ь мисс Ханимен в воскресном чепце, белоснежном тугом воротничке и кашмировой шали, заколотой индийской брошью, в руках она несла Библию и молитвенник, то и другое в аккуратных переплетах, обтянутых коричневым шелком. - Кончишь ты здесь болтать, празднолюбица! - закричала она на служанку с величайшей суровостью. - А вы, сударь, коли хотите курить свои сигары, отправляйтесь на набережную, где собирается чернь! - добавила она, сверкнув на Клайва глазами. - Теперь мне все понятно, - промолвил Клайв, желая смягчить ее гнев. - Милая моя, добрая тетушка, это глупейшая ошибка! Клянусь честью, мисс Этель так же невинна, как вы. - Невинна или нет, только дом этот не предназначен для свиданий, Клайв! И пока здесь живет сэр Брайен Ньюком, вам сюда являться не следует, сэр. Хоть я /и не одобряю путешествий по воскресеньям, сдается мне - лучшее, что вы можете сделать, это сесть в поезд и возвратиться в Лондон. Вот, молодые люди, читающие эти поучительные страницы, теперь вы видите, насколько неосмотрительно ездить в одном вагоне с кузинами; ибо вам, у которых и в помине нет дурных мыслей, могут приписать бог знает что; вы-то думаете, что умеете уладить свои незатейливые сердечные дела, а между тем Джиме и Бетси уже, возможно, перемывают вам косточки в людской, и вы оказываетесь целиком во власти своей прислуги. Если чтение сих строк заставит встревожиться хоть одну юную парочку, значит, благородная цель моя достигнута и я писал не напрасно. Клайв совсем было собрался уходить, невиновный и все же страшно расстроенный упреками тетки (от смущения он даже забыл закурить огромную сигару, которую держал в зубах), как вдруг он услышал на лестнице полдюжины детских голосов, повторявших его имя, и полдюжины маленьких Ньюкомов сбежало к нему вниз; один обхватил его колени, другой уцепился за полу сюртука, третий тянул за руку и звал идти с ними гулять по берегу. И вот Клайв пошел на прогулку с малышами и тут повстречал свою старую приятельницу, мисс Канн, и отправился вместе с ней и старшими детьми в церковь, а по выходе оттуда самым что ни на есть непринужденным образом приветствовал леди Анну и Этель, которые тоже были на богослужении. Когда он беседовал с ними, из храма вышла мисс Ханимен, вся шуршащая и величественная в своей знаменитой броши и кашмировой шали. Добродушная леди Анна подарила и ее улыбкой и приветствием. Тем временем Клайв подошел к сестре своей матушки и предложил ей руку. - Милая мисс Ханимен, будьте столь добры, отпустите его к нам обедать. Он был так любезен, что проводил вчера Этель, - сказала леди Анна. - Хм!.. Извольте, сударыня, - отвечала мисс Ханимен, вскинув голову и вытянув шею в крахмальном воротничке. Клайв не знал, смеяться ему или нет, а лицо его залилось ярким румянцем. Что до Этель, то она ни о чем не догадывалась и сохраняла полнейшее спокойствие. И вот, шурша своим черным шелковым платьем, Марта Ханимен молча пошла об руку с племянником по берегу моря, шумно катившего свои волны. Мысли об ухаживании, о поцелуях, о помолвках и свадьбах доводили эту престарелую деву до белого каления; и в жизни, и в помыслах своих она всегда была далека от всего этого и только сердилась, как сердятся бездетные женщины, когда матери семейства толкуют при них о своих малышах. Мисс Канн, та была старой девой иного типа - она обожала все чувствительное, из чего я склонен заключить... но, позвольте, чья это история - мисс Канн или Ньюкомов? В жилище мисс Ханимен, куда пришли все эти Ньюкомы, для них было уже разложено множество маленьких ножей и вилок. Этель была холодна и задумчива; леди Анна, по своему обычаю, весьма любезна. Вскоре, опираясь на руку камердинера, вошел сэр Брайен, у которого был тот особый аккуратненький вид, какой бывает у больных, когда их только что выбрили и причесали слуги, чтобы они предстали перед гостями. Он был разговорчив, хотя в голосе его слышалась перемена; он говорил по преимуществу о вещах, происходивших сорок лет назад, особливо про батюшку Клайва в его бытность юношей, чем немало заинтересовал Этель и ее кузена. - Вывернул меня из колясочки... бедовый был... все читал Ормову "Историю Индии"... хотел жениться на француженке. И как это миссис Ньюком ничего не завещала Тому? Странное дело, ей-богу! Последние новости, прения в парламенте и дела в Сити не занимали его. К нему подходили слегка робевшие дети и пожимали ему руку, а он рассеянно и ласково гладил их белокурые головки. Он спрашивал Клайва (в сотый раз), куда тот ездил, и сообщал, что перенес "легкий пиступ... совсем легкий... павляется... с каждым днем... здоов, как бык... скоо вернется в паламент". Потом он стал ворчать на Паркера, своего камердинера, по поводу задержки с обедом. Паркер вышел из комнаты и тут же вернулся, чтобы торжественно, с низким поклоном объявить, что кушать подано, после чего баронет, протянув Клайву на прощание два пальца, тут же поднялся к себе наверх. Добрейшая леди Анна принимала это так же спокойно, как и все остальное на свете. С каким странным чувством мы вспоминаем потом последнюю встречу со старым другом, его прощальный кивок, рукопожатие, его лицо и весь его облик, когда за ним закрывалась дверь или когда отъезжала кареха. Итак, на стол подали жареную баранину, и дети весело принялись за еду. Едва дети успели отобедать, как слуга возгласили: "Маркиз Фаринтош!" - и появился сей пар, дабы засвидетельствовать свое почтенье мисс Ньюком и ее маменьке. Он привез из столицы самые последние новости с самого последнего бала, где "слово джентльмена, была ужасная скучища, раз не было мисс Ньюком. Право так, да-да!". Мисс Ньюком ответила, что, разумеется, верит ему, поскольку он ручается словом джентльмена. - Так как вас не было, - продолжал молодой, пэр, - обе Рекстро шли нарасхват, право так, слово джентльмена. Занудное было сборище! Леди Мерриборо даже не надела нового платья. А вы что-то прячетесь нынешний год от столичного общества, леди Анна, и мы по вас скучаем. Мы-то надеялись, что вы нам устроите у себя два-три, сборища, право так, да-да! Я только вчера говорил: Тафтханту - что это леди Анна, Ньюком ничего нам не устраивает? Вы знаете Тафтханта? Он, говорят, умен и прочее, однако подлейший тип - я просто его не перевариваю! Леди Анна ответила, что плохое здоровье сэра Брайена мешает ей выезжать и принимать, у себя в этом, сезоне. - А вашей маменьке это не мешает выезжать, - не унимался милорд. - Коли она не посетит за вечер два-три сборища, она отдаст богу душу, слово джентльмена. Леди Кью, знаете ли, вроде той клячи, которую стоит распрячь, и она свалится. - Что ж, благодарствую за маменьку, - ответила, леди Анна. - Да-да, слева джентльмена. Вчера за вечер она побывала во множестве мест, я точна знаю. Обедала у Блоксамов - я там был. Потом, по ее словам, она собиралась пойти посидеть со старой миссис Крэкторп, которая сломала себе ключицу (этот Крэкторп из лейб-гвардии, ее внучек, - скотина, надеюсь, старуха, не оставит ему ни пенса). Потом она прикатила к леди Хокстоун, где а самолично слышал, как она говорила, будто успела еще побивать - ну у кого бы вы думали? - у Флауэрдейлов. Теперь ездят к этим Флауэрдейдам. Представляете? К кому у нас только не ездят, черт возьми! Они ведь, кажется, из ткачей? - И мы тоже, милорд. - Ах да, запамятовал! Но вы же из старого, очень старого рода. - Ничего не поделаешь, - не без лукавства ответила мисс Ньюком. Она всерьез верила в свою родовитость. - Вы что, верите в брадобрея? - удивился Клайв. Маркиз уставился на него с благородным любопытством, точно вопрошая: "Какой еще брадобрей, черт возьми, да кто, черт подери, вы сами?" - Зачем же отрекаться от предков? - ответила мисс Этель просто. - По-моему, в те далекие времена, людям приходилось заниматься... всевозможным трудом, и отнюдь не считалось зазорным быть брадобреем у Вильгельма Завоевателя. - У Эдуарда Исповедника, - поправил ее Клайв. - Наверно, это не выдумка, потому что я видел портрет упомянутого брадобрея. Его нарисовал один мой приятель, Макколлоп, и, кажется, картина еще не продана. Леди Анна заметила, что была бы счастлива взглянуть на нее. А лорд Фаринтош припомнил, что Макколлоп владел болотом по соседству с его собственным в Аргайлшире, однако не соизволил вступить в беседу с незнакомцем и предпочел любоваться в зеркале своей привлекательной физиономией, покуда обсуждалась эта тема. Но Клайв не стал продолжать разговора, а, отойдя к столику, принялся рисовать брадобрея, и тогда лорд Фаринтош возобновил свою упоительную светскую беседу. - Что за гнусные зеркала в этих брайтонских пансионах! Лицо в них получается какое-то зеленое, право так, а меня ведь зеленым никак не назовешь, не правда ли, леди Анна? - Но поверьте, лорд Фаринтош, у вас очень нездоровый вид, - заметила мисс Ньюком весьма серьезно. - А все потому, что вы засиживаетесь заполночь, курите да еще и ездите, наверно, к этому мерзкому Плэтту... - Разумеется, езжу! Но отчего же мерзкому - это уж слишком, право так! - вскричал благородный маркиз. - Как хотите, только вид у вас очень нездоровый. Помните, маменька, каким цветущим был прежде лорд Фаринтош? Прямо грустно смотреть, как он сдал, - ведь это второй его сезон! - Господи боже мой, что вы такое говорите, мисс Ньюком?! По-моему, я прекрасно выгляжу! - И сиятельный юноша пригладил рукою волосы, - Жизнь, конечно, нелегкая: каждый вечер рваться на части, сидеть чуть ли не до рассвета, а потом, знаете, эти скачки одна за другой, - хоть кого изведут! Вот что я сделаю, мисс Ньюком. Поеду в Кодлингтон, к маменьке, слово джентльмена, весь июль просижу там смирнехонько, а потом отправлюсь в Шотландию, и уж в следующем сезоне буду всем на загляденье! - Так и поступите, лорд Фаринтош! - сказала Этель, которую донельзя забавляли как юный маркиз, так и ее кузен, сидевший за столом и с возмущением слушавший своего соперника. - Что вы там делаете, Клайв? - осведомилась она. - Рисую бог знает что... того лорда Ньюкома, что пал в битве на Босвортском поле, - ответил художник, и девушка подбежала взглянуть на рисунок. - Но почему он у вас так похож на Панча? - удивилась молодая особа. - А что, нехорошо смеяться над собственными предками? - спросил Клайв с серьезным видом. - Какая потешная картинка! - воскликнула леди Анна. - Взгляните, лорд Фаринтош, ну разве не прелесть? - Возможно. Только я, признаться, не разбираюсь в этих вещах, - отозвался маркиз. - Слово джентльмена. Вот Одо Картон вечно рисует такие карикатуры, а я в них не смыслю. Вы ведь завтра возвращаетесь в город, не так ли? И будете у леди Такой-то и Сякой-то (эти аристократические фамилии он произнес совсем уже невнятно). Вы не должны допустить, чтобы мисс Блэккеп взяла над вами верх. Ни в коем случае! - И не возьмет, будьте покойны, - сказала мисс Этель. - Могу я просить вас об услуге, лорд Фаринтош? Ведь леди Иннисхауен ваша тетка? - Ну разумеется, тетка. - Так вот, не будете ли вы так добры достать приглашенье на ее бал во вторник моему кузену мистеру Клайву Ньюкому. Клайв, позвольте вас представить маркизу Фаринтошу. Юный маркиз отлично запомнил эти усы и их обладателя по прошлой встрече, хотя не счел нужным показывать, что узнал его. - Я счастлив, мисс Ньюком, исполнить любое ваше желание, - сказал он и, обернувшись к Клайву, спросил: - По-видимому, служите в армии? - Нет, я художник, - ответил Клайв, весь так и залившись румянцем. - Ах вот как! Право, я не знал! - вскричал маркиз; и когда вскоре, беседуя с мисс Этель на балконе, Фаринтош разразился громким смехом, Клайв, возможно не без резона, подумал: "Высмеивает мои усы, чтоб ему!.. С каким бы наслаждением я сбросил его сейчас на улицу!" Однако это благое желание мистера Клайва не повлекло за собой никаких немедленных действий. Поскольку маркиз Фаринтош, по-видимому, намерен был задержаться, а общество его изрядно-таки раздражало Клайва, последний откланялся и ушел на прогулку, утешаясь мыслью, что сможет воспользоваться вечерними часами, когда леди Анна будет занята сэром Брайеном, а потом, конечно, пойдет укладывать детей, и таким образом даст ему возможность побыть с четверть часа наедине с прелестной кузиной. Каково же было негодование Клайва, когда, воротившись наконец к обеду, он обнаружил в гостиной развалившегося в кресле Фаринтоша, который, оказывается, тоже был зван. Надежды на tete-a-tete рухнули. Этель с леди Анной и маркизом, как то свойственно людям, болтали об общих знакомых, о том, какие предстоят нынче балы, кто собирается на ком жениться, и прочее, прочее. И поскольку лица, о которых шла речь, принадлежали к высшему свету, о коем Клайв имел лишь смутное представление, он вообразил, что кузина важничает перед ним, чувствовал себя весьма неуютно и угрюмо молчал. У мисс Ньюком были свои недостатки, она, как, наверно, уже подметил читатель, была порядком-таки суетна, однако на этот раз, право же, никакой вины за ней не было. Если бы две кумушки в гостиной его тетки мисс Ханимен толковали о делах мистера Джонса и мистера Брауна, Клайва бы это не задело, но самолюбивые юноши частенько принимают свою оскорбленную гордость за независимость духа; к тому же для нас, представителей среднего класса, ничего нет обиднее, как слышать в беседе произносимые запросто имена сильных мира сего. Итак, Клайв безмолвствовал и ничего не ел за обедом, к немалой тревоге Ханны, которая в детстве не раз укладывала его спать и продолжала испытывать к нему материнскую нежность. Когда же он отказался от пирога с малиной и смородиной и от заварного крема - тетушкина шедевра, - который, как она помнила, он со слезами клянчил мальчишкой, добрая женщина совсем всполошилась. - Да что это с вами, мистер Клайв! - промолвила она. - Скушали бы кусачей! Хозяйка готовила, сами знаете, - и она поставила блюдо с пирогом обратно на стол. Леди Анна и Этель от души смеялись рвению доброй старушки. - Скушали бы кусочек, Клайв! - тут же повторяет Этель, едва простодушная миссис Хикс вышла из комнаты. - Чертовски вкусная штука, - заметил лорд Фаринтош. - Так скушали бы еще кусочек! - предложила мисс Ньюком, в ответ на что молодой маркиз, протягивая тарелку, изволил любезно заметить, что здешняя кухарка - сногсшибательная мастерица по части пирогов. - Кухарка?! Что вы, да никакая это не кухарка! - вскричала мисс Этель. - Неужели, лорд Фаринтош, вы не помните ту принцессу из "Тысячи и одной ночи"? Она тоже была сногсшибательной мастерицей по части пирогов. Лорд Фаринтош признался, что не помнит. - Я так и думала. Так вот, в Аравии, или в Китае, или еще где-то жила одна принцесса, которая готовила такой крем и пекла такие пироги, что никто не мог с нею сравниться. Здесь, в Брайтоне, тоже есть одна пожилая дама, отличающаяся тем же удивительным талантом. Это хозяйка нашего дома. - И моя тетка, с вашего позволения, сэр, - сказал мистер Клайв с большим достоинством. - Что вы говорите! Неужели это вы пекли, леди Анна, - изумился милорд. - Дама червей напекла нам сластей! - продекламировала мисс Ньюком, слегка покраснев. - Этот пирог испекла моя добрая старая тетушка, мисс Ханимен, - продолжал Клайв. - Мисс Ханимен - сестра того проповедника, знаете, которого мы ходим слушать по воскресеньям, - пояснила мисс Этель. - Ну, родственные связи Ханименов не такая уж интересная тема, - мягко заметила леди Анна. - Кун, пожалуйста, уберите все это. Клайв, давно ли были вести от полковника Ньюкома? Пока шел весь этот разговор о пирогах и сластях, на красивом лице лорда Фаринтоша читалось выражение замешательства и глубокой растерянности, Арабская принцесса, дама червей, выпекающая сласти, мисс Ханимен - кто они все, черт возьми?! Так можно было вкратце выразить недоуменные мысли его светлости. Впрочем, вслух он их не высказывал и на какое-то время в столовой воцарилось неловкое молчалив. Клайв мысленно убеждал себя, что он отстоял свою независимость не постеснялся родной тетки; и все же, так ли уж надо было упоминать о ней в этом обществе и не лучше ли было бы мистеру Клайву не вступать в разговор о пирогах? Этель, по-видимому, держалась именно такого мнения; ибо весь остаток вечера без умолку болтала с лордом Фаринтошем, едва удостаивая словом своего кузена. Леди Анна почти все время отсутствовала, поглощенная заботами о детях и сэре Брайене, так что Клайв имел счастье сидеть и слушать, как мисс Ньюком изрекает самые неожиданные суждения, порой выпуская заряд своих шуток в него самого, а порой высмеивая его приятелей, чем выставляла собственную особу далеко не в лучшем свете. Болтовня ее только больше обескураживала лорда Фаринтоша, который не понимал и десятой доли ее намеков, ибо небеса хоть и наделили юного маркиза личным обаянием, обширными землями, старинным титулом и неотъемлемой от него спесью, однако не даровали ему большого ума или чувствительного сердца. Вскоре из верхних, комнат вернулась огорченная леди Анна и сообщила, что сэру Брайену нынче худо, и молодые люди встали, чтобы откланяться. Лорд Фаринтош заверил хозяек, что обед был просто восхитительный, а уж особенно пироги, слово джентльмена! И он посмеялся собственному остроумию. Мисс Этель при этом напоминании только метнула на мистера Клайва презрительный взгляд. Маркиз собирался назавтра отбыть в Лондон. А не едет ли и мисс Ньюком? Вот если бы поехать одним поездом! - опять неудачное замечание. - Поедет ли Этель или нет, зависит оттого, как будет себя чувствовать сэр Брайен, - ответила леди Анна. - К тому же вы оба слишком молоды, джентльмены, чтоб быть ее провожатыми, - добавила она ласково и тут же поторопилась пожать руку Клайву, боясь, как бы ее слова не обидели его. Тем временем Фаринтош прощался с мисс Ньюком. - Умоляю вас, - говорил маркиз, - не бросайте меня у леди Иннисхауен. Вы же знаете, я ненавижу балы и не езжу на них, когда нет вас. Ненавижу танцевать, слово джентльмена! - Благодарю вас, - ответила мисс Ньюком, приседая. - Кроме как с одной дамой, одной единственной, слово джентльмена! Я непременно раздобуду приглашение для вашего кузена. Ах, если бы только вы согласились испробовать эту лошадку - я сам ее вырастил в Кодлингтоне, слово джентльмена! Она так хороша - прямо заглядение, а смирная - как ягненок! - Я не люблю лошадей, похожих на ягнят, - возразила девушка. - Да нет, она будет летать, как сокол! Она уже и барьер берет великолепно. Да-да, слово джентльмена! - Что ж, покажите мне ее как-нибудь, когда я возвращусь в Лондон, - ответила мисс Этель, протягивая ему руку и даря его восхитительной улыбкой. Клайв подошел к ним; он кусал губы. - По-видимому, вы теперь не изволите больше ездить на Бартпоре? - осведомился он. - Бедный старый Бартпор! Теперь на нем ездит детвора, - сказала мисс Этель, бросая коварный взгляд на Клайва, точно желая убедиться, попала ли ее стрела в цель. И тут же добавила: - Нет, его нынче не привезли в город; он остался в Ньюкоме, но я его очень люблю. - Возможно, она решила, что ранила кузена слишком больно. Но если Клайв и был ранен, то не показывал вида. - Он у вас уже года четыре, - ну да, минуло четыре года, как мой батюшка объездил его для вас. И вы все еще продолжаете любить его? Какое чудо постоянства! Порой вы даже катаетесь на нем в деревне - за неимением лучшей лошади, - какая честь для Бартпора! - Что за вздор! - Здесь мисс Этель с повелительным видом сделала Клайву знак остаться на минутку по уходе Фаринтоша. Но юноша предпочел не подчиниться этому приказу. - Спокойной ночи, - сказал он. - Я еще должен проститься внизу с тетушкой. И он ушел следом за лордом Фаринтошем, который, наверно, подумал: "Какого черта, разве не мог он проститься с теткой здесь наверху?", - так что, когда Клайв, отвесив ему поклон, скрылся в задней гостиной мисс Ханимен, молодой маркиз ушел вконец озадаченный и назавтра рассказывал друзьям в кофейне Уайта, какой странный народ эти Ньюкомы: "Был у леди Анны в гостях один родственник, они зовут его Клайвом, живописец по профессии - дядюшка у него проповедник, отец лошадиный барышник, а тетка сдает комнаты и сама стряпает, слово джентльмена!" ^TГлава XLIII,^U в которой мы возвращаемся к некоторым нашим старым друзьям На следующее же утро измученный юноша ворвался ко мне на квартиру в Темпле и поведал все, о чем сообщалось в предыдущей главе. В заключение рассказа, часто прерываемого гневными восклицаниями, адресованными его героине, он добавил: - Я видел ее на улице, когда ехал на станцию, она гуляла с мисс Канн и детьми, и... я ей даже не поклонился. - А почему же ты ехал по набережной? - удивился друг Клайва. - Из Стейн-Армз на станцию другая дорога. - Потому что хотел проехать под самыми ее окнами, - отвечает Клайв, сильно краснея, - и если увижу ее, не заметить. Что я и сделал. - А она почему гуляла по набережной в столь ранний час? - размышлял вслух приятель Клайва. - Не для того ведь, чтобы повстречать лорда Фаринтоша. Тот не встает раньше двенадцати. Стало быть, чтобы повстречать тебя. Ты говорил ей, что собираешься ехать поутру? - Ты же видишь, как она поступает со мной, - не унимался мистер Клайв. - То она со мной хороша, а то вдруг и знаться совсем не желает. Иногда она так добра, - нет, добра-то она всегда! - я хочу сказать, понимаешь, Пен... ну, ты понимаешь, что я хочу сказать! Но тут приезжает старая графиня, или юный маркиз, или еще какой-нибудь титулованный господин, и она гонит меня прочь до другого подходящего случая. - Таковы женщины, мой наивный мальчик, - отвечает его Нестор. - Но я не желаю этого терпеть! Не хочу, чтоб из меня делали дурака! - не унимается тот. - Кажется, она ждет, что все будут ей поклоняться, и шествует по белу свету, как царица. Однако до чего же она прекрасна! И знаешь, я тебе признаюсь. Мне хочется пасть перед нею ниц, и пусть она поставит мне на спину свою прелестную ножку, а я ей скажу: "Вот я. Топчи меня насмерть. Делай своим рабом. Надень серебряный ошейник с надписью "Этель", и я буду носить его перед всем миром". - И еще голубую ленту-поводок, чтоб лакей мог держать тебя на нем, и еще намордник для прогулок. Гав-гав! - прибавляет мистер Пенденнис. На этот шум из соседней спальни высовывается голова мистера Уорингтона, подбородок его в мыле - он как раз собрался бриться. - У нас тут душевный разговор. Исчезни, пока тебя не позовут, - бросает ему мистер Пенденнис, и намыленная физиономия Уорингтона скрывается за дверью. - Не подтрунивай надо мной, - говорит Клайв, смеясь невеселым смехом. - Пойми, надо же мне с кем-то поделиться. Я умру, если не выговорюсь. Порою, сэр, я набираюсь сил и даю ей отпор. Лучше всего действует сарказм; я научился этому от тебя, Пен, старина. Это ее обескураживает, и, возможно, я одержал бы победу, если бы мог продолжать в том же духе. Но тут в голосе ее слышатся нежные нотки, ее неотразимые глаза бросают мне взгляд, и все мое существо приходит в трепет и смятение. Когда она стала невестой лорда Кью, я поборол в себе эту проклятую любовь и, как честный человек, бежал от нее, за что небеса вскоре даровали мне душевный покой. Но сейчас страсть бушует во мне сильнее прежнего. Прошлой ночью, клянусь, я до рассвета считал бой этих проклятых башенных часов, только под утро задремал и видел во сне отца, но тут как раз меня разбудила служанка, принесшая кувшин с горячей водой. - И она тебя ошпарила? Какая жестокая женщина! Я вижу, ты сбрил усы. - Фаринтош спросил меня, не собираюсь ли я на военную службу, - ответствовал Клайв. - Она рассмеялась. Вот я и решил, что лучше снять их. Ах, я готов был снять не только волосы, но и голову! - А ты когда-нибудь предлагал ей стать твоей женой? - осведомился приятель Клайва. - Я всего и видел ее пять раз с тех пор, как воротился на родину, - возразил юноша, - и всегда при третьем лице. Да и кто я такой? Живописец с годовым содержанием в пятьсот фунтов. А ведь она привыкла ходить по бархату и есть на серебре; за ней увиваются маркизы, бароны и разные прочие щеголи. Посмею ли я сделать ей предложение? Тут его друг процитировал негромко строки из Монтроза: Кто духом слаб, кого страшит Судьбы слепая впасть. Ей вызов бросить не спешит, Чтоб вознестись иль пасть {*}. {* Перевод Г. Шейнмана.} - По правде говоря, у меня не хватает духу! Ведь если она мне откажет, я уже никогда больше не заикнусь об этом. У ее ног толпится вся эта знать, а я тут выйду вперед и скажу: Замечаю я, девица, Что тебе я по душе. Я читал ей в Баден-Бадене эту балладу, сэр, нарисовал лорда Берли, как он обхаживает деревенскую девушку, и спросил, что бы она сделала на ее месте. - Значит, все-таки было объяснение? А я думал, что мы сидели в Бадене скромнее некуда и даже словом боялись обмолвиться о своих чувствах. - Да разве это скроешь, разве удержишься от намеков? - говорит Клайв, снова краснея. - Женщины без труда читают все по нашим глазам и догадываются, что творится у нас в душе. Помню, она тогда сказала своим серьезным и невозмутимым тоном, что лорд и леди Берли в конце концов не так-то уж, видимо, были счастливы в браке и что ее милость, пожалуй, сделала бы куда лучше, если бы вышла замуж за человека своего круга. - Весьма благоразумный ответ для восемнадцатилетней девицы, - заметил приятель Клайва. - Благоразумный, однако не бессердечный. Допустим, Этель догадывалась... как обстоит дело, но ведь она была помолвлена и знала, что друзья прочат мне в жены славную девушку, - она вправду малая и добрая девочка, эта малютка Рози, и вдвое лучше, Пен, когда при ней нет маменьки, - так вот, предположим, что, зная все это, мисс Ньюком хотела дать мне понять, чтобы я образумился. Разве не права она была, давая мне подобный совет? Ей ли быть женой бедняка? Представь себе, что Этель Ньюком, как тетушка Ханвмен, идет на кухню печь пирожки. - Прекрасных черкешенок продают только за большие деньги, - заметил мистер Пенденнис. - Если в порядочной грузинской семье растет красавица, ее откармливают лучшим рахат-лукумом. Ее купают в благовониях, облачают в шелка, учат пению, танцам и игре на цитре и когда она достигает совершенства, отсылают в Константинополь пред светлые очи султана. Остальные члены семьи и не думают роптать, едят простую пищу, купаются в речке, носят старое платье и благодарят аллаха за возвышение своей сестры. Да неужели ты не видишь, что этот турецкий обычай принят по всему свету? Тебе не по карману товар, что продается на Мэйфэрском рынке, бедный мой Клайв! Есть в этом мире вещи, которые предназначены для тех, кто получше нас с тобой, мой друг. Так пусть же Богач читает свою послеобеденную молитву, а псы и Лазарь благодарят за объедки. Гляди-ка, а вот и Уорингтон - разодет и выбрит, точно спешит на свидание. Как видит читатель, в разговорах с друзьями примерно одних с ним лет Клайв был куда красноречивей и сообщительней, чем в письме к батюшке, в коем он рассказывал о своих чувствах к мисс Этель. Он прославлял ее кистью и пером. Он без конца набрасывал контур ее головки, ее строгие брови, нос (этот чудесный маленький носик), продолжавший чистую линию лба, короткую верхнюю губку, подбородок, от которого шел крутой изгиб к шее и так далее и тому подобное. Всякий, кто заходил к нему в мастерскую, мог увидеть там целую галерею подобных портретов. Когда миссис Маккензи посетила эту обитель и заметила, что на сотне полотен и бумажных листов, серых, белых и коричневых, повторяется одно и то же лицо и фигура, ей, наверное, сказали, что все они писаны со знаменитой римской натурщицы, которая позировала Клайву в Италии; после чего миссис Мак с убеждением заявила, что Клайв ужасно испорченный; однако от этого он только выиграл в глазах вдовы, ну а мисс Рози, конечно, придерживалась мнения своей маменьки. Рози всегда и всему в жизни улыбалась. Она безропотно просиживала весь вечер на каком-нибудь глупом и скучном приеме; безропотно дожидалась часами у Шульбреда, пока ее маменька делала покупки; безропотно выслушивала изо дня в день одни и те же рассказы матери; часами безропотно терпела материнские попреки и ласки; и каковы бы ни были события ее незатейливого дня, солнечная ли стояла погода или пасмурная, или, может, лили дожди и сверкали молнии, мисс Маккензи, мне думается, безмятежно засыпала в своей постели, готовая улыбкой встретить наступающее утро. Поумнел ли Клайв в своих странствиях, или сердечные муки и жизненный опыт открыли ему глаза, только он теперь совсем, по-иному смотрел на вещи, которые прежде, несомненно, доставляли ему удовольствие. Бесспорно одно, что до отъезда за границу он считал вдову Маккензи женщиной блестящей, остроумной и приятной и благосклонно выслушивал все ее рассказы про Челтнем, про жизнь в колониях, балы у губернатора, про то, что говорил епископ и как ухаживал председатель суда за женой майора Макшейна, а сам майор выказывал при сем явное беспокойство. "Наша приятельница миссис Маккензи, - любил говорить добряк полковник, - женщина умная и светская и повидала людей". История о том, как в Коломбо сэр Томас Сэдмен обронил в суде носовой платок с монограммой Лоры Макшейн, а королевский прокурор ОТоггарти нагнулся И подобрал его в ту самую минуту, когда майор давал показания против своего чернокожего слуги, который украл у него треуголку, - история эта, рассказанная вдовой со множеством забавных комментариев, всегда вызывала смех Томаса Ньюкома и прежде забавляла также и Клайва. А ныне, заметьте, когда однажды миссис Маккензи принялась с увлечением рассказывать эту историю господам Уорингтону и Пенденнису и еще Фредерику Бейхему, приглашенным на Фицрой-сквер по случаю приезда мистера Клайва, и мистер Бинни начал посмеиваться, а Рози, как ей и положено, смущалась и приговаривала: "Ну нет же, мама!.." - ни тени улыбки или добродушного интереса не появилось на скучающем лице Клайва. Он чертил стебельком земляники воображаемые портреты на скатерти, с отчаянием заглядывая в свой стакан с водой, будто готов был кинуться в него и утопиться; Бейхему даже пришлось напомнить ему, что графин с кларетом прямо не чает попасть опять в руки своего верного почитателя Ф. Б. Не успела миссис Мак, расточая улыбки, удалиться, как Клайв простонал: "Господи! Как надоела мне эта история!" - и вновь погрузился в свое мрачное раздумье; на Рози, чьи нежные глазки на миг задержались на нем, когда она покидала комнату вслед за матерью, он даже не взглянул. Я слышал, как Ф. Б. шепнул Уорингтону: - Вот маменька - та в моем вкусе. Великолепный форштевень, сэр, прекрасный каркас, от носа до кормы, - люблю таких. Благодарю, мистер Бинни, пью ответную, раз Клайв решил пропустить. Наш мальчик что-то погрустнел в своих странствиях, сэр. Похоже на то, что какая-нибудь благородная римлянка похитила его сердце. Почему вы не прислали нам портрет этой чаровницы, Клайв? А юный Ридли, вам будет приятно это слышать, мистер Бинни, обещает со временем занять видное место в мире живописцев. На выставке все восхищались его картиной, и моя старая приятельница, миссис Ридди, рассказывала мне, что лорд Тодморден прислал ему заказ на две картавы, по сто гиней за каждую. - Что же тут удивительного, - заметил Клайв. - Не пройдет и пяти лет, как полотна Джей Джея будут цениться в пять раз дороже. - Тогда нашему другу Шеррику стоило бы сейчас приобрести несколько картин этого молодого человека, - сказал Ф. Б. - Он мог бы на этом хорошо заработать. Я бы и сам купил, да нет лишних денег. Вложил весь свой капитал, в одно одесское предприятие, сэр; закупил видимо-невидимо овса и бобов, вот и сижу по сей день на бобах за грехи молодости. Впрочем, я всегда буду утешаться мыслью, что способствовал - пускай скромно - выдвижению этого достойного человека. - Вы,. Ф.. Б.?! Это каким же образом? - осведомились мы. - Своими скромными выступлениями в печати, - величаво ответил Бейхем. - Мистер Уорявгтов, там что-то кларет около вас застоялся, а ему, сэр, полезна проминка. Так вот, эти статьи, как ни пустячны они могли показаться, привлекли к себе внимание, - продолжал Ф. Б., с явным удовольствием потягивая вино. - Их читают те, кто, к вашему сведению, Пенденнис, не очень ценит литературный и даже политический отделы вашей газеты, хотя оба они, как я слышал от иных читателей, ведутся с большим, а лучше сказать - огромным умением. На днях Джон Ридли прислал своему родителю сто фунтов и тот положил их на имя сына. Ридди рассказал об этом лорду Тодмордену, когда сей достойный вельможа поздравлял его с таким сыном. Как жаль, что Ф. Б. не имеет подобного отпрыска! - Все мы со смехом поддержали эти сетования. Кто-то на нас сказал миссис Маккензи (пусть злодей краснеет от стыда, признаваясь, что во дни юности шутки над друзьями составляли одно из его любимых развлечений), будто бы Ф. Б. происходит из знатной фамилии, которой принадлежат обширные земельные угодья, и поскольку Бейхем оказывал вдовушке особое внимание и расточал ей свои высокопарные комплименты, она была крайне польщена его учтивостью в объявила его на редкость distingue {Благовоспитанным, изысканным (франц.).}, ну в точности генерал Хопкирк, командовавший войсками в Канаде. Она заставляла Рози петь для мистера Бейхема, и тот приходил в восторг от пения девушки и говорил, что все ее таланты, конечно, от маменьки, и одного только он, Ф. Б., не в силах понять: откуда у такой молодой дамы такая взрослая дочь? Ах, полноте, сэр! Миссис Маккензи была совершенно очарована и побеждена этим новым комплиментом. А тем временем простодушная малютка Рози продолжала щебетать свои милые песенки. - А вот мне непонятно, - проворчал мистер Уорингтон, - как у этакой мамаши да такая славная девочка, Я мало что смыслю в женщинах, но уж эта, по-моему... ой-ой-ой!.. - Ну же, договаривай, Джордж, - попросил его приятель. - Многоопытная полковая дама - лицемерная, расчетливая и пронырливая, - продолжал наш женоненавистник. - А вот девочку я готов слушать хоть до утра. Спору нет, она была бы Клайву лучшей подругой, чем эта его великосветская кузина, по которой он сохнет. Я слышал, как он давеча рвал и метал из-за нее у нас в Темпле, когда я одевался. И какого черта ему вообще жениться?! - Тут мисс Маккензи как раз кончила петь, Уорингтон подошел к ней и, краснея, сделал ей комплимент, что было для него совершенно неслыханным подвигом. - Не пойму я, - говорил Джордж, когда мы с ним возвращались домой, - неужели каждый мужчина непременно должен отдать свое сердце какой-нибудь женщине, которая того не стоит? Все эти чувства - вздор! Нельзя позволять женщине быть нам помехой в жизни; а коли уж надо человеку жениться, предоставьте ему подходящую подругу - и дело с концом. Отчего наш юнец не женится на этой девице? Вернулся бы спокойно к своим делам и занимался бы живописью. Папаша его желает этого, и тот старый набоб, добряк и эпикуреец, тоже, по-моему, благорасположен. Хорошенькая малютка, денег, я думаю, в достатке, - все прекрасно, одна, скажу я тебе, беда - полковая дама! Клайв малевал бы свои картины, крестил в год по ребенку и чувствовал бы себя счастливым, как молодой ослик, что щиплет траву на общинном выгоне; так нет, ему, видишь ли, понадобилась зебра! Это что, lusus naturae? {Игра природы (лат.).} Я, слава богу, в жизни не беседовал со светскими женщинами, не знаю, что это за порода; да я едва ли и видел-то их с тех пор, как юнцом посещал балы, которые устраивают по случаю скачек: я ведь не хожу на столичные рауты и в оперу, подобно вам, молодым прихлебателям знати. Я слышал ваш разговор об одной из этих редкостных женщин, да и как было не слышать - двери моей комнаты были открыты, а юнец орал, словно одержимый. Он что, согласен, чтобы его терпели из милости, авось, мол, и он понадобится за неимением лучшего? Или так принято, в вашем проклятом обществе, и светские дамы иначе не поступают? Нет, чем связать свою жизнь с подобным созданием, я предпочел бы лучше жениться на дикарке, которая вскормила бы мое темнокожее потомство; а чем растить дочь для здешнего рынка, лучше держать ее в лесу, а потом взять и продать в Виргинию! - Этой гневной тирадой исчерпалось в ту ночь возмущение нашего приятеля. В последующие недели мистер Клайв имел счастье еще раз или два повстречать кузину на балу, однако все его свидания с медным дверным молотком леди Кью на Куин-стрит завершались неудачей. В конце концов, Этель прямо сказала ему, что бабушка не хочет его принимать. - Сами знаете, Клайв, я тут бессильна - не могу же я подавать вам знаки из окна. Но вы все-таки приезжайте: вдруг на бабушку найдет добрый стих. К тому же, если вы перестанете ездить, она может догадаться, что это я вам посоветовала, а воевать с ней изо дня в день - маленькое удовольствие, сэр, могу вас заверить! Вот идет лорд Фаринтош, чтобы повести меня танцевать. Помните, сэр, вам нельзя разговаривать со мной весь вечер! - И девушка уплыла, вальсируя с маркизом. Как раз в тот же вечер, когда он стоял, кусая ногти от досады, кляня свою судьбу и сгорая желанием вызвать лорда Фаринтоша в расположенный по соседству парк, откуда полисмен отвез бы в участок бренное тело того из них, кто останется жив, - старая леди Кью нежданно кивнула ему самым приветливым образом; а ведь в иные вечера ее сиятельство проходила мимо, не замечая его, будто он - какой-нибудь швейцар, отворивший ей дверь. Если мисс Ньюком не могла встречаться с мистером Клайвом в доме своей бабушки и не слишком от этого страдала, почему же тогда она поощряла его попытки свидеться с нею? Если Клайву был заказан вход в особняк на Куин-стрит, то почему же огромная лошадь маркиза Фаринтоша что ни день заглядывала в нижние окна всех соседних домов? Почему для него устраивались маленькие семейные обеды перед отбытием в оперу, на спектакль и по разным другим случаям и на столе появлялся старый-престарый портвейн из погребов Кью, где его оплетала паутина еще в те дни, когда Фаринтоша не было на свете. Но столовая была такая тесная, что за маленьким круглым столом умещалось не более пяти человек, то есть леди Кью с внучкой, мисс Крочет, дочь покойного викария из Кьюбери, одна из девиц Тоудин и капитан Уолай, или же Фрэнк Подпивалл, родня и почитатель Фаринтоша, - оба люди без веса, - или, на худой конец, старый Фред Тидлер (жена его была прикована к постели, а сам он приходил, когда бы ни позвали). Побывал здесь однажды и Крэкторп, но этот молодой вояка, нрава прямого и горячего, разбранил их трапезы и больше уже здесь не появлялся. - Хотите знать, зачем меня позвали? - рассказывал потом капитан за офицерским столом в казармах Риджентс-парка, где случилось быть и Клайву. - Да в качестве Фаринтошева пажа, чтоб стоял поблизости или посидел где-нибудь сзади в ложе, пока Его Королевское Высочество будет вести беседу со своей Дамой Сердца; а потом пошел кликнул экипаж и проводил до дверей эту скрюченную ведьму, которой бы только и ездить на помеле, черт ее подери, да еще эту старую заморенную и нарумяненную компаньонку, что так похожа на крашеную овцу! Кажется, Ньюком, вы неравнодушны к своей прелестной кузине? Я и сам страдал по ней в прошлом сезоне, и еще многие другие тоже. Бог мой, сэр, что может быть безотрадней роли младшего сына, когда на сцене появляется маркиз с пятнадцатью тысячами годового дохода! Вам кажется, что вы уже у цели, и тут выясняется, что ничего вы не достигли. Мисс Мэри, мисс Люси или мисс Этель будут на вас смотреть не больше, простите за грубое сравнение, чем моя собака на кусок хлеба, если ей предложить вот эту котлетку. Верно, старушка? Ну да, не хочешь, стерва! - Это относилось к Мэгги из породы скай-терьеров, которая и впрямь с презрением отвернулась от хлеба, предпочтя ему котлетку. - Не хочет, как все представительницы ее пола. Неужели вы думаете, что помри раньше старший братец Джека, тот, которого все звали "ходячим скелетом" (вообще-то, он неплохой был малый, только уж очень любил петь псалмы), - так неужели, по-вашему, леди Клара стала бы смотреть тогда на этого хлыща Барнса Ньюкома? Простите, он, кажется, ваш кузен, но, право, я в жизни не видел такого противного сноба. - Этого я охотно вам уступаю, - смеясь, отвечал Клайв, - что бы о нем ни говорили, я защищать его не буду. - Понимаю, значит, других членов семьи трогать не стоит. Ну ладно, я хочу только сказать, что старуха может испортить хоть кого: любую девушку сделает сухой и черствой, сэр; я, признаться, был несказанно рад, узнав, что Кью выскользнул из ее острых когтей. Ведь Фрэнком обязательно будет командовать какая-нибудь женщина, так уж пусть лучше хорошая! Говорят, его матушка дама серьезная и все такое, ну и что! - продолжал честный Крэкторп, усиленно дымя своей сигарой. - А старая графиня, по слухам, не верит ни в бога, ни в черта, однако до того боится темноты, что, если в спальне потухнет свечка, вопит на весь дом - аж чертям тошно. Топплтон как-то раз ночевал с ней по соседству в Гронингэме, так он слышал, не правда ли, Топ? - Вопила, точно старая кошка на крыше, - ответил Топплтон, - я сперва так и решил - кошка! А еще мой слуга рассказывал, будто она имеет привычку швырять чем попало в горничную, да-да - колодкой для обуви или чем другим - словом, бедная женщина ходит вся в синяках. - А здорово Ньюком нарисовал Джека Белсайза! - донесся голос Крэкторпа из облака табачного дыма. - И Кью тоже - похож, как две капли воды! Слушайте, Ньюком, напечатайте эти портреты, и вся наша команда раскупит их. Составите состояние, ей-богу! - вскричал Топплтон. - Да он такой барин, что и не думает о деньгах! - заметил Уродли. - А тебя, Уродли, старина, он задаром нарисует и пошлет на выставку, где в тебя влюбится какая-нибудь вдовушка; или нет, черт возьми, тебя напечатают на заглавном листе альбома знаменитых красавцев! - кричит другой насмешник из их полка. - Попридержи язык, сарацинова башка! - отвечает ему Уродли. - А тебя нарисуют на банках с медвежьим салом. Как там у Джека все уладилось? Когда от него было последнее письмо, дружище? - Я получил пресмешное письмо из Палермо - от него и от Кью. Джек уже девять месяцев не брал карт в руки, решил отстать от этого дела. И Фрэнк тоже становится паинькой. Придет время, и ты, Уродли, старый безбожник, раскаешься во грехах своих, заплатишь долги и сделаешь какое-нибудь доброе дело для той бедной модистки с Олбени-стрит, которую обманул. Джек сообщает, что матушка Кью написала убедительное письмо лорду Хайгету; старик сменил гнев на милость, и они скоро помирятся - Джек теперь старший сын, так-то! Ведь леди Сьюзен, как на грех, рожала только девчонок. - Для Джека это как раз удача! - вскричал кто-то из присутствующих. И речь пошла о том, какой хороший товарищ был Джек и что за молодец Кью, и как он предан ему душой, и как навещал его в тюрьме и заплатил все его долги, и что, вообще, за хорошие ребята все мы, - последнее уже говорилось в курительной комнате при казарме Риджентс-парка, где стоял тогда лейб-гвардейский полк, некогда числивший в своих рядах лорда Кью и мистера Белсайза. Друзья с любовью вспоминали обоих; ведь именно потому, что Белсайз тепло говорил о Клайве и о своей с ним дружбе, приятель его, доблестный Крэкторд, возымел интерес к нашему герою и сыскал случай с ним познакомиться. Вскоре Клайв близко сошелся с этими славными и прямодушными молодыми людьми; и если кто из его более давних и степенных друзей выходил иногда погулять после обеда по Парку и поглядеть на всадников, он мог лицезреть на Роттен-роу и мистера Ньюкома, бок о бок с другими франтами - все они были с усами, черными и белокурыми, с цветами в петлицах (и сами тоже как первоцвет), восседали на породистых скакунах, едва касаясь стремени носком лакированного сапога, и, поднося к губам руку в светло-желтой лайковой перчатке, посылали воздушные поцелуи встречным красавицам. Клайв писал портреты с доброй половины офицерского состава Зеленой лейб-гвардии и был объявлен штатным живописцем этого славного подразделения. Глядя на портрет их полковника кисти Клайва, можно было помереть со смеху, а изображение полкового врача было признано просто шедевром. Он рисовал лейб-гвардейцев в седле и на конюшне, в спортивных костюмах и с обнаженной саблей над головой; изображал, как они бьются с уланами, как отражают натиск пехоты и даже как разрубают надвое овцу, что, как известно, лихие кавалеристы проделывают с одного маху. Отряды лейб-гвардейцев появились на Шарлотт-стрит, благо это было недалеко от их казарм; блестящие экипажи останавливались у его дверей, а в окнах мастерской частенько показывались молодые люди благородного обличил с закрученными усами и сигарой во рту. Сколько раз крохотный мистер Птич, живший рядом с Клайвом миниатюрист, со всех ног бежал к окну гостиной и глядел в щелочку между ставнями - не к нему ли едет заказчик, не к нему ли "господа в колясках". А как злился член Королевской Академии мистер Хмурвид на этого молокососа и франтика в золотых цепочках и отложных воротничках, который, уж будьте покойны, испортит нам всю коммерцию своими даровыми портретами. Отчего ни один из этих молодых людей не зайдет к Хмурвиду? Хмурвиду пришлось все-таки признать, что у этого Ньюкома несомненный талант и большое умение уловить сходство. Пишет маслом он, конечно, плохо, но его карандашные портреты вполне сносны, а лошади очень динамичны и натуральны. Мистер Гэндиш утверждал, что, поучись Клайв годика три-четыре в его академии, он стал бы настоящим художником. А мистер Сми покачивал головой и выражал опасение, что эти бессистемные и случайные занятия, эта постоянная дружба со знатью не помогут развитию таланта, - и это говорил Сми, который готов был пройти пять миль пешком, чтобы только попасть на вечер хоть к какой-нибудь титулованной особе. ^TГлава XLIV,^U в которой мистер Чарльз Ханимен предстает перед нами в выгодном свете Мистер Фредерик Бейхем подождал, когда Клайв кончит беседовать со своими друзьями на Фицрой-сквер, и отправился провожать его домой с намерением по дороге зайти посидеть в трактире. Клайв всегда находил удовольствие в обществе Ф. Б., был ли тот в шутливом настроении или, как сейчас, расположен вести поучительный и серьезный разговор. На протяжении всего вечера Ф. Б. был как-то по-особому величав. - Полагаю, от вашего внимания не ускользнуло, что я сильно переменился, Клайв, - начал он. - Да, я сильно переменился. С тех самых пор, как этот добрый самарянин, ваш батюшка, возымел сочувствие к бедняге, очутившемуся среди воров, - заметьте, я нисколько не утверждаю, что был много лучше них, сэр, - Ф. Б. в некоторых отношениях исправился. Я вступил на путь трудолюбия, сэр. Способности, от природы, быть может, незаурядные, растрачивались прежде на игру в кости и кутежи. Но теперь я начинаю ощущать свое призвание; и, возможно, мои начальники, те, что, закурив сигары, отправились домой и не подумали сказать: "А не пойти ли нам, старина Ф. Б., в "Пристанище" угоститься холодным омаром с пивом?" Они, впрочем, и не очень считают себя моим начальством, - так вот, этот Политик и этот Литератор, сэр (псевдонимы господ Уорингтона и Пенденниса, были произнесены им с особым сарказмом), обнаружат в один прекрасный день, что их скромный сотрудник пользуется у знатоков большим уважением, чем они сами. Про мистера Уорингтона я ничего не скажу - он человек даровитый, сэр, бесспорно, - но в этом вашем чрезмерно самодовольном друге, мистере Артуре Пенденнисе есть что-то этакое... ну, да время покажет! Вы, верно, не получали... хм... нашей газеты в Риме и в Неаполе? - Она запрещена инквизицией, - с радостью сообщил ему Клайв, - а в Неаполе она вызвала гнев короля. - Я ничуть не удивляюсь, что она не нравится в Риме, сэр. Она затрагивает серьезный вопрос, который должен привести в трепет прелатов некоей церкви. Читали вы, к примеру, статью... "Наши церковники"? Это галерея портретов, так сказать, духовных и телесных, ныне здравствующих в Британии отцов церкви, подписано: "Лод Латимер". - Я не очень этим интересуюсь, - отвечал Клайв. - Тем хуже для вас, мой юный друг. Я не склонен строго судить ближнего своего - сам ведь грешен - и не стану также утверждать, что "Наши церковники" будут непременно вам полезны. Однако каковы они ни есть, они уже возымели благое действие. Спасибо, Мэри, душечка, ваше боченочное пиво хоть куда - пью за здоровье твоего будущего мужа. А ведь неплохо освежиться стаканчиком доброго крепкого пива после всех этих кларетов, сэр. Итак, возвратимся к "Церковникам", сэр. Да простится мне мое самомнение, если я скажу, что, хотя мистер Пенденнис и смеется над ними, они оказали газете немаловажную услугу. Они придали ей лицо; сплотили вокруг нее уважаемые сословия. Они вызвали обширную переписку. Я получаю множество любопытнейших писем по поводу "Наших церковников", особливо от дам. Одни жалуются, что задеты их любимые проповедники; другие рады, что Ф. Б. поддержал тех, на чьи проповеди они ходят. Ведь "Лод Латимер" это я, сэр, хотя мне приходилось слышать, как авторство этих очерков приписывалось преподобному мистеру Бункеру, а также одному члену парламента, видному деятелю религиозного мира. - Так вы и есть знаменитый "Лод Латимер"?! - восклицает Клайв, которому действительно попадались в нашей газете очерки, подписанные этим досточтимым именем. - Слово "знаменитый" здесь не очень подходит. Некий господин, который вышучивает все на свете, - а точнее: мистер Артур Пенденнис, - хотел, чтобы я подписывался просто "Церковный сторож". Он частенько величает меня этим именем, - он ведь, как ни грустно, имеет привычку потешаться над серьезными вещами. Разве вы додумались бы, юный мой друг, что та же рука, которая пишет рецензии на разных художников, а по временам, когда его высочество Пенденнис ленится, набрасывает отзывы о второстепенных театрах, строчит шутливые эпиграммы и составляет хронику текущих событий, что та же рука может по воскресеньям браться за перо, чтобы обсуждать столь важную тему и выступать с оценкой, британских проповедников. Восемнадцать воскресных вечеров подряд, Клайв, я писал своих "Церковников" в парадной гостиной миссис Ридли, где прежде обитала мисс Канн (она теперь устроена лучше), не позволяя себе ни капли горячительного, разве что совсем уж иссякнут силы. Пенденнис смеется над моими очерками. Он говорит, что публике они надоели и пора их прекратить. Я не хочу думать, что мне завидует тот, кто сам устроил меня в "Пэл-Мэл", хотя, возможно, мои таланты тогда еще не выявились. - Пен считает, что он теперь пишет лучше, чем вначале, - вставил Клайв, - я слышал, как он это говорил. - Свои литературные труды он ценит очень высоко, независимо от их даты. Я же, сэр, только завоевываю признание. Ф. Б. уже приобрел некоторую известность в церковных кругах нашей столицы, сэр. Я заметил, как в позапрошлое воскресенье смотрел на меня епископ Лондонский, - и уверен, что его капеллан шепнул ему на ухо: "Это мистер Бейхем, ваше преосвященство, племянник достопочтенного собрата вашей милости, лорда епископа Буллоксмитского". А в прошлое воскресенье я был в церкви - у святого великомученика Мунго, где проповедует преподобный С. Льстивер; так вот, в среду я получаю письмо {почерк женский - не иначе миссис Льстивер), в коем содержится жизнеописание этого духовного лица, рассказ о присущих ему с малолетства добродетелях, и рукописный экземпляр его стихотворений, а при сем высказывается намек, что ему самой судьбой предназначено вакантное место настоятеля собора. - Да, не одному только Ридли я помог на этом свете, - продолжал Ф. Б. - Быть может, мне следует за это краснеть, да я и краснею, - но что поделаешь, старая дружба - так вот, признаюсь, я чрезмерно превознес и живописал достоинства вашего дядюшки Чарльза Ханимена. Сделал я это отчасти из-за Ридли - в надежде помочь ему расплатиться с ними, отчасти же в память о прошлом. Известно ли вам, сэр, что обстоятельства Чарльза Ханимена сильно изменились и что бедняк Ф. Б., кажется, помог ему составить состояние? - Рад это слышать, - отвечал Клайв. - Как же сотворили вы это чудо, Ф. Б.? - При помощи здравого смысла и предприимчивости, мой мальчик, а также знания света и простой благожелательности. Вы увидите, часовня леди Уиттлси имеет теперь совсем другой вид. Этот мошенник Шеррик признался, что обязан мне произошедшей переменой; он прислал мне несколько дюжин вина и никакого векселя с меня не взял, дескать - в благодарность за услугу. Случилось так, что вскоре после вашего отъезда в Италию, сэр, я явился к Шеррику на дом по поводу расписочки, которую необдуманно подмахнул один мой приятель, и хозяин пригласил меня выпить чаю в кругу его семьи. Я изнывал от жажды - я шел пешком из Хэмстеда, где в "Шалаше Джека" мы съели с бедным Кайтли по отбивной, - и охотно принял его приглашение. Когда мы покончили с домашними булочками, дамы угостили нас музыкой, и тут, еэр, меня осенила идея. Вы знаете, как замечательно поют мисс Шеррик и ее матушка. Они исполняли Моцарта, сэр. "А что, если этим дамам, поющим под фортепьяно Моцарта, петь под орган Генделя?" - спросил я у Шеррика. "Может, вы еще предложите им ходить с шарманкой, черт подери!" - "Шеррик, вы язычник, вы ignoramus {Невежда (лат.).}, - ответил я. - Я просто хотел сказать, почему бы не исполнять им церковную музыку Генделя и прочие там церковные песни в часовне леди Уиттлси. Петь они будут за ширмой на хорах, что тут худого? Ваши мальчики - певчие сбежали в "Музыкальную пещеру"; распался ваш хор - так почему бы вашим дамам не заняться этим делом". Он ухватился за мою идею. Такого пения вы никогда еще не слышали, и оно было бы еще лучше, если бы прихожане не шумели. Это была прекрасная затея и вполне безобидная, сэр, сказать по-мирскому - отличный номер! И костюмы очень удачные, сэр, - нечто вроде монашеского одеяния; у миссис Шеррик душа артистки, ведь если человек вдохнул когда-то воздух кулис - это у него навсегда, сэр, так и знайте! Дамы репетировали в часовне вечерами, при лунном свете, а потом отправлялись к Ханимену откушать устриц. Спектакль получился, сэр! Народ стал разбирать ложи - я хотел сказать, скамьи, - и Чарльз Ханимен, приободренный щедрой помощью вашего благородного родителя, а возможно, вдохновленный новым успехом, стал проповедовать красноречивее прежнего. Он кое-чему научился у Хаслера из театра Хэймаркет, сэр. Проповеди его, по-моему, все те же, но поданы, так сказать, в новой постановке - с новыми костюмами и прочими эффектами, сэр. Часовня разубрана цветами, сэр, - предполагается, что это дар благочестивых прихожанок, однако, entre nous {Между нами (франц.).}, Шеррик подрядил на поставку их Натана или кого-то другого с Ковентгарденского рынка. А еще... только, смотрите, никому ни полслова! - Ну выкладывайте, Ф. Б.! - просит Клайв. - Я навлек на вашего дядюшку гонения за его близость к папистам; созвал сходку в "Скороходе" на Болинброк-стрит. Биллингс, торговец маслом, токарь Шарвуд, он же специалист по изготовлению ваксы, и достопочтенный Фелим О'Карра, сын лорда Скаллабога, держали речи. Два или три почтенных семейства (в том числе ваша тетушка, миссис Как-ее-Там Ньюком) в возмущении покинули часовню. Я выступил в "Пэл-Мэл" со статьей в жанре моих полемических биографий, ^поднялся спор в газетах - словом, общий интерес, сэр. Часовня стала приносить доход священнику, а заодно и Шеррику. Дела Чарльза идут превосходно, сэр. Особенно помногу он никогда не занимал; и если это грех - избавить нашего друга от старых долгов, удовольствовать его кредиторов и дать ему вольно вздохнуть, то, должен признаться со всей откровенностью, что Ф. Б. повинен в сем грехе. И пусть бы на моей совести не было большего греха, Клайв. А Чарльз, право, очень подошел бы для роли мученика, сэр; например, Себастьян, изрешеченный бумажными катышками; или Варфоломей на холодном рашпере. А вот нам и омара принесли! Ей-богу, Мэри, я никогда не видывал лучшего! Надо думать, что именно этот рассказ о делах и успехах дядюшки Ханимена привел нашего Клайва в часовню леди Уиттлси; и уж, во всяком случае, не слова мисс Этель о том, что они с бабушкой ходят туда, побудили его направить свои стопы в упомянутое место. В следующее же воскресенье он явился в часовню и, проведенный сторожихой к скамье настоятеля, застал там мистера Шеррика, который восседал с превеликой важностью и преогромными золотыми булавками в галстуке и при первых звуках гимна вручил ему толстый молитвенник в золоченом переплете. Аромат цветочных духов разлился в воздухе, когда Чарльз Ханимен в сопровождении церковного служки прошествовал мимо них из ризницы и занял свое место на кафедре. В прежние времена он носил поверх ниспадавшего складками стихаря еще и широкую епитрахиль; Клайв помнил, что мальчиком, заходя в ризницу, он наблюдал, как дядюшка расправлял на себе епитрахиль, приглаживал рукава облачения и выпускал на лоб кокетливый завиток, дабы на кафедре являть собой достойный образец церковного благолепия. Теперь он носил епитрахиль шириной не более галстука, которая свободно спускалась спереди и сзади; стихарь был прямой и не доставал до полу; правда, из-под узких рукавов, кажется, выглядывала скромная кружевная оторочка, а по подолу шли причудливые узоры из шелковой тесьмы или чего-то в этом роде. Что до завитка на лбу, то от него осталось не больше зримых следов, чем от Майского дерева на Стрэнде или креста на Чаринг-Кросс. Волосы Ханимена были расчесаны на прямой пробор, спереди подстрижены, а на уши и на затылок спускались мягкими волнами. Он читал молитву быстро и слегка гнусавя. Когда зазвучала музыка, он замер, склонив голову набок и держа на молитвеннике два тонких пальца, - точь-в-точь какое-нибудь средневековое изваяние в нише. Право же, стоило послушать, как Шеррик, у которого был звучный голос, подпевал гимну. Тут и там радовали глаз приношения с цветочного рынка; наш импрессарио разыскал у старого Мосса на Уордор-стрит фламандское окно из цветного стекла и пристроил его в своей часовне. Оттого бледно-зеленые и золотистые блики с продолговатыми очертаниями на них готических букв пробегали по хорам и галерее, придавая часовне леди Уиттлси необычайно средневековый вид. Когда настало время проповеди, Чарльз сбросил стихарь, перестал гнусавить, и священник уступил место оратору. Проповедь его была краткой и касалась событий дня. Как раз в это время некий юный отпрыск королевского дома, надежда нации и законный наследник престала, погиб в результате несчастного случая. Для сравнения Ханимен обратился к Авессалому, Давидову сыну. Он рассказал об обеих этих смертях, о скорбящих венценосцах и о судьбе, которая превыше них. Проповедь и впрямь была очень трогательной и взволновала собравшихся. - Здорово, а?! - говорил Шеррик, подавая Клайву руку, когда церковная служба закончилась. - Заметили, как он вышел? Я просто не подозревал в нем таких способностей! - Шеррик, очевидно, в последнее время был совершенно упоен талантами Чарльза и говорил о нем, - что за непочтенье! - как режиссер о трагике, имевшем успех" Однако простим это Шеррику, он был человек театральный. - На ирландца совсем не шли, - шепнул он мистеру Ньюкому, - я от него избавился, дай бог памяти, - да, на святого Михаила. Принимая во внимание молодость Клайва и его природное легкомыслие, мы не будем строго судить его за то, что он не слишком внимательно слушал службу и часто оглядывался по сторонам. Церковь была заполнена представителями высшего света и шляпками по последней парижской моде. Сзади, в темном углу под хорами, сидел целый эскадрон лакеев. Ну конечно же, тот, с пудреной головой, облачен в ливрею леди Кью! Клайв принялся внимательно разглядывать лица под шляпками и тотчас узнал физиономию старой графини, зловещую и желтую, как ее медный дверной молоток, а рядом прелестное личико Этель. Едва прихожане поднялись с мест, он кинулся к выходу. - Разве вы не останетесь повидать Ханимена? - спросил с удивлением Шеррик. - Да-да, я сейчас вернусь, - ответил Клайв и исчез. Он сдержал свое слово н тут же вернулся. При леди Кью были также юный маркиз и какая-то пожилая дама. Клайв прошел под самым носом ее сиятельства, но этот почтенный римский нос не выказал ни малейшего желания хоть чуточку наклониться. Этель приветствовала его кивком и улыбкой. Маркиз нашептывал ей в ушко одну из своих аристократических острот, и она смеялась то ли над этой шуткой, то ли над ее автором. Подножка щегольского украшенного гербом экипажа с шумом опустилась. Желтоперый вспрыгнул на запятки и поместился рядом с другой Канарейкой, столь же гигантского размера; карета леди Кью укатила, уступив место коляске леди Кантертон. Клайв вернулся в часовню через маленькую дверцу возле ризницы. Все прихожане к этому времени разошлись. Только две дамы стояли возле кафедры, да еще Шеррик прохаживался взад и вперед по боковому приделу, побрякивая монетами в кармане. - Публика - первый сорт, не так ли, мистер Ньюком? Я насчитал, по крайней мере, четырнадцать титулованных особ. Принцесса де Монконтур с супругом, наверное, - такой бородатый господин, зевал всю проповедь - этак ведь и челюсть недолго вывихнуть! Графиня Кью с дочкой. Графиня Кантертон с высокородной мисс Фетлок, нет - леди Фетлок. Графская дочь, стало быть - непременно леди, черт возьми! Леди Гленливат с сыновьями. Светлейший маркиз Фаринтош и лорд Генри Рой - это семь, нет, девять, и еще принц с принцессой. Джулия, милочка, ты была сегодня в ударе, никогда лучше не дела. Это мистер Клайв Ньюком, помнишь его? Мистер Клайв отвесил поклон дамам, которые приветствовали его грациозным реверансом. Мисс Шеррик не сводила глаз с дверей ризницы. - Как поживает старый полковник? Отличный малый - простите, что я так говорю, - но он человек простой и притом честнейшей души. Навещал я мистера Бинни, второго моего съемщика. По-моему, он что-то желтоват с лица, наш мистер Бинни. А эта дама, что у него живет, такая гордячка - не подступись! Когда же вы зайдете к нам в Ридженте-парк откушать баранинки, мистер Клайв? И винцо есть неплохое. Наш преподобный друг тоже заходит порой осушить стаканчик, не так ли, сударыня? - Мы будем очень рады видеть у себя мистера Ньюкома, - говорит красивая лицом и добрая нравом миссис Шеррик. - Правда, Джулия? - О, разумеется! - отвечает Джулия, чьи мысли, судя по всему, витают в другом месте. И тут как раз в дверях ризницы появился сам преподобный друг. Обе дамы бросаются к нему, спеша пожать ему руку. - Ах, мистер Ханимен, какая проповедь! Мы с Джулией так плакали там на хорах, боялись, вы нас услышите. Правда, Джулия? - О, да, - отвечает Джулия, которую пастор держит за руку. - А когда вы стали описывать того юношу, я сразу вспомнила своего бедного мальчика, правда, Джулия? - восклицает старшая из дам, и по щекам ее текут слезы. - Мы потеряли его больше десяти лет назад, - грустно шепчет Клайву Шеррик. - И она не перестает о нем думать. Таковы женщины. Клайв был глубоко растроган таким проявлением неподдельного чувства. - Его матушка, - продолжает добрая женщина, указывая на мужа, - тоже, знаете ли, происходила из Авессаломов. Очень почтенное семейство, они торговали брильянтами в... - Хватит, Бетси, и оставь в покое мою бедную старую матушку, - сердито оборвал ее мистер Шеррик. А Клайв в это время уже находился в нежных объятиях своего дядюшки, который пенял ему, что он еще не наведался на Уолпол-стрит. - Итак, друзья, когда вы заглянете в мою лавчонку, чтобы по-семейному отобедать? - спрашивает Шеррик. - Ах, мистер Ньюком, пожалуйста, приходите, - говорит Джулия своим прекрасным грудным голосом, поглядывая на него своими огромными черными очами. Если бы Клайв был тщеславен, подобно многим другим юношам, как знать, возможно, он решил бы, что произвел впечатление на красавицу Джулию. - В четверг, договорились? Если мистер X. не занят. Пошли, девочки; когда лошадки стоят на месте, их кусают мухи и они могут сбеситься по такой-то жаре. Что вы предпочитаете на обед? Скажем, кусочек свежей семги с огурчиком? Впрочем, в такую погоду лучше есть соленую. - Вы же знаете, что я признателен за любое угощение, - произносит печально-сладостным голосом Ханимен, обращаясь к обеим дамам, которые стоят рука об руку и не сводят с него глаз. - А что, если в следующее воскресенье исполнить Мендельсона? Джулия так восхитительно его поет! - Ну что вы, мама!.. - Да-да, восхитительно, душечка! Она ведь у нас душечка, мистер X, уверяю вас. - Не называйте его так - "мистер X". Не надо, мамочка, - просит Джулия. - Зовите меня как хотите! - ответствует Чарльз с душераздирающей простотой, и миссис Шеррик нежно целует любимую дочь. Тем временем Шеррик взялся показывать Клайву улучшения, сделанные им в часовне, которая теперь и впрямь стала походить на готический зал в Рошервилле, и даже сообщил по секрету, за какую именно сумму удалось ему выманить у старого Мосса окно из цветного стекла. - Старик как пришел сюда взглянуть - прямо обезумел с досады, сэр, честное слово! И сын вполне ему под стать; говорил, будто знает вас. До того жаден - вот увидите, это его погубит! Нет, такой не помрет богачом! Слыхали вы когда-нибудь, чтобы я скряжничал? Не слыхали. Я трачу свои деньги по-людски. Вы только поглядите, как увлеченно беседуют мои женщины с Ханименом о музыке. Во время вечерни они не ноют, да я ему и не даю служить дважды в день. Так вот, представьте себе, что делает музыка: по вечерам здесь вполовину меньше народу. А служит преподобный Тянилямкинс, человек тихий, оксфордский, нынче он, видать, заболел. Ханимен сидит на своей скамье, где мы с вами сидели, и кашляет. Это я велел ему кашлять. Дамы любят, когда пастор чахоточный, сэр. Ну пошли, девочки! Клайв отправился на квартиру к дядюшке, где был принят супругами Ридли с величайшим радушием и сердечностью. Эти славные люди явились благодарить Клайва сразу же после его возвращения на родину и теперь не упустили случая еще раз выразить ему свою признательность за доброе отношение к Джону Джеймсу. Им вовек не забыть его великодушия, а также великодушия его батюшки, уж это точно! Не прошло и двадцати минут с прихода Клайва, как в комнате мистера Ханимена появилась целая гора печенья, пирамида из мармелада, пирог, шесть бараньих котлет, шипевших на сковородке, и четыре сорта вина, каковое угощение долженствовало служить знаком особого расположения к гостю. Клайв не без улыбки заметил на столике у стены номер "Пэл-Мэл", а у каминного зеркала почти столько же карточек, сколько во дни былого процветания Ханимена. Конечно, между дядей и племянником не существовало большой близости, для этого они были слишком различны по натуре; Клайв отличался прямотой, проницательным умом и амбицией, Чарльз же был робок душой, тщеславен и двуличен, сознавал свое притворство и чувствовал, что многие видят его насквозь, а потому сторонился и боялся своего искреннего и прямолинейного племянника и трепетал перед ним сильнее, чем перед многими, людьми гораздо старше него. К тому же между ним и полковником имелись денежные счеты, которые еще удваивали неловкость Ханимена. Словом, они не жаловали друг друга, но поскольку наш священник связан родством с почтенным семейством Ньюкомов, то, бесспорно, заслуживает, чтобы ежу была отведена страница-другая в данном жизнеописании. Настал четверг, а с ним и обед у мистера Шеррика, на который приглашен был также мистер Бинни с домочадцами, дабы составить компанию сыну полковника Ньюкома. Дядюшка Джеймс и Рози привезли Клайва в своем экипаже, а миссис Маккензи осталась дома, сославшись на головную боль. С домовладельцем она обходилась весьма надменно ж гневалась на брата за то, что он ездит к таким людям в гости. - Видишь, Клайв, до чего я люблю нашу милую малютку Рози, ради нее я терплю все выходки ее маменьки, - говорит мистер Биннж. - Ну, дядюшка! - восклицает малютка Рози, но старый джентльмен целует ее и она замолкает. - Да-да, - настаивает он, - у твоей маменьки ужасный характер, голубушка, и хотя ты никогда не жалуешься, это не причина, чтобы и мне молчать. Ты же не станешь на меня ябедничать (опять: "Ну, дядюшка!"), и Клайв не станет, я знаю. Эта малютка, сэр, - продолжает Джеймс, взяв племянницу за ручку и с нежностью глядя в ее милое личико, - единственное утешенье своего старика дядюшки. Надо было мне выписать ее к себе в Индию, а не возвращаться в вашу огромную мрачную столицу! Это Том Ньюком уговорил меня сюда ехать, а теперь я уже слишком стар, чтобы возвращаться обратно, сэр. Где палка упала, там ей ж лежать. В Индии Рози через месяц увели бы из моего дома. Явился бы какой-нибудь молодец и забрал ее у меня, а теперь она обещала мне, что никогда не покинет своего старого дядю Джеймса, не так ли? - Да, дядюшка, никогда!.. - ответила Рози. - Мы ведь не желаем влюбляться, правда, детка? На хотим страдать и терзаться, как иные молодые люди, таскаться по балам из вечера в вечер и гарцевать по Парку, лишь бы только взглянуть на предмет своих воздыханий, правда, Роза? Рози покраснела. Очевидно, они с дядюшкой Джеймсом были прекрасно осведомлены о любовных делах Клайва. Собственно, покраснели и на переднем и на заднем сиденье одновременно. Уж какие там секреты, если миссис Маккензи и миссис Хобеон тысячу раз обсуждали эту тему. - Малютка Рози, сэр, пообещала взять на себя заботы обо мне по эту сторону Стикса, - говорил между тем дядя Джеймс, - и кабы ее оставили в покое я дали здесь управляться без мамы, - нет, ничего плохого я больше о ней не скажу, - нам жилось бы ничуть не хуже. - Я непременно напишу для Рози ваш портрет, дядюшка Джеймс, - весело сказал Клайв. И Рози ответила: "Благодарю вас, Клайв", - и, протянув ему ручку, взглянула на него так кротко, ласково и безмятежно, что Клайв невольно был очарован таким чистосердечием и невинностью. - Quasty peecoly fiosiny, - проговорил Джеймс на отличной шотландской разновидности итальянского: - e la piu bella, la plu cara ragazza, ma la mawdry e il diav... {Эта маленькая Розина очень красивая, очень милая девица, а мать - черт... (искаж. итал.).} - Ну, дядюшка, - опять вскричала Рози, а Клайв рассмеялся этой неожиданной попытке дяди Джеймса изъясняться на иностранном языке. - А я думал, Рози, ты ни слова не понимаешь на этом сладкозвучном наречии! Ведь это Lenguy Toscawny in Bocky Romawny {Тосканский язык в устах римлян (искаж. итал.).} - я прибегнул к нему, дабы порадовать слух этой молодой мартышки, погулявшей по свету. - Тут они как раз въехали на Сент-Джонс-Вуд и остановились перед красивой виллой мистера Шеррика, где узрели преподобного Чарльза Хажимена, вылезавшего из щегольской коляски. В гостиной висело несколько портретов миссис Шеррик того времени, когда она играла на театре; портрет кисти Сми, на котором Бетси, но словам возмущенного Шеррика, и в половину не была так хороша, как в жизни; гравированное изображение ее в "Артаксерксе" с подписью "Элизабет Фолторп", отнюдь не представлявшей образец каллиграфии; приветственный адрес, поднесенный ей в "Друри-Лейн" в конце триумфального сезона 18.. года благодарным и преданным другом Адольфу сом Смэкером, директором труппы, год спустя, как известно, затеявшим против нее тяжбу, и другие трофеи служения трагедийной музе. Однако Клайв к немалой своей потехе заметил, что столики в гостиной теперь завалены теми же книгами, что у принцессы де Монконтур, и всевозможными предметами церковного обихода французского и немецкого происхождения, уже знакомыми большинству моих читателей. Здесь имелись жития святых Ботибола Излингтонского и Виллибальда Бейракрского с портретами сих исповедников. Еще лежала "Легенда о Марджори Доу, великомученице и девственнице" с двойным благолепным фронтисписом, изображающим: 1) как оная святая особа продает свою перину, дабы помочь беднякам, и 2) как она, иссохшая от болезни, возлежит на соломе. Здесь был "Старый Кровопийца, обративший свои помыслы к богу. Рассказ для детей, сочиненный одной дамой", с предисловием, которое было помечено датой - "Канун, праздника Святого Чада" и снабжено подписью "Ч. Х". "Проповеди, читанные преподобным Чарльзом Ханименом в часовне леди Уиттлси", "Юношеские стихотворения Чарльза Ханимена, магистра искусств", "Житие благочестивой леди Уиттлси" его же пера и тому подобное. Итак, Чарльз Ханимен был представлен здесь своими литературными трудами, а в корзине для рукоделья лежал кусок берлинского шитья с тем же готическим орнаментом, который вышивала принцесса де Монконтур и который мы позднее лицезрели украшающим кафедру в часовне Чарльза. Приветливые хозяйки встретили Рози очень приветливо, и когда джентльмены после обеда остались одни за вином, Клайв увидел, как Рози и Джулия прогуливаются вместе по саду в этот приятный летний вечер и рука мисс Джулии обвивает стан его маленькой приятельницы; и тут он невольно подумал о том, какую прелестную картину они собой представляют. - Моя дочка ничего, а? Есть на что посмотреть, - с гордостью сказал отец. - Пойдите-ка сыщите еще таких двух красавиц. Чарльз со вздохом промолвил, что есть такая немецкая гравюра "Две Леоноры", она как раз и припомнилась ему при виде этих двух столь различных типов красоты. - Хотелоеь бы мне их написать, - сказал Клайв. - Так за чем же дело стало, сэр? - удивился хозяин. - Разрешите предложить вам первый заказ, мистер Клайв. Напишите мне портрет Джулии, а за ценой я не постою. Я уж не помню, сколько взял этот старый мошенник Сми за портрет Бетси. Клайв ответил, что он с охотой, только вот хватило бы умения. Мужчины ему удаются, а дамы пока что не очень. - Ваши портреты, писанные в казармах Олбени-стрит, - великолепны. Я их видел, - сообщил мистер Шеррик; заметив, что его гость несколько удивлен подобным его знакомством, Шеррик добавил: - Вы, наверно, думаете, что тамошние господа слишком уж для меня важные? Но право, я часто там бываю. У меня со многими из них дела; были и с капитаном Белсайзом и с графом Кью - этот джентльмен, прирожденный аристократ и всегда расплачивался по-барски. У меня было не одно дело с его сиятельством! По лицу Ханимена скользнула улыбка; и поскольку на громкие уговоры мистера Шеррика выпить еще никто не откликнулся, гости встали из-за стола, сервированного необычайно роскошно, и перешли в гостиную, послушать музыку. Музыка была только серьезного и классического характера, до того серьезного, что можно было слышать, как Джеймс Бинни в своем углу аккомпанирует храпом певицам и роялю. Но Рози была в восторге от пения хозяек, и Шеррик сказал Клайву: - Хорошая она девочка, право! Очень мне нравится. Совсем не завидует Джулии, что та поет лучше, и слушает с удовольствием, как все мы. У ней тоже милый голосок. Мисс Маккензи, если вы надумаете сходить в оперу, пришлите мне записочку в мою Вест-Эндскую контору или в Сити. У меня ложи на каждую неделю, и я буду рад услужить вам, чем могу. Итак, все согласились, что вечер прошел весьма приятно, и трое обитателей Фицрой-сквер двинулись домой, безмятежно и дружелюбно болтая, - по крайней мере, двое из них, ибо дядя Джеймс снова уснул, пристроившись на переднем сиденье, и разговор шел между Клайвом и Рози. Он сказал, что непременно постарается написать портреты молодых барышень. - Последняя моя работа была неудачной, помните, Рози? - Он чуть было не сказал "милая Рози". - Да, но мисс Шеррик так красива, ее лицо вам удастся лучше, чем моя круглая физиономия, мистер Ньюком. - Что? Мистер?! - восклицает Клайв. - Ну хорошо - просто Клайв, - говорит Рози еле слышно. Он ощупью отыскал ее маленькую ручку, лежавшую не так уж далеко от него. - Мы ведь с вами как брат с сестрой, милая Рози. - На этот раз он так и сказал. - Да, - ответила она и легонько пожала ему руку. Тут пробудился дядя Джеймс; казалось, вся эта поездка длилась меньше минуты, и у порога их дома на Фицрой-сквер они обменялись нежным рукопожатием. Клайв написал великолепный портрет мисс Шеррик, чем привел в восторг ее родителя, а также и мистера Ханимена, которому случилось разок-другой заглянуть к племяннику, как раз когда ему позировали дамы. Тут-то Клайв и предложил преподобному Чарльзу Ханимену "сделать его голову" и набросал мелом отличный портрет своего дяди, тот самый, с которого напечатана литография, - вы можете в любой день увидеть ее у Хогарта в Хэймаркете среди остальных портретов британского духовенства. Чарльз проникся такой любовью к племяннику, что раза два в неделю уж непременно появлялся на Шар-лотт-стрит. Приходила и чета Шерриков - поглядеть, как подвигается портрет их дочери, и были им очарованы; когда же стала позировать Рози, они зашли взглянуть и на ее портрет, но он и на этот раз не очень удался художнику. Однажды в понедельник случилось так, что Шеррики и Ханимен заехали в мастерскую Клайва посмотреть портрет Рози - сама она тоже прибыла сюда с дядюшкой, - и собравшиеся с интересом обнаружили в "Пэл-Мэл" заметку, очевидно, принадлежавшую перу Ф. Б. и гласившую: "Перемена вероисповедания в высшем обществе. Некий вельможный иностранец, женатый на английской леди и с некоторых пор проживающий среди нас, намерен (как мы слышали и склонны отнестись к этому с доверием) принять англиканство. Принц де Мон...тур является постоянным посетителем часовни леди Уиттлси, в которой выступает с красноречивыми проповедями преподобный Ч. Ханимен. Утверждают, что именно сей глубокомысленный и даровитый богослов побудил его высочество усомниться в истинности догматов, воспринятых им с детства. Его предки были протестантами и сражались при Иври на стороне Генриха IV. Во времена Людовика XIV они приняли веру этого гонителя протестантов. Мы искренне надеемся, что нынешний наследник дома Иври почтет нужным вернуться в лоно церкви, от которой его предки столь злосчастно отреклись". Дамы отнеслись к этому известию с полной серьезностью, а Чарльз лишь смиренно высказал пожелание, чтобы так оно все и было. Покидая мастерскую, Шеррики вновь пригласили в гости Клайва и мистера Бинни с племянницей. Им ведь нравится музыка, так пришли бы опять послушать! Когда они удалились вместе с мистером Ханименом, Клайв не выдержал и сказал дяде Джеймсу: - Чего эти люди повадились сюда ходить? Расхваливают меня, приглашают к обеду. Право, я начинаю думать, что они видят во мне подходящую партию для мисс Шеррик. Бинни разразился хохотом и воскликнул: "О vanitas vanitawtum! {О, суета сует! (искаж. лат.).}" Рассмеялась и Рози. - А по-моему, тут нет ничего смешного, - сказал Клайв. - Дурачок! - вскричал дядюшка Бинни. - Ты что, не заметил, что барышня влюблена в Чарльза Ханимена? Рози сразу это поняла, едва только мы переступили порог их гостиной три недели тому назад. - Правда? А как вы догадались? - спросил Клайв. - Ну... по тем взглядам, какие она на него бросает, - отвечала малютка Рози. ^TГлава XLV^U Охота на крупного зверя Лондонский сезон близился к концу, и лорд Фаринтош протанцевал с мисс Ньюком несметное число раз, выпил не одну дюжину бутылок портвейна из погребов Кью, многократно появлялся с упомянутой девицей в опере, на завтраках, на скачках и в иных публичных местах, а все еще не сделал того предложения коего леди Кью ожидала для внучки однажды, когда Клайв явился в казармы Риджентс-парка повидать своих армейских друзей и закончить портрет капитана Уродли, он услышал, как двое молодых людей разговаривали между собой. - Ставлю три против двух, что Фаринтош не женится. Даже предложения не сделает, - говорил один другому. При появлении Клайва разговор прервался и наступило неловкое молчание. Споры о замужестве Этель стали чем-то вроде азартной игры, и молодые люди без стеснения бились об заклад на большие суммы. Когда престарелая графиня столь открыто охотится за юным маркизом на виду у всего света и столичные господа даже заключают пари, настигнет, нет ли беззубая гончая свою добычу, право, это увлекательнейшее зрелище и немалая потеха для тех, кто за ним наблюдает. Что же касается нашей героини мисс Этель Ньюком, то, как бы она ни была умна, красива и насмешлива, на ее долю, по моему разумению, выпадет здесь не слишком достойная роль. Тайком сохнуть по Томкинсу, который любит другую, изнывать в беспросветной нужде, умирать с голоду, попасть в плен к разбойникам, терпеть жестокое обращение грубияна-мужа, утратить красоту, заболевши оспой или даже скончаться под конец книги, - всем этим испытаниям молодая героиня может подвергнуться (и неоднократно подвергалась на страницах романов), не утратив своего достоинства и ничуть не упав оттого во мнении впечатлительного читателя. Но когда девушка редкой красоты, наделенная сильным характером и природным умом, позволяет старой бабушке таскать себя повсюду на привязи в погоне за женихом, который старается ускользнуть, - такая особа, право же, должна весьма неловко чувствовать себя в роли героини; и я открыто заявляю, что будь у меня про запас другая и не учитывай я некоторых смягчающих обстоятельств, Этель была бы мной мигом разжалована. Но романист должен до конца пути следовать со своей героиней, как муж со своей женой на горе или на радость. Сколько лет испанцы терпели свою всемилостивейшую королеву, и не потому, что она была безупречна, а просто потому, что ее даровала им судьба. И вот депутаты и гранды кричали: "Боже, храни королеву!", алабардерос делали "на караул"; били барабаны, палили пушки, и народ восторженно приветствовал Изабеллу II, которая была ничуть не лучше самой простой прачки в ее королевстве. А мы разве лучше своих ближних? Всегда ли мы умеем устоять перед соблазном, справиться с гордыней, алчностью, суетностью и всем таким прочим? Этель, конечно, во многом повинна. Однако не забывайте, что она еще очень молода. Находится в чужой воле. Выросла в весьма светском семействе и усвоила его принципы. Вряд ли кто-нибудь из нас, даже самый ярый британский протестант, станет упрекать бедняжку Изабеллу II за то, что она католичка. Если Этель чтит божество, которому поклоняются лучшие люди Англии, не будем слишком осуждать ее за идолопоклонство и потерпим еще немного нашу королеву, прежде чем низвергнуть ее с трона. Нет, мисс Ньюком, ваше поведение не очень благородно, хоть вы и будете возражать, что сотни людей на свете ведут себя точно так же. Господи, каково это слышать, когда девушка на заре своей юности, рдея, как маков цвет, признается, что мечта, с которой она отправляется в свой жизненный путь, и главная цель ее существования - выйти замуж за богатого человека; что природа одарила ее прелестью, чтобы она могла обменять ее на богатство и титул; что ей так же необходимо обзавестись здесь на земле богатым мужем, как попасть во царствие небесное. Такова миссия, к которой готовят многих женщин. Юноша вступает в жизнь хоть с какими-то возвышенными порывами; он постарается быть порядочным человеком и жить по справедливости, приложит все силы к тому, чтобы отличиться, не уронить себя низким поступком; он будет просиживать ночи над книгами, лишать себя покоя и радостей, дабы снискать себе доброе имя. Ведь многие бедняги, которые извелись и состарились, так и не добыв ни славы, ни денег, начинали жизнь с добрыми помышленьями и благородными планами, от коих слабоволие, леность, страсть или осилившая их врагиня-судьба вынудили их отказаться. Ну, а светская девица, боже правый, та начинает жизнь с одним лишь убеждением, что ей надобно приобрести состоятельного мужа, и символ веры в ее катехизисе таков: "Верую во единых старших сыновей, дом в столице и сельскую усадьбу!" Когда они, свежие и цветущие, выпархивают из своих детских в гостиные, они уже исполнены своекорыстия. Ведь их сызмальства приучают смотреть своими ясными глазками только на принца и герцога, на Креза и Богача. Их сердечки укрощали и стискивали так долго и тщательно, что они уподобились крохотным ножкам их сестер, знатных китаянок. Подобно тому, как порой видишь какую-нибудь дочурку бедняка, не по летам опытную в разного рода закладах и готовую торговаться на рынке за каждые жалкие полпенса и воевать с приказчиками в мелочной лавке, - так и в обществе легко встретить хорошенькую барышню, которая только недавно покинула классную комнату, а уже не уступит хитростью бывалому барышнику; знает цену своим улыбкам, умеет то выставить напоказ, то припрятать свой соблазнительный товар и так искусно стравливает между собой покупателей, точно самый что ни на есть выжига-купец с Ярмарки тщеславия. Молодые люди из Зеленой лейб-гвардии, болтавшие про мисс Ньюком и ее женихов, смолкли при появлении Клайва потому, что знали не только о его родстве с ней, но также и о его несчастной к ней слабости. Есть люди, которые не говорят о своем чувстве, хранят его в тайне, и оно живет, как червь в бутоне, питаясь розами их ланит; иные же не столько думают, сколько разглагольствуют о нежном своем предмете. Так что в непродолжительном времени капитан Крэкторп удостоился доверия Клайва, а уж от него, наверно, о страсти нашего героя узнало и все офицерское собрание. Эти молодые люди, давно вращавшиеся в свете, невысоко оценивали шансы Клайва, указывая ему со свойственной им прямотой - хоть он сам понимал все без них, - что мисс Ньюком не для таких, как он, и ему лучше не томиться и не вздыхать по сладкому винограду, который око видит, да зуб неймет. Однако добряк Крэкторп, сочувствовавший судьбе молодого художника, старался хоть как-то ему помочь (чем вызвал немалую признательность Клайва) и доставал ему приглашения на светские рауты, где тот имел счастье встречать свою чаровницу. Этель бывала удивлена и обрадована, а леди Кью удивлена и разгневана, встречая Клайва Ньюкома в сих фешенебельных домах; девице, очевидно, льстило, что он столь настойчиво следует за ней. Поскольку между ними не было открытой ссоры, она не могла отказать ему в танце, и он, таким образом, подбирал те крупицы утешения, какие выпадают на долю юноши в подобных обстоятельствах: жил какой-нибудь полудюжиной слов, брошенных во время кадрили, или уносил домой взгляд, подаренный ему в вальсе, а быть может, воспоминание о рукопожатии при расставании или встрече. Как он старался раздобыть билет на тот или иной вечер! Как был внимателен к дарителям этих развлечений! Иные из друзей винили его в том, что он стал прихвостнем и угодником аристократов, - до того он был с ними учтив и почтителен; а дело было лишь в том, что он стремился попасть туда, где появлялась мисс Этель, и бал был ему не в бал, если она отсутствовала. Так продолжалось один сезон, а потом и второй. За это время мистер Ньюком завел уже столько светских знакомств, что больше не нуждался в протекциях. Он был известен в обществе как милый и красивый юноша, отлично вальсирующий, единственный сын богатого индийского офицера, избравший своим занятием живопись, и, как догадывались, питавший несчастную страсть к своей очаровательной кузине мисс Ньюком. Люди чувствительные, услыхав об этой любовной истории, возымели интерес к мистеру Клайву и посему приглашали его к себе в дом. Наверное, ему сочувствовали те, кто и сам когда-то страдал подобным же образом. Когда закончился первый сезон, а предложения со стороны молодого маркиза не последовало, леди Кью увезла внучку в Шотландию, где, по случайному стечению обстоятельств, собирался охотиться лорд Фаринтош, и люди вольны были строить любые догадки по поводу этого совпадения. Разве им запретишь? Те из вас, кто знакомы с обычаями света, прекрасно знают, что если среди приглашенных на бал вам встретится имя миссис Такой-то, то дальше, проглядывая список, вы непременно наткнетесь на мистера Как-его-бишь. Если лорд Имярек с супругой, владельцы замка Где-то-там зовут на Рождество или на пасху именитых гостей, включая леди Тире, вы можете, не читая дальше списка, держать пари на любую сумму, что здесь же значится и капитан Многоточие. Подобные совпадения случаются каждый божий день; одни люди горят таким страстным желанием повидаться с другими, и сила этой магнетической тяги, очевидно, так неодолима, что они готовы ради этой встречи ехать за сотню миль в любую непогоду и даже выломать вам дверь, если за ней вы скрываете того, кто им нужен. Приходится сознаться, что леди Кью на протяжении многих месяцев гонялась за лордом Фаринтошем. Эта ревматическая старуха отправилась в Шотландию, где он охотился за оленем, а она - за ним. Из Шотландии она двинулась в Париж, где он обучался танцеванию у Шомьера; из Парижа - в одно английское поместье, где его ждали на Рождество, но он туда не прибыл, так как, по словам учителя, не вполне еще овладел полькой, и так далее. Если бы Этель была посвящена в ее планы, а не споспешествовала бы им невольно одним лишь своим послушанием, повторяю, мы бы мигом разжаловали ее из героинь. Но она только повиновалась своей бабке, этой деспотичной, властной и неуемной старухе, которой подчинялись все вокруг и которая вершила дела своих близких. Поскольку леди Анна Ньюком была поглощена заботами о больном муже, Этель препоручили бабушке, графине Кью, и старуха дала понять, что намерена после смерти оставить внучке свое состояние, а покуда жива, хочет видеть ее подле себя. Графиня вела такую обширную переписку, какая впору разве что министру. Она привыкла пускаться в путь, ни с кем не советуясь и объявляя о своем предстоящем отъезде всего за какой-нибудь час или два. И Этель разъезжала в ее свите, вопреки своему желанию, влекшему ее домой - к отцу, но по воле и приказу родителей. Нельзя же было допустить, чтобы капитал, коим располагала леди Кью (братьям Хобсон были доподлинно известны его размеры), ушел из семьи. Упаси господи! Барнс, который сам не отказался бы от этих денег и прямо говорил, что ради них согласился бы жить с бабушкой где угодно, энергично поддерживал сэра Брайена и леди Анну в их требованье, чтобы Этель повиновалась леди Кью. Сами знаете, как бывает трудно молодой девице не последовать решению семейного совета. Словом, мне хочется думать, что у королевы нашей есть множество оправданий и во всем виноват ее злой и властолюбивый премьер-министр, поведший ее по ложному пути. Иначе, право, у нас была бы уже другая династия. Представьте себе благородную натуру, обреченную жить одной только светской суетой, и живой ум, занятый исключительно новыми шляпками, столичными сплетнями и разными мелочами этикета; подумайте об этой беготне с бала на бал, о вечной необходимости представительствовать и сохранять на лице улыбку, о привычке ложиться спать без молитвы и начинать день, не испросив у господа помощи. Такой образ жизни вела тогда Этель Ньюком, не по собственной вине, а потому, что так распорядилась судьба. Пусть же пожалеют ее те, кто сознают свои слабости и ошибки, ну а те, кто без греха, - пускай осудят ее. О том, чтобы последовать за нею в Шотландию, Клайв даже не помыслил. Он отлично понимал, что получаемые им поощренья весьма маловажны, что как с кузеном она с ним мила и любезна, но сразу же переменится, едва лишь он примет другой тон. Однако им довелось повстречаться в Париже, куда следующей весной он приехал на пасху, поскольку, решив вновь попытать счастья, отправил на выставку три или четыре картины, над которыми успешно работал всю предшествующую зиму. Мы считаем своим приятным долгом поддержать в известной мере тот похвальный отзыв, который мистер Ф. Бейхем дал об этих картинах. Фантастических сюжетов и исторических тем наш юноша избегал; возможно, он убедился, что не имеет эпического дарования, а возможно, решил, что писать портреты знакомых - задача куда легче той, какую он ставил себе прежде. Две небольшие картины Джей Джея собирали перед собой толпы, а у Клайва были выставлены две головы мелом (его шедевр - капитан Крэкторп в парадной форме верхом на лошади, надо признаться, был с позором отвергнут); и светские знакомые Клайва имели удовольствие лицезреть в зале миниатюры "Портрет офицера" под номером 1246, в коем узнавали Огастеса Уродли, эсквайра, из Зеленой лейб-гвардии и выставленный под номером 1272 "Портрет преподобного Чарльза Ханимена". Мисс Шеррик отборочная комиссия забраковала; портрет мистера Бинни Клайв, разумеется, испортил, доделывая; однако, вышеупомянутые портреты мелом, по общему убеждению, передавали сходство и были выполнены в подкупающей и смелой манере. Нечего и говорить, что Ф. Бейхем писал об этих произведениях в восторженном тоне. Можно было подумать, что со времен Микеланджело никто еще так не рисовал. Что делать, Ф. Б. не единственный критик, который имеет обыкновение звучно хлопать своих друзей по плечу и громогласно трубить повсюду об их достоинствах, отчего эти друзья порою испытывают лишь неловкость. Поскольку от любящего родителя мистера Клайва, и ранее поощрявшего сына в тратах, поступали на родину все более удивительные сведения о деятельности Бунделкундского банка, пайщиком коего он стал, наш герой позволил себе снять в Париже уютный номер в том самом отеле, где юный маркиз Фаринтош занимал еще более роскошные апартаменты в непосредственной близости от своего танцмейстера, все еще обучавшего его светлость польке. Нельзя не признать, что лорд Фаринтош под руководством упомянутого артиста сделал заметные успехи и в третий свой сезон танцевал куда лучше, чем в первый и во второй. У этого же многоопытного учителя маркиз знакомился с новейшими оборотами французской речи, с отборными ругательствами и бойкими словечками, так что, хотя его французская грамматика нередко хромала, он мог весьма красноречиво заказать себе обед у Филиппа, выбранить лакея или обложить извозчика. Молодой вельможа был принят с подобающим ему почетом при дворе правившего тогда французского монарха; и в Тюильри и в домах знати, которые он посещал, маркиз де Фаринтош обратил на себя всеобщее внимание некоторыми фразами, почерпнутыми им у его сведущего наставника. Общество даже вынесло такое суждение, что маркиз - тупой и неловкий юноша с весьма скверными манерами. А молодой Клайв Ньюком, напротив, был признан обворожительнейшим молодым англичанином, какого давно не видели в парижских гостиных, что немного утешило бедного юношу и, без сомнения, польстило Этель, которая следила за его светскими успехами. Мадам де Флорак, полюбившая его как родного сына, даже раза два выезжала в свет, чтобы посмотреть, хорошо ли его там примут. Принцесса де Монконтур занимала часть Hotel de Florac {Резиденций Флораков (франц.).} и устраивала также свои приемы. Французы не понимали, сколь плох ее английский, хотя замечали ошибки лорда Фаринтоша во французском. "Так мосье Ньюком художник? Какое благородное призвание!" - восклицает к удивлению мисс Ньюком одна высокопоставленная француженка, супруга маршала. "Так этот юноша - кузен очаровательной мисс? Бы, наверное, очень гордитесь таким племянником, сударыня! " - говорит другая графине Кью, которая, разумеется, в восхищении от подобного родства. И вот эта дама начинает специально приглашать Клайва на свои балы, чтобы доставить удовольствие старой графине. Клайв и Этель и трех минут не пробыли вместе в гостиной мадам де Флорак, как та уже поняла, что он влюблен в свою кузину. Она взяла юношу за руку и сказала: "J'ai votre secret, mon ami" {Я разгадала вашу тайну, мой друг (франц.).}, - и с минуту глаза ее глядели на него так ласково, так любовно, как некогда смотрели на его отца. О, сколько слез пролили эти прекрасные глаза и каким верным осталось это нежное сердце! Если любовь к нам жива до гроба, несокрушима в горе и неизменна при всех поворотах судьбы; если она горит ярким пламенем в наш сумеречный час, не слабеет после нашей кончины, непременно плачет по нас и отлетает с последним вздохом, с последним биением верного сердца, дабы вкупе с непорочной душой переселиться в иной мир, знайте - такая любовь бессмертна! И пусть мы, оставшиеся здесь, разлучены с ней, она ждет нас в будущей жизни. Коли мы любим тех, кого потеряли, не означает ли это, что мы не теряем тех, кого любим? Прошло сорок лет. Но когда эта преданная женщина держит за руку сына Томаса Ньюкома и глядит в его глаза, к ней возвращаются бесценные воспоминанья юности, и неумирающая надежда готова восстать из-под могильной плиты. ^TГлава XLVI^U Hotel de Florac После смерти герцога Д'Иври, законного супруга Марии, королевы Шотландской, граф де Флорак, по праву наследовавший герцогский титул, почел за лучшее не носить его и остаться в обществе под прежним своим именем. А общество старого графа сейчас весьма немногочисленно. Это его медик, его духовник, ежедневно приходящий сыграть с ним партию в пикет; детишки его дочери, резвящиеся у его кресла, когда он сидит в саду, и радующие его своим смехом; его верная жена и два-три приятеля, таких же, как он, старых и из того же круга. Изредка среди них появляется его сын аббат. Строгость его взглядов пугает старика отца, которому не очень понятен фанатизм нового толка. Съездивши как-то великим постом послушать проповедь сына в собор Парижской Богоматери, где аббат де Флорак собирал толпы прихожан, старый граф воротился, совсем озадаченный сыновними глаголами. - Не пойму я нынешних проповедников, - говорит он. - Я думал, мой сын стал францисканцем, а сходил его послушать и увидел, что он просто якобинец. Нет, я лучше буду молиться дома, добрейшая Леонора. Мой духовник предстательствует за меня перед господом и к тому же играет со мной в триктрак. Этот почтенный вельможа не имеет прямого отношения к нашей истории. Сообщим только, что у него свои покои, окнами в сад, преданный старый слуга, ухаживающий за ним, палата пэров, которую он посещает, когда сносно себя чувствует, да еще несколько друзей, помогающих ему коротать вечера. Весь же остальной дом он отдал своему сыну, виконту де Флораку, и ее высочеству принцессе де Монконтур, своей невестке. Когда Флорак объяснил своим приятелям по клубу, что принял новый титул для примирения ("Поймите, друзья, чисто духовного!") с супругой своей, урожденной Хигг из Манчестера, каковая, как все англичанки, обожает титулы и недавно получила большое наследство, - все согласились, что это весьма разумно и больше не потешались над переменой его фамилии. Принцесса сняла бельэтаж Hotel de Florac за ту же сумму, какую до нее платил американский генерал, теперь воротившийся к своим свиньям в Цинциннати. Ведь и сам Цинциннат разводил в своем поместье свиней, хотя был генералом и членом