именее выносливых  признаки  лучевой  болезни  вполне
могут проявиться недели через две. А то и раньше. - Он чуть помолчал. -  Я
считаю чистейшим безумием откладывать такие важные гонки  на  две  недели.
Сегодня состоится заседание комиссии, там я  все  выскажу.  Какое  же  это
состязание, если  у  половины  гонщиков  начнется  рвота  и  понос.  Тогда
просто-напросто выиграет парень, наименее чувствительный к  радиации.  Так
ведь гонки устраиваются не для этого!
   - Наверно, вы правы, - сказал Дуайт.
   Он оставил Осборна и Холмса в гараже, потому что условился пообедать  с
Мойрой. Джон Осборн предложил  Питеру  пообедать  в  клубе  "На  природе";
немного погодя он вытер  руки  чистым  лоскутом,  снял  комбинезон,  запер
гараж, и они поехали через весь город в клуб.
   - Как ваш дядюшка? - спросил по дороге Питер.
   - Он со своими приятелями изрядно поубавил клубные запасы портвейна,  -
сказал физик. - Конечно, он уже не так здоров. Вероятно, за обедом мы  его
увидим, он теперь бывает в клубе почти каждый  день.  Конечно,  это  стало
проще, раз он опять ездит на своей машине.
   - А бензин где достает?
   - Бог его знает. Вероятно, у военных.  Откуда  теперь  у  всех  берется
бензин? Думаю, он продержится до конца, хотя поручиться не могу.  Пожалуй,
портвейн поможет ему протянуть дольше нас с вами и еще очень многих.
   - Портвейн?
   Джон Осборн кивнул.
   - Видимо, спиртное усиливает нашу сопротивляемость радиации.  Вы  этого
не знали?
   - То есть, если хорошенько проспиртоваться, будешь жить дольше?
   - На считанные дни. Дядюшку Дугласа, пожалуй, раньше  хватит  удар.  На
прошлой неделе я уж думал, портвейн его одолевает, но  вчера  он  выглядел
очень недурно.
   Они поставили машину перед клубом и вошли. Дул холодный  ветер,  и  сэр
Дуглас Фрауд устроился  в  зимнем  саду.  Он  беседовал  с  двумя  старыми
приятелями, рядом на столике ждал бокал хереса. Завидев вошедших, он хотел
было встать, но по просьбе Джона отказался от попытки.
   - Что-то я становлюсь неповоротливый, - сказал он. - Придвигайте стулья
и выпейте хересу. С полсотни бутылок амонтильядо еще осталось.  Нажми  вон
кнопку.
   Джон нажал кнопку звонка и вместе с Питером подсел к дядюшкиному столу.
   - Как ваше здоровье, сэр?
   - Да так себе. Наверно, тот лекарь был прав. Он сказал, если я  вернусь
к прежним привычкам, мне не протянуть и полгода, и это чистая правда. Но и
он протянет не дольше, и  ты  тоже.  -  Старик  хихикнул.  -  Говорят,  ты
добился, чего хотел, - выиграл автомобильные гонки.
   - Не совсем, я пришел вторым.  Но  теперь  имею  право  состязаться  за
Большой приз.
   - Ну, смотри не разбейся. Хотя, в сущности, какая разница. Слушай,  тут
кто-то рассказывал, что уже дошло до Кейптауна. По-твоему, это верно?
   Племянник кивнул.
   - Да, верно. У них это уже  несколько  дней.  Хотя  радиосвязь  еще  не
прервалась.
   - Значит, до них дошло раньше, чем до нас?
   - Да, так.
   - Значит, вся Африка уже кончилась или кончится раньше, чем это  дойдет
до нас?
   Джон Осборн усмехнулся.
   - Ждать недолго. Похоже, примерно через  неделю  всей  Африке  конец...
Насколько мы  могли  установить,  под  занавес  темп  убыстряется.  Трудно
сказать, ведь когда в каком-то месте вымерло  больше  половины  населения,
связь обычно обрывается и мы уже не знаем толком, что происходит.  К  тому
времени обычно перестают работать электростанции и  все  прочее,  иссякает
продовольствие.  Видимо,  оставшаяся  половина  жителей   вымирает   очень
быстро... Но, как я уже сказал, что происходит в конце, мы точно не знаем.
   - Ну, я полагаю, оно к лучшему, - рассудил генерал. - Скоро мы  и  сами
узнаем. - И прибавил не сразу:  -  Значит,  была  Африка,  да  вся  вышла.
Когда-то, младшим офицером, еще до первой мировой  войны,  я  там  недурно
проводил время. Только мне всегда был не по вкусу этот  ихний  апартеид...
Стало быть, мы кончимся последними?
   - Не совсем, - возразил Джон. - Но последний из больших  городов  будет
наш. Уже есть случаи заболевания в Буэнос-Айресе и Монтевидео и два-три  в
Окленде. После нас еще недели две просуществуют Тасмания  и  южный  остров
Новой Зеландии. После всех умрут индейцы на Огненной Земле.
   - А что с Антарктидой?
   Физик покачал головой.
   - Насколько нам известно, там сейчас никого нет. Но это не значит,  что
всей жизни на Земле настал конец. Ничего подобного.  Здесь,  в  Мельбурне,
жизнь будет продолжаться еще долго после нас.
   Все изумленно уставились на него.
   - Какая жизнь? - спросил Питер.
   Джон Осборн весело улыбнулся.
   - Кроличья.  Самое  жизнестойкое  существо,  насколько  мы  знаем,  это
кролик.
   Багровея от гнева, генерал Фрауд выпрямился в кресле.
   - То есть как, нас переживут кролики?
   - Вот именно. Примерно на год. Их  сопротивляемость  радиации  примерно
вдвое выше нашей. На будущий год кролики расплодятся по всей  Австралии  и
станут поедать все, что растет на полях и в огородах.
   - Так, по-твоему, кролики нас обставят? Будут жить припеваючи, когда мы
все перемрем?
   Джон Осборн кивнул.
   - И собаки нас переживут. Мыши продержатся еще дольше, но  меньше,  чем
кролики. Насколько мы понимаем, кролики всех  перещеголяют,  они  сдадутся
последними. - Он помолчал. - Разумеется, под  конец  умрут  все.  К  концу
будущего года все живое сгинет.
   Генерал снова откинулся на спинку кресла.
   - Кролики! Мы их и стреляли, и травили, сколько сил и средств извели, а
под конец, не угодно ли, они берут  над  нами  верх!  -  Он  повернулся  к
Питеру. - Нажмите кнопку, звонок у вас под рукой.  Я  перед  обедом  выпью
коньяку с содовой. Нам всем сейчас не повредит коньяк с содовой.


   Мойра Дэвидсон и Дуайт расположились за столиком в уголке  ресторана  и
заказали обед. Потом она спросила:
   - Вы чем-то озабочены, Дуайт?
   - Не очень. - Он вертел в руках вилку.
   - Расскажите.
   Дуайт поднял голову.
   - Под моим командованием есть еще один  корабль  Соединенных  Штатов  -
"Меч-рыба", он стоит в Монтевидео. Сейчас там становится  жарко.  Три  дня
назад я радировал капитану, спросил, не может ли он отчалить и дойти сюда.
   - Что же он ответил?
   - Что это невозможно. Слишком крепки связи с берегом, так он выразился.
Иначе говоря, с девушками, то же, что и на "Скорпионе". Он говорит  -  при
крайней необходимости попытался бы, но пришлось бы там  оставить  половину
команды. - Дуайт взглянул на нее. - Это бессмысленно. С половиной  команды
корабль не смог бы двигаться.
   - И вы сказали, чтоб он остался там?
   Дуайт ответил не сразу:
   - Да.  Я  приказал  вывести  "Меч-рыбу"  из  двенадцатимильной  зоны  и
затопить в открытом море, где поглубже. - Взгляд его прикован был к зубцам
вилки. - Не знаю, правильно ли я поступил. Мне подумалось, так  решили  бы
наши военно-морские власти - чтоб я не оставлял  корабль,  битком  набитый
секретной техникой, болтаться в чужих водах. Пусть даже на нем не будет ни
одного человека. - Он мельком вскинул глаза на Мойру. - Итак,  численность
американских морских сил опять уменьшилась.  Было  два  корабля,  остается
один.
   Долгую минуту оба молчали.
   - И вы то же проделаете со "Скорпионом"? - спросила наконец Мойра.
   - Думаю, да. Я хотел бы отвести его назад в  Штаты,  но  не  получится.
Слишком крепки связи с берегом, как сказал мой собрат.
   Им подали обед.
   - Дуайт, - начала Мойра, когда официант отошел, - у меня есть идея.
   - А именно, детка?
   - В этом году ловить форель разрешается раньше  обычного,  с  ближайшей
субботы. Может быть, вы свезете меня на субботу и воскресенье  в  горы?  -
Она слабо улыбнулась. - Ловить рыбу, Дуайт, именно  ловить  рыбу.  Ни  для
чего другого. На берегу Джемисона так славно.
   Он замялся.
   - Джон Осборн думает, в этот день будут Большие гонки.
   Мойра кивнула.
   - Я тоже так думала. Вы предпочитаете посмотреть гонки?
   Дуайт покачал головой.
   - А вы?
   - Нет. Не хочу больше смотреть, как гибнут люди. Через неделю-другую мы
еще на это насмотримся.
   - Вот и у меня такое чувство. Не хочу я  видеть  гонки,  да  вдруг  еще
пришлось бы увидеть, как разобьется Джон. Предпочел бы  половить  рыбу.  -
Дуайт посмотрел девушке прямо в глаза. - Только одно,  детка.  Я  не  хочу
ехать, если эта поездка будет вам тяжела.
   - Тяжела не будет, - возразила Мойра. - В том смысле, как  вы  думаете,
не будет.
   Дуайт оглядел переполненный ресторан.
   - Уже совсем скоро я вернусь домой, - сказал он. - Давным-давно  я  там
не был, но скоро это все кончится. Вы ведь знаете. Дома у меня жена, я  ее
люблю, и два года разлуки я был перед нею  чист.  Теперь,  когда  остались
считанные дни, я не хотел бы все испортить.
   - Знаю, -  сказала  Мойра.  -  Я  всегда  это  знала.  -  И,  помолчав,
прибавила: - Вы мне очень помогли, Дуайт.  Бог  весть,  что  бы  было,  не
появись вы. Наверно, когда умираешь с  голоду,  лучше  ломтик  хлеба,  чем
вовсе ни крошки.
   Дуайт наморщил лоб.
   - Не понял, детка.
   - Неважно. Неохота мне затевать дрянную интрижку, если через неделю, от
силы через десять дней я умру. У меня тоже есть кое-какие понятия о  чести
- по крайней мере теперь появились.
   Он улыбнулся ей:
   - Мы можем испробовать удочку Дуайта-младшего.
   - Так и думала, что вам этого захочется. Я могу захватить  свою  удочку
для ловли на муху, но рыболов из меня неважный.
   - А искусственные мухи и поводки у вас есть?
   - Мы это называем  нахлыстом.  Не  уверена.  Поищу,  может  быть,  дома
найдется.
   - Поедем машиной, правда? Это далеко?
   - Думаю, нам понадобится бензина миль на пятьсот.  Но  вы  об  этом  не
беспокойтесь. Наверно, папа позволит мне взять его машину, у него исправен
стандартный большой "форд", а в  сарае  в  сене  припрятано  чуть  не  сто
галлонов бензина.
   Дуайт опять улыбнулся.
   - Вы все обдумали. А где мы остановимся?
   - Пожалуй, в гостинице. Конечно, она скромная, места ведь - глушь,  но,
по-моему, это лучший выбор. Можно снять летний домик, но там, наверно, два
года никто не жил, и нам придется все время хозяйничать. Лучше я позвоню в
гостиницу и закажу номер. Две комнаты.
   - Ладно, а мне придется ловить старшину Эдгара, выясню,  можно  ли  мне
обойтись без него, только воспользоваться служебной  машиной.  Не  уверен,
что я имею право сам ее водить.
   - Разве теперь это так важно? Просто возьмите машину и езжайте.
   Он покачал головой.
   - Вот этого я не хочу.
   - Да почему бы и нет, Дуайт? То есть это неважно, мы оба можем  поехать
на "форде". Но раз вам  предоставили  машину,  уж  конечно  вы  можете  ею
пользоваться. Через две недели все мы умрем. Тогда  она  вовсе  никому  не
понадобится.
   - Знаю... Просто я до самого конца  хочу  поступать  как  должно.  Если
установлен какой-то порядок, я ему подчиняюсь. Так я  воспитан,  детка,  и
меняться поздновато. Если офицеру  не  положено  брать  служебную  машину,
чтобы съездить на субботу и воскресенье с девушкой  в  горы,  я  этого  не
сделаю. На борту "Скорпиона" даже в последние пять минут не будет ни капли
спиртного. Вот как обстоят дела, а потому давайте я  спрошу  для  вас  еще
стаканчик, - докончил он с улыбкой.
   - Что ж, видно, поедем на "форде". Трудный вы человек, хорошо, что я не
моряк и не служу у вас под началом. Нет, спасибо, Дуайт, пить я не  стану.
Сегодня у меня первый экзамен.
   - Первый экзамен?
   Мойра кивнула.
   -  Надо  застенографировать  под  диктовку  пятьдесят  слов  в  минуту.
Застенографировать, а потом перепечатать на машинке, и позволяется сделать
там и тут не больше чем по три ошибки. Это очень трудно.
   - Еще бы. Из вас выйдет отличная машинистка-стенографистка.
   Мойра слабо улыбнулась.
   - Пятьдесят слов в минуту - это далеко не отличная  работа.  Более  или
менее прилично - если умеешь записать сто двадцать слов в  минуту.  -  Она
вскинула голову. - Хотела бы я как-нибудь съездить в Америку повидать вас.
Я хочу познакомиться с Шейрон, лишь бы она захотела познакомиться со мной.
   - Она захочет, - сказал Дуайт. - Думаю, она уже теперь вам благодарна.
   Мойра опять слегка улыбнулась.
   - Ну, не знаю. Женщины по-всякому ведут себя из-за мужчин. А  если  мне
приехать в Мистик, найдутся там курсы машинописи и  стенографии,  смогу  я
доучиться?
   Дуайт с минуту подумал.
   - Не в самом  Мистике.  Но  в  Новом  Лондоне  сколько  угодно  учебных
заведений по любым специальностям. И это всего миль пятнадцать от нас.
   - Я бы приехала только  на  полдня,  -  задумчиво  сказала  девушка.  -
Хочется посмотреть, как Элен прыгает на "кузнечике".  Но  потом,  наверно,
лучше вернуться домой.
   - Шейрон очень огорчится, детка. Она наверняка захотела бы, чтобы вы  у
нас погостили.
   - Это вы так считаете. А я сильно сомневаюсь.
   - Пожалуй, к тому времени все станет по-другому, - сказал Дуайт.
   Мойра медленно наклонила голову.
   - Возможно. Хотела бы я так думать. Что ж, скоро мы все узнаем.  -  Она
взглянула на ручные часы. - Мне пора, Дуайт, не то я опоздаю на экзамен. -
Она взяла перчатки и сумочку. -  Вот  что,  я  попрошу  у  папы  "форд"  и
галлонов тридцать бензина.
   Дуайт колебался.
   - Я выясню насчет моей машины. Не  хочется  мне  так  надолго  забирать
машину у вашего отца, да еще столько горючего в придачу.
   - А папе она не нужна.  Она  уже  две  недели  на  ходу,  а  ездил  он,
по-моему, только два раза. Пока еще есть время, он старается побольше  дел
переделать на ферме.
   - Чем он сейчас занят?
   - Огораживает рощу - ту, где сорок  акров.  Выкапывает  старые  столбы,
ставит новый  забор.  Длиной  метров  триста  с  хвостиком.  Значит,  надо
выкопать почти сотню ям под столбы.
   - В Уильямстауне работы поменьше. Если ваш отец не  против,  я  мог  бы
приехать и помочь.
   - Я ему скажу. Позвоню вам сегодня вечером, около восьми, ладно?
   - Прекрасно. - Дуайт проводил ее  до  дверей.  -  Желаю  успешно  сдать
экзамен.
   Никаких обязательств на сегодня у него не было. Проводив  Мойру,  он  в
нерешимости  постоял  у  входа  в  ресторан  -  куда  податься?   Безделье
непривычно  и  утомительно.  В  Уильямстауне  делать  совершенно   нечего,
авианосец мертв, по сути, мертва и подводная лодка. Приказа он не получал,
но ясно - в плаванье ей уже не выходить;  Южная  Америка  и  Южная  Африка
отпали, а больше идти некуда, разве что в Новую Зеландию. Половину команды
он на целую неделю отпускает, следующую неделю свободна  другая  половина;
из дежурной половины заняты на лодке только человек десять -  поддерживают
чистоту и порядок, остальным разрешается дневная отлучка на берег. Никакие
радиограммы, требующие ответа, теперь не приходят; раз в неделю полагается
подписать несколько официальных  заявок  на  снабжение,  хотя  все  нужные
"Скорпиону" припасы и материалы выдаются с портовых  складов  безо  всяких
бумажек. Не хочется это признавать, но ведь  ясно:  подлинная,  деятельная
жизнь его лодки кончена, как и его собственная жизнь. И нет ничего взамен.
   Мелькнула мысль пойти в клуб "На природе", но Дуайт  ее  отбросил,  ему
там  делать  нечего.  И  он  пошел   в   квартал   городских   гаражей   и
автомастерских,  там  наверняка  застанешь  Джона  Осборна  в  трудах  над
"феррари"; пожалуй, там найдется работа и для  него.  В  Уильямстаун  надо
вернуться к восьми, когда позвонит Мойра, до тех пор он свободен. А завтра
поедем Помогать ее отцу ставить новый забор, необходимо  чем-то  занять  и
голову и руки.
   По пути в центр Дуайт  зашел  в  магазин  спортивных  товаров  спросить
удочки и искусственных мух.
   - К сожалению, сэр, у нас ничего не осталось, - сказал ему продавец.  -
Могу предложить несколько крючков, если  все  прочее  у  вас  имеется.  За
последние дни у нас все как есть раскупили, ведь начинается сезон ловли, а
других уже не предвидится. Что ж, как я сказал жене, это даже приятно. Что
перед концом почти весь товар распродан. Бухгалтеры да контролеры остатков
не любят, хотя, пожалуй, теперь уже им это без  разницы.  Чудно,  как  все
обернулось.
   Дуайт пошел дальше. В кварталах, где торговали  всякой  механикой,  еще
стояли в витринах автомобили, самоходные косилки и прочее, но магазины  на
замке, витрины запыленные, и все, что в них выставлено,  заросло  пылью  и
грязью. И на улицах теперь грязь, мусор, всюду валяется  бумага  и  гнилые
овощи - очевидно, мусорщики не работают уже  не  первый  день.  Еще  ходят
трамваи, но  в  городе  ощутима  запущенность  и  дурно  пахнет;  все  это
напоминает не достроенный толком город в  какой-нибудь  восточной  стране.
Моросит несильный дождь, небо затянуто тучами; в двух-трех местах  уличные
водостоки забиты, и поперек дороги разлились огромные лужи.
   Вот и  гаражи,  дверь  распахнута,  Джон  Осборн  с  двумя  помощниками
поглощен работой; тут же и Питер Холмс, он без кителя,  отмывает  какие-то
безымянные, непонятные части "феррари" в керосине, а керосин сейчас дороже
ртути. Самый воздух гаража  насыщен  неутомимой  бодростью,  и  у  Тауэрса
теплеет на сердце.
   - Я так и думал, что вы  заглянете,  -  говорит  ему  физик.  -  Пришли
поработать?
   - Ясно, - отозвался Дуайт. - На город мне и смотреть тошно. Дадите  мне
хоть какое-нибудь дело?
   - Дадим. Помогите Биллу Адамсу насадить новые покрышки на  все  колеса,
какие отыщете.
   И он показал  на  стопку  новеньких  гоночных  покрышек;  кругом  везде
валялись металлические ободья.
   Дуайт с благодарностью снял пиджак.
   - У вас много колес.
   - Кажется, одиннадцать. Снятые с "мазерати" в точности такие, как наши.
И на каждое колесо, сколько есть, я хочу поставить  новую  покрышку.  Билл
работает на заводе и знает, как это делается, но ему нужна подмога.
   Американец засучил рукава. Спросил Питера:
   - Он и вас впряг в работу?
   Холмс кивнул.
   - Но мне скоро придется уехать. У Дженнифер режутся зубы, и она два дня
плачет в голос, просто невыносимо. Я сказал Мэри, извини, мол, мне сегодня
надо на службу, но обещал к пяти вернуться.
   Дуайт улыбнулся.
   - Предоставили ей сносить детский плач?
   Питер кивнул.
   - Я купил садовые грабли и пузырек укропной воды. Но к пяти  надо  быть
дома.
   Через полчаса он простился и поехал в своей маленькой машине в  Фолмут.
Домой явился вовремя и застал Мэри в  гостиной,  а  во  всем  доме  -  вот
чудеса! - полнейшую тишину.
   - Как Дженнифер? - спросил он.
   Мэри прижала палец к губам.
   - Спит, - прошептала  она.  -  Уснула  после  обеда  и  с  тех  пор  не
просыпалась.
   Питер пошел к спальне, жена за ним. Шепнула:
   - Только не разбуди ее.
   - Ни за что на свете, - шепотом  ответил  он.  Постоял  над  кроваткой,
глядя на мирно спящего ребенка. И прибавил: - Не похоже, что у нее рак.
   Они возвратились в гостиную, тихонько  притворили  за  собой  дверь,  и
Питер отдал жене подарки.
   - Укропной воды у меня - хоть залейся, но Дженнифер давно ее  не  пьет.
Ты на три месяца отстал от жизни. А грабли - прелесть.  Как  раз  то,  что
нужно, наша лужайка вся  засыпана  сучками  и  сухими  листьями.  Вчера  я
пробовала подбирать их просто руками, но потом очень ломит спину.
   Они выпили по рюмочке; немного погодя Мэри сказала:
   - Бензин у нас теперь есть, может быть, купим самоходную косилку?
   - Они стоят кучу денег, - машинально возразил Питер.
   - Разве теперь это важно? А косилка была  бы  таким  облегчением,  ведь
наступает лето. Конечно, наша лужайка небольшая, но  ручной  косилкой  так
тяжело косить, а ты, может быть,  опять  уйдешь  в  море.  Нам  бы  совсем
маленькую  самоходную,  чтобы   мне   самой   с   ней   управляться.   Или
электрическую.  У  Дорис   Хейнс   электрическая,   такая   совсем   легко
запускается.
   - Дорис по крайней мере трижды перерезала провод, и ее  чуть  не  убило
током.
   - Надо с машинкой обращаться  осторожно,  и  ничего  не  случится.  Так
славно бы ее купить.
   Питер не понимал, живет она в  каком-то  своем  воображаемом  мире  или
просто не хочет признавать действительность. Что ж, он любит  жену  такую,
как она есть. Может быть, косилка эта ни разу не пригодится,  но  Мэри  ей
порадуется.
   - В среду, когда поеду в  город,  я  поищу  косилку,  -  сказал  он.  -
Самоходных-то сколько угодно, а насчет электрических -  не  уверен.  -  Он
помолчал, припоминая. - Боюсь, электрическую уже не отыскать. Их, конечно,
бросились раскупать, когда не стало бензина.
   - Годится и маленькая самоходная, Питер. Ты мне  только  покажешь,  как
пустить ее в ход.
   Он кивнул.
   - Вообще-то с ними управляться не сложно.
   - И еще нам бы нужна садовая скамейка, - сказала Мэри. - Знаешь, такая,
что можно и на зиму там оставить, а в хороший погожий  денек  посидеть.  Я
вот думала, как бы славно поставить такую скамейку в тени в том углу,  где
земляничное дерево. Лето, видно,  будет  ужасно  жаркое.  А  на  скамейке,
наверно, можно будет сидеть круглый год.
   Питер кивнул.
   - Неплохая мысль.
   Когда настанет лето, скамейка уже никому не понадобится, но не будем об
этом. Перевозка - вот задача. Маленьким "моррисом"  можно  везти  скамейку
только если взгромоздить на крышу, а тогда она расцарапает эмаль; впрочем,
можно толстым слоем подостлать что-нибудь мягкое.
   - Сперва купим косилку, а там посмотрим, сколько у нас останется денег.
   Назавтра Питер повез жену в Мельбурн покупать косилку; Дженнифер  взяли
с  собой,  пристроив  ее  переносную  корзинку  на  заднем  сиденье.  Мэри
несколько недель не бывала в городе, и вид улиц ужаснул ее и расстроил.
   - Что случилось, Питер, почему все в таком состоянии?  Какая  грязь,  и
пахнет отвратительно.
   - Наверно, мусорщики больше не работают, - заметил он.
   - Но как же можно было  до  этого  довести?  Почему  они  не  работают?
Забастовка, что ли?
   - Просто все понемногу останавливается. Вот и я не работаю.
   - Флот другое дело. Ты моряк. - Питер засмеялся. - Нет, я хочу сказать,
ты на много месяцев уходишь в море, а потом получаешь отпуск. У мусорщиков
другая служба. Они работают каждый день. По крайней мере так должно быть.
   Питер больше ничего не мог ей  разъяснить,  и  они  поехали  дальше,  к
большому магазину металлических изделий. Тут было очень мало посетителей и
совсем мало продавцов. Холмсы оставили дочку в машине  и  прошли  в  отдел
садовых инструментов, не сразу удалось разыскать продавца.
   - Самоходные косилки? - переспросил он.  -  Они  в  соседнем  зале,  за
аркой. Посмотрите, найдется ли для вас подходящая.
   Они последовали его совету и выбрали  маленькую,  с  захватом  всего  в
двенадцать дюймов. Питер посмотрел на ярлык с ценой, подхватил  косилку  и
направился к продавцу.
   - Я возьму эту, - сказал он.
   - Вот и ладно, - был ответ. -  Хорошая  косилочка.  -  Продавец  желчно
усмехнулся. - Прослужит вам всю жизнь.
   - Сорок семь фунтов и десять центов, - сказал Питер.
   - По мне, платите хоть апельсиновой коркой. Мы сегодня закрываемся.
   Моряк отошел к  столу  выписывать  чек.  Мэри  осталась,  заговорила  с
продавцом:
   - А почему вы закрываетесь? Разве люди больше ничего не покупают?
   Он фыркнул.
   - Отчего же - и приходят, и покупают. Только продавать-то почти нечего.
Но я не собираюсь тут торчать до последнего, и другие  служащие  тоже.  Мы
это вчера порешили на  собрании,  а  потом  и  управляющему  так  сказали.
Осталось-то всего ничего, две  недели.  Нынче  вечером  администрация  эту
лавочку прикроет.
   Подошел Питер, подал продавцу чек.
   - Ладненько, - сказал тот. - Вот только получать по нему будет  некому.
В конторе народу никого не останется. Пожалуй, выдам я вам расписку, а  то
на будущий год потянут вас в суд за неуплату...
   Он нацарапал расписку и повернулся к другому покупателю.
   Мэри передернуло.
   - Пойдем отсюда, Питер, поедем домой. В городе мерзко и запах ужасный.
   - А хочешь, где-нибудь пообедаем? - Питер подумал, что ей приятно будет
побывать в ресторане или в клубе.
   Мэри покачала головой.
   - Лучше сейчас же поедем домой, там и пообедаем.
   Молча  поехали  они  прочь,  в  свой  маленький,   светлый   при   морс
кий-городок. Дома, в их скромном жилище на горе к Мэри  отчасти  вернулось
душевное равновесие: все  здесь  до  мелочей  знакомое,  привычное,  здесь
чистота, которой она, хозяйка, так гордится, и заботливо ухоженный  садик,
и  так  славно  смотреть  на  просторную,  чистую  бухту.   Здесь   ты   в
безопасности.
   Пообедали, и, закурив сигарету, прежде чем приняться за  мытье  посуды,
Мэри сказала:
   - Знаешь, наверно, мне никогда больше не захочется в Мельбурн.
   Питер улыбнулся:
   - Начинает отдавать свинарником, да?
   - Просто мерзость! - вспылила Мэри. - Все закрыто, и грязь, и вонь. Как
будто уже настал конец света.
   - До конца света, знаешь ли, уже недалеко, - заметил Питер.
   Мэри ответила не сразу:
   - Знаю. Ты все время об этом твердишь. - Она подняла  глаза,  встретила
взгляд мужа. - Скоро это будет?
   - Примерно через две недели. Это ведь не то что щелкнет выключатель - и
все.  Люди  заболевают,  но,  конечно,  не  все  в  один  день.  Некоторые
выдерживают дольше других.
   - Но под конец погибнут все? - тихо спросила  Мэри.  -  Это  никого  не
минует?
   Питер кивнул.
   - Под конец - никого.
   - А большая разница между людьми? Когда кто заболевает?
   Он покачал головой.
   - Толком не знаю. Наверно, через три недели всех свалит.
   - Через три недели от сегодняшнего дня или  после  того,  как  заболеет
самый первый?
   - Я имею в виду - после первого случая.  Но  точно  не  знаю.  -  Питер
помолчал. - Возможно, сперва заболевают в легкой форме и поправляются.  Но
дней через десять, через две недели заболеешь опять.
   - Значит, нельзя ручаться, что мы с тобой заболеем в  одно  время?  Или
Дженнифер? Любой из нас может заболеть в любую минуту?
   Питер кивнул.
   - Так оно и есть. Приходит твой час и надо его встретить.  В  сущности,
мы же всегда это знали, только не думали об этом, потому что молоды. Могло
же случиться, что Дженнифер умерла бы раньше нас с тобой или  я  -  раньше
тебя. В общем, это не ново.
   - Да, пожалуй. Только я надеюсь, что мы все умрем в один день.
   Питер взял ее за руку.
   - Очень может быть. Но... нам повезет. - Он  поцеловал  жену.  -  Давай
вымоем посуду. - Взгляд его упал на новую покупку. - А потом можно скосить
траву на лужайке.
   - Трава совсем мокрая, - грустно сказала Мэри. - Косилка заржавеет.
   - А мы ее просушим у камина в  гостиной.  Я  не  дам  ей  заржаветь,  -
пообещал Питер.


   Дуайт Тауэрс провел субботу и воскресенье у Дэвидсонов,  и  оба  дня  с
утра и дотемна работал - мастерил ограду.  За  тяжелым  физическим  трудом
легчало на душе,  на  время  отпускало  неизменное  напряжение,  но  Дуайт
заметил - хозяин  глубоко  озабочен.  Кто-то  ему  рассказал,  как  упорно
организм кролика сопротивляется радиации. Сами по себе  кролики  не  очень
его волновали, в Харкауэе, хвала хозяину, они почти не водились;  но  если
эти пушистые грызуны меньше всех подвержены лучевой, болезни, спрашивается
- а как насчет рогатого скота? Что-то будет с его, Дэвидсона, стадом?
   И как-то вечером он поделился с американцем своей тревогой.
   - Раньше я про это не думал, - сказал он. - Я думал, мои быки и  коровы
помрут, когда и мы. Но получается, вроде они протянут дольше. А  насколько
дольше, ни у кого узнать  не  могу.  Похоже,  ученые  этого  не  выяснили.
Сейчас-то, понятно, я даю своим и сено, и силос, в наших горах  в  обычные
годы давать корм надо до конца сентября - примерно  полкипы  сена  в  день
каждой корове. Я по опыту знаю, иначе нельзя содержать  скотину  в  лучшем
виде. А если людей на ферме никого не останется,  тогда  как  же?  Ума  не
приложу.
   - Ну, а если  сарай,  где  у  вас  сено,  оставить  открытым  и  пускай
кормятся, когда захотят?
   - Я уж думал про это, но скотине самой прессованную кипу не растрепать.
А растреплет, так тут же затопчет и загубит. - Дэвидсон помолчал. - Я  все
гадал да прикидывал, нельзя ли какую-нибудь механику приспособить с часами
да с проволокой под электрическим током... Но как ни верти, а пришлось  бы
оставить месячный запас сена без крыши, на выгоне, под  дождем.  Не  знаю,
что и делать.
   Он поднялся.
   - Давайте-ка налью вам виски.
   - Спасибо, немножко. Задача, конечно, не из легких, - вернулся Тауэрс к
разговору о сене. - И даже нельзя написать в газеты и узнать, может  быть,
кто-нибудь что-то и придумал.
   Он пробыл у Дэвидсонов до утра вторника, потом вернулся в  Уильямстаун.
Несмотря на  все  старания  боцмана  и  дежурного  офицера,  команда,  что
оставалась в порту,  начала  разлагаться.  Два  матроса  не  вернулись  из
отпуска, об одном говорили, будто он убит в уличной драке,  но  правда  ли
это - не доказано. Одиннадцать матросов вернулись из отпуска пьяными, надо
их проучить, а капитан понятия  не  имел,  какая  тут  возможна  кара.  Не
пускать больше на берег, когда на борту людям  делать  нечего,  а  впереди
всего-то недели  две  -  разве  не  бессмыслица?  Тауэрс  решил  подержать
провинившихся на гауптвахте, пока они не протрезвеют, а сам он не  подыщет
какой-то выход; потом велел привести их и выстроить на юте.
   - Придется вам выбирать, - сказал он. - Времени у всех в обрез,  что  у
вас, что у меня. Сегодня вы состоите в экипаже подводной лодки Соединенных
Штатов "Скорпион", а  это  -  последнее  годное  к  плаванию  судно  флота
Соединенных Штатов. Либо оставайтесь в  команде,  либо  с  позором  будете
списаны с корабля.
   И, выждав минуту, продолжал:
   - Впредь всякий, кто явится из отпуска  пьяный  или  с  опозданием,  на
следующий день будет уволен. А когда  я  говорю  "уволен",  это  значит  -
уволен в два счета и с позором. Я в два счета велю снять с  вас  форменную
одежду, выставлю из порта в одних трусах, и тогда мерзните и пропадайте  в
Уильямстауне, воля ваша, флоту Соединенных Штатов больше нет до вас  дела.
Вы слышали - идите и подумайте. Разойдись!
   Назавтра проштрафился только один матрос, Тауэрс выставил его из  порта
на произвол судьбы в одном белье.  На  этом  подобного  рода  неприятности
кончились.
   Рано  утром  в  пятницу  со  старшиной-водителем  за  рулем  служебного
"шевроле"  он  выехал  из  доков  и  отправился  в  город,  к  гаражам  на
Элизабет-стрит. Как он и думал, Джон Осборн уже  орудовал  там  над  своим
"феррари"; машина стояла сверкающая, в полной  исправности,  явно  готовая
хоть сию минуту погнаться за победой.
   - Я только заглянул мимоездом,  -  сказал  Дуайт.  -  Хочу  извиниться,
завтра я не смогу посмотреть, как вы выиграете  гонку.  У  меня  назначено
другое свидание, будем в горах удить форель.
   Физик кивнул.
   - Мойра мне сказала. Удачного вам лова. Завтра на гонках вряд ли  будет
много народу, только сами участники да врачи.
   - А по-моему, зрители должны собраться, ведь это не  рядовые  гонки,  а
самые главные.
   - Очень может быть, что для многих это последняя суббота, когда они еще
здоровы. И они пожелают заняться чем-нибудь другим.
   - А Питер Холмс приедет?
   Джон Осборн покачал головой.
   - Он весь день будет возделывать свой сад. - И докончил неуверенно: - В
сущности, не надо бы мне встревать в эти гонки.
   - Но ведь у вас нет сада.
   Физик криво усмехнулся.
   - Да, но у меня есть старуха мать, а у матери китайский  мопс.  До  нее
только сейчас дошло, что крошка Мин на несколько месяцев ее  переживет,  и
теперь она в отчаянии: что же с ним будет... Проклятое  время.  Буду  рад,
когда все это кончится.
   - Все еще предполагается - в последних числах месяца?
   - Для большинства из нас  еще  раньше.  -  Он  что-то  пробормотал  еле
слышно, потом прибавил: - Помалкивайте об этом. Для меня - завтра.
   - Надеюсь, вы  ошибаетесь,  -  сказал  американец.  -  Не  прочь  бы  я
посмотреть, как вы выиграете этот кубок.
   Осборн с нежностью оглядел свою машину.
   - Скорости ей хватает, - сказал он. -  Она  бы  выиграла,  будь  у  нее
приличный водитель. Но я и есть слабое звено.
   - Буду вас ругать, приносит удачу.
   - Ладно. А вы мне привезите рыбки.
   Тауэрс вышел из гаража, спрашивая себя, увидит ли он Джона Осборна  еще
раз. В машине сказал старшине-водителю:
   -  Теперь  поезжайте  в  Харкауэй,  на  ферму  мистера  Дэвидсона,  под
Бервиком. Вы меня уже однажды туда возили.
   Выехали в предместья, Дуайт откинулся на заднем сиденье, вертел в руках
детскую удочку, оглядывал при тусклом свете зимнего  дня  скользящие  мимо
дома и улицы. Очень скоро, возможно уже через месяц, здесь не останется ни
души, ни одного человека, только собаки да кошки - им, по расчетам ученых,
дается небольшая отсрочка. А вскорости не станет ни собак, ни кошек; опять
и опять будут сменяться лето и зима, и увидят их только эти улицы. Пройдет
время, пройдет и радиоактивность; период полураспада кобальта  около  пяти
лет, значит, не позже, чем через двадцать лет, а пожалуй и раньше, на этих
улицах, в этих домах снова можно было бы жить. Человечеству  суждено  быть
стертым с лица земли, и  мир  опять  станет  чистым,  готовым  без  долгой
проволочки принять более разумных обитателей. Что ж, наверно в  этом  есть
смысл.
   Было еще утро, когда он приехал в Харкауэй;  во  дворе  стоял  наготове
хозяйский "форд", в багажнике полно канистр  с  бензином.  Мойра  уже  его
ждала, на заднем  сиденье  лежал  небольшой  чемодан  со  всяким  рыбацким
снаряжением.
   - Я думаю, выедем до обеда, а по дороге перекусим сандвичами. Дни такие
короткие.
   - Мне это подходит, - сказал Дуайт. - Вы и сандвичи припасли?
   Она кивнула.
   - И пиво тоже.
   - Я вижу, вы все предусмотрели. - Он обернулся к фермеру. - Неловко мне
вот так захватить вашу машину. Может, лучше мы поедем в "шевроле".
   Дэвидсон покачал головой.
   - Мы вчера ездили в Мельбурн. И уж больше, наверно, не поедем. Глаза бы
не смотрели.
   Американец кивнул.
   - Все зарастает грязью.
   - Именно. Нет, берите "форд". Бензина запасено вдоволь, отчего ж им  не
воспользоваться, а мне он, надо думать,  больше  не  понадобится.  Слишком
много хлопот на ферме.
   Дуайт перенес свое снаряжение в "форд", а старшину с "шевроле"  отослал
обратно в порт.
   - Сомневаюсь, чтобы он поехал куда ведено, - задумчиво сказал он, глядя
вслед служебной машине. - Но ритуал мы соблюдаем.
   Стали садиться в "форд". Мойра сказала:
   - За руль - вы.
   - Нет, лучше ведите вы, -  возразил  Дуайт.  -  Я  не  знаю  дороги  и,
пожалуй, еще наскочу на что-нибудь на встречной полосе.
   - Я добрых два года не водила машину, но хотите рискнуть головой - дело
ваше.
   Уселись. Немного осмотревшись. Мойра включила первую  скорость,  и  они
отъехали.
   Вести машину для нее удовольствие, да еще какое! Чем  больше  скорость,
тем сильней ощущение свободы, вырываешься из скованности будней. Вьющимися
по склонам дорогами проехали Дэнделонгские горы, минуя разбросанные там  и
сям загородные дома и  пансионы,  остановились  перекусить  неподалеку  от
Долины лилий, на берегу говорливой речушки. Прояснело, светило  солнце,  в
яркой синеве плыли нечастые белые облака.
   Уплетая сандвичи,  оба  опытным  рыбацким  взглядом  присматривались  к
речушке.
   - Вода мутная, - сказал Дуайт. - Может быть, потому, что время года еще
не то.
   - Да, наверно. Папа так и говорил, что вода будет  слишком  мутная  для
ловли на муху. Он сказал, со спиннингом, пожалуй, что-нибудь и  получится,
и советовал мне порыскать по берегу, поискать червяков, на червяка, может,
и клюнет.
   Тауэрс засмеялся.
   - Если наша  задача  -  наловить  рыбы,  совет  разумный.  Я-то  сперва
попробую на блесну, хочу испробовать, легко ли управляться с этой удочкой.
   - Мне поймать бы одну-единственную  рыбку,  -  не  без  грусти  сказала
Мойра. - Пускай даже плохонькую, такую, что мы ее пустим обратно в  речку.
Если в Джемисоне вода не многим чище, попытаю счастья на червяка.
   - Возможно, там, в горах, вода чище, потому что тает снег.
   - А рыба тоже проживет дольше нас? Как собаки?
   Дуайт покачал головой.
   - Не знаю, детка.
   Поехали дальше, к реке Уорбертон, потом извилистой дорогой, через  лес,
все выше. И спустя часа два оказались на  плато  Мэтлок;  здесь  дорогу  и
поросшие  лесом  горы  вокруг  покрывал  снег;  все   казалось   холодным,
безрадостным. Спустились по  долине  к  городку  Вудс-Пойнт,  потом  опять
вверх, к другой речке. А отсюда через  двадцать  миль  приветливой,  мягко
изгибающейся  долиной  Гоулберна,  перед  самыми   сумерками   выехали   к
Джемисонской гостинице.
   Американца  гостиница  удивила:   беспорядочное   скопище   одноэтажных
деревянных  развалюх,  иные,  видно,  сохранились  еще  со  времен  первых
поселенцев.  Хорошо,  что  он  заказал  комнаты  заранее,  тут   оказалось
полным-полно  заезжих  рыбаков.  Никогда  до  войны,  в  пору   пышнейшего
процветания этой гостиницы, подле нее не  стояло  такое  множество  машин;
внутри, в баре, шла бойкая торговля спиртным. Не без труда Мойра с Дуайтом
отыскали оживленную, раскрасневшуюся хозяйку. Ни на миг  не  смолкая,  она
провела  их  в  заказанные   комнаты   -   маленькие,   неудобные,   дурно
обставленные.
   - Правда, чудесно, столько народу опять  съехалось  порыбачить?  Вы  не
представляете,  какая  тоска  была  последние  два  года,  никто  сюда  не
заглядывал, пройдут в кои веки погонщики с вьючными лошадьми -  и  все.  А
нынче прямо как в прежние времена. Вы  с  собой  полотенце  не  захватили?
Нету?  Пойду  поищу,  -  может,  одно  найдется.  Но  у  нас  уж  так  все
переполнено...
   И все той же радостной  суетливостью  ее  вынесло  из  комнаты.  Тауэрс
проводил ее взглядом.
   - Что ж,  хоть  этой  сейчас  весело.  Пойдемте,  детка,  я  вас  угощу
стаканчиком.
   Они прошли в переполненный бар с провисшим дощатым  потолком,  в  очаге
жарко  пылали  поленья,  хромированных  столов  и  стульев   не   хватало,
водоворотом кружило многочисленных посетителей.
   - Что будете пить, детка?
   - Коньяк! - выкрикнула Мойра, иначе Дуайт не расслышал бы ее сквозь шум
и гам. - Больше нам с вами здесь сегодня делать нечего.
   Он усмехнулся и сквозь толпу стал пробиваться к стойке. Через несколько
минут насилу протолкался обратно,  принес  коньяк  и  виски.  Осмотрелись,
заметили два свободных  стула  у  столика,  на  котором  двое  мужчин  без
пиджаков озабоченно раскладывали рыболовную снасть. Оба подняли  головы  и
кивнули подошедшим Дуайту и Мойре.
   - Будет к завтраку рыба, - заметил один.
   - Встанете спозаранку? - спросил Дуайт.
   Второй мельком взглянул на него.
   - Попозже ляжем спать. Сезон ловли открывается в полночь.
   - И вы сразу пойдете? - с любопытством переспросил Дуайт.
   - Если не повалит сильный снег. Лучшее время для ловли. - Рыбак показал
большую белую искусственную муху, привязанную к крохотному крючку.  -  Вот
моя наживка. Верное дело. Надо опустить в воду раза два,  чтоб  намокла  и
пошла вглубь, а потом забросить подальше. Действует наверняка.
   - А у меня так не ловится, -  сказал  второй.  -  Предпочитаю  лягушат.
Выходишь  к  знакомой  заводи  до  рассвета,  часа  в  два,  с   маленьким
лягушонком, крючок поддеваешь ему под кожу на спине и забрасываешь, пускай
плавает... Вот как я ловлю. Вы сегодня пойдете?
   Дуайт взглянул на Мойру, ответил с улыбкой:
   - Пожалуй, нет. Мы рыбачим при дневном свете, мы не такие мастера -  до
вас нам далеко. И улов наш невелик.
   Собеседник кивнул.
   - Раньше и я был такой. Смотришь на птиц,  на  реку,  да  как  на  воде
солнце играет, поймаешь что-нибудь, не поймаешь  -  неважно.  Иной  раз  и
теперь так посижу. Но потом я втянулся в ночной лов - вот  это  да!  -  Он
вскинул глаза на американца. - Тут в заливчике пониже, за  излучиной  есть
одна рыбина - громадина, я на нее уже два года охочусь. Позапрошлый год  я
ее поймал было на лягушку, так она размотала половину всей моей  лески,  а
потом оборвала ее и ушла. В прошлом году поздно вечером еще  раз  клюнула,
наживка у меня была вроде  искусственного  жука,  так  эта  зверюга  опять
оборвала леску - новенькую, прочнейшую, чистый нейлон.  Эта  рыбина  весит
двенадцать фунтов, не меньше. Но уж теперь она от меня не уйдет,  хоть  бы
пришлось сидеть каждую ночь до самого конца.
   Тауэрс перегнулся к Мойре.
   - Есть у вас желание идти на реку в два часа ночи?
   Девушка засмеялась.
   - Я хочу лечь спать. А вы ступайте, если хотите.
   Он покачал головой.
   - Я не такой страстный рыболов.
   - Вы рыболов из породы выпивающих. Давайте бросим монетку - кому идти и
с боем добывать еще выпивку.
   - Сейчас я вам принесу, - сказал Дуайт.
   Мойра покачала головой.
   - Сидите на месте, вникайте в премудрости рыбной ловли. Я сама  принесу
вам выпить.
   Взяв оба стакана, она пробилась через толпу к стойке и вскоре вернулась
к столику подле очага. Дуайт встал ей навстречу, спортивная куртка на  нем
распахнулась. Передавая ему бокал, Мойра сказала тоном строгого судьи:
   - У вас на джемпере не хватает пуговицы!
   Дуайт оглядел себя.
   - Знаю. Она отлетела, пока мы сюда ехали.
   - И потерялась?
   - Нет, я ее подобрал в машине.
   - Отдайте мне вечером пуговицу и джемпер, я ее пришью.
   - Пустяки, неважно.
   - Еще как важно. - Она мягко улыбнулась. - Не могу же я отослать вас  к
Шейрон в таком виде.
   - Она не будет недовольна, детка...
   - Зато я буду недовольна. Отдайте мне вечером джемпер, завтра  утром  я
вам его верну.
   Около одиннадцати, прощаясь  с  Мойрой  у  ее  двери,  Дуайт  отдал  ей
джемпер. Почти весь вечер они просидели в людном баре, курили и пили,  как
все остальные, с удовольствием  предвкушая  завтрашнюю  ловлю,  рассуждая,
идти ли с удочками на один из ручьев или на озеро. Решили попытать счастья
на берегу реки Джемисон, ведь лодки у них  нет.  Принимая  джемпер,  Мойра
сказала:
   - Спасибо вам, Дуайт, что привезли меня сюда.  Вечер  был  чудесный,  и
завтра будет чудесный день.
   Он постоял перед ней, спросил нерешительно:
   - Вы правда так думаете, детка? Вы не будете на меня в обиде?
   Она рассмеялась.
   - Я не обижаюсь, Дуайт. Я знаю, что вы женатый  человек.  Идите  спать.
Утром джемпер будет в порядке.
   - Хорошо. - Он повернулся, прислушался к гомону и обрывкам  песен,  еще
доносящихся из бара. - Там по-настоящему веселятся, - сказал он. - Мне все
еще не верится, что так  больше  никогда  не  будет,  что  эти  суббота  и
воскресенье неповторимы.
   - Может, они еще и повторятся, - возразила Мойра. - В  каком-то  другом
измерении, что ли. А пока давайте развлекаться, будем завтра ловить рыбку.
Говорят, погода будет прекрасная.
   Он улыбнулся.
   - А в другом измерении, по-вашему, бывает дождь?
   - Не знаю, - сказала Мойра. - Очень скоро мы это выясним.
   - Тогда там должна быть вода и реки, -  задумчиво  промолвил  Дуайт.  -
Иначе какая же рыбная ловля... - Он отвернулся. - Спокойной  ночи,  Мойра.
Давайте завтра отлично проведем время.
   Она закрыла за собой дверь и несколько минут стояла, прижав к груди его
джемпер. Дуайт есть Дуайт, женатый человек, и сердцем он в Коннектикуте  с
женой и детьми; от нее он навсегда останется далек. Будь  у  нее  побольше
времени - как знать, возможно, все обернулось бы  по-другому,  но  на  это
нужны годы. Лет пять, не меньше, должно бы пройти, пока станут блекнуть  в
его памяти образы Шейрон,  и  сына,  и  Элен;  тогда,  быть  может,  он  и
обратился бы к ней, и она создала бы для него новую семью и вновь  сделала
бы его  счастливым.  Но  ей  не  дано  пяти  лет;  скорее  всего  остается
каких-нибудь пять дней.  Вдоль  носа  поползла  слеза.  Мойра  сердито  ее
смахнула; глупо себя жалеть, а может,  это  виноват  коньяк?  В  сумрачной
маленькой спальне с единственной лампочкой пятнадцати ватт,  ввинченной  в
потолок,  слишком  темно,  чтобы  пришивать  пуговицы.   Мойра   порывисто
разделась, облачилась в пижаму и легла, пристроив рядом на подушке джемпер
Дуайта. В конце концов она уснула.
   На другой день после завтрака они отправились  ловить  рыбу  на  берегу
Джемисона, невдалеке от гостиницы. Был паводок, и река словно  замутилась;
Мойра  неумело  шлепала  удочкой  с  искусственной  мухой  на  крючке   по
стремительным струям и все без толку, но  Дуайту  на  новенький  спиннинг,
когда еще и утро не  кончилось,  попалась  двухфунтовая  форель,  и  Мойра
помогла ему переправить добычу в садок. Ей хотелось, чтобы он  поймал  еще
одну, но Дуайт, удостоверясь, что удилище и вся снасть безупречны,  теперь
больше заботился о том, чтобы и Мойра не осталась без улова. Около полудня
они увидели одного из вчерашних соседей по столику в баре -  он  не  удил,
просто шел вдоль берега  и  всматривался  в  воду.  Поравнялся  с  ними  и
приостановился.
   - Недурная рыбка, - сказал он про улов Дуайта. - Поймали на живую муху?
   Тауэрс покачал головой.
   - На искусственную. Сейчас пробуем на живую. А вам ночью повезло?
   - Я поймал пять штук, - ответил тот. - Самая большая потянет фунтов  на
пять. А потом глаза стали слипаться, и около трех я  пошел  спать.  Только
сейчас поднялся. В такой воде ничего вы на муху не поймаете. - Он вынул из
кармана пластиковую коробочку, пошуровал в  ней  указательным  пальцем.  -
Вот, попробуйте это.
   И подал им крохотную блесенку, кусочек блестящего металла  величиной  с
шестипенсовик в форме ложечки, украшенной единственным крючком.
   - Попытайте это в какой-нибудь заводи, откуда выбегает быстрая струя. В
такие дни, как сегодня, на нее всегда клюет.
   Они поблагодарили, и Дуайт привязал приманку к Мойриной  леске.  Сперва
Мойре не удавалось ее забросить: будто целая тонна свинца  тянула  удилище
вниз, блесна падала в воду у самых ее ног.  Но  вскоре  она  приноровилась
забрасывать приманку подальше, в струю, выбегающую из заводи. На пятый или
шестой раз леска дернулась, удилище  изогнулось,  и  тонкая  прочная  нить
зазвенела, сбегая с катушки. Мойра ахнула:
   - Кажется, одна попалась, Дуайт!
   - Ясно, попалась. Держите удилище стоймя, детка. И понемногу  подводите
ее к нам. - Форель прыжком взметнулась над  водой.  -  Неплохая  рыбка,  -
одобрил Дуайт. - Не давайте леске ослабнуть, но если  форель  будет  очень
рваться, немного ее поводите. Спокойствие - и она ваша.
   Пять минут спустя усталая, измотанная форель лежала  на  берегу  у  ног
рыбачки, и Дуайт уложил ее в садок. Он прикончил форель, ударив с  маху  о
камень, и оба полюбовались Мойриной добычей.
   - Полтора фунта, - сказал Дуайт, - а может быть, и чуть побольше. -  Он
осторожно извлек изо рта форели хитроумную  блесну,  крохотную  ложечку  с
крючком. - А теперь поймайте еще одну.
   - Эта меньше вашей, - сказала Мойра, но ее переполняла гордость.
   - Следующая будет не меньше. Попытайте счастья еще разок.
   Но время близилось к обеду, и Мойра решила  отложить  попытку.  Гордые,
они  с  трофеями  вернулись  в  гостиницу,  вылили  перед  обедом  пива  и
потолковали об улове с другими удильщиками.
   Среди дня опять пошли на то же место, и опять Мойра поймала форель,  на
сей раз двухфунтовую, а Дуайту попались две помельче,  и  одну  он  пустил
обратно в реку. Под вечер, прежде чем вернуться в гостиницу,  довольные  и
усталые, они отдыхали, разложив  подле  себя  пойманную  рыбу.  Сидели  на
берегу, прислонясь  к  большому  валуну,  наслаждались  последними  лучами
солнца, пока  оно  еще  не  скрылось  за  горой,  покуривали.  Становилось
холодновато, но очень уж не хотелось уходить от мирно журчащей реки.
   Внезапная мысль поразила Мойру:
   - Дуайт, а ведь гонки, наверно, уже кончились.
   Глаза его округлились.
   - Фу, пропасть! Я же хотел слушать репортаж по радио. Совсем забыл!
   - И я тоже. - Мойра помолчала, потом  прибавила:  -  Жаль,  что  мы  не
слушали. Какая же я эгоистка.
   - Мы все равно ничего не могли бы поделать, детка.
   - Знаю, но... сама не знаю. Надеюсь, с Джоном ничего не случилось.
   - В семь передают последние известия. Тогда послушаем, - сказал Дуайт.
   - Хотела бы я знать... - Мойра посмотрела вокруг: тихо  зыблется  река,
протянулись длинные тени, золотится вечерний свет. - Тут  чудесно.  Можете
вы поверить, по-настоящему  поверить,  что  больше  мы  никогда  этого  не
увидим?
   - Я возвращаюсь домой,  -  негромко  сказал  Дуайт.  -  Ваша  страна  -
замечательная, и мне здесь очень нравится. Но это не моя страна, и  теперь
я вернусь в мои родные места, к моим родным  и  близким.  Мне  нравится  в
Австралии, но все равно я рад буду вернуться наконец домой, в Коннектикут.
- Он повернулся к Мойре. - Я ничего этого  больше  не  увижу,  потому  что
возвращаюсь домой.
   - Вы расскажете про меня Шейрон?
   - Конечно. А может быть, она уже знает.
   Мойра пристально смотрела на камешки под ногами.
   - Что вы ей скажете?
   - Много всего, - негромко промолвил Дуайт. - Скажу, что мне пришлось бы
худо, если б вы не скрасили мне самое трудное время.  Скажу,  что  вы  так
поступали, хотя знали с самого начала  -  вам  это  радости  не  принесет.
Скажу, что это благодаря вам я возвратился к ней таким же, как был,  а  не
опустившимся пьяницей. Скажу, что вы помогли  мне  остаться  ей  верным  и
далось это вам нелегко.
   Мойра встала.
   - Идемте в гостиницу, - сказала она. - Вам очень повезет,  если  Шейрон
поверит вам хоть на четверть.
   Дуайт тоже поднялся.
   - Не согласен, - сказал он. - Я думаю, она поверит всему с начала и  до
конца, потому что все это правда.
   Они вернулись со своим уловом в  гостиницу.  Привели  себя  в  порядок,
переоделись и снова встретились в баре,  чтобы  выпить  перед  пятичасовой
трапезой; ели быстро, надо было не опоздать к передаче последних известий.
Вот она и началась, новости были главным образом спортивные;  оба  слушали
затаив дыхание, и вот диктор объявил:
   - На автодроме в Турадине сегодня разыгрывался Большой приз  Австралии,
победил мистер Джон Осборн на "феррари". Вторым пришел...
   - Он все-таки  выиграл!  -  воскликнула  Мойра.  Оба  подались  вперед,
внимательно слушая.
   Гонки омрачило большое  количество  аварий  и  несчастных  случаев.  Из
восемнадцати гонщиков после восьмидесяти кругов финишировали только  трое,
шестеро погибли при авариях; а  многие,  в  разной  степени  пострадавшие,
отправлены в  больницу.  Победитель,  мистер  Джон  Осборн,  поначалу  был
осторожен и к сороковому кругу отставал от передовой машины  мистера  Сэма
Бейли на три круга. Вскоре после этого мистер  Бейли  потерпел  аварию  на
повороте под названием Оползень, и с этой минуты "феррари" начал  набирать
скорость. На шестидесятом круге он был уже впереди всех, к  этому  времени
борьбу продолжали всего пять участников, и у мистера Осборна  не  осталось
серьезных  соперников.  На  шестьдесят  пятом  круге  он  поставил  рекорд
скорости - 97,83 мили в час, замечательное  достижение  для  этой  трассы.
Затем мистер Осборн сбавил скорость до 89,61 мили в час. Мистер  Осборн  -
сотрудник Британской Организации Научных и  Промышленных  Исследований,  с
автомобильной промышленностью не связан - на любительских гонках прежде не
участвовал.
   Позже Дуайт и Мойра перед сном  постояли  несколько  минут  на  веранде
гостиницы, смотрели на горы, будто вырезанные черным силуэтом  в  звездной
ночи.
   - Я рада, что Джон добился, чего хотел, - сказала  девушка.  -  Он  так
жаждал победить. Наверно, для него это своего рода завершение.
   Дуайт кивнул.
   - Я бы сказал, в эти часы для всех нас все завершается.
   - Знаю. Осталось совсем мало времени.  Завтра  я  хотела  бы  вернуться
домой, Дуайт. Мы провели здесь чудесный день, и рыбу половили. Но надо еще
очень многое сделать, а времени почти не осталось.
   - Ну конечно, детка. Я и сам об этом думал. Но вы  рады,  что  мы  сюда
съездили?
   Она кивнула.
   - Это был для меня очень счастливый день, Дуайт. Не знаю  почему...  не
только оттого, что поймалась форель. Я чувствую...  наверное,  и  у  Джона
такое же чувство... будто я одержала победу. Только сама не знаю, над чем.
   Дуайт улыбнулся.
   - И не старайтесь разобраться, - сказал он. -  Просто  чувствуйте  себя
победительницей и будьте за это благодарны. Я  тоже  был  счастлив.  Но  я
согласен, завтра нам надо вернуться. Возможно, там уже происходит всякое.
   - Плохое?
   Стоя рядом с нею в темноте, Дуайт наклонил голову:
   - Я не хотел испортить вам эту поездку. Но  вчера,  перед  тем  как  мы
выехали, Джон Осборн  сказал  мне,  что  к  вечеру  четверга  в  Мельбурне
несколько человек свалила лучевая болезнь.  Думаю,  сейчас  больных  много
больше.



        9

   Во вторник утром Питер Холмс на своей  машине  отправился  в  Мельбурн.
Дуайт Тауэрс по телефону назначил ему  на  десять  сорок  пять  встречу  в
приемной адмирала Хартмена. В это утро радио впервые  сообщило  о  случаях
лучевой болезни в городе, и Мэри волновалась  -  не  опасно  ли  ему  туда
ехать.
   - Будь осторожен, Питер, - просила она. - Как бы ты  не  подхватил  эту
заразу. Может быть, не так уж тебе обязательно ехать?
   Он не мог заставить себя в который раз повторить ей, что зараза - здесь
же, вокруг, в их славной уютной квартирке: Мэри то ли не могла, то  ли  не
хотела это понять.
   - Ехать надо, - сказал он. - Но я не задержусь ни минуты лишней.
   - Не оставайся обедать. Я уверена, здесь у нас воздух не такой вредный.
   - Я сразу вернусь, - пообещал Питер.
   Тут ее осенило.
   - Придумала! - сказала она. - Возьми  с  собой  формалиновые  таблетки,
помнишь, которые я принимала от  кашля,  и  время  от  времени  соси.  Они
замечательно помогают при всякой инфекции. Предохраняют от любой заразы.
   Что ж, он послушается, ей будет спокойнее.
   - Неплохая мысль, - сказал Питер.
   До Мельбурна он ехал погруженный в раздумья. Теперь счет идет уже не на
дни, счет идет на часы. Неизвестно,  о  чем  будет  речь  на  совещании  у
Главнокомандующего военно-морскими  силами,  но  ясно,  что  его,  Питера,
служба завершается. Когда он сегодня  поедет  домой,  с  моряцкой  жизнью,
вероятно, будет уже покончено, а скоро будет и вовсе покончено с жизнью.
   Он оставил  машину  на  стоянке  и  прошел  в  Адмиралтейство.  Здание,
казалось, совсем обезлюдело; в приемной Питер застал одного только  Дуайта
в полной военной форме и отлично настроенного.
   - Привет, дружище!
   - Доброе утро, сэр, - отозвался Питер и огляделся.  Конторка  секретаря
заперта, приемная пуста. - А разве капитан-лейтенант Торренс не приходил?
   - Как будто нет. Наверно, взял на сегодня отпуск.
   Дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял сэр Дэвид Хартмен. Никогда
на памяти Питера это румяное  улыбчивое  лицо  не  было  таким  серьезным,
поистине адмирал на себя не похож.
   - Входите, господа, - сказал сэр Дэвид. - Моего секретаря сегодня здесь
нет.
   Они вошли, им предложено было  сесть  в  кресла  у  письменного  стола,
напротив хозяина.
   - Не знаю, касается ли то, что  я  должен  сказать,  капитан-лейтенанта
Холмса, - заговорил Тауэрс. -  Возможно,  в  порту  понадобится  кое-какая
помощь офицера связи. Может быть, вы предпочитаете, чтобы  он  подождал  в
приемной, сэр?
   - Незачем, - сказал адмирал. - Если так мы быстрее  покончим  с  делом,
пусть он останется. Что именно вы хотите, капитан?
   Дуайт чуть поколебался, подбирая слова.
   - По-видимому, теперь я - старший по чину во всем военно-морском  флоте
Соединенных Штатов, - сказал он. - Никогда не думал достичь столь высокого
положения, но так уж случилось. Прошу простить, если я выразил  это  не  а
надлежащей форме и не теми словами, сэр. Но я должен сказать,  что  вывожу
свою подводную лодку из-под вашего командования.
   Адмирал медленно наклонил голову.
   - Очень хорошо,  капитан.  Угодно  вам  покинуть  территориальные  воды
Австралии или остаться здесь в качестве нашего гостя?
   - Я хочу вывести "Скорпион" из территориальных вод, - был ответ.  -  Не
могу сейчас сказать точно, когда это будет, вероятно, еще до конца недели.
   Адмирал кивнул. И обратился к Питеру:
   -  Распорядитесь  в  порту,  чтобы  подводную   лодку   снабдили   всем
необходимым  и  отбуксировали,  -  сказал  он.  -  Капитану  Тауэрсу  надо
обеспечить наилучшие условия.
   - Слушаю, сэр.
   - Вот не знаю точно, как с платежами, сэр,  -  обратился  американец  к
адмиралу. - Прошу извинить, у меня нет опыта по этой части.
   Тот слабо улыбнулся:
   - Будь у вас такой опыт, капитан, едва ли он был бы нам очень  полезен.
Пусть сохранится обычный порядок. Общая сумма всех издержек подсчитывается
здесь,  документы  и  дубликаты  за  надлежащими  подписями  предъявляются
военно-морскому атташе вашего посольства в Канберре, и он пересылает их  в
Вашингтон для окончательного  утверждения.  Думаю,  по  этому  поводу  вам
незачем беспокоиться.
   - То есть я просто могу сняться с Якоря и уйти? - спросил Дуайт.
   - Вот именно. Рассчитываете вы еще вернуться в австралийские воды?
   Американец покачал головой.
   - Нет, сэр. Я намерен вывести свою подводную лодку в  Бассов  пролив  и
затопить ее.
   Питер и раньше предполагал нечто подобное, и все же... так  скоро,  так
неотвратимо, и эти деловитые переговоры... его  как  громом  поразило.  Он
хотел было спросить, не намерен ли Дуайт вывести лодку на буксире и с  ним
отправить команду обратно  на  берег,  но  промолчал.  Пожелай  американцы
получить лишних день-два жизни, они бы попросили буксир, но  едва  ли  они
этого  хотят.  Лучше  пойти  на  дно,  чем  умирать  от  рвоты  и  поноса,
бездомными, на чужой земле.
   - На вашем месте я, вероятно, поступил бы так же, - сказал  адмирал.  -
Что ж, остается только поблагодарить вас  за  сотрудничество,  капитан.  И
пожелать вам  успеха.  Если  до  отплытия  вам  что-либо  понадобится,  не
стесняйтесь  спросить  -  или  просто  берите,  что  хотите.  -  Лицо  его
исказилось  внезапной  судорогой  боли,  он  стиснул  лежащий  перед   ним
карандаш. Потом перевел дух, поднялся из-за стола. - Прошу извинить. Я  на
минуту вас оставлю.
   Он поспешно вышел, дверь за ним  закрылась.  При  его  внезапном  уходе
капитан и  офицер  связи  встали  и,  уже  не  садясь,  обменялись  беглым
взглядом.
   - Вот оно, - сказал Тауэрс.
   - Вы думаете, и с секретарем то же самое? - вполголоса спросил Питер.
   - Думаю, да.
   Минуту-другую они стояли молча, невидящими глазами смотрели в окно.
   - Продовольствие, - сказал наконец Питер. - На борту "Скорпиона"  почти
ничего нет. Ваш помощник составляет список всего, что понадобится, сэр?
   Дуайт покачал головой.
   - Нам ничего не понадобится. Я только выведу лодку из бухты, за пределы
территориальных вод.
   Тут офицер связи все-таки задал вопрос, который хотел задать раньше:
   - Может быть, снарядить буксир, чтобы вышел со "Скорпионом" и  доставил
команду обратно?
   - Не нужно, - сказал Дуайт.
   Они стояли в молчании еще минут десять. Наконец появился адмирал,  лицо
его покрывала пепельная бледность.
   - Вы  очень  любезны,  что  подождали,  -  сказал  он.  -  Мне  немного
нездоровится. - Он больше не сел в кресло, так и остался стоять у стола. -
Настал конец нашему долгому сотрудничеству, капитан, - сказал  он.  -  Мы,
британцы, всегда охотно работали вместе с американцами, особенно на морях.
Не раз и не два нам было за что вас благодарить, думаю, взамен и вы что-то
почерпнули из нашего опыта. Всему  этому  настал  конец.  -  Он  мгновенье
помолчал, потом с улыбкой протянул руку - Мне осталось только проститься.
   Дуайт пожал протянутую руку.
   - Было очень приятно служить под вашим командованием, сэр.  Говорю  это
не только от себя, но от имени всей команды.
   Дуайт с Питером вышли из кабинета и  дальше,  через  унылое  опустевшее
здание, во двор.
   - Что теперь, сэр? - спросил Питер. - Поехать мне с вами в порт?
   Капитан покачал головой.
   - Я полагаю, вы можете считать себя свободным. Ваша помощь  там  больше
не понадобится.
   - Если я хоть чем-то могу быть полезен, я с радостью поеду.
   - Не надо. Если помощь потребуется, я позвоню вам домой. Но теперь ваше
место дома, приятель.
   Вот и конец их доброму товариществу.
   - Когда вы отплываете? - спросил Питер.
   - Точно не знаю, - был ответ. - На сегодняшнее утро в команде  заболели
семеро. Думаю, мы пробудем здесь еще день или два и отчалим,  вероятно,  в
субботу.
   - Много народу уходит с вами?
   - Десять человек. Я одиннадцатый.
   Питер вскинул на него глаза.
   - А вы пока здоровы?
   Дуайт улыбнулся.
   - До сих пор думал, что здоров, а сейчас не уверен. Обедать  я  сегодня
не собираюсь. - Он чуть помолчал. - А как вы?
   - Я в порядке. И Мэри тоже... так я думаю.
   Дуайт повернул к машинам.
   - Сейчас же возвращайтесь к ней. Незачем вам тут оставаться.
   - Мы еще увидимся, сэр?
   - Не думаю, - отвечал капитан. - Я возвращаюсь  домой,  домой  в  город
Мистик, штат Коннектикут, и рад вернуться.
   Больше нечего было делать и не о чем говорить. Они  пожали  друг  другу
руки, разошлись по машинам и поехали каждый своей дорогой.


   В двухэтажном кирпичном, старинной постройки доме в  Молверне  стоял  у
кровати своей матери Джон Осборн.  Он  был  еще  здоров,  но  старая  дама
захворала в воскресенье утром, на другой день после того, как  он  выиграл
Большие гонки. В понедельник ему удалось вызвать  к  ней  врача,  но  врач
ничем не сумел помочь и больше не  явился.  Приходящая  прислуга  тоже  не
появлялась, и теперь физик сам ухаживал, как мог, за больной матерью.
   Впервые за последнюю четверть часа она открыла глаза.
   - Джон, - промолвила она, - вот эту самую болезнь нам и предсказывали?
   - Думаю, да, мама, - мягко ответил сын. - Со мной тоже так будет.
   - Доктор Хемилтон так и сказал? Я что-то не помню.
   - Это он мне сказал, мама. Едва ли он приедет еще раз. Он сказал, что и
у него начинается то же самое.
   Длинное молчание.
   - Долго я буду умирать, Джон?
   - Не знаю. Может быть, неделю.
   - Какая нелепость. Слишком долго.
   Она опять закрыла глаза. Джон отнес таз в ванную, вымыл его и  вернулся
в спальню. Мать снова открыла глаза.
   - Где Мин? - спросила она.
   - Я выпустил его в сад. По-моему, он хотел выйти.
   - Мне его так жалко, - пробормотала старая женщина. - Когда нас  никого
не станет, ему будет ужасно одиноко.
   - Ему будет не так уж плохо, мама, - сказал сын, без  особой,  впрочем,
уверенности. - Останется сколько угодно собак, будет с кем играть.
   Она заговорила о другом:
   - Мне пока ничего не нужно, милый. Ступай, займись своими делами.
   Джон поколебался.
   - Мне надо бы заглянуть в  институт.  Я  вернусь  к  обеду.  Чего  тебе
хочется на обед?
   Она опять закрыла глаза.
   - Найдется у нас молоко?
   - В холодильнике целая пинта, - ответил Джон. - Попробую  достать  еще.
Правда, теперь это не так просто. Вчера молока нигде не было.
   - Мину хоть немножко нужно. Молоко ему  очень  полезно.  И  в  кладовке
должны быть консервы, три банки крольчатины. Открой одну ему на обед,  что
останется, сунь в холодильник. Мин так любит крольчатину. Насчет обеда для
меня не хлопочи, пока не вернешься. Если захочется  есть,  я  сделаю  себе
овсянку.
   - Ты уверена, что обойдешься без меня? - спросил Джон.
   - Конечно. - Мать протянула руки. - Поцелуй меня, пока не ушел.
   Он поцеловал увядшие щеки, и мать, улыбаясь ему, откинулась в постели.
   Джон Осборн поехал в институт. Там не было ни души,  но  на  его  столе
лежала ежедневная сводка - доклад о  случаях  лучевой  болезни.  К  сводке
приколота записка секретарши: она очень плохо себя чувствует и,  вероятно,
больше на службу не придет. Она  благодарит  его  за  неизменную  доброту,
поздравляет с победой на гонках и  хочет  сказать,  как  приятно  ей  было
служить под его началом.
   Осборн отложил записку и взялся за сводку. Сообщалось, что в Мельбурне,
судя по всему, болезнь охватила примерно половину населения. Семь  случаев
отмечены в Хобарте (Тасмания),  три  -  в  Крайстчерче  (Новая  Зеландия).
Доклад - вероятно, последний, какой ему довелось  получить,  -  был  много
короче обычного.
   Джон Осборн прошел по пустым  комнатам,  брал  и  мельком  просматривал
бумаги то с одного, то с  другого  стола.  Вот  и  эта  полоса  его  жизни
кончается, как все предыдущие. Он  не  стал  здесь  задерживаться,  мучила
тревога  о  матери.  Вышел  на  улицу  и  отправился  домой  в   случайном
переполненном трамвае, изредка они еще ходили. Вагоновожатый был на месте,
но кондуктора не оказалось,  времена  платы  за  проезд  миновали.  Осборн
заговорил с вожатым. Тот сказал:
   - Я буду водить эту чертову коробку, покуда не  захвораю,  приятель.  А
когда затошнит, отгоню ее в Кью, в тамошнее депо  и  пойду  домой.  Я  там
живу, в Кью, понятно? Тридцать семь лет я водил трамвай во всякую погоду и
не брошу до последнего.
   В Молверне Джон Осборн сошел и пустился на  поиски  молока.  Оказалось,
это безнадежно; то немногое, что еще имелось в молочных, оставляли  детям.
Домой к матери он вернулся с пустыми руками.
   Он вошел в дом, прихватив из сада китайскую собачку, - наверно,  матери
приятно будет ее видеть. Поднялся на второй этаж, Мин прыгал по  ступеням,
опережая его.
   В спальне мать лежала на спине, закрыв глаза, постель чиста и  опрятна,
на одеяле ни складочки.  Дуайт  подошел  ближе,  тронул  мать  за  руку...
мертва. Рядом на ночном столике стакан с водой, несколько строк карандашом
на листке, маленькая красная коробочка и пустой пластиковый пузырек. Дуайт
не знал, что у матери это было припасено.
   Он взял записку и стал читать:

   Сынок мой, было бы слишком нелепо испортить последние дни твоей  жизни,
цепляясь за свою, она мне теперь так тяжка. Не хлопочи о похоронах. Просто
закрой дверь и оставь меня на моей постели, в моей комнате,  среди  вещей,
которые меня окружают. Так мне будет хорошо.
   С маленьким Мином поступи как считаешь нужным.  Мне  его  очень,  очень
жаль, но я ничего не могу поделать.
   Я очень рада, что ты победил на гонках.
   Нежно любящая тебя мама.

   Скупые редкие слезы поползли по его щекам и  тотчас  же  иссякли.  Мама
всегда бывала права, сколько он себя помнил, и сейчас она тоже  права.  Он
вышел из спальни, глубоко задумавшись, прошел в гостиную. Пока он  еще  не
болен, но, возможно, это настигнет его  через  считанные  часы.  Маленькая
собака шла за ним по пятам; Джон сел, взял ее на  руки,  ласково  потрепал
шелковистые уши.
   Немного погодя он поднялся, оставил собаку в саду и  пошел  в  соседнюю
аптеку   на   углу.   К   своему   удивлению,   он   еще   застал    здесь
девушку-продавщицу; она протянула ему красную коробочку.
   - Все за ними приходят, - сказала она с улыбкой. - Очень бойкая  у  нас
торговля.
   Он улыбнулся в ответ:
   - Я предпочел бы в шоколаде.
   - Я тоже, - сказала девушка, - но, по-моему, таких не  делают.  Я  свои
запью фруктовой водой с мороженым.
   Джон Осборн снова улыбнулся и  оставил  девушку  за  аптечной  стойкой.
Вернулся домой, взял из сада в кухню собаку и принялся готовить  ей  ужин.
Открыл банку крольчатины, слегка подогрел в духовке и  смешал  с  четырьмя
облатками нембутала. Поставил это  угощенье  перед  Мином,  который  жадно
накинулся на еду, оправил его постель в корзинке и поуютней придвинул ее к
печке.
   Потом из прихожей позвонил по  телефону  в  клуб  и  заказал  там  себе
комнату на неделю. Поднялся к себе и стал укладывать чемодан.
   Через полчаса он спустился в кухню; Мин, совсем сонный, мирно  лежал  в
своей корзинке. Физик  внимательно  прочел  наставления,  напечатанные  на
картонной коробке, и сделал собаке укол; она и не почувствовала иглу.
   Убедившись, что  собачка  мертва,  Джон  отнес  ее  наверх  и  поставил
корзинку на пол возле постели матери.
   И вышел из дому.


   Вечер вторника в доме Холмсов выдался  беспокойный.  Около  двух  часов
ночи малышка заплакала и уже не умолкала до  рассвета.  Молодым  родителям
было не до сна. Около семи утра девочку вырвало.
   День  наступал  дождливый,  холодный.  При  хмуром  свете  муж  и  жена
посмотрели друг на друга, оба измучились, обоим нездоровилось.
   - Питер... по-твоему, это то самое и есть, да? - спросила Мэри.
   - Не знаю. Но очень может быть. Видимо, сейчас все заболевают.
   Она устало провела рукой по лбу.
   - Я думала, здесь, за городом, с нами ничего не случится.
   Питер не знал, какими словами ее утешать, а потому спросил:
   - Выпьешь чаю? Я поставлю чайник.
   Мэри опять подошла к кроватке, посмотрела  на  дочурку  -  та  как  раз
притихла. Питер повторил:
   - Как насчет чашки чая?
   Ему полезно выпить чашечку, подумала Мэри, он почти  всю  ночь  был  на
ногах. Она заставила себя улыбнуться.
   - Чай - это чудесно.
   Он пошел на кухню готовить чай. Мэри  чувствовала  себя  прескверно,  и
теперь  ее  замутило.  Конечно,  это  бессонная  ночь   виновата   и   она
переволновалась из-за Дженнифер. Питер  хлопочет  в  кухне;  она  тихонько
пройдет в ванную, он ничего и не узнает. Ее нередко тошнило,  но  на  этот
раз он может подумать, вдруг тут что-то другое, и станет волноваться.
   В кухне пахло затхлым, а может быть, просто показалось. Питер  налил  в
электрический чайник воды из-под крана, сунул штепсель в розетку, включил;
счетчик ожил, и Питер вздохнул с облегчением: ток есть. Не сегодня  завтра
электричества не станет, вот тогда будет худо.
   Духота в кухне нестерпимая; Питер распахнул окно. Его вдруг  бросило  в
жар, опять в холод, и он почувствовал, что сейчас  его  стошнит.  Он  тихо
прошел к ванной, но дверь оказалась заперта, значит, там Мэри. Незачем  ее
пугать; через черный ход он вышел  под  дождь,  и  в  укромном  уголке  за
гаражом его стошнило.
   Он еще постоял здесь. В дом вернулся бледный, ослабевший, но все же ему
полегчало. Чайник уже кипел, Питер заварил чай,  поставил  на  поднос  две
чашки и пошел  в  спальню.  Мэри  была  здесь,  наклонилась  над  дочкиной
кроваткой.
   - Я принес чай, - сказал Питер.
   Она не обернулась, побоялась, что лицо ее выдаст. Сказала:
   - Вот спасибо! Налей, я сейчас.
   Едва ли она сможет выпить хоть глоток, но Питеру чай пойдет на пользу.
   Он наполнил обе чашки, присел на край кровати, осторожно  пригубил;  от
горячего чая желудок словно бы успокоился. Чуть погодя Питер сказал:
   - Иди пей, родная. Твой чай остынет.
   Мэри нехотя подошла; может быть, она и  справится.  Она  посмотрела  на
мужа, его халат был мокрый от дождя.
   - Питер, да ты совсем промок! - вскрикнула Мэри. - Ты выходил из дому?
   Питер взглянул на рукав халата; он совсем про это забыл.
   - Надо было выйти, - сказал он.
   - Зачем?
   Он больше не мог притворяться.
   - Просто меня стошнило. Думаю, ничего серьезного.
   - Ох, Питер. И со мной то же самое.
   Минуту-другую они молча смотрели друг  на  друга.  Потом  Мэри  сказала
глухо:
   - Наверно, это из-за пирожков с мясом, которые были на ужин. Ты  ничего
такого не заметил?
   Питер покачал головой.
   - По-моему, пирожки были хорошие. И потом, Дженнифер ведь  пирожков  не
ела.
   - Питер... По-твоему, это то самое?
   Он взял ее за руку.
   - Сейчас заболевают все. И нас не минует.
   - Не минует, нет, - задумчиво  отозвалась  Мэри.  -  Видно,  никуда  не
денешься. - Она подняла глаза, встретилась с ним взглядом.  -  Это  конец,
да? Нам будет все хуже, хуже, и мы умрем?
   - Думаю, порядок такой, - подтвердил Питер. И улыбнулся  ей.  -  Я  еще
никогда не пробовал, но, говорят, все происходит именно так.
   Мэри повернулась и пошла в гостиную; Питер, чуть  помешкав,  последовал
за ней. Она стояла у застекленных дверей и смотрела на сад, она всегда так
его любила, а сейчас он по-зимнему унылый, обнаженный ветром.
   - Как мне жаль, что мы так и не купили садовую скамейку, - ни с того ни
с сего сказала Мэри. - Она бы так славно выглядела вон там, у стены.
   - Попытка не пытка, съезжу сегодня, вдруг достану, - заявил Питер.
   Жена обернулась к нему.
   - Если ты нездоров, не езди.
   - Посмотрим, как я буду себя чувствовать через час-другой. Лучше чем-то
заняться, чем сидеть сиднем и только и думать, ах, какой я несчастный.
   Мэри улыбнулась.
   - Мне вроде сейчас получше. Ты как, позавтракаешь?
   - Ну, не знаю, - сказал Питер. - Не уверен, что я  настолько  пришел  в
себя. Какая у нас есть еда?
   - Три пинты молока. По-твоему, можно будет достать еще?
   - Пожалуй, да. Возьму машину и съезжу.
   -  Тогда,  может  быть,  позавтракаем  овсяными  хлопьями?  На   пакете
написано, что в них  много  глюкозы.  Это  ведь  полезно,  когда  болеешь,
правда?
   Питер кивнул.
   - Пожалуй, я приму душ. Наверно, он меня подбодрит.
   Так он и сделал, а когда потом вышел из спальни, Мэри в кухне хлопотала
над завтраком. С изумлением Питер услышал, что она поет - напевает веселую
песенку, в которой спрашивается, кто  до  блеска  начистил  солнце.  Питер
вошел в кухню.
   - Ты как будто повеселела, - заметил он.
   Мэри подошла к нему.
   - Это такое облегчение, - сказала она, и теперь  он  увидел  -  напевая
песенку, она всплакнула. Озадаченный, не выпуская ее из объятий,  он  утер
ее слезы.
   - Я так тревожилась, совсем извелась, - всхлипнула она. - Но теперь все
будет хорошо.
   Какое уж там хорошо, подумал Питер, но вслух не сказал.
   - Из-за чего ты так тревожилась? - спросил он мягко.
   - Люди заболевают в разное время, -  сказала  она.  -  Так  я  слышала.
Некоторые на две недели позже других. Вдруг я свалилась бы первая, бросила
тебя и Дженнифер, или первым заболел бы ты и оставил нас одних.  Мне  было
так страшно...
   Она  подняла  глаза,  встретилась  с  ним  взглядом  и   сквозь   слезы
улыбнулась.
   - А теперь мы заболели все трое в один день. Правда, нам повезло?


   В пятницу Питер Холмс поехал в Мельбурн, будто  бы  на  поиски  садовой
скамейки. Он гнал свой маленький  "моррис"  вовсю,  не  следовало  надолго
отлучаться  из  дому.  Он  хотел  поговорить  с  Джоном  Осборном,  и   не
откладывая; толкнулся сперва в городской гараж, но там было заперто; потом
поехал в НОНПИ. Наконец он  разыскал  Осборна  в  клубе  "На  природе",  в
спальне; тот выглядел совсем больным и слабым.
   - Прости, что беспокою тебя, Джон. Как ты себя чувствуешь?
   - Уже заполучил, - сказал физик. - Второй день. А ты?
   - Вот потому я и хотел тебя повидать, -  начал  Питер.  -  Наш  доктор,
видно, умер, во всяком случае, он никого не навещает. Понимаешь, Джон,  мы
с Мэри со вторника совсем разладились - рвота и прочее. Ей очень  худо.  А
мне со вчерашнего дня, с четверга, становится все лучше. Я  ей  ничего  не
сказал, но чувствую себя отлично и голоден как волк. По дороге сюда заехал
в кафе  и  позавтракал  -  уплел  яичницу  с  грудинкой  и  все,  что  еще
полагается, и опять хочу есть. Похоже, я выздоравливаю. Скажи,  может  так
быть?
   Физик покачал головой.
   - Окончательно выздороветь нельзя. На время можешь оправиться, а  потом
опять заболеешь.
   - На какое время?
   - Пожалуй, дней  на  десять.  Потом  опять  заболеешь.  Не  думаю,  что
возможно второе улучшение. Скажи, а Мэри очень плохо?
   - Неважно. Я должен поскорей вернуться.
   - Она лежит?
   Питер покачал головой.
   - Сегодня утром она ездила со мной в Фолмут покупать средство от моли.
   - Средство от чего?!
   - От моли. Ну, знаешь, нафталин. - Питер замялся. - Ей так  захотелось.
Когда я уезжал, она убирала всю нашу одежду, чтоб моль не завелась.  Между
приступами она еще может этим заниматься и непременно хочет все убрать.  -
Он опять заговорил о том, ради чего  приехал:  -  Послушай,  Джон.  Я  так
понял, что могу прожить здоровым неделю, от силы десять дней, а потом  все
равно крышка, так?
   - Никакой надежды, старик, -  подтвердил  Осборн.  -  Выжить  никто  не
может. Эта штука всех выметет подчистую.
   - Что ж, приятно знать правду. Незачем трепыхаться и  обманывать  себя.
Скажи, а могу я что-нибудь для тебя  сделать?  Сейчас  мне  надо  поскорей
назад к Мэри.
   Физик покачал головой.
   - У  меня  почти  все  доделано.  Надо  еще  управиться  с  одной-двумя
мелочами, и тогда я, пожалуй, все закончу.
   Питер помнил, что у Джона есть еще и домашние обязанности.
   - Как мама?
   - Умерла, - был краткий ответ. - Теперь я живу здесь.
   Питер кивнул, но его уже снова захлестнули мысли о Мэри.
   - Мне пора, - сказал он. - Счастливо, старик.
   Джон Осборн слабо улыбнулся.
   - До скорого, - ответил он.
   Проводив глазами моряка, он поднялся  с  постели  и  вышел  в  коридор.
Возвратился через полчаса, бледный, очень ослабевший, губы  его  кривились
от отвращения к собственному грешному телу.  Все,  что  надо  сделать,  он
должен сделать сегодня; завтра уже не хватит сил.
   Он тщательно оделся и сошел вниз. Заглянул в зимний сад; там  в  камине
горел огонь и одиноко сидел со стаканчиком  хереса  Осборнов  дядюшка.  Он
поднял глаза на племянника.
   - Доброе утро, Джон. Как спалось?
   - Прескверно. Я совсем расхворался, - был суховатый ответ.
   Багрово-румяное лицо старика омрачилось.
   - Грустно это слышать, мой мальчик, - озабоченно сказал он. - Что-то  в
последнее время все расхворались. Знаешь, я вынужден был пойти в  кухню  и
сам готовил себе завтрак! Представляешь, в нашем-то клубе!
   Он жил в клубе уже три дня, после смерти сестры, которая вела хозяйство
в его доме в Мейседоне.
   - Но Коллинз, швейцар, сегодня явился  на  работу,  он  нам  приготовит
что-нибудь на обед. Ты сегодня обедаешь здесь?
   Джон Осборн знал, нигде он обедать не будет.
   - Извините, дядя, сегодня никак не могу. Мне надо в город.
   -  Какая  досада.  Я  надеялся,  что  ты  будешь  тут  и  поможешь  нам
расправиться  с  портвейном.  Мы  приканчиваем  последнюю   партию,   там,
по-моему, бутылок пятьдесят. Как раз хватит до конца.
   - А как ваше самочувствие, дядя?
   - Лучше некуда, мой мальчик, лучше  некуда.  Вчера  после  ужина  стало
немножко не по себе, но  это,  наверно,  бургундское  виновато.  По-моему,
бургундское плохо сочетается  с  другими  винами.  В  прежние  времена  во
Франции если уж пили бургундское, так из пинтовой  кружки  или  какие  там
французские меры, и уж ничего другого не пили  весь  вечер.  Но  я  пришел
сюда, спокойненько выпил коньяку с содовой и  с  кусочком  льда,  и  когда
поднялся к себе, уже чувствовал себя совсем хорошо. Нет, я прекрасно  спал
всю ночь.
   Любопытно, надолго ли спиртные напитки поддерживают невосприимчивость к
лучевой болезни, спросил себя физик. Насколько ему известно, наука еще  не
занималась подобными исследованиями; вот подвернулся  удобный  случай,  но
изучить его некому.
   - Остаться до обеда не могу, не взыщите, - сказал  он  старику.  -  Но,
может быть, вечером увидимся.
   - Ты меня застанешь здесь, мой мальчик, я буду здесь. Вчера вечером  со
мной ужинал. Том Фозерингтон и обещал  прийти  утром,  но  что-то  его  не
видать. Надеюсь, он не болен.
   Джон Осборн вышел из клуба и как во  сне  побрел  по  тенистым  улицам.
Необходимо позаботиться о "феррари", а значит, он должен дойти до  гаража;
после можно будет и отдохнуть. Он миновал было распахнутую  дверь  аптеки,
помешкал немного и вошел.  Аптека  была  пуста  и  заброшена,  за  стойкой
никого.  Посредине  на  полу  раскрытый  ящик,  полный  красных  картонных
коробочек, и еще куча их громоздится на стойке между таблетками от кашля и
губной помадой. Осборн взял одну коробочку, сунул в карман и пошел дальше.
   Дошел, отворил раздвижные двери гаража, - и вот  он,  "феррари",  стоит
посреди гаража, в точности как Джон его оставил, хоть сию минуту садись за
руль и поезжай. Из Больших гонок машина вышла  без  единой  царапинки,  ни
дать ни взять  игрушка,  вынутая  из  подарочной  коробки.  Он  бесконечно
дорожит этим своим сокровищем, после  гонок  оно  ему  стало  еще  дороже.
Сейчас ему слишком худо, чтобы вести машину, и, возможно,  никогда  больше
ему на ней не ездить, но нет, не настолько он болен,  чтобы  не  коснуться
ее, не позаботиться о ней, не потрудиться над нею. Он  повесил  куртку  на
гвоздь и принялся за работу.
   Первым делом надо поднять колеса, подложить кирпичи под раму,  покрышки
не  должны  касаться  пола.  От  усилий,  которые   потребовались,   чтобы
передвигать тяжелый домкрат, орудовать им, подкладывать  кирпичи,  Осборну
опять стало худо. Тут не  было  уборной,  но  позади  гаража  на  грязном,
захламленном  дворе  свалены  были  черные,  в  смазке  и  мазуте  останки
допотопных  брошенных  машин.  Осборн  пошел  туда  и  потом  вернулся   к
"феррари", совсем  ослабев,  но  с  твердой  решимостью  завершить  работу
сегодня же.
   До нового приступа он успел покончить  с  домкратом.  Отвернул  краник,
слил воду из системы охлаждения, и  пришлось  снова  выйти  во  двор.  Ну,
ничего, тяжелая работа позади.  Он  отсоединил  клеммы  от  аккумуляторной
батареи и смазал концы. Потом отвернул все шесть свечей  зажигания,  залил
цилиндры маслом и опять накрепко ввернул свечи.
   Потом он немного отдохнул, прислонясь к машине;  теперь  она  в  полном
порядке. Новый спазм настиг  его,  опять  пришлось  идти  во  двор.  Когда
вернулся, уже смеркалось, близился вечер. Все, что  надо,  чтобы  оставить
дорогую его сердцу машину в целости и сохранности, сделано, но Джон Осборн
не уходил, не хотелось с нею расставаться, да и страшновато - вдруг  новый
приступ настигнет его раньше, чем он доберется до клуба.
   Сейчас он в последний раз сядет за  баранку,  коснется  каждой  кнопки,
каждого рычажка. Шлем и защитные очки  лежали  на  сиденье;  он  аккуратно
надел шлем, очки подвесил на ремешке на шею и пристроил под подбородком. И
забрался на свое место за баранкой.
   Здесь спокойно, куда спокойней, чем в клубе. Приятно  ощущать  ладонями
баранку, три маленьких циферблата, окружающие огромный по сравнению с ними
циферблат тахометра, - добрые друзья. Эта машина выиграла для него Большие
гонки, подарила ему лучшие в его жизни минуты. Чего ради тянуть?
   Он достал из кармана красную коробочку, вытряхнул из флакона  таблетки,
бросил картонку на пол. Тянуть незачем: вот так лучше всего.
   Он взял таблетки в рот и с усилием глотнул.


   Из клуба Питер Холмс поехал в магазин на  Элизабет-стрит,  где  не  так
давно покупал садовую косилку. Тут не было ни продавцов,  ни  покупателей,
но  кто-то  взломал  дверь,  и  конечно  же,  отсюда  растащили  кому  что
понадобилось.  Внутри  было  темновато,  электричество  отключено.   Отдел
садовых принадлежностей помещался  на  втором  этаже;  Питер  поднялся  по
лестнице и увидел скамейки, те самые, которые ему вспоминались. Он  выбрал
совсем легкую, с ярким съемным сиденьем - наверно, оно понравится Мэри,  а
сейчас послужит прокладкой, и скамья не поцарапает крышу машины.  Немалого
труда стоило протащить скамейку по  двум  лестничным  маршам,  вынести  за
дверь, а там Питер поставил  ее  на  тротуар  и  вернулся  за  сиденьем  и
веревками. На  прилавке  нашелся  моток  бельевой  веревки.  Питер  вышел,
взгромоздил скамейку на крышу "морриса" и, не  жалея  веревки,  множеством
петель привязал покупку ко всем  пригодным  для  этого  частям  машины.  И
пустился в обратный путь.
   Он был голоден как волк и чувствовал себя как нельзя лучше. Жене он  ни
слова не говорил о том, что поправился, и не намерен говорить: она  только
расстроится, ведь теперь она уверена, что они встретят смерть  вместе.  По
дороге домой он остановился у того  же  кафе,  где  утром  завтракал;  тут
хозяйничала  супружеская  чета,  оба,  судя  по  виду,  пышущие  здоровьем
выпивохи. На обед Питеру подали жаркое; он уплел две полные  тарелки  и  в
довершение солидную порцию горячего пудинга с джемом. Напоследок  попросил
приготовить ему побольше сандвичей с ломтями говядины -  объемистый  пакет
можно будет оставить в багажнике, Мэри  ничего  не  узнает,  а  он  сможет
вечером выйти из дому и втихомолку подзаправиться.
   Домой он вернулся среди дня и, не снимая скамью с машины, вошел в  свою
квартирку. Мэри лежала на кровати полуодетая, укрывшись  пуховым  одеялом;
казалось, в доме как-то холодно и сыро.  Питер  сел  подле  Мэри  на  край
кровати.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил он.
   - Ужасно, - был ответ. - Питер, я так беспокоюсь за Дженнифер. Я  никак
не могла заставить ее хоть  что-нибудь  проглотить,  и  у  нее  все  время
расстройство.
   Она прибавила еще кое-какие подробности.
   Питер пошел через комнату к кроватке и посмотрел на малышку.  Она  явно
осунулась и ослабела, так же как и Мэри. Похоже, обеим очень плохо.
   - Питер, а ты как себя чувствуешь? - спросила Мэри.
   - Неважно, - ответил он. - Меня два раза тошнило по дороге  в  город  и
еще раз на обратном пути. И несет без конца.
   Она тронула его за руку.
   - Не надо было тебе ездить...
   Он улыбнулся ей:
   - Зато я купил садовую скамейку.
   Лицо Мэри просветлело.
   - Правда? Где она?
   - На машине. Ты полежи еще под одеялом. Я затоплю камин, в доме  станет
уютнее. А потом сниму скамейку с "морриса" и ты на нее посмотришь.
   - Нельзя мне лежать, - устало  сказала  Мэри.  -  Надо  все  сменить  у
Дженнифер.
   - Я сам сменю, первым делом. - Питер ласково  уложил  ее  поудобнее.  -
Полежи еще в тепле.
   Час спустя в гостиной пылал огонь в камине, а садовая скамейка стояла у
ограды, там, где хотелось Мэри. И  Мэри  подошла  к  двери  на  веранду  и
любовалась покупкой, яркими красками мягкого сиденья.
   - Прелесть, - сказала она. - Как раз то, что нам надо для этого уголка.
До чего славно будет посидеть там как-нибудь летним вечером...
   Зимний день уже кончался, моросил мелкий дождь.
   - Питер, - попросила Мэри, - я посмотрела, а  теперь,  может  быть,  ты
внесешь сиденье на веранду? Или лучше прямо сюда, чтобы высохло.  Мне  так
хочется, чтобы летом оно было такое же красивое.
   Питер так и сделал, потом они перенесли дочкину  кроватку  в  гостиную,
где уже стало теплее.
   - Хочешь чего-нибудь поесть? - спросила Мэри. -  У  нас  полно  молока,
пей, если можешь.
   Он покачал головой.
   - Я совсем не могу есть. А ты?
   Мэри молча покачала головой.
   - А если я  приготовлю  тебе  подогретого  коньяка  с  лимоном?  Может,
выпьешь?
   Она чуть подумала.
   - Попробую... - и плотней запахнула на себе халат. - Мне так холодно...
   Огонь в камине пылал вовсю.
   - Я пойду принесу еще дров, - сказал Питер. - А потом  приготовлю  тебе
горячее питье.
   Сгущались сумерки. Питер подошел к поленнице, пользуясь случаем, достал
из багажника сверток и съел подряд  три  сандвича.  Когда  он  вернулся  в
гостиную с поленьями, Мэри стояла возле дочкиной кроватки.
   - Как ты долго! - упрекнула она. - Почему ты там застрял?
   - Были кое-какие неприятности, - сказал он. - Наверно, опять пирожки  с
мясом виноваты.
   Лицо Мэри смягчилось.
   - Бедный мой Питер. У всех у нас неприятности... - Она  склонилась  над
кроваткой, потрогала дочкин лоб; малышка теперь лежала вялая, видно, уже и
плакать не хватало силенок. - Питер, по-моему, она умирает...
   Он обнял жену за плечи.
   - И я умираю, - негромко сказал он, - и ты тоже. Всем нам  уже  недолго
осталось. Вот чайник вскипел. Давай выпьем это питье.
   Он отвел ее от кроватки к камину, где разжег теперь  настоящий  костер.
Мэри села прямо на пол, и Питер подал ей горячее питье:  подлил  в  коньяк
кипятка и выжал туда же ломтик лимона.  Пристально  глядя  в  огонь,  Мэри
понемножку  отпивала  из  стакана,  и  ей  стало  полегче.  Питер  и  себе
приготовил такую же смесь, несколько минут они сидели  молча.  Потом  Мэри
сказала:
   - Почему все это с нами случилось, Питер? Потому  что  Россия  и  Китай
стали воевать друг с другом?
   Он кивнул.
   - Ну, примерно так. Но на самом  Деле  все  гораздо  сложнее.  Америка,
Англия и Россия сперва бомбили военные объекты. А начала все Албания.
   - Но мы-то здесь были ни при чем, Правда - мы, в Австралии?
   - Мы оказали Англии моральную поддержку, - сказал  Питер.  -  Вероятно,
больше ничем мы ей помочь и не успели бы. За-месяц все кончилось.
   - И никто не мог это остановить?
   - Не знаю... Бывает тупоумие,  которое  ничем  не  остановишь.  Я  хочу
сказать, если сразу несколько сотен миллионов человек вообразят, будто  их
национальное достоинство требует сбросить на соседей кобальтовую  бомбу...
ну, тут и ты и я мало  что  можем  сделать.  На  одно  только  можно  было
надеяться - просветить людей, отучить их от тупоумия.
   - Да как же отучить, Питер? Они все давно окончили школу.
   - Газеты, - сказал Питер. - Кое-что можно было сделать через газеты.  А
мы не сделали. Ни одна страна ничего не сделала, потому что  все  мы  были
слишком тупы. Нам нравились наши газеты с фотографиями девиц в купальниках
и  кричащие  заголовки  сообщений  об  изнасилованиях,  и  ни   у   одного
правительства не хватило мудрости помочь нам  это  изменить.  Но  будь  мы
достаточно разумны, возможно, с помощью газет что-то удалось бы сделать.
   Мэри толком не поняла его рассуждений.
   - Я рада, что газеты больше не  выходят,  -  сказала  она.  -  Без  них
гораздо приятнее.
   Тут ее скрутил новый спазм, и Питер помог ей дойти до ванной. Пока  она
оставалась там, он вернулся в гостиную и постоял  над  детской  кроваткой.
Малышка совсем плоха, и ничем  он  не  может  ей  помочь;  навряд  ли  она
проживет до утра. И Мэри тоже плоха, хотя и не настолько. Он один в  семье
здоров, и этого нельзя показать.
   Мысль остаться без Мэри ужаснула его. Невозможно остаться одному  в  их
квартирке; в считанные дни, что еще выпадут ему на долю, некуда будет идти
и  нечего  делать.  Будь  "Скорпион"  еще   в   Уильямстауне,   можно   бы
присоединиться к Дуайту Тауэрсу и покончить со всем в  море,  труд  моряка
был делом его жизни. Но к чему это? Не  желает  он  лишних  дней,  которые
выпадают ему по странной  прихоти  необычного  обмена  веществ.  Он  хочет
остаться с женой и дочуркой.
   Мэри окликнула его из ванной, и он пошел помочь ей. Опять подвел  ее  к
пылающему камину; она озябла, ее  трясло.  Питер  опять  дал  ей  горячего
разбавленного коньяка, окутал ее плечи пуховым одеялом. Она держала стакан
обеими руками, силилась справиться с дрожью, сотрясающей все тело.
   Немного погодя она спросила:
   - Питер, а как Дженнифер?
   Он поднялся, отошел к кроватке, вернулся.
   - Она сейчас спокойна, - сказал он. - По-моему, без перемен.
   - А сам ты как?
   - Премерзко. - Он наклонился к ней, взял  за  руку.  -  По-моему,  тебе
хуже, чем мне, - сказал он, ведь она не могла этого не понять. -  Пожалуй,
я протянул бы день-два лишних, но не больше. Наверно, это  потому,  что  я
физически крепче.
   Мэри медленно кивнула. Потом сказала:
   - Значит, надежды никакой нет? Ни для кого из нас?
   Питер покачал головой.
   - От этого не выздоравливают, родная.
   - Боюсь, завтра мне уже не дойти до  ванной.  Питер,  родной  мой,  мне
хотелось бы покончить со всем этим сегодня же и взять с  собой  Дженнифер.
По-твоему, это гадко?
   Он поцеловал ее.
   - По-моему, это разумно. И я с вами.
   - Тебе ведь не так худо, как нам, - слабо возразила Мэри.
   - Завтра будет так же, - сказал Питер. - Не стоит тянуть, ничего в этом
нет хорошего.
   Она сжала его руку.
   - Что нам надо сделать, Питер?
   Он минуту подумал.
   - Сейчас я приготовлю грелки и положу  в  постель.  Тогда  ты  наденешь
свежую ночную сорочку и ляжешь, тебе  будет  тепло.  Я  принесу  к  нам  в
кровать Дженнифер. Потом запру дом, принесу тебе горячее питье,  мы  будем
лежать рядом в постели и примем таблетки.
   - Не забудь отключить электричество. А то вдруг мыши перегрызут  провод
и начнется пожар.
   - Отключу, - сказал Питер.
   Она подняла к нему глаза, полные слез.
   - Ты сделаешь все, что надо, для Дженнифер?
   Он провел рукой по ее волосам.
   - Не тревожься, - мягко сказал он, - я все сделаю.
   Он наполнил грелки горячей водой и положил в  постель,  заодно  оправил
ее, пускай все выглядит  чисто  и  опрятно.  Затем  помог  Мэри  пройти  в
спальню. Вышел в кухню, в последний раз поставил чайник и,  пока  закипала
вода, еще раз внимательно  перечитал  наставления,  напечатанные  на  трех
красных коробочках.
   Потом он налил кипяток в термос, аккуратно расставил на подносе  термос
с двумя стаканами, коньяк, блюдце с половинкой, лимона и отнес в  спальню.
Прикатил из гостиной дочкину кроватку и поставил  возле  большой  кровати.
Мэри в постели казалась такой чистенькой и свежей;  когда  Питер  подкатил
кроватку, она с усилием села.
   - Дать ее тебе? - спросил  Питер.  Ему  подумалось  -  может  быть,  ей
хочется немного подержать малышку на руках.
   Но Мэри покачала головой.
   - Она слишком больна. - Посидела минуту, глядя на ребенка, потом устало
откинулась на подушки. - Лучше я буду думать о ней, какая она была прежде,
когда все мы были здоровы. Дай мне ту штуку, Питер, и покончим с этим.
   Она права, подумал Питер, лучше кончать разом, не мучить себя  горькими
мыслями. Он сделал малышке укол в руку повыше локтя.  Потом  переоделся  в
чистую пижаму, погасил в квартире все  лампы,  кроме  ночника  у  кровати,
закрыл экраном камин в гостиной и зажег  свечу  из  запасенных  на  случай
аварии на электростанции. Поставил  свечу  на  ночной  столик  и  отключил
электричество в доме.
   Уже в кровати, подле Мэри, он смешал коньяк с горячей водой и достал из
красных коробочек таблетки.
   - Мы чудесно прожили все годы с тех пор, как поженились, - тихо сказала
Мэри. - Спасибо тебе за все, Питер.
   Он притянул ее к себе и поцеловал.
   - И для меня это было замечательное время, - сказал он.  -  На  этом  и
кончим.
   Они взяли таблетки и запили приготовленным питьем.


   В тот вечер Дуайт позвонил в Харкауэй Мойре Дэвидсон. Набирал номер, не
уверенный, соединит ли станция, а если соединит, подойдет ли кто-нибудь  к
телефону. Но автоматическая станция еще  работала,  и  Мойра  почти  сразу
подошла.
   - Смотрите-ка, - сказал Дуайт, - а я сомневался, снимет  ли  кто-нибудь
трубку. Как у вас дела, детка?
   - Плохо. По-моему, маме с папой остались считанные часы.
   - А вы сами?
   - Примерно так же, Дуайт. А вы?
   - В общем, так же. Я звоню, чтобы пока попрощаться, детка. Завтра утром
мы выйдем на "Скорпионе" и затопим его.
   - Вы не вернетесь? - спросила Мойра.
   - Нет, детка. Нам не следует возвращаться. Осталось выполнить последнюю
работу,  и  мы  со  всем  покончим.  -  Он  помедлил.  -  Я  звоню,  чтобы
поблагодарить вас за эти полгода. Мне очень помогло, что вы были рядом.
   - Мне тоже это очень помогло, - сказала Мойра.  -  Дуайт,  если  только
сумею, можно я приеду вас проводить?
   Он поколебался, ответил не сразу:
   - Ну конечно. Но нам нельзя задерживаться. Люди уже сейчас очень слабы,
а завтра будут еще слабее.
   - В котором часу вы уходите?
   - Отчалим в восемь, как только станет совсем светло.
   - Я приеду, - сказала Мойра.
   Он попросил поклониться за него отцу с матерью и повесил трубку.  Мойра
прошла в спальню родителей, они лежали на стоящих  рядом  кроватях,  обоим
было много хуже, чем  ей;  Мойра  передала  им  привет  от  Дуайта.  Потом
сказала, что хочет съездить в порт.
   - Вернусь к обеду, - пообещала она.
   Мать сказала:
   - Конечно, поезжай и попрощайся с ним, родненькая. Он был  тебе  добрым
другом. Но если не застанешь нас, когда вернешься, ты должна понять.
   Мойра подсела к ней на край кровати.
   - Так плохо, мамочка?
   - К сожалению, родная. И папе сегодня еще хуже, чем мне. Но на  случай,
если станет совсем скверно, у нас есть все, что нужно.
   Со своей постели слабым голосом спросил отец:
   - Дождь идет?
   - Сейчас нет, папа.
   - Пойди, пожалуйста, отвори ворота скотного двора, те,  что  выходят  к
сараям, хорошо? Все остальные ворота открыты,  но  скоту  нужен  доступ  к
сену.
   - Сейчас же пойду и открою, папа. Может быть, еще что-нибудь сделать?
   Отец закрыл глаза.
   - Передай Дуайту мой сердечный привет. Жаль, что  он  не  мог  на  тебе
жениться.
   - И мне жаль, -  сказала  Мойра.  -  Но  он  не  из  тех,  чьи  чувства
переменчивы.
   Она вышла  в  темноту,  отворила  ворота,  ведущие  в  сторону  сараев,
проверила, открыты ли все остальные; коров  нигде  не  было  видно.  Мойра
вернулась в дом и  сказала  отцу,  что  исполнила  его  просьбу;  он  явно
успокоился. Больше родителям ничего не было нужно. Она  поцеловала  обоих,
пожелала им доброй ночи и пошла к себе; перед тем как  лечь,  завела  свой
маленький будильник на пять часов - вдруг уснет.
   Но она почти не спала. За ночь четыре раза выходила в ванную  и  выпила
полбутылки коньяку - единственное, что не вызывало рвоту. Когда  прозвонил
будильник,  она  поднялась,  приняла  горячий  душ,  -  это   ее   немного
подбодрило, - и надела красную блузу и брюки, то, что было на ней  в  день
первой встречи с Дуайтом, много  месяцев  назад.  Тщательно  подкрасилась,
надела пальто. Потом  тихонько  отворила  дверь  родительской  спальни  и,
заслонив ладонью свет электрического  фонарика,  заглянула  внутрь.  Отец,
видимо, спал, но мать, лежа в постели, ей улыбнулась; они оба  тоже  ночью
то и дело вынуждены были вставать. Мойра тихо подошла к матери, поцеловала
ее, вышла и неслышно затворила за собою дверь.
   Она достала из кладовой непочатую  бутылку  коньяка,  вышла  к  машине,
включила зажигание и выехала на дорогу в Мельбурн.  Не  доезжая  Оукли,  в
тусклой  предрассветной  мгле,  остановила  машину  на  пустынной  дороге,
глотнула прямо из бутылки и поехала дальше.
   Она проехала через безлюдный город и дальше, мимо унылых,  однообразных
заводских зданий, к Уильямстауну. В порт приехала около четверти восьмого;
у раскрытых ворот никто не сторожил, и она проехала  прямиком  к  причалу,
где стоял авианосец. У трапа не было ни часового,  ни  дежурного  офицера,
никто ее не окликнул. Мойра поднялась на корабль, пытаясь  вспомнить,  как
шла с Дуайтом, когда он ей показывал подводную лодку, и вскоре набрела  на
американского матроса, а он указал ей проход между стальными переборками к
борту, откуда спущен был трап на "Скорпион".
   Мойра остановила другого матроса, он как раз шел к трапу.
   - Если увидите капитана Тауэрса, может быть, спросите, не поднимется ли
он сюда, я хотела бы с ним поговорить.
   - А как же, леди, - с готовностью ответил матрос, - прямо сейчас ему  и
скажу.
   Вскоре появился Дуайт и по трапу поднялся к ней. У него совеем  больной
вид, как у всех нас, подумалось Мойре. Не  считаясь  с  тем,  что  на  них
обращены чужие взгляды, он взял ее руки в свои.
   - Как славно, что вы пришли со мной проститься, - сказал он.  -  А  что
дома, детка?
   - Очень плохо. Папе с мамой совсем  недолго  осталось,  и  мне,  думаю,
тоже. Сегодня для всех нас все кончится. - Она замялась, потом  вымолвила:
- Дуайт, я хочу вас кое о чем попросить.
   - О чем, детка?
   - Можно мне пойти с вами  на  "Скорпионе"?  -  Мойра  помолчала,  потом
договорила: - Думаю, мне незачем возвращаться домой. Папа сказал, я просто
могу оставить "форд" на улице. Машина ему больше не понадобится. Можно мне
уйти с вами?
   Он молчал так долго, что Мойра поняла - ответом будет "нет".
   - Сегодня утром меня об этом  же  просили  четыре  человека,  -  сказал
наконец Дуайт.  -  Я  всем  отказал,  потому  что  дяде  Сэму  это  бы  не
понравилось. Я командовал этой лодкой, соблюдая все флотские правила, и не
отступлю от них до конца. Я не могу вас взять на борт,  детка.  Каждый  из
нас должен принять то, что ему выпало.
   - Что ж, пусть так, - глухо сказала Мойра. Потом подняла на него глаза.
- Подарки при вас?
   - Конечно. Я все это беру с собой, спасибо вам.
   - Расскажите обо мне Шейрон. Нам нечего скрывать:
   Дуайт коснулся ее руки.
   - Сегодня вы одеты так  же,  как  в  тот  день,  когда  мы  встретились
впервые.
   Мойра слабо улыбнулась.
   - "Пусть он все время будет занят, не давать ему  задумываться,  не  то
как бы он не расплакался". Справилась я со своей задачей, Дуайт?
   - Прекрасно справились.
   Он обнял ее и поцеловал, и на мгновенье она прильнула к нему.  И  сразу
высвободилась.
   - Не стоит длить пытку. Все, что  мы  могли  сказать  друг  другу,  уже
сказано. Когда вы отплываете?
   - Очень скоро. Снимаемся с якоря минут через пять.
   - А когда потопите "Скорпион"?
   Дуайт минуту подумал.
   - Тридцать миль по заливу и потом еще  двенадцать.  Сорок  две  морские
мили. Я не стану терять время. Скажем, через два часа и десять минут после
того, как отчалим.
   Мойра медленно кивнула.
   - Я буду думать о вас. - И, помолчав, прибавила: - Теперь идите, Дуайт.
Может быть, когда-нибудь я навещу вас в штате Коннектикут.
   Дуайт притянул ее к себе и хотел еще раз поцеловать, но она уклонилась.
   - Нет... теперь идите. - И мысленно докончила: или расплачусь я.  Дуайт
медленно кивнул. Сказал только:
   -  Спасибо  за  все,  -  повернулся  и  стал  спускаться  по  трапу  на
"Скорпион".
   Теперь у трапа стояли, кроме Мойры, еще  две-три  женщины.  Похоже,  на
авианосце не осталось матросов и некому было убрать  трап.  Мойра  видела,
как Дуайт вышел из недр подлодки на мостик и принялся командовать, видела,
как отняты были канаты, закрепляющие трап, и  нижний  конец  его  свободно
повис; как отдали кормовые швартовы; следила, как Дуайт  что-то  сказал  в
переговорную трубу и как вскипела вода под  кормой  оттого,  что  медленно
заработали винты и лодка развернулась кормой  вперед.  Серое  небо  начало
сыпать мелким дождиком. Вот отданы носовые швартовы, матросы  сложили  их,
захлопнули стальной люк надстройки, и "Скорпион"  задним  ходом,  медленно
описывая широкую дугу, начал отходить от авианосца.  Потом  люди  скрылись
внутри, на  мостике  остались  только  Дуайт  да  еще  один  моряк.  Дуайт
прощально поднял руку, и Мойра махнула  в  ответ,  глаза  ее  затуманились
слезами,  низко  сидящий  в  воде  корпус  лодки  круто  повернул  за  мыс
Джеллибранд и скрылся в серой мгле.
   Вместе с другими женщинами  Мойра  отошла  от  стального  левого  борта
"Сиднея".
   - Больше не для чего жить, - сказала она.
   - А тебя никто и не заставляет, голубушка, - отозвалась одна из женщин.
   Мойра слабо улыбнулась, взглянула на ручные часы. Три минуты  девятого.
Примерно в десять минут одиннадцатого Дуайт  уйдет  домой,  домой  в  штат
Коннектикут, в городок, который он так любил. А  для  нее  в  родном  доме
ничего не осталось; если сейчас вернуться в Харкауэй,  только  и  найдешь,
что коров да грустные воспоминания. Уйти с Дуайтом было нельзя,  запрещают
морские порядки, это она поняла. Но можно быть  очень  недалеко  от  него,
когда он отправится домой, всего миль за  двенадцать.  Если  она  окажется
рядом с улыбкой на лице, быть может, он возьмет ее с собой и  она  увидит,
как Элен весело прыгает на "кузнечике".
   Она  поспешно  прошла  по  сумрачным,  гулким  стальным   внутренностям
мертвого авианосца,  отыскала  трап  и  спустилась  на  причал,  к  своему
"форду". Бак полон бензина из канистр,  припрятанных  накануне  за  стогом
сена. Мойра села в машину, открыла сумочку, -  да,  красная  коробочка  на
месте. Откупорила бутылку, жадно глотнула неразбавленного коньяка; хорошее
пойло, помогает: с тех пор как она выехала из дому, ей ни разу не пришлось
бегать. Мойра завела мотор, развернула машину, проехала по причалу,  потом
вон из порта и дальше, в объезд  и  предместьями,  пока  не  выбралась  на
шоссе, ведущее к Джилонгу.
   Здесь она прибавила  газу  и  по  свободному  шоссе  без  помех,  делая
семьдесят миль в час,  помчалась  к  Джилонгу  -  бледная  девушка  вся  в
ярко-алом, с летящими по  ветру  волосами,  немного  хмельная,  на  полной
скорости вела она большую машину. Миновала Лейвертон и  тамошний  огромный
аэродром, Уэррибийскую опытную ферму и понеслась пустынной дорогой  дальше
на юг. Незадолго до Корайо ее скрутил внезапный спазм, пришлось остановить
машину и