дом Хоуард понял, что это означает разрешение выйти в сад. Маленький сад позади дома, обнесенный со всех сторон высокой кирпичной стеной, очень походил на другой сад, который старик видел раньше, утром. Дети выбежали на волю, воздух зазвенел от их радостных криков; день, проведенный накануне взаперти, для них был немалым испытанием. Хоуард и Николь, теряясь в догадках, вышли следом. И этот день был тоже солнечный, сияющий, уже становилось жарко. Недолго спустя появились двое солдат, принесли два кресла. Оба кресла поставлены были с математической точностью как раз посредине клочка тени под деревом. - Setzen Sie sich [садитесь (нем.)], - сказано было Николь и Хоуарду. Они молча, неуверенно сели рядом. Солдаты удалились, у единственного выхода из сада встал часовой, вооруженный винтовкой с примкнутым штыком. Опер приклад оземь и стал вольно, неподвижно, без всякого выражения на лице. Во всех этих приготовлениях было что-то зловещее. - Почему они стали так с нами обращаться, мсье? - спросила Николь. - Что они надеются этим выиграть? - Не знаю, - сказал Хоуард. - Сегодня утром я на минуту подумал: быть может, они нас выпустят... по крайней мере, дадут детям уехать в Англию. Но и в этом случае незачем ставить для нас кресла в тени. - Это ловушка, - негромко сказала Николь. - Им что-то от нас нужно, вот они и стараются угодить. Он кивнул. - А все же здесь приятнее, чем в той комнате, - сказал он. Маржан, маленький поляк, тоже заподозрил неладное. Он сел в сторонке на траву и угрюмо молчал; с тех пор как их арестовали, он, кажется, не вымолвил ни слова. Розе тоже явно было не по себе; она бродила взад и вперед, разглядывала высокую ограду, будто надеялась найти лазейку для бегства. Младшие дети оставались беззаботны; Ронни, Пьер, Биллем и Шейла то бегали по саду и затевали какую-нибудь игру, то останавливались, сунув палец в рот, и разглядывали немца-часового. Вскоре, оглянувшись на старика, Николь увидела, что он уснул в кресле. Весь день они провели в саду, возвращались в свою тюрьму только чтобы поесть. Обед и ужин, так же как утренний кофе, им принес под конвоем тот же молчаливый маленький официант; это была хорошая, сытная еда, отлично приготовленная и заманчиво поданная. После ужина солдаты вынесли стол и стулья и знаками показали, что пленники могут разложить свои постели. Они так и сделали и уложили детей спать. Немного погодя Николь и Хоуард тоже легли. Старик поспал какой-нибудь час, и вдруг дверь распахнул немецкий солдат. Наклонился и потряс Хоуарда за плечо. - Kommen Sie, - сказал он. - Schnell, zur Gestapo [Идите. Скорей, в гестапо (нем.)]. Хоуард устало поднялся, в темноте натянул куртку, надел башмаки. Со своей постели Николь сказала: - Что такое? Можно мне тоже пойти? - Не думаю, дорогая, - ответил он. - Им нужен я. - Нашли время! - возмутилась Николь. Солдат сделал нетерпеливое движение. - Не волнуйтесь, - сказал девушке Хоуард. - Должно быть, опять допрос. Его вывели, и дверь за ним закрылась. Николь встала, надела платье и села ждать в темноте, на своем матрасе, среди спящих детей, полная недобрых предчувствий. Хоуарда привели в комнату, где их допрашивали в первый раз. За столом сидел офицер гестапо, майор Диссен. Перед ним на столе недопитая чашка кофе, комната полна сигарного дыма. Солдат, приведший Хоуарда, деревянно отсалютовал. Офицер что-то коротко сказал ему, тот вышел и закрыл за собой дверь. Старик остался наедине с майором Диссеном. Он взглянул на стенные часы. Было немного за полночь. Окна завешены одеялами - затемнение. Но вот немец поднял голову и посмотрел на старика, стоящего у стены. - So, - сказал он. - Опять этот англичанин. Он открыл ящик, достал большой автоматический пистолет. Вынул обойму, осмотрел, вставил на место и щелкнул затвором. И положил заряженный пистолет перед собой на бювар. - Мы одни, - сказал он. - Как видите, я не намерен рисковать. Старик слабо улыбнулся. - Меня вам бояться нечего. - Возможно, - сказал немец. - Зато вам следует бояться меня, и еще как. Настало короткое молчание. Потом немец сказал: - Предположим, в конце концов я выпущу вас в Англию. Как вам это понравится, а? Сердце старика подскочило и снова забилось ровно. Вероятно, это ловушка. - Я был бы очень благодарен, если бы вы позволили мне увезти детей, - тихо сказал он. - И мадемуазель тоже? Хоуард покачал головой. - Она не хочет ехать. Она хочет остаться во Франции. Диссен кивнул. - Мы тоже этого хотим. - Он помедлил. - Вы сказали, что будете благодарны. Сейчас увидим, не пустая ли это болтовня. Предположим, я отпущу вас с вашими детьми в Англию, чтобы вы могли отправить их в Америку. Окажете вы мне небольшую услугу? - Смотря какую услугу, - сказал старик. - Торговля! - вспылил гестаповец. - С вами, англичанами, всегда так! Стараешься вам помочь, а вы начинаете торговаться. Не в таком вы положении, чтобы ставить условия, мистер англичанин! - Я должен знать, чего вы от меня хотите, - стоял на своем старик. - Дело совсем не трудное, - сказал немец. Короткое молчание. Диссен небрежно протянул руку к пистолету, забарабанил по нему пальцами. - Надо отвезти в Америку одну особу, - сказал ом с расстановкой. - Я хотел бы избежать огласки. Будет очень удобно, если она поедет с вашими детьми. И уже с откровенной угрозой взял в руку пистолет. Хоуард посмотрел на гестаповца в упор. - Если вы хотите сказать, что намерены использовать нас как ширму для агента, которого засылают в Америку, я на это не пойду. Указательный палец охватил спусковой крючок. Немец побелел от бешенства. Взгляды их скрестились, на добрых полминуты оба застыли. Гестаповец первый отвел глаза. - С ума сойдешь с вами, - сказал он желчно. - До чего упрямый, несговорчивый народ. Вам предлагаешь дружбу, а вы отказываетесь. Вечно в чем-то нас подозреваете. Хоуард молчал. Не надо лишних слов. Они не помогут. - Слушайте внимательно, - сказал немец, - и постарайтесь при всей своей, тупости понять, что вам говорят. В Америку поедет не агент. Это маленькая девочка. - Девочка? - Девочка пяти лет. Дочь моего погибшего брата. Пистолет, зажатый в его руке, лежал на бюваре, но был направлен прямо на Старика. - Дайте мне разобраться, - сказал Хоуард. - Вы хотите, чтобы я вместе с другими детьми отвез в Америку немецкую девочку? - Вот именно. - Кто она и куда едет? - Я же вам сказал, кто она. Дочь моего брата Карла. Ее зовут Анна Диссен, сейчас она в Париже. - Немец минуту поколебался. - Поймите, - продолжал он, - нас было трое. Мой старший брат, Руперт, сражался в первую мировую войну, потом переехал в Америку. У него теперь свое дело в Уайтфоллсе, бакалейная торговля. Он теперь американский гражданин. - Понимаю, - в раздумье произнес Хоуард. - Мой брат Карл был обер-лейтенант четвертого танкового полка второй бронетанковой дивизии. Несколько лет назад он женился, но брак был неудачный. - Он замялся, докончил поспешно: - Девушка была не полноценная арийка, это не приводит к добру. Были неприятности, и она умерла. А теперь и Карл тоже умер. Он невесело задумался. - Я очень сожалею, - мягко сказал Хоуард, и это была правда. - Его погубило английское вероломство, - угрюмо продолжал Диссен. - Он гнал англичан от Амьена к побережью. Дорога была забита беженцами, и он расчищал путь своему танку пулеметами. А среди этих беженцев прятались английские солдаты. Карл их не видел, и они закидали бутылками с бензином башню танка, бензин просочился внутрь, а потом они подожгли танк, и он вспыхнул. Мой брат откинул люк, хотел выскочить, и англичане сразу его застрелили, он не успел сдаться. Но он уже сдавался, и они это знали. Никто не может драться в горящем танке. Хоуард молчал. - Так вот, теперь надо позаботиться об Анне, - сказал Диссен. - Я думаю, ей будет лучше у Руперта, в Америке. - Ей пять лет? - переспросил Хоуард. - Пять с половиной. - Хорошо, я с удовольствием возьму ее, - сказал Хоуард. Немец смотрел на него в раздумье. - А скоро вы потом отошлете детей из Англии? Сколько их поедет в Америку? Все? Хоуард покачал головой. - Сомневаюсь. Трое из шестерых поедут безусловно, но еще двое - англичане, а у девочки-француженки отец в Лондоне. Может быть, и эти захотят поехать, не знаю. Но трех других я отошлю не позже чем через неделю. Конечно, если вы дадите нам уехать. Немец кивнул. - Дольше не тяните. Через полтора месяца мы будем в Лондоне. Молчание. Потом Диссен сказал: - Не воображайте, будто я сомневаюсь в исходе войны. Мы покорим Англию, как покорили Францию, вам против нас не устоять. Но еще много лет будет война с вашими доминионами, и, пока она не кончится, Детям будет голодно - что здесь, что в Германии. Маленькой Анне лучше жить в нейтральной стране. Хоуард кивнул. - Хорошо. Если вы хотите ее отослать, пускай едет с моими детьми. Гестаповец впился в него взглядом. - Не пробуйте меня надуть. Помните, у нас останется мадемуазель Ружерон. Она может вернуться в Шартр и жить с матерью, но пока я не получу от моего брата Руперта телеграмму, что маленькую Анну благополучно доставили ему, мы с этой мадемуазель глаз не спустим. - Она будет заложницей? - тихо спросил старик. - Она будет заложницей. - Немец посмотрел вызывающе. - И еще одно. Если вы проболтаетесь, вашей молодой леди не миновать концлагеря. Не вздумайте распускать обо мне всякое вранье, как только доберетесь до Англии. Запомните, это даром не пройдет. Хоуард поспешно соображал. - Тут есть и другая сторона, - сказал он. - Если у мадемуазель Ружерон будут неприятности с гестапо и я услышу об этом в Англии, вся история попадет в английские газеты и будет передана по радио на немецком языке с упоминанием вашего имени. Диссен рассвирепел: - Вы смеете мне угрожать? Старик слабо улыбнулся. - Не стоит говорить об угрозах, - сказал он. - Мы зависим друг от друга, и я хочу с вами условиться. Я возьму вашу девочку, и она благополучно доедет в Уайтфоллс, даже если мне придется отправить ее через океан лайнером. А вы позаботьтесь о мадемуазель Ружерон и смотрите, чтобы с ней не случилось ничего плохого. Такой уговор подходит нам обоим, и мы сможем расстаться друзьями. Немец долго, пристально смотрел на него. - So, - сказал он наконец. - Вы ловкач, мистер англичанин. Вы добились всего, чего хотели. - Так же, как и вы, - сказал старик. Немец отложил пистолет и взял листок бумаги. - Какой ваш адрес в Англии? Я пришлю за вами в августе, когда мы будем в Лондоне. Они обсудили все до мелочей. Четверть часа спустя майор Диссен поднялся из-за стола. - Ни слова об этом никому, - повторил он. - Завтра вечером вы отсюда уедете. Хоуард покачал головой. - Я не скажу ни слова. Но я хочу, чтобы вы поняли одно. Я все равно охотно взял бы вашу девочку. Мне и в голову не приходило отказаться. - Это хорошо, - сказал гестаповец. - Откажись вы, я пристрелил бы вас на месте. Было бы слишком опасно выпустить вас из этой комнаты живым. Он сухо поклонился. - Auf Wiedersehen [до свидания (нем.)], - сказал он насмешливо и нажал кнопку звонка на столе. Дверь отворилась, и часовой отвел Хоуарда по мирным, освещенным луной улицам в тюрьму. Николь сидела на своей постели и ждала. Как только дверь закрылась, она подошла к нему. - Что случилось? Вас там мучили? Старик потрепал ее по плечу. - Все в порядке, - сказал он. - Ничего такого со мной не сделали. - Так что же произошло? Чего от вас хотели? Хоуард сел на тюфяк, Николь подошла и села напротив. Светила луна, в окно проскользнул длинный серебряный луч; откуда-то слабо доносилось гуденье бомбардировщика. - Послушайте, Николь, - сказал Хоуард, - я не могу рассказать вам, что произошло. Скажу только одно, а вы постарайтесь сразу это забыть. Все обойдется, Очень скоро мы поедем в Англию - все дети и я тоже. А вас освободят, вы вернетесь в Шартр к вашей маме, и гестапо не станет вас беспокоить. Вот так оно теперь будет. - Но... - Николь задохнулась. - Я не понимаю. Как это удалось? - Этого я вам объяснить не могу. Больше я ничего не могу сказать, Николь. Но так будет, и совсем скоро. - Вы очень устали? Вам нездоровится? Это все правда и вам только нельзя рассказать мне, как все устроилось? Хоуард кивнул. - Мы поедем завтра или послезавтра. Он сказал это так твердо, так убежденно, что Николь наконец поверила. - Я очень, очень рада, - тихо сказала она. Они долго молчали. Потом девушка сказала: - Пока вас не было, я сидела тут в темноте и думала, мсье. - В слабом свете старик видел ее профиль, она смотрела в сторону. - Кем-то станут эти дети, когда вырастут. Ронни... мне кажется, он станет инженером, а Маржан солдатом, а Биллем... может быть, юристом или врачом. Роза, конечно, будет примерной матерью, и Шейла, может быть, тоже... или, пожалуй, она станет деловой женщиной, у вас в Англии таких много. А маленький Пьер... знаете, что я о нем думаю? По-моему, он будет художником или писателем, будет увлекать своими идеями многих и многих людей. - По-моему, это весьма вероятно, - сказал старик. - С тех пор как Джон погиб, мсье, я была в отчаянии, - тихо продолжала девушка. - Мне казалось, в мире нет ни капли добра, все на свете стало безумно и шатко и гнусно... бог умер или покинул нас и предоставил весь мир Гитлеру. Даже эти малыши обречены страдать без конца. Она умолкла. Молчал и Хоуард. - Но теперь мне кажется, я начинаю понимать, что в жизни есть смысл, - вновь заговорила Николь. - Нам с Джоном не суждено было счастья, кроме той недели. Нам предстояло совершить ошибку. Но теперь, через меня и Джона, спасутся дети, уедут из Европы и вырастут под мирным небом... Может быть, для того мы с Джоном и встретились, - продолжала она чуть слышно. - Может быть, через тридцать лет весь мир будет нуждаться в ком-нибудь из этих малышей... Может быть, Ронни, или Биллем, или маленький Пьер сделает для всех людей что-то очень важное, великое... Но так случится потому, что я встретилась с вашим сыном, мсье, хотела показать ему Париж, и мы полюбили друг друга. Старик перегнулся к ней, взял за руку, и они долго сидели так в полутьме. Потом легли на свои тюфяки и лежали без сна до рассвета. Следующий день, как и накануне, провели в саду. Детям делать было нечего, они заскучали, маялись, и Николь почти все время старалась их как-нибудь занять, а Хоуард дремал в кресле под деревом. День проходил медленно. В шесть часов подали ужин; потом все тот же официант убрал со стола. Николь с Хоуардом начали готовить постели для детей. Ефрейтор остановил их; не без труда он дал им понять, что они отсюда уедут. Хоуард спросил, куда уедут. Немец пожал плечами. - Nach Paris? [В Париж? (нем.)] - сказал он неуверенно. Он явно ничего не знал. Полчаса спустя их вывели и посадили в крытый фургон. С ними сели двое немецких солдат, и машина тронулась. Старик пробовал расспросить солдат, куда их везут, но те отмалчивались. Немного погодя из их разговоров между собой Хоуард уловил, что солдаты получили отпуск и направляются в Париж; видимо, заодно им поручено в дороге охранять арестованных. Похоже, что слух о Париже верен. Понизив голос, старик обсуждал все это с Николь, а машина, покачиваясь, увозила их от побережья в глубь страны, и теплый вечерний ветерок колыхал листву деревьев по обе стороны дороги. Потом подкатили к окраине какого-то города. Николь выглянула из окошка. И чуть погодя сказала: - Это Брест. Я знаю эту улицу. - Брест, - кратко подтвердил один из немцев. Подъехали к вокзалу; пленников вывели из машины. Один страж остался при них, другой пошел к железнодорожному начальству; французы-пассажиры с любопытством разглядывали необычную компанию. Потом их провели за барьер, и они вместе со своими страхами оказались в вагоне третьего класса, в поезде, который, по-видимому, шел на Париж. - А в этом поезде мы будем спать, мистер Хоуард? - спросил Ронни. Старик терпеливо улыбнулся. - Тогда я имел в виду не этот поезд, но, может быть, нам и придется здесь спать, - сказал он. - И у нас будут маленькие кровати? Помните, вы говорили? - Не знаю. Увидим. - Мне хочется пить, - сказала Роза. - Можно мне апельсин? На платформе продавали апельсины. Денег у Хоуарда не было. Он объяснил одному из солдат, чего хочет девочка, тот вышел из вагона и купил для всех апельсины. Через минуту все они сосали апельсины, и еще вопрос, кто при этом чмокал громче, дети или солдаты. В восемь часов поезд тронулся. Он шел медленно, останавливался на каждой маленькой станции. В восемь двадцать он остановился в местечке под названием Ланиссан, тут всего-то было два домика да ферма. Вдруг Николь, смотревшая в окно, обернулась к Хоуарду. - Смотрите! - сказала она. - Вот майор Диссен. Офицер гестапо, щеголеватый, подтянутый, в черном мундире и черных походных сапогах, подошел к двери их вагона и открыл ее. Солдаты вскочили и вытянулись. Он что-то властно сказал им по-немецки. Потом обратился к Хоуарду. - Выходите, - сказал он. - Вы не поедете дальше этим поездом. Николь и Хоуард вывели детей на платформу. В ясном небе солнце уже клонилось к холмам. Гестаповец кивнул проводнику, тот захлопнул дверь вагона и дал короткий свисток. Поезд тронулся, вагоны проползли мимо и медленно покатились дальше. А они остались стоять на маленькой платформе, среди полей, одни с офицером гестапо. - So, - сказал он. - Теперь следуйте за мной. Он пошел впереди, спустился по дощатым ступеням на дорогу. Тут не было ни контролера, ни кассы; маленькая станция безлюдна. Позади нее в проулке стоял серый закрытый грузовик-"форд". За рулем сидел солдат в черной гестаповской форме. Рядом с ним - ребенок. Диссен открыл дверцу и помог ребенку выйти. - Komm, Anna, - сказал он. - Hier ist Herr Howard, und mit ihm wirst du zu Onkel Ruprecht gehen [Иди сюда, Анна. Это господин Хоуард, ты поедешь с ним к дяде Руперту (нем.)]. Девочка удивленно посмотрела на старика, на стайку детей и на растрепанную девушку. Потом вскинула тощую ручонку и пропищала: - Heil Hitler! - Guten Abend [добрый вечер (нем.)], Anna, - серьезно сказал старик и, слегка улыбаясь, повернулся к майору. - Если она поедет в Америку, придется ей отвыкнуть от этого обычая. Диссен кивнул. - Я ей скажу. И заговорил с девочкой, глаза у нее стали круглые от изумления. Она озадаченно что-то спросила. Хоуард уловил слово "Гитлер". Диссен снова стал объяснять; под испытующими взглядами Хоуарда и Николь он немного покраснел. Девочка что-то сказала так громко, решительно, что шофер обернулся и вопросительно посмотрел на своего начальника. - Я думаю, она поняла, - сказал Диссен. Хоуарду показалось, что он несколько смущен. - Что она сказала? - спросил старик. - Дети не способны понять фюрера, - был ответ. - Это дано только взрослым. - Все-таки объясните нам, мсье, что сказала ваша девочка? - спросила Николь. Немец пожал плечами. - Детская логика мне непонятна, - ответил он тоже по-французски. - Анна сказала, что рада, что ей больше не нужно говорить "Хайль Гитлер", потому что у фюрера усы. - Да, нелегко понять, как работает мысль ребенка, - очень серьезно сказал Хоуард. - Это верно. Ну, теперь садитесь все в машину. Не будем тут задерживаться. И немец подозрительно огляделся по сторонам. Сели в машину. Анна перешла на заднее сиденье, Диссен сел рядом с шофером. Автомобиль помчался по дороге. Гестаповец обернулся и протянул Хоуарду перевязанный бечевкой полотняный пакетик, и другой такой же - Николь. - Ваши документы и вещи, - отрывисто сказал он. - Проверьте, все ли в порядке. Старик развернул пакет. Тут оказалось в целости все, что отняли у него при обыске. В наступающих сумерках полтора часа ехали полями. По временам офицер вполголоса говорил что-то водителю; в какую-то минуту старику показалось, что они просто кружат на одном месте, лишь бы убить время, пока не стемнеет. Опять и опять проезжали деревушки, иногда дорогу преграждали немецкие заставы. Тогда машина останавливалась, часовой подходил и заглядывал в кабину. При виде гестаповского мундира он поспешно отступал и вскидывал руку в нацистском приветствии. Так было раза три. - Куда мы едем? - спросил наконец Хоуард. - В Аберврак, - ответил Диссен. - Ваш рыбак уже там. - В гавани есть охрана, - помедлив, сказал старик. - Сегодня ночью нет никакой охраны. Это улажено. Вы что, дураком меня считаете? Хоуард промолчал. В десять часов, в наступившей темноте, плавно подкатили к Абервракской пристани. Машина бесшумно остановилась, и мотор тотчас был выключен. Гестаповец вышел, чуть постоял озираясь. Вокруг было спокойно и тихо. Диссен вернулся к автомобилю. - Выходите, живо. И не давайте детям болтать. Детям помогли вылезти из машины. - Да смотрите, без фокусов, - обратился Диссен к Николь. - Вы остаетесь со мной. Только попытайтесь удрать с ними, и я вас всех перестреляю. Николь вскинула голову. - Можете не хвататься за оружие, - сказала она. - Я не попытаюсь удрать. Немец не ответил, но вытащил свой большой пистолет-автомат из кобуры. И в полутьме неслышными шагами двинулся по пристани; Хоуард и Николь мгновенье поколебались, потом вместе с детьми пошли следом; шофер в черном замыкал шествие. В конце причала, у самой воды, Диссен обернулся. - Скорее, - позвал он негромко. На воде, у спущенных сходней, покачивалась лодка. Мачта и снасти отчетливо чернели на фоне звездного неба; ночь была очень тихая. Они подошли вплотную и увидели полупалубный рыбачий бот. Кроме Диссена, тут были еще двое. Один, что стоял на пристани, в хорошо знакомой им черной форме. Другой стоял в лодке, удерживая ее у пристани при помощи троса, пропущенного через кольцо. - Влезайте, живо, - сказал Диссен. - Я хочу видеть, как вы отчалите. - И по-французски обратился к Фоке: - Не включай мотор, пока не пройдешь Ле Трепье. Я не желаю переполошить всю округу. Молодой рыбак кивнул. - Мотор сейчас ни к чему, - сказал он на мягком бретонском наречии. - Ветерок попутный, и отливом нас отсюда вынесет. Семерых детей по одному спустили в лодку. - Теперь вы, - сказал немец Хоуарду. - Не забывайте, как вести себя в Англии. Скоро я буду в Лондоне и пришлю за вами. В сентябре. Старик повернулся к Николь. - Вот и расстаемся, дорогая моя. - Он помедлил. - Я не думаю, что в сентябре война уже кончится. Возможно, когда она кончится, я буду уже слишком стар для путешествий. Вы приедете навестить меня, Николь? Я так много хотел бы вам сказать. О многом хотелось с вами поговорить, но в последние дни у нас было столько спешки и столько волнений... - Я приеду и поживу у вас, как только возможно будет приехать, - сказала Николь. - И мы поговорим о Джоне. - Вам пора, мистер англичанин, - вмешался Диссен. Хоуард поцеловал девушку; на минуту она припала к нему. Потом он спустился в лодку, к детям. - Мы на этой лодке поедем в Америку? - спросил Пьер. Старик покачал головой. - Не на этой, - сказал он с привычным терпением. - Та лодка будет больше. - Намного больше? - спросил Ронни. - В два раза? Фоке высвободил трос из кольца и с силой оттолкнулся веслом от пристани. Полоска темной воды, отделяющая их от Франции, стала шире на ярд, потом на пять. Хоуард стоял недвижно, сраженный скорбью, тоской расставания, горьким стариковским одиночеством. Он видел, девушка стоит с тремя немцами у края воды и смотрит вслед удаляющейся лодке. А лодку подхватил отлив и повлекло течением. Фоке стал тянуть передний фал, и тяжелый коричневый парус медленно всполз на мачту. На мгновенье словно туман застлал Хоуарду глаза, и он потерял Николь из виду, потом опять увидел - вот она, все так же неподвижно стоит возле немцев. А потом всех окутала тьма, и он различал лишь мягкую линию холмов на фоне звездного неба. В глубокой печали он обернулся и стал смотреть вперед, в открытое море. Но слезы слепили его, и он не различал выхода из гавани. - Можно, я буду править рулем, мистер Хоуард? - спросил Ронни. Он не ответил. Ронни опять спросил о том же. - Меня мутит, - пожаловалась Роза. Старик встряхнулся и с тяжелым сердцем обратился к своим неотложным обязанностям. У детей нет ни теплой одежды, ни одеял, нечем уберечь их от холода в ночном море. Хоуард обменялся несколькими словами с Фоке и понял, что тот совсем озадачен нежданной свободой; выяснилось, что он намерен пойти через Ла-Манш прямиком на Фолмут. У него нет ни компаса, ни карты, чтобы пройти морем около сотни миль, но он знает дорогу, сказал Фоке. Переход займет сутки, может быть, немного больше. У них не было с собой еды, только две бутылки красного вина да кувшин с водой. Они убрали с носа лодки парус и освободили место для детей. Старик прежде всего занялся Анной, удобно устроил ее в углу и поручил Розе. Но Розе на сей раз изменили материнские наклонности, слишком ей было худо. Спустя несколько минут ее затошнило, и она, по совету старика, перегнулась через борт. Когда вышли в открытое море, дети один за другим последовали ее примеру; когда проходили мимо черных острых скал Ле Трепье, на палубе поднялся отчаянный стон и плач, с таким же успехом можно было бы запустить мотор. Несмотря на сильную качку, старик не чувствовал себя плохо. Из детей морской болезнью не страдал один только Пьер; он стоял на корме возле Фоке и задумчиво смотрел вперед, на полосу лунного света на воде. У Либентерского бакена повернули на север. Дети ненадолго притихли. - Вы уверены, что знаете, куда идти? - спросил Хоуард. Молодой француз кивнул. Поглядел на луну и на смутные очертания суши позади, и на Большую Медведицу, мерцавшую на севере. И протянул руку: - Вот курс. Вон там Фолмут. Утром запустим мотор, тогда дойдем еще до вечера. На носу лодки снова раздался плач, и старик поспешил к детям. Еще через час почти все они, измученные, лежали в беспокойном забытьи; Хоуарду наконец удалось присесть и отдохнуть. Он посмотрел назад. Берег уже скрылся из виду; только смутная тень указывала, где там, позади, осталась Франция. С бесконечным сожалением, в горькой одинокой печали смотрел Хоуард назад, в сторону Бретани. Всем сердцем он стремился туда, к Николь. Потом он стряхнул оцепенение. Они пока еще не дома; нельзя поддаваться слабости. Он беспокойно поднялся и посмотрел вокруг. С юго-востока дул слабый, но упорный ночной бриз; они делали около четырех узлов. - Хорошо идем, - сказал Фоке. - Если этот ветер продержится, пожалуй что и мотор ни к чему. Он сидел на банке и курил дешевую сигарету. Потом оглянулся через плечо. - Правее, - сказал он, не вставая. - Вот так. Хорошо. Так и держи, все время гляди на ту звезду. Только теперь старик заметил Пьера, мальчуган всей своей тяжестью напирал на огромный румпель. - Разве такой малыш может управлять лодкой? - спросил Хоуард. Молодой рыбак сплюнул за борт. - Он учится. Он паренек толковый. А когда ведешь судно, морская болезнь не пристанет. Пока дойдем до Англии, малыш будет настоящим рулевым. - Ты очень хорошо справляешься, - сказал старик Пьеру. - Откуда ты знаешь, каким курсом идти? В тусклом свете ущербной луны он разглядел, что Пьер смотрит прямо перед собой, и услышал ответ: - Фоке мне объяснил. (Хоуард напрягал слух, тонкий голосишко едва различим был за плеском волн.) Он сказал править на эти четыре звезды, вон там. - Пьер поднял маленькую руку и показал на ковш Большой Медведицы. - Вот куда мы идем, мсье. Там дорога в Америку, под теми звездами. Там так много еды, можно даже покормить собаку и подружиться с ней. Это мадемуазель Николь мне сказала. Скоро он начал уставать; лодка стала отклоняться от Большой Медведицы. Фоке швырнул окурок в воду и вытащил откуда-то груду мешковины. Хоуард взялся за румпель, а Фоке уложил сонного мальчика на палубе у их ног. Через некоторое время он и сам улегся на голые доски и поспал час, а старик по звездам вел лодку. Всю ночь они не видели ни одного корабля. Быть может, суда и проходили поблизости, но без огней, и лодку никто не потревожил. Лишь около половины пятого, при первых проблесках рассвета, с запада, вспарывая воду точно ножом и оставляя за собой вспененную борозду, к ним помчался сторожевой катер. Он замедлил ход за четверть мили от них и превратился из серой грозной стрелы в помятую, ржавую посудину; выглядел он все же грозно, но явно побывал во многих переделках. Молодой человек в шерстяной куртке и форменной фуражке окликнул с мостика в рупор: - Vous etes francais? [Вы французы? (фр.)] - Среди нас есть англичане, - закричал в ответ Хоуард. Молодой человек весело помахал рукой. - Доберетесь до Плимута? - Мы хотим идти на Фолмут. - Под завыванье винтов катера и плеск волн не так-то просто было разговаривать. - Вам надо идти в Плимут. Плимут! Дойдете? Хоуард наскоро посовещался с Фоке, потом кивнул. Молодой офицер опять махнул им и отступил от борта. Разом вспенилась вода за кормой, и катер помчался прочь по Ла-Маншу. Он оставил за собой пенный след, и лодка заколыхалась на поднятой им волне. Изменили курс, взяли на два румба восточное, запустили мотор, и лодка пошла со скоростью около шести узлов. Проснулись дети и опять начали маяться морской болезнью. Все они замерзли, очень устали и отчаянно проголодались. Потом взошло солнце и стало теплее. Старик дал всем понемногу вина с водой. Все утро они тащились по сияющему под летним солнцем морю. Иногда Фоке спрашивал у Хоуарда, который час, смотрел на солнце и выправлял курс. В полдень впереди на севере показалась синеватая черточка - суша. Около трех часов к ним подошел траулер, с борта спросили, кто они, и, пока лодку раскачивало рядом, объяснили, что надо идти к высокому берегу Рейм-Хеда, видневшемуся на горизонте. Около половины шестого подошли к Рейм-Хеду. Тут с ними поравнялся сторожевой катерок, который до войны был просто маленькой яхтой; лейтенант добровольного резерва вновь опросил их. - Катуотер знаете? - крикнул он Хоуарду. - Где стоят летающие лодки? Правильно. Идите туда, в бухту на северной стороне. Там высаживаются все беженцы, у рыбачьей пристани. Поняли? Ладно! Катерок повернул и помчался своей дорогой. Рыбачья лодка медленно миновала Рейм-Хед, потом Коусэнд, потом волнорез и вошла в надежные воды залива. Впереди, на холмах над гаванью, раскинулся Плимут, серый и мирный в вечерних солнечных лучах. Хоуард тихонько вздохнул. Ему вдруг показалось, что во Франции он был счастливее, чем будет на родине. Лодку здесь почти не качало, и, глядя на военные корабли в заливе и на берег, дети немного оживились. Фоке по указаниям старика пробирался между военными кораблями; правее Дрейк-Айленда повернули круто к ветру и спустили коричневый парус. Потом, только на моторе, подошли к рыбачьей пристани. Перед ними у пристани уже выстроились вереницей другие лодки, на английский берег выходили беглецы из разных стран, кого тут только не было. Хоуард со своими подопечными провел на воде с четверть часа, прежде чем удалось подойти к трапу; а над ними кричали чайки, и невозмутимые люди в синих фуфайках смотрели на них с причала, и девушки в нарядных летних платьях, запечатлевая происходящее, щелкали затворами фотоаппаратов. Наконец все они взобрались по ступеням и присоединились к толпе беженцев на рыбном рынке. Хоуард был все в том же наряде бретонского батрака, небритый и очень, очень усталый. Дети, голодные, измученные, жались к нему. Властная женщина в форме Ж.Д.С. [Женской Добровольческой службы], стройная, подтянутая, подвела их к скамье. - Asseyez-vous la, - сказала она, очень дурно выговаривая по-французски, - jusqu'on peut vous atteindre [посидите здесь, пока вами смогут заняться (фр.)]. Хоуард в изнеможении, почти в обмороке опустился на скамью. Раза два подходили женщины в форменной одежде, задавали вопросы, он машинально отвечал. Полчаса спустя молодая девушка принесла им всем по чашке чая, который они приняли с благодарностью. Чай подбодрил старика, в нем пробудился интерес к окружающему. И тут он услышал английскую речь; несомненно, говорила женщина образованная. - Вот эта группа, миссис Даусон. Семеро детей и двое мужчин. - Какой они национальности? - Это, видимо, смешанная группа. Есть одна довольно приятная девочка, которая говорит по-немецки. - Бедный ребенок. Наверно, она австриячка. Другой голос произнес: - Среди этих детей есть англичане. Сочувственный возглас: - Да что вы! Но в каком они виде! Заметили вы, в каком состоянии их несчастные головки? Дорогая моя, они же все вшивые... - Возмущенная пауза. - И этот ужасный старик... Не понимаю, кто мог доверить ему детей. Старик чуть улыбнулся и закрыл глаза. Вот она, Англия, такая знакомая и понятная. Вот он, покой. 12 Упала последняя бомба, в последний раз протрещала зенитка; пожары на востоке угасали. Со всех концов города запели фанфары - отбой воздушной тревоги. Мы одеревенело поднялись с кресел. Я подошел к большому окну в дальнем углу комнаты, отдернул штору и распахнул ставни. На ковер со звоном посыпались стекла; прохладный ветер дохнул нам в лицо и принес горький, едкий запах гари. Внизу на улице усталые люди в плащах, резиновых сапогах и в касках работали небольшим электрическим насосом. Что-то звякало, будто звенели хрустальные подвески тысячи люстр: это в домах напротив люди переходили из комнаты в комнату, распахивали разбитые окна, и осколки стекла сыпались из рам на тротуар. Над Лондоном разливался холодный серый свет. Моросил дождь. Я отвернулся от окна. - И вы отправили детей в Америку? - спросил я. - Да, конечно, - сказал старик. - Они поехали все вместе. Я дал радиограмму родителям Кэвено, предложил отослать Шейлу и Ронни, а Тенуа попросил меня отослать Розу. Я уговорился с одной знакомой женщиной, и она отвезла их в Бухту. - И Анну тоже? Он кивнул. - Да, и Анна тоже поехала. Мы направились к дверям. - На этой неделе я получил письмо из Уайтфоллс, от ее дяди, - продолжал старик. - Он пишет, что телеграфировал брату в Германию, надо думать, тут все улажено. - Вашу дочь, должно быть, несколько ошеломил приезд такой компании, - заметил я. Старик засмеялся. - Ну, не знаю. Я запросил телеграммой, примет ли она их, и она ответила, что примет. Ничего, она справится. Костелло, видимо, переделывает для них дом. Устраивает бассейн для плавания и новый причал для их лодок. Я думаю, им там будет очень хорошо. В тусклом свете раннего утра мы спустились по лестнице и в вестибюле расстались. Хоуард на несколько шагов меня опередил - я задержался, спросил ночного швейцара, насколько пострадало здание клуба. На крышу попала зажигалка, сказал он, но молодой Эрнест затоптал ее и погасил. И не действуют ни газ, ни водопровод, но электричество от налета не пострадало. - Я провел ночь в курительной, разговаривал с мистером Хоуардом, - сказал я, зевая. Швейцар кивнул. - Я заглядывал туда раза два и видел, что вы с ним сидели. Я еще сказал управляющему, вот, говорю, хорошо, что он там не один. Я смотрю, очень он постарел за последнее время. - Да, наверно, - сказал я. - Месяца два назад он уезжал отдыхать, - сказал швейцар. - Но что-то, похоже, не пошел ему на пользу этот отдых. Я вышел на улицу, и осколки стекла захрустели у меня под ногами.