нгличан. Она очень красноречиво говорила об отвлеченности и абстрактности американского характера приводя в пример автомобили вперемешку с Эмерсоном, и все это действительно подтверждало что им не нужен греческий, а Рассел суетился все больше и больше и всем было чем заняться пока все не легли спать. Тогда постоянно что-нибудь обсуждали. Епископ, брат доктора Уайтхеда с семейством пришли на обед. Они все непрерывно говорили о том как Англия вступила в войну чтобы спасти Бельгию. Наконец мои нервы не выдержали и я выпалила, почему вы так говорите, почему вы не скажете что сражаетесь за Англию, я не считаю постыдным сражаться за свою страну. Миссис Бишоп, жена епископа, в тот раз вела себя очень странно. Она серьезным тоном сказала Гертруде Стайн, мисс Стайн насколько я понимаю вы влиятельный человек в Париже. Полагаю что было бы очень уместно если бы такое нейтральное -223- лицо как вы обратилось к французскому правительству с предложением отдать нам Пондишери* Нам оно очень бы пригодилось. Гертруда Стайн вежливо ответила что к ее величайшему сожалению то влияние которое она имеет она имеет среди художников и писателей но не среди политиков. Но это, сказала миссис Бишоп, совершенно неважно. По-моему вам нужно предложить французскому правительству отдать нам Пондишери. После обеда Гертруда Стайн вполголоса спросила меня, где это чертово Пондишери. Гертруда Стайн всегда ужасно злилась когда англичане говорили о немецкой организованности. Она всегда утверждала что у немцев нет организованности, у них есть методичность но не организованность. Неужели вы не понимаете этой разницы, сердито говорила она, любые два американца любые двадцать американцев любые миллионы американцев могут организоваться и что-то сделать а немцы не могут организоваться и что-то сделать, они могут сформулировать метод и подчиниться этому методу но это же не организованность. Немцы, утверждала она, несовременны, это отсталый народ который сделал методом то что мы понимаем под организованностью, разве вы не видите. Значит они не могут победить в этой войне потому что они несовременны. Еще нас безумно раздражали заявления англичан о том что американские немцы настроят Америку против союзников. Не выдумывайте глупостей, говорила Гертруда Стайн всем и каждому, если вы не понимаете что симпатии Америки отданы в первую очередь Франции и Англии и никогда не -224- могли бы быть отданы такой средневековой стране как Германия, значит вы не понимаете Америку. Мы республиканцы, с нажимом говорила она, полностью совершенно и до конца республика а республика может быть во всем схожа с Францией и очень во многом схожа с Англией но не может иметь ничего общего с Германией какова бы там ни была форма правления. Как часто и тогда и потом я слышала как она объясняет что американцы это республиканцы живущие в республике которая настолько республика что ничем иным она бы и быть не могла Тянулось долгое лето. Места были дивные и была дивная погода и доктор Уайтхед и Гертруда Стайн без конца бродили по окрестностям и обо всем разговаривали. Время от времени мы ездили в Лондон. Мы регулярно заходили в приемную Кукса чтобы узнать когда мы сможем вернуться в Париж и нам постоянно отвечали пока нет. Гертруда Стайн встретилась с Джоном Лейном. Он был ужасно удручен. Он был страстный патриот. Он сказал что сейчас он конечно только и делает что издает мобилизационные предписания но скоро очень скоро все будет по-другому или может быть война кончится. Двоюродный брат Гертруды Стайн и мой отец послали нам деньги американским крейсером Теннесси. Мы пошли их получать. Нас обеих взвесили и измерили рост а потом нам выдали деньги. Откуда же, спрашивали мы друг друга, двоюродный брат который не видел вас десять лет и отец кото- -225- рый не видел меня шесть лет могли знать наш рост и наш вес. Это оставалось загадкой. Четыре; года спустя двоюродный брат Гертруды Стайн приехал в Париж и первое о чем она ею спросила это, Джулиан, как ты узнал мой рост и вес когда посылал мне деньги с Теннесси. А я знал, спросил он. Ну, сказала она, во всяком случае у них было записано что ты знаешь. Я конечно не помню, сказал он, но если бы я занимался этим сейчас то я бы естественно запросил в Вашингтоне копии ваших паспортов и вероятно то же самое сделал тогда И таким образом тайна раскрылась. Чтобы вернуться в Париж нам пришлось получить временные паспорта в американском посольстве. Документов у нас не было, тогда ни у кого не было документов. У Гертруды Стайн вообще-то был как это называли в Париже рарiег dе matriculation* в котором было указано что она американка и живет во Франции. В посольстве толпилось очень много граждан не очень американского вида в ожидании своей очереди. Наконец нас принял очень усталый с виду молодой американец. Гертруда Стайн что-то сказала о количестве ожидавших граждан не очень американского вида. Молодой американец вздохнул. С ними проще, сказал он, потому что у них есть документы, только у урожденного американца нет документов. Ну а что же вы с ними делаете, спросила Гертруда Стайн. Мы делаем предположения, ответил он, и надеюсь что правильные. А теперь, сказал он, при- *Вид на жительство (фр.) -226- сягните пожалуйста О Господи, сказал он, я так часто произношу присягу что я ее забыл. К пятнадцатому октября Кукс сказал что можно вернуться в Париж. Миссис Уайтхед собиралась поехать с нами. Норт, ее сын, отправился на фронт без шинели, она раздобыла шинель и боялась что он получит ее очень нескоро если ее послать обычным путем. Она договорилась что съездит в Париж и или сама передаст ему шинель или найдет какого-нибудь человека, который отвезет ее прямо сыну. Она получила документы из Министерства обороны и от Китченера и мы отправились в путь. Я почти не помню наш отъезд из Лондона, я даже не помню было ли светло но наверное было потому что было светло когда мы плыли на пароме. Паром был переполнен. Было очень много бельгийских солдат и офицеров бежавших из Антверпена, у них у всех были усталые глаза Тогда мы впервые увидели эти усталые но настороженные глаза солдат. В конце концов мы нашли место для миссис Уайтхед которой накануне нездоровилось и вскоре были уже во Франции. У миссис Уайтхед были такие всесильные документы что задержек нигде не было и скоро мы уже сели в поезд а около десяти вечера были уже в Париже. Мы взяли такси и проехали по нетронутому и прекрасному Парижу на рю де Флерюс. Мы снова были дома. Все кто казалось были так далеко пришли повидаться. Элфи Моурер рассказывал как он был в своей любимой деревне на Марне, он всегда ловил рыбу на Марне, и вот идет мобилизационный поезд и вот идут немцы и он очень перепугался и -227- стал пытаться как-то уехать и в конце концов после невероятных усилий ему это удалось и он вернулся в Париж. Когда он уходил Гертруда Стайн проводила его до дверей и пришла улыбаясь. Миссис Уайтхед с некоторым смущением сказала, Гертруда, вы всегда так тепло отзывались об Элфи Моурере но как вам может нравиться человек который проявляет не только эгоизм но и трусость да еще в такое время. Он думал только о собственном спасении а он же в конце концов лицо нейтральное. Гертруда Стайн расхохоталась. Глупая вы женщина, сказала она, неужели вы не поняли, конечно Элфи был с девушкой и он до смерти перепугался что она попадет в руки к немцам. Как раз тогда в Париже было не очень много народу и нам это нравилось и мы бродили по Парижу и нам было так хорошо; удивительно хорошо. Вскоре миссис Уайтхед нашла способ передать сыну шинель и уехала обратно в Англию а мы стали готовиться к зиме. Гертруда Стайн отослала свои рукописи на хранение друзьям в Нью-Йорк. Мы надеялись что опасность миновала но все-таки казалось что благоразумнее это сделать и впереди еще были цеппелины. В Лондоне перед нашим отъездом ночью устраивалось полное затемнение. В Париже как обычно улицы освещались до января. Как это получилось я совершенно не помню но как-то через Карла Ван Ветхена и какое-то отношение к этому имели Нортоны, но во всяком случае пришло письмо от Дональда Эванса с предложением издать три вещи небольшой книгой и -228- не подумает ли Гертруда Стайн над заглавием. Две из этих трех вещей были написаны во время нашей первой поездки в Испанию а Еда, комнаты и так далее сразу по возвращении. С них, как говорила Гертруда Стайн, началось смешение внутреннего с внешним. Прежде ее увлекало серьезное и внутреннее, в этих этюдах она стала описывать внутреннее каким оно видится извне. Она ужасно обрадовалась что будут издавать эти три вещи и она сразу же согласилась и придумала заглавие Нежные пуговицы. Дональд Эванс назвал свою фирму Клер Мари и он прислал договор который ничем не отличался от любого другого договора. Мы были совершенно уверены что есть какая-то Клер Мари но ее очевидно не было. Издание вышло тиражом не помню в семьсот пятьдесят или в тысячу экземпляров но так или иначе получилась совершенно очаровательная небольшая книжечка и Гертруде Стайн это было безумно приятно, а книга, как всем известно, оказала огромное влияние на всех молодых писателей и побудила фельетонистов-газетчиков всей страны начать долгую кампанию осмеяния. Должна сказать что когда фельетонисты действительно пишут смешно, а они довольно часто именно так и пишут, Гертруда Стайн усмехается и читает мне вслух. Между тем продолжалась мрачная зима четырнадцатого-пятнадцатого года. Однажды вечером, думаю что наверное был конец января, я легла спать по своему тогдашнему и теперешнему обыкновению очень рано а Гертруда Стайн по своему обыкновению работала внизу в мастерской. Вдруг я ус- -229- лышала что она тихо меня зовет. Что такое, спросила я. Ничего, ответила она, но может быть вы наденете что-нибудь теплое и спуститесь вниз, так мне кажется наверное будет лучше. Что такое, спросила я, революция. Все консьержи и жены консьержей всегда говорили о революции. Французы так привыкли к революциям, революций у них было так много что чуть что первым делом они думают и говорят, революция. Гертруда Стайн однажды довольно раздраженно ответила каким-то молодым солдатам когда те что-то сказали про революцию, глупые, у вас была одна превосходная революция и несколько революций похуже; умному народу по-моему глупо все время желать повторения. Они очень смутились и сказали, bien sure, mademoiselle, иными словами, конечно вы правы. Ну и я когда она меня разбудила тоже спросила, что, революция и пришли солдаты. Нет, ответила она, не совсем. А что такое, раздраженно спросила я. Не знаю, сказала она, но только была тревога. Все-таки лучше спуститесь. Я стала включать свет. Нет, сказала она, лучше не надо. Дайте руку и я помогу вам спуститься и можете спать внизу на кушетке. Я спустилась. Было очень темно. Я села на кушетку а потом я сказала, совершенно не понимаю что со мной но у меня дрожат колени. Гертруда Стайн рассмеялась, подождите минуту, я вам принесу одеяло, сказала она Не уходите, сказала я. Она все-таки нашла чем меня укрыть а потом раздался громкий залп а потом еще несколько. Послышался негромкий шум а потом завыла сирена на улице и тогда мы поняли что тревога кончилась. -230- Мы зажгли свет и легли спать. Должна сказать что я бы не поверила что колени как пишут в стихах и прозе могут правда колотиться если бы этого не случилось со мной. Когда была следующая воздушная тревога а она была вскоре после первой, у нас ужинали Ева и Пикассо. Тогда мы уже поняли что двухэтажное здание ателье защищает не больше чем маленький флигель под крышей которого мы спали и консьержка предложила нам пойти в ее комнату где по крайней мере над нами будет еще шесть этажей. Еве тогда нездоровилось и она боялась и мы все пошли в комнату консьержки. Пошла даже Жанна Пуль прислуга-бретонка которая сменила Элен. Жанне быстро надоело соблюдать предосторожности и несмотря на все увещевания она вернулась в кухню, против всех правил зажгла свет и стала мыть посуду. Нам тоже быстро надоело в закутке консьержки и мы вернулись в ателье. Мы поставили свечу под стол чтобы свет был не такой яркий, мы с Евой пытались спать а Пикассо и Гертруда Стайн проговорили до двух ночи пока не раздался отбой тревоги и они не пошли домой. Пикассо и Ева в то время жили на рю Шелшер в довольно роскошной однокомнатной квартире с окнами на кладбище. Жизнь от этого не делалась веселей. Разнообразие вносили только письма от Гийома который пытался стать артиллеристом и постоянно сваливался с лошади. Близко дружили они в то время только еще с одним русским которого они прозвали г. Апостроф и его сестрой-баронессой. Они скупили всего Руссо который был -231- в ателье Руссо когда он умер. Они жили на бульваре Распай, над деревом Виктора Гюго и они были небезынтересны. С их помощью Пикассо выучил русские буквы и стал иногда изображать их на своих картинах. Той зимой было мало веселого. Появлялись и исчезали старые и новые знакомые. Приехала Эллен Ламотт, она вела себя очень героически но боялась выстрелов. Она хотела поехать в Сербию и Эмили Чадбурн хотела отправиться с ней но они не поехали. Гертруда Стайн написала об этом событии небольшую новеллу. Эллен Ламотт собирала военные сувениры для своего родственника Дюпона де Немура. Истории откуда они взялись были забавные. Тогда все приносили сувениры, стальные наконечники которые пробивали лошадиные головы, обломки снарядов, чернильницы сделанные из обломков снарядов, каски, кто-то даже предложил нам обломок цеппелина или аэроплана, чего именно я не помню, но мы отказались. Это была странная зима и происходило все и ничего. Как раз тогда, если я правильно помню, кто-то, по-моему Аполлинер в увольнении, устроил концерт и чтение стихов Блэза Сандрара. Это тогда я впервые услышала имя и впервые услышала музыку Эрика Сати. Помню что все это происходило в чьей-то мастерской и собиралось очень много народу. И тогда же началась дружба между Гертрудой Стайн и Хуаном Грисом. Он жил на рю де Равиньян в той самой мастерской где заперли Сальмона когда он изжевал мое желтое фантази. -232- Мы там бывали довольно часто. Дела у Хуана шли плохо, картины не покупали а французские художники не бедствовали потому что они были на фронте а их жены или любовницы если они сколько-то лет прожили вместе получали пособия. Был один неудачный случай, Эрбен, симпатичный маленький человечек но такой коротышка что его не взяли в армию. Он жалобно говорил что ранец который ему полагалось носить весил столько же сколько он сам, но это было ему не под силу, он не мог. Его вернули домой признав негодным к службе и он приехал полумертвый от истощения. Не знаю кто нам о нем рассказал, он был одним из первых простых честных кубистов. К счастью Гертруде Стайн удалось заинтересовать Роджера Фрая. Роджер Фрай вывез его самого и его живопись в Англию где у него появилось и думаю что еще осталось громкое имя. С Хуаном Грисом было сложнее. Хуан в то время был личностью издерганной и не вызывающей к себе особых симпатий. Он был очень подавленным и очень несдержанным и неизменно проницательным и умным. В то время он писал почти только черным и белым и очень мрачные картины. Канвейлера который его опекал выслали в Швейцарию, сестра Хуана в Испании лишь немногим могла ему помочь. Он был в безвыходном положении. Как раз в это время тот самый коллекционер который позднее будучи экспертом на распродаже картин Канвейлера говорил что собирается убить кубизм, решил спасти кубизм и заключил контрак- -233- ты со всеми кубистами которые были свободны для творчества. Среди них был и Хуан Грис и пока что он был спасен. Вернувшись в Париж мы сразу же поехали навестить Милдред Олдрич. Она жила в зоне военных действий и мы подумали что для поездки к ней нам понадобится специальный пропуск. Мы пошли в полицейский участок нашего квартала и спросили что мы должны делать. Полицейский спросил а какие у вас есть документы. У нас американские паспорта, французский вид на жительство, ответила Гертруда Стайн доставая ворох бумаг из кармана. Он посмотрел на все это и спросил про еще одну желтую бумажку, это что. Это, сказала Гертруда Стайн, банковская квитанция потому что я только что положила на счет деньги. Я думаю, серьезно сказал он, ее тоже стоит взять с собой. Я думаю, прибавил он, раз у вас есть все эти документы все будет в порядке. На самом деле нам вообще не пришлось предъявлять никаких документов. Мы провели у Милдред несколько дней. Той зимой она держалась гораздо бодрее чем все остальные наши знакомые. Она пережила битву на Марне, в лесу с возвышенности она видела уланов, она смотрела как под ее домом идет сражение и она стала частью пейзажа Мы ее дразнили и говорили что она становится похожей на французскую крестьянку и она, уроженка и жительница Новой Англии, была как это ни смешно, действительно на нее похожа Всегда поражало что внутри ее маленький французский крестьянский домишко обставленный французской мебелью, покрашенный -234- французской краской, с французской прислугой и даже с французским пуделем, выглядел внутри совершенно по-американски. Мы навещали ее несколько раз той зимой. Наконец наступила весна и мы собрались куда-нибудь ненадолго уехать. Наш друг Уильям Кук поработав медбратом в американском госпитале для французских раненых опять поехал на Пальма де Майорка. Куку который всегда зарабатывал живописью приходилось туго и он удалился на Пальму где в то время испанские деньги шли по очень низкому курсу и можно было прекрасно жить на несколько франков в день. - Мы решили тоже поехать на Пальму и ненадолго забыть о войне. У нас были только временные паспорта которые нам выдали в Лондоне и мы пошли в посольство получать постоянные с которыми можно было ехать в Испанию. Сначала с нами беседовал добрый пожилой господин который явно не состоял на дипломатической службе. Нельзя, сказал он, зачем, сказал он, вот я, я живу в Париже сорок лет и в роду у меня много поколений американцев а паспорта нет. Нет, сказал он, можно или получить паспорт чтобы поехать в Америку или жить во Франции без паспорта Гертруда Стайн настояла чтобы нас принял кто-нибудь из секретарей посольства. Нас принял румяный и рыжий. Он сказал нам в точности то же самое. Гертруда Стайн спокойно его выслушала. Затем она сказала, а вот такой-то, он точно в таком же положении что и я, урожденный америка- -235- нец, прожил столько же лет в Европе, писатель и не собирается в ближайшее время возвращаться в Америку, и он только что получил постоянный паспорт в вашем отделе. Я думаю, сказал молодой человек, разрумянившсь еще больше, здесь вероятно произошла какая-то ошибка. Это, ответила Гертруда Стайн, можно очень легко проверить посмотрев его дело в ваших документах. Он исчез а потом появился и сказал, вы совершенно правы но видите ли это был совершенно особый случай. Не существует, сурово сказала Гертруда Стайн, привилегии предоставляемой одному американскому гражданину которая при сходных обстоятельствах не распространялась бы на другого американского гражданина. Он снова исчез и вернулся обратно и сказал, да да, а теперь позвольте я вам задам необходимые вопросы. Затем он объяснил что у них было распоряжение выдавать как можно меньше паспортов но если человек действительно хочет поехать, в чем же дело конечно можно. Паспорта мы получили в рекордно короткое время. И мы поехали на Пальму думая что едем только на две-три недели а провели там всю зиму. Сначала мы поехали в Барселону. Было очень странно видеть столько мужчин на улицах. Я не думала что на свете осталось так много мужчин. Глаза так привыкли к улицам без мужчин, а те немногие мужчины которых можно было увидеть были в форме и поэтому были не мужчины а солдаты, что при виде толп мужчин гулявших по Рамблас охватывало изумление. Я рано ложилась и рано вставала а Гертруда Стайн поздно ложилась и поздно вставала так что мы отчасти -236- пересекались но не было такого момента когда взад и вперед по Рамблас не ходили бы толпы мужчин. Мы снова приехали на Пальму и Кук нас встретил и все нам устроил. На Уильяма Кука всегда можно было положиться. Тогда Уильям Кук был бедный но потом когда он получил наследство и разбогател а у Милдред Олдрич дела пошли очень плохо и Гертруда Стайн больше не могла ей помогать, он дал незаполненный банковский чек и сказал, возьмите сколько надо для Милдред, знаете, моя мать с удовольствием читала ее книги. Уильям Кук часто исчезал и о нем ничего не было известно а в тот момент когда он зачем-то был нужен он был тут как тут. Позднее он воевал в американской армии а мы с Гертрудой Стайн в это же время работали в Американском фонде помощи французским раненым и мне часто приходилось очень рано ее будить. Тогда они с Куком писали друг другу самые мрачные письма о том как неприятен внезапно встреченный рассвет. Рассвет, утверждали они, хорош тогда когда к нему медленно приближаешься со стороны предшествующей ночи, но когда резко с ним сталкиваешься утром то он ужасен. Именно Уильям Кук научил потом Гертруду Стайн водить машину обучая ее на старом такси времен битвы на Марне. От безденежья Кук стал водителем такси в Париже, это было в шестнадцатом году а Гертруде Стайн нужно было водить машину по работе в Американском Фонде помощи французским раненым. Так что темными ночами выехав за линию укреплений -237- Уильям Кук учил Гертруду Стайн водить машину и они оба важно восседали на водительском месте старенькою предвоенного двухцилиндрового такси Рено. Это Уильям Кук вдохновил Гертруду Стайн на ее единственный киносценарий который она написала по-английски. Я только что опубликовала его в сборнике Оперы и пьесы в простом издании. На второй и последний сценарий, тоже в Операх и пьесах, написанный много лет спустя и по-французски, ее вдохновил ее белый пудель по имени Баскет. Но вернемся к Пальма де Майорка. Мы там были два года назад и нам понравилось, и теперь нам понравилось. Сейчас там нравится многим американцам но тогда мы с Куком были единственными американцами на острове. Там было немного англичан, семьи три. Была некая миссис Пенфорд с мужем, пожилая дама с острым языком, принадлежавшая к роду одного из капитанов Нельсона. Это она сказала юному Марку Гилберту, шестнадцатилетнему английскому мальчику с пацифистскими настроениями который на чаепитии у нее в доме отказался от торта, Марк, вы или такой большой чтобы сражаться за свою страну, или такой маленький чтобы есть торт. Марк съел торт. Там было несколько французских семейств, французский консул с очаровательной женой-итальянкой, вскоре мы с ней очень подружились. Это его очень позабавила история которую мы ему рассказали о Марокко. Он состоял при французском представительстве в Танжере когда французское -238- правительство побуждало Мулея Хафида тогдашнего султана Марокко отречься от престола Тогда мы приехали в Танжер на десять дней, это было во время той самой первой поездки в Испанию когда произошло так много важного для Гертруды Стайн. У нас появился гид Мохаммед а у Мохаммеда возникло расположение к нам. Он стал скорее приятным спутником чем гидом и мы совершали долгие совместные прогулки и он водил нас пить чай к своим родственникам в удивительно чистые арабские среднебуржуазные дома. Нам все это очень нравилось. Еще он нам рассказывал о политике. Он воспитывался во дворце Мулея Хафида и был в курсе всех дворцовых интриг. Он сказал нам сколько денег возьмет Мулей Хафид за свое отречение и когда он будет готов отречься. Нам нравились эти рассказы как нам нравилось и то что все рассказы Мохаммеда неизменно кончались словами, а когда вы снова приедете будут трамваи и не надо будет ходить пешком и как будет хорошо. Потом в Испании мы прочли в газетах что все произошло в точности так как говорил Мохаммед и мы уже не следили за тем что было дальше. Как-то раз когда зашла речь о нашей единственной поездке в Марокко мы рассказали месье Маршану эту историю. Он сказал, да это и есть дипломатия, вы двое вероятно были единственные не-арабы на свете которые знали то что так отчаянно хотело узнать французское правительство и вы узнали об этом совершенно случайно и для вас это не имело никакого значения. -239- Жить на Пальме было приятно так что мы решили этим летом больше не путешествовать а спокойно пожить на Пальме. Мы вызвали нашу французскую прислугу Жанну Пуль и с помощью почтальона нашли небольшой дом на калле де Дос де Майо ин Террено, на самой окраине Пальмы, и там и поселились. Мы были очень довольны. Мы провели там не только лето а задержались до следующей весны. Уже некоторое время мы были записаны в библиотеку Мюди в Лондоне и куда бы мы ни ездили к нам в любое место приходили книги библиотеки Мюди. Это тогда Гертруда Стайн прочитала мне вслух все письма королевы Виктории а сама заинтересовалась письмами и дневниками миссионеров. В библиотеке Мюди их было очень много и она прочла все. У нас была собака, майоркская гончая, из тех слегка полоумных гончих которые танцуют при луне, пятнистая, а не одноцветная как испанские гончие на континенте. Мы звали эту собаку Полиб потому что нам нравились статьи в Фигаро подписанные именем Полиб. По словам месье Маршана, Полиб был похож на араба, bon accueil a tout 1е monde еt fidele а personne*. У него была неискоренимая страсть пожирать отбросы и остановить его было невозможно. Мы надели на него намордник думая искоренить ее таким образом но это так возмутило русскую прислугу английского консула что намордник пришлось снять. Затем он повадился * Со всеми приветлив, но никому не верен (фр.). -240- дразнить овец. Из-за Полиба мы даже начали ссориться с Куком. У Кука был фокстерьер по имени Мари-Роз и мы были уверены что Мари-Роз вводила Полиба во грех а потом добродетельно устранялась и получалось что во всем виноват он. Кук был уверен что мы не умеем воспитывать Полиба. У Полиба была одна привлекательная черта. Он садился в кресло и осторожно нюхал большой букет роз который я всегда ставила в напольную вазу посередине комнаты. Он никогда не пытался их есть, а просто осторожно нюхал. Покинув Пальму мы оставили Полиба на попечении хранителей старой крепости Бельвер. Когда мы увидели его неделю спустя он не желал знать ни нас ни своего имени. Полиб есть во многих пьесах которые тогда писала Гертруда Стайн. К войне на острове в то время относились очень двойственно. Больше всего их поражало то во сколько она обходится. Они могли часами обсуждать во сколько обходится год, месяц, неделя, день, час и даже минута войны. Летним вечером обычно до нас доносились пять милионов песет, миллион песет, два миллиона песет, спокойной ночи, спокойной ночи, и мы понимали что они поглощены бесконечными вычислениями стоимости войны. Поскольку большинство мужчин даже и в лучшей части среднего сословия с трудом умели читать, писать и считать а женщины были вовсе неграмотны, можно себе представить какой увлекательной и бесконечной темой была для них стоимость войны. У одного из наших соседей была немецкая гу- -241- вернантка и всякий раз когда немцы побеждали она вывешивала германский флаг. Мы по мере возможности отвечали тем же, но увы, как раз в то время союзники побеждали не так часто. Низшие сословия решительно поддерживали союзников. Официант в гостинице все время с нетерпением ожидал когда же в войну на стороне союзников вступит Испания. Он был убежден что испанская армия станет для них неоценимым подкреплением потому что она может маршировать дольше при меньшем довольствии чем любая другая армия в мире. Горничная в гостинице очень интересовалась моим вязанием для солдат. Она сказала, конечно мадам вяжет очень медленно, благородные все так вяжут. Но если, спросила я с надеждой, я буду вязать много лет разве я не научусь вязать быстро, не так быстро как вы но быстро. Нет, твердо ответила она, благородные вяжут медленно. На самом деле я научилась вязать очень быстро и даже могла одновременно читать и быстро вязать. Мы вели приятную жизнь, мы много гуляли и необычайно вкусно ели, и нас очень забавляла наша служанка-бретонка. Она была патриотка и всегда носила вокруг шляпы трехцветную ленту. Однажды она пришла домой очень взволнованная. Она только что виделась с другой французской служанкой и сказала, представляете, Мари только что узнала что ее брат утонул и ему устроили гражданскую панихиду. Как это получилось, спросила я тоже очень взволнованно. Очень просто, сказала Жанна, его еще не при- -242- звали в армию. Иметь брата которому во время войны устроили гражданскую панихиду было очень почетно. Во всяком случае такое редко случалось. Жанна удовлетворялась испанскими газетами, она их легко читала, как она говорила, все важные слова были по-французски. Жанна рассказывала бесконечные истории из жизни французской деревни и Гертруда Стайн могла долго их слушать а потом уже не могла. Жить на Майорке было приятно пока не началось наступление на Верден. Тогда всем нам стало очень плохо. Мы попытались утешить друг друга но это было не просто. Один француз, гравер разбитый параличом и несмотря на паралич каждые несколько месяцев добивавшийся у французского консула чтобы его взяли в армию, говорил что не надо переживать если возьмут Верден, это не ворота во Францию, это будет только моральная победа немцев. Но мы все были безнадежно несчастны. Прежде я чувствовала себя так уверенно а теперь у меня было ужасное ощущение что война стала неуправляемой. В порту Пальмы стояло немецкое судно Фапгтурм которое до и наверное после войны торговало булавками и иголками во всех средиземноморских портах, потому что это был очень большой пароход. Война застала его в Пальме и он так и не смог уйти. Большинство офицеров и матросов убыли в Барселону а огромный корабль остался в гавани. Он казался очень заброшенным и ржавым и стоял прямо у нас под окнами. Когда началось наступление на Верден Фангтурм вдруг стали красить. Во- -243- образите наши чувства. Нам всем и так было очень плохо а тут наступило отчаяние. Мы рассказали французскому консулу а он сказал нам и это было ужасно. День ото дня новости становились все хуже и хуже и Фангтурм уже полностью выкрасили с одной стороны а потом перестали красить. Они узнали раньше нас. Верден уже не возьмут. Верден вне опасности. Немцы оставили надежду его взять. Когда все было позади никому больше не хотелось оставаться на Майорке, нам всем хотелось домой. Это в то время Кук и Гертруда Стайн проводили все свободное время за разговорами об автомобилях. Ни он ни она никогда не водили машину но им уж очень хотелось. Кук также задавался вопросом как зарабатывать на жизнь когда вернется в Париж. Он думал сделаться кучером у Феликса Потена, лошадей, говорил он, в конце концов он любит больше чем автомобили. Как бы там ни было он вернулся в Париж а когда вернулись мы, мы ехали более долгим путем через Мадрид, он уже водил парижское такси. Потом он стал испытателем машин на заводах Рено и я помню как было интересно когда он рассказывал что ветер надувает ему щеки когда он делает восемьдесят километров в час. А потом он воевал в американской армии. Мы поехали домой через Мадрид. Там произошел любопытный случай. Мы пошли к американскому консулу получать визы. Консул был большой обрюзгший человек и у него был помощник филиппинец. Он посмотрел на наши паспорта, измерил их, взвесил, посмотрел на них вверх ногами и наконец -244- сказал что по его мнению паспорта в порядке но вообще он не знает. Затем он спросил филиппинца что думает он. Филиппинец склонен был подтвердить что консул вообще не знает. Сделайте вот что, заискивающе сказал он, раз вы едете во Францию и живете в Париже пойдите к французскому консулу и если французский консул скажет что паспорта в порядке, ну что же, консул их подпишет. Консул глубокомысленно кивнул. Мы разозлились. То что французский а не американский консул должен был решать в порядке ли американские паспорта ставило нас в неловкое положение. Но делать было нечего и мы отправились к французскому консулу. Когда подошла наша очередь человек который нас принимал взял у нас паспорта, просмотрел их и спросил Гертруду Стайн, когда вы в последний раз были в Испании. Она задумалась, ей никогда ничего не вспомнить когда ее спрашивают неожиданно, но ей кажется что это было тогда-то и тогда-то. Он ответил нет и назвал другой год. Она сказала очень может быть что он прав. Потом он стал дальше сыпать датами ее различных поездок в Испанию и в конце концов назвал ту поездку когда она еще училась и когда она была в Испании с братом сразу после испанской войны. Я стояла рядом и мне было довольно жутко но Гертруда Стайн и помощник консула были казалось полностью поглощены установлением дат. Наконец он сказал, дело в том что я много лет работал в отделе аккредитивов Лионского Кредитного банка в Мад- -245- риде а у меня очень хорошая память и я вас помню, конечно я прекрасно вас помню. Все мы были очень довольны. Он подписал наши паспорта и сказал чтобы мы шли обратно и предложили нашему консулу сделать то же самое. Тогда мы разозлились на нашего консула но теперь я думаю не было ли между консульствами договоренности что американский консул не подпишет ни один паспорт для въезда во Францию прежде чем французский консул не решит является ли его владелец желательным или нежелательным лицом Мы вернулись в совершенно другой Париж. Он был уже не мрачный. Он был уже не пустой. На этот раз мы не стали готовиться к зиме, мы решили попасть на фронт. Однажды мы шли по рю де Пирамид и увидели форд который ехал задним ходом а за рулем сидела молодая американка и на машине было написано Американский Фонд помощи французским раненым. Вот туда-то, сказала я Гертруде Стайн, мы и пойдем. По крайней мере, сказала я Гертруде Стайн, вы будете водить машину а я буду делать все остальное. Мы подошли к машине и поговорили с молодой американкой а потом встретились с миссис Латроп, возглавлявший Фонд. Она исполнилась воодушевлением, она всегда воодушевлялась и сказала, раздобудьте машину. Где, спросили мы. В Америке, ответила она Как, спросили мы. Попросите кого-нибудь, ответила она и Гертруда Стайн попросила, она попросила двоюродного брата и через несколько месяцев у нас появился форд. А пока Кук учил ее водить свое такси. -246- Как я уже говорила Париж изменился. Изменилось все, и у всех было хорошее настроение. За время нашего отсутствия умерла Ева и Пикассо теперь жил в маленькой квартирке в Монтруж. Мы поехали к нему. У него на кровати лежало изумительное розовое шелковое покрывало. Откуда это Пабло, спросила Гертруда Стайн. Ah, ça* , с большим удовлетворением ответил Пикассо, это одна дама Покрывало ему подарила одна известная светская дама-чилийка. Покрывало было чудесное. У Пикассо было прекрасное настроение. Он все время заходил с Пакереттой милая была девушка или с Иреной совершенно прелестной женщиной которая приехала с гор и хотела быть свободной. Он привел Эрика Сати, принцессу де Полиньяк и Блэза Сандрара Познакомиться с Эриком Сати было очень приятно. Он был родом из Нормандии и очень ее любил. Из Нормандии была Мари Лорансен и Брак тоже. Как-то раз после войны Сати и Мари Лорансен обедали у нас и пришли в восторг друг от друга из-за того что оба были нормандцы. Эрик Сати. был любитель и большой знаток по части еды и вина. У нас тогда была очень хорошая еаu de vie** подаренная нам мужем служанки Милдред Олдрич и Эрик Сати, медленно и с наслаждением потягивая ее из рюмки, рассказывал нормандские истории своей юности. Только один раз из тех пяти раз когда Эрик * А, это (фр.) ** водка (фр.) -247- Сати бывал у нас в доме он действительно говорил о музыке. Он сказал что он считал и рад что теперь это признается всеми, что современная французская музыка ничем не обязана современной Германии. Что после первенства в музыке Дебюсси французские музыканты или шли по его пути или искали собственный французский путь. Он рассказывал прелестные истории, обычно о Нормандии, он шутил, игриво а иногда очень язвительно. Он был очаровательный гость. Много лет спустя Вирджил Томпсон сыграл нам всего Сократа когда мы только что познакомились с ним в его крошечной комнате у вокзала Сен-Лазар. Именно тогда Гертруда Стайн стала настоящей поклонницей Сати. Эллен Ламотт и Эмили Чадбурн, так и не поехали в Сербию, они были еще в Париже. Эллен Ламотт училась на сестру милосердия в университе Джона Хопкинса и хотела быть сестрой милосердия ближе к фронту. Она по-прежнему боялась выстрелов но все-таки хотела быть сестрой милосердия на фронте, и они познакомились с Мэри Борден-Тернер которая заведовала фронтовым госпиталем и Эллен Ламотт все-таки была несколько месяцев сестрой милосердия на фронте. После этого они с Эмили Чадбурн поехали в Китай а после этого возглавили кампанию против применения опиума. Мэри Борден-Тернер была и всегда стремилась быть писательницей. Большая поклонница Гертруды Стайн она возила на фронт и с фронта имеющиеся у нее сочинения вместе с томами Флобера. -248- Она сняла дом возле Буа, он отапливался и той зимой когда мы все остались без угля и было очень приятно ходить к ней обедать и греться. Нам нравился Тернер. Он был капитаном британской армии и очень успешно служил в контрразведке. Он не верил в миллионеров хотя и был женат на Мэри Борден. Он настоял на том что устроит свою отдельную рождественскую елку для женщин и детей той деревни где стояла их часть и он всегда говорил что после войны будет собирать пошлину для англичан в Дюссельдорфе или уедет в Канаду и заживет простой жизнью. В конце концов, говорил он жене, ты же не миллионерша, не настоящая миллионерша У него были английские представления о миллионерстве. В Мэри Борден было очень много чикагского. Гертруда Стайн всегда говорит что чикагцы тратят столько сил чтобы избавиться от Чикаго что часто трудно понять что они собой представляют. Им надо избавиться от чикагского голоса и чтобы это удалось чего они только не делают. Некоторые понижают голос, некоторые повышают, некоторые заводят английский акцент, некоторые даже заводят немецкий акцент, некоторые тянут слова, некоторые говорят очень высоким сдавленным голосом, а некоторые на манер китайцев или испанцев не шевелят губами. В Мэри Борден было очень много чикагского и она и Чикаго страшно интересовали Гертруду Стайн. Все это время мы ждали наш форд который был в пути а потом мы ждали пока ему оборудуют кузов. Мы очень долго ждали. Это тогда Гертруда Стайн написала много коротких стихотворений о -249- войне, некоторые опубликованы в сборнике Полезныс знания в который вошли вещи только об Америке. Раззадоренные публикацией Нежных пуговиц многие газеты нашли себе забаву подражать Гертруде Стайн и ее высмеивать. В Лайф появилась рубрика По мотивам. Гертруды Стайн. Гертруда Стайн однажды взяла и написала письмо Мэнсону который тогда был редактором Лайф и сказала ему что как заметил Генри Мак Брайд настоящая Гертруда Стайн во всех отношениях смешнее подражаний не говоря о том что намного интереснее, и почему бы им не напечатать оригинал. К своему изумлению она получила от мистера Мэнсона очень милое письмо в котором он писал что с удовольствием ее напечатает. И напечатал. Они напечатали две вещи которые она им послала, одну о Вильсоне а другую более длинную о работе по содействию фронту во Франции. Мистер Мэнсон оказался смелее многих. В Париже той зимой было страшно холодно а угля не было. У нас в конце концов его не осталось вовсе. Мы закрыли большую комнату и переселились в маленькую но в конце концов уголь кончился. Правительство бесплатно выдавало уголь бедным но нам совесть не позволяла посылать нашу служанку стоять за ним в очереди. Как-то был страшно холодный день, мы вышли на улицу а на углу стоял полицейский и с ним сержант полиции. Гертруда Стайн подошла к ним. Послушайте, спросила она, что нам делать. Я живу во флигеле на рю де Флерюс и живу там уже много лет. Да да, сказа- -250- ли они кивая головами, конечно мадам мы вас прекрасно знаем И вот, сказала она, у меня нет угля, нет даже для того чтобы отапливать одну маленькую комнату. Я не хочу посылать служанку за бесплатным углем, по-моему это нечестно. А теперь, сказала она, вы мне скажите что мне делать. Полицейский посмотрел на своего сержанта и сержант кивнул. Хорошо, сказали они. Мы пошли домой. Вечером полицейский одетый в штатское принес два мешка угля. Мы с благодарностью их приняли и вопросов не задавали. Полицейский, дюжий бретонец, стал нашей надЕжой и опорой, он делал нам все, он убирал в доме, он чистил трубы, он нас прятал и он выводил нас обратно темными ночами во время тревоги и нам было спокойнее оттого что мы знали что он где-то там на улице. Время от времени бывали воздушные тревоги но мы привыкли к ним так же как привыкли ко всему остальному. Когда они случались во время ужина мы продолжали есть а когда они случались ночью Гертруда Стайн меня не будила, она говорила что если я сплю мне уж лучше оставаться там где я есть потому что если я сплю меня не разбудит даже сирена которой тогда подавался сигнал тревоги. Наш крошка форд был почти готов. Потом его назвали Тетушка в честь тети Гертруды Стайн Полины которая безупречно себя вела в критических ситуациях и почти всегда достойно вела себя если ей умело льстили. Однажды пришел Пикассо а с ним и опираясь -251- на его плечо элегантный стройный юноша Это Жан, объявил Пабло, Жан Кокто и мы уезжаем в Италию. Пикассо очень загорелся когда ему предложили оформить русский балет, музыку должен был писать Сати, либретто Жан Кокто. Все воевали, на Монпарнасе было тоскливо, в Монтруж даже с верным слугой жилось скучно, ему тоже нужно было переменить обстановку. Он очень оживился когда ему предложили поехать в Рим. Мы все попрощались и все разъехались в разные стороны. Крошка форд был готов. Гертруда Стайн научилась водить французскую машину и все говорили что это то же самое. Я никогда никаких машин не водила но это было явно не одно и то же. Когда он был готов мы поехали его забирать в пригород Парижа и Гертруда Стайн села за руль. Конечно для начала она застряла на рельсах между двумя трамваями. Все вышли и столкнули нас с рельсов. Когда на следующий день мы решили покататься еще и доехали до самых Елисейских полей мы снова застряли. Толпа сдвинула нас к обочине а потом стали разбираться в чем дело. Гертруда Стайн провернула двигатель, вся толпа провернула двигатель, и ничего. Наконец один старый шофер сказал, нет бензина. Мы гордо сказали, как раз есть, по меньшей мере галлон, но он настаивал чтобы ему дали посмотреть и конечно бензина не было. Потом толпа остановила целую колонну военных грузовиков которые ехали по Елисейским полям. Все они остановились а несколько человек принесли громадный бак бензина и попытались залить его в -252- крошку форд. Эта попытка естественно не увенчалась успехом В конце концов я взяла такси и поехала в один магазин в нашем квартале где продавались метлы и бензин и где меня знали и вернулась с канистрой бензина и в конце концов мы добрались до Алькасар д'Этэ, где тогда был штаб Американского Фонда помощи французским раненым. Миссис Латроп ждала чтобы какая-нибудь машина подвезла ее на Монмартр. Я немедленно предложила ей воспользоваться нашей и пошла сказать об этом Гертруде Стайн. Гертруда Стайн процитировала мне Эдвина Доджа. Сын Мэйбл Додж однажды сказал что он хочет перелететь с террасы в нижний сад. Давай, сказала Мэйбл. Легко, сказал Эдвин Додж, быть матерью-спартанкой. Но миссис Латроп села и- машина поехала. Должна признаться что я страшно нервничала пока они не вернулись обратно но они вернулись. Мы получили распоряжения от миссис Латроп и она послала нас в Перпиньян, туда где было очень много госпиталей в которых еще не работала ни одна американская организация. Мы отправились в путь. Мы никогда еще не ездили на этой машине из Парижа дальше Фонтенбло и было ужасно интересно. Мы добирались с приключениями, начался снегопад и я была уверена что мы поехали не по той дороге и хотела повернуть обратно. По той или не по той, сказала Гертруда Стайн, едем дальше. Ей не очень удавался задний ход и могу в самом деле сказать что даже сейчас когда она может водить -253- какую угодно машину и где угодно, задний ход ей по-прежнему не очень хорошо удается. Вперед она едет прекрасно, у нее хуже с ездой назад. Единственное из-за чего у нас в связи с ее вождением возникали ожесточенные споры это задний ход. В ту поездку на Юг мы подвезли нашего первого фронтового крестника. Тогда мы взяли себе за правило подсаживать всякого солдата на дороге и держались его всю войну. Мы ездили днем и мы ездили ночью и по очень глухим частям Франции и мы всегда останавливались и подвозили всякого солдата и ни разу не было так чтобы от этих солдат у нас не осталось самое приятное впечатление. А некоторые из них как потом иногда оказывалось были весьма опасными личностями. Гертруда Стайн однажды сказала солдату который что-то ей делал, они всегда ей что-нибудь делали, если где-нибудь был солдат или шофер или любой другой мужчина, она никогда ничего не делала сама, нужно ли было сменить шину, провернуть двигатель или починить машину. Гертруда Стайн сказала этому солдату но вы лее tellement gentil, так милы и любезны. Мадам, бесхитростно ответил он, все солдаты милы и любезны. Способность Гертруды Стайн устраивать так чтобы ей все всЕ делали озадачивала других водителей в организации. Миссис Латроп которая сама водила машину говорила что ей никто ничего такого не делает. И не только солдаты, шофер частной машины на Пляс Вандом вставал со своего места и проворачивал двигатель ее старого форда. Гертруда Стайн говорила что у других такой вид -254- будто они все умеют, конечно никому не придет в голову что-нибудь для них делать. Ну а что касается ее то она ничего не умела, она была приветлива, она была демократична, все люди были для нее одинаково хороши, и она знала что ей нужно. Если так себя вести, говорит она, тебе все всЕ будут делать. Самое главное, утверждает она, чтобы у тебя глубоко внутри как самое глубинное чувство было заложено чувство равенства. Тогда тебе все всЕ будут делать. Неподалеку от Солье мы подсадили нашего первого военного крестника. Это был мясник из маленькой деревушки неподалеку от Солье. То как мы его подсадили было хорошим примером демократичности французской армии. Их шло трое. Мы остановились и сказали что можем взять одного человека на подножку. Все трое шли на побывку домой и все шли по домам пешком из ближайшего большого города. Был один лейтенант, один сержант и один солдат. Они поблагодарили нас а потом лейтенант спросил каждого из них, тебе далеко идти. Каждый сказал ему сколько а потом они спросили, а вам, мой лейтенант, вам далеко идти. Он ответил. Потом они согласились что гораздо дальше чем всем остальным идти солдату поэтому будет справедливо если подвезут его. Он козырнул сержанту и офицеру и сел в машину. Это как я уже сказала был наш первый фронтовой крестник. Потом их появилось очень много и отношения с ними всеми стали отдельным занятием. Обязанности военной крестной заключались в том чтобы отвечать на каждое письмо которое -255- она получала и приблизительно раз в десять дней посылать посылки с какими-нибудь вещами или лакомствами. Им нравилось получать посылки но еще больше им нравилось получать письма И они так быстро отвечали. Мне казалось что не успею я написать письмо как уже приходит ответ. И затем нужно было помнить все что они рассказывали о своих семьях и однажды я сделала ужасную вещь, я перепутала письма и написала солдату который рассказывал мне все о своей жене а мать у него умерла чтобы он передал привет матери, а тому у которого была мать чтобы он передал привет жене. Их ответные письма были очень грустные. Каждый объяснял что я ошиблась и было понятно что их глубоко задела моя ошибка Нашим самым очаровательным крестником мы обзавелись в Ниме. Однажды мы пошли в город и я обронила кошелек. Я заметила пропажу уже в гостинице и встревожилась потому что там было довольно много денег. Когда мы обедали официант сказал что кто-то нас спрашивает. Мы вышли и увидели человека который держит в руке кошелек. Он сказал что подобрал его на улице и как только освободился после работы пошел в гостиницу нам его вернуть. В кошельке лежала моя визитная карточка и он совершенно не сомневался что приезжие будут в гостинице, к тому же к этому времени нас уже хорошо знали в Ниме. Я естественно предложила ему солидное вознаграждение из содержимого кошелька но он сказал нет. Тем не менее сказал что хочет попросить об одном одолжении. Они были беженцы с Марны и его сын семнадца -256- тилетний Абель только что ушел добровольцем и сейчас служит в Нимском гарнизоне, не могла ли бы я стать его крестной. Я сказала могла бы и попросила передать сыну чтобы он зашел как только у него будет свободный вечер. На следующий вечер пришел самый юный, самый прелестный, самый маленький солдат какого только можно себе представить. Это был Абель. Мы очень привязались к Абелю. До сих пор помню его первое письмо с фронта Оно начиналась с того что его на фронте ничего особенно не удивило, все оказалось точно таким как ему рассказывали и как он себе представлял, разве что за отсутствием столов приходится писать на коленях. Когда мы в следующий раз видели Абеля он носил красную fourragfre* потому что весь его полк наградили орденом Почетного легиона и мы очень гордились нашим filleul**. Еще позднее, когда мы поехали в Эльзас с французской армией, после перемирия Абель жил у нас несколько дней и как же мальчик гордился собой когда он поднялся на верхнюю площадку Страсбургского собора Когда мы наконец вернулись в Париж Абель приехал и жил у нас неделю. Мы всюду его водили и вечером первого дня он торжественно произнес, по-моему стоило за это сражаться. Но вечерний Париж его пугал и всегда приходилось кого-то просить пойти вместе с ним. На фронте не было страшно но в Париже вечером было. Еще через * аксельбант (фр.) ** крестник (фр.) -257- какое-то время он написал что его семья переезжает в другой департамент и оставил свой новый адрес. По какой-то ошибке письма по этому адресу не доходили и мы его потеряли. Наконец мы все-таки доехали до Перпиньяна и стали ходить по госпиталям и раздавать наши запасы и запрашивать штаб если нам казалось что того что у нас есть недостаточно и нужно еще. Сначала было немного трудно но вскоре все что нам положено было делать мы делали уже очень хорошо. Кроме того нам выдали огромное количество сумок с подарками и раздача этих сумок превращалась в сплошной праздник, это было похоже на постоянное Рождество. Всегда у нас имелось разрешение заведующего госпиталем собственноручно самим раздавать их солдатам что само по себе было большим удовольствием но еще и давало возможность сделать так чтобы солдаты сразу же писали благодарственные открытки а открытки мы пачками отсылали миссис Латроп которая отсылала их в Америку тем людям которые послали подарки. И таким образом все были довольны. Потом остро стоял вопрос о бензине. По приказу французского правительства Американский Фонд помощи французским раненым имел право покупать бензин в первую очередь. Но покупать было нечего. У французской армии было много бензина и они охотно давали бы его нам бесплатно но продавать его они не могли а мы имели право его покупать но не получать даром Нужно было переговорить с офицером который распоряжался хозяйственной частью. -258- Гертруда Стайн была вполне готова водить машину где угодно, вручную заводить двигатель всякий раз когда больше заводить его было некому, ремонтировать машину, а надо сказать что она ее ремонтировала очень хорошо хотя она и не выразила готовности разобрать и собрать мотор для тренировки как мне сначала хотелось, она даже смирилась с утренними вставаниями, но она наотрез отказывалась ходить по каким бы то ни было приемным и вести переговоры с какими бы то ни было чиновниками. Официально я была представитель а она была водитель но идти говорить с майором пришлось мне. Майор оказался очаровательный. Переговоры тянулись очень долго, он посылал меня туда и сюда но в конце концов все разрешилось. Конечно все это время он называл меня мисс Стайн потому что все предъявляемые ему документы были на имя Гертруды Стайн, водитель была она. Так вот, сказал он, мадемуазель Стайн, моя жена очень хочет с вами познакомиться и она просила меня пригласить вас на обед. Я очень смутилась. Я была в нерешительности. Но я не мадемуазель Стайн, сказала я. Он чуть не выпрыгнул из-за стола. Что, закричал он, не мадемуазель Стайн. Тогда кто вы. Не забывайте что время было военное а Перпиньян почти на испанской границе. Вообще, сказала я, поговорите с мадемуазель Стайн. Где мадемуазель Стайн, спросил он. Она внизу, пролепетала я, в автомобиле. Вообще что это все значит, спросил он. Вообще, сказала я, понимаете Гертруда Стайн водитель а я представитель и у мадемуазель Стайн не -259- хватает терпения, она не хочет ходить по приемным и ждать и собеседовать и объяснять, вот почему я это делаю а она сидит в автомобиле. Но, что бы вы делали строго спросил он, если бы я попросил вас что-нибудь подписать. Я бы вам сказала, сказала я, как я вам говорю сейчас. Да действительно, сказал он, пойдемте вниз и поговорим с этой мадемуазель Стайн. Мы спустились, Гертруда Стайн сидела в форде на водительском месте и он к ней подошел. Они сразу же подружились и он повторил приглашение и мы пошли на обед. Было хорошо. Мадам Дюбуа была из Бордо, области знаменитой своей едой и вином И какой едой и прежде всего супом. Он до сих пор остается для меня эталоном всех супов на свете. Бывают супы которые к нему приближаются, редкие достигли его но еще ни один не превзошел. Перпиньян расположен недалеко от Ривсота а Ривсот это родина Джоффра. Там был небольшой госпиталь и в честь папы Джоффра мы получили для него дополнительное довольствие. Еще мы сфотографировались на маленькой улочке возле дома где родился Джоффр в нашей крошке форд с красным крестом и буквами АФПФР и напечатали фотографию и послали ее миссис Латроп. Открытки посылались в Америку и доход от продажи шел на нужды Фонда. Тем временем США вступили в войну и кто-то по нашей просьбе прислал нам много тесьмы с напечатаными на ней звездами и полосами и мы отрезали от нее по кусочку и дарили всем солдатам и они и мы были довольны. -260- В связи с этим вспоминается один французский крестьянин. Потом уже в Ниме к нам приставили американского парнишку с машиной скорой помощи и мы поехали за город. Парнишка решил посетить водопад, я пошла осматривать госпиталь а Гертруда Стайн отсталась в машине. Когда я вернулась она рассказала что к ней подошел старый крестьянин и спросил что за форма на парне. Это, гордо ответила она, форма американской армии, вашего нового союзника. О, сказал крестьянин. И затем задумчиво je me demande, je me demande, qu'est que nous ferons emsemble* Выполнив задание в Перпиньяне мы поехали обратно в Париж. По.дороге с машиной происходило все что только может случиться. Вероятно в Перпиньяне даже форду было слишком жарко. Перпиньян расположен около Средиземного моря ниже его уровня и там жарко. После Перпиньяна Гертруда Стайн которая прежде всегда хотела чтобы было жарко и еще жарче теперь стала относиться к жаре без энтузиазма. Она говорила что чувствует себя блином, жарко сверху и жарко снизу да еще машина которую заводишь вручную. Не знаю как часто ругалась и говорила, а пошло оно все, то есть пошло все что вокруг. Я подбадривала ее и не соглашалась пока машина не заводилась опять. Как раз из-за этого миссис Латроп подшутила над Гертрудой Стайн. После войны мы обе полу- * Я спрашиваю себя я спрашиваю себя чего мы добьемся вместе (фр.) -261- чили награды от французского правительства, нам дали Reconnaissance Française*. Когда выдают награду то всегда выдают выдержку из приказа где объясняется за что ее выдают. Перечень заслуг у нее и у меня был совершенно одинаковый, только у меня говорилось за преданность sans гelâсhе, неотступную преданность а у нее слов sans гelâсhе не было. По пути в Париж с машиной, как я уже говорила, происходило все что угодно но с помощью старого бродяги который тянул и толкал в критические моменты Гертруде Стайн удалось добраться до Невера где мы встретили первые американские части. Это были хозяйственная часть и морские пехотинцы, первый контингент войск который прибыл во Францию. Там мы впервые услышали, как говорит Гертруда Стайн, печальную песнь морских пехотинцев, о том что всем в американской армии так или иначе случалось бунтовать но только морским пехотинцам никогда.. Как только мы въехали в Невер мы увидели Тарна Мак Гру, калифорнийца и парижанина с которым мы были почти не знакомы но он был в форме и мы воззвали о помощи. Он откликнулся. Мы рассказали ему наши беды. Он сказал, хорошо, поставьте машину в гараж гостиницы а завтра кто-нибудь из солдат с ней разберется. Мы так и поступили. Тот вечер по просьбе мистера Мак Гру мы провели в УМСА и в первый раз за много много * Благодарность Франции (фр.) -262- лет увидели американцев просто американцев, таких которые сами по себе никогда бы не приехали в Европу. Это было весьма любопытно. Гертруда Стайн конечно со всеми поговорила, у каждого выяснила из какого он штата и города, чем занимается, сколько ему лет и как ему здесь нравится. Она поговорила с французскими девушками которые были с американскими парнями и французские девушки сказали ей что они думают об американских парнях а американские парни сказали ей все что они думают о французских девушках. Следующий день она провела в гараже с Калифорнией и Айовой, как она назвала двух солдат которых отрядили ремонтировать ее машину. Ей нравилось что всякий раз когда где-нибудь раздавался ужасный рев, они серьезно говорили друг другу, просто это французский шофер переключает передачу. Гертруда Стайн, Калифорния и Айова так увлеклись друг другом что когда мы выехали из Невера машина к сожалению протянула не очень долго, но до Парижа мы все-таки добрались. В это время Гертруда Стайн задумала написать такую историю Соединенных Штатов где в одной главе говорилось бы об отличиях Айовы от Канзаса а в другой Канзаса от Небраски и так далее. Она написала несколько глав и они тоже были опубликованы в том самом сборнике Полезные знания. Мы пробыли в Париже недолго. Как только починили машину мы уехали в Ним, нам поручили три департамента, Гар, Буш де Рон и Воклюз. Мы приехали в Ним и очень удобно там устроились. Мы пошли представиться главному воен- -263- ному врачу города, доктору Фабру, и благодаря необыкновенной любезности и его самого и его жены очень быстро освоились в Ниме но пока мы не начали работать доктор Фабр попросил нас об одном одолжении. В Ниме не осталось машин скорой помощи. В военном госпитале лежал аптекарь, армейский капитан, который был тяжело болен, был при смерти, и хотел умереть дома. С ним была жена и сидеть с ним собиралась она а от нас требовалось только отвезти его домой. Конечно мы согласились и повезли. Мы проделали долгий тяжелый путь по горам и не успели вернуться до темноты. Нам еще оставалось прилично ехать до Нима как вдруг мы увидели на дороге две фигуры. Фары старого форда плохо освещали дорогу и совсем не освещали обочину и мы толком не поняли кто это. Тем не менее мы остановились как останавливались всегда если кто-то голосовал на дороге. Один, по-видимому офицер, сказал, у меня сломалась машина а я должен вернуться в Ним Хорошо, сказали мы, залезайте оба в кузов, там есть матрац и все остальное, располагайтесь. Мы поехали дальше в Ним. Когда мы въехали в город я спросила через оконце, где вы хотите выйти, куда вам надо, и голос ответил, в отель Люксекмбург. Мы подъехали к отелю Люксембург и остановились. Здесь было очень светло. Мы услышали возню в кузове а потом перед нами появился невысокий, совершенно разъяренный человек в фуражке и с дубовыми листьями полного генерала и орденом Почетного легиона на шее. Он сказал, я хочу вас поблагодарить но сначала -264- должен узнать кто вы. Мы, радостно ответила я, представители Американского Фонда помощи французским раненым и сейчас приписаны к Ниму. А я, парировал он, генерал который здесь командует а ваша машина, насколько я вижу, имеет французский военный номер и вы должны были сразу же мне рапортовать. Правда, сказала я, я не знала, извините пожалуйста Пожалуйста, раздраженно ответил он, сообщайте о своих нуждах и желаниях. Мы сообщили очень скоро потому что конечно стоял извечный вопрос бензина и он был сама любезность и все нам устроил. Маленький генерал и его жена были с севера Франции и они остались без крова и называли себя беженцами. Потом когда по Парижу стали бить Большие Берты и один снаряд попал в Люксембургский сад совсем близко от рю де Флерюс, должна признаться, я расплакалась и сказала что не хочу быть несчастной беженкой. Многим беженцам мы помогали. Гертруда Стайн сказала, у генерала Фротьера вся семья беженцы и они не несчастные. Я не хочу быть такой же не несчастной, с горечью ответила я. Вскоре в Ним пришла американская армия. Мадам Фабр встретив нас однажды сказала что ее кухарка видела американских солдат. Она наверное перепутала их с английскими, сказали мы. Нет, что вы, сказала она, она большая патриотка Так или иначе пришли американские солдаты, пришел полк Службы Снабжения SOS, я так хорошо помню как они говорили название ударяя на бы. -265- Вскоре мы со всеми познакомились а с некоторыми познакомились очень близко. Там был Дункан, паренек с юга с таким сильным южным акцентом что когда он начинал что-то рассказывать к середине истории я уже совершенно терялась. Гертруда Стайн, у которой вся родня из Балтимора, затруднений не испытывала и они с ним покатывались со смеху, а я только и поняла что его прирезали как цыпленка. Жители Нима были обескуражены не меньше моего. Многие дамы в Ниме очень хорошо говорили по-английски. В Ниме всегда были английские гувернантки и они, нимские дамы, всегда гордились своим знанием английского но, по их словам, не. только они не понимали этих американцев но и эти американцы когда они говорили по-английски не понимали их. Мне пришлось признаться что со мной происходит приблизительно то же самое. Солдаты все были из Кентукки, Южной Каролины и так далее и понимать их было трудно. Дункан был душка. Он был сержант интендантской службы и когда мы стали находить американских солдат то в одном то в другом французском госпитале мы всегда брали с собой Дункана чтобы он дал американскому солдату белого хлеба и что-нибудь из потерянного обмундирования. Бедный Дункан страдал что он не на фронте. Он записался в армию еще во время экспедиции в Мексику и вот сидел глубоко в тылу без всякой надежды оттуда выбраться потому что он был один из тех немногих кто понимал сложную систему армейской бухгалтерии и офицеры не рекомендовали его для отправки на -266- фронт. Я уеду, с отчаянием говорил он, пусть меня разжалуют если хотят я уеду. Но как мы ему объяснили сбежавших самовольно очень много, на юге их было полно, мы их постоянно встречали и они спрашивали, скажите, а военного патруля тут нет. Дункан не был создан для такой жизни. Бедный Дункан. За два дня до перемирия он зашел к нам и он был пьян и зол. Вообще он не пил но было слишком ужасно возвращаться и смотреть в глаза родным так и не побывав на фронте. Он сидел с нами в маленькой гостиной а в соседней комнате были офицеры из его части и они ни в коем случае не должны были видеть в каком он состоянии а ему уже было пора возвращаться в часть. Он задремал уронив голову на стол. Дункан, резко сказала Гертруда Стайн, да, ответил он. Она сказала, послушай Дункан. Сейчас мисс Токлас встанет, ты тоже встанешь и будешь смотреть прямо ей в затылок, понял. Понял, сказал он. А потом она пойдет а ты пойдешь за ней и не смей ни на секунду отводить глаза от ее затылка пока не сядешь в мою машину. Понял, сказал он. И он действительно понял и Гертруда Стайн отвезла его в часть. Душка Дункан. Это он ликовал узнав что американцы взяли сорок деревень в Сен-Мишель. В тот день он должен был ехать вместе с нами в Авиньон отправлять ящики. Он очень прямо сидел на подножке и вдруг его взгляд привлекли какие-то дома Что это, спросил он. А, просто деревня, ответила Гертруда Стайн. Через минуту опять появились дома. А это что, спросил он. А, просто де- -267- ревня. Он совсем замолчал и стал смотреть на окрестный пейзаж совсем другими глазами. Вдруг, глубоко вздохнув, он сказал, сорок деревень, это совсем не много. Нам действительно очень нравилось жить с нашими солдатиками. Я бы хотела рассказывать только солдатские байки. Они на удивление хорошо ладили с французами. Они вместе работали в железнодорожных ремонтных мастерских. Американцев тяготил только длинный рабочий день. Они работали слишком сосредоточенно чтобы работать так долго. В конце концов договорились что они делают свою работу за столько времени за сколько они привыкли а французы за столько за сколько они привыкли. Было очень много дружеского соперничества Американские парни говорили что не понимают какой смысл так отделывать то что все равно так скоро опять взорвут, французские что раз не отделано значит не кончено. Но обе компании сильно друг другу нравились. Гертруда Стайн все время говорила что на войне гораздо лучше можно понять Америку чем если просто поехать в Америку. Здесь вы были с Америкой так как это было бы невозможно если просто поехать в Америку. В нимский госпиталь то и дело привозили американских солдат а доктор Фабр знал что у Гертруды Стайн есть медицинское образование и всегда хотел чтобы в таких случаях она была рядом. Один из наших парней выпал из поезда Он не думал что эти маленькие французские поезда могут ездить быстро но они ездили, и так быстро что он разбился насмерть. -268- Это превратилось в большое событие. Гертруда Стайн вместе с женой префекта, главы администрации департамента и генеральша представляли на похоронах родственников покойного, Дункан и еще два солдата трубили в горн и все говорили речи. Протестантский пастор попросил Гертруду Стайн рассказать о покойном и его добродетелях а она попросила солдатиков. Найти какую-нибудь добродетель было трудно. Он был по-видимому еще тот тип. Неужели вы не можете сказать о нем ничего хорошего, в отчаянии спросила она Наконец Тэйлор, один из его товарищей, с торжественным видом посмотрел на нее и сказал, сердце у него я вам доложу было большое как лоханка Я часто задаюсь и задавалась тогда вопросом, связывал ли кто-нибудь из всех этих солдатиков Гертруду Стайн которую они в то время так хорошо знали с Гертрудой Стайн из газет. Мы жили очень напряженной жизнью. На нас были все американцы, в маленьких окрестных больницах и в нимском гарнизоне их было очень много и нужно было их всех найти и обо всех позаботиться, потом были все французы в госпиталях, каждого нужно было посетить потому что на самом деле именно в этом заключались наши обязанности, а потом началась эпидемия испанки и Гертруда Стайн с одним военным врачом из Нима ездили по всем деревням на много миль вокруг чтобы перевезти в Ним всех больных солдат и офицеров которые заболели дома в увольнении. Во время этих долгих поездок она снова стала много писать. Пейзаж, странная жизнь дали ей -269- толчок. Это тогда она полюбила долину Роны, тот пейзаж который значит для нее так много как никакой другой. Мы по-прежнему здесь в Билиньене в долине Роны. Она написала в то время стихотворение Дезертир, почти сразу же напечатанное в Ярмарке тщеславия. Генри Мак Брайд заинтересовал ее творчеством Крауниншильда. Как-то раз в Авиньоне мы встретились с Браком. Брак был тяжело ранен в голову и лежал в госпитале в Сорге под Авиньоном. Как раз когда он там лежал ему стали приходить мобилизационные предписания. Повидаться с Браками было ужасно приятно. Пикассо только что объявил в письме Гертруде Стайн что он женится на jeune fille*, на молодой, и в качестве свадебного подарка прислал Гертруде Стайн прелестную маленькую картину и фотографию портрета своей жены. Эту прелестную маленькую картину он скопировал мне на холщовую основу много лет спустя а я сделала вышивку по его рисунку и так началось мое вышивание. Мне казалось что неудобно просить его делать рисунки для вышивки но когда я сказала об этом Гертруде Стайн она ответила, хорошо, я его попрошу. И однажды когда он был у нас она сказала, Пабло, Алиса хочет вышить эту маленькую картину и я сказала что нанесу ей контуры. Он посмотрел на нее со снисходительным презрением, если кто-то будет это делать, сказал он, это буду я. Тогда, сказала Гертруда Стайн дос- * девушке (фр.) -270- тавая кусок холста, приступайте, и он приступил. И с тех пор я вышиваю по его рисункам и с большим успехом а вышивки очень хороши на старых стульях. Две таких я сделала для двух маленьких стульев эпохи Людовика XV. Он любезно делает мне рисунки прямо по рабочему холсту и их раскрашивает. Еще Брак нам сказал что Аполлинер тоже женился на молодой. Мы всласть посплетничали. Но вообще рассказывать особенно было нечего. Время шло, мы были очень заняты а потом наступило Перемирие. Мы первые принесли эту весть во многие маленькие деревушки. Французские солдаты в госпиталях испытывали скорее не радость а облегчение. Они как будто считали что мир будет не таким уж долгим. Помню один из них сказал Гертруде Стайн когда она ему сказала, вот и наступил мир, по крайней мере на двадцать лет, сказал он. На следующее утро мы получили телеграмму от миссис Латроп. Приезжайте немедленно если хотите поехать с французскими войсками в Эльзас. Мы не останавливались по дороге. Мы доехали за день. Почти сразу же мы выехали в Эльзас. Мы выехали в Эльзас и по дороге у нас произошла наша первая и единственная авария. Дороги были чудовищные, грязь, выбоины, слякоть и запружены французским войсками которые шли в Эльзас. Когда мы обгоняли обоз упряжка лошадей которая везла полевую кухню дернулась в сторону и столкнулась с нашим фордом, отлетело крыло и ящик с инструментом и что хуже всего силь- -271- но погнулся треугольник рулевого управления. Военные подобрали наше крыло и наши инструменты но с погнутым треугольником ничего нельзя было поделать. Мы поехали дальше, то в гору то под гору, машину швыряло по раскисшей дороге из стороны в сторону, а Гертруда Стайн будто приросла к рулю. Наконец километров через сорок мы увидели на дороге каких-то людей из американской скорой помощи. Где можно починить машину. Немного дальше, сказали они. Мы проехали немного дальше и увидели американскую машину скорой помощи. Лишнего крыла у них не было но они могли дать другой треугольник. Я рассказала о наших бедах сержанту, он недовольно, хрюкнул и вполголоса что-то сказал механику. Затем повернувшись к нам он отрывисто произнес, заводите ее сюда. Потом механик снял гимнастерку и набросил ее на радиатор. Как сказала Гертруда Стайн, когда американец так поступает машина его. Раньше мы совершенно не понимали для чего нужны крылья но пока мы доехали до Нима мы поняли. Во французской армейской мастерской нам приделали новое крыло и дали новый ящик с инструментом и мы поехали дальше. Вскоре мы доехали до полей сражений и окопов с обеих сторон. Их невозможно себе представить тому кто их не видел тогда. Это было не ужасно а странно. Мы привыкли к разрушенным домам и даже к разрушенным городам но это было нечто совсем другое. Это был пейзаж. Пейзаж никакой страны. -272- Помню как французская сестра милосердия однажды говорила о фронте и единственное что она на самом деле о нем сказала, это c'est un paysage passionnant, это захватывающий пейзаж. И как раз таким он и был когда мы его увидели. Он был странный. В нем было все, камуфляж, бараки. Было сыро и холодно, бродили какие-то люди но непонятно китайцы или европейцы. У нас отказал ремень вентилятора. Остановилась штабная машина и его закрепили шпилькой, мы еще носили шпильки. Еще нас необычайно заинтересовало то что у французов камуфляж выглядит совершенно иначе чем у немцев а один раз мы наткнулись на какой-то очень очень аккуратный камуфляж и он оказался американским. Принцип был одинаковый но поскольку национальное исполнение было все же различным были неизбежны и различия. Цветовая гамма была разная, пятна были разные, способ наложения пятен был разный, это наглядно объясняло всю теорию искусства и ее неизбежность. Наконец мы приехали в Страсбург а потом оттуда поехали в Мюлуз. В Мюлузе мы пробыли до самой середины мая. В Эльзасе мы занимались не госпиталями а беженцами. По всему разоренному краю жители возвращались в разрушенные дома и АФПФР задался целью обеспечить каждую семью парой одеял, нижним бельем, шерстяными чулками для детей и пинетками для младенцев. Ходили слухи что припасенные в огромных количествах пинетки для младенцев брались из подарков предназначенных -273- миссис Вильсон которая тогда вот-вот должна была произвести на свет маленького Вильсона. Пинеток для младенцев было много но для Эльзаса совсем не много. Наш штаб размещался в актовом зале одной из школ в Мюлузе. Немецкие школьные учителя исчезли и преподавать временно отрядили французских школьных учителей которые оказались в армии. Директор нашей школы был в отчаянии, не из-за послушания и готовности учеников учить французский а из-за их одежды. Все французские дети всегда аккуратно одеты. Оборвышей не бывает, даже сироты в глухих деревнях аккуратно одеты, точно так же как все француженки аккуратные, даже бедные и старые. Они могут быть не всегда чистоплотные но всегда аккуратные. С этой точки зрения пестрые лохмотья даже сравнительно обеспеченных эльзасских детей выглядели плачевно и французские учителя страдали. Мы как могли выручали директора передничками негритянских детей но передничков было мало, к тому же их нужно было приберечь для беженцев. Мы очень хорошо узнали Эльзас и эльзасцев, причем самых разных. Все изумлялись тому с какой простотой заботилась о себе французская армия и французские солдаты. В немецкой армии к такому не привыкли. С другой стороны французские солдаты с недоверием относились к эльзасцам которые страшно хотели быть но все же не были французами. Они не откровенные, говорили французские солдаты. И это так и есть. Какими бы ни были французы но они откровенны. Они очень веж- -274- ливые, они очень пронырливые но рано или поздно они всегда скажут правду. Эльзасцы не вежливые, они не пронырливые и они не обязательно скажут правду. Может быть возобновив контакты с французами они научатся всему этому. Мы распределяли. Мы ездили во все разоренные деревни. Обычно мы просили священника помочь нам с распределением. У одного священника который дал нам много полезных советов и с которым мы очень подружились осталась дома только одна большая комната. Безо всяких ширм и перегородок он сделал из нее три, в первой стояла мебель из его гостиной, во второй из столовой, и в третьей из спальни. Когда мы у него обедали а пообедали мы хорошо и эльзасские вина у него были очень хорошие, он принял нас в гостиной, потом он извинился и удалился в спальню вымыть руки, а затем очень церемонно пригласил нас в столовую, казалось что это старая театральная декорация. Мы поехали домой через Мец, Верден и Милдред Олдрич. Мы опять вернулись в другой Париж. Нам было неспокойно. Гертруда Стайн начала очень много работать, именно тогда она написала свои Эльзасские акценты и другие политические пьесы. Мы все еще жили под знаком работы для фронта и отчасти продолжали ею заниматься, ходили по госпиталям и навещали оставшихся там солдат до которых никому теперь не было дела. Мы сильно поиздержались во время войны и теперь экономили нанять прислугу было трудно если не невоз- -275- можно, цены были высокие. Пока что к нам приходила femme de ménage* только на несколько часов в день. Я говорила что Гертруда Стайн у нас шофер а я повар. Рано утром мы ездили на рынок за продуктами. Все перемешалось в этой жизни. В составе комиссии по делам мира приехала Джесси Уайтхед, она была секретарем одной из делегаций, и конечно нам было интересно знать все о мире. Именно тогда Гертруда Стайн назвала одного разглагольствующего молодого человека из комиссии по делам мира человеком который знает все о войне. Приехали родственники Гертруды Стайн, приехали все и всем было неспокойно. Мир был беспокойный и растревоженный. Гертруда Стайн и Пикассо поссорились. Никто из них так и не понял толком из-за чего. Так или иначе они не виделись год а потом случайно встретились на приеме у Адриенны Монье, Пикассо спросил, ну как дела, и что-то насчет того не придет ли она к нему в гости. Нет не приду, мрачно сказала она. Пикассо подошел ко мне и спросил, Гертруда говорит что она не придет ко мне в гости, это она серьезно. Боюсь что если она это говорит то серьезно. Они не виделись еще год а тем временем у Пикассо родился сын и Макс Жакоб жаловался что его не позвали крестным. И совсем вскоре после того мы были в какой-то галерее и Пикассо подошел и положил руку на плечо Гертруды Стайн и сказал, черт возьми, будем друзьями. Конечно, сказала Гертруда Стайн и они об- * домработница (фр.) -276- нялись. Когда к вам можно прийти, спросил Пикассо, давайте подумаем, ответила Гертруда Стайн, мы к сожалению очень заняты но приходите на ужин в конце недели. Глупости, сказал Пикассо, мы придем на ужин завтра, и они пришли. Париж был другой. Гийом Аполлинер умер. Мы встречались с невероятным количеством людей но никого из них насколько я помню мы прежде не знали. Париж был людный. Как заметил Клайв Белл, говорят что на войне убили страшно много народу но у меня впечатление что вдруг родилось невероятно много взрослых мужчин и женщин. Как я говорила было неспокойно и мы экономили, все дни и все вечера мы с кем-то встречались и наконец был парад, торжественный марш союзников под Триумфальной аркой. Членам Американского Фонда помощи французским раненым полагались места на скамьях которые поставили вдоль Елисейских полей но парижане с полным основанием воспротивились потому что из-за этих скамей им было бы ничего не видно и Клемансо быстро распорядился их убрать. К нашему счастью комната в гостинице у Джесси Уайтхед выходила прямо на Триумфальную Арку и она пригласила нас к себе смотреть парад. Мы с радостью согласились. Был чудесный день. Мы встали на рассвете, позднее проехать по Парижу было бы уже невозможно. Это было одно из последних путешествий Тетушки. Красный крест к тому времени закрасили но кузов у машины еще оставался. Очень скоро она завершила свой славный путь и ей на смену пришла Годива, маленький -277- двухместный автомобиль и тоже форд. Ее назвали Годивой потому что она вступила в мир обнаженной и все наши друзья что-нибудь нам дарили для ее убранства. В тот раз Тетушка совершала свое почти последнее путешествие. Мы оставили ее у реки и по-шли пешком в гостиницу. На улицу вышли все, мужчины, женщины, дети, солдаты, священники, монахини, мы видели как двум монахиням помогали забраться на дерево откуда им было видно. А сами мы сидели прекрасно и видели очень хорошо. Мы видели все, сперва мы увидели несколько раненых из Дома Инвалидов которые сами себя катили в своих самоходных колясках. По стариннной французской традиции первыми на военном параде всегда идут ветераны из Дома Инвалидов. Они все прошли маршем под Триумфальной Аркой. Гертруда Стайн вспомнила что когда она ребенком качалась на цепях вокруг Триумфальной Арки гувернантка говорила ей что под ней нельзя проходить потому что после 1870 года под ней проходили немецкие войска А теперь под ней шли все кроме немцев. Все страны шли по-разному, кто-то медленно, кто-то быстро, французы лучше всех несут знамена, Першинг и его адъютант который шел сзади и нес знамя пожалуй красивее всех держали дистанцию. Именно этот эпизод Гертруда Стайн описала в сценарии фильма который она приблизительно в это время и написала а я потом опубликовала в Географии и пьесах в простом издании. -278- Но все это в конце концов кончилось. Мы пошли наверх а потом мы прошли по Елисейским полям и война кончилась и разбирали груды трофейных орудий которые прежде стояли как две пирамиды и мир был с нами. -279- Часть седьмая. ПОСЛЕ ВОЙНЫ. 1919-1932 Мы постоянно, как мне сейчас видятся те времена, с кем-то знакомились. Они сумбурны, воспоминания этих первых лет после войны и очень трудно восстановить задним числом было ли что-то до или после чего-то еще. Пикассо, я уже говорила что когда они с Гертруой Стайн спорили о датах однажды сказал, вы забываете что когда мы были молодые за год происходило очень многое. В те первые годы сразу после войны просматривая чтобы освежить память библиографию Гертруды Стайн я поражаюсь сколько всего происходило за год. Мы наверное были тогда не такие уж молодые но по-свету молодых было много а это наверное то же самое. Старой компании больше не было. Матисс жил теперь в Ницце и так или иначе хотя они с Герт-дой Стайн были когда встречались самые что ни на есть распрекрасные друзья они почти совсем не встречались. Это было время когда Гертруда Стайн виделась с Пикассо. Они всегда говорили друг о с нежнейшими дружескими чувствами всякому кто прежде знал их обоих но они не видеделись. Гийом Аполлинер умер. С Браком и его женой мы виделись время от времени, к этому времени у них с Пикассо были начисто испорчены отношения. Помню в какой-то вечер Мэн Рэй принес одну свою фотографию Пикассо и был Брак. -283- Фотографию пустили по рукам и когда она оказалась у Брака он посмотрел на нее и сказал наверное, я знаю этого господина, je dois connaitre ce monsieur. Это было время, это и еще очень долгое время потом которое Гертруда Стайн воспела под названием Как долгое время не быть друзьями. Хуан Грис был болен и разочарован. Он был очень болен прежде и так никогда по-настоящему и не оправился. Нужда и разочарование сделали свое дело. Канвейлер довольно быстро после войны вернулся в Париж но все кроме Хуана в его старой компании настолько преуспевали что он им был больше не нужен. Милдред Олдрич уже стяжала себе огромный успех своей книгой На взгорье у Марны, как водилось у Милдред она по-королевски потратила все свои королевские заработки и теперь она все еще с упоением тратила хотя начинала нервничать. Приблизительно раз в месяц мы ездили ее навещать, на самом деле нам удавалось навещать ее регулярно до конца ее жизни. Даже в пору самой своей величайшей славы она никому так не радовалась как она радовалась Гертруде Стайн. На самом деле это в основном чтобы доставить удовольствие Милдред Гертруда Стайн попыталась напечататься в Атлантик Манфли. Милдред всегда считала и говорила что если Атлантик Манфли согласится это будет все равно что орден в петлицу но он конечно не согласился. Милдред еще безумно раздражало вот что. Имени Гертруды Стайн никогда не бывало в Кто есть кто в Америке. Ведь на самом деле в английские литературные справочники оно попало рань- -284- ше чем в какой-либо американский. Это очень беспокоило Милдред. Мне противно смотреть на Кто есть кто в Америке, она говорила мне, когда я вижу что там есть вся эта мелюзга а Гертруды нет. И затем она говорила, я понимаю что страшного ничего нет но мне бы хотелось чтобы Гертруда не была таким изгоем. Бедная Милдред. И вот теперь как раз в этом году по какой-то ей одной известной причине редакция Кто есть кто в Америке включила Гертруду Стайн в свои списки, Атлантик Манфли ясное дело нет. С Атлантик Манфли вышло довольно странно. Как я уже говорила Гертруда Стайн послала в Атлантик Манфли несколько рукописей совершенно не надеясь что их примут, но если бы каким-то чудом их приняли ей было бы просто приятно а Милдред очень приятно. Пришел ответ, длинный и довольно обстоятельный аргументированный ответ из редакции. Решив что от редакции писала какая-нибудь бостонка, Гертруда Стайн пространно ответила мисс Эленн Седгвик. Она получила почти немедленный ответ в котором на все ее доводы выдвигались возражения и в то же время допускалось что предложение не лишено интереса но что конечно нельзя оскорбить чувства читателей Атлантик Манфли поместив эти вещи в журнале, но вероятно они сочтут возможным напечатать их с чьим-нибудь предисловием в рубрике под названием, если я правильно помню, Авторский клуб. В заключение говорилось что автора письма зовут не Эллен а Эллери Седгвик. -285- Гетруда Стайн разумеется была счастлива что она не Эллен а Эллери и соглашалась чтобы еЕ печатали в Авторском клубе, но разумеется и то что вещи не вышли даже в рубрике под названием Авторский клуб. Мы стали все время знакомиться с новыми людьми. Кто-то сказал нам, забыла кто, что одна американка открыла в нашем квартале английскую библиотеку. Тогда мы из экономии не пользовались Мюди, немного книг мы получали из Американской библиотеки, но Гертруде Стайн этого было мало. Мы стали наводить справки и нашли Сильвию Бич. Сильвия Бич была большой поклонницей Гертруды Стайн и они подружились. Она была первым круглогодичным подписчиком Сильвии Бич и Сильвия Бич была в должной мере горда и благодарна Ее небольшая библиотека была на маленькой улочке возле Есо1е de Medicine*. Американцев тогда к ней ходило мало. Ходил автор Биби Бибииста, ходила племянница Марселя Швоба и несколько случайных ирландских поэтов. Мы много виделись с Сильвией в те времена, она часто бывала у нас и она ездила с нами за город на старой машине. Мы познакомились с Адриенной Монье и она привела Валери Ларбо и все они очень интересовались Тремя жизнями а Валери, как мы поняли, думала их переводить. Это в то время в Париж приехал Тристан Тзара. Его появление очень взволновало Адриенну Монье. Пикабиа нашел его в Швейцарии во * Медицинский факультет (фр.) -286- время войны и они вместе создали дадаизм, а из дадаизма, с большим трудом и скандалами, произошел сюрреализм. Тзара пришел к нам, кажется его привел Пикабиа но точно я не уверена Мне всегда было трудно понять рассказы о его грубости и порочности, по крайней мере трудно было тогда, потому что когда Тзара пришел к нам он сидел за чаем рядом со мной и беседовал как милый и не очень занимательный родственник. Адриенна Монье хотела чтобы Сильвия переехала на рю дель Одеон а Сильвия раздумывала но в конце концов переехала и потом мы виделись с ней на самом деле не очень часто. Сразу как Сильвия переехала они устроили прием и мы были и Гертруда Стайн тогда впервые узнала что у нее есть молодые почитатели в Оксфорде. На приеме было несколько молодых людей из Оксфорда и они были ужасно рады знакомству с нею и попросили у нее какие-нибудь рукописи и в том же. девятьсот двадцатом году напечатали их в Оксфорд Магазин. Время от времени Сильвия Бич приводила сразу по нескольку человек, по нескольку человек молодых писателей и с ними дам более солидного возраста Это в то время пришел Эзра Паунд, нет, он появился как-то иначе. Потом она приходить перестала но она прислала записку что в Париже Шервуд Андерсон который хочет видеть Гертруду Стайн и можно ли он придет. Гертруда Стайн запиской ответила что ей будет очень приятно и он пришел со своей женой и музыкальным критиком Розенфельдом -287- Меня почему-то в тот раз не было, по всей вероятности какие-нибудь семейные осложнения, во всяком случае когда я все-таки пришла Гертруда Стайн была на редкость растрогана и обрадована. Гертруда Стайн была тогда немного раздражительна, все ее неопубликованные рукописи и никакой надежды на публикацию или серьезное признание. Шервуд Андерсон пришел и со всей свойственной ему простотой и прямотой сказал ей о том что он думает о ее творчестве и о том что оно значило для его писательского развития. Тогда он сказал об этом ей и что было случаем еще более редким сразу же сказал об этом в печати. Гертруда Стайн и. Шервуд Андерсон всегда были самыми добрыми друзьями но думаю даже он не представляет себе как много для нее значил его приход. Это он позднее написал предисловие к Географии и пьесам. В те времена знакомились с кем угодно и где угодно. Джуэтсы были американской парой у которой был замок десятого века под Перпиньяном. Мы с ними познакомились там во время войны и когда они приехали в Париж мы к ним пошли. Там мы познакомились сначала с Мэном Рэем а потом с Робертом Коутсом, как там оказались и тот и другой я не знаю. Когда мы пришли было много народу и Гертруда Стайн вскоре разговорилась с невысоким человеком который сидел в углу. Когда мы уходили она условилась с ним о встрече. Она сказала что он фотограф и кажется интересным и напомнила что Жанна Кук, жена Уильяма Кука, просила у нее -288- фотографию чтобы послать родне Кука в Америку. Мы пошли все втроем к Мэну Рэю в гостиницу. Это была одна из этих маленьких гостиниц на рю Деламбр и Мэн Рэй занимал одну из этих крошечных комнат, но я никогда не видела чтобы где-нибудь, даже в каюте корабля, было так много вещей и чтобы эти вещи были так прекрасно расставлены. У него была кровать, у него было три большие камеры, у него было несколько разных ламп, у него был экран на окно, а в маленьком шкафу он проявлял пленки. Он показал фотографии Марселя Дюшана и многих других и спросил можно ли ему прийти поснимать мастерскую и Гертруду Стайн. Он пришел и поснимал и меня и мы остались очень довольны результатом. Он в разное время фотографировал Гертруду Стайн и она всегда восхищается тем как он использует лампы. Однажды она сказала ему что из ее фотографий больше всех она любит те которые снимал он, кроме разве что одного моментального снимка который недавно сделала я. Это как будто обеспокоило Мэна Рэя. Вскоре он попросил ее прийти дозировать и она пришла. Он сказал, двигайте чем. Хотите, глазами, головой, это будет поза но у нее будут все качества моментального снимка. Держать позы нужно было очень долго, она, как он просил, двигалась и результат, последние ее фотографии которые он отснял, получился необычайно интересным. С Робертом Коутсом мы познакомились в те Давние времена сразу после войны тоже у Джуэт-сов. Я помню тот день очень хорошо. Это был хо- -289- лодный мрачный день на последнем этаже гостиницы. Были какие-то молодые люди и вдруг Гертруда Стайн сказала что она забыла включить фары у машины а ей не хочется опять платить штраф, только что нас оштрафовали потому что я просигналила полицейскому чтобы он не стоял на дороге и один раз ее оштрафовали потому что она не с той стороны объехала столб. Хорошо, сказал рыжий молодой человек и мигом спустился вниз и поднялся обратно. Фары горят, объявил он. Как вы узнали которая машина моя, спросила Гертруда Стайн. Я знал, ответил он. Нам всегда нравился Коутс. Удивительно как редко бродя по Парижу встречаешь знакомых на улице, но Коутса мы встречали часто, с непокрытой рыжей головой и в самых неожиданных местах. Это было время как раз накануне Брума а о Бруме я расскажу очень скоро, и когда Коутс показал Гертруде Стайн что он пишет она сразу же очень всерьез им заинтересовались. Она говорила что он единственный молодой человек у которою есть индивидуальный ритм, его слова звучат для глаза, у большинства они не звучат. Нам нравился и адрес Коутса, Ратуша на острове, и сам по себе он нам нравился. Гертруду Стайн привел в восхищение Проект исследования который он подготовил для конкурса на премию Гугенхейма. К сожалению Проект исследования, совершенно прелестная повесть с эпизодическим героем Гертрудой Стайн, не получил премии. Как я уже говорила был Брум. -290- До войны мы были знакомы, не то чтобы очень хорошо а немного знакомы с одним молодым парнишкой, Элмером Харденом который учился в Париже в консерватории. Во время войны мы узнали что Элмер Харден пошел во французскую , армию и был тяжело ранен. Это была довольно поразительная история. Элмер Харден ухаживал за французскими ранеными в американском госпитале и один из его пациентов, капитан с сильно покалеченной рукой, собирался возвращаться на фронт. Элмер Харден уже не мог довольствоваться уходом за ранеными. Он сказал капитану Питеру, поеду с вами. Но так же не положено, сказал капитан Питер. А я все равно поеду, упрямо сказал Элмер. И вот они взяли такси и поехали в военное министерство и к дантисту и не знаю куда еще но к концу недели капитан Питер вернулся в строй а Элмер Харден служил солдатом в его полку. Он хорошо сражался и был ранен. Мы опять с ним встретились после войны а потом мы встречались часто. Он и чудесные цветы которые он прислал были нашей большой отрадой в те времена сразу после наступления мира. Мы с ним всегда говорим что в нашем поколении мы с ним последние кто будет помнить войну. Боюсь мы оба уже немного ее подзабыли. Впрочем на днях Элмер заявил что он одержал большую победу, он заставил капитана Питера, а капитан Питер бретонец, признать что это была хорошая война. Когда до того раза он говорил капитану Питеру, это была хорошая война, капитан Питер не отвечал но в этот раз когда Элмер сказал, это была хорошая -291- война, капитан Питер ответил, да Элмер, это была хорошая война. Кейт Басс была из одного города с Элмером, из Медфорда в Массачусетсе. Она была в Париже и она к нам пришла. По-моему Элмер нас с ней не знакомил но она к нам пришла. Она очень интересовалась творчеством Гертруды Стайн и все что к тому времени можно было купить она покупала. Она привела Креймборга. Креймборг приехал в Париж вместе с Гарольдом Лебом основывать Брум. Креймборг и его жена приходили часто. Он очень хотел опубликовать в нескольких номерах Длинную веселую книгу, ту которую Гертруда Стайн написала сразу после Становления американцев. Гарольд Леб конечно не соглашался. Креймборг с большим чувством читал вслух предложения из этой книги. Не одни взаимные симпатии связывали его с Гертрудой Стайн потому что издательство Графтон Пресс которое напечатало Три жизни напечатало его первую книгу и приблизительно в то же время. Кейт Басс привела очень много народу. Она привела Джуну Барнс и Мину Лой а они хотели привести Джеймса Джойса но не привели. Мы обрадовались Мине которую знали по Флоренции как Мину Хавейс. Мина привела Гленуэя Уэскота который впервые путешествовал по Европе. Гленуэй нас очень поразил своим английским произношением. Хемингуэй объяснил. Он сказал, когда вы поступаете в Чикагский университет вы просто пишете какое именно произношение вы хотите и вам его выдают вместе с дипломом. Можно произ- -292- ношение шестнадцатого века а можно современное, какое угодно. Гленуэй забыл у нас шелковый портсигар со своими инициалами, мы его сохранили и отдали ему когда он пришел опять. Мина еще привела Роберта Мак Альмона Роберт Мак Альмон был в те времена очень милый, очень зрелый и очень красивый. Много позже он опубликовал в Контакт Пресс Становление американцев и все поссорились. Но таков Париж, только вот они с Гертурдой Стайн на самом деле так и не помирились. Кейт Басс привела Эрнеста Уолша, он был тогда очень молодой и очень нервный и она очень за него беспокоилась. Потом мы его встречали с Хемингуэем а потом в Белле, но близко его никогда не знали. Мы познакомились с Эзрой Паундом у Грэйс Лаунсбери, он пошел к нам ужинать и он сидел и говорил в том числе о японских гравюрах. Гертруде Стайн он понравился но занятным не показался. Она сказала что он деревенский просветитель, прекрасный если вы из деревни но если нет то нет. Еще Эзра говорил о Т. С. Элиоте. Это был первый раз когда в нашем доме говорили о Т. С. Элиоте. Очень скоро все говорили о Т. С. Китти Басс о нем говорила и много позже о нем как о Главном говорил Хемингуэй. Значительно позже о нем говорила леди Ротермир и она пригласила Гертруду Стайн прийти с ним познакомиться. Они основывали Критерион. С леди Ротермир мы познакомились через Мюриэл Дрейпер с которой мы впервые снова встретились после многолетнего перерыва Гертру- -293- да Стайн не особенно жаждала идти к леди Ротермир знакомиться с Т. С. Элиотом но мы все настаивали и она неуверенно согласилась. У меня не было подобающего случаю вечернего туалета и я принялась его шить. Раздался звонок и вошли леди Ротермир и Т. С. У Элиота и Гертруды Стайн состоялась церемонная беседа, в основном о расщепленных инфинитивах и других грамматических солецизмах и о том почему Гертруда Стайн их использует. Наконец леди Ротермир и Элиот встали собираясь уходить и Элиот сказал что если он будет печатать в Критерионе Гертруду Стайн это должно быть ее самое последнее произведение. Они ушли и Гертруда Стайн сказала, не трудитесь дошивать ваше платье, теперь никуда не надо идти, и она начала писать портрет Т. С. Элиота под названием Пятнадцатое ноября, день когда это было, так что сомнений в том что это ее последнее произведение быть не могло. Оно было все в таком духе что шерсть это шерсть а шелк шелковый или что шерсть шерстяная а шелк шелковый. Она послала его Т. С Элиоту и он принял его но естественно не напечатал. Потом началась долгая переписка, не между Гертрудой Стайн и Т. С. Элиотом а между секретарем Т. С. Элиота и мной. Мы обе обращались друг к другу сэр, я подписывалась А. Б. Токлас а она только инициалами. Лишь значительно позже я узнала что его секретарь не молодой человек. Не знаю узнала ли когда-нибудь она что и я нет. Несмотря на всю эту переписку ничего не происходило и Гертруда Стайн злонамеренно расска- -294- зывала эту историю всем англичанам, которые бывали в доме а тогда их бывало много. Так или иначе в конце концов пришло короткое письмо из Критериона, это было ранней весной, с вопросом (возражает ли Гертруда Стайн если ее материал выйдет в октябрьском номере. Она о