потому что смотрите, сказал он, они выглядят в точности как картины последователей Делоне, школы катаклизма, как вы говорите, сказал он оборачиваясь ко мне. Мы поблагодарили его и о них забыли. Я нашла их позднее во время войны и со злости порвала. Потом все мы заговорили о наших летних планах. Гертруда Стайн собиралась в июле в Лондон чтобы встретиться с Джоном Лейном и подписать договор на Три жизни. Реннебек сказал, почему бы вам вместо Англии или скорее до или сразу после не поехать в Германию, сказал он. Потому что, ответила Гертруда Стайн, как вы знаете, я не люблю немцев. Да, знаю, сказал Реннебек, я знаю, но меня вы же любите и вам будет там хорошо. Им будет так интересно и это будет для них так важно, приезжайте, сказал он. Нет, ответила Гертруда Стайн, вас я люблю а немцев нет. -151- В июле мы поехали в Англию и когда мы туда приехали Гертруда Стайн получила письмо от Реннебека в котором говорилось, что он по-прежнему ужасно хочет чтобы мы приехали в Германию но раз мы все не хотим то не лучше ли нам провести лето в Англии или может быть в Испании а не возвращаться как мы собирались в Париж. Это разумеется был конец. Рассказываю все как было. Когда я только приехала в Париж на субботних вечерах попадались очень редкие вкрапления американцев, эти вкрапления постепенно делались все более и более частыми но прежде чем рассказывать об американцах я должна рассказать о банкете в честь Руссо. . В начале моей жизни в Париже, как я уже говорила, мы с приятельницей жили в небольшой квартире на рю Нотр Дам де Шам. Я больше не брала у Фернанды уроки французского потому что они с Пикассо опять жили вместе но она была нередкой гостьей. Уже наступила осень, очень хорошо это помню потому что я уже купила свою первую зимнюю парижскую шляпу. Это была очень красивая шляпа из черного бархата, большая шляпа с блестящим желтым фантази. Даже у Фернанды она заслужила одобрение. Однажды Фернанда обедала у нас и сказала что будет банкет в честь Руссо а дает его она. Она подсчитала количество приглашенных. Мы были в их числе. Кто такой Руссо я не знала но на самом деле это было совершенно не важно потому что это был банкет и все шли и нас приглашали. В следующую субботу все на рю де Флерюс -152- говорили о банкете в честь Руссо и тогда я узнала что это тот самый художник картину которого я видела на той самой первой выставке независимых. Оказалось что Пикассо недавно нашел на Монмартре большой женский портрет Руссо, купил его и торжество устраивалось в честь покупки и в честь художника. Ожидалось что-то совершенно потрясающее. Фернанда подробно рассказывала о меню. Должен был быть riz а 1а Valancienne*. Фернанда научилась его готовить когда в последний раз ездила в Испанию, а потом она заказала, не помню что именно она заказала но она заказала очень много еды у Феликса Потена, гастрономической фирмы которая делала готовые блюда. Все были взволнованы. Это насколько я помню, Гийом Аполлинер очень хорошо знал Руссо и взял с него обещание прийти и должен был привести его а все должны были сочинять стихи и песни и должно было быть очень rigolo**, любимое монмартрское словечко означающее шутливые забавы. Мы все должны были встретиться в кафе внизу рю Равиньян, выпить по аперитиву а потом подняться наверх в мастерскую Пикассо где нас будет ждать ужин. Я надела новую шляпу, мы все пошли на Монмартр и мы все встретились в кафе. Когда мы с Гертрудой Стайн зашли в кафе казалось что там уже очень много народу и среди собравшихся была высокая худая молодая женщи- * Рис по-валенсийски (фр.) ** Весело (фр.) -153- на которая раскачивалась взад и вперед вытянув перед собой худые длинные руки. Я не понимала что она делает, это была явно не гимнастика, это вызвало недоумение, но она была совершенно обворожительна. Что происходит, шепотом спросила я у Гертруды Стайн. А, это Мари Лорансен, боюсь, она переусердствовала с аперитивами. Это та самая престарелая особа которая по рассказам Фернанды кричит звериными голосами и выводит из себя Пабло. Пусть она выводит из себя Пабло но она очень молодая особа и она слишком много выпила, сказала Гертруда Стайн заходя в кафе. В этот самый момент у двери послышался очень сильный шум и появилась очень большая очень взволнованная и очень рассерженная Фернанда. Феликс Потен, сказала она, не прислал обед. Все были потрясены этим известием, но я со своими американскими привычками сказала Фернанде, пошли скорее, давайте позвоним. В Париже в те времена не звонили а в продуктовый магазин никогда. Но Фернанда согласилась и мы пошли. Куда бы мы ни ходили телефона или не было или он не работал, в конце концов мы нашли такой который работал, но Феликс Потен или уже закрылся или как раз закрывался и был глух к нашим призывам. Фернанда была совершенно убита но в конце концов я уговорила ее сказать что именно мы должны были получить от Потена и в нескольких лавочках на Монмартре мы нашли нечто подобное. В конце концов Фернанда заявила что она приготовила очень много риса по-валенсийски и вместо всего будет он и он был. -154- Когда мы вернулись в кафе почти все кто там были раньше уже ушли и пришли новые люди, Фернанда пригласила всех. Поднимаясь с большим трудом по холму мы вскоре увидели впереди всю компанию. Посередине шла Мари Лорансен поддерживаемая с одной стороны Гертрудой Стайн а с другой братом Гертруды Стайн и она все время падала из одних рук в другие, у нее был все тот же высокий и мелодичный голос и все те же худые изящные и длинные руки. Гийома конечно не было, он должен был привести самого Руссо когда все уже сядут. Фернанда а следом за нею я опередили эту медленно двигавшуюся процессию и вот мы пришли в ателье. Оно произвело весьма сильное впечатление. Они взяли козлы, плотницкие козлы, и положили на них доски а вокруг досок стояли скамейки. Во главе стола было новое приобретение, тот самый Руссо задрапированный флагами и гирляндами и обрамленный с обеих сторон двумя большими статуями, какими не помню. Это выглядело очень великолепно и очень празднично. Рис а 1а Valancienne по-видимому варился внизу в мастерской Макса Жакоба. У Макса были неважные отношения с Пикассо и его не было, но мастерскую использовали под рис и мужской гардероб. Дамы раздевались в мастерской с окнами на улицу которая была Ван-Донгена в его шпинатные времена а теперь принадлежала французу по имени Вайан. Это была та самая мастерская которая потом была мастерской Хуана Гриса. Я успела только снять шляпу и восхититься -155- обстановкой слушая как Фернанда последними словами поносит Мари Лорансен, а уже явилась вся компания. Фернанда, большая и величественная, преградила им путь, она не позволит чтобы ее званый ужин испортила Мари Лорансен. Это был серьезный ужин, серьезный банкет в честь Руссо и ни она ни Пабло не потерпят такого поведения. Все это время Пабло конечно скрывался сзади. Гертруда Стайн выразила несогласие, она сказала наполовину по-английски наполовину по-франузски что провалиться ей на этом месте если она так надрывалась и тащила на себе Мари Лорансен по этому проклятому холму а окажется что все зря. Нет в самом деле и кроме того она напомнила Фернанде что Гийом и Руссо могут прийти в любую минуту а к моменту их появления все должны благонравно сидеть за столом. В это время Пабло уже пробрался вперед, и он вмешался и сказал, да, да, и Фернанда сдалась. Она всегда побаивалась Гийома Аполлинера, его серьезности и ею ума, и все они вошли. Все сели. Все сели и все начали есть рис и другие блюда вернее начали как только появились Гийом Аполлинер и Руссо а они не замедлили появиться и были встречены шумным восторгом. Как хорошо я помню их появление, невысокого маленького бесцветного француза с маленькой бородкой как у Руссо каких видишь сколько угодно и где угодно. Темноволосого с красивыми яркими чертами и прекрасным цветом лица Гийома Аполлинера. Всех представили и все опять сели. Гийом пробрался на свободное место рядом с Мари Лорансен. При виде -156- Гийома Мари, которая более или менее успокоилась сидя ряом с Гертрудой Стайн, снова начала метаться и вскрикивать. Гийом вывел ее за дверь и увел вниз и после долгого отсутствия они вернулись, Мари в легких синяках но трезвая. К тому времени все всЕ съели и начались стихи. Да, еще раньше забрел этот самый Фредерик Ловкий Кролик и Университет апачей со своим постоянным спутником осликом, выпил и убрел прочь. Потом немного погодя прослышав об ужине зашли итальянские уличные певцы. Фернанда в конце стола встала и покраснела и подняв указательный палец сказала что это не такой ужин, и их быстро выставили. Кто там был. Были мы и Сальмон, Андре Сальмон, тогда подающий надежды молодой поэт и журналист, Пишо и Жермена Пишо, Брак и наверное Марсель Брак, но этого я не помню, знаю что о ней тогда говорили, Рейнали, Ахеро этот поддельный Эль Греко с женой и еще несколько пар которых я не знала и не помню, и Вайан, очень приветливый обыкновенный француз который занимал мастерскую с окнами на улицу. Началось чествование. Гийом Аполлинер встал и произнес торжественную хвалебную речь, совершенно не помню что он сказал, но заканчивалась она стихотворением его сочинения которое он наполовину пропел и рефрен la peinture de ce Rousseau*, все подхватывали хором. Потом встал кто-то еще, кажется Рейналь но точно не помню * Живопись этого Руссо (фр.) -157- и начались тосты, а потом совершенно неожиданно Андре Сальмон который сидел рядом с моей приятельницей и чинно беседовал о литературе и путешествиях, вскочил на более чем шаткий стол и разразился импровизированной хвалебной речью и стихами. В конце он схватил большой бокал, выпил его до дна и затем, совершенно опьянев, впал в невменяемость и начал буянить. Мужчины все бросились его держать, статуи зашатались, Брак здоровый верзила бросился держать статуи и стоял держа по статуе в каждой руке в то время как брат Гертруды Стайн другой здоровый верзила прикрывал маленького Руссо и его скрипку. Остальные во главе с Пикассо потому что Пикассо хотя и маленький но очень сильный, затащили Сальмона в мастерскую с окнами на улицу и заперли. Все вернулись и сели. Дальше вечер проходил спокойно. Мари Лорансен спела высоким голосом прелестные старинные нормандские песни. Жена Ахеро спела прелестные старинные лимузенские песни, Пишо станцевал потрясающий испанский религиозный танец в завершение изобразив на полу распятого Христа. Гийом Аполлинер торжественно обратился к нам с приятельницей и попросил спеть народные песни американских индейцев. Ни она ни я соответствовать не могли к большому сожалению Гийома и всей компании. Счастливый и кроткий Руссо играл на скрипке и рассказывал о пьесах которые он написал и о своих мексиканских воспоминаниях. Все было очень спокойно и часа в три утра мы пошли в ту мастерскую куда положили Сальмона и где мы оставили пальто и -158- шляпы чтобы одеться и пойти домой. Сальмон лежал на кушетке и спокойно спал а вокруг него, полуизжеванные, валялись коробка спичек, petit bleu* и мое желтое фантази. Вообразите мои чувства даже в три утра. Однако проснувшись Сальмон был очень мил и очень учтив и мы все вместе вышли. Вдруг с диким воплем Сальмон рванулся вниз по холму. Гертруда Стайн с братом и я с приятельницей, все в одном кабриолете, отвезли Руссо домой. Приблизительно месяц спустя я спешила домой ранним темным зимним парижским вечером и вдруг почувствовала что за мною кто-то идет. Я спешила все больше и больше а шаги все приближались и я услышала, мадемуазель, мадемуазель. Я обернулась. Это был Руссо. О, мадемуазель, сказал он, нельзя ходить одной когда темно, позвольте я вас провожу. И проводил. Вскоре после этого в Париж приехал Канвейлер. Канвейлер был немец женатый на француженке и они много лет жили в Англии. В Англии Канвейлер подвизался в коммерции и копил деньги чтобы осуществить мечту когда-нибудь иметь художественную лавку в Париже. Время это пришло и он открыл небольшую аккуратную галерею на рю Виньон. Он немного осмотрелся а потом решил целиком связать свою судьбу с группой кубистов. Сначала были трудности, вечно подозрительный Пикассо осторожничал. С Канвейлером торговалась Фернанда но в конце концов они все убе- * телеграмма (фр.) -159- дились в искренней его заинтересованности и вере и в том что он может и хочет найти покупателей их работам. Они все заключили с ним контракты и до войны он делал для всех все. Послеполуденные часы когда члены группы поочередно являлись к нему в магазин были для него поистине часами с Вазари. Он верил в них и в их будущее величие. Только за год до войны он присовокупил к ним Хуана Гриса. Лишь за два месяца до начала войны Гертруда Стайн увидела у Канвейлера первые картины Хуана Гриса и три купила. Пикассо всегда говорил что он постоянно внушал Канвейлеру в те времена что тому нужно взять французское гражданство, что будет война и будет черт знает что. Канвейлер всегда отвечал что возьмет когда выйдет из призывного возраста но что естественно он не хочет идти в армию по второму разу. Началась война, Канвейлер с семьей отдыхал в Швейцарии и не смог вернуться. Все его имущество было конфисковано. На устроенных правительством торгах по распродаже картин Канвейлера, почти всех кубистических картин трех предвоенных лет, старая компания собралась вместе впервые после войны. Теперь, раз война уже кончилась, все коллекционеры старшего поколения стали прилагать совершенно сознательные усилия к тому чтобы убить кубизм. Эксперт по распродаже, известный собиратель, во всеуслышание об этом заявил как о своем намерении. Он будет по возможности занижать цены и по возможности расхолаживать публику. Как же было художникам защищаться. -160- За несколько дней до общественного показа картин представленных на распродажу мы были у Браков и Марсель Брак, жена Брака, сказала что они пришли к решению. Пикассо и Хуан Грис ничего не могли сделать, они были испанцы а распродажа была французского правительства. Мари Лорансен формально была немка, Липшиц был русский каковым быть в то время было непопулярно. Но Брак, француз, получивший croix de guerre* за участие в наступательных боях, произведенный в офицеры и награжденный орденом Почетного легиона, мог делать все что хотел. У него был еще и формальный повод для ссоры с экспертом. Он прислал список возможных покупателей своих картин, такое право всегда предоставляется художнику если его картины продаются с торгов, а этим людям не прислали каталоги. Когда мы пришли Брак уже исполнил то что от него требовалось. Мы пришли как раз в конце потасовки. Все были очень взволнованы. Брак подошел к эксперту и сказал что тот пренебрег своими прямыми обязанностями. Эксперт ответил что он делает и будет делать что хочет и назвал Брака нормандской свиньей. Брак ударил его. Брак был крупный мужчина а эксперт нет, Брак старался бить не слишком сильно но эксперт тем не менее упал. Приехала полиция и их забрали в участок Там они рассказали о происшедшем. К Браку как к герою войны конечно отнеслись со всем надлежащим почтением, а когда он обратил- * крест "За боевые заслуги" (фр.) -161- ся к эксперту на ты эксперт совершенно потерял самообладание и понятие о приличиях и получил публичный выговор от полицейского судьи. Как только все кончилось появился Матисс и стал спрашивать что произошло и что происходит. Гертруда Стайн сказала. Матисс сказал, и то как он это сказал было очень в духе Матисса, Braque a raison, celui-1а а vо1е 1á France, еt- on sait bien се que c'est voler 1а France*. Покупателей в самом деле распугали и все картины кроме картин Дерена пошли почти за бесценок. Бедный Хуан Грис чьи картины пошли совсем за бесценок старался не падать духом. Их все же продали по достойной цене, сказал он Гертруде Стайн, но ему было неприятно. По счастью Канвейлеру, который не воевал против Франции, в следующем году разрешили вернуться. Остальным он был больше не нужен но Хуану он был нужен безумно, и преданность и великодушие Канвейлера по отношению к Хуану Грису все эти трудные годы могут соперничать лишь с преданностью и великодушием самого Хуана когда наконец перед самой своей смертью и он прославился и стал получать выгодные предложения от других коллекционеров. То что Канвейлер приехал в Париж и стал защищать коммерческие интересы кубистов сильно меняло их положение. Их настоящее и будущее были обеспечены. * Брак правильно поступил, ведь тот обокрал Францию, а все знают, что такое обокрасть Францию (фр.) -162- Пикассо перехали из старой мастерской на рю Равиньян в квартиру на бульваре Клиши. Фернанда стала покупать мебель и держать прислугу и конечно прислуга готовила суфле. Это была хорошая и очень солнечная квартира. Но в целом Фернанда была счастлива уже меньше прежнего. У них бывало очень много народу и был даже вечерний чай. Много бывал Брак, это был расцвет дружбы Брака и Пикассо, это в то время они начали изображать на своих картинах музыкальные инструменты. Это также было время начала конструкции у Пикассо. Он составлял натюрморты из предметов и фотографировал их. Бумажные конструкции он делал позднее, одну такую конструкцию он подарил Гертруде Стайн. Может быть она единственная сохранилась. Это было еще и в то время когда я впервые услышала о Пуаре. У него был плавучий дом на Сене и он устроил там званый вечер и пригласил Пабло и Фернанду. Он подарил Фернанде красивый розовый шарф с золотой бахромой и еще он подарил фантази из стекляруса которое прикалывалось на шляпу, очень необычно по тем временам. Фантази она подарила мне и много лет я носила его на маленькой соломенной шляпке с острым верхом. Оно есть у меня может быть даже теперь. Потом был самый младший кубист. Я никогда не знала как его зовут. Он служил в армии и был определен в дипломаты. Откуда он взялся и писал ли он я не знаю. Знаю только что о нем знали что он самый младший кубист. -163- У Фернанды была в то время новая подруга о которой она мне часто рассказывала. Это была Ева которая жила с Маркусси. И как-то вечером все они вчетвером, Пабло, Фернанда, Маркусси и Ева, пришли на рю де Флерюс. Это был единственный раз когда мы видели Маркусси прежде чем увидеть его много лет спустя. Я прекрасно понимала почему Фернанде нравится Ева. Как я уже говорила самой великой героиней Фернанды была Эвелина Тоу, невысокая и порочная. Ева же была маленькая французская Эвелина Тоу, невысокая и добродетельная. Вскоре после этого Пикассо как-то пришел и сказал что он решил снять мастерскую на рю Ра-виньян. Там ему лучше работалось. Прежнюю он получить обратно не мог но занял мастерскую этажом ниже. Однажды мы к нему туда пошли. Его не было и Гертруда Стайн в шутку оставила свою визитную карточку. Через несколько дней мы пошли опять, Пикассо работал над картиной на которой было написано ma jolie* и в нижнем углу нарисована визитная карточка Гертруды Стайн. Когда мы уходили Гертруда Стайн сказала, Фернанда точно не ma jolie, интересно кто это. Через несколько дней мы узнали, Пабло увел Еву. Это было весной. На лето все они имели обыкновение ездить под Перпиньян в Сере, может быть из-за Маноло, и несмотря ни на что все они поехали туда снова. Фернанда поехала с семейством Пишо а Ева поехала с Пабло. Было несколько ужасных сражений а потом все вернулись в Париж. * Моя милая (фр.). -164- Как-то вечером, мы тоже уже приехали, зашел Пикассо. Они с Гертрудой Стайн долго говорили с глазу на глаз. Это был Пабло, сказала она когда она пришла попрощавшись с ним и он замечательно сказал о Фернанде, он сказал что его всегда удерживала ее красота но он совершенно не выносит ее мелких привычек. Еще она добавила что Пабло и Ева теперь живут на бульваре Распай и что мы завтра пойдем к ним в гости. Между тем Гертруда Стайн уже получила письмо от Фернанды, очень достойное, написанное со сдержанностью француженки. Она говорила что она хотела бы сказать Гертруде Стайн что она прекрасно понимает что дружба всегда была дружбой с Пабло и хотя Гертруда всегда оказывала ей всевозможные знаки симпатии и расположения теперь когда они с Пабло расстались никакие дальнейшие отношения между ними естественно невозможны поскольку дружба всегда была дружбой с Пабло а значит о выборе конечно не может быть речи. Что она навсегда сохранит приятные воспоминания об их отношениях и что в случае крайней необходимости позволит себе воспользоваться ее великодушием. И вот Пикассо оставил Монмартр и больше туда не вернулся. Когда я впервые появилась на рю де Флерюс Гертруда Стайн правила корректуру Трех жизней. Вскоре я ей уже помогала а еще через недолгое время книга вышла. Я попросила чтобы она позволила мне сделаться подписчиком в бюро вырезок Ромейке, реклама Ромейке в сан-францисском Ар- -165- гонавтс была большой любовью моего детства. Вскоре стали приходить вырезки. Сколько газет откликнулись на эту книгу совершенно неизвестного автора и изданную за его счет, это просто удивительно. Больше всего Гертруде Стайн понравилась заметка в Канзас Стар. Она часто спрашивала и тогда и потом кто бы это мог ее написать но так и не узнала. Это была очень сочувственная и очень толковая рецензия. Обескураженная потом другими рецензиями она говорила что та все это время была для нее большим утешением. В Композиции как объяснении она говорит, когда пишешь вещь она совершенно прозрачна а потом начинаешь в ней сомневаться но потом ее перечитываешь и в ней так же теряешься как терялся когда писал. Что еще порадовало ее в связи с ее первой книгой это очень хвалебное письмо Г. Дж. Уэллса. Много лет она хранила его отдельно так оно много для нее значило. В то время она ему написала и они должны были встретиться но никогда не встречались. И вряд ли уже встретятся теперь. В то время Гертруда Стайн писала Становление американцев. Из истории семьи оно превратилось в историю всех знакомых семьи а потом в историю самых разных людей и каждого отдельного человека. Но несмотря на все это там был герой и он должен был умереть. В тот день когда он умер я встретилась с Гертрудой Стайн и Милдред Олдрич. Милдред очень любила Гертруду Стайн и ей было очень интересно чем закончилась книга. В книге было больше тысячи страниц и я ее перепечатывала. -166- Я всегда говорю что нельзя по-настоящему увидеть картину или по-настоящему увидеть предмет пока не начнешь каждый день вытирать с них пыль а книгу нельзя понять пока ее не перепечатаешь или не вычитаешь в корректуре. Она тогда действует на тебя так как никогда не действует только чтение. Много позже Джейн Хип сказала что она оценила достоинства Гертруды Стайн только после того как как однажды вычитала корректуру ее книги. Когда Становление американцев было закончено Гертруда Стайн начала другую книгу которая тоже должна была быть длинной и которую она называла Длинная веселая книга, но длинными ни она, ни другая книга Много много женщин, начатая тогда же, не получились потому что работа над ними была прервана писанием портретов. Портреты начались так. В воскресенье вечером Элен обычно сидела дома с мужем, то есть она всегда выражала желание прийти но мы часто говорили ей не беспокоиться. Я люблю готовить, я прекрасно готовлю на скорую руку и к тому же Гертруде Стайн нравится когда время от времени я готовлю американские блюда. Однажды в воскресенье вечером я именно этим и занималась а потом я позвала Гертруду Стайн выйти из ателье поужинать. Она пришла очень взволнованная и не стала садиться за стол. Я хочу вам кое-что показать, сказала она. Нет, ответила я, это блюдо надо есть горячим. Нет, сказала она, сначала посмотрите. Гертруда Стайн ничего не любит есть горячим а я люблю все, мы постоянно спорим. Она согласна что мож- -167- но подождать пока еда остынет но разогреть ее когда она уже на тарелке нельзя, поэтому мы договорились что ее подают такой горячей какой люблю я. Несмотря на мои возражения и остывавшую еду мне пришлось читать. Я до сих пор вижу маленькие тетрадные странички исписанные вдоль и поперек. Это был портрет Ады, первый в сборнике География и пьесы. Я начала читать и подумала что она меня разыгрывает и я возмутилась, она говорит что теперь я точно так же возмущаюсь из-за своей автобиографии. В конце концов я прочла его целиком и мне ужасно понравилось. А потом мы поужинали. С Ады начался длинный цикл портретов. У нее написаны, и написаны во всевозможных манерах и всевозможных стилях портреты почти всех кого она знает. После Ады появились портреты Матисса и Пикассо, и Штиглиц которого очень интересовали и они и Гертруда Стайн, напечатал их в специальном выпуске Камера Уорк. Она начала тогда писать короткие портреты всех кто бывал в доме. Она написала портрет Артура Фроста, сына американского иллюстратора А. Б. Фроста. Фрост был ученик Матисса и когда он прочитал свой портрет и узнал что он на целых три страницы длиннее чем портреты и Матисса и Пикассо он так возгордился что это нужно было слышать. А. Б. Фрост пожаловался Пату Брюсу который привел Фроста к Матиссу что жаль что Артур не понимает как ему стать обычным художником и -168- таким образом прославиться и разбогатеть. Пригнать гнать коня к реке пригонишь но пить-то его силком не заставишь, сказал Пат Брюс. Очень многие кони пьют, мистер Брюс, сказал А. Б. Фрост. Брюс, Патрик Генри Брюс, был одним из первых и самых рьяных учеников Матисса, вскоре он стал рожать маленьких Матиссов но счастлив не был. Объясняя почему он несчастен он сказал Гертруде Стайн, говорят о страданиях великих художников, о том как трагически несчастны великие художники но они же великие художники. Маленький художник так же трагически несчастен как и великий художник и переживает все те же страдания а он не великий художник. Она написала портрет Надельмана а еще портреты двух протеже скульпторши миссис Уитни, Аи и Рассела, а еще Гарри Фелана Гибба, своего первого и лучшего английского друга. Она написала портреты Мангена и Роше и Пурман а и Давида Эндстрома, толстого шведского скульптора который женился на даме возглавлявшей Христианскую научную церковь в Париже и погубил эту даму. И Бреннера, скульптора Бреннера который никогда ничего не заканчивал. У него была блестящая техника и много навязчивых идей которые мешали ему работать. Гертруда Стайн относилась и относится к нему с большой симпатией. Однажды она позировала ему несколько недель и он выполнил ее фрагментарный портрет, очень хороший. Они с Коуди опубликовали потом несколько номеров маленького журнальчика под названием Сойл и они одними из самых первых напечатали Гертруду Стайн. Единственный -169- маленький журнальчик который их опередил был Роуг, его печатал Алан Нортон и там напечатали ее описание галереи Лафайет. Все это конечно было уже гораздо позже и произошло при посредничестве Карла Ван Вехена. Еще она написала портреты мисс Этты Коун и ее сестры доктора Кларибел Коун. Еще она написала портреты мисс Марс и мисс Сквирс под названием Мисс Фер и мисс Скин. Были портреты Мидлред Олдрич и ее сестры. Всем давали читать их портреты и все были очень довольны и это все было очень забавно. Все это заняло большую часть зимы а потом мы поехали в Испанию. В Испании Гертруда Стайн начала писать вещи которые вылились в сборник Нежные пуговицы. Мне безумно понравилась Испания. Мы ездили в Испанию несколько раз и с каждым разом она нравилась мне больше и больше. Гертруда Стайн говорит что я беспристрастна во всех вопросах кроме Испании и испанцев. Мы поехали прямо в Авилу и я сразу же отдала Авиле свое сердце, я должна остаться в Авиле навсегда, утверждала я. Гертруда Стайн очень опечалилась, в Авиле неплохо, но ей, утверждала она, нужен Париж. Я же понимала что мне нужна только Авила. Мы яростно спорили. Тем не менее мы пробыли там десять дней а поскольку святая Тереза была героиней юности Гертруды Стайн в Авиле нам чрезвычайно понравилось. В опере Четверо святых написанной несколько лет тому назад она описывает пейзаж который так сильно меня взволновал. -170- Мы поехали дальше в Мадрид и в Мадриде мы встретили Джоржиану Кинг из Брин Мора, давнюю приятельницу Гертруды Стайн по Балтимору. Джоржиана Кинг написала один из самых интересных первых критических отзывов о Трех жизнях. Тогда она переиздавала Соборы Испании Стрита и по этому случаю объездила всю Испанию. Она дала нам много ценных советов. Гертруда Стайн носила тогда коричневый вельветовый костюм, пиджак и юбку, маленькую соломенную шляпку которую ей всегда вязала одна женщина во Фьезоле, сандалии, и она часто ходила с палкой. В то лето у палки был янтарный набалдашник. Примерно в таком костюме без шляпки и палки и написал ее Пикассо на своем портрете. Такой костюм был идеальным для Испании, все думали что она принадлежит к какому-нибудь религиозному ордену и с нами всегда были предельно почтительны. Помню как однажды монахиня показывала нам сокровища одной монастырской церкви в Толедо. Мы стояли возле алтарных ступеней. Вдруг раздался грохот, Гертруда Стайн уронила палку. Монахиня побледнела, прихожане вздрогнули. Гертруда Стайн подобрала палку и наклонившись к перепуганной монахине сказала успокоительным тоном, нет, она цела. Я в ту пору путешествий по Испании ходила, как у меня это называлось, переодетой испанкой. Я всегда носила черный шелковый плащ, черные перчатки и черную шляпу, единственной вольностью которую я себе позволяла были красивые искусственные цветы на шляпе. Цветы всегда ужас- -171- но интриговали крестьянок и они очень деликатно просили разрешения до них дотронуться желая самостоятельно убедиться в том что они искусственные. Тем летом мы съездили в Куэнку, нам рассказал о ней английский художник Гарри Гибб. Гарри Гибб это необычный случай человека который все предвидел. В молодости он был преуспевающим анималистом в Англии, он родился на севере Англии, он женился и уехал в Германию, в Германии он разочаровался в том чем он занимался и узнал о новой школе живописи в Париже. Он приехал в Париж и сразу же попал под влияние Матисса. Тогда он заинтересовался Пикассо и под их соединенным влиянием некоторое время писал совершенно удивительные картины. Потом от всего этого вместе взятого его бросило к чему-то другому к чему-то такому в чем с большой полнотой достигалось то к чему после войны стремились сюрреалисты. Единственное чего ему не хватало это, как говорят французы, sаvеur*, так сказать, благостности картины. Из-за этого он не мог найти французского зрителя. Английского зрителя в то время естественно не было, Гарри Гибб попал на плохое время. Он всегда попадал на плохое время. Он и его жена Бриджит, одна из самых приятных жен гениев с которыми я сидела, были исполнены мужества и все переносили с большим достоинством, но время всегда было очень трудное. А затем стало немного лучше. Он нашел двух-трех покровителей * Вкус, сочность (фр.). -172- которые в него поверили и это в то время, с двенадцатого на тринадцатый годы он поехал в Дублин и там у него была довольно эпохальная выставка. Это в то время он взял с собой несколько экземпляров портрета Мейбл Додж на вилле Курония, Мейбл Додж напечатала его во Флоренции, и это тогда дублинские писатели в их кафе услышали как вслух читают Гертруду Стайн. Доктор Гогарти, хозяин и поклонник Гарри Гибба, сам любил читать ее вслух и любил когда читали другие. Потом началась война и с ней закат бедного Гарри, и непрерывная долгая печальная борьба. У него бывали взлеты и падения, больше падений чем взлетов, и только совсем недавно колесо фортуны повернулось вновь. Нежно любя обоих, Гертруда Стайн была всегда убеждена что двух художников ее поколения, Хуана Гриса и Гарри Гибба, откроют посмертно потому что при жизни им был уготован трагический удел. Хуан Грис который уже пять лет как умер начинает получать признание. Гарри Гибб пока жив и пока не известен. Гертруда Стайн и Гарри Гибб всегда были верными и очень любящими друзьями. Одним из первых своих портретов она написала его портрет, он был напечатан в Оксфорд Рсвью а потом в Географии и пьесах. Итак Гарри Гибб рассказал нам о Куэнке и мы поехали по маленькой железной дороге которая петляла и обрывалась в никуда и приехали в Куэнку. Мы были без ума от Куэнки а население Куэнки было без ума от нас. Оно было настолько от нас -173- без ума что это становилось обременительным. Потом мы как-то пошли гулять и увидели что население, в особенности дети, держатся от нас на почтительном расстоянии. Вскоре к нам подошел человек в мундире, отдал честь и сказал что он городской полицейский и губернатор провинции поручил ему постоянно находиться в некотором отдалении от нас во время наших прогулок чтобы нам не досаждало население и что это, как он надеется, не причинит нам неудобств. Неудобств нам это не причиняло, он оказался очень милым и показывал красивые места куда мы бы сами не добрались. Такова была Испания в прежние времена. Потом мы опять вернулись в Мадрид и в Мадриде открыли Аргентину и бой быков. Незадолго перед тем ее открыли молодые испанские журналисты. Мы случайно попали на ее представление в мюзик-холле, мы ходили туда смотреть испанские танцы, и после того раза когда мы впервые увидели ее мы ходили на все дневные программы и на все вечерние. Мы ходили на бой быков. Сначала меня просто переворачивало и Гертруда Стайн говорила, а теперь смотрите, а теперь не смотрите, пока наконец я не смогла смотреть все время. Потом мы поехали в Гранаду и пробыли там некоторое время и в Гранаде Гертруда Стайн безумно много работала. Она всегда очень любила Гранаду. Это в Гранаде она впервые почувствовала Испанию когда она еще училась и когда сразу после американо-испанской войны они с братом проехали по Испании. Это было потрясающе и она всегда рассказывает как они сидели в ресторане и -174- разговаривали с одним бостонцем и его дочерью и вдруг раздался ужасный звук, ослиное ржание. Что это, дрожа спросила молодая бостонка. А, сказал ее отец, это последний вздох Мавра. Нам очень нравилось в Гранаде, у нас было много любопытных знакомств среди англичан и испанцев и это там и тогда постепенно изменился стиль Гертруды Стайн. Она говорит что прежде ее интересовало в людях только внутреннее, их характер и то что у них внутри происходит, и это тем летом у нее впервые появилось желание выразить ритм видимого мира. Это был процесс мучительный и долгий, она смотрела, слушала и описывала. Ее всегда мучила и мучает проблема внутреннего и внешнего. В живописи ее еще всегда беспокоят те затруднения которые испытывает художник и которые заставляют его писать натюрморты, то, что живописать человеческую природу в сущности невозможно. Совсем недавно она снова стала считать что художники в чем-то помогли разрешению этой проблемы. Она интересуется Пикабиа которым никогда не интересовалась прежде потому что он по крайней мере знает что если ты не решишь свою живописную задачу изображая людей то ты ее не решишь вообще. Перед этой проблемой стоит еще один последователь Пикабиа, но решит ли он ее. Наверное нет. Во всяком случае вот о чем она всегда говорит, а тогда ей самой предстояло начать долгую борьбу на этом пути. В то время она писала Сузи Азадо, Пресиоциллу и Цыган в Испании. Она пускалась на всевоз- -175- можные эксперименты в попытках описывать. Она немного попыталась придумывать слова но быстро от этого отказалась. Ее материалом был английский язык а с помощью английского языка задачу суждено было выполнить, проблему разрешить. Ей претило использование выдуманных слов, это было бегство в мнимую эмоциональность. Нет, она осталась верна своей задаче, хотя вернувшись в Париж она описывала комнаты и предметы, и все это вместе с ее первыми испанскими экспериментами составило сборник Нежные пуговицы. Но главный предмет изучения для нее всегда были люди и отсюда нескончаемый цикл портретов. Как обычно мы вернулись на рю де Флерюс. В числе людей которые произвели на меня очень большое впечатление когда я только появилась на рю де Флерюс была Милдред Олдрич. Милдред Олдрич тогда было немного за пятьдесят, это была полная энергичная женщина с лицом Джорджа Вашингтона, седая, в изумительно чистой одежде и перчатках. Очень выделявшаяся и приятно поражавшая фигура в многонациональной компании. Она и правда была из тех о ком Пикассо мог сказать и сказал, с'еst еllе qui fега 1а g1оire de L'Amerique*. Рядом с ней становилось приятно за свою страну, ту которая ее породила. Ее сестра уехала в Америку, и она жила одна на последнем этаже дома на углу бульвара Распай * Это она прославит Америку (фр.). -176- и тупика, рю Буассонад. Там у нее висела на окне громадная клетка с канарейками. Мы всегда думали это потому что она любит канареек. Ничего подобного. Однажды на время своего отсутствия приятельница перепоручила ее заботам канарейку в клетке. Милдред заботилась о канарейке в клетке так же прекрасно как она делала все остальное. Увидев это и естественно решив что Милдред любит канареек какая-то приятельница подарила ей еще одну канарейку. Милдред конечно прекрасно заботилась об обеих канарейках поэтому канарейки множились а размеры клетки увеличивались до тех пор пока в 1914 году она не переехала в Юири, на взгорье у Марны и не раздала канареек. Предлог был тот что за городом канареек съедят кошки. Но действительной причиной, она мне однажды сказала, была та что на самом деле она терпеть не могла канареек. Милдред была прекрасная хозяйка. Я, имея о ней совершенно другое мнение, была очень удивлена застав ее однажды зайдя к ней днем, латающей простыни и латающей мастерски. Милдред обожала телеграммы, она обожала быть на мели, вернее она обожала тратить деньги а поскольку ее способности зарабатывать были хотя и велики но все же не безграничны, она всегда была на мели. Тогда она заключала контракты для постановки Синей птицы Метерлинка на американской сцене. Переговоры велись при помощи бесконечных телеграмм, и мои первые воспоминания о Милдред связаны с тем как она приходила поздно вечером в нашу маленькую квартиру на рю -177- Нотр Дам де Шам и просила одолжить ей денег на длинную телеграмму. Через несколько дней деньги возвращались вместе с чудесной азалией на которую денег тратилось в пять раз больше. Неудивительно что она всегда была на мели. Но ее все слушали. На свете не было другого такого рассказчика как Милдред. Вижу ее на рю де Флерюс сидящей в большом кресле и растущее число слушателей вокруг нее в то время как она говорит. Она была очень привязана к Гертруде Стайн, очень заинтересована ее творчеством, очень воодушевлена Тремя жизнями, глубоко потрясена но слегка встревожена Становлением, американцев, совершенно удручена Нежными пуговицами, но всегда верна и убеждена что раз Гертруда Стайн что-то делает значит в этом есть что-то что стоит того. Ее радость и гордость когда в двадцать шестом году Гертруда Стайн прочитала о ней лекцию в Кембридже и Оксфорде, трогали. Перед отъездом Гертруда Стайн должна приехать и прочесть эту лекцию ей. Гертруда Стайн приехала и прочла, к большому взаимному удовольствию. Милдред Олдрич нравился Пикассо и нравился даже Матисс, то есть по-человечески, но что-то ее беспокоило. Скажи, Алиса, это нормально, однажды спросила она меня, они правда, нормальные, я знаю Гертруда считает да а Гертруда знает, но это правда не fumistrie, это правда не надувательство. Несмотря на отдельные дни сомнений Милдред Олдрич все это нравилось. Ей нравилось приходить самой и нравилось приводить других. Она привела многих. Это -178- она привела Генри Мак Брайда который тогда сотрудничал в Нью-Йорк Сан. Это Генри Мак Брайд все эти мучительные годы держал имя Гертруды Стайн перед глазами читателя. Смейтесь если хотите, говорил он ее недоброжелателям, смейтесь вместе с ней а не над ней, и вы получите гораздо больше удовольствия. Генри Мак Брайд не верил в мирской успех. Он разрушителен, он разрушителен, обычно говорил он. Но по-вашему Генри, печально спрашивала Гертруда Стайн, я никогда не буду иметь успеха, немного успеха мне бы хотелось иметь вы знаете. Подумайте о моих неопубликованных рукописях. Но Генри Мак Брайд был непреклонен, лучшее что я могу вам пожелать, всегда говорил он, это вообще не иметь успеха. Только это идет во благо. Здесь он был непреклонен. Тем не менее он ужасно обрадовался когда Милдред имела успех и теперь он говорит что наверное пришло то время когда Гертруда Стайн может себе позволить немного успеха. Он считает что теперь он не пойдет ей во вред. Это приблизительно в то время появился Роджер Фрай. Он привел Клайва Белла и миссис Клайв Белл а потом и многих других. Клайв Белл тогда прилагался к той паре. Он выражал большое неудовольствие тем что его жена и Роджер Фрай проявляют повышенный интерес к важнейшим произведениям искусства. Он очень странно к этому относился. Он был очень занятный, потом когда он стал настоящим художественным критиком таким занятным он не был. -179- Роджер Фрай всегда был очаровательный, очаровательный и гость и хозяин, когда мы потом были в Лондоне мы съездили к нему на целый день за город. Он был очень взволнован увидев портрет Гертруды Стайн работы Пикассо. Он написал о нем статью в Берлингтон Ревью и проиллюстрировал ее двумя фотографиями помещенными рядом, фотографией этого портрета и фотографией портрета Рафаэля. Он утверждал что эти две картины равноценны. Он без конца приводил людей. Вскоре начались толпы англичан Августусы Джон и Лэм, потрясающе красивый и не очень трезвый Августус Джон, довольно странный и обаятельный Лэм. В это же приблизительно время у Роджера Фрая появилось много молодых учеников. Среди них был Уиндхем Льюис. Уиндхем Льюис, высокий и стройный, сильно напоминал молодого француза пошедшего в гору, может быть потому что ноги, или по крайней мере туфли у него были очень французские. Он приходил и сидел и измерял картины. Нельзя сказать чтобы он действительно измерял их линейкой но он производил полное впечатление человека занятого тщательным измерением холста, линий на холсте и всего что может пригодиться. Гертруде Стайн он очень нравился. Он особенно понравился ей однажды когда он пришел и рассказал о своей ссоре с Роджером Фраем. Роджер Фрай приходил несколькими днями раньше и уже о ней рассказывал. Они рассказали совершенно одинаковую историю только по-разному, очень по-разному. -180- В то же приблизительно время стал приходить Причард, сначала из Музея изобразительных искусств в Бостоне а потом из Кенсингтонского музея. Причард приводил много молодых оксфордцев. Они очень подходили к ателье, и они считали что Пикассо потрясающий. Им казалось и отчасти казалось правильно что он окружен ореолом. С этими оксфордцами пришел Томас Уиттемор из Тафтс Колледжа. Он был бодрый и обаятельный и позднее к большому удовольствию Гертруды Стайн как-то сказал, все голубое драгоценно. Все кого-нибудь приводили. Характер субботних вечеров как я говорила постепенно менялся, вернее изменился тип людей которые туда приходили. Кто-то привел инфанту Евлалию и приводил ее несколько раз. Она была очаровательна и с лестной памятливостью царственной особы всегда вспоминала как меня зовут даже когда несколько лет спустя мы совершенно случайно встретились на Плас Вандом. Она чуть-чуть испугалась когда она только вошла в ателье. Оно показалось ей каким-то странным местом но со временем очень понравилось. Леди Кьюнард привела свою дочь Нэнси, тогда совсем ребенка, и очень торжественно велела ей никогда не забывать этот день. Кто еще приходил. Их было так много. Баварский министр привел массу людей. Жак-Эмиль Бланш приводил прелестных людей и Альфонс Канн тоже. Приходила леди Отолайн Моррел похожая на Дизраэли в дивном женском облике и высокая и странная робко медлившая у двери. Приходила -181- почти царственная голландка, которую оставил ее сопровождающий, которому нужно было найти кабриолет и все это короткое время у нее был страшно испуганный вид. Приходила румынская принцесса и ее извозчику надоело ждать. Вошла Элен и решительно заявила что извозчик ждать не будет. А потом решительно постучав сам извозчик заявил что он ждать не будет. Разнообразие было бесконечным. И приходили все и ни для кого не делали никаких различий. Гертруда Стайн безмятежно сидела на стуле и те кто могли тоже сидели, остальные стояли. Были друзья которые сидели возле печи и разговаривали и были бесконечные посторонние которые приходили и уходили. Это очень ярко запечатлелось в моей памяти. Все повторяю приводили людей. Уильям Кук привел много народу из Чикаго, очень состоятельных полных дам и не менее состоятельных высоких красивых и стройных. Тем летом найдя на карте Болеарские острова мы поехали на остров Майорка и в шлюпке которая туда шла был Кук. Он тоже нашел Майорку на карте. Мы пробыли там совсем недолго а он жил все лето, а потом он ездил туда опять и был первой одинокой ласточкой из той тьмы американцев которые после открыли Пальму. Мы все ездили туда снова во время войны. Это тем летом Пабло дал нам письмо к другу юности, некоему Равентосу в Барселоне. А он говорит по-французски, спросила Гертруда Стайн, Пабло захихикал, лучше вас, Гертруда, ответил он. -182- Равентос хорошо нас развлекал, они с потомком де Сото возили нас два долгих дня, дни были долгие потому что значительная их часть приходилась на ночь. У них был автомобиль, еще тогда, и они возили нас в предгорье смотреть ранние церкви. Мы мчались в гору на страшной скорости а потом несколько медленнее благополучно съезжали вниз и приблизительно раз в два часа обедали. Когда наконец около десяти вечера мы вернулись в Барселону они сказали, сейчас мы выпьем по аперитиву а потом пообедаем. Обедать так часто было утомительно но нам понравилось. Позже, намного позже на самом деле всего несколько лет тому назад Пикассо познакомил нас еще с одним другом своей юности. Они с Сабартесом были знакомы с пятнадцати лет но Гертруда Стайн никогда о нем не слышала потому что Сабартес исчез в Латинской Америке, в Монтевидео, в Уругвае прежде чем она познакомилась с Пикассо. Однажды несколько лет тому назад Пикассо предупредил что приедет с Сабартесом. Сабартес в Уругвае прочитал несколько вещей Гертруды Стайн в разных журналах и стал большим поклонником ее таланта. Ему и в голову не могло прийти, что Пикассо ее знает. Когда впервые за все эти годы он приехал в Париж он встретился с Пикассо и рассказал ему об этой самой Гертруде Стайн. Но она же мой единственный друг, сказал Пикассо, это единственный дом куда я хожу. Возьми меня, сказал Сабартес и так они пришли. Гертруда Стайн и испанцы друзья от природы и на этот раз тоже получилась дружба. -183- Это приблизительно в то время у футуристов, итальянских футуристов, была большая выставка в Париже и она наделала много шуму. Все были очень взволнованы и все пошли потому что выставка проходила в одной очень известной галерее. Она ужасно расстроила Жака-Эмиля Бланша. Мы застали его дрожаще бродящим по саду Тюильри и он сказал, с виду как надо а на самом деле нет. Нет, сказала Гертруда Стайн. Вы меня утешили, сказал Жак-Эмиль Бланш. Все футуристы возглавляемые Северини столпились вокруг Пикассо. Он повел их к нам. Маринетти потом пришел сам, насколько я помню. Во всяком случае футуристы показались всем очень неинтересными. Скульптор Эпштейн однажды вечером пришел на рю де Флерюс. Когда в девятьсот четвертом году Гертруда Стайн только приехала в Париж Эпштейн был худым и довольно красивым довольно грустным привидением которое то появлялось то исчезало среди статуй Родена в Люксембургском дворце. Он проиллюстрировал исследование Хатчинса Хэпгуда о гетто, поехал на эти деньги в Париж и очень бедствовал. Теперь, когда его впервые видела я, он приехал в Париж устанавливать на могиле Оскара Уайльда своего сфинкса, памятник Оскару Уайльду. Это был крупный довольно грузный мужчина, небезынтересный но не красивый. У него была жена-англичанка с совершенно удивительными коричневыми глазами, такого оттенка коричневого какого глаза я еще никогда не видела. Доктор Кларибел Коун из Балтимора царствен- -184- но входила и выходила. Она любила читать вслух Гертруду Стайн и читала ее вслух действительно необычайно хорошо. Она любила непринужденность и обходительность и удобства. Она и ее сестра Этга Коун путешествовали. Единственная свободная комната в гостинице была неудобной. Этта попросила сестру с этим примириться потому что это было только на одну ночь. Этта, ответила доктор Кларибел, одна ночь имеет такое же значение в моей жизни как любая другая и мне должно быть удобно. Когда началась война она занималась научной работой в Мюнхене. Ей было никак не выехать потому что ехать нужно было всегда без удобств. Все были в восторге от доктора Кларибел. Много лет спустя Пикассо ее нарисовал. Приходила Эмили Чадборн, это она привела леди Отолайн Моррел и еще она привела много бостонцев. Милдред Олдрич как-то привела совершенно необыкновенную Миру Эджерли. Я прекрасно помню что когда совсем в юности я пошла на бал-маскарад, пасхальный бал в Сан-Франциско, я увидела там очень высокую очень красивую и очень блистательную женщину. Это была молодая Мира Эджерли. Гент, известный фотограф, без конца фотографировал ее, чаще всего с кошкой. Она съездила в Лондон как миниатюристка и имела тот феноменальный успех какой действительно имеют американцы в Европе. Она нарисовала миниатюры всех и королевской семьи и все равно осталась по-санфранцисски искренней, веселой, беспечной -185- и открытой. Теперь она приехала в Париж немного поучиться. Она познакомилась с Милдред Олдрич и стала ей очень предана. В девятьсот тринадцатом году когда способность зарабатывать у Милдред сильно уменьшилась именно Мира обеспечила ей ежегодный доход и возможность удалиться на взгорье у Марны. Мира Эджерли была очень искренне заинтересована в том чтобы Гертруда Стайн стала известна шире. Когда Милдред рассказала ей обо всех неопубликованных рукописях Мира ответила, нужно что-то делать. И конечно сделала Она была немного знакома с Джоном Лейном и сказала что нам с Гертрудой Стайн нужно съездить в Лондон. Но сперва Мире а потом мне нужно было написать всем письма о Гертруде Стайн. Она сказала по какому образцу их писать. Начиналось помню так, мисс Гертруда Стайн как вы может быть знаете а может быть нет, является, а дальше говорилось то, что вы имели сказать. Уступив настойчивым призывам Миры мы поехали на несколько недель в Лондон зимой две-надцатого-тринадцатого года. Мы действительно очень хорошо провели время. Мы остановились вместе с Мирой у полковника Роджерса и миссис Роджерс в Риверхилле, в Саррее. Это было неподалеку от Ноула и Игтэм Моута, прекрасных и замков и парков. Это был мой первый опыт жизни в английской усадьбе с тех пор как в очень нежном возрасте я была разве что только в яслях. Я наслаждалась каждой минутой. Комфорт, камины, высокие горничные похо- -186- жие на благовещенских ангелов, прекрасные сады, дети, общая непринужденность. И обилие предметов и красивых вещей. Что это, спрашивала я у миссис Роджерс, а это я совсем не знаю что такое, оно здесь было когда я приехала. Оттого мне казалось будто в доме побывало множество очаровательных невест которые приезжая обнаруживали все эти вещи. Гертруде Стайн нравилось жить в усадьбах меньше чем мне. Ей мешали непрерывное приятное неровное течение разговора, несмолкающий звук человеческого голоса говорящего по-английски. В следующий и тот наш приезд в Лондон когда, застигнутые войной, мы очень долго жили в усадьбах друзей ей удавалось довольно много уединяться в течение дня и пропускать по крайней мере одну из трех или четырех трапез, и так ей нравилось больше. Мы действительно хорошо провели время в Англии. У Гертруды Стайн совершенно изгладилось давнее мрачное воспоминание о Лондоне и с тех пор она очень любит туда приезжать. Мы съездили за город к Роджеру Фраю и нас прелестно развлекала его сестра-квакерша Мы съездили к леди Отолайн Моррел и со всеми познакомились. Мы съездили к Клайву Беллу. Мы все время куда-нибудь ездили, мы ездили по магазинам и заказывали вещи. У меня до сих пор сохранились сумка и шкатулка для драгоценностей. Мы необычайно хорошо проводили время. И мы очень часто ездили к Джону Лейну. На самом деле каждое воскресе- -187- нье нам полагалось приезжать к нему на чай и несколько раз Гертруда Стайн встречалась с ним в издательстве. Как хорошо я изучила все вещи во всех магазинах около Бодли Хэд потому что пока Гертруда Стайн сидела с Джоном Лейном внутри пока еще ничего ничего не происходило и потом когда наконец что-то произошло я ждала снаружи и все рассматривала. На воскресных приемах у Джона Лейна было очень забавно. В тот первый приезд в Лондон насколько я помню мы ходили дважды. Джон Лейн был полон интереса. Миссис Джон Лейн была бостонка и очень любезна. Чаепитие на воскресных приемах у Джона Лейна, это было нечто. У Джона Лейна были Три жизни и Портрет Мейбл Додж. Было непонятно почему он их показывает именно тем кому он их показывает. Он никому не давал читать ни ту ни другую книгу. Он давал их подержать а потом отбирал и неслышно провозглашал что Гертруда Стайн находится среди нас. Никого ни с кем не знакомили. Время от времени Джон Лейн водил Гертруду Стайн по комнатам и показывал ей картины, странные картины английских школ всех периодов, иногда очень милые. Изредка он рассказывал как та или другая картина у него появилась. Ничего другого он никогда о картине не говорил. Еще он показал ей очень много рисунков Бердсли и они говорили о Париже. В следующее воскресенье он снова пригласил ее в Бодли Хэд. Встреча длилась долго. Он сказал что миссис Лейн прочитала Три жизни и очень -188- высоко оценила эту книгу а он чрезвычайно доверяет ее суждению. Он спросил Гертруду Стайн когда она собирается снова приехать в Лондон. Она сказала что она вероятно не собирается снова приехать в Лондон. В таком случае, сказал он, думаю что когда вы приедете в июле мы сможем о чем-нибудь договориться. Может быть, прибавил он, мы могли бы с вами увидеться в начале весны в Париже. И так мы уехали из Лондона Мы были в общем очень довольны собой. Мы хорошо провели время и Гертруда Стайн впервые в жизни разговаривала с издателем. Милдред Олдрич в субботу вечером часто приводила целые компании. Однажды с ней пришла большая компания и там была Мейбл Додж. Первое впечатление от нее мне очень запомнилось. Это была полноватая женщина с очень плотной тяжелой челкой закрывавшей лоб, с тяжелыми длинными ресницами и очень красивыми глазами и очень старомодной манерой кокетничать. У нее был красивый голос. Она мне напомнила героиню моей юности, актрису Джорджию Кейван. Она пригласила нас погостить у нее во Флоренции. На лето мы собирались как у нас тогда было заведено поехать в Испанию но к осени собирались вернуться в Париж и может быть тогда мы приедем. Когда мы вернулись нас ждало несколько срочных телеграмм от Мейбл Додж с приглашением приехать на виллу Курония и мы поехали. Мы очень весело провели время. Нам нравился Эдвин Додж и нам нравилась Мэйбл Додж но осо- -189- бенно нравилась Констанс Флетчер с которой мы там познакомились. Констанс Флетчер приехала через день-два после нас и я пошла на вокзал ее встречать. По описанию Мейбл Додж это была очень крупная женщина в платье цвета бордо и глухая. На самом деле она была в зеленом и не глухая а очень близорукая, и она была замечательная. Ее отец и мать родились и жили в Ньюбери-порте, в Род-Айленде. Оттуда же были родные Эдвина Доджа и это их сближало. Когда Констанс было двенадцать лет ее мать влюбилась в учителя английского младшего брата Констанс. Констанс понимала что мать уйдет из дома. Неделю Констанс лежала на кровати и плакала а потом уехала с матерью и будущим отчимом в Италию. Отчим был англичанин и Констанс страстно сделалась англичанкой. Отчим был художник и имел известность в кругу англичан живших в Италии. Когда Констанс было восемнадцать, она написала бестселлер под названием Кишмет и обручилась с лордом Лавласом потомком Байрона. Она не вышла за него замуж и с тех пор постоянно жила в Италии. В конце концов она обосновалась в Венеции. Это произошло после смерти родителей. Мне как калифорнийке всегда нравилось ее описание Хоакин Миллер в Риме во времена ее молодости. Теперь в свои относительно преклонные годы она была привлекательна и эффектна Я очень люблю вышивание и я восхищалась тем как она вышивала цветочные венки. У нее не было рисунка на -190- ткани, она просто держала ее в руках время от времени поднося вплотную к одному глазу, и постепенно появлялся венок. Она очень любила духов. На вилле Курония их было двое и Мейбл Додж очень любила ими пугать гостей-американцев а при ее многозначительной манере выражаться это прекрасно ей удавалось. Как-то раз она напугала до умопомрачения целый дом гостей где были Джо и Иванна Дэвидсоны, Флоренс Брэдли, Мэри Фут и еще несколько человек. И под конец для полноты впечатления она призвала местного священника для изгнания духов. Но Констанс Флетчер любила духов и особенно отличала младшего, это был задумчивый дух английской гувернантки которая покончила с собой в этом доме. Однажды утром я зашла в спальню к Констанс Флетчер справиться о ее самочувствии, накануне вечером она себя чувствовала неважно. Я вошла и закрыла за собой дверь. Очень большая и очень седая Констанс Флетчер лежала на одной из просторных кроватей эпохи Возрождения которыми была меблирована вилла. У двери стоял большой шкаф эпохи возрождения. Я чудесно провела ночь, сказала Констанс Флетчер, милый дух всю ночь ко мне приходил, на самом деле она ушла только что. Наверное она еще в шкафу, откройте его пожалуйста. Я открыла. Она там, спросила Констанс Флетчер. Я ответила что ничего не вижу. Хорошо, сказала Констанс Флетчер. Мы чудесно проводили время и в то время Гертруда Стайн написала портрет Мейбл Додж. Еще она написала портрет Констанс Флетчер который -191- позже был напечатан в Географии и пьесах. Намного позже на самом деле после войны в Лондоне на приеме который давала Эдит Ситуэлл в честь Гертруды Стайн я познакомилась с Зигфридом Сассуном. Он заговорил о портрете Констанс Флетчер Гертруды Стайн который он прочитал в Географии и пьесах и сказал что из-за этого портрета он заинтересовался творчеством Гертруды Стайн. И прибавил, а вы ее знали и если знали то расскажите о ее удивительном голосе. Значит вы ее не знали, очень заинтересованно спросила я. Нет, ответил он, я ее никогда не видел но она поломала мне жизнь. Как, взволнованно спросила я. Так, ответил он, что она разлучила моих отца и мать. Констанс Флетчер написала пьесу под названием Зеленые чулки которая имела большой успех и долго шла в Лондоне но ее настоящая жизнь протекала в Италии. Она была больше итальянка чем сами итальянцы. Она преклонялась перед отчимом и поэтому была англичанкой но в действительности была послушна тонкой итальянской руке Макиавелли. Она умела интриговать и интриговала по-итальянски еще лучше чем итальянцы и много лет была возмутительницей спокойствия в Венеции не только среди англичан но и среди итальянцев. Когда мы гостили на вилле Курония приезжал Андре Жид. Это был довольно скучный вечер. И тогда же мы познакомились с Мюриэл Дрейпер и Полом Дрейпером. Пол всегда очень нравился Гертруде Стайн. Она восхищалась его американской восторженностью и объяснением всего музыкального и человеческого. У него было много приклю- -192- чений на Западе и это их тоже сближало. Когда Пол Дрейпер уехал потому что он уже возвращался в Лондон Мейбл Додж получила телеграмму в которой говорилось, пропал жемчуг подозреваем второго. Она пришла к Гертруде Стайн в большом волнении и стала спрашивать что же ей делать. Не будите меня, сказала Гертруда Стайн, ничего не делайте. А потом уже сидя, но хорошо говорить, подозреваем второго, кто такой и что такое второй, просто прелестно, но кто такой и что такое второй. Мейбл объяснила что в последний раз когда на вилле было ограбление полиция сказала что не может ничего предпринять потому что никого конкретно не подозревали и на этот раз во избежание подобных осложнений Пол решил подозревать второго слугу из мужской прислуги. Пока давались эти разъяснения пришла еще одна телеграмма, жемчуг нашелся. Второй положил жемчуг в шляпную коробку. Еще во Флоренции были Хавейс и его жена, впоследствии Мина Лой. У них шел ремонт и дом был в разобранном состоянии но они все привели в порядок и устроили нам чудесный ужин. И Хавейс и Мина одними из самых первых заинтересовались творчеством Гертруды Стайн. Хавейс пришел в восторг от тех отрывков из Становления американцев которые он прочитал в рукописи. Но все же он молил о запятых. Гертруда Стайн сказала что запятые не нужны, смысл должен быть понятен сам по себе а не проясняться запятыми и вообще запятые только знак что нужно остановиться и перевести дыхание а человек сам должен -193- знать когда он хочет остановиться и перевести дыхание. Но все же Хавейс ей очень нравился и он подарил ей прелестный рисунок которым можно было обмахиваться как веером, поэтому она подарила ему две запятые. Нужно все же добавить что перечитывая рукопись она эти запятые убрала. Мине Лой было не менее интересно но понятно без запятых. Ей всегда бывало понятно. Когда Гертруда Стайн написала Портрет Мейбл Додж Мейбл Додж сразу же захотелось увидеть его напечатанным. Она заказала триста экземпляров целиком из флорентийской бумаги. Констанс Флетчер прочла корректуру и мы все были ужасно довольны. Мейбл Додж сразу же решает что Гертруду Стайн должны приглашать из одного загородного дома в другой писать портреты а в конце концов она стала бы писать портреты американских миллионеров и обеспечила бы себе очень увлекательную и прибыльную карьеру. Гертруда Стайн смеялась. Немного погодя мы уехали обратно в Париж. Это той зимой Гертруда Стайн начала писать пьесы. Началось это с пьесы Случилась пьеса. Она была написана об одном званом ужине у Гарри и Бриджет Гибб. Потом она написала Женские голоса. Ей до сих пор интересно писать пьесы. Она говорит что пейзаж так естественно приспособлен для сражения или пьесы что надо писать пьесы. Зимой в Париже жила Флоренс Брэдли, приятельница Мейбл Додж. Она имела некоторый режиссерский опыт и ей было интересно спроектировать небольшой театр. Ей было безумно инте- -194- ресно поставить эти пьесы. Демут в то время тоже был в Париже. Тогда его больше интересовала литература чем живопись и особенно интересовали эти пьесы. Они с Флоренс Брэдли постоянно их обсуждали. Гертруда Стайн с тех пор не видела Демута Когда она узнала что он занимается живописью она очень заинтересовалась. Они никогда не переписывались но часто передавали друг другу привет через общих знакомых. Демут всегда просил передать что когда-нибудь он напишет маленькую картину которой он будет безусловно доволен и ей пришлет. И конечно спустя все эти годы, два года тому назад кто-то в наше отсутствие оставил на рю де Флерюс маленькую картину с запиской что это картина которую Демут готов подарить Гертруде Стайн. Это удивительный маленький пейзаж и на нем такие нежные окна и крыши что они такие же таинственные и живые как окна и крыши Готорна или Генри Джеймса. Это тогда Мейбл Додж вскоре поехала в Америку и это была зима выставки в Оружейной когда широкая публика впервые получила возможность увидеть некоторые из этих картин. Это именно там выставлялась Обнаженная спускающаяся по лестнице Марселя Дюшана. Это приблизительно в то время познакомились Пикабиа и Гертруда Стайн. Помню как мы ходили на ужин к Пикабиа и какой приятный это был ужин, полная жизни и радости Габриэль Пикабиа, живой и черноволосый Пикабиа и похожий на нормандского крестоносца Марсель Дюшан. -195- Я всегда прекрасно понимала то восторженное отношение которое Марсель Дюшан вызывал в Нью-Йорке когда он поехал туда в первые годы войны. Его брат только что скончался от ран, другой брат все еще воевал а сам он был негоден к военной службе. Он был страшно подавлен и поехал в Америку. Его полюбили. Настолько что в Париже шутили что первое о чем спрашивает американец приезжая в Париж это а как Марсель. Однажды, сразу после войны Гертруда Стайн пошла к Браку и зайдя в его мастерскую где как раз сидели трое молодых американцев, она спросила у Брака, а как Марсель. Трое молодых американцев подошли к ней и ошеломлено спросили, и вы видели Марселя. Она засмеялась, и уже привыкнув к неизменности убеждения американцев в том, что существует только один Марсель, объяснила что жену Брака зовут Марсель и справлялась она о Марсель Брак. В те времена Пикабиа и Гертруда Стайн не стали большими друзьями. Он раздражал ее своей постоянностью и как она говорила вульгарностью запоздалого переходного возраста Но за последний год как ни странно они очень полюбили друг друга Ее очень интересуют его рисунки и живопись. Интерес появился всего год тому назад после его выставки. Теперь она убеждена что хотя дар у него не вполне живописца у него есть идея которая имела и будет иметь огромную ценность во все времена Она называет его Леонардо да Винчи движения. И это действительно так, он понимает и изобретает все. -196- Как только кончилась зима выставки в Оружейной Мейбл Додж вернулась в Европу и привез-ла с собой некоторое число как называл их Жак-Эмиль Бланш des jeunes assortis, молодых людей в ассортименте. В него входили Карл Ван Вехтен, Гоберт Джонс и Джон Рид. Карл Ван Вехтен при- шел на рю де Флерюс не с ней. Он пришел сам той же весной но позднее. Два других молодых человека пришли с ней. Я помню вечер когда они все пришли. Пикассо тоже был. Он критически по- смотрел на Джона Рида и сказал, 1е genre de Braque mais beaucoup moins rigolo, вроде Брака но гораздо менее занимательный. Еще я помню как Джон Рид рассказывал мне о своей поездке по Испании. Он рассказывал что видел там много странного, видел как преследовали ведьм на улицах Саламанки. Я бывала в Испании по нескольку месяцев а он там был только несколько недель и его рассказы мне не понравились и не вызывали у меня доверия. Роберта Джонса очень поразила внешность Гертруды Стайн. Он сказал что хотел бы облачить ее в золотые одежды и хотел тут же и там же создать эскиз. Ее это не заинтересовало. Среди тех с кем мы познакомились у Джона Лейна в Лондоне были Гордон Кейн с мужем. Гор-дон Кейн была питомица Вассар Колледжа и она играла на арфе с которой всегда путешествовала и она всегда переставляла всю мебель в номере гостиницы даже если останавливалась там только на одну ночь. Она была высокая, розоволосая и очень красивая. Ее муж был известный английский писа- -197- тель-юморист и автор Джона Лейна. Они очень мило развлекали нас в Лондоне и мы их пригласили на ужин в их первый вечер в Париже. Не знаю что именно произошло но Элен приготовила очень невкусный ужин. Только дважды за всю свою долгую службу Элен нас подвела. В этот раз и тогда когда недели две спустя пришел Карл Ван Вехтен. В тот раз она тоже делала странные вещи, ужин у нее состоял из нескольких перемен закусок. Но это позже. За улейном миссис Кейн сказала что она позволила себе пригласить зайти после ужина свою очень близкую подругу и соученицу по колледжу миссис Ван Вехтен которая сейчас очень подавлена и очень несчастна и ей очень хочется чтобы она познакомилась с Гертрудой Стайн потому что Гертруда Стайн несомненно окажет благотворное влияние на ее жизнь. Гертруда Стайн сказала что имя Ван Вехтен как будто что-то ей говорит но она не помнит что именно. У нее плохая память на имена. Пришла миссис Ван Вехтен. Она тоже была очень высокая, похоже что в Вассаре учится очень много высоких женщин, и тоже красивая. Миссис Ван Вехтен рассказала о трагедии своего замужества но Гертруде Стайн было не особенно интересно. Приблизительно неделю спустя Флоренс Брэдли пригласила нас на второе представление Sасrе du Printemps*. Русский балет только что дал первое представление вокруг которого разразился грандиозный скандал. Весь Париж был охвачен волне- * Весна священная (фр.) -198- нием. Флоренс Брэдли купила три билета в ложу, ложа была на четверых, и она пригласила нас. Между тем пришло письмо от Мейбл Додж в котором она рекомендовала Карла Ван Вехтена, молодого нью-йоркского журналиста. Гертруда Стайн позвала его на ужин в ближайшую субботу. Мы рано пошли на русский балет, это была ранняя пора величия русского балета с Нижин-ским на роли великого танцовщика. И он был великим танцовщиком. Меня безумно волнует танец и я в нем большой знаток я видела трех очень великих в танце. Мои гении как будто ходят тройками, но я не виновата просто это так и есть. Те трое действительно великих в танце кого я видела это Аргентина, Айседора Дункан и Нижинский. Как и те три гения которых я знала все они разных национальностей. Нижинский не танцевал в Sасrе du Printemps но поставил танец тем кто танцевал. Мы пришли в ложу и заняли три кресла в переднем ряду а кресло сзади оставалось свободным. Прямо перед нами в партере оказался Гийом Аполлинер. Он был во фраке и усердно целовал ручки разным важного вида дамам Он был первый в своей компании кто начал появляться в большом свете надев фрак и целуя ручки. Было очень забавно и очень приятно видеть как он это делает. Это был первый раз когда мы видели как он это делает. После войны они все так делали но он единственный начал до. Перед самым началом спектакля заняли четвертое кресло в нашей ложе. Мы обернулись и увидели -199- высокого стройного молодого человека, он мог бы быть голландцем, скандинавом или американцем, и на нем была мягкая вечерняя блуза с мельчайшими складками по всему переду. Это было очень эффектно, мы даже никогда и не слышали чтобы носили такие вечерние блузы. В тот вечер когда мы пришли домой Гертруда Стайн написала портрет неизвестного под названием Один портрет. Спектакль начался. Не успел он начаться как поднялось волнение. Такая знакомая теперь сцена с ее ослепительным разноцветным теперь нисколько не необычным задником возмутила парижскую публику. Едва заиграла музыка и начали танцевать как начался свист. Поклонники начали хлопать. Нам было ничего не слышно, на самом деле, я так вообще и не слышала музыки Sасrе du Printemps потому что я смотрела ее в тот единственный раз и в течение всего представления музыки не было слышно буквально ни звука. Танцевали великолепно и как танцуют мы видели хотя наше внимание постоянно отвлекал человек в соседней ложе который размахивал тростью, а в конце концов во время яростной перебранки с энтузиастом в ложе рядом с ним трость опустилась и сплющила цилиндр который тот демонстративно выставил вперед. Все это было с безумной яростью. В ближайший субботний вечер на ужин должен был прийти Карл Ван Вехтен. Он пришел и он был молодой человек многоскладчатой мягкой вечерней блузы и блуза была та же самая. Еще он конечно был герой или злодей трагической повести миссис Ван Вехтен. -200- Как я уже говорила второй раз в жизни Элен действительно приготовила удивительно плохой ужин. По какой-то ей одной известной причине она подала несколько перемен закусок и в довершение всего сладкий омлет. Гертруда Стайн стала дразнить Карла Ван Вехтена то и дело обнаруживая близкую осведомленность о его прошлом. Он был естественно изумлен. Это был любопытный вечер. Они с Гертрудой Стайн стали задушевными друзьями. Он заинтересовал ее творчеством Алана и Ауизу Нортон и побудил их напечатать в небольшом журнале Роуг который они основали ту первую вещь Гертруды Стайн которую напечатали в небольшом журнале, Галери Лафайет. В другом номере этого теперь редкого журнала он напечатал небольшую статью о Гертруде Стайн. Это он взял эпиграфом к одной из своих первых книг девиз с бумаги для заметок Гертруды Стайн, роза это роза это роза это роза. Совсем недавно в нашей деревенской гончарне под горой в Белле сделали для него по ее заказу несколько тарелок из местной желтой глины и по краю идет роза это роза это роза а в середине написано Карлу. В подходящее и в неподходящее время он держал ее имя и ее творчество у публики на виду. Когда в начале его известности у него спросили какую книгу он считает самой значительной книгой года он ответил Три жизни Гертруды Стайн. Никогда не бывало чтобы он дрогнул в своей преданности и своем упорстве. Он пытался уговорить -201- Кнопфа опубликовать Становление американцев и почти уговорил но они конечно же дрогнули. Что касается девиза роза это роза это роза, это я нашла его в одной рукописи Гертруды Стайн и настояла на том чтобы он был на почтовой бумаге, на скатертях и салфетках и везде где она мне позволит. Я очень довольна тем что я это сделала. Все эти годы у Карла Ван Вехтена была прелестная привычка давать рекомендательные письма тем людям с которыми как ему казалось Гертруде Стайн будет интересно. Он их давал так разборчиво что все они ей понравились. Первым и наверное понравившимся ей больше всех был Эвери Хопвуд. Дружба прекратилась только со смертью Эвери несколько лет тому назад. Когда Эвери приезжал в Париж он всегда приглашал Гертруду Стайн и меня на ужин. Этот обычай появился в самом начале знакомства Гертруда Стайн не большая любительница ресторанов но Эвери она никогда не отказывала Столик всегда был прелестно убран цветами а меню тщательно продумано. Договариваясь он посылал нам бесконечные petit bleus, маленькие телеграммы, и нам всегда бывало очень хорошо. В те давние времена, с волосами льняною цвета и головой наклоненной немного набок, он был похож на ягненка. В недавние времена ягненок как говорила ему Гертруда Стайн иногда превращался в волка. В такие минуты Гертруда Стайн я знаю говорила, милый Эвери. Они очень симпатизировали друг другу. Незадолго до своей смерти он однажды зашел в ателье и сказал, мне хотелось бы не только устроить вам про- -202- сто ужин, а что-нибудь подарить вам, сказал он, может быть картину. Гертруда Стайн засмеялась, что вы, Эвери, сказала она, заходите всегда если хотите просто на чай. И впредь кроме petit bleu в которой он предлагал с ним поужинать он присылал другую petit bleu что как-нибудь он зайдет просто на чай. Он однажды зашел и с ним была Гертруда Атертон. Он так мило сказал, я хочу чтобы две Гертруды которых я так люблю познакомились друг с другом. Это было совершенно прелестное чаепитие. Все были очарованы и всем было очень приятно а что касается меня, калифорнийки, Гертруда Атертон была кумиром моей юности так что я была очень рада В последний раз мы видели Эвери в его последний приезд в Париж. Он прислал свою обычную телеграмму приглашая на ужин и когда он за нами зашел он сказал Гертруде Стайн что пригласил еще несколько человек друзей потому что хочет кое о чем ее попросить. Понимаете, сказал он, вы никогда не ходили со мной на Монмартр а мне ужасно хочется чтобы сегодня вы это сделали. Я знаю Монмартр стал вашим намного раньше чем он стал моим, но пожалуйста. Она засмеялась и сказала, конечно, Эвери. После ужина мы действительно сходили с ним на Монмартр. Мы ходили по многим странным местам и он был так горд и доволен. Из одного места в другое мы ехали всегда в кабриолете и Эвери Хопвуд с Гертрудой Стайн ехали вместе и вели долгие разговоры и Эвери должно быть предчувствовал что это в последний раз потому что он -203- никогда прежде не говорил так откровенно и задушевно. В конце концов мы поехали домой а он вышел и посадил нас в кабриолет и сказал Гертруде Стайн что это был один из лучших вечеров в его жизни. На следующий день он уехал на юг а мы за город. Немного погодя Гертруда получила от него открытку, он писал как он рад был снова ее повидать, и в то же утро в Геральд было извещение о его смерти. Году в девятьсот двенадцатом в Париже появился Элвин Аэнгдон Кобурн. Это был странный американец и он привел странную англичанку, свою приемную мать. Элвин Лэнгдон Кобурн только что отснял цикл фотографий для Генри Джеймса Он выпустил альбом фотографий выдающихся мужчин и теперь хотел сделать парный альбом выдающихся женщин. О Гертруде Стайн ему наверное сказал Роджер Фрай. Во всяком случае он был первый фотограф который фотографировал ее как знаменитость и она была приятно польщена Он действительно сделал и ей подарил несколько очень хороших ее фотографий а потом он исчез и хотя Гертруда Стайн спрашивает о нем, никто ничего не знает. Вот мы и подошли к самой весне девятьсот четырнадцатого. Той самой зимой в доме бывала в числе прочих младшая падчерица Бернарда Берензона Она приходила со своей юной подругой Хоуп. Хоуп сказала что когда мы летом поедем в Англию нам непременно нужно съездить в Кембридж и погостить у ее родных. Зимой брат Гертруды Стайн решил что он переедет жить во Флоренцию. Они поделили карти- -204- ны которые они купили вместе. У Гертруды Стайн остались Сезанн и Пикассо а у ее брата Матисс за исключением оригинала Fетте dи Сhареаи и Ренуар. Мы надумали построить между мастерской и маленьким флигелем небольшой переход а это означало что придется пробить дверь и штукатурить стену так что мы решили покрасить ателье, переклеить обои в доме и провести электричество. Мы стали всем этим заниматься. В конце июня когда еще шел ремонт и дом был в разобранном состоянии Гертруда Стайн получила письмо от Джона Лейна в котором говорилось что он будет в Париже завтра и к ней придет. Он привез с собой сигнальный экземпляр Взрыва Уиндхема Льюиса и подарил его Гертруде Стайн. И стал спрашивать что она думает об этой книге и не напишет ли она о ней. Она сказала что не знает. Джон Лейн тогда спросил не приедет ли она в июле в Лондон потому что он почти решил переиздать Три жизни и не привезет ли она еще какую-нибудь рукопись. Она ответила что привезет и предложила сборник всех портретов которые она к тому времени написала О Становлении американцев речь не заходила потому что книга была длинная. На этом было решено и Лейн уехал. В те времена довольно грустно пожив на рю де Шелшер Пикассо собрался переехать еще немного дальше в Монруж. Это не были для него несчастливые времена но после монмартрской поры никто больше не слышал его высокий испанский похожий на ржание смех. Его друзья, и очень мно- -205- гие, уехали вслед за ним на Монпарнас но это было уже не то. Они с Браком были уже не так близки а из старых друзей он часто виделся только с Гийомом Аполлинером и Гертрудой Стайн. Это в том году он начал писать эмалевыми красками а не теми которыми обычно пишут художники. Как раз на днях он долго говорил об эмалевых красках. Это, серьезно сказал он, la sante de couleurs, иначе говоря основа здоровья красок. В те времена он писал эмалевыми красками картины и все остальное как он пишет до сих пор и как от мала до велика пишут столь многие его подражатели. В это же время он начал делать конструкции из бумаги, из жести и всего такого, конструкции которые потом дали ему возможность сделать те самые знаменитые декорации для Парада. Мы часто ездили с нею за город смотреть дом. Наконец она переехала. Мы поехали с ней и провели у нее целый день. Милдред была не несчастна но она была очень грустна. Занавески повешены, книги расставлены, всюду чисто и что же мне теперь делать, спросила Милдред. Я рассказала ей что когда я была маленькая моя мать говорила что я всегда спрашивала что же мне теперь делать или в крайнем случае для разнообразия что же мне делать теперь. Милдред сказала что самое печальное это что мы уезжаем в Лондон и она нас не увидит все лето. Мы заверили ее что едем только на месяц, у нас даже есть обратные билеты, и как только вернемся тут же ее навестим. Так или иначе она была рада что у Гертруды Стайн наконец появился издатель который будет издавать ее кни- -206- ги. Только осторожнее с Джоном Лейном, он хитрый, сказала она, когда мы поцеловали ее и уехали. Элен уходила с рю де Флерюс потому что ее муж, которого недавно повысили по службе и назначили мастером у него в мастерской, требовал чтобы она не работала на чужих а сидела дома. Короче говоря весной и ранним летом девятьсот четырнадцатого года прежняя жизнь кончилась. -207- Часть шестая. ВОЙНА Американцы перед войной жившие в Европе на самом деле никогда не верили что будет война. Гертруда Стайн всегда рассказывает как сынишка дворника играя во дворе регулярно каждые два года убеждал ее что папа идет на войну. Однажды какие-то ее родственники, они жили в Париже, держали в прислугах девушку из деревни. Тогда шла русско-японская война и они все обсуждали последние известия. В ужасе она уронила блюдо и закричала, что на пороге немцы. Отец Уильяма Кука был из Айовы и летом девятьсот четырнадцатого в свои семьдесят лет он впервые путешествовал по Европе. Когда их настигла война он отказывался этому верить и говорил что ссоры между домочадцами, короче говоря гражданская война, это он еще понимает, но чтобы настоящая война со своими соседями нет. В 1913 и 1914 Гертруда Стайн с большим интересом читала газеты. Она редко читала французские газеты, она никогда не читала по-французски, а всегда читала Геральд. Той зимой она читала и Дэйли Мэйл. Она любила читать о суфражистках и кампании лорда Робертса за введение обязательной воинской повинности в Англии. Лорд Робертс был любимый герой ее молодости. Она часто перечитывала книгу лорда Робертса Сорок один год в Индии и видела его самого когда на студенческих каникулах они с братом наблюдали коронацион- -211- ную процессию Эдуарда Седьмого. Она читала Дэйли Мэйл хотя, как она говорила, Ирландия ее не интересовала Мы поехали в Англию пятого июля и как и намечалось воскресным днем поехали за город к Джону Аейну. Там были разные люди и говорили о многом но были разговоры о войне. Один человек, кто-то сказал мне что он сотрудник одной из крупных лондонских ежедневных газет, сокрушался что он не сможет как у него было заведено есть в августе фиги в Провансе. Почему, спросили его. Потому что будет война, ответил он. Кто-то еще, Уолпоп или кажется его брат, сказал что нет никакой надежды победить Германию потому что у нее очень отлаженная система, все железнодорожные пути пронумерованы в соответствии с паровозами и стрелками. Но, сказал любитель фиг, все это прекрасно пока пути со своими трассами и стрелками идут по Германии, но в наступательной войне они выйдут за немецкие границы и тогда, я вам обещаю, будет большая путаница с номерами. Это все что я отчетливо помню о том воскресном июльском дне. Когда мы собрались уезжать, Джон Лейн сказал Гертруде Стайн что его неделю не будет в городе и назначил ей рандеву в редакции на конец июля чтобы подписать договор на Три жизни. При нынешнем положении дел, сказал он, по-моему лучше начать с этой книги чем с чего-то еще более нового. Я в этой книге уверен. Миссис Лейн в большом восторге и читатели тоже. В нашем распоряжении было еще десять дней и мы решили воспользоваться приглашением мис- -212- сис Мерлиз, матери Хоуп, съездить на несколько дней в Кембридж. Съездили мы совершенно замечательно. Гостям в этом доме было очень удобно. Гертруде Стайн там нравилось, она могла сколько угодно сидеть в своей комнате или в саду и почти не слышать разговоров. Кормили отменно, шотландскими блюдами, вкусной и свежей пищей, и было очень забавно знакомиться со всеми кембриджскими светилами. Нас водили по всем садам и часто приглашали во многие дома Погода стояла прекрасная, кругом розы, народные танцы в исполнении студентов и девушек и вообще восхитительно. Нас пригласили на ленч в Ньюнэм, мисс Джейн Харрисон, преподавательница обожаемая Хоуп Мерлиз, очень хотела познакомиться с Гертрудой Стайн. Мы сидели на скамьях со всей профессурой и благоговели. Беседа впрочем завязалась не особенно увлекательная. Мисс Харрисон и Гертруда Стайн не особенно заинтересовались друг другом. Мы были много наслышаны о докторе Уайтхеде и миссис Уайтхед. Они больше не жили в Кембридже. Год назад доктор Уайтхед уехал из Кембриджа потому что стал преподавать в Лондонском университете. Они должны были вскоре приехать в Кембридж и прийти на ужин к Мерлизам. Они пришли и я встретила своего третьего гения. Был очень приятный ужин. Я сидела рядом с Хаусманом, кембриджским поэтом, и мы говорили о рыбах и Дэвиде Старре Джордане но все это время мне было гораздо интереснее наблюдать за доктором Уайтхедом. Потом мы вышли в сад и он -213- пришел и сел рядом со мной и мы говорили о небе в Кембридже. Гертруда Стайн, доктор Уайтхед и миссис Уайтхед все очень заинтересовались друг другом. Миссис Уайтхед пригласила нас отужинать у них в Лондоне и потом поехать с ними на субботу и воскресенье, последние субботу и воскресенье в июле, в их загородный дом в Локридже, недалеко от равнины Солсбери. Мы с удовольствием согласились. Мы вернулись в Лондон и там чудесно провели время. Мы заказывали удобные стулья и удобную кушетку с ситцевой обивкой взамен той итальянской мебели которую увез с собой брат Гертруды Стайн. Это заняло страшно много времени. Мы должны были примериваться к стульям и к кушетке и выбрать такой ситец который подходил бы к картинам и со всем этим успешно справились. Эти самые стулья и эту кушетку, а они такие удобные, несмотря на войну доставили нам домой на рю де Флерюс одним январским днем девятьсот пятнадцатого года и мы их встретили восторженными приветствиями. Тогда нужны были такие удобства и утешения для тела и для души. Мы отужинали у Уайтхедов которые еще больше нас очаровали и мы очаровали их еще больше и они были настолько любезны что нам об этом сказали. У Гертруды Стайн состоялась назначенная встреча с Джоном Лейном в Бодли Хэд. Они очень долго беседовали, на этот раз так долго что я исчерпала все возможности по части изучения витрин на довольно большом расстоянии вокруг, но в конце -214- концов Гертруда Стайн вышла с договором. Это была обнадеживающая кульминация. Потом мы сели в поезд и поехали в Локридж к Уайтхедам на субботу и воскресенье. Мы путешествовали с саквояжем для воскресных прогулок, мы очень гордились нашим саквояжем для воскресных прогулок, мы пользовались им во время нашей первой поездки и теперь активно пользовались им опять. Как мне потом сказала одна приятельница, вас приглашали на субботу и воскресенье а вы остались на полтора месяца. Так оно и было. Мы застали у них полный дом гостей, кто-то из Кембриджа, какие-то молодые люди, младший сын Уайтхедов Эрик, пятнадцатилетний но очень высокий и похожий на цветок, и только что вернувшаяся из Ньюнэма дочь Джесси. Едва ли кто-то всерьез думал о войне потому что все обсуждали предстоящую Джесси Уайтхед поездку в Финляндию. Джесси всегда заводила друзей из неожиданных стран, у нее была страсть к географии и страсть к славе Британской империи. У нее была приятельница-финка, которая пригласила ее на лето к своим родным в Финляндию и пообещала Джесси возможное восстание против России. Миссис Уайтхед раздумывала но уже почти согласилась. Еще был старший сын Норт которого тогда не было. Потом, насколько я помню, вдруг начались совещания по предотвращению войны, лорд Грей и русский министр иностранных дел. А потом не успели все опомниться ультиматум Франции. Мы с Гертрудой Стайн были совершенно подавлены и -215- Эвелина Уайтхед тоже, в ней была французская кровь, она воспитывалась во Франции и испытывала к Франции большие симпатии. Потом наступило время вторжения в Бельгию и я так и слышу как доктор Уайтхед ровным голосом читает газеты а потом все говорят о разрушении Лувена и о том что они должны помочь маленькой славной Бельгии. А где Лувен, спросила меня безнадежно несчастная Гертруда Стайн. Вы разве не знаете, спросила я. Не знаю и знать не хочу, ответила она, но где он. Наши суббота-воскресенье кончились и мы сказали миссис Уайтхед что нам надо ехать. Но ведь сейчас нельзя вернуться в Париж, сказала она. В Париж нельзя, ответили мы, но мы можем пожить в Лондоне. Ну нет, сказала она, до тех пор пока вы не сможете вернуться в Париж вы должны остаться у нас. Она была очень добра а мы были очень несчастны, они нравились нам а мы нравились им и мы согласились. И затем к нашему бесконечному облегчению Англия вступила в войну. Нам нужно было съездить в Лондон забрать наши чемоданы, дать телеграммы в Америку и снять деньги в банке, а миссис Уайтхед хотела съездить в Лондон чтобы узнать могут ли они с дочерью как-то помочь бельгийцам. Я очень хорошо помню эту поездку. Хотя поезд не был переполнен многолюдье бросалось в глаза и все станции даже сельские полустанки кишели людьми и не то чтобы встревоженными просто их было слишком много. На станции где мы пересаживались мы встретили леди -216- Эстли, приятельницу Миры Эджерли с которой мы познакомились в Париже. Как ваши дела, спросила она громким радостным голосом, я еду в Лондон прощаться с сыном. Он уезжает, вежливо спросили мы. Да да, ответила она, он же в гвардии и вечером он уезжает во Францию. В Лондоне все было сложно. У Гертруды Стайн был аккредитив во французском банке а у меня к счастью на очень небольшую сумму в калифорнийском. Я говорю к счастью на небольшую потому что банки большие суммы не выдавали но мой аккредитив был на такую маленькую сумму и настолько уже почти выбранную что мне безо всяких колебаний выдали весь остаток. Гертруда Стайн телеграфировала двоюродному брату в Балтимор чтобы он прислал ей денег, мы забрали наши чемоданы, встретились с Эвелиной Уайтхед в поезде и вместе с нею уехали обратно в Локридж. Мы облегченно вздохнули когда вернулись. Мы оценили ее любезность потому что жить в гостинице в Лондоне в такое время было бы совершенно ужасно. Потом дни шли один за другим и трудно вспомнить что же происходило. Норт Уайтхед был в отъезде и миссис Уайтхед страшно волновалась что он очертя голову запишется в добровольцы. Она должна была с ним увидеться. Ему телеграфировали чтобы он немедленно приезжал. Он приехал. Она оказалась совершенно права. Он сразу же пошел в ближайший призывной пункт записываться добровольцем но к счастью перед ним стояла такая большая очередь что он не успел пройти и -217- пункт закрылся. Она сразу же поехала в Лондон чтобы встретиться с Китченером. Брат доктора Уайтхеда был епископом в Индии и в молодости был очень близко знаком с Китченером. Миссис Уайтхед заручилась его рекомендацией и Норту присвоили офицерский чин. Она вернулась домой успокоенная. Норт отправлялся на фронт через три дня но за это время он должен был научиться водить машину. Три дня прошли очень быстро и Норт уехал. Он уехал прямо во Францию и почти безо всякой амуниции. А потом наступило время ожидания. Эвелина Уайтхед была очень занята потому что организовывала работу для фронта и всем помогала а я по возможности помогала ей. Гертруда Стайн и доктор Уайтхед без конца гуляли по окрестностям Они говорили о философии и истории, и именно тогда Гертруда Стайн поняла до какой степени это доктору Уайтхеду а не Расселу принадлежат все идеи их великой книги. Добрейший и просто самый щедрый из людей, доктор Уайтхед никогда ни на что не претендовал и бесконечно восхищался всяким блестящим человеком а Рассел несомненно был блестящим человеком. Гертруда Стайн возвращалась и рассказывала мне об этих прогулках и о том что край с далеко видными до сих пор зелеными тропами древних британцев и тройными радугами этого странного лета все такой же как во времена Чосера. Они, доктор Уайтхед и Гертруда Стайн, вели долгие разговоры с лесничим и кротоловом. Кротолов сказал, сэр, но ведь из всех войн которые вела Англия она -218- выходила только победительницей. Доктор Уайтхед оглянулся на Гертруду Стайн с мягкой улыбкой. По-моему мы можем так говорить, сказал он. Когда лесничему показалось что доктор Уайтхед пал духом, он сказал ему, доктор Уайтхед, но ведь Англия великая держава, не так ли. Надеюсь что да, я надеюсь что да, тихо ответил он. Немцы подходили все ближе и ближе к Парижу. Однажды доктор Уайтхед спросил у Гертруды Стайн, они как раз шли небольшим заросшим лесом и он ей помогал, у вас с собой экземпляры ваших сочинений или они все в Париже. Все в Париже, сказала она. Мне не хотелось спрашивать, сказал доктор Уайтхед, но я беспокоюсь. Немцы подходили все ближе и ближе к Парижу и в последний день Гертруда Стайн не могла выйти из своей комнаты, она сидела и скорбела. Она любила Париж, она не думала ни о рукописях ни о картинах, она думала только о Париже и она была безутешна. Я поднялась к ней в комнату, все хорошо, крикнула я, Париж спасен, немцы отступают. Она отвернулась и сказала, только не надо так со мной говорить. Но это правда, сказала я, это правда. А потом мы плакали вместе. Первое описание битвы на Марне из полученных кем бы то ни было среди наших знакомых в Англии пришло в письме Гертруде Стайн от Милдред Олдрич. Это было в сущности первое письмо ее книги На взгорье у Марны. Мы были ужасно рады его получить и узнать что Милдред ничего не грозит и как все это было. Оно ходило по рукам и его прочли все в округе. -219- Потом когда мы вернулись в Париж мы услышали два других описания битвы на Марне. Моя давняя школьная подруга по Калифорнии Нелли Джэкот жила в Булонь-на-Сене и я очень о ней беспокоилась. Я ей телеграфировала и она телеграфировала мне в ответ в своем духе, Nullement en danger ne t'inquiete pas, опасности нет, не беспокойся. Это Нелли когда-то называла Пикассо красавцем-сапожником и говорила о Фернанде, она ничего себе но я не понимаю что ты так ради нее себя утруждаешь. И это Нелли вогнала Матисса в краску устроив ему перекрестный допрос о разных способах восприятия мадам Матисс, какой она видится ему как жена и какой она видится ему когда он пишет с нее картину и как он переключается с одного на другое. И это Нелли рассказала историю которую любила вспоминать Гертруда Стайн, о том как молодой человек ей однажды сказал, я люблю вас Нелли, вас ведь Нелли зовут, не так ли. И это Нелли, когда мы вернулись из Англии и сказали что все были очень любезны, сказала, знаю я эту любезность. Нелли описала нам битву на Марне. Знаете, сказала она, раз в неделю я всегда езжу в город за покупками и всегда беру с собой служанку. Туда мы едем на трамвае потому что в Булонь такси трудно взять а обратно едем на такси. Ну мы приехали как обычно и ничего не заметили а потом уже сделав покупки и выпив чаю встали на углу ловить такси. Мы остановили несколько машин и услышав куда нам надо они ехали дальше. Я знаю что иногда таксисты не любят ездить в Булонь, -220- поэтому я сказала Мари, скажите что если они поедут мы дадим хорошие чаевые. Ну и она остановила еще одно такси с пожилым водителем и я ему сказала, я вам дам очень хорошие чаевые если вы отвезете нас в Булонь. О, ответил он приложив палец к носу, к моему великому сожалению, мадам, это невозможно, ни одно такси сегодня не может выезжать за пределы города. Почему, спросила я. Он в ответ подмигнул и уехал. Нам пришлось ехать обратно в Булонь на трамвае. Конечно, потом, когда мы узнали о Гальени и такси мы поняли, сказала Нелли и прибавила, что это и была битва на Марне. Еще одно описание битвы на Марне мы услышали от Элфи Моурера когда мы только-только вернулись в Париж. Я сидел, сказал Элфи, в кафе и Париж был бледный, вы знаете какой, сказал Элфи, он был как бледный абсент. Ну я сидел и потом я увидел как много лошадей везут много больших платформ и они медленно ехали мимо и там еще сидели солдаты а на ящиках было написано Banque de France*. Это вот так просто, сказал Элфи, увозили золото перед битвой на Марне. За эти тягостные дни ожидания в Англии конечно многое произошло. У Уайтхедов все время толпилось очень много народу и конечно у них постоянно что-нибудь обсуждали. Сначала был Литтон Стрэтчи. Он жил в маленьком домике неподалеку от Локриджа. Однажды вечером он пришел к миссис Уайт- * Французский банк (фр.). -221- хед. Это был худой желтолицый человек с шелковистой бородой и слабым высоким голосом. Мы познакомились с ним годом раньше когда нас пригласили на встречу с Джорджем Муром к мисс Этель Сэндс. Гертруда Стайн и Джордж Мур, который был похож на очень благополучного младенца с коробки Мэллонз Фуд, не заинтересовали друг друга. Литтон Стрэтчи и я говорили о Пикассо и русском балете. В тот вечер он пришел и они с миссис Уайтхед обсуждали возможности спасения сестры Литтона Стрэтчи которая без вести пропала в Германии. Она предложила ему обратиться к одному человеку который мог ему помочь. Но, слабым голосом сказал Литтон Стрэтчи, я же с ним не знаком. Да, сказала миссис Уайтхед, но вы можете ему написать и попросить о встрече. Не могу, слабым голосом ответил Литтон Стрэтчи, раз я с ним не знаком. Еще на той неделе был Бертран Рассел. Он приехал в Локридж в тот самый день когда Норт Уайтхед ушел на фронт. Он был пацифист и спорщик и хотя они с Уайтхедами были очень старыми друзьями доктор Уайтхед и миссис Уайтхед не считали для себя возможным слушать о его убеждениях именно в этот день. Он пришел, и чтобы все отвлеклись от животрепещущего вопроса войны и мира, Гертруда Стайн затронула тему образования. Рассел увлекся и объяснил в чем заключаются все недостатки американской системы образования, особенно в пренебрежении греческим. Гертруда Стайн возразила что конечно Англии потому что -222- это остров нужна Греция которая была или может быть была островом. В любом случае греческая культура в сущности была островной, тогда как Америке в сущности нужна культура континента а это неизбежно римская культура. От таких доводов господин Рассел засуетился, он стал очень красноречив. Тогда Гертруда Стайн сделалась очень серьезной и произнесла длинную речь о том что для англичан греческий представляет ценность не только потому что это остров, а для американцев греческая культура не представляет ценности так как психология американцев отлична от психологии а