  фигура  подняла  голову,  на  вошедшего
устремился недовольный взгляд, и скрипучий голос произнес:
     - А, это ты!
     - Я принес вам кредитные билеты, сударыня, - сказал Барнс, доставая  из
бумажника пачку банкнот. - Я не мог прийти раньше - был занят делами  фирмы,
только вырвался.
     -  Рассказывай!  Табачищем  от  тебя  разит,  точно  от   какого-нибудь
рассыльного.
     - Была встреча  с  одним  иностранным  капиталистом.  Они,  знаете  ли,
сударыня, всегда курят. А я нет, право же!
     - Кури себе, коли охота, мне-то что. Тебе все равно ничего от  меня  не
видать, будешь ты курить или нет. Как здоровье Клары? Уехала она с детьми  в
деревню? Ньюком - самое подходящее для нее место.
     - Доктор Бэмбери считает, что недели через две ей можно будет ехать.  У
мальчика пока немножко...
     - Да вздор это! Говорю тебе, ей самой не хочется  уезжать,  вот  она  и
заставляет этого дурака Бэмбери давать подобные советы. Говорю тебе,  отошли
ты ее в Ньюком: ей нужен воздух.
     - Но там чертовски дымят фабричные трубы, дражайшая леди Кью!
     - А на Рождество пригласи погостить матушку с твоими младшими  братьями
и сестрами. Твое невнимание к  ним  становится  просто  неприличным,  да-да,
Барнс.
     - Ей-богу, сударыня, я как-нибудь сам  устрою  свои  дела,  без  помощи
вашего сиятельства! - восклицает Барнс, вскакивая с места. -  Я  не  за  тем
пришел в такую поздноту, чтобы выслушивать ваши...
     - ...благие советы. А я ради них тебя и вызвала. Я только для  предлога
написала тебе, чтобы ты принес мне деньги; их мог бы завтра поутру  привезти
из конторы Баркинс. Я хочу, чтобы ты отправил Клару с детьми  в  Ньюком.  Им
надо уехать, сэр, с тем я тебя и вызвала, чтобы внушить тебе  это.  Вы  что,
по-прежнему все ссоритесь?
     - По-прежнему, - отвечает Барнс, барабаня пальцами по своему цилиндру.
     - Да перестань ты барабанить, это действует  мне  на  нервы,  я  и  так
устала. Когда ты женился на  Кларе,  это  была  обычная  хорошо  воспитанная
столичная барышня.
     Сэр Барнс ответил тяжким вздохом.
     - Она легко поддавалась уговорам, была сердечна и  мила,  как  подобает
девушке; немножко пустовата и глупа, но вы, мужчины,  любите  брать  в  жены
куколок. И вот за три года ты совершенно  испортил  ее.  Она  стала  упряма,
хитра, озлоблена, начала воевать с тобой и одерживает  верх.  Да-да!  А  все
из-за того, что ты побил ее!
     - Я не за тем пришел, чтобы все это слушать, сударыня! - говорит Барнс,
бледнея от ярости.
     - Вы ударили ее, вы прекрасно это знаете,  сэр  Барнс  Ньюком!  Или  ты
забыл, как в прошлом году она примчалась ко мне среди ночи?
     - Господи, да вы же знаете, что она вынудила меня к этому, сударыня!  -
кричит Барнс.
     - Вынудила или нет, не мое дело. Но в эту минуту она  одержала  победу.
Ты же, дурак, написал ей письмо с извиненьями! Будь я мужчиной, я бы  скорей
задушила свою жену, чем так унизиться перед ней. Она никогда не простит тебе
этого оскорбления.
     - Я был вне себя, когда ударил  ее;  она  довела  меня  до  безумия,  -
говорит Барнс. - У нее дьявольский характер, и она чертовски  зловредна.  За
эти два года она изменилась до неузнаваемости. Не удивительно было бы,  если
бы я кинулся на нее с ножом. Впрочем, не вам упрекать  меня  за  Клару.  Это
ваше сиятельство подыскали мне ее.
     - А ведь  ты,  милейший,  сумел  ее  сам  испортить.  Она  мне  кое-что
рассказала о  себе  в  ту  ночь.  И  я  верю,  что  это  правда,  Барнс.  Ты
отвратительно с ней обращаешься!
     - Я знаю только, что она превращает мою жизнь в каторгу и с ней  ничего
не поделаешь, - говорит Барнс, добавляя сквозь зубы какое-то проклятье. - Ну
да ладно, хватит об этом. Как Этель? Почивает с дороги? Как  бы  вы  думали,
сударыня, что я привез ей? Предложение.
     - Bon Dieu!  {Боже  правый!  (франц.).}  Неужто  Чарльз  Белсайз  имеет
серьезные намерения?! - восклицает старая графиня.  -  А  я  всегда  думала,
что...
     - Это не от лорда Хайгета, сударыня, - мрачно отвечает сэр Барнс.  -  С
некоторых пор я знаю, что он  не  питает  серьезных  намерений.  Зато  он-то
теперь знает, что я человек серьезный.
     - Милостивый бог! Ужели ты и с ним  подрался?  Надеюсь,  что  нет.  Вот
тогда бы уж не избежать сплетен! - замечает старуха с явным беспокойством.
     - Нет, - отвечает Барнс, - он прекрасно знает, что  нам  с  ним  нельзя
затевать открытой ссоры. Мы тут крупно поговорили на обеде, который он давал
у себя; там был полковник Ньюком со своим щенком, Клайвом, да еще наш дурак,
мистер Хобсон. Лорд Хайгет вел себя страшно дерзко. Сказал  мне,  что  я  не
посмею с ним поссориться из-за тех денег, которые он держит в нашем банке. Я
готов был убить его! Она пожаловалась ему, что я ударил ее -  наглая  тварь!
Он обещает рассказать об этом в клубе, где я бываю,  и  клянется  поколотить
меня на людях, если  я  еще  трону  ее  пальцем.  Так  что  мне,  леди  Кью,
приходится побаиваться их обоих, - заключает в страхе бедняга Барнс.
     - Драка это дело Джека Белсайза, Барнс Ньюком, а твое дело, слава богу,
сидеть в банке, - отвечает графиня. - И если уж старому лорду Хайгету и  его
первенцу судьба была помереть, то, право, жаль, что они не скончались  годам
или двумя  раньше,  чтобы  бедной  Кларе  соединиться  с  Чарльзом.  А  тебе
следовало  взять  в  жены  женщину  посерьезней.  Моя  невестка  леди  Уолем
подыскала бы тебе подходящую; Фрэнк, я слыхала, живет с женой душа в душу, а
всем в доме заправляет свекровь. Залу, где мы играли  спектакли,  они  опять
превратили в часовню; во время богослужений у них поют шестеро  крестьянских
мальчишек в стихарях, и Фрэнк с местным викарием по праздникам играет с ними
в крикет. Слушай, а почему бы Кларе не поехать в Кьюбери?
     - Они с сестрой рассорились,  как  раз  из-за  этой  истории  с  лордом
Хайгетом. Оказывается, какое-то время назад у  них  вышла  по  этому  поводу
размолвка, и, когда я сказал Кью, что надо забыть прошлое, что Хайгет теперь
влюблен в Этель, а мне не охота терять его большой вклад, Кью наговорил  мне
всяких  грубостей.  Он  вел  себя  как  мерзавец,  как  настоящий  мерзавец,
сударыня, и если б не наше родство, уверяю вас, ему бы не...
     Тут разговор Барнса  с  бабушкой  был  прерван  появлением  мисс  Этель
Ньюком, которая спустилась из верхних комнат, закутанная в шаль и со  свечой
в руках.
     - Здравствуй, Барнс. Как чувствует себя Клара? Мне  прямо  не  терпится
увидеть своего маленького племянника. Похож он на своего милого родителя?  -
спрашивает молодая леди, подставляя брату для поцелуя свою прелестную щечку.
     - Воздух Шотландии, как видно, был полезен для нашей розы,  -  галантно
объявляет Барнс. - Я еще не видал тебя такой красивой, дорогая Этель.
     - Это при свечах! Ты бы поглядел на меня при полном освещении.  Лицо  в
морщинах, бледное,  измученное,  а  все  из-за  странствий  по  этой  унылой
Шотландии. Мы чуть не умерли от тоски, не правда ли, бабушка? Никогда больше
не соглашусь жить в огромном  старинном  замке,  а  в  маленьком  охотничьем
домике тем паче. Шотландия, возможно, и хороша  -  для  мужчин,  но  не  для
женщин!.. Нет, коли вы еще вздумаете ехать в Шотландию, отпустите меня лучше
в  Париж.  Я  предпочту  очутиться  в  пансионе  для  благородных  девиц  на
Елисейских полях, нежели в самом распрекрасном замке Горной Шотландии.  Если
бы мне не посчастливилось рассориться с  Фанни  Фоллингтон,  я  б,  наверно,
умерла у них в Гленшортхорне. Скажи,  видел  ты  уже  моего  милого  дядюшку
полковника? Когда он прибыл?
     - А что, разве он здесь? Чего это он явился? - удивляется леди Кью.
     - И вы еще спрашиваете, здесь ли он! Да вы гляньте, бабушка. Видали  вы
когда-нибудь такую прелестную шаль? Я нашла ее в пакете у себя в комнате.
     -  Да,  красиво,  -  соглашается  старуха,  склоняя  над   шалью   свой
крючковатый нос. - Ваш полковник galant homme {Галантный кавалер (франц.).},
этого у него не отнимешь. Не то что остальные члены  семейства.  Хм,  хм!  И
скоро он едет обратно?
     - Он сколотил себе состояние весьма приличное для человека его круга, -
замечает сэр Барнс. - У него никак не меньше шестидесяти тысяч фунтов.
     - А это много? - осведомляется Этель.
     - В Англии, при наших процентах, - нет, но в Индии  они  дают  огромный
прирост. Его доход должен составлять пять или шесть тысяч фунтов,  сударыня,
- говорит Барнс, обращаясь к леди Кью.
     - В  мое  время  некоторых  индийских  набобов  принимали  в  обществе,
дорогая, - задумчиво произносит леди Кью. - Отец часто рассказывал  мне  про
Баруэлла из Стэнстеда,  у  которого  был  дом  на  Сент-Джеймс-сквер;  когда
однажды его гостям не хватило карет, он приказал развозить их на  двуколках.
Водили меня и на процесс мистера Хастингса. Ужасно было нудно и  бестолково.
Надеюсь, этот юноша, живописец, оставит  теперь  свои  горшки  с  краской  и
заживет, как джентльмен. Верно, они были очень бедны, раз отец пустил его по
этой части. И что тебе стоило, Барнс, взять его клерком в банк - избавил  бы
его от унижения.
     -  Унижения!..  Да  он  гордится  этим!  Дядюшка  горд,  как  настоящий
Плантагенет, хоть и скромен, как... как... Ну подскажи мне нужное сравнение,
Барнс! Знаете, из-за чего я поссорилась с Фанни  Фоллингтон?  Она  отрицала,
что мы происходим от королевского брадобрея, и смеялась над легендой о битве
на Босвортском поле. Она утверждает, будто предок  наш  был  ткачом.  Правда
это, бабушка?
     - Откуда мне знать! Да и какое это  имеет  значение,  душа  моя?  Кроме
Гонтов, Говардов и еще двух или трех семей, в Англии едва  ли  сыщешь  людей
благородной крови. Благодари бога, что  хоть  немножко  унаследовала  ее  от
меня. Дед покойного лорда  Кью  был  аптекарем  в  Хэмптон-Корте  и  получил
дворянство  благодаря  дозе  ревеня,  которую  своевременно   дал   королеве
Каролине. Нынче мало кто может похвалиться хорошим  происхождением.  А  этот
юноша, сын полковника, он, помнится, бывал прошлый год в свете? Как он попал
в общество? Где мы  его  встретили?  Ах  да,  в  Баден-Бадене,  когда  Барнс
ухаживал за Кларой, а мой внук... да, мой внук так скверно повел себя. - Тут
она принялась кашлять и так затряслась, что даже палка в ее руке  заплясала.
- Позвони - пусть придет Росс. Росс, я хочу спать. Ложись и  ты,  Этель.  Ты
сегодня утомилась с дороги.
     - По-моему, ей стала немного изменять память, - прошептала брату Этель,
- а может, она помнит только то, что хочет. Ты не находишь, что  она  сильно
едала?
     - Я приеду к вам завтра утром. У меня к ней дело, - сказал Барнс.
     - Спокойной ночи. Передай привет Кларе и поцелуй малюток.  Ты  исполнил
свое обещание, Барнс?
     - Какое именно?
     - Быть... подобрее с Кларой. Не  говорить  ей  грубостей.  Она  человек
гордый и очень обижается, хоть и молчит.
     - Уж так-то и молчит? - со злобой отозвался Барнс.
     - Будь с ней помягче, Барнс.  Весной,  когда  я  жила  у  вас  и  порой
наблюдала вас вместе, я не могла не заметить, что ты бывал с ней груб,  хоть
она неизменно старалась со смехом говорить о твоей манере держаться  с  ней.
Будь подобрее. Я уверена, это самое лучшее, Барнс,  лучше  всякой  мудрости.
Вот погляди на бабушку, какого она была острого ума да и теперь еще  умница.
А ведь какую стяжала себе  славу,  как  боятся  ее  люди!  И  видишь  -  она
одна-одинешенька.
     -  Вот  завтра,  мой  друг,  я  и  потолкую  с  ней,  когда  она  будет
одна-одинешенька, - говорит Барнс и машет сестре на прощанье своей  изящной,
затянутой в перчатку рукой. - Доброй ночи! - И его экипаж покатил прочь.
     Все то время, что Этель Ньюком жила под кровом брата, где так изысканно
принимали меня с  моим  приятелем  Клайвом  и  еще  многих  прочих,  там  не
кончались  ссоры  и  пререканья,  лились  слезы   и   не   утихала   досада,
произносились жестокие речи и шли  постыдные  битвы,  злополучные  участники
коих выходили на люди с улыбкой на лице и вновь схватывались друг с  другом,
едва кончался пир и разъезжались гости.
     На следующий день, когда Барнс приехал повидать бабушку, мисс Ньюком не
было дома; она, по словам леди Кью, отправилась  с  визитом  к  невестке,  у
которой собиралась пробыть все утро; так что  свидание  Барнса  с  леди  Кью
происходило с глазу на глаз, и он мог поведать старой  леди  о  предложении,
сделанном ему полковником Ньюкомом накануне вечером.
     Леди Кью только дивилась,  до  какой  наглости  дошли  люди.  Живописец
просит руки Этель! Пожалуй, завтра сделает предложение один из ее лакеев,  и
Барнс, чего доброго, будет посредником.
     - И ты не выставил  этого  полковника  за  дверь,  когда  он  явился  с
предложением от своего мазилки!
     Барнс рассмеялся.
     - Полковник - один из моих клиентов. Не мог же  я  выставить  за  дверь
члена правления Бунделкундского банка, да еще в его собственном доме.
     - Надеюсь, ты не сообщил Этель эту милую новость?
     - Разумеется, я не сказал ей. И полковнику я не ска-вал,  что  Этель  в
Лондоне. Он думает, что она сейчас в Шотландии вместе с вашим сиятельством.
     - А я бы хотела, чтобы полковник был  сейчас  в  Калькутте,  вместе  со
своим отпрыском. Или еще  лучше  в  водах  Ганга.  Или  чтоб  его  раздавила
колесница Джаггернаута! - вскричала старая леди. - Так сколько  же  все-таки
денег у этого господина? Если он там персона, в этом банке, ты, конечно,  не
должен с ним ссориться. Пять тысяч годовых? И он  пообещал  отдать  все  это
сыну? Не иначе, рехнулся! И чего только не предпринимают эти люди, на  какие
только жертвы не идут, лишь бы породниться со  знатью!  Конечно,  тебе  надо
остаться в хороших отношениях  с  ним  и  с  его  банком.  Мы  и  словом  не
обмолвимся Этель об этом деле и сбежим  из  города  как  можно  скорее.  Дай
прикинуть! Мы едем в Драммингтон в субботу.  Сегодня  вторник.  Баркинс,  не
открывайте ставней в большой гостиной и помните, нас нет в городе для  всех,
кроме леди Гленливат и лорда Фаринтоша.
     - Вы полагаете, что Фаринтош все-таки... зайдет,  сударыня?  -  спросил
сэр Барнс с сомнением.
     - Он будет  здесь  проездом  в  Ньюмаркет.  Он  появлялся  в  двух-трех
шотландских  замках,  где  мы  гостили,  -  отвечает  старуха  тоже   как-то
неуверенно. - Его бедная матушка спит и видит, чтобы он поскорее покончил со
своей холостяцкой жизнью, оно и понятно - ведь  вы,  молодые  люди,  ужасные
беспутники. Их замок  Россмонт  -  прямо  королевская  резиденция.  Да  и  в
Норфолке  дом  ничуть  не  хуже.  Молодому  человеку  с  таким  общественным
положением надо жениться, обосноваться в своем поместье  и  подавать  пример
простому люду, заместо того, чтобы попусту растрачивать время в  Вене  да  в
Париже средь всякого сброду.
     - А будет он в Драммингтоне? - спрашивает внук.
     - Кажется, он приглашен. В ноябре мы поедем в Париж; вероятно и он  там
будет, - небрежно добавляет старая графиня. -  Устав  от  своего  беспутного
образа  жизни,  он,  будем  надеяться,  захочет   остепениться   и   сыскать
какую-нибудь порядочную и благовоспитанную барышню, чтобы  зажить,  как  ему
надлежит.
     Тут было доложено о приходе лекаря ее сиятельства, и ее внук  и  банкир
откланялся.
     G зонтом в руке, сэр Барнс пешком отправился в Сити, ознакомился там  с
корреспонденцией, посовещался с компаньонами и доверенными клерками, - здесь
уже не было ни раздраженного  мужа,  ни  нежного  брата,  ни  обходительного
внука, а только проницательный и ловкий банкир, всецело занятый своим делом.
Спустя короткое время ему пришлось  пойти  на  биржу  или  еще  куда-то  для
совещания с другими капиталистами, и на Корнхилл он повстречал  своего  дядю
полковника Ньюкома, ехавшего в  сопровождении  грума  к  зданию  Ост-Индской
компании.
     Полковник спрыгнул с лошади, и Барнс приветствовал  его  самым  учтивым
образом.
     - Есть у  вас  для  меня  что-нибудь  новенькое,  Барнс?  -  спрашивает
служака.
     - Из Калькутты поступили чрезвычайно благоприятные вести.  Этот  хлопок
действительно отличного  качества.  Мистер  Бриггс,  наш  служащий,  который
понимает в хлопке, говорит...
     - Я не про хлопок, милейший мой сэр Барнс! - восклицает его собеседник.
     - Векселя хорошо обеспечены; с ними не  возникает  никаких  трудностей.
Наш банк возьмет их на полмиллиона, если только... -  Вы  все  толкуете  про
векселя, а у меня все мысли про бедного Клайва, - прерывает его полковник. -
Я бы так хотел, Барнс, услышать от вас что-нибудь для него утешительное!
     - Я и сам рад был бы  такой  возможности.  От  души  надеюсь,  что  это
когда-нибудь случится. Вы же знаете, я готов  всячески  отстаивать  интересы
вашего сына, - любезно отвечает Барнс. - Не  правда  ли,  забавно,  что  для
разговора о чувствах мы выбрали такое место, как Корнхилл? Однако Этель, как
я уже изволил сообщить вам, находится в ведении более  высоких  лиц,  и  нам
надобно умиротворить как-нибудь леди  Кью.  Она  всегда  очень  благосклонно
отзывалась о Клайве, очень!
     - Не лучше ли мне самому сходить к ней? - спрашивает полковник.
     - Куда? На  север  Англии,  милейший  сэр?  Она  ведь...  хм...  сейчас
путешествует в тех краях. По-моему, вам лучше предоставить все  это  мне.  А
сейчас я прощаюсь. Мы в Сити, как  вы  знаете,  люди  бездушные,  полковник.
Будьте покойны, как только леди Кью с Этель вернутся в Лондон, я тут же  дам
вам знать.
     И банкир поспешил прочь,  приветственно  помахав  кончиками  пальцев  и
оставив полковника в полном изумлении. Да будет вам известно, что  полковник
знал о приезде леди Кью в Лондон, извещенный о том  простейшим  способом,  а
именно - запиской мисс Этель, и записочка эта преспокойно лежала  у  него  в
кармане, пока он разговаривал с главой фирмы "Братья Хобсон".

     "Милый дядюшка, - говорилось в записке, - я буду так рада повидать Вас!
Как мне благодарить Вас за эту прелестную шаль и за Вашу  всегдашнюю  память
обо мне. Я нашла Ваш подарок вчера вечером, когда мы возвратились с  Севера.
Мы здесь, на Куин-стрит  en  passant  {Проездом  (франц.).}  и  _никого_  не
принимаем, кроме Барнса, который только что заходил  по  делу,  но  он,  как
понимаете, не в счет. Завтра я еду повидать Клару и заставлю ее отвезти меня
к Вашей милой приятельнице миссис Пенденнис. Как была бы я  счастлива,  если
бы Вы ненароком заглянули к миссис П. часов _около  двух_.  Спокойной  ночи.
Тысячу раз благодарю Вас,
                                                   всегда любящая Вас
                                                                          Э.

Куин-стрит. Вторник.
Двенадцать часов ночи".

     Записка эта была подана полковнику Ньюкому за завтраком, и он, не желая
вызывать расспросов Клайва, сидевшего напротив, не без труда сдержал возглас
удивления, готовый сорваться с его уст. Все  утро  отец  Клайва  пребывал  в
горестном  изумлении.  "Вторник,  двенадцать  часов  ночи,  -  думал  он.  -
Очевидно, Барнс прям(c) из-за моего стола отправился к  бабушке.  А  мне  он
сказал, что ее нету в городе, и опять повторил  это  только  что,  когда  мы
повстречались с ним в Сити. (Полковник как раз ехал  в  Ричмонд.)  Для  чего
этот молодой человек лгал мне? Пускай леди Кью не желает меня принимать,  но
зачем Барнсу Ньюкому понадобилось обманывать меня? Этот молодой человек лжет
мне в глаза и едет дальше, послав мне притворную улыбку и воздушный поцелуй.
Ну каков негодяй! Нет, он дождется - и за меньшие провинности людей  угощали
хлыстом! Подумать только, что один Ньюком поступает так с другим! Вот Иуда!"
И наш полковник, опечаленный и растерянный, продолжал свой путь  в  Ричмонд,
чтобы ненароком заглянуть к миссис Пенденнис.
     А Барнс, в сущности, не так уж и врал. Просто леди Кью объявила, что ее
нет в городе, и внук, разумеется, считал позволительным повторять  это,  как
то сделал бы любой из ее слуг. Если бы  Барнс  Ньюком  вспомнил,  как  Этель
спустилась вниз с дядюшкиной шалью на плечах, и при этом сообразил, что  она
может послать  дяде  благодарственное  письмо,  он,  возможно,  не  стал  бы
рассказывать свои злополучные небылицы. Но банкиру было о чем думать,  кроме
мисс Этель и ее шали.
     Когда Томас Ньюком спешился  у  Медового  Коттеджа  в  Ричмонде,  этого
временного  обиталища  Артура  Пенденниса,   эсквайра,   навстречу   ему   с
распростертыми  объятьями  выбежала  одна  из  красивейших  девушек  Англии,
назвала его своим милым старым дядюшкой и дважды поцеловала, вызвав тем, мне
думается, румянец на  его  впалых,  покрытых  загаром  щеках.  Этель  всегда
дорожила его привязанностью. Его доброе мнение заботило ее куда больше,  чем
чье-либо еще. С ним она оставалась все такой же простой, милой, порывистой и
любящей, как в детстве. Ни о чем другом она  и  не  помышляла.  Бессердечие,
суетность, эгоистичный расчет, холодное кокетство, ловля маркизов  и  прочие
подобные свойства и устремления неизбежно исчезали  на  то  время,  что  она
сидела подле этого прямодушного человека.  Господи  помилуй,  какие  ужасные
слова мы говорим про Этель Ньюком!
     Он теперь навсегда воротился домой? Больше не покинет своего  мальчика,
которого он так избаловал? Впрочем, он все равно хороший, жаль  только,  что
ей не приходится с ним часто видеться. "В Париже, у мадам де Флорак (кстати,
я теперь все знаю про мадам де Флорак, сэр, - добавляет Этель со смехом), мы
с ним часто встречались, а порой и здесь в  Лондоне.  Но  в  Лондоне  другие
нравы. Вы же знаете, какие странные понятия у иных людей; а поскольку я живу
с бабушкой, которая очень, очень добра ко мне и моим друзьям, я, разумеется,
должна слушаться ее и встречаться с ее друзьями, а не со своими.  Она  любит
выезжать, и мне из послушания приходится сопровождать ее", - и так  далее  и
тому подобное. Так болтала эта юная леди, защищаясь, хотя никто и  не  думал
обвинять ее, и доказывая  свою  неприязнь  к  светским  развлечениям,  -  ну
точь-в-точь молодая бесхитростная поселяночка, которая всем сердцем рвется к
себе в деревню, чтобы доить коров на рассвете и  прясть  у  очага  в  зимние
вечера.
     - Ну отчего вы не даете мне поговорить наедине с моим дядюшкой,  мистер
Пенденнис?! - восклицает молодая особа,  обращаясь  к  вошедшему  в  комнату
хозяину дома. - Изо всех мужчин мне приятнее всего разговаривать с  ним.  Не
правда ли, он сейчас выглядит моложе, чем  перед  отъездом  в  Индию?  Когда
Клайв женится на этой прелестной малютке мисс Маккензи,  вы,  дядюшка,  тоже
найдете себе жену, и я буду ревновать вас к ней.
     - А Барнс не сказал  вам,  голубушка,  что  мы  с  ним  виделись  вчера
вечером? - осведомился полковник.
     - Ни  слова.  Я  узнала  о  вашем  приезде  из  этой  милой  записочки,
приложенной к шали. Почему Барнс ничего не сказал нам? И почему вы вдруг так
помрачнели?
     "Он не сказал ей, что я в городе, и хотел, чтобы я думал, будто ее нет,
- размышлял Ньюком, мрачнея все больше и больше. - А не поговорить ли мне  с
ней самому, не попросить ли за моего бедного мальчика?"
     Не знаю, насколько он был близок к тому, чтобы  изложить  ей  все  дело
(впоследствии он утверждал, что сам не знал тогда, на что решиться), но  тут
в комнату вошла процессия, состоящая из нянюшек с  младенцами  на  руках,  и
обеих  мамаш,  которые  только  что  в  детской  самым  придирчивым  образом
сравнивали своих бесценных малюток (у каждой, разумеется, было особое мнение
на этот счет), а именно - леди Клара и миссис Пенденнис;  последняя  на  сей
раз весьма любезно принимала леди Клару  Ньюком,  поскольку  та  приехала  в
гости с детишками.
     Вскоре был подан легкий завтрак. Экипаж Ньюкомов укатил  прочь,  и  моя
жена, посмеявшись, простила Этель за то, что  та  назначила  свидание  в  ее
доме. Когда обе гостьи уехали, наш добрейший полковник устроил военный совет
с двумя своими верными друзьями и рассказал  им,  что  произошло  у  него  с
Барнсом накануне вечером и нынче утром. Его решение  отдать  сыну  все  свое
состояние до последнего шиллинга казалось ему вполне  естественным  (хотя  в
этом месте его рассказа на глазах у моей  супруги  выступили  слезы),  и  он
упомянул об этом вскользь, как о чем-то не стоящем большого внимания, а  тем
более похвал.
     Странные заверения Барнса, будто леди  Кью  сейчас  нет  в  городе,  не
укладывались в уме Ньюкома-старшего, и  он  с  гневом  говорил  о  поведении
племянника. Тщетно я убеждал его, что если ее сиятельству угодно считаться в
отлучке,  то  внуку  приходится  хранить  ее  тайну.  "Какая  там  тайна!  -
восклицает полковник. - Он просто солгал мне!" Поступок сэра Барнса и впрямь
не подлежал оправданию, хотя и был довольно  обычным.  Худший  вывод,  какой
можно было из этого сделать, по-моему, состоял в том, что надежды Клайва  на
успех у кузины были весьма незначительны и что сэр Барнс  Ньюком,  не  желая
портить дядюшке настроение,  постарался  избежать  неприятной  необходимости
сообщить ему об отказе.
     Между тем наш полковник был так же неспособен простить ложь, как и  сам
произнести ее. Он верил  всему,  что  ему  говорили,  но,  раз  обманувшись,
навсегда затаивал обиду. И если в его бесхитростном сердце  закипал  гнев  и
поселялось недоверие, то неприязнь и озлобление росли в нем день ото дня. Он
уже неспособен был признать за противником ни одного доброго  качества  и  с
каждым днем все сильней ненавидел его.
     Как на грех, в тот же самый вечер  по  возвращении  из  Ричмонда  Томас
Ньюком отправился в клуб Бэя, членом которого стал по нашей просьбе во время
своего прошлого пребывания в Англии, и там повстречал сэра Барнса, зашедшего
туда, как обычно, по дороге домой. Барнс сидел за столом  и  писал  какое-то
письмо; он как раз заклеивал  и  запечатывал  его,  когда  увидел  входящего
полковника.
     Барнс  полагал,  что  утром  был  несколько  невнимателен  к   дядюшке;
возможно, он тогда подметил выражение недовольства на лице полковника. И вот
он встретил дядюшку лучезарной улыбкой и стал немедленно извиняться  за  то,
что утром не задержался с ним: они ведь в Сити так заняты, так заняты!
     - А я тут как раз писал о нашем деле, - объявил он. -  Составил,  право
же, весьма трогательное послание к леди Кью и  теперь  твердо  надеюсь,  что
через день-другой мы получим от нее благоприятный ответ.
     - Вы, кажется, говорили, что ее сиятельство  где-то  на  Севере?  -сухо
спросил полковник.
     -  Да-да...  на  Севере,   у   лорда   Уолсенда,   у   этого   крупного
шахтовладельца.
     - И ваша сестра с ней?
     - Этель всегда с ней.
     - Так пошлите ей от меня привет, - говорит полковник.
     - Сейчас вскрою письмо и напишу  об  этом  в  постскриптуме,  -  сказал
Барнс.
     - Проклятый лжец! - восклицал полковник, пересказывая  мне  потом  этот
эпизод. - И почему никто не вышвырнет его из окна!
     Если бы мы имели доступ к личной переписке сэра Барнса Ньюкома и  могли
заглянуть в это письмо к бабушке, мы, наверное, прочли бы, что он виделся  с
полковником, каковой все хлопочет о сватовстве своего  обожаемого  сына;  но
что он, Барнс, согласно желанию леди Кью, упорно  утверждал,  будто  графиня
все еще на Севере, где наслаждается гостеприимством лорда Уолсенда; что  он,
разумеется, ни слова не скажет Этель без позволения леди Кью, желает бабушке
приятного времяпрепровождения и остается... и прочее, и прочее.
     Если бы мы вдобавок могли пойти за ним следом,  то,  возможно,  увидели
бы, как он возвращается в свой особняк  в  Белгрэйвии  и  мимоходом  бросает
несколько раздраженных слов жене, которая одиноко сидит в  темной  гостиной,
уставив взгляд на  тлеющие  угольки  в  камине.  Наверное,  он  ее  спросит,
отпустив при этом крепкое словцо, отчего она, черт возьми, еще  не  одета  и
неужто она вечно будет заставлять гостей дожидаться себя? А  через  час  они
уже вместе выйдут встречать  прибывших  гостей,  она  -  нарядно  одетая,  с
цветами в волосах, и оба с безмятежными улыбками.  Потом  начнется  обед,  и
будут вестись разговоры, обычные за столом.  Поздним  вечером  сэр  Барнс  с
сигарой во рту отправится куда-нибудь из  дому  и  вернется  к  себе,  когда
вздумает; в одиночестве утром позавтракает и отравится в Сити делать деньги.
Детей своих он видит раз в две  недели,  и  дважды  за  этот  срок  успевает
наговорить жене с дюжину злых слов.
     А леди Клара день ото дня  становится  все  печальней,  часами  одиноко
сидит у камина и не замечает ни насмешек мужа, ни болтовни детей. Иногда она
плачет над колыбелью их маленького сына. Она так устала, так измучена душой!
Беда в том, что человек, которому ее продали родители, не  дал  ей  счастья,
хоть она и ходит в  бриллиантах,  имеет  целых  два  экипажа,  ораву  рослых
лакеев,  прекрасный  загородный   дом   с   восхитительными   цветниками   и
оранжереями, и при всем том она несчастна, - да возможно ли это?


        ^TГлава LIII,^U
     в которой между родственниками происходит ссора

     Едва ли не самым трудным в деле, занимавшем сейчас Томаса Ньюкома, было
держать сына в неведении относительно тех переговоров, которые он предпринял
ради него. Если моему любезному читателю довелось изведать сердечные печали,
то, к какому бы полу он ни принадлежал, он знает, что наибольшее  сочувствие
он встречал в этом случае у тех из друзей, которые  сами  пережили  когда-то
подобную историю, и я склонен заключить,  что  Томас  Ньюком,  должно  быть,
очень  настрадался  в  юности  во  время  событий,  известных   нам   только
понаслышке, коль скоро он принял так близко к сердцу душевные терзания сына.
     Еще  недавно  мы  описывали  первый  приступ  болезни  Клайва   и   его
мужественную победу над ней;  потом  вынуждены  были  поведать  о  том,  как
болезнь возвратилась к юноше и как громко он стенал, мучимый новым приступом
своей лихорадки. Прогнавши  его  прочь,  красавица  снова  призывала  его  и
отыскивала предлог за предлогом, чтобы видеться с ним, - так  зачем  же  она
поощряла его самым очевидным образом? Я вполне согласен с  миссис  Гранди  и
другими моралистами, что поведение мисс Ньюком в  этом  деле  было  достойно
всяческого порицания; что, коли  она  не  собиралась  замуж  за  Клайва,  ей
следовало решительно порвать с ним; что  добродетельная  девица  с  твердыми
устоями и прочее и прочее, вздумав отвергнуть  поклонника,  должна  положить
конец его исканиям - не подавать ему отныне ни малейшей надежды, а также  не
разжигать в груди несчастного угасающее пламя.
     Ну а как же приветливость, страсть к  кокетству,  родственные  чувства,
явная и непоборимая склонность к отвергнутому поклоннику, - разве не  должны
мы принимать все это в расчет и не служит ли это оправданием ее поведению  с
кузеном? Менее всего, скажут иные критики, ее следует  осуждать  за  желание
видеться с Клайвом и быть с ним в дружбе; и поскольку она испытывала к  нему
сильную приязнь, что предосудительного было в том, что  она  ее  выказывала?
Каждый  взмах  крылом,  который  она  делала,  чтобы  вырваться  из  силков,
поставленных ей обществом, был вызван лишь  естественной  тягой  к  свободе.
Если в чем и был ее грех, то в благоразумии, а вина - в излишнем послушании.
Разве не читали мы  в  истории  раннего  христианства,  как  юным  мученикам
приходилось  всечасно  сопротивляться  своим  умудренным  жизнью  родителям,
которые хотели, чтобы они молчали и не высказывали своих опасных мыслей; как
родители запирали их, держали на  хлебе  и  воде,  били  и  истязали,  желая
добиться от них покорности, а они продолжали вещать  свою  правду,  отрицали
признанных богов и предавали себя в руки  палачей  или  шли  на  растерзание
львам. А разве иные из нас и по сей день не чтут языческих идолов? Разве мир
не поклоняется им и не преследует тех, кто отказывается стать перед ними  на
колени? Многие робкие духом приносят им жертвы, а иные,  посмелее,  начинают
роптать и с затаенной злобой неохотно склоняются перед их  алтарями.  Однако
постойте! Я начал с того, что присоединился к мнению миссис Гранди и  других
моралистов, но едва мои качели поднялись в воздух, они тут же опустились  на
стороне Этель, ибо я склонен оправдывать как  раз  те  ее  выходки,  которые
справедливо отталкивают людей благомыслящих. Так  признаем  же,  по  крайней
мере, что всякая юная красавица непременно мучит своего поклонника, проявляя
к нему то равнодушие, то симпатию; она то приманивает его, то  гонит  прочь,
то  возвращает  его  из  опалы;  испытывает  на  нем  свои  чары,   хоть   и
прикидывается  невинной,  когда  ее  упревают  в  кокетстве,  -   все   это,
несомненно, столь обычно для молодых девиц, что никто их за это не осуждает,
и поскольку Этель виновна лишь в том же - уж такая ли она преступница?
     Итак, Этель с ее дуэньей продолжали объезд знакомых и обретались теперь
в столь великолепных чертогах и  в  столь  изысканном  кругу,  что  туда  не
решается последовать  за  ними  скромный  составитель  этой  биографии.  Нам
остается довольствоваться сведеньями о  том,  что  герцог  Такой-то  и  граф
Такой-то  с  обычным  своим  радушием  принимали,  каждый  у   себя,   своих
великосветских друзей, поименованных в "Морнинг  пост",  и  среди  этих  лиц
значились вдовствующая графиня Кью и мисс Ньюком.
     Пока они отсутствовали, Томас  Ньюком  мрачно  дожидался  исхода  своих
переговоров с Барнсом. Баронет показал дядюшке письмо леди Кью,  или  вернее
постскриптум, который, возможно, писался под  диктовку  самого  Барнса  и  в
котором старая  графиня  сообщала,  что  она  глубоко  тронута  великодушным
предложением полковника Ньюкома; что хотя у нее, безусловно, есть свои планы
в отношении внучки, той будет предоставлено самой сделать выбор. Сейчас леди
К. и Этель объезжают с визитами поместья знакомых, и они еще успеют обсудить
этот предмет по возвращении в Лондон к началу сезона.
     А между тем, дабы зря не  волновать  милочку  Этель  обсуждением  этого
вопроса, а также на случай, если полковник вздумает написать ей лично,  леди
Кью распорядилась, чтобы все письма из Лондона пересылались  на  ее  имя,  и
тщательно следила за тем, что попадало в руки Этель.
     Обращаться к самой девушке с предложением  о  замужестве  Томас  Ньюком
почитал недостойным.
     - Они ведь мнят себя выше нас, - говорил полковник. (Господи, какие  же
все мы пигмеи и как, наверно, плачут ангелы над той  краткосрочной  властью,
какою мы себя облекаем!) Ну, конечно же, мы должны  сделать  предложение  по
всей форме, и переговоры за молодых людей надобно вести их родителям.  Клайв
слишком  честен,  чтобы  повернуть  дело   по-другому.   Он   бы   еще   мог
воспользоваться очарованием своих неотразимых глаз и бежать в Гретна-Грин  с
какой-нибудь  бесприданницей;  но  с   богатой   девицей,   да   еще   нашей
родственницей, мы должны быть на высоте, сэр. Ведь у нас в этих делах больше
гордости, чем у всех Кью, вместе взятых.
     Последнее время мы сознательно оставляли мистера Клайва в тени. У  него
до того удрученный вид, что нам не хотелось выставлять его на переднем плане
в этой семейной картине. Болезнь его столь банальна,  что,  разумеется,  нет
надобности обстоятельно описывать ее плачевные симптомы. Он яростно трудится
над своими картинами и помимо воли совершенствуется в мастерстве. В этот год
он послал на выставку Британского института  две  картины  -  "Кавалерийская
атака" и "Рыцарь Бриан Храмовник, похищающий Ревекку"; оба произведения были
расхвалены не только в "Пэл-Мэл", но и в других газетах. Но  его  как-то  не
занимали похвалы в печати. Он был даже  слегка  удивлен,  когда  комиссионер
купил у него Рыцаря с Ревеккой. Юноша приходил к нам исполненный  меланхолии
и таким же возвращался к себе. Он был  признателен  Лоре  за  ее  доброту  и
сочувствие. И все же главным его прибежищем оставалась мастерская Джей Джея;
здесь он поставил свой мольберт и, работая рядом с другом, наверное, поверял
свои печали его сострадательному сердцу.
     Семейство сэра Барнса Ньюкома покинуло на  зиму  Лондон.  Его  матушка,
братья, сестры и супруга е обоими детьми отправились на Рождество в  Ньюком.
Недель через шесть после свидания с дядюшкой Этель прислала  ему  веселое  и
ласковое письмо. Они играли спектакли в имении,  где  гостят  с  леди  Кьго.
Капитан Крэкторн великолепно исполнил Джеремию Диддлера в "Чужом кармане", а
лорд Фаринтош самым жалким образом провалился в роли  Фусбоса  в  "Bombastes
Furioso". Сама  же  мисс  Этель  весьма  отличилась  в  обеих  этих  смешных
комедиях. "Вот если бы Клайв нарисовал меня в образе мисс Пленуэйз! - писала
она. - Я выпустила пудреные букли, разрисовала все лицо морщинками, всячески
подражала старой леди Гриффон и выглядела, по крайней мере, на шестьдесят".
     В ответ на милое послание своей очаровательной племянницы Томас  Ньюком
тоже послал ей письмо. Клайв, писал он, почел бы  за  счастье  рисовать  ее,
одну ее всю жизнь до самой смерти. И еще он ручается, что сын будет  так  же
восхищаться ею в шестьдесят, как сейчас,  когда  ей  на  сорок  лет  меньше.
Однако, решив не изменять принятой линии поведения, полковник  отдал  письмо
сэру Барнсу, прося, чтобы тот передал его сестре. Сэр Барнс  взял  письмо  и
обещал отправить его. Свидания баронета  с  дядей  были  весьма  краткими  и
прохладными с той поры, как  он  позволил  себе  небольшую  ложь  касательно
пребывания старой леди Кью в Лондоне, о чем сразу  же  позабыл,  однако  наш
добрый полковник никак не мог простить ее  племяннику.  Раз  или  два  Барнс
приглашал дядюшку к обеду, но  Томас  Ньюком  был  всегда  занят.  Барнс  не
задумывался о причине этих отказов. У лондонского жителя,  банкира  и  члена
парламента, тысяча всяких забот и слишком мало времени,  чтобы  ломать  себе
голову над тем,  почему  кто-то  вдруг  отказался  с  ним  пообедать.  Барнс
продолжал самым приветливым образом улыбаться  при  встрече  с  полковником,
жать ему руку, поздравлять его с последними вестями из Индии, не  подозревая
о том, с каким презрением и недоверием относится  к  нему  дядюшка.  "Старик
тревожится по поводу сердечных дел своего  юнца,  наверно,  -  говорил  себе
баронет. - Ничего, пройдет время, и мы успокоим его на  этот  счет".  Барнс,
без сомнения, полагал, что ведет дело весьма хитро и тактично.
     Как раз в  то  время  я  услышал  от  доблестного  Крэкторпа  кое-какие
новости, которые немало встревожили меня, поскольку я  желал  счастья  моему
юному другу.
     -  Наш  приятель,  маляр,  ходит  к  нам   в   Найтсбриджские   казармы
(благородная Зеленая лейб-гвардия стояла тогда в этом предместье) - и всякий
раз принимается расспрашивать меня про свою belle cousine {Прекрасную кузину
(франц.).}. А мне не хочется выкладывать ему все начистоту, ну  ей-богу,  не
хочется. Только, по-моему, ему больше не на что надеяться. Эти  спектакли  в
Фоллоуфилд совсем доканали Фаринтоша. Он только и говорил про  мисс  Ньюком,
когда мы с ним возвращались с охоты. Он назвал лжецом Фрэнка  Подпивалла  за
то, что тот рассказал одну историю, слышанную им от своего слуги -  а  слуга
слышал ее от горничной мисс Ньюком  -  про...  какую-то  совместную  поездку
кузенов в Брайтон. - Здесь мистер Крэкторп весело  ухмыльнулся.  -  Фаринтош
пообещал отколотить Подпивалла и сказал, что не пощадит нашего друга Клайва,
- дескать, укокошит его, когда возвратится  в  Лондон.  Под"  пивалл  был  в
отчаянии. Ведь он существует на счет маркиза, и прогневается ли Фаринтош или
женится - ему все равно крышка: он ведь  у  него  и  живет  и  провиант  его
потребляет.
     Я не счел нужным пересказывать Клайву эти новости  или  объяснять  ему,
почему  лорд  Фаринтош,  повстречав  нас  однажды   на   Пэл-Мэл,   где   мы
прогуливались с Клайвом, яростно взглянул на  молодого  живописца  и  прошел
мимо, притворившись, будто не узнает его. Если бы милорду вздумалось  искать
ссоры, юный Клайв ни за что не спасовал бы, а в нынешнем своем состоянии  он
мог бы оказаться весьма опасным противником.

     Семилетняя малышка из бедной лондонской  семьи  уже  умеет  сходить  на
рынок, сбегать за пивом, отнести в заклад отцовский  сюртук,  выбрать  самую
большую жареную рыбу и самую лучшую кость, уцелевшую от  окорока,  понянчить
трехлетнюю Мэри Джейн, - словом, сделать столько разных  дел  по  дому  и  в
лавках, сколько обитательнице Белгрэйвии не освоить, быть может, до старости
лет. Бедность да необходимость всему до срока обучат. Иные  дети  уже  ловко
лгут и таскают с прилавков, как только научаются ходить и  разговаривать.  Я
склонен предположить, что и маленькие принцы,  едва  осчастливив  мир  своим
появлением, преотлично знают, какого обхождения  с  ними  требует  этикет  и
каких они вправе ждать почестей.  Каждый  из  нас  встречал  в  своем  кругу
подобных принцев и принцесс, коим  взрослые  льстят  и  поклоняются,  и  чьи
крохотные туфельки лобзают чуть ли не с самого того дня, как малютки  начнут
ходить.
     Прямо диву даешься, сколь вынослив человек от природы; если  вспомнить,
какой постоянной лестью  окружены  с  колыбели  иные  люди,  в  пору  только
удивляться, почему они не стали эгоистичней и хуже, чем есть. Вышеупомянутую
девочку из бедной семьи поят "эликсиром  Даффи",  а  она  все-таки  каким-то
образом остается в живых. У титулованных малюток няньки, мамки, гувернантки,
разные  сотоварищи,  наперсники,   однокашники,   воспитатели,   наставники,
камердинеры,  лакеи,  целая  свита  приживалов  и  бесчисленных  приживалок,
которые потчуют их безмерной лестью и воздают  им  всяческий  почет.  Купцы,
которые с вами и со мной не более чем вежливы, гнутся в три  погибели  перед
каким-нибудь юным обладателем титула. Пассажиры на железнодорожных  станциях
шепчут своим близким: "Это маркиз Фаринтош", - и  не  сводят  с  него  глаз,
когда он проходит мимо.  Владельцы  гостиниц  восклицают:  "Пожалуйте  сюда,
милорд! Вот комната вашей светлости!" Считается, будто в  учебном  заведении
титулованное  дитя  постигает  прелести  равенства  и,  поскольку  его  тоже
поколачивают, приучается некоторым образом к  подчинению.  Как  бы  не  так!
Титулованного  малыша  уже  там  окружают  подхалимы.  Ведь  респектабельные
родители специально посылают своих детей в ту самую школу, где он учится;  и
сотоварищи эти переходят вслед за ним в колледж и потом  всю  жизнь  лебезят
перед ним и угодничают.
     Что же до женщин, друзья мои, собратья по юдоли слез, вряд ли вы видели
когда-нибудь зрелище удивительней, курьезней,  чудовищней,  нежели  то,  как
вьются дамы вкруг титулованного юнца, когда он достигает брачного  возраста,
и как навязывают ему своих дочек. Жил,  помнится,  некогда  один  британский
дворянин, который привел королю Мерсии своих трех дочерей с тем,  чтобы  его
величество по должном рассмотрении выбрал себе ту, что ему по вкусу.  Мерсия
была всего-навсего незначительной  провинцией,  а  король  ее,  стало  быть,
чем-то  вроде  нашего  лорда.  Обычай  сей  уцелел  с  тех  незапамятных   и
достославных времен не только  в  Мерсии,  но  и  в  прочих  всех  областях,
населенных англами, и дворянских дочек выставляют напоказ  перед  княжескими
отпрысками.
     За всю свою жизнь наш юный знакомец маркиз  Фаринтош  не  припомнил  бы
дня, когда бы ему не льстили, или общества, где бы его не обхаживали. В  его
памяти запечатлелось, что в частной школе  жена  директора  гладила  его  по
курчавой головке и потихоньку пичкала леденцами; в колледже ему  улыбался  и
кланялся воспитатель, когда он с надменным видом шагал по газону;  в  клубах
ему уступали дорогу и угождали старики - не какие-нибудь блюдолизы  и  нищие
прихлебатели, а вполне респектабельные  льстецы,  почтенные  отцы  семейств,
джентльмены с положением,  которые  уважали  в  лице  этого  юноши  одно  из
старейших британских установлений и безмерно  восхищались  мудростью  нации,
доверившей подобному человеку диктовать  нам  законы.  Когда  лорд  Фаринтош
прогуливался  ночью  по  улицам,  он  чувствовал  себя   Гаруном-аль-Рашидом
(вернее, мог бы чувствовать, если бы слышал когда-