от векселей  и
написал старому джентльмену сердитое письмо, предлагая на  будущее  оставить
его в  покое.  Опротестованные  векселя  пришли  обратно,  и  "Седли  и  К<sup>o</sup>"
вынуждены были оплатить их доходами  от  мадрасской  операции,  а  частью  и
сбережениями Эмми.
     Кроме  пенсии  в  пятьдесят  фунтов  в  год,  у   нее,   по   заявлению
душеприказчика ее мужа, была еще сумма  в  пятьсот  фунтов,  находившаяся  в
момент смерти Осборна на руках у агентов; эту сумму опекун Джорджа,  Доббин,
предлагал поместить из восьми годовых процентов в  одну  индийскую  контору.
Мистер Седли, подозревавший майора в каких-то неблаговидных расчетах на  эти
деньги, был  категорически  против  предложенного  плана.  Он  отправился  к
агентам,  чтобы  лично  протестовать  против  такого  помещения  упомянутого
капитала. Там он узнал, к своему изумлению, что никто им  не  доверял  такой
суммы, что все оставшиеся после покойного капитана средства не превышают ста
фунтов, а названные пятьсот фунтов, по-видимому, составляют особую сумму,  о
которой известно только майору Доббину. Окончательно  убедившись,  что  дело
нечисто, старик Седли начал преследовать майора. Как  самый  близкий  дочери
человек, он  потребовал  отчета  относительно  средств  покойного  капитана.
Доббин  замялся,  покраснел  и  стал  давать  невразумительные  ответы.  Это
подтверждало  подозрение  старика,  что  он   имеет   дело   с   мошенником.
Величественным тоном высказал он этому офицеру "всю правду в глаза", как  он
выразился, то есть попросту выразил убеждение, что майор незаконно  присвоил
деньги его покойного зятя.
     Тут Доббин вышел из терпения, и если бы его обвинитель не был так  стар
и жалок, между обоими джентльменами, сидевшими за столиком кофейни  Слотера,
где происходило их объяснение, непременно вспыхнула бы ссора.
     - Поднимемтесь ко  мне,  сэр,  -  пробормотал  майор  с  сердцем,  -  я
настаиваю на том, чтобы вы поднялись ко мне, и я покажу  вам,  кто  оказался
пострадавшей стороной: бедный Джордж или я.
     И он потащил старика к себе в номер и достал из конторки счета и  пачку
долговых  обязательств,  выданных  Осборном,  который,   надо   отдать   ему
справедливость, охотно выдавал такие обязательства.
     - Джордж оплатил свои векселя при отъезде из Англии, но, когда он пал в
сражении, у него не осталось и сотни фунтов. Я и еще два товарища-офицера из
своих сбережений собрали небольшую сумму, а вы осмеливаетесь  говорить,  что
мы стараемся обобрать вдову и сироту.
     Седли был очень сконфужен и  притих,  хотя  в  действительности  Уильям
Доббин изрядно насочинил старому джентльмену: это были его деньги, полностью
все пятьсот фунтов, он на  свои  средства  похоронил  друга  и  оплатил  все
расходы, связанные с его смертью и с переездом несчастной Эмилии.
     Об этих издержках старый Осборн ни разу не дал себе труда подумать,  да
и никто из родственников Эмилии не вспомнил об этом,  не  говоря  уж  о  ней
самой. Вполне доверяя майору Доббину как бухгалтеру, она не  вникала  в  его
несколько запутанные расчеты и понятия не имела, как много она ему должна.
     Два-три раза в год, верная своему обещанию, она  писала  ему  письма  в
Мадрас, - письма, целиком наполненные маленьким Джорджи. Как дорожил  Уильям
этими письмами! Каждый раз, когда Эмилия писала ему, он отвечал  ей,  но  по
собственному почину никогда  не  писал.  Зато  он  посылал  ей  и  крестнику
бесчисленные напоминания о себе. Так он заказал  и  выслал  ей  целый  набор
шарфов и великолепные китайские шахматы  из  слоновой  кости.  Пешками  были
зеленые и белые человечки с настоящими мечами и щитами, конями - всадники, а
турами - башни на спинах слонов.
     - Даже у миссис Манго шахматы далеко  не  такие  роскошные,  -  заметил
мистер Песлер.
     Шахматы привели Джорджи в  восхищение,  и  он  в  первом  своем  письме
печатными буквами благодарил крестного за  подарок.  Доббин  присылал  также
консервированные фрукты и маринады; когда  юный  джентльмен  тайком  отведал
последних, достав их из буфета, он чуть не  задохнулся,  и  решил,  что  это
наказание за воровство: так они сожгли ему  горло.  Эмми  с  юмором  описала
майору это происшествие. Доббина обрадовало в ее письме  то,  что  состояние
духа у нее стало бодрее и что она уже может  смеяться.  Он  прислал  ей  две
шали: белую - для нес самой, и черную с пальмовыми листьями - для ее матери,
а также дна теплых зимних красных шарфа для старого мистер? Седли и Джорджа.
Шали стоили по меньшей мере  по  пятидесяти  гнней  каждая,  как  определила
миссис Седли. Она надевала свою и церковь, и знакомые дамы поздравляли ее  с
роскошной обновкой. Белая  шаль  Эмми  очень  украшала  ее  скромное  черное
платье.
     - Какая жалость, что она и слышать о нем не хочет,  -  сетовала  миссис
Седли, обращаясь к миссис Клеи и к другим своим приятельницам в Бромптоне. -
Джоз никогда не присылал нам таких подарков, он жалеет для нас денег. Майор,
очевидно, но уши влюблен, но, как только я намекну ей об этом, она краснеет,
начинает плакать, уходит к себе и сидит там со своей миниатюрой.  Мне  тошно
смотреть на эту миниатюру. Желала бы я, чтобы мы никогда  не  встречались  с
этими противными, заносчивыми Осборнами.
     Среди таких скромных событий и в таком скромном кругу протекало  раннее
детство Джорджа. Мальчик рос хрупким, чувствительным,  изнеженным,  властным
по  отношению  к  своей  кроткой  матери,  которую  он  любил  со  страстной
нежностью. Он командовал и всеми прочими членами своего маленького мирка. По
мере того как он становился старше,  взрослые  удивлялись  его  высокомерным
замашкам и полному сходству с отцом. Он приставал к  ним  с  вопросами,  как
всегда  делают  пытливые  дети,  и,  пораженный  глубиной  его  замечаний  и
наблюдении, дедушка надоел всем в клубе рассказами о гениальности и учености
мальчика. Бабушку мальчик принимал с добродушным безразличием. Тесный кружок
его близких считал, что такого умницы еще  не  было  на  свете,  и  Джорджи,
унаследовавший самомнение отца, думал, вероятно, что они не ошибаются.
     Когда ему было около шести лет,  Доббин  вступил  с  ним  в  оживленную
переписку. Майор спрашивал, собирается  ли  Джорджи  поступать  в  школу,  и
выражал надежду, что он займет там достойное место, -  или  он  предпочитает
иметь хорошего учителя дома? А  когда  пришло  время  начинать  учение,  его
крестный и  опекун  деликатно  предложил  взять  на  себя  все  издержки  по
воспитанию Джорджи, так как они будут тяжелы  для  скудных  средств  матери.
Словом, майор всегда думал об Эмилии и ее маленьком сыне  и  приказал  своим
поверенным  доставлять  мальчику  книжки  с  картинками,  краски,  парты   и
всевозможные пособия для занятий и развлечений.
     За три дня  до  того,  как  Джорджу  исполнилось  шесть  лет,  какой-то
джентльмен в сопровождении слуги подъехал на двуколке к дому мистера Седли и
пожелал видеть мистера  Джорджа  Осборна.  Это  был  мистер  Булей,  военный
портной с Кондит-стрит, который явился  по  поручению  майора,  чтобы  снять
мерку с юного джентльмена и сшить ему суконный костюм. Он имел честь шить на
капитана, отца юного джентльмена.
     Иногда - и, без сомнения, также по желанию майора - его сестры,  девицы
Доббин, заезжали в фамильном экипаже, чтобы  пригласить  Эмилию  и  мальчика
покататься. Покровительство и любезность этих леди стесняли Эмилию,  но  она
переносила это довольно кротко, потому что была по натуре уступчива; к  тому
же прогулка в  роскошном  экипаже  доставляла  маленькому  Джорджу  огромное
удовольствие. Иногда девицы просили отпустить к ним ребенка на целый день, и
он всегда с радостью ездил к ним, в их прекрасный дом  с  большим  садом  на
Денмарк-Хилле, где в теплицах вызревал прекрасный виноград, а на шпалерах  -
персики.
     Однажды девицы Доббин любезно явились к Эмилии  с  новостями,  которые,
они уверены, доставят ей удовольствие... нечто очень интересное,  касающееся
их дорогого Уильяма.
     - Что такое? Не возвращается ли он домой? - спросила Эмилия, и в глазах
ее блеснула радость.
     О нет, совсем не то, - но у них есть основание думать, что милый Уильям
скоро женится...  на  родственнице  близкого  друга  Эмилии,  мисс  Глорвине
О'Дауд, сестре сэра Майкла О'Дауда, приехавшей  в  гости  к  леди  О'Дауд  в
Мадрас... на очень красивой и воспитанной девушке, как все говорят.
     Эмилия только сказала: "О!"  Какое  в  самом  деле  приятное  известие.
Правда, она и мысли не допускает, что Глорвина похожа на ее старую знакомую,
женщину редкой доброты... но... но, право, она очень рада.  И  под  влиянием
какого-то необъяснимого побуждения она схватила в объятия маленького Джорджа
и расцеловала его с чрезвычайной нежностью. Когда она отпустила мальчика, ее
глаза были влажны и она не произнесла и двух слов во время всей  прогулки...
хотя, право же, была очень, очень рада!
 
        ГЛАВА XXXIX
     Глава циническая
 
     Но вернемся ненадолго к нашим старым хэмпширским знакомым, чьи  надежды
на то, что они унаследуют имущество своей  богатой  родственницы,  оказались
так прискорбно обмануты. Для Бьюта Кроули, рассчитывавшего на тридцать тысяч
фунтов, было тяжелым ударом получить всего лишь пять. Из этой  суммы,  после
того как были уплачены  его  собственные  долги  и  долги  его  сына  Джима,
учившегося в колледже, остался совершеннейший пустяк на приданое его четырем
некрасивым дочерям. Миссис Бьют так никогда и не узнала, вернее - никогда не
пожелала  признаться  себе  в  том,  насколько  ее   собственное   тиранство
способствовало разорению мужа. Она клялась и уверяла, что сделала  все,  что
только может сделать женщина. Разве ее вина, что она не обладает  искусством
низкопоклонничества, как ее лицемерный племянник Питт Кроули? Она желает ему
того счастья, какое он заслужил своими бесчестными происками.
     - По крайней мере, деньги останутся в семье, - соизволила она заметить.
- Питт ни за что не истратит их, будьте покойны, потому что большего  скряги
не найти во всей Англии, и он так же гадок, но только в другом роде,  как  и
его расточительный братец, этот распутник Родон.
     Таким образом, миссис Бьют после первого взрыва ярости и  разочарования
начала приспосабливаться, как могла, к изменившимся обстоятельствам, то есть
принялась усердно наводить экономию и урезывать расходы. Она  учила  дочерей
стойко  переносить  бедность  и  изобретала  тысячи  остроумнейших  способов
скрывать ее или не допускать до  порога.  С  энергией,  достойной  всяческой
похвалы, она возила их на  вечера  и  на  общественные  собрания  и  даже  в
пасторском доме принимала гостей гораздо  чаще,  радушнее  и  любезнее,  чем
раньше, когда ей  улыбалась  надежда  унаследовать  состояние  дорогой  мисс
Кроули. Никто не мог бы заподозрить по внешнему виду, что семья обманулась в
своих ожиданиях, или, судя по ее частым появлениям в  обществе,  догадаться,
насколько они стеснены в средствах и даже недоедают дома. Ее дочери  гораздо
лучше наряжались, чем раньше. Они появлялись на всех вечерах в Винчестере  и
Саутгемптоне, добирались даже до Кауза, чтобы попасть на балы и  празднества
по случаю скачек и гребных гонок, и их карета с лошадьми, выпряженными прямо
из плуга, постоянно была в разгоне, пока, наконец, чуть  ли  не  все  кругом
поверили, что каждой из четырех сестер досталось  состояние  от  тетки,  имя
которой произносилось в семье  не  иначе  как  с  уважением  и  трогательной
благодарностью. Я не знаю более распространенной лжи на Ярмарке Тщеславия, и
всего замечательнее, что люди уважают себя за такое лицемерие  и,  обманывая
других относительно  размеров  своих  средств,  видят  в  этом  чуть  ли  не
добродетель.
     Миссис Бьют, конечно, считала себя одной из самых добродетельных женщин
Англии,  и  вид  ее  счастливой  семьи  был  для  посторонних  назидательным
зрелищем. Девицы были так веселы, так любезны,  так  хорошо  воспитаны,  так
скромны. Марта прелестно рисовала цветы  и  снабжала  своими  произведениями
половину благотворительных базаров в графстве; Эмма была настоящим  соловьем
графства, и ее стихи в "Хэмпширском телеграфе" служили украшением его отдела
поэзии; Фанни  и  Матильда  пели  дуэты,  а  мамаша  аккомпанировала  им  на
фортепьяно,  между  тем  как  две  другие  сестры,  обнявшись,  самозабвенно
слушали. Никто не знал, как бедные девочки зубрили эти дуэты  у  себя  дома,
никто не видел, как мамаша муштровала их часами. Одним словом,  миссис  Бьют
сносила с веселым лицом превратности судьбы  и  соблюдала  внешние  приличия
самым добродетельным образом.
     Миссис Бьют делала все, что могла сделать хорошая и почтенная мать. Она
приглашала к себе яхтсменов из Саутгемптона, священников  из  Винчестерского
собора и офицеров из местных казарм. Во время судебных сессий  она  пыталась
заманить  к  себе  молодых  судейских  и  поощряла  Джима  приводить   домой
товарищей, с которыми он участвовал в охоте. Чего не сделает мать для  блага
своих возлюбленных чад!
     Понятно, что между такой женщиной и ее деверем,  ужасным  баронетом  из
замка, не могло быть ничего общего. Разрыв между братьями был полный.  Да  и
никто из соседей теперь знать не хотел сэра Питта, ибо старый  баронет  стал
позором  для  всего  графства.  Его  отвращение   к   порядочному   обществу
усиливалось с каждым годом, и с тех пор как Питт и леди Джейн после  свадьбы
сочли своим долгом нанести ему визит, ворота его замка не отворялись ни  для
одного господского экипажа.
     Это был неудачный, ужасный визит, о котором в семье вспоминали потом не
иначе как с содроганием. Питт, сам не свой от стыда, просил жену никогда  не
упоминать о нем, и только через миссис Бьют, которая по-прежнему знала  все,
что делалось в замке, стали известны подробности  приема,  оказанного  сэром
Питтом сыну и невестке.
     Пока они ехали по аллее парка в своей чистенькой, нарядной карете, Питт
с негодованием и  ужасом  заметил  большие  вырубки  между  деревьев  -  его
деревьев, - которые старый баронет рубил совершенно безбожно.  Вид  у  парка
был заброшенный и унылый. Проезжие  дороги  содержались  дурно,  и  нарядный
экипаж тащился по грязи и проваливался в  глубокие  лужи.  Большая  площадка
перед террасой почернела и  затянулась  мхом;  нарядные  когда-то  цветочные
клумбы поросли сорной травой и заглохли. Почти по всему фасаду  дома  ставни
были наглухо закрыты; засов у  входной  двери  был  отодвинут  только  после
целого ряда звонков, и когда Хорокс  ввел  наконец  наследника  Королевского
Кроули и его молодую жену в  жилище  предков,  какое-то  существо  в  лентах
промелькнуло по почернелой дубовой лестнице и исчезло в верхних  покоях.  Он
проводил их в так называемую "библиотеку" сэра Питта. и чем  больше  Питт  и
леди Джейн приближались к этой  части  здания,  тем  сильнее  ощущали  запах
табачного дыма.
     - Сэр Питт не совсем здоров, - виноватым тоном сказал Хорокс и намекнул
на то, что его хозяин страдает прострелом.
     Библиотека выходила окнами на главную аллею. Сэр Питт, стоя у открытого
окна, орал на форейтора и слугу Питта, собиравшихся извлечь багаж из кареты.
     - Не смейте тащить их сюда! - кричал он, указывая на чемоданы  трубкой,
которую держал в руке. - Это только утрений визит, Такер,  олух  ты  этакий!
Господи! Отчего это у правой задней лошади такие трещины на  бабках?  Неужто
не нашлось никого в "Голове Короля", чтобы их смазать?.. Ну, как  поживаешь,
Питт? Как поживаете, милочка? Приехали навестить старика - так, что ли?  Ба,
да у вас премилая мордочка! Вы не похожи на эту старую ведьму, свою  мамашу.
Идите сюда, будьте умницей и поцелуйте старого Питта.
     Эти нежности смутили невестку, да и  кого  не  смутят  ласки  небритого
старого джентльмена, насквозь пропитанного табаком! Но она вспомнила, что ее
брат, Саутдаун,  тоже  носит  усы  и  курит  сигары,  и  приняла  эти  знаки
расположения как нечто должное.
     - Питт потолстел, - сказал баронет после  этих  изъявлений  родственных
чувств. - Читает он вам длинные проповеди? Сотый псалом, вечерний гимн -  а,
Питт?.. Принесите рюмку  мальвазии  и  бисквитов  для  леди  Джейн,  Хорокс!
Болван, да не стойте тут, выкатив глаза, как жирный боров!.. Я не  приглашаю
вас погостить у меня, милочка: вы здесь соскучитесь, да и нам с  Питтом  это
было бы ни к чему. Я  человек  старый,  и  у  меня  свои  слабости:  трубка,
триктрак по вечерам...
     - Я умею играть в триктрак, сэр, - ответила, смеясь, леди  Джейн.  -  Я
играла с папа и с мисс Кроули. Не правда ли, мистер Кроули?
     - Леди Джейн умеет  играть  в  игру,  к  которой  вы  чувствуете  такое
пристрастие, сэр, - произнес надменно Питт.
     - Ну, для этого не стоит оставаться. Нет, нет,  отправляйтесь-ка  лучше
назад в Мадбери и осчастливьте миссис Ринсер; или поезжайте обедать к Бьюту.
Он будет в восторге от вашего приезда, могу вас уверить:  ведь  он  вам  так
обязан за то, что вы заполучили все старухины деньги! Ха-ха!  Часть  из  них
пойдет на ремонт замка, когда меня не будет на свете.
     - Я заметил, сэр, - сказал Питт, повышая голос, - что ваши  люди  рубят
лес.
     - Да, да, погода прекрасная и как раз подходящая  по  времени  года,  -
отвечал сэр Питт, внезапно оглохнув. - Я старею, Питт. Да и  тебе,  впрочем,
недалеко уже до пятидесяти. Он хорошо сохранился, моя милочка леди Джейн, не
правда ли? А все трезвость, набожность и нравственная  жизнь.  Взгляните  на
меня, мне уже скоро восемь десятков стукнет. Ха-ха! - И он засмеялся,  затем
взял понюшку табаку, подмигнул невестке и, ущипнул ее за руку.
     Питт снова перевел разговор на лес, но баронет, как  и  в  первый  раз,
тотчас оглох.
     - Стар я, что и говорить, и весь этот год жестоко мучаюсь от прострела.
Но я рад, что вы приехали, невестушка. Мне нравится ваше личико. В  нем  нет
никакого сходства с этими противными скуластыми Бинки. Я подарю вам  кое-что
хорошенькое, что вы можете надеть ко двору.
     И он потащился через комнаты к шкафу, откуда извлек старинную  шкатулку
с драгоценностями.
     - Возьмите это, милочка! - сказал он. - Это принадлежало моей матери, а
потом первой леди Кроули. Прекрасный жемчуг... я не стал дарить  его  дочери
железоторговца. Нет, нет! Берите и спрячьте поскорей,  -  сказал  он,  сунув
невестке футляр и поспешно захлопывая дверцу шкафа в  тот  момент,  когда  в
комнату вошел Хорокс с подносом и угощением.
     - Что вы подарили жене Питта? - спросило существо в лентах, когда  Питт
и леди Джейн уехали.  Это  была  мисс  Хорокс.  дочь  дворецкого,  виновница
пересудов, распространившихся по всему графству, - особа, почти  самовластно
царствовавшая в Королевском Кроули.
     Возвышение и успех вышеозначенных Лент был отмечен с негодованием  всей
семьей и  всем  графством.  Ленты  завели  свой  текущий  счет  в  отделении
сберегательной кассы в Мадбери: Ленты ездили  в  церковь,  завладев  всецело
экипажем и лошадкой, которые раньше были  в  распоряжении  замковой  челяди.
Многие  слуги  были  отпущены  по  ее   желанию.   Садовник-шотландец,   еще
остававшийся  в  доме,  -  он  гордился  своими  теплицами  и  шпалерами   и
действительно получал недурной доход от сада, который он арендовал и  урожай
с которого продавал в Саутгемптоне, - застал в  одно  ясное  солнечное  утро
Ленты за истреблением персиков около южной стены; когда он стал упрекать  ее
за это покушение на его собственность, он был  награжден  пощечиной.  И  вот
садовнику, его жене-шотландке и их  шотландским  ребятишкам  -  единственным
почтенным обитателям Королевского Кроули - пришлось выехать со всеми  своими
пожитками; покинутые роскошные сады постепенно глохли и дичали, а  цветочные
клумбы заросли сорной травою. В розарии бедной леди Кроули  царила  мерзость
запустения. Только двое  или  трое  слуг  дрожали  еще  в  мрачной  людской.
Опустевшие конюшни и службы были заколочены и  уже  наполовину  развалились.
Сэр Питт жил уединенно  и  каждый  вечер  пьянствовал  с  Хороксом  -  своим
дворецким  (или  управляющим,  как  последний  теперь  себя  называл)  -   и
потерявшими стыд и совесть Лентами.  Давно  прошли  те  времена,  когда  она
ездила в Мадбери в тележке и величала всех  мелких  торговцев  "сэр".  Может
быть, от стыда или от отвращения  к  соседям,  но  только  старый  циник  из
Королевского Кроули теперь почти совсем  не  выходил  за  ворота  парка.  Он
заочно ссорился со своими  поверенными  и  письменно  прижимал  арендаторов,
проводя все дни за корреспонденцией. Стряпчие и приставы, которым нужно было
с ним повидаться, могли попасть к нему только через посредство Лент;  и  она
принимала их у двери в комнату экономки, находившуюся около черного хода.
     Дела баронета запутывались с  каждым  днем,  затруднения  его  росли  и
множились.
     Нетрудно представить себе ужас Питта Кроули, когда до этого образцового
и корректного джентльмена дошли слухи о старческом слабоумии  его  отца.  Он
постоянно трепетал, что Ленты будут объявлены его второй  законной  мачехой.
После  первого  и  последнего  визита  новобрачных  имя  отца   никогда   не
упоминалось в приличном и элегантном  семействе  Питта.  Это  была  позорная
семейная тайна, и все молча  и  с  ужасом  обходили  ее.  Графиня  Саутдаун,
правда, проезжая в карете, забрасывала  в  привратницкую  парка  свои  самые
красноречивые брошюры - брошюры, от которых у всякого  нормального  человека
волосы становились дыбом, - да миссис Бьют в  пасторском  доме  каждую  ночь
высматривала из окна, нет ли красного зарева над вязами, скрывающими  замок,
не горит ли усадьба. Сэр Дж. Уопшот и сэр X. Фадлстон, старые  друзья  дома,
не пожелали сидеть на одной скамье  с  сэром  Питтом  во  время  квартальной
сессии суда, и в Саутгемптоне, на Хай-стрит,  величественно  отвернулись  от
него, когда этот отщепенец протянул им грязные старческие руки. Но это  мало
задело его: он сунул руки в карманы и разразился хохотом, влезая  обратно  в
свою карету, запряженную четверней; и точно так же хохотал он над  брошюрами
леди Саутдаун, хохотал над сыновьями, над всем светом и  даже  над  Лентами,
когда они сердились, что бывало нередко.
     Мисс Хорокс водворилась в Королевском  Кроули  в  качестве  экономки  и
правила всеми домочадцами сурово  и  величественно.  Слугам  было  приказано
величать ее "мэм"" или "мадам", а одна маленькая горничная, желавшая  к  ней
подслужиться, называла ее не иначе как "миледи", не встречая  возражений  со
стороны грозной домоправительницы.
     - Бывали леди лучше меня, а бывали  и  хуже.  Эстер,  -  отвечала  мисс
Хорокс на это обращение своей фаворитки. Так она управляла, держа в  трепете
всех, за исключением отца, хотя и с ним обращалась надменно,  требуя,  чтобы
он не забывался в присутствии будущей супруги баронета. Она и в самом деле с
огромным удовольствием репетировала эту лестную роль, к восторгу сэра Питта,
который потешался над ее ужимками и гримасами и часами хохотал,  глядя,  как
она важничает и подражает светскому обхождению. Он  уверял,  что  это  лучше
всякого театра - смотреть, как она разыгрывает благородную даму. Однажды  он
даже заставил ее надеть придворное платье первой леди Кроули и,  поклявшись,
что оно удивительно к ней идет  (с  чем  мисс  Хорокс  вполне  согласилась),
грозил, что сию же минуту повезет ее ко двору в карете четверней. Она рылась
в гардеробах обеих покойных леди и перекраивала  и  переделывала  оставшиеся
наряды по своей фигуре и по своему вкусу. Ей очень хотелось завладеть  также
драгоценностями и безделушками, по старый баронет запер их в шкаф, и она  ни
лаской, ни лестью не могла выманить у него ключи.  Установлено,  что  спустя
некоторое время после отъезда этой особы из Королевского Кроули была найдена
принадлежавшая ей тетрадь, из которой видно, какие она  прилагала  старания,
чтобы научиться писать, а главное - подписывать собственное имя  в  качестве
леди Кроули, леди Бетси Хорокс, леди Элизабет Кроули и  т.  д.  Хотя  добрые
люди из пасторскою дома никогда не заходили в замок  и  чуждались  ужасного,
выжившего из ума старика, его владельца, однако они точно знали все, что там
делается, и со дня на день ожидали катастрофы, на  которую  уповала  и  мисс
Хорокс. Но завистливая судьба обманула ее надежды, лишив заслуженной награды
столь беспорочную любовь и добродетель.
     Однажды баронет  застал  "ее  милость",  как  он  шутливо  называл  ее,
восседающей в гостиной за старым расстроенным фортепьяно, к  которому  никто
не прикасался с тех пор, как Бекки Шарп играла на нем кадрили. Она сидела  в
самой торжественной позе и во все горло  завывала,  подражая  тому,  что  ей
когда-то доводилось  слышать.  Маленькая  горничная,  желавшая  выслужиться,
стояла возле хозяйки и, в полном восторге от ее исполнения, кивала головой и
восклицала: "Господи, мэм, как прекрасно!" -  совершенно  так  же,  как  это
проделывают элегантные льстецы в великосветской гостиной.
     Увидев эту картину,  баронет,  по  обыкновению,  смеялся  до  упаду.  В
течение  вечера  он  раз  десять  описывал   ее   Хороксу,   к   величайшему
неудовольствию мисс Хорокс он барабанил по  столу,  как  будто  по  клавишам
музыкального инструмента, и завывал, подражая ее манере петь. Он клялся, что
такой чудный голос надо обработать, и заявил, что наймет ей учителей  пения,
в чем она не нашла ничего смешного. Сэр Питт был очень в духе в тот вечер  и
выпил со своим приятелем дворецким непозволительное  количество  рома.  Было
очень поздно, когда верный друг и слуга отвел его в спальню.
     Через полчаса в доме вдруг поднялся страшный переполох. В окнах старого
пустынного замка, где только две-три комнаты  были  заняты  его  владельцем,
замелькали огни. Мальчик верхом поскакал в Мадбери за доктором. А еще  через
час (и по  этому  мы  можем  судить,  какие  тесные  отношения  поддерживала
превосходная миссис Бьют Кроули с господским домом) эта  леди,  в  капоре  и
деревянных калошах, преподобный Бьют Кроули и его сын Джеймс  Кроули  дружно
устремились к замку и, пробежав парком, вошли в дом через открытую  парадную
дверь.
     Миновав сени и маленькую дубовую гостиную,  где  на  столе  стояли  три
стакана и пустая бутылка из-под рому, они проникли в кабинет  сэра  Питта  и
там застали ошалевшую мисс Хорокс в ее преступных лентах,  -  она  подбирала
ключи из связки к шкафчикам и конторке. Она  выронила  их  с  криком  ужаса,
когда глаза маленькой миссис Бьют сверкнули на нее из-под черного капора.
     - Посмотрите-ка сюда, Джеймс и мистер Кроули! - завопила  миссис  Бьют,
указывая  на  черноглазую  преступницу,  стоявшую   перед   ней   в   полной
растерянности.
     - Он сам мне их дал, сам мне их дал! - кричала она.
     - Сам дал тебе, мерзкая тварь! -  надрывалась  миссис  Бьют.  -  Будьте
свидетелем, мистер Кроули, что мы застали  эту  негодную  женщину  на  месте
преступления, ворующей имущество вашего брата.  Ее  повесят,  я  всегда  это
говорила!
     Мисс  Хорокс  в  смертельном  страхе  бросилась  на  колени,  заливаясь
слезами. Но, как всем известно, ни одна поистине добрая женщина не торопится
прощать, и унижение врага наполняет ее душу ликованием.
     - Позвони в колокольчик, Джеймс! - сказала миссис Бьют. -  Звони,  пока
не сбегутся люди.
     Трое или четверо слуг, остававшихся в старом пустом замке,  явились  на
этот голосистый и настойчивый зов.
     - Посадите злодейку под замок, - приказала миссис Бьют,  -  мы  поймали
ее, когда она грабила сэра Питта. Мистер Кроули,  вы  составите  указ  о  ее
задержании... а вы, Бедоуз, отвезете ее утром в Саутгемптонскую тюрьму.
     - Но, милая, - возразил судья и пастор, - ведь она только...
     - Нет ли  здесь  ручных  кандалов?  -  продолжала  миссис  Бьют,  топая
деревянными калошами. - Надо надеть ей наручники!  Где  негодный  отец  этой
твари?
     - Он дал их мне! - продолжала кричать бедная Бетси. - Разве нет, Эстер?
Ты сама видела, как сэр Питт... ты знаешь, что он дал мне... уже  давно,  на
другой день после мадберийской ярмарки; они мне не нужны.  Берите  их,  если
думаете, что они не мои!
     Тут бедная злоумышленница вытащила из кармана пару больших,  украшенных
поддельными камнями башмачных пряжек, которые давно вызывали ее восхищение и
которые она только что присвоила, достав  их  из  книжного  шкафа,  где  они
хранились.
     - Как вы смеете так безбожно врать, Бетси? - сказала  Эстер,  маленькая
горничная, ее недавняя фаворитка. - И  кому?  -  доброй,  любезнейшей  мадам
Кроули и его преподобию! (Она присела.) Вы можете обыскать  все  мои  ящики,
мэм, сделайте одолжение, вот мои ключи;  я  честная  девушка,  хотя  и  дочь
бедных родителей и воспитывалась в работном доме; и не  сойти  мне  с  этого
места, если вы найдете у меня хоть один кусочек кружева или  шелковый  чулок
из всего того, что вы натаскали.
     - Давай ключи, негодяйка! - прошипела добродетельная маленькая  леди  в
капоре.
     - А вот и свеча, мэм; и если  угодно,  мэм,  я  могу  вам  показать  ее
комнату, мэм, и шкаф в комнате экономки,  где  у  нее  куча  вещей,  мэм!  -
кричала усердная маленькая Эстер, все время приседая.
     - Сделай одолжение, придержи язык!  Я  отлично  знаю  комнату,  которую
занимает эта тварь. Миссис Браун, будьте добры пойти вместе со мной,  а  вы,
Бедоуз, не спускайте глаз с этой женщины, -  сказала  миссис  Бьют,  схватив
свечу. - Мистер Кроули, вы бы лучше  отправились  наверх  и  посмотрели,  не
убивают ли там вашего несчастного брата. - И капор  в  сопровождении  миссис
Браун отправился в комнату, которую, как миссис Бьют  справедливо  заметила,
она отлично знала.
     Пастор пошел наверх и нашел там  доктора  из  Мадбери  и  перепуганного
Хорокса, склонившихся над креслом сэра Питта Кроули. Они  пробовали  пустить
ему кровь.

     Рано утром к мистеру Питту Кроули был послан нарочный от жены  пастора,
которая приняла на себя командование всем домом и всю ночь сторожила старого
баронета. До некоторой степени  он  был  возвращен  к  жизни;  но  языка  он
лишился, хотя, по-видимому, всех узнавал. Решительная миссис Бьют ни на  шаг
не отходила от его  постели.  Казалось,  эта  маленькая  женщина  нимало  не
нуждалась во сне: она ни разу не сомкнула своих черных  горящих  глаз,  хотя
даже доктор храпел, сидя в кресле.  Хорокс  попытался  было  утвердить  свою
власть и поухаживать за хозяином, но миссис Бьют назвала его старым пьяницей
и запретила ему показываться в доме, иначе он будет сослан на  каторгу,  так
же как его негодяйка дочь.
     Устрашенный ее угрозами, он  скрылся  вниз,  в  дубовую  гостиную,  где
находился мистер Джеймс; последний, исследовав бутылку и убедившись,  что  в
ней нет ничего, велел мистеру Хороксу достать еще бутылку рому, которую  тот
и принес вместе с чистыми стаканами. Пастор и его  сын  уселись  перед  нею.
приказав Хороксу сейчас же сдать ключи и больше не показываться.
     Окончательно спасовав перед  такой  твердостью,  Хорокс  сдал  ключи  и
вместе  с  дочерью  улизнул  под  покровом  ночи,  отрекшись  от  власти   а
Королевском Кроули.
 
        ГЛАВА XL,
     в которой Бекки признана членом семьи
 
     Наследник  старого  баронета  прибыл  в  замок,  лишь  только  узнал  о
катастрофе, и с этою времени, можно сказать, воцарился в Королевском Кроули.
Ибо, хотя сэр Питт прожил еще несколько месяцев, к нему уже не  возвращалось
полностью ни сознание, ни  способность  речи,  так  что  управление  имением
перешло  в  руки  старшего  сына.  Питт  нашел  дела   родителя   в   весьма
беспорядочном состоянии. Сэр Питт  все  время  то  прикупал,  то  закладывал
землю; он состоял в сношениях с десятками деловых люден и с  каждым  из  них
ссорился: ссорился и заводил тяжбы со своими арендаторами, заводил тяжбы  со
стряпчими, с компаниями но эксплуатации копей и доков, совладельцем  которых
он был, и со всеми, с кем только имел  дело.  Распутать  все  эти  кляузы  и
очистить  имение  было  задачей,  достойной   аккуратного   и   настойчивого
пумнерникельского дипломата, и он принялся за работу с необычайным усердием.
Вся его семья переселилась в Королевское Кроули, куда  прибыла,  конечно,  и
леди Саутдаун; она под носом у пастора принялась за обращение  его  прихожан
и,  к  негодованию  и  досаде  миссис  Бьют,  привезла  с  собой  все   свое
неправоверное духовенство. Сэр Питт не успел запродать право на бенефицию  с
церковного прихода Королевского Кроули, и ее милость предложила, когда  срок
кончится, взять его  под  свое  попечение  и  водворить  в  пасторском  доме
кого-нибуль  из  своих  молодых  proteges,  на  каковое   предложение   Питт
дипломатически промолчал.
     Намерения миссис Бьют относительно мисс  Хорокс  не  были  приведены  в
исполнение, и Бетси не попала в Саутгемптонскую тюрьму. Она  покинула  замок
вместе с отцом, и последний вступил во владение деревенским трактиром  "Герб
Кроули", который получил в аренду от сэра  Пита.  Таким  же  образом  бывший
дворецкий  оказался  обладателем  клочка  земли,  что  давало  ему  голос  в
избирательном округе. Другим  голосом  располагал  пастор,  и  ими,  да  еще
четырьмя людьми ограничивалось число  избирателей,  посылавших  в  парламент
двух членов от Королевского Кроули.
     Между дамами из пасторского дома и замка внешне  установились  вежливые
отношения - по крайней мере, между младшим  поколением,  потому  что  миссис
Бьют и леди Саутдаун никогда не могли встречаться без баталий  и  постепенно
совсем перестали видеться. Когда  обитательницы  пасторского  дома  навещали
родственников в замке, ее милость оставалась  у  себя  в  комнате,  и,  быть
может, даже мистер Пихт был не слишком этим недоволен. Он верил, что фамилия
Бинки - самая знатная, умная и влиятельная на свете, и перед "ее  милостью",
то есть своей тещей, ходил по струнке; но иногда  он  чувствовал,  что  леди
Саутдаун слишком уж  им  командует.  Если  вас  считают  молодым,  это,  без
сомнения, лестно, но  когда  вам  сорок  шесть  лет  и  вас  третируют,  как
мальчишку, вам недолго и обидеться. Леди Джейн  -  та  во  всем  подчинялась
матери. Она только позволяла себе тайно любить своих детей,  и,  но  счастью
для нее, нескончаемые дела леди Саутдаун - совещания с  духовными  лицами  ц
переписка со всеми миссионерами  Африки,  Азии  и  Австралии  -  отнимали  у
досточтимой графини так много  времени,  что  она  могла  посвящать  внучке,
маленькой Матильде, и внуку, мистеру Питту Кроули,  лишь  считанные  минуты.
Последний был слабым  ребенком,  и  только  большими  дозами  каломели  леди
Саутдаун удавалось поддерживать его жизнь.
     Что касается сэра Питта, то он был удален в те самые  апартаменты,  где
когда-то угасла леди Кроули, и здесь мисс Эстер, горничная, так стремившаяся
выслужиться, усердно и заботливо присматривала за ним. Какая  любовь,  какая
верность, какая преданность  могут  сравниться  с  любовью,  преданностью  и
верностью сиделок с хорошим жалованьем? Они оправляют подушки и варят  кашу;
они, чуть  что,  вскакивают  по  ночам;  они  переносят  жалобы  и  воркотню
больного; они видят яркое солнце за окном и не стремятся выйти на улицу; они
спят, приткнувшись на стуле, и обедают в полном  одиночестве;  они  проводят
длинные-длинные вечера, ничего не делая и только следя за углями в камине  и
за питьем  больного,  закипающим  в  кастрюльке;  они  целую  неделю  читают
еженедельный журнал, а "Строгий призыв Лоу" и "Долг человека" доставляют  им
чтение на год. И мы еще выговариваем им,  когда  их  родные  навещают  их  в
воскресенье и приносят им немножко джину в корзинке с бельем. О милые  дамы,
какой мужчина, пусть даже самый любящий, выдержит такую муку -  ухаживать  в
течение целого года за предметом своей страсти! А сиделка возится с вами  за
какие-нибудь десять фунтов в три месяца, и мы еще  считаем,  что  платим  ей
слишком много. По крайней мере, мистер Кроули изрядно ворчал,  когда  платил
половину этого мисс Эстер, неусыпно ухаживавшей за его отцом.
     В солнечные дни старого джентльмена выкатывали в кресле на террасу -  в
том самом кресле, которым пользовалась мисс Кроули в Брайтоне и которое было
привезено сюда вместе с имуществом леди Саутдаун. Леди  Джейн  шла  рядом  с
креслом старика, она явно была его любимицей - он усердно кивал ей головой и
улыбался, когда она входила, а когда удалялась,  испускал  нечленораздельные
жалобные стоны. Как только дверь за нею закрывалась, он  начинал  плакать  и
рыдать. В ответ на это лицо и манеры Эстер, чрезвычайно кроткой и ласковой в
присутствии молодой леди, сразу же менялись, и она строила гримасы,  грозила
кулаком, кричала: "Замолчи, старый болван!" - и откатывала  кресло  больного
от огня, на который он любил смотреть. Тогда он начинал плакать еще  сильнее
- ибо после семидесяти с  лишним  лет  хитрости,  надувательства,  пьянства,
интриг, греха и  эгоизма  теперь  остался  только  хныкающий  старый  идиот,
которого укладывали в постель и поднимали, умывали  и  кормили,  как  малого
ребенка.
     Наконец наступил день, когда обязанности сиделки окончились. Рано утром
к Питту Кроули, сидевшему над расходными книгами управляющего и  дворецкого,
постучались, и перед ним предстала Эстер, доложившая с низким реверансом:
     - С вашего позволения, сэр Питт, сэр Питт скончался  нынче  утром,  сэр
Питт. Я поджаривала ему гренки, сэр Питт, к его кашке, сэр Питт, которую  он
кушал каждое утро ровно в шесть часов, сэр Питт, и... и мне показалось...  я
услышала словно стон, сэр  Питт...  и...  и...  и...  -  Она  опять  сделала
реверанс.
     Отчего бледное лицо Питта багрово вспыхнуло? Не  от  того  ли,  что  он
сделался наконец сэром Питтом с местом в парламенте и с возможными почестями
впереди? "Теперь я очищу имение от долгов", - подумал он и быстро прикинул в
уме, какова задолженность  поместья  и  во  что  обойдется  привести  его  в
порядок. До сих пор он боялся пускать в ход тетушкины деньги, думая, что сэр
Питт может поправиться, и тогда его затраты пропали бы даром.
     Все шторы в замке и в  пасторском  доме  были  спущены;  колокол  уныло
гудел, и алтарь был задрапирован черным. Вьют Кроули не пошел на собрание по
поводу скачек, а спокойно пообедал в Фадлстоне, где за портвейном поговорили
об его покойном брате и о  молодом  сэре  Питте.  Мисс  Бетси,  которая  тем
временем вышла замуж  за  шорника  в  Мадбери,  поплакала.  Домашний  доктор
приехал выразить  почтительное  соболезнование  и  осведомиться  о  здоровье
уважаемых леди. О смерти этой толковали в Мадбери и в "Гербе Кроули". Хозяин
трактира помирился с пастором, который, как  говорили,  теперь  захаживал  в
заведение мистера Хорокса отведать его легкого пива.
     - Не написать ли мне вашему брату...или вы напишете  сами?  -  спросила
леди Джейн своего мужа, сэра Питта.
     - Конечно, я сам напишу, - ответил  сэр  Питт,  -  и  приглашу  его  на
похороны: этого требует приличие...
     - А... а... миссис Родон? - робко продолжала леди Джейн.
     - Джейн! - сказала леди Саутдаун. - Как ты можешь даже думать об этом?
     - Конечно, необходимо пригласить и миссис Родон, - произнес  решительно
Питт.
     - Пока я в доме, этого не будет! - заявила леди Саутдаун.
     - Я прошу вашу милость вспомнить, что глава этого дома -  я,  -  сказал
сэр Питт. - Пожалуйста, леди Джейн, напишите письмо миссис  Родон  Кроули  и
просите ее приехать по случаю печального события.
     - Джейн! Я запрещаю тебе прикасаться к бумаге! - воскликнула графиня.
     - Мне кажется, что глава дома - я, - повторил сэр Питт, - и  как  я  ни
сожалею о  всяком  обстоятельстве,  которое  может  заставить  вашу  милость
покинуть этот дом, я все же, с вашего разрешения, буду управлять им так, как
считаю нужным.
     Леди Саутдаун величественно поднялась, как миссис Сиддонс в  роли  леди
Макбет, и приказала запрягать свою карету: если сын и дочь  выгоняют  ее  из
дома, она скроет свою скорбь где-нибудь в уединении и будет  молить  бота  о
том, чтобы он вразумил их.
     - Мы вовсе не выгоняем вас из дому, мама,  -  умоляюще  сказала  робкая
леди Джейн.
     - Вы приглашаете сюда такое общество, с которым  добрая  христианка  не
может встречаться. Я уезжаю завтра утром!
     - Сделайте одолжение, пишите под мою  диктовку,  Джейн,  -  заявил  сэр
Питт, вставая и принимая повелительную позу, как на "Портрете джентльмена" с
последней выставки. - Начинайте: "Королевское Кроули, четырнадцатое сентября
тысяча восемьсот двадцать второго года. Дорогой брат..."
     Услыхав эти решительные и ужасные слова,  леди  Макбет,  которая  ждала
какого-нибудь признака слабости или колебания со стороны зятя, с  испуганным
видом покинула библиотеку. Леди Джейн посмотрела на мужа, как  будто  хотела
пойти за матерью и успокоить ее, но Питт запретил жене двигаться с места.
     - Она не уедет, - сказал  он.  -  Она  сдала  свой  дом  в  Брайтоне  и
истратила свой полугодовой доход. Графиня не может  жить  в  гостинице,  ото
неприлично. Я долго ждал случая, чтобы сделать  такой...  такой  решительный
шаг, моя дорогая: ведь вы понимаете, что  в  доме  может  быть  только  один
глава. А теперь, с  вашего  позволения,  будем  продолжать:  "Дорогой  брат!
Печальное известие, которое я  считаю  своим  долгом  сообщить  всем  членам
семьи, не явилось для нас неожиданностью..."
     Словом, Питт, воцарившись в замке и благодаря  удаче  -  или  благодаря
своим заслугам, как он думал, - прибрав к  рукам  почти  все  состояние,  на
которое рассчитывали и другие родственники, решил обращаться с ними  ласково
и великодушно и возродить Королевское Кроули  к  новой  жизни.  Ему  льстило
считать себя главою семьн. Ои предполагал воспользоваться обширным влиянием,
которое скоро должен был приобрести в графстве  благодаря  своим  выдающимся
талантам и положению, чтобы найти брату хорошее место и прилично  пристроить
кузин. А может быть, он чувствовал легкие укоры совести, когда думал о  том,
что он - владелец всего богатства, на которое все они возлагали надежды.  За
три-четыре  дня  царствования  тон  Питта  изменился  и  его  планы   вполне
утвердились:  он  решил  управлять  честно  и  справедливо,  низложить  леди
Саутдаун и быть по  возможности  в  дружеских  отношениях  со  всеми  своими
кровными родственниками.
     Итак,  он  диктовал  письмо  брату  Родону  -  торжественное  и  хорошо
обдуманное  письмо,  содержавшее  глубокие  замечания   и   составленное   в
напыщенных; выражениях, поразивших его простодушного маленького секретаря.
     "Каким оратором он будет, - думала она, - когда войдет в  палату  общин
(об этом и о  тирании  леди  Саутдаун  Питт  иногда  намекал  жене,  лежа  в
постели). Как он умен и добр, какой гений мой муж! А я-то тогда считала  его
холодным. Нет, он добрый и гениальный!"
     Дело в том, что Питт Кроули знал каждое слово  этого  письма  наизусть,
изучив его всесторонне и хлубоко, словно дипломатическую тайну, еще  задолго
до того, как нашел нужным продиктовать его изумленной жене.

     И вот письмо с широкой черной каймой и печатью  было  отправлено  сэром
Питтом  Кроули  брату  полковнику  в  Лондон.  Родон   Кроули   не   слишком
обрадовался, получив его.
     "Что толку нам ехать в эту дыру? - подумал  он.  -  Я  не  в  состоянии
оставаться с Питтом вдвоем после обеда, а лошади туда  и  обратно  обойдутся
нам фунтов в двадцать".
     Родон поднялся в  спальню  жены,  как  делал  во  всех  затруднительных
случаях, и отнес ей письмо вместе с шоколадом,  который  сам  приготовлял  и
подавал ей по утрам. Он поставил поднос с завтраком и письмом  на  туалетный
стол, перед которым Бекки расчесывала свои золотистые волосы. Ребекка  взяла
послание с траурной каймой, прочитала и,  размахивая  письмом  над  головой,
вскочила с криком "ур-ра!"
     - Ура? - спросил Родон, удивленно глядя на маленькую фигурку, прыгавшую
по комнате в фланелевом капоте  и  с  развевающимися  спутанными  рыжеватыми
локонами. - Он нам ничего не оставил, Бекки!  Я  получил  свою  долю,  когда
достиг совершеннолетия.
     - Ты никогда не будешь совершеннолетним, глупыш! -  ответила  Бекки.  -
Беги сейчас же к мадам Бргонуа, ведь мне необходим траур. Да добудь и повяжи
креп вокруг шляпы и купи себе  черный  жилет,  у  тебя  ведь,  кажется,  нет
черного. Вели прислать все это завтра, чтобы мы могли выехать в четверг.
     - Неужели ты думаешь ехать? - не выдержал он.
     - Конечно, думаю! Я думаю, что леди Джейн  представит  меня  в  будущем
году ко двору! Я думаю, что твой брат устроит тебе место в парламенте, милый
ты мой дурачок! Я думаю, что ты и он будете голосовать за лорда Стайна и что
ты сделаешься министром по ирландским делам,  или  губернатором  Вест-Индии,
или казначеем, или консулом, или чем-нибудь в этом роде!
     - Почтовые лошади обойдутся нам дьявольски дорого, - ворчал Родон.
     - Мы можем поехать в карете Саутдауна, она, верно,  будет  представлять
его на похоронах, ведь он родственник. Ах нет, лучше нам  ехать  в  почтовой
карете. Это им больше понравится. Это будет скромнее...
     - Роди, конечно, едет? - спросил полковник.
     - Ни в коем случае: зачем платить за лишнее место.  Он  слишком  велик,
чтобы втиснуть его между нами. Пускай остается здесь, в детской; Бригс может
сшить ему черный костюмчик. Ну, ступай и сделай все, о  чем  я  просила.  Да
скажи своему лакею Спарксу, что старый сэр Питт скончался и что  ты  кое-что
получишь, когда все устроится. Он передаст это Реглсу, пусть хоть это утешит
беднягу, а то он все пристает с  деньгами.  -  И  Бекки  принялась  за  свой
шоколад.
     Когда вечером явился  преданный  лорд  Стайн,  он  застал  Бекки  с  ее
компаньонкою, которою была не кто иная,  как  наша  Бригс.  Они  были  очень
заняты  -  пороли,  вымеряли,  кроили  и  прилаживали  всевозможные   черные
лоскутки, какие нашлись в доме.
     - Мы с мисс Бригс погружены в скорбь и уныние по случаю кончины  нашего
папа, - заявила Ребекка. - Сэр Питт Кроули скончался, милорд!  Мы  все  утро
рвали на себе волосы, а теперь рвем старые платья.
     - О Ребекка, как можно!.. - только и выговорила Бригс, закатывая глаза.
     - О Ребекка, как можно!.. -  эхом  отозвался  милорд.  -  Итак,  старый
негодяй умер? Он мог бы быть пэром,  если  бы  лучше  разыграл  свои  карты.
Мистер Питт чуть было не произвел его в пэры, но покойник всегда не  вовремя
изменял своей партии... Старый Силен!..
     - Я могла бы быть вдовой Силена, - сказала  Ребекка.  -  Помните,  мисс
Бригс, как вы подглядывали в дверь и увидели сэра Питта  на  коленях  передо
мною?
     Мисс  Бригс,  наша  старая  знакомая,  сильно   покраснела   при   этом
воспоминании и была рада, когда лорд Стейн попросил  ее  спуститься  вниз  и
приготовить для него чашку чаю.

     Бригс и была той сторожевой собакой, которую завела Ребекка для  охраны
своей невинности и доброго имени. Мисс Кроули оставила ей  небольшую  ренту.
Она охотно согласилась бы жить в семье Кроули, при леди Джейн, которая  была
добра к ней - как и ко всем, впрочем, -  но  леди  Саутдаун  уволила  бедную
Бригс так поспешно, как только позволяли приличия, и мистер Питт  (считавший
себя обиженным неуместной щедростью покойной  родственницы  по  отношению  к
особе, которая была преданной слугой мисс Кроули всего лишь двадцать лет) не
возражал против этого распоряжения вдовствующей леди. Боулс и  Феркин  также
получили свою долю наследства и отставку; они поженились и, по обычаю  людей
их положения, открыли меблированные комнаты.
     Бригс  попробовала  жить  с  родственниками  в  провинции,  но   вскоре
отказалась  от  этой  попытки,  так  как  привыкла   к   лучшему   обществу.
Родственники, мелкие торговцы в  захолустном  городке,  ссорились  из-за  ее
сорока фунтов ежегодного дохода не менее ожесточенно и еще более откровенно,
чем родственники мисс Кроули из-за ее наследства.  Брат  Бригс,  шапочник  и
владелец бакалейной лавки, радикал, называл сестру аристократкой,  кичащейся
своим богатством, за то, что она не хотела вложить часть своего  капитала  в
товар для его лавки. Она бы, вероятно, и сделала это, если бы не ее  сестра,
жена  сапожника-диссидента,  которая  была  не  в  ладах  с   шапочником   и
бакалейщиком, посещавшим другую церковь, и которая доказала ей, что брат  их
на  краю  банкротства,  и  на  этом  основании  временно  завладела   Бригс.
Диссидент-сапожник хотел, чтобы мисс Бригс на свои  средства  отправила  его
сына в колледж и сделала из него джентльмена. Оба семейства вытянули  у  нее
большую часть ее сбережений; и, сопровождаемая проклятиями обеих сторон, она
в конце концов бежала в Лондон, решив слова искать рабства, ибо находила его
менее обременительным, чем  свобода.  Поместив  в  газетах  объявление,  что
"Благородная дама с  приятными  манерами,  вращавшаяся  в  лучшем  обществе,
ищет..." и т. д., она поселилась у мистера Боулса на  Хафмун-стрит  и  стала
ждать результатов.
     Случай столкнул ее с Ребеккой. Нарядная коляска миссис Родон мчалась по
улице как раз в тот день, когда  усталая  мисс  Бригс  добралась  до  дверей
миссис Боулс после утомительной прогулки в контору газеты  "Таймс"  в  Сити,
куда она ходила, чтобы в шестой раз поместить свое объявление. Ребекка, сама
правившая, сразу узнала благородную даму с приятными манерами;  а  поскольку
Бекки, как нам известно, отличалась добродушием и питала уважение  к  Бригс,
то она остановила лошадей у подъезда, передала вожжи груму  и,  выскочив  из
коляски, схватила Бригс за обе руки, прежде чем дама  с  приятными  манерами
очнулась от потрясения при виде старого друга.
     Бригс расплакалась, а Бекки  расхохоталась  и  расцеловала  благородную
даму, как только они вошли в прихожую, оттуда они  проследовали  в  гостиную
миссис Боулг, с красными полушерстяными  занавесями  и  зеркалом  в  круглой
раме, с верхушки  которой  скованный  орел  устремлял  взгляд  на  оборотную
сторону билетика в окне, извещавшего, что: "Сдаются комнаты".
     Бригс рассказала всю свою историю, прерывая  рассказ  теми  непрошеными
всхлипываниями и восклицаниями удивления,  с  какими  чувствительные  натуры
всегда приветствуют старых знакомых, увидев  их  на  улице;  ибо  хотя  люди
встречают друг друга каждый день, некоторые смотрят на эти встречи,  как  на
чудо, а женщины, даже когда они  не  любят  друг  друга,  начинают  плакать,
вспоминая и сожалея о том времени,  когда  они  последний  раз  поссорились.
Словом, Бригс рассказала Бекки всю свою  историю,  а  Бекки  с  присущей  си
безыскусственностью и искренностью сообщила приятельнице о своей жизни.
     Мисс Боулс, урожденная Феркин, стоя в прихожей, мрачно прислушивалась к
истерическим всхлипываниям и  хихиканью,  которые  доносились  из  гостиной.
Бекки никогда не была ее любимицей. Водворившись в  Лондоне,  супруги  часто
навещали своих прежних друзей  Реглсов  и,  слушая  их  рассказы,  не  могли
одобрить menage {Семейной жизни (франц.).} полковника.
     - Я бы не стал им доверять, Рег, голубчик, - говорил Боулс.
     Поэтому  и  жена  его,  когда   миссис   Родон   вышла   из   гостиной,
приветствовала последнюю очень кислым реверансом,  и  пальцы  ее  напоминали
сосиски - так они были безжизненны и  холодны,  -  когда  она  протянула  их
миссис Родон, которая непременно захотела пожать руку  отставной  горничной.
Бекки покатила дальше в сторону  Пикадилли,  нежно  улыбаясь  и  кивая  мисс
Бригс, а та, высунувшись из окна рядом с билетиком о сдаче  комнат,  так  же
кивала ей; через минуту Бекки видели  уже  в  Парке  в  обществе  нескольких
молодых денди, гарцевавших вокруг ее экипажа.
     Узнав о положении приятельницы и о том, что  она  получила  достаточное
наследство от мисс Кроули, так что  жалованье  не  имело  для  нее  большого
значения, Бекки быстро составила насчет нее  маленький  хозяйственный  план.
Бригс была как раз такой  компаньонкой,  в  какой  нуждалась  Бекки,  и  она
пригласила старую знакомую к обеду на тот же вечер, чтобы показать  ей  свое
сокровище, малютку Родона.
     Миссис Боулс предостерегала свою  жилицу,  чтобы  та  не  ввергалась  в
логовище льва.
     - Вы будете раскаиваться, мисс Бригс, попомните мои слова: это  так  же
верно, как то, что меня зовут Боулс.
     И Бригс обещала быть очень осторожной. В результате  этой  осторожности
мисс Бригс уже на следующей неделе переселилась к миссис Родон, и не  прошло
шести месяцев, как она ссудила Родону Кроули шестьсот фунтов стерлингов.
 
        ГЛАВА ХLI,
     в которой Бекки вновь посещает замок предков
 
     Когда траурное платье было готово и сэр Питт Кроули извещен  о  приезде
брата, полковник Кроули с женой взяли два места в той самой старой карете, в
которой Ребекка ехала с покойным баронетом, когда девять лет  назад  впервые
пустилась в свет. Как ясно помнился ей постоялый двор и слуга, которому  она
не дала на чан, и вкрадчивый кембриджский студент, который укутал  ее  тогда
своим плащом! Родон  занял  наружное  место  и  с  удовольствием  взялся  бы
править, но этого не позволял траур. Он вознаградил себя тем, что сел  рядом
с кучером и все время беседовал с ним  о  лошадях,  о  состоянии  дороги,  о
содержателях постоялых дворов и лошадей для кареты, в которой он  так  часто
ездил, когда они с Питтом были детьми и учились в Итоне. В Мадбери их ожидал
экипаж с парой лошадей и кучером в трауре.
     - Это тот же самый старый рыдван, Родон, - заметила Ребекка,  садясь  в
экипаж. - Обивка сильно источена молью... а вот и пятно, из-за которого  сэр
Питт (ага! - железоторговец Досон закрыл свое заведение)... из-за  которого,
помнишь, сэр Питт поднял такой скандал. А ведь это  он  сам  разбил  бутылку
вишневки, за которой мы ездили в Саутгемптон для твоей тетушки. Как время-то
летит! Неужели это Полли Толбойс, - та рослая девушка, видишь, что  стоит  у
ворот вместе с матерью? Я помню  ее  маленьким  невзрачным  сорванцом,  она,
бывало, полола дорожки в саду.
     - Славная девушка! - сказал Родон, приложив два пальца к полоске  крепа
на шляпе в ответ на приветствия  из  коттеджа.  Бекки  ласково  кланялась  и
улыбалась, узнавая то тут, то там знакомые лица. Эти встречи  и  приветствия
были ей невыразимо приятны: ей казалось, что она уже  не  самозванка,  а  по
праву возвращается в дом своих предков. Родон, напротив,  притих  и  казался
подавленным. Какие воспоминания о детстве и детской невинности проносились у
него в голове? Какие смутные упреки, сомнения и стыд его тревожили?
     - Твои сестры уже, должно быть, взрослые барышни,  -  сказала  Ребекка,
пожалуй, впервые вспомнив о девочках с тех пор, как рассталась с ними.
     - Не знаю, право, - ответил полковник. - Эге, вот и старая матушка Лок!
Как поживаете, миссис Лок? Вы, верно, помните меня? Мистер  Родон,  э?  Черт
возьми, как эти старухи живучи! Ей уже тогда  лет  сто  было,  когда  я  был
мальчишкой.
     Они как раз въезжали в ворота парка, которые  сторожила  старая  миссис
Лок. Ребекка непременно  захотела  пожать  ей  руку,  когда  та  открыла  им
скрипучие железные ворота и экипаж проехал между двумя  столбами,  обросшими
мхом и увенчанными змеей и голубкой.
     - Отец изрядно вырубил парк, - сказал Родон, озираясь  по  сторонам,  и
надолго замолчал; замолчала и Бекки. Оба были несколько взволнованы и думали
о прошлом. Он - об Итоне, о матери,  которую  помнил  сдержанной,  печальной
женщиной, и об умершей  сестре,  которую  страстно  любил;  о  том,  как  он
колачивал Питта, и о маленьком Роди, оставленном дома. А  Ребекка  думала  о
собственной юности, о ревниво оберегаемых тайнах тех рано омраченных дней, о
первом вступлении в жизнь через эти самые ворота, о мисс Пинкертон, о  Джозе
и Эмилии.
     Посыпанная гравием  аллея  и  терраса  теперь  содержались  чисто.  Над
главным подъездом повешен был большой, писанный красками  траурный  герб,  и
две весьма торжественные и высокие фигуры в  черном  широко  распахнули  обе
половинки  дверей,  едва  экипаж  остановился  у  знакомых  ступенек.  Родон
покраснел, а Бекки немного побледнела, когда они под  руку  проходили  через
старинные сени. Бекки стиснула руку мужа, входя в дубовую гостиную,  где  их
встретили сэр Питт с женой. Сэр Питт был весь в черном, леди  Джейн  тоже  в
черном, а миледи Саутдаун в огромном черном головном уборе из  стекляруса  и
перьев, которые развевались над головою  ее  милости,  словно  балдахин  над
катафалком.
     Сэр Питт был прав, утверждая, что она не  уедет.  Она  довольствовалась
тем, что хранила гробовое молчание в обществе Питта и его бунтовщицы-жены  и
пугала детей в детской зловещей мрачностью своего  обращения.  Только  очень
слабый кивок головного убора и перьев приветствовал Родона и его жену, когда
эти блудные дети вернулись в лоно семьи.
     Сказать по правде, эта холодность не слишком их огорчила; в  ту  минуту
ее милость была для них особою второстепенного значения,  больше  всего  они
были озабочены тем, какой прием им окажут царствующий брат и невестка. Питт,
слегка покраснев, выступил вперед и пожал брату  руку,  потом  приветствовал
Ребекку рукопожатием и очень низким поклоном. Но  леди  Джейн  схватила  обе
руки невестки и нежно ее поцеловала. Такой  прием  вызвал  слезы  на  глазах
нашей маленькой авантюристки, хотя она, как мы знаем, очень редко носила это
украшение.  Безыскусственная  доброта  и  доверие  леди  Джейн   тронули   и
обрадовали Ребекку; а Родон, ободренный этим проявлением чувств  со  стороны
невестки,  закрутил  усы  и  просил  разрешения  приветствовать  леди  Джейн
поцелуем, отчего ее милость залилась румянцем.
     - Чертовски миленькая женщина эта леди Джейн, - таков  был  его  отзыв,
когда он остался наедине с женой. - Питт растолстел, но держит себя хорошо.
     - Тем  более,  что  это  ему  недорого  стоит,  -  заметила  Ребекка  и
согласилась с замечанием мужа,  что  "теща  -  старое  пугало,  а  сестры  -
довольно миловидные девушки".
     Они обе были вызваны  из  школы,  чтобы  присутствовать  на  похоронах.
По-видимому, сэр Питт Кроули для поддержания достоинства дома и фамилии счел
необходимым собрать как можно больше народу, одетого в черное. Все  слуги  и
служанки в доме, старухи из богадельни, у которых сэр  Питт-старший  обманом
удерживал большую часть того, что им  полагалось,  семья  псаломщика  и  все
приближенные, как замка, так и пасторского дома, облачились в траур;  к  ним
следует еще прибавить десятка два  факельщиков  с  плерезами  на  рукавах  и
шляпах, - во время обряда погребения они представляли внушительное  зрелище.
Но все это немые персонажи в пашей драме, и  так  как  им  не  предстоит  ни
действовать, ни говорить, то им и отведено здесь очень мало места.
     В разговоре с золовками Ребекка не делала попыток забыть  свое  прежнее
положение гувернантки, а, напротив, добродушно и откровенно упоминала о нем,
расспрашивала с большой серьезностью об их занятиях и  клялась,  что  всегда
помнила своих маленьких учениц и очень хотела узнать, как им живется.  Можно
было действительно поверить, что, расставшись со своими воспитанницами,  она
только о них и думала. Во всяком случае, ей удалось убедить в этом как самое
леди Кроули, так и ее молоденьких золовок.
     - Она ничуть не изменилась за эти восемь лет, - сказала мисс  Розалинда
своей сестре мисс Вайолет, когда они одевались к обеду.
     - Эти рыжие женщины всегда выглядят удивительно молодо, - отвечала та.
     - У нее волосы гораздо темнее, чем были;  наверно,  она  их  красит,  -
прибавила  мисс  Розалинда.  -  И  вообще  она  пополнела  и  похорошела,  -
продолжала мисс Розалинда, которая имела расположение к полноте.
     - По крайней мере, она не важничает и помнит, что когда-то была  у  нас
гувернанткой, - сказала мисс Вайолет, намекая на  то,  что  все  гувернантки
должны помнить свое место, и начисто забывая, что сама она была  внучкою  не
только сэра Уолпола Кроули, но и мистера Досона из Мадбери и  таким  образом
имела на щите своего герба ведерко  с  углем.  На  Ярмарке  Тщеславия  можно
каждый день встретить милейших людей, которые отличаются такой  же  короткой
памятью.
     - Наверно, неправду говорят кузины, будто ее мать была танцовщицей.
     - Человек не виноват  в  своем  происхождении,  -  отвечала  Розалинда,
обнаруживая редкое свободомыслие. - И я согласна  с  братом,  что,  раз  она
вошла в нашу семью, мы должны относиться к ней с уважением. А  тетушке  Бьют
следовало бы помолчать: сама она мечтает  выдать  Кэт  за  молодого  Хупера,
виноторговца, и велела ему непременно самому приходить за заказами.
     - Интересно, уедет леди Саутдаун или  нет?  Она  готова  съесть  миссис
Родон, - заметила Вайолет.
     - Вот было бы кстати: мне не пришлось  бы  читать  "Прачку  Финчлейской
общины", - заявила Розалинда. Беседуя таким образом и нарочно минуя коридор,
в конце которого в комнате с затворенными  дверями  стоял  гроб,  окруженный
неугасимыми свечами и охраняемый двумя плакальщиками, обе девицы  спустились
вниз к семейному столу, куда их призывал обеденный колокол.
     Леди Джейн тем  временем  повела  Ребекку  в  предназначенные  для  нее
комнаты, которые, как и весь остальной дом, приняли гораздо более нарядный и
уютный вид с тех пор, как Питт стал у кормила власти, и  здесь,  убедившись,
что скромные чемоданы миссис Родон принесены и  поставлены  в  спальне  и  в
смежном будуаре, помогла  ей  снять  изящную  траурную  шляпу  и  накидку  и
спросила, не может ли она еще чем-нибудь быть ей полезна.
     - Чего мне хотелось бы больше всего, - сказала Ребекка, - это  пойти  в
детскую посмотреть ваших милых крошек.
     Обе леди очень  ласково  посмотрели  друг  на  друга  и  рука  об  руку
отправились в детскую.
     Бекки пришла в восторг от  маленькой  Матильды,  которой  не  было  еще
четырех лет, и  объявила  ее  самой  очаровательной  малюткой  на  свете,  а
мальчика - двухлетнего малыша, бледного, большеголового, с сонными глазами -
она признала совершенным чудом по росту, уму и красоте.
     - Мне хотелось бы, чтобы мама меньше  пичкала  его  лекарствами,  -  со
вздохом заметила леди Джейн. - Я часто думаю, что без этого все мы  были  бы
здоровее.
     Затем леди Джейн и ее  новообретенный  друг  вступили  в  одну  из  тех
конфиденциальных медицинских бесед о детях, к  которым,  как  мне  известно,
питают пристрастие все матери да и большинство женщин вообще. Пятьдесят  лет
назад, когда пишущий эти строки был  любознательным  мальчиком,  вынужденным
после обеда удаляться из столовой вместе с дамами, разговоры  их,  помнится,
главным  образом  касались  всяких  недугов.  Недавно,  беседуя  об  этом  с
двумя-тремя знакомыми дамами, я пришел к убеждению, что  времена  ничуть  не
изменились. Пусть мои прекрасные читательницы сами  проверят  это  нынче  же
вечером, когда покинут после десерта столовую и перейдут священнодействовать
в гостиную. Итак, через  полчаса  Бекки  и  леди  Джейн  сделались  близкими
друзьями, а вечером миледи сообщила сэру Питту, что она считает  свою  новую
невестку доброй, прямодушной, искренней и отзывчивой молодой женщиной.
     Завоевав,  таким  образом,  без  большого  труда  расположение  дочери,
неутомимая маленькая женщина взялась за величественную леди  Саутдаун.  Едва
Ребекка очутилась наедине с ее милостью, как засыпала ее вопросами о детской
и сообщила, что ее собственный мальчуган был спасен -  буквально  спасен!  -
неограниченными приемами каломели, когда от дорогого малютки отказались  все
парижские врачи. Тут же упомянула  она  о  том,  как  часто  ей  приходилось
слышать о леди Саутдаун  от  превосходного  человека,  преподобного  Лоренса
Грилса, священника церкви в Мэйфэре, которую она посещает; о том, как сильно
ее взгляды изменились под влиянием тяжелых обстоятельств и несчастий  и  как
горячо  она  надеется,  что  ее  прошлая  жизнь,  потраченная  на   светские
удовольствия и  заблуждения,  не  помешает  ей  подумать  серьезно  о  жизни
будущей. Она рассказала, сколь многим в  прошлом  была  обязана  религиозным
наставлениям мистера Кроули, коснулась попутно "Прачки Финчлейской  общины",
которую прочла с огромной для себя пользой, и  осведомилась  о  леди  Эмили,
талантливой  авторше  этого  произведения,  ныне  леди   Эмили   Хорнблоуэр,
проживавшей в Кейптауне,  где  ее  супруг  имел  большие  надежды  сделаться
епископом Кафрарии.
     Она окончательно утвердилась в расположении леди Саутдаун, когда  после
похорон, почувствовав себя расстроенной и больной, обратилась к  ее  милости
за медицинским советом, и вдовствующая леди не только дала  этот  совет,  но
самолично, в ночном одеянии и более чем когда-либо похожая на  леди  Макбет,
явилась  в  комнату  Бекки  с  пачкой  излюбленных  брошюр  и  с  лекарством
собственного приготовления, которое и предложила своей пациентке выпить.
     Бекки сначала взялась за брошюры и,  листая  их  с  большим  интересом,
завела с вдовствующей леди увлекательную беседу о содержании их и о спасении
своей души, в тайной надежде, что это избавит  от  врачевания  ее  тело.  Но
когда религиозные предметы были исчерпаны, леди Макбет не  покидала  комнаты
Бекки до тех пор, пока не была опорожнена чаша с целебным питьем;  и  бедная
миссис  Родон  должна  была  с  видом  величайшей  благодарности  проглотить
лекарство под бдительным  оком  неумолимой  старухи,  которая  только  тогда
решилась оставить свою жертву, благословив ее на сон грядущий.
     Это благословение не очень-то утешило миссис Родон, и муж, войдя, нашел
ее в довольно жалком состоянии. Когда же Бекки с неподражаемым юмором - хотя
на этот раз она смеялась над собой - описала все происшествие, в котором она
сделалась жертвой леди Саутдаун, Родон, по  своему  обыкновению,  разразился
громким хохотом. Лорд Стайн и  сын  леди  Саутдаун  в  Лондоне  тоже  немало
смеялись над этой историей, ибо, когда Родон с женой вернулись в свой дом  в
Мэйфэре, Бекки изобразила перед ними всю сцену в лицах. Нарядившись в ночной
капот и чепец, она произнесла с весьма серьезным видом длинную  проповедь  о
достоинствах лекарства, которое она заставляла принимать мнимую  больную,  и
проявила при этом такое бесподобное искусство  подражания,  что  можно  было
думать, будто гнусавит сама графиня.
     - Покажите нам  леди  Саутдаун  с  ее  зельем!  -  восклицали  гости  в
маленькой гостиной Бекки в  Мэйфэре.  Впервые  в  своей  жизни  вдовствующая
графиня Саутдаун служила поводом для веселого оживления в обществе.
     Сэр  Питт  помнил  те  знаки  почитания  и  уважения,  которые  Ребекка
оказывала ему в прежние дни,  и  потому  был  милостиво  к  ней  расположен.
Женитьба, хотя и необдуманная, значительно  исправила  Родона,  -  это  было
видно из того, как изменились привычки и поведение полковника, - и разве  не
был этот брачный союз удачею для самого Питта? Хитрый  дипломат  посмеивался
про себя, сознавая, что именно оплошности брата он обязан своим  богатством,
и понимая, что у него меньше, чем  у  кого  бы  то  ни  было,  оснований  ею
возмущаться.  Эту  благожелательность  только  укрепляли  в  нем   поведение
Ребекки, ее обращение и разговоры.
     Она удвоила свою почтительность, которая и раньше так очаровывала его и
побуждала проявлять ораторские способности, удивлявшие его самого, ибо, хотя
он и всегда был высокого мнения о своих талантах,  славословия  Ребекки  еще
укрепляли в нем эту веру. Своей невестка Ребекка  с  полной  убедительностью
доказала, что миссис Бьют Кроули сама устроила их брак, а потом сделала  его
предметом  своего  злословия.  Только  жадность  миссис  Бьют,   надеявшейся
получить все состояние мисс Кроули и лишить Родона расположения тетки,  была
причиною и источником всех отвратительных сплетен, которые распускались  про
бедняжку Бекки.
     - Она добилась того, что мы сделались  нищими,  -  говорила  Ребекка  с
видом ангельской кротости, - но как я могу  сердиться  на  женщину,  которая
дала мне одного из лучших на свете мужей? И разве ее собственная жадность не
оказалась  достаточно  наказанной  крушенном  всех  ее  надежд   и   потерей
состояния, на которое она так сильно рассчитывала? Мы  бедны!  -  восклицала
она. - Ах, милая леди Джейн, что  значит  для  нас  бедность!  Я  с  детства
привыкла к ней и часто думаю, как хорошо, что деньги мисс  Кроули  пошли  на
восстановление блеска благородной семьи, быть членом которой для меня  такая
честь. Я уверена, что сэр Питт употребит их куда лучше, чем Родон.
     Конечно, все эти разговоры преданная жена передавала сэру Питту, и  это
настолько усилило  приятное  впечатление,  произведенное  Ребеккой,  что  на
третий день после похорон, когда семья собралась за обедом, сэр Питт Кроули,
разрезавший кур, сидя во главе стола, сказал, обращаясь к миссис Родон:
     - Гм! Ребекка, разрешите положить вам крылышко? - и при этом  обращении
глаза маленькой женщины засверкали от удовольствия.
 
     И все время, пока Ребекка была увлечена своими  мыслями  и  планами,  а
Питт Кроули занимался приготовлениями к церемониалу  похорон  и  устройством
различных других дел, связанных с его будущим величием и успехами; пока леди
Джейн возилась в детской, насколько ей позволяла мамаша, а солнце всходило и
закатывалось и колокол на башенных часах замка призывал, как обычно, к обеду
и к молитве, - тело  умершего  владельца  Королевского  Кроули  покоилось  в
комнате, которую он занимал при жизни, безотлучно  охраняемое  приглашенными
для  этой  цели  профессиональными  лицами.  Несколько  женщин,   три-четыре
служащих от гробовщика, лучшие, каких только мог предоставить Саутгемптон, в
полном трауре и с приличествующей случаю бесшумной и скорбной  повадкой,  по
очереди дежурили у гроба, а после дежурства собирались в  комнате  экономки,
где потихоньку играли в карты и пили пиво.
     Члены семьи и слуги держались в стороне от мрачного места, где  останки
благородного  потомка  древнего  рода  рыцарей  и  джентльменов   дожидались
последнего упокоения в фамильном склепе. Никто не оплакивал его, кроме разве
бедной женщины, которая надеялась стать женой и вдовой сэра Питта и  которая
сбежала с позором из замка, где едва не сделалась признанной правительницею.
Кроме нее да еще старого пойнтера, предмета нежной привязанности  старика  в
пору его слабоумия, у сэра Питта не было ни одного  друга,  который  мог  бы
пожалеть о нем, ибо за всю свою жизнь  он  не  сделал  ни  малейшей  попытки
приобрести друзей. Если бы лучший и добрейший из  нас,  покинув  землю,  мог
снова навестить ее, я думаю, что он или она (при условии,  что  какие-нибудь
чувства, распространенные на Ярмарке Тщеславия, существуют  и  в  том  мире,
куда мы все направимся) испытали бы сильное огорчение, убедившись, как скоро
утешились оставшиеся в живых! Так и сэр Питт был забыт, подобно добрейшим  и
лучшим из нас... только на несколько недель раньше.
     Те, кто хочет, может последовать за останками умершего до самой могилы,
куда они были отнесены  в  назначенный  день  с  подобающими  почестями.  Их
сопровождали: родственники в черных каретах, с носовыми платками,  прижатыми
к носу в ожидании слез,  которые  так  и  не  появлялись;  гробовщик  и  его
факельщики с глубокой скорбью на лицах; избранные  арендаторы  с  выражением
подобострастного сочувствия к  новому  владельцу  по  случаю  понесенной  им
утраты; приходский священник с неизменными  словами  "об  отошедшем  от  нас
дорогом брате". Траурный кортеж замыкали кареты соседних дворян,  тащившиеся
со скоростью трех миль в час, пустые, но  внушавшие  зрителям  благоговейную
печаль. Пока мы еще не расстались с телом умершего, мы разыгрываем  над  ним
комедию Тщеславия, обставляя ее богатой бутафорией и пышными церемониями. Мы
укладываем его в обитый бархатом гроб,  забиваем  золочеными  гвоздями  и  в
довершение всего возлагаем на могилу  камень  с  лживой  надписью.  Помощник
Бьюта, франтоватый молодой священник, окончивший Оксфорд, и сэр Питт  Кроули
вместе составили  подобающую  латинскую  эпитафию  для  покойного  баронета;
франтоватый священник произнес классическую проповедь, призывая оставшихся в
живых не предаваться горю и предупреждая их в самых почтительных выражениях,
что в свое время и им предстоит  пройти  в  мрачные  и  таинственные  врата,
которые  только  что  закрылись  за  останками  их  дорогого  брата.   Затем
арендаторы вскочили на коней, а часть осталась подкрепиться в трактире "Герб
Кроули". После завтрака, который был  предложен  кучерам  в  людской  замка,
помещичьи экипажи разъехались по домам. Факельщики собрали веревки,  покров,
бархат, страусовые перья и прочий реквизит,  взгромоздились  на  катафалк  и
укатили в Саутгемптон. И как только лошади, миновав ворота, пустились  рысью
по большой дороге, лица факельщиков  приняли  обычное  выражение,  а  вскоре
стайки их тут  и  там  усеяли  чернильными  пятнами  крылечки  трактиров,  и
оловянные кружки в их руках ярко заблестели  на  солнце.  Больничное  кресло
сэра Питта было отправлено  в  сарай,  где  хранились  садовые  инструменты.
Старый  пойнтер  первое  время  принимался  изредка  выть  -  и   это   было
единственное проявление горя в замке, которым сэр Питт Кроули управлял почти
шестьдесят лет.
     Так как в имении водилось много дичи,  а  охота  на  куропаток  как  бы
входит   в   обязанность   английского   джентльмена   с   наклонностью    к
государственной деятельности, то, лишь только прошло  первое  потрясение  от
горя, сэр Питт Кроули, в белой шляпе с черными  плерезами,  начал  понемногу
выезжать и принимать участие в названном развлечении. Вид скошенных полей  и
плантаций, составлявших  теперь  его  собственность,  доставлял  ему  немало
тайных радостей. Иногда в избытке смирения он не брал с собой иного  оружия,
как мирную бамбуковую трость, предоставляя Родону и егерям палить из  ружей.
Деньги и земли Питта производили на брата сильное впечатление. Не имевший ни
пенни за душой, полковник был преисполнен подобострастия к главе семьи и уже
больше не презирал "мокрой курицы Питта". Сочувственно выслушивал  он  планы
старшего брата о  посадках  и  осушении  болот,  давал  советы  относительно
конюшен и рогатого скота,  ездил  в  Мадбери  осматривать  верховую  лошадь,
которая, по его мнению,  должна  была  подойти  для  леди  Джейн,  предлагал
объездить ее и т. д. Мятежный драгун совсем присмирел, стушевался и сделался
вполне приличным младшим братом.
     Он получал из Лондона постоянные бюллетени от мисс Бригс об оставленном
там маленьком Родоне; мальчик и сам присылал известия о себе. "Я жив-здоров,
- писал он. - Надеюсь, что и ты жив-здоров. Надеюсь,  что  и  мама  здорова.
Пони жив-здоров. Грэй  берет  меня  кататься  в  Парк.  Я  научился  скакать
галопом. Я встретил того мальчика, с которым катался  верхом.  Он  заплакал,
когда поскакал. А я не плачу".
     Родон читал эти письма брату и леди Джейн, которая приходила от  них  в
восторг. Баронет обещал платить за мальчика в школу,  а  его  добросердечная
жена дала Ребекке банковый билет с просьбой купить подарок от нее маленькому
племяннику.
     День проходил за днем; дамы в замке проводили время в тихих занятиях  и
развлечениях, какими обычно довольствуются женщины, живя в деревне.  Колокол
созывал их к молитве и к столу. Каждое утро после  завтрака  молодые  девицы
упражнялись на фортепьяно, и Ребекка давала им советы и указания. Затем  они
надевали башмаки на толстой подошве и гуляли в парке и в роще или, выйдя  за
ограду, в деревню, заходили в  коттеджи  и  раздавали  больным  лекарства  и
брошюры леди Саутдаун. Сама леди Саутдаун выезжала в фаэтоне; Ребекка в этих
случаях занимала место рядом с вдовствующей  леди  и  с  глубоким  интересом
слушала ее назидательные речи. По вечерам она пела Генделя и Гайдна и начала
вязать большую шаль из шерсти, как будто родилась для таких  занятий  и  как
будто ей предстояло продолжать их, пока она не сойдет в могилу в  преклонных
летах, оставив после себя  безутешных  родственников  и  большое  количество
процентных бумаг, - как будто не было ни забот, ни назойливых кредиторов, ни
интриг, уловок и бедности, карауливших за воротами парка, чтобы вцепиться  в
нее, как только она высунет нос наружу.
     "Не велика хитрость быть женой помещика, - думала Ребекка. - Пожалуй, и
я была бы хорошей женщиной, имей я пять тысяч фунтов в год.  И  я  могла  бы
возиться в детской и считать абрикосы на шпалерах. И  я  могла  бы  поливать
растения в оранжереях и обрывать сухие листья на герани. Я расспрашивала  бы
старух об их ревматизмах и  заказывала  бы  на  полкроны  супу  для  бедных.
Подумаешь, какая потеря при пяти-то тысячах в год! Я даже могла бы ездить за
десять миль обедать к соседям и одеваться по моде позапрошлого  года.  Могла
бы ходить в церковь и не засыпать во время службы или, наоборот, дремала  бы
под защитой занавесей, сидя на фамильной скамье и опустив вуаль, - стоило бы
только попрактиковаться. Я могла бы со всеми расплачиваться наличными -  для
этого нужно лишь иметь деньги. А здешние чудотворцы  этим  и  гордятся.  Они
смотрят с сожалением на нас, несчастных грешников, не имеющих ни гроша.  Они
гордятся тем, что дают нашим детям банковый  билет  в  пять  фунтов,  а  нас
презирают за то, что у нас нет его".
     Кто знает, быть может, Ребекка и была права  в  своих  рассуждениях,  и
только деньгами и случаем определяется разница между нею и честной женщиной!
Если принять во внимание силу соблазна, кто может сказать  о  себе,  что  он
лучше своего ближнего? Пусть спокойное, обеспеченное положение и  но  делает
человека честным, оно, во всяком случае, помогает ему  сохранить  честность.
Какой-нибудь олдермен, возвращающийся с обеда, где его  угощали  черепаховым
супом, не вылезет из экипажа, чтобы украсть баранью ногу; но  заставьте  его
поголодать - и посмотрите, не стащит ли он ковригу хлеба. Так  утешала  себя
Бекки, соразмеряя шансы и оценивая распределение добра и зла в этом мире.

     Старые любимые места, знакомые ноля и леса, рощи, пруды и сад,  комнаты
старого дома, где некогда она провела целых два года, - все это Бекки обошла
опять. Здесь она была молода, или сравнительно молода, - потому что она  уже
не помнила, когда была действительно молодой, - но она помнила свои мысли  и
чувства семилетней давности и сравнивала их с  теперешними,  когда  она  уже
видела свет, общалась со знатными людьми и высоко поднялась по сравнению  со
своим первоначальным скромным положением.
     "Я добилась этого, потому что у меня есть голова на  плечах,  -  думала
Бекки, - и потому, что  мир  состоит  из  дураков.  Я  не  могла  бы  теперь
вернуться назад и якшаться с людьми, с которыми встречалась в  студии  отца.
Ко мне приезжают  лорды  со  звездами  и  орденами  Подвязки  вместо  бедных
артистов с табачными крошками в кармане. У меня муж  -  джентльмен,  у  меня
невестка - графская дочь, и я живу в том самом доме, где несколько лет  тому
назад мое положение мало чем отличалось от положения прислуги. Но лучше ли я
обеспечена теперь, чем когда была дочерью бедного  художника  и  выпрашивала
чай и сахар в ближайшей лавочке? Если бы я вышла замуж за Фрэнсиса,  который
так любил меня, я  и  то  не  была  бы  бедное,  чем  сейчас.  Ах,  с  каким
удовольствием я променяла бы свое положение в обществе и все  мои  связи  на
кругленький капиталец в трехпроцентных бумагах!"
     Вот каким образом воспринимала Бекки тщету человеческих дел,  и  вот  в
какой надежной пристани она мечтала бросить якорь.
     Может быть, ей и приходило в голову, что, если бы она  была  честной  и
скромной женщиной, выполняла свои обязанности и шла в  жизни  прямым  путем,
она была бы сейчас  не  дальше  от  того  счастья,  к  которому  пробиралась
окольными тропами. Но как дети в Королевском Кроули обходили ту комнату, где
лежало тело их отца, так и Бекки, если эти мысли и возникали у нее, обходила
их стороной. Она избегала  и  презирала  их,  предпочитая  следовать  другим
путем, сойти  с  которого  представлялось  ей  уже  невозможным.  Мне  лично
кажется, что угрызения совести - наименее действенное  из  моральных  чувств
человека: если они и пробуждаются, подавить их легче всего, а некоторым  они
и вовсе не знакомы. Мы расстраиваемся, когда нас уличают, или  при  мысли  о
стыде и наказании; но само по себе чувство вины отравляет жизнь  лишь  очень
немногим на Ярмарке Тщеславия.
     Итак, Ребекка за время своего пребывания в Королевском Кроули приобрела
столько друзей среди служителей мамоны, сколько было в ее власти. Леди Джейн
и ее супруг простились с нею  с  самыми  теплыми  изъявлениями  чувств.  Они
возлагали надежду на скорую  встречу  в  Лондоне,  когда  фамильный  дом  на
Гонт-стрит будет отремонтирован и отделан  заново.  Леди  Саутдаун  снабдила
Ребекку небольшой аптечкой и послала через нее преподобному  Лоренсу  Грилсу
письмо, в котором просила этого джентльмена спасти  "подательницу  сего"  от
вечного огня. Питт проводил их в карете четверкой до Мадбери, послав  вперед
на повозке их багаж вместе с запасом дичи.
     - Как рады вы будете опять увидеть вашего милого  мальчика!  -  сказала
леди Джейн Кроули, прощаясь с родственницей.
     - О да, так рада! - простонала Ребекка, закатывая свои  зеленые  глаза.
Она была безмерно счастлива покинуть Королевское Кроули, но  уезжать  ей  не
хотелось. Правда, здесь можно пропасть от тоски, но все-таки воздух  гораздо
чище, чем тот, которым она  привыкла  дышать.  Обитатели  замка  скучны,  но
каждый по-своему относился к ной хорошо.
     "Это все результат длительного обладания трехпроцентными  бумагами",  -
говорила себе Бекки и, вероятно, была права.
     Как бы то ни было,  лондонские  фонари  весело  сияли,  когда  почтовая
карета въехала на Пикаднлли; на Керзон-стрит Бригс жарко растопила камин,  и
маленький Родон не ложился спать, чтобы самому встретить папу и маму.
 
        ГЛАВА XLII,
     в которой речь идет о семье Осборнов
 
     Много лет прошло с тех пор, как мы виделись с нашим  почтенным  другом,
старым мистером Осборном с Рассел-сквер, и  нельзя  сказать,  чтобы  за  это
время он чувствовал  себя  счастливейшим  из  смертных.  Произошли  события,
которые  не  способствовали  улучшению  его  характера.  Далеко  не   всегда
удавалось ему поставить на своем, а всякое противодействие  столь  разумному
желанию воспринималось этим джентльменом как личное оскорбление, и сделалось
для него тем более несносным, когда подагра, старость, одиночество и  горечь
многих разочарований сообща придавили его своей тяжестью. После смерти  сына
его густые темные волосы начали быстро седеть; лицо стало еще краснее;  руки
дрожали все сильнее, когда он наливал себе стакан  портвейна.  Он  превратил
жизнь своих конторщиков в Сити в сущий ад,  да  и  домашним  его  жилось  не
легче. Я  сомневаюсь,  чтобы  Ребекка,  которая  молила  бога  о  процентных
бумагах, променяла свою бедность вместе с отчаянным  азартом  и  взлетами  и
падениями своей жизни на деньги Осборна и на беспросветный мрак,  окружавший
его. Он сделал предложение мисс Суорц, но был отвергнут  кликою  этой  леди,
которая выдала ее замуж за молодого отпрыска древнего шотландского  рода.  В
сущности, Осборн не постоял бы за тем, чтобы жениться даже на женщине самого
низкого звания, и потом отчаянно изводил бы ее, но, как на  грех,  ни  одной
такой подходящей особы ему не подвернулось, и потому он  тиранил  дома  свою
незамужнюю дочь. У мисс Осборн был чудесный экипаж и прекрасные лошади,  она
сидела во главе стола, уставленного превосходнейшим  серебром;  у  нее  была
своя чековая книжка, образцовый ливрейный лакей, сопровождавший ее во  время
прогулок, и неограниченный всюду кредит; в лавках, где она  забирала  товар,
ее встречали с поклонами - словом,  она  пользовалась  всеми  преимуществами
богатой наследницы, но жизнь у нее была жалкая. Маленькие сиротки из приюта,
метельщицы  на  перекрестках,  самая  бедная  судомойка   в   людской   были
счастливицами в сравнении с этой несчастной, теперь уже немолодой девицей.
     Фредерик Буллок, эсквайр, из фирмы "Буллок, Халкер и К<sup>o</sup>",  женился-таки
на Марии Осборн, но только после длительных торгов и  брюзжания  со  стороны
сего взыскательного  джентльмена.  Когда  Джордж  умер  и  был  исключен  из
завещания  отца,  Фредерик  настаивал,  чтобы  половина  состояния   старого
коммерсанта была закреплена за Марией, и очень долго отказывался "ударить по
рукам" (по собственному выражению  этого  джентльмена)  на  каких-либо  иных
условиях. Осборн указывал, что Фред согласился взять его дочь с  приданым  в
двадцать тысяч и что он не  считает  нужным  брать  на  себя  дополнительные
обязательства. Фред может получить то, что ему полагается, или отказаться, а
тогда пусть убирается к черту! Фред,  у  которого  зубы  разгорелись,  когда
Джордж был лишен наследства, считал, что старый коммерсант  бессовестно  его
обманул, и некоторое время делал вид,  будто  намерен  вовсе  отказаться  от
женитьбы. Осборн закрыл свой текущий счет у "Буллока и  Халкера",  ходил  на
биржу с хлыстом, клянясь, что огреет по спине  одного  негодяя,  не  называя
его, однако, по имени, и вообще вел себя со  свойственной  ему  свирепостью.
Джейн Осборн выражала сочувствие своей сестре Марии по поводу этой  семейной
распри.
     - Я говорила тебе, Мария, что он  любит  твои  деньги,  а  не  тебя,  -
утешала она сестру.
     - Во всяком случае, он выбрал меня и мои  деньги,  а  не  тебя  и  твои
деньги, - отвечала Мария, вскидывая голову.
     Однако разрыв был только временный. Отец  Фреда  и  старшие  компаньоны
фирмы советовали ему, в расчете на будущий  раздел  состояния,  взять  Марию
даже с двадцатью тысячами приданого, половина которого выплачивалась сейчас,
а половина - после смерти мистера Осборна. Итак, Фред  "пошел  на  попятный"
(опять же по его собственному выражению) и послал старого Халкера к  Осборну
с мировой. Это все его отец, уверял теперь Фред, это он не хотел  свадьбы  и
чинил ему всякие затруднения, а сам он очень  желает  сохранить  в  силе  их
прежний уговор. Извинения жениха  были  угрюмо  приняты  мистером  Осборном.
Халкер и Буллок были известными фамилиями среди аристократии  Сити  и  имели
связи даже среди "вест-эндской знати". Старику было приятно, что  он  сможет
говорить: "Мой сын, сэр, из фирмы "Буллок, Халкер и К<sup>o</sup>",  сэр;  кузина  моей
дочери, сэр,  леди  Мэри  Манго,  дочь  достопочтенного  графа  Каслмоулди".
Воображение уже наполняло его  дом  знатными  гостями.  Поэтому  он  простил
молодого Буллока и согласился на свадьбу.
     Это было пышное празднество. Родные жениха устроили завтрак у себя, так
как они жили  около  церкви  св.  Георга,  Ганновер-сквер,  где  происходило
венчание. Была приглашена "вест-эндская знать", и многие из них  расписались
в книге. Тут были мистер Манго и  леди  Мэри  Манго,  а  юные  Гвендолина  и
Гуиневер Манго были  подружками  невесты;  полковник  Бледайер  гвардейского
полка (старший сын фирмы "Братья Бледайер" на Минсинг-лейн), кузен жениха, с
достопочтенной миссис Бледайер; достопочтенный  Джордж  Боултер,  сын  лорда
Леванта,  с  супругой,  урожденной  мисс   Манго;   лорд-виконт   Каслтоддн;
достопочтенный Джеймс Мак-Мул и миссис Мак-Мул  (урожденная  мисс  Суорц)  и
целый сонм знати, породнившейся с Ломбард-стрит  и  в  значительной  степени
способствовавшей облагораживанию Корнхилла.
     У  молодой  четы  был  дом  близ  Баркли-сквер  и  небольшая  вилла   в
Роухемптоне, среди местной колонии банкиров. Дамы в семье Фреда считали, что
он сделал мезальянс: хотя дед Буллоков воспитывался в приюте, но  они  через
своих мужей породнились с лучшими представителями английской аристократии. И
Марии  пришлось,  чтобы  возместить  недостаток   происхождения,   держаться
особенно гордо и проявлять сугубую осторожность в составлении списка гостей;
она чувствовала, что и отец с сестрою теперь не подходящая для нее компания.
     Было бы нелепо предполагать, что она совершенно порвет со  стариком,  у
которого можно было выцарапать еще несколько  десятков  тысяч.  Фред  Буллок
никогда не допустил бы этого. Но она была еще молода  и  не  умела  скрывать
свои чувства; и так как она  приглашала  своего  папа  и  сестру  на  вечера
третьего сорта, обращалась с ними очень холодно, когда они приходили, а сама
избегала  Рассел-сквер  и  бестактно  просила  отца  покинуть  эту   ужасную
вульгарную местность, то всем этим легкомысленно и опрометчиво поставила под
сомнение свои шансы на получение наследства, - словом, так  испортила  дело,
что его не могла поправить даже дипломатия Фреда.
     - Так, значит, Рассел-сквер недостаточно хорош для миссис Марии,  а?  -
говорил старый джентльмен, с шумом поднимая стекла в  карете,  когда  они  с
дочерью ехали однажды вечером домой после обеда у миссис Фредерик Буллок.  -
Так она приглашает отца и сестру на другой день после  своих  званых  обедов
(черт меня возьми, если эти блюда  или  "онтри"  {Исковерканное  французское
entree - блюдо, подаваемое  в  начале  обеда.},  как  она  их  называет,  не
подавались у них вчера!) вместе с купчишками из Сити и какими-то писаками, а
графов,   графинь   и   всех   "достопочтенных"   приберегает   для    себя?
Достопочтенные! Черт бы побрал этих  достопочтенных!  Я  простой  английский
купец, а могу купить всех  этих  нищих  собак  оптом  и  в  розницу.  Лорды,
подумаешь! На одном из ее суарэ я видел, как  один  из  них  разговаривал  с
каким-то жалкой фитюлькой, с проходимцем-скрипачом, на которого я и смотреть
не стал бы. Значит, они не желают приезжать на Рассел-сквер,  так,  что  ли?
Голову прозакладываю, что у меня найдется стакан лучшего вина,  и  заплачено
за него больше, и что я могу выставить более роскошный серебряный  сервиз  и
подать на стол лучший обед, чем им когда-либо приходилось  видеть  на  своих
столах, - низкопоклонные льстецы, самонадеянные дураки! Джеймс, гони во весь
дух! Я хочу поскорее к себе, на Рассел-сквер, ха! ха! ха! - И он_  откинулся
в угол кареты с бешеным хохотом. Такими рассуждениями  о  своих  заслугах  и
достоинстве старик нередко утешал себя.
     Джейн Осборн оставалось только согласиться с этим мнением  относительно
поведения  сестры.  И  когда  у   миссис   Фредерик   родился   первенец   -
Фредерик-Август-Говард-Стенли-Девере Буллок, - старый  Осборн,  приглашенный
быть крестным отцом, ограничился тем, что послал младенцу золотой  стаканчик
и в нем двадцать гиней для кормилицы.
     - Ручаюсь, что никто из ваших лордов не даст  больше,  -  сказал  он  и
отказался присутствовать при обряде.
     Однако  великолепие  подарка  произвело  большое  впечатление  в  семье
Буллоков. Мария решила, что отец ею очень доволен, а Фредерик  стал  ожидать
всяческих благ для своего маленького сына и наследника.
     Можно себе представить, какие мучения испытывала мисс  Осборн  в  своем
одиночестве на  Рассел-сквер,  читая  "Морнинг  пост",  где  имя  ее  сестры
постоянно встречалось в отделе "Великосветских собраний"  и  где  она  имела
возможность  прочесть  описание  туалета  миссис  Ф.  Буллок,  которая  была
представлена  ко  двору  своей  родственницей,  леди  Фредерик   Буллок.   В
собственной жизни Джейн, как мы говорили, не было места такому величию.  Это
была  ужасная  жизнь!  Она  вставала  рано  в  темные  зимние  утра,   чтобы
приготовить завтрак старому хмурому отцу, который разнес бы весь  дом,  если
бы чай ему не был готов к половине девятого. Она молча сидела напротив него,
прислушиваясь к шипению чайника и трепеща все время, пока отец читал  газету
и поглощал свою обычную порцию булочек к чаю. В половине десятого он вставал
и отправлялся в Сити, и до обеда она была почти свободна  -  могла  идти  на
кухню и браниться с прислугою; могла  выезжать,  заходить  в  магазины,  где
приказчики  были  с  ней  чрезвычайно  почтительны,  или  завозить  визитные
карточки, свои и отца, в большие  мрачные  респектабельные  дома  друзей  из
Сити; или сидеть одна на диване в огромной гостиной - в ожидании  визитеров,
склонившись над каким-нибудь бесконечным вязанием из шерсти  и  слушая,  как
часы с жертвоприношением Ифигении гулко и  заунывно  отсчитывают  в  мрачной
комнате часы и минуты. Большое зеркало над камином и большое трюмо, стоявшее
против него, в другом конце обширной гостиной, бесконечно множили, отражаясь
друг в друге, чехол  из  сурового  полотна,  который  покрывал  свисавшую  с
потолка люстру; эти серые мешки терялись вдали в бесконечной перспективе,  и
комната, где сидела мисс Осборн, казалась центром  целой  системы  гостиных.
Когда она снимала кожаный  чехол  с  фортепьяно  и  решалась  взять  на  нем
несколько аккордов, они звучали жалобной грустью, пробуждая  в  доме  унылое
эхо. Портрет Джорджа был вынесен в чуланчик на чердаке, и хотя  воспоминание
о Джордже продолжало жить в их сердцах и отец  с  дочерью  оба  инстинктивно
знали, когда другой думает о нем, имя когда-то  любимого  храброго  сына  не
упоминалось в доме.
     В пять часов мистер Осборн возвращался к обеду, который проходил у  них
в полном молчании (редко нарушаемом, за исключением тех  случаев,  когда  он
бранился и бесновался, если какое-нибудь блюдо было ему не  по  вкусу);  два
раза в месяц у них обедало угрюмое общество  знакомых  Осборна  -  люди  его
возраста и положения: старый доктор Гали с женою с  Блумсбери-сквер;  старый
мистер Фраузер, адвокат с Бедфорд-роу, важная персона,  вращавшаяся  в  силу
своих профессиональных обязанностей в кругах  "вест-эндской  знати";  старый
полковник  Ливермор,  когда-то  служивший  в  бомбейской  армии,  и   миссис
Ливер-мор с Аппер-Бедфорд-Плейс; адвокат мистер  Тоффи  и  миссис  Тоффи,  а
иногда и старый судья сэр Томас Коффин и леди Коффин  с  Бедфорд-сквер.  Сэр
Томас был известен  суровостью  своих  приговоров,  и,  когда  он  обедал  у
Осборна, к столу подавался особый темно-красный портвейн.
     Все эти и подобные им  господа,  в  свою  очередь,  давали  напыщенному
коммерсанту с Рассел-сквер  такие  же  напыщенные  обеды.  Выпив  вино,  они
поднимались наверх и торжественно играли в вист, а в половине  одиннадцатого
за ними приезжали их экипажи. Многие  богатые  люди,  которым  мы,  бедняки,
имеем привычку завидовать, постоянно  ведут  описанный  образ  жизни.  Джейн
Осборн почти не встречала в доме отца  мужчин  моложе  шестидесяти  лет,  и,
пожалуй, единственный  холостяк,  появлявшийся  у  них,  был  мистер  Сморк,
знаменитый дамский доктор.
     Я не могу сказать,  чтобы  монотонность  этого  ужасного  существования
ничем не нарушалась. Дело в том,  что  в  жизни  бедной  Джейн  была  тайна,
воспоминание о которой заставляло отца беситься и хмуриться еще больше,  чем
его характер, гордость и неумеренность в еде. Эта тайна была связана с  мисс
Уирт,  у  которой  был  кузен  художник,  некий  мистер  Сми,   впоследствии
прославленный портретист, член Королевской академии; было  время,  когда  он
довольствовался тем, что давал уроки рисования светским дамам. Теперь мистер
Сми забыл, где находится Рассел-сквер, но в 1818  году  он  с  удовольствием
посещал его, давая уроки мисс Осборн.
     Сми  (ученик  Шарпа  с  Фрит-стрит,  этого  беспутного,  беспорядочного
человека, неудачника в личной жизни, но одаренного  и  сведущего  художника)
был, как мы сказали, кузеном мисс Уирт, и она познакомила его с мисс Осборн,
рука и сердце которой после  нескольких  неудачных  романов  были  абсолютно
свободны. Он воспылал нежностью к этой леди и, по-видимому, зажег  такие  же
чувства в ее груди. Мисс Уирт была поверенной их тайны. Не знаю, покидала ли
она комнату, где учитель и  ученица  рисовали,  чтобы  дать  им  возможность
обменяться клятвами и признаниями, чему так мешает  присутствие  посторонних
лиц; не знаю, надеялась ли она, что ее кузен в  случае  женитьбы  на  дочери
богатого коммерсанта уделит ой часть  богатства,  которое  она  помогла  ему
приобрести, - достоверно только то, что  мистер  Осборн,  проведав  каким-то
образом об этом, верну, к  я  неожиданно  из  Сити  и  вошел  в  гостиную  с
бамбуковой тростью в  руке,  застал  там  учителя,  ученицу  и  компаньонку,
трясущихся и бледных, и выгнал учителя из дома, клянясь, что переломает  ему
все кости, а через полчаса уволил  мисс  Уирт:  он  сбросил  с  лестницы  ее
чемоданы, растоптал картонки и грозил ей вслед кулаком, пока наемная  карета
отъезжала от дома.
     Джейн Осборн несколько дней не выходила из  спальни.  Ей  не  позволили
больше держать компаньонку. Отец поклялся, что она не получит  ни  шиллинга,
если выйдет замуж без его согласия. А так как ему  необходима  была  женщина
для ведения хозяйства, он вовсе не желал, чтобы она  выходила  замуж.  Таким
образом, ей пришлось отказаться от всяких  планов  насчет  устройства  своих
сердечных дел. Пока жив был ее папа,  она  была  обречена  на  образ  жизни,
только что описанный, и должна была довольствоваться положением старой девы.
У Марии между тем, что ни год, появлялись  дети,  каждый  раз  все  с  более
звучными именами, и связь между сестрами становилась все слабее.
     - Джейн и я вращаемся в совершенно различных сферах, - говорила  миссис
Буллок. - Но, конечно, я смотрю на нее как на сестру.
     Это значит... Впрочем, что это может значить, когда леди  говорит,  что
она смотрит на Джейк как на сестру?

     Мы уже говорили, что девицы Доббин жили с отцом в  прекрасном  доме  на
Денмарк-Хилле, где были чудесные теплицы с виноградом и персиковые  деревья,
восхищавшие маленького Джорджа Осборна. Сестры Доббин, которые часто  ездили
в Бромптон навещать нашу дорогую Эмилию, заезжали иногда с визитом и к своей
старой знакомой, мисс Осборн, на Рассел-сквер. Я думаю,  что  они  оказывали
внимание миссис Джордж не иначе как по требованию брата, служившего  майором
в Индии (к которому отец их питал огромное уважение); потому что майор,  как
крестный отец и опекун маленького сына Эмилии, все  еще  надеялся,  что  дед
ребенка, может быть, смягчится и признает внука в память сына. Сестры Доббин
держали мисс Осборн в курсе дел Эмилии. Они рассказывали ей, как она живет с
отцом и матерью, как Они бедны, и  упорно  отказывались  понять,  что  могли
находить в этом ничтожестве мужчины, да еще такие, как  их  брат  и  дорогой
капитан  Осборн.  Она  все  такая  же  размазня  и  кривляка,  но   сын   ее
действительно очаровательнейшее создание, -  ибо  сердца  всех  женщин  тают
перед маленькими детьми, и даже самая кислая старая дева бывает приветлива с
ними.
     Однажды, после долгих просьб со стороны девиц Доббин, Эмилия  позволила
маленькому Джорджу поехать с ними на Денмарк-Хилл и провести там весь  день,
а сама просидела большую часть этого дня над письмом к майору в  Индию.  Она
поздравила его со счастливой вестью, которую его  сестры  ей  сообщили.  Она
молилась о его благополучии и о благополучии невесты, которую он избрал. Она
благодарила его за тысячи,  тысячи  услуг  и  доказательств  его  неизменной
дружбы к ней в ее горе. Она  сообщала  ему  последние  новости  о  маленьком
Джорджи и о том, что как раз сегодня он поехал на целый день к  его  сестрам
за город. Она густо подчеркивала отдельные места и подписалась: "Ваш любящий
друг Эмилия Осборн". Она забыла послать привет леди О'Дауд,  чего  раньше  с
ней никогда не бывало, и не назвала Глорвину по  имени,  а  только  невестою
майора (подчеркнув это слово), на которую она призывает благословение. И тем
не менее известие о женитьбе позволило ей отбросить ту  сдержанность,  какую
она  обычно  проявляла  по  отношению  к  майору  Доббину.  Она  была   рада
возможности сознаться и самой почувствовать, с  какой  теплотой  и  с  какой
благодарностью она вспоминает его... - а что касается ревности к Глорвипе (к
Глорвине, о господи!), то Эмилия начисто отвергла  бы  такое  предположение,
хотя бы его подсказал ей ангел небесный.
     В этот вечер, когда Джорджи вернулся - к своему  великому  восторгу,  в
экипаже, которым правил старый кучер сэра Уильяма Доббина, - у  мальчика  на
шее висела изящная золотая цепочка с часами. Он сказал,  что  часы  подарила
ему старая некрасивая леди, она все плакала и без конца целовала его. Но  он
ее не любит. Он очень любит виноград. И он любит одну  только  маму.  Эмилия
вздрогнула  и  встревожилась:  в   ее   робкую   душу   закралось   страшное
предчувствие, когда она узнала, что родные ребенка видели его.
     Мисс Осборн вернулась домой к обеду. Отец в этот день совершил  удачную
спекуляцию в Сиги и был в сносном расположении духа, так что  даже  удостоил
заметить волнение, в котором находилась его дочь.
     - В чем дело, мисс Осборн? - соблаговолил он спросить ее.
     Девушка залилась слезами.
     - О сэр! - сказала она. - Я видела маленького Джорджи.  Он  хорош,  как
ангел... и так похож на него!
     Старик, сидевший против нее, не произнес ни слова, а только покраснел и
задрожал всем телом.
 
        ГЛАВА XLIII,
     в которой читателя просят обогнуть мыс Доброй Надежды
 
     Теперь нам придется просить изумленного читателя перенестись с нами  за
десять тысяч миль, на военную станцию в Бандльгандже,  в  Мадрасском  округе
индийских  владений  Англии,  где  расквартированы  наши  доблестные  старые
друзья, из *** полка под командой храброго полковника, сэра Майкла  О'Дауда.
Время милостиво обошлось с этим дородным офицером, как оно обычно  обходится
с людьми, обладающими хорошим пищеварением и хорошим характером и не слишком
переутомляющими себя умственными занятиями. Он усердно действовал  вилкой  и
ножом за завтраком и с таким же успехом снова пускал в  ход  это  оружие  за
обедом. После обеих трапез он покуривал свой кальян  и  так  же  невозмутимо
выпускал клубы дыма, когда его пробирала жена, как шел под  огонь  французов
при Ватерлоо. Годы и зной не уменьшили энергии  и  красноречия  праправнучки
благородных  Мелони  и  Молоев.  Ее  милость,  наша   старая   приятельница,
чувствовала себя в Мадрасе так же  хорошо,  как  и  в  Брюсселе,  в  военном
поселке так же, как в палатке. В походе ее можно было видеть во главе полка,
на спине царственного слона, - поистине величественное зрелище! Восседая  на
этом животном, она участвовала в охоте на тигров в джунглях. Ее принимали  у
себя туземные принцы, чествуя ее и Глорвину на женской половине своего дома,
доступ куда открыт немногим, и подносили ей шали и драгоценности, от которых
она, к своему огорчению, принуждена была отказываться.  Часовые  всех  родов
оружия отдавали ей честь всюду, где бы она ни появлялась, и в  ответ  на  их
приветствия она важно прикасалась рукой к  своей  шляпе.  Леди  О'Дауд  была
одной из первых дам в Мадрасском округе. В Мадрасе всем памятна ее  ссора  с
леди  Смит,  женой  сэра  Майноса  Смита,  младшего  судьи,  когда   супруга
полковника щелкнула пальцами под носом у супруги судьи и заявила, что убейте
ее, а она не пойдет к обеду позади жены какого-то жалкого  штафирки.  Еще  и
сейчас, хотя с тех пор прошло двадцать пять лет,  многие  помнят,  как  леди
О'Дауд плясала джигу в губернаторском доме,  как  она  вконец  умучила  двух
адъютантов, майора мадрасской  кавалерии  и  двух  джентльменов  гражданской
службы и только по настоянию майора Доббина, кавалера ордена Бани и  второго
по старшинству офицера ***  полка,  позволила  увести  себя  в  столовую,  -
lassata nondum satiata recessit  {Усталая,  но  все  еще  неудовлетворенная,
отступила (лат.).}.
     Итак, Пегги