грывает дух, заостряется ум и богаче становится винный букет, когда во главе стола оказывается один из великих мира сего. Скотт, преданный кавалер, верный вассал короля и лучший рассказчик того времени, щедро изливал там свои неисчерпаемые запасы стародавних преданий, доброты и насмешки. Грэттон добавлял редкостное красноречие, фантазию, темперамент. Том Мур залетал ненадолго и заливисто распевал свои бесподобные любовные песенки, а потом, негодующе чирикнув, упорхнул и стал налетать на принца, клевать его и когтить. С такими гостями и впрямь не мудрено было засидеться допоздна, так что у дворецкого, бывало, рука отнималась откупоривать бутылки. Нельзя забывать, какие тогда были нравы, - Уильям Питт, например, являлся в палату общин, распив дома бутылку портвейна, и отправлялся оттуда с Дандесом к Беллами, чтобы опустошить еще парочку. Читая том за томом про нашего принца, повсюду находишь с десяток, - право, не больше, - одних и тех же историй. Он был добр, эдакий повеса-принц с нежным сердцем. Один рассказ, быть может, изо всех самый для него лестный, свидетельствует о том, что, будучи принцем-регентом, он всегда готов был выслушать все доводы в защиту приговоренных к смертной казни и рад был, если возможно, смягчить приговор. Он был добр со слугами. Есть во всех его биографиях рассказ, который рисует нам некую горничную Молли, - при очередном домашнем переустройстве, какие принц постоянно затевал, бедняжка плакала, вытирая пыль с кресел, и объяснила свои слезы тем, что ей приходится теперь расстаться с хозяином, у которого для каждого из прислуги есть доброе слово. Другой рассказ - о конюхе, который воровал овес и сено из принцевых конюшен, за что и был уволен соответствующим должностным лицом; но принц услыхал о проступке Джона, пожурил его очень сердечно и принял обратно, взяв с него слово больше никогда не грешить, - каковое слово Джон свято сдержал. Еще с умилением рассказывается, как принц в ранней молодости услыхал однажды о семье офицера, терпящей нужду, тут же занял шестьсот или восемьсот фунтов, подобрал под шляпу свои длинные волосы и в таком неузнаваемом виде отвез деньги голодающей семье. Он послал деньги Шеридану, когда тот уже был на смертном одре, и готов был послать еще, но смерть положила конец страданиям гения. Помимо этих случаев, приводятся еще милостивые слова, изящно и к месту сказанные им разным людям, с которыми его сводила судьба. Но он обманул чувства многих друзей. Сегодня он был с ними приветлив и короток, а завтра проходил мимо, не замечая. Он пользовался ими в своих целях, может быть, любил их по-своему, а потом приходила разлука. В понедельник он целовал и ласкал бедняжку Пердиту, а во вторник встретил и не узнал. В среду он был очень сердечен со злосчастным Браммелом, а в четверг забыл о нем и даже не отдал бедному денди причитающуюся ему табакерку; уже много лет спустя он встретил старого Красавчика, впавшего в нищету и ничтожество, и тот прислал ему другую табакерку, наполненную тем сортом табака, который ему когда-то нравился, - в знак памяти и полной покорности; и король принял подарок, и велел закладывать лошадей, и уехал, так и не кивнув тому, кто был ему некогда другом, любимцем, соперником, врагом и недосягаемым образцом. У Роксолла можно об этом прочесть. Когда умерла обаятельная, красивая, благородная герцогиня Девонширская - прелестная дама, которую он в прежние годы называл своей дражайшей герцогиней и делал вид, будто высоко ценит, как и все английское общество, - он сказал: "Мы потеряли самую светскую женщину в Англии".- "Мы потеряли самого сердечного человека в Англии", - возразил честный Чарльз Фокс. В другой раз, когда, как рассказывается у того же Роксолла, трое вельмож получали орден Подвязки, "некое высочайшее лицо заметило, что каждый из троих держится в соответствии со своим характером: герцог А. приблизился к монарху с холодным, флегматичным и неловким видом настоящего клоуна, лорд В. вышел, улыбаясь и кланяясь, как придворный, а лорд С. явился спокойный и непринужденный, как и надлежит джентльмену"! Вот такие истории приходится вспоминать, рассказывая об этом принце и короле, - был добр с горничной, явил великодушие к конюху, тонко разбирался в поклонах. Больше о нем рассказать нечего - только эти пошлые, заурядные анекдоты, весьма для него характерные. Идет великая война империй и гигантов. Что ни день, отважные воины выигрывают и проигрывают кровавые битвы. Изодранные, прокопченные знамена и побитые штандарты, вырванные из героической руки врага, складываются к его ногам; а он сидит себе на троне, улыбается и награждает отличившихся орденами. Это он-то! Когда ставили "Коронацию", актер Эллистон, игравший главную роль;" так вжился в образ, что воображал себя королем, рыдал и рассылал толпе благословения. Я уверен, что Георг IV так наслушался рассказов о войне, стольких храбрецов возвел в рыцарское достоинство и облачался в такое неисчислимое количество маршальских мундиров и всевозможных треуголок с перьями, галунов, лычек и аксельбантов, что, наверно, вообразил, будто принимал участие в военных кампаниях и под именем генерала Брока возглавил атаку германского легиона под Ватерлоо. Всего тридцать лет, как он умер, а уже непонятно, как это великосветское общество могло его выносить? Согласились ли бы мы терпеть его сейчас? За последнюю четверть столетия произошла грандиозная молчаливая революция, - насколько она отдалила нас от прежних времен и нравов! Как преобразила самих людей! Сегодня, когда я вижу среди нас пожилых седоволосых джентльменов с превосходными манерами, живущих тихо и достойно, лаская внуков, - я думаю о том, какими они были в молодости. Вот этот величавый вельможа старого закала служил некогда в десятом гусарском полку и обедал у принца, вечер за вечером оканчивая у него под столом. А вон тот каждый вечер проводил у Брукса или Рэггетта за игрой в кости. Если, возбужденный игрой и вином, вон тот господин говорил какую-нибудь резкость соседу, они непременно выходили вдвоем на улицу и на следующее утро пытались застрелить один другого. Вот этот возил своего чернокожего приятеля боксера Ричмонда к Маулси и держал его одежду, вопил, божился и улюлюкал, пока негр колошматил еврея по прозвищу Сэм. Вот джентльмен, который, бывало, сам с удовольствием скидывал сюртук, если затевалась уличная драка, и мужественно бился на кулачки с лодочником. Вон тот сидел на гауптвахте. А этот, который сейчас так галантен с дамами, так величав и любезен, вздумай он заговорить с нами на том языке, каким он пользовался в мужской компании смолоду, божился бы так, что у нас с вами волосы бы на голове дыбом встали. Недавно я познакомился с одним очень старым немцем, который в начале века служил в пашей армии. После этого он пятьдесят лет прожил у себя в имении и почти не встречался с англичанами, чьим языком, - то есть английским языком пятидесятилетней давности, - некогда овладел в совершенстве. Когда этот превосходно воспитанный старый господин стал говорить со мной по-английски, проклятья и ругательства прямо посыпались у него с языка, - так было принято у герцога Йорка под Валансьенном (ах, до чего же лихо божились во Фландрии!) или в Карлтон-Хаусе за ужином и картами. Почитайте письма Байрона. Молодой человек так приучен к божбе, что употребляет проклятья в письмах к друзьям, сквернословит по почте. Почитайте, что он пишет о жизни молодых людей в Кембридже, о гуляках-профессорах, из которых один "болтал по-гречески, точно пьяный илот", - до них самым развеселым студентам было далеко. Почитайте у Мэтьюза описание пирушек в доме у титулованного недоросля в Ньюстеде, - как шел по кругу человеческий череп, наполненный вином, как молодые повесы наряжались в монашеские рясы из костюмерной и засиживались так до света, горланя соответствующие баллады и куплеты. "К завтраку, - пишет Мэтьюз, - мы выходим в два-три часа дня. Тут для желающих есть рукавицы и рапиры, или же мы стреляем в цель из пистолетов прямо в зале, или дразним волка". Поистине веселая жизнь! Сам юный хозяин поместья пишет на эту же тему своему другу мистеру Джону Джексону, кулачному бойцу в Лондоне. Такую же странную картину иных манер и забав дает нам вся минувшая эпоха. У Роксолла можно прочесть о том, как развлекался сам премьер-министр, грозный Уильям Питт, в компании с такими важными лицами, как лорд-канцлер Терлоу и мистер Дандес, казначей флота. Возвращаясь из Эддискоума после щедрого обеда, эти трое государственных мужей увидели, что ворота городской заставы распахнуты, и проскакали в город, не заплатив пошлины. Стражник, приняв их за разбойников с большой дороги, выстрелил им вдогонку из мушкета, но не попал, и поэт по этому поводу написал: Когда в седле едва держался Питт, Подумал сторож, что премьер - бандит, Но пьяного спас благосклонный рок, Хоть спущен был карающий курок. Как видите, казначей флота, лорд-канцлер и премьер-министр, не стесняясь, валяли дурака. Читая "Мемуары" Элдона, можно убедиться, что и адвокатура того времени питала к вину не меньшее пристрастие, чем государственная администрация. Это, впрочем, не относится к самому лорду Элдону - он всегда был паинькой и при любви к портвейну еще гораздо больше любил свои обязанности, свой долг и свое жалованье. Он рассказывает о том, как во время выездной сессии в северных графствах они пировали в доме некоего адвоката Фосетта, который каждый год устраивал обед в честь столичных судей. "В тот раз, - пишет Элдон, - я вдруг слышу, как Ли говорит: - Я не могу оставить недопитым вино Фосетта. А вы, Дейвенпорт, сразу же после обеда отправляйтесь домой и ознакомьтесь с материалами по делу, которое мы завтра будем слушать. - Ну, нет, - отвечает Дейвенпорт. - Чтобы я да оставил обед и вино ради каких-то бумаг? Нет, Ли, этому не бывать. - Что же в таком случае делать? - говорит Ли. - Кто еще занят в процессе? Дейвенпорт. Ну конечно! Молодой Скотт. Ли. Ах, так! Вот пусть он и едет. Мистер Скотт немедленно поезжайте домой и ознакомьтесь с материалами дела к нашему сегодняшнему вечернему совещанию. Это было очень жестоко по отношению ко мне, - пишет Элдон, - но я поехал. Собрались прокуроры из Камберленда, Нортумберленда и еще бог знает откуда. Уже совсем поздно появляется Джек Ли, пьяный как сапожник, и говорит: - Я не могу сейчас проводить совещание, мне необходимо лечь спать. И уходит. За ним появляется сэр Томас Дейвенпорт. - Мы не можем сегодня провести совещание, мистер Уордсворт (,так, помнится, звали прокурора; это камберлендская фамилия), - громко говорит Дейвенпорт. - Вы разве не видите, что мистер Скотт совершенно пьян? Невозможно ничем заниматься. Это я-то, бедняк, оставшийся почти без обеда и без капли вина, так пьян, что невозможно ничем заниматься! Словом, назавтра вердикт был вынесен против нас, и всему виною был обед адвоката Фосетта. Мы подали прошение о повторном слушанье и, к чести нашей профессии, должен сказать, что издержки по первому слушанью эти два джентльмена, Джек Ли и сэр Томас Дейвенпорт, взяли целиком на себя. Это - единственный известный мне случай в таком роде, однако свидетельствую, что так оно было. Мы просили о повторном слушанье (на том основании, по-видимому, что защитники были не в себе), и наше ходатайство было удовлетворено. На следующий год, когда снова слушалось наше дело, в начале судебного заседания судья встал и говорит: - Джентльмены, кто-нибудь из вас вчера обедал у мистера Фосетта? Если да, то я отказываюсь слушать это дело и откладываю его до будущего года. Поднялся общий смех. В тот раз дело мы выиграли". В другой раз в Ланкастере, куда выездная сессия забросила беднягу Босуэлла, "мы нашли его, - пишет мистер Скотт, - в пьяном виде валяющимся на панели. За ужином мы собрали с присутствующих гинею для него и полкроны для его клерка. (Народу, я думаю, там было изрядно, так что проделка Скотта никому не обошлась слишком дорого.) И наутро, когда он проспался, прислали ему якобы для ознакомления синопсис дела, которое мы озаглавили "О том, quare adhaesit pavimento {Почему он прилип к панели (лат.).}" с тем, чтобы он выступил по нему с ходатайством о постановлении суда. При этом сформулировано все было так замысловато, будто ходатайство об этом постановлении требует глубокой и всесторонней учености. Босуэлл гонял посыльного ко всем юристам города, в надежде найти у кого-нибудь книги, содержащие прецеденты, - но тщетно. Однако с ходатайством в суде он все-таки выступил, построив свою речь только на положениях синопсиса. Судья был в совершеннейшем недоумении, публика ничего не понимала. Судья сказал: "Первый раз слышу о подобном постановлении суда - что это такое, что прилипает к панели? Может ли кто-либо из господ адвокатов объяснить, в чем дело?" Адвокаты весело смеялись. Наконец один из них сказал: - Милорд, прошлую ночь мистер Босуэлл сам прилип к панели. И его невозможно было сдвинуть. Потом его все-таки отнесли в постель, но всю ночь до самого утра панель и он сам на ней не шли у него из головы". Такие анекдоты как нельзя более во вкусе старого хитреца Элдона. Когда линкольнский епископ перебирался из старого дома, который занимал, пока был настоятелем собора святого Павла, он, как утверждает мемуарист, спросил совета у своего ученого друга по имени Уилл Хей, каким образом ему перевезти запасы превосходного кларета, которым он очень дорожил. - А скажите, милорд, сколько у вас этого вина? - спросил Хей. Епископ ответил, что шесть дюжин. - Только-то? - говорит Хей. - В таком случае вам надо всего-навсего шесть раз пригласить меня к обеду, и я все унесу сам. Да, то были времена исполинов. Но эта винная шутка не производит такого устрашающего впечатления, как острота прокурора Телуолла, который десять лет спустя, в разгар Французской революции, сдувая шапку пены с кружки портера, заметил: "Вот так бы я посбивал шапки вместе с головами у всех королей". А теперь перейдем к лицам более высокопоставленным, чьи деяния запечатлены на страницах застенчивых мемуаров мисс Бэрни. Она описывает нам принца крови в самой что ни на есть королевской роли. Громкие голоса, шумные привычки, скрипучие сапоги и оглушительные проклятья молодых принцев, как видно, вносили беспокойство в виндзорский уклад, и чайные чашечки на подносах жалобно дребезжали. Был однажды день тезоименитства, предстоял бал, на котором должен был состояться первый светский выход одной из милых маленьких принцесс, и было решено, что бал откроет менуэтом в паре с дебютанткой ее брат принц Вильгельм-Генрих, который и навестил придворных короля во время их обеда. "За обедом во главе нашего стола восседала миссис Швелленберг" в роскошном туалете; еще с нами обедала мисс Голдсуорси, миссис Стэнфорд, мосье дю Люк и мистер Стэнхоуп; и как раз как были поданы фрукты, вошел герцог Кларенс. Он только что отобедал с Королем и ждал свой экипаж, чтобы ехать домой переодеться к балу. Желая дать вам представление об энергическом характере речи Его Королевского Высочества, я должна пренебречь приличиями и предать бумаге кое-какие его крепкие слова, или хотя бы намекнуть на них, дабы изобразить Принца-Моряка в правдивом свете. Мы, разумеется, все встали при его появлении, оба присутствовавших джентльмена расположились за спинками стульев, а слуги покинули комнату. Но он велел нам всем сесть, позвал слуг обратно, чтобы они разносили випо. Он был чрезвычайно возбужден и в наилучшем расположении духа. Сидя во главе стола рядом с миссис Швелленберг, он казался весел, полон задора и проказ, и при этом умен, хоть и шутлив. - Я нынче впервые присутствовал на именинном обеде у Короля в Сент-Джеймском дворце, - произнес он. - А вы здесь все пили за здравие Его Величества? - Нет, Фаше Королевское Фысочество; Фаше Королевское Фысочество должны фсех заставить, - сказала миссис Швелленберг. - И заставлю, чтоб мне!.. Эй, послушайте (лакею), несите шампанское; я выпью за здравие Короля, я не я буду, ежели не выпью! Я, правда, уж пил, и немало, и Король тоже, можете мне поверить! Ей-богу, Короля еще никто так не потчевал! Уж мы постарались поддержать в нем бодрость духа; теперь ему все эти торжественные церемонии - что раз плюнуть. Я б еще и не так мог, да тут этот бал и Мэри - я дал обещание танцевать с Мэри. И ради Мэри должен остаться трезвым". Неутомимая мисс Бэрни на протяжении десятка страниц подробно описывает речи его королевского высочества, с мастерством и юмором, достойными проницательного автора "Эвелины", показывая, как возрастало возбуждение молодого Принца-Моряка, как он пил все больше и больше, а когда почтенная мадам Швелленберг попыталась его остановить, поцелуем заставил ее замолчать и нежно посоветовал ей при этом заткнуть хлебало, словом, как ему не удалось "ради Мэри остаться трезвым". Пришлось Мэри искать себе в тот вечер другого кавалера, ибо его королевское высочество принц Вильгельм-Генрих не держался на ногах. А хотите картину развлечений другого принца крови? Речь пойдет о герцоге Йорке, незадачливом генерале и всеми почитаемом главнокомандующем, о любимом брате Георга IV, с которым они прокутили вместе не одну ночь и который не изменил своим веселым привычкам чуть ли не до самого того дня, когда смерть схватила его тучное тело. В "Письмах" Пюклера-Мускау этот немецкий князь так описывает попойку с его высочеством, каковой королевский отпрыск в лучшие свои годы был столь могучим выпивохой, что "шесть бутылок кларета после обеда не производили в его лице ни малейших видимых перемен". "Вспоминаю, пишет Пюклер, как однажды вечером, - собственно, было уже за полночь, - он повел кое-кого из своих гостей, в том числе австрийского посланника графа Меервельта, графа Берольдингена и меня, к себе в оружейную комнату. Мы вздумали было побаловаться и помахать саблями и турецкими ятаганами, однако оружие плохо держалось у нас в руках, и кончилось тем, что сам герцог и Меервельт оба поцарапались до крови прямым индийским мечом. Потом Меервельт решил испытать, можно ли этим мечом, как дамасским, разрубить надвое горящую свечу, которая стояла на столе. Опыт удался неважно: и свеча и шандал полетели на пол, и наступила темнота. Мы ощупью стали пробираться к выходу, как вдруг адъютант герцога в большом волнении, заикаясь, проговорил: "Ч-т побери, сэр, я вспомнил, что этот меч отравлен!" Можете вообразить приятные чувства обоих пострадавших. По счастью, при дальнейшем расследовании выяснилось, что виной суматохи был не яд, а кларет". И, наконец, еще одна вакханалия - в ней принимали участие и Кларенс, и Йорк, и высшее лицо в королевстве - сам великий принц-регент. Пиршество происходило в Брайтонском павильоне и было описано мне одним джентльменом, который при том присутствовал. На карикатурах Гилрея среди веселых собутыльников Фокса можно видеть тучного вельможу - это герцог Норфолк по прозвищу "Норфолкский Жокей", прославившийся своими застольными подвигами. Он рассорился с принцем, как и все виги; однако позднее между ними произошло нечто вроде примирения, и принц пригласил его, уже глубокого старика, отобедать и переночевать в Павильоне. Герцог приехал в Брайтон из своего Аренделского замка на знаменитых серых рысаках, которых в Сассексе помнят до сих пор. Принц Уэльский составил со своими августейшими братьями заговор, как им получше напоить старика. Каждый из сидящих за столом должен был пригласить герцога выпить бокал вина - и старый пьяница, разумеется, никому не отказывал. Вскоре он уже догадался о сговоре, однако продолжал пить бокал за бокалом и перепил многих. Наконец, Первый Джентльмен Европы предложил перейти на коньяк. Один из августейших братцев налил стакан герцогу. Старик встал и опрокинул коньяк себе в глотку. "А теперь, - говорит он, - пусть подают мой экипаж, и я уеду домой". Принц настаивал, чтобы он выполнил обещание и остался переночевать под его гостеприимным кровом. Нет, отвечал герцог, довольно с него такого гостеприимства, это ловушка, он уйдет отсюда немедленно и никогда больше не переступит сего порога. Приказали закладывать рысаков, экипаж подали, но за полчаса ожидания вино одолело старика, хозяин дома добился своей благородной цели: седая голова герцога поникла на стол. Однако, когда объявили, что карета подана, он на нетвердых ногах все же добрел до нее и, повалившись внутрь, велел ехать домой в Арендел. Целых полчаса его катали по аллее вокруг Павильона, а старик воображал, что едет домой. А наутро, когда он проснулся, оказалось, что он ночевал в безобразном брайтонском жилище принца. Это строение можно сегодня осмотреть за шесть пенсов, там каждый божий день играют музыканты, или же дом снимают клоуны и акробаты и проделывают в нем свои кувырки и трюки. Деревья вокруг дома стоят по-прежнему, остались и посыпанные гравием дорожки, по которым возили бедного старого грешника. Я могу представить себе, какие довольные и разгоряченные лица были у принцев, когда они стояли, привалясь кто брюхом, кто боком к столбикам аркады, и забавлялись позором старого Норфолка; но я не могу себе представить, как этого человека, забавлявшегося таким образом, можно называть джентльменом. От пьянства благосклонная муза переходит теперь к азартным играм, каковым наш принц во дни юности тоже уделял весьма большое внимание. Он был лакомой добычей всех шулеров, они паразитировали на нем. Рассказывают, что его обобрал Филипп Эгалите. Один благородный лорд, которого назовем маркиз Стайн, обставил его, как можно судить, на сказочную сумму. Он посещал клубы, где в то время постоянно шла игра, и поскольку было известно, что долг чести для него священен, евреи дожидались за порогом, чтобы получить его собственноручную долговую расписку. На скачках он действовал столь же неудачливо, сколь и недостойно; хотя, по моему мнению, ни он сам, ни его жокей, ни его лошадь Эскейп в той скандальной истории, наделавшей столько шуму, не были виноваты. Главными клубами молодых модников были "Артур", "Олмэк", "Будл" и "Уайт". Играли в каждом, и в каждом обнищавшие аристократы и разорившиеся сенаторы обдирали шкуры с простаков. В "Переписке" Селвина можно прочесть о том, что через горнило таких испытаний прошли и Карлейль, и Девоншир, и Ковентри, и Куинсберри. Чарльз Фокс, неисправимый игрок, проиграл под старость лет жуликам двести тысяч фунтов. Гиббон рассказывает, как проводил за игрой по двадцать два часа кряду, проигрывая по пятьсот фунтов в час. Этот неустрашимый понтер утверждал, что после выигрыша самое большое удовольствие в жизни - это проигрыш. Сколько часов, сколько ночей, сколько здоровья потратил он на "бесовские книги"! Я хотел было прибавить: сколько душевного спокойствия, но свои потери он воспринимал философически. Проведя страшную ночь за игрой, целиком посвященную второму в жизни удовольствию, он мог наутро лежать на диване и спокойно читать какую-нибудь эклогу Вергилия. Игроки остались и после того, как принц и Фокс перестали кидать кости. Традицию продолжили лондонские денди. Байрон, Браммел - я мог бы назвать многих светских господ, жестоко пострадавших от игры. В 1837 году состоялся знаменитый судебный процесс, едва не положивший конец азартным играм в Англии. Пэр королевства был уличен в шулерстве, его неоднократно видели за вистом проделывающим прием, который называется по-французски sauter la coupe. Одноклубники знали, что он передергивает, но продолжали с ним играть. Один новичок убедился в нечистой игре и спросил совета у старшего товарища, как ему следует поступить. "Как поступить? - ответствовал сей апостол неправедности, - да ставьте на ту же карту, глупый вы человек!" Было сделано все возможное, чтобы предотвратить скандал. Ему писали анонимные письма с предупреждениями; но он продолжал передергивать, и пришлось его разоблачить. С того дня, как позор вельможи был предан гласности, блеск ломберных столов померк. Потрепанные евреи и шулера еще бродят возле ипподромов и пивных и, случается, ловят простаков на засаленную колоду карт где-нибудь в железнодорожном вагоне; но Игра теперь - поверженная богиня, те, кто ей поклонялся, впали в ничтожество, и сукно на ее столах изорвано в клочья. Такая же плачевная судьба постигла и славный британский обычай - кулачный бой, благородный британский бокс, который процветал еще во времена моей молодости. Принц в юные лета был страстным покровителем этого национального спорта, как до него - его двоюродный дед Куллоденский Камберленд; но однажды в Брайтоне ему случилось наблюдать поединок, в котором один из бойцов был убит на месте, и тогда принц назначил пенсию вдове несчастного и поклялся никогда больше не присутствовать при кулачных боях. "Однако, - читаем мы возвышенные строки Пирса Эгана, чьим сочинением о боксе я имею честь владеть, - он всегда считал бокс мужественным и чисто английским спортом, который ни в коей мере не следует искоренять. У себя в будуаре он распорядился повесить изображение кулачных бойцов на поле как память о своем былом пристрастии и покровительстве этому спорту храбрых; и, уже став королем, всегда велел читать себе вслух описания важнейших поединков". Интересная картина: монарх в минуту отдыха - в королевском шлафроке, слишком величественный, чтобы читать самому, приказывает премьер-министру, чтобы тот читал ему вслух о славных сражениях: как Крибб подбил глаз Малиньюксу, а Джек Рендал отдубасил Боевого Петушка. Но где наш принц действительно отличался, так это на облучке кареты. Однажды он примчал карету из Брайтона в Карлтон-Хаус - пятьдесят шесть миль! - за четыре с половиной часа. Все молодые люди той поры любили носиться в каретах, сами правя лошадьми. Но обычай быстрой езды покинул Англию и, кажется, перебрался в Америку. Где они, забавы нашей юности? Никто, кажется, сейчас не играет, кроме самых черных негодяев, никто не дерется на кулаках, кроме совершенных отребьев общества. Одна-единственная карета четверкой каталась в прошлом году по лондонским паркам; но скоро исчезнет и последний лихой ездок, - он был уже очень стар, и одежда на нем была фасона 1825 года. Скоро ему предстоит гнать коней к берегам Стикса, где его поджидает перевозчик, чтобы доставить на ту сторону, к усопшим бражникам, которые бились на кулаках, играли, пили и гоняли лошадей при короле Георге. Что Брауншвейги отличались храбростью, что эта черта свойственна всему их роду и Георгу в том числе - единодушно утверждают все английские авторы; но откуда ей взяться у Георга IV, этого я лично не вижу. Всю жизнь нежившийся в пуховых перинах, ленивый, расплывшийся, постоянно занятый едой и питьем, он рос совсем не так, как его предки. Праотцы испытали на себе тяготы и опасности войны: они скакали на врага, стреляли из пистолетов и бесстрашно смотрели в лицо смерти. Отец Георга IV победил роскошь и одолел праздность. А он никогда не противостоял соблазну; любое его желание превозносилось и ублажалось. Если и была у него какая-то твердость духа, она вся размягчилась в общении с поварами, портными, цирюльниками, мебельными мастерами и оперными танцовщицами. Да и чей мускул не расслабнет от такой жизни - жизни, состоящей из одних триумфов без побед, - из лилий, ласки, лести, лени и безмозглого лепета? Когда на Георга III попробовали нажать в католическом вопросе и по поводу билля об Индии, он заявил, что уедет в Ганновер, но не уступит ни в том, ни в другом. И он бы действительно уехал; но сначала он был намерен дать бой своим министрам и парламенту; и он дал бой и одержал победу. Потом подошло время, когда и Георг IV подвергся давлению в связи с требованиями эмансипации католиков. Осторожный Пиль уже переметнулся на их сторону; суровый старый Веллингтон тоже их поддерживал; и Пиль рассказывает нам в своих "Мемуарах", как повел себя король. Сначала он отказался уступить; тогда Пиль и герцог Веллингтон подали прошения об отставке, каковая и была принята их милостивым господином. Он даже почтил обоих джентльменов, как рассказывает нам Пиль, личным монаршим поцелуем на прощанье (вообразите себе грозный орлиный профиль старого Артура в то время, как король чмокает его в щеку!). Когда же они удалились, он сдался, послал за ними и написал письмо, в котором просил их остаться в правительстве и давал согласие на все. После того у его величества произошел разговор с Элдоном, весьма подробно переданный нам в "Мемуарах" последнего. Он рассказал Элдону неправду о своем объяснении с новыми сторонниками католической партии, ввел бывшего лорда-канцлера в полнейшее заблуждение; плакал, стенал, пал ему на грудь и на его щеке тоже запечатлел поцелуй. Мы знаем, что у старого Элдона слезы тоже были недалеко. Может быть, эти два источника излились одновременно? Трудно себе представить поведение более жалкое, трусливое и недостойное. И это - защитник веры? Вождь великой нации в час испытания? Наследователь храбрости Георгов? Многие из моих слушателей, без сомнения, совершили вместе с почтенным и любезным старым джентльменом, графом Мальмсбери, путешествие в старинный городок Брауншвейг, куда он ездил, дабы забрать оттуда принцессу Каролину и доставить ее томящемуся жениху, принцу Уэльскому. Старая королева Шарлотта хотела, чтобы ее первенец взял лучше в жены ее собственную племянницу - ту знаменитую Луизу фон Штрелитц, ставшую позднее королевой Пруссии и разделившую с Марией-Антуанеттой грустную славу самой красивой и самой злосчастной женщины прошлого века. Но у Георга III была своя племянница в Брауншвейге; она была принцесса побогаче ее светлости из Штрелитца, - словом, в жены наследнику английского престола была избрана принцесса Каролина. И вот мы сопровождаем милорда Мальмсбери, отправившегося за ней в Германию; знакомимся с ее сиятельным папашей и августейшей матушкой; наблюдаем балы и пиршества при их старинном дворе; видим и самое принцессу, белокурую, с голубыми глазами и вызывающим декольте - живую и озорную принцессу-непоседу, которая, однако, милостиво и внимательно прислушивается к советам своего английского придворного наставника. Мы даже можем, если хотим, присутствовать при ее туалете, касательно которого он очень настойчиво, и, видно, не без причины, рекомендует ей проявить побольше тщания. Что за удивительный старозаветный двор! Какие странные обычаи нам открываются, какие необыкновенные нравы! Посмотрим ли на них глазами моралистов и проповедников и вознегодуем при виде откровенного порока, себялюбия и разврата? Или же будем наблюдать все это, как театральную пантомиму, в которой есть свой шутовский король, и его королева, и шуты-придворные, и он сталкивает их друг с другом огромными головами, и бьет их бутафорским скипетром, и посылает в бутафорскую темницу под охраной шутов-гвардейцев, а сам садится обедать огромным бутафорским пудингом. Это страшно, это прискорбно, это дает богатую пищу для размышлений о нравственности и о политике; это чудовищно, гротескно, смехотворно, - и такая нелепая мелочность, и этот строгий этикет, и всяческие церемонии, и показная добродетель; это серьезно, как проповедь, и абсурдно, немыслимо, как кукольное представление про Панча. Мальмсбери описывает нам частную жизнь герцога, отца принцессы Каролины, который, как и его воинственный сын, пал потом на поле боя, воюя против французов; мы знакомимся с его герцогиней, сестрой Георга III, суровой и властной пожилой дамой, которая отвела британского посланника в сторону и угощает его грязными историями о почивших знаменитостях минувших эпох; позже, когда ее племянник стал регентом, она поселилась в Англии и жила в жалком меблированном доме, - старая, обтрепанная, всеми оставленная и нелепая, но при этом все-таки царственная. Мы являемся вместе с Мальмсбери к герцогу, и формально просим принцессиной руки, и слышим прощальный салют брауншвейгских пушек, когда по снегу и морозу ее королевское высочество принцесса Уэльская отбывает к супругу; заезжаем по дороге к владетельному епископу Оснабрюккскому, некогда нашему герцогу Йорку; уклоняемся от встреч с французскими революционерами, чьи оборванные легионы нахлынули в Голландию и Германию и весело попирают сапогами старый мир под музыку "Ca ira"; садимся на корабль в Штаде и высаживаемся в Гринвиче, где фрейлины принца и фрейлины принцессы ожидали прибытия ее королевского высочества. Что следует дальше? По прибытии их в Лондон счастливый жених спешит встретиться со своей суженой. Лорд Мальмсбери рассказывает, что, впервые представленная принцу, она сделала вполне уместную попытку опуститься на колени. "Он весьма любезно поднял ее, обнял и, обернувшись ко мне, сказал: - Харрис, мне нехорошо; пожалуйста, подайте мне стакан коньяку. Я сказал: - Может быть, сэр, лучше стакан воды? На это он, сильно не в духе, ответил с проклятьем: - Нет; мне нужно скорее к королеве". Чего можно было ждать от свадьбы, которая имела такое начало, - от таких жениха и невесты? Я не намерен водить вас по всем перипетиям этой скандальной истории; следовать за бедной принцессой в ее блужданиях - с бала на маскарад, из Иерусалима в Неаполь, по обедам, ужинам, ужимкам и горьким ее слезам. Читая теперь протоколы суда над нею, я голосую: не виновна! Вердикт мой, конечно, не беспристрастен; ведь при знакомстве с ее грустной историей чье сердце не обольется кровью из жалости к этому незлобивому, щедрому, обиженному созданию? Если там было содеяно зло, то возложим ответственность за него к порогу того, кто бессердечно оттолкнул ее с этого порога. При всех ее странностях и безрассудствах великий, добрый народ Англии любил, защищал и жалел ее. "Благослови тебя бог, голубка, мы вернем к тебе мужа", - сказал ей как-то один мастеровой, и она со слезами рассказывала об этом леди Шарлотте Берри. Вернуть к ней мужа они не смогли; не смогли сделать чистым погрязшего в эгоизме человека. Ведь не одно только ее сердце он ранил. Себялюбивый, не способный к постоянству чувств, к мужественной, неослабной любви, разве не отмахивался он от раскаяния, разве не сделал предательство своей привычкой? Мальмсбери описывает нам начало этого брака. Как принц явился в собор для венчания, едва держась на ногах, как произнес обеты верности заплетающимся языком, - как он их сдержал, вы знаете: как преследовал женщину, с которой обвенчался, до чего ее довел, какие удары ей нанес, сколько жестокости выказал, как обращался с родной дочерью и какую жизнь вел сам. И это - Первый Джентльмен Европы? Нет беспощадней сатиры на гордый английский свет того времени, чем тогдашнее восхищение этим Георгом. Нет, мы, слава богу, знаем других джентльменов, получше; и, отвращая с неприязнью взор от этого чудовищного воплощения заносчивости, слабости, тщеславия, можем найти в Англии, которой якобы правил последний Георг, людей, действительно заслуживавших звания джентльмена, - при упоминании их имен сильнее бьется наше сердце, и их памяти мы радостно отдаем дань, когда этот имперский пигмей уже повергнут в пучину забвения. Я беру моих собратьев по профессии, литераторов. Например, Вальтера Скотта, который любил короля, служил ему верной защитой и опорой, как тот отважный горец, герой его книги, что бился с врагами своего малодушного вождя. Какой это был достойный джентльмен! Какая благородная душа, какое щедрое сердце, какая прекрасная жизнь была у славного сэра Вальтера! Или другой литератор, которым я восхищаюсь еще больше, - английский скромный герой, целых пятьдесят лет прилежно трудившийся по велению долга, день за днем накапливая знания и получая скудное жалованье да еще помогая из своих средств другим, он сохранял верность призванию и не соглашался свернуть с избранного пути ни ради людской похвалы, ни ради монаршей ласки. Я имею в виду Роберта Саути. Мы оставили далеко позади его политические позиции, мы не приемлем его догматизма, - вернее, мы просто забыли все это, но я надеюсь, что жизнь его никогда не будет забыта, ибо она прекрасна своей деятельной простотой, высокой нравственностью и силой нежного чувства. Боюсь, что в битве между Временем и Талабой победа осталась за всесокрушающим временем. Проклятье Кехамы теперь мало кого пугает. Но частные письма Саути стоят длиннейшей поэмы и, я уверен, останутся с нами, покуда добрые сердца живы для чести, чистоты, любви и благородства. "Если чувства Ваши таковы же, как и мои, - пишет он жене, - то я уеду в Лиссабон только вместе с Вами или же останусь дома, но с Вами не расстанусь. Ибо без Вас я не то чтобы несчастен, но не могу быть счастливым. И ради Вас, ради самого себя и ради маленькой Эдит я не соглашусь на разлуку. Привязанность, которая должна вырасти между нею и мною за этот год, если богу угодно будет нам ее оставить, - это вещь сама по себе слишком прекрасная и слишком важная по своим последствиям, чтобы поступиться ею из-за небольшого неудобства для Вас или для меня... Обо всем этом мы еще потолкуем на досуге; только, дорогая, дорогая Эдит, ни за что не будем расставаться!" Вот вам бедный джентльмен-литератор. У Первого Джентльмена Европы тоже были жена и дочь. Любил ли он их так? Был ли им верен? Жертвовал ли ради них своим удобством и показывал ли им высокий пример праведности и чести? Первому Гуляке Англии не было даровано такого счастья. Пиль предложил сделать Саути баронетом, и на это представление король уже дал согласие. Но поэт благородно отклонил баронетство. "У меня есть, - пишет он, - пенсион, который достался мне заботами моего доброго друга Ч. Уинна, и, кроме того, я получил премию лауреата. Последняя сразу же целиком ушла как взнос по страхованию моей жизни на сумму в 3000 фунтов, что, вместе с еще одной, более ранней, страховкой составляет мое единственное обеспечение для семьи. Все, что сверх этого, я должен добывать трудом. Работал я всегда ради хлеба насущного, и ничего, кроме хлеба насущного, не заработал, ибо, имея высшую цель, я не искал популярности и не преследовал корысти и посему не имел возможности что-либо откладывать. Прошлый год, впервые за всю мою жизнь, я располагал средствами к существованию на год вперед. Это разъяснение покажет, сколь неразумно и неуместно было бы мне принять сан, весьма для меня лестный, о котором Вы для меня хлопотали". Как благородна эта бедность литератора в сравнении с богатством его господина! Даже жалкий его пенсион служил предметом для насмешки его врагам, а ведь заслуги и скромность этого государственного пенсионера неоспоримы - не то что у другого нахлебника национальной казны, который получал по сто тысяч фунтов в год и тем не менее потребовал у парламента еще шестьсот пятьдесят тысяч. Другим подлинным рыцарем тех времен был Катберт Коллингвуд; с тех пор как небо сотворило джентльменов, мне кажется, не было на свете лучшего, нежели он. Можно, по-видимому, прочесть о подвигах более славных, совершенных другими людьми; но где найти жизнь, исполненную такого благородства, доброты, прекрасной преданности долгу, где еще найти такое честное, верное сердце? Ярче, стократ ярче, чем блеск успеха и сияние гения, сверкает чистая и высокая слава Коллингвуда. Память о его геройстве и ныне будоражит сердца британцев. А при мысли о его доброте, нежности и благочестии на душе у нас становится тепло и ясно. Когда читаешь, как он и его великий товарищ шли на битву, с которой в истории бессмертно связаны их имена, на ум поневоле приходит старое английское выражение и старое английское понятие: христианская честь. Что за джентльмены они были, какие благородные сердца бились в их груди! "Нам не приходится, любезный Коля, - пишет ему Нельсон, - предаваться мелочной зависти; перед нами одна великая цель - встретить врага и завоевать почетный мир для нашей родины". При Трафальгаре, видя, как "Ройал Соверин" в одиночку вторгается в строй объединенных флотилий, лорд Нельсон сказал капитану Блэквуду: "Смотрите, как ведет в бой свой корабль этот славный Коллингвуд! Завидую ему!" И такой же порыв рыцарского чувства возник в сердце честного Коллингвуда. Начиная сражение, он сказал: "Чего бы не дал Нельсон, чтобы оказаться здесь!" А после боя 1 июня он пишет: "Несколько дней мы крейсировали, как неудачники, которые попусту ищут то, чего не могут найти, покуда наконец утром в день рождения маленькой Сары, между восемью и девятью часами, не обнаружили прямо по ветру французский флот в двадцать пять парусов. Мы пустились в преследование, они развернулись по ветру, и мы сблизились на расстояние пяти миль. Ночь прошла в наблюдении и подготовке к предстоящему дню, и много благословений послал я моей Саре, на случай, если больше мне ее уже благословить не придется. На рассвете мы двинулись им навстречу, подойдя, выровняли строй, и тогда, уже около восьми часов, адмирал поднял сигнал, чтобы каждый корабль завязал ближний бой с противостоящим кораблем противника. Распустив паруса, мы устремились вперед, так что возвеселилось бы и самое холодное сердце, наводя ужас на бестрепетного врага. Корабль, с которым назначено было нам сразиться, стоял третьим после французского флагмана, и нам пришлось принять бортовые залпы и флагмана, и двух других судов между ними, и притом по два-три раза, прежде чем у нас выпалила хоть одна пушка. Время приближалось к десяти, и я заметил адмиралу, что в эту пору жены наши идут в церковь, но что, по-моему, звон в ушах у французов будет еще оглушительнее, чем деревенский благовест". Никакими" словами не передать чувства, которые охватывают при чтении простых строк этого героя. В них звучит бесстрашие и торжество победителей, но превыше всего - любовь. Христианский воин ночь перед боем проводит в бдении и подготовке к завтрашним трудам, и думает о своих любимых дома, и шлет благословения маленькой Саре - на случай, если больше благословлять ее ему уже не придется. Кто не захочет сказать "аминь" к его молитве? Она была благословением и самой его родине, эта молитва бесстрашного, нежного сердца. Как образец английского джентльмена минувшего века нами назван славный воин и два литератора; помянем в этой связи еще и священнослужителя, чью трогательную историю, должно быть, читали и хорошо помнят те из моих слушателей, кто постарше возрастом, - и причислим к лучшим английским джентльменам преподобного Реджинальда Хибера. Очаровательный поэт и счастливый обладатель всех даров и талантов - знатного рождения, острого ума, славы, доброго имени и разностороннего образования, - он был всеми любимым священником родного прихода в Ходнете, "давал советы тем, кто испытывал трудности, помогал бедствующим, утешал страждущих и нередко преклонял колена у одра болезни с риском для собственной жизни; поддерживая и вдохновляя слабых, умиротворяя враждующих и щедро одаряя нуждающихся". Когда ему было предложено место епископа в Индии, он сначала отказался; но потом, посовещавшись с самим собой (и с тем Советчиком, к Которому такие люди прибегают со своими сомнениями), он взял свой отказ обратно и стал готовиться к новой миссии и к разлуке с любимым приходом. "Детки, любите друг друга и прощайте друг другу", - таковы были его последние святые слова, обращенные к плачущей пастве. И он покинул своих прежних прихожан, зная, быть может, что больше уже с ними не увидится. Как и у других названных выше хороших людей, любовь и долг составляли цель его жизни. Счастливец. Счастливцы все те, кто хранит им верность! По пути он пишет жене такие очаровательные строки: Когда б при мне с детьми была ты, о любовь моя, Легко по Гангу бы плыла крылатая ладья! На палубе я в тишине, чуть занялся рассвет, Зной не настал, но тяжко мне: тебя со мною нет. Брожу на гангском берегу, а мысль моя - с тобой, Тебя забыть я не могу вечернею порой. Я книги в полдень разложил - не пишется, беда! И труд мой без тебя постыл, без твоего суда. Когда я господу молюсь, колени преклоня, Возносишь ты, не ошибусь, молитву за меня. Вперед, куда бы долг ни вел в мельканье дней и тьмы: О знойный индостанский дол, альморские холмы, О сень делийских пышных врат, о заросли Мальвы, Грядущих сладостных отрад не умалите вы. Вовек не мог Бомбей седой такого счастья знать, Как то, что ждет нас, лишь с тобой там встретимся опять. Разве это не то же самое, что Коллингвуд и Сара или Саути и Эдит? Душевная привязанность составляет часть его жизни. Да и что была бы без этого жизнь? Без любви я не мыслю себе джентльмена. В своих "Путешествиях по Индии" Хибер трогательно описывает, как он спросил жителей одного города, кого из правителей Индии они ставят выше всех, и оказалось, что хотя никто не оспаривает величия лорда Уэсли и Уоррена Хастингса, однако теплее всего люди вспоминают судью Кливленда, который умер в 1784 году двадцати девяти лет от роду. Над его могилой установлен монумент, и до сих пор в память о нем справляется религиозный праздник, а в родной стране подобным же образом сегодня горячо чтут память о благородном Хибере. Так, стало быть, Кливленд умер в 1784 году, но до сих пор любим язычниками? А ведь 1784 год - важная дата и в жизни нашего друга, Первого Джентльмена Европы. Разве вы не знаете, что в этом году он справлял свое совершеннолетие и открытие Карлтон-Хауса и задал грандиозный бал для знати и дворянства, на котором, без сомнения, красовался в том бесподобном розовом кафтане, о котором шла речь выше? Мне очень хотелось побольше узнать об этом бале, и я стал, ища сведений, перелистывать старые журналы. Празднество происходило 10 февраля, и вот в мартовском номере "Европейского журнала" я сразу же нашел, что искал: "Теперь, когда работы по перестройке Карлтон-Хауса завершены, мы предлагаем читателям описание праздничных покоев, какими они открылись десятого числа прошедшего месяца, когда Его Королевское Высочество давал бал для знати и дворянства... При входе в приемную залу занимается дух от невыразимого ощущения блеска и величия. Трон Его Высочества сделан из золота и обтянут алым камчатным шелком, каждая ножка оканчивается четырьмя львиными головами, символизирующими храбрость и силу, и обвита змеей, означающей мудрость. Над спинкой трона - изображение шлема Минервы, а на окнах - многокрасочный святой Георгий в сияющем нимбе. Но истинный шедевр - это большой салон; здесь каждое украшение свидетельствует о несравненной изобретательности. Стены драпированы атласом лимонного цвета с фигурами, оконные занавеси, обивка кресел и диванов - того же цвета. Потолок украшен аллегорическими картинами, на них изображены Грации и Музы, а также Юпитер, Меркурий, Аполлон и Парис. По концам залы стоят два огромных канделябра золоченой бронзы. Невозможно словами передать, каким они отличаются необыкновенным мастерством и тонкостью отделки, - это две пальмы, ветви которых расходятся на пять сторон, чтобы лучше отражать свет, а под ними стоят две прелестные сельские нимфы, обвивая стволы гирляндами цветов. В центре же висит роскошная люстра. Чтобы оценить весь интерьер dan son plus beau jour {В самой выгодном свете (франц.).}, его лучше всего разглядывать в зеркало над камином. Анфилада комнат от салона до бальной залы являет собой при распахнутых дверях поистине грандиознейшее зрелище в истории". А в "Журнале джентльмена" за этот же месяц и год - март, 1784 - содержится описание другого торжества, в котором главное участие принимал другой великий джентльмен, тоже англичанин по происхождению. "В соответствии с приказом, Его Превосходительство Главнокомандующий был допущен на публичное заседание Конгресса, и председатель, сев на свое место, после паузы объявил, что депутаты собрались и готовы его выслушать. И тогда, поднявшись, он произнес такую речь: - Господин председатель, великие события, в зависимость от которых я ставил мою отставку, наконец произошли. И ныне я пришел в Конгресс, дабы сложить перед ним данные мне полномочия, и прошу освободить меня от службы моему отечеству. Счастливый признанием нашей независимости и суверенности, я ухожу с поста, который в свое время принимал не без колебаний, смолкнувших, однако, перед уверенностью в правоте нашего дела, перед поддержкой нации и ее высшего органа и перед покровительством Неба. Завершая этот последний этап моей государственной службы, я поручаю интересы нашего любезнейшего отечества заботам Всемогущего Бога и тех, кому принадлежит руководство, - Его святому заступничеству. Выполнив назначенную мне работу, я удаляюсь с театра исторических действий; и, сердечно прощаясь с этим высоким органом власти, под чьим началом я так долго действовал, слагаю мои полномочия и удаляюсь от обязанностей общественной жизни. На эти слова председатель отвечал: - Сэр, отстояв знамя свободы в Новом Свете и преподав полезный урок и угнетателям и угнетенным, вы удаляетесь от дел с благословением ваших сограждан; слава же ваших достоинств не прекратится с вашим военным командованием, но перейдет в отдаленнейшие века". Так что же было самым грандиозным зрелищем в истории: вступительное празднество принца Георга или отставка Вашингтона? Кем будут восхищаться последующие века: бездельником в кружевах и блестках, танцующим на балах, или же героем, вкладывающим меч в ножны, после того как прожита жизнь, отмеченная незапятнанной честью, безупречной чистотой и бестрепетной храбростью и увенчанная решительной победой? Что значит быть джентльменом? Означает ли это - иметь возвышенные цели, вести беспорочную жизнь, хранить в чистоте честь; пользоваться уважением сограждан и любовью в кругу семьи; скромно принимать удачу; в беде оставаться твердым и равно в счастье и несчастье отстаивать правду? Укажите мне счастливого гражданина, о котором по справедливости можно сказать все это, и в нем мы сможем приветствовать настоящего джентльмена, какое бы положение в обществе он ни занимал; укажите мне счастливого принца, заслуживающего такую же хвалу, и он может уверенно рассчитывать на нашу любовь и преданность. В сердце британца сохранилось теплое чувство к Георгу III - не потому, чтобы он был мудр и справедлив, но за то, что жизнь он вел чистую, помыслы имел честные и по своему разумению почитал бога. Думается мне, что от той, кто унаследовала его скипетр, мы можем ждать правления более мудрого и жизни столь же чистой и честной; и я уверен, что будущий живописец наших обычаев отдаст справедливую дань этой прекрасной жизни и сохранит достойную память об этой незапятнанной добродетели. ^TКомментарии^U Очерки Теккерея о четырех королях Ганноверской династии, правивших в Англии с 1714 по 1830 год, представляют собой лекции, прочитанные автором сначала в Соединенных Штатах, а затем у себя на родине. Они были написаны в августе - октябре 1855 года. На создание их ушло менее трех месяцев, однако замысел свой писатель вынашивал более трех лет, и любопытно проследить зарождение и эволюцию этого замысла. Летом 1852 года, закончив свой первый крупный исторический роман "История Генри Эсмонда", Теккерей отправился в путешествие по Европе. Позади были два года напряженного труда, два года, отданные истории, английскому XVIII веку. До "Эсмонда" он работал над лекциями о писателях той эпохи ("Английские юмористы XVIII века") и читал их во многих городах страны. Лекции имели успех, принесли ему немалый доход, и он получил приглашение в Америку, куда должен был отправиться осенью этого года. Но пока, летом, он наслаждался отдыхом, переезжал из одного европейского города в другой, "узнавал" описанные им в "Эсмонде" места сражений и размышлял о будущих книгах. 6 июля он пишет матери из Вены: "У меня было намерение написать лекции о "Четырех Георгах" и для этого побывать в Ганновере... Если я возьмусь за эту тему, то у меня неизбежно сорвется с языка что-нибудь непочтительное, а так как я не чувствую некоего веления свыше выполнить эту работу, то, пожалуй, лучше подыскать что-то другое..." Тема и привлекала и отпугивала его. Только что завершенный "Эсмонд" оканчивался водворением на престол первого Георга, и писатель с удовольствием продолжил бы рассказ об Англии того времени. Но, с другой стороны, он знал, что его описание королей и придворной жизни поневоле будет выдержано в обличительных тонах. Семь лет назад, в 1845 году, Теккерей, тогда еще никому не известный сотрудник "Панча", мог себе позволить опубликовать на страницах этого юмористического журнала "дерзкие" стихи под названием "Георги", где давал короткую и язвительную характеристику каждому из королей (см. т. 2 наст. Собр. соч.). Но теперь автор прославивших его "Ярмарки" и "Пенденниса" ("Эсмонд" тогда еще не вышел) не хотел бы рисковать недавно и с таким трудом завоеванным положением в обществе и благосклонностью сильных мира сего. Однако, признавая, что разумнее отказаться от этих лекций, он в том же письме не без улыбки замечает: "Именно поэтому я и примусь за них". Писатель посещает Ганновер и, вернувшись в Лондон за полтора месяца до отплытия в Америку, садится за работу, рассчитывая прочесть там "Георгов", "когда всем наскучат... старые, набившие оскомину юмористы". Именно в это время Теккерея, вынужденного платить дань своей популярности, наперебой приглашают знатные леди и лорды: он посещает обеды, вечера, завязывает новые знакомства... Вскоре писатель сообщает, что окончательно оставил мысль о "Георгах". Успех его чтений в Соединенных Штатах и знакомство с жизнью, во многом отличной от устоявшегося консервативного быта Англии, вновь возвращают его к прежнему замыслу. Но к тому времени он претерпевает некоторые изменения. Теккерей мечтает на следующий год приехать в Америку с лекциями, название которых будет - "Светские люди". "Светские люди! Честерфилд, Уолпол, Уортон, Браммел, - пишет он, уже вернувшись, одной американской корреспондентке, - какая это будет забавная сатира! Какая прекрасная возможность для молодых людей изучить европейские нравы!" Но он вновь откладывает осуществление своего плана, болезнь заставляет его перенести поездку в Америку на следующий, 1855 год. Писатель начинает новый роман - "Ньюкомы", который заканчивает в конце июня 1855 года. Не желая откладывать дальше свое второе посещение Нового Света, он намечает день отплытия -13 октября, хотя лекций, которые он должен будет там читать, еще нет. В августе он начинает диктовать своему секретарю первый очерк. Но посвящен он не блестящим аристократам прошлого века. Тема лекций, как и прежде, - "Четыре Георга". В Англии к тому времени произошли значительные события. Участие в Крымской войне показало, до какого разложения дошла "устоявшаяся" система государственного управления. Страна узнала о коррупции, злоупотреблениях, о том, как беззастенчиво наживались на этой войне титулованные сановники. Общественное негодование против правящей верхушки захватывает и Теккерея. Он становится членом Ассоциации борьбы за административную реформу, выдвигает свою кандидатуру в парламент (правда, не набирает нужного числа голосов), выступая как представитель "образованных средних классов", к которым должна, по его мнению, перейти власть из рук аристократии. ("Благополучие Англии находится в руках среднего класса, в руках образованных, трудолюбивых людей, не получающих сенаторских подачек", - напишет он в своих лекциях.) Эта общественная атмосфера и заставила писателя вернуться к теме власти и определила всю его работу над очерками. Воссоздавая жизнь королевского двора и аристократии, автор, по его собственному признанию, давал "богатый материал для размышлений о нравственности, о политике". Эти слова - "нравственность и политика" - могли бы стать подзаголовком к "Четырем Георгам". Хотя в самом начале он и уверяет читателей, что намерен лишь "набросать картину жизни и нравов минувшей эпохи, позабавить рассказами о том, какой был некогда свет", вряд ли стоит принимать это за чистую монету. Теккерей не из тех писателей, которым всегда можно верить на слово: в: данном случае сказанное продиктовано больше его нежеланием выступать с открытым забралом. Ни в одном произведении позднего периода творчества Теккерей не заявляет с такой ясностью о своих демократических позициях, как в "Четырех Георгах". В первом же очерке он не раз возвращается к одной и той же мысли: "Все это королевское великолепие существует среди нищеты и порабощения народа...", "за все это платили простые люди деньгами: если они у них были, а нет - телами и самой кровью своей..." В картине паразитического существования королей и знати почти неосознанно, как бы боковым зрением ощущается присутствие; этого четко намеченного в самом начале фона. Писатель не дает забыть о нем: "А он, - пишет Теккерей о Георге IV, - один-единственный толстый человек, не пахал, не прял, не воевал, - что же он мог такого сделать, что вообще может сделать человек, чтобы заслужить подобное изобилие?" Ничто не вызывает у писателя такого негодования, как восторженное низкопоклонство, которое, как проказа, разъедает всю Англию, не обходя даже таких выдающихся людей, как Вальтер Скотт. Эгоизм, высокомерие и пресмыкательство - наиболее ненавистные Теккерею пороки. Английский литературовед Джон Сейнсбери не без основания сравнивает "Георгов" с известной "Книгой снобов". И все же "Четыре Георга" не столько памфлет, сколько очерк по истории нравов, написанный в свободной эссеистской манере. Лондонская жизнь в ту богатую талантами эпоху, с ее кофейнями, клубами, эксцентричными аристократами, дуэлями, розыгрышами, напоминала Теккерею яркое театральное представление. И он писал о ней с увлеченностью и наслаждением, оставаясь как всегда и прежде всего художником. Он любил это время и радовался возможности снова оживить его. Поэтому-то в очерках так часто сарказм сменяется восхищением, а обличение буйных нравов порой сопровождается снисходительной улыбкой, в которой чувствуется желание противопоставить их ханжеству нынешних викторианцев. ХVIII век для Теккерея был современностью вчерашнего дня. Во всех его произведениях живет острое ощущение историзма, обусловленности настоящего прошлым. (Поэтому и его романы о прошлом, в сущности, ничем не отличаются от романов о современности, - те же проблемы, конфликты, характеры.) Чтобы по возможности сгладить впечатление от своих выпадов в адрес аристократии, писатель всячески подчеркивает, что он пишет о том, что уже кануло в Лету. Но и эти его замечания вызваны, скорее, тактическими соображениями. XVIII век был периодом кристаллизации той буржуазной морали, которая определяла жизнь имущих классов в его эпоху. Реконструируя прошлое, писатель смотрит на него глазами современника, и в его оценках, в самой страстности подхода, сказалась озабоченность проблемами нынешней Англии. Выступление писателя не могло не привлечь внимания англичан. Как только он начал читать лекции в Соединенных Штатах, английская печать обвинила Теккерея в нелояльности и оскорблении своей страны. "Поскольку американцы не проводят различия между монархом и человеком, лекция Теккерея в высшей степени непатриотична", - возмущался лондонский еженедельник "Сатердей ревью", - имея в виду характеристику Георга IV (кстати сказать, дяди правившей тогда королевы Виктории). Текнереи пробовал защищаться, говоря, что там, где он упоминает королеву, "лекция даже сверхлояльна". Но в одном из писем признавался: "Мне хочется подраться. Я всегда говорил... что способен нанести удар посильнее, чем любой из ныне живущих, - но никогда не делаю этого... Полагаю, что небольшое упражнение пойдет мне на пользу!" Лекции писателя имели в Америке успех, и, что было для него немаловажно, значительно укрепили его финансовое положение. Едва ли не впервые он почувствовал себя не зависящим ни от кого. В мае 1856 года Теккерей вернулся в Лондон. Он долго не решался познакомить со своими лекциями лондонскую публику, ограничиваясь частными чтениями, устраиваемыми его друзьями. Но со временем страсти улеглись, и зимой 1856-1857 года Теккерей, внеся некоторые изменения в "американскую" рукопись, - ослабив кое-где акценты и опустив наиболее резкие места, - выступил в столице и во многих городах Англии. В печати лекции появились лишь в 1860 году на страницах редактируемого в то время Теккереем журнала "Корнхилл мэгэзин" (ЭЭ 5-8), а в 1861 году были изданы отдельной книгой в издательстве Смит, Элдер и Кo. Русский перевод "Четырех Георгов" был опубликован в первом Собрании сочинений писателя, осуществленном в 1894-1895 годах (т. 4, СПб., Изд-во братьев Пантелеевых. Перевод В. Л. Ранцова). В настоящее издание включен новый перевод, сделанный И. М. Бернштейн. Георг I (1660-1727) - король Англии с 1714 по 1727 г. Хорес Уолпол (1717-1797) - английский писатель, автор романа "Замок Отранто", положившего начало жанру готического романа. Известен также своим обширным эпистолярным наследием (около 2700 писем), в котором запечатлен общественный и литературный быт Англии с 1732 по 1797 г. Джонсон. - См. коммент. к стр. 164. Фокс Чарльз Джеймс (1749-1806) - английский государственный деятель, выдающийся оратор; глава левых, или "новых", вигов, выступавший за реформу избирательной системы, за предоставление независимости американским колониям и поддержку Французской революции. Гэй Джон (1685-1732) - английский комедиограф и поэт, автор "Оперы нищего". Прайор Мэтью (1664-1721) - английский поэт и дипломат, в 1711-1714 гг. - посол во Франции. Браммел Джордж (1778-1840), прозванный "щеголем Браммелом" - друг принца-регента, законодатель мод в Лондоне начала века. Впоследствии принц к нему охладел, и он умер во Франции нищим в приюте для умалишенных. Селвин Джордж Огастес (1719-1791) - член парламента, славился своим остроумием. Честерфилд Филип Дормер Стенхоп (1694-1773) - государственный деятель, дипломат и автор философско-этических эссе. Посмертно приобрел европейскую известность как автор "Писем к сыну" (1774), в которых была выражена система взглядов на воспитание идеального аристократа. Конвей Генри Сеймур (1721-1795) - английский политический деятель и военачальник, в конце жизни - фельдмаршал; блестящий аристократ, кумир высшего света, один из ближайших друзей и корреспондент Хореса Уолпола. Норт, Чатем, Ньюкасл - премьер-министры Англии XVIII в. Аддисон Джозеф (1672-1719) - поэт, драматург и эссеист, един из основоположников просветительской журналистики в Англии Стиль Ричард (1672-1729) - драматург, эссеист и политический деятель. Издавал сатирико-нравоучительные журналы "Болтун" и, совместно с Аддисоном, "Зритель". Мальборо. - См. коммент. к стр. 202. Поп Александр (1688-1744) - поэт, драматург и критик, глава просветительского классицизма в Англии, переводчик Гомера. Болинброк Генри Сен-Джон (1678-1751) - английский государственный деятель и автор философских и политических эссе; лидер тори в период правления королевы Анны. В последние годы ее жизни вел секретные переговоры с Францией и находящимся там Претендентом Джеймсом Стюартом. Приход к власти Георга I и вигов заставил его эмигрировать; вернулся в Англию в 1725 г. Был близок с писателями кружка Свифта, а также с Вольтером. ...германских князей, внимавших Лютеру в Витгенберге... - Мартин Лютер (1483-1546) - основатель немецкого протестантизма (лютеранства), доктор богословия Виттенбергского университета. В 1519 г. в обращении "К христианскому дворянству немецкой нации" призвал к вооруженной борьбе против католицизма. ...его потомок... - Георг III. ...древнюю Врентфордскую корону. - Выражение "Брентфордское королевство" из фарса Бакингема и др. "Репетиция" (1671) вошло в речевой обиход и стало обозначением крошечного независимого владения. (Брентфорд - когда-то небольшой городок близ Лондона, ныне один из его районов). Фэзе Карл Эдуард (1802-1870) - немецкий историк, автор "Истории немецких дворов со времен Реформации", вышедшей в 48-ми томах в 1851-1858 гг., то есть публиковавшейся в период работы Теккерея над очерками. Пельниц Карл Людвиг (1692-1775) - немецкий придворный, описавший в "Мемуарах" (1734) свое путешествие по странам Европы. Граф де Кенигсмарк Филипп Кристоф (1662-1694?) - офицер ганноверской армии, чьи письма впоследствии были опубликованы; достоверность описываемого Теккереем убийства Кенигсмарка из ревности графиней Платен окончательно не установлена. Де Сенгаль - Джованни Казанова де Сенгаль (1725-1798) - итальянский авантюрист, автор "Мемуаров". ...дух Фонтенуа, когда французская сторона предлагает джентльменам из английского отряда стрелять первыми... - Во время сражения у бельгийской деревни Фоптенуа (1745 г.) в период Войны за австрийское наследство 1740-1748 гг. английский капитан лорд Гэй обратился к своему противнику графу д'Отрошу с предложением первыми начать бой, на что тот, не желая оставаться в долгу, якобы ответил: "Предоставляю эту честь вам!" ...победить или погибнуть за Францию при Денене. - У этого города на севере Франции в июле 1712 г. состоялось последнее крупное сражение общеевропейской Войны за испанское наследство 1701-1713 гг.: французские войска маршала Виллара нанесли поражение имперской армии Евгения Савойского. ...другого свергнутого монарха... - Фридриха V (1596-1632), который в 1619 г. был избран королем Богемии, но на следующий год, потерпев поражение от австрийской армии, лишился короны и бежал в Нидерланды. Получил прозвище "зимний король", так как процарствовал всего одну зиму. Елизавета Стюарт (1596-1662) - дочь английского короля Иакова I, вышедшая замуж за курфюрста Фридриха V и передавшая затем своей дочери Софии наследственное право на английский престол, который впоследствии занял сын Софии Георг I. ...дочь Иакова //... - Королева Анна (1665-1714), последняя королева династии Стюартов (основной ветви). "Хрустальный дворец" - здание из стекла и металлических конструкций, площадью 70 000 м2, построенное в лондонском Хайд-парке для Первой всемирной выставки 1851 г.; считалось чудом инженерного искусства. ...шляпа наместника Гесслера... красуется на шесте. - В легенде о швейцарском национальном герое Вильгельме Телле рассказывается, как австрийский наместник Тесслер, желая унизить жителей кантона, приказал им кланяться шляпе австрийского герцога, выставленной на площади. Мэри Уортли Монтегью (1689-1762) - жена английского посла в Константинополе Эдварда Монтегью, автор "Писем с Востока". Последние двадцать лет жила на континенте, главным образом в Италии. Ее обширная переписка была издана посмертно, в 1763 г. Иезавель - ставшее нарицательным имя коварной и порочной библейской царицы, поклонявшейся золотому тельцу (Третья и Четвертая Книги Царств). Мария Шотландская (1542-1587) - королева Шотландии, претендовавшая на английский престол и казненная по приказу королевы Елизаветы. Иронизируя по поводу "невиновности Марии", Теккерей имеет в виду убийство заговорщиками ее второго мужа Генри Дарнлея. Однако участие Марии Стюарт в этом заговоре действительно не доказано. Стрикланд Агнесса (1796-1874) - английский историк, автор книги "Письма Марии, королевы Шотландской" (1843). В период создания очерков выходили тома ее "Жизнеописания шотландских королев и английских принцесс" (1850-1859). ..."мадам Лафарж... - француженка, приговоренная в 1840 г. к пожизненным каторжным работам по обвинению в отравлении мужа; двенадцать лет добивалась пересмотра дела, после чего была оправдана и освобождена. Была ли она действительно виновна, осталось невыясненным. ...стал "королем Великобритании, Франции и Ирландии... - Этот титул английских королей сохранился со времен Столетней войны (1337-1453), когда большая часть Франции, вклюяая Париж, была захвачена англичанами. ...принц, которому принадлежали все симпатии нации... - Живший во Франции сын свергнутого в 1688 г. короля Иакова II - Джеймс Эдуард Стюарт (1688-1766). Майский шест - обвитый лентами и гирляндами шест, вокруг которого плясали на празднике весны 1 мая. Капитан Макхит, Полли, Люси - персонажи "Оперы нищего" Джона Гэя (1728), изображавшей уголовный мир и одновременно представлявшей собой' политическую сатиру на современную Англию. Оксфорд Роберт Харли, граф Оксфорд (1661-1724), английский политический деятель определявший вместе с Болинброком политику тори в правление королевы Анны. Тридцать Девять догматов - символ веры государственной англиканской церкви, подготовленный деятелями реформации и введенный королевским указом 1563 г. ...из Парижа прибыл... Мэт Прайор... - В 1711 г. Мэтью Прайор был послан в Париж для ведения переговоров с Францией, которые привели к заключению Утрехтского мира (1713 г.), положившего конец Войне за испанское наследство. ...обитали в Тауэре и оба сумели уцелеть в этом... зверинце. - В одной из башен Тауэра, старинного лондонского замка, долгое время служившего местом заточения государственных преступников, был устроен в XIII в. королевский зверинец, впоследствии открытый для публики. В 1834 г. звери была переведены в специальное место в Риджент-парке, что положило начало Лондонскому зоосаду. ...в споре, приключившемся через шестьдесят лет... - Имеется в виду Война за независимость североамериканских колоний 1775-1783 гг. ...белые кокарды... - См. коммент. к стр. 117. Лорд Магон - Стенхоп Филип Генри виконт Магон (1805-1875);, английский историк, автор выходившей во времена Теккерея многотомной "Истории Англии от Утрехтского до Парижского мира" (1836-1863). ...и еще раз, через тридцать лет... - То есть в 1745 г., во время второй, неудачной попытки Стюартов захватать престол. ...победитель при Бленгейме и Мальплакэ? - Герцог Мальборо, выигравший эти сражения в 1707 и 1709 гг. во время Войны за испанское наследство. ...отрубленная за измену голова, чернеющая над теми воротами... - См. коммент. к стр. 188. ..."Зритель" смотрит на лондонские улицы... и описывает их бесконечные вывески... - Это описание, цитируемое Теккереем, помещено в двадцать восьмом номере журнала. До 1764 г. дома в Лондоне не имели нумерации и вывески служили своеобразным ориентиром. ...весельчак Гарри... - Прозвище английского короля Генриха VIII (1491-1547). Роджер де Коверли - добродушный и чудаковатый английский помещик, сквозной персонаж и "автор" очерков в журнале "Зритель". Георг II (1683-1760) - правил с 1727 по 1760 г. Роберт Уолпол (1676-1745) - лидер вигов, английский премьер-министр в 1715-1717 и 1721-1742 гг. Проводил политику поощрения английской торговли и широко использовал систему подкупов членов парламента, потому далее и назван "подрывателем парламентов". Высокая церковь. - Англиканство, государственная религия Англии, до настоящего времени сохранила деление на Высокую церковь, сторонники которой придерживаются догматов, близких к католицизму и католической формы богослужения, и Низкую, тяготеющую к протестантству в его пуританском виде. ...короля, который... родился в нашей стране и вознамерился ею управлять - Георга III. Джонатан Уайльд - предводитель воровской шайки, повешенный в Лондоне в 1725 г., о котором в том же году написал Даниэль Дефо. Впоследствии Генри Фильдинг сделал его героем своего сатирического романа "История жизни покойного Джонатана Уайльда Великого" (1743). Гарвей Джон (1696-1743)-государственный деятель и памфлетист, автор "Мемуаров о царствовании Георга II". ...отличился он при Уденарде. - Близ этого города в Восточной Фландрии произошло сражение, в котором англичане нанесли поражение французской армии (1708 г.). ...другой притязатель на английский престол не сумел завоевать себе славы при Мальплакэ, - Имеется в виду Джеймс Эдуард Стюарт, сражавшийся в Войне за испанское наследство на стороне Франции. Деттинген - деревня на реке Майн, близ которой в июне 1743 г. англо-германские войска под командованием Георга II одержали победу над французами. ...принц, тряс кулаком перед лицом герцога Ньюкасла. - Когда у Георга II, в то время еще принца Уэльского, то есть наследника престола, в 1717 г. родился сын Фредерик, король Георг I назначил крестным отцом герцога Ньюкасла, к которому - и король знал это - его сын испытывал острую неприязнь. Спровоцировав таким образом скандал, король использовал его как повод для того, чтобы отдалить от себя строптивого наследника, но детей его оставил при себе, в Сент-Джеймском дворце. Сын Георга, "герой Куллодена"... - Герцог Камберлендский, третий сын Георга II, жестоко расправившийся с восставшими якобитами под Куллоденом в 1746 г. ...наследники вскрыли Иквортский ларец всего несколько лет назад... - Икворт - поместье Джона Гарвея, барона Иквортского. Гарвей в своем завещании запретил публиковать написанные им "Мемуары", в которых придворная жизнь изображалась с язвительной откровенностью, пока не умрет Георг III, и они появились в печати только в 1848 г. Уитфилд Джордж (1714-1770), Уэсли Джон (1703-1791) - проповедники методизма, протестантского учения, отстаивающего "религию сердца" и методическое проведение в жизнь христианских норм поведения. Основатель методизма Джон Уэсли создавал специальные религиозные общества для простого народа и проповедовал под открытым небом, собирая тысячи слушателей. ...хозяйка Сент-Джеймского дворца... - Королева Виктория, правившая с 1837 по 1901 г. ...в духе романов о Клелии. - Клелия - героиня одноименного исторического романа французской писательницы Мадлен де Скюдери (1608-1701), вышедшего в десяти томах в 1654- 1660 гг. и ставшего очень популярным в Англии. Используя исторические и мифологические сюжеты, Скюдери воссоздавала, в сущности, атмосферу светской жизни современной ей Франции, наделяя героев неестественной экзальтацией и чувствительностью. Миламонт - остроумная кокетка из комедии Конгрива "Так поступают в свете" (1700). Дорикур - влюбленный юноша из комедии Ханны Каули "Хитрость красавицы" (1780). ...при Эджхилле... - Близ Бирмингема в 1642 г. произошло первое крупное сражение Английской буржуазной революции 1640-1660 гг., в котором парламентская армия потерпела поражение от королевских войск Карла I. Нэш Ричард (1674-1762) - неудачливый юрист, игрок, искатель приключений и франт, ставший церемониймейстером курорта в Бате; был долгое время законодателем мод и устроителем балов, ассамблей и всей светской жизни этого курортного городка. Оливером Гольдсмитом написана беллетризованная биография Нэша. Великий Коммонер. - См. коммент. к стр. 102. "Щеголь из Темпла" - комедия Генри Фильдинга (1730). Георг III (1738-1820) - король Англии с 1760 по 1820 г. ...вслед за Чатемом сойдет в могилу Питт... - См. коммент. к стр. 102 и 264. Когда я впервые увидел Англию... - Теккерей родился в Калькутте и был привезен в Англию в шестилетнем возрасте в 1817 г. Принц-регент - будущий король Георг IV; с 1811 по 1820 г. был регентом при своем отце, впавшем в умственное расстройство. Пальмира - в древности город на востоке Сирии, полностью разрушенный императором Аврелианом в 273 г. после антиримского восстания царицы Пальмиры Зиновии. Элинор Гвинн (1650-1687) - актриса, любовница короля Карла II. Фокс. - См. коммент. к стр. 514. Гиббон Эдуард (1737-1734) - английский историк, автор "Истории упадка и разрушения Римской империи". Шеридан Ричард Бринсли (1761-1816) - английский драматург. Все трое были членами парламента и представителями радикального крыла партии вигов. ...направляющихся к Бруксу... - То есть в клуб Брукса, клуб вигов на аристократической Сент-Джеймс-стрит. Дандес Генри (1742-1811) - государственный деятель, пользовался наибольшим доверием Уильяма Питта Младшего, в правительстве которого занимал ряд крупных постов. Хэнгер Джордж (1751?-1824) - эксцентричный аристократ, автор военных памфлетов. Шеридан Томас (1719-1788) - писатель, актер и лексикограф, автор "Биографии Свифта", отец драматурга Ричарда Шеридана. ...перед книжной лавкой Додели... - Книжная лавка издателя Джеймса Додели на Пэл-Мэл служила своеобразным писательским клубом. Спорус - имя, под которым Александр Поп вывел Джона Гарвея в своем "Послании к Арбетноту" (1735). В "Жизнеописании" Светония Спорус - женоподобный юноша, возлюбленный Нерона. Джон Рассел, лорд Пальмерстон - английские премьер-министры, современники Теккерея. Бергойн Джон (1739-1785) - английский генерал, возглавивший в 1774 г. подкрепление, посланное для борьбы с республиканской армией американских колоний; в октябре 1777 г. подписал капитуляцию при Саратоге (см. коммент. к стр. 484). Перси Томас (1729-1811) - английский фольклорист и переводчик; составил, прокомментировал и издал сборник "Памятники старинной английской поэзии" (1765), вызвавший в стране интерес к народному поэтическому творчеству. Лэнгтон Бенает (1737-1801) - профессор классической литературы, друг Джонсона. Босуэлл Джеймс (1740-1795) - писатель, друг и биограф Сэмюела Джонсона. Эдмунд Берк (1729-1797) - политический деятель и публицист, автор трактата "Раздумья о причинах нынешнего недовольства", в котором выступал против политики Георга III и его министров. Лорд Бьют. - См. коммент. к стр. 376. "Здесь покоится Фред..." - Эта сатирическая эпитафия, принадлежащая перу неизвестного автора, получила в Англии широкую известность и поныне включается во многие антологии английской поэзии. ...матерью героических Нэпиров. - Сара Леннокс вышла замуж за полковника Джорджа Нэпира; из пяти ее сыновей трое стали генералами и прославились как талантливые полководцы. Не англы, но ангелы. - Слова, будто бы сказанные папой Григорием Великим (540?-604), когда он увидел продаваемых в рабство юношей-язычников из племени англов. Социнианство - протестантское учение, названное по имени итальянских богословов XVI в. Лелия и Фауста Социии, отрицающее божественность Христа и первородную греховность человека. В Англию социнианство проникло в начале XVII в., и в Лондоне происходили тайные собрания его приверженцев. ...отмена Нантского эдикта... - Нантский эдикт (1598), уравнивавший в правах протестантов и католиков, был отменен Людовиком XIV в 1685 г., что вызвало массовое бегство из страны французов-протестантов. "Фермер Джордж" - прозвище, данное Георгу III в насмешку над его грубоватыми манерами и вкусами. "Не мучь. Оставьте покое дух его..." - Шекспир. Король Лир, V, 3 (перевод Б. Пастернака). Георг IV (1762-1830) - король Англии с 1820 по 1830 г. 12 августа 1762 года, в сорок седьмую годовщину восшествия Брауншвейгской династии на английский престол... - В 1762 г. исполнилось не сорок семь, а сорок восемь лет со дня восшествия на престол этой династии (1714 г.). "Уилкс и свобода навсегда!" - См. коммент. к стр. 433. В 1784 году, когда ему исполнился двадцать один год, он получил Карлтон-Хаус... - Двадцать один год Георгу IV исполнился в августе 1783 г., и тогда же он переехал в Карлтон-Хаус, однако свое совершеннолетие и новоселье он отпраздновал лишь в феврале 1784 г. Этим, вероятно, и объясняется ошибка Теккерея. Флоризель - персонаж романтической драмы Шекспира "Зимняя сказка" (1611). Этим именем Георг IV, будучи наследным принцем, подписывал свои письма к актрисе Мэри Робинсон, своей любовнице, игравшей в "Зимней сказке" роль Пердиты. Лепорелло - слуга Дон Жуана в опере Моцарта. ...пел Моррис в одной из своих анакреонтических од... - Чарльз Моррис (1745-1838) - английский поэт, автор песен. В 1785 г. он был избран виночерпием собиравшегося по субботам в театре "Ковент-Гарден" "Изысканного общества любителей бифштекса", основанного владельцем театра Джоном Ричем, где исполнял свои песни. Теккерей приводит строки из его песни "Веская причина наполнить бокал". Мур Томас (1779-1852) - английский поэт. Роксолл Натаниэль Уильям (1751-1831) - английский писатель, автор "Исторических мемуаров о своем времени" (1815). Мэтьюз Чарльз Скиннер (ум. в 1811 г.) - ближайший друг и корреспондент Байрона. ...у титулованного недоросля в Ньюстеде... - То есть в имении лорда Байрона. "...дразним волка". - В Ньюстеде возле дома Байрон держал на цепи для развлечения волка и медведя. Бэрни Фрэнсис, мадам д'Арблей (1752-1840) - английская писательница, автор романа "Эвелина" (1778), с 1786 по 1790 г. была одной из хранительниц гардероба королевы Шарлотты. В 1842-1846 гг. появились ее "Дневники и письма". Брайтонский павильон. - В 1783 г., впервые посетив Брайтон (город на южном побережье Англии) по предписанию врача, Георг IV, тогда еще принц Уэльский, выбрал его местом своей резиденции. К 1821 г. здесь был построен по его приказу и в соответствии с его вкусами роскошный дворец, в архитектуре которого эклектично соединялись различные восточные стили: его украшали купола, шпили, минареты, колонны, башни и проч. Дворец прозвали "Причудой Флоризеля". Бесовские книги - иносказательное название карт. Мальмсбери - Джеймс Ховард Хэррис, граф Мальмсбери (1746-1820), английский дипломат, был послом в Санкт-Петербурге и посланником в Гааге и Берлине; занимался устройством брака принца Уэльского с Каролиной Брауншвейгской. "Дневники" Мальмсбери были изданы его внуком в 1844 г. Талаба - герой поэмы Роберта Саути (1774-1843) "Талаба-разрушитель" (1801). Кехама - персонаж другой его поэмы - "Проклятие Кехамы" (1810), в которой рассказывается, как волшебник раджа Кехама покарал убийцу своего сына: он сделал его бессмертным, но лишил возможности пользоваться земными плодами и водой. Катберт Коллингвуд (1750-1810) - вице-адмирал, к которому во время Трафальгарской битвы (1805 г.) перешло командование английской эскадрой после смерти Нельсона. Реджинальд Хибер (1783-1826) - английский священник и поэт, в последние годы жизни - епископ в Калькутте. Уэсли Артур, герцог Веллингтон (1769-1852) - полководец и государственный деятель, победитель Наполеона при Ватерлоо (1815 г.), в 1799-1804 гг. - главнокомандующий английскими войсками в Индии. Хастингс Уоррен (1732-1818) - первый генерал-губернатор Индии (1774-1785), проводивший политику грабежа индийских колоний; в 1788 г. был привлечен к суду по обвинению в беззакониях, жестокости и коррупции, делом занимался парламент, и разбирательство длилось семь лет, но вопреки очевидным фактам Хастингс был оправдан. Кливленд Огастес (1755-1784) - судья и администратор в бенгальском городке Боглипуре, прославившийся среди индийских племен своей цивилизаторской и просветительской деятельностью. В Калькутте ему поставлен памятник. Г. Шейнман