ы даже почти неприличными. Нападая на жену Джего, Найтингейл не забывал поносить его друзей и сторонников, а в особенности Роя Калверта. Я тоже не избежал общей участи, но острую неприязнь ко мне Найтингейл перенес почему-то на Роя. В профессорской открыто заговорили о Роевых любовных делах. Было упомянуто имя Джоан. Кто-то сказал, что в ближайшее время объявят об их помолвке. О помолвке? Найтингейл ухмыльнулся. Сплетню разнесли по всему колледжу. Я сам однажды слышал, как Деспард-Смит сказал: - Очень странный он человек, этот Рой Калверт. Меня, знаете ли, беспокоит его судьба. Представьте себе - встречаюсь я с ним сегодня и после всего, что слышал, естественно, спрашиваю, не собирается ли он жениться. А он мне отвечает... это был, знаете ли, очень странный ответ. Он сказал: "Калверты никогда не женятся. Мой отец, правда, женился, но он у нас был исключением". Да, меня беспокоит судьба этого молодого человека. Я начинаю думать, что у него извращенное чувство юмора. - Деспард-Смит нахмурился. - И я начинаю думать, что ему, ради его же пользы, надо сообщить о вакансии в Британском музее. Пропагандистская война, затеянная Найтингейлом, исподволь утверждала в умах мысль о безнравственности сторонников Джего. Мысль дикая - ведь руководители нашей партии, Браун и Кристл, были солидными, уважаемыми людьми. Однако к этой мысли постепенно привыкли не только противники Джего, но даже мы сами, его сторонники. Найтингейл успешно и быстро углублял вражду, разделившую наши партии. К концу триместра нам уже зачастую не хотелось обедать за общим столом. Мы просматривали список обедающих и, если видели, что в трапезную придет слишком много наших противников, не колеблясь вычеркивали свои фамилии. Все реже и реже мы заказывали после обеда вино. На раздоры и сплетни не реагировал только один человек - Кроуфорд. Он как бы не ощущал воцарившейся в колледже атмосферы. Он обедал в трапезной, даже когда там собирались исключительно сторонники Джего; он спокойно и трезво разговаривал со мной о положении в Европе или, пригласив Роя выпить в профессорской рюмку хереса, обсуждал с ним германские события. Может быть, до него не доходили сплетни Найтингейла, а может быть, он попросту не обращал на них внимания. Однажды я заметил, как Найтингейл отозвал его в сторону и принялся вполголоса о чем-то ему рассказывать. - Я ничего не понимаю в чужой личной жизни, - спокойно, громко и совершенно равнодушно проговорил Кроуфорд. В самом конце триместра, на последнем собрании - оно было, как обычно, скучным, однако очень сварливым, - когда мы уже собирались расходиться, Кроуфорд, обратившись к Деспарду, сказал: - Господин председатель, разрешите мне нарушить - в виде исключения, разумеется, - наш привычный распорядок. - Пожалуйста, доктор Кроуфорд. - Я хотел бы поговорить со старшим наставником наедине. Надеюсь, после этого мы сможем сделать совместное заявление. Джего и Кроуфорд вышли за дверь, а мы, поджидая, когда они вернутся, закурили, кое-кто принялся обсуждать учебные дела, другие просто молча разрисовывали лежащий перед каждым из нас лист бумаги. Найтингейл, сидевший справа от меня, демонстративно отвернулся, и я заговорил с Льюком об его исследованиях. Он сказал мне, что его идея оказалась ложной, а поэтому месяц работы пошел у него, как он выразился, кошке под хвост. Минут через пять возвратились Джего и Кроуфорд. Открывая дверь, они продолжали о чем-то говорить; Джего был взволнован и весело оживлен, Кроуфорд - спокоен и по-всегдашнему непроницаем. Мы не знали, встречался ли Джего с Кроуфордом после нашего разговора в субботу; Кристла явно раздражала возникшая неопределенность, а Браун опасался, что Джего совершит тактическую ошибку. Кроуфорд сел на свое место. - Разрешите, господин председатель? - Пожалуйста, доктор Кроуфорд. - Как член Совета я не имею права говорить об еще не открывшейся вакансии на официальном совещании, - начал Кроуфорд. - Однако если мы решим, что наше официальное совещание завершено, этот запрет будет снят. Вот я и предлагаю считать, что оно завершено. - Он оглядел нас с широкой улыбкой: ему правилась ясность и определенность во всех делах. - Говоря как участник неофициального собрания, я могу сообщить вам - и думается, не без пользы для прояснения общей обстановки в колледже, - о чем мы договорились со старшим наставником. Кроуфорд бесстрастно посмотрел на Деспарда-Смита и продолжал: - Надеюсь, никто не услышит ничего нового, если я скажу, что мы со старшим наставником считаем себя кандидатами на должность ректора, которая, ко всеобщему нашему сожалению, вскоре станет вакантной. Далее. Основываясь на дошедших до меня сведениях, мы, как мне кажется, не ошибемся, если назовем себя наиболее вероятными кандидатами. И последнее. Всем, я думаю, известно, что ни меня, ни доктора Джего не поддерживает абсолютное большинство членов Совета. В этих условиях наши собственные голоса могут оказаться решающими. Мы с доктором Джего обсудили, как нам следует вести себя во время выборов, и пришли к выводу, что не должны влиять на решение членов Совета. Голосовать друг за друга мы посчитали неуместным, а поэтому договорились, что вообще не будем принимать участия в голосовании. Некоторое время все молчали. - Так-так. Действительно, - после паузы проговорил Гей. - Прекрасно сказано, Кроуфорд. Примите мои поздравления. Джего сказал: - Мне хотелось бы добавить всего два слова к исчерпывающему резюме доктора Кроуфорда. Я глубоко убежден, что мы не должны скрывать наших мыслей от членов Совета. Кроуфорд вежливо согласился. - Мы оба уверены, - с холодной улыбкой сказал Джего, - что не выбрали бы друг друга в ректоры. Мой коллега поправит меня, если я понял его неправильно. И мы решили, что не должны действовать вопреки своим убеждениям: не должны голосовать друг за друга только потому, что оказались единственными кандидатами на должность ректора. - Совершенно верно, - сказал Кроуфорд. Соперничество духовно сроднило их. Даже утверждая, что не будут голосовать друг за друга, они чувствовали взаимную симпатию. Им нравилось, что они могут сделать совместное заявление, которое автоматически выделит их из общей массы наставников. Я не раз уже замечал, что соперничество удивительно сближает людей: стараясь получить одну и ту же работу, соперничая в политике или в любви, они порой ощущают более глубокую привязанность друг к другу, чем самые близкие друзья. Когда мы вышли из профессорской, Кристл, отозвав нас с Брауном в сторону, зло проговорил: - Джего меня _поражает_! Неужели ему кажется, что мы сможем провести его в ректоры, если он будет заключать такие соглашения, ни о чем нас не предупредив? - У него, я думаю, не было выбора, - примирительно сказал Браун. - Кроуфорд наверняка так прямо и брякнул, что ни в коем случае не станет голосовать за него. По-моему, Джего поступил вполне разумно. - Все равно он должен был нас предупредить, - возразил другу Кристл. - Как это ни прискорбно, но, видимо, никто из них не соберет абсолютного большинства голосов. Они же загонят нас всех в тупик! Иногда я думаю, что с удовольствием умыл бы руки - пусть этими проклятыми выборами занимается кто-нибудь другой. - Не понимаю вас, - резко сказал Браун. - Положение действительно создалось трудное. Однако нет худа без добра. Кроуфорд теперь никак не сможет собрать большинства голосов. - Ну и что из этого? Нам-то ведь тоже не удастся собрать большинства. - Меня радует, что не случится по крайней мере самого худшего, - твердо сказал Браун. - Не забывайте, что мы еще даже не начинали серьезной предвыборной агитации. Но в первую очередь нам, конечно, надо сплотить наши собственные ряды. Кристл согласился; ему, по-моему, даже стало немного стыдно; однако он все же не захотел встретиться с Пилброу. Вот уже две недели, с тех самых пор, как Найтингейл переметнулся к Кроуфорду, Браун пытался поговорить с нашим самым почтенным союзником. Но тот был, во-первых, постоянно занят - то концерт, то вечеринка, - а во-вторых, ему явно надоела суета предвыборной борьбы, и он, как мне казалось, намеренно уклонялся от разговора с Брауном. Однако сегодня после совещания Браун его наконец поймал. Потом я очень жалел, что не участвовал в этом разговоре: на мой взгляд, Пилброу относился ко мне с большой симпатией, чем к другим молодым наставникам. Ему, правда, нравился и Рой Калверт, но старик не мог понять его равнодушия к политике, не мог понять, почему такой отзывчивый и добрый человек поддерживает знакомство с высокопоставленными чиновниками Третьего рейха. А про меня Пилброу знал, что я как был левым либералом, так и остался им до сих пор. Да, я очень пожалел, что не принимал участия в этом разговоре - особенно когда Браун передал мне, о чем с ним толковал Пилброу. Браун был явно встревожен. - Надеюсь, старик не подведет нас, - сказал он. - Однако мне кажется, что с годами он становится все чудней. Представляете себе, он предложил мне подписать письмо о войне в Испании. Я знаю, вы тоже оправдываете этих республиканцев. Мне совершенно непонятно, почему вы теряете рассудок, когда речь заходит о политике. - Ну, все же он, по-моему, не разозлился, - продолжал Браун, - когда я завернул его с этим письмом. И вообще Юстаса Пилброу никак не назовешь злопамятным. Он определенно сказал мне, что не изменил своих намерений. Ему по-человечески нравится Джего, и он собирается его поддержать. - Браун почти дословно передал мне слова Пилброу и под конец заметил: - Вот ведь удивительно, глубокий старик да еще и чудак, а рассуждает на редкость здраво. Когда Винслоу и Гетлиф пытались перетянуть его на свою сторону, он сказал им, что Джего нравится ему как человек и он непременно будет голосовать именно за него. Думаю, что на Пилброу вполне можно положиться. - Но беда в том, что его совсем не волнуют наши заботы, - хмурясь, заметил он. - Мне было бы гораздо спокойней, если б он по-настоящему интересовался делами колледжа. Немного помолчав, Браун добавил: - Все же я надеюсь, что Пилброу нас не подведет. - Он на минуту задумался. - Сейчас мне ясно одно - нашим противникам не удастся его переубедить. Он, оказывается, страшно упрямый. Я совсем недавно об этом узнал, и меня это, знаете ли, очень обрадовало. 22. ЦВЕТЕНИЕ АКАЦИИ Между тем случилось то, чего никто из нас не ожидал. Развитие болезни замедлилось. После пасхальных каникул мы начали подозревать, что летом выборы, по всей видимости, не состоятся. Вскоре об этом было сказано вслух - мы сидели в профессорской, сквозь распахнутые окна в комнату вливался аромат цветущих глициний, и Кроуфорд объявил нам, что ректор наверняка доживет до осени. Я вспомнил, что так же уверенно он предрекал ему в свое время близкую смерть; по объяснения Кроуфорда и на этот раз показались нам весьма убедительными. - Всех друзей Ройса, и меня, конечно, тоже, это должно радовать, - сказал в заключение Кроуфорд. - Он очень ослаб, но физических мучений не испытывает, и, насколько я заметил, ему вовсе не хочется поскорее умереть. Наоборот, он хочет протянуть как можно дольше - даже в своем нынешнем состоянии. Однако колледжу в целом это очень вредит, и меня как члена Совета такое положение вовсе не радует. Я надеялся, что к будущему учебному году жизнь колледжа полностью нормализуется, но теперь на это надеяться невозможно. Потом Кроуфорд бесстрастно объяснил нам, почему приостановилось развитие болезни. Весенний воздух полнился неопределенной тревогой. Всякий раз, проходя мимо вьющихся побегов расцветшей глицинии, я вспоминал ректора, который, по словам Роя, с печальным удивлением говорил, что больше он никогда уже не ощутит запаха цветов. Эти запахи буквально затопили дворики колледжа, и я беспрестанно думал о Джоан, томящейся от любви к Рою, о нем самом, о его горькой печали, перераставшей постепенно в тяжкую депрессию. Когда в колледже узнали, что ректор проживет еще несколько месяцев, общая тревожная возбужденность заметно усилилась. Кое-кто, правда, искренне обрадовался, что можно хоть на время забыть про выборы. Кристл, например, вплотную занялся переговорами с сэром Хорасом, развивавшимися после февральского праздника не слишком-то успешно: сэр Хорас часто писал Брауну, но интересовала его главным образом подготовка юного Тимберлейка к выпускным экзаменам; иногда он спрашивал в письмах и о делах колледжа, но Браун говорил, что его "не доведешь до нужной кондиции", пока Тимберлейк не сдаст экзамены. Браун теперь занимался с ним по нескольку часов в неделю. "Я не знаю, - заметил он однажды, - собирается ли сэр Хорас перейти от слов к делу, но зато знаю, что, если его племянник не получит диплома, он просто прекратит с нами всякое общение". Кристлу, да еще, пожалуй, Пилброу, до смерти надоела предвыборная борьба. Однако остальные мои коллеги продолжали думать о выборах, и вынужденная отсрочка только углубляла захлестнувшую колледж вражду. Нервы у всех были крайне напряжены, а бездеятельное и нескончаемое, как нам казалось, ожидание только увеличивало эту напряженность. Сплетни Найтингейла делали свое дело. Мне передавали, что даже Винслоу, всегда относившийся к Рою с симпатией, едко сказал: "Раньше я думал, что превыше всего мы ценим в своих коллегах порядочность - порядочность, а не мишурный блеск интеллекта. Но старший наставник подбирает себе сторонников, нисколько не считаясь с нашими этическими принципами". В конце концов об этих сплетнях узнал и Рой, хотя мы всячески старались оградить его от них. Сейчас он чувствовал себя даже хуже, чем в тот день, когда утешал леди Мюриэл, а узнав о злобных измышлениях Найтингейла, вплотную приблизился к очередному приступу депрессии. Обычно его ничуть не интересовало, как относятся к нему другие люди, но в последнее время он стал очень ранимым. Им овладела мрачная подавленность, и, хотя окружающие не замечали ее, мне было не по себе. Я часто сопровождал его в вечерних прогулках по улицам Кембриджа. Теплый майский воздух был напоен запахом цветущих левкоев и сирени, вечерняя заря мягко подсвечивала темное небо, окна в домах были широко распахнуты. Мне никак не удавалось отвлечь Роя от мрачных мыслей - он слушал меня очень рассеянно и почти никогда не отвечал. А Найтингейл нападал не только на него. Как-то вечером, в конце мая, ко мне подошел Льюк и сказал, что ему надо со мной поговорить. Мы поднялись ко мне в гостиную, и тут он дал волю своему гневу: - Я человек терпеливый, но скоро он у меня дождется, этот Найтингейл. По-моему, я и так слишком долго молчал. Сдается мне, что я скоро заговорю - и тогда уж выложу им все начистоту. - Что он еще выкинул? - Он пригрозил мне, что, если я не проголосую за Кроуфорда, меня потом не возьмут в колледж на постоянную работу, они, дескать, об этом позаботятся. - Мало ли что он скажет... - Вы думаете, я не понимаю? Я ему спокойно ответил - хотя, убей бог, не понимаю, зачем мне понадобилось сдерживаться, - что я лучше удавлюсь. Выходит, они думают, что угрозами меня можно заставить покорно отплясывать под их дудку? - Может быть, и думают. - Я улыбнулся, хотя меня возмутила выходка Найтингейла. А вот Льюк нравился мне все больше. Если уж его охватывал гнев, то он отдавался ему без оглядки. Все его чувства - пылкая радость, когда работа подвигалась успешно, неподдельное горе, когда исследования заходили в тупик, даже его страстная сдержанность на официальных собраниях - были глубокими и поразительно искренними. Они захватывали его целиком. Воплощенное негодование - вот как его можно было охарактеризовать в тот вечер. - Может быть, и думают, - сказал я. - Но мы-то с вами знаем, что они ошибаются. - Еще как ошибаются! - возмущенно воскликнул Льюк. - Конечно, мне хочется остаться в колледже, работать здесь гораздо приятней, чем на каком-нибудь судостроительном заводе, по неужели они воображают, что стоит им свистнуть, и я, как собачонка, встану перед ними на задние лапки? Какую бы пакость они мне ни устроили, с голоду-то я все равно не умру. Приличный ученый всегда найдет себе работу. Они пытаются меня шантажировать, потому что видят, что мне не хочется терять здешнего комфорта. Я объяснил Льюку, что "они" - это, весьма вероятно, один Найтингейл. Мне не верилось, что Фрэнсис Гетлиф мог одобрить такой шаг, и я сказал, что обязательно с ним поговорю. Льюк, все еще злой, ушел в лабораторию. Я хотел встретиться с Фрэнсисом на следующий же день, но оказалось, что он уехал заканчивать работу для Министерства авиации: лекций в университете уже не было, потому что начались экзамены. Фрэнсис должен был вернуться только через две недели, и я рассказал про случай с Льюком Брауну. - Вот ведь стервецы! - возмутился он. - Я по натуре мягкий человек, но последнее время они позволяют себе слишком много. И мне надоело терпеть их безобразия. Но знаю, как вы, а я окончательно уверился, что Кроуфорда нельзя пропускать в ректоры. Нет уж - только через мой труп! Мы все считали, что за поступки Найтингейла должна отвечать партия Кроуфорда в целом. Юный Льюк уверенно говорил "они"; Браун - да и я тоже - обвинял "их" всех. Мы смотрели на своих противников сквозь пелену общей неприязни, забывая, что "они" вовсе не похожи друг на друга. Нас охватила истерия вражды: и Брауну, всегда такому рассудительному, терпимому, хладнокровному, и мне - хотя я вовсе не фанатик - "они" представлялись порой единым монолитом. Но временами нам становилось стыдно, и, когда я в следующий раз встретился с Брауном, он, по-видимому, собирался немного утихомирить разбушевавшиеся не в меру страсти. - Я хочу позвать в этом году больше гостей на свой вечер, - сказал он. Ежегодно, когда в университете кончались занятия, Браун приглашал кое-кого из коллег посидеть у него за бокалом кларета. - По-моему, это обязательно надо сделать. Нам еще долго придется работать бок о бок - даже если мы сумеем провести Джего в ректоры. Должен, правда, заметить, что я вовсе не собираюсь затевать с нашими противниками переговоры о выборах. Но мне хочется показать им, что мы не гнушаемся их обществом. Да, если я приглашу и наших противников, это произведет на всех благоприятное впечатление. Браун позвал к себе Винслоу, Кроуфорда, Пилброу, Калверта и меня. Мне этот вечер - как и многие другие в то лето - показался пыткой. Тихая майская погода как-то особенно заметно подчеркивала гармоничную красоту нашего колледжа; Браун угощал нас удивительно хорошим вином; но мрачность Роя тревожила меня сверх всякой меры: я со страхом ждал от него какой-нибудь неистовой вспышки. Я просто не мог думать в тот вечер ни о чем другом. Дважды мне удалось дать ему знак, что надо сдерживаться. Его уже терзала депрессия, но он еще владел своими чувствами, однако несчастья других всегда травмировали его, а среди приглашенных был Винслоу, который беспокоился за сына: он сдавал в тот вечер экзамен. В ответ на вопрос Брауна об его успехах Винслоу резко сказал: - Какие уж там успехи у полуграмотных! Хорошо, если этот несчастный юнец сможет прочитать экзаменационное задание. Рой уловил в его тоне грустное уныние и помрачнел еще больше. Но тут, к счастью, Браун опять предложил нам выпить. Было уже десять часов, однако солнце только что село, и островерхую крышу перед брауновским окном золотили лучи вечерней зари. В одном из соседних колледжей на ежегодном майском балу играл оркестр; легкий ветерок доносил до нас приглушенную музыку и запах цветущей акации. Пилброу взял на себя обязанности распорядителя. Он прекрасно разбирался в винах и в свое время научил этому Брауна. Его лысина мягко поблескивала в вечерних сумерках, а когда около полуночи стало темно и Браун включил свет, засверкала, как бильярдный шар; однако, если не считать раскрасневшихся щек, Пилброу ничуть не менялся, хотя пустых бутылок становилось все больше. Он ловил чей-нибудь взгляд и спрашивал, что мы чувствуем - в начале, середине и конце каждого глотка. Сам он уже попробовал - в разных сочетаниях - все десять сортов кларета. Потом посмотрел на нас и уверенно сказал: - Да, вряд ли вы станете настоящими знатоками. Разве что наш хозяин... - Ну, хозяину тоже далеко до вас, мой дорогой учитель, - усмехнувшись, проговорил Браун. Рой пил больше нас всех. В его глазах уже зажегся опасный огонек. Он заговорил с Винслоу - и тут я предостерег его в первый раз. Он грустно улыбнулся и умолк. А Винслоу все время думал о своем сыне. - Для меня будет огромным облегчением, - смиренно и без всякого сарказма сказал он, - если экзаменаторы сочтут его знания удовлетворительными. - Я уверен, что сочтут, - успокоительно заметил Браун. - Совершенно не представляю себе, что с ним будет, если он провалится, - сказал Винслоу. - Способностей к наукам у него, конечно, нет. И все же мне кажется, что он не совсем бездарен. По-моему, он очень достойный юноша. И если его сейчас не завалят, то он может стать весьма незаурядным человеком - я искренне в этом убежден. Никогда еще Винслоу не говорил так откровенно. Но через несколько минут он собрался с силами и обрел свой обычный саркастический тон. Он заставил себя сказать Брауну: - Мой дорогой коллега, я понимаю - вам пришлось заниматься с очень тупым учеником. Сочувствую и пью за ваше здоровье. Браун настоял, чтобы они выпили за успехи юного Винслоу. - Разрешите, я налью вам еще вина. Какого вы хотите? По-моему, бокал для латурского у вас до сих пор сухой. Перед каждым из нас стояло по десять бокалов - для разных сортов кларета. Браун выбрал нужный бокал и налил Винслоу кларета "Латур". - Благодарю вас, наставник. Вы очень любезны. Очень. Кроуфорд благосклонно разглядывал хрустальные и серебряные бокалы, бутылки с кларетом, раскрасневшиеся лица гостей - в комнате царило непринужденное и дружеское веселье. На западе мягко золотились отблески вечерней зари. Во дворике слышались голоса и смех - группа наших студентов отправлялась в соседний колледж на бал. - Трудно представить себе реальную обстановку в мире, когда пользуешься вашим гостеприимством, Браун, - проговорил Кроуфорд. - Ведь если взглянуть на сегодняшний мир глазами холодного аналитика, то нельзя не заметить, что он катастрофически неустойчив. Но в такой вечер этому просто невозможно поверить. - А так всегда, - неожиданно заметил Пилброу. - Я вот участвовал в двух революциях... вернее, не то чтобы участвовал - просто был свидетелем. И знаете - увидишь из окна вагона молодую женщину, которая нежится в лучах утреннего солнышка, и не можешь поверить, что все _уже началось_. - Да, сегодня невозможно поверить, что нам придется расхлебывать ту горькую кашу, которую заварили политические единомышленники Брауна, - сказал Кроуфорд. - Я думаю, мне навеки запомнится сегодняшний вечер... - Да! Да! Вы совершенно правы! - вскричал, поблескивая глазами-пуговками, Пилброу. Он, вместе с Кроуфордом, пустился в рассуждения об европейских событиях; бутылки быстро пустели, а Пилброу объяснял, какую именно кашу нам придется расхлебывать, - через три недели он уезжал на Балканы, чтобы увидеть все собственными глазами. Семидесятичетырехлетний старик, он был взволнован предстоящей поездкой, как мальчишка. Когда Пилброу энергично поддержал Кроуфорда, Брауна охватила тревога; но вот старик заговорил о своих путешествиях, и Браун успокоился; несмотря на молчаливость Роя и тревожное беспокойство Винслоу, он считал, что задуманная им примирительная встреча прошла вполне удачно. Выйдя от Брауна, мы с Роем решили прогуляться по парку. Ветерок утих, на вековых буках не шевелился ни один лист. Полная луна висела в безоблачном небе, словно огромный фонарь, воздух был напоен ароматом цветущих акаций. Рой долго молчал, а потом, как бы в утешение нам обоим, сказал: - Сегодня ночью я усну. Когда на него наваливалась депрессия, он не спал по четыре, а то и по пять ночей кряду. Одинокий, предоставленный собственным угрюмым мыслям, лежал он ночами в своей спальне, но наконец его нервы не выдерживали, он подымался в мою квартиру и будил меня. Не съездим ли мы к друзьям в Лондон? Или, может быть, просто отправимся гулять - на всю ночь? Мрачная подавленность, подавленность, перемежаемая вспышками лихорадочного возбуждения, исподволь овладевала им в течение нескольких последних недель. Он не мог с ней справиться - да и как справишься с болезнью? А когда депрессия вступала в самую острую фазу, ему казалось, что он уже не избавится от нее до конца жизни. Мы молча бродили по парку, и ночь была такая теплая, что мы словно бы осязали прогретый воздух. На вечере Рой, к счастью, почти все время молчал, и мы ушли оттуда без всяких происшествий. Но я не был уверен, что смогу и в дальнейшем удержать его от каких-нибудь рискованных поступков. Мне подумалось, что я не забуду этого лета до самой смерти, что цветочные ароматы - и особенно запах акации - будут преследовать меня всю жизнь. 23. НЕСЧАСТЬЕ Я предполагал, что Рой сорвется на вечере у Брауна, и оказался совершенно не подготовленным к его вспышке, когда он в самом деле сорвался. Это случилось через две недели, в субботу. Я проснулся довольно рано и сразу вспомнил, что на сегодня у нас назначено заседание Совета, посвященное результатам экзаменов. Мы уже получили сведения о тех студентах, которые сдали экзамены досрочно, но официальные отчеты университет рассылал чуть позже. Я знал, что университетский курьер приходит в колледж без четверти девять, и но стал дожидаться появления Бидвелла. Утро было тихим и безоблачным; я пересек дворик и получил в привратницкой объемистый пакет; взяв его, я увидел входящего в привратницкую Брауна - слегка запыхавшегося и даже не снявшего с брюк велосипедные зажимы: он приезжал в колледж на велосипеде. - Надеюсь, нас ждет не слишком много огорчений, - проговорил он, вскрывая адресованный ему пакет. - Слава богу, пронесло! - воскликнул он через несколько секунд. - Слава богу! - Что это вас так обрадовало? - спросил я. - Юный Тимберлейк не провалился, - ответил Браун. - Они признали его работу удовлетворительной и, между нами говоря, руководствовались при этом скорее добротой, чем беспристрастием. Ну, как бы там ни было, сэру Хорасу не в чем нас упрекнуть. А ведь если б его племянник провалился, это была бы самая разорительная в истории колледжа неудача. Должен признаться, что с моих плеч свалился тяжелый груз. Лучший ученик Брауна, блестяще сдав экзамены, мог рассчитывать на диплом с отличием. - Я знал, что он тоже меня не подведет, - радостно сказал Браун. Он склонился над ведомостью, отмечая галочками фамилии студентов-историков, и вдруг тихонько присвистнул. - А Дика Винслоу даже не включили в список. Он, видимо, безнадежно срезался и диплома не получит. К нему они почему-то доброты не проявили. Очень странно. Позвоню-ка я прямо сразу в экзаменационную комиссию. У меня был случай, когда фамилию одного студента не включили в ведомость просто по ошибке. Он ушел звонить, а вернувшись, с грустью покачал головой. - Бесполезно, - проговорил он. - Они сказали, что не обнаружили у него решительно никаких знаний и способностей. Я, конечно, не предполагал в нем особенных дарований, но чтобы так - "решительно никаких знаний и способностей", - этого я, признаться, не ожидал. Собрание было назначено на одиннадцать тридцать. Профессорская постепенно наполнялась, и по ней гуляли приглушенные шепотки о провале Дика. Вновь пришедшие первым делом спрашивали у коллег, знают ли они эту новость. Кое-кто говорил, не скрывая злорадства, кое-кто - сочувственно, кое-кто - равнодушно. Наконец на пороге профессорской появился Винслоу - он, как всегда, нес в руке университетскую шапочку, но не размахивал ею. Тяжело шагая и опустив голову, он подошел к своему креслу. - Доброе утро, Винслоу! - весело крикнул ему Гей, еще не знавший о постигшем его несчастье. - Доброе вам утро. - Ответ Винслоу прозвучал тускло и безжизненно. Деспард-Смит уже встал, чтобы объявить заседание открытым, но Гей поспешно сказал: - Разрешите мне сделать небольшое вступление. Я хочу подарить нашему колледжу - нашей великолепной библиотеке - экземпляр моей последней книги. Надеюсь, я не ошибусь, предположив, что члены Совета уже успели ее купить? Надеюсь, вы купили ее, Браун? Надеюсь, вы купили ее, Кроуфорд? Он неловко поднялся с кресла и положил книгу перед Деспардом-Смитом. - Пока нет, - сказал Кроуфорд, - но я видел одну или две рецензии. - Да-да, рецензии, - немного растерянно проговорил Гей. - Но в этих первых рецензиях не чувствуется, знаете ли, истинной заинтересованности... Его растерянный тон отвлек мои мысли от Винслоу, и я подумал, что старик по-настоящему волнуется - несмотря на всегдашнюю самоуверенность, он до сих пор не мог без волнения думать о том, как примут его очередную работу. И от возраста это чувство не притупилось - наоборот, стало даже как будто острей. Через несколько минут началось собрание. Нам надо было обсудить два вопроса, касающихся церковного прихода, и несколько финансовых. Когда дело дошло до финансов, Деспард-Смит сказал, что хотел бы выслушать мнение казначея. - Не вижу в этом необходимости, - пробормотал Винслоу. Он даже не поднял головы, не глянул на нас. Зато все члены Совета смотрели на него с нескрываемым любопытством. Джего как старший наставник сделал подробный доклад о результатах экзаменов. Он переходил от предмета к предмету, строго следуя кембриджской традиции - математика, классическая филология, естественные науки... Члены Совета знали лишь по десять-пятнадцать студенческих фамилий, но Джего с таким увлечением говорил о каждом выпускнике, что увлек все собрание. История. В профессорской стало удивительно тихо. - ...Хочу обратить внимание коллег на замечательный и вполне заслуженный успех одного из наших студентов, - гортанно басил Джего. - Мы знаем, какие серьезные трудности ему пришлось преодолеть, чтобы поступить в университет. И я уверен, господин председатель, со временем мы будем гордиться тем, что этот юноша воспитывался в нашем колледже. - Потом, с усмешкой упомянув о героических усилиях Брауна, который подготовил Тимберлейка к экзамену, Джего заглянул в свои записи, на мгновение запнулся и быстрой скороговоркой закончил: - Ну вот, про историков мне сказать больше нечего. - После этого он сразу же перешел к другому предмету. Джего проявил благородство, а может быть, даже милосердие, по я не понял, как к этому отнесся Винслоу. Он сидел не шевелясь, по-прежнему опустив голову вниз. Возможно, он просто не слышал, о чем говорилось на собрании. Сам он упорно молчал, и, когда мы оценивали годовую работу колледжа, ему пришлось напомнить, что он обязан принять участие в официальном голосовании. В час дня, когда мы сделали перерыв, нам подали холодный ленч; но почти все члены Совета очень проголодались и ели с большим аппетитом. Винслоу закусывал стоя, повернувшись лицом к окну. Я заметил, что Рой смотрит на него с горестным сочувствием. За последние две недели он помрачнел еще сильнее и старательно уклонялся от разговоров с коллегами. Увидев, что он пристально наблюдает за Винслоу, я почувствовал тревогу; но когда кто-то предложил ему распить бутылку вина и он отказался, тревога отпустила меня: я решил, что он в состоянии сдерживаться. После ленча Джего сделал доклад о предварительных экзаменах. Ему задали пару вопросов, высказали несколько высокопарных критических замечаний, а потом поздравили с успехом. - Разумеется, те молодые люди, чьи работы признаны всего лишь посредственными, не делают чести нашему колледжу, - подводя итог, сказал Деспард-Смит. - Однако в общем и целом мы можем считать, что наши питомцы успешно закончили курс. Я правильно уловил вашу мысль, старший наставник? - Не совсем, господин председатель. По-моему, мы можем гордиться их успехами. - Вы согласны с этим, наставник? - спросил Деспард-Смит Брауна. - Совершенно согласен, - ответил Браун. - И хочу обратить внимание коллег на замечательную организационную работу декана. Меня неожиданно поразило слово "питомцы", и до самого конца собрания, которое, впрочем, кончилось довольно быстро, я размышлял об изменениях в нашем языке. Деспард-Смит пользовался лексикой девяностых годов - нынешние преподаватели сказали бы не "молодые люди", не "питомцы", а "дипломники" или "выпускники", в то время как сами студенты называли себя в конце тридцатых годов "парнями" или "ребятами". В нашей профессорской забавно перемешивались языковые стили разных эпох. Старик Гей, например, говорил "наверно", когда мы сказали бы "обязательно" или "наверняка" - "так вы _наверно_ придете завтра в колледж?" - это слово сохранилось вето лексиконе с семидесятых годов прошлого столетия. Пилброу, стараясь не отставать от века, пользовался по большей части новейшими речениями, а вот Деспард-Смит до сих пор сохранял верность стилю девятнадцатого века: он постоянно повторял "ей же богу", "милейший молодой человек", "сударь мой", "питомцы". Кроуфорд очень любил выражение "ученые занятия" - так говорили при Эдуарде VII. Короче, слушая речи членов нашего Совета, можно было реконструировать при желании лексику самых разных эпох. Между тем собрание кончилось. Я хотел дождаться Роя и поэтому не торопился уходить из профессорской. Винслоу неподвижно сидел за столом, как будто у него не было сил, чтобы встать. Через несколько минут мы остались в профессорской втроем - Рой, Винслоу и я. Рой не сказал мне ни слова, даже не посмотрел на меня - он подошел к Винслоу и сел с ним рядом. - Я всей душой сочувствую Дику, - проговорил он. - Вы очень добры. - И вам тоже - потому что вам пришлось сидеть на этом дурацком собрании. Уж я-то знаю, как это невыносимо в несчастье - быть у всех на глазах, да еще и слушать о себе людские пересуды. В голосе Роя звучало неподдельное страдание, и Винслоу удивленно посмотрел на него. - Их пересуды гроша ломаного не стоят, но человеку-то хочется, чтобы его оставили в покое, - с надрывом продолжал Рой. - Так нет же, у нас не хватает на это благородства! Да я и вообще-то не верю в человеческое благородство. А вы? Вы верите, Винслоу? Вы знаете, что они все сейчас думают, знаете? "Ну, теперь-то у него поубавится спеси", - вот что они все сейчас думают. Они прекрасно помнят, как вы умели их осадить. А теперь толкуют друг другу, что вы, мол, просто заносчивый грубиян, и ничего больше. Да только не заслуживают они никакого внимания. Никто из нас не заслуживает. Его звонкий голос срывался от лихорадочного возбуждения. Винслоу молча смотрел на него. Потом сказал: - Слова людей всегда заслуживают внимания, молодой человек. - Ну, разумеется! В словах людей всегда есть доля правды - про кого бы они ни говорили! - Рой расхохотался. Я уже шел к нему вокруг стола, чтобы хоть как-нибудь, хотя бы силой, остановить его. Он заговорил о сплетнях про него и Джоан. Я схватил его за плечо, но он оттолкнул меня. Он сказал, что в трепотне Найтингейла тоже есть доля правды. - Хотите знать _всю_ правду? - вскричал Рой. - Мы оба страдаем. Может быть, вам станет немного легче... - Успокойтесь, Калверт! - решительно перебил его Винслоу. - Не хочу я ничего о вас знать. - Вот поэтому-то я вам все и расскажу! - На столе перед Винслоу лежал листок чистой бумаги. Рой придвинул его к себе и начал быстро писать. Я попытался помешать ему. Он выругался и крикнул: - Отстань, Льюис! Мне надо написать признание! - Он был как в лихорадке. - Только для Винслоу. - Он написал что-то еще, расписался и с кривой усмешкой протянул листок казначею. - У вас был кошмарный день! - воскликнул он. - Храните этот листок, он всегда подтвердит вам, что люди не стоят никакого внимания! Рой торопливо попрощался и ушел. - Н-да, мучительная сцена, - сказал Винслоу. - Через несколько минут он придет в себя. - Вот уж никогда не подумал бы, что Калверт способен устроить такое позорное представление. И это что же - не в первый раз? Передо мной стояло две задачи - во-первых, по возможности оправдать Роя и, во-вторых, не навредить Джего. Я открыл Винслоу только часть правды, а кое-что счел за благо скрыть. Я сказал, что никогда не видел Роя в таком состоянии. Сказал, что его вспышка просто ошеломила меня. И вместе с тем объяснил, что Роя измучили страдания ректора - из-за этого-то он, по-видимому, и сорвался. - Его считают серьезным ученым, - проговорил Винслоу. - И мне всегда казалось, что он очень приятный молодой человек - хотя одно время меня, признаться, несколько смущало его поведение. - Я уверен, что в его поведении не было ничего недостойного. - Вы знаете его лучше, чем я, - сказал Винслоу. - Надеюсь, вы правы. И мне кажется, что вам надо убедить его как следует отдохнуть этим летом. Винслоу прочитал записку Роя. Потом спросил: - Так, значит, эти слухи имеют некоторые основания? - Я ведь не читал его записку, - ответил я. - Но нисколько не сомневаюсь, что слухи сильно преувеличены. Нельзя забывать, что их распространяют люди, которых гложет зависть. - Возможно, - сказал Винслоу. - Вполне возможно. Однако если они получат это свидетельство, то член Совета Рой Калверт едва ли удержится в нашем колледже. Его наверняка отсюда выживут. - И вам этого хочется? - Я не утверждаю, что мне этого хочется. С ним иногда приятно поговорить, и многие считают его серьезным ученым - чего никак не скажешь про некоторых наших коллег. Нет, я не утверждаю, что мне этого хочется. Но мне, знаете ли, не хочется, чтобы ваш кандидат стал ректором. - Вы имеете в виду, что если вы обнародуете эту записку, то партия Джего уменьшится? - Совершенно верно. - Я уверен, что вы этого не сделаете, - сказал я. - Почему же? - Да потому, что вы знаете, из-за чего Калверту было сегодня так тяжко. Уже одного этого достаточно... - А если конкретней? - Могу и конкретней. Мы оба знаем, что Калверт был сегодня не в себе. Его истерзало сострадание - он видел, что вы мучаетесь, а другие этому радуются. Кто, кроме него, отнесся к вам с сочувствием? - Меня не интересует, сочувствуют мне люди или нет, - отрезал Винслоу. Тогда я сказал: - Кто, кроме него, посочувствовал горю вашего сына? Вы прекрасно знаете, что Калверта очень расстроила его неудача. А кто еще отнесся с сочувствием к вашему сыну? Я решил извлечь пользу из его несчастья. Он казался совсем обессиленным. Он опустил голову и долго молчал. Потом измученно пробормотал: - Так что мне с этим делать? - Кивком головы он указал на записку. - Это уж вы решайте сами, - сказал я. - Наверно, лучше всего отдать ее вам, - проговорил Винслоу. Он даже не повернул головы, чтобы посмотреть, как я бросил записку в камин. 24. СПОР В ЛЕТНИХ СУМЕРКАХ Распрощавшись с Винслоу, я пошел к Рою. Он лежал у себя в кабинете на кушетке, умиротворенный и успокоившийся. - Сильно я всем навредил? - спросил он. Он был _счастлив_. Меня это, впрочем, ничуть не удивило - я превосходно изучил все стадии его недуга: они чередовались в неизменной последовательности. Первая стадия - тоскливая подавленность - продолжалась обыкновенно несколько недель или даже месяцев; потом ее сменяла вторая, при которой подавленность перемежалась иногда вспышками лихорадочного возбуждения, - их-то мы с Роем больше всего и боялись. Возбуждение длилось недолго и всегда завершалось каким-нибудь неистовым поступком, вроде сегодняшнего. После этого болезнь отступала, и Рой успокаивался. Он знал, что следующий приступ начнется только через несколько месяцев. В первые годы нашей дружбы - ему тогда было чуть больше двадцати - депрессия мучила его гораздо чаще, чем сейчас. По постепенно промежутки между приступами удлинялись, и ровное, веселое настроение не покидало его многие месяцы. Вот и сейчас он понимал, что приступ повторится теперь очень не скоро. Я чувствовал себя усталым и угнетенным. Порой мне казалось, что я несу слишком тяжкое бремя, - да и за какие грехи? Я сказал Рою, что не могу вечно следить за ним и улаживать его отношения с людьми. Его терзали угрызения совести. Немного помолчав, он спросил: - Я здорово навредил Джего? - Не думаю. - Как же тебе удалось исправить то, что я натворил? Ты все-таки удивительно искусный политик. Я покачал головой. - Это было нетрудно. Винслоу считает, что на него никто не может повлиять, но он ошибается. - Именно. - Мне, правда, пришлось применить запрещенный прием, а это не слишком-то приятно. Он ненавидит Джего. Но у него сейчас нет духовных сил на ненависть: он думает только о сыне. - Именно, - повторил Рой. - Можно сказать, что мне повезло. - Я тоже так считаю. - Я не простил бы себе, если бы помешал Джего пройти в ректоры, - сказал Рой. - Мне очень хочется загладить свою вину, старина. И уж во всяком случае, теперь я не доставлю вам всем никаких хлопот. Вечером Рой заказал бутылку вина, чтобы мы выпили за здоровье Джего. Льюк спросил его, какое событие он хочет отметить: ему надо было внести Роев заказ в "Винную книгу". Рой усмехнулся и ответил: - Я хочу выпить за его здоровье, потому что чуть было не оказал ему медвежью услугу. - Вот уж никогда не поверю, что вы способны оказать мне медвежью услугу! - воскликнул Джего. - Я ведь прекрасно вижу - вы очень по-доброму ко мне относитесь, хотя и не знаю за что. Может быть, за то, что я не обижаюсь на вас, когда вы меня передразниваете? Рой передразнивал Джего не только на вечеринках. Даже в его последней реплике послышались сентенциозно многозначительные интонации старшего наставника - их уловили все сидящие за столом, и Деспард-Смит невольно усмехнулся. Выходя из профессорской, Артур Браун раздумчиво спросил меня: - Как вы думаете, что Калверт имел в виду, когда сказал про медвежью услугу? Последнее время я отношусь к его словам вполне серьезно, или, говоря иначе, не ищу в них подвоха. А ведь еще два-три года назад почти во всех его высказываниях таилась какая-то не слишком уместная ирония. Но теперь я за него не тревожусь. Он стал гораздо уравновешенней. И по-моему, скоро окончательно остепенится. Я решил не переубеждать Брауна. Пусть благожелательно и спокойно размышляет, предвосхищая догадки будущих наставников нашего колледжа, что же именно означает сегодняшняя запись в "Винной книге", подумалось мне. Я сказал ему, что на этой неделе попытаюсь разобраться в истории с Льюком. Фрэнсис Гетлиф вернулся утром в Кембридж, чтобы принять участие в заседании Совета, и Кэтрин, его жена, пригласила меня да обед - первый раз после нашей январской размолвки. Я решил не упускать такой возможности: во время дружеского обеда мне наверняка удастся спокойно рассказать Фрэнсису об угрозе Найтингейла. Гетлифы жили в собственном доме на улице Чосера; когда я пришел, они встретили меня так же радушно, как в былые времена. Фрэнсис принялся разливать по бокалам херес, и, внимательно посмотрев на него, я лишний раз убедился, что дома он держится гораздо естественней и проще, чем в колледже. Передавая жене бокал, он глянул на нее с искренней любовью; от его чопорной, но нервически напряженной надменности, которую он напускал на себя, разговаривая с коллегами, не осталось и следа: он показался мне доброжелательным, спокойным, даже благодушным. А Кэтрин, та просто лучилась приветливым счастьем. Детей уже уложили спать. Кэтрин говорила о них с огромным удовольствием - и в то же время старалась показать мне, что ей новее не хочется утомлять меня этим разговором. Рассказывая о детях, Кэтрин сидела в кресле с видом почтенной матроны - и как же сильно отличалась она от той порывистой, всегда чем-то взволнованной девушки, с которой я встретился десять лет назад в доме ее отца на Брайенстон-сквер! Меня привел к ним ее брат Чарльз, мой самый близкий лондонский друг тех лет, и это был первый великосветский дом, в который я попал. Когда мы сели за стол, Кэтрин заговорила о своих родных. Давно ли я видел ее брата? Потом, со спокойной грустью счастливой и уверенной в себе женщины, она стала вспоминать свою юность и те годы, когда она жила в поместье своего отца, а мы с Фрэнсисом часто гостили у них. После обеда мы вышли в садик, расположенный позади их дома. Наползали сумерки, золотисто-багровое небо постепенно темнело. Теплый воздух был сладок и ласков. А неподвижно застывшие в безветренном сумраке кусты цветущей сирени заливали садик пряным ароматом, кружа мне голову воспоминаниями о начале других, давно канувших в прошлое летних каникул. Слегка одурманенный ароматным воздухом, я несколько минут молчал, а когда наконец собрался заговорить о Льюке, Кэтрин опередила меня: - Льюис, я хочу задать тебе один вопрос - можно? - Конечно. - Ты ведь согласен с Фрэнсисом насчет выборов, правда? Это ведь так естественно для нас - добиваться, чтобы ректором колледжа стал либерально настроенный человек, я уверена, что ты не можешь думать иначе. Так значит, они пригласили меня только для того, чтобы затеять эту игру? Я вдруг страшно огорчился - словно потерял друга, который после свадьбы стал мне совсем чужим. Когда-то Кэтрин жадно слушала мои разговоры с ее братом, она была нашим другом, нашей ученицей и воспринимала мир в точности так же, как мы. А теперь я окончательно убедился, что, став женой Фрэнсиса, она смотрит на жизнь глазами мужа, не понимая людей, которые думают иначе, чем он. - По-моему, Фрэнсис неправ, Кэтрин. - Если главой колледжа станет реакционер, - сказал Фрэнсис, - то благодарить за это надо будет Льюиса. - Разве все зависит только от меня? - Не прикидывайся слепым, Льюис. Если ты, как мы надеялись, поддержишь Кроуфорда - ректорство ему обеспечено. Потому что вместо с тобой в нашу партию наверняка перейдет еще два или три человека. - Я уверена в этом, - сказала Кэтрин. - И неужели ты не понимаешь, как это важно, Льюис? Мы вправе надеяться, что ты нас поддержишь. Я не умею притворяться, и твое отступничество кажется мне чудовищным. Да, они считали меня неблагодарным отступником. Когда мне было тяжело и я хотел найти спокойное убежище, Фрэнсис приложил много стараний, чтобы меня приняли на работу в колледж. Все эти три года они относились ко мне с дружеской деликатностью, частенько зазывали обедать, считали своим - чуть ли не в буквальном смысле этого слова, - и вот при первой же серьезной проверке я оказался предателем. Люди всегда надеются на признательность тех, кому они помогли, и далеко не сразу понимают, что признательность - очень редкое явление. - Послушай, Кэтрин, - сказал я, - когда ты судишь о чем-нибудь непредвзято, то ошибаешься так же редко, как Чарльз, а он на диво проницателен. Ты немного знаешь и Джего и Кроуфорда. Скажи мне, кого из них ты можешь назвать по-настоящему хорошим человеком? Кэтрин ответила не сразу. - Джего, - неохотно признала она. Однако сейчас же поправилась: - Но ведь в ректоре важно вовсе не это. - Правильно, - сказал Фрэнсис. - А Льюису просто нравятся человеческие слабости. - Ничего подобного, - возразил я. - Мне нравятся люди, наделенные творческим воображением, и не нравятся самовлюбленные снобы. - Иногда мне начинает казаться, - с холодной враждебностью сказал Фрэнсис, - что ты потерял представление о коренных человеческих достоинствах. - Если уж на то пошло, - раздраженно воскликнул я, - то самодовольство в миллион раз противней самоистязания. Нас охватила взаимная ожесточенность. Мы давно знали друг друга и понимали сейчас, что договориться не сумеем. Они почти не слушали моих доводов в защиту Джего, а я все злее нападал на Кроуфорда. - А уж _она_ совершенно невыносима, - исчерпав все аргументы, сказала Кэтрин. - Она несчастная и трогательная в своем несчастье женщина, - возразил я. - И добрая. - Она кошмарная кривляка, согласись. - Если б ты видела, с какой нежной терпимостью относится к ней Джего, то, возможно, поняла бы, почему я его поддерживаю. - И она будет хозяйничать в Резиденции - об этом даже подумать страшно! - Хозяйничать в Резиденции будет ректор, а не его жена. - Если ректор женат, хозяйкой Резиденции неминуемо становится его жена, - заметил Фрэнсис. Спор зашел в тупик, и мы умолкли. Между тем, пока мы спорили, сумерки сгустились, вечерняя заря погасла, и в темно-синем небе зажглись первые звезды. Вот тут-то я и заговорил о Льюке - не в дружеской беседе, как мне хотелось бы, а просто чтобы прекратить наш бессмысленный спор. - Некоторые выпады ваших союзников против жены Джего кажутся мне возмутительными и недопустимыми, - начал я. - Но сейчас мне хочется рассказать тебе о другом. У меня есть претензии посерьезней... надеюсь, что только к одному из вас. Ты знаешь, что Найтингейл пытался запугать Льюка? - Каким образом? Я объяснил. - Это правда? Все именно так и было? - Я передаю тебе то, что рассказал мне Льюк. Ты ему веришь? - Верю, конечно. - Фрэнсис даже не пытался скрыть неприязнь ко мне - ведь я своим рассказом поставил сто в очень неловкое положение. Но больше всего он разозлился, конечно, на Найтингейла. - Ну, а если ты ему веришь, значит, все именно так и было, - сказал я. - Да, гнусный тип, - буркнул Фрэнсис. Темнота мешала мне разглядеть его лицо, по я был уверен, что он покраснел от злости и на лбу у него явственно обозначилась вена. - Н-да, очень мерзко. Просто позорно. Этого ни в коем случае нельзя допускать, - немного успокоившись, сказал Фрэнсис. Потом спросил: - Надеюсь, ты-то понимаешь, что позиция Льюка и предвыборной борьбе не может повлиять на его будущность? К сожалению, мы вряд ли сможем предоставить ему постоянную должность - по крайней мере пока я работаю в колледже. Но к недостойным угрозам Найтингейла это не имеет ни малейшего отношения. Льюк серьезный ученый. И его обязательно надо удержать в Кембридже. - Он очень милый мальчик, - сказала Кэтрин. Она была всего года на два старше Льюка, но говорила о нем, как умудренная опытом женщина о ребенке. - Могу добавить, - сказал я, - что Найтингейл ничего не добился. Льюка, хоть он и молоденький, запугать не так-то легко. Но я решил, что ты обязательно должен об этом знать. Мне не нравится, что его шантажируют. - Я прекращу это, - с мрачным достоинством сказал Фрэнсис. - Да, я прекращу это, - повторил он. Но со мной он разговаривал сейчас даже враждебней, чем раньше. Все его принципы, его честность, прямота и чувство справедливости требовали, чтобы он пообещал мне обуздать Найтингейла, и я был уверен, решительно уверен, что он выполнит свое обещание. Однако ему было очень неприятно, что я впутал его в эту историю. Я как бы заставил его взять на себя ответственность за недостойную выходку Найтингейла; разумеется, он рассердился бы на меня гораздо меньше, будь мы по-прежнему союзниками и приятелями, но мы теперь были врагами. - Вы, между прочим, тоже ведете себя не слишком-то щепетильно, - сказал он. - Да взять хотя бы тебя самого. Разве ты не говорил Найтингейлу, что откажешься от должности наставника, если он проголосует за Джего? А ведь ты прекрасно знаешь, что не видать ему этой должности, как своих ушей. Вскоре я поблагодарил их за обед и ушел. Мы распрощались очень холодно. По пути домой, вдыхая пряные ароматы приветливой майской ночи, я вспомнил, как пять лет назад, в такую же теплую и тихую майскую ночь, Фрэнсис с Кэтрин и я с Шейлой танцевали на вечеринке по случаю окончания учебного года; мы оба были влюблены, по даже любовь не могла охладить нашей взаимной симпатии. И вот я только что распрощался с ними, словно мы были совершенно чужими друг другу людьми. Неужели всему виной эти проклятые выборы? Или разрыв был неизбежен, как неизбежно уходит в прошлое наша юность? Память о человеке, которого мы любили, не меркнет с годами. И память об истинном друге - тоже. Все чувства, кроме любви и дружбы, ослабевают и забываются под воздействием всесильного времени, обстоятельств жизни или личных неурядиц. Приятельство приходится оберегать заботливее, чем глубокую дружбу, - оно сохраняется только при обоюдной тактичности и душевной чуткости партнеров, и, если один из них, под тяжестью личных невзгод теряет эти качества, приятели неминуемо расходятся. Так не по своей ли собственной вине я так недружелюбно расстался сегодня с Кэтрин и Фрэнсисом? 25. УСМЕШКА СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ Настали летние каникулы, но почти никто из членов Совета не решился уехать далеко от Кембриджа. Мы понимали, что, когда ректор умрет, нам надо будет немедленно вернуться в колледж - для последних перед выборами переговоров, секретных совещаний и агитационной борьбы. На материк уехали только два человека - Рой Калверт и Пилброу. Рой должен был прочитать курс лекций в Берлинском университете, его ждали там к концу июля; он уезжал в превосходном настроении и пообещал мне, что вернется, как только я пошлю ему телеграмму. Пилброу отправился на Балканы еще в середине июня, через три недели после вечера у Брауна, и с тех пор не присылал в колледж никаких вестей. Он сказал мне перед отъездом, что обязательно возвратится к выборам, но я видел, что он думает о них только по обязанности. Летом никто не изменил своих намерений, кубики в комнате Роя - шесть голосов за Джего и пять против - можно было не трогать, однако это никого из нас не радовало, потому что без абсолютного большинства Джего все равно не мог пройти в ректоры. Браун считал, что время действовать еще не настало, и не хотел, чтобы мы поговорили с Геем. Тем не менее Кристл все же попытался узнать, как старик относится к создавшемуся в колледже положению и понимает ли он, что мы зашли в тупик, - разговор этот он затеял в трапезной, когда там не было наших противников; оказалось, что Гей все прекрасно понимает, но по-прежнему собирается голосовать за Кроуфорда; больше Кристл об этом с Геем не заговаривал. Кристла явно угнетало вынужденное безделье - он стал нервным и раздражительным; сэр Хорас вел себя очень неопределенно: он прислал длинное письмо, в котором горячо благодарил Брауна за успехи племянника, но даже не упомянул, как в предыдущих письмах, что его интересует будущее колледжа, - и Кристл с Брауном совсем приуныли. В конце августа меня позвали к ректору. Он хотел попросить меня о чем-то, как он сказал, очень важном и попросил напомнить ему об этом, когда я буду уходить. Он казался глубоким стариком. Лицо у него усохло, желтая кожа блестела, словно навощенная бумага. Глаза ввалились. Однако голос остался прежним, и Ройс, со свойственной ему в последнее время чуткостью, сразу нашел верный тон, чтобы облегчить мне горестную тяжесть этого визита. Он принялся объяснять, в своей обычной шутливо-саркастической манере, почему его кровать переставили к окну: - Во-первых, мне надоело смотреть на это роскошное украшение, - он имел в виду лепной раскрашенный герб на потолке. - По-видимому, кто-то из моих предшественников считал пошловатую помпезность признаком хорошего тона. А во-вторых, но это строго между нами, я полюбил теперь наблюдать из окна за нашими коллегами: меня интересует, как они группируются. - В его улыбке не было горечи - только глубочайшая отрешенность. - Я пытаюсь угадать, кто с кем объединится во время выборов нового ректора. Я вглядывался в его худое, изможденное, но совершенно спокойное лицо. - Оказалось, что с этим вовсе не трудно примириться, - продолжал Ройс. - Да-да, я считаю, что вам необходимо заранее подготовиться к выборам. Так что, прошу вас, не смущайтесь и расскажите мне обо всем. Вы уже наметили моего преемника? Я слышал, что кое-кто собирается выдвинуть кандидатуру Джего, и должен признаться, меня это нисколько не удивило. Как по-вашему, его выберут? - Надеюсь. Но возможно, победит Кроуфорд. - Хм, Кроуфорд. Очень уж они высокого о себе мнения, эти естественники. - Он почти отрешился от земной суеты, а вот с предрассудками своего времени расстаться так и не сумел. Я обрисовал ему положение обеих партий. Он слушал мой рассказ с живым интересом, и этот интерес завтрашнего мертвеца к будущему не ужаснул меня: мне вдруг почудилось, что перед Ройсом, словно он наблюдатель из иного мира, разыгрывается очередной акт бесконечной человеческой комедии. - Будет гораздо лучше, если вам удастся провести в ректоры Джего, - сказал Ройс. - Мудрецом он, конечно, никогда не станет. От глупости, знаете ли, даже время полностью не излечивает. А впрочем, забудьте об этом и добивайтесь его избрания. Потом Ройс спросил: - Члены Совета, наверно, очень взбудоражены? - Вы правы. - Поразительно. Люди считают, что если их кандидат победит, то им навеки обеспечена его поддержка. Но они заблуждаются, Элиот, глубоко заблуждаются. Любой человек, добившись успеха, с раздражением смотрит на тех, кто ему помогал. С раздражением, а порой и с презрительной насмешкой. Вспомнив послеобеденный спор в садике у Гетлифов, я сказал: - По-моему, человек редко испытывает чувство благодарности. - Никогда, - поправил меня Ройс; перед его глазами продолжала разыгрываться человеческая комедия. - Но зато каждый человек считает, что другие - по крайней мере те, кому он помог, - просто обязаны испытывать это чувство, и с радостью ждет его проявлений. Ройс по-прежнему мыслил остро и четко, но сил у него было мало, и его внимание начало рассеиваться. - Скажите, - спросил он, - Совет решил провести выборы только после моей смерти? - Да. - И предполагалось, что к следующему учебному году с ними будет покончено? - Да. Он _усмехнулся_. Ройс был уже очень утомлен, и мне пришлось напомнить ему, что он хотел о чем-то меня попросить. Он заставил себя сосредоточиться, несколько минут молчал, но все же вспомнил, о чем шла речь в начале моего визита. Он заговорил о Рое Калверте, своем протеже и ученике, который давно превзошел учителя. Ройс гордился достижениями Роя. И взял с меня слово, что я буду присматривать за ним. 26. ТУПИК В начале октября зеленые листья плюща, увивающего ограды, стали огненно-бурыми, ветер срывал их и с шуршащим шорохом гонял по дворикам колледжа. Словно огромные желто-красные факелы, полыхали в парке кроны деревьев. Утренние зори развеивали знобкую белесую мглу, в небе золотистым пожаром разгоралось низкое осеннее солнце, а вечерами вокруг каждого фонаря зажигался бледно-радужный ореол. И по-прежнему до глубокой ночи светилось окно ректорской спальни. Наставники возвращались в колледж; студенты-новички толпились у служебной квартиры Брауна и бродили по дворикам, разыскивая дом Джего. Повсюду слышались молодые голоса; днем студенты отправлялись на спортивные площадки, и монотонный уличный шум то и дело вспарывали звонки их велосипедов. Вернулись все члены Совета, кроме Пилброу и Роя Калверта; Браун заказал бутылку вина, чтобы отметить начало нового учебного года. Через несколько дней приехал Рой. Он сразу же забежал ко мне, и я с радостью отметил про себя, что он превосходно выглядит. После июньской вспышки у него ни разу не было приступов депрессии, и, по-моему, он даже забыл о своем недуге. Я, пожалуй, никогда не видел его таким спокойным и уравновешенным. Он весело шутил, всячески старался помочь Брауну, улаживал какие-то дела своих друзей и очень хотел поскорее начать агитацию за Джего. А колледж уже снова начало лихорадить. Винслоу опять стал таким же язвительным, как раньше. Найтингейл принялся нападать на Джего и его сторонников с прежним неистовством. Из вторых, часто из третьих рук узнавали мы о новых скандальных сплетнях и злобных слухах. Роя, правда, травили теперь меньше, чем летом: уверенный в себе, спокойный и веселый, всегда готовый отобедать в трапезной - даже если за столом членов Совета собиралось всего два или три человека, - он был сейчас неподходящей мишенью для злословия - хотя пару раз я все же замечал, что Винслоу посматривает на него с колючей недоверчивостью. Но зато "эту кошмарную женщину" поносили вовсю. Острое чутье маньяка безошибочно подсказывало Найтингейлу, как надо вести пропагандистскую войну: он искусно находил самые действенные слова, умел с ухмылкой оживить надоевшие другим пересуды, и постепенно его злобные выпады целиком сконцентрировались на миссис Джего. Теперь даже вполне благоразумные сторонники Кроуфорда, вроде Винслоу или Гетлифа, стали поговаривать, что "эту женщину нельзя подпускать к Резиденции", и Браун с Кристлом решительно не знали, как нейтрализовать такие разговоры. Рой, Браун и я заботливо следили, чтобы эти сплетни не докатывались до Джего, но, несмотря на все наши усилия, мы иногда с беспокойством замечали, что, обедая в трапезной, он угрюмо молчит, а лицо у него бледное, измученное и напряженное. Тревожное ожидание вконец измотало ему нервы, и он порой взрывался из-за совершеннейших пустяков. Но нас-то больше всего огорчали его страдания - он сделался чрезвычайно уязвимым и совершенно беззащитным. Знал ли он про сплетни о своей жене? Мы с Роем не сомневались в этом. Ректор теперь почти все время дремал; но вечерами, когда на городок опускался сырой октябрьский туман, а с безоблачного неба глядела вниз голубовато-серебристая луна, в парадной спальне Резиденции вспыхивал свет. Стояло безветренное, ясное бабье лето, днем дворики колледжа заливало неяркое осеннее солнце, и под вечер теплый от нагретой за день брусчатки воздух струился вверх, так что стены домов, казалось, незримо колеблются; в такие вечера неестественная бледность Джего была особенно заметна. Безмятежное спокойствие природы странно контрастировало с напряженной обстановкой в колледже. Осенью случилось только одно приятное событие: Фрэнсис Гетлиф, не знаю уж каким способом, унял Найтингейла, и тот отвязался от Льюка. Однажды, когда мы обедали в трапезной, Кристл спросил нас с Брауном, можем ли мы уделить ему после обеда полчаса нам сразу стало ясно, что он готовится к каким-то решительным действиям. Мне даже показалось, что Брауна охватило беспокойство; тем не менее он пригласил нас к себе, усадил в кресла и, откупорив бутылку рейнвейна, сказал: - По-моему, в такую погоду рейнвейн очень освежает. Потом он заговорил о сэре Хорасе. Перед началом учебного года они решили "подтолкнуть" его и условились, что Браун пошлет ему письмо, в котором будет сказано, что юному Тимберлейку полезно, на их взгляд, прослушать в Кембридже курс лекций по программе дополнительного, четвертого года обучения - но без сдачи завершающих экзаменов: тут уж Браун объявил, что такая мука ему больше не под силу. Письмо было отправлено, и сэр Хорас откликнулся на него несколькими телефонными звонками; но его намерений Браун с Кристлом так и не поняли. Сначала он хотел послать племянника в колледж; потом позвонил и сказал, что это надо как следует обдумать; а потом объявил, что передумал; однако после долгого телефонного разговора с пылкими изъявлениями благодарности за их заботу об его племяннике он неопределенно пообещал, что, может быть, зимой снова наведается в колледж. Теперь Браун хотел подробно обсудить этот будущий визит, но Кристл, к моему удивлению, решительно отказался разговаривать о сэре Хорасе. - Мы сделали свой ход, - сказал он. - Теперь его очередь. А я вот хочу послушать, что вы думаете о нашей неудаче с выборами. - По-вашему, мы плохо отстаиваем интересы Джего? - спросил его Браун. - Наоборот. По-моему, мы сделали все, что могли. Но неудача есть неудача. - Ну, большинство-то пока у нас, - сказал Браун. - Шесть против пяти - если только Пилброу не забудет вернуться к выборам в колледж. А кроме того, всегда есть вероятность, что кто-нибудь из сторонников Кроуфорда примкнет в последний момент к нашей партии. Я, например, очень надеюсь на Гея. - Я разговаривал с ним и ничего не добился. Можно считать, что он твердо решил голосовать за Кроуфорда. - В таком случае остается шесть против пяти. - Да ведь это же прискорбнейший тупик! - Я уверен, - твердо проговорил Браун, - что выжидание сейчас - самая мудрая политика. До выборов может случиться все что угодно. Я понимаю, как это тяжко - ждать, но думаю, что другого выхода у нас нет. Повторяю вам, у нас не такое уж плохое положение. - А по-моему, надо б хуже, да некуда. Колледж окончательно превратился в балаган. Мы загнаны в тупик. Скажите мне, как вы намереваетесь из него выбраться? - Нужно поговорить с Геем, - вмешался я. - Пустая трата времени, - возразил Кристл. - На нем надо поставить крест. - Тогда давайте попробуем переубедить Деспарда, - предложил я. - Мы ведь еще даже не приступали к предвыборной агитации. - Что ж, попробуйте, - насмешливо проговорил Кристл. Потом он сказал: - По-моему, дело обстоит так. Шесть голосов - это лучшее, на что мы можем рассчитывать. Если положение изменится, то только к худшему. Надеюсь, вы со мной согласны? Сегодняшняя расстановка сил - самая выгодная для нас. - Я вовсе не уверен, что вы правы, но все же допускаю такую возможность, - сказал Браун. У меня возражений не нашлось. - Я рад, что вы со мной согласны, - заметил Кристл. - А теперь скажите мне: к чему это нас приведет? - Что ж, твердо рассчитывать на абсолютное большинство мы и в-самом деле не можем, - ответил Браун. - А если положение не изменится, то ректора нам просто назначат. По Уставу, если ни один из кандидатов не набирал абсолютного большинства голосов, ректора назначал епископ - так повелось со времен основания первого кембриджского колледжа. Я, между прочим, был уверен, что Браун с Кристлом ужо думали о таком исходе, да и мне эта мысль приходила в голову, однако до начала нынешнего учебного года мы еще надеялись, что нам как-нибудь удастся выйти из создавшегося тупика. Кристл продолжал гнуть свое. - И как вы думаете - кого? - спросил он. - Я не прорицатель, - ответил Браун. - Но есть, конечно, опасность, что епископ назначит ректором какого-нибудь выдающегося ученого - и, вероятней всего, не из нашего колледжа. - Джего он ректором не назначит, - сказал Кристл. - Во-первых, Джего неверующий, а во-вторых, отнюдь не выдающийся ученый. - Да и Кроуфорда не назначит, - вставил я. - Из-за его политических убеждений. - А вот в этом я не уверен, - сказал Браун. - Говорят, у епископа довольно странные взгляды. Говорят, он сторонник этого проклятого Черчилля, которому не терпится втравить нас в войну. Короче, благоразумным его никак не назовешь. И осмотрительным - тоже. - Кроуфорда он ректором не назначит, - уверенно объявил Кристл. - Всем известно, что Кроуфорд неверующий. Он этого ни от кого и не скрывает. Нет, если в дело вмешается епископ, Кроуфорду ректором не бывать. Тут можно не сомневаться. - Надеюсь, вы правы, - сказал Браун. - Очень надеюсь. А если так, - он весело улыбнулся, но в его взгляде я заметил зоркую настороженность, - то нам нечего опасаться епископа. - Вы вот благодушествуете, - сказал Кристл, - а епископ-то обязательно навяжет нам в ректоры чужака. Кристл говорил так уверенно, словно ему были известны намерения епископа. Потом, вспоминая этот разговор, я решил, что он совещался с нашими противниками. Меня это удивило - как удивило, что Кристл и вообще-то позвал меня в тот вечер: обычно такие разговоры они вели с Брауном наедине, чтобы выработать общую линию поведения прежде, чем их сторонники - не говоря уж о противниках - узнают, что у них на уме. Меня это удивило, а Брауна, насколько я заметил, довольно сильно обеспокоило. Потом-то я понял: Кристл предугадывал, что они с Брауном не сойдутся во мнениях, и пригласил меня, чтобы у них не получилось чисто дружеской беседы; Браун наверняка стал бы взывать к их дружбе, и Кристл, по мягкосердечию, не сумел бы настоять на своем. Да, он позвал меня, чтобы, деловой разговор не превратился в спор между близкими друзьями. Ему очень не хотелось уступать Брауну. Он извелся от пассивного ожидания и рвался в бой - тем более что ему был ясен план действий. Он сказал: - Епископ обязательно навяжет нам в ректоры чужака. Хуже этого ничего быть не может. - А по-моему, - возразил Браун, - самое плохое - это Кроуфорд. - Нет уж, - сказал Кристл. - Я хочу знать заранее, что меня ждет. По мне, так лучше уж сам сатана, чем неизвестно кто. С Кроуфордом у нас по крайней мере не будет никаких неожиданностей. Нет, на чужака я не согласен. Я не желаю, чтобы епископ вмешивался в жизнь нашего колледжа. - Я тоже, - сказал я. И, посмотрев на Брауна, добавил: - Да ведь Джего-то он все равно ректором не назначит. - Вы правы, - неохотно согласился Браун. - В крайнем случае он может назначить ректором Кроуфорда, - сказал я. - Но не Джего. Во-первых, он моложе Кроуфорда, а во-вторых, у него нет кроуфордовских ученых заслуг. Если мы передадим наши полномочия епископу, то ректором станет или Кроуфорд, или какой-нибудь чужак. - Выхода-то у нас все равно нет, - сказал Браун. - В том-то и дело, что есть, - возразил ему Кристл. - Только мы до сих пор ни разу не попытались им воспользоваться. Мы не пробовали повлиять на наших кандидатов. Надо заставить их голосовать друг за друга. - Ну, это, на мой взгляд, нереально, - сказал Браун. - Вы думаете, Кроуфорд согласится подарить ректорство Джего? Ведь именно этого вы и хотите от него добиться. Самоотверженности я в нем что-то, знаете ли, не замечал. - А вы не торопитесь, - посоветовал другу Кристл. - Представьте себе такой вариант: Кроуфорд убеждается, что нынешний тупик равнозначен для него проигрышу. Если же кандидаты проголосуют друг за друга, то все решит один-единственный голос. До выборов, как вы правильно сказали, может еще случиться все что угодно. Неужели Кроуфорд не захочет рискнуть? Тем более что иначе он все равно проиграет. А тут у него появится надежда, что кто-нибудь в конце концов изменит свои намерения. И ведь это вполне может случиться. - Кристл смотрел на Брауна с требовательной настойчивостью. - Это вполне может случиться, - повторил он. - Найтингейл к нему уже переметнулся. А в Пилброу вы уверены? - Нет, конечно, - ответил Браун. - Но мне будет очень досадно, если мы не сумеем его удержать. - Повторяю вам, - сказал Кристл, - Кроуфорд прекрасно понимает, что перевес у Джего минимальный и не очень-то прочный. А нынешний тупик все равно равносилен для него проигрышу. Так почему бы ему не рискнуть? - А как быть с Джего? - Главное - убедить Кроуфорда, - жестко сказал Кристл. - Джего-то мы без труда растолкуем, что для него это почти безусловная победа. А если он заупрямится, то, по-моему, с ним и возиться не стоит. - Все это очень хорошо, - хмурясь, сказал Браун. - Но они - каждый по-своему - решительные и упорные люди. И они определенно объявили, что голосовать друг за друга не будут. - А мы припугнем их третьим кандидатом, - сказал Кристл. Его план был прост. Совет колледжа разделился на два лагеря, но единодушно не хотел, чтобы ректором стал чужак. Надо было заставить самих кандидатов вывести нас из этого тупика. В том случае, если они заупрямятся, "солидные люди" обеих партий могли объединиться и пригрозить им третьей кандидатурой. Кристл, как я потом узнал, уже разговаривал об этом с Гетлифом и Деспардом - чужак пугал их не меньше, чем его, - и был уверен, что они поддержат предложенный им план. - Не нравится мне эта затея, - сказал Браун. - А почему, собственно? - с вызовом спросил Кристл. - Меня, конечно, вовсе не радует захлестнувшая колледж вражда, - ответил Браун. - Но вступать с нашими противниками в сговор я не хочу. Потому что невозможно предугадать, к чему это нас приведет. В их диалоге явственно отразилась их несхожесть. Браун, человек по натуре мягкий и уступчивый, в критических обстоятельствах становился крайне несговорчивым: предусмотрительность и осторожность превращали его упорство в неодолимую твердыню. А Кристл, несмотря на внешнюю властность, часто поддавался внезапным порывам, менял решения, был склонен к авантюрам и рискованным поступкам. Бездействие быстро подрывало его уверенность в своих силах, поэтому к затяжной борьбе, которая требует выдержки и упорства, он, в отличие от Брауна, был совершенно не приспособлен. Но сейчас к нему вернулась вся его энергия. Он с воодушевлением думал о новых переговорах, перегруппировке сил и временных союзах - короче, ему не терпелось начать действовать. - Мы же ничем не рискуем, - сказал он. - И вполне можем выиграть. - Я уверен, что надо подождать, - возразил Браун. - Чем скорее мы это сделаем, тем лучше. - Вы не впервые торопите нас, Кристл. Однажды мы уже поторопились увидеться с Джего - и в результате потеряли Найтингейла. До сих пор Браун ни разу не упрекал при мне Кристла. - Не согласен, - проговорил Кристл. - Решительно не согласен. Найтингейла ничто бы не удержало. Разве я не прав, Элиот? - Думаю, что правы. - А как вы считаете - нам ведь стоит поговорить со сторонниками Кроуфорда, правда? - напористо сказал Кристл. - Вам кажется, что вы сможете их убедить? - спросил я. - Если вы в этом не уверены, то лучше не надо. Зачем открывать им наши планы? - Уверен, что смогу, - с жаром ответил Кристл. - Что ж, тогда у Джего появится надежда пройти в ректоры. - И при этом мы ничем не рискуем, - повторил Кристл. - А выиграть можем. Когда говорил я, Браун внимательно наблюдал за мной, а теперь перевел взгляд на Кристла. Потом опустил голову, так что его массивный подбородок уперся в грудь, и долго молчал. - Я, пожалуй, приму участие в этих переговорах, - наконец сказал он, - если вы сами их организуете. Хотя в общем-то мне ваша затея не нравится. - Он все взвесил и решил, что если нам повезет, то новый план Кристла действительно может обернуться победой для Джего - при условии, что мы будем действовать искусно и осмотрительно. Он очень хорошо понимал, насколько опасен этот план. Однако предчувствовал, что, если он откажется помогать Кристлу, тот, по всей вероятности, начнет действовать на свой страх и риск. Браун добавил: - Должен вам заранее сказать, что буду поддерживать вас без всякого рвения, пока мне не станет ясно, что наши противники ведут себя абсолютно честно. И давить на кандидатов тоже не буду. - Тем лучше. Заметив наши разногласия, сторонники Кроуфорда поймут, что мы не заманиваем их в ловушку, - с холодноватой, но все же дружелюбной улыбкой проговорил Кристл. 27. УЛЬТИМАТУМ Кристл начал переговоры с нашими противниками на следующее же утро. Днем он объявил нам, что совещание состоится в ближайшее воскресенье. Получилось так, что на обед в этот воскресный день собрались почти все члены Совета - Деспард-Смит не преминул проскрипеть: "Ну, конечно, все норовят избавиться от холодного домашнего ужина", - и поэтому было не очень заметно, что, кончив есть, шесть человек сразу же ушли из трапезной; однако, по-моему, кое-кто все же обратил внимание на наш уход. Мы миновали второй дворик и подошли к служебной квартире Кристла. Вечер был ясный и тихий, в неосвещенных окнах отражалась луна, наши тени резко выделялись на светло-серой брусчатке, а очертания старинных зданий четко прорисовывались в мягкой ночной полутьме. Несмотря на теплынь, в гостиной у Кристла ярко пылал камин. Его гостиная напоминала комнату отдыха какого-нибудь солидного клуба; на низеньком столике аккуратной стопкой лежали газеты и журналы - меня всегда поражала в Кристле эта стародевическая аккуратность, - на стенах висели клетки с чучелами птиц - охотничьи трофеи Кристла. - Где вы хотите расположиться? - спросил он. - За столом или у камина? - Вы чрезвычайно любезны, - ответил Винслоу. - Но, по-моему, нам лучше расположиться за столом, мой дорогой декан. Ваш камин чересчур пылко расточает гостеприимство - особенно для нынешнего вечера. Кристл промолчал. Он, видимо, решил не реагировать на ехидство Винслоу. Увлеченный своей идеей, он сдерживался сегодня без всякого труда. Мы расселись за столом: Деспард-Смит, Винслоу и Гетлиф с одной стороны, а Браун и я напротив. Кристл, сказав, что он, к сожалению, не может предложить нам такого богатого выбора вин, как Браун, налил всем почти неразбавленного виски и сел на председательское место. Мы молча прихлебывали виски; разговора никто начинать не хотел. Кристл набил трубку, раскурил ее и деловито сказал: - С подготовкой к выборам мы зашли в тупик. Вы согласны? - Похоже на то, - откликнулся Гетлиф. - И что вы об этом думаете? - спросил Кристл. - Я думаю, что это истинное бедствие, - с мрачной торжественностью ответил Деспард-Смит; он почти допил свое виски и теперь пристально наблюдал за нами. - А я с горестным изумлением думаю об умственных способностях некоторых наших коллег, - сказал Винслоу. - Меня это попросту _поражает_, - проговорил Кристл; сегодня он произнес свое излюбленное слово без зловещих интонаций. - Однако такие разговоры едва ли нам помогут. Мы решительно ничего не добьемся, упражняясь в язвительном острословии. - Я согласен с деканом, - сказал Деспард-Смит; его реплика прозвучала сурово и веско. - Мне пока не совсем понятно, чего наш уважаемый декан хочет добиться, - заметил Винслоу. - Но, может быть, остальные осведомлены лучше, чем я? - Все очень просто, - глядя на наших противников, сказал Кристл. - Если положение не изменится, ректора нам назначит епископ. Вам нравится такая перспектива? - Эта возможность не ускользнула от нашего внимания, - сказал Винслоу. - Я полагаю, это каждому из нас приходило в голову, - вступил в разговор Браун. - Но мы надеялись, что все как-нибудь уладится. - Теперь уже трудно на это надеяться, - сказал Деспард-Смит. - Вам нравится такая перспектива? - опять спросил Кристл. - Должен признаться, дорогой декан, - проговорил Винслоу, - что у меня нет телепатических способностей, а поэтому я не знаю замыслов епископа и не могу ответить на ваш вопрос. - Мне такая перспектива представляется к-катастрофической, - объявил Деспард-Смит. - И позорной, - добавил он. - Мы же опозоримся на весь Кембридж, если не сумеем сами выбрать себе руководителя. - Очень рад, что вы так думаете, - заметил Кристл. - А теперь я скажу вам, что думаем об этом мы. Да-да, у нас сложилось твердое убеждение на этот счет. Если в дело вмешается епископ, ваш кандидат в ректоры не пройдет. Наш - тоже. Ректором станет чужак. - А как по-вашему? - спросил Деспарда Гетлиф. - Должен с горечью признать, что декан прав, - ответил Деспард-Смит. Он, как и Кристл на нашем совещании несколько дней назад, говорил с такой уверенностью, будто ему были известны намерения епископа. Интересно, подумал я, не узнал ли он что-нибудь через своих знакомых-клириков? И не от него ли получил сведения Кристл? Сегодня, во всяком случае, они явно друг друга поддерживали. А поддержка Деспарда, хотя ему уже перевалило за семьдесят, имела большое значение. Он никогда не сомневался в своей правоте. Он помолчал, налил себе виски и твердо сказал: - Да, к несчастью, декан совершенно прав. Должен заметить, что нынешний состав Епископата никак не назовешь удачным. Там никто не отличается особой мудростью. Но даже на этом фоне наш епископ кажется поразительно легкомысленным. Он, без сомнения, навяжет нам в ректоры совершенно неподходящего человека. - Вам этого хочется? - напористо спросил Кристл. - Мне нет, - ответил Гетлиф. - Мне вот тоже нет, - сказал Кристл. - В этом, конечно, мало радости, - заметил я. Винслоу ехидно улыбнулся. - Небезынтересно выяснить, - проговорил он, - предпочтут ли члены Совета _любого_ из наших кандидатов епископскому чужаку. Некоторые, наверно, предпочтут. Но отнюдь по все. - Вы имеете в виду, что среди нас есть люди, способные добровольно передать дело епископу? - спросил Кристл. - Люди, готовые прокатить одного из кандидатов любой ценой? - Совершенно верно, мой дорогой декан, - ответил Винслоу. Браун с тревожным вниманием поглядывал на Винслоу и Кристла. - Я думаю, - сказал он, - что сейчас каждый из нас должен четко определить, чего он хочет. Моя позиция не изменилась. Я уверен - ректором должен стать Джего; ни о каких других вариантах я пока не задумывался. Сказать, что после Джего наилучшим кандидатом мне кажется Кроуфорд, я никак не могу. - А я, - подхватил Винслоу, - не могу даже сказать, что считаю Джего _приемлемым_ кандидатом на должность ректора. - И поэтому, - спокойно выслушав казначея, закончил Браун, - если наш кандидат не наберет абсолютного большинства голосов, я не буду возражать против вмешательства епископа. - Крайности, как известно, смыкаются, - сказал Винслоу, - и мне остается повторить заключительную фразу наставника: если _наш_ кандидат не наберет абсолютного большинства, то я готов положиться на мудрость епископа. - А по-моему, - сказал я, - крайности - это всегда плохо. Я не могу согласиться с Брауном. Мне-кажется, что любой из наших кандидатов лучше чужака. Любой. - Прекрасно сказано! - энергично и по-дружески поддержал меня Гетлиф, словно мы опять стали союзниками. - Мне кажется, что Элиот безусловно прав. Я не в восторге от кандидатуры Джего, но по мне уж лучше он, чем ставленник епископа. Когда Фрэнсис умолк, все посмотрели на Деспарда. Он отхлебнул виски и с медлительной важностью проговорил: - Я присоединяюсь к вам, лаодикейцы. - Потом необычно серьезно, так что никто не обратил внимания на разностилье в его репликах, добавил: - Пусть кто-нибудь другой покупает кота в мешке. - Ну вот, - сказал Кристл, - а моя позиция, по-видимому, всем уже ясна. - Он смотрел на Брауна. - Я поддерживаю Джего не для того, чтобы прокатить Кроуфорда. Мне просто кажется, что Джего лучше, чем он, справится с обязанностями ректора. Но в общем-то справится и Кроуфорд. - Он помолчал и закончил: - Таким образом, четверо из нас определенно не хотят, чтобы в жизнь колледжа вмешивался епископ. И значит, нам надо подумать, как этого избежать. Браун, раскрасневшийся от тревожной неуверенности, сказал: - Я убежден в своей правоте, но считаю, что нам следует внимательно выслушать декана. Его предложения не раз помогали нам справляться с трудностями. - Я видел, что за всегдашней благожелательностью Брауна скрывается острое беспокойство. Мне трудно было определить, дружба или партийная лояльность заставляла его сейчас подыгрывать Кристлу. Скорей всего, и то и другое, подумал я: политические соображения и дружеские чувства всегда сплавлялись у него воедино, помогая ему действовать тактично и мудро. - Я полагаю, мы выслушаем декана? - полувопросительно проговорил Деспард-Смит. - Как вам будет угодно, - равнодушно ответил Винслоу. - Итак, - сказал Кристл, - начнем с подсчетов. Джего поддерживают пять человек, и эти пять человек, по меркам любого университетского сообщества, абсолютно надежны - я имею в виду Брауна, Элиота, себя и Калверта с Льюком, наших молодых членов Совета. Пилброу несколько раз давал нам обещание проголосовать за Джего, но я не хочу кривить душой и прямо говорю, что не знаю даже, вернется ли он в колледж к выборам: они не очень-то его интересуют. - Что ж, оценка вполне беспристрастная, - заметил Гетлиф; он улыбнулся, и от его прищуренных глаз разбежались по лицу лучики-морщинки. - У Кроуфорда четыре вполне надежных сторонника, - продолжал Кристл. - Деспард, Винслоу, Гетлиф и Найтингейл. Второй раз Найтингейл не переметнется - иначе ему не удержаться в колледже. Кроме того, вы рассчитываете на Гея, но его, как и Пилброу, трудно принимать в расчет. Он вполне может забыть фамилию вашего кандидата или проголосовать за самого себя. - Я уверен, что Гей нас не подведет, - возразил Деспард-Смит. - Давайте уж не будем сбиваться с беспристрастного тона, - сказал Гетлиф. - Мы не можем положиться на Гея. Кристл прав. - Все это, безусловно, верно, - заметил Винслоу. - И что же дальше? Может быть, вы перейдете к сути, мой дорогой декан? - Разумеется, через пару минут. Но сначала я хочу выявить истинное положение дел. Пока что Кроуфорд проигрывает Джего. Сомневаться тут не приходится. Я не хочу этого скрывать, чтобы вы потом не заподозрили меня в бесчестной игре. Если вы примете мое предложение, у Джего появится надежда на победу, а у нас - уверенность в том, что кто-нибудь из кандидатов обязательно наберет абсолютное большинство. Короче, мы наверняка избавимся от чужака. - Кристл на минуту умолк и решительно закончил: - Я предлагаю объясниться с нашими кандидатами начистоту. Мы скажем им, что четверо из нас - или пятеро, а то и все шестеро, если Винслоу с Брауном захотят присоединиться к нам, - решили не допускать, чтобы в дела колледжа вмешивался епископ. Мы объявим кандидатам, что они должны проголосовать друг за друга. Так и только так один из них может набрать абсолютное большинство голосов. Если они откажутся, мы им объясним, что выдвинем третьего кандидата и обеспечим ему большинство. Таким образом _мы сами_ - без вмешательства епископа - справимся со своими трудностями. При необходимости мы сумеем найти третьего кандидата. - Кристл усмехнулся. - Но я уверен, что до этого дело не дойдет. - Превосходная мысль, - проговорил Винслоу. - Да, мысль неплохая, - согласился с Винслоу Гетлиф. - Превосходная мысль, - повторил Винслоу. - Но скажите, уважаемый декан, вы заметили, что Джего потенциально располагает шестью голосами, а это значит, что если Кроуфорд примет ваше предложение, то он, по всей вероятности, обеспечит Джего победу? - Не только заметил, но подчеркнул это с самого начала, - ответил Кристл. - Я во всеуслышание заявил, что такая возможность не исключена. Но я повторяю: так и только так мы избавимся от вмешательства епископа. Другого способа я не вижу. - Мне кажется, декан прав, - заметил Гетлиф. - Я, как вы знаете, многие годы проработал в колледже, - сказал Деспард, - но ничего подобного при мне не случалось. Это очень серьезный шаг, даже если рассматривать его чисто теоретически. Больше того, я назвал бы этот шаг беспрецедентным. Но ради общей пользы мы должны со всей серьезностью обдумать предложение декана. Никому не известный ставленник епископа может принести колледжу неисчислимые б-бедствия. Я понял, что Гетлиф и Деспард-Смит обязательно поддержат Кристла. В их первых репликах уже слышалась неосознанная поддержка - хотя они и не сказали ничего определенного. Они согласились с Кристлом, как бы не размышляя, как бы не думая, что отдают ректорство Джего. Они, казалось, потеряли способность рассуждать логически. А ведь оба были целеустремленными и расчетливыми людьми. Я, впрочем, прекрасно понимал, что они руководствуются вполне здравыми, на их взгляд, соображениями. Им представлялось, что предложение Кристла принесет победу Кроуфорду. Но каким образом? Этого я понять не мог. Зато мне было ясно, что до них наверняка дошли какие-то слухи о намерениях епископа. Они, по всей видимости, уверились, что тот ни в коем случае не назначит ректором Кроуфорда. А может быть, они проведали о каких-то тайных замыслах одного из сторонников Джего? Но позже я отбросил эту мысль. Не было у них строго обоснованных расчетов. Они просто верили обещанию Гея, смутно надеялись на безалаберность Пилброу и предполагали, что за Кроуфорда проголосует Рой Калверт, - однажды я с изумлением услышал, как об этом говорит Деспард: он истолковал буквально какую-то ироническую Роеву реплику и решил, что тому очень нравится Кроуфорд. Короче, наши противники знали не больше, чем мы. Но мы все руководствовались в своих поступках не только логикой: мы бездумно подчинялись логически необъяснимым настроениям, которые почти всегда охватывают людей, вовлеченных в сложную политическую игру. Деспард и Гетлиф, так же как и мы с Кристлом, вдруг панически испугались ректора-чужака. Нам почудилось, что под угрозу поставлены наши привилегии: у нас как бы хотели отнять священное право жить по нашим собственным законам в нашем собственном сообществе. Мысль вздорная и нелепая, но, однажды подумав об этом, мы уже не могли избавиться от подсознательного страха. Ну, и кроме всего прочего, нам нравилось, что мы можем продиктовать свою волю нашим кандидатам. Всякая напряженная политическая кампания рождает странные глубинные течения, которые выходят на поверхность только во время особенно острой предвыборной борьбы. Человек внезапно обнаруживает - внезапно, но, как правило, ненадолго, - что он симпатизирует противникам, презирает союзников и ненавидит своего кандидата. Обыкновенно это никак не отражается на его поведении, но в критических обстоятельствах вспышки таких умонастроений необходимо учитывать. Выслушав Кристла, Деспард принялся важно излагать свои опасения и перечислять необходимые, на его взгляд, оговорки; Гетлиф держался настороженно, хотя и старался это скрыть; но Кристл ясно видел, что в принципе он уже победил. Он считал это своей личной победой. Да так оно, в сущности, и было. Впервые с тех пор, как началась предвыборная кампания, он вложил в борьбу всю свою волю и энергию. Ему было ясно, чего он хочет добиться, и он добился своего - хотя его противниками были очень серьезные люди. Обсуждение продолжалось. Винслоу сказал: - Даже идиллический рассказ про льва, который мирно возлег рядом с ягненком, кажется не слишком фантастическим, когда думаешь об идее декана. В конце концов Браун завершил дискуссию своим традиционным присловьем: - Очертя голову тут решать ничего нельзя. Я, во всяком случае, сначала семь раз отмерю, а уж потом на что-нибудь решусь. - И вы совершенно правы, - поддержал его Деспард-Смит. - Было бы катастрофически неразумно связывать себя какими-нибудь обещаниями уже сегодня. Дня через два я с удивлением услышал, что Винслоу, обсудив предложение Кристла со своими единомышленниками, решил поддержать его. О чем они говорили, я, естественно, но знал и очень беспокоился; Гетлифу, как я заметил, тоже было не по себе. Меня удивило, что Винслоу сумел преодолеть свою неприязнь к нашему кандидату. Может быть, он в глубине души симпатизировал Джего? Однажды тот сделал попытку провести его в ректоры - так, может быть, теперь он ощущал что-то вроде благодарности? А может быть, суровая язвительность Винслоу была напускной, и он скрывал под этой личиной доброе сердце?.. Решение Винслоу принудило сдаться и Брауна. Видя, что выбора у него нет, он неохотно, однако без угрюмой воркотни, примкнул к нашей коалиции. Но он был слишком благоразумен, слишком-мудр, слишком дальновиден и осторожен, чтобы радоваться этому. - Все же не по душе мне эта затея, - признался он, когда мы разговаривали с ним наедине. - Джего это как будто выгодно, я понимаю, а переломить себя не могу. По-моему, Кристл опять поторопился: его предложение прозвучало бы гораздо своевременней после безрезультатных выборов. И по-моему, он думает главным образом не о победе Джего, а о борьбе с возможным вмешательством епископа. Но больше всего меня беспокоит, что он слишком терпимо относится к Кроуфорду. - Ну, что бы там ни было, - добавил Браун, - а у Джего теперь появится надежда пройти в ректоры. Я бы даже сказал - не надежда, а реальная возможность. Его положение очень упрочится. Собравшись во второй раз, мы написали обращение к кандидатам. Фактически его составил Деспард, но Браун, хотя он и не хотел присоединиться к "ультиматистам", как называл нас Деспард, все-таки не удержался и тоже предложил несколько фраз. После многочисленных поправок, дополнений и сокращений текст наконец был составлен: "Мы, нижеподписавшиеся, твердо убеждены в том, что колледж должен справиться с выборами ректора без вмешательства епископа. Насколько нам известно, ни один из кандидатов, выдвинутых на эту должность, не может в настоящее время собрать абсолютного большинства голосов. Поэтому мы считаем, что, идя навстречу пожеланиям членов Совета и в соответствии с "Положением о выборах" нашего Устава, кандидаты должны проголосовать друг за друга. Если они найдут наше предложение приемлемым, то один из них наверняка будет избран в ректоры абсолютным большинством голосов. Если же кандидаты не сочтут возможным принять наше предложение, то мы, полагая вмешательство епископа в дела колледжа крайне нежелательным, будем вынуждены искать пути для выдвижения третьего кандидата, который соберет на выборах абсолютное большинство голосов. А.Т.Д.-С. Г.Г.В. А.Б. Ч.П.К. Ф.Э.Г. Л.С.Э." - То-то будет крику, - сказал Кристл и подмигнул нам. Иногда в нем неожиданно проглядывал уличный сорванец. 28. ГАЕРСТВО И ГОРДЫНЯ Мы разослали обращение всем членам Совета. Оно вызвало много взволнованных толков, и буквально через несколько часов нам сообщили, что Джего и Кроуфорд хотят встретиться с участниками совещания. "Да, Кристл сегодня именинник", - заметил Рой. Джего затаился: он не зашел ни к Брауну, ни ко мне, не прислал записки, даже не позвонил. Рой сказал, что он удрученно размышляет об ультиматуме. Его, конечно, обрадовала неожиданная удача, но до глубины души оскорбила ультимативная форма нашего обращения, и, по словам Роя, он собирался высказать нам все, что он про нас думает. Кандидаты предложили начать переговоры сразу после обеда, в половине девятого. Они оба пришли в трапезную к семи часам, и, посмотрев на бледное от волнения лицо Джего, я решил, что он начнет "высказываться" прямо за обедом. Но начал он с _гаерства_. Его поведение, несомненно, сбило бы меня с толку, если б я не видел таких спектаклей и раньше - когда он бывал взвинчен и хотел привлечь к себе внимание. Он сказал нам - не знаю уж, придумал он это или нет, - что какой-то старшекурсник принял его в книжном магазине за продавца. - Я в самом деле напоминаю продавца? Хотя, в общем-то, меня даже радует, что я не похож на преподавателя. - Вы чересчур скромно одеты, - сказал Рой. И действительно, Джего обычно ходил в старом, довольно потертом костюме. Он гаерствовал до конца обеда и не унялся, даже когда мы пришли в профессорскую. Все уже знали, что кандидаты собираются вести переговоры с "ультиматистами", и к половине девятого профессорская опустела. Кларет был выпит, Кроуфорд закурил сигару и, посмотрев на Деспарда, сказал: - По-моему, нам пора заняться делом, господин председатель. - Вы правы. - Оно не займет у нас много времени. - Кроуфорд, попыхивая сигарой, откинулся на спинку кресла. - Мы со старшим наставником обсудили ваш ультиматум. Выбора у нас нет, и мы его принимаем. - Я очень рад, - сказал Кристл. - Если вы не выдвинете нового кандидата, мы с Джего проголосуем друг за друга, - невозмутимо продолжал Кроуфорд. - Думая о пользе колледжа, я должен признать ваше требование вполне разумным, но его форма меня, признаться, покоробила - правда, не так сильно, как моего коллегу... Ультиматум мы, впрочем, все равно приняли, так что вспоминать об этом, пожалуй, не стоит, - с улыбкой заключил он. Джего принагнулся над столом вперед, и, хотя движение это было почти незаметным, оно привлекло всеобщее внимание. - А по-моему, очень даже стоит, - возразил он. - Не могу с вами согласиться, - сказал Кроуфорд. - Что сделано, то сделано. Зачем понапрасну портить себе нервы? Джего был предельно измучен: в лице ни кровинки, лоб угрюмо нахмурен, осунувшиеся щеки изрезаны тяжелыми морщинами, - его истерзали противоречивые чувства: горечь унижения, возродившаяся надежда на победу и мрачная злость. - Спасибо за заботу, Кроуфорд, но я просто не имею права молчать, - сказал он. - Меня возмущает форма этого обращения. У вас не было необходимости посылать нам ультиматум. Насколько я понимаю, вы, - он обвел взглядом собравшихся, - считаете, что один из нас достоин стать вашим руководителем, а относитесь к нам без всякого уважения. Кто вам дал право принуждать нас? Почему мы не могли разрешить наши трудности на общем совещании? - Далеко не все члены Совета разделяют ваш оптимизм, мой дорогой старший наставник, - сказал Винслоу. - Мы спешили выбраться из тупика, - стараясь притушить ссору, проговорил Браун. - Нам ведь надо как можно скорей подготовиться к выборам, потому что мы не знаем, сколько у нас осталось времени. - Это еще не значит, что нами можно помыкать, будто мы слуги, - сказал Джего. - А с каких это пор слугам предлагают голосовать друг за друга на выборах руководителя колледжа? - спросил Винслоу. Но ярость Джего уже поутихла. Его бледное лицо стало спокойней, морщины разгладились. - Вы пользуетесь моим положением кандидата, - глянув на Винслоу, проговорил он. - Над кандидатом очень удобно насмехаться. Он не может отплатить вам той же монетой. Ему приходится терпеть любые насмешки. Я вижу теперь, что глупец, который претендует на административную должность, заслуживает всяческого презрения... Винслоу промолчал, остальные тоже. Кроуфорд бесстрастно попыхивал сигарой, но на него никто не обращал внимания. Все смотрели на Джего. - Вы преподали мне хороший урок, - добавил он. - На выборах я буду голосовать за Кроуфорда. Когда мы собрались уходить, он негромко сказал Кристлу: - Мне надо с вами поговорить - с вами, с Брауном и с Элиотом. - Ну, так давайте здесь и поговорим, - отозвался Кристл. Через несколько минут наши противники ушли, а мы остались в профессорской - кандидат в ректоры Пол Джего и трое его сторонников. - Вы должны были меня предупредить, - упрекнул нас Джего. Он сдерживался, но я видел, что в нем опять закипает злость. - Я предупредил вас, как только мы обо всем условились, - сказал Браун. - Вы должны были предупредить меня заранее. Еще до того... до того, как вы условились. - Почему, собственно, мы были должны? - холодно спросил его Кристл. - Ну, когда узнаешь, что твои сторонники вступают за твоей спиной в переговоры... - Мы вели переговоры о будущем колледжа, а не о вас, - решительно перебил его Кристл. - Должен вам заметить, - так же решительно проговорил Джего, - что я не привык действовать по чужой указке. И считаю, что мои сторонники, решив диктовать мне свою волю, должны были предупредить меня об этом заранее. - Может быть, внешние обстоятельства сложились и не слишком удачно, - вмешался Браун, - но сейчас мы все, по-моему, как-то утратили чувство реальности. Не забывайте, Джего, что мы добились серьезного успеха. Цыплят, конечно, по осени считают, но у вас не было такого устойчивого положения с тех самых пор, как мы потеряли Найтингейла. А теперь вы опять потенциально располагаете абсолютным большинством, и главная наша задача - сохранить его до выборов. - Ни для кого не секрет, - добавил Браун, - что этим успехом вы обязаны исключительно декану. Или, говоря иначе, никто, кроме него, не сумел бы вырвать у наших противников недостающий вам для победы голос. Он замечательно провел эту труднейшую операцию. Неторопливые, степенные, даже ободрительные слова Брауна таили в себе жесткое предупреждение, и Джего его, несомненно, понял. Он посмотрел в глаза Брауну, и мне показалось, что на мгновение его охватила дрожь. Помолчав, он сказал: - Вы воспринимаете события гораздо спокойней, чем я. Надеюсь, Кристл понимает, что я