чал граф Фэрокский самым графским тоном. - Надеюсь, вы в добром здоровье. - Спасибо, прыгаем помаленьку. - И мистер Хакстер покивал головой. - А вы, Пенденнис, высоко занеслись со времен нашей драки у Уопшота, помните? Знаменитым писателем стали. Дружите со знатью. Я вашу фамилию в "Морнинг пост" видел. Небось погнушаетесь прийти поужинать со старым знакомым? Завтра вечером на Чартерхаус-лейн... соберутся отличные ребята от Варфоломея, и пунш будет первый сорт. Вот, пожалуйста, моя карточка. С этими словами мистер Хакстер выпростал руку из кармана, в котором держал трость, зубами открыл футляр с визитными карточками и, вытащив одну, протянул ее Пену. - Благодарствую, - сказал Пен, - но завтра вечером я, к сожалению, занят, мне придется уехать из города. И маркиз Фэрокский, поражаясь, как у такого субъекта хватило наглости дать ему карточку, величественно любезным жестом сунул карточку Хакстера в жилетный карман. А мистер Сэмюел Хакстер, возможно, и не видел большого общественного различия между Артуром Пенденнисом и собой. Отец мистера Хакстера был врачом и аптекарем в Клеверинге, точно так же, как родитель мистера Пенденниса был в свое время врачом и аптекарем в Бате. Но нахальство некоторых людей поистине непредрекаемо. - Ну, не беда, любезный, - сказал мистер Хакстер (он по природе был прост и откровенен, а тут еще успел выпить). - Если будете поблизости, захаживайте. По субботам я обычно дома, и сыр в буфете найдется. Всего наилучшего... Вон, звонят к фейерверку. Пошли, Мэри. - Ион вместе с другими гуляющими бегом устремился в сторону фейерверка. Едва этот приятный молодой человек скрылся из виду, как Пен со своей спутницей побежали туда же. Миссис Болтон последовала было за ними, но поскольку капитан Костиган считал ниже своего достоинства передвигаться бегом при каких бы то ни было обстоятельствах, он продолжал вышагивать молодцевато, но неторопливо, и вскоре они оба отстали от Пена и мисс Фанни. Возможно, Артур забыл, а возможно, и не пожелал вспомнить, что ни у капитана, ни у миссис Болтон нет денег, хотя это было ясно после их приключения у кассы; как бы там ни было, он заплатил по шиллингу за себя и за Фанни и стал подниматься с нею по лестнице на галерею. Они так спешили, что даже не оглянулись, чтобы удостовериться, следуют ли старшие за ними. Со всех сторон теснились спешащие наверх люди. Какой-то человек, обгоняя Фанни, так ее толкнул, что она охнула и пошатнулась; Артур, разумеется, ловко подхватил ее и, защищая от толпы, не выпускал из объятий, пока они не дошли доверху и не заняли свои места. Бедный Фокер сидел в самом верхнем ряду, освещаемый фейерверками, а в промежутках между ними - луной. Артур увидел его, посмеялся и тут же забыл думать о своем приятеле. Он был занят Фанни. Как она всем восхищалась! Как была счастлива! Как вскрикивала, когда ракета взмывала ввысь и рассыпалась лазурным, пунцовым, изумрудным дождем. Одно чудо за другим вспыхивало и гасло перед ее глазами, и девочка вся дрожала от восторга. Артур чувствовал, как она, закинув голову к небу, в увлечении сжимает его руку. - Какая красота, сэр! - воскликнула она. - Не говорите мне "сэр", Фанни, - сказал Артур. Девушка вспыхнула. - А как мне вас называть? - спросила она тихим дрогнувшим голосом. - Как мне надо говорить, сэр? - Опять? А впрочем, Фанни, я забыл; так лучше, милая, - сказал Пенденнис мягко. - Но мне-то можно называть вас Фанни? - Ну, еще бы! - И снова маленькая ручка стиснула его руку, и девушка прильнула к нему так крепко, что он услышал биение ее сердца. - Мне можно называть вас Фанни, потому что вы еще девочка, и очень хорошая девочка, а я старик. Но вы лучше говорите мне "сэр" или, если хотите, мистер Пенденнис. Ведь мы, Фанни, не одного с вами круга. Вы не сердитесь на меня, но... зачем же вы отнимаете руку, Фанни? Вы меня боитесь? Думаете, я вас обижу? Ни за что на свете, милая моя девочка. И... посмотрите, как хороша луна, и звезды, как спокойно они светят, когда ракеты гаснут, а колеса перестают сверкать и шипеть. Когда я шел сюда, я и не думал, что рядом со мною будет любоваться фейерверком такая хорошенькая соседка. Я ведь живу один и очень много работаю. Я пишу, Фанни, в книгах и в газетах, и сегодня я страшно устал и уже готов был весь вечер провести в одиночестве, а тут... да не плачьте же, девочка милая... Пен разом прервал речь, которую начал так спокойно, - женские слезы всегда выводили его из равновесия, - и принялся утешать и успокаивать Фанни, произнося бессвязные слова сочувствия и ласки, которые нет нужды здесь приводить, ибо в печати они выглядели бы нелепо. Так же нелепо выглядели бы в печати слова, которые мать говорит ребенку или жених - невесте. Эта безыскусственная поэзия непереводима и слишком тонка для неуклюжих определений грамматистов. Одним и тем же словом обозначается приветствие, которое мы запечатлеваем на лбу нашей бабушки и на священной щеке любимой. Хотим ли мы намекнуть, что слово это понадобилось бы Артуру Пенденнису? Отнюдь нет. Во-первых, было темно: фейерверк кончился, и никто не мог бы ничего увидеть; во-вторых, он не выдал бы такой тайны, это было не в его характере; а в-третьих и последних, пусть честный человек, которому приходилось целовать красивую девушку, скажет, как бы он сам вел себя в таком затруднительном положении? Ну, а если говорить правду, то, какие бы ни возникли у вас подозрения, и как бы вы ни поступили в подобных обстоятельствах, и как бы ни хотелось поступить Пену, он повел себя честно и мужественно. "Я не намерен играть сердцем этой девочки, - сказал он себе, - я помню о ее чести и о своей. Она, видимо, наделена опасной и заразительной чувствительностью, и я очень рад, что фейерверк кончился и что я могу сдать ее на руки мамаше". - Пошли, Фанни. Осторожно, ступенька, обопритесь на меня. Да не спотыкайтесь вы, до чего же рассеянная малютка! Сюда, сюда, а вот и ваша матушка. И в самом деле, у дверей стояла миссис Болтон, крепко сжав в руке зонтик и терзаясь тревогой. Она вцепилась в Фанни с чисто материнской горячностью и стала быстро ей выговаривать вполголоса. Во взгляде капитана Костигана - он стоял позади матроны и подмигивал из-под шляпы Пенденнису - была бездна лукавства. Поймав этот взгляд, Пен невольно расхохотался. - Напрасно вы не пошли со мной, миссис Болтон, - сказал он, предлагая ей руку. - Рад возвратить вам мисс Фанни в целости и сохранности. Мы думали, что вы тоже подниметесь на галерею. Фейерверк нам очень понравился, правда? - Еще бы! - сказала мисс Фанни, потупив глазки. - Последний "букет" был просто великолепен, - продолжал Пен. - Но я, милые дамы, десять часов ничего не ел, а посему разрешите пригласить вас поужинать. - Я тоже не прочь перекусить, - сказал Костиган. - Только вот кошелек забыл дома, а то бы я непременно предложил дамам угощение. Миссис Болтон холодно заявила, что у нее разболелась голова и больше всего ей хочется домой. - Лучшее средство от головной боли - салат с омарами и стакан вина, - галантно сказал Пен. - Не обижайте меня, миссис Болтон, прошу вас. Без вас мне ужин в горло не полезет, а я, честное слово, нынче не обедал. Берите же мою руку, давайте зонтик. Костиган, поухаживайте за мисс Фанни! Если миссис Болтон не удостоит меня своим обществом, я подумаю, что она на меня сердится. Давайте поужинаем не спеша; а потом все вместе поедем домой в кебе. Кеб, салат с омарами, открытая и дружелюбная улыбка Пенденниса усыпили подозрения доброй женщины, и она сменила гнев на милость. Раз уж мистер Пенденнис так любезен, от омаров она, пожалуй, не откажется... И они двинулись к ресторану, где Костиган, едва войдя в кабинку, позвал лакея таким зычным и грозным голосом, что к нему сразу кинулись двое. Все изучили висевшую на стене карточку, и Фапни было предложено выбрать блюдо по своему вкусу. Она сказала, что тоже любит омаров, однако же присовокупила, что обожает и пирог с малиной. Пен заказал и пирог, и еще - бутылку самого шипучего шампанского для услаждения дам. Маленькая Фанни выпила шампанского... а может, она в этот вечер уже отведала и другого пьянящего зелья? Ужин прошел очень весело, капитан и миссис Болтон угостились еще и пуншем на рисовой водке, который в Воксхолле бывает особенно ароматен, а затем Пен потребовал счет и расплатился весьма щедро, "как настоящий английский джентльмен прежнего времени, ей-богу!" - восхищенно заметил Костиган. И поскольку капитан, выходя из кабины, подал руку миссис Болтон, Фанни досталась Пену, и молодые люди в самом веселом расположении духа пошли следом за старшими. Шампанское и пунш (хотя все пили умеренно, кроме, разве, бедного Коса, у которого ноги стали чуть заплетаться) так подбодрили их и развеселили, что Фанни начала подпрыгивать и перебирать ножками в такт оркестру, игравшему вальсы и галопы. По мере приближения к площадке для танцев, и музыка, и ножки Фанни, казалось, все убыстрялись в своем движении - словно она отделялась от земли и удержать ее на земле можно было только силой. - Потанцуем? - предложил принц Фэрокский. - Вот будет славно! Миссис Болтон, сударыня, позвольте мне сделать с ней один тур! - И едва мистер Костиган сказал: "Бегите!" - а миссис Болтон ничего не сказала (старый боевой конь, она при звуке трубы и сама охотно вышла бы на арену), как Фанни мигом скинула шаль и они с Артуром закружились в вальсе среди разношерстной, но очень веселой толпы танцующих. У Пена на этот раз не вышло промашки с мисс Фанни, как некогда - с мисс Бланш; во всяком случае, сам он не дал промашки. Они очень ловко и с большим удовольствием станцевали вальс, потом галоп, потом опять вальс, и тут на них налетела другая пара, только что примкнувшая к поклонникам Терпсихоры. То были мистер Хакстер и его розовоатласная дама, которую мы уже видели. По всей вероятности, мистер Хакстер тоже успел поужинать - он был возбужден еще больше, чем раньше, когда напомнил Пену о их знакомстве; и едва не сбив с ног Артура и его даму, он, как водится, обрушился на ни в чем неповинных, им же обиженных людей и стал осыпать их бранью. - Вот недотепа! Не умеешь танцевать, так не лезь под ноги, дубина стоеросовая! - орал молодой лекарь, перемежая эти слова другими, куда более крепкими, к которым присоединилась визгливая брань и смех его дамы. Танцы прекратились, бедная Фанни замерла от ужаса, а Пен пришел в страшное негодование. Разъярила его не самая ссора, а позор, ей сопутствующий. Стычка с таким субъектом! Скандал в общественном месте, да еще при дочке сторожа! Какой конфуз для Артура Пенденниса! Он поспешно увлек Фанни подальше от танцующих, к ее мамаше, и мысленно пожелал этой леди, и Костигану, и бедной Фанни провалиться в тартарары, а не оставаться здесь, в его обществе и под его защитой. Когда Хакстер пошел на штурм, он не разобрал, кого ругает; но, узнав Артура, тотчас рассыпался в извинениях. - Придержи свой глупый язык, Мэри, - сказал он своей спутнице. - Это же старый приятель, земляк. Прошу прощения, Пенденнис. Я не видел, что это вы, любезный. Мистер Хакстер был питомцем клеверингской школы, одним из тех, что присутствовали при побоище, описанном в начале этой повести, когда Пен одолел самого большого и сильного ученика, - Хакстер знал, что ссориться с Пеном небезопасно. А Пену его извинения были так же противны, как его ругань. Он прекратил пьяные излияния Хакстера, предложив ему замолчать и не поминать его, Пенденниса, имя ни здесь, ни где бы то ни было, и зашагал к выходу из сада, сопровождаемый хихиканьем зрителей, которых он всех поголовно готов был изничтожить за то, что они оказались свидетелями его унижения. Он шагал к выходу, совсем позабыв о бедной Фанни, которая дрожа семенила за ним вместе с матерью и величественным Костиганом. Его привели в себя слова капитана - тот тронул его за плечо не доходя турникета, - Обратно не пустят, нужно будет снова платить, - сказал капитан. - Может, мне лучше воротиться и передать этому типу ваш вызов? Пен расхохотался. - Вызов? Вы что же, думаете, я буду драться с таким субъектом? - Нет, нет, не нужно! - воскликнула Фанни. - Как вам не совестно, капитан Костиган! Капитан пробормотал что-то касательно чести и хитро подмигнул Артуру, но тот галантно произнес: - Не бойтесь, Фанни. Я сам виноват, что пошел танцевать в таком месте. И вас потащил - уж вы не обессудьте. И он снова подал ей руку, кликнул кеб и усадил в него трех своих друзей. Он уже хотел заплатить вознице, а себе нанять другой экипаж, но маленькая Фанни, еще не оправившись от испуга, протянула из кеба руку и, схватив Пена за полу, стала умолять его ехать вместе с ними, - Так вы не верите, что я не пойду с ним драться? - спросил Пен, совсем развеселившись. - Ну хорошо, будь по вашему... В Подворье Шепхерда, - приказал он. Кеб тронулся. Тревога девушки была Пену приятна до чрезвычайности, все его раздражение и гнев как рукой сняло. Пен доставил дам к дверям сторожки и дружески распростился с ними; а капитан снова шепнул ему, что зайдет утром и, буде он того пожелает, передаст его вызов этому негодяю. Но капитан уже был в обычном своем состоянии, и Пен не сомневался, что, проспавшись, ни он, ни Хакстер и не вспомнят о вчерашней ссоре. Глава XLVII Визит вежливости Костиган не поднял Пена среди ночи; никаких враждебных посланий от Хакстера он тоже не получил, и пробудился в гораздо более бодром расположении духа, нежели обычно бывает с усталыми, всем пресыщенными жителями Лондона. Делец из Сити просыпается с заботой о консолях, и не успеет сон отлететь из-под его ночного колпака, его уже одолевают мысли о бирже и конторе; юрист, едва открыв глаза, обдумывает дело, над которым ему предстоит работать весь день, чтобы к вечеру передать обещанные документы адвокату. Кого из нас не ждет своя тревога с первой же минуты пробуждения от ночного сна? О, добрый сон, позволяющий нам с новыми силами взяться за повседневный труд! О, Мудрое Провидение, которое, наделив нас работой, сотворило и отдых! Работа мистера Пенденниса - может быть, по причине его собственного характера - не очень его увлекала: ведь у наемного работника приятное волнение, сопутствующее литературному труду, быстро проходит, и радости от лицезрения своих писаний на газетной или журнальной странице хватает от силы на первые три-четыре раза. Пегас, когда он взнуздан и вынужден изо дня в день ходить в упряжи, не менее прозаичен, чем любая другая кляча, и не станет работать без кнута и без корма. Вот так и мистер Пенденнис работал в газете "Пэл-Мэл", - хоть и получая, после успеха своего романа, более высокую плату, но без всякого увлечения; он старался делать все, или почти все, что мог, писал когда хорошо, а когда и плохо. Он был литературной клячей, от природы быстроногой и прыткой. И общество, - вернее та часть его, которую он знал, - не слишком его забавляло и влекло. Сколько бы он ни хвастался, для женского общества он был еще молод; вероятно, человек может по настоящему им наслаждаться, лишь когда перестает думать о себе и уже не мечтает покорять сердца. Молод он был и для того, чтобы быть принятым на равной ноге мужчинами, которые уже чего-то достигли в жизни, - в их разговорах он мог участвовать лишь как слушатель. А для своих веселящихся сверстников он был слишком стар; для деловых людей - слишком любил веселье; словом - он был обречен на то, чтобы частенько проводить время в одиночестве. Одиночество - удел многих людей; и многим оно по душе, а многие без труда переносят его. И Пенденнис нельзя сказать, чтобы очень им тяготился, хотя и любил, по своему обыкновению, поворчать и пожаловаться. "Что за славная, простодушная девочка, - подумал Пен, как только проснулся на утро после Воксхолла. - Как мило и естественно она держится и насколько это приятнее, чем жеманство девиц на балах (тут он вспомнил, конечно же, наигранное простодушие мисс Бланш и глупые ужимки некоторых других светских девиц). И подумать только, что такая прелестная розочка могла вырасти в сторожке, расцвести в таком старом, унылом цветочном горшке, как Подворье Шепхерда! Значит, старик Бауз учит ее петь? Судя по тому, как она говорит, голос у ней, должно быть, чудесный. Я люблю такие низкие, глуховатые голоса. "А как мне вас называть?" Бедная маленькая Фанни! Нелегко мне было разыгрывать важного барина и велеть ей, чтобы говорила мне "сэр". Но никаких глупостей мы не допустим. Фауст и Маргарита - это не по моей части. Ах этот Бауз! Он, значит, учит ее пению? Хороший он старик - джентльмен, хоть и обносившийся; философ, и сердце золотое. Как он был добр ко мне во время той истории с Фодерингэй! У него тоже были свои печали и горести. Нужно мне почаще видаться с Баузом. Знакомых следует иметь во всех кругах общества. А свет мне наскучил. Да и нет сейчас никого в городе. Верно, навещу-ка я Бауза, а заодно и Костигана: до чего же интересный тип! Вот я к нему присмотрюсь, а потом выведу его в книге". Так рассуждал про себя наш антрополог; и поскольку газета "Пэл-Мэл" выходила по субботам и в этот день, следовательно, ни мозги, ни чернила сотрудников ей не требовались, мистер Пенденнис решил воспользоваться свободным днем и наведаться в Подворье Шепхерда - для того, конечно, чтобы повидать старого Бауза. Надобно сказать, что будь Артур самым отъявленным повесой, самым коварным ловеласом, задумавшим обольстить молоденькую девушку, он едва ли мог бы пленить и покорить Фанни вернее, чем сделал это накануне вечером. Его фатоватый покровительственный тон, его высокомерие, щедрость и добродушие, даже честность, заставившая его пресечь робкие намеки девочки и не позволившая употребить во зло ее чувствительность, - словом, и недостатки его и достоинства равно вызывали ее восхищение; и если б мы могли заглянуть в чуланчик, где Фанни спала на одной постели с двумя сестренками (которым мистер Костиган приносил яблоки и коврижки), - мы бы увидели, как бедняжка вертится с боку на бок, не давая покоя двум своим маленьким соседкам и вспоминая все радости и события этого столь радостного, столь богатого событиями вечера и каждый взгляд, каждое слово, каждый шаг его лучезарного героя - Артура. Фанни успела прочитать немало романов - тайком и открыто, трехтомных и выпусками. Журналы в то время еще не получили большого распространения, так что Фанни и ее сверстницы не могли купить за пенни шестнадцать страниц восторгов, - что ни страница, то преступления, убийства, угнетенная добродетель и бессердечные соблазнители-аристократы; но зато она имела доступ в библиотеку, которую, наряду со школой и кондитерско-шляпной лавочкой, держала мисс Минифер, - и Артур представлялся ей воплощением всех героев из всех милых ее сердцу замусоленных томов, которые она проглотила. Мистер Пен, как мы знаем, был франтом по части сорочек и прочих мелочей туалета. Фанни ужасно понравилось и его тонкое белье, и нарядные запонки, и батистовый носовой платок, и белые перчатки, и очаровательные, блестящие, как зеркало, башмаки. Принц явился, и бедная служаночка была повержена в прах. Образ его посещал ее в беспокойном сне; звук его голоса, синее сияние глаз, взгляд, в котором любовь мешалась с жалостью, мужественная, подбадривающая улыбка, веселый, заразительный смех - все это снова и снова вставало у ней в памяти. Она чувствовала, как ее обвивает его рука, видела, как замечательно он улыбается, наливая ей шампанского, такого вкусного! А потом она вспомнила, как подсмеивались над ней подруги - Эмма Бейкер, которая теперь так задирает нос, потому что ее жених - подумаешь! - в белом фартуке торгует сыром на Клер-Маркет, и Бетси Роджерс, которая всем прожужжала уши своим ухажером, а он всего-навсего клерк у какого-то стряпчего и повсюду ходит с синей холщовой сумкой. Поэтому Фанни нисколько не удивилась, когда часа в два пополудни, сразу же после их обеда (отца семейства не было в городе - он не только служил сторожем в Подворье, но еще и работал в известном похоронном бюро Тресслера, что на Стрэнде, и отбыл в деревню с катафалком графини Эстрич), из-под арки появился джентльмен в белой шляпе и белых панталонах и остановился у окошечка сторожки; не удивилась, а только обрадовалась безмерно и вся залилась краской. Она знала, что это Он. Она знала, что Он придет. И вот Он пришел: его королевское высочество дарит ее улыбкой. Она крикнула: "Маменька!" - вызывая из верхней комнаты миссис Болтон, а сама подбежала к двери и, оттолкнув младших, распахнула ее. Как она покраснела, протягивая ему руку! Как любезно он снял свою белую шляпу, входя в комнату под удивленными взглядами детей! Он справился у миссис Болтон, хорошо ли она спала после вчерашних волнений и прошла ли у ней голова; а также объяснил, что, оказавшись в этих краях, не мог не зайти узнать, как поживает его юная знакомка. Миссис Болтон поначалу приняла эти авансы с некоторой долей страха и подозрительности; но Пен не унимался: он и не замечал, что ему не рады. Оглядевшись, куда бы сесть, и не обнаружив свободного стула - на одном лежала крышка от кастрюли, на другом рабочая шкатулка, - он выбрал высокий детский стульчик и взгромоздился на эту неудобную вышку. Дети рассмеялись, и громче всех - большое дитя Фанни, ее пуще всего позабавило и поразило, что его высочество соизволил так просто себя держать. Он - и вдруг сел на это креслице! Как маленький!.. Часто, часто впоследствии глядела она на этот предмет обстановки. А разве нет почти у каждого из нас в комнате такого кресла, где воображение рисует нам незабвенный образ, откуда смотрит на нас с улыбкой милое лицо, которое, быть может, уже никогда нам не улыбнется? Итак, Пен уселся и продолжал свою стремительную беседу с миссис Болтон. Он расспросил ее о похоронном бюро и сколько факельщиков будет провожать останки графини Эстрич; и о Подворье - кто да кто там живет. Он проявил большой интерес к коляске мистера Кэмпиона и упомянул, что встречал его в обществе. Он заявил, что не прочь купить акции компании Полвидл и Тредидлум, - у них миссис Болтон тоже делает уборку? А свободные квартиры в Подворье есть? Здесь лучше, чем в Темпле; он с удовольствием переехал бы в Подворье Шепхерда. И еще он проявил живой интерес к капитану Стронгу и к его другу... полковник Алтамонт, так, кажется, его зовут? Капитана он встречал еще дома, в деревне. И здесь он у него обедал, еще до того как к нему вселился полковник. Какой он из себя, этот полковник? Толстый такой, весь в драгоценностях, в парике и с большими черными баками?.. Очень черными (тут Пен состроил хитрую гримасу, чем вызвал у своих слушательниц приглушенные смешки)... да, очень черными, скорее даже иссиня-черными, а вернее будет сказать - зеленовато-лиловыми? Ну конечно, он самый; его он тоже встречал у сэра Фр... в обществе. - Да мы знаем, - выпалила миссис Болтон. - Сэр Фр. - это сэр Фрэнсис Клеверинг; он часто бывает у капитана, в неделю раза два, а то и три. Сколько раз посылал моего сынишку за гербовыми марками. Ох, батюшки, виновата, не след бы мне про это болтать, - спохватилась миссис Болтон, которую Пен к тому времени успел окончательно разговорить. - Ну, да вы джентльмен, мистер Пенденнис, мы это знаем, ведь вы показали, что умеете себя вести, верно, Фанни? Фанни готова была расцеловать ее за эти слова. Подняв свои темные глаза к низкому потолку, она отвечала прочувствованно: - Ваша правда, маменька. Пен охотно узнал бы побольше о гербовых марках и обо всем, что творилось в квартире Стронга. И он спросил, когда к нему вселился Алтамонт, и посылает ли он тоже за гербовыми марками, и кто он такой, и много ли у него бывает народу. На все эти вопросы, которые Пен задавал довольно ловко, - он имел свои причины интересоваться времяпрепровождением сэра Фрэнсиса Клеверинга, - миссис Болтон отвечала в меру своего разумения и познаний, очень, впрочем, ограниченных. Когда вопросы у Пена истощились, он, на счастье, вспомнил одну из выгод своей принадлежности к прессе и спросил, не желают ли дамы получить контрамарки в театр. Театр они обожали, как почти все, кто был когда-либо к нему причастен. Когда Болтон опять отлучится по делам (он в последнее время что-то ходил невеселый, стал много пить и портил жизнь женской половине своего семейства), они с превеликим удовольствием сходят в театр, а за себя оставят в сторожке маленького Барни; словом, и мать и дочь приняли великодушное предложение мистера Пенденниса и благодарности их не было границ. Фанни даже в ладоши захлопала; лицо ее сияло. Она, смеясь, покивала своей маменьке, а та, смеясь, покивала ей. Миссис Болтон была еще достаточно мдлода, чтобы ценить удовольствия, и, по ее мнению, отнюдь не слишком стара, чтобы нравиться. А мистер Пенденнис в разговоре с ней отпустил, вероятно, парочку комплиментов или ввернул что-нибудь для нее приятное. Начав с враждебности и подозрений, она стала теперь почти столь же ревностной сторонницей Пена, как и ее дочь. Когда две женщины проникаются симпатией к одному мужчине, они подзуживают одна другую - подталкивают друг дружку вперед, - и наперсница, из чистого сочувствия, увлекается не меньше героини; так, по крайней мере, утверждают философы, изучавшие эту науку. После разговора о билетах в театр и прочих приятностей, все предались безмятежному веселью, которое было прервано лишь на короткое мгновение: одна из младших девочек, услышав слово "Астли", заявила, что ей тоже очень хочется туда пойти, но Фанни прикрикнула на нее: "Отстань!" - а маменька сказала: - Беги, Бетси-Джейн, поиграй во дворе, вот умница. - И обе невинные малютки в фартучках, Бетси-Джейн и Эмилия-Энн, отправились резвиться на песке, вокруг статуи Шепхерда Великого. Тут-то с ними, как видно, разговорился их старый приятель, обитавший в Подворье; ибо в то время как Пен разливался соловьем, а хозяйки в полном восторге смеялись его шуткам, какой-то старичок, выйдя из-под арки, подошел к сторожке и заглянул в дверь. При виде Артура, сидящего на столе, как Макхит в пьесе, и занятого непринужденной беседой с миссис Болтон и ее дочерью, лицо его вытянулось. - А, мистер Бауз! Здравствуйте, мистер Бауз, - громко и весело воскликнул Пен. - А я к вам в гости, вот забежал спросить, как к вам пройти. - Вы шли ко мне, сэр? - печально повторил Бауз и, войдя, пожал Пену руку. "А чтоб ему, этому старикашке", - подумал кто-то из бывших в комнате, а может быть, и не только она. Глава XLVIII В Подворье Шепхерда Узнав мистера Бауза, наш Пен произнес "здравствуйте, мистер Бауз!" очень громко и весело и приветствовал его очень бойко и развязно, однако щеки его залились румянцем (и на щечках Фанни тотчас затрепетал такой же красный флажок); а после того как Бауз и Артур обменялись рукопожатием и первый ответил иронической усмешкой на заверение второго, что он-де как раз шел к нему в гости, - в комнате воцарилось тягостное и словно бы виноватое молчание, которое Пен, впрочем, скоро прервал шумной болтовней. От этого шума молчание, конечно, нарушилось, но тягостное чувство осталось и усугуби- лось - так в склепе сгущается мрак, если зажечь одну-единственную свечу. Пенденнис стал было рассказывать в шутливом тоне о вчерашних приключениях и пробовал изобразить, как Костиган тщетно взывал к контролеру в Воксхолле. Имитация не удалась. Разве в человеческих силах изобразить такое совершенство! Никто не смеялся. Миссис Болтон даже не поняла, кого представляет Пен - капитана или контролера. Фанни робко хихикнула разок, но лицо у нее было испуганное; а мистер Бауз хмурился точь-в-точь, как когда играл на скрипке в оркестре или исполнял трудную пьесу на разбитом фортепьяно в Черной Кухне. Пен чувствовал, что не имеет успеха; голос его становился все тише, все неувереннее и наконец грустно мигнул и погас; и снова наступила тьма. Под аркой ворот прошел рассыльный, что обретается при Подворье Шепхерда: все услышали стук его каблуков по каменным плитам. - Вы шли ко мне, сэр, - сказал мистер Бауз. - Так, может, вы будете добры подняться в мою квартиру? Это для нее большая честь. Расположена она довольно высоко, но... - Ну что вы! - перебил его мистер Пенденнис. - Я сам живу на чердаке, а Подворье Шепхерда куда уютнее, чем Лемб-Корт. - Я знал, что вы живете в четвертом этаже, - сказал Бауз, - и как раз хотел сказать... не сочтите такое замечание невежливым... что воздух в верхних этажах здоровее для молодых людей, нежели воздух сторожки. - Сэр! - сказал Пен. (Свеча снова вспыхнула, он уже готов был к ссоре, как обычно бывает с людьми, если они неправы.) - Разрешите мне самому выбирать себе знакомых и не... - Вы изволили сказать, что имели намерение посетить мое скромное жилище, - произнес мистер Бауз своим печальным голосом. - Показать вам дорогу?.. Мы с мистером Пенденнисом старые друзья, миссис Болтон, очень старые знакомые; и еще на самой заре его жизни столкнулись на узкой дорожке. Старик дрожащим пальцем указал на дверь, в другой руке держа шляпу; поза его была несколько театральна, так же как и слова - за свою жизнь он наслушался немало из накрашенных уст актрис и актеров. Но он не лицедействовал, не кривлялся, и Пен отлично это знал, хотя и склонен был подшутить над мелодраматической манерой старика. - Пойдемте, сэр, - сказал он, - раз вы на этом настаиваете. Миссис Болтон, всего наилучшего. До свиданья, мисс Фанни; я всегда буду с удовольствием вспоминать наш вечер в Воксхолле; и насчет контрамарок не забуду. Он пожал ей руку, ощутил ответное пожатие и ушел. - До чего же симпатичный молодой человек! - воскликнула миссис Болтон. - Вам так кажется, маменька? - спросила Фанни. - Я все думала, на кого он похож, - продолжала миссис Болтон, глядя в окошко вслед удаляющемуся Пену. - Когда я играла в "Сэдлерс-Уэлзе", у миссис Сэрл, к нам все ездил в тильбюри один молодой джентльмен из Лондона, в белой шляпе, ну как две капли воды - он, только у того бакены были черные, а у мистера Пенденниса - рыжие. - Бог с вами, маменька, они у него каштановые! - ввернула Фанни. - Он ездил ради Эмили Бадд, той, что танцевала Коломбину в спектакле "Жига Арлекина, или Наваринское сражение", когда заболела мисс де ля Боски - хорошая была танцовщица, и наружность для сцены очень авантажная, - а он был крупный кондитер, и загородный дом имел в Хомертоне, и все катал ее в своем тильбюри по Госвелл-роуд. А в один прекрасный день они как уехали, так и поженились в церкви святого Варфоломея, в Смитфильде, - оглашение-то когда было, никто и не знал. И теперь у ней своя коляска, и в газете я про нее читала, как она устраивала в доме лорд-мэра бал в пользу богадельни для прачек. А возьми леди Мирабель, дочку капитана Костигана, - тоже была актрисой, это все знают. И много еще в том же духе наговорила миссис Болтон, то выглядывая в окно, то перетирая посуду и расставляя ее по местам в угловом буфете; а под конец своей речи она с помощью Фанни стряхнула и сложила скатерть и убрала ее в ящик стола. Хотя Костигану в свое время довольно точно разъяснили денежные обстоятельства Пена, он за давностью лет, вероятно, позабыл о том, что узнал в Чаттерисе, а может быть, и природная склонность к преувеличениям заставила его раздуть доходы своего друга. Накануне вечером, когда Пен сбежал с Фанни, он, прогуливаясь с миссис Болтон, успел яркими красками расписать ей Фэрокс- Парк, упомянуть о громадном состоянии Пенова дядюшки, майора, и проявить большую осведомленность касательно движимой и недвижимой собственности самого Артура. За ночь миссис Болтон, надо полагать, все это обдумала, и внутренним взором уже видела Фанни разъезжающей в коляске, как старая товарка миссис Болтон - танцовщица из театра "Сэдлерс-Уэлз". Во время заключительной процедуры - складывания скатерти - две эти глупые женщины поневоле сошлись почти вплотную, и когда Фанни, подхватив скатерть, сложила ее в последний раз, мать легонько взяла девушку за подбородок и поцеловала. И снова красный флажок затрепетал на щечках Фанни. Что же значит этот сигнал? На сей раз - не тревогу. На сей раз бедная Фанни зарделась от радости. Бедная Фанни! Неужели же любовь - грех, что начало ее так сладко, а конец так горек! Расцеловав дочь, миссис Болтон сочла нужным ей сообщить, что идет за покупками, а Фанни пусть подежурит в сторожке, на что Фанни после очень слабых возражений согласилась. И вот миссис Болтон надела шляпку, взяла корзинку и ушла, и едва она ушла, как Фанни уселась у окна, из которого была видна дверь Бауза, и уже не отрывала глаз от этого угла Подворья. Возле нее щебетали Бетси-Джейн и Эмилия-Энн, играя, будто читают книжку с картинками, которую одна из них держала вверх ногами. То была мрачная душеспасительная книжка из собрания мистера Болтона. Фанни не слышала болтовни девочек. Она ничего не замечала, кроме двери Бауза. Наконец она слегка вздрогнула и глаза ее засветились. Он вышел из подъезда. Сейчас он опять пройдет мимо ее двери. Но в следующее мгновение личико ее омрачилось. Пенденнис и правда вышел, но за ним следовал Бауз. Они вместе скрылись под аркой. Проходя, он только снял шляпу и отвесил поклон. Он не остановился, не сказал ни слова. Минуты через три-четыре Бауз возвратился один. Фанни не считала минут, но когда он вошел в сторожку, встретила его яростно-злобным взглядом. - Где маменька, милая? - спросил он. - Не знаю. - И Фанни сердито тряхнула головой. - Я не привыкла ходить за маменькой по пятам, мистер Бауз. - Разве я сторож матери моей? - произнес Бауз со свойственной ему горечью. - Ну-ка, Бетси-Джейн и Эмилия-Энн, идите сюда. Я принес пряник для той, что лучше знает буквы, и еще один - для той, что знает их похуже. Бауз проэкзаменовал малышек, после чего они были награждены имбирными медалями и побежали во двор обсуждать это событие. А Фанни тем временем достала рукоделие и, чтобы скрыть волнение и гнев, сделала вид, будто прилежно работает. Бауз сидел так, что ему был виден выход на улицу, но тот, кого он, может быть, ожидал увидеть, больше не появился. И миссис Болтон, воротившись из лавки, застала мистера Бауза вместо того, кого она ожидала увидеть. Читатель, возможно, догадался, о ком идет речь? Беседа, состоявшаяся между хозяином и гостем, когда они поднялись в квартиру, которую Бауз делил с потомком ирландских королей, не удовлетворила ни того ни другого. Пен дулся. Бауз, если у него и было что на уме, не желал говорить при капитане Костигане, который вышел из своей спальни за несколько минут до прихода гостя и не сдвинулся с места до самого его ухода. Мы имели случай видеть майора Пенденниса в дезабилье; не прельщает ли кого-нибудь должность лакея при другом нашем герое, Костигане? Перед тем как выйти из своей опочивальни, капитан, видимо, надушился алкогольной эссенцией. Щедрая струя этого благовония встретила Пена вместе с рукой капитана, протянутой для сердечного пожатия. Рука эта жалко тряслась: достойно удивления, как в ней держалась бритва, которой бедняга ежедневно скоблил себе подбородок. Бауз, не в пример капитану, содержал свою комнату в образцовом порядке. Его скромный гардероб висел за занавеской. Книги и рукописные ноты аккуратно выстроились на полках. Над кроватью верного старика висела литография - портрет мисс Фодерингэй в роли госпожи Халлер, с ее размашистой подписью. Леди Мирабель писала гораздо лучше, чем мисс Фодерингэй. Выйдя замуж, она немало потрудилась, чтобы овладеть этим искусством, и теперь, когда требовалось написать пригласительную карточку или ответить на приглашение, очень недурно с этим справлялась. Бауз, положим, больше любил ее прежний почерк - раннюю манеру чудесной актрисы. Образец нового стиля у него был только один - благодарность за романс, сочиненный и посвященный леди Мирабель ее покорным слугой Робертом Баузом, короткая записка, которую он хранил в своей конторке среди прочих документов государственной важности. Теперь он давал уроки пения и письма Фанни Болтон, как некогда - прекрасной Эмили. Этот человек всю свою жизнь был к кому-нибудь привязан. Когда у него отняли Эмили, он нашел ей замену, как иной, лишившись ноги, хватается за костыль или, потерпев кораблекрушение, привязывает себя к плоту. Латюд, до того как полюбил знаменитую мышь в Бастилии, несомненно, отдал сердце какой-то женщине. Есть люди, которые в молодости испытывали и внушали героические страсти, а в конце жизни радуются ласкам комнатной собачки и волнуются ее болезнями. Но тяжко было Баузу, с его чувствительной душой и остатками мужской гордости, вновь встретить на своем пути Пена, теперь уже преследующим маленькую Фанни. Между тем у Костигана не возникло и тени сомнения в том, что Пенденнис и Бауз очень рады его обществу и что Пен пришел в гости лично к нему. Он не скрыл, что такой знак внимания весьма его порадовал, и про себя решил отдать этот долг вежливости - далеко не единственный из своих долгов, - посетив мистера Пенденниса не один, а несколько раз. Он любезно рассказал своему молодому другу последние новости, впрочем - не самые последние: Пен вспомнил, что ему, по долгу службы, пришлось читать нечто подобное в "Спортивной и Театральной газете", служившей Костигану оракулом. Он сообщил, что сэр Чарльз и леди Мирабель находятся в Баден-Бадене и шлют ему письмо за письмом, приглашая к ним приехать. Пен, не моргнув глазом, отвечал, что Баден, говорят, очень приятное место и эрцгерцог оказывает англичанам всяческое гостеприимство. Костиган, со своей стороны, заметил, что гостеприимство - закон для всякого эрцгерцога, что надобно серьезно подумать - не посетить ли его; и заодно присовокупил кое-какие свои воспоминания о празднествах в Дублинском замке при дворе вице-короля, его превосходительства графа Пуншихереса, коих он, Костиган, был смиренным, но восхищенным свидетелем. А Пен, слушая эти столько раз уже слышанные сказки, вспоминал то время, когда он в какой-то мере им верил и в какой-то мере уважал капитана. В памяти всплыла Эмили, первая любовь, комнатка в Чаттерисе, задушевный разговор с Баузом на мосту. Нежное чувство к обоим этим старым знакомцам охватило его; и, прощаясь, он крепко, от души пожал обоим руки. Пока Пен, под разглагольствования капитана, предавался мыслям о своем прошлом, он совсем забыл о маленькой Фанни Болтон и вспомнил о ней снова лишь тогда, когда Бауз заковылял следом за ним вниз по лестнице, с явным намерением проводить его за пределы Подворья Шепхерда. Не стоило Баузу принимать эту меру предосторожности. Мистер Артур Пенденнис сильно разгневался на несчастного старика за его беспомощную уловку. "Ну его к черту, что он ко мне привязался?" - подумал Пен. А выйдя на Стрэнд и оставшись один, он громко рассмеялся. Нечестный это был смех, Артур Пенденнис! Возможно, Артур и сам это понял и устыдился собственной веселости. Он пытался прогнать осаждавшие его мысли, каковы бы эти мысли ни были, пробовал отвлечься и так и этак, но без особенного успеха. Он забрался на самый верхний ярус Панорамы, но когда, запыхавшись, долез до верху, оказалось, что Забота шла за ним по пятам и не отстала от него. Он поехал в клуб и там написал длинное письмо домой, очень остроумное и занимательное письмо, в котором если и не упомянул ни словом про Воксхолл и про Фанни Болтон, то лишь потому, что этот предмет, пусть интересный для него, не мог, как он полагал, заинтересовать его мать и Лору. Не заняли его ум ни романы, разложенные на столе в библиотеке, ни почтенный, представительный Джокинс (единственный член клуба, оставшийся в Лондоне), который пробовал завести с ним разговор, ни иные развлечения, к которым он обратился, сбежав от Джокинса. По дороге домой ему попался какой-то театрик, у входа висели афиши, на которых красными буквами значилось: "Потрясающий фарс", "Непрерывный смех!", "Добрые старые английские шутки". Он купил билет и из задних рядов партера поглядел на прелестную миссис Лири, как всегда в мужском платье, и на знаменитого комика-буфф Тома Хорсмена, одетого женщиной. Наряд Хорсмена показался ему безобразным, унизительным; глазки и лодыжки миссис Лири оставили его равнодушным. И он еще раз горько посмеялся про себя, вспомнив, как она поразила его воображение в первый вечер по его приезде в Лондон, так недавно... так давно-давно. Глава XIIX В саду Темпла и поблизости от него Мода уже давно улетела из живописного зеленого сада Темпла, где, если верить Шекспиру, Йорк и Ланкастер сорвали ни в чем неповинные розы, алую и белую, ставшие эмблемами в их кровопролитной войне. Сведущий и обязательный автор "Путеводителя по Лондону" сообщает нам, что в пропитанном копотью воздухе столицы "розы, даже самых простых и выносливых сортов, уже давно перестали цвести". Мало кому из нынешних обитателей этого квартала известно, растут там розы или не растут, да едва ли это их особенно интересует: они и в сад-то почти не заходят, разве что по дороге домой. Клерки адвокатов, когда бегут с поручениями, не кладут в свои сумки цветов, не держат под мышкой букетов; а те немногие юристы, что прогуливаются здесь для моциона, меньше всего думают о Йорке и Ланкастере - особенно с тех пор, как улеглась шумиха вокруг железных дорог. Только знатоки старины и любители литературы с интересом взирают на этот сад и представляют себе, как ходят взад-вперед по дорожке добрый сэр Роджер де Коверли и круглолицый мистер Зритель; или сидит в беседке милый Оливер Гольдсмит, размышляя о ближайшем письме "Гражданина мира", или о новом костюме, который шьет ему портной мистер Филби, или о письме, в котором издатель мистер Ньюбери требует уплаты долга. Тяжело ступая по гравию, переваливаясь на ходу, к нему приближается великий лексикограф в табачном кафтане и в парике, давно не знавшем щипцов и пудры (а за ним семенит его лакей-шотландец, малость навеселе после портвейна, которого они только что хлебнули в "Митре"), и мистер Джонсон приглашает мистера Гольдсмита к себе, откушать чаю с мисс Уильяме. Велика вера воображения! Сейчас сэр Роджер и мистер Зритель для нас такие же реальные люди, как оба доктора и верный пьянчужка шотландец. Детища поэзии живут в нашей памяти так же, как настоящие люди, - и поскольку Артур Пенденнис был человеком романтического и литературного склада и отнюдь не привержен юриспруденции, процветавшей в этой части города, - можно предположить, что какие-то поэтические фантазии в этом духе проносились у него в мозгу, когда на следующий день под вечер он выбрал сад Темпла местом своей прогулки и размышлений. Воскресными вечерами Темпл обычно затихает. Почти все квартиры стоят пустые. Видные юристы дают званые обеды в своих особняках в Белгрэвии или Тайберне; интересные молодые адвокаты, приглашенные на эти обеды, кадят фимиамы превосходному кларету мистера Манти или очаровательным дочкам судьи Горностэя; не удостоившиеся приглашения экономно обедают в клубе жарким и полупинтой вина, угощая друг друга и прочих обедающих шутками, собранными на выездных сессиях, и юридическими остротами. Мало кто сидит дома - разве что бедный мистер Кокл - он хворает, и уборщица варит ему кашку; или мистер Тудл, флейтист-любитель, - вон он выводит грустную мелодию в своей квартирке на третьем этаже; или юный Тайгер, - из его окна валят клубы сигарного дыма, а у дверей громоздятся блюда под крышками с вензелем ресторации Дика или таверны "Петух". Но полно! Вот что значит дать волю фантазии. Ведь сейчас каникулы, и в квартирах Темпла нет решительно никого, кроме Пенденниса. Вполне возможно, что именно одиночество выгнало Пена в сад: прежде он там не бывал и лишь мимоходом поглядывал сквозь решетку на цветочные клумбы и на кучки довольных горожан, бродящих по газонам и по широким, посыпанным гравием дорожкам у реки; а в этот вечер, как уже было сказано, на обратном пути из соседней таверны, где обедал совсем один, он решил пройтись по саду, подышать прохладным вечерним воздухом и полюбоваться сверкающей Темзой. Побродив там короткое время, поглазев на мирные, ублаготворенные группы гуляющих, он наскучил этим занятием, вошел в одну из беседок, что стоят по обе стороны главной дорожки, и скромно там уселся. О чем он думал? Вечер был упоительно ясный и тихий; на небе ни облачка; трубы за рекой не дымили; пристани и склады, розовые от солнца, казались такими чистенькими, словно тоже умылись ради праздника. Вверх и вниз по реке быстро скользили пароходы, полные воскресных пассажиров. Колокола бесчисленных церквей звонили к вечерней молитве, - может быть, Пен вспоминал такие же вот воскресные вечера своего детства, когда он, обняв мать за талию, ходил с ней по террасе перед окнами родного дома. Заходящее солнце золотит маленькую Говорку так же, как широкую Темзу, и медленно опускается за Клеверингские вязы и колокольню знакомой церкви... От этих ли мыслей или только от солнца щеки молодого человека покрылись румянцем? Он побарабанил пальцами по скамье в такт колокольному перезвону; смахнул платком пыль со своих начищенных башмаков, потом разом поднялся, топнул ногою, сказал: "Нет, черт возьми, пойду домой". И, приняв такое решение, которому, видимо, предшествовала внутренняя борьба, вышел из беседки. Он чуть не сбил с ног двух малюток: крошечные, ему по колено, они трусили по дорожке, отбрасывая к востоку длинные синие тени. Одна вскрикнула "ой!", другая засмеялась и хитро протянула: "Мистер Пен-деннис!" И Артур узнал в них своих маленьких вчерашних приятельниц Эмилию-Энн и Бетси-Джейн. Он покраснел еще гуще и, схватив ту, которую чуть не сшиб, подбросил ее в воздух и поцеловал; а Эмилия-Энн, испуганная столь внезапным нападением, заревела во весь голос. На ее плач мгновенно явились две женщины в чистых воротничках и новых лентах, а именно: миссис Болтон в ярко-красной шотландской шали поверх черного шелкового платья и мисс Фанни Болтон, в желтом шарфе, муслиновом с мушками платьице и с зонтиком - прямо-таки светская барышня. Фанни не сказала ни слова, только поздоровалась с ним взглядом, и глаза ее засияли как... как ярко освещенные окна типографии. Зато миссис Болтон, побранив и успокоив Эмилию-Энн, сказала: - Господи помилуй, сэр, ну не чудно-ли, что мы вас тут встретили? Надеюсь, вы в добром здоровье, сэр... Верно, Фанни, как чудно, что мы встретили мистера Пенденниса? Милые дамы, вы, кажется, смеетесь? А почему? Разве не приходилось вам, когда в загородном доме гостил молодой Крез, по случайному совпадению прогуливаться в саду с вашей Фанни? Разве не случалось вам с вашей Фанни слушать в Брайтоне военный оркестр, как раз когда с мола подходили, звеня шпорами, молодой де Мундир и капитан Эполет? И не доводилось ли вам с вашей ненаглядной Фанни навещать старую вдову Астм в ее домике за выгоном, когда к ней только что заглянул молодой священник с брошюркой на потребу ревматикам? Вы что же, думаете, что странные совпадения бывают только в господском доме, а в сторожке их и быть не может? Ну да, это и было совпадение, и ничего более. Просто накануне, в ответ на вопрос миссис Болтон, мистер Пенденнис упомянул, что некоторые дворы в Темпле мрачные, но есть там и очень веселые, приятные уголки - в особенности те дома, что смотрят на реку или в сад, а в саду очень хорошо гулять воскресными вечерами, там бывает много народу... и тут-то по чистой случайности все наши знакомые и встретились, точь-в-точь как бывает в светской жизни. Очень просто, натурально и безобидно. Пен принял вид степенный, напыщенный, фатоватый. Он был разряжен как никогда. Белые нанковые панталоны и белая шляпа, пестрый шейный платок, светлый жилет, золотые цепочки и запонки - принц крови, да и только! А как этот наряд ему к лицу, думал кто-то. И сам-то он красавец писаный. Ну, а уж когда покраснеет - никто, никто с ним не сравнится... Накануне он так поразил воображение малышек, что после его ухода они стали в него играть. Эмилия-Энн, заложив пухлые пальчики в проймы передника - как Пен в проймы жилета, - объявила: "Бетси-Джейн, я буду мистер Пенденнис". Фанни смеялась до слез и чуть не задушила сестренку поцелуями. А сейчас, когда Артур поцеловал малышку, как это ее порадовало! У Артура лицо пылало, Фанни же, напротив, выглядела бледной, усталой. Артур это заметил и заботливо осведомился, почему у нее такой утомленный вид. - Я всю ночь не спала, - отвечала Фанни и слегка порозовела. - Я сама погасила у ней свечку и строго-настрого велела ей закрыть книгу и спать, - вмешалась любящая мамаша. - Так вы читали? - Пена это позабавило. - И какая же книга так вас увлекла? - Ох, до того интересная! - сказала Фанни. - А как называется? - "Уолтер Лорэн", - выдохнула Фанни. - Какая противная эта Наира... Неара... не знаю, как ее произносить. А Леонора - прелесть. И Уолтер, он такой милый! Каким образом разыскала Фанни роман "Уолтер Лорэн" и узнала, что он написан Пеном? Эта девчушка запомнила все, что говорил накануне мистер Пенденнис, а ведь он намекнул, что пишет в газетах и в книгах. Какие же это книги? Сгорая от любопытства, она уже хотела было подластиться к Баузу, который со вчерашнего дня был у нее в немилости, но потом решила сперва обратиться к Костигану. Подавая ему обед и прибирая убогую комнату, она улещала его словами и улыбками. Ему, верно, надобно починить белье? (В комоде у капитана и правда хранились весьма любопытные изделия из льна и хлопка.) Она зачинит ему рубашки, все до одной. Вон какие страшные дырки - какие смешные! Сквозь одну из них она, лукаво смеясь, поглядела на старого воина. Нарисовать бы ее так - очень смешная получилась бы картинка. Потом она проворно убрала со стола посуду, бегая по комнате грациозно, как танцовщицы в театре; подтанцевав к буфету, достала бутылку виски, смешала капитану стакан грога и заявила, что отопьет немножко - одну каплю; и пусть капитан споет ей какую-нибудь свою песню, они такие красивые, ей хочется их выучить. А когда Костиган спел ей густым, дрожащим басом одну из ирландских мелодий, воображая, что это он покорил сердце маленькой сирены, она ловко ввернула вопрос насчет Артура Ленденниса и его книги; услышав же ответ - все, что ей было нужно, - бросила Костигана у фортепьяно, не дав ему начать вторую песню, поднос с посудой забыла в прихожей, рубашки - на стуле и побежала вниз, все быстрее и быстрее с каждой ступенькой. Капитан Костиган, по его словам, не был причастен к литературе и еще не удосужился прочитать изящное сочинение своего молодого друга, хоть и собирался при первом удобном случае приобрести его в собственность. Но заглавие Пенова романа он знал, и вот почему: господа Финьюкейн, Блодьер и другие завсегдатаи Черной Кухни, в своих разговорах о мистере Пенденнисе (далеко не всегда дружеских - Блодьер, например, называл его не иначе, как "этот хлыщ", Хулан удивлялся, почему Дулан его до сих пор держит, и прочее) окрестили нашего героя "Уолтер Лорэн", - а значит, капитан мог сообщить Фанни нужные ей сведения. - Вот она и побежала спрашивать его в библиотеке, - говорила между тем миссис Болтон. - Сколько библиотек обегала - где нету, где на руках. А в одной библиотеке книжка была, да не давали, пока не оставишь фунт стерлингов, а у ней с собой только мелочь. Прибежала домой, плачет - было дело, Фанни? - ну, я и дала ей фунт. - Ой, я так боялась, что без меня кто-нибудь его возьмет, - подхватила Фанни, совсем разрумянившись и блестя глазами. - Ой, а потом стала читать, и мне так нравится, так нравится... Артур был тронут этим простодушным восхищением, до глубины сердца польщен и взволнован. - Вам нравится? Если вы ко мне зайдете, я с удовольствием... нет, я сам вам принесу... нет, пришлю. До свидания. Спасибо, Фанни. Храни вас бог. Мне нельзя с вами оставаться. Прощайте. И, крепко пожав ей руку, кивнув ее матери и девочкам, он направился к выходу из сада. Он все ускорял шаг, а ворота миновал уже бегом. - Милая, милая малютка, - твердил он вслух. - Чудесная маленькая Фанни! Ты лучше их всех. Господи, поскорее бы Шендон вернулся. Я бы тогда уехал к матушке. Я не должен с ней видеться. И не буду. Не буду, даю слово... Разговаривая на бегу, так что прохожие на него оборачивались, он налетел на какого-то низенького старичка и обнаружил, что это мистер Бауз. - Ваш покорный слуга, сэр, - сказал мистер Бауз и с нарочито низким поклоном приподнял свою поношенную шляпу. - Здравствуйте, - угрюмо отозвался Артур. - Не смею вас задерживать, и провожать меня нынче не требуется. Я тороплюсь, сэр. Всего наилучшего. Бауз решил, что Пен торопится домой не без причины. - Где они? - воскликнул старик. - Вы знаете, о ком я говорю. Может, они у вас? Они сказали Болтону, что идут в Темпл, в церковь; а там их нет. Они у вас. Они не должны у вас оставаться, мистер Пенденнис. - Проклятие! - вскричал Пенденнис в бешенстве. - Убедитесь сами, у меня они или нет. Вот мой двор, вот моя дверь - прошу, сэр. И Бауз, сняв шляпу и поклонившись, последовал за ним. В квартире Пена их, как мы знаем, не было. Но когда стали запирать ворота, мать с дочерью, не очень-то весело проведшие этот воскресный вечер, печально побрели со своими малышками вон из сада; зашли в Лемб-Корт; постояли под фонарем - единственным украшением этого унылого квадратного двора; поглядели на верхние окна того дома, где жил Пен, и вскоре увидели, как там засветился огонек. А потом эти две дурехи поплелись домой, волоча за руку уставших детей, и воротились к мистеру Болтону, который один-одинешенек тянул грог в сторожке Подворья Шепхерда. Бауз оглядел пустую гостиную Пена, в которой очень мало что прибавилось или изменилось с тех пор, как мы видели ее в последний раз. Старые книжные полки и потрепанные книги Уорингтона, заваленный бумагами рабочий стол Пена выглядели уныло. - Желаете заглянуть в спальню, мистер Бауз, может быть, мои жертвы там? - с горечью произнес Артур. - Или, может быть, я задушил обеих девочек и спрятал их в чулане с углем? - Вашего слова достаточно, мистер Пенденнис, - отвечал тот печально. - Вы сказали, что их здесь нет, и я вам верю. И надеюсь, что они никогда сюда не приходили и никогда не придут. - Честное слово, сэр, вы очень добры, - надменно продолжал Пен. - Вы выбираете мне знакомых, вы дали мне понять, что кое-кому вредно со мною знаться. Я помню вас с давних пор, мистер Бауз, и много вам обязан; не то я выразился бы гораздо резче по поводу невыносимого преследования, которому вы, как видно, решили меня подвергнуть. Вчера вы проводили меня за ворота, точно боялись, как бы я чего-нибудь не украл... Тут Пен осекся и покраснел, чувствуя, что дал в руки Баузу козырь, который тот и не преминул подхватить. - Да, сэр, раз уж вы произнесли это слово, я именно полагаю, что вы имели в виду что-то украсть. Не станете же вы утверждать, что пришли в гости к нищему скрипачу Баузу или к сторожихе миссис Болтон? Фи! Очень нужно такому изысканному джентльмену, как Артур Пенденнис, эсквайр, лезть на мой чердак или сидеть в прокопченной кухне, если у него нет на то особенных причин! И по-моему, мистер Артур Пенденнис, целью вашего прихода было украсть сердце красивой девушки, а потом разбить его и выбросить. Вот чему вы обучаетесь в свете - вы, молодые денди, лощеные модники, надменные аристократы, угнетающие народ. Для вас это забава, а что для них - об этом вы думали? Для тех, кем вы играете, а наигравшись, выкидываете на улицу? Знаю я вашего брата, сэр. Знаю ваш эгоизм, вашу заносчивость, вашу спесь. Какое дело милорду, что дочь бедняка погибнет, а семья ее будет опозорена! Вам подавай удовольствия, а платить за них будет, конечно, простонародье. На что же мы и существуем на свете? Все вы такие, сэр, все такие. Бауз зарапортовался, и Пен рад был воспользоваться этим, рад увести спор подальше от того предмета, с которого начал его противник. С невеселым смехом, за который тут же попросил прощения, он сказал: - О, конечно, я аристократ! Живу в хоромах под крышей, и ковер у меня на лестнице почти такой же красивый, как у вас, мистер Бауз. И жизнь я провожу в том, что угнетаю народ - гублю невинных девушек и граблю бедняков, так? Дорогой сэр, все это хорошо в комедии, где Иов Торнберри, бия себя в грудь, вопрошает милорда, как он смел унизить честного человека и загасить огонь в очаге англичанина. Но в жизни-то, мистер Бауз, можно ли толковать о тиранах-аристократах, попирающих народ, человеку, который так же зарабатывает себе на пропитание, как и вы сами? Разве я вас когда обижал? Или обходился с вами свысока? Разве не питали вы ко мне даже известной симпатии... в те дни, когда оба мы были юными романтиками, мистер Бауз? Не сердитесь же на меня и теперь, будем добрыми друзьями, как прежде. - Те дни были совсем иные, - возразил Бауз. - И мистер Артур Пенденнис был тогда честным, порывистым юношей; может быть, несколько себялюбивым и самонадеянным, но честным. Тогда я вам симпатизировал, потому что вы готовы были погубить себя ради женщины. - А теперь, сэр? - А теперь времена изменились, и вы хотите, чтобы женщина погубила себя ради вас. Я хорошо знаю эту малютку, сэр. Я всегда говорил, что ее подстерегает такая судьба. Она забила себе голову романами, у ней только и мыслей, что о любви и влюбленных, она и не замечает, что ходит по полу сторожки. Я ее обучаю. Могу вам сказать, что она и способна и обаятельна. Я привязался к ней, сэр. Я одинокий старик; живу так, что самому противно, - среди веселых забулдыг, которые наводят на меня тоску. Мне некого любить, кроме этой девочки. Сжальтесь надо мной, не отнимайте ее у меня, мистер Пенденнис, не отнимайте! Голос у старика срывался. Его просительный тон тронул Пена куда больше, чем угрозы и насмешки, с которых он начал свою речь. - Уверяю вас, - сказал Артур мягко, - вы напрасно думаете, что я замышляю зло против бедняжки Фанни. Я и увидел-то ее впервые только в пятницу вечером. И вышло это совершенно случайно, благодаря нашему приятелю Костигану. У меня нет никаких намерений касательно нее... просто я... - Просто вы отлично знаете, что она глупая девчонка, и что мать ее - глупая женщина... просто вы встречаете ее в саду Темпла, разумеется - без предварительного сговора... просто, когда я вчера застал ее за книгой, которую вы написали, она меня с презреньем прогнала. А на что я еще и годен, как не на то, чтобы надо мною смеяться? Старик, калека, жалкий скрипач, только что не в лохмотьях, который для заработка пиликает песенки в кабаке? Вы-то настоящий джентльмен. Платок надушен, на пальце перстень. Вы обедаете в домах у знати. Но кто подаст корку старому Баузу? А ведь я бы мог быть не хуже любого из вас. Я мог бы прославиться, если б представился случай, мог бы общаться с лучшими умами страны. Но мне не повезло. Когда-то я был честолюбив. Я писал пьесы, стихи, музыку - никто не захотел меня выслушать. Все женщины, которых я любил, смеялись надо мной. И вот пришла старость, и я один, совсем один на свете! Не отнимайте же у меня эту малютку, мистер Пенденнис. Оставьте ее мне еще хоть ненадолго. До вчерашнего дня она была мне вместо дочери. Зачем вы явились, зачем заставили ее издеваться над моим уродством, моей старостью? - Уж в этом-то я неповинен, - сказал Артур с легким вздохом. - Клянусь честью, я и не рад, что встретил эту девушку. Я не обольститель, мистер Бауз. Я понятия не имел, что произвел впечатление на бедную Фанни, и не думал об этом до... до сегодняшнего вечера. А тут, сэр, пне стало ее жаль, и я как раз бежал от соблазна, когда столкнулся с вами. И могу вам еще сказать, сэр, - добавил он заметно дрогнувшим голосом и залившись краской, чего его собеседник не увидел в наступившей темноте, - что нынче вечером, когда звонили в церквах, я думал о своем родном доме и о женщинах, ангельски чистых и добрых, которые в нем обитают. Там я и хотел искать спасения от опасностей, меня обступивших, и просить у всевышнего сил, чтобы исполнить мой долг. После этих слов Артура наступило молчание, и когда гость снова заговорил, тон его был несравненно более мягким и дружеским. А напоследок Бауз обменялся с Пеном очень теплым рукопожатием, просил прощенья за то, что превратно о нем судил, и сказал несколько лестных слов, за которые молодой человек еще раз с жаром стиснул его руку. Расставаясь со своим гостем у порога, Пен сказал, что дал себе слово и надеется с помощью божией его сдержать. - Аминь, - сказал мистер Бауз и стал медленно спускаться по лестнице. Глава L Снова в счастливой деревне В начале этой повести мы имели случай описать городок Клеверинг (расположенный близ Фэрокса, усадьбы Пена) и некоторых его обитателей; и поскольку тамошнее общество малоинтересно и малоприятно, мы не сочли нужным распространяться о нем подробно. Мистер Сэмюел Хакстер, джентльмен, с которым мы недавно познакомились в Воксхолле, был одним из самых блестящих умов этого городка, куда он приезжал на каникулах и, бывая у друзей, оживлял их застольные беседы остротами из больницы св. Варфоломея и сплетнями, собранными в тех фешенебельных кругах Лондона, куда он был вхож. Мистер Хобнелл, тот молодой человек, которого Пен отлупил в драке из-за мисс Фодерингэй в бытность свою учеником клеверингской классической школы, был ласково принят за чайным столом миссис Хакстер, матери Сэмюела, и имел свободный доступ в аптеку, где без труда находил склянки с тамариндом и всегда мог надушить платок розовой водой. В эту-то пору своей жизни он воспылал нежными чувствами к мисс Софи Хакстер, а схоронив отца, женился на ней и увез ее в свою усадьбу Садок, что в нескольких милях от Клеверинга. Предки его с давних пор владели там землей на правах свободных крестьян и фермеров. Отец мистера Хобнелла снес старый дом, построил на его месте оштукатуренные палаты с конюшнями при них; поставил в гостиной фортепьяно, завел свору гончих и стал именоваться помещиком. Когда он умер и на престол взошел его сын, эту семью уже можно было с полным основанием причислить к мелкопоместному дворянству. И Сэм Хакстер, живя в Лондоне, не слишком привирал, когда в кругу восхищенных товарищей по больнице св. Варфоломея хвастался поместьем, псарней, лошадьми и гостеприимством своего зятя. Раз в год, обычно в то время, когда миссис Хобнелл бывала особенно крепко привязана к детской, Хобнелл ездил развлекаться в Лондон: снимал комнату в гостинице и вместе с Сэмом окунался в столичные удовольствия. Скачки, театры, Воксхолл, веселые кабачки в квартале Ковент-Гарден - все это обследовал жизнелюбивый помещик в обществе своего ученого шурина. Бывая в Лондоне, он, по его словам, любил и пожить по-лондонски и "малость гульнуть", а возвращаясь домой, привозил супруге новую шляпку и шаль и, отказавшись от утонченных лондонских развлечений, на ближайшие одиннадцать месяцев погружался в занятия и утехи деревенской жизни. Сэм Хакстер переписывался со своим родичем и снабжал его столичными новостями в обмен на корзины с дичью и сметаной, которые присылали ему помещик и его добросердечная жена. По их мнению, не было на свете человека более блестящего и образованного, чем Сэм. Появляясь в родных краях, он сразу становился душою общества. Садок ходуном ходил от его песен и шуток. Старшенькой он спас жизнь, вытащив у нее из горла рыбью кость. Словом, в семейном кругу в нем души не чаяли. На беду случилось так, что спустя всего четыре дня после встречи в Воксхолле Пен опять столкнулся с мистером Хакстером. Верный своему обету, он не был у Фанни, а чтобы не думать о ней, старался всячески занять свой ум. Он много, хоть и без особенного толку, работал дома и как присяжный критик газеты "Пэл-Мэл" беспощадно разгромил одну поэму и один роман, отданные на его суд. Расправившись с обоими авторами, он пообедал один в пустынном клубе "Полиантус", тоскливые просторы которого повергли его в страх и еще большее уныние. И в театре он опять побывал. Вокруг него аплодировали, надрывались от смеха, а он видел перед собой только отвратительный фарс, от которого его бросало в дрожь. Шут на подмостках, и тот приуныл бы, доведись ему увидеть страдальческое лицо Пена. Он не понимал, что происходит на сцене, - пьеса проплывала перед ним как сон или горячечный бред. После театра он решил сходить в Черную Кухню - спать ему совсем не хотелось. Накануне он, не находя себе места, отмахал пешком двадцать миль - через Хэмстедский луг и до самого Хэндона - и все равно не спал ночь. Да, нужно сходить в Черную Кухню... Почему-то мысль, что он увидит Бауза, его подбодрила. Бауз был на месте, восседал у разбитого фортепьяно. Исполнялись развеселые куплеты, и Кухня гремела от хохота. Пену все здесь казалось дико - он видел только Бауза. Не странно ли, что в его груди, которую он хвастливо сравнивал с потухшим вулканом, бушевало такое пламя! Два дня потворства своим чувствам зажгли это пламя, два дня воздержания раздули его в пожар. Пока Артур раздумывал об этом, осушая стакан за стаканом, в комнату, как на грех, ввалился мистер Хакстер с тремя приятелями - тоже из театра. Хакстер что-то шепнул своим спутникам. Артура передернуло - он понял, что говорят о нем. Протиснувшись между столами, Хакстер занял место напротив Пена, небрежно ему кивнул и протянул для пожатия грязную руку. Пен пожал руку своему земляку. Он чувствовал, что зря так распалился на него тогда в Воксхолле. Хакстеру же, вполне довольному собой и всем на свете, и в голову не приходило, что он может кому-то быть не по душе; а небольшую стычку в увеселительном саду он почел безделицей, о которой и вспоминать-то смешно. Заказав "четыре портера" для себя и друзей, ученик Галена прикинул, о чем бы поговорить с Пенденнисом, и, как нарочно, выбрал тему, наименее приятную для нашего героя. - Недурно провели вечерок в Воксхолле, а? - И он хитро подмигнул. - Очень рад, что вы остались довольны, - отвечал бедняга Пен, содрогаясь в душе. - Наклюкался я тогда здорово - обедал с приятелями в Гринвиче, - сказал неотразимый студент. - А при вас была очень даже смазливая девица - кто такая? Этого Артур уже не мог стерпеть. - Я, кажется, не задавал вам личных вопросов, мистер Хакстер? - отрезал он. - Да что я такого сказал?.. Ну, виноват... Чего это вы взбеленились? - удивился тот. - А вы помните, что между нами произошло? - спросил Пен, едва сдерживая ярость. - Или забыли? Скорей всего - забыли, ведь вы, как вы изволили заметить, были пьяны и вели себя очень грубо. - Да я же попросил прощенья, сэр, - опешил Хакстер. - Да, попросили, и я от всей души вас уважил. Но, если помните, я со своей стороны просил вас вычеркнуть меня из списка ваших знакомых и впредь, встречаясь на людях, не трудиться меня узнавать. Будьте добры это запомнить; а сейчас начнется пение, - поэтому разрешите вас покинуть и не мешать вам наслаждаться музыкой. Он взял шляпу и, поклонившись изумленному Хакстеру, вышел из-за стола. Приятели Хакстера, сперва онемевшие от удивления, наградили злосчастного медика таким взрывом хохота, что председательствующий на вечере был вынужден вмешаться. "Тише, джентльмены, - заорал он. - Тише! Послушайте "Гробозора"!" Под первые фразы этой песни Артур и покинул Черную Кухню. Ему казалось, что он отлично совладал с собой. Он даже жалел, что Хакстер оказался так покладист. Ему очень хотелось подраться с ним или с кем бы то ни было. Он пошел домой. Работа, обед, театр, пунш, ссора - все было впустую, ничего его не успокоило. Он опять провел бессонную ночь. Через несколько дней мистер Сэм Хакстер послал мистеру Хобнеллу в деревню письмо, главную суть которого составлял мистер Артур Пенденнис. Сэм описал, как Артур проводит время в Лондоне и как нагло он ведет себя со старыми знакомыми и земляками. Выходило, что Артур - закоренелый преступник, чистый Дон-Жуан, и _если_ когда приедет в деревню, так _порядочным людям_ его и на порог нельзя пускать. В Воксхолле он танцевал с невинной девушкой из низших сословий, которую наметил своей жертвой. От одного джентльмена-ирландца (отставного военного), своего собрата по клубу, он, Хакстер, узнал, кто эта девушка, которую Пенденнис, _чванный обманщик_, завлекает в свои дьявольские сети, не мешало бы предостеречь на этот счет ее отца, и прочее тому подобное. Затем следовали кое-какие городские новости, благодарность за последнюю посылку, особенно за кроликов, и намек, что дальнейшие даяния тоже не будут отвергнуты. Как уже было сказано, в Садке примерно раз в год возникала необходимость справлять крестины, и письмо Хакстера пришло как раз накануне этого семейного празднества. Младенца (прелестную девочку!) нарекли Майра-Лукреция, в честь двух восприемниц, мисс Портмен и миссис Пайбус, из Клеверинга; и так как Хобнелл, разумеется, показал письмо Сэма жене, та не замедлила поделиться ужасной новостью с обеими крестными мамашами. Тут было о чем поговорить, и клеверингские языки в тот день поработали на славу. Майра ничего не сказала матери - она была чересчур потрясена, - зато миссис Пайбус никакие соображения не сдерживали. Она обговорила эту новость не только с миссис Портмен, но также с почтенным мистером Симкоу и его супругой, с миссис Гландерс, предварительно выславшей из комнаты дочерей; с мадам Фрибсби, словом - со всем клеверингским обществом. Мадам Фрибсби, украдкой подняв взор к портрету своего драгуна, а также заглянув в собственное прошлое с его обидами, сказала, что мужчины неисправимы - всегда были и будут обманщиками, и задумчиво процитировала несколько строк из "Мармиона", вопрошая, где упокоится коварный изменник. Миссис Пайбус не находила слов, чтобы выразить негодование, омерзение, ужас, какие возбуждал в ней злодей, способный на столь низкий поступок. Вот к чему приводят избалованность, дерзость, сумасбродства, аристократические замашки (Пен однажды отказался пойти к миссис Пайбус на чашку чая) и распутные увеселения в этом страшном современном Вавилоне! Миссис Портмен сокрушенно признала, что слепая любовь матери испортила мальчика, что литературный успех вскружил ему голову, а низменные страсти растоптали семена праведности, с детства посеянные в его душе пастором Портменом. Гландерс, этот невыносимый человек, узнав великую новость от своей супруги, протяжно свистнул, и за обедом стал отпускать на этот счет шуточки, за что миссис Гландерс обозвала его извергом; когда же этот ужасный капитан расхохотался, снова выслала дочек из комнаты. Мистер Симкоу принял новость спокойно, но в душе скорее порадовался: подтвердилось его давнишнее суждение об этом несчастном молодом человеке; правда, он ничего о нем не знал, не прочел ни строчки из его опасных, вредоносных сочинений - боже сохрани! Но чего можно было ждать от юноши при таком разительном, таком прискорбном, таком плачевном легкомыслии? И снова Пен послужил темой для проповеди в клеверингской церкви: в воскресенье вечером целая толпа молящихся с интересом узнала, какими опасностями чревата жизнь в Лондоне и как преступно читать и писать романы. Милейшие эти моралисты не затрудняли себя сомнениями в виновности Пена. Они осудили его без суда и друг перед дружкой норовили бросить в беднягу камень. На следующий день миссис Пенденнис, чуть не падая от усталости и волнения, пришла, вернее - прибежала к пастору Портмену за советом. Она получила анонимное письмо, - какая-то добрая душа почла своим долгом нанести удар в спину этой женщине, никому не сделавшей зла, - письмо с подробным отчетом о преступлении Пена и ссылками на Священное писание, касательно удела таких грешников. В своем ужасе и смятении она являла жалкое зрелище. Два часа этой муки сразу ее состарили. В первую минуту она, растерявшись, уронила письмо, и Лора успела его прочитать. Читая, она заливалась краской и вся дрожала, но только от гнева. - Подлецы, - сказала она. - Это ложь. Да, маменька, это ложь. - Нет, это правда, и ты, Лора, во всем виновата! - вне себя вскричала Элен. - Зачем ты ему отказала, когда он просил твоей руки? Зачем разбила мое сердце? Это ты довела его до греха, бросила в объятия этой... этой женщины. Не говори со мной... Не отвечай мне. Я тебе никогда не прощу, никогда... Марта, подайте мне шляпу и шаль... Нет, ты со мной не пойдешь. Уходи. Оставь меня, жестокая! Зачем ты навлекла на меня этот позор? И строго запретив дочери и служанке следовать за нею, она побежала в Клеверинг. Пастор Портмен взглянул на письмо - почерк показался ему знаком, а молва про бедного Пена, конечно, уже пошла до него. Может быть, греша против совести (ибо достойный пастор, как и большинство из нас, был склонен верить всякому слуху, порочащему его ближних), он принялся утешать Элен: сказал, что поклеп анонимный, а значит - это дело рук какого-нибудь негодяя; что все может оказаться не так, даже наверно окажется не так, - во всяком случае, нельзя осуждать Пена, не выслушав его; что едва ли сын такой матери способен на такой проступок, и прочее тому подобное. Элен сразу уловила, что он кривит душой. - Вы считаете, что он это сделал, - сказала она. - Не отрицайте, вы в этом уверены. Ах, зачем я его покинула, зачем отпустила от себя? Но бесчестным он не может быть, этого вы ведь не думаете? Вспомните, как он вел себя по отношению к той, другой... особе... как безумно он был в нее влюблен. Тогда он был честным... он и теперь честный. И я благодарю бога - да, на коленях благодарю бога за то, что он расплатился с Лорой. Вы сами похвалили его - помните? А теперь... если эта женщина его любит... а, наверно, так и есть... если он увел ее из родительского дома, или она сама его соблазнила, что более вероятно... ну что ж, она должна стать его женой и моей дочерью. И он должен покинуть этот ужасный, свет и воротиться ко мне - к своей матери, доктор Портмен! Поедем, привезем его домой... да... привезем домой, и будет более радости о грешнике кающемся... Едем, добрый мой друг, едем сейчас же, сию же... Больше Элен не могла говорить - с ней сделался обморок. Ее перенесли на постель в доме сердобольного пастора, послали за лекарем. Всю ночь состояние ее внушало опасения. Пришла Лора, но Элен не пожелала ее видеть. Портмен, умоляя несчастную мать успокоиться и при виде ее страшного горя все более убеждаясь в невиновности Артура, взял на себя смелость написать ему письмо, в котором сообщал о пущенной против него сплетне и убедительно просил молодого человека одуматься и разорвать связь, столь пагубную для его будущности и для спасения его души. А Лора? Или сердце ее не разрывалось при мысли о преступлении Артура и холодности Элен? Или не горько было бедной девушке думать, что одним ударом у нее отнята вся любовь, которой она дорожила на этом свете? Глава LI, едва не ставшая последней Письмо доктора Портмена ушло по своему назначению в Лондон, и добрый священник постарался уговорить миссис Пенденнис взять себя в руки в ожидании ответа, который, как он надеялся или, во всяком случае, как внушал ей, рассеет их опасения насчет нравственности Пена. Да Элен и не могла бы сразу уехать в Лондон и самолично воззвать к лучшим чувствам сына: в первый день лекарь не разрешил ей даже перебраться в Фэрокс, и только на следующее утро она снова водворилась дома, на своей софе, под присмотром безмолвной, но верной Лоры. К несчастью для себя и других, Пен прочел послание пастора Портмена лишь много недель спустя, так что вдова изо дня в день тщетно ждала от сына ответа на предъявленное ему обвинение, и с каждым днем здоровье ее ухудшалось. Тяжело было Лоре жить в непрестанной тревоге; видеть страдания своей названой матери; а горше всего - терпеть отчуждение Элен, столь для нее болезненное. Но девушка привыкла исполнять свой долг, не жалея сил и уповая на помощь милосердного бога, к которому постоянно обращались ее чистые молитвы. И так как свой долг она исполняла бесшумно, и молитвы, дававшие ей силы его исполнять, совершались в ее спальне, в полном уединении, - мы тоже вынуждены молчать о ее добродетелях: от пространных описаний они увядают, как цветок в бальной зале. Скажем только, что хорошая женщина - это лучший из всех цветов, распускающихся под солнцем, и что мы с изумлением и любовью воспринимаем его тихую прелесть, чистое благоухание, нежную красоту его цветения. Прекрасные, добрые! Самые светлые и беспорочные! Не прискорбно ли видеть, как их сгибает горе, или косит неумолимая смерть, как они чахнут от болезней, хиреют от долгих душевных мук, или падают в расцвете сил, сраженные внезапным ударом? Мы, возможно, заслужили свою долю - но за что несчастливы они? Разве что господь, как мы знаем, карает тех, кого особенно любит, ибо ему угодно, множа испытания, еще более очищать эти чистые души? Итак, Пен не получил письма, хотя оно было сдано на почту и своевременно доставлено почтальоном в почтовый ящик Лемб-Корта, откуда уборщица принесла его в квартиру Пена и вместе с остальной корреспонденцией положила на его рабочий стол. Те из моих читателей, что внимательно следили за продвижением Пена по жизненному пути и, несомненно, пытались составить себе мнение о его нравственном облике и чертах характера, вероятно уже обнаружили, каков был главный его недостаток и кто был тем злейшим врагом (хитроумно помянутым на титульном листе), с которым ему приходилось бороться. Многие из нас, любезная публика, вынуждены бороться с этим же негодяем, с этим мерзавцем, который пользуется каждым случаем, чтобы ввести нас в грех, вовлечь в ссору, втянуть в дурное общество. Короче говоря, злейшим врагом Пена был он сам; и поскольку он всю жизнь носился с этим мошенником, потворствовал и потакал ему, тот обнаглел, как всякий избалованный слуга, и при малейшей попытке обуздать его и заставить сделать что-нибудь ему неугодное бунтовал и безобразно грубил. Когда человек привык идти на жертвы, - Лора, например, давно привыкла отказывать себе в удовольствиях ради других, - это дается легко; но Пен, которому самоотречение было внове, страдал жестоко и неистово роптал, когда и ему настало время отказаться от своей прихоти. Но он принял мудрое решение - не видеться с Фанни, и не менял его. Чтобы не думать об этой маленькой чаровнице, он глушил себя работой, движением, кутежами. Он слишком много трудился, слишком много ходил и ездил верхом; слишком много ел, пил и курил. Но сигары и пунш были бессильны вытеснить образ Фанни из его воспаленного мозга, и к концу недели такого насильственного самоотречения наш герой свалился в горячке. Пусть читатель, никогда не болевший горячкой в холостой квартире, пожалеет несчастного, обреченного на это испытание. Какому-нибудь комитету девиц на выданье или других добрых христиан, заинтересованных во внедрении семейных добродетелей, следовало бы заказать Крукшенку, Личу или иному милосердному обличителю заблуждений нашего века серию рисунков, изображающих ужасы холостяцкой жизни, дабы всякий, посмотрев на них, возмечтал о переходе в женатое сословие. Есть ли что неуютнее, чем одинокий завтрак холостяка - в летнюю пору, когда на вялом огне вскипает черный от копоти чайник, или, того хуже, об Рождестве, когда огонь в камине гаснет через полчаса после ухода уборщицы? Поеживаясь, хозяин квартиры выходит из спальни и начинает день с поисков угля и растопки, вынужденный, до того как приступить к умственным занятиям, исполнить обязанности служанки, поскольку миссис Фланаган ушла, не сказавшись. А разве плохой сюжет для искусного рисовальщика рубашка холостяка, - он решил в нее облачиться перед самым обедом и тут обнаруживает, что на ней не осталось ни одной пуговицы? Или еще: холостяк возвращается к себе после веселых святок, проведенных за городом у друзей, среди милых лиц, ласковых приветствий и пожеланий. Оставив чемодан, внизу у цирюльника, он зажигает свечу от потрескивающего фонаря на лестнице и входит в знакомую голую комнату, где никто его не ждет и никто о нем не тревожится, кроме рождественских счетов, предупредительно разложенных на его рабочем столе. Добавьте к этим сценкам еще одну, самую страшную - холостяк заболел, и с того дня как эта серия будет опубликована, квартирная плата в Темпле начнет снижаться. И здоровому-то человеку в холостой квартире тоскливо, грустно, одиноко, но болеть в такой квартире - ночь напролет метаться от боли и бессонницы - томительно ждать утра и прихода уборщицы - самому себе подавать лекарство по своим же часам - не иметь рядом никого, кроме собственных горячечных мыслей и больных фантазий, - не чувствовать доброй руки, которая поднесла бы тебе воды, когда мучит жажда, или разгладила жаркую, сбившуюся подушку, - вот это поистине жребий столь печальный и трагический, что мы не станем распространяться о его ужасах, а лишь от души пожалеем холостых обитателей Темпла, которым он частенько выпадает. Выпал этот жребий и Пену после упомянутых нами излишеств, которых не выдержал его несчастный мозг. Однажды он с вечера почувствовал себя нездоровым, а наутро проснулся совсем больным. В тот день его, кроме уборщицы, посетил только рассыльный из редакции "Пэл-Мэл", которого он по мере сил постарался удовлетворить. От напряжения, с каким он закапчивал работу, лихорадка усилилась. Он одолел только часть материала, который поставлял в газету; а поскольку Шендон еще не вернулся и Уорингтона, который мог бы помочь, не было в городе, политические и редакционные столбцы в "Пэл-Мэл" выглядели пустовато, а помощник редактора понятия не имел, чем их заполнить. Мистер Финьюкейн помчался к Пену и, убедившись, что болезнь его очень серьезна, этот добрый ирландец пытался его заменить, для чего сочинил ряд политических и критических статей, очень, без сомнения, поучительных для читателей газеты, в которой они с Пеном работали. С пера его щедрым потоком потекли слова о величии Ирландии, о талантах и добродетелях жителей этой угнетенной страны; и Шендон, редактор, безмятежно наслаждавшийся отдыхом в Булони, просматривая газету, которую ему туда посылали, тотчас узнал руку своего помощника и сказал, со смехом протягивая газету жене: "Гляди-ка, Мэри, Джек опять взялся за дело". А Джек и вправду был надежный друг и добрый патриот и, дорвавшись до пера, не упускал случая сообщить миру, что Рафферти величайший художник Европы и только мелкие интриги мешают Королевской академии зачислить его в члены; рассказать, что, по господствующему в Вест-Энде мнению, член парламента мистер Руни назначен губернатором Баратарии; или ввернуть в статью на любую тему похвальное слово Круглым Башням и Дороге Гигантов. И мало того что добрый этот друг по мере сил выполнял за Пена его работу, он еще готов был отказаться от субботнего и воскресного отдыха и провести эти дни у постели Артура; однако тот с благодарностью отклонил это предложение, заверив Финьюкейна, что предпочитает болеть в одиночестве. В пятницу вечером, закончив работу, Финьюкейн пошел ужинать в Черную Кухню, где и рассказал капитану Костигану о болезни их друга; а тот, вспомнив об этом через два дня, в воскресенье днем сам отправился в ЛембКорт навестить болящего. Его впустила миссис Фланаган, вся в слезах, и рассказала, что бедному молодому джентльмену очень, очень худо. Состояние Пена так ее тревожило, что ей уже не раз приходилось подкрепляться спиртным, иначе она просто не снесла бы такого горя. Она потолкалась у кровати Пена, пробовала за ним ухаживать, но эти знаки внимания так его раздражали, что он тут же ее прогнал. Отсюда и слезы, и новый взрыв горя, и повторное обращение к бутылке - испытанному болеутоляющему средству. Капитан строго отчитал уборщицу за пристрастие к вину и разъяснил ей, к каким роковым последствиям неизбежно приведет столь невоздержанное поведение. Пен, хоть и был в сильнейшем жару, все же очень обрадовался Костигану. Услышав за стеной знакомый голое, он стал звать капитана к себе, поблагодарил его за внимание, просил сесть и поговорить с ним. Капитан с важным видом пощупал его пульс (на то время, что палец его был прижат к дрожащей вене Артура, собственная его, рука, трясущаяся и влажная, обрела твердость) - пульс бился неистово - лицо у Пена осунулось и горело - налитые кровью глаза провалились - он с неделю как был небрит. Едва гость уселся, как Артур, ерзая и ворочаясь в неудобной постели, стал быстро что-то говорить про Черную Кухню, про Воксхолл - когда они опять туда пойдут? - и про Фанни - как поживает малютка Фанни? И правда, как она поживает? Мы помним, что в предыдущее воскресенье она грустно побрела домой, увидев сначала, как Артур зажег лампу во время своего разговора с Баузом. Позже Бауз, возвращаясь к себе, прошел мимо двери сторожки и заглянул к миссис Болтон, но лицо его было очень печально. Снова Фанни провела томительную ночь. Она вертелась с боку на бок, чем несколько раз будила сестренок. Читать дальше "Уолтера Лорэна" она не решилась: отец был дома и не позволил бы ей жечь свечу. Книга лежала у ней под подушкой, и она то и дело ее нащупывала. Только она под утро уснула, как проснулись девочки - чуть ли не вместе с птицами. Хотя она была очень сердита на Бауза, но все же в обычный час пошла к нему, и тут мягкосердечный музыкант завел с ней разговор: - Вчера вечером, Фанни, я видел мистера Пенденниса, - сказал он. - Да? Я так и думала, - отвечала Фанни, злобно взглянув на печального старика. - Я люблю тебя, как дочь, с тех пор как мы здесь поселились, - продолжал он. - Ты тогда была ребенком. И ты тоже чувствовала ко мне расположение до последнего времени... пока не познакомилась с этим джентльменом. - А теперь вы небось станете на него наговаривать? Что ж, мистер Бауз, начинайте - то-то я почувствую к вам расположение! - Напротив, - сказал Бауз. - Я считаю его очень порядочным и честным молодым человеком. - Вот как! Вы отлично знаете, что, скажи вы против него хоть слово, я с вами больше и разговаривать не буду, никогда! - вскричала Фанни и, сжав кулачки, забегала по комнате. Бауз наблюдал за юной горячкой с восхищением и угрюмым сочувствием. Щеки ее пылали, грудь вздымалась, в глазах горела любовь, гнев, вызов. - Вы бы и хотели сказать про него дурное, - выпалила она, - да боитесь. Сами знаете, что боитесь! - Я знавал его много лет тому назад, - продолжал Бауз, - он тогда был почти так же молод, как ты сейчас, и питал романтические чувства к дочери нашего друга капитана - нынешней леди Мирабель. Фанни рассмеялась. - Наверно, были и другие, кто питал романтические чувства к мисс Костиган. Мне не интересно про это слушать. - Он хотел на ней жениться. Но они не подходили друг другу ни по возрасту, ни но положению. У него не было, денег, поэтому она ему отказала, и поступила очень благоразумно: оба были бы несчастливы, - она не подходила для того, чтобы жить с его родными или создать для него приятную домашнюю обстановку. Мистеру Пенденнису надобно завоевать себе положение в обществе, он должен жениться на девушке своего друга. Если женщина любит, она не станет губить будущее любимого человека, ссорить его с семьей и обрекать на бедность и горе. Порядочная девушка так не поступит, пожалеет и себя и его. Гнев и вызывающая насмешливость Фанни сменились растерянностью. - Что я понимаю в замужестве? - промолвила она жалобно. - Об этом и разговору-то не было. И ничего у меня не было с этим молодым человеком, не знаю, с чего люди говорят так-то жестоко. Не моя вина и не Артура... не мистера Пенденниса, что я встретила его в Воксхолле. Это капитан нас с маменькой туда повел. И ничего мы худого не делали. Он нас выручил, такой был любезный. Потом зашел нас проведать - разве это не хорошо было с его стороны - такой важный господин, а как вежливо обошелся с простыми людьми. А вчера мы с маменькой просто пошли прогуляться в Темпл и... и... Тут последовал обычный, неопровержимый женский довод - слезы и она воскликнула: - Ах, лучше бы мне умереть! Лучше бы мне лечь в могилу. Я и не рада, что его встретила! - То же сказал и он, Фанни, - отвечал Бауз, и Фанни спросила, всхлипывая, почему, почему он не рад, что ее встретил? Разве она его чем обидела? Да она бы скорей на себя руки наложила! И тогда Бауз рассказал ей о своем последнем разговоре с Пеном и пытался ей внушить, что Пен не может и не должен думать о ней как о возможной для себя жене, и она тоже, если ей дорого ее доброе имя, должна постараться его забыть. Фанни, как будто и убежденная, но отнюдь не поколебленная в своих чувствах, обещала избегать грозящей ей опасности, а воротившись в сторожку, все рассказала матери. Она изливалась в своей любви к Артуру и бесхитростно сетовала на неравенство в общественном положении, воздвигнувшее между ними преграду. - А помните "Леди из Лиона", маменька? Ох, как мне тогда понравился мистер Макриди! Ведь Полина осталась верна бедному Клоду и все время о нем думала. А он потом воротился к ней офицером, преодолев все опасности. Но коли восхищаться Полиной за то, что она была верна бедному человеку, - а ей, наверно, все восхищаются, - так почему джентльмен должен стыдиться любви к бедной девушке? Меня-то мистер Артур не любит... нет, нет! Я его недостойна. Такого достойна только принцесса. Ведь он поэт - так прекрасно пишет, и вид у него такой представительный! Он, верно, очень древнего рода, и кто-то обманом отнял у него состояние. Может, его дядя. Ох, если бы было можно, как бы я ему служила, как бы на него работала. Большего я бы не просила, маменька, - только видеть его каждое утро, а он иногда говорил бы: "Как поживаете, Фанни?" или "Храни вас бог, Фанни!" - как сказал тогда, в воскресенье. А я бы работала, работала, и все ночи напролет читала, училась, и стала бы достойна его. Капитан говорит, что его мать живет в деревне, она там знатная леди. Вот бы мне к ней поступить в служанки! Ведь я много чего умею делать, маменька, и шью очень чисто. А он иногда приезжал бы домой, и я бы его тогда видела! Девушка уронила голову на плечо матери и залилась слезами, к которым миссис Болтон, конечно, подбавила и своих. - Выкинь ты его из головы, Фанни, - сказала она. - Раз он к тебе не ходит, значит он гадкий, скверный человек. - Не говорите о нем дурно, маменька. Он самый лучший, самый добрый. Бауз говорит, что ему, наверно, жаль расставаться с бедной Фанни. Ведь не по его вине мы встретились, правда? И не по его вине я не должна с ним больше видеться. Он говорит, что не должна, значит так и есть. Он меня забудет, а я его никогда не забуду. Нет! Я буду за него молиться и любить его всегда... до самой смерти... а я умру, непременно умру, и тогда моя тень вечно будет витать над ним. - А бедную свою мать ты ни во что не ставишь, Фанни? - сказала миссис Болтон. - Не жаль тебе терзать мое сердце? Может, ты еще его и увидишь. Очень даже просто. Мне вот сдается, что он нынче же придет. У него и на лице-то написано, что влюблен. Когда тот молодой человек начал ухаживать за Эмили Бадд, старый Бадд сперва его прогнал, очень строгих был правил, играл на виолончели в "Сэдлерс-Уэлзе"; да и его семья об этом даже слышать не хотела. А он вернулся. Мы все так и думали. И Эмили так говорила, и он на ней женился. И твой вернется, уж поверь материнскому слову, моя голубушка. Тут в сторожку вошел мистер Болтон. Приход его положил конец интересной беседе. Миссис Болтон затараторила, прилаживаясь к хмурому подручному гробовщика: - Батюшки мои, мистер Болтон, как это вы в субботу вечером и не пошли в клуб? Фанни, голубка, собери папаше поужинать. Вам чего подать, Болтон?.. У Фанни, бедняжки, не то ячмень на глазу, не то еще какая напасть, я как раз хотела посмотреть, а тут и вы пришли. Она стиснула дочери руку, призывая к осторожности и молчанию; и слезы у Фанни высохли; и поразительное лицемерие и притворство, свойственное женщинам, - защитное оружие, которым наделила их природа, - согнало с ее лица все следы волнения. Взяв шитье, она села в уголке, такая скромница, такая тихонькая, что равнодушный родитель и не заподозрил неладного. Словно сама судьба вознамерилась разжигать любовь бедной девочки и усугублять ее лихорадку, - все вокруг тому способствовало: мать хвалила и поощряла ее чувство, а Бауз пуще раздул огонь в ее груди теми самыми словами, которыми пытался его загасить. Пен не злодей, не обольститель; Пен из чистого благородства решил избегать ее; Пен ее любит, - добрый, прекрасный, доблестный герой с золотыми цепочками и надушенными каштановыми волосами! А он и вправду ее любил; вернее, любил бы на пять лет раньше, когда жизнь в свете еще не ожесточила пылкого, безрассудного юношу, когда он еще не стыдился неразумной, безоглядной страсти и не пытался ее задушить, как бедные женщины душат своих незаконнорожденных детей, убоявшись не греха, но позора, указующего перста толпы. Какой уважаемый в свете человек станет отрицать, что он поступил совершенно правильно, не женившись на полуграмотной девушке из простонародья, с родственниками которой джентльмен не мог бы общаться, чье воспитание не соответствовало бы ее новому положению? Какой мудрец не объяснил бы ему, что, когда эти мимолетные чувства возникают, самое лучшее - поскорее с ними развязаться и дать им заглохнуть; что ни один мужчина еще не умирал из-за женщины, или женщина - из-за мужчины, и если его или ее желание оказывается невыполнимым, они должны с этим примириться, забыть друг друга и поискать что-нибудь более подходящее? Но такое мнение возможно, не вполне справедливо. Возможно, прав был Бауз. восхищаясь слепой и нерассуждающей страстью Пена, когда тот готов был все поставить на карту ради любви; возможно, что хотя самопожертвование достойно. всяческой похвалы, жертвовать собой из чисто суетных соображений не так уже похвально; словом, пусть каждый, кто хочет задуматься над этим вопросом, решает его. по-своему. Одно мы можем сказать с уверенностью: при том житейском опыте, какой приобрел мистер Пен, женитьба на нищей служанке показалась бы ему смешной и нелепой затеей. А стало быть, он поступал честно, подавляя свои неуместные чувства к маленькой Фанни. И вот она все ждала и ждала, и надеялась, что Артур придет. Ждала целую неделю, а через неделю узнала от Костигаяа, что Артур тяжело болен. Случилось так, что к вечеру того дня, когда Костиган побывал у Пена, майор Пенденнис прибыл в Лондон из Бакстона, где поправлял свое здоровье, и послал Моргана справиться об Артуре и просить его на следующее утро пожаловать к майору завтракать. В городе майор остановился лишь проездом, по пути в Стилбрук, поместье маркиза Стайна, куда он был приглашен стрелять куропаток. Морган воротился невеселый. Он видел мистера Артура; мистер Артур захворал; мистер Артур лежит в горячке; к нему бы нужно послать доктора - дело, как видно, плохо. О господи! Вот еще горе! А он-то надеялся, что Артур приедет в Стилбрук: он уже все подготовил, даже получил для племянника приглашение от лорда Стайна. Сам-то он не может не ехать: отказать лорду Стайну было бы неприлично, а горячка эта, может, прилипчива; может, это корь; сам он никогда не болел корью; в его возрасте эта болезнь опасна. А при мистере Артуре кто-нибудь есть? Морган отвечал, что кто-то за мистером Артуром ходит. Затем майор спросил, был ли у племянника доктор. Морган отвечал, что справлялся об этом и ему сказали, что доктор у мистера Пенденниса не был. Майор не на шутку расстроился. Этакое несчастье! Он бы сам к нему поехал, но какая будет польза Артуру, если он (майор) подцепит горячку? Дай бог ему справиться с собственными недугами. Но врач молодому человеку необходим - самый лучший. И майор немедля отправил Моргана с запиской к своему знакомому доктору Бальзаму, который, по счастью, оказался в городе и дома. Недоев обеда, он уже через полчаса подъехал к воротам Темпла. В своей записке майор просил доктора сообщить ему сведения о племяннике в клуб, куда он сам отправился обедать, и к концу вечера любезный доктор там появился. Положение весьма серьезное, сказал он. Очень сильный жар; больному уже пустили кровь; завтра утром он снова его навестит. Майор пошел домой совсем подавленный. Когда Бальзам, как обещал, заглянул к нему на следующий день, ему пришлось четверть часа выслушивать жалобы майора, прежде чем представилась возможность заговорить об Артуре. Ночь больной провел очень плохо, так сказала его... его сиделка; одно время бредил. Дело может кончиться скверно; лучше немедля вызвать мать. Майор с великой поспешностью, хоть и со всеми предосторожностями, написал письмо миссис Пенденнис. Поехать к Пену самому? Об этом не могло быть и речи, при его-то состоянии. - Ну скажите, дорогой доктор, разве я могу ему чем-нибудь помочь? Доктор, усмехнувшись, отвечал, что едва ли, что майору следует заботиться о собственном драгоценном здоровье и пусть лучше едет за город: он будет навещать больного два раза в день и сделает для него все, что в его силах. Майор поклялся, что, если б мог быть полезен, тотчас полетел бы к Пену. Но раз так - пусть у него побывает Морган, узнает, не нужно ли чего. Пусть доктор с каждой почтой пишет ему в Стилбрук, ведь это всего сорок миль от Лондона, и, если понадобится, он приедет, чего бы это ни стоило. Майор Пенденнис творил добрые дела через поверенных и по почте. - А что мне остается? - оправдывался он. - Вы же знаете, в таких случаях человека лучше не беспокоить. Если бедняге конец - ну, значит, так тому и быть. Но чтобы поправиться (думаю, дорогой мой доктор, что в этом вы со мной согласны), самое лучшее для него - покой, полный покой. Так этот старый джентльмен старался ублаготворить свою совесть. И в тот же день он отбыл поездом в Стилбрук (ибо с тех пор, как начался наш рассказ, в Англии появились железные дороги, только в родные места Пена они еще не проникли) и, как всегда, в полном параде и в завитом парике присутствовал на обеде у лорда Стайна. Однако справедливость требует отметить, что за обедом он был печален и угрюм. Уэг и Уэнхем трунили над его унылостью, спрашивали, не страдает ли он от несчастной любви, и всячески прохаживались на его счет. После обеда он проиграл в висте - дошел до того, что покрыл козырем пикового туза своего партнера. И мысли о больном племяннике, которым он гордился и которого по-своему любил, полночи не давали ему спать, держали в лихорадочной тревоге. Наутро он получил письмо, почерк был ему незнаком: это мистер Бауз писал, что мистер Артур Пенденнис провел ночь получше, о чем он, Р. Б., и спешит сообщить майору, поскольку он, по словам доктора Бальзама, изъявил желание быть осведомленным о здоровье племянника. На следующий день, около полудня, майор собрался ехать на охоту с несколькими другими гостями лорда Стайна; в ожидании колясок охотники собрались на террасе, и в это время к дому подъехала пролетка с ближайшей станции, из нее выпрыгнул седой, более чем скромно одетый человек и сп