? Так я и поверил. Вы отправите их за океан к дочери? И  она
захочет с ними нянчиться, - с детьми, которых никогда раньше не видела?  С
чужими детьми, с иностранцами?
   - У моей дочери есть ребенок, и она ждет второго, -  сказал  Хоуард.  -
Она очень любит детей, всех детей. Об этих малышах она позаботится.
   Арвер резко выпрямился, отошел от стола.
   - Это невозможно, - сказал он. - Для Жан-Анри очень опасно впутаться  в
такую историю.  Немцы  наверняка  его  расстреляют.  Вы  не  имеете  права
предлагать такое. - Он помолчал, потом прибавил: - Я должен помнить о моей
дочери.
   Наступило долгое,  тягостное  молчание.  Наконец  старик  повернулся  к
Николь.
   - Ну, вот и все, - сказал он. И улыбнулся Арверу.  -  Я  прекрасно  вас
понимаю. На вашем месте, думая о своей дочери, я сказал бы то же самое.
   - Очень сожалею, что  не  могу  исполнить  вашу  просьбу,  -  обратился
француз к Николь.
   Она пожала плечами.
   - Tant pis, - сказала она. - N'y pensez  plus  [Тем  хуже.  Не  думайте
больше об этом (фр.)].
   Арверу Явно было не по себе.
   - Где сейчас эти дети? - спросил он.
   Ему объяснили, что дети ждут на дороге, и он пошел с Николь и  Хоуардом
к воротам. Близился вечер.  Дети  играли  на  берегу  грязного,  заросшего
пруда. На лице Шейлы видны были следы слез.
   - Может быть, вам удобнее  здесь  переночевать?  -  смущенно  предложил
Арвер. - Едва ли у нас найдутся кровати для всех, но как-нибудь устроимся.
   - Вы очень добры, мсье, - искренне сказала Николь.
   Они подозвали детей и каждого по очереди представили хозяину; потом все
направились  к  дому.  У  дверей  Арвер  позвал  жену;  из   кухни   вышла
невозмутимая женщина, с виду настоящая крестьянка. Муж в нескольких словах
объяснил ей, что все семеро останутся ночевать, церемонно познакомил ее  с
гостями. Николь повела детей за нею в кухню.
   - Может, выпьете стаканчик перно? - предложил Арвер Хоуарду.
   Старик был совсем не прочь выпить  стаканчик  перно.  Кухню  заполонили
дети, и мужчины прошли в гостиную. Это оказалась скучная чопорная комната,
мебель  на  позолоченных  ножках  обита  красным  плюшем.  Стену  украшала
огромная олеография - девочка в белом благочестиво преклонила  колени,  на
нее падает луч света. Олеография называлась La Premiere Communion  [первое
причастие (фр.)].
   Арвер принес перно, стаканы и воду,  и  они  вдвоем  уселись  за  стол.
Потолковали о  лошадях,  о  сельском  хозяйстве.  Арвер  когда-то,  совсем
молодым, был жокеем и приезжал в Англию, в Ньюмаркет, на скачки.  Так  они
довольно приятно беседовали минут пятнадцать. Внезапно Арвер сказал:
   - Вот вы говорили о вашей дочери, мсье Хоуард.  Для  нее  ведь  немалая
обуза - принять столько чужих детей. Вы уверены, что их хорошо примут в ее
доме?
   - Их примут очень хорошо, - ответил старик.
   - Да откуда вы знаете?  Может  быть,  вашей  дочери  они  будут  совсем
некстати.
   Хоуард покачал головой.
   - Не думаю. Но если ей покажется трудно оставить их у себя в доме, ради
меня она так или иначе их устроит.  Найдет  какую-нибудь  добрую  женщину,
которая их приютит, потому что я хочу, чтобы в  Америке  для  них  нашелся
настоящий дом... вдали от всего этого, - он махнул рукой. - А за  деньгами
дело не станет.
   Француз помолчал, уставясь в свой стакан.
   - Эта гнусная война плохое время для детей, - сказал он  наконец.  -  А
теперь Франция разбита, и станет еще хуже. Вы, англичане,  теперь  уморите
нас голодом, как мы морили Германию в девятьсот восемнадцатом.
   Хоуард молчал.
   - И я не стану винить за это Англию, -  продолжал  Арвер.  -  Но  детям
здесь будет плохо.
   - Боюсь, что так, - сказал Хоуард. - Потому-то я  и  хочу  увезти  этих
детей. Каждый должен делать, что может.
   Арвер пожал плечами.
   - Слава богу, у нас в доме нет детей. Хотя... один есть. - Он помолчал.
- Это, знаете ли, тяжелый случай.
   Хоуард посмотрел вопросительно. Хозяин налил ему еще перно.
   - Один приятель из Парижа спросил, не возьму ли я на работу  поляка,  -
сказал он. - Дело было в декабре, как раз на рождество. Был такой польский
еврей, умел ходить за лошадьми, он бежал  в  Румынию,  а  оттуда  морем  в
Марсель. Ну, сами понимаете, мобилизация отняла у меня пятерых  работников
из восьми, и очень трудно было управляться.
   Хоуард кивнул.
   - Вы его взяли?
   - Разумеется. Его звали Симон Эстрейкер, и пришел он ко  мне  со  своим
сыном,  мальчишке  десять  лет.  У  Симона  была  и  жена,  но  не   стану
расстраивать вас этой историей. Понимаете, она попала в руки немцам.
   Старик кивнул.
   - Так вот, этот Эстрейкер работал  тут  до  прошлой  недели,  и  хорошо
работал. Он был тихий, не доставлял никаких хлопот, и сын тоже  работал  в
конюшне. А на прошлой неделе немцы пришли сюда и забрали отца.
   - Забрали?
   - Забрали в Германию, на принудительные работы. Видите ли, мсье, он был
поляк, да еще еврей. Тут ничем нельзя было помочь. Видно, какая-то  подлая
свинья в городе донесла, вот они и пришли прямо сюда и спросили про  него.
Надели на него наручники, затолкали  в  фургон,  там  было  еще  несколько
человек, и увезли.
   - И его сына тоже взяли?
   - Про сына не спросили, а он как раз был на выгоне, и  я  про  него  не
сказал. Незачем помогать немцам в их делах. Но парнишку это сильно ушибло.
   Еще бы, подумал Хоуард и спросил:
   - Мальчик все еще у вас?
   - Куда ж ему деваться? И он толково помогает на конюшне. Только, думаю,
они скоро пронюхают о нем и явятся, и его тоже заберут.
   Вошла Николь и позвала обоих на кухню ужинать. Она уже накормила  детей
и уложила их, хозяйка ухитрилась устроить их всех наверху. Взрослые  поели
в кухне за длинным столом,  вместе  с  двумя  работниками  и  черноволосым
еврейского вида мальчиком; хозяйка называла его Маржан; за все время ужина
он едва ли вымолвил три слова.
   После ужина Арвер опять провел Хоуарда и  Николь  в  гостиную;  тут  он
достал  домино  и  предложил  сыграть.  Хоуард  согласился.  Арвер   играл
невнимательно, мысли его были заняты другим.
   Вскоре он вернулся к тому, что было у него на уме.
   - А много детей уезжает в Америку, мсье? Понять не  могу,  как  это  вы
уверены, что их хорошо примут. Америка очень  далеко.  Их  там  не  больно
трогают наши беды.
   Хоуард пожал плечами.
   - Там есть щедрые люди. Если я сумею переправить туда этих  детей,  они
будут как дома, потому что о них позаботится моя дочь.  Но  даже  без  нее
нашлось бы немало людей, которые обеспечили бы их.
   Арвер недоверчиво уставился на него.
   - Это обойдется недешево - заботиться о ребенке, может быть,  годы.  Не
так-то легко взяться за такое ради  чужого  ребенка,  которого  совсем  не
знаешь.
   - А там как раз за такое и берутся, - сказал  старик.  -  Американцы  в
такие дела вкладывают деньги.
   Француз посмотрел на него пристально, задумчиво.
   - А Маржана Эстрейкера там бы тоже обеспечили? - спросил он наконец.  -
Уж наверно они не станут заботиться о еврее?
   - Не думаю, чтобы это имело значение, когда речь идет о ребенке. А  для
моей дочери это безусловно не имело бы значения.
   Николь, сидевшая рядом, невольно встрепенулась.
   - Мсье... - начала  она,  но  старик  приподнял  руку,  и  она  покорно
замолчала, насторожилась. Хоуард сказал твердо:
   - Если хотите, я  возьму  этого  мальчика  с  собой.  Я  отошлю  его  в
Соединенные Штаты вместе с другими  детьми.  Но  прежде  всего  мне  нужна
помощь, чтобы вывезти их всех отсюда.
   - Жан-Анри?
   - Разумеется, мсье.
   Арвер поднялся, смешав рукавом забытую партию домино. Вышел, принес еще
перно, стаканы, воду и налил Хоуарду. Предложил выпить и  Николь,  но  она
отказалась.
   - Риск огромный, - сказал он упрямо. -  Подумайте,  что  будет  с  моей
дочерью, если вас схватят.
   - Подумайте, что будет с этим мальчиком, если  его  схватят,  -  сказал
Хоуард: - Из него сделают раба,  загонят  в  шахту  и  уморят  непосильной
работой. Так немцы поступают с польскими детьми.
   - Знаю, - сказал Арвер. - Это меня и мучает.
   - А захочет ли Маржан ехать? -  сказала  вдруг  Николь.  -  Нельзя  его
заставить, если он не хочет. Он уже большой.
   - Ему только десять лет, - сказал Арвер.
   - Все равно, он достаточно взрослый, - возразила Николь. - Мы не  можем
его взять, если он не захочет ехать.
   Арвер вышел и через несколько минут вернулся с черноволосым мальчиком.
   - Вот что, Маржан, - сказал он. - Этот господин поедет в  Англию,  если
только немцы не помешают, а из Англии дети, которые сейчас при нем, поедут
в Америку. В Америке они будут в  безопасности.  Там  нет  немцев.  Хочешь
поехать с ними?
   Мальчик молчал. Ему объяснили все еще раз. Наконец он  невнятно  сказал
по-французски:
   - А где я буду в Америке работать?
   - Сначала тебе придется ходить в школу, научиться английскому  языку  и
американским обычаям, - сказал Хоуард. - В школе тебя обучат какому-нибудь
ремеслу, и ты сможешь зарабатывать свой хлеб. Чем  ты  хочешь  заниматься,
когда вырастешь?
   - Убивать немцев, - тотчас решительно ответил мальчик.
   С минуту все молчали. Потом заговорил Арвер:
   - Ладно о немцах. Скажи мсье, какому  ремеслу  ты  хочешь  выучиться  в
Америке, если он будет так добр, что возьмет тебя туда.
   Опять наступило молчание. Его нарушила Николь.
   - Скажи, может быть, ты хочешь ходить за  лошадьми?  -  мягко  спросила
она. - Или покупать вещи  и  выгодно  их  продавать?  -  В  конце  концов,
подумала она, ему трудно будет преодолеть какие-то национальные  черты.  -
Что тебе больше нравится?
   Мальчик поднял на нее глаза.
   - Я хочу научиться очень далеко стрелять  из  ружья,  -  сказал  он.  -
Тогда, если немцы на дороге, можно стрелять  с  холма.  И  хочу  научиться
хорошо, прямо бросать нож. Это лучше всего, когда темно, на  узкой  улице,
потому что нет шума.
   Арвер не без горечи улыбнулся.
   - Боюсь, он производит не очень-то хорошее впечатление.
   Старик промолчал.
   - Когда мы едем? - спросил Маржан.
   Хоуард помедлил в нерешительности. Наверно, с этим  мальчиком  придется
нелегко, уж очень он ожесточен, и это еще мягко сказано. Но тут же в  душе
Хоуарда всколыхнулась безмерная жалость к этому ребенку.
   - Так что же, хочешь ты поехать с нами? - спросил он.
   Мальчик кивнул.
   - Если ты с нами поедешь, ты должен забыть все  это  насчет  немцев,  -
сказал старик. - Тебе надо будет ходить в школу и учить уроки, и играть  в
бейсбол, и удить рыбу, как делают все мальчики.
   - Я еще не могу убить немца, - серьезно ответил Маржан. -  Только  года
через два или три, сейчас у меня еще не хватит силы. Только если  напасть,
когда немец спит, я ему всадил бы вилы в живот, да и то он, пожалуй, перед
смертью дотянется и прикончит меня. А в Америке я всему научусь и вернусь,
когда мне станет пятнадцать лет и я стану большой и сильный.
   - В Америке можно научиться еще многому другому, - мягко сказал Хоуард.
   - Я знаю, что можно многому  научиться,  мсье,  -  ответил  мальчик.  -
Во-первых, надо бы взяться за молодых женщин, а не за мужчин. Если убивать
женщин, они не станут рожать, и скоро не будет больше немцев.
   - Ну, хватит, - оборвал Арвер. - Ступай в кухню и сиди там, пока  я  не
позову.
   Мальчик вышел. Арвер повернулся к Николь.
   - Я в отчаянии, что он такого наговорил.
   - Он слишком много выстрадал, - сказала Николь. - И он еще маленький.
   Арвер кивнул.
   - Что с ним только будет, ума не приложу, - сказал он угрюмо.
   Все долго молчали. Хоуард отпил глоток перно.
   - Одно из двух, - сказал он. - Либо мальчика очень скоро схватят немцы.
Пожалуй, он попытается убить одного, и тогда его пристрелят на месте.  Или
его отправят в шахты. Он все время станет бунтовать, и  скоро  его  забьют
насмерть. Это одна возможность.
   Арвер тяжело опустился в кресло напротив Хоуарда, на столе  между  ними
стояла бутылка перно. Что-то в тоне старика было очень близко ему.
   - А вторая возможность? - спросил он.
   - Он может бежать с нами в Англию, - сказал Хоуард. - Тогда он  попадет
в Америку, к нему будут добры, о нем позаботятся, и через год или  два  он
забудет все пережитые ужасы.
   Арвер проницательно посмотрел на старика.
   - Значит, одно из двух - что же именно?
   - Это в ваших руках, мсье. Мальчику не спастись от немцев, если вы  ему
не поможете.
   Смеркалось, и в сумерках длилось  и  длилось  молчание.  Наконец  Арвер
сказал:
   - Я посмотрю, что можно сделать. Завтра  мы  с  мадемуазель  съездим  в
Леконке, обсудим все это с Жан-Анри. А  вы  оставайтесь  тут  с  детьми  и
никому не показывайтесь на глаза.



        9

   Почти весь следующий день Хоуард провел на залитом солнцем лугу, тут же
играли дети. Его щеки и подбородок  обросли  колючей  щетиной  и  вызывали
досадное ощущение неопрятности,  но  лучше  не  бриться,  так  безопаснее.
Вообще же он чувствовал себя хорошо. Желанный отдых освежил его.
   Хозяйка притащила ему  из  пыльного  подвала  старое  плетеное  кресло,
протерла тряпкой; старик  поблагодарил  и  удобно  уселся.  Дети  окружили
котенка Жожо и пичкали его  молоком  и  всем,  что  он  только  соглашался
съесть. Скоро котенок сбежал от них, вскарабкался к старику  на  колени  и
уснул.
   Потом, как-то незаметно для себя, Хоуард занялся массовым изготовлением
свистков, а дети стояли вокруг и следили за его работой.
   По временам у  изгороди  появлялся  маленький  поляк  Маржан,  стоял  и
пытливо смотрел на всех, лицо его было непроницаемо.  Хоуард  заговорил  с
ним,  позвал,  предложил  составить  им  компанию,   но   мальчик   что-то
пробормотал - его, мол, ждет работа - и застенчиво скрылся. Однако еще  не
раз возвращался и смотрел на играющих детей.  Старик  больше  не  тревожил
его, не стоило торопить рождение дружбы.
   Среди дня где-то на западе вдруг загремели оглушительные взрывы. С ними
смешался треск зениток; дети прекратили игру и удивленно озирались.  Потом
откуда-то с поля неподалеку взлетели, словно куропатки,  три  одномоторных
боевых самолета, промчались над ними на высоте около двух тысяч  футов  и,
все набирая скорость и высоту, понеслись на запад.
   - Это были бомбы, я-то знаю, - рассудительно сказал Ронни. - Сперва они
воют - уи-и... а потом падают и взрываются - бум! Только это очень далеко,
вот мы и не слышали воя.
   - Уи-и... бум! - отозвалась Шейла.
   За нею то же изобразил Пьер, и скоро все дети бегали кругами,  подражая
вою и грохоту бомбы.
   А настоящие взрывы слышались реже,  и  скоро  под  летним  солнцем  все
стихло.
   - Это немцы кого-то бомбили, да, мистер Хоуард? - спросил Ронни.
   - Да, наверно, - ответил старик. -  Поди,  подержи  кору,  пока  я  тут
закреплю.
   Он продолжал мастерить свистки, и дети забыли про бомбежку.
   К концу дня вернулись Николь и Арвер. Оба были в грязи, ладонь  девушки
глубоко рассечена и кое-как перевязана. Хоуард был поражен ее видом.
   - Дорогая моя, что случилось? Какая-то дорожная авария?
   Она засмеялась не совсем естественным смехом.
   - Это англичане, мсье, - сказала она. - Был воздушный налет. Среди дня,
мы как раз были в Бресте. И меня ранили англичане, мсье.
   Поспешно подошла мадам  Арвер,  принесла  рюмку  коньяку.  Потом  увела
девушку на кухню. Хоуарда оставили на лугу, он сидел и смотрел на запад.
   Дети едва ли наполовину поняли, что произошло.
   - Это гадкие самолеты ранили Николь, да, мсье? - сказала Шейла.
   - Да, - подтвердил старик. - Хорошие самолеты так не делают.
   Девочке вполне довольно было такого объяснения.
   - Наверно, это был очень, очень гадкий самолет, раз он ранил Николь.
   Все с ней согласились.
   - Гадкие самолеты немецкие, а хорошие - английские, - сказал Ронни.
   Хоуард не стал объяснять, что тут все не так просто.
   Потом из дому вышла Николь, очень бледная,  с  аккуратно  забинтованной
рукой. Мадам Арвер увела детей на кухню ужинать.  Хоуард  спросил  Николь,
что же с рукой.
   - Пустяки, - сказала она. - Когда падают бомбы, из  окон  вылетают  все
стекла. Вот меня и ранило осколком.
   - Я очень, очень огорчен.
   Николь обернулась к нему.
   - Никогда бы не поверила, что на  улицах  может  быть  столько  стекла.
Прямо горы. И пожары... всюду горят дома. И  пыль,  повсюду  толстый  слой
пыли.
   - Но как вы попали под бомбежку?
   - Так уж вышло. Мы ездили на  машине  в  Леконке,  там  позавтракали  и
повернули обратно. Когда проезжали через  Брест,  Аристид  решил  зайти  в
банк, а я хотела купить зубной порошок и еще кое-что... всякую  мелочь.  И
пока Аристид был в банке, а я в магазине на Сиамской улице, это случилось.
   - Что случилось? - спросил Хоуард.
   Николь пожала плечами.
   - Самолет промчался над самой крышей, совсем  низко,  даже  видно  было
номер на фюзеляже, и по знакам на  крыльях  понятно,  что  это  английский
самолет. Он сделал круг над гаванью и сбросил бомбы около военного  порта,
а потом налетел еще один, и еще...  очень  много.  По-моему,  они  бомбили
немецкие суда. Но некоторые сбрасывали бомбы не сразу, а одну за другой, и
несколько штук разорвались прямо в городе. Две  бомбы  попали  в  дома  на
Сиамской улице, три или  четыре  на  улице  Луи  Пастера.  А  когда  бомба
попадает в дом, он  весь  разваливается,  мсье,  только  и  остается  куча
обломков, футов пять, не выше. И пожары, и тучи дыма, и пыль, и  стекло...
всюду стекло...
   Короткое молчание.
   - Много людей пострадало? - спросил наконец Хоуард.
   - По-моему, очень много, - сказала Николь.
   Старик  был  подавлен.  Неужели  же  никак  нельзя  избежать   подобных
ошибок... Он безмерно огорчился за Николь и даже растерялся.
   Немного погодя она сказала:
   - Не расстраивайтесь из-за меня, мсье Хоуард.  Право,  со  мной  ничего
страшного не случилось, и с Аристидом тоже. - Она  коротко  засмеялась.  -
Зато я, можно сказать,  видела  британскую  авиацию  в  действии.  Сколько
месяцев я жаждала на это посмотреть.
   Он покачал головой, не в силах что-либо сказать. Николь  коснулась  его
руки.
   - Много бомб упало в военный порт, - мягко сказала она. - Две  или  три
попали не туда, куда надо, но это  ведь  не  нарочно.  Я  думаю,  немецким
кораблям досталось. - И, помолчав, прибавила: - Я думаю, Джон был бы очень
доволен.
   - Да, - с усилием вымолвил Хоуард, - я полагаю, он был бы доволен.
   Николь взяла его под руку.
   - Пойдемте в гостиную, выпьем немножко перно,  и  я  расскажу  вам  про
Жан-Анри.
   Они вошли в дом.  Аристида  там  не  было;  Хоуард  и  девушка  сели  в
гостиной. Старик по-прежнему был угнетен и расстроен;  Николь  налила  ему
перно, подбавила воды. Потом налила немного и себе.
   - Так вот, о Жан-Анри, -  сказала  она.  -  Сам  он  не  будет  в  этом
участвовать. Аристид не допустит этого из-за Мари. Но в Леконке есть  один
молодой человек, Симон Фоке, он перевезет вас на лодке.
   Сердце старика сильно забилось, но он только спросил:
   - Сколько же лет этому молодому человеку?
   Николь пожала плечами.
   - Двадцать, а может быть, и двадцать два. Он голлист.
   - Что это значит?
   - В Англии при вашей армии находится такой генерал де  Голль,  один  из
наших молодых генералов. Во Франции его  почти  не  знали,  но  теперь  он
готовится продолжать борьбу оттуда, из Англии. Наше правительство  в  Виши
его не одобряет, но многие наши молодые люди хотят присоединиться к  нему;
кто бежит через Испанию, кто на лодках через Ла-Манш.  Вот  и  Симон  Фоке
тоже хочет переплыть Ла-Манш, он рыбак и прекрасно управляет лодкой.
   - Но немцы, безусловно, перережут все пути.
   Она кивнула.
   - Всякое регулярное сообщение давно прервано. Но  на  лодках  пока  еще
разрешается рыбачить вдоль побережья и возле острова  Уэссан.  Надо  будет
что-то придумать.
   - Где же он возьмет лодку? - спросил Хоуард.
   - Аристид это устроил. Жан-Анри даст Симону одну  свою  ледку  напрокат
для рыбной ловли, а Симон ее украдет  и  сбежит  в  Англию.  Жан-Анри  сам
заявит в полицию и немцам, что у него украли лодку. Но Аристид тайком  ему
заплатит. А вы, если у вас хватит денег, заплатите Аристиду.
   Старик кивнул.
   - Сколько нужно заплатить?
   - Пять с половиной тысяч франков.
   Хоуард задумался.  Потом  достал  из  кармана  бумажник,  открыл  и  со
стариковской обстоятельностью стал изучать какую-то бумагу.
   - У меня на аккредитиве осталось, как я понимаю, сорок фунтов, - сказал
он. - Этого хватит?
   - Думаю, что да. Аристид хочет получить с вас все,  что  только  можно,
ведь он крестьянин, мсье, понимаете. Но он хочет нам помочь  и  не  станет
из-за денег все портить.
   - Если сорока фунтов недостаточно, я  позабочусь,  чтобы,  когда  война
кончится, он получил сполна, - сказал Хоуард.
   Они поговорили об этом еще немного. Потом Николь встала из-за стола.
   - Надо пойти посмотреть, как укладывают детей. Мадам Арвер очень добра,
но не годится бросать все на нее.
   - Я тоже пойду, - сказал Хоуард. - Дети хорошо вели себя весь  день,  у
меня не было с ними никаких хлопот.
   Всех детей устроили на ночь в одной комнате, обеих девочек на  кровати,
трех мальчиков - на матрасе на полу, и укрыли грубыми  одеялами.  Фермерша
как раз укутывала  их,  она  приветливо  улыбнулась  Николь  и  старику  и
скрылась в кухне.
   - Мое одеяло пахнет лошадью, - сказал Ронни.
   Весьма вероятно, подумал Хоуард.
   - Пожалуй, тебе всю ночь будет сниться,  что  ты  катаешься  верхом,  -
сказал он.
   - Можно, я тоже покатаюсь верхом? - спросила Шейла.
   - Если будешь очень послушная.
   - А можно, мы теперь останемся здесь? - спросила Роза.
   Николь присела на край кровати.
   - Как же так? - сказала она. - Разве ты не  хочешь  поехать  к  папе  в
Лондон?
   - Я думала, Лондон - город, - сказала Роза.
   - Конечно. Очень большой город.
   - Мне хочется жить в деревне, вот как здесь,  -  сказала  Роза.  -  Тут
совсем как в наших местах, где я раньше жила.
   - Но мы же все едем в Лондон, - сказал Ронни.
   - Не все, - сказал Хоуард. - Ты и Шейла будете жить в Оксфорде у  вашей
тети Маргарет.
   - Вот как? А Роза тоже поедет к тете Маргарет?
   - Нет. Роза будет жить со своим папой в Лондоне.
   - А Пьер поедет к тете Маргарет? - спросила Шейла.
   - Нет, - сказал Хоуард. - Пьер и Биллем поедут в Америку, там они будут
жить у моей дочери. Ведь у меня есть взрослая дочь, старше, чем Николь, вы
не знали? И у нее есть маленький сын.
   Дети посмотрели недоверчиво.
   - Как его зовут? - спросил наконец Ронни.
   - Мартин, - сказал старик. - Ему столько же лет, сколько Пьеру.
   Пьер широко раскрыл глаза:
   - А вы с нами не поедете?
   - Навряд ли, - сказал Хоуард. - У меня, наверно, будет работа в Англии.
   У Пьера задрожали губы:
   - И Роза не поедет?
   Николь опустилась возле него на колени.
   - В Америке будет славно, - ласково сказала она. - Там по вечерам горят
огни, там нет затемнения, как у нас. Там не бросают бомбы и не стреляют  в
людей с самолетов. Там можно  будет  есть  досыта,  и  много  вкусного,  и
конфеты, как было раньше у нас. Ты станешь жить на острове Лонг-Айленд,  в
месте, которое называется Бухта, там у мадам  Костелло  большой  дом.  Там
есть пони, ты  будешь  кататься  верхом,  и  есть  собаки,  с  ними  можно
подружиться, у нас тоже так было до войны, когда хватало еды и для  собак.
И ты научишься  управлять  парусной  лодкой,  и  плавать,  и  нырять,  как
англичане и американцы, и удить рыбу просто для удовольствия.  И  не  надо
будет ничего бояться, потому что в Америке нет войны.
   Пьер не сводил с нее глаз.
   - А вы поедете со мной в Америку?
   - Нет, Пьер, - тихо сказала Николь. - Я должна остаться здесь.
   Углы его губ опустились.
   - Я не хочу ехать один.
   - Может быть, отец Розы захочет, чтобы она  тоже  поехала,  -  вмешался
Хоуард. - Тогда она поедет с тобой. Ты был бы рад, правда?
   - А можно, и мы с Ронни поедем, мсье Хоуард? - сказала Шейла. -  Можно,
мы все поедем с Пьером?
   - Я подумаю, - сказал старик. - Может быть, ваша тетя Маргарет захочет,
чтобы вы остались в Англии.
   - А если не захочет, можно мы поедем с Пьером в Бухту? - спросил Ронни.
   - Да, - сказал Хоуард. - Если она захочет отослать вас  из  Англии,  вы
все вместе поедете в Бухту.
   - Вот это да! - в голосе мальчика не было и следа родственных чувств. -
Хорошо бы она захотела нас отослать.
   Наконец детей стало клонить ко  сну;  Хоуард  с  Николь  спустились  по
лестнице и до ужина вышли в сад.
   - Вам многое известно о доме моей дочери на Лонг-Айленде,  мадемуазель,
- сказал старик.
   Николь улыбнулась.
   - Джон мне много рассказывал, мсье. Он ведь там бывал, правда?
   Хоуард кивнул.
   - Он гостил у Инид в тридцать восьмом году. Он очень  уважал  ее  мужа,
Костелло.
   - Он мне рассказал об этом как-то рано поутру, нам тогда не спалось,  -
сказала Николь. - Джон любил Америку. Он ведь был aviateur [летчик (фр.)],
понимаете, он любил их технику.
   Не впервые старик с сомнением спросил себя, как провели они ту неделю в
Париже.
   - Джону поездка к сестре доставила большое  удовольствие,  -  рассеянно
сказал он. И прибавил озабоченно: -  Меня  немного  тревожит  Пьер.  Я  не
собирался никого больше посылать в Америку, только его.
   Николь кивнула.
   - Он  такая  чуткая  душа,  этот  малыш.  Сначала  он  будет  одинок  и
несчастлив, но потом привыкнет. Вот если бы и Роза могла поехать, было  бы
очень хорошо.
   Хоуард внимательно посмотрел на девушку.
   - Почему бы вам самой не поехать? - предложил он. - Это было  бы  лучше
всего.
   - Поехать в Америку? Это совершенно невозможно, мсье.
   В сердце старика шевельнулся испуг.
   - Но ведь в Англию вы поедете, Николь?
   Она покачала головой.
   - Нет, мсье. Я должна остаться во Франции.
   Его захлестнуло горькое разочарование.
   - Неужели, по-вашему, это разумно? Франция захвачена немцами,  и,  пока
война не кончится, жизнь здесь будет очень  тяжелая.  Поедемте  с  нами  в
Англию, вы можете жить у меня в Эссексе или поехать с  детьми  в  Америку.
Так будет гораздо лучше, Николь.
   - Но, мсье, не могу же я бросить маму.
   Он поколебался.
   - Попробуйте вызвать ее и увезти с нами. Во Франции будет очень трудно.
   Николь покачала головой.
   - Я знаю, нас ждет нелегкая жизнь. Но мама в Англии  станет  тосковать.
Даже и я, пожалуй, стала бы тосковать... теперь.
   - Разве вы уже бывали в Англии? - удивился Хоуард.
   Опять она покачала головой.
   - Мы сговорились, что я приеду в гости к  Джону  в  октябре,  когда  он
опять получит отпуск. Наверно, он хотел тогда побывать со мной  у  вас.  А
тут началась война, и не стало никаких отпусков... и  ездить  стало  очень
трудно. Мне не удалось получить визу.
   - Поедемте в Англию теперь, - мягко попросил старик.
   - Нет, мсье.
   - Почему же нет?
   - Вы-то сами поедете с детьми в Америку?
   Теперь уже он покачал головой.
   - И хотел бы поехать, но едва ли смогу. Вероятно, когда  я  вернусь  на
родину, для меня там найдется работа.
   - Вот и я не могу оставить Францию, - сказала Николь.
   Хоуард открыл было рот, готовый сказать, что это совсем не  одно  и  то
же, и не сказал. Николь, видно, угадала его мысли.
   - Можно быть либо француженкой, либо  англичанкой,  -  сказала  она.  -
Нельзя быть сразу и тем и другим. Когда родина в беде, надо оставаться  на
родине и помогать ей, чем только можешь.
   - Да, вы правы, - медленно промолвил Хоуард.
   Но теперь ей нужно было все додумать и досказать.
   - Если бы мы с Джоном... - она чуть запнулась. - Если бы мы поженились,
я стала бы англичанкой, и тогда было бы по-другому. Но теперь мне  уже  не
стать англичанкой. Одна я  не  научусь  вашим  обычаям  и  не  сумею  жить
по-новому. Мое место здесь, я должна остаться дома. Вы меня понимаете?
   - Понимаю, Николь. - Хоуард минуту помолчал. - С каждым днем я  старею.
Когда эта война кончится, мне, наверно, нелегко будет  путешествовать.  Вы
приедете в Англию, погостите у меня хоть недолго? Хотя бы неделю-другую?
   - Конечно, - сказала Николь. - Как только будет можно, я приеду.
   Они молча ходили рядом по выгону. Потом Николь сказала:
   - Теперь о подробностях  переправы.  Сегодня  вечером  Фоке  возьмет  в
Леконке лодку и отправится ловить рыбу вверх по Шеналь, до самого  Лефура.
В Леконке он не вернется, а завтра вечером  зайдет  в  Аберврак  выгрузить
рыбу, или достать наживку, или еще под каким-нибудь предлогом.  В  полночь
он опять отчалит, и тогда вы уже должны быть у него в лодке, потому что он
пойдет прямо в Англию. Полночь - крайний срок, когда он может отплыть, ему
надо отойти подальше от французского берега, пока еще не рассвело.
   - Где это Аберврак, мадемуазель? - спросил Хоуард. - Далеко отсюда?
   Николь пожала плечами.
   - Километров сорок, не больше. За ним, в четырех милях от берега,  есть
городок Ланнили. Завтра нам нужно отправиться туда.
   - Много немцев в тех местах?
   -  Не  знаю.  Аристид  старается  выяснить,  какая  там  обстановка,  и
что-нибудь для нас придумать.
   По выгону к дому шел Маржан.  Хоуард  его  окликнул;  мальчик  помялся,
потом неуверенно подошел.
   - Завтра мы отсюда уезжаем, Маржан, - сказал Хоуард. - Ты не  раздумал,
хочешь поехать с нами?
   - В Америку?
   - Сначала мы постараемся уехать в Англию. Если это  удастся,  я  отошлю
тебя в Америку вместе с Пьером и Виллемом, и ты будешь жить у моей дочери,
пока не кончится война. Хочешь?
   - Если я останусь у мсье Арвера, немцы найдут меня и заберут, -  сказал
мальчик на своем ломаном французском. - И тогда они меня тоже  убьют,  они
убили маму, убьют отца, потому что мы евреи. Хорошо бы мне поехать с вами.
   - Слушай внимательно, Маржан, - сказал старик. - Я не  знаю,  можно  ли
мне тебя взять. Может быть, по дороге к побережью мы встретимся с немцами;
может быть, нам придется быть среди них, даже получать еду из их  походной
кухни. Если ты покажешь, что ненавидишь их, нас всех арестуют.  Боюсь,  не
опасно ли тебя взять, вдруг это повредит Розе и Ронни, и Шейле, и Виллему,
и маленькому Пьеру.
   - Я вас не подведу, - сказал мальчик.  -  Сейчас  мне  лучше  уехать  в
Америку, и я хочу уехать. Сейчас я сумею убить немца,  только  если  очень
повезет... даже если подползти к нему в темноте и зарезать  острым  ножом,
меня схватят и убьют. А через несколько лет я смогу  убивать  их  сотнями,
потихоньку, на темных улицах. Так  уж  лучше  подождать  и  научиться  все
делать как надо.
   Хоуарду стало тошно.
   - Сумеешь ты держать себя в руках, если рядом будут  немцы?  -  спросил
он.
   - Я могу ждать годы, мсье, пока придет мое время, - сказал мальчик.
   - Слушай, Маржан, - вмешалась Николь. - Понятно  тебе,  о  чем  говорит
мсье? Если тебя схватят немцы, всех этих  малышей,  мальчиков  и  девочек,
тоже схватят, и немцы сделают с ними то же, что и с тобой. С твоей стороны
нечестно навлечь на них такое несчастье.
   - Не бойтесь, - ответил Маржан. - Если вы меня возьмете, я буду  тихий,
и послушный, и вежливый. Надо все  время  хорошо  себя  вести,  тогда  они
ничего не заподозрят. И в конце концов я им отплачу.
   - Ну, хорошо, Маржан, - сказал Хоуард. - Утром мы отсюда  уходим.  Будь
готов в дорогу. А сейчас иди поужинай и ложись спать.
   Мальчик пошел к дому, Хоуард стоял и смотрел ему вслед.
   - Одному богу ведомо, какая будет жизнь, когда кончится  эта  война,  -
сказал он с горечью.
   - Не знаю, - сказала Николь. - Но, я думаю, то, что вы сейчас  делаете,
поможет всем нам. Уж конечно, вывезти этих детей из Европы - благо.
   Вскоре их позвали  на  кухню  ужинать.  Потом  Арвер  пошел  с  ними  в
гостиную.
   - Ну вот, - сказал он, - послушайте, что мне  удалось  устроить.  -  И,
немного помолчав, продолжал: - В Ланнили полно немцев. Это в четырех милях
от берега, а на самом берегу, в Абервраке и в Порсале их почти совсем нет.
Передвижению в том краю они не мешают, и вот что я  придумал.  Не  доезжая
трех миль до Ланнили живет Кентен, фермер, завтра он отправляет  удобрение
рыбаку по фамилии Лудеак, шкиперу спасательной  лодки  в  Абервраке,  -  у
этого Лудеака есть и земля на холмах, для поля ему нужен навоз. Я все  это
уладил. Навоз пошлют на одноконной повозке.  Вы  будете  править  лошадью,
мсье, мадемуазель и дети поедут с вами.
   - Похоже, что дело верное, - сказал Хоуард. -  Едва  ли  это  покажется
подозрительным.
   Аристид окинул его взглядом.
   - Только вам надо одеться похуже. Я достану что-нибудь подходящее.
   - А как мы завтра ночью встретимся с Фоке? - спросила Николь.
   - Завтра вечером, в девять часов, Фоке придет в  кабачок  на  пристани.
Прикинется, будто он под хмельком, и спросит "ангельского  перно".  Такого
напитка нет. По этому вопросу вы его и узнаете. А дальше действуйте сами.
   Хоуард кивнул.
   - А как нам добраться до фермы Кентена?
   - Я вас подвезу на своей машине. Его ферма - не  доезжая  Ланнили,  так
что это не опасно и никто ни о чем не спросит. Но  там  мне  придется  вас
оставить. - Он с минуту подумал. - От Кентена  выезжайте  около  пяти,  не
раньше. Тогда будет понятно, если вы попадете в Аберврак  только  вечером,
когда уже стемнеет, и там, у Лудеака, заночуете.
   - А как с Лудеаком и Кентеном, мсье? - спросила Николь.  -  Знают  они,
что мсье Хоуард с детьми хочет бежать из Франции?
   - Не беспокойтесь, мадемуазель. По нынешним временам это  не  редкость.
Они знают все, что хотели знать, и им заплачено. Это мои добрые друзья.
   - Теперь я должен расплатиться с вами, мсье, - сказал Хоуард.
   И они подсели к столу.
   Немного погодя пошли спать; за этот день Хоуард отдохнул и теперь  спал
хорошо. Наутро он вышел к кофе, чувствуя себя  лучше,  чем  все  последние
дни.
   - Выедем после завтрака, - сказал Аристид. - Будет самое время.  И  вот
что, мсье, я достал для вас одежду. Она вам  не  очень-то  понравится,  но
иначе нельзя.
   Да, этот костюм старику совсем не понравился.  Грубая,  очень  грязная,
вся в пятнах фланелевая  рубаха,  рваные  синие  холщовые  штаны,  грязная
брезентовая куртка, которая некогда была ржаво-кирпичного цвета, и  черная
бретонская шляпа с обвисшими полями. Вполне под стать  этому  наряду  были
деревянные сабо, но тут старик решительно запротестовал, и Арвер  дал  ему
пару отвратительных дырявых башмаков.
   Хоуард уже несколько дней не брился. Когда он  вошел  в  кухню,  Николь
весело улыбнулась.
   - Очень хорошо, - сказала она.  -  Теперь,  мсье  Хоуард,  вам  бы  еще
повесить голову и немножко открыть рот... вот так. И ходить надо медленно,
словно вы очень, очень старый. И очень глухой, и очень бестолковый. Я буду
объясняться вместо вас.
   Арвер обошел вокруг Хоуарда, придирчиво его осмотрел.
   - Думаю, немцам тут не к чему придраться, - сказал он.
   Все утро они старательно обдумывали, не надо  ли  еще  как-то  изменить
свой облик. Николь осталась в том же черном платье, но Арвер  заставил  ее
немного запачкать материю и надеть башмаки его жены, старые-престарые,  на
низком каблуке. Да еще голову и плечи девушка окутала шалью госпожи Арвер.
В таком виде Николь тоже заслужила его одобрение.
   Дети почти не нуждались в маскировке. Все утро они играли у пруда,  где
плавали утки, изрядно перепачкались, и на смотру стало ясно, что они и так
хороши. Ронни и Биллем поминутно чесались, это довершало маскарад.
   Сразу после завтрака двинулись в путь. Хоуард  и  Николь  поблагодарили
хозяйку за ее доброту; она принимала изъявления  благодарности  с  кроткой
глуповатой улыбкой. Потом все забрались в старый фургончик "дион", который
Арвер держал на ферме, и выехали на дорогу.
   - Мы поедем в таком поезде, где можно спать, мистер Хоуард?  -  спросил
Ронни.
   - Пока еще нет, - ответил старик. - Скоро мы вылезем  из  этой  машины,
попрощаемся с мсье Арвером, а потом покатаемся  в  тележке  на  лошади.  И
запомните, всем вам надо теперь говорить только по-французски.
   - А почему только по-французски? - спросила Шейла. -  Я  хочу  говорить
по-английски, как раньше.
   - Мы будем среди немцев, - терпеливо объяснила Николь. - Они  не  любят
тех,  кто  говорит  по-английски.  И  ты  запомни,  говорить  надо  только
по-французски.
   - Маржан говорит, немцы отрубили его маме руки, - сказала вдруг Роза.
   - Не будем больше говорить о немцах,  -  мягко  посоветовал  Хоуард.  -
Скоро  мы  выйдем  из  машины,  и  дальше  нас  повезет  лошадь.   А   как
разговаривает лошадь? - спросил он Пьера.
   - Не знаю, - застенчиво сказал малыш.
   Роза наклонилась к нему:
   - Да нет же, Пьер, конечно, ты знаешь:

   Как у тетушки моей
   Много в домике зверей.
   Мышка тоненько пищит (пи-и!),
   Очень страшно лев рычит (рр-р!)...

   Этой игры хватило на всю поездку через  Ландерно,  который  они  видели
только мельком из задних окошек старого фургона, и еще на половину пути до
Ланнили.
   Скоро машина замедлила ход,  свернула  с  дороги  и,  тряхнув  седоков,
остановилась. Арвер, сидя за рулем, круто обернулся.
   - Приехали, - сказал он. - Выходите скорей, тут мешкать опасно.
   Они  отворили  дверку  фургона  и  вышли.  И  очутились  на   крохотном
крестьянском дворике; домишко, сложенный из  серого  камня,  был  немногим
больше батрацкой лачуги. После  душного  фургона  отрадно  дохнул  в  лицо
свежий  ветерок,  напоенный  солоноватым  запахом  моря.  При  виде  серых
каменных стен и освещенных ярким солнцем крыш Хоуарду показалось, будто он
в Корнуоле.
   Во дворе ждала повозка, до половины груженная навозом; заложенная в нее
старая серая лошадь привязана к воротам. Кругом ни души.
   - Поскорей, мсье, пока на дороге нет немцев,  -  сказал  Арвер.  -  Вот
повозка. Вам все ясно? Вы везете навоз Лудеаку,  он  живет  на  холме  над
Абервраком, в полумиле от порта. Там вы свалите груз; мадемуазель  Ружерон
должна завтра вернуть сюда повозку. Фоке в девять вечера будет ждать вас в
кабачке. Он спросит "ангельский перно". Все ясно?
   - Еще одно, - сказал старик. - Эта дорога ведет прямо в Ланнили?
   - Конечно. - Арвер беспокойно оглянулся.
   - Как нам проехать через Ланнили? Как найти дорогу оттуда на Аберврак?
   Солнце  жгло  немилосердно,  в  небе  ни  облачка;  к   запаху   навоза
примешивался аромат цветущего шиповника. Арвер сказал:
   - Эта дорога ведет прямиком к большой церкви посреди города. От  церкви
дорога  сворачивает  на  запад,  поезжайте  по   ней.   На   окраине   она
раздваивается, там еще реклама "Byrrh", от нее возьмете вправо. Оттуда  до
Аберврака семь километров.
   - Я там когда-то проезжала, - сказала Николь. -  Кажется,  я  знаю  эту
дорогу.
   - Мне нельзя задерживаться, мадемуазель, - сказал Арвер. - И  вам  надо
сейчас же отсюда уехать. - Потом обернулся к Хоуарду. - Вот все, что я мог
для вас сделать, мсье. Желаю удачи. Может быть, еще  встретимся  в  лучшие
времена.
   - Я буду очень рад случаю вновь поблагодарить вас за  вашу  доброту,  -
сказал Хоуард.
   Арвер взялся за руль, старая машина задом выехала на дорогу и исчезла в
белом облаке пыли. Хоуард огляделся по сторонам; в доме  не  заметно  было
никакого движения, он казался покинутым.
   - Идите садитесь, - позвала Николь детей.
   Биллем и Маржан взобрались на повозку; маленькие англичане, Пьер и Роза
попятились. Ронни сказал нерешительно:
   - Вы говорили, мы покатаемся, а разве в такой тележке катаются?
   - Это навозная телега, - сказала Роза. - Не годится ездить в  телеге  с
навозом, мадемуазель. Моя тетя очень рассердилась бы на меня.
   - Ну а я поеду, - весело сказала Николь. - А ты,  если  хочешь,  иди  с
мсье и помогай вести лошадь.
   Она усадила остальных детей и села сама; повозка была нагружена  только
наполовину, впереди и по бокам можно было стоять или сидеть, места хватило
для всех.
   - Можно, я пойду с Розой и поведу лошадь? - попросил Пьер.
   - Нет, Пьер, - сказала Николь, - ты маленький, а  лошадь  идет  слишком
быстро. Когда приедем, ты ее погладишь.
   Хоуард отвязал поводья и вывел лошадь  за  ворота.  И  понурив  голову,
медленно, чуть ли не волоча ноги, побрел рядом с нею по дороге.
   Через полтора часа добрались  до  окраины  Ланнили.  В  повозке  Николь
неутомимо  развлекала  детей;  порой   сквозь   размеренное   постукиванье
лошадиных копыт до старика доносились взрывы  смеха.  Роза  легко  ступала
босыми ногами рядом с Хоуардом.
   Им встречалось немало немецких машин. Порой  повозку  обгоняли  военные
грузовики,  и  Хоуард  сворачивал  вправо,  давая  им  дорогу.   Серолицые
равнодушные  солдаты  тупо,  без  любопытства  смотрели  на  них.  Однажды
навстречу промаршировали десятка три солдат под командой  обер-лейтенанта;
тот обвел их всех взглядом, но  не  окликнул.  Никто  не  обращал  на  них
особого внимания до самого Ланнили.
   На окраине города их остановили. Тут  было  что-то  вроде  баррикады  -
дорогу перегородили два старых автомобиля,  между  ними  оставался  только
узкий проход. Сонный часовой вышел на  солнцепек  и  поднял  руку.  Хоуард
придержал  лошадь,  бессмысленно  поглядел  на  немца  и,  свесив  голову,
приоткрыв рот, пробормотал что-то невнятное. Из будки вышел  Unteroffizier
и оглядел путников.
   - Куда вы это везете? - спросил он, коверкая французские слова.
   Старик приподнял голову, приставил ладонь к уху.
   - А?
   Немец переспросил громче.
   - Лудеак, - сказал старик. - Лудеак, за Абервраком.
   Унтер-офицер посмотрел на Николь:
   - И мадам тоже туда едет?
   Николь улыбнулась ему и обняла Пьера за плечи.
   - У малыша день рождения, - сказала она.  -  Не  легко  нынче  устроить
праздник. Но дядюшка поехал, и повозка не  очень  нагруженная,  лошади  не
тяжело, так уж мы решили немножко прокатиться, порадовать ребятишек.
   Старик покивал.
   - В такие времена детей потешить не просто.
   Унтер-офицер усмехнулся.
   - Проезжайте, - сказал он лениво. - Поздравляю с днем рожденья.
   Хоуард дернул вожжами, старая кляча тронулась, и они покатили по улице.
Движения  почти  не  было,  отчасти  потому,  что  французы  старались  не
показываться, отчасти, должно  быть,  из-за  жары.  Некоторые  дома  были,
по-видимому, заняты немцами; немецкие солдаты торчали у окон в комнатах  с
голыми стенами, чистили свое снаряжение - обычное занятие солдат  во  всем
мире. Никто не обращал внимания на навозную телегу.
   Среди города, подле высокой церкви, в тени платанов, расположились  три
танка и полдюжины грузовиков. На каком-то большом здании, выставленный  из
окна первого этажа, вяло мотался в знойном воздухе флаг со свастикой.
   Медленно прошли через  город,  мимо  домов,  магазинов,  мимо  немецких
офицеров и немецких солдат. На окраине, где  дорога  раздваивалась,  взяли
вправо, и последние дома остались позади. И вскоре в ложбине между  полями
старик увидел синее, подернутое дымкой море.
   Сердце его забилось сильнее. Всю жизнь он любил море, не  мог  на  него
наглядеться, надышаться им. Эта туманная синева меж зеленых полей была для
него словно частица родины; казалось, до Англии рукой подать. Быть  может,
завтра вечером он пересечет этот  синий  простор;  он  будет  с  детьми  в
Англии, в безопасности. Старик  тяжело  передвигал  ноги,  но  сердце  его
горело одним желанием - вернуться домой.
   Скоро Роза начала уставать; Хоуард остановил  лошадь  и  помог  девочке
забраться в повозку. Николь уступила ей место и пошла рядом с ним.
   - Вот и море, - сказала она. - Теперь вам уже недалеко, мсье.
   - Недалеко, - повторил он.
   - Вы рады?
   Хоуард сбоку поглядел на нее.
   - Я был бы очень, очень рад, если бы не одно  обстоятельство.  Я  хотел
бы, чтобы вы поехали с нами. Поедемте?
   Она покачала головой.
   - Нет, мсье.
   Некоторое время шли молча. Наконец Хоуард сказал:
   - Не могу выразить, как я  вам  благодарен  за  все,  что  вы  для  нас
сделали.
   - Для меня сделано больше, - сказала Николь.
   - То есть как? - удивился старик.
   - Когда вы к нам пришли, мне было очень, очень плохо. Даже не знаю, как
вам объяснить.
   И опять шли молча под палящим солнцем. Потом Николь сказала просто:
   -  Я  очень  любила  Джона.  Больше  всего  на  свете  я  хотела   быть
англичанкой, и так бы и вышло, если бы не  война.  Потому  что  мы  решили
пожениться. Вы бы очень рассердились?
   Хоуард покачал головой.
   - Я был бы вам рад. Вы разве не знаете?
   - Теперь знаю. А тогда я вас ужасно боялась. Мы бы успели  обвенчаться,
но я была очень глупая и все  тянула.  -  Короткое  молчание.  -  А  потом
Джон... Джона убили. Да и все с тех пор пошло плохо. Немцы  заставили  нас
отступить, бельгийцы сложили оружие, и  англичане  бежали  из  Дюнкерка  и
оставили Францию сражаться в одиночестве. Потом все газеты и  радио  стали
говорить гадости об англичанах, что они предатели, что они  никогда  и  не
думали сражаться заодно с нами. Это ужасно, мсье.
   - И вы поверили? - негромко спросил старик.
   - Вы не представляете, как я была несчастна, - сказала Николь.
   - А теперь? Вы все еще этому верите?
   - Я верю, что мне нечего стыдиться моей любви к Джону, - был ответ. - Я
думаю, если бы мы поженились и я стала бы англичанкой, я была бы счастлива
до самой смерти... Эта мысль очень дорога мне, мсье. Долгое время она была
омрачена, отравлена сомнениями. Теперь мне опять это ясно, я  вернула  то,
что утратила. И уже никогда не потеряю.
   Они одолели небольшой подъем и вышли к реке; она огибала кучку домов, -
это и был Аберврак, - и среди зубчатых скалистых берегов текла  дальше,  к
морю.
   - Вот он, Аберврак, - сказала девушка. -  Ваши  странствия  подходят  к
концу, мсье Хоуард.
   Потом они долго вели лошадь молча - по дороге к самой  воде  и  дальше,
вдоль берега, мимо  цементной  фабрики,  мимо  крошечной  деревушки,  мимо
спасательной станции и  маленькой  пристани.  У  пристани  стоял  немецкий
торпедный катер, по-видимому, с неисправными  двигателями:  средняя  часть
палубы была  снята  и  лежала  на  пристани  возле  грузовика  -  походной
мастерской; вокруг хлопотали люди в комбинезонах.  По  пристани  слонялись
несколько немецких солдат, курили и наблюдали за работой.
   Путники  миновали  кабачок  и  снова  вышли  в  поле.   Потом   дорога,
окаймленная густым шиповником, пошла в гору и привела их к маленькой ферме
Лудеака.
   У ворот их встретил крестьянин в рыжей парусиновой куртке.
   - От Кентена, - сказал Хоуард.
   Тот кивнул и указал на навозную кучу во дворе.
   - Свалите это сюда и уходите поскорей. Желаю удачи, только  нельзя  вам
задерживаться.
   - Мы прекрасно это понимаем.
   Он сразу ушел в дом, больше они его не видели. Вечерело, было уже около
восьми. Детей сняли с повозки и заставили лошадь попятиться до места,  где
надо было свалить навоз; там повозку наклонили, и  Хоуард  стал  скидывать
груз лопатой. Через четверть часа с этой работой было покончено.
   - У нас еще времени вдоволь, - сказала Николь. - Пожалуй, стоит зайти в
estaminet, может быть, достанем кофе и хлеба с маслом детям на ужин.
   Хоуард согласился. Они уселись в пустую повозку, и  он  тронул  лошадь;
выехали со двора и направились к деревушке. С поворота дороги  перед  ними
открылся вход в гавань, солнечную и синюю в мягком вечернем  свете.  Между
выступающими с двух сторон зубчатыми скалами виднелась рыбачья  лодка  под
темно-коричневым парусом, она приближалась; слабо донесся стук мотора.
   Хоуард взглянул на Николь.
   - Фоке, - сказал он.
   Она кивнула.
   - Да, наверно.
   Подошли к деревушке. Возле кабачка, под равнодушными взглядами немецких
солдат, слезли с повозки; Хоуард привязал поводья старой клячи к изгороди.
   - Это торпедный катер? -  спросил  Ронни  по-французски.  -  Можно,  мы
пойдем посмотрим?
   - Не сейчас, - ответила Николь. - Сейчас мы будем ужинать.
   - А что будет на ужин?
   Они вошли в кабачок. Несколько рыбаков, стоявших у стойки,  внимательно
их оглядели; Хоуарду показалось, что они с первого взгляда догадались, кто
он такой. Он повел детей к столу в углу комнаты, подальше от  посетителей.
Николь прошла на кухню поговорить с хозяйкой об ужине.
   Ужин скоро появился - хлеб, масло, кофе для детей, красное вино пополам
с водой для Николь и старика. Они ели, ощущая на себе взгляды  посетителей
у стойки,  и  лишь  изредка  говорили  два-три  слова  детям,  помогая  им
справиться с едой. Хоуарду  казалось,  настала  самая  роковая  минута  их
путешествия; впервые он  опасался,  что  его  видят  насквозь.  Время  еле
ползло, надо было еще дождаться девяти.
   Покончив  с  едой,  дети  стали  беспокойнее.  Необходимо  было  как-то
дотянуть до девяти часов, Ронни заерзал на стуле.
   - Можно, мы пойдем посмотрим море? - спросил он.
   Лучше уж было отпустить их, чем опять привлекать внимание окружающих.
   - Идите, - сказал Хоуард. - Можете выйти за дверь и постоять у  ограды.
Но дальше не ходите.
   Шейла пошла с братом; другие дети смирно сидели на своих местах. Хоуард
спросил еще бутылку некрепкого красного вина.
   Было десять минут  десятого,  когда  в  кабачок  ввалился  широкоплечий
молодой парень в кирпично-красном  рыбацком  плаще  и  резиновых  сапогах.
Похоже, он успел уже посетить два-три конкурирующих заведения: по дороге к
стойке его шатало. Он обвел всех в кабачке быстрым взглядом, словно  лучом
прожектора.
   - Эй! - потребовал он. - Дайте мне ангельского пер но и к  черту  sales
Bodies.
   - Потише. Немцы рядом, - сказал кто-то у стойки.
   Девушка за стойкой наморщила лоб.
   - Ангельского перно? Вы, конечно, шутите? Обыкновенное перно для мсье.
   - У вас что, нету ангельского перно? - сказал парень.
   - Нет, мсье. Я о таком и не слыхала никогда.
   Новый посетитель не ответил; одной  рукой  он  ухватился  за  стойку  и
пошатывался. Хоуард встал и подошел к нему.
   - Может быть, выпьете с нами стаканчик красного?
   - Идет! - Парень откачнулся от стойки и пошел с ним к столу.
   - Позвольте вас познакомить, - тихо сказал Хоуард. - Это моя  невестка,
мадемуазель Николь Ружерон.
   Молодой рыбак уставился на него.
   - Мадемуазель невестка?  Выражайтесь  поаккуратней,  -  сказал  он  еле
слышно. - Помалкивайте, говорить буду я.
   Он шлепнулся на стул рядом с ними. Хоуард налил ему вина, парень  долил
стакан водой и выпил. И сказал тихо:
   - Вот какое дело. Моя лодка у пристани, но тут я не могу взять  вас  на
борт, рядом немцы. Дождитесь темноты, потом тропинкой пройдете к Коровьему
маяку, это автоматический маяк на скалах, за полмили отсюда, теперь он  не
действует. Там я вас встречу с лодкой.
   - Понимаю, - сказал Хоуард. - Как нам выйти отсюда на тропинку?
   Фоке стал объяснять. Хоуард сидел  спиной  к  входной  двери,  напротив
Николь. Слушая объяснения Фоке, он нечаянно взглянул на девушку - лицо  ее
застыло, в глазах тревога.
   - Мсье... - начала она и умолкла.
   Позади него раздались тяжелые шаги и какие-то  немецкие  слова.  Хоуард
круто повернулся на стуле, повернулся и молодой француз, его сосед. И  оба
увидели германского солдата  с  винтовкой.  Рядом  с  ним  стоял  один  из
механиков  с  того  торпедного  катера  у  пристани,   в   грязном   синем
комбинезоне.
   Эта секунда навсегда врезалась в память старика.  В  глубине  у  стойки
напряженно застыли рыбаки; девушка, вытиравшая стакан,  так  и  замерла  с
салфеткой в руке.
   Заговорил человек в комбинезоне. Он говорил по-английски с акцентом, то
ли немецким, то ли американским.
   - Отвечайте, - сказал он. - Сколько вас тут англичан?
   Никто не ответил.
   - Ладно, - сказал человек в комбинезоне. - Пойдем-ка  все  в  караулку,
потолкуем с Feldwebel [фельдфебелем (нем.)]. Да чтоб не дурить, не то  вам
будет худо.
   И кое-как повторил то же самое по-французски.



        10

   Фоке разразился бурным  потоком  слов,  убедительно  разыгрывая  пьяное
негодование. Он знать не знает всей этой компании, он только выпил с  ними
стаканчик вина, в этом греха нет. Ему пора выходить в море - самое  время,
отлив. Если его поведут в караулку, завтра не будет рыбы к завтраку, - как
это им понравится? Сухопутные крысы ничего не смыслят, дело  известное.  У
пристани отшвартована его лодка - что с ней будет? Кто за ней присмотрит?
   Солдат грубо ткнул его прикладом в спину, и Фоке разом замолчал.
   Поспешно вошли еще два немца - рядовой и Gefreiter  [ефрейтор  (нем.)];
всю компанию заставили подняться и погнали из дверей. Сопротивляться  было
явно бесполезно. Человек в комбинезоне вышел раньше,  но  через  несколько
минут появился снова, ведя Ронни и Шейлу. Оба  были  перепуганы,  Шейла  в
слезах.
   - Эти, надо полагать, ваши, - сказал  он  Хоуарду.  -  Отлично  болтают
по-английски, чужому языку так не выучишься.
   Хоуард не ответил, только взял детей за  руки.  Человек  в  комбинезоне
как-то странно посмотрел на него и так  и  остался  стоять,  глядя  вслед,
когда их в сгущающейся темноте повели в караулку.
   - Куда мы идем, мсье Хоуард? - испуганно спросил Ронни. - Это нас немцы
поймали?
   - Мы только с ними поговорим об одном деле, - сказал Хоуард. - Не  надо
бояться, нам ничего плохого не сделают.
   - Я говорил Шейле, чтоб не говорила по-английски, а то вы рассердитесь,
а она не слушалась, - сказал мальчик.
   - Она говорила по-английски с тем человеком в комбинезоне?  -  спросила
Николь.
   Ронни кивнул. Не сразу робко поднял глаза  на  старика.  И,  набравшись
храбрости, спросил:
   - Вы сердитесь, мистер Хоуард?
   Незачем было еще больше огорчать детей,  им  и  так  предстояли  новые,
испытания.
   -  Не  сержусь,  -  сказал  старик.  -  Было  бы  лучше,  если  бы  она
послушалась, но теперь не стоит об этом говорить.
   Шейла все еще горько плакала.
   - Я люблю говорить по-английски, - всхлипнула она.
   Хоуард остановился и вытер ей глаза; конвойные не помешали ему  и  даже
соизволили приостановиться.
   - Не плачь, - сказал он Шейле. - Теперь ты можешь говорить по-английски
сколько хочешь.
   И она, успокоенная, молча пошла рядом с  ним,  только  изредка  хлюпала
носом.
   Их провели шагов двести по дороге к Ланнили, повернули направо и  ввели
в дом, где помещалась караульная. Они вошли в комнату  с  голыми  стенами,
при виде их фельдфебель наскоро  застегнул  мундир.  Потом  он  уселся  за
непокрытый  дощатый  стол  на  козлах;  конвойные  выстроили   перед   ним
задержанных. Он презрительно оглядел их с головы до ног.
   - So! - сказал он наконец. - Geben Sie  mir  Ihre  Legitimationspapiere
[давайте ваши документы (нем.)].
   Хоуард понимал по-немецки всего несколько слов, остальные - и вовсе  ни
слова. Они недоуменно смотрели на немца.
   - Cartes d'identite [давайте ваши документы (фр.)], - сказал он резко.
   Фоке и Николь достали свои французские  удостоверения  личности;  немец
стал молча их изучать. Потом поднял глаза.
   Жестом игрока, который, проигрывая, выкладывает последнюю карту, Хоуард
положил на голый стол английский паспорт.
   Фельдфебель усмехнулся, взял паспорт и с любопытством стал изучать.
   - So! - сказал он. - Englander [англичанин (нем.)]. Уинстон Черчилль.
   Поднял голову и принялся  разглядывать  детей.  На  плохом  французском
языке спросил, есть ли у них какие-нибудь документы, и явно  был  доволен,
услыхав, что документов никаких нет.
   Потом  он  о  чем-то  распорядился  по-немецки.   Пленников   обыскали,
убедились, что при них нет оружия; все, что у них было -  бумаги,  деньги,
часы, всякие личные мелочи, даже носовые платки, - отобрали и разложили на
столе. Потом отвели в соседнюю  комнату,  где  на  полу  лежало  несколько
соломенных тюфяков, дали всем по одеялу и оставили одних. Окно было  грубо
зарешечено деревянными планками; за ним на дороге стоял часовой.
   - Я очень сожалею, что так вышло, - сказал Хоуард молодому рыбаку.
   Он был искренне огорчен, ведь француз попался ни за что ни про что.
   Тот философски пожал плечами.
   - Был случай поехать к де Голлю, поглядеть на белый свет, - сказал  он.
- Найдется и еще случай.
   Он бросился на тюфяк, завернулся в одеяло, собираясь спать.
   Хоуард и Николь сдвинули матрасы по два, на одну такую постель  уложили
Розу с Шейлой, на другую мальчиков. Остался еще один матрас.
   - Это для вас, - сказал Хоуард. - Я сегодня спать не буду.
   Николь покачала головой.
   - Я тоже.
   Полчаса они сидели бок  о  бок,  прислонясь  к  стене,  и  смотрели  на
зарешеченное окно. В комнате стало уже почти  темно;  снаружи  в  звездном
свете и последних отблесках  заката  смутно  виднелась  гавань.  Было  еще
совсем тепло.
   - Утром нас допросят, - сказала Николь. - Что нам говорить?
   - Мы можем говорить только одно. Чистую правду.
   С минуту она раздумывала.
   - Нельзя впутывать ни Арвера, ни Лудеака, ни Кентена, мы  должны  всеми
силами этого избежать.
   Хоуард согласился.
   - Они спросят, где я взял этот костюм. Можете вы сказать,  что  это  вы
мне дали?
   - Да, хорошо, - кивнула Николь. - И скажу, что прежде знала Фоке и сама
с ним договорилась.
   Молодой француз уже засыпал; Николь подошла и несколько минут  серьезно
что-то ему говорила. Он пробурчал согласие; девушка вернулась к Хоуарду  и
снова села.
   - Еще одно, - сказал он.  -  Насчет  Маржана.  Не  сказать  ли,  что  я
подобрал его на дороге?
   Николь кивнула.
   - На дороге в Шартр. Я ему объясню.
   - Может быть, все и обойдется, лишь бы не устроили перекрестный  допрос
детям, - с сомнением сказал Хоуард.
   Потом они долго сидели  молча.  Наконец  Николь  тихонько  пошевелилась
рядом со стариком, пытаясь сесть поудобнее.
   - Прилягте, Николь, - сказал он. - Вам надо хоть немного поспать.
   - Не хочу я спать, мсье, - возразила она. - Право,  мне  куда  приятнее
вот так посидеть.
   - Я о многом думал, - сказал Хоуард.
   - Я тоже.
   Он повернулся к ней в темноте.
   - Я бесконечно жалею, что навлек на вас такую беду, - тихо сказал он. -
Я очень хотел этого избежать, и я думал, все обойдется.
   Николь пожала плечами.
   - Это неважно. - Она запнулась. - Я думала совсем о другом.
   - О чем же? - спросил старик.
   - Когда вы знакомили нас с Фоке, вы сказали, что я ваша невестка.
   - Надо ж было что-то сказать, - заметил Хоуард.  -  И  ведь  это  очень
недалеко от истины. - В тусклом  свете  он  посмотрел  ей  в  глаза,  чуть
улыбнулся. - Разве не правда?
   - Вот как вы обо мне думаете?
   - Да, - сказал он просто.
   В узилище воцарилось долгое молчание. Кто-то из детей, вероятно Биллем,
беспокойно ворочался и хныкал во сне; за стеной по пыльной дороге  взад  и
вперед шагал часовой.
   - Мы совершили ошибку... большую ошибку, - сказала  наконец  Николь.  И
повернулась к старику. - Правда, я и  не  думала  делать  ничего  плохого,
когда поехала в Париж, и Джон не думал. У нас ничего такого и в мыслях  не
было. Пожалуйста, не думайте, он ни в чем не виноват. Никто не виноват, ни
я, ни он. Да тогда это вовсе и не казалось ошибкой.
   Его мысли перенеслись на полвека назад.
   - Я знаю, - сказал он. - Так уж оно бывает. Но ведь  вы  ни  о  чем  не
жалеете, правда?
   Николь не ответила, но продолжала более свободно:
   - Джон был очень, очень упрямый, мсье. Мы условились, что я покажу  ему
Париж, для этого я и  приехала.  А  когда  мы  встретились,  он  вовсе  не
интересовался ни церквами, ни музеями, ни картинными  галереями.  -  В  ее
голосе как будто проскользнула улыбка. - Он интересовался только мною.
   - Вполне естественно, - сказал старик. Что еще оставалось сказать?
   - Поверьте, мне было очень неловко, я просто не знала, как быть.
   - Ну, под конец вы составили себе мнение  на  этот  счет,  -  засмеялся
Хоуард.
   - Тут нет ничего смешного, мсье, -  с  упреком  сказала  Николь.  -  Вы
совсем как Джон. Он тоже всегда смеялся над такими вещами.
   - Скажите мне одно, Николь. Просил он вас выйти за него замуж?
   - Он хотел, чтобы мы поженились в Париже,  прежде  чем  он  вернется  в
Англию, - ответила Николь. - Он сказал,  что  по  английским  законам  это
можно.
   - Почему же вы не обвенчались? - удивился Хоуард.
   Она минуту помолчала.
   - Я боялась вас, мсье.
   - Меня?!
   Она кивнула.
   - Ужасно боялась. Теперь это звучит очень глупо, но это правда.
   Хоуард силился понять.
   - Что же вас пугало?
   - Подумайте сами. Ваш сын в Париже вдруг взял и женился и привел в  дом
иностранку. Вы бы подумали, что  он  в  чужом  городе  потерял  голову,  с
молодыми людьми иногда так бывает. Что он попался в сети дурной женщине  и
это несчастный брак. Не представляю, как вы могли бы думать по-другому.
   - Если бы я и подумал так сначала, я не долго бы так  думал,  -  сказал
Хоуард.
   - Теперь я это знаю. И Джон мне так говорил. Но я  боялась.  Я  сказала
Джону, что для всех будет лучше,  если  мы  будем  чуточку  благоразумнее,
понимаете.
   - Понятно. Вы хотели немного подождать.
   - Не очень долго, - сказала Николь. - Но мне очень хотелось, чтобы  все
шло как надо, чтобы мы начинали честно. Ведь замуж выходишь на всю жизнь и
связываешь свою жизнь не только с мужем, но и с  его  родными  тоже.  А  в
смешанном браке всегда все сложнее. И вот я сказала, что приеду в Англию в
сентябре или в октябре, когда Джон опять получит отпуск, мы  встретимся  в
Лондоне, и потом  пускай  он  повезет  меня  повидаться  с  вами  в  вашем
Эксетере. А потом вы написали бы моему отцу, и все  было  бы  честно,  как
надо.
   - И тут началась война, - негромко сказал Хоуард.
   - Да, мсье, тут началась война. И я уже  не  могла  поехать  в  Англию.
Пожалуй, было бы легче Джону опять приехать в Париж, но он не мог получить
отпуск. И вот я месяц за месяцем пыталась получить permis [разрешение  (на
выезд) (фр.)] и визу... А потом мне написали, что с ним случилось...
   Они долго сидели в молчании. Наступила ночь, похолодало. Наконец старик
услышал, что девушка дышит ровнее, и понял, что она так и уснула, сидя  на
голом дощатом полу.
   Через некоторое время она зашевелилась и чуть не упала. Хоуард с трудом
поднялся, подвел ее, сонную, к тюфяку, уложил и укрыл одеялом.  Скоро  она
опять крепко уснула.
   Он долго стоял у окна, глядя на  вход  в  гавань.  Взошла  луна;  волны
разбивались о скалы, и султаны пены белели на черном фоне моря.  Что-то  с
ними со всеми теперь будет, гадал старик. Очень возможно, что его разлучат
с детьми и отправят в концентрационный лагерь;  тогда  ему  недолго  ждать
конца. Страшно подумать, что станется с  детьми.  Надо  постараться  любой
ценой выйти на свободу. Если это удастся, быть может, он  оставит  их  при
себе, станет заботиться о них, пока  не  кончится  война.  Пожалуй,  можно
найти какой-нибудь дом в Шартре, поближе к Николь и ее матери. Понадобится
не так уж много денег, чтобы прожить с  ними  скромно,  в  одной  комнате,
самое большее в двух. Мысль о бедности не слишком его  тревожила.  Прежняя
жизнь казалась очень, очень далекой.
   Потом ночная тьма на востоке начала редеть и стало еще холоднее. Хоуард
опять отошел к стене, завернулся в одеяло и сел на пол  в  углу.  И  скоро
уснул неспокойным сном.
   В шесть часов  его  разбудил  топот  солдатских  сапог  за  стеной.  Он
пошевелился и сел; Николь уже проснулась  и  сидела,  приглаживая  волосы,
старалась хоть как-то привести их  в  порядок  без  помощи  гребня.  Вошел
немецкий Oberschutze [начальник караула (нем.)], дал им знак  подняться  и
показал дорогу в уборную.
   Затем солдат принес им фаянсовые чашки, несколько кусков хлеба и кувшин
черного кофе. Они позавтракали и стали ждать, что будет дальше.  Николь  и
Хоуард подавленно молчали; даже дети уловили настроение и  сидели  унылые,
вялые.
   Вскоре дверь распахнулась и появился фельдфебель с двумя солдатами.
   - Marchez, - приказал он. - Allez, vite! [Выходите, живо! (фр.)]
   Их вывели наружу и усадили  в  пятнисто-серый,  маскировочной  окраски,
закрытый военный грузовик вроде фургона. Оба солдата сели туда же,  дверцы
за - ними захлопнули и заперли. Фельдфебель сел рядом с шофером, обернулся
и оглядел их через решетчатое окошко шоферской кабины. Грузовик тронулся.
   Их привезли в Ланнили и высадили у того большого дома, напротив церкви,
где в окне развевался флаг со свастикой. Конвойные  ввели  их  в  коридор.
Фельдфебель скрылся за какой-то дверью.
   Здесь  они  ждали  больше  получаса.  Дети,   поначалу   испуганные   и
присмиревшие, заскучали, им  уже  не  сиделось  на  месте.  Пьер  тоненько
спросил:
   - Пожалуйста, мсье, можно я выйду и поиграю во дворе?
   И Ронни с Шейлой мигом подхватили в один голос:
   - Можно, я тоже пойду?
   - Пока нельзя, - сказал Хоуард. - Посидите еще немного.
   - Не хочу тут сидеть, - возмутилась Шейла. -  Хочу  пойти  поиграть  на
солнышке.
   Николь наклонилась к ней:
   - А помнишь слона Бабара?
   Малышка кивнула.
   - А обезьянку Жако? Что он сделал?
   Забавная проделка любимца, как всегда, вызвала смех.
   - Жако ухватился за хвост Бабара и залез прямо к нему на спину!
   - А зачем?
   Тупые серолицые немцы смотрели с  угрюмым  недоумением.  Первый  раз  в
жизни они видели иностранцев, самым  своим  поведением  утверждающих  мощь
своего отечества. Их смущало и сбивало с толку, что  у  пленников  хватает
легкомыслия забавлять детей играми прямо под дверью гестапо.  Это  пробило
брешь в броне их самоуверенности; не очень понимая почему, они чувствовали
себя оскорбленными. Не  того  ждали  они  после  недавней  речи  фюрера  в
Спорт-паласе. Победа оказалась иной, чем они ее себе представляли.
   Дверь открылась, караульные щелкнули каблуками и вытянулись  по  стойке
"смирно". Николь подняла глаза, взяла Шейлу за руку и встала.
   -  Achtung!  [Внимание  (смирно)!  (нем.)]  -  крикнул  из   канцелярии
фельдфебель,  и  оттуда  вышел  молодой  офицер,  Rittmeister   [ротмистр,
лейтенант (нем.)] танкового корпуса.  На  нем  была  черная  форма,  вроде
походной британской, на голове черный берет, украшенный орлом и свастикой,
и еще нашивка  -  подобие  венка.  На  погонах,  на  черном  сукне  тускло
поблескивали алюминием череп и скрещенные кости.
   Хоуард выпрямился. Фоке вынул руки  из  карманов.  Дети  притихли  и  с
любопытством уставились на человека в черном.
   В руке у него был карандаш и записная книжка. Прежде всего он обратился
к Хоуарду:
   - Wie heissen Sie? Ihr Familienname und Taufname? Ihr  Beruf?  [Кто  вы
такой? Фамилия, имя? Род занятий? (нем.)]
   Кто-то более или менее сносно переводил его вопросы на  французский,  и
он записал подробные сведения обо всех,  больших  и  малых.  На  вопрос  о
национальности Хоуард назвал себя, Шейлу и Ронни  англичанами,  отпираться
было бесполезно. Национальности Виллема и Маржана неизвестны, сказал он.
   Лейтенант танкист ушел обратно  в  канцелярию.  Через  несколько  минут
дверь снова распахнулась  и  арестованным  было  приказано  стать  смирно.
Фельдфебель подошел к двери.
   - Folgen Sie mir! Halt! Riihrt Euch! [За мной! Стойте! Вольно! (нем.)]
   Они очутились в канцелярии, напротив длинного стола.  За  столом  сидел
ротмистр, который допрашивал их в коридоре.  Рядом  -  немец  постарше,  у
этого  грубо  вылепленная  голова,  короткая   стрижка,   свирепое   лицо,
пронизывающий взгляд. Он держался очень прямо, деревянно, будто  затянутый
в корсет; мундир на нем был тоже черный, но более щегольского покроя  и  с
портупеей черной кожи. Этот человек, как потом  узнал  Хоуард,  был  майор
гестапо Диссен.
   Он уставился на Хоуарда, разглядывая его с головы до ног - его  одежду,
бретонскую шляпу, куртку кирпичного цвета, всю  в  пятнах,  грязный  синий
комбинезон.
   -  So,  -  и  он  заговорил  по-английски,  жестко,  но  вполне  сносно
выговаривая  чужие  слова.  -   Некоторые   английские   джентльмены   еще
путешествуют по Франции. -  Короткая  пауза.  -  Ницца  и  Монте-Карло,  -
продолжал он. - Надеюсь, вы очень приятно провели время.
   Старик молчал. Бессмысленно отвечать на насмешки. Офицер  повернулся  к
Николь.
   - Вы француженка, - сказал он  зло,  напористо.  -  Вы  помогали  этому
человеку  тайно  действовать  против  вашей  страны.  Вы   предаете   дело
перемирия. За это вас следует расстрелять.
   Ошеломленная девушка безмолвно смотрела на него.
   - Незачем ее запугивать, - сказал  Хоуард.  -  Мы  готовы  сказать  вам
правду.
   - Знаю я вашу английскую правду, - возразил гестаповец. - Я доберусь до
своей правды, хотя бы пришлось эту особу сечь хлыстом, пока на ней  живого
места не останется, и сорвать все ногти.
   - Что именно вы хотите знать? - негромко спросил Хоуард.
   - Я хочу знать, каким образом вы ее  заставили  помогать  вам  в  вашей
работе.
   Тут старика тихонько, но  настойчиво  потянули  за  рукав.  Он  опустил
глаза, и Шейла шепотом потребовала внимания.
   - Сейчас, - мягко сказал он. - Подожди немножко.
   - Я не могу ждать, - был ответ. - Мне надо сейчас.
   Старик обратился к гестаповцу.
   - Тут есть маленькое неотложное дело, - сказал он кротко. И  указал  на
Розу. - Можно  ей  вывести  отсюда  на  минуту  эту  малышку?  Они  сейчас
вернутся.
   Молодой  танкист  широко  улыбнулся;   даже   черты   гестаповца   чуть
смягчились. Лейтенант сказал два слова  караульному,  тот  выслушал,  стоя
навытяжку, и вывел девочек из комнаты.
   - Я отвечу вам так подробно,  как  только  могу,  -  сказал  Хоуард.  -
Никакой работы во Франции у меня не было, просто  я  пытался  вернуться  в
Англию с этими детьми. Что до этой девушки, то  она  была  большим  другом
моего погибшего сына. Мы с нею были знакомы и раньше.
   - Это правда, - сказала Николь. -  Когда  всякое  сообщение  с  Англией
прервалось, мсье Хоуард пришел к нам в Шартр. А Фоке я знаю с детства.  Мы
просили его доставить мсье и детей в Англию на лодке, но он не согласился,
потому что это запрещено.
   Хоуард стоял молча и только восхищался девушкой. Если ей  поверят,  она
полностью выгородит Фоке.
   Офицер язвительно усмехнулся.
   - Не сомневаюсь, что мистер Хоуард желал вернуться  в  Англию,  -  сухо
сказал он. - Здесь становится слишком жарко для субъектов его сорта.  -  И
вдруг резко бросил: - Чарентона мы поймали. Завтра его расстреляют.
   Короткое  молчание.  Немец  так  и  впился  глазами   в   арестованных,
пронизывал взглядом то старика, то Николь. Девушка в недоумении  наморщила
лоб. Молодой танкист с бесстрастным лицом  чертил  что-то  на  промокашке.
Наконец Хоуард сказал:
   - Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы говорите.  Я  не  знаю  никакого
Чарентона.
   - Вот как, - сказал немец. - И конечно,  вы  не  знаете  вашего  майора
Кокрейна, и  комнаты  номер  двести  двенадцать  на  втором  этаже  вашего
Военного министерства на Уайтхолле.
   Старик ощутил на себе испытующие взгляды всех присутствующих.
   - Я никогда не бывал в Военном министерстве, - сказал он, -  и  понятия
не имею, что там за комнаты. Я был  знаком  с  одним  майором  по  фамилии
Кокрейн, у него был дом возле  Тотна,  но  тот  Кокрейн  умер  в  двадцать
четвертом году. Ни с какими другими Кокрейнами я не знаком.
   Офицер гестапо хмуро усмехнулся.
   - И вы думаете, я вам поверю?
   - Да, так я думаю, - сказал старик. - Потому что это правда.
   - Позвольте мне сказать два слова, -  вмешалась  Николь.  -  Право  же,
здесь  недоразумение.  Мсье  Хоуард  приехал  во  Францию  прямо  с   Юры,
остановился только у нас в Шартре. Он и сам вам скажет.
   - Совершенно верно, - сказал Хоуард. - Если угодно, я вам расскажу, как
я оказался во Франции.
   Немецкий офицер демонстративно посмотрел на свои ручные часы и с наглым
скучающим видом откинулся на спинку стула.
   - Можете, - сказал он равнодушно. - Даю вам три минуты.
   Николь тронула Хоуарда за локоть.
   - И расскажите, кто все эти дети и откуда  они,  -  настойчиво  сказала
она.
   Старик чуть помолчал, собираясь с мыслями. Не по силам было ему, в  его
годы, втиснуть все, что с ним случилось, в три минуты; мысль его  работала
слишком медленно.
   - Я приехал во Францию из Англии в середине апреля, - начал он. -  Ночь
или две провел в Париже, потом  поехал  дальше  и  переночевал  в  Дижоне.
Видите ли, я направлялся в Сидотон, это такое место на Юре, хотел немножко
отдохнуть и половить рыбу.
   Гестаповец внезапно выпрямился, будто его подкинуло током.
   - Какую рыбу? - рявкнул он. - Отвечайте, живо!
   Хоуард изумленно посмотрел на него.
   - Голубую форель, - сказал он.  -  Иногда  попадается  хариус,  но  это
редкость.
   - И какой снастью их ловят? Живо!
   Старик смотрел на него в замешательстве, не зная, с чего начать.
   - Да вот, - сказал он, - нужна девятифутовая леса,  но  течение  обычно
очень  сильное,  так  что  "три  икс"  вполне  достаточно.  Конечно,  муха
натуральная, вы понимаете.
   Немца словно отпустило.
   - А какую муху вы берете?
   Ну, об этом поговорить было даже приятно.
   - Да вот, - с удовольствием  начал  объяснять  старик,  -  лучше  всего
форель ловится на "темную оливку" или на "большую синюю". Две  или  три  я
поймал на наживку, которая называется "дикий петух", но...
   Гестаповец перебил его.
   - Врите дальше, - грубо сказал он.  -  Некогда  мне  слушать  про  ваши
рыболовные подвиги.
   И Хоуард углубился в свою  повесть,  сжимая  ее  как  только  мог.  Оба
немецких офицера слушали все внимательней и все недоверчивей. Минут  через
десять старик добрался до конца.
   Гестаповец, майор Диссен, посмотрел на него презрительно.
   - Ну-с, допустим, вам можно будет вернуться в Англию, - сказал он. -  И
что вы станете делать со всеми этими детьми?
   - Я думал отправить их в Америку, - ответил Хоуард.
   - Почему?
   - Потому что там безопасно. Потому что  детям  нехорошо  видеть  войну.
Лучше им быть подальше от нее.
   Немец уставился на него.
   - Прекрасно сказано. А позвольте спросить, на чьи деньги они бы поехали
в Америку?
   - О, я оплатил бы проезд, - сказал старик.
   Гестаповец презрительно усмехнулся, его все это явно забавляло.
   - А в Америке что им делать? Подыхать с голоду?
   - Конечно, нет. Там живет моя замужняя дочь. Она их  приютит,  пока  не
кончится война.
   - Мы даром тратим время,  -  сказал  немец.  -  Вы  что,  дураком  меня
считаете? По-вашему, я поверю такой басне?
   - Представьте, мсье, это чистая правда, - сказала  Николь.  -  Я  знала
сына и знаю отца. Конечно, и дочь такая же. В Америке есть  люди,  которые
щедро помогают беженцам, детям.
   - So, - фыркнул Диссен. - Мадемуазель поддерживает эту  басню.  Что  ж,
поговорим о самой мадемуазель. Мы слышали, что мадемуазель  была  подругой
сына сего почтенного джентльмена. Очень близкой подругой... -  И  внезапно
рявкнул: - Любовницей, конечно?
   Николь выпрямилась.
   - Можете говорить все, что вам угодно, - спокойно сказала она. - Можете
назвать заход солнца каким-нибудь грязным словом, но его красоту  вы  этим
не запятнаете.
   Наступило молчание. Молодой танкист наклонился к  гестаповцу  и  что-то
прошептал. Диссен кивнул и снова обратился к старику.
   - По датам, - сказал он, - вы успели бы вернуться  в  Англию,  если  бы
ехали прямо через Дижон. А вы этого не сделали. Вот оно, уязвимое место  в
вашей басне. Тут-то и начинается вранье. - Он повысил голос. -  Почему  вы
остались во Франции? Отвечайте,  живо,  хватит  болтать  чепуху.  Даю  вам
слово, вы у меня заговорите еще до вечера. Так выкладывайте сейчас, вам же
будет лучше.
   Хоуард был огорчен и сбит с толку.
   - В Дижоне эта малышка заболела, - он указал на Шейлу. - Я ведь  только
что вам рассказал. Нельзя было везти такого больного ребенка.
   Побелев от бешенства, гестаповец нагнулся к нему через стол.
   - Слушайте, - сказал он, - опять предупреждаю, в последний раз. Со мной
шутки плохи. Таким враньем не проведешь и  младенца.  Если  бы  вы  хотели
вернуться в Англию, вы бы уехали.
   - Эти дети на моем попечении, - сказал старик. - Я не мог уехать.
   - Ложь... ложь... ложь...
   Гестаповец хотел еще что-то  сказать,  но  сдержался.  Молодой  танкист
нагнулся к нему и опять почтительно что-то прошептал.
   Майор Диссен откинулся на спинку стула.
   - Итак, - сказал  он,  -  вы  отвергаете  нашу  доброту  и  не  желаете
говорить.  Воля  ваша.  Еще  до  вечера  вы  станете  откровеннее,  мистер
англичанин; но к тому времени вам выколют глаза и вы будете  корчиться  от
боли. Это будет недурная забава для моих людей. Мадемуазель  тоже  на  это
полюбуется, и детки тоже.
   В канцелярии стало очень тихо.
   - Сейчас вас уведут, - сказал гестаповец. - Я пришлю за вами, когда мои
люди приготовятся начать. - Он подался вперед.  -  Вот  слушайте,  что  мы
хотим знать, и будете знать, о чем надо говорить, даже когда станете слепы
и глухи. Мы знаем, что вы шпион, шатались  по  стране  переодетый,  а  эта
женщина и дети служили для вас ширмой. Мы знаем, что вы действовали заодно
с Чарентоном, об этом можете и не говорить. Мы знаем,  что  один  из  вас,
либо вы, либо Чарентон, сообщил в Англию,  что  фюрер  посетит  корабли  в
Бресте, это вы тогда вызвали налет авиации. - Он перевел  дух.  -  Но  вот
чего мы не знаем и что вы сегодня  нам  скажете:  каким  образом  сведения
попадали в Англию, к этому майору Кокрейну, - он ехидно  скривил  губу,  -
который, если верить вашей басне, умер в двадцать четвертом  году.  Вот  о
чем вы расскажете, мистер англичанин. И как только это будет сказано, боль
прекратится. Помните об этом.
   Он махнул фельдфебелю.
   - Уведите.
   Их вытолкали из комнаты.  Хоуард  двигался  как  в  тумане;  невозможно
поверить, что с ним случилось такое. О  подобных  историях  он  читал,  но
как-то не очень верил. Предполагалось,  что  так  поступают  с  евреями  в
концентрационных лагерях. Нет, не может быть... неправда.
   Фоке отделили от них и куда-то увели.  Хоуарда  и  Николь  втолкнули  в
камеру под лестницей, с зарешеченными окнами; дверь захлопнулась.
   - Мы здесь будем обедать, мадемуазель? - спросил Пьер.
   - Да, наверно, Пьер, - глухо проговорила Николь.
   - А что у нас будет на обед? - спросил Ронни.
   Николь обняла его за плечи.
   - Не знаю, - машинально сказала она. - Увидим, когда  принесут.  Теперь
пойди поиграй с Розой. Мне надо поговорить с мсье Хоуардом.
   И обернулась к старику:
   - Все очень плохо. Мы впутались в какую-то чудовищную историю.
   Он кивнул.
   - Как видно, все дело в том воздушном налете на Брест.  Вот  когда  вам
поранило руку.
   - В магазинах тогда говорили, что в  Брест  приехал  Адольф  Гитлер,  -
сказала Николь. - Но мы не приняли  это  всерьез.  Столько  ходит  слухов,
столько пустой болтовни.
   Замолчали. Хоуард стоял и смотрел в окно на тесный, заросший  сорняками
дворик. Теперь  все  понятно.  Обстановка  сложилась  такая,  что  местным
гестаповцам придется усердствовать вовсю. Им просто необходимо  предъявить
шпионов - виновников налета, или хотя бы изувеченные тела  людей,  которых
они объявят шпионами.
   Наконец он заговорил:
   - Я не могу сказать им то, чего не знаю, и, пожалуй, для меня это плохо
кончится. Если меня убьют, сделаете вы для детей все, что можете, Николь?
   - Да, я все сделаю. Но вас не убьют, нет, вас не тронут. Должен же быть
какой-то выход...
   Она горько покачала головой. Но Хоуард думал о другом.
   - Я постараюсь добиться, чтобы они дали мне составить новое  завещание,
- продолжал он. - Тогда после войны вы сумеете получить в Англии деньги, и
вам будет на что содержать детей и дать им образование - тем, у  кого  нет
родных. Но пока не кончится война, вам придется делать все, что  только  в
ваших силах.
   Тянулись долгие часы. В полдень солдат принес им жестяную кастрюлю  без
крышки с каким-то варевом из  мяса  и  овощей  и  несколько  мисок.  Детям
раздали по миске, и они с наслаждением принялись  за  обед.  Николь  поела
немного, но старик почти не притронулся к еде.
   Солдат убрал поднос, и снова потянулось  ожидание.  В  три  часа  дверь
распахнулась, появился фельдфебель и с ним караульный.
   -  Le  vieux,  marchez  [старик,   выходите   (фр.)],   -   скомандовал
фельдфебель.
   Хоуард шагнул вперед, Николь за ним. Караульный оттолкнул ее.
   Старик остановился.
   - Одну минуту. - Он взял Николь за руку и поцеловал в  лоб.  -  Ничего,
милая, - сказал он. - Не волнуйтесь за меня.
   Его заторопили, вывели из здания  гестапо  на  площадь.  Сияло  солнце;
проехали две-три машины, в магазинах местные жители заняты  были  обычными
делами. Жизнь в Ланнили шла своим чередом;  из  церкви  в  знойное  летнее
затишье  лился  негромкий  однообразный  напев.  Женщины  с   любопытством
смотрели из магазинов на идущего мимо под конвоем Хоуарда.
   Его ввели в другое здание и втолкнули в комнату нижнего этажа. Дверь за
ним закрыли и заперли. Он огляделся.
   Это была обыкновенная мещанская гостиная, обставленная  во  французском
вкусе, с неудобными позолоченными стульями и  вычурными  безделушками.  На
стенах в тяжелых золоченых рамах висело несколько  очень  плохих  писанных
маслом картин; были тут и пальма в кадке, и на столиках у стены безделушки
и выцветшие фотографии в рамках.  Посреди  комнаты  стоял  стол,  покрытый
скатертью.
   За этим столом сидел молодой человек в штатском - бледное лицо,  темные
волосы, совсем молод,  лет  двадцати  с  небольшим.  Он  поднял  глаза  на
входящего Хоуарда.
   - Кто вы? - спросил он по-французски.
   Он говорил почти лениво, словно все дело не стоило внимания.
   Старик стоял у двери, силясь подавить страх. Было тут что-то странное и
потому опасное.
   - Я англичанин, - сказал он наконец. Бессмысленно было что-то скрывать.
- Вчера меня арестовали.
   Молодой  человек  невесело  улыбнулся.  На  этот   раз   он   заговорил
по-английски, и притом без малейшего акцента.
   - Ну что ж, - сказал он, - входите, садитесь. Вот нас и  двое.  Я  тоже
англичанин.
   Хоуард отступил на шаг.
   - Вы англичанин?!
   - Принял английское подданство, - небрежно  пояснил  тот.  -  Моя  мать
родом из Уокинга, и я почти всю  жизнь  провел  в  Англии.  Мой  отец  был
француз, так что по рождению и я считался французом. Но отец погиб  еще  в
прошлую войну.
   - Что же вы здесь делаете?
   Молодой человек поманил его к столу.
   - Подойдите, садитесь.
   Старик придвинул стул к столу и опять спросил о том же.
   - Я понятия не имел, что в Ланнили есть еще англичанин, - сказал он.  -
Что вы все-таки здесь делаете?
   - Жду расстрела, - сказал молодой человек.
   Оглушительное тягостное молчание. Наконец Хоуард спросил:
   - Ваша фамилия не Чарентон?
   Тот кивнул.
   - Да, я - Чарентон. Я вижу, вам про меня сказали.
   И опять в тесной комнате долгое молчание. Хоуард сидел ошеломленный, он
не знал что сказать. В замешательстве опустил глаза и увидел на столе руки
молодого человека. Чарентон положил руки на  стол  перед  собой  и  как-то
странно их сжал - пальцы переплетены, ладонь левой руки вывернута  кверху,
ладонь правой - книзу. Большие  пальцы  скрестились.  Заметив  недоуменный
взгляд старика, Чарентон пристально посмотрел  на  него  и  тотчас  разнял
руки.
   И чуть вздохнул.
   - Как вы сюда попали? - спросил он.
   - Я пытался вернуться в Англию с несколькими детьми...
   И Хоуард сызнова поведал свою историю. Молодой человек слушал  спокойно
и не сводил со старика проницательных пытливых глаз. Выслушав до конца, он
сказал:
   - Думаю, вам незачем особенно беспокоиться. Вероятно,  вас  оставят  на
свободе, позволят жить в каком-нибудь французском городке.
   - Боюсь, что будет иначе, - сказал Хоуард. - Видите  ли,  они  считают,
что я связан с вами.
   Чарентон кивнул.
   - Так я и думал. Поэтому нас посадили вместе. Очевидно, подыскивают еще
козлов отпущения.
   - Боюсь, что так, - сказал Хоуард.
   Молодой человек встал и отошел к окну.
   - С вами все обойдется, - сказал он наконец; - Улик против  вас  нет  и
взять их неоткуда. Рано или поздно вы вернетесь в Англию. - В  голосе  его
сквозила печаль.
   - А вы? - спросил Хоуард.
   - Я? Мне крышка, - сказал Чарентон. - Насчет меня им все ясно.
   Хоуард не верил своим ушам. Казалось, перед ним разыгрывается  какой-то
спектакль.
   - По-видимому, оба мы в трудном положении, - сказал он наконец. - Может
быть, ваше тяжелее... не знаю. Но вы можете оказать мне одну услугу. -  Он
огляделся по сторонам. -  Если  бы  достать  лист  бумаги  и  карандаш,  я
переписал бы свое завещание. Вы его засвидетельствуете?
   Чарентон покачал головой.
   - Здесь ничего нельзя писать без разрешения немцев, они просто  отберут
написанное. И ни один документ с  моей  подписью  не  дойдет,  до  Англии.
Придется вам найти другого свидетеля, мистер Хоуард.
   - Понимаю, - вздохнул старик, потом сказал: - Если я выберусь отсюда, а
вы нет,  может  быть,  я  сумею  для  вас  что-нибудь  сделать?  Выполнить
какое-нибудь поручение?
   Чарентон усмехнулся.
   - Никаких поручений, - отрезал он.
   - Неужели я ничего не могу сделать?
   Молодой человек быстро взглянул на него.
   - Вы знаете Оксфорд?
   - Прекрасно знаю, - сказал Хоуард. - Вы там бывали?
   Чарентон кивнул.
   - Я был в Ориеле. Это вверх по реке, мы туда часто ходили, там запруда,
мостик, а рядом старая-престарая гостиница, серый каменный дом. Все  время
журчит вода, и рыба скользит в прозрачной глубине, и цветы, повсюду цветы.
   - Вы имеете в виду гостиницу "У форели" в Годстау?
   - Да... "У форели". Вы знаете это место?
   - Конечно, прекрасно знаю. По крайней мере, знал сорок лет назад.
   - Побывайте там как-нибудь в жаркий летний день, - сказал  Чарентон.  -
Посидите на низкой каменной ограде, поглядите на рыбу в пруду и выпейте за
меня кружку пива.
   - Если я вернусь в Англию, я это  сделаю,  -  сказал  Хоуард.  И  опять
оглядел убогую, безвкусную обстановку с претензией на роскошь. - Но  может
быть, я могу кому-нибудь что-то от вас передать?
   Чарентон покачал головой.
   - Нет у меня никаких поручений. А если бы и были, я не  передал  бы  их
через вас. В комнате почти наверняка есть микрофон, и Диссен  подслушивает
каждое наше слово. Потому они и свели нас тут. - Он огляделся. - Микрофон,
вероятно, за одной из этих картин.
   - Вы уверены?
   - Безусловно. - Он повысил голос  и  заговорил  по-немецки:  -  Вы  зря
теряете время, майор Диссен. Этот человек понятия не имеет о моих делах. -
И, чуть помолчав, продолжал: - Но вот что я вам скажу: в  один  прекрасный
день придут англичане и американцы, и вы будете в их власти. Они будут  не
так деликатны, как после прошлой войны. Если вы убьете этого старика,  вас
публично вздернут на виселице,  и  ваш  труп  останется  гнить  на  ней  в
назидание всем другим убийцам.
   Он обернулся к Хоуарду.
   - Пускай слышит, это ему полезно, - спокойно сказал он по-английски.
   Старик встревожился.
   - Напрасно вы так с ним говорили. Это вам не поможет.
   - Мне уже ничто не поможет, -  возразил  Чарентон.  -  Со  мной,  можно
считать, покончено.
   Хоуард поежился от этой спокойной уверенности.
   - Вы раскаиваетесь? - спросил он.
   - Нет, честное слово, нет! - Чарентон мальчишески засмеялся. -  Нам  не
удалось попасть в Адольфа, но мы его здорово напугали.
   Позади отворилась дверь. Оба круто обернулись: вошли немецкий  ефрейтор
и солдат. Солдат прошагал в комнату и остановился возле Хоуарда.  Ефрейтор
сказал грубо:
   - Kommen Sie [идите (нем.)].
   Хоуард встал. Чарентон улыбнулся ему.
   - Что я вам говорил? Прощайте. Желаю удачи!
   - Прощайте, - ответил старик.
   И ничего больше не успел прибавить. Его вытолкали из комнаты. Когда его
вели по коридору к выходу, он  увидел  распахнутую  дверь  и  за  нею  уже
знакомого гестаповца в черном мундире, разъяренное лицо мрачнее  тучи.  Со
сжавшимся  сердцем  Хоуард  вышел  между  конвоирами  на  залитую  солнцем
площадь.
   Его отвели обратно к Николь и детям. Ронни бросился к нему.
   - Маржан учил нас стоять на голове! - выпалил он. - Я уже умею, и  Пьер
умеет. А Биллем нет, и девочки тоже не  могут.  Смотрите,  мистер  Хоуард,
смотрите!
   Дети вокруг стали на головы. Николь тревожно смотрела на Хоуарда.
   - Вас не тронули?
   Старик покачал головой.
   - Они надеялись через меня что-нибудь выведать у молодого  человека  по
фамилии Чарентон.
   И он коротко рассказал ей о том, что произошло.
   - Вот так они и действуют, - сказала Николь. -  Я  слышала  об  этом  в
Шартре. Чтобы добиться своего, они не всегда пытают тело. Они пытают душу.
   Долгий день медленно клонился к вечеру. Взаперти в маленькой камере все
задыхались от жары, и не так-то просто было развлекать  детей.  Им  нечего
было делать, не на что смотреть, и  нечего  было  им  почитать.  Николь  и
Хоуард выбивались из сил, поддерживая мир и прекращая ссоры, и это для них
оказалось даже  отчасти  благом:  некогда  было  раздумывать  о  том,  что
впереди.
   Наконец немецкий солдат принес им ужин - черный кофе  и  длинные  ломти
хлеба. За едой дети развлеклись и отдохнули;  старик  и  девушка  знали  -
насытясь, все скоро захотят спать. Когда солдат вернулся за  посудой,  его
спросили о постелях.
   Он притащил набитые соломой тюфяки, жесткие подушки и всем  по  одеялу.
Николь и Хоуард приготовили постели, и усталые за день дети  сразу  охотно
улеглись.
   Долгие вечерние часы проходили  в  томительном  бездействии.  Старик  и
девушка сидели на своих тюфяках и невесело раздумывали; порой  перекинутся
несколькими словами и снова замолчат. Около десяти собрались спать;  сняли
только верхнее платье, легли и укрылись одеялами.
   Хоуард сносно спал в эту ночь, но Николь почти не  спала.  Очень  рано,
еще до рассвета дверь камеры с грохотом распахнулась. Появился ефрейтор  в
полной форме, со штыком на поясе и в стальной каске. Он потряс Хоуарда  за
плечо.
   - Auf! [Выходи! (нем.)] - приказал он и знаками велел старику встать  и
одеться.
   Николь, немного испуганная, приподнялась на локте.
   - Мне тоже вставать? - спросила она.
   Немец понял, покачал головой.
   Натягивая в полутьме куртку, Хоуард повернулся к девушке.
   - Наверно, опять допрос,  -  сказал  он.  -  Не  тревожьтесь.  Я  скоро
вернусь.
   Николь была глубоко взволнована.
   - Мы с детьми будем вас  ждать,  -  просто  сказала  она.  -  Я  о  них
позабочусь.
   - Знаю, - сказал старик. - Au revoir [до свиданья (фр.)].
   В холодном предутреннем свете его повели через площадь, мимо церкви,  к
большому дому, где вывешен был флаг со свастикой. Привели не в ту комнату,
где допрашивали в первый раз, а вверх по  лестнице.  Когда-то  здесь  была
спальня, и кое-что из обстановки осталось, но кровать  вынесли,  и  теперь
тут была какая-то канцелярия.
   У окна стоял гестаповский офицер в черном мундире, майор Диссен.
   - So, - сказал он. - Опять этот англичанин.
   Хоуард молчал. Диссен сказал что-то  по-немецки  ефрейтору  и  солдату,
которые привели арестованного. Ефрейтор отдал честь,  вышел  и  закрыл  за
собой дверь. Солдат стоял у двери  навытяжку.  В  комнате  уже  разливался
серый свет холодного, пасмурного утра.
   - Подойдите сюда, - сказал гестаповец.  -  Поглядите  в  окно.  Славный
садик, правда?
   Старик подошел. За окном был сад, окруженный  высокой  стеной  красного
кирпича, ее заслоняли фруктовые деревья. Заботливо ухоженный сад,  деревья
уже большие, приятно посмотреть.
   - Да, - негромко сказал Хоуард, - славный сад.
   Чутье подсказывало, что для него расставили какую-то западню.
   - Через несколько минут здесь умрет ваш друг мистер Чарентон, -  сказал
немец. - Если вы ему не поможете, его расстреляют как шпиона.
   Старик посмотрел на него в упор.
   - Не понимаю, зачем вы привели меня сюда, -  сказал  он.  -  Я  впервые
встретил Чарентона вчера, когда вы свели нас вместе. Это очень  храбрый  и
очень хороший молодой человек.  Если  вы  его  расстреляете,  вы  сделаете
дурное дело. Такому человеку следует сохранить  жизнь,  чтобы,  когда  эта
война кончится, он мог работать на благо людям.
   - Очень милая речь, - сказал немец. - Я с вами  согласен,  ему  следует
сохранить жизнь. И он будет жить, если вы ему  поможете.  Он  останется  в
плену до конца войны, ждать уже недолго. Самое большее полгода. Потом  его
освободят. - Гестаповец повернулся к окну; - Смотрите. Его ведут.
   Старик посмотрел в окно. По садовой дорожке конвой  из  шести  немецких
солдат с винтовками вел Чарентона. Командовал фельдфебель;  позади,  сунув
руки в карманы, неторопливо шел офицер. Руки Чарентону не  связали,  и  он
шел очень спокойно.
   Хоуард обернулся к Диссену.
   - Чего вы хотите? Для чего вы заставляете меня на это смотреть?
   - Я велел привести вас сюда, потому что хочу посмотреть, не поможете ли
вы вашему другу в минуту, когда он нуждается в помощи. - Немец  наклонился
к старику. - Послушайте, - он понизил голос,  -  это  же  пустяк,  это  не
повредит ни вам, ни ему. И это ничего не изменит в ходе войны, потому  что
Англия все равно обречена. Если вы скажете мне, каким образом он передавал
сведения из Франции в Англию, вашему майору Кокрейну, я остановлю казнь.
   Он отступил на шаг.
   - Чего тут раздумывать? Рассуждайте здраво. Какой смысл  дать  храброму
молодому человеку умереть, если его можно спасти, чтобы после войны он мог
работать на благо  вашего  отечества.  И  ведь  никто  ничего  не  узнает.
Чарентон останется в тюрьме на месяц или  два,  пока  не  кончится  война;
потом его выпустят. Вам со всеми детьми надо будет остаться во Франции, но
если вы сейчас нам поможете, вам незачем оставаться в тюрьме.  Вы  сможете
преспокойно жить в Шартре вместе с  этой  молодой  женщиной.  Потом  война
кончится, и осенью вы поедете домой. Из Англии не будет никаких  запросов,
ведь к тому времени вся система британского шпионажа рассыплется. Вы ничем
не рискуете, и вы можете спасти жизнь этому молодому человеку. - Он  опять
наклонился к Хоуарду и снова понизил голос: -  Всего  лишь  два  словечка.
Скажите, как он это делал? Он никогда не узнает, что вы сказали.
   Старик расширенными глазами смотрел на гестаповца.
   - Не могу я вам сказать. Я ничего не знаю, это чистая правда.  Я  никак
не был связан с его делами.
   Он сказал это с облегчением. Будь он осведомлен, было бы куда сложнее.
   Майор Диссен отошел от него. Сказал грубо:
   - Вздор. Не верю. Вы  знаете  достаточно,  чтобы  помочь  агенту  вашей
страны, когда он нуждается в вашей  помощи.  Все  туристы  в  любой  чужой
стране знают достаточно. Вы что, дураком меня считаете?
   - Может быть, это верно в отношении немецких туристов, - сказал Хоуард.
- В Англии обыкновенные туристы ничего не знают о шпионаже. Говорю вам,  я
не знаю решительно ничего такого, что помогло бы этому человеку.
   Немец закусил губу.
   - Я склонен думать, что вы сами шпион, - сказал он. -  Вы  шатались  по
всей Франции, переодетый, никому не известно, где вы побывали. Берегитесь.
Как бы и вам не разделить его участь.
   - Если и так, все равно я не  могу  сказать  ничего  ценного  для  вас,
потому что я ничего не знаю, - возразил старик.
   Диссен опять повернулся к окну.
   - У вас не так уж много времени, - сказал он.  -  Минута  или  две,  не
больше. Одумайтесь, пока не поздно.
   Хоуард посмотрел в сад.  Чарентона  поставили  спиной  к  стене,  перед
сливовым деревом. Руки его теперь были связаны за  спиной,  и  фельдфебель
завязывал ему глаза красным бумажным платком.
   - Никто никогда не узнает, - сказал гестаповец. - У вас еще есть  время
его спасти.
   - Я не могу спасти его таким образом, - сказал старик. - Я ровно ничего
не знаю. Но то, что вы делаете, дурно, безнравственно. И в конце концов вы
на этом ничего не выгадаете.
   Гестаповец круто обернулся к нему. Приблизил лицо чуть  не  вплотную  к
лицу старика.
   - Он дал вам поручения, - сказал свирепо. - Воображаете, что вы большой
ловкач, но меня не проведешь. "У  форели"...  пиво...  цветы...  рыба!  За
дурака меня считаете? Что все это значит?
   - Именно то, что он сказал, - ответил Хоуард. - Этот уголок  ему  очень
мил. Вот и все.
   Немец угрюмо отстранился.
   - Не верю, - процедил он сквозь зубы.
   В саду фельдфебель оставил молодого человека у  стены.  Шестеро  солдат
выстроились в ряд напротив него, шагов за десять.  Офицер  подал  команду,
щелкнули затворы.
   - Я не намерен больше тянуть, -  сказал  Диссен.  -  Итак,  вам  нечего
сказать, чтобы спасти ему жизнь?
   Старик покачал головой.
   Офицер в саду поднял голову и посмотрел на окно. Диссен  махнул  рукой.
Офицер повернулся, выпрямился и резко выкрикнул команду. Раздался неровный
залп. Человек у сливового дерева обмяк, упал наземь, тело  дернулось  раза
два и застыло неподвижно.
   Старик отвернулся, еле одолевая  дурноту.  Диссен  отошел  на  середину
комнаты. Часовой по-прежнему бесстрастно стоял у двери.
   - Не знаю, верить ли вашей басне, - хмуро сказал наконец Диссен. - Если
вы шпион, то, во всяком случае, очень ловкий.
   - Я не шпион.
   - Тогда что вы делали во Франции? Зачем  шатались  повсюду,  переодетый
французским крестьянином?
   - Я уже вам говорил Много раз, - устало сказал  старик.  -  Я  старался
вывезти детей в Англию, отправить их к родным или в Америку.
   - Ложь, ложь! - взорвался немец. - Вечно та же ложь! Все вы, англичане,
одинаковы! Упрямы, как мулы! - Он  вытянул  шею  и  кричал  прямо  в  лицо
Хоуарду: - Все вы одна шайка! - Он кивнул на сад  за  окном.  -  Вы  могли
этому помешать, но не помешали.
   - Я не мог помешать вам убить этого юношу. Это на вашей совести.
   - Я не хотел его  убивать,  -  мрачно  сказал  гестаповец.  -  Он  меня
заставил, вы оба заставили. Вы оба виноваты в его смерти. Вы  не  оставили
мне другого выхода.
   Молчание.
   - Все время вы только и делаете, что лжете и  подкапываетесь  под  нас.
Ваш Черчилль и ваш Чемберлен провокаторы, житья нам  не  давали,  это  они
заставили нас воевать. И вы такой же.
   Старик не отвечал.
   Немец немного овладел собой, прошагал через комнату и сел к столу.
   - Сочинили басню с отправкой детей в Америку. Не верю ни одному слову.
   Старик очень, очень устал. Сказал равнодушно:
   - Не в моих силах вас убедить. Но это чистая правда.
   - Вы все еще  утверждаете,  что  хотите  послать  этих  детей  к  вашей
замужней дочери?
   - Да.
   - Где именно она живет в Америке?
   - На Лонг-Айленде, это место называется Бухта.
   - Лонг-Айленд. Там живут богачи. Ваша дочь очень богата?
   - Она замужем за американским дельцом,  -  сказал  старик.  -  Да,  они
состоятельные люди.
   - И вы все еще хотите уверить меня, что богатая женщина приютит у  себя
в доме этих грязных детишек,  которых  вы  тут  подобрали?  -  недоверчиво
сказал немец.
   - Она их приютит, - сказал Хоуард.  И  помедлив,  продолжал:  -  Вы  не
понимаете. Там хотят нам помочь. Когда они принимают  детей,  беженцев  из
Европы, они чувствуют, что делают хорошее дело. И так оно и есть.
   Немец взглянул на него с любопытством.
   - Вы бывали в Америке?
   - Бывал.
   - А не знаете города, который называется Уайтфоллс?
   Хоуард покачал головой.
   - Звучит знакомо, но точно не помню. В каком это штате?
   - В Миннесоте. Далеко Миннесота от Лонг-Айленда?
   - Это на полпути от океана до океана. Пожалуй, около тысячи миль.
   Разговор становится очень странным, подумалось Хоуарду.
   - Теперь насчет мадемуазель, -  сказал  немец.  -  Ее  вы  тоже  хотите
отослать в Америку? Она что, тоже ваше дитя, разрешите узнать?
   Старик покачал головой.
   - Я был бы очень рад, если бы она поехала. Но  она  не  хочет  покидать
Францию. Ее отец - в плену, в ваших руках, мать осталась одна в Шартре.  Я
пытался убедить ее поехать с нами в Англию, но она не хочет. Вам не в  чем
ее обвинить.
   Гестаповец пожал плечами.
   - Это еще вопрос. Она помогала вам в вашей работе.
   - Опять и опять повторяю, я не вел секретной работы,  -  устало  сказал
старик. - Я знаю, вы мне не верите. - Он передохнул. -  За  последние  две
недели у меня была только одна работа: я старался увезти детей  туда,  где
им ничто не грозит.
   Снова молчание.
   - Дайте им уехать в  Англию,  -  тихо  сказал  Хоуард.  -  Дайте  этому
молодому  рыбаку.  Фоке,  отвезти  их  на  его  лодке  в  Плимут  и  дайте
мадемуазель Ружерон отвезти их в Америку. Если  вы  их  выпустите,  я  вам
признаюсь, в чем вам будет угодно.
   Гестаповец злобно уставился на него.
   - Что за вздор. Вы  оскорбляете  германскую  нацию.  Мы  вам  не  шайка
русских, мы не идем на такие сделки.
   Хоуард промолчал. Немец встал и отошел к окну.
   - Не понимаю я вас, - произнес он не сразу. - Пожалуй, надо быть  очень
храбрым человеком, чтобы так сказать.
   Хоуард слабо улыбнулся.
   - Не храбрым, - сказал он. - Только очень старым. Что бы вы со мной  ни
сделали, вы очень мало можете у меня отнять, я свое прожил.
   Диссен не ответил. Сказал что-то по-немецки часовому, и Хоуарда  отвели
обратно в камеру.



        11

   Николь вскочила ему навстречу. Она провела час в  нестерпимой  тревоге,
ее терзал страх за него, дети не давали ни минуты покоя...
   - Что случилось? - спросила она.
   - Того молодого  человека,  Чарентона,  расстреляли,  -  устало  сказал
Хоуард. - Потом меня очень долго допрашивали.
   - Садитесь и отдохните, - ласково сказала Николь. - Скоро нам  принесут
кофе. Вам станет лучше.
   Он опустился на свой свернутый матрас.
   - Николь, - сказал он, - я думаю, есть надежда, что они позволят  детям
уехать в Англию без меня. Если так, вы отвезете их?
   - Я? Ехать в Англию с детьми, без вас? По-моему, это  неудачная  мысль,
мсье Хоуард.
   - Если только это будет возможно, я хотел бы, чтобы вы поехали.
   Она подошла и села рядом.
   - Ради детей хотите или ради меня? - спросила она.
   Что ему было на это ответить?
   - И ради них и ради вас, - сказал он наконец.
   - В Англии у вас друзья, у маленьких англичан  там  родные,  есть  кому
позаботиться о детях, - Николь рассуждала спокойно,  трезво.  -  Вам  надо
только написать письмо и отправить его с ними, если им придется ехать  без
вас. Что до меня, я ведь вам сказала... теперь  мне  в  Англии  не  место.
Здесь моя родина, здесь мои родители, они в беде. И я должна остаться.
   Он печально кивнул.
   - Я боялся, что вы так ответите.
   Полчаса спустя дверь распахнулась и появились два немецких солдата. Они
несли стол. Не без  труда  протащили  его  в  дверь  и  поставили  посреди
комнаты.  Потом  внесли  восемь  стульев  и  с  математической   точностью
расставили вокруг стола.
   Николь и Хоуард изумленно смотрели  на  все  это.  С  тех  пор  как  их
арестовали, они ели, держа тарелки на весу, накладывали еду  из  кастрюли,
поставленной прямо на пол. И вдруг в обращении с  ними  появляется  что-то
новое, что-то странное и подозрительное.
   Солдаты вышли. Вскоре  дверь  снова  отворилась,  и  вошел,  балансируя
подносом, невысокий француз, очевидно, официант из соседнего кафе.  Следом
шагнул немецкий солдат и навис над ним  в  угрожающем  молчании.  Француз,
явно испуганный, накрыл стол скатертью и  принялся  расставлять  блюдца  и
чашки, вместительный кофейник с горячим кофе  и  кувшин  горячего  молока,
свежие булочки, масло, сахар, джем и тарелку нарезанной кружками  колбасы.
Потом быстро, с явным облегчением вышел. Солдат  снова  бесстрастно  запер
дверь.
   Дети нетерпеливо столпились вокруг стола. Хоуард и  Николь  помогли  им
усесться и стали кормить. Девушка взглянула на Хоуарда.
   - Какая вдруг перемена, - тихо сказала она. - Не понимаю, что у них  на
уме.
   Старик покачал головой. Он тоже ничего не понимал. В  глубине  сознания
затаилась догадка, но он не высказал ее  вслух:  должно  быть,  тут  новая
хитрость, у него пытаются выманить признание.  Запугать  его  не  удалось,
теперь его хотят подкупить.
   Дети уплели все, что было на столе, и наелись  досыта.  Через  четверть
часа, все так же под конвоем, опять появился маленький официант; он  убрал
со стола, сложил скатерть и  снова  молча  исчез.  Но  дверь  осталась  не
запертой.
   Вошел один из часовых, сказал:
   - Sie konnen in den Garten gehen [можете выйти в сад (нем.)].
   С тру