довал с молодым человеком, чье прямодушие вновь завоевало его уважение, и предостерег его, заметив, что его нынешняя жизнь, хотя, быть может, и очень приятна, однако никак не может быть названа полезной. - Человек, сэр, - сказал полковник, - вряд ли создан для того лишь, чтобы проводить свои дни на скачках или играя в теннис, а ночи - в пирушках или за карточным столом. Несомненно, на каждого человека возложен какой-то долг, и джентльмену, которому нечего делать, следует подыскать себе занятие. Знаете ли вы законы своей страны, мистер Уорингтон? Вы крупный землевладелец и, без сомнения, когда-нибудь станете мировым судьей у себя на родине. А вы поездили по стране, чтобы ознакомиться с ее ремеслами и мануфактурами? Это предметы, вполне достойные внимания джентльмена - не менее, чем петушиные бои и крикетные состязания. А о моей профессии вам что-нибудь известно? Что это благородное занятие, вы, конечно, согласитесь, но поверьте мне, для того, чтобы стать хорошим солдатом, нужно многому научиться, и, на мой взгляд, это призвание подходит для вас больше всего. Я говорю так потому, что, насколько я могу судить, книги и ученые занятия вас не влекут. Но целью жизни должна быть честь! - воскликнул мистер Вулф. - И каждый человек может так или иначе послужить своей родине. Поверьте, сэр, нет хлеба опаснее хлеба праздности, а карты и иные развлечения могут служить отдыхом после дневных трудов, но заменять эти труды и занимать весь день они не должны. И знаете, мистер Уорингтон, мне кажется, вы вовсе не Юный Счастливец, как вас прозвали, но скорее Уорингтон Злополучный, так как вас ежедневно и ежечасно подстерегают праздность, лесть, соблазны, и могу только пожелать вам, чтобы господь избавил вас от подобного счастья. Однако, когда наш виргинец затем побывал у тетушки, ему не захотелось объяснять ей, отчего у него такой мрачный вид. Он твердо решил, что не будет больше пить, но в ресторации собралось очень приятное общество и бутылку пустили по кругу; он твердо вознамерился не садиться в этот вечер играть, но за столиком тетушки не хватало одного партнера, так как же он мог отказаться? Несколько раз в течение вечера он оказывался партнером баронессы, и ему чрезвычайно везло, так что он вновь встретил рассвет на ногах и позавтракал на заре цыплятами и шампанским. ^TГлава XXIX,^U в которой Гарри продолжает наслаждаться otium sine dlgnitate {Недостойной праздностью (лат.).} Пока у госпожи де Бернштейн не было недостатка в партнерах и у нее дома, и на вечерах в собрании, она с удовольствием жила в Танбридже, бранила племянницу и играла в карты. В возрасте Гарри любое место кажется приятным, лишь бы там было веселое общество, свежий воздух и много всяческих забав и развлечений. В двадцать лет нам нравится любое удовольствие. Мы торопимся познакомиться с ним, предвкушаем его, считаем дни до назначенной встречи. А как равнодушно и спокойно взираем мы на него в конце долгого сезона Жизни! Сударыня, разве в те минуты, пока вы сидите, украшая собой стену, а ваши дочери танцуют, вам не вспоминается ваш первый бал и ваши мысли не обращаются к счастливому прошлому? Я, например, помню дни, когда мне казалось, будто нет ничего приятнее, чем отобедать у старого капитана Джонса. А теперь - разве я был бы теперь рад прошагать три мили, чтобы пообедать с Джонсом и выпить его портвейна? Разумеется, портвейн этот покупался у скромного виноторговца в соседнем городке и стоил недорого, но потчевали им с великим радушием, а юность пьющего придавала ему букет, которым никакой возраст ни вина, ни человека не одарит нынешнего портвейна! Viximus nuper {И мы жили прежде (лат.).}. Я не склонен осуждать поведение юного Гарри и его праздность столь же строго, как его суровый друг, полковник двадцатого полка. О, благословенная лень! Божественная нимфа-бездельница! Подай мне роман, когда в три часа дня я лежу на диване в халате, смешай для меня шерри-коблер и принеси мне сигару! Милая неряха... улыбающаяся волшебница! Пусть осыпают тебя бранными кличками, чернят твою репутацию и называют тебя Матерью всех зол - все равно сладостнее твоего общества нет ничего на свете! Лорд Марч уехал на север, а лорд Честерфилд, убедившись, что Танбриджские воды не исцелили его глухоты, вернулся в свое уединение в Блекхите, но прочие джентльмены остались и развлекались по-прежнему, так что у мистера Уорингтона всегда были веселые сотрапезники за его столом в "Белом Коне". Он вскоре научился заказывать французские блюда столь же непринужденно, как самый искушенный лондонский щеголь, болтал с мосье Барбо на родном языке этого последнего с большей легкостью, чем все его приятели, открыл в себе утонченный и разборчивый вкус к винам и отличал "кло вужо" от бургундского, как настоящий знаток. Он был юным королем Танбриджа, а завсегдатаев вод, светских людей, снисходительных к слабостям ближних, нисколько не пугала репутация волокиты и мота, которой пользовался Гарри и которая привела в такой ужас мистера Вулфа. Хотя наш виргинец жил среди праздных гуляк и резвился в одной воде со странными рыбками, природная сообразительность и честность спасали юношу от ловушек и приманок, несущих гибель неосторожным и беспечным. Он не соглашался держать неосмотрительные пари с веселыми бездельниками, которые его окружали, и самые опытные обманщики не могли ничего с ним поделать. Он играл во всяческие игры, как на вольном воздухе, так и в помещении, потому что любил их, был в них искусен и мог потягаться с любым честным соперником. При этом он играл и заключал пари только с теми, кого хорошо знал, и всегда щепетильно платил свой проигрыш тут же на месте. Хотя на университетских экзаменах он явил бы собой печальную фигуру, это не мешало ему обладать благоразумием и верным сердцем, проницательностью, благородством и величайшей храбростью. И ему не раз представлялся случай показать, что он не так уж прост. Например, когда бедняжка Катарина, навлекшая на него столько неприятностей, переступила границу, назначенную Гарри для его щедрости, он с полным спокойствием и хладнокровием выпутался из сетей балетной сирены и предоставил ей очаровывать какую-нибудь более легковерную добычу. Тщетно матушка морской девы, вся в слезах явившись к Гарри, клялась, что жестокий судебный пристав наложил арест на имущество ее дочери за долги, а ее почтенный батюшка томится в лондонской тюрьме. Гарри объявил, что не собирается вступать ни в какие объяснения с судебным приставом. К тому ж хотя ему и выпало счастье познакомиться с мадемуазель Катариной и преподнести ей несколько побрякушек и безделушек, которые ей понравились, он все же не видит причин, почему ему следует платить старые долги ее семьи, и он не станет вносить залог за ее батюшку в Лондоне и оплачивать ее колоссальные счета в Танбридж-Уэлзе. Матушка Катарины сперва назвала его чудовищем и неблагодарным, а затем с многоопытной усмешкой спросила его, почему он не взял платы за услуги, которые оказал молодой девице. Сначала мистер Уорижгтон не мог понять, о какой плате идет речь, но когда старуха растолковала ему это, честный юноша вскочил, пораженный ужасом при мысли, что есть женщины, способные торговать позором своего дитяти, сказал ей, что он приехал из страны, где даже дикари с отвращением отвергли бы подобную сделку, и, церемонно проводив свою гостью до дверей, приказал Гамбо хорошенько запомнить эту даму и никогда больше не пускать ее в дом. Она удалилась, призывая на этого ирокеза громы небесные, - ни один турок или перс, объявила она, не обошелся бы с женщиной столь грубо. После чего достойная матрона и ее дочь отбыли в Лондон, едва лишь бдительный домохозяин перестал их удерживать. Затем Гарри обнаружил, что игра, как и галантность, таит свои опасности. Играя в шары, берегись синяков - гласит пословица. Как-то после обеда в ресторации Гарри наотрез отказался играть в пикет с капитаном Бэтсом, а когда тот грубо потребовал объяснения, заявил ему напрямик, что играет только с теми джентльменами, которые, подобно ему самому, платят свои проигрыши; затем он с таким жаром изъявил полную готовность дать удовлетворение капитану Бэтсу, как только тот уплатит свой должок, что капитан объявил себя заранее удовлетворенным и незамедлительно покинул Танбридж, не заплатив ни Гарри, ни другим своим кредиторам. Выпал ему случай доказать и свое мужество: он избил носильщика, который нагрубил старушке мисс Уифлер, когда она в портшезе отправлялась в собрание, а узнав, что гнусную сплетню о нем и злополучной танцовщице повторяет мистер Гектор Баклер, усерднейший завсегдатай Танбриджских вод, мистер Уоринттен подошел к мистеру Баклеру, когда последний у источника за стаканом целебной воды развлекал компанию этой же самой сплетней, а при свидетелях сообщил ему, что вся история - ложь от первого до последнего слова и он потребует удовлетворения от каждого, кто посмеет ее повторить. Итак, хотя наш друг, живя с волками, несомненно, выл по-волчьи, он тем не менее показал себя достойным и благородным волком, и hurlant avec les loups {Воя с волками (франц.).}, был самим мистером Вулфом признан равным по храбрости самым храбрым из волков. Если мистер Вулф сообщил полковнику Ламберту истории, причинившие последнему такое огорчение, то мы можем не сомневаться, что, убедившись в их лживости, он поспешил при первой же возможности очистить молодого виргинца от возведенного на него гнусного поклепа. Эта новость вызвала в семье Ламберт восторг, по природе своей схожий с той радостью, которую дарит существам более высоким, чем мы, раскаяние грешников. Никогда еще эта маленькая семья не испытывала такого счастья, - даже когда пришла весть, что братец Том получил стипендию, они радовались меньше, чем когда полковник Вулф прискакал рассказать о своем разговоре с Гарри Уорингтоном. - Джеймс, если бы ты привез приказ о том, что мне дают полк, я, право, был бы не так доволен, - сказал мистер Ламберт. Миссис Ламберт позвала из сада дочерей, расцеловала их, когда они вошли, и со слезами поведала им утешительную новость. Этти запрыгала от радости, а Тео в этот вечер играла на клавесине с особенным чувством, когда же преподобный доктор Бойл, по своему обыкновению, зашел сыграть в триктрак с полковником, он сначала не мог понять, почему у них у всех такие сияющие лица, но тут дамы хором объясняли ему, как он был прав в своей проповеди и как непростительно обидели они бедного, милого, доброго мистера Уорингтона. - Что же мы будем делать, душа моя? - спросил полковник у жены. - Сено убрано, жатва начнется не раньше, чем через две недели, лошади совсем застоялись. Так может быть, мы... - И, наклонившись через стол, он что-то прошептал ему на ухо. - Мой милый Мартин! Ты не мог бы придумать ничего лучше! - воскликнула миссис Ламберт, нежно пожимая руку мужа. - Лучше, чем что, маменька? - полюбопытствовал юный Чарли, вернувшийся домой на августовские каникулы. - Чем пойти ужинать. Идемте, доктор! Мы сегодня откупорим бутылочку и выпьем за то, чтобы все закаялись думать дурно о ближнем своем. - Аминь! - ответил священник. - С большим удовольствием. И с этим достойное семейство отправилось ужинать. ^TГлава XXX,^U которая содержит письмо в Виргинию Как-то раз, войдя в залу "Белого Коня", где он имел обыкновение обедать, мистер Уорингтон с радостью узрел за общим столом красивую, добродушную физиономию преподобного Сэмпсона, угощавшего своих сотрапезников бесчисленными анекдотами и mots {Остротами (франц.).}, так что они покатывались от хохота. Хотя прошло уже несколько месяцев с тех пор, как мистер Сэмпсон покинул Лондон, он знал все последние столичные новости - или, во всяком случае, то, что могло сойти за новости для посетителей провинциальной ресторации: что происходит у короля в Кенсингтоне и что у герцога на Пэл-Мэл, как ведет себя в тюрьме мистер Бинг и кто его там посещает, каковы ставки в Ньюмаркете и за кого теперь пьют завсегдатаи Ковент-Гардена - обо всем этом веселый капеллан мог сообщить компании кое-что новенькое; пожалуй, его сведения не всегда точно соответствовали истине, но для деревенских джентльменов, которые его слушали, это не составляло ни малейшей разницы. Пусть виконт Мотфилд разоряется из-за красотки Полли, а Сэмпсон назвал ее красоткой Люси, что из того? Что из того, что в актера влюбилась леди Джейн, а не леди Мэри? Что с кавалером Золингеном поссорился конногвардеец Гарри Хилтон, а не Томми Раффлер из пешей гвардии? Ну что такое имена и точные даты! Были бы истории смешны и пикантны, а правдивы ли они - разве это важно? Мистер Сэмпсон смеялся и болтал без умолку, развлекая деревенских джентльменов, очаровывал их остроумием и осведомленностью и выпивал свою долю из все новых и новых бутылок, которые не уставали заказывать его восхищенные слушатели. Сто лет назад светский священник, усердно посещавший театры, кабаки, скачки и балы, не был в Англии редкостью: на лисьей травле он кричал "ату ее" громче всех, он пел разудалые песенки в "Розе" или "Голове Бедфорда", когда кончался спектакль в "Ковент-Гардене", и выбрасывал кости из стаканчика с небрежной ловкостью опытного игрока. Розовое лицо его преподобия совсем раскраснелось то ли от смущения, то ли от бордоского, но как бы то ни было, едва увидев в дверях мистера Уорингтона, он шепнул "maxima debetur" {Начало стиха Ювенала ("Сатиры", XIV, 47), в котором рекомендуется оберегать слух юношей от непристойностей: "Maxima debetur picrtis reberentia" - "к мальчику следует относиться с величайшим уважением" (лат.).} своему хохочущему соседу, помещику в рыжем кафтане из толстого сукна и красном камзоле с золотым шнуром, вскочил и, пошатываясь, побежал - нет, опрометью кинулся навстречу виргинцу, чтобы поскорее его приветствовать. - Любезный сэр, любезнейший сэр! Мой победитель в пиках и трефах... да и в червонных сердечках тоже! Я в восторге, что у вашей чести такой свежий, такой здоровый вид! - восклицал капеллан. Гарри с большим удовольствием отвечал на приветствия капеллана: он очень рад вновь свидеться с мистером Сэмпсоном, и его преподобие тоже выглядит очень бодрым и румяным. Помещик в рыжем кафтане был знаком с мистером Уорингтоном и, тотчас подвинувшись, предложил ему стул возле себя, а затем громогласно потребовал, чтобы капеллан вернулся на свое место рядом с ним и досказал, что же произошло с лордом Бабни и женой бакалейщика в... он не успел договорить, где именно, и, вскрикнув, осыпал проклятиями священника, который наступил ему на подагрическую ногу. Капеллан попросил извинения и, поспешно повернувшись к мистеру Уорингтону, сообщил ему, а заодно и всему столу, что милорд Каслвуд шлет сердечные приветы кузену и нарочно отправил его (мистера Сэмпсона) в Танбридж-Уэлз, дабы он последил за благонравием молодого джентльмена, что ее сиятельство графиня и леди Фанни отбыли на воды в Харрогет, что мистер Уилл порядочно выиграл в Ньюмаркете и теперь намерен погостить у герцога, что Молли, горничная, все глаза проплакала в разлуке с Гамбо, лакеем мистера Уорингтона - короче говоря, он поведал все новости Каслвуда и его окрестностей. Мистер Уорингтон - любимец всей округи, объявил мистер Сэмпсон обедающим и не преминул ввернуть в свою речь несколько горделивейших имен. - Весь Хэмишир слышал про его успехи в Танбридже - успехи на самых разных поприщах, - добавил мистер Сэмпсон с лукавым видом. Милорд и миледи даже немного опасаются, как бы Гарри не стал теперь скучен его тихий хэмпширский приют. Обедающие понемногу расходились, и вскоре наш виргинец остался с глазу на глаз с капелланом и бутылкой, вина. - Хотя я выпил уже немало, - объявил веселый священник, - это не помешает мне выпить еще больше. - И он принялся предлагать тост за тостом и пить бокал за бокалом, к большому удовольствию Гарри, которому капеллан всегда нравился. К тому времени, когда Сэмпсон "выпил еще больше", сам Гарри также успел стать чрезвычайно добрым, великодушным и гостеприимным. Гостиница? С какой стати мистеру Сэмпсону тратить лишнее и жить в гостинице, когда в квартире Гарри есть свободная комната? И сундук капеллана был тотчас отправлен туда, а Гамбо было приказано устроить мистера Сэмпсона поудобнее - как можно удобнее! Мистер Уорингтон не успокоился, пока Сэмпсон не отправился с ним в конюшню посмотреть его лошадей - теперь у него было несколько лошадей; когда же Сэмпсон, войдя в конюшню, узнал свою кобылку, которую Гарри у него выиграл, и когда привязчивое животное заржало от радости и начало тереться мордой о сюртук своего прежнего хозяина, Гарри произнес два-три энергичных словца и поклялся Юпитером, что Сэмпсон должен получить свою лошадь обратно - он отдаст ее Сэмпсону, отдаст, и все тут. Капеллан принял этот дар - схватив Гарри за руку, он призвал на него благословение небес, а затем обнял кобылку за шею и начал проливать слезы, исторгнутые благодарностью и бордоским вином. Рука об руку друзья вошли в гостиную госпожи Бернштейн, принеся в апартаменты ее милости ароматы конюшни. Их пылающие щеки и блеск в глазах не замедлили выдать, какому развлечению они предавались. В те дни щеки многих джентльменов имели обыкновение пылать и по той же причине. Госпожа Бернштейн приняла капеллана своего племянника довольно ласково. Старой даме время от времени нравились двусмысленные шутки капеллана и его приперченная сплетнями болтовня - как нравилось ей острое блюде или закуска, сочиненные ее поваром, когда она отведывала их в первый или второй раз. Но, по ее собственному признанию, карты были единственным развлечением, которое ей никогда не приедалось. - Карты не лицемерят, - говаривала она. - Плохая сдача говорит вам правду прямо в глаза, и в мире нет ничего более лестного, чем козырная коронка. Когда же она, садясь за карты, бывала в особенно хорошем настроения, то со смехом просила капеллана своего племянника прочесть предобеденную молитву. Приехав в Танбридж-Уэлз, честный Сэмпсон вначале не хотел играть. Ставки ее милости слишком высоки для него, признавался он, с комически жалобным видом похлопывая себя по карману, содержимое которого перешло к счастливцу Гарри еще в Каслвуде. Как большинство людей ее возраста (да, по правде говоря, и почти весь ее пол), госпожа Бернштейн была скуповата. И если капеллан в скором времени все же смог занять место за карточным столом, то, полагаю, свой небольшой запас наличности он получил от Гарри Уорингтона, чье сердце было столь же полно великодушия, как его кошелек - гиней. Наш юный джентльмен охотно делился с мистером Сэмпсоном и деньгами, и всеми другими благами, которые оказались в его распоряжении. Право, можно удивляться тому, как быстро молодой виргинец приспособился к обычаям и привычкам тех, среди кого он теперь жил. Его одежда по-прежнему оставалась черной, но была теперь самого лучшего покроя и шилась из самых дорогих материй. "При ленте и звезде, со спущенным чулком и волосами до плеч он был бы премиленьким Гамлетом", - заметила веселая старая герцогиня Куинсберри. "И, уж конечно, он принес гибель не одной Офелии и здесь, и среди индейцев", - добавила она, ничуть не осуждая Гарри за его предполагаемые победы над прекрасным полом. Кружева Гарри и его рубашки были настолько тонки, что даже его тетушка оставалась довольна. Он купил прекрасный бритвенный прибор и два парчовых халата, чтобы нежиться поздно поутру в кровати, попивая шоколад. F него появилось множество шпаг, тростей, французских часов с картинками на крышках и бриллиантовыми инкрустациями на циферблатах и эмалевых табакерок - прелестных изделий той же нации искусников. Каждое утро в его прихожей толпа грумов, жокеев и торговцев дожидалась, пока его высочество встанет, а тогда камергер Гамбо по одному вводил их в спальню, где его господин пил шоколад в обществе преподобного Сэмпсона. У нас нет никаких сведений о том, какой штат слуг находился под началом мистера Гамбо, но, несомненно, один негр был бы не в силах надлежащим образом заботиться о прекрасных вещах, которые принадлежали теперь мистеру Уорингтону, не говоря уж о лошадях и карете, купленных молодым виргинцем. Кроме того, Гарри усердно изучал все искусства, знание которых считалось необходимым для джентльмена тех дней. Когда он прибыл в Танбридж, там проживали француз - учитель фехтования и танцмейстер той же национальности; наш юноша начал прилежно посещать этих ученых мужей и приобрел немалое совершенство как в мирной, так и в воинственной науке, которым они обучали. Через несколько недель он уже дрался на рапирах немногим хуже своего учителя и мог постоять за себя в поединке с любым посетителем фехтовальной школы, а леди Мария (которая сама танцевала чрезвычайно грациозно) со вздохом признала, что при дворе нет джентльмена, который танцевал бы менуэт так изящно, как Уорингтон. Что до верховой езды, то хотя мистер Уорингтон и взял на своем могучем коне несколько уроков у заезжего учителя, но заявил, что для него годится и их виргинская манера ездить и что ни у одного джентльмена и ни у одного жокея здесь он не видел такой прекрасной посадки, как у своего друга полковника Джорджа Вашингтона из Маунт-Вернона. Угодливый Сэмпсон зажил так, как никогда прежде не живал. Он неплохо знал большой свет, а рассказывал о нем еще лучше, и Гарри был в восторге от его историй - как истинных, так и сочиненных. Двадцатилетний юноша смотрит снизу вверх на тридцатилетнего мужчину, восхищается его старыми шутками, лежалыми каламбурами и заплесневелыми анекдотами, которые залиты вином сотен званых обедов. Столичные и университетские шутки Сэмпсона чаровали юного виргинца новизной. Сто лет назад - теперь, конечно, таких людей нет и в помине - в Лондоне имелся круг зрелых мужчин, любивших водить дружбу с богатыми и знатными юнцами, только-только вступающими) в жизнь, распалять юную фантазию забавными историями, играть роль менторов в "Ковент-Гардене" и церемониймейстеров в долговой тюрьме, сопровождать птенцов к игорным столам, за которыми, быть может, держали банк их знакомые банкометы, потягивать лимонад, пока их питомец бутылку за бутылкой пил бургундское, и выходить на улицу, пошатываясь, но с ясной головой, когда заплетающиеся ноги юного лорда несли его бить городских стражников. Вот к этой-то, несомненно, ныне вымершей расе и принадлежал мистер Сэмпсон, - как приятно думать (тем, кто хочет в это верить), что в царствование королевы Виктории совсем не осталось ни льстецов, какими изобиловало царствование ее августейшего пращура, ни прихлебателей, услужливо потворствующих любым разорительным безумствам молодых людей, - короче говоря, какое счастье, что, вылизав дочиста все блюда, все блюдолизы задолго до наших дней погибли от недостатка пищи. Как мне доводилось читать, некоторые соусы и подливки, остававшиеся на блюдах в те времена, были весьма густы, сытны и душисты. И наш друг Сэмпсон, усердно предававшийся вышеупомянутому занятию, выглядел на диво розовощеким и здоровым. Он стал доверенным поводырем нашего виргинца и, судя по нижеприведенному письму, сохранившемуся в семейном архиве Уорингтонов, мистер Гарри обзавелся не только учителем танцев и учителем фехтования, но еще и наставником, капелланом и секретарем. "Миссис Эсмонд-Уорингтон, владелице Каслвуда, в собственный дом в Ричмонде, Виргиния. Дом миссис Блай, Променад, Танбридж-Уэлз, 25 августа 1756 года. Милостивая государыня дражайшая матушка! Ваше милостивое письмо от 20 июня, посланное в Бристоль мистеру Трейлу, было переслано мне без замедления, и я от всей души благодарю вас за доброту и ласку, с какой вы преподали мне благие советы, а также за весточку из милого сердцу дома, который я не стал любить меньше, побывав в английском доме наших предков. Я отослал вам письмо с последним ежемесячным пакетботом, уведомляя мою досточтимую матушку о небольшом несчастье, случившемся со мной по дороге сюда, и о добрых друзьях, которые я нашел и которых меня приютили. С тех пор я получил много удовольствия и от превосходной погоды, и от здешнего прекрасного общества в завел много друзей среди нашей аристократии, каковыми знакомствами, полагаю, вы не будете огорчены. Среди этих знатных вельмож я йогу упомянуть прославленного графа Честерфилда, бывшего прежде послом в Голландии и вице-королем Ирландии, а также графа Марча и Рагле-на, каковой станет герцогом Куинсберри после кончины его светлости, и ее светлость герцогиню, прославленную красавицу времен королевы Анны: она вспомнила, что знавала тогда при дворе моего деда. Эти и другие столь же знатные особы посещают ассамблеи моей тетушки, и в этом многолюдном городке нигде не бывает столь многолюдно, как на ее собраниях. Кроме того, на пути сюда я останавливался в Уэстереме, в доме заслуженного офицера генерал-лейтенанта Вулфа, который служил с моим дедушкой ж генералом Уэббом в знаменитых кампаниях герцога Мальборо. У мистера Вулфа есть сын, подполковник Джеймс Вулф, помолвленный с благородной и красивой девицей, которая сейчас тоже приехала сюда на воды, - мисс Лоутер, и хотя ему только тридцать лет, он слывет одним на лучших офицеров во всей нашей армии и доблестно служил под началом его королевского высочества герцога повсюду, где бряцало наше оружие. Благодарю мою досточтимую матушку за ее сообщение о том, что мистеру Трейлу поручено выплатить мне 52 фунта 10 шиллингов, как четверть моего годового содержания, В настоящее время я не испытываю нужды в деньгах и, практикуя строжайшую экономию, которая будет необходима (не стану скрывать) для содержания лошадей, Гамбо, экипажа и прочего, без чего не может обойтись молодой джентльмен из хорошей семьи, надеюсь прожить на свои средства, не слишком злоупотребляя вашей щедростью. Белье и одежда, которые я привез с собой, при надлежащей заботе, несомненно, проносятся несколько лет - как вы написали. Светские люди носят здесь более тонкое белье, и мне, возможно, придется купить несколько рубашек самого тонкого полотна для балов и собраний, но для будничных дней мои рубашки очень хороши. Рад сообщить, что у меня ни разу не было случая прибегнуть к помощи ваших превосходных семейных пилюль. Но их с большой пользой принимает Гамбо, который растолстел и обленился от английской говядины, эля и воздуха. Он шлет своей госпоже смиреннейший поклон и просит миссис Маунтин передать от него приветы всем его товарищам-слугам, а больше всех - Дине и Лили, которым он на Танбриджской ярмарке купил по колечку с надписью. Но, предаваясь здешним удовольствиям, прошу мою досточтимую матушку верить, что я не забываю и о моем образовании. Я беру уроки фехтования и танцев, а капеллан милорда Каслвуда, преподобный мистер Сэмпсон, приехавший сюда для пользования водами, был так добр, что занял свободную комнату в моей квартире. Мистер С. завтракает со мной, и мы по утрам вместе читаем - он говорит, что я вовсе не такой тупица, каким казался дома. Мы читали "Историю" мистера Рейпина и проповеди доктора Барроу, а для развлечения Шекспира, Гомера в переводе мистера Попа и (по-французски) перевод арабских сказок, очень забавных. Кроме светских людей, сюда прибыло немало литераторов и среди них - мистер Ричардсон, автор прославленных книг, которые так нравились вам, и Маунтин, и моему любимому брату. Он был очень доволен, когда я сказал ему, что его труды хранятся в вашем будуаре в Виргинии, и просил меня передать нижайший поклон госпоже моей матушке. Мистер Р. - низенький толстяк, и в его взоре и в лице не заметно огня гения. Тетушка и кузина леди Мария посылают вам нежные приветы. Поклонитесь от меня Маунтин, которой я прилагаю записочку от себя, и остаюсь, милостивая государыня досточтимая матушка, ваш покорный сын Г. Эсмонд-Уорингтон". Приписка почерком госпожи Эсмонд: "От моего сына. Получено 15 октября в Ричмонде. Послано 16 банок персикового варенья, 224 ф. лучшего табака и 24 лучших окорока с "Принцем Уильямом" на Ливерпуль: 8 банок персиков, 12 окороков - моему племяннику высокородному графу Каслвуду, 4 банки, 6 окороков баронессе Бернштейн, столько же того и того миссис Ламберт в Окхерст, графство Суррей, и 50 ф. табака. Баночку целебных семейных пилюль для Гамбо. Большие серебряные с позолотой пряжки папеньки для Гарри и красную попонку с серебряным шнуром". Э 2 (вложено в Э 1): "Миссис Маунтин. Счево это ты, глупая моя Маунтин, вздумала послать мне акридитиф на свои дурацкие праценты, выплачиваемые к рождеству? Мне твои 7 фунтов 10 шиллингов не нужны, и я порвал твой окредитиф на тысячу кусочков. Денег у меня много. Но все равно, я тебе очень презнателен. Поцелуй Фанни за твоего любящего Гарри". Приписка почерком госпожи Эсмонд: "Эта записка, которую по моему желанию Маунтин мне показала, доказывает, что у нее доброе сердце и что она хотела выразить свою благодарность нашей семье, отдав свой полугодовой доход (3% годовых от 500 ф. ст.) моему сыну. Поэтому я лишь слегка пожурила ее за то, что она посмела послать деньги мистеру Эсмонду-Уорингтону без ведома его матери. Записка Маунтин написана не так грамотно, как письмо ко мне. Не забыть. Написать преп. м-ру Сэмпсону о своем желании узнать, какие богосл. книги он читает с Г. Рекомендовать Лоу, Бакстера, Дрелинкорта. Попросить Гарри заняться с м-ром С. катехизисом, в котором он всегда был нетверд. Со следующим кораблем послать персиков (3), табака 25 ф. и окорока для м-ра С.". Мать виргинцев и ее сыновья давно уже ушли в лучший мир. Так как же мы можем объяснить тот факт, что из двух писем, посланных в одном конверте и с одной почтой, первое написано грамотно, а во втором попадаются кое-какие орфографические ошибки? Может быть, Гарри отыскал какого-нибудь чудесного учителя, подобного существующим в наши счастливые времена, который научил его писать грамотно за шесть уроков? Я же, внимательно изучив оба письма, пришел к следующему выводу: письмо Э 1, в котором имеется одна грамматическая погрешность ("о добрых друзьях, которые я нашел и которых меня приютили"), по-видимому, переписывалось с черновика, возможно, проверенного секретарем или приятелем. Более безыскусственное сочинение за Э 2 не было отдано ученому, подготовившему Э 1 для материнского ока, после чего мистер Уорингтон по рассеянности поменял местами "которые" и "которых". Кто знает, что его отвлекло? Гарри мог заглядеться в окно на хорошенькую модисточку, на лужайке мог начать отплясывать ученый медведь под волынку и бубен, к его окну мог подъехать жокей, чтобы показать ему лошадь. Выпадают дни, когда на любого из нас находит противуграмматический стих и мы делаем ошибки. И, наконец, предположим, что Гарри просто не хотел щеголять перед миссис Маунтин столь элегантным правописанием, как перед госпожой своей матушкой - так какое до этого дело нынешнему летописцу, нынешнему веку, нынешнему читателю? А если вы возразите, что мистер Уорингтон в вышеприведенном послании к матери выказал в отношении этой почтенной особы немалое лицемерие и немалую сдержанность, то, милые молодые люди, вы в ваше время, не сомневаюсь, написали не одно и не два чинных письма папеньке, и маменьке, в которых описывали отнюдь не все события вашей жизни - или же описывали их в свете, наиболее для себя благоприятном... Да и вы, милые старички, и вы в ваше время тоже были не намного откровеннее. Между мной и моим сыном Джеки не может не быть некоторой дистанции. Между нами должна существовать малая толика почтительного, дружеского, добродетельного лицемерия. Я вовсе не хочу, чтобы он обходился со мной как с равным, возражал мне, располагался в моем кресле, первым читал газету за завтраком, звал к обеду неограниченное число приятелей, когда я приглашаю своих друзей, и так далее. А там, где нет равенства, без лицемерия не обойтись. Оставайтесь по-прежнему слепы к моим недостаткам, сидите тихо, как мышки, когда я засыпаю после обеда, смейтесь моим старым шуткам, восхищайтесь моими изречениями, удивляйтесь наглости беспардонных критиков, будьте милыми, послушными притворщиками, дети мои! Я - король в своем замке. Так пусть же все мои придворные почтительно пятятся передо мной. Это не их обычная манера ходить, я знаю, но зато она достойна, приличествует их положению, скромна и весьма мне приятна. Вдали от меня пусть они ведут себя... да нет, они и ведут себя, как хотят. Пусть они прыгают, скачут, танцуют, бегают, кувыркаются и дрыгают ногами, как душе угодно, когда не находятся в моем августейшем присутствии. А посему, юные мои друзья, не удивляйтесь, если ваша маменька или тетушка негодующе воскликнет: "Мистер Уорингтон вел себя очень безнравственно и неприлично, посылая своей милой мамочке притвора" скромные письма, когда на самом деле он занимался всякими проказами и шалостями!" - но сделайте книксен и скажите: "Да, милая бабушка (или тетенька, смотря не тому, с кем вы будете беседовать), он поступал очень дурно, и, наверное, вы, когда были молоды, нисколько не веселились". Разумеется, она не веселилась! И солнце не вставало по утрам, и бутоны не распускались, и кровь не играла, и скрипки не пели в ее весенние дни. Eh, Babette! Mon lait de poule et mon bonnet de nuit! {Эй, Бабетта! Подай мне гоголь-моголь и ночной колпак! (франц.).} Эй, Бетти! Мою овсянку и ночные туфли! А вы идите, резвые малютки! И танцуйте, и весело ужинайте пирогами и пивом! ^TГлава XXXI ^U Медведь и поводырь Наши великодушные читатели знают, что на самом деле произошло между Гарри Уорингтоном и злополучной Катариной, однако в Танбридже немало старых дам считало, будто виргинец в распущенности не уступит ни одному из самых знатных великосветских молодых повес, и меньше всех верила в невинность своего племянника госпожа де Бернштейн. Старуха была твердо убеждена, что Гарри ведет не только веселую, но и беспутную жизнь, и вера эта порождалась тайным желанием, чтобы он оказался не лучше своих ближних. Она была рада, что ее племянник усердно соблюдает устав ее монастыря. Сплетня о ловласовских похождениях мистера Уорингтона доставляли ей немалое удовольствие. Мы уже знаем, при каких обстоятельствах Гарри раза два развлекал танбриджское общество чаем и музыкой, и он был так галантен и любезен с дамами (притом с дамами куда более красивыми и добродетельными, чем бедyяжка Катарина), что госпожу Бернштейн совсем перестала тревожить глупенькая любовная интрижка, завязавшаяся в Каслвуде, и она больше уже не следила за леди Марией c прежней бдительностью. Некоторые люди - и особенно люди преклонных лет - слишком эгоистичны, чтобы долго заниматься делами ближних. Баронессе нужно было думать о козырях, об обедах, о ревматических болях, и ее подозрения, касавшиеся Марии и Гарри, еще недавно столь сильные, теперь понемногу рассеивались, и она почти прекратила наблюдение за этой парой. Быть может, баронесса думала, что опасность миновала, быть может, это перестало ее заботить, а может быть, коварная Мария своей кроткой покорностью совсем улестила, успокоила и сбила с толку старого дракона, под охрану которого она была отдана. В возрасте Марии - о нет, даже еще раньше - девицы постигают все тонкости лукавства, а в возрасте госпожи Бернштейн драконы несколько утрачивают былую свирепость и бдительность. У них уже нет прежней быстроты, их старые зубы могли и выпасть, а старые глаза требуют больше сна, чем в те дни, когда драконы эти были наиболее стремительны, ядовиты и опасны. Я, со своей стороны, знаю кое-каких драконш, de par le monde {Кое-где (франц.).}, и, вспоминая теперь, какими они были прежде, я восхищаюсь умиротворяющим влиянием, которое оказали годы на былых губителей мужчин и женщин. Неуязвимая чешуя стала такой мягкой, что любой рыцарь, с умеренным искусством владеющий копьем, сумеет пронзить ее, когти, некогда способные вырвать тысячу глаз, теперь лишь бессильно скользят, - почти не царапая кожу, а языки мечут из-за беззубых десен яд неприятный, но уже не смертельный. Взгляните, как волочат они свои утомленные хвосты, с каким трудом уползают в пещеру на ночь. О, как мало могут они теперь вредить! Их злокозненность - какой безобидной она стала] До чего переменились они с тех далеких дней, когда их глаза брызгали жестоким пламенем, языки источали яд, дыхание испепеляло репутации и они пожирали каждый день не менее одной жертвы! Если доброе окхерстское семейство не устояло против представленных ему свидетельств дурного поведения Гарри, так почему же госпожа Бернштейн, которая за свою долгую жизнь повидала куда больше зла, чем все члены окхерстской семьи, вместе взятые, почему она должна была оказаться более недоверчивой? Разумеется, любая старуха из кружка ее милости свято верила всем историям о распущенности мистера Гарри Уорингтона и готова была столь же свято поверить каждой новой сплетне. Когда малютка танцовщица в конце концов уехала в Лондон, она поступила так только потому, что бессердечный Гарри ее покинул. А покинул он ее ради... тут с уверенностью называлось имя - но чье же? Любое из десятка имен, которые в подобных случаях имело обыкновение сообщать шепотом общество на Танбриджских водах, где собирались люди всех рангов и положений, дамы большого света, дамы с репутацией, дамы с сомнительной репутацией, добродетельные и недобродетельные - все они смешивались в одном курзале, танцевали под одни скрипки, пили у источников из одних и тех же стаканов и равно искали здесь здоровья, общества или развлечений. В прошлом веке наши предки, и самые веселые, и самые чопорные, имели обыкновение встречаться на полудюжине курортов, вроде того, где происходили описываемые события, и танцевали, проказничали, играли в азартные игры и пили в Эпсоме, Бате, Танбридже, Харрогете, как теперь в Гамбурге и Бадене. Таким образом, скверная репутация Гарри чрезвычайно утешала его тетушку, и страсть юноши к леди Марии больше ее не 6ecnjKonna. Настолько не беспокоила, что госпожа Бернштейн, услышав, что капеллан приехал, чтобы сопровождать ее милость на обратном пути домой, не пожелала расстаться с племянницей. Баронессе было приятнее держать леди Марию при себе, беседовать с ней о шалостях ее повесы-кузена, шептать ей, что мальчики остаются мальчиками, рассказывать Марии о своем намерении подыскать для Гарри жену - девушку, подходящую ему по возрасту... девушку, подходящую ему по состоянию, и бедная Мария должна была переносить это со всем терпением, на какое у нее хватало сил. В прошлом веке жил некий французский герцог и маркиз, который равно отличался в Европе и в Америке и облагодетельствовал потомков изысканными мемуарами, заглядывать в которые прелестным читательницам отнюдь не следует. Сыграв роль Дон-Жуана в своей стране, в нашей и в иных частях Европы, он любезно записал имена многих придворных красавиц, не устоявших перед его чарами, - как, наверное, приятно читать это внукам и правнукам тех знатных особ, в обществе которых вращался наш блистательный вельможа, и обнаруживать, что остроумные писания господина герцога украшены именами их бабушек и прабабушек, о чьих проступках не счел нужным умолчать откровенный автор, в них повинный. Во время своих странствований этот вельможа посетил Северную Америку, и, как было у него в обычае, незамедлительно поспешил влюбиться. И довольно любопытно сравнить элегантную утонченность европейского общества, где, если верить его светлости, ему достаточно было только повести осаду красавицы, чтобы она тотчас сдалась, с простотой жизни и обычаев обитателей колоний, где европейскому волоките не удалось, по-видимому, одержать ни единой победы. Если бы дело обстояло иначе, он, несомненно, не преминул бы перечислить свои успехи в Пенсильвании и Новой Англии, как перечислил победы над своими соотечественницами и нашими. Путешественники, знакомившиеся с Америкой, достаточно громко вопиют о грубых и варварских заокеанских манерах, так позвольте же автору этой хроники смиренно засвидетельствовать, что, по его опыту, американские джентльмены обычно скромны в своих речах, а женщины там, насколько ему известно, чисты и целомудренны. Мы уже говорили, что Гарри Уорингтон привез с собой в отчий край и свою скромность, и хотя он не мог не слушать вольных разговоров великосветских бездельников, в чьем обществе проводил время, сам он среди их несдержанной болтовни хранил молчание, никогда не позволял себе double entendre {Двусмысленности (франц.).} с женщинами, не одерживал никаких побед и не хвастал ими, а когда выслушивал повесть о чужих победах, смущался и чувствовал большую неловкость. Мистер Сэмпсон подметил эту юношескую застенчивость еще в Каслвуде, так как мистер Уорингтон терялся и краснел, когда мистер Уилл принимался рассказывать свои любимые историйки. В конце концов милорд сурово отчитал брата, попросив его приберечь свои шуточки для стола придворных чинов в Кенсингтоне и не докучать ими кузену. Потому-то капеллан с такой настойчивостью попросил о Reverentia pueris {Уважении к юности (лат.).} своего соседа за столом в "Белом Коне", когда туда явился Гарри. Сам же мистер Сэмпсон, хотя у него и не хватало силы воли вести праведную жизнь, во всяком случае, был настолько порядочен, что не смущал своим цинизмом простодушных юношей. Капеллан был очень тронут тем, что Гарри вернул ему лошадь, и почувствовал к юному виргинцу искреннее расположение. - Видите ли, сэр, - объяснял он, - я живу в мире и должен поступать, как поступают все. Мне живется не очень-то легко, мистер Уорингтон, и я не моту быть щепетильнее тех, с кем имею дело. Video meliora, deteriora sequor {Вижу лучшее, но следую худшему (лат.).}, как мы говаривали в колледже. У женя есть сестричка, - она учится в пансионе неподалеку отсюда, - и раз я слежу за своим языком, когда разговариваю с моей маленькой Пэтти, и от других требую того же, то должен сделать столько же и для вас. Капеллан не скупился на похвалы Гарри в беседах с его тетушкой, старой баронессой. Ей доставляло удовольствие слушать, как хвалят ее племянника. Она отдавала ему всю любовь, на какую была способна; ей нравилось его общество, его красота, его мужественные манеры, краска застенчивости, так легко заливавшая его щеки,. нравились его ясные глаза, его юношеский басок. Его здравый смысл и простодушие постоянно развлекали ее. Будь он умен, учен или остроумен - будь он не таким, каким он был, - он давно ей надоел бы. - Нам надо подыскать ему хорошую жену, капеллан, - сказала она как-то. - У меня есть для него кое-кто на примете. Мы должны помочь ему утвердиться здесь, - ведь теперь ему будет непереносимо вернуться к своим дикарям, да он уже и не сумеет ужиться с этой методисточкой, его матушкой. Тема эта также очень занимала мистера Сэмпсона, у которого тоже была на примете жена для Гарри. Вероятно, в Каслвуде у него были еще разговоры с милордом, который, как мы слышали, выразил намерение наградить своего капеллана хорошим приходом или еще чем-нибудь стиль же доходным, если бы тому удалось споспешествовать желаниям его сиятельства касательно замужества леди Марии. Сэмпсон был готов всеми силами помочь этой благородной девице, озабоченной поисками мужа, и теперь он старался разобраться, как обстоят дела, чтобы в нужную минуту пустить в ход свое влияние. Сэмпсон был очень приятным собеседником, и уже через несколько часов они с молодым виргинцем сошлись очень коротко. Священник был наделен веселым характером, прекрасным аппетитом и добродушием, же отличался большой разборчивостью и чуждался ханжеских душеспасительных нравоучений, но при этом тщательно избегал легкомысленных и вольных разговоров, которые могли быть неприятны его молодому другу, - возможно, он совестился посвящать своего ученика в тайны, им самим, увы, слишком хорошо постигнутые, и он ограничивался, так сказать, второстепенными секретами. Для Гарри Сэмпсон был только веселым, находчивым и неутомимым товарищем в развлечениях, всегда готовым принять участие в пирушке, в любом состязании, в петушиных боях, в карточной игре или верховой прогулке, но его речи были пристойны, и он старался доставить удовольствие молодому виргинцу, а не свести его с пути истинного. И в этом капеллан преуспевал: он обладал не только природным умом, то и плотским жизнелюбием, а также не только богатым опытом в лизоблюдстве, но и истинным призванием к этому занятию, которым он снискивал себе хлеб насущный с ранней юности - с тех самых пор, как он был принят в колледж служителем и начал изыскивать способы преуспеть. Когда мы выше заметили, что блюдолизы теперь перевелись, это была лишь саркастическая шутка. Без сомнения, и ныне множество людей следует призванию Сэмпсона - более того, родители отсылают маленьких мальчиков в пансионы с соответствующими наставлениями, и там они в самом нежном возрасте начинают обучаться лизоблюдству. Только лесть теперь стала не столь явной, как сто лет назад. У молодых людей и у старых есть свои прихлебатели и льстецы, во они держатся с фамильярностью равных, занимают деньги, блюда лижут, только когда этого никто не видит, и разгуливают под руку с великим человеком, называя его просто по имени, без всяких титулов. В те добрые старые времена, когда Гарри Уорингтон впервые посетил Европу, прихлебатель не позволял себе ни малейшей фамильярности, открыто пресмыкался перед своим патроном, именуя его так в разговорах с другими людьми, выполнял его поручения - любые, какие только могли прийти патрону на ум, - называл его "сэр", садился в его присутствии, только когда его приглашали сесть, и льстил ему ex officio {По долгу службы (лат.).}. Мистер Сэмпсон, нисколько не стыдясь, именовал Гарри своим молодым патроном - юным виргинским вельможей, которого поручил его заботам другой его благородный патрон, граф Каслвуд. Он гордился тем, что может появляться на людях вместе с Гарри в качестве его смиренного служителя, рассказывал про него сотрапезникам за табльдотом, отдавал распоряжения поставщикам Гарри, от которых, будем надеяться, ему перепадала некоторая толика в благодарность за рекомендацию, и вообще исполнял обязанности адъютанта - как исполнял бы некоторые другие, буде наш юный джентльмен потребовал бы их от услужливого священника, который уже столько раз с величайшей радостью играл роль ami du prince {Друга принца (франц.).} при многих молодых вельможах. Приходится сознаться, что далеко не все знакомства, которые завел мистер Уорингтон со времени своего прибытия в Англию, были очень удачными. - Какую репутацию создали вам здесь, сэр! - сообщил мистер Сэмпсон своему патрону, вернувшись из кофейни. - Мосье де Ришелье - ничто в сравнении с вами! - При чем тут мосье де Ришелье? Я в жизни не бывал на Минорке, - заявил бесхитростный Гарри, ничего не знавший о победах, которыми этот французский герцог прославился у себя на родине. Мистер Сэмпсон рассеял его недоумение. Хорошенькая вдовушка миссис Пэтчем, только что приехавшая на воды, без всякого сомнения, потеряла голову из-за мистера Уорингтона: ее вчерашнее поведение в курзале - верное тому доказательство. Ну, а про миссис Хупер известно всем - олдермен увез свою супругу в Лондон только по этой причине. В Танбридже ни о чем другом не говорят. - Кто это выдумал? - вскричал Гарри в негодовании. - Дайте мне встретиться с этим негодяем, и я его обличу! - Ну, я побоялся бы указать вам его, - со смехом ответил мистер Сэмпсон. - Ему, наверное, не поздоровилось бы. - Какая гнусность - чернить так репутацию женщин... да и мужчин тоже, - продолжал мистер Уорингтон, в бешенстве расхаживая по комнате. - Это я им и сказал, - объявил капеллан, печально покачивая головой с самым серьезным и возмущенным видом, хотя на самом деле он и не думал сердиться, когда в его присутствии Гарри приписывали такого рода шалости. - Повторяю, это гнусность - чернить людей, как это принято здесь. У нас в Виргинии подобный сплетник скоро лишился бы ушей, а перед самым моим отъездом трое братьев застрелили мерзавца, который посмел злословить о их сестре. - Негодяй получил по заслугам! - вскричал мистер Сэмпсон. - Они уже успели распустить обо мне клевету, Сэмпсон, - обо мне и бедняжке французской танцовщице. - Слышал-слышал, - отозвался мистер Сэмпсон, скорбно вытряхивая пудру из парика. - Гнусность, верно? - Неслыханная гнусность! - И то же самое они говорили про лорда Марча. Мерзость, верно? - О, несомненно! - поддакнул мистер Сэмпсон, сохраняя на лице невозмутимую серьезность. - Просто не знаю, что было бы, дойди эти россказни до ушей матушки. Они разбили бы ей сердце - право, разбили бы. Да всего за несколько дней до вашего приезда сюда мой друг полковник, мистер Вулф, сказал мне, какие чудовищные ходят обо мне сплетни. Боже великий! Неужто они верят, будто джентльмен с моим именем, уроженец моей страны способен... Я - соблазнитель? Почему бы не назвать меня заодно конокрадом или грабителем с большой дороги? Клянусь, если кто-нибудь посмеет при мне сказать что-либо подобное, я отрежу ему уши! - Мне приходилось читать, сэр, что турецкому султану иногда присылают засоленные уши целыми бочками, - со смехом заметил мистер Сэмпсон. - Если вы начнете отрезать все уши, которые слышали сплетни про вас или про других людей, вам не напастись для них корзин! - И пусть, Сэмпсон! Я не дам им спуску - ни одному мерзавцу, который посмеет сказать хоть слово в поношение благородной дамы или джентльмена! - воскликнул виргинец. - Если вы прогуляетесь у источника, то соберете богатый урожай ушей. Я только что оттуда - там бушует настоящая буря сплетен и злословия. И вы можете наблюдать nymphas discentes {Ученых нимф (лат.).} и aures satirorum acutas {Острые рога сатиров (лат.).}, - объявил капеллан, пожимая плечами. - Может быть, все это и так, Сэмпсон, - ответил мистер Уорингтон, - но если я услышу, как кто-нибудь чернит меня, я его проучу! Помяните мое слово. - Мне будет очень его жаль, сэр, потому что ему придется несладко, - ведь я знаю, что вы держите свои обещания. - Не сомневайтесь, Сэмпсон. Ну, а теперь не пойти ли нам пообедать, перед тем как отправиться на чай к леди Тузингтон? - Вам известно, сэр, что я не в силах устоять ни перед колодой карт, ни перед бутылкой, - ответил мистер Сэмпсон. - Давайте начнем с последней, чтобы кончить первой. - И оба джентльмена отправились в свою излюбленную ресторацию. В том веке винопитие было куда более в ходу, чем в наши благонравные времена, и молодой виргинец после прибытия в его родные края армии генерала Брэддока почувствовал большой вкус к этому занятию и охотно наполнял свой бокал и провозглашал тосты, узнав от офицеров, что человек чести не отказывается ни от тоста, ни от вызова. Поэтому Гарри с капелланом спокойно и усердно попивали бордо, поднимая каждый бокал, по безыскусственному обычаю тех дней, за здоровье какой-нибудь дамы. Капеллану по какой-то своей причине очень хотелось узнать, как обстоят дела между Гарри и леди Марией, - длится ли еще их роман или он подошел к концу, а к этому времени бордо уже достаточно развязало им языки и придало беседе то дивное красноречив, ту откровенность и дружескую непринужденность, которые дарит нам хорошее вино посла неблагоразумно обильных возлияний. О, благостные плоды аквитанских лоз! О, солнечные берега Гаронны! О; милые погреба Гледстейна и Морела, где покоятся пыльные бутылки! Неужели нам нельзя вознести благодарность за те радости, которыми мы обязаны вам? Или только одним поборникам трезвости разрешается вопить на площадях? Только вегетарианцам можно реветь: "Да здравствует капуста во веки веков!"? А нам, скромным винолюбам, нельзя воспеть хвалу возлюбленному нашему растению? Когда пьешь доброе бордоское вино, то рано или поздно достигаешь черты (я не говорю - "чарки"), за которой пробуждаются и обретают полную силу все благороднейшие свойства души, за которой начинает блистать свежейшее остроумие, за которой разум становится острым и всеобъемлющим, за которой сокровенные слова и заветные мысли вырываются из плена и резвятся на свободе, за которой нежнейшая благожелательность жарко жмет руку всем и каждому и робкая истина без покровов выходит из своего колодца и объявляет о себе всему свету. О, как под благодетельным влиянием вина пригреваем мы сирых и обездоленных! Как доблестно бросаемся мы на помощь обиженным! Перед лицом всех насосов, когда-либо качавших воду, я торжественно заявляю, что бутылка хорошего вина таит в себе минуту, которая, удайся ее удержать, навеки одарила бы пьющего остроумием, мудростью, храбростью, великодушием, красноречием и счастьем, но минута эта уходит невозвратно, и следующая рюмка почему-то бесповоротно губит состояние благодати. А утром голова трещит от боли, и мы уже не будем выставлять свою кандидатуру в парламент от нашего родного городка и не будем стреляться с французскими офицерами, непочтительно отозвавшимися о нашей стране, а когда в одиннадцать часов бедняга Джереми Диддлер является за вторым полусовереном, мы совсем больны и не можем его принять, и он уходит с пустыми руками. Итак, наши друзья предавались щедрым возлияниям, и когда остальное общество разошлось, а мосье Барбо принес ...надцатую бутылку бордо, капеллан почувствовал прилив красноречия и властное желание проповедовать высокие нравственные принципы, а Гарри ощутил непреодолимую потребность поведать своему новому другу всю историю своей жизни и посвятить его во все тайны своей души. Заметьте это! Почему, ну почему должен человек сообщать вслух то, что больше всего занимает его благородные мысли, - и потому лишь, что он выпил на полпинты больше вина, чем обычно? Предположим, я совершил убийство (разумеется, за обедом у меня подают херес и шампанское), так неужели, когда за десертом будет откупорена третья бутылка бордо, я должен буду объявить об этом прискорбном обстоятельстве (дружеской мужской компании)? Безусловно - вот этим-то и объясняется приверженность к жидкой кашке, о которой упоминалось несколько страниц назад. - Я рад, что узнал, как вы вели себя с Катариной на самом деле, мистер Уорингтон. От всей души рад! - объявил пылкий Сэмпсон. - Ваш черед наливать. Вы показали, что можете противостоять злословию и не поддаться соблазну. Ах, любезный сэр! Не все люди столь счастливы! Что за превосходное вино! - И, допив рюмку, он добавил: - Какой же тост предложите вы теперь, любезный сэр? - Здоровье мисс Фанни Маунтин из Виргинии, - сказал мистер Уорингтон, наливая вино, а его мысли унеслись за много тысяч миль домой. - Наверное, одна из ваших американских побед? - заметил капеллан. - Да нет, ей пошел только одиннадцатый год, а в Виргинии я никогда никаких побед не одерживал, мистер Сэмпсон, - ответил молодой человек. - Вы истинный джентльмен, сэр, - целуя, вы молчите об этом. - Я не целую и молчу. У нас в Виргинии, Сэмпсон, не в обычае губить девушек или проводить время в обществе потерянных женщин. Мы, виргинские джентльмены, чтим женщин и не ищем их позора, - вскричал Гарри, и вид у него при этом был очень гордый и красивый. - Та, чье имя я назвал, росла в нашей семье с младенчества, и я застрелю негодяя, который посмеет ее обидеть. Небом клянусь - застрелю! - Ваши чувства делают вам честь. Позвольте пожать вашу руку. Я должен пожать вам руку, мистер Уорингтон, - вскричал восторженный капеллан. - И разрешите сказать вам, что это было самое искреннее, самое дружеское пожатие, а вовсе не попытка бедняка угодить богатому патрону. Нет! Такое вино уравнивает всех людей... да, всяк богат, пока оно не иссякло. И с этой бутылкой Том Сэмпсон не беднее вас с вашим княжеством. - Так разопьем еще бутылочку злата, - сказал со смехом Гарри. - Encore du cachet jaune, mon bon Monsieur Barbeau! {Еще одну желтую головку, мой добрый мосье Барбо! (франц.).} - И мосье Барбо удалился в погреб. - Еще бутылочку злата! Превосходно! А как чудесно вы говорите по-французски, мистер Гарри. - Да, я хорошо говорю по-французски, - объявил Гарри. - Во всяком случае, мосье Барбо меня понимает. - По-моему, вы все делаете хорошо. Вы преуспеваете во всем, за что ни возьметесь. Вот почему тут воображают, сэр, что вы завоевали сердца стольких женщин. - Ну вот, опять вы про женщин! Сколько раз мне повторять, что мне не нравятся эти историйки про женщин! Черт меня подери, Сэмпсон, ну зачем им надо чернить репутацию джентльмена? - Во всяком случае, сэр, одна такая женщина есть, если только глаза меня не обманывают! - воскликнул капеллан. - О ком вы? - спросил Гарри, багрово краснея. - Нет, имен я не называю. Не бедняку капеллану вмешиваться в дела тех, кто выше его, или проникать в их мысли. - Мысли? Какие еще мысли, Сэмпсон? - Мне казалось, что я замечал в Каслвуде у одной прелестной и знатной особы явные признаки сердечной склонности. Мне казалось, что некий благородный молодой джентльмен пылает страстью, но, может быть, я ошибся и смиренно прошу прощения. - Ах, Сэмпсон, Сэмпсон! - перебил его юноша. - Я очень несчастен. Я давно хотел кому-нибудь довериться, попросить совета. Так, значит, вы знаете, что происходило... между мной и... Налейте мистеру Сэмпсону, мосье Барбо... и... и одной особой? - Я наблюдал это весь прошлый месяц. - Черт побери, сударь, вы признаетесь, что шпионили за мной? - гневно воскликнул Гарри. - Шпионил? Но ведь вы ничего и не скрывали, мистер Уорингтон, а ее милость - тоже плохая обманщица. Вы все время были вместе. В беседках, в аллеях, в деревне, в коридорах замка - вы всегда находили предлог искать общества друг друга, а за вами наблюдало много глаз помимо моих. - Боже милостивый! Так что же вы видели, Сэмпсон? - воскликнул юноша. - О нет, сэр! О поцелуях следует молчать. Я готов снова это повторить, - объявил капеллан. Молодой человек покраснел еще больше. - Ах, Сэмпсон, - вскричал он, - могу ли я... могу ли я довериться вам? - Любезнейший сэр! Милейший, великодушнейший юноша! Вы ведь знаете, что я готов пролить за вас кровь моего сердца! - восклицал капеллан, пожимая руку своего покровителя и возводя блестящие глаза к потолку. - Ах, Сэмпсон, как я несчастен! Послушайте, я тут играю в карты и пью вино, но только для того, чтобы рассеяться. Признаюсь вам, что в Каслвуде между некой особой и мной что-то произошло. Капеллан присвистнул над рюмкой бордо, - И от этого-то я и несчастен. Понимаете, если джентльмен дал слово, то, значит, он его дал и должен сдержать. Понимаете, я думал, что люблю ее, - да, и люблю очень сильно, потому что она милая, добрая, нежная и, кроме того, хорошенькая - настоящая красавица, но ведь вам известна разница в нашем возрасте, Сэмпсон. Подумайте, какая между нами разница в возрасте, Сэмпсон! Она не моложе моей матери! - Которая вам этого никогда не простит. - Я не позволю вмешиваться в мои дела! Ни госпоже Эсмонд, ни кому бы то ни было еще! - воскликнул Гарри. - Но понимаете, Сэмпсон, она, правда, немолода и... О, черт возьми! Зачем только тетушка сказала мне это! - Но что? - То, чего я не могу открыть никому, то, что причиняет мне невыносимые муки! - Но не про... не про... - Капеллан припомнил интрижку ее милости с французским учителем танцев и кое-какие другие историйки, бросавшие некоторую тень на ее репутацию, но вовремя умолк. Выть может, он выпил слишком мало и вино еще не успело расположить его к полной откровенности, а может быть, слишком много, я минута душевного благородства осталась уже позади. - Да-да! Они все фальшивые - все до одного! - возопил Гарри. - Силы небесные, о чем это вы? - осведомился его друг. - Вот о чем, сударь, вот о чем! - ответил Гарри, выбивая дробь на своих белоснежных зубах. - Я не знал этого, когда делал ей предложение. Клянусь, не знал! Как это ужасно, как ужасно! Сколько мучительных ночей провел я из-за этого, Сэмпсон. У моего милого дедушки были вставные челюсти - их ему изготовил один француз в Чарлстоне, - и мы подглядывали, как они скалились в стакане с водой, а когда он их вынимал изо рта, щеки у него сразу западали... Мне и в голову не приходило, что у нее тоже... - Но что, сэр? - снова спросил капеллан. - Черт побери, сударь! Разве вы не понимаете, что я говорю о зубах? - сказал Гарри, стуча по столу. - Но ведь их таких только два. - А вам откуда это известно, сударь, черт побери? - в ярости осведомился молодой человек. - Я... от ее горничной. Ей выбило два зуба камнем, который, кроме того, немного рассек губу, и их пришлось заменить. - Ах, Сэмпсон! Неужели вы хотите сказать что они не все поддельные? - воскликнул юноша. - Всего два, сэр. Во всяком случае, так говорила Пегги, а она выболтала бы всю подноготную и об остальных тридцати - они такие же настоящие, как ваши собственные зубы, а у вас зубы прекрасные. - А ее волосы, Сэмпсон, они тоже настоящие? - спросил молодой джентльмен, - Они изумительны - это я могу подтвердить хоть под присягой. Ее милость может сидеть на них, а фигура у нее великолепна, казна белее снега, а сердце - добрейшее в мире, и я знаю.... то есть, я убежден, что оно полно вами, мистер Уорингтон. - Ах, Сэмпсон! Пусть небо, пусть небо благословит вас! Какую тяжесть вы сняли с моей души этими... этими... ну, неважно! Ах, Сэм! Как счастлив... то есть... нет-нет, как я несчастлив! Она не моложе госпожи Эсмонд - черт побери, это так! Она не моложе моей матери! Неужели человек должен жениться на женщине, которая не моложе его матери? Это уж слишком, черт возьми! Да, слишком! - И тут, как ни прискорбно, Гарри Эсмонд-Уорингтон, эсквайр из Каслвуда в Виргинии, вдруг расплакался. Видите ли, блаженная черта была пройдена уже несколько рюмок тому назад. - Так, значит, вы не хотите жениться на ней? - спросил капеллан. - А вам-то что до этого, сударь? Я дал ей слово, а у Эсмонда - у виргинского Эсмонда, заметьте, мистер... как бишь вас?.. Сэмпсон... кроме его слова, нет ничего. Мысль была, безусловно, благородной, но выразил ее Гарри несколько заплетающимся языком. - Заметьте, я сказал "виргинский Эсмонд", - продолжал бедняга Гарри, назидательно поднимая палец. - Я не говорю о здешней младшей ветви. Я не говорю о Уилле, который надул меня с лошадью, - я ему переломаю все кости. Леди Мария тут ни при чем... да благословит ее бог! И да благословит бог вас, Сэмпсон! Вы заслуживаете, чтобы вас сделали епископом, старина! - Я полагаю, вы обменивались письмами? - спросил Сэмпсон. - Письмами! Черт возьми, она только и делает, что пишет мне письма. Чуть отведет меня в оконную нишу, и уже засовывает письмо мне за манжету. Письма - насмешили просто! Вот они, письма! - И юноша бросил на стол бумажник с пачкой эпистол бедняжки Марии. - Да, это письма, ничего не скажешь! Целая почтовая сумка! - заметил капеллан. - Но тот, кто посмеет коснуться их... будет убит... на месте! - возопил Гарри, встал со стула и, пошатываясь, побрел за своей шпагой. Обнажив ее, он притопнул ногой, сказал "ха-ха!" и сделал выпад, целясь в грудь мосье Барбо, ловко укрывшегося за спиной капеллана, который не на шутку встревожился. Я знаю, нашлось бы немало более интересных картин, чем те, которые мы посвящали Гарри в этом месяце, однако наш юноша, когда он со всклокоченными волосами метался по зале flamberge au vent {Со шпагой наголо (франц.).}, стараясь заколоть перепуганных трактирщика и капеллана, мог бы дать недурную пищу карандашу. Но увы, он споткнулся о табурет и был повержен в прах врагом, похитившим его рассудок. Эй, Гамбо! Помоги своему господину добраться до постели! ^TГлава XXXII,^U в которой приказывают заложить семейную карету Теперь нам предстоит выполнить приятную обязанность, а именно - открыть секрет, который мистер Ламберт шепнул на ушко жене в конце главы двадцать девятой, - секрет, вызвавший такое ликование, когда наутро его узнали все члены окхерстского семейства. Так как сено было уже убрано, а хлеба еще не созрели и рабочие лошади томились от безделья, то почему бы, спросил мистер Ламберт, не запрячь их в карету и не отправиться всем нам в Танбридж-Уэлз, заехав по дороге за нашим другом Вулфом в Уэстерем? Маменька с восторгом согласилась на это предложение, не преминув, я полагаю, нежно поцеловать добросердечного джентльмена, его сделавшего. Все дети запрыгали от радости. Девицы немедленно отправились паковать свои лучшие казакины, карако, рюши, оборки, мантильи, накидки, редингтоны, пеньюары, шали, шляпки, ленты, пелерины, чулочки со стрелками, туфельки на высоких каблуках и уж не знаю какие еще принадлежности туалета. Парадные наряды маменьки были извлечены из шкафов, откуда они появлялись на свет лишь в самых редких и торжественных случаях, чтобы затем вновь упокоиться там в лаванде и уединении; бравый полковник достал шляпу с позументом, парадный камзол и шпагу с серебряным эфесом; Чарли ликовал, получив праздничный кафтан своего отца, в котором полковник венчался и который миссис Ламберт перешила не без некоторой грусти. Хвосты и гривы Бочонка и Клецки были подвязаны лентами, и к ним припрягли Серого, старого водовозного коня, чтобы он помогал им тащить карету первые пять миль по холмам между Окхерстом и Уэстеремом. Карета была весьма почтенной колымагой и, по семейной легенде, участвовала в кортеже, который сопровождал Георга I из Гринвича в Лондон, когда он прибыл в Англию, дабы воссесть на ее престол. Карета эта перешла к ним от отца мистера Ламберта, и вся семья всегда считала ее одним из великолепнейших экипажей Соединенного Королевства. На козлы водворился Брайан, кучер, а также - неужели надо признаться и в этом? - пахарь окхерстского семейства, рядом с ним уселся мистер Чарли. Драгоценные наряды покоились в сундуках на крыше. Пистолеты полковника были положены в карман кареты, а мушкет повешен за козлами, под рукой у Брайана, который был старым солдатом. Однако ни один разбойник не напал на наших путешественников, и даже содержателям гостиниц не удалось ограбить полковника Ламберта, который, как обладатель тощего кошелька и большого семейства, не собирался позволить этим или иным хищникам большой дороги поживиться за его счет. Его молодой друг полковник Вулф снял для них за умеренную плату скромное помещение в доме, где имел обыкновение останавливаться сам и куда не преминул теперь их проводить. Оказалось, что квартира эта расположена напротив жилища госпожи Бернштейн, и окхерстское семейство, прибывшее в Танбридж в субботу вечером, имело удовольствие созерцать, как бесчисленные портшезы извергали напудренных щеголей и красавиц в мушках и парче у дверей баронессы, дававшей один из своих обычных карточных вечеров. Солнце еще не зашло (ибо наши предки приступали к своим развлечениям спозаранку и пировали, пили или играли в карты с трех часов пополудни до поздней ночи, а то и до позднего утра), и ваши провинциалочки вместе с маленькой могли из своего овна без помех рассматривать гостей, прибывавших на раут госпожи де Бернштейн. Полковник Вулф называл им имена большинства входивших; это было почти так же весело, решили Этти и Тео, как самим отправиться на вечер, - они ведь не только видели приглашенных у подъезда, во могли следить за ними через открытые окна и в апартаментах баронессы. Кое с кем из этих особ мы с вами, любезный читатель, уже немножко знакомы. Когда прибыла герцогиия Куинсберри и мистер Вулф назвал ее, Мартин Ламберт немедленно продекламировал несколько строф своего любимого Мэта Прайора про "Китти, юную красу". - Подумать только, девочки, что эта почтенная дама некогда была такой же, как вы! - заметил полковник. - Как мы, папенька? Но ведь мы никогда не считали себя красавицами! - заявила мисс Этти, вскинув головку. - Да, как вы, дерзкая плутовка! Совсем как вы сейчас - недаром же вы сгораете от желания отправиться на эту ассамблею: Сердясь на маменькин наказ, Досадуя, что ей велят Быть чинным ангелом в тот час, Когда краса и ум царят. - Но ведь нас не приглашали, папенька, а судя по той красе, которую мы видели до сих пор, ум тоже, наверное, не столь уж блистателен, - заявил семейный сатирик. - Нет, Мэт Прайор - редкостный поэт, - продолжал полковник, - Только помните, девочки: стихи, которые я пометил крестиком, вы пропускаете, не читая! Да-да, редкостный поэт, и подумать только, что вам довелось увидеть одну из его героинь! "Но ласкам маменька сдалась" (маменьки всегда сдаются, миссис Ламберт!). Но ласкам маменька сдалась, И, настоявши на своем, В карете Китти понеслась - И вспыхнули сердца огнем! - Как же легко тогда вспыхивали сердца! - промолвила маменька. - Верно, душа моя! Лет двадцать назад они вспыхивали куда легче, чем теперь, - заметил полковник. - Вздор, мистер Ламберт, - был ответ. - Глядите! Глядите! - вскрикивает Этти, бросаясь вперед и указывая на маленькую площадь и на открытую галерею, где находилась дверь, ведущая в апартаменты госпожи Бернштейн и где толпились уличные мальчишки, зеваки и деревенские жители, явившиеся поглазеть на знатных господ. - Да это же Гарри Уорингтон! - восклицает Тео и машет платком молодому виргинцу. Но Уорингтон не заметил мисс Ламберт. Виргинец шел под руку с дородным священником в хрустящей шелковой рясе, и оба они скрылись в дверях госпожи де Бернштейн. - В прошлое воскресенье я слышал его проповедь в здешней церкви, - сказал мистер Вулф. - Он говорил несколько по-актерски, но очень выразительно и красноречиво. - Вы, кажется, проводите тут чуть ли не каждое воскресенье, Джеймс! - заметила миссис Ламберт. - А также понедельник и так далее до субботы, - подхватил ее супруг. - Поглядите-ка, Гарри уже стаи заправским щеголем, парик на нем с буклями, и, уж конечно, он был зван на ассамблею. - Я люблю проводить субботние вечера за тихими занятиями, - сказал серьезный молодой полковник. - Во всяком случае, подальше от сплетен и карт, но что поделать, дорогая миссис Ламберт, я повинуюсь приказам. Может быть, прислать к вам мистера Уорингтона? - Нет, зачем же мешать ему развлекаться. Мы повидаемся с ним завтра. Ему ведь будет неприятно оставить такое блестящее общество ради нас, простых деревенских жителей, - ответила скромная миссис Ламберт. - Я рада, что с ним священник, который так хорошо проповедует, - тихонько промолвила Тео, а ее глаза сказали: "Вот видите, добрые люди, он вовсе не такой скверный, каким его считали вы, а я в это никогда не верила". - У этого священника очень доброе красивое лицо. - Но вон священник куда более известный, - воскликнул мистер Вулф. - Это епископ Солсберийский - он при своей синей ленте, и его сопровождает капеллан. - А это кто же? - изумленно перебила миссис Ламберт, когда носильщики в золотых галунах, предшествуемые тремя лакеями в таких же пышных ливреях, поставили перед дверьми госпожи де Бернштейн раззолоченный портшез, который венчали целых пять графских коронок. Епископ, уже переступивший порог, поспешил назад, почтительно кланяясь на ходу, чтобы подать руку даме, которая выходила из портшеза. - Да кто же это? - спросила миссис Ламберт. - Sprechen Sie deutsch. Ja, mein Herr. Nichts verstand {Говорите по-немецки. Да, сударь. Не понял (нем.).}, - ответил шутник-полковник. - Вздор, Мартин! - Ну, если ты не понимаешь немецкого, душа моя, то я-то чем виноват? Тебя плохо учили в пансионе. Но в геральдике ты разбираешься, так ведь? - Я вижу, - воскликнул Чарли, всматриваясь в герб, - три шлема на золотом поле с графской короной. - Точнее будет сказать, сын мой: с короной графини. Графиня Ярмут, сын мой. - А кто она такая? - У наших августейших монархов издавна был обычай награждать титулами особ, заслуживающих высокой чести, - с невозмутимой серьезностью объяснил полковник. - И наш всемилостивейший государь возвысил эту досточтимую даму, даровав ей титул графини своего королевства. - Но почему, папенька? - в один голос спросили дочери. - Не задавайте таких вопросов, девочки! - сказала маменька. Однако неисправимый полковник все-таки продолжал: - "Почему", дети мои, - чрезвычайно зловредное слово. Когда я вам что-нибудь рассказываю, вы всегда говорите - "почему?". Почему милорд епископ лебезит перед этой дамой? Поглядите-ка, как он потирает пухлые ручки и улыбается, заглядывая ей в лицо. Это лицо уже более не пленяет красотой. Оно размалевано белилами и румянами, как у Скарамуша в пантомиме. Смотрите, вон поспешает еще одна синяя лента, клянусь честью! Лорд Бамборо. Потомок Хотсперов. Самый надменный человек Англии. Он остановился, он кланяется, он улыбается, он тоже держит шляпу в руке. Смотрите, она похлопывает его веером по плечу. Прочь, прочь, скверные мальчишки, не смейте наступать на шлейф дамы, которую чтит сам король! - Но почему король ее чтит? - снова спросили девицы. - Опять это злокозненное слово! Вы когда-нибудь слышали о ее светлости герцогине Кендалской? Нет. О герцогине Портсмутской? Тоже нет. О герцогине де Лавальер? О Прекрасной Розамунде, наконец? - Тсс! Зачем заставлять краснеть моих милых девочек, Мартин Ламберт? - сказала маменька, прижимая палец к губам мужа. - Но я тут ни при чем, это их августейшие величества повинны в подобном позоре! - воскликнул сын старого республиканца. - Только подумать: прелаты и знатнейшие вельможи мира подличают и заискивают перед этой крашеной немецкой Иезавелью! Это позор, позор! - А! - воскликнул полковник Вулф и, схватив шляпу, выбежал из комнаты: он увидел, что избранница его сердца идет с тетушкой пешком по галерее, направляясь к дверям баронессы Бернштейн, - они достигли их, когда графиня Ярмут-Вальмоден еще беседовала с лордами духовным и светским, и не преминули сделать графине самый глубокий реверанс, а потом почтительно подождали, пока она не вошла в дверь, опираясь на руку епископа. Тео отвернулась от окна с печальным, почти испуганным лицом. Этти продолжала смотреть на улицу негодующим взором, а на ее щеках пылали два красных пятна. - О чем это задумалась наша маленькая Этти? - сказала маменька, подходя к окну, чтобы увести от него дочку. - Я думаю о том, что бы я сделала, если бы увидела, что папенька кланяется этой женщине, - ответила Этти. Тут появилась Тео с посвистывающим чайником, и семья приступила к вечерней трапезе, позволив, впрочем, мисс Этти сесть напротив окна, которое она упросила брата не закрывать. Этот юный джентльмен выходил на улицу, чтобы потолкаться среди зевак, - несомненно, ради изучения гербов на портшезе графини и на других портшезах, - а также чтобы по поручению маменьки и по велению собственного сердца потратить шесть пенсов на покупку сырного пирога, с каковым лакомством, завернутым в бумагу, он вскоре и вернулся. - Поглядите, маменька, - начал он еще на пороге. - Видите вон того высокого человека в коричневом, который стучит тростью по всем колоннам? Это ученый мистер Джонсон. Он иногда приезжает к нам в школу повидать директора. Он только что сидел с друзьями за столиком перед пирожной лавкой миссис Браун. Они там пьют чай по два пенса за чашку, и я слышал, как мистер Джонсон сказал, что выпил семнадцать чашек - потратил два шиллинга десять пенсов. Многовато денег за один чай! - Чего тебе положить, Чарли? - спросила Тео. - Пожалуй, сырного пирога, - ответил Чарли и вздохнул, когда его зубы впились в большой кусок. - А джентльмен, который был с мистером Джонсоном, - продолжал Чарли с набитым ртом, - это мистер Ричардсон, который написал... - "Клариссу"! - воскликнули хором маменька и дочки, бросаясь к окну, чтоб увидеть своего любимого писателя. К этому времени солнце уже зашло, в небе замерцали звезды, и лакеи зажигали свечи в апартаментах баронессы напротив окна, к которому приникли наши соглядатаи. Тео стояла, обняв мать, и обе смотрели на освещенную пирожную лавку миссис Браун, - света было вполне достаточно, чтобы наши друзья могли увидеть, как одна дама подавала мистеру Ричардсону его шляпу и палку, а другая повязывала шарфом его шею, после чего он отправился дамой. - Ах, он совсем-совсем не похож на Грандисона! - воскликнула Тео, - Пожалуй, было бы лучше, милочка, если бы мы его вовсе не видели! - вздохнула маменька, которая, как мы уже знаем, была весьма сентиментальна и обожала романы, но тут их опять перебила мисс Этти, вскричав: - Оставьте этого толстячка и поглядите вон туда, маменька?! И они поглядели вон туда. И увидели, как мистеру Уоринттону была оказана высокая честь - его представили графине Ярмут, которую по-прежнему сопровождали угодливый пэр и угодливый прелат в синих лентах. Затем графиня милостиво села за карточный стол - партнерами ее были епископ, граф и еще один сиятельный вельможа, А затем мистер Уорингтон удалился в оконную нишу с дамой, той самой, которую они мельком видели у себя в Окхерсте. - Он, одет куда наряднее, - сказала маменька. - Он очень похорошел. Как это ему удалось? - спросила Тео. - Поглядите на его кружевное жабо и манжеты! Милочка, он больше не носит наших рубашек! - воскликнула матрона. - О чей вы говорите, деточки? - осведомился папенька с дивана, на котором он, возможно, тихонько дремал, по обычаю всех честных отцов семейств. Девочки ответили, что Гарри Уоринттон стоит в оконной нише и разговаривает со своей кузиной леди Марией Эемолд. - Отойдите оттуда! - воскликнул папенька. - Вы не имеете права подглядывать за ним. Сейчас же опустите шторы! Шторы были опущены, и в этот вечер девочки больше не видели гостей госпожи Бериштейн и не наблюдали за тем, что они делают. Прошу вас, не сердитесь, если я позволю себе сказать (хотя бы для сравнения этих двух противостоящих друг другу домов), что пока госпожа Бернштейн и ее гости - епископ, вельможи, государственные мужи и все прочие - играли в карты, или сплетничали, или ублажали себя шампанским и цыплятами (что я считаю извинительным грехом) или лебезили перед сиятельной фавориткой короля графиней Ярмут-Вальмоден, наши провинциальные друзья в своей скромной квартире опустились на колени в столовой, куда пришел и мистер Брайан, кучер, ступая настолько бесшумно, насколько позволяли его скрипучие башмаки, а мистер Ламберт стоя прочел тихим голосом молитву, прося небо осветить их тьму и охранить их от опасностей этой ночи, и заключил ее мольбой о даровании милости тем, кто собрался тут вместе. Наши юные девицы встали в воскресенье спозаранку, облеклись в те новенькие модные наряды, которым предстояло обворожить танбриджцев, и под охраной братца Чарли прошлись по улицам городка, по старинной галерее и по прелестному лугу задолго до того, как общество село завтракать или зазвонили церковные колокола. Во время этой прогулки Эстер обнаружила жилище Гарри Эсмонда, увидев, как мистер Гамбо в неглиже и с папильотками в великолепных волосах отдернул красные занавески, открыл окно и, высунувшись наружу, глубоко вдохнул душистый утренний ветерок. Мистер Гамбо не заметил окхерстскую молодежь, хотя они его хорошо разглядели. Он изящно перегнулся через подоконник, помахивая метелочкой из перьев, с помощью которой изволил смахивать пыль с мебели внутри. Он вступил в любезный разговор с краснощекой молочницей, остановившейся под его окном, и, глядя на нее, запечатлел поцелуй на своей лилейной руке. Рука Гамбо блистала кольцами, и вся его персона была щедро изукрашена драгоценностями, - без сомнения, подарками красавиц, питавших симпатию к юному африканцу. До завтрака девицы успели еще два раза пройти мимо этого окна. Оно по-прежнему было открыто, но комната казалась пустой. Там не мелькнуло лицо Гарри Уорингтона. Сестры ничего не сказали друг другу о том, что занимало мысли обеих. Этти рассердилась на Чарли, который хотел идти домой завтракать, и заявила, что он всегда думает только о еде. В ответ на ее саркастический вопрос Чарли простодушно признался, что был бы не прочь отведать еще один сырный пирог, и добрая Тео, смеясь, сказала, что у нее есть с собой шесть пенсов и, если пирожная лавка по воскресеньям открыта, Чарли получит свой пирог. Лавка была открыта, и Тео достала кошелечек, связанный ее самой любимой школьной подругой и хранивший монетку-талисман, гинею, подаренную бабушкой, а также скудный запас шиллингов - нет, просто медяков - в единственном своем отделении, и угостила Чарли его любимым лакомством. В церкви собралось весьма избранное общество. И старушка герцогиня, и госпожа Бернштейн с леди Марией, и мистер Вулф, который сидел рядом с мисс Лоутер и пел с ней по одному псалтырю, и мистер Ричардсон со своими дамами. Среди последних была мисс Фильдинг, сообщил дочерям полковник Ламберт, когда они вернулись из церкви. - Сестра Гарри Фильдинга. Ах, девочки, что за приятный собеседник это был! А его книги стоят десятка ваших сладеньких "Памел" и "Кларисс", миссис Ламберт! Но какой женщине нравится настоящий юмор? Мистер Джонсон сидел среди приютских детей. Вы заметили, как он повернулся к алтарю, когда читали "Верую", и столкнул со скамейки двух-трех перепуганных мальчуганов в кожаных штанишках? А священник нашего Гарри сказал отменную проповедь! Проповедь о злословии. Он задел за живое кое-кого из сидевших там старых сплетниц. А почему мистера Уорингтона не было в церкви? Очень жаль, что он не пришел. - А я даже не заметила, был он там или нет! - объявила мисс Этти, вздернув головку. Но неизменно правдивая Тео сказала: - Нет, я думала о нем и огорчилась, что его там не было; и ты тоже думала о нем, Этти. - Ничего подобного, мисс, - стояла на своем Этти. - Но ведь ты шепнула мне, что проповедь читает священник Гарри. - Думать о священнике мистера Уорингтона не значит думать о мистере Уорингтоне. Проповедь была действительно прекрасная, но дети фальшивили самым ужасным образом. О, вон леди Мария в окне напротив нюхает розы, а это идет мистер Вулф, узнаю его военный топот. Правой-левой, правой-левой! Здравствуйте, полковник Вулф! - Почему у тебя такой мрачный вид, Джеймс? - спросил полковник Ламберт с обычным добродушием. - Твоя красавица побранила тебя за что-нибудь, или проповедь разбудила твою совесть? Священника зовут мистер Сэмпсон, ведь так? Прекраснейший проповедник, клянусь честью! - Проповедует он одни добродетели, а практикует другие! - ответил мистер Вулф, пожав плечами. - Когда проповедь кончилась, мне показалось, что и десяти минут не прошло - госпожа Ламберт даже ни разу не вздремнула, верно, Молли? - А вы видели, когда этот молодчик явился в церковь? - с негодованием спросил полковник Вулф. - Он вошел в открытую дверь ризницы в самую последнюю минуту, когда уже допели псалом. - Возможно, он служил дома у какого-нибудь больного - здесь ведь много больных, - возразила миссис Ламберт. - Служил! Ах, моя добрая миссис Ламберт! Вы знаете, где я его нашел? Я отправился на поиски вашего молодого шалопая, виргинца. - У него, по-моему, есть имя, и очень красивое, - воскликнула Этти. - И зовут его вовсе не Шалопай, а Генри Эсмонд-Уорингтон, эсквайр. - Мисс Эстер, сегодня утром без четверти одиннадцать, когда звонили все колокола, я застал этого проповедника в полном облачении и Генри Эсмонда-Уорингтона, эсквайра, в спальне этого последнего, где они разбирали партию в пикет, которую сыграли накануне вечером! - Ну и что же! Многие достойные люди играют в карты по воскресеньям. Король играет в карты по воскресеньям. - Тсс, милочка! - Нет, играет, я знаю, - объявила Этти. - С этой накрашенной особой, которую мы видели вчера, с этой графиней, как бишь ее? - Мне кажется, дорогая мисс Эстер, что священнику в подобный день приличнее держать в руках божьи книги, а не дьявольские, - и я взял на себя смелость сказать это вашему проповеднику. (Да, непростительную смелость! - объявили глаза мисс Этти.) И я сказал нашему молодому другу, что ему следовало бы не нежиться дома в халате, а спешить в церковь. - Неужто, полковник Вулф, вам хотелось, чтобы Гарри пошел в церковь в халате и ночном колпаке? Хорошенькое это было бы зрелище, ничего не скажешь! - яростно воскликнула Этти. - А вот мне хотелось бы, чтобы язычок моей девочки дал бы себе отдых, - заметил папенька, поглаживая дочку по раскрасневшейся щеке. - Молчать, когда нападают на друга и никто за него не вступается? Да, никто! Тут две губки плотно сомкнулись, тоненькая фигурка задрожала, и, метнув в полковника Вулфа прощальный негодующий взгляд, девочка выбежала из комнаты - как раз вовремя, чтобы, закрыв дверь, разрыдаться на лестнице. Мистер Вулф совсем растерялся, - Право же, тетушка Ламберт, я не хотел обидеть Эстер. - Конечно, нет, Джеймс, - ответила она очень ласково и протянула ему руку. Молодой офицер называл ее тетушкой Ламберт, когда был маленьким мальчиком. Мистер Ламберт насвистывал свой любимый марш "За горами далеко", выбивая пальцами по подоконнику барабанную дробь. - Папенька, нельзя свистеть в воскресенье! - воскликнул благонравный воспитанник Серых Монахов и тут же добавил, что после завтрака прошло уже три часа и од был бы не прочь доесть сырный пирог, купленный Тео. - Ах ты, маленький обжора! - воскликнула Тео, но с лестницы донесся какой-то странный звук, и она выбежала из комнаты, старательно притворив за собой дверь. Мы не последуем за ней. Звук этот был рыданием, которое вырвалось из самой глубины трепещущего измученного сердечка Эстер, и хотя мы этого не видели, я не сомневаюсь, что девочка бросилась на шею сестре и расплакалась на груди доброй Тео. Когда под вечер семья отправилась погулять по лугу, Этти осталась дома - она лежала в постели с головной болью, а ее мать ухаживала за ней. Чарли вскоре встретил школьного приятеля, мистер Вулф, разумеется, не замедлил удалиться в обществе мисс Лоутер, а Тео с отцом, чинно прогуливаясь под ясным воскресным небом, увидели госпожу Бернштейн, которая грелась на солнышке, сидя на скамье под деревом, окруженная заботами племянницы и племянника. Гарри, просияв от радости, бросился навстречу своим дорогим друзьям, дамы весьма любезно поздоровались с полковником и его дочерью, которые были так добры к их Гарри. Каким красивым и благородным он выглядит, подумала Тео и назвала его по имени, точно он и правда был ее братом. - Почему мы не видели вас сегодня утром, Гарри? - спросила она. - Я ведь не знал, что вы приехали в Танбридж, Тео. - И все-таки вы могли бы увидеть нас, если бы захотели! - Где же? - осведомился Гарри. - Вон там, сэр, - ответила она с упреком, указывая на церковь. И ее бесхитростное личико излучало нежность и доброту. Ах, юный читатель, бродящий по свету и борющийся с искушениями, да будут и о вас с любовью молиться две-три чистые души! ^TГлава XXXIII,^U содержащая монолог Эстер Когда вспышка Этти выдала отцу ее секрет, Мартин Ламберт в первую минуту очень рассердился на юношу, который отнял у него и у всей семьи сердце его девочки. - Чума на всех повес, англичан и индейцев! - вскричал полковник, обращаясь к жене. - И зачем только этому шалопаю понадобилось расквасить нос именно об наши ворота! - Может быть, милый, нам удастся его исправить, - кротко возразила миссис Ламберт. - А к нашим дверям его привело Провидение. Вы смеялись надо мной, мистер Ламберт, когда я говорила это раньше, но если не само небо привело молодого человека к нам, то кто же? И, может быть, он принес с собой счастье и радость для нас всех! - Как это тяжко, Молли! - простонал полковник. - Мы ласкаем, лелеем и растим их, мы ухаживаем за ними в дни болезней, мы хлопочем и строим планы, мы копим деньги, и штопаем, и перештопываем старую нашу одежду, а если у них болит голова, мы глаз не смыкаем от тревоги, мы трудимся день и ночь, чтобы исполнять их прихоти и капризы, и слышим: "папочка", "милый папенька" и "у кого еще есть такой отец?". Утром во вторник я - король в своем доме и семье. А во вторник вечером является принц Фу-ты Ну-ты - и моему царствованию приходит конец. Целая жизнь забыта и отринута ради пары голубых глаз, пары стройных ног и копны рыжих волос. - Нам, женщинам, повелено оставлять все и следовать за мужем. И, помнится, милый Мартин, у нас с тобой дело сладилось очень скоро, - сказала миссис Ламберт, кладя руку на плечо супруга. - Такова человеческая природа и чего еще можно ждать от девчонки? - со вздохом сказал полковник. - И мне кажется, я исполнила свой долг перед мужем, хотя, признаюсь, ради него я оставила моего отца, - тихонько добавила миссис Ламберт. - Умница! Провалиться мне на этом месте, я тебя очень люблю, Молли, - сказал добряк-полковник. - Но вспомни-ка, зато твой отец меня очень не любил, и если я когда-нибудь обзаведусь зятьями... - Если! Нет, вы подумайте! Конечно, мои девочки непременно выйдут замуж, мистер Ламберт! - вскричала маменька. - Ну, так когда они явятся, сударыня, я возненавижу их, как ваш батюшка возненавидел меня - и по заслугам! - за то, что я отнял у него его сокровище. - Мартин Ламберт, перестаньте кощунствовать и говорить противоестественные вещи! Да, противоестественные, сударь! - возразила его супруга. - Нет, душа моя! Вот тут слева у меня больной зуб, и лишиться его, конечно - вещь самая естественная. Однако когда зубодер начнет его выдирать, мне естественно будет почувствовать боль. А неужто вы думаете, сударыня, что Этти мне не дороже всех моих зубов? - спросил мистер Ламберт. Однако еще не бывало женщины, которой не хотелось бы выдать замуж свою дочь, как бы ни бунтовали отцы против вторжения зятя в их семью. А матери и бабушки на свадьбах дочерей и внучек вновь переживают собственное замужество - их души облекаются в муслин и кружева двадцатилетней или сорокалетней давности, вновь белые ленты украшают кучера, и это не новобрачные, а они сами вновь впархивают в карету и уносятся прочь. У какой женщины, даже самых преклонных лет, не хранится в потаенных шкафчиках сердца ее пересыпанный лавандой свадебный наряд? - Так грустно будет расставаться с ней, - со вздохом продолжала миссис Ламберт. - Ты уже все решила, Молли, - со смехом сказал полковник. - Не пойти ли мне заказать изюм и коринку для свадебного пирога? - И мне придется оставить дом на тебя, когда я поеду к ней в Виргинию. А сколько миль до Виргинии, Мартин? Наверное, много тысяч. - Сто семьдесят три тысячи триста девяносто две мили с тремя четвертями, душа моя, если ехать кратчайшей дорогой, - невозмутимо сообщил Ламберт. - Той, которая ведет через владения пресвитера Иоанна. Другой же дорогой, через Персию... - Выбери, пожалуйста, такую дорогу, чтобы было поменьше моря и этих мерзких кораблей, которых я терпеть не могу! - вскричала полковница. - Надеюсь, мы с Рэйчел Эсмонд сойдемся ближе, чем прежде. Когда мы учились в пансионе, она была очень властной. - А не подумать ли нам и о пеленках, миссис Мартин Ламберт? - с усмешкой перебил ее супруг. Впрочем, я полагаю, миссис Ламберт не видела тут ничего смешного и уже успела присмотреть очень миленькие кружевные чепчики и слюнявчики в лавке миссис Боббинит. И в это воскресенье, когда секрет малютки Этти был разгадан и она с закрытыми глазами и пылающими от жара щеками лежала в постели, ее мать смотрела на грустное личико с полным душевным спокойствием и, казалось, даже радовалась мукам девочки. Этти же не только мучилась, но и была полна ярости на себя за то, что выдала всем свою заветную тайну. Возможно, она и сама ни о чем не подозревала, пока внезапная вспышка не открыла ей состояния ее собственных чувств, и теперь бедная девочка терзалась стыдом так, словно совершила какой-то дурной поступок и была застигнута на месте преступления. Она негодовала на собственную слабость и гневно себя бранила. Она клялась, что никогда не простит себе этого унижения. Так юная пантера, раненная дротиком охотника, мечется в бешенстве по лесу, злобно грызет впившееся в ее бок жалящее железо, рычит, кусает своих сестер и свою пятнистую мать. Малютка Этти рвала когтями, грызла и рычала так, что мне не хотелось бы оказаться на месте ее брата и сестры или ее пятнистых родителей. - Как может девушка позволять себе подобные глупости? - восклицала она. - Маменька, меня следовало бы высечь и отослать в кровать. Я прекрасно знаю, что мистер Уорингтон ни чуточки обо мне не думает. Наверное, французские актрисы и самые простые белошвейки нравятся ему больше, чем я. И правильно! Ведь они куда лучше меня! Какая я дурочка! Расплакаться без всякой причины только потому, что мистер Вулф сказал, что Гарри играет в карты по воскресеньям! Я знаю, что он не так умен, как1 папенька. Я думаю, что он глуп, - я уверена, что он глуп, но я еще глупее. Я ведь не могу выйти за него замуж. Как я вдруг уеду в Америку и расстанусь с вами и с Тео? Конечно, ему нравится другая - в Америке, в Танбридже, на Луне или еще где-нибудь. У себя на родине он - принц, и ему даже в голову не придет взять в жены дочь бедного офицера в отставке, у которой нет никакого приданого. Вы ведь рассказывали мне, что я, когда была совсем маленькой, плакала и требовала, чтобы мне дали Луну. Я и теперь такой же младенец - глупый и капризный младенец... не спорьте, миссис Ламберт, так оно и есть. Хорошо хоть, что он ничего не знает, а я скорее себе язык отрежу, чем признаюсь ему. Страшны были кары, которыми Этти грозила Тео в случае, если сестра ее выдаст. Что до юного Чарли, то он был всецело поглощен сырными пирогами и остался равнодушен к чувствам Этти, даже не заметив ее вспышки, родители же и добросердечная сестра, разумеется, обещали свято хранить тайну девочки. - Я уж думаю, не лучше ли нам было бы остаться дома! - со вздохом сказала мужу миссис Ламберт. - Нет, душа моя, - ответил полковник. - Человеческая природа берет свое, и разве маменька Этти сама не открыла мне, что уже чувствовала склонность к одному молодому священнику, когда вдруг по уши влюбилась в некоего молодого офицера полка Кингсли? Ну, а мое сердце получило с десяток ран, прежде чем им всецело завладела мисс Молли Бенсон, Наши сыновья и дочери должны, я полагаю, пройти тем же путем, которым некогда прошли их родители. Да ведь не далее как вчера ты бранила меня за то, что я был недоволен слишком ранними фантазиями; мисс Этти. Надо отдать девочке справедливость: она умеет скрывать свои чувства, и ручаюсь чем угодно, мистер Уорингтон не догадается по ее поведению о том, что она к нему неравнодушна. - Наша с тобой дочь, Мартин, - вскричала с величавым достоинством любящая мать, - никогда не бросится на шею молодому человеку. - И не бросит в него чайной чашкой! - ответил полковник. - Малютка Этти обращается с мистером Уорингтоном, как сущая ведьма. Стоит им встретиться, как она обязательно найдет способ уколоть его. Право - она почти невежлива с ним, но, зная, что творится в душе этой маленькой лицемерки, я не сержусь на нее за такую грубость. - Но ей вовсе не следует быть грубой, Мартин. Наша девочка достаточно хороша для любого английского или американского джентльмена. Раз по годам они подходят друг другу, то почему бы им и не пожениться? - Почему он не просит ее руки, если хочет на ней жениться, душа моя? Я жалею, что мы приехали сюда. Давай-ка прикажем заложить карету и повернем лошадей домой. Но маменька с уверенностью возразила: - Поверь, милый, что все решено за нас высшей мудростью. Поверь, Мартин, Гарри Уорингтон не случайно попал в наш дом таким образом, и не случайно он вот так встретился вновь с нашими детьми. Суженого конем не объедешь. - Хотел бы я знать, Молли, в каких летах женщины становятся свахами и в каких летах оставляют это занятие? Если наша девочка влюбится, а потом разлюбит, она будет не первой и не последней, миссис Ламберт. Я от всего сердца хотел бы вернуться домой, и будь моя воля, мы уехали бы сегодня же. - Он обещал прийти сегодня к нам пить чай, Мартин. Неужели ты захочешь лишить девочку этой радости? - вкрадчиво спросила маменька. Отец на свой лад был не менее мягкосердечен. - Ты ведь знаешь, душа моя, - ответил полковник, - что, приди им фантазия отведать наших ушей, мы тотчас бы их отрезали и состряпали бы из них фрикасе. Мэри Ламберт рассмеялась при мысли о том, во что превратились бы тогда ее хорошенькие ушки. У ее супруга была привычка прятать нежность под самыми экстравагантными шутками. И когда он легонько дернул хорошенькое маленькое ушко, за которое были зачесаны прекрасные волосы, кое-где тронутые серебром, то, наверное, не причинил ей особенной боли. Полагаю, она вспоминала дорогое сердцу незабвенное время ее собственной тихой юности и сладостную пору перед свадьбой. Осиянные воспоминания священных минут! Зрелище юной любви приятно, но насколько больше чарует привязанность, которую не угасили ни ушедшие годы, ни горести, ни, быть может, увядшая красота, ни все жизненные заботы, неурядицы и беды! Дав себе слово скрывать свои чувства от мистера Уорингтона, мисс Этти сдержала его даже с лихвой. Гарри не только пил чай со своими друзьями, но и пригласил их на бал, который он намеревался дать в их честь на следующий день в курзале. - Бал! И в нашу честь! - восклицает Тео. - Ах, Гарри, как это мило! Я так люблю танцевать! - Для дикого виргинца, Гарри Уорингтон, вы весьма и весьма цивилизованный молодой человек! - говорит полковник. - Душа моя, можно ли ангажировать тебя на менуэт? - Нам уже случалось его танцевать, Мартин Ламберт, - отвечает любящая супруга. Полковник начинает напевать менуэт, хватает с чайного столика пустую тарелку и отвешивает церемонный поклон, взмахнув тарелкой, будто шляпой, а полковница отвечает ему самым лучшим своим реверансом. Одна только Этти хранит мрачный и недовольный вид. - Душечка, неужели у тебя не найдется для мистера Уорингтона ни словечка благодарности? - спрашивает Тео у сестры. - Я никогда не любила танцевать, - объявляет Этти. - Что за удовольствие встать против какого-нибудь дурака кавалера и прыгать с ним по зале? - Merci du compliment {}, - сказал мистер Уорингтон. - Я вовсе не говорю, что вы глупы... то есть... то есть я... я думала о контрдансе, - отвечает Этти, встречая лукавый взгляд сестры и закусывая губку. Она вспомнила, как называла Гарри глупым, и хотя Тео не обронила ни слова, мисс Этти рассердилась так, словно услышала жестокий упрек. - Терпеть не могу танцев - вот! - заявила она, вскинув головку. - Да нет же, милочка, ты всегда их любила, - вмешалась маменька. - Но ведь это, душа моя, когда был