н и смотрел в молитвенник хорошенькой Молли, той дочери привратника, которая первой приветствовала нежданных гостей в Каслвуде, но пел по слуху и по памяти, так как не знал нот и не был способен прочесть ни единого слова. После пения псалма последовала недлинная проповедь, и Гарри даже пожалел, что она была такой короткой. Священник очень живо, наглядно и драматично описал сцену, свидетелем которой был на предыдущей неделе, а именно казнь конокрада. Он описал этого человека, его былую добрую славу, его семью, любовь, которую они все питали друг к другу, и его муки, когда он прощался с ними. Он нарисовал картину казни - поражающую, ужасную и живописную. Его проповедь была лишена той библейской фразеологии, к которой Гарри привык, слушая проповедников несколько кальвинистского толка, особенно нравившихся его матери, - нет, он говорил скорее как обитатель нашего суетного мира с другими такими же грешниками, способными извлечь пользу из доброго совета. Злополучный конокрад был когда-то зажиточным фермером, но он пристрастился к вину и картам, стал завсегдатаем скачек и петушиных боев - эти пороки своего века молодой священник обличал с благородным негодованием. Затем он стал браконьером, а затем начал красть лошадей, за что и поплатился. Служитель божий быстро набросал выразительные и страшные картины этих сельских преступлений. Он потряс своих слушателей, показав, как Око Закона следит за браконьером в полночный час и как расставляет ловушки, чтобы поймать преступника. Он проскакал с ним на украденной лошади по дорогам и лугам из одного графства в другое, но показал, что возмездие гналось за злодеем по пятам, настигло его на деревенской ярмарке, поставило перед судьей и не размыкало его оков, пока он не сбросил их у подножия виселицы. Да смилуется небо над несчастным грешником! Священник разыграл эту сцену в лицах. Он склонялся к уху преступника в позорной повозке. Он уронил свой платок на голову причетника. Когда платок упал, Гарри вздрогнул и подался назад. Священник говорил двадцать с лишним минут. Но Гарри готов был слушать его хоть час, и ему показалось, что проповедь длилась не более пяти минут. Знатному семейству она доставила большое удовольствие. Раза два Гарри, поглядев на скамью слуг, замечал, что они слушают очень внимательно, а особенно его собственный лакей, Гамбо, на чьем лице была написана величайшая сосредоточенность. Однако домотканые куртки остались равнодушны и вышли из церкви как ни в чем не бывало. Дедушка Браун и бабушка Джонс слушали проповедь с полным безразличием, а розовощекие деревенские девицы в красных накидках хранили под своими чепчиками самое невозмутимое спокойствие. Милорд со своего места слегка кивнул священнику, когда голова и парик этого последнего вознеслись над краем кафедры. - Наш Самсон сегодня был в ударе, - сказал его сиятельство. - Он с большой силой сокрушал филистимлян. - Прекрасная проповедь! - отозвался Гарри. - Ставлю пять против четырех, что он уже произносил ее во время судебной сессии. Он ведь ездил в Уинтон служить, а заодно посмотреть собак, - вмешался Уильям. Под звуки органа маленькая паства вышла из церкви на солнечный свет. Только сэр Фрэнсис Эсмонд, совр. е. в. Иакова I, все еще преклонял колени на мраморной подушке перед своим каменным молитвенником. Мистер Сэмпсон вышел из ризницы, уже сняв облачение, и поклонился господам из замка, задержавшимся на своем возвышении. - Приходите рассказать про собак! - крикнул мистер Уильям, и служитель божий, смеясь, кивнул в знак согласия. Джентльмены вышли в галерею, которая соединяла их дом с храмом, а мистер Сэмпсон прошел через двор и вскоре присоединился к ним. Милорд представил его своему виргинскому кузену, мистеру Уорингтону. Капеллан отвесил ему низкий поклон и выразил надежду, что добродетельный пример его европейских родственников принесет мистеру Уорингтону немало пользы. А не состоит ли он в родстве с сэром Майлзом Уорингтоном из Норфолка? Сэр Майлз - старший брат отца мистера Уорингтона. Какая жалость, что у него есть сын! Такое отличное имение - а мистер Уорингтон, наверное, не отказался бы от титула баронета, да и от прекрасного поместья в Норфолке тоже. - Расскажите мне про моего дядю! - воскликнул виргинец Гарри. - Расскажите нам про собак! - одновременно с ним потребовал англичанин Уилл. - Двух таких развеселых собак и пьяниц, не при вас будь сказано, мистер Уорингтон, как сэр Майлз и его сын, я в жизни не видывал. Сэр Майлз всегда был добрым другом и соседом сэра Роберта. Он способен перепить кого угодно в графстве, кроме собственного сына и еще двух-трех человек. Что же до тех собак, которые столь занимают мистера Уильяма, ибо господь создал его добычей собак и всяческих птиц, точно греков в "Илиаде"... - Я знаю эту строку из "Илиады", - перебил Гарри, покраснев. - Всего я их знаю шесть, но эту как раз знаю. Голова его поникла. Он думал: "А мой милый брат Джордж знал всю "Илиаду" и всю "Одиссею", не говоря уж о прочих книгах, какие только были написаны". - О чем, ради всего святого (только он упомянул тут нечто совсем противоположное), вы разглагольствуете? - осведомился Уильям у его преподобия. Капеллан тотчас заговорил о собаках и о их качествах. По его мнению, собаки мистера Уильяма без труда могли с ними потягаться. G собак они перешли на лошадей. Мистер Уильям чрезвычайно интересовался состязанием шестилеток в Хантингдоне. - Узнали что-нибудь новенькое, Сэмпсон? - На Бриллианта ставят пять против четырех, - многозначительно ответил тот. - Однако Ясон - отличная лошадь. - А кто хозяин? - спросил милорд. - Герцог Анкастерский. Сын Картуша и Мисс Лэнгли, - пояснил священник. - А у вас в Виргинии бывают скачки, мистер Уорингтон? - Еще бы! - воскликнул Гарри. - Но мне очень хотелось бы посмотреть настоящие английские скачки. - А вы... вы немножко играете? - продолжал его преподобие. - Случалось, - ответил Гарри с улыбкой. - Ставлю на Бриллианта один к одному против всех остальных. Из двадцати пяти фунтов, идет, кузен? - поспешно предложил мистер Уильям. - Я готов поставить на Ясона или против него три против одного, - сказал священник. - Я никогда не ставлю на незнакомых лошадей, - ответил Гарри, удивляясь словам священника: он еще не забыл, о чем тот проповедовал всего полчаса тому назад. - Так напишите домой, спроситесь у маменьки, - насмешливо процедил мистер Уильям. - Уилл, Уилл! - остановил его милорд. - Кузен Уорингтон волен заключать или не заключать цари, как ему заблагорассудится. Будьте осторожны с ними обоими, Гарри Уорингтон. Уилл - старый мошенник, хоть он и молод, а что до преподобного Сэмпсона, то пусть-ка враг рода человеческого попробует одержать над ним верх! - И он, и все присные его, милорд, - с поклоном добавил мистер Сэмнсон. Упоминание о его матери уязвило Гарри. - Вот что, кузен Уилл, - сказал он. - Я имею обыкновение сам решать, как мне поступить, и помощи в этом ни у каких дам не прошу. И я привык делать ставки по моему собственному выбору, и мне, спасибо, не требуются для этого никакие родственники. Но раз я ваш гость и вам, без сомнения, хотелось оказать мне любезность, то я принимаю ваше пари... вот! По рукам! - По рукам, - сказал Уилл, глядя в сторону. - И, конечно, кузен, вы предложили мне обычную ставку, ту, которая дается в газете? - Нет, - пробурчал Уилл. - На него ставят пять против четырех, что есть, то есть, и пусть будет так, коли вам угодно. - Зачем же, кузен! Пари - это пари. Ваше пари я также принимаю, мистер Сэмпсон. - Я предложил три к одному против Ясона. Идет! - сказал мистер Сэмпсон. - Тоже из двадцати пяти фунтов, господин капеллан? - осведомился Гарри с величественным видом, словно у него в карманах было все золото Ломбард-стрит. - Нет-нет. Тридцать фунтов против десяти. Куда уж бедному служителю божьему выигрывать больше. "Вот я и распрощался со значительной частью тех ста фунтов, которые были даны мне на первые три месяца, - подумал Гарри. - Но не мог же я допустить, чтобы эти англичане вообразили, будто я их боюсь. Начал не я, но я поддержу честь Старой Виргинии и не пойду на попятный". Когда все пари были заключены, Уильям Эсмонд, насупясь, отправился на конюшню, где любил выкурить трубку в обществе конюхов, а энергичный пастырь удалился, чтобы приветствовать дам и вкусить от воскресного обеда, который должны были подать незамедлительно. Лорд Каслвуд и Гарри остались вдвоем. За все время пребывания виргинца под его кровом милорд не сказал с ним и двух слов. Держался он с ним дружески, но был всегда так молчалив, что нередко вставал после обеда со своего места во главе стола, ни разу ни с кем не заговорив. - Полагаю, ваше имение находится теперь в цветущем состоянии? - спросил милорд у Гарри. - По размерам оно, пожалуй, не уступит иному английскому графству, - ответил Гарри. - А земля к тому же очень плодородная и годится для многого. Гарри не желал дать в обиду ни Старое Владение, ни свою долю в нем. - Неужели! - произнес милорд удивленно. - Когда это имение принадлежало моему отцу, оно не приносило больших доходов. - Прошу прощения, милорд! Вам ведь известно, почему оно принадлежало вашему отцу, - воскликнул Гарри с жаром. - Потому лишь, что мой дед не пожелал потребовать того, что принадлежало ему по праву. - Разумеется, разумеется, - поспешно вставил милорд. - Я хочу сказать, кузен, что мы, члены виргинской ветви нашего дома, ничем вам не обязаны, - продолжал Гарри Уорингтон. - Ничем, кроме благодарности за гостеприимство, которое вы мне сейчас оказываете. - Оно полностью к вашим услугам, как и виргинское поместье. Предложенные вам пари были для вас как будто неприятны? - Да, пожалуй, я немного обиделся, - ответил юноша. - Видите ли, ваше гостеприимство не похоже на наше, совсем не похоже! Дома мы бываем рады гостю, протягиваем ему руку и предлагаем все лучшее, что у нас есть. А вы тут принимаете нас, не скупитесь на говядину и кларет - что правда, то правда, - но не радуетесь, когда мы приезжаем, и не огорчаетесь, когда мы уезжаем. Вот о чем я все время думал, находясь в доме вашего сиятельства, и не мог не высказать это сейчас, так мне было тяжело, а теперь, когда я выговорился, у меня стало легче на душе. - Тут смущенный и взволнованный юноша послал бильярдный шар через весь стол, засмеялся и посмотрел на своего родственника. - A la bonne heure! {И очень хорошо! (франц.).} Мы холодны с чужими людьми и у нас дома, и вне его. Мы не заключаем Гарри Уорингтона в объятия и не проливаем слез при виде своего кузена. Мы не проливаем слез, и когда он уезжает, - но ведь мы не притворяемся? - О да! Но вы стараетесь навязать ему нечестное пари, - с негодованием заявил Гарри. - А в Виргинии этого не случается и там любители пари не пытаются обойти друг друга? А что это за историю вы рассказывали тетушке про английских офицеров и Тома Как Бишь Его из Спотсильвании? - Но это же было по-честному! - воскликнул Гарри. - То есть, так все делают, и чужому человеку следует быть начеку. Поэтому на священника я не обижаюсь: если он выигрывает, то пусть, на здоровье! Но чтобы родственник! Подумать только: мой собственный кузен хочет на мне нажиться! - Завсегдатай Ньюмаркета и родного отца не пощадит. Мой брат отправился на ипподром прямо из Кембриджа. Если вы сядете играть с ним в карты, - а он был бы этому очень рад, - то он постарается обчистить вас, если сумеет. - Что ж, я готов! - воскликнул Гарри. - Я буду играть с ним в любые игры, какие только знаю, буду состязаться с ним в прыжках, ездить верхом, стрелять - вот! Главу рода эта тирада чрезвычайно позабавила, и он протянул юноше руку. - Все, что угодно, только не надо с ним драться, - сказал милорд. - И в этом случае я его побью, черт побери! - воскликнул Гарри, но выражение удивления и неудовольствия, появившееся на лице графа, заставило его опомниться. - Тысяча извинений, милорд! - сказал он, багрово краснея и хватая руку кузена. - Я только что был обижен и сердился на дурное обхождение со мной, но куда более дурно с моей стороны давать волю гневу и хвастать своей ловкостью перед моим хозяином и родственником. У нас, американцев, хвастовство не в обычае, право же так, поверьте мне. - Вы первый американец, с которым мне довелось познакомиться, так что я поверю вам на слово, - сказал с улыбкой милорд. - И я вас честно предупредил о пари и картах, вот и все, мой милый. - Виргинца можно об этом не предупреждать! Мы потягаемся с кем угодно! - снова вспыхнул юноша. Лорд Каслвуд не засмеялся. Только брови его на мгновение изогнулись, а серые глаза опустились. - Так, значит, вам по средствам поставить пятьдесят гиней и проиграть их? Тем лучше для вас, кузен. Эти огромные виргинские поместья приносят, следовательно, большой доход? - Вполне достаточный для нас всех - и будь нас вдесятеро больше, его все равно было бы достаточно, - ответил Гарри и подумал: "Он, кажется, решил выведать у меня всю подноготную". - И ваша матушка назначила своему сыну и наследнику щедрое содержание? - Такое, какого мне вполне достаточно, милорд, - горячо ответил Гарри. - Черт побери! Если бы у меня была такая мать! - воскликнул милорд. - Но мне приходится довольствоваться мачехой и не брать у нее, а давать ей. А, звонят к обеду. Не пройти ли нам в столовую? - И, взяв своего юного друга под руку, милорд направился с ним в указанную залу. Душой обеда был преподобный Сэмпсон, который развлекал дам сотнями забавных историй. Будучи капелланом его сиятельства, он, кроме того, служил и в Лондоне, в новой мэйфэрской часовне, которой леди Уитлси (столь известная в царствование Георга I) завещала значительную сумму. Он знал самые пикантные сплетни обо всех клубах и светских интригах, самые последние новости о том, кто бежал и с кем, самую последнюю шутку мистера Селвина, самое последнее дерзкое пари Марча и Рокингема. Он знал, из-за чего старик-король поссорился с госпожой Вальмоден, знал, что герцог как будто завел новую пассию, знал, кто в фаворе в Карлтон-Хаусе у принцессы Уэльской, и кого повесили в понедельник, и как он держался на пути к месту казни. Капеллан милорда рассказывал обо всем этом снисходительно улыбающимся дамам и восхищенному провинциалу, сдабривая свое повествование такими недвусмысленными выражениями и рискованными шутками, что Гарри только широко раскрывал глаза, - совсем недавно прибыв из колоний, он еще не успел свыкнуться с тонкостями столичной жизни. Дамы - и старые и молодые - весело смеялись этим рискованным шуткам. Ах, не пугайтесь, прекрасные читательницы! Мы не намерены смущать вашу безыскусственную скромность и вызывать краску на ваших девственных щеках. Но, как бы то ни было, каслвудские дамы, нисколько не возмущаясь, продолжали слушать пикантные истории священника, пока в часовне, возвещая вечернюю службу, не зазвонил колокол и не отозвал его преподобие из их общества на полчаса. Проповеди не предполагалось. Он успеет вернуться, чтобы выпить бургундского. Мистер Уилл потребовал новую бутылку, и капеллан выпил стаканчик, а потом уже выбежал вон. Полчаса еще не истекли, когда господин капеллан вернулся и крикнул, чтобы подали еще одну бутылку. Воздав ей должное, джентльмены присоединились к дамам, были разложены два карточных стола - как их раскладывали на много часов каждый день, - и все общество расположилось вокруг них. Госпожа де Бернштейн могла обыграть в пикет любого из своих родственников, и из всех присутствующих потягаться с ней мог только священник. Так приятно прошел воскресный день, а вечер был столь хорош, что кто-то предложил отправиться в беседку и сыграть партию в вист за освежающей кружкой. Однако большинство постановило никуда не ходить: дамы объявили, что три онера со сдачи и несколько старших карт кажутся им куда прекраснее самых прелестных картин природы. И вот солнце зашло за вязы, а они все еще играли; грачи вернулись в гнезда, каркая свою вечернюю песню, а они продолжали сидеть, поднимаясь, только чтобы поменяться партнерами; колокол в часовне отбивал час за часом, но ему никто не внимал - так приятно пролетали эти часы над зеленым сукном; поднялась луна, зажглись звезды, наконец пробило девять, и лакей доложил, что ужин подан. Пока они ужинали, раздались хриплые звуки рожка - это в деревню въехал почтальон. Вскоре из деревни принесли почту милорда: его письма, которые он отложил, и его газету, которую он принялся читать. Дойдя до какого-то столбца, он улыбнулся, посмотрел на своего виргинского родственника и протянул газету Уиллу, который пребывал в превосходном расположении духа, так как этот вечер был ознаменован для него удачей и неумеренными возлияниями. - Прочти вот тут, Уилл, - сказал милорд. Мистер Уильям взял газету и, прочтя фразу, указанную братом, испустил такое восклицание, что все дамы хором ахнули. - Боже милостивый, Уильям! Что случилось? - вскричала одна из любящих сестер. - Ах, дитя мое, почему ты так ужасно бранишься? - спросила любящая маменька. - В чем дело? - осведомилась госпожа де Бернштейн, задремавшая было после обычной толики пунша и пива. - Прочтите-ка, ваше преподобие! - сказал мистер Уильям и швырнул газету капеллану с таким свирепым видом, что посрамил бы любого турка. - В пух и прах, черт побери! - возопил капеллан, бросая газету. - Вам повезло, кузен Гарри, - сказал милорд и, взяв ее, прочел вслух: - "Скачки в Хантингдоне выиграл Ясон, обойдя Бриллианта, Пифона и Рыжего. Ставки были: пять к четырем на Бриллианта против всех остальных, три к одному против Ясона, семь к двум против Пифона и двадцать к одному против Рыжего". - Я должен вам половину моего скудного годового жалованья, мистер Уорингтон, - простонал священник. - Я заплачу вам, как только мой благородный патрон расплатится со мной. - Проклятое невезенье! - проворчал мистер Уильям. - Вот что выходит, когда заключаешь пари в воскресенье. - И он попробовал найти утешение в еще одном бокале, полном до краев. - Нет-нет, кузен Уилл. Это же было в шутку! - воскликнул Гарри. - Я не могу взять деньги моего родственника. - Будь я проклят, сэр! Или вы думаете, что я не могу заплатить, если я проиграл? - спросил мистер Уильям. - И что я соглашусь принять от кого-нибудь одолжение? Ничего себе шуточка, а, ваше преподобие? - Мне доводилось слышать шутки и лучше, - отозвался священник, на что Уильям ответил: - А, к черту! Нальем-ка еще! Будем надеяться, что дамы не стали ждать этой прощальной чаши: за вечер они успели выпить вполне достаточно. ^TГлава XVI,^U в которой Гамбо искусно пользуется старинных английским оружием Наш молодой виргинец, выиграв такие большие деньги у своего кузена и у капеллана, должен был, как честный человек, дать им возможность отыграться, а посему боюсь, что его матушка и другие строгие блюстители нравов едва ли одобрили бы его образ жизни. Он чересчур много играл в карты. Кроме ежедневного виста или кадрили с дамами, - игра начиналась вскоре после обеда, подававшегося в три часа, и длилась до ужина, - порой затевались и другие игры, когда из рук в руки переходили значительные суммы, и в них принимали участие все джентльмены, включая милорда. После их воскресной беседы его сиятельство держался со своим родственником куда более дружески и ласково, чем прежде, заключал с ним пари и садился играть с ним в триктрак и пикет. Мистер Уильям и благочестивый капеллан тоже были не прочь попытать счастья, но предавались они этому удовольствию потихоньку, втайне от дам, которые несколько раз брали о кузена Уилла слово оставить юного виргинца в покое, не втягивать его в игру и не играть самому. Уилл обещал матери и тетке все, чего они хотели, дал им слово чести никогда не играть, - да, никогда! - но едва семья удалялась на покой, как кузен Уилл с костями и бутылкой рома являлся в спальню кузена Гарри, где он, Хел и его преподобие засиживались за игрой до самой зари. Гарри, в столь радужных красках описывая лорду Каслвуду материнское поместье, вовсе не хотел вводить своего родственника в заблуждение, хвастать или лгать, так как он был по натуре прямым и правдивым юношей, хотя и надо признать, что, живя дома, он водил весьма странные знакомства - с жокеями, трактирными завсегдатаями, игроками и всякими другими искателями удачи, которых в большом числе можно было встретить в его родной колонии. Земельная знать, к чьим услугам было множество негров, чтобы обрабатывать ее поля и выращивать табак и кукурузу, не имела почти никаких иных занятий, кроме охоты и карт за чашей пунша. Колониальное радушие было безгранично: дом каждого человека был домом его соседа, и бездельничающие помещики непрерывно ездили по гостям, всюду находя примерно одно и то же - радостный прием и непритязательное изобилие. Лакеи виргинского помещика часто разгуливали босыми, седло у него было чиненое-перечиненое, но кукурузы лошадям задавалось вдоволь, а их хозяина за обветшавшей оградой и треснувшими стеклами господского дома ждали неисчерпаемые запасы оленины и домашних напитков. Сколько раз Гарри спал на соломенных тюфяках и участвовал в долгих веселых попойках, потягивая кларет и пунш из глиняных кружек, пока не занималась заря и не наступало время выезда на охоту! Его бедный брат, со стыдом признавал юноша, был куда более благонравным. Но так уж создает людей природа: одни любят книги и чай, а другие - бургундское и быструю скачку по полям и лесам. Английские друзья нашего юноши скоро разгадали его вкусы. Они вовсе не были поклонниками пуританского самоограничения, и Гарри не стал им нравиться меньше оттого, что оказался далеко не маменькиным сынком. Видите ли, сто лет назад нравы были менее строгими, а речи - куда более вольными, чем теперь: назывались своими именами и проделывались такие вещи, при одном намеке на которые мы сейчас испустили бы вопль негодования. Да, сударыня, мы непохожи на своих предков. Разве не должны мы благодарить судьбу, которая так решительно исправила наши нравы и сделала нас столь безукоризненно добродетельными? Вот так, зорко всматриваясь в окружавших его людей и придя к выводу - с полным на то основанием, - что кузен не прочь его обобрать, Гарри Уорингтон решил во всем поступать по своему усмотрению, ни с кем не советуясь, и оказалось, что во всех азартных играх и всяческих пари он вполне мог потягаться с теми джентльменами, в чьем обществе очутился. Даже бильярд, эта благородная игра, не оказался для него камнем преткновения, и, поупражнявшись несколько дней со своими кузенами и их духовным пастырем, он постиг все его тонкости. Его дед любил бильярд и привез для него стол из Европы, - в то время в провинции его величества Виргинии бильярд был редкостью. И мистер Уилл, хотя вначале он был, несомненно, сильнее, не сумел извлечь из этого обстоятельства большой выгоды. После их первого пари Гарри не слишком доверял мистеру Уиллу, и кузен Уильям с уважением признал, что американец во многом ему равен, а во многом и превосходит его. Но если Гарри играл так хорошо, что постоянно выигрывал у капеллана и вскоре мог уже на равных состязаться с Уиллом, который, разумеется, легко обыгрывал обеих девиц, то почему же в партиях с этими последними, и особенно с одной из них, мистер Уорингтон столь часто оказывался побежденным? Он был неизменно учтив с любым существом, носящим юбку, да и традиционная галантность еще не перевелась на его родине. Вся женская прислуга Каслвуда полюбила молодого джентльмена. Суровая экономка смягчалась в его присутствии, толстая кухарка встречала его широкой улыбкой, горничные, принадлежащие как к французской, так и к английской нации, улыбались ему и хихикали, хорошенькая дочка привратника в сторожке всегда была готова ласково ответить на его ласковое приветствие. Госпожа де Бернштейн все это замечала, и хотя она ничего не говорила, но очень внимательно наблюдала за склонностями юноши и его поведением. Кто может сказать, сколько лет было леди Марии Эсмонд? Тогда "Книги пэров" были далеко не столь распространены, как в наши благословенные времена, и я могу ошибиться на три-четыре года, а то и на одно-два пятилетия. Когда Уилл заявлял, что ей сорок пять, он просто старался ее уязвить, а кроме того, за ним всегда наблюдалась склонность к преувеличениям. Мария была сводной сестрой Уилла. Она и милорд были детьми первой супруги покойного лорда Каслвуда, немецкой графини, на которой, как известно, тот женился в эпоху войн королевы Анды. Барон Бернштейн, женившийся на тетушке леди Марии, Беатрисе, вдове епископа Тэшера, также был немцем, ганноверским вельможей и родственником первой леди Каслвуд. Если леди Мария родилась в царствование Георга I, а его величество король Георг II пребывал на троне уже тридцать первый год, то как могло ей быть двадцать семь лет, о чем она сообщила Гарри Уорингтону? - Я старуха, дитя мое, - повторяла она. (У нее было обыкновение называть Гарри "дитя мое", когда они оставались наедине.) - Мне сто лет. Мне уже двадцать семь! Я почти гожусь вам в матери. А Гарри на это отвечал: - Ваша милость, вы, право же, годитесь в матери только купидонам. Вам никак не дашь больше двадцати, честное слово! Леди Марии можно было приписать любой возраст, по вашему усмотрению. Она была белокурой красавицей о ослепительным бело-розовым цветом лица, пышными льняными локонами, ниспадавшими ей на плечи, и прекрасными округлыми руками, которые выглядели особенно авантажно, когда она играла на бильярде с кузеном Гарри. Когда же она наклонялась над столом, примериваясь к удару, взору этого молодого человека на миг открывалась стройная лодыжка, чулочек со стрелкой и черная атласная туфелька с красным каблучком, отчего его душа преисполнялась упоения и он готов был клясться, что мир еще не видывал подобной ножки, лодыжки, чулочка со стрелкой и атласной туфельки. А ведь - о, глупый Гарри! - ножка твоей собственной матери была куда стройнее и на полдюйма меньше ноги леди Марии. Но почему-то юноши не глядят с упоением на туфельки и лодыжки своих маменек. Без сомнения, леди Мария была очень ласкова с Гарри, когда они оставались наедине. В беседах с сестрой, тетушкой и мачехой она посмеивалась над ним, называла его простачком, шалопаем и бог знает как еще. За его спиной, да и в глаза она передразнивала его манеру говорить, в которой чувствовалась его родная провинция. Гарри краснел и поправлялся по указанию своей наставницы. Тетушка объявила, что они скоро его совсем отполируют, Лорд Каслвуд, как мы уже упоминали, день ото дня сходился со своим гостем и родственником все короче и держался с ним все более дружески. До уборки урожая об охоте не могло быть и речи, и ее любителям приходилось довольствоваться редкими петушиными боями в Винчестере и бычьей травлей на ярмарке в Хекстоне. Гарри и Уилл посетили немало веселых ярмарок и скачек в окрестностях, и молодой виргинец был представлен некоторым видным семействам графства - Хенли, владельцам Грейнджа, Кроули из Королевского Кроули, Редмейнсам из Лайонсдена и прочим. Соседи приезжали в огромных тяжелых каретах и, по деревенскому обычаю, оставались на два-три дня. Гостей могло бы собираться и больше, но каслвудское семейство боялось рассердить госпожу де Бершптейн. Она недолюбливала общество провинциальных помещиков, и их разговоры ее раздражали. - У нас будет куда веселее, когда тетушка уедет, - признавалась молодежь. - Как вы понимаете, у нас есть причины быть с ней особенно почтительными. Вы знаете, как была она дорога нашему папа. И она заслуживала такой любви. Это она выхлопотала ему графский титул, когда была в особой милости при дворе и пользовалась расположением короля и королевы. Естественно, что она здесь распоряжается, хотя, быть может, и немножко деспотично. Мы все трепещем перед ней - даже мой старший брат ее побаивается, а моя мачеха слушается ее больше, чем в свое время - папа, которого она пасла жезлом железным. Но в Каслвуде становится куда веселее, когда тетушка уезжает. Во всяком случае, гости бывают у нас гораздо чаще. Вы ведь навестите нас, Гарри, в наши веселые дни? Ну конечно же - ведь вы здесь у себя дома, сэр. Я была так рада, так рада, когда брат сказал, что вы здесь - у себя дома. В заключение этой любезной речи ему протягивается нежная ручка, два прекрасно сохранившихся голубых глаза глядят на него чрезвычайно ласково. Гарри пылко пожимает ручку кузины. Право, не знаю, на каких только привилегиях родства не стал бы он настаивать, не будь он так робок. Вот говорят, что англичане - холодные эгоисты. Его родственники сначала ему такими и показались, но как он ошибся! Как добры и как внимательны они все, а особенно граф и милая, милая Мария! Как он хотел бы вернуть то первое свое письмо миссис Маунтин и матушке, в котором намекнул, что его приняли холодно! Граф, его кузен, ведет себя более чем по-родственному, обещал представить его ко двору, ввести в лондонское общество и в клуб Уайта. Он должен считать Каслвуд своим родным домом в Англии. Он был непростительно поспешен в своих суждениях о их хэмпширских родственниках. Все это со многими выражениями сожаления и раскаяния он изложил во втором своем послании в Виргинию. И он добавил - ведь уже намекалось, что наш молодой джентльмен в те дни не был в ладах с правописанием: "Моя кузина Мария настоящий англ". - Me praeter omnes angulus ridet {Это место мне милее всех (лат.).}, - пробормотал щупленький мистер Демпстер в виргинском Каслвуде. - Неужто мальчик влюбился в эту англу, как он ее величает? - вскричала Маунтин. - Какой вздор! Моей племяннице Марии сорок лет! - возразила госпожа Эсмонд. - Я прекрасно помню ее с тех пор, как жила на родине: неуклюжая, долговязая, рыжая девчонка со ступнями, как каминные мехи. Так где же истина и кому она известна? Прекрасна ли Красота, или ее делает такой наш взгляд? Неужели Венера косит? И у нее косолапые ноги, рыжие волосы, кривая спина? Помажь мне глаза, добрый эльф Пэк, дабы я вечно видел в моей возлюбленной образец совершенства! А главное, почаще мажь самым сильным снадобьем дивные очи госпожи моего сердца - пусть моя физиономия будет ей всегда мила и она продолжает увенчивать розами мои честные уши. Однако не только Гарри Уорингтон был любимцем некоторых обитательниц гостиных и всех дам людской половины: его лакей Гамбо также снискал значительное восхищение и уважение каслвудской прислуги. Гамбо обладал множеством талантов. Он славился как прекрасный рыболов, охотник и кузнец. Он умел прекрасно завивать волосы и усовершенствовался в этом искусстве под руководством камердинера милорда - швейцарца по происхождению. Он прекрасно готовил различные виргинские блюда и позаимствовал много новых кулинарных секретов у французского повара милорда. Мы уже слышали, как прекрасно и мелодично пел он в церкви - а петь он умел не только духовные, но и светские песни, причем, по обычаю своего народа, нередко сам сочинял мелодию и незатейливые слова. - На скрипке он играл так прелестно, что все девушки в людской Каслвуда сразу принимались танцевать, а в "Трех Замках" он всегда мог рассчитывать на даровую кружку эля, если с ним была его скрипка. Он был очень добродушен и любил играть с деревенскими ребятишками. Короче говоря, негр мистера Уорингтона стал всеобщим любимцем во всех каслвудских пределах. Однако обитатели людской без труда подметили, что мистер Гамбо большой врун - сомневаться в этом не приходилось, несмотря на все его превосходные качества. Например, в тот день в церкви, когда он притворялся, будто читает слова псалма по молитвеннику Молли, пел он совсем не то, что было в книге, так как не сумел бы прочесть в ней ни единого слога. Он сообщил между прочим, что умеет петь с листа, после чего камердинер-швейцарец принес ему какие-то ноты, а мистер Гамбо перевернул их вверх ногами. Эти уклонения от истины случались чуть ли не ежедневно и были очевидны для всех каслвудских слуг. Они знали, что Гамбо - лжец, и, возможно, эта слабость ничуть не роняла его в их глазах, но они не знали, какой он отчаянный лжец, и верили ему больше, чем следовало бы, потому, я полагаю, что им хотелось ему верить. Какое бы изумление и зависть он ни ощутил, впервые узрев роскошь и комфорт Каслвуда, мистер Гамбо сумел скрыть свои чувства и осматривал дом, парк, службы и конюшню с полной невозмутимостью. Лошади, объявил он, очень недурны, но их маловато, а вот у них в виргинском Каслвуде их вшестеро больше, а ходят за ними четырнадцать - нет, восемнадцать конюхов. Кареты госпожи Эсмонд куда лучше, чем у милорда - много больше позолоты на стенках. А ее сады занимают много акров, и растут в них все цветы и плоды, какие только есть на свете. Ананасы и персики? Да в его стране ананасов и персиков столько, что ими кормят свиней. У них двадцать, нет, сорок садовников, и не белые, а только черные джентльмены вроде него. И в доме еще столько же ливрейных джентльменов, не считая служанок - а этих разве упомнишь, сколько их там, но как будто бы пятьдесят служанок - все собственность госпожи Эсмонд, и каждая стоит сотни и сотни дублонов. А сколько это - дублон? Да много больше гинеи, дублон-то. Дохода госпожа Эсмонд в год получает двадцать, нет, тридцать тысяч - у нее целые комнаты набиты золотом и серебряной посудой. В Англию они приехали на одном из ее кораблей, а кораблей этих у нее - не сосчитать, Гамбо их нипочем не сосчитать; а ее земли все сплошь под табаком и неграми, и чтобы объехать их, нужно не меньше недели. Наследник ли масса Гарри всего этого имущества? Конечно, раз массу Джорджа убили и скальпировали индейцы. Гамбо поубивал очень много индейцев, чтобы спасти массу Джорджа, но только он слуга массы Гарри, а масса Гарри такой богатый, такой богатый... ну, сколько ему денег нужно, столько у него и есть. Он сейчас ходит в черном, потому что масса Джордж умер, но видели бы вы его сундуки, которые остались в Бристоле, - сколько в них парчовой одежды, кружев и всяких драгоценностей. Конечно, масса Гарри самый богатый человек в Виргинии и мог бы иметь хоть двадцать, хоть шестьдесят слуг, но только путешествовать он любит с одним слугой, самым лучшим - а самым лучшим слугой (едва ли стоит это пояснять) был, конечно, Гамбо. Эта сказка была сочинена не сразу, а сплеталась постепенно из ответов на вопросы, и мистер Гамбо, который в своем повествовании, возможно, допускал сначала некоторые незначительные противоречия, к тому времени, когда он два или три раза повторил ее в людской и в личных апартаментах дворецкого, уже знал ее назубок, не путался и точно помнил число рабов госпожи Эсмонд и цифру ее доходов. Впрочем, поскольку работу одного белого выполняют четверо, а то и пятеро чернокожих, слуг в американских домах гораздо больше, чем у нас, и дом госпожи Эсмонд действительно кишел неграми. Рассказ Гамбо о богатстве и великолепии его хозяйки был сообщен милорду камердинером его сиятельства, а госпоже де Бернштейн, графине и барышням - их камеристками, разумеется, ничего не потеряв при передаче, В Англии к молодым джентльменам никто не начинает относиться хуже, если проходит слух, что им предстоит унаследовать огромные богатства и имения; когда леди Каслвуд было доложено о блистательном будущем Гарри, она раскаялась в том, что сначала приняла его столь холодно, и в том, что исщипала руку дочери до синяков за слишком дружеское с ним обращение. Но, может быть, еще не поздно вернуть его в объятия этих прекрасных рук? Леди Фанни получила настойчивое разрешение возобновить уроки танцев. Графиня готова была аккомпанировать им с искреннейшим удовольствием. Но ах, какая досада! Эта ужасная сентиментальная Мария никак не желала покидать комнату, где происходили уроки, а стоило Фанни выйти в сад или в парк, как ее сестрица упрямо следовала за ней. Что до госпожи де Бернштейн, то она весело смеялась над рассказом о великих богатствах ее виргинских родственников. Она была знакома с лондонским поверенным своей сводной сестры и, весьма возможно, имела достаточно верное представление о денежных делах госпожи Эсмонд. Однако она не опровергала слухи, пущенные Гамбо и каслвудскими слугами, и только развлекалась, наблюдая, как меняется под влиянием этих слухов отношение Каслвудского семейства к их юному родственнику. - Черт побери! Неужели он так богат, Молли? - сказал милорд старшей сестре. - Тогда мы можем распрощаться со всеми надеждами на тетушку. Баронесса, конечно, оставит все свои деньги ему назло нам и потому, что он в них не нуждается. Тем не менее он довольно милый юноша, и не его вина, что он богат. - Для такого богача он очень прост и скромен в привычках, - заметила Мария. - С богатыми людьми так часто бывает, - ответил милорд. - Мне не раз казалось, что будь я богат, я был бы величайшим скрягой, ходил бы в лохмотьях и ел бы сухие корки. Поверь, нет удовольствия более непреходящего, чем копить деньги. Оно становится все более приятным, особенно к старости. Но потому, что я нищ, как Лазарь, я одеваюсь в пурпур и тонкое полотно и каждый день пирую. Мария направилась в библиотеку, взяла "Историю Виргинии" Р. Гента и прочла про то, сколь благодетелен климат этой провинции, как там произрастают в изобилии всяческие плоды и кукуруза и как величавы и богаты рыбой реки Потомак и Раппаханок. И она задумывалась над тем, окажется ли этот климат ей полезен и понравится ли она своей тетке. Гарри же не сомневался, что его мать сразу же нежно ее полюбит, и Маунтин тоже. А когда его спросили, сколько слуг у его матери, он сказал, что, во всяком случае, много больше, чем ему приходилось видеть в английских домах, но сколько именно, он не знает. Но ведь от негров толку куда меньше, чем от английских слуг, потому-то и приходится держать их десятки. Когда же ему сообщили еще некоторые подробности, почерпнутые у Гамбо, он засмеялся, сказал, что его лакей - удивительный выдумщик и рассказывает подобные вещи, полагая, будто таким образом он поддерживает честь семьи своего господина. Так, значит, Гарри не только богат, но и скромен! Его возражения лишь утвердили его родственников в убеждении, что ему предстоит унаследовать огромное состояние. Графиня и барышни становились с ним все нежнее и ласковее. Мистер Уилл все чаще предлагал ему пари и очень выгодные сделки. Простая одежда и экипаж Гарри лишь укрепляли веру его кузена в виргинское богатство. Молодой человек его положения, с его средствами - и обходится одним слугой, путешествует без собственной кареты и лошадей! Какая скромность! Ну, а хоть в Лондоне намерен он показать себя как следует? О, конечно. Каслвуд введет его в лучшее общество столицы, и ко двору он явится в надлежащем виде. Трудно было бы найти другого столь любезного, остроумного, веселого и услужливого человека, как достойный капеллан мистер Сэмпсон. И он был бы счастлив познакомить своего юного друга со столичной жизнью - остерегать его от разных негодяев, оборонять от зла! Мистер Сэмпсон был очень мил с ним. Все были очень милы. Гарри весьма нравилось внимание, которое ему оказывали. Будучи сыном госпожи Эсмонд, он, возможно, принимал это как должное и считал, что родные видят в нем именно ту важную персону, какой он и является на самом деле. Как мог он догадаться об истине, впервые покинув пределы своей провинции, и как мог не гордиться своим положением, когда другие люди выражали ему всяческое почтение? И вот тесный кружок обитателей Каслвуда, а за ними вся деревня, а потом и все графство вообразили, будто мистер Гарри Уорингтон - наследник сказочного богатства и весьма важная особа: и все потому, что его негру вздумалось плести о нем небылицы в людской. Тетушке Гарри, госпоже де Бернштейн, недели через полторы уже успели сильно надоесть и Каслвуд, и его обитатели, и наезжающие в гости соседи. Этой умной женщине рано или поздно надоедало все и вся. Теперь она стала клевать носом и засыпать под пикантные истории капеллана, дремала за вистом и за обедом, стала очень резка со своими племянниками и племянницами Эсмондами, приняла с ними самый саркастический тон и постоянно нападала на милорда, на его брата-лошадника и на благородных обитательниц замка, как вдовствующих, так и незамужних, а они изнемогали под ее презрительными насмешками и сносили их со всем смирением, на какое были способны. Повар, которого она в первые дни так хвалила, теперь никак не мог ей угодить, вино отдавало пробкой, дом был сырым, унылым, отовсюду дуло, двери не закрывались, а камины дымили. Она пришла к заключению, что полезней всего ей сейчас были бы Танбриджские воды, и предписала доктору, приехавшему к ней из Хекстона, предписать ей для поправления здоровья эти воды. - Только бы она поскорее уехала, - ворчал милорд, самый независимый среди них всех. - Пусть убирается хоть в Танбридж, хоть в Бат, хоть в преисподнюю, мне все равно. - Может быть, мы с Фанни проводим вас в Танбридж, дорогая баронесса? - спросила золовку леди Каслвуд, - Ни в коем случае, дорогая! Доктор предписал мне полный покой, а если вы поедете со мной, дверной молоток не перестанет стучать весь день и в доме будет тесно от вздыхателей Фанни, - ответила баронесса, которой уже сильно приелось общество леди Каслвуд. - Ах, если бы я могла быть вам чем-нибудь полезной, тетушка! - вздохнула сентиментальная леди Мария. - Но чем же, милое дитя? В пикет ты играешь хуже моей горничной, а все твои песенки я слышала столько раз, что они мне невыносимо надоели! Вот кто-нибудь из молодых людей мог бы со мной поехать - хотя бы только проводить до Танбриджа, чтобы охранять меня от разбойников. - Я, сударыня, буду очень рад проводить вас, - заявил мистер Уилл. - Нет, только не ты! Ты мне ни к чему, Уильям! - воскликнула его тетушка. - А почему ты молчишь и не предлагаешь меня проводить, нелюбезный Гарри Уорингтон? Где же твои американские манеры? Не ругайся, Уилл! Гарри куда более приятный собеседник, не говоря уж про его ton {Тон (франц.).}. - Черт бы побрал его тон! - проворчал про себя Уилл, полный зависти. - Наверное, и он мне со временем надоест, как и все прочие, - продолжала баронесса. - Но в последние дни я Гарри почти совсем не видела. Ты проводишь меня до Танбриджа, Гарри? К большому удивлению всех, а главное, его тетушки, в ответ на это прямое обращение мистер Гарри Уорингтон покраснел, помялся и наконец сказал: - Я обещал кузену Каслвуду поехать с ним завтра в Хекстон на судебное заседание. Он считает, что мне следует ознакомиться со здешним судопроизводством... и... и... скоро начнется охота на куропаток, а я обещал быть тогда здесь, сударыня. Произнося эти слова, Гарри покраснел как мак, а леди Мария, низко опустив свое кроткое лицо, прилежно делала стежок за стежком. - Ты и в самом деле отказываешься поехать со мной в Танбридж-Уэлз? - вскричала госпожа Бернштейн, и ее глаза вспыхнули, а лицо тоже побагровело, но от гнева. - Не проводить вас, сударыня, - это я буду рад сделать от всего сердца. Но вот остаться там... я ведь обещал... - Довольно, довольно, сударь! Я могу поехать одна и не нуждаюсь в вашей охране! - гневно воскликнула старая дама и вышла, из комнаты, шурша юбками. Ее каслвудские родственники в изумлении переглянулись. Уилл присвистнул. Леди Каслвуд взглянула на Фанни, словно говоря: с ним все кончено. Леди Мария так и не подняла глаз от пялец. ^TГлава XVII^U По следу Бунт юного Гарри Уорингтона застал госпожу де Бернштейн настолько врасплох, что она смогла ответить на него лишь вспышкой гнева, как мы видели это, прощаясь с ней в предыдущей главе. Но прежде чем она удалилась, ее глаза метнули две злобные молнии в леди Фанни и в ее маменьку. Леди Мария за своими пяльцами осталась незамеченной и даже не подняла голову, чтобы посмотреть вслед тетушке или перехватить взгляды, которыми обменялись ее сестра и мачеха. "Так, значит, сударыня, несмотря ни на что, вы все-таки?.." - словно вопрошал материнский взгляд. "Что - все-таки?" - спрашивали глаза леди Фанни. Но что толку от невинного вида? Она казалась просто растерянной. И вид у нее был далеко не такой невинный, как у леди Марии. Будь она виновата, она сумела бы придать себе невинное выражение с гораздо большей ловкостью, заранее позаботившись отрепетировать его для нужной минуты. Но каким бы ни было выражение глаз Фанни, маменька смотрела на нее так грозно, словно хотела их вырвать. Однако леди Каслвуд не стала производить означенную операцию тут же на месте, точно гнусные варвары в авторской ремарке "Короля Лира". Если ее сиятельству бывает угодно вырвать глаза дочери, она удаляется с улыбкой, обнимая свою дорогую девочку за талию, и выцарапывает их, когда остается с ней наедине. - О, так вы не желаете поехать с баронессой в Танбридж-Уэлз? - вот все, что она сказала кузену Уорингтону, ни на секунду не переставая сиять светской улыбкой. - И наш кузен совершенно прав, - вмешался милорд, (Глаза, опущенные на пяльцы, вдруг на миг поднялись.) - Молодой человек не должен только бездельничать и развлекаться. Иногда ему следует перемежать забавы чем-нибудь полезным, а слушать скрипки и прогуливаться по курзалам в Танбридж-Уэлзе или Бате он еще успеет. Мистеру Уорингтону предстоит управлять большим поместьем в Америке, так пусть он ознакомится с тем, как ведется хозяйство в наших английских имениях... Уилл показал ему конюшню и псарню, а также модные игры, в которые, мне кажется, кузен, вы играете не хуже своих учителей. После уборки урожая мы покажем ему английскую охоту на птиц, а зимой пригласим на лисью травлю. Хотя между нами и нашей виргинской тетушкой было некоторое охлаждение, мы все-таки кровные родственники. Прежде чем мы позволим кузену вернуться к его матушке, надо поближе познакомить его с домашней жизнью английского джентльмена. Я хотел бы не только охотиться с ним, но и читать: вот почему я приглашал его остаться у нас подольше и составить мне компанию в моих занятиях. Милорд говорил с такой подкупающей искренностью, что его мачеха, сводный брат и сводная сестра сразу же спросили себя, какие тайные замыслы он лелеет. Трое последних часто устраивали небольшие комплоты, составляли оппозицию или роптали против главы дома. Когда он пускал в ход этот искренний тон, догадаться о том, что под ним скрывалось, было невозможно: нередко проходили месяцы, прежде чем тайное становилось явным. Милорд не утверждал - "это истина", но только - "я хочу, чтобы мои домашние согласились с этими словами и поверили Им". Следовательно, отныне считалось, что у милорда Каслвуда появилось похвальное желание лелеять семейные привязанности, а также просвещать, развлекать и наставлять своего юного родственника, и что он очень полюбил юношу и желает, чтобы Гарри некоторое время оставался вблизи его особы. - Что затевает Каслвуд? - осведомился Уильям у матери и сестры, когда они вышли в коридор. - Стойте! Ей-богу, знаю! - Ну, Уильям? - Он намерен втянуть его в игру и отыграть у него виргинское поместье. Вот что! - Но ведь у мальчика нет виргинского поместья, чтобы его проигрывать, - возразила маменька. - Если мой братец не задумал чего-нибудь, так пусть меня... - Перестань! Конечно, он что-то задумал. Но что? - Не надеется же он, что Мария... Мария же Гарри в матери годится, - задумчиво произнес мистер Уильям. - Чепуха! С ее-то старушечьим лицом, белобрысыми волосами и веснушками! Невозможно! - воскликнула леди Фанни и как будто вздохнула. - Разумеется, ваша милость тоже чувствует склонность к ирокезу! - вскричала маменька. - Право, сударыня, я не способна настолько забыть свой ранг и обязанности! Если он мне и нравится, это еще не значит, что я выйду за него. Этому, ваше сиятельство, вы меня, во всяком случае, научили. - Леди Фанни! - Но ведь вы вышли за папа, не питая к нему ни малейшей склонности. Вы мне тысячу раз это повторяли! - А если вы не любили отца до брака, то уж потом и вовсе его не обожали, - со смехом вмешался Уильям. - Мы с Фан хорошо помним, как наши досточтимые родители изволили браниться. Верно, Фан? А наш братец Эсмонд поддерживал мир в семье. - Ах, не напоминай мне об этих ужасных, вульгарных сценах, Уильям! - вскричала маменька. - Когда ваш отец пил слишком много, он превращался в безумца, что должно бы послужить вам предостережением, сударь, ибо и вы приобретаете эту мерзкую привычку. - Вы, сударыня, не нашли счастья, выйдя замуж за человека, который вам не нравился, и титул вашего сиятельства вам ничего с собой не принес, - всхлипывая, сказала леди Фанни. - Что толку от графской короны, если приданого у тебя не больше, чем у жены какого-нибудь лавочника? Да и многие из них гораздо богаче нас! Недавно на нашей площади в Кенсингтоне поселилась вдова бакалейщика с Лондонского моста, и у ее дочек втрое больше платьев, чем у меня. И хотя им прислуживает только один слуга и две горничные, я знаю, что они едят и пьют в тысячу раз лучше нас, а не довольствуются, как мы, остатками холодного жаркого, пусть его и подают на серебре и в доме у нас полно наглых, ленивых бездельников-лакеев! - Ха-ха! Я рад, что обедаю во дворце, а не дома! - сказал мистер Уилл. (Мистер Уилл благодаря протекции тетушки получил через графа Пуффендорфа, Хранителя Королевской (и Высочайшей Курфюрстовой) Пудреной комнаты, одну из мелких придворных должностей - помощника хранителя пудры.) - Почему я не могу быть счастливой, обходясь только моим собственным титулом? - продолжала леди Фанни. - Ведь таких людей очень много. Наверное, они счастливы даже в Америке. - Да-с! Со свекровью, которая, судя по тому, что мне о ней известно, сущая мегера, с завывающими индейцами, и с опасностью лишиться скальпа или попасть на обед диким зверям всякий раз, когда ты идешь в церковь. - Ну, так я не пойду в церковь, - сказала леди Фанни. - Пойдешь, пойдешь - и с первым, кто тебя об этом попросит, Фан! - захохотал мистер Уилл. - И старушка Мария тоже, да и любая женщина - все вы на один лад! - И Уилл продолжал смеяться, очень довольный своим остроумием. - Чему это вы смеетесь, любезные мои? - осведомилась госпожа Бернштейн, выглядывая из-за гобелена, которым была занавешена дверь на галерею, где они беседовали. Уилл уведомил ее, что его матушка и сестрица грызутся (что отнюдь не было редкостью, как отлично знала госпожа Бернштейн), потому что Фанни решила выйти за кузена - за дикого индейца, а ее сиятельство ей не разрешает. Фанни возмутилась. С самого первого дня, когда маменька запретила ей разговаривать с этим молодым человеком, она и двумя словами с ним не обменялась. Она помнит, что приличествует ее положению. И она не хочет, чтобы ее скальпировали индейцы или съели медведи. Лицо госпожи де Бернштейн выразило недоумение. - Если он остается не из-за тебя, то из-за кого же? - спросила она. - Возя его по гостям, вы старались выбирать такие дома, где все женщины или уроды, или еще не вышли из младенчества, а мне кажется, что мальчик достаточно горд и в молочницу не влюбится, а, Уилл? - Гм! Это дело вкуса, сударыня, - ответил Уилл, пожимая плечами. - Вкуса мистера Уильяма Эсмонда - верно. Но не этого мальчика. Эсмонды, воспитанные его дедом, не строят куры на кухне. - Что же, сударыня, могу только сказать, что вкусы бывают разные. И людская моего брата - совсем не плохое место для таких похождений. А если это не Фан, то остаются только горничные и старушка Мария. - Мария! Невозможно! - Но госпожа Бернштейн не успела еще договорить, как ей внезапно пришло в голову, что "та перезрелая Калипсо и вправду могла пленить ее юного Телемака. Она припомнила десятки известных ей случаев, когда молодые люди влюблялись в пожилых женщин. Она вспомнила, как часто в последнее время Гарри Уорингтон исчезал из дома, - она приписывала эти отлучки его увлечению скачками. Она вспомнила, что нередко, когда он исчезая, Марии Эсмонд тоже нигде не было видно. Прогулки по тенистым аллеям, воркование в садовых беседках или за подстриженными, живыми изгородями, как бы случайное пожатие руки в полутемных коридорах, нежные и кокетливые взгляды при встречах на лестнице - живое воображение, глубокое знание света, а весьма вероятно, я значительный опыт, накопленный ею самой в былые дни, привели госпоже де Бернштейн на память эти уловки и ухищрения как раз в ту минуту, когда она произносила слово "невозможно". - Невозможно, сударыня? Ну, не знаю, - возразил Уилл. - Маменька предупредила Фан, чтобы она держалась от него подальше. - А, так ваша маменька действительно предупреждала Фанни об этом? - Разумеется, дорогая баронесса? - Еще как предупреждала! Она исщипала Фанни руку до синяков. Ну, и грызлись они из-за этого! - Глупости, Уильям! Постыдись, Уильям! - хором произнесли те, о ком шла речь. - А когда мы узнали, какой он богач, то виноград, выходит, зелен, только и всего. Но теперь, когда молодую птичку от него отпугнули, он, может быть, охотится за старой, вот так! Невозможно! Почему? Ведь вы знавали старую леди Суффолк, сударыня? - Уильям! Как ты смеешь упоминать леди Суффолк в разговоре с тетушкой? По физиономии молодого джентльмена скользнула усмешка. - Потому что леди Суффолк была при дворе в особом фаворе? Ну так ее уже сменили другие. - Сударь! - вскричала госпожа де Бернштейн, у которой, возможно, были свои причины, чтобы оскорбиться. - Но ведь сменили? А то кто же такая миледи Ярмут? И разве леди Суффолк не влюбилась в Джорджа Беркли и не вышла за него, когда была совсем старухой? Более того, сударыня, если я чего-нибудь не перекутал, - а мы за нашим столом слышим все, о чем говорят в городе, - так Гарри Эстридж был без ума от вашей милости, когда вам уже перевалило за двадцать, и, позволь вы ему, предложил бы вам сменить фамилию в третий раз. Это упоминание о романтическом эпизоде, случившемся уже на закате ее дней и к тому же хорошо известном всему свету, не только не рассердило госпожу де Бернштейн, как предыдущий намек Уилла на то, что его тетушка была в фаворе при дворе Георга II, но наоборот, привел ее в хорошее расположение духа. - Au fait {Действительно (франц.).}, - - сказала она, задумчиво постукивая хорошенькой ручкой по столу и, без сомнения, вспоминая юного безумца Гарри Эстриджа, - ты прав, Уильям: в том, что и старики и молодые способны натворить глупостей, нет ничего невозможного. - Но я все-таки не понимаю, какой молодой человек мог бы потерять голову из-за Марли, - продолжал мистер Уильям, - сколько бы ни влюблялись они в вас, сударыня. Это ведь оутер шоуз {Другое дело (ломаный франц.).}, как говорил наш гувернер-француз. Вы помните французского графа, сударыня? Ха-ха! - и Мария его не забыла! - Уильям! - И думаю, что граф тоже не забыл, как Каслвуд отделал его тростью. Проклятый учителишка танцев выдает себя за графа и смеет влюбиться в девицу из нашей семьи! Когда мне хочется сделать старушке Марии что-нибудь очень приятное, я просто говорю ей парочку слов на парлей-ву {Начало вопроса; "Говорите ли вы по-французски?" (ломаный франц.).}. И она сразу понимает, к чему я клоню. - И ты ругал ее своему кузену - Гарри Уорингтону? - спросила госпожа де Бернштейн. - Ну... я ведь знаю, как она всегда меня ругает... и я говорил все, что о ней думаю. - Болван! - вскричала старуха. - Ну кто, кроме прирожденного идиота, будет бранить женщину ее поклоннику? Он же все ей перескажет, и они оба тебя возненавидят! - Именно так, сударыня! - воскликнул Уилл, разражаясь громовым хохотом. - Видите ли, у меня были кое-какие подозрения на этот счет, и дня два назад, когда мы с Гарри Уорингтоном ездили верхом, я сказал ему, что думаю про Марию. Почему бы и нет, позвольте спросить? Она ведь всегда меня поносит, верно, Фан? И ваш любимчик стал краснее моего плюшевого камзола, спросил, как может джентльмен порочить своих кровных родственников, и, весь дрожа от ярости, заявил, что я не Эсмонд. - Почему же вы не проучили его, сударь, как милорд - учителя танцев? - воскликнула леди Каслвуд. - Да видите ли, маменька, у палки два конца, - ответил мистер Уильям. - И, по моему мнению, Гарри Уорингтон умеет отлично оберегать свою голову. Возможно, я именно по этой причине не дал кузену отведать моей трости. А теперь, после ваших слов, сударыня, я понимаю, что он все пересказал Марии. С тех пор она смотрит на меня так, словно готова убить меня на месте. И все это доказывает... - Он повернулся к тетушке. - Так что же это доказывает? - А то, что мы идем по правильному следу... и высмотрели Марию, старую лису! - И, приложив ладонь ко рту, находчивый молодой человек испустил оглушительное "ату ее!". Как далеко зашла эта милая интрижка? Это был следующий вопрос. Мистер Уилл высказал мнение, что Мария в ее возрасте будет стараться ускорить дело, - ведь ей времени терять нельзя. Уилл и его сводная сестра не слишком любили друг друга. - Но как все это распутать? Бранить его или ее нет смысла. В подобных случаях угрозы еще более укрепляют людей в их намерениях. Мне, молодые люди, только раз грозила подобная опасность, - сказала госпожа де Бернштейн, - и я думаю, потому лишь, что моя бедная мать пыталась мне. воспрепятствовать. Если мальчик похож на других членов своей семьи, то чем больше мы будем ему перечить, тем более entete {Упрям (франц.).} он станет, и мы никогда не вызволим его из этой беды. - А надо ли его вызволять, сударыня? - проворчал Уилл. - Мы со старушкой Марией не слишком-то любим друг друга, это правда. Но в конце концов разве дочь английского графа - не завидная партия для какого-то американского табачника? Тут вмешались его мать и сестра. Они не потерпят этого брака! На что Уилл ответил: - Вы просто собаки на сене. Самой он тебе не нужен, Фанни... - Он мне?! Помилуйте! - воскликнула леди Фанни, вскидывая головку. - Так почему же тебе жалко отдать его Марии? По-моему, Каслвуд хочет, чтобы она вышла за него. - Почему жалко отдать его Марии? - с жаром воскликнула госпожа де Бернштейн. - Или вы не помните, кто такой этот бедный мальчик и чем ваша семья обязана его семье? Его дед был лучшим другом вашего отца и отказался от этого поместья, от этого титула, от этого самого замка, где вы сейчас готовы устроить заговор против бедного одинокого мальчика, приехавшего к вам из Виргинии, - отказался, чтобы вы все могли этим пользоваться. А в благодарность за подобную доброту вы только-только не захлопнули перед бедняжкой вашу дверь, когда он в нее постучался, а теперь хотите женить его на перезрелой дуре, которая ему в матери годится! Нет, он на ней не женится! - Но ведь мы говорим и думаем точно так же, дорогая баронесса! - вмешалась леди Каслвуд. - Мы вовсе не хотим этого брака, каковы бы ни были намерения Марии и Каслвуда. - Вы предпочли бы приберечь его для себя, теперь, когда вы услышали, что он богат, - и он может стать еще богаче, запомните это, - воскликнула госпожа Беатриса, глядя на своих родственников. - Пусть мистер Уорингтон сказочно богат, сударыня, но это еще не причина, чтобы вы, ваша милость, постоянно напоминали нам, что мы бедны, - с некоторой запальчивостью перебила ее леди Каслвуд. - Во всяком случае, Фанни и мистер Гарри почти ровесники, и вы, я думаю, уж во всяком случае не станете утверждать, будто девушка, носящая нашу фамилию, может быть недостаточно хороша для любого джентльмена, родился ли он в Виргинии или где-нибудь еще. - Пусть Фанни изберет себе в мужья англичанина, графиня, а не американца. С такой фамилией и с такой заботливой матерью, с ее красотой и дарованиями она, несомненно, сумеет найти человека, ее достойного. Но то, что мне известно о дочерях этого дома, и то, что, как мне кажется, я вижу в нашем молодом родственнике, убеждает меня в одном: их союз не будет счастливым. - Но что такого, тетушка, вам известно обо мне? - спросила леди Фанни, багрово покраснев. - Только твой нрав, моя дорогая. Неужели ты думаешь, что я верю всем сплетням и пустой болтовне, которую приходится выслушивать в лондонских гостиных? Но достаточно твоего нрава и полученного тобой воспитания. Стоит только представить, что кого-нибудь из вас насильственно разлучат с Сент-Джеймским дворцом и Пэл-Мэл и обрекут жить на плантации среди дикарей! Да вы умрете от тоски или изведете мужа вечными упреками. Вы, дочери благородных семей, рождены украшать королевские дворы, а не вигвамы. Пусть же этот мальчик вернется в свою дикую глушь с женой, которая ему подходит. Невестка и племянница, в один голос заверив ее, что ничего другого они и не желают, сказали еще несколько незначащих фраз и удалились, а госпожа де Бернштейн через завешенную гобеленом дверь проследовала в свою спальню. Теперь ей все стало ясно, и, припоминая десятки многозначительных мелочей, она восхищалась извечной женской хитростью. Она дивилась собственной слепоте и недоумевала, каким образом она умудрилась не заметить эту нелепую интрижку, которая велась рядом с ней все последние дни. Как далеко зашло дело? Вот что было теперь важнее всего. Можно ли считать страсть Гарри серьезной и трагической, или это просто вспыхнувшая солома, от которой через день-два останется лишь пепел? Какие обещания он дал? Ее страшила пылкость Гарри и расчетливость Марии. Женщина в таком возрасте, - возможно, рассуждала госпожа Бернштейн, - уже настолько отчаялась, что ни перед чем не остановится, лишь бы обзавестись мужем. Скандал? Ба! Она уедет и будет жить принцессой в Виргинии, а в Англии пусть себе ужасаются и сплетничают, сколько им угодно, Так, значит, всегда есть что-то, о чем женщины никогда не рассказывают друг другу и в чем согласились друг друга обманывать? Порожден ли этот обман скрытностью или скромностью? Мужчина, едва почувствовав склонность к представительнице другого пола, спешит к другу, чтобы излить ему свои восторги. Женщина по мере сил старается скрыть свою тайну от других женщин. Значит, эта старушка Мария день за днем, неделю за неделей обманывала весь дом? Мария, посмешище своих родных? Я не стану из пустого любопытства наводить справки о прошлом леди Марии. И у меня есть свое мнение о прошлом госпожи Бернштейн. Сто лет назад люди большого света не были такими чопорными, как сейчас, когда все до единого добродетельны, чисты, нравственны, скромны, когда ни в чьих чуланах не спрятаны никакие скелеты, когда исчезли интриги, когда незачем бояться, что вдруг всплывут какие-то старые истории, когда нет девушек, продающих себя за богатство, и матерей, им в этом способствующих. Предположим, леди Мария и правда ведет свою маленькую игру, но так ли уж ее милость отступает от общепринятых обычаев? Вот о чем, несомненно, размышляла в уединении своей спальни баронесса де Бернштейн. ^TГлава XVIII^U Старая песня Едва миледи Каслвуд с сыном и дочерью удалилась через одну из дверей гостиной, как милорд Каслвуд покинул ее через другую, и тогда кроткие очи поднялись от пялец, оторвавшись от невинных фиалок и нарциссов, которые они с таким упорством и столь долго рассматривали. Очи обратились на Гарри Уорингтона, стоявшего под фамильным портретом возле огромного камина. Он тем временем успел собрать большую охапку тех алых роз, которые зовутся румянцем и так редко расцветают, едва минуют весенние дни благородных джентльменов и дам, и щедро украсил ими свою простодушную физиономию - щеки, лоб и даже юные уши. - Почему вы отказались поехать с тетушкой, кузен? - осведомилась барышня за пяльцами. - Потому что ваша милость приказали мне остаться, - ответил юноша. - Я приказала вам остаться? Ах, дитя мое! Вы считаете серьезным то, что было сказано в шутку! Неужели у вас в Виргинии все джентльмены столь учтивы, что каждое случайное слово, сорвавшееся с женских губ, считают приказом? Если так, то Виргиния должна быть раем для нашего пола. - Вы сказали... когда... когда мы гуляли по террасе в позапрошлый вечер... О, боже! - воскликнул Гарри голосом, дрожавшим от избытка чувств. - О, этот дивный вечер, кузен! - воскликнули пяльцы. - Ко... когда вы подарили мне эту розу с вашей груди! - возопил Гарри, внезапно извлекая из выреза камзола помятый и увядший цветок. - И я никогда с ней не расстанусь... не расстанусь, клянусь небом, пока будет биться мое сердце. И вы сказали: "Гарри, если тетушка захочет, чтобы вы поехали с ней, вы поедете, а если поедете, то забудете меня". Ведь вы же сказали это? - Все мужчины забывчивы, - со вздохом произнесла дева. - Может быть, кузина, у вас, в этой холодной, эгоистичной стране, но не у нас в Виргинии! - продолжал Гарри все в том же экстазе. - Мне было бы легче лишиться руки, чем отказать баронессе. Право же, мне было очень горько, когда пришлось ответить ей "нет", - ведь она была так добра ко мне и ведь благодаря ей я узнал ту... ту... О, боже! (Оказавшийся на дороге спаньель получает пинок и с визгом отскакивает от камина, а говорящий стремительно бросается к пяльцам.) Послушайте, кузина! Скажите, чтобы я прыгнул вон в то окно, и я прыгну. Скажите, чтобы я убил кого-нибудь, - и я убью. - О! Но, право, незачем так крепко сжимать мою руку, глупое дитя! - попеняла ему Мария. - Я не могу совладать с собой - таковы уж мы, южане. Там, где мое сердце, я должен излить и душу, кузина, - а где мое сердце, вам известно. С того вечера... когда... О, боже! С тех пор я почти не смыкал глаз... Я все хочу совершить что-нибудь... подвиг... Стать великим. Ах, Мария, почему больше нет великанов, о которых я читал в... в книгах, и я не могу пойти сразиться с ними! О, если бы с вами случилось несчастье, а я помог бы вам! Если бы вам понадобилась моя кровь, чтобы я мог всю ее до последней капли пролить за вас! И когда вы велели мне не ездить с госпожой Бернштейн... - Я велела тебе, дитя? Нет-нет. - Так мне показалось. Вы сказали, что знаете, насколько моя тетушка мне дороже моей кузины, и я сказал тогда то, что повторю и теперь: "Несравненная Мария! Ты мне дороже всех женщин мира и всех ангелов рая! Повели- и я отправлюсь куда угодно, хоть в темницу!" И неужели вы думали, что я способен уехать, раз вы пожелали, чтобы я был подле вас? - добавил он, помолчав. - Мужчины всегда говорят так... то есть... то есть я слыхала об этом, - поспешно поправилась девица. - Что может знать о ваших хитростях девушка, выросшая в деревне? Говорят, вы, мужчины, готовы расточать нам восторги, пламенные обещания и уж не знаю, что еще, но стоит вам уехать - и вы забываете о самом нашем существовании. - Но ведь я не хочу никуда уезжать, покуда я жив, - простонал молодой человек. - Мне все прискучило: не книги и тому подобные занятия - их я никогда не любил, - а охота и прочие развлечения, которые мне нравились в юности. До того как я увидел вас, я больше всего хотел стать солдатом; я волосы на себе рвал от досады, когда мой бедный брат отправился вместо меня в поход, в котором он погиб. Но теперь у меня только одно-единственное желание, и вам известно какое. - Глупенькое дитя! Разве вы не знаете, что я почти гожусь вам... - Я знаю, я знаю! Но что мне до этого? Ведь ваш бр... ну, все равно, кто... ведь кто-то из них пытался нарассказать мне о вас всякой всячины, и они показывали мне семейную библию, где записаны все ваши имена и дни рождений. - Ничтожества! Кто это сделал? - воскликнула леди Мария. - Милый Гарри, скажите мне, кто это сделал? Наверное, моя мачеха, жадная, гнусная, бессовестная, наглая гарпия? А о ней вам все известно? Известно, как она женила на себе моего отца, когда он был пьян - мерзкая тварь! - и... - Нет-нет, это была не леди Каслвуд, - перебил Гарри в изумлении. - Так, значит, тетушка! - продолжала разъяренная девица. - Блюстительница нравов, нечего сказать! Вдова епископа! А чьей вдовой она была до и после, хотела бы я знать? Ведь у нее, Гарри, была интрига с Претендентом и всякие интриги при ганноверском дворе - и она вела бы их и при папском дворе, и при турецком, представься ей только случай. А вы знаете, кем был ее второй муж? Ничтожество, которое... - Но тетушка ни разу не сказала о вас ни одного дурного слова, - вновь перебил ее Гарри, все больше и больше поражаясь бешеной вспышке своей нимфы. Марая подавила свою ярость. Ей показалось, что на удивленном лице ее собеседника читается и некоторый испуг перед злобностью, которой она дала волю. - Ах, какая я дурочка, - сказала она. - Но я хочу, чтобы ты думал обо мне хорошо, Гарри! И пылкий юноша схватил и, без сомнения, осыпал поцелуями ручку, которую ему вдруг протянули. - Ангел! - восклицает он и устремляет на нее взгляд, в котором говорит вся его честная и бесхитростная душа. Два рыбных садка, озаренные двумя звездами, излучали бы не больше жара, чем эта пара очей не первой молодости, в которые, не отрываясь, смотрел Гарри. Тем не менее он погрузился в их голубые глубины и воображал, будто зрит небо в их спокойном блеске. Так глупая собака (о которой в детстве нам поведал не то Эзоп, не то букварь) увидела в пруду кость, попробовала схватить ее и лишилась той кости, которую несла. Ах, смешная собака! Она увидела лишь отражение своей же кости в коварном пруду, который, наверное, покрылся рябью самых ласковых улыбок, невозмутимо поглотил лакомый кусок и вновь обрел обычную безмятежность. О, сколько обломков кроются под иной такой спокойной поверхностью! Какие сокровища роняли мы туда! Какие чеканные золотые блюда, какие бесценные алмазы любви, какие кости, одну за другой, и самую плоть нашего сердца! И разве некоторые очень верные псы-неудачники не прыгают туда сами, чтобы Омут засосал их с ушами и хвостом? Если бы души некоторых женщин можно было обшарить багром, чего только не отыскалось бы в их глубинах! Cavete, canes {Собаки, будьте осторожны! (лат.).}! Осторожнее лакайте воду. Что они ищут сделать с нами, эти злокозненные, бессердечные сирены? Зеленоглазая наяда не успокоится до тех пор, пока не увлечет беднягу под воду; она поет, чтобы завладеть им, она танцует, она обвивается вокруг него, сверкающая и гибкая, она щебечет и нашептывает у его щеки сладостные тайны, она лобзает его ноги, она шлет ему улыбки из чащи камышей - и все речное лоно манит его! "Иди же, пленительный отрок! Сюда, сюда, розовощекий Гилас!" И Гилас - бултых! - уже под водой. (Не правда ли, этот миф все время обновляется?) А довольна ли поймавшая его? Дорожит ли она им? Да не больше, чем брайтонский рыбак - одной из сотни тысяч селедок, попавших в его сеть... Когда Одиссей в последний раз проплывал мимо острова Сирен, и он, и его гребцы сохраняли полнейшее равнодушие, хотя целый косяк сирен распевал свои песни и расчесывал самые длинные свои кудри. Юный Телемак хотел было прыгнуть за борт, но грубые старики мореходы крепко держали дурачка, как он ни вырывался и ни вопил. Они были глухи и не слышали ни его воплей, ни пения морских нимф. Их подслеповатые глаза не видели, как прекрасны колдуньи. Перезрелые, старые кокетки-колдуньи! Прочь! Полагаю, вы давно уже румяните щеки, ваши скучные старые песни вышли из моды, как Моцарт, а расчесываете вы накладные волосы! В этой последней фразе Lector Benevolius {Благосклонный читатель (лат.).} и Sriptor Doc tissimus {Ученейший писатель (лат.).} фигурируют в качестве грубого старика Одиссей и его грубого старика боцмана, который и щепотки табака не дал бы за любую сирену с Сиреневого мыса} но в Гарри Уорингтоне мы находим зеленого Телемака, правда, ничуть не похожего на изнеженного юнца из напыщенной истории доброго епископа Камбрейского. Нет, ой не догадывается, что сирена красит ресницы, иp-под которых бросает на него смертоубийственны чарующие взгляды, что, опутав его кудрями, затем, по миновании надобности, она аккуратно уберет эти кудри в шкатулку, а удайся ей, как она намеревается, съесть его, то будет дробить его косточки с помощью новеньких-челюстей; только что полученных от дантиста и, по его словам, незаменимых для жевания. Песня не кажется Гарри Уорингтону на старой, ни скучной, а голос певицы - надтреснутым и фальшивым. Но... но... Ах, боже мой, братец Боцман! Вспомни, как нравилась нам эта опера, когда мы слушали ее в первый раз! "Cosi fan tutte" {"Так поступают все женщины" (итал.) - название оперы Моцарта.} - так она называлась... музыка Моцарта. Теперь, наверное, слова уже другие и музыка другая, другие певцы и скрипачи, другая публика в партере. Ну так что же: "Cosi fan tutte" все еще значится в афишах, и ее будут петь снова, снова и снова. Любой человек, имеющий ума на фартинг или собственного опыта на ту же внушительную сумму, или прочитавший прежде хотя бы один роман, должен был, когда Гарри минуту назад вытащил увядший цветочек, отвлечься и задуматься о чем-то своем, как и автор, готовый смиренно признаться, что он далеко отступил от темы, пока писал последние абзацы. Стоит ему увидеть, как влюбленная парочка шепчется в садовой аллее или в амбразуре окна, стоит ему перехватить взгляд, который Дженни посылает через комнату бесхитростному Джессеми, и он начинает вспоминать былые дни, когда... и прочее, и прочее. Эти вещи следуют друг за другом, подчиняясь общему закону, который, конечно, не так стар, как земля, но не менее стар, чем люди, по ней ходящие. Когда, повторяю, юноша достает со своей груди пучок ампутированной, а теперь и увядшей зелени и начинает его целовать, то надо ли прибавлять к этому что-нибудь еще? Например назвать имя садовника, у которого был куплен этот розовый куст, сообщить, как его поливали, обрезали, подстригали, унавоживали, или описать, каким образом роза оказалась на груди у Гарри Уорингтона? Rose, elle a vecu la vie des roses {Подобная розе, она прожила, сколько живут розы (франц.).}, - ее подстригали, поливали, высаживали, подвязывали, а потом срезали, прикололи к платью, подарили, и она очутилась в бумажнике и на груди вышеупомянутого юноши, согласно законам и судьбам, управляющим розами. А почему Мария подарила ее Гарри? А почему ему вдруг стал так нужен и так безмерно дорог этот пустячок? Разве все эти истории не одинаково банальны? Разве все они не похожи одна на другую? Так что толку, повторяю я, пересказывать их вновь и вновь? Гарри дорожит этой розой, потому что Мария строила ему глазки на старый испытанный лад, потому что она случайно встретилась с ним в саду - на старый испытанный лад, потому что он взял ее за руку - на старый испытанный лад, потому что они шептались за старой портьерой (дырявая старая тряпка, сквозь которую все видно), потому что утро было прекрасным, и оба они, встав очень рано, вышли прогуляться по парку, потому что у доброй бабушки Дженкинс разыгрался ревматизм и леди Мария пошла в деревню, чтобы почитать старушке и отнести ей студень из телячьих ножек, а кто-то ведь должен был нести корзинку. Можно было бы написать десяток глав, излагая все эти обстоятельства, но a quoi bon? {К чему? (франц.).} Житейские события, а особенно любовные увлечения, мне кажется, настолько напоминают все другие, им подобные, что я дивлюсь, уважаемые дамы и господа, почему вы еще продолжаете читать романы. Вздор! Разумеется, роза в бумажнике Гарри когда-то прежде росла, дала бутон, распустилась, а теперь увядала и сохла, подобно всем остальным розам. Наверное; вам хочется, чтобы я упомянул, что юный дурачок ее целовал? Конечно, он ее целовал. А скажите, пожалуйста, разве губы не были созданы именно для того, чтобы улыбаться, и сюсюкать, и (может быть) лгать, и целовать, и открываться, принимая баранью отбивную, сигару и тому подобное? Я не могу подробно рассказывать об этом эпизоде в истории наших виргинцев, потому что сам Гарри не осмелился рассказать о нем кому-нибудь из своих виргинских корреспондентов, а если он и писал Марии (а писал он непременно, раз они жили под одной кровлей и могли видеться когда угодно без всяких помех), эти письма были уничтожены; потому что впоследствии он предпочитал хранить полное молчание относительно этой истории, а узнать ее от благородной девицы мы тоже не можем, так как она никогда и ни о чем правды не говорила. Но cui bono {К чему? (лат.).} повторяю я снова. Что толку пересказывать эту историю? Благосклонный читатель, возьми для примера собственную свою историю или мою. А завтра она уже будет принадлежать мисс Фанни, которая только что удалилась в классную комнату в сопровождении куклы и гувернантки (у бедняжки в бюваре хранится свой вариант все той же избитой повести!), а послезавтра ее можно будет рассказывать уже про младенца, который сейчас вопит на лестнице, требуя соску. Возможно, Марии было приятно чувствовать свою власть над юным виргинцем и этой властью пользоваться, однако ей вовсе не хотелось, чтобы из-за нее Гарри поссорился с тетушкой, и тем более ей не хотелось навлечь на себя гнев госпожи де Бернштейн. Гарри пока еще не стал виргинским владыкой - он был всего лишь принцем. Королева может вступить в новый брак и обзавестись новыми принцами, а неизвестно, обязательно ли в Виргинии поместье наследует старший сын - qu'en savait elle? {Что она об этом знает? (франц.).} Они с милордом ее братом не обменялись ни единым словом касательно этого деликатного дела. Но они хорошо понимали друг друга, а кроме того, граф умел о многом догадываться без расспросов. Он прекрасно знал свою сестрицу: значительную часть жизни Мария провела в обществе брата и под его кровом, так что глава рода до тонкости изучил все ее склонности, привычки, хитрости и недостатки - не раз его сиятельство по своему благоусмотрению препятствовал или споспешествовал планам сестры, причем оба они обходились без каких-либо объяснений. Таким образом, за три дня до описываемых событий, когда леди Мария отправилась навестить в деревне бедную милую бабушку Дженкинс, у которой разыгрался ревматизм (а Гарри Уорингтон случайно прогуливался по лужайке под вязами), граф, окруженный собаками и сопровождаемый садовником, вышел во двор замка и окликнул сестру, как раз порхнувшую к воротам: - Молли, ты идешь навестить бабушку Дженкинс? У тебя доброе сердце, дорогая моя. Передай бабушке Дженкинс от меня эти полкроны - если только наш кузен Уорингтон уже не дал ей денег. Желаю приятной прогулки. Присмотри, чтобы она ни в чем не нуждалась. А за ужином милорд расспрашивал мистера Уорингтона о положении бедняков в Виргинии и о помощи, которая им оказывается, и наш юный джентльмен отвечал ему, как мог. Его сиятельство посожалел, что в Англии бедняков гораздо больше, чем в Новом Свете, и посоветовал Гарри почаще посещать бедняков, да и людей всех сословий, низких и высших, в деревне знакомиться с ведением сельского хозяйства, в городе - с мануфактурами и муниципальными учреждениями. Гарри выслушал эти дружеские наставления с надлежащей скромностью и в молчании, а госпожа Бернштейн, игравшая в пикет с капелланом, одобрительно кивнула. На следующий день Гарри оказался в судебном зале милорда, а на следующий провел очень много времени с милордом на ферме, причем на обратном пути милорд, как попечительный помещик, разумеется, навестил в деревне занемогшую старушку. Вероятно, в этот день леди Мария также отсутствовала - она читала душеспасительную книжку бедной милой бабушке Дженкинс, - но я полагаю, что госпожа Бернштейн вряд ли осведомлялась о местопребывании своей племянницы. "Каслвуд, Хэмпшир, Англия, 5 августа 1757 г. Дорогая Маунтин! Сначала, как я писал, Каслвуд и мои здешние родственники мне не понравились, то есть не слишком. Теперь я привык к их обычаям, и мы понимаем друг друга много лучше. Передай матушке вместе с моим нижайшим поклоном, что я надеюсь, что госпожа Эсмонд, узнав о большой доброте, с какой ее милость меня обласкала, помирится со своей сводной сестрой, баронессой де Бернштейн. Баронесса, как ты знаешь, была дочерью моей бабушки от ее первого мужа, лорда Каслвуда (только настоящим лордом по-настоящему был дедушка), однако это была не его вина, то есть того лорда Каслвуда, и он вел себя очень благородно с дедушкой, который всегда говорил нам о нем только хорошее, как ты знаешь. Баронесса Бернштейн сначала была замужем за священником, преподобным мистером Тэшером, который был таким ученым и добродетельным и в такой милости у его величества, как и моя тетушка, что его сделали епископом. Когда он умер, наш всемилостивейший государь по-прежнему не оставлял дружбой тетушку, которая вышла за ганноверского вельможу, который состоял при дворе - и, кажется, оставил баронессе большое богатство. Мой кузен милорд Каслвуд очень много мне о ней рассказывал, и мне она, без сомнения, выказывает большую доброту и ласку. Графиня (вдовствующая) Каслвуд, а также кузен Уилл и кузина Фанни описывались в моем предыдущем письме, отправленном с фалмутским пакетботом 20 июля с. г. Графиня и кузина с тех пор не переменились. С кузеном Уиллом мы добрые друзья. Часто катаемся верхом. Побывали на славных петушиных боях в Хемптоне и Уинтоне. Мой кузен - хитрая штучка, но, по-моему, я ему показал, что мы в Виргинии тоже кое-что понимаем. Преподобный мистер Сэмпсон, семейный капилан - превосходнейший проповедник и совсем не ханджа. Мой кузен граф становится любезнее с каждым днем, и я надеюсь, что в будущем году матушка пошлет его сиятельству с нашим кораблем лучшего нашего трубочного табаку (для арендаторов) и вичины. Он очень заботится о бедных. Его сестра леди Мария тоже. Она часами читает больным душеспасительные книги, и ее очень любят в деревне". - Ах, вздор, - сказала некая девица, которой Гарри дал прочесть свой драгоценный манускрипт. - Зачем вы мне льстите, кузен? - Да, вас любят в деревне... и не только там, - сказал Гарри с многозначительной паузой, - а дальше я вам и еще больше польстил, как вы это называете. "Тут есть больная старушка, которая понравилась бы госпоже Эсмонд, такая это добрая и благочистивая женщина. Леди Мария часто ходит читать ей, потому что для нее, говорит она, это большое утешение. Впрочем, хотя у ее милости голос удивительно прекрасный, и когда она разговаривает, и когда поет (она играет в церкви на органе и дивно поет там), я не думаю, чтобы бабушке Дженкинс он приносил большое утешение, потому что она совсем оглохла от старости. Однако память у нее сохранилась полностью, и она не забыла времени, когда моя досточтимая бабушка Рэйчел леди Каслвуд жила здесь. Она говорит, что лучше моей бабушки в мире не было женщины; она подарила ей корову, когда она выходила замуж, и вылечила ее мужа дедушку Дженкинса от коллек, от которых он очень мучился. Наверное, она вылечила его теми пилюлями и каплями, которые моя досточтимая матушка положила мне в чемодан, когда я уезжал из милой Виргинии. Только я с тех пор не болел и в пилюлях не нуждался. Но дал их Гамбо, так как он опивается и объедается в людской. А второй ангел после бабушки (нота бене. В прошлом письме я, кажется, написал "ангел" с ошибкой), говорит матушка Дженкинс, это леди Мария, которая шлет почтительный поклон своей тетеньке в Виргинии и хорошо помнит ее и дедушку с бабушкой, которых видела маленькой девочкой, когда они приезжали в Европу. А знаешь, у них здесь висит портрет дедушки, и я живу в его прежних комнатах, и милорд Каслвуд говорит, что их теперь будут называть моими. Больше мне пока писать нечего, и я кончаю, посылаю самый любящий и почтительный привет матушке, поклон мистеру Демпстеру, поцелуй Фанни и добрые пожелания старому Гамбо, Натану, старой и молодой Динам, пойнтеру и Нахалке и всем друзьям от помнящего их Гарри Эсмонда-Уорингтона. Написал и отослал письмо дяде Уорингтону в Норфолк. Атвета пока не получил". - Написано, мне кажется, грамотно, кузина? - осведомился автор письма у критика, которому показал его. - О, достаточно грамотно для светского человека, - ответила леди Мария, которая предпочитала не слишком углубляться в вопросы орфографии. - Я знаю, что в письме к матушке одно слово - "ангел" - я написал с ошибкой, но теперь я научился писать его правильно. - Каким же образом, сударь? - Мне кажется - глядя на вас, кузина. - И с этими словами мистер Гарри отвесил ее милости низкий поклон, и на его щеках вновь расцвели розы, словно он с поклоном предложил ей букет. ^TГлава XIX,^U содержащая как Любовь, так и Удачу Когда члены семьи вновь собрались за обеденным столом, на лице госпожи Бернштейн не было заметно ни малейшего неудовольствия, и она держалась со всеми, в том числе и с Гарри, очень ласково и сердечно. На этот раз она похвалила повара и сказала, что фрикасе превосходно и что нигде не водится таких угрей, как в каслвудских рвах; она не согласилась, будто вино отдает пробкой, и не пожелала даже слушать о том, чтобы откупорили новую бутылку для такой никому не нужной старухи, рак она; а когда была подана новая бутылка, предложила тост за здоровье госпожи Эсмонд-Уорингтон и выразила надежду, что Гарри заручился разрешением своей матушки привезти с собой назад в Виргинию жену-англичанку. Он, конечно, не помнит свою бабушку - ее, баронессы Бернштейн, милую маменьку? И баронесса принялась развлекать общество рассказами про свою мать, про ее красоту и благочестие, про ее счастливую жизнь со вторым мужем, хоть она и была намного старше полковника Эсмонда. Она слышала, что это была чудесная пара. Их взаимной любовью восхищалась вся страна. Так как же после этого можно говорить о том, что разница в возрасте супругов имеет хоть какое-нибудь значение? Миледи Каслвуд, ее сын и дочь хранили молчание все время, пока госпожа Бернштейн продолжала болтать. Гарри был вне себя от восторга, а Мария недоумевала. Лорд Каслвуд старался отгадать, какой неожиданный каприз или хитрый ход кроется за этим необычайным добродушием его тетушки, однако не позволил появиться на своем лице и тени озабоченности или сомнения, и оно хранило выражение полнейшего удовольствия. Веселое настроение баронессы заразило все общество: никто из сидевших за столом не был обойден и должен был выслушать от нее любезность. Когда после какого-то комплимента но адресу мистера Уилла этот прямодушный юноша выразил удивление и радость по поводу такой перемены в тетушке, она откровенно призналась: - Мила, мой дорогой? О, разумеется! Я хочу помириться с вами после того, как была чрезвычайно груба б каждым из вас сегодня утром. Когда я была маленькой девочкой и жила здесь с родителями, мне помнится, я поступала точно так же. Нашалив утром, вечером я всячески ластилась к ним. Я помню, как в этой самой комнате за этим самым столом - о, много сотен лет назад! - я вот так же ласкалась к отцу, матери и твоему деду, Гарри Уорингтон; а на ужин были угри, как сегодня, - именно блюдо с угрями и привело мне на память эту сцену, Я была такой же своевольной и капризной в тот день, когда мне было семь лет, как и сегодня, когда мне семьдесят, а посему я признаюсь в своих грехах и прошу прощения, как подобает хорошей девочке. - Отпускаю их вам все, ваша милость, - воскликнул капеллан, также сидевший за столом. - Но вашему преподобию неизвестно, какой раздражительной и злой я была. Я выбранила мою сестрицу Каслвуд, я выбранила ее детей, накинулась на Гаррв Уорингтона - и все только потому, что он не захотел по ехать со мной в Танбридж-Уэлз. - Но я хочу поехать, сударыня. Я буду сопровождать вас с величайшим удовольствием, - сказал мистер Уортон. - Видите, господин капеллан, какие они все добрые, почтительные дети. Это я была сердитой и придирчивой. Я обошлась с ними попросту жестоко. Мария, прошу тебя прощения, моя милая. - Право, сударыня, вы меня ничем не обидели! - ответила Мария смиренной просительнице. - Нет-нет, дитя, очень обидела. Сама себе наскучив, я сказала тебе, что твое общество мне скоро наскучит. Ты предложила поехать со мной в Танбридж, а я ответила тебе грубым отказом. - Ах, сударыня, если вы нездоровы и мое присутствие вам тягостно... - Нисколько не тягостно! Ты сказала, что готова поехать, и это было очень мило с твоей стороны. И я решительным образом молю, прошу, настаиваю, требую, приказываю, чтобы ты поехала. Милорд наполнил свою рюмку и отпил вино. Вид у его сиятельства был самый невинный. Так вот, значит, зачем разыгрывалась вся эта комедия! - То, что может доставить удовольствие тетушке, для меня величайшая радость, - сказала Мария, стараясь придать своему лицу счастливое выражение. - Ты должна погостить у меня, дорогая, а я обещаю быть хорошей и не приходить в дурное настроение. Милый граф, ты уступишь мне на время твою сестру? - Леди Мария Эсмонд уже в том возрасте, когда подобные разрешения ей не нужны, - ответил милорд с поклоном. - Если кто-нибудь из нас может быть вам полезен, сударыня, вам достаточно только сказать об этом. Истолковать же эту фразу следовало так: "Черт бы побрал старуху! Она увозит Марию, чтобы разлучить ее с виргинцем!" - Ах, как приятно будет пожить в Танбридже! - вздохнула леди Мария. - Мистер Сэмпсон будет вместо тебя навещать матушку Дженкинс, - продолжал милорд. Гарри чертил пальцем по столу. Какие восторги еще совсем недавно сулило ему будущее! Какие прогулки рисовало ему воображение, какие поездки верхом, какие бесконечные разговоры, какие восхитительные живые изгороди и пленительные уединенные беседки, какие часы над нотными тетрадями, какой лунный свет, какое нежное воркование! Да, этот день был уже близок. Все должны были уехать: миледи Каслвуд - к друзьям, госпожа Вернштейн - на воды, и он остался бы наедине со своей божественной чаровницей - наедине с ней и с неизъяснимой радостью! Мысль о подобном счастье сводила его с ума. Все они уедут. Он останется один в раю - будет сидеть у ног этого ангела, целовать край этого белого платья. О, боги, такое блаженство было слишком велико, чтобы сбыться. "Я знал, что этого не будет, - думал бедный Гарри, - Я знал, что-нибудь произойдет и ее у меня отнимут". - Но ты проводишь нас в Танбридж, племянник Уорингтон, чтобы на нас не напали разбойники, - сказала госпожа де Бернштейн. Гарри Уорингтон всеми силами души надеялся, что никто не заметил, как он покраснел. Он попытался говорить твердым и ровным голосом. Да, он их проводит, и они могут не страшиться никаких опасностей. Опасности! Гарри чувствовал, что был бы только рад им. Он сразил бы десять тысяч разбойников, посмей они приблизиться к экипажу его возлюбленной! Но, как бы то ни было, он будет ехать рядом с этим экипажем и иногда видеть в окошке ее глаза. Пусть он не сможет говорить с ней, но он будет подле нее. Вечером на постоялом дворе он будет пожимать несравненную ручку, а утром она будет опираться на его локоть, когда он поведет ее к карете. До Танбриджа они будут ехать целых два дня, и, наверное, день или два он пробудет там. Разве приговоренный к смерти не бывает рад даже двум-трем дням отсрочки? Как видите, мы лишь намекнули на душевное состояние мистера Гарри Уорингтона, но не стали ни подробно его описывать, ни измерять ту пучину глупости, в которую погрузился бедный дурачок. Некоторые юнцы переносят недуг любви легко и спокойно. Другие, подхватив эту болезнь, находят свою гибель или, все-таки оправившись, хранят ее следы до могилы или до глубокой старости. Я считаю, что нечестно записывать слова молодого человека, бредящего в жару этой лихорадки. Пусть он влюблен в женщину вдвое старше его, но разве нам всем не приходилось читать о юноше, покончившем с собою из-за роковой страсти к мадемуазель Нинон де Ланкло, которая, как оказалось, была его бабушкой? Пусть ты и стал настоящим ослом, юный виргинец Гарри Уорингтон! Но разве в Англии больше никто не кричит по-ослиному? Так лягайте и поносите его те, кому ни разу не довелось испустить ослиный рев, но будьте снисходительны к нему вы, честные пожиратели репейников. Длинноухие сотрапезники, примите дружески собрата-осла! - Ты побудешь с нами день-другой в Танбридже, - продолжала госпожа Бернштейн. - Поможешь нам устроиться на квартире, а потом вернешься в Каслвуд стрелять куропаток и заниматься всеми теми прекрасными вещами, которые ты изучаешь вместе с милордом. Гарри поклонился в знак согласия. Целая неделя небесного блаженства! Значит, жизнь еще не совсем пуста и никчемна. - А так как на водах, несомненно, собралось большое общество, я смогу представить тебя многим людям, - милостиво добавила баронесса. - Общество! А! Мне не нужно никакого общества, - со вздохом сказал Гарри. - То есть я хочу сказать, что мне будет вполне достаточно вашего общества и общества леди Марии, - добавил он пылко, и, без сомнения, мистер Уилл подивился вкусу своего кузена. Так как эта ночь оказалась последней, которую кузену Гарри предстояло в этот приезд провести под каслвудским кровом, кузен Уилл заметил, что ему, его преподобию и Уорингтону не мешает встретиться в спальне последнего и рассчитаться, против чего Гарри, порядочно выигравший у вышеупомянутых джентльменов, отнюдь не возражал. И вот, когда дамы удалились на покой, а милорд, как было у него в обычае, ушел к себе, трое джентльменов собрались в маленькой комнате Гарри перед чашей пунша, обычной полуночной подругой Уилла. Однако у Уилла был свой способ расчета: он достал две новые колоды карт и предложил Гарри сыграть на весь свой долг, чтобы либо удвоить его, либо полностью отыграться. У бедняги капеллана наличных было не больше, чем у младшего брата лорда Каслвуда. Гарри же вовсе не хотелось забирать их деньги. Разве мог он причинить страдание брату своей обожаемой Марии и дать повод кому-либо из ее близких усомниться в его великодушии и щедрости? Он готов дать им реванш, как они желают. Он будет играть с ними до полуночи, а ставки они пусть назначают, какие им угодно. И вот они взялись за дело: загремели кости в стаканчике, были стасованы и сданы карты. Весьма вероятно, что Гарри вовсе не думал о картах. Весьма вероятно, он думал: "Сейчас моя любимая сидит, распустив свои прекрасные золотые волосы, и над ними хлопочет горничная. Счастливая горничная! А теперь она опустилась на колени, моя святая, и возносит молитвы к небесам, где пребывают ангелы, подобные ей. А теперь она опочила за атласными занавесками. Да благословит, да благословит ее бог!" - Вы удваиваете? Я прикуплю две карты к моим обеим. Благодарю вас, довольно... десятка... и еще? Дама - два раза чистые двадцать одно, и раз вы удвоили, так, значит, вы должны мне... Могу себе представить, как мистер Уильям разражался проклятиями, а его преподобие - горькими сетованиями по поводу везенья молодого виргинца. Он выигрывал, потому что не стремился выиграть. Фортуна, эта бесстыдная кокетка, улыбалась ему, потому что он думал о другой богине, возможно, столь же неверной. Вероятно, Уилл и капеллан старательно увеличивали ставки в надежде, что богатый виргинец хочет дать им полностью отыграться. Однако Гарри Уорингтон ни о чем подобном не помышлял. У себя в Виргинии он играл в подобные игры сотни раз (откуда мы можем сделать вывод, что он скрывал от своей благородной матушки очень многие подробности своей жизни) и научился не только играть, "но и платить. А всегда честно расплачиваясь со своими друзьями, он ожидал того же и от них. - Да, удача как будто и впрямь на моей стороне, кузен, - сказал он в ответ на угрюмые проклятия Уилла, - и я вовсе не хочу ею злоупотреблять, но ведь не думаете же вы, что я буду полным дураком и вовсе от нее откажусь? У меня уже накопилось много ваших векселей. Если мы будем играть и дальше, то, с вашего соизволения, только на наличные или же если не на деньги, то на какие-нибудь ценности. - Вот вы, богачи, всегда так, - проворчал Уилл. - Никогда не дадите в долг без обеспечения и всегда выигрываете, потому что вы богаты. - Право, кузен, вы что-то слишком часто попрекаете меня моим богатством. У меня хватает денег на мои нужды и на моих кредиторов. - Ах, если бы каждый из нас мог сказать о себе то же! - простонал капеллан. - Как были бы счастливы и мы и заимодавцы! Так что же мы можем поставить, чтобы и дальше играть с нашим победителем?! Ах да, мое новое облачение, мистер Уорингтон. Согласны вы поставить против него пять фунтов? Если я проиграю, то смогу проповедовать и в старом. Постойте-ка! У меня ведь есть еще "Проповеди" Иоанна Златоуста, "Мученики" Фокса и "Хроники" Бейкера, а также корова с теленком. Что вы поставите против них? - Вексель кузена Уилла на двадцать фунтов, - воскликнул мистер Уорингтон, доставая один из этих документов. - Ну, так я поставлю мою вороную кобылу, но только не против векселей вашей чести, а против наличных. - И я поставлю своего коня. Против шестидесяти фунтов! - крикнул Уилл. Гарри принял ставки обоих джентльменов. Через десять минут и 1сонь и вороная кобыла переменяли владельца. Кузен Уилл принялся сыпать еще более яростными проклятиями. Священник швырнул на пол парик, соперничая со своим учеником в громогласности сквернословия. Мистер Гарри сохранял полнейшее спокойствие и не чувствовал ни малейшей радости по поводу своего триумфа. Они хотели, чтобы он играл с ними, и он согласился. Он знал, что непременно выиграет. "О возлюбленный дремлющий ангел! - думал он. - Как могу я не верить в победу, если ты ласкова со мной!" Он устремил взгляд на окно по ту сторону двора - на окно ее спальни, как ему было известно. Его жертвы еще не успели перейти через двор, а он уже забыл про их стенания и проигрыш. Ведь вон под той сияющей трепетной звездой, за окном, в котором мерцает ночник, покоится его радость, его сердце, его сокровище! ^TГлава XX^U Facilis descensus {Легок спуск (лат.).} В своем недавно упомянутом романе добрый епископ Камбрейский описывает неутешное горе Калипсо из-за отъезда Одиссея, но я не помню, обмолвился ли он хоть словом о страданиях камеристки Калипсо, когда та прощалась с камердинером Одиссея. Слуги, наверное, вместе проливали слезы где-нибудь на кухне, пока господин и госпожа обменивались последним отчаянным поцелуем в гостиной; они, наверное, обнимались в кубрике, пока сердца их хозяев разрывались от тоски в капитанской каюте. Когда колокол прозвонил в последний раз и помощник Одиссея рявкнул: "Провожающих просят сойти на берег!", Калипсо и ее служанка, наверное, обе прошли по одним сходням; их сердца одинаково сжимались, а из глаз струились слезы, и обе, наверное, махали с набережной носовыми платками (весьма различавшимися ценой и материей) своим друзьям на уплывающем судне, а толпа на берегу и команда на борту корабля кричали "гип-гип ура!" (то есть какое-нибудь греческое напутствие такого же рода) в честь отправляющихся в плаванье. Но важно одно; если Калипсо ne pouvait se consoler {Не могла утешиться (франц.).}, горничная Калипсо ne pouvait se consoler non plus {Тоже не могла ут