седло и в скачках участвовать не буду. Вообще не буду ездить верхом. Пусть лошади остаются сами по себе, а мы, мужчины, - сами по себе. И он рассмеялся, успокоенный тем, что в стеклянной поверхности столика для посуды отражаются его вполне человеческие глаза - маленькие злобные глазки. Слова Сэра Руфуса, а также интонация, с которой они были произнесены, показались другим участникам завтрака несколько странными. Однако настаивать на объяснении было неуместно - наверняка у джентльмена и жокея были свои основания, о которых ему не хотелось бы упоминать, - во всяком случае, все, не сговариваясь, сочли их достаточно серьезными. Так у постели больного, лежащего по неизвестной причине в лихорадке, обычно стараются говорить о чем-то постороннем. Трапеза завершилась весело. Все напрочь забыли про лошадь - до того самого момента, когда Сэр Руфус, рассыпаясь в тонких и изящных выражениях, которые всегда производили неотразимое впечатление, стал благодарить хозяйку дома за великолепный прием. И тут с женщиной случился нервный припадок - она вдруг заметила за спиной Сэра Руфуса темно-серый конский хвост, который терся о пиджак и производил при этом весьма громкие звуки. Хвост весело вилял, как бы собираясь принять активное участие в разговоре. Сэр Руфус Флокс выбежал, не попрощавшись. На улице он вновь обрел нормальный человеческий облик. Много дней с ним не происходило ничего нового. Потом, это было в воскресенье, Сэр Руфус ощутил приступ тошноты и тут же с ужасом почувствовал, что его органы опять стали нечеловеческими - вплоть до печени и селезенки. Он подбежал к большому трюмо, которое специально приобрел совсем недавно, но в нем не отразилось ничего особенного. Сэр Руфус отправился повидать свою невесту, американку, не богатую, но и не бедного достатка, которую очень сильно любил. Но всякий раз, когда ему по дороге попадалась кобыла, он не мог отвести от нее глаз - это было настолько неудержимо, что пришлось отказаться от визита к невесте и зайти в одну из больших конюшен, где обычно содержалось от двенадцати до пятнадцати кобыл. Если бы его возлюбленная могла быть вместе с ним в этом прекрасном, таком чистом заведении! Они уселись бы рядышком на охапку соломы, он с радостью держал бы руки невесты в своих, вдыхая теплый, чуть островатый запах конюшни... Следующий день начался плохо. Вместо того чтобы позвонить и распорядиться насчет завтрака, Сэр Руфус, желая привлечь внимание горничной, внезапно заржал, а когда служанка появилась с подносом, стал выпрашивать "сахарку", грациозно кивая и подавая переднюю ногу, как то делают ученые лошади, - причем, что интересно, весь сахар был в его полном распоряжении. На улице он сознательно избегал тротуаров, находя особое, хотя и сомнительное удовольствие в том, чтобы проскальзывать между движущимися по мостовой автомобилями. "Последнее время мир стал каким-то лошадиным", - думал он, стараясь убедить самого себя, что ничем не отличается от всех прочих прохожих. Сэра Руфуса охватило страстное желание излить душу - во весь голос. Непременно надо было поделиться с невестой своими нынешними ощущениями. - У вас появилось желание стать лошадью? - переспросила американка. - Вот это да! Зачем же сдерживаться? Нельзя идти против естества. От таких переживаний недолго и заболеть. В один прекрасный день вы станете лошадью - и что, разве мы не станем гулять, как прежде, по Булонскому лесу? Я надену роскошный костюм амазонки, все просто повалятся с ног. Дайте-ка я расцелую ваши ноздри! - воскликнула она со смехом и бросилась ему на шею. - Итак, до завтра, до встречи на аллее Ранела. Теперь Сэру Руфусу больше ничего не мешало, и в ту же ночь он стал лошадью. На рассвете он спустился по лестнице, стараясь производить как можно меньше шума, и довольно элегантно нажал головой на кнопку, чтобы открыть наружную дверь. Однако лошадь на улице, без седла и недоуздка, вызывает такое же удивление, как, скажем, совершенно голый человек. К тому же - куда идти? На свидание - слишком рано. До самого утра Сэр Руфус, словно злоумышленник, избегал полицейских и даже просто прохожих, которые настолько глупы, что, завидев лошадь без сбруи, тут же побегут вызывать полицию. Ему все-таки удалось добраться до Булонского леса, где Сэр Руфус намеревался пощипать травки. Давно уже хотелось попробовать ее на вкус - и вот наконец подвернулась оказия. "В сущности, я стал теперь куда спокойнее, - размышлял он. - Чего же я боюсь?" Муравей заполз ему на ногу и побежал вверх. "Он мешает не больше, чем и раньше, когда я был человеком". Лань подошла совсем близко, чтобы поглядеть на него. "Если бы она знала все! Но лучше ничего ей не говорить. Да и как объясниться с ланью, если я сам еще не уверен, что стал лошадью!" Лань кокетливо посмотрела, затем обнюхала его и фыркнула. Может, она приняла его за оленя? Нет, похоже, просто отнеслась с недоверием. Наверное, животные обнюхивают друг друга, чтобы убедиться, не скрывается ли под шкурой человек. Лань попятилась и скрылась. Наконец на аллее Ранела появилась американка. Все-таки она не могла скрыть изумления, увидев, что ее жених действительно превратился в лошадь. Невдалеке прошел служитель Булонского леса, и Сэр Руфус подумал: "Сейчас я его как лягну!" Но служитель не обратил на них ни малейшего внимания. По лесу пробирался какой-то бедняк с веревкой в руке - под ветхим пиджаком у него не было даже рубашки, - видимо, искал дерево, чтобы повеситься. Сэр Руфус заржал, чтобы обратить на беднягу внимание американки, и та спросила: - Куда вы направляетесь с веревкой, добрый человек? - А какое вам до этого дело? - выкрикнул бродяга, внезапно рассердившись. - В общем-то, никакого, конечно, но я подумала, что, может быть... - заговорила она самым задушевным голосом. - Вот и ошибаетесь, что "может быть". Не мешайте мне искать свое дерево. - Не делайте этого, дорогой месье, - продолжала женщина, желая вызвать доверие незнакомца. - Позвольте я куплю у вас эту веревку. - Вам придется заплатить очень много, мадам, и вы почувствуете себя обворованной. Потом, учтите, эта веревка не приносит счастья. Бедняк выглядел теперь еще более унылым, чем прежде, несмотря на подобие улыбки, которая попыталась пробиться сквозь густую бороду, скрывавшую пол-лица. Через несколько минут процессия, состоявшая из женщины, лошади, веревки и избежавшего смерти человека, уже направлялась к конюшне у Порт-Дофин. Бедняк вел лошадь в поводу, и веревка приятно согревала ему озябшую ладонь. Сэру Руфусу не понадобилось много труда, чтобы стать выездной лошадью. Он регулярно вывозил свою невесту на прогулку, их дни текли беззаботно. - В Булонский, дружок! - говорила она ему, словно обращалась к своему кучеру. - Будь любезен, поезжай по авеню Бюго. Остановишься у красильщика, я там ненадолго задержусь. Потом поедем по Лоншан, а вернешься по улице Акаций. И она усаживалась в коляску, больше не заботясь о маршруте. В один прекрасный день американка села в тильбюри {Легкий открытый двухколесный экипаж (уст.). (Примеч. ред.)} не одна. Ее молодой спутник довольно унизительным образом стал предлагать лошади обсыпанные табачными крошками куски хлеба, которые вытаскивал прямо из кармана. Самозванец теперь появлялся на каждой прогулке. Сэр Руфус так напряженно прислушивался к разговору молодых людей, что порой даже забывал переставлять ноги. Вместе с тем он видел - перед ним всего лишь малозначительный повеса, один из тех, что любят составлять компанию для прогулок по Булонскому лесу, только и всего. Однажды на повороте Сэр Руфус неловко споткнулся о бордюрный камень и услышал, как молодой человек раздраженно заметил: - Нет, ты видала подобного кретина, а? Рогоносец! Ты права, надо гнать его при первой возможности. Он слишком много про нас знает. Его недоверчивые уши не пропускают ни единого нашего слова. Услышав это, Сэр Руфус резко взял с места, бросил коляску на куст - удар, и парочка, слетев с сиденья, врезалась в большой платан. Молодой человек лежал на земле с пробитым черепом, а девушка раскинулась посреди травы в нескольких метрах от него. Умирая, она все еще показывала на своего друга пальцем, и даже этот предсмертный жест был полон очарования и любви. А Сэр Руфус вновь стал человеком. В новеньком с иголочки, сером, точнее мышастой масти, костюме, с хомутом на шее и свешивающимися оглоблями, он стоял, неподвижный, за кустами и сквозь ветки наблюдал за трагедией. Он попытался выплюнуть удила и снять узду, но ремни стесняли движения, поводья мешали, тело чувствовало себя неловко, и вообще все было непросто, потому что Сэр Руфус хоть на самую малость, но еще оставался лошадью. СЛЕДЫ И МОРЕ  La piste et la mer По тропе посреди пустынной пампы идет одинокий человек, его плечи оттягивают две дорожные сумки, в руке - чемоданчик. В безмерности окружающего пространства черты его лица как бы стерты, но все равно видно, что человек этот - с Ближнего Востока и он совсем недавно покинул свою страну: время от времени путник оборачивается, словно его преследуют. Маленькая самодельная курительная трубка создает вокруг него некую атмосферу дружелюбия и уюта, словно он несет с собой крохотный невидимый домик - впрочем, хрупкость этого сооружения совершенно очевидна. Ему рассказывали, что, пройдя много миль, он найдет одно ранчо, и путник с самого утра стремится к горизонту, не глядя по сторонам. Под его ногами - бесчисленные следы. Он узнает отпечатки: вот здесь тащились быки, здесь прошла отара овец, а здесь - промчался табун лошадей. Пустыня следов, застывший мир, итог былых движений, оцепененье смерти... Так, от ранчо до ранчо, путник странствует уже много дней. По ночам спит где придется, лишь бы нашлось место, чтобы улечься и дать отдых телу после дня ходьбы. А когда путешественнику не спится, птицы, призванные охранять сон Земли, - совы, неясыти и другие, которых мы вовсе не знаем, потому что они гнездятся в самом небе, - отмеряют для него время с молчаливого согласия Луны. На ранчо Сан-Тибурсио, куда направляется человек, в огромном сарае стригут овец. Животные опускают веки, ощущая холодное дыхание металла, а ножницы, дойдя до пушистого брюха, ускоряют бег, грозя задеть нежное вымя. Одна овца беспрестанно нюхает клок шерсти, который случайно оказался перед ее мордой. Все овечьи глаза кажутся стеклянными и совершенно одинаковыми - и тревога, сковывающая напряженные тела животных, тоже для всех одна. Бродяга турок продолжает свой путь. В его поясе тщательно спрятаны карманные часы в никелированном корпусе. Нагревшиеся в дороге, они показывают пять часов, но путнику кажется, что уже гораздо позднее; он спешит, будто его давно ждут, даже выдвинули кресло для гостя на середину комнаты. В сарае на ранчо Сан-Тибурсио продолжается стрижка. Хуан Печо, сидящий на корточках слева, должно быть, хозяин. Его нож, висящий на поясе, под задравшимся во время работы пиджаком, длиннее, чем у пеонов. Большой, толстый, Печо стрижет овец через силу: невероятная лень разлита по всему его телу, он не скрывает этого, даже когда притворяется, что трудится. Лень охватывает его с пробуждения и покидает только ночью, когда Печо спит и больше в ней не нуждается. Окурок самокрутки, давно потерявший свой изначальный цвет, прилип к его нижней губе, похоже, лет пять-шесть назад. Печо стрижет плохо и рассеянно. Время от времени ругательства застревают в его клочковатой бороде. Овцы, которых стриг хозяин, потом долго помнят тяжелую тень нависавшего над ними тела, бычье дыханье и многочисленные порезы. Печо предпочел бы вовсе зарезать их. Это куда быстрее, да и кровь... Разве кровь - не единственное развлечение в пампе для гаучо, верного своей невесте? Слух турка улавливает далекий лай собак. Долгие часы лишь ветер в пампе принимал это существо за человека - смешного человека, который передвигается пешком по стране, где все ездят верхом. Хуан Печо и дети уже завидели его. И сразу наделяют незнакомца родиной, чувствами, характером. Это старьевщик, торговец хламом. Особой любовью в здешних краях пользуются всякие коробочки и шкатулки. Впрочем, мужчины, женщины, дети во всем мире любят их. Шкатулки - потребность человеческой натуры. Под их крышками рождается, скрывается и замышляет разные хитрости сама судьба. Случай представляется Хуану Печо подходящим, он поднимается с корточек и залезает на лошадь (оседланная, она всегда рядом) - не потому, что боится опоздать на встречу с будущим, просто никогда в жизни он не проделал и пятнадцати шагов пешком. Свертывая сигарету, он направляет лошадь к незнакомцу. - Добрый вечер, не угодно ли глянуть на товары проезжего коммерсанта? Всегда к вашим услугам, - турок пытается говорить по-испански. - Я представляю в Аргентинской Республике крупные зарубежные торговые дома. - Ага. Значит, представляете? - с недоброй усмешкой говорит гаучо, разглядывая дорожные сумки пришельца. Турок опускает глаза, смущенный собственной ложью. Это голод и воздух пампы сделали его таким изворотливым. - Следуйте за мной! - бросает Печо, натягивая поводья. Он размышляет, куда отвести иноземца - в сарай или на кухню. В воротах ранчо стоит его сестра Флорисбела, серьезная, крупная женщина. Печо принимает решение: - Это турок, он будет спать здесь. После ужина посмотрим, что он там принес. А пока пусть ничего не показывает. И добавляет, понизив голос: - Осторожнее, у него цепкие лапы. Торговец просит Флорисбелу принести воды и скрывается в зарослях чертополоха. Потом он появляется - побритый, почищенный, пахнущий одеколоном - и усаживается на табуретку, лицом к закату, неподалеку от Флорисбелы, которая пьет мате {Тонизирующий напиток, сходный с чаем, приготовляемый из высушенных листьев парагвайского чая, вечнозеленого дерева семейства падубовых. (Примеч. ред.)}. Оба не произносят ни слова, притихшие перед наступлением ночи. Звезды, еще приглушенные дневным светом, кажутся подслеповатыми. Овцы, которых стрижка разлучила с ягнятами, ищут своих детей в кошаре сумерек, и весь мир, от земли до неба, заполнен блеяньем, исколотым лучистыми иголками звезд и светлячков. Турок почувствовал усталость. Только одна мысль, словно неизвестно кем пущенная стрела, пронзила его сознание. Он удостоверился, что револьвер по-прежнему лежит в кармане. В это время раздался голос Хуана Печо. Он вернулся на ранчо в сопровождении трех детей Флорисбелы, из которых старшему, Орасио, было двенадцать лет. Мальчик сильно хромал, у него было совсем взрослое лицо. Маленькая группа двигалась в окружении собак. - Нет, и точка! - резко произнес гаучо своим низким голосом. - Только после ужина! Турок разложит свой товар на столе, и у нас будет вдоволь времени, чтобы все рассмотреть. Флорисбела одобрила решение. Торговец, наоборот, хотел закончить все как можно быстрее, но испанский он понимал плохо, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы разложить услышанные слова по полочкам и вникнуть в смысл произнесенных фраз. Все вошли в просторную комнату, которая служила на ранчо и кухней и столовой. - Сюда! - Хуан Печо указал турку на место в углу. Одна за другой восемь местных дворняжек обнюхали иноземца и попытались поднять задние лапы над его багажом. Осторожно, чтобы не разозлить хозяев, он отогнал собак. На ранчо разговаривали тихими голосами. Флорисбела и ее отец, белобородый гаучо необыкновенно достойного вида, хотели позволить турку занять место за семейным столом; дети, все как один, шептали: "Да, да, да, да!" - Он будет есть в этом углу, стоя на коленях! - в ярости проревел Хуан Печо. А сам подумал: "Пусть скажут спасибо, что я позволил этому гринго, бродяге, призраку, войти в дом. Да он жив до сих пор только потому, что ему сильно везло на этой земле. Экая важная особа! - едва появившись, попросил воды для туалета. И даже вымыл ноги во дворе, у всех на виду, будто не мог сделать это потом, незаметно..." Хуан Печо следил за всеми манипуляциями турка, сидя в сарае, видел он и его полотенце в красную полоску, которым иноземец вытирался, умывшись при последних лучах солнца. Когда мясо было готово, гаучо и домочадцы уселись за стол, а в углу устроился турок, скрестив под собой чистые, костлявые, печальные ноги. (Печальные ноги? Что ж, когда лицо обязано улыбаться по профессиональной привычке, должна же печаль найти себе где-нибудь прибежище!) Вдыхая запах мяса, жаренного на решетке, иноземец в очередной раз убедил себя, что кочевая жизнь ему нравится, в памяти всплыло его собственное имя - Али бен Салем, он с новой силой воспылал любовью к родителям и родине, мысленно перебрал свои менее отчетливые достоинства и восстановил основные черты биографии. Блаженная усталость разлилась по ногам и пояснице, и турок, несколько идеализируя ситуацию, подумал, что попал в неплохую компанию. Во главе стола сидел Хуан Печо. Все поглядывали на бродягу и размышляли, можно ли надеяться на то, что и завтра в доме сохранится мир и порядок. Домочадцы подчеркнуто орудовали вилками, потому что у иноземца был только нож и он отрезал куски мяса в опасной близости от губ. Дети Флорисбелы не спускали глаз с движущихся челюстей турка. После ужина минут на пять воцарилась тишина - Хуан Печо не желал выдавать своего нетерпения. Наконец он вымолвил: - Будем смотреть. Дети мигом сбегали за пеонами, и вскоре вокруг сокровищ торговца собралось все маленькое общество, включая старого отца Флорисбелы и самого Печо, - они возвышались над столом неподвижные и суровые, как сама пампа. На столе в маленьких картонных коробочках доверчиво блестел позолоченный металл (броши, браслеты, серьги, амулеты), и столь же доверчиво сияла улыбка на губах Али бен Салема. Каменная сосредоточенность зрителей отступила перед обыкновенным человеческим любопытством, собравшиеся обменялись несколькими жестами. Мишурный блеск, как сладкий яд, вливался в зрителей, и души тоже покрывались позолотой. Справа и слева от коробочек располагались всевозможные предметы туалета, галантерея, парфюмерия - яркие свежие краски, нечаянный весенний праздник... - Можете потрогать, - предложил турок. И сразу же к предметам потянулись коричневые крестьянские руки - словно карпы, кинувшиеся к брошенному в воду кусочку хлеба. Хуан Печо пока не сказал ни слова, хотя все то и дело бросали на него быстрые взгляды. Клочковатая борода, обрамляющая лицо гаучо, казалась сейчас еще более небрежной и независимой, чем обычно, тем не менее он открыл коробку с безопасной бритвой и в полной тишине начал изучать инструмент. Ему пришло в голову, что, когда он направится в ближайшее воскресенье к своей невесте Эстер Льянос, неплохо быть тщательно выбритым. - Сколько стоит бритва? - Всего три маленьких пиастра. Кожа после нее - просто шелковая. - Три пиастра? Даю один пиастр, - сказал Печо суровым тоном. Сладким голосом турок заворковал: "Нет, я не могу, не могу, не могу", по его лицу бегали десятки разных улыбок, наконец исчезла последняя, и иноземец почувствовал, что средства воздействия иссякли, - по крайней мере, его волосатая грудь, проглядывавшая сквозь распахнутую рубашку, не добавляла ему привлекательности. Пристально разглядывая бритву, гаучо размышлял: "Три пиастра... Цена целого барана вместе с шерстью, а тут всего лишь кусок блестящего металла!" Тем временем Флорисбела, старик, пеоны - все делали покупки, и в ровном свете лампы поблескивали серебряные монеты, переходившие из кармана в карман. Немой гнев Хуана Печо, казалось, отравляет сам воздух. Пеоны вышли из большой комнаты. Вытянувшись на своем убогом ложе, каждый прислушивался, ожидая исхода событий. Турок упаковал все товары, кроме бритвы, - он чувствовал, что инструмент удастся сбыть с рук, слишком сильным было желание гаучо. Старик, женщина, дети - все застыли в гробовом молчании. - Что вы тут глазеете на меня?! - взорвался хозяин. Шум отодвигаемых стульев. Лица сменились спинами, домочадцы один за другим вышли в распахнутую дверь и скрылись в черной ночи. В комнате остаются только Хуан Печо, бритва и турок. Креол спрашивает себя, не выгнать ли ему торговца, но для этого надо придумать повод или, по крайней мере, подобрать какие-то слова... Сочтя более удобным другой вариант, он делает шаг назад и всаживает нож в затылок стоящего перед ним человека. Взметнув руки, как бы отгораживаясь от зла, турок падает головой вперед, проваливаясь в смерть. Целеустремленно, словно по делу, в комнату входит пес, ночной дух; он тщательно обнюхивает тело, констатирует смерть и выходит, слизнув собственную тень. Печо хватает бритву, вытаскивает из чемоданчика турка мыло, затем закрывает входную дверь и гасит лампу, чтобы не видеть следов крови. В соседней комнате он тщательно бреется, удивляясь отраженному зеркалом новому лицу - как полузабытому родственнику, только что приплывшему из-за моря. Время от времени он поворачивается к двери, за которой покойник уже отдал все распоряжения для последнего путешествия - в неподвижный мир. Побрившись, Печо возвращается к телу. Распахнувшийся пиджак открывает широкий новый пояс из хорошей кожи. Хуан Печо хмурит брови: он должен исследовать содержимое. Пряжка расстегнута, раздается характерный звук - звон золотых монет, слабо приглушенный кожей пояса, раздается в ночи, как звонок будильника. Печо считает выложенные на стол деньги - двадцать фунтов стерлингов. Это ему очень не нравится: он убивал не ради денег, он не вор. Всякие коробочки и вещи в багаже турка тоже не в счет - так, забава для глаз и рук, средства для наружного употребления. Креолу не нужны эти предметы, они - непрошеные посредники между покойным и теми неизвестными людьми, которые, возможно, уже начали задавать себе вопросы в ночи, ворочаться в постелях, зажигать лампы и смотреть на часы, сознавая, что где-то в мире случилось нечто серьезное и следует узнать, что именно. Наконец в голову приходит мысль: это золото он должен употребить на доброе дело. Одну за другой он опускает монеты в копилку своего племянника, калеки. Прошедшее обряд очищения золото уходит, таким образом, к ангелам. Он оставляет в кармане турка выручку от продажи вещей Флорисбеле и пеонам. Теперь, облегчив душу, гаучо с какой-то угрюмой симпатией разглядывает дорожные сумки и чемоданчик. Затем высыпает их содержимое на стол и раскладывает на несколько кучек. "Для моей очень дорогой сестры Флорисбелы", - неумелой рукой выводит он на клочке бумаги. "Для проказницы Марикиты". "Для моего маленького племянника Хуана Альбертито". "Для моего уважаемого отца". "Для Хуана Печо". Шею турка надежно охватывает длинный кожаный ремень, и вот уже Печо на лошади едет в ночи, которая стыдливо расступается перед ним. Он бросает тело в море. Две дикие утки, снявшись с места, улетают к Южному Кресту. Он не забыл привязать камень к шее? Нет, не забыл. Хуан Печо возвращается на ранчо. И тут же окунается в сон, из которого на заре его возвращают к действительности птицы, склевавшие последний ночной кошмар. Заледеневший, будто проспал ночь на морском дне, он следит, как над морем восходит солнце, и хочет убедиться, что турок затонул. "В конце концов, я разделил между всеми нами его вещи. Это лучше, чем бросить их в воду - ведь тогда ими никто не воспользовался бы. Я поступил очень хорошо". Флорисбела слышала, как упало тело. Она забросала испачканный пол ранчо землей, которая провела ночь под звездами. Потом, повернувшись спиной, женщина начала молиться. С некоторым опозданием Хуан Печо обнаружил, что не видит ни одного пеона, направляющегося к сараю, а обнаружив, удивился. Даже не получив причитающееся им за стрижку, все трое ушли с ранчо еще до зари. Четыре дня спустя Флорисбела подошла к брату и сказала ему на ухо: - Он плавает. Гаучо вскочил, будто ему предстояло во второй раз убить турка. Со вспученным животом и откинутой назад головой, мертвенно-бледный и самодовольный, турок плавал на поверхности воды. Гаучо привязал к шее мертвеца еще один камень, потяжелее, проткнул ножом живот, чтобы выпустить скопившиеся газы, и человек с Востока вновь отправился на поиски приключений в потустороннем мире. Возвращаясь на ранчо, Печо впервые после того, как совершил преступление, заметил, что на земле валяются зубные щетки, расчески, заколки для волос, куски мыла, лоскуты ткани, бижутерия и баночки с кремом для обуви. - Немедленно подберите все это, - закричал он племянникам. - Вы, маленькие убийцы! - Пошли посмотрим, как он плавает, - предложил Орасио Мариките. - Как хочешь. - Я там только что был. Бежим! Может быть, следовало бы даже организовать экскурсию на берег моря. Прошло восемь дней, Али бен Салем больше не поднимался на поверхность. На девятый день два офицера конной полиции постучали в ворота ранчо. Худые, спокойные, с обвислыми, будто приклеенными усами, они до ужаса походили друг на друга - общая работа превратила их в близнецов. - Пойдем, мой друг, - сказал бригадир, вытаскивая наручники. Проезжая берегом в повозке, присланной комиссариатом, Хуан Печо видел, что поверхность моря чистая, турок больше не всплыл. Как же тогда прознали полицейские?.. Ясное дело, пеоны не могли донести - они слишком горды, чтобы заявить на человека, у которого работали. Ни Флорисбела, ни другие обитатели ранчо... И только когда комиссар спросил креола, были ли свидетели преступления, тот вдруг вспомнил: - Да, сеньор. Пес.