---------------------------------------------------------------
Перевод: Л.Каневского
OCR: City
---------------------------------------------------------------
сборник рассказов
ШОРОХИ В БЕДЛАМЕ
Этот типичный американский парень весил 235 фунтов; розовощекий,
перебитый нос, сияющий передний мост во рту, где не хватает пяти зубов;
длинный шрам на колене, со следами искусно наложенных когда-то шестидесяти
трех швов. Чудо-доктора сотворили просто что-то невероятное с его блуждающим
мениском. Женат; тесть -- владелец процветающей страховой компании, там зятя
всегда ждет место, может занять в любое время,-- чем раньше, тем лучше,
говорил старик.
У него прогрессировала глухота левого уха,-- впервые он почувствовал
это год назад, в один холодный воскресный день, когда выполнял на поле в
Грин-бей, штате Висконсин. Игрок профессиональной команды, он играл среднего
в линии защиты и, само собой особенно после того, что случилось в Грин-бей.
Звали его Хьюго Плейс -- не знаменитый игрок, нет. Играл в трех
командах, в хвосте таблицы дивизиона. Когда тренеры объявили, что намерены
на следующий год обновить свои клубы, то прежде всего пытались обменять
Хьюго и выставляли его на трансферт. Но, несмотря на появление в лигах новых
команд и повышенный спрос на опытных игроков, Хьюго всегда удавалось
оказаться в составе плетущихся команд началу нового сезона. Крупный, крепко
сбитый парень, он всегда стремился научиться чему-то новому, к тому же любил
играть в футбол и обладал еще одним преимуществом -- тем, что тренеры обычно
называют "расположением к разговору" с спортивными журналистами.
Обладая нормальным интеллектуальным уровнем (в колледже студент второго
разряда "Б"), на поле позволял себя одурачить любого кто хотел. Возможно,
это объяснялось его честностью и доверчивостью. Ложный замах противника -- и
он кидается, сбивая всех на своем пути, влево, а игра тем временем
перемещается вправо. Внимание его намеренно отвлекают, а он с каким-то
поистине религиозным рвением прикрывает обманщиков. Те же, кому на самом
деле предназначалась передача, на большой скорости обходят его и прорываются
в открытое пространство. Таким образом, постоянно блокируя не того, кого над
и позволяя игроку с мячом запросто себя обегать, Хьюго добился незавидного
рекорда по промахам в игре: за всю свою спортивную карьеру не перехватил ни
одного паса. И тем не менее вполне справлялся со своими обязанностями на
поле и все шло хорошо до этого досадного инцидента в Грин-бей.
Левый крайний Джонни Сматерс умел быстро ориентироваться на поле,
"читая" любую игру, и, когда в дело приходилось вступать защите, рал, что
было сил Хьюго, предупреждая, где произойдет очередной прорыв. Сматерс,
игрок небольшого роста, недоверчивый и хитрый, с сильно развитым инстинктом
самосохранения, очень часто оказывался прав, поэтому и у Хьюго в начале
сезона все шло как по маслу, покуда он не почувствовал, что стал глохнуть
именно на левое ухо -- как раз с той стороны, где играл Сматерс: теперь он
не слышал его подсказок.
После двух игр -- он громко подсказывал Хьюго, куда нужно бежать, а тот
сломя голову бросался в противоположном направлении,-- Сматерс плюнул и
вообще прекратил разговаривать с ним на поле, и после игры. Это очень
обижало Хьюго, с его доброй, дружески настроенной душой. Сматерс ему
нравился, и он, конечно, очень благодарен ему за помощь; хотел даже все
честно рассказать ему о своем левом ухе; но боялся: узнают о его глухоте --
сразу отчислят из команды, он в этом уверен. А пока не имел особого желания
заниматься страхованием в конторе тестя.
К счастью для Хьюго, неприятности с ухом проявились в конце сезона, а
его обычный уровень не столь высок, чтобы тренеры или публика сразу заметили
резкий спад в эффективности его игры. Понимая, что половина мира звуков
теперь ему недоступна, что нужно постоянно опасаться бесшумных противников
слева и он не услышит ни подбадривающих возгласов, ни презрительных насмешек
половины болельщиков на стадионе, Хьюго впал в мрачную задумчивость.
За пределами спортивной площадки, несмотря на мелкие оплошности, он
довольно успешно справлялся со своим дефектом. На всех совещаниях команды
всегда садился слева от тренера, чтобы слышать правым ухом; жену убедил, что
ему гораздо лучше спится на другом краю кровати, не на том, где безмятежно
почивал три года их совместной жизни. Сибилла, жена его, ужасно
разговорчивая, предпочитала вести продолжительные монологи -- одного легкого
кивка мужа ей вполне хватало для общения. А на всяких сборищах Хьюго,
незаметно мотнув головой, приводил правое ухо в положение "прием", что
позволяло ему сносно выслушивать выступающего.
Однако с приближением лета и грозной неизбежностью предсезонной
подготовки Хьюго совсем приуныл. Природа наградила его даром самоанализа, он
не умел прибегать к заумным сравнениям, но теперь стал представлять себе,
что левая часть его головы похожа на бутылку сидра с тугой пробкой. Ковырял
в ухе остро заточенными карандашами, зубочистками и даже гвоздем (чтобы
выпустить газ) но, кроме небывалой инфекции и недельного воспаления, ничего
не добился.
Наконец, он приступил к осторожным расспросам -- так мужчина, пытается
достать адрес подпольного акушера, чтобы сделать аборт "подзалетевшей" его
девушке,-- и нашел одного специалиста, живущего на другом краю города.
Дождавшись ежегодного отъезда Сибиллы к ее родителям в штат Орегон на две
недели, договорился о приеме на следующий день.
Доктор Д. У. Себастьян, невысокого рода, круглый, как колобок, венгр, с
чистенькими, пухленькими ручками и острыми, веселыми глазками, слыл большим
энтузиастом своей профессии.
Любое заболевание, особенно в той области медицины, которую он избрал
для себя, доставляло ему громадное удовольствие, а перспектива
продолжительной, сложной, а порой и опасной операции приводила просто в
восторг, наполняя неподдельной радостью.
-- Замечательно! -- все время повторял он, стоя на кожаном стульчике и
осматривая ухо Хьюго.-- Чудно, просто чудно!
Судя по всему, у него было не так много пациентов.
-- Знаете,-- объяснял он спортсмену,-- никто в наши дни не относится
серьезно к своим ушам, вставляя легкие инструменты замысловатой конфигурации
ему в ухо.-- Обычно все уверены, что у них отличный слух или что вдруг, ни с
того ни с сего все поголовно вдруг стали мямлить нечто неразборчивое. А
когда наконец начинают понимать, что слышат далеко не все,-- увы, уже поздно
и с этим ничего поделать нельзя. Вы благоразумный молодой человек, очень
благоразумный, и правильно поступили, что обратились ко мне. Не помню, что
мне говорила мисс Каттави по поводу вашей профессии.
Мисс Каттави -- его медсестра: высокая, шести футов роста, грузная сто
шестьдесят пять фунтов она казалось, брилась два раза на день. Иммигрировала
из Северной Италии, и была уверена, что Хьюго играет в европейский футбол,
чтобы заработать себе на жизнь.
Этот Пеле,-- заявила она ему,-- такие деньжищи загребает,-- можно себе
представить!
Доктор Себастьян ни разу в жизни не видел, как играют в американский
футбол, выказывал несомненное нетерпение, когда Хьюго пытался ему объяснить,
чем он занимается по воскресеньям, рассказать о Джонни Сматерсе, о том, что
он не слышит угрожающего топота бегущих слева игроков, когда уходит в центр,
чтобы предотвратить атаку. Врача крайне озадачило, когда Хьюго стал
рассказывать ему, что с ним случилось в Грин-бей.
-- Неужели этим занимаются люди? -- недоверчиво спросил он.-- И все
ради денег? У вас, в Америке? -- И продолжал зондирование, пофыркивая от
удовольствия.
От него пахло мятой и новым, только что изобретенным антисептиком.
Занимаясь своим делом, он то и дело принимался ораторствовать, хотя Хьюго
многого не слышал.
-- Мы далеко отстали от животных.
Эту фразу Хьюго услыхал отчетливо.
-- Собака улавливает шум в таком диапазоне звуковых волн, который для
человека -- абсолютное безмолвие. Она слышит шаги человека по траве на
расстоянии пятидесяти ярдов и рычит, подавая знак, в темноте ночи. Некоторые
виды хищных рыб за милю слышат всплеск воды, производимый сардиной,-- не
говорю уже об акустической гениальности сов и летучих мышей.
Хьюго не имел абсолютно никакого желания слушать шумы в собачьем
диапазоне волн или звуки шагов человека, идущего по траве. Его совершенно не
интересовали всплески, производимые сардинами на таком удалении, и он не
считал себя большим поклонником гениальных акустических способностей сов и
летучих мышей. Все, что ему нужно,-- это слышать на футбольном стадионе
команды, подаваемые Джонни Сматерсом с левой стороны на расстоянии десяти
ярдов, но он терпеливо слушал. После того, что сделали врачи с его больным
коленом, он им всем по-детски верил; если доктору Себастьяну при
восстановлении его слуха нравится восхвалять зверей в лесах и полях, птиц в
воздухе,-- он, Хьюго, готов вежливо его выслушивать и даже время от времени
согласно кивать, как всегда делал, когда жена Сибилла заводила разговор о
политике, мини-юбках или о своих подозрениях насчет жены Джонни Сматерса что
она ведет себя нисколько не лучше прочих, когда команда отправляется на
соревнования в другие города.
-- Мы позволили нашим органам чувств атрофироваться.
Хьюго скривился от боли -- доктор Себастьян, поднявшись на цыпочки,
проник в его ухо тупым инструментом.
-- Мы утратили нашу животную магию. Мы занимаем только третье место по
способности передавать и получать информацию, да и то лучшие из нас. Целые
новые области коммуникации ожидают еще своего исследования. Когда в
концертном зале исполняются последние квартеты Бетховена, тысяча слушателей
должна бы сползти с кресел на пол и забиться в непреодолимом приступе
экстаза. Ну, а что вместо этого мы видим? Нетерпеливо листают программки,
мысленно прикидывая, успеют ли пропустить кружечку пива и успеть на
последний поезд.
Хьюго кивнул; никогда не слышал ни одного квартета Бетховена, а пол в
концертном зале, казалось ему, не совсем пристойное место, чтоб его
облюбовал себе привлекательный, хорошо воспитанный, женатый американский
парень и забился там в непреодолимом приступе экстаза. Но коли он решился и
пришел к доктору -- должен претерпеть все испытания. Между прочим, принимая
во внимание странные разговоры о собаках, совах и сардинах, не удивительно,
что в приемной доктора Себастьяна нет нетерпеливо ожидающих своей очереди
посетителей.
-- Нужно всех призвать к крестовому походу... Мистер Плейс, должен
сказать вам6 что у вас совершенно необычное строение слухового аппарата --
какое-то дивное сочетание косточек. Итак, нужен крестовый поход, чтобы
приподнять занавес, препятствующий проникновению звуков! Чтобы убрать этот
глушитель, возвратить себе наше животное наследие! Различать даже шорохи в
буйном бедламе; слышать шелест раскрывающихся на утреннем солнце цветочных
бутонов; улавливать угрозы, еще не высказанные, узнавать о еще не
сформулированных точно обещаниях... Ого, мистер Плейс! Никогда не видел
такой костной структуры в ухе...
-- Ну, этот парень в Грин-бей весил не меньше трехсот фунтов и его
локоть... прямо с размаху...
-- Не волнуйтесь, не волнуйтесь! -- Доктор Себастьян наконец извлек из
уха весь засунутый туда инструментарий.-- Мы проводим операцию завтра утром,
мисс Каттави!
-- О'кей,-- отозвалась мисс Каттави, сидящая на скамье так, словно
изготовилась вступить в игру, как только ее команда получит мяч.-- Сделаю
все, что нужно.
-- Но...-- начал было Хьюго.
-- Я все должным образом приготовлю,-- прервал его доктор Себастьян.--
Вам абсолютно не о чем беспокоиться. Вам только нужно еще прийти в клинику
уха, горла, носа Любенхорна сегодня, в три часа дня.
-- Но мне хотелось бы кое-что выяснить...
-- Простите, мистер Плейс, но я ужасно занят.-- И доктор Себастьян
выпорхнул из кабинета, оставляя за собой шлейф мяты и новейшего антисептика.
-- Доктор вас обработает как надо,-- посулила мисс Каттави, провожая
его до двери.
-- Не сомневаюсь,-- откликнулся Хьюго,-- но...
-- Нисколько не удивлюсь,-- молвила ему на прощание мисс Каттави,--
если вы вернетесь с просьбой заняться и вашим вторым ухом.
Когда Хьюго проснулся после операции, доктор Себастьян стоял у его
койки, весело ему улыбаясь.
-- Вполне естественно, мистер Плейс, вы сейчас испытываете легкий
дискомфорт.
Хьюго казалось, что в левой части головы засела танковая оружейная
башня и производит не менее шестидесяти выстрелов в минуту. И до сих пор он
не избавился от ощущения, что в ухе торчит плотно закупоренная бутылка
пузырящегося сидра.
-- У вас экстраординарная костная структура, мистер Плейс.-- Доктор
встал на цыпочки, чтобы удобнее было, глядя сверху вниз, прямо в лицо Хьюго,
улыбаться ему..
"Сколько же времени он проводит стоя на цыпочках,-- думал Хьюго.-- В
какой-то мере логичнее, если б он специализировался на таких частях
человеческого организма, как коленки и лодыжки, а не уши".
-- Настолько экстраординарная,-- продолжал доктор,-- что, могу честно
вам признаться, мне не хотелось даже заканчивать операцию! Чувствовал себя
так, словно открываю новый континент. Какое замечательное утро вы мне
подарили, мистер Плейс! Испытываю даже соблазн не брать с вас за операцию ни
пенни.
Как выяснилось позже, доктору Себастьяну все же удалось преодолеть
соблазн: он прислал счет на пятьсот долларов. Хьюго получил счет в тот день,
когда из Орегона вернулась жена, ему было вдвойне приятно платить его. Слух
в левом ухе восстановился. Теперь, если Джонни не продадут и их прежние,
добрые отношения наладятся, он займет свое обычное место среднего защитника
и успешно проведет весь сезон -- Хьюго был на сто процентов в этом уверен.
За ухом у него большой красный рубец, но Сибилла не замечала его целых
четыре дня. Не слишком наблюдательна его Сибилла, за исключением тех
случаев, когда он глазеет на наряды и прически других женщин.
Наконец, Сибилла заметила шрам, и он объяснил ей, что порезался бреясь.
Чтобы так порезаться при бритье, нужно пользоваться по крайней мере большим
кухонным ножом для резки хлеба, с зубцами острыми, как у пилы, но Сибилла
удовлетворилась его объяснением. Хьюго, всегда до мозга костей честный,
впервые солгал жене. А первая ложь обычно легко сходит с рук.
Приехав в тренировочный лагерь, то прежде всего попытался немедленно
возобновить прежнюю дружбу с Джонни Сматерсом. Джонни вначале отреагировал
на его обхаживания довольно холодно,-- в памяти еще не истерлось, сколько
раз он по вине напарника попадал в скверное положение, особенно в конце
сезона, когда двое или даже трое -- блокирующие игроки, верзилы,
обрабатывали его, а в это время Хьюго как угорелый мчался на противоположную
сторону поля, где ничего не происходило. Но когда Хьюго решил сделать
последний шаг и признался, что у него постоянно звенело в левом ухе после
той памятной игры в Грин-бей, а теперь вроде бы все в порядке, звон
прекратился,-- Сматерс с пониманием отнесся к нему, смилостивился и прежняя
дружба возобновилась; стали даже жить в одной комнате.
Предсезонная тренировка проходила вполне удовлетворительно. Тренер,
понимая, что Хьюго со Сматерсом связывают особые отношения, всегда выставлял
их играть вместе, и Хьюго действовал неплохо, хотя, конечно, никто из
болельщиков никак не спутал бы его с Сэмом Хаффом, или Диком Баткусом, или
другими звездами.
Товарищеские матчи тоже прошли удачно, и Хьюго хотя ничем особенно не
отличился, внес свою лепту в успешную игру команды: выиграл несколько раз
борьбу, отбил несколько передач; всегда внимательно прислушиваясь к
указаниям Сматерса, не так часто оказывался не на месте. Сентябрь оказался
более или менее нормальным для Хьюго, как и множество других таких же первых
осенних месяцев в его жизни: много пролитого пота, болезненные травмы,
синяки и шишки, напрасные придирки тренеров; отказ заниматься любовью по
пятницам и субботам, чтобы не транжирить зря энергию и сохранить боевую
форму к воскресному дню; опасения за собственную жизнь по утрам, а в
воскресенье большое удовлетворение от того, что к вечеру, когда уже
опускаются сумерки, ковыляешь со стадиона на своих двоих. В общем, Хьюго был
счастлив -- трудно подобрать другое слово.
И вот за минуту до конца их первого календарного матча в лиге сезона
произошло непредвиденное. Команда Хьюго вела со счетом 21: 18. Мяч у
противника на восьмиярдовой линии в его зоне. В третий раз объявлено
положение вне игры и команда противника готовится возобновить игру; на
трибунах стоит такой гвалт, что защитник Брэблдоф вскидывает вверх руки,
чтобы немного успокоить болельщиков, потому что из-за их оглашенного "ура!"
игроки не слышат его указаний. Шум немного стих.
Но все равно даже сейчас Хьюго сильно опасался, что не услышит команды
Сматерса, как только игра возобновится. Помотал головой, чтобы дать выход
скопившемуся под шлемом поту, повернулся левым ухом к группе совещающихся
игроков вдруг отчетливо услышал, что говорит Брэблдоф,-- так отчетливо,
словно находился от него в двух шагах, а ведь дистанция была добрых
пятнадцать ярдов и болельщики дико орали.
-- Я сделаю обманное движение -- якобы иду на слабую сторону,--
донеслись до Хьюго слова защитника.-- И прошу вас: ради Бога, подыграйте
мне, чтоб выглядело убедительнее!
Команда противника выстроилась для атаки. Хьюго услыхал, как завопил
ему Сматерс:
-- Беги на край сильной стороны,-- сильной, Хьюго! Давай, быстрей!
Обе команды устремились навстречу друг другу. Защитники выдвинулись
вперед, чтобы бежать к сильной стороне. Хьюго мог поклясться, что видел, как
Брэблдоф за спиной полузащитника Френцзиша, прикрывавшего его, неторопливо
повернул обратно, делая вид, что вышел из игры. Все игроки команды Хьюго
кучей побежали, чтобы задержать прорыв противника на сильной стороне их
зоны. Все игроки команды Хьюго кучей побежали, чтобы задержать прорыв
противника на сильной стороне их зоны. Все кроме Хьюго. Его движения стали
какими-то механическими, скованными, словно кто-то включил у него на спине
кнопку тормоза. Двигаясь против бегущих на него игроков, он преследовал
Брэблдофа, который, неожиданно вырвавшись на открытое пространство, где
никого не было, помчался, как лось, к углу слабой стороны, прижимая к бедру
мяч. Хьюго оказался один на линии схватки и стремглав кинулся за Брэблдофом.
С разбега повалил его, и тот, падая и прижимая к себе мяч, сказал ему,
что-то явно недостойное спортсмена. Оказавшись сверху, Хьюго наступил ему
коленкой на лицо и выхватил мяч. Все игроки подбежали к нему, начали его
неистово обнимать, поздравлять, хлопать по спине и плечам. Время матча
вышло, игра кончилась, и счет остался прежний -- 21:18!
В раздевалке вся команда признала Хьюго лучшим игроком и дружно
проголосовала за то, чтобы мяч этой игры был вручен ему на память, а тренер
сказал ему: -- Давно пора научиться правильно читать игру. Большая похвала,
особенно от такого привередливого тренера, как у них.
В душе к нему подошел Джонни Сматерс.
-- Послушай, парень, я готов был убить тебя, когда увидел, что ты
бежишь не в ту сторону, несмотря на мою команду. Что тебе подсказало так
действовать?
-- Ничто,-- отвечал Хьюго после секундного размышления.
-- Ну и игра, скажу я тебе -- все кишки вымотала!
-- Просто интуиция,-- скромно промолвил Хьюго.
В тот воскресный вечер он был гораздо спокойнее, особенно после
одержанной победы; думал о докторе Себастьяне и о шелесте распускающихся на
утреннем солнце цветочных бутонов.
В следующее воскресенье Хьюго как всегда вышел на поле. Всю неделю он,
по сути дела, слышал как нормальный человек и теперь был абсолютно уверен,
что только благодаря какому-то акустическому фокусу услыхал голос Брэблдофа,
донесшийся до него от сгрудившихся для совещания игроков. В первой половине
игры ничего особенного не происходило. Сматерс верно читал игру половину
этого времени, и Хьюго хотя для него не маячило ни малейшей надежды, что
спортивные журналисты назовут его лучшим защитником недели, вполне сносно и
надежно отработал первые тридцать минут.
Игра была грубой, и в третьем периоде его так тряхнули, что он, шатаясь
как пьяный, едва держался на ногах. Медленно двигаясь по полю, чтобы
прекратилось головокружение, неподалеку от собравшихся на совещание игроков
противника он снова повернул к ним левое ухо -- и чудо повторилось. Он все
слышал, словно стоял в самом центре группы,-- слышал, как защитник говорил
хриплым шепотом:
-- Красный -- справа! Поток -- слева! Край выпрямить! Начнем при счете
"пять"!
Хьюго невольно оглянулся по сторонам: интересно, слышали ли что-нибудь
его товарищи по команде? Нет, не подают вида, выглядят как всегда:
перепачканные с головы до ног липкой грязью, отчаянные, злые, безрассудные,
расстроенные из-за того, что им вечно недоплачивают.
Когда совещание кончилось и игроки противника вышли на линию схватки,
Хьюго машинально стал перемещаться к группе защиты, которую возглавлял
Краниус,-- он играл в первой четверке и руководил действиями всей обороны.
"Красный -- справа! Поток -- слева! ...При счете "пять!": тихо повторял он
про себя. Так как ему неизвестен код команд противника, то эти слова ничего
особенного ему не дают за исключением, может, "при счете "пять!" это,
несомненно, означает, что мяч бросят при счете пять.
Сматерс заорал ему:
-- Отходи на край!
Снова Хьюго почувствовал себя необычно медлительным, нерасторопным,
словно кто-то опять нажал кнопку торможения у него на спине. Еле-еле дошел
до линии схватки при счете "четыре", никто его не атаковал, и в доли секунды
до вбрасывания он уложил на землю защитника противника с мячом, не позволив
ему сделать и полушага, и тут же подмял его под себя.
-- Сукин ты сын! -- громко заорал защитник.-- Что, у тебя брат в нашей
команде?!
Но Хьюго не отвечал,-- спокойно лежал на груди у защитника.
После этого эпизода почти всю игру он действовал таким же образом.
Стоило Хьюго повернуться правым боком, как он слышал все, о чем говорилось
на совещаниях команды противника. Кроме обычных грубых реплик типа: "Где ты
был во время игры, толстожопый? Махал ручкой своей девушке на трибуне?" или
"Если этот Хансуорт еще раз ткнет меня пальцами в глаза, я разобью ему яйца
и сделаю яичницу!" -- единственная оперативная разведсводка, долетавшая до
слуха Хьюго -- кодированные слова защитника, из них ничего нельзя понять, и
тут особенность Хьюго ничего практически не давала. Точно он знал только,
когда вбросят мяч, и потому мог опередить на шаг любого, но не знал, на
какой стороне поля начнут игру, и здесь ему по-прежнему приходилось целиком
полагаться на Сматерса.
На последних двух минутах игры они вели со счетом 14:10. "Жеребцы",
одна из сильнейших команд в лиге, стояли значительно выше их в турнирной
таблице, и поражение их от его команды, несомненно, стало бы для них большим
разочарованием. Но в эти последние минуты они занимали более выгодную
позицию на тридцативосьмиярдовой отметке. Его товарищи по команде все
медленнее поднимались с земли после столкновений и схваток, действовали
вяло, словно проигрывающая сторона, и старались не глядеть на скамью, где их
тренер вел себя точно как генерал Джордж С. Паттон в неудачный день сражения
на Рейне.
После объявленного положения вне игры "Жеребцы" быстро сбежались на
совещание. Все игроки в этой гурьбе казались взвинченными до предела, но
абсолютно уверенными в себе. Последние три периода Хьюго напрочь
заблокировали ("Утерли нос, как я своей трехлетней дочурке" -- так выразился
по этому поводу тренер), и теперь он готовил свои оправдания, на случай если
его заменят. "Жеребцы" что-то оживленно, перебивая друг друга, обсуждали на
совещании -- ничего толком не разберешь, какая-то мешанина звуков. И вдруг
Хьюго услыхал один голос -- отчетливо: голос Дьюзеринга, лучшего нападающего
во всей лиге. Хьюго хорошо знал голос. Дьюзеринг пообещался с ним довольно
красноречиво, после того как Хьюго бесцеремонно вытолкнул его за пределы
поля, что этот мастер счел неджентльменским поведением с его стороны.
"Слушайте, ребята,-- говорил Дьюзеринг своим игрокам, столпившимся в
пятнадцати ярдах от Хьюго,-- беру на себя Сматерса. Обойду его со стороны
инсайда и забегу за спину". "О'кей!" -- одобрил его план защитник.
В этот момент прозвучал сигнал к возобновлению игры. "Жеребцы" легкой
трусцой выбежали на линию схватки. Хьюго оглянулся: где же Сматерс? Тот ушел
в глубокую оборону, опасаясь, как бы Дьюзеринг не обошел его, и теперь
слишком занят своим участком, чтобы подавать команды Хьюго. А Дьюзеринг с
самым невинным видом широко барражировал на левом крае, ничем не выдавая
своих коварных намерений.
Мяч уже в игре -- Дьюзеринг кинулся к боковой линии с такой
стремительностью, словно хотел убежать от летящей ему вслед бомбы.
Полузащитник, страшно завопив, подняв руки, атаковал Хьюго, но тот не
обращал на него внимания. Вильнув влево, подождал, когда все перейдут на
шаг; увидел, что Дьюзеринг остановился. Резкий рывок в сторону инсайда -- и
он уже за спиной одураченного к нему полетел мяч. Едва Дьюзеринг изготовился
принять его на уровне талии, Хьюго бросился наперерез траектории его полета
и ловко поймал мяч. Ему, правда, не удалось далеко с ним убежать --
Дьюзеринг набросился на него как коршун, не дав пробежать и пару шагов,-- но
дело сделано. Игра кончена, в любом случае -- оглушительная победа! Первый в
спортивной жизни Хьюго перехваченный пас!
Снова его признали лучшим игроком в команде и после игры вручили в
раздевалке мяч. Когда Хьюго снимал форму, подошел тренер; с любопытством,
как-то странно посмотрел на него, объявил:
-- Вообще-то я должен тебя оштрафовать. Ты оставил центр, предоставив
туда свободный доступ, как шлюха в субботу вечером, раздвинув пошире ноги,
не препятствует проникновению на ее территорию противника.
-- Согласен с вами -- скромно ответил Хьюго, заворачиваясь в полотенце;
ему не понравился грубый язык тренера.
-- Как ты умудрился разгадать его маневр? -- поинтересовался тот.
-- Ну, я...-- Хьюго с виноватым видом смотрел на свои голые ноги:
пальцы сильно кровоточат, с одним ногтем наверняка скоро придется
расстаться.-- Мне помог сам Дьюзеринг: он когда задумает выполнить свой
знаменитый рывок, как-то смешно перед этим дергает головой.
Тренер понимающе кивнул -- в глазах его промелькнуло уважение.
Вторая ложь Хьюго, он не любил лгать, но попробуй скажи тренеру, что
слышал, о чем шептались игроки противника на расстоянии приблизительно
пятнадцати ярдов от него, когда 60 тысяч болельщиков орали как дикие
индейцы,-- его оба немедленно отправят к врачу с просьбой констатировать,
нет ли сотрясения мозга.
На этой неделе впервые у него взял интервью спортивный журналист. В
пятницу оно появилось в газете с фотографией, на которой Хьюго изображен в
полуприседании, с широко расставленными руками,-- вид свирепый; подпись:
"Мистер Большой Футболист".
Сибилла вырезала фотографию и отослала отцу, который постоянно твердил,
что Хьюго ничего не добьется в футболе, давно пора покончить с этим дурацким
спортом и заниматься страхованием, покуда ему вообще не выбили мозги, а
после этого конечно, поздно вообще чем-нибудь заниматься, включая и
страховой бизнес.
Тренировки на этой неделе ничем не отличались от обычных на любой
другой, только Хьюго немного прихрамывал из-за поврежденных пальцев на
ногах. Постоянно проверял слух, чтобы лишний раз убедиться, слышит ли, что
говорят люди на нормальном для слухового восприятия расстоянии, но даже на
тренировочном поле, где относительно тихо, слышал ничуть не лучше и не хуже
чем до того, как повредил ухо.
Спал он теперь плохо, потому что постоянно по ночам думал о предстоящем
воскресенье, об игре; Сибилла начала жаловаться, что и она из-за него
потеряла сон -- бродит по квартире с таким шумом, который поднимает
выброшенный на пляж кит. Ночью в четверг и пятницу он теперь спал на кушетке
в гостиной. Ему казалось, что часы тикают громче лондонского Биг Бена, но
объяснял это своим нервозным состоянием. В субботу вечером, как и положено,
вся команда отправилась ночевать в отель, так что у Сибиллы не было никаких
причин жаловаться на бессонницу. Хьюго жил в одной комнате со Сматерсом; тот
много курил, был не дурак выпить и гонялся за молодыми девушками. В два часа
ночи, все еще не сомкнув глаз, посмотрел на Джонни: спит как младенец. И тут
Хьюго подумал, не сделал ли ошибки, выбирая для себя такую жизнь.
Несмотря на легкое прихрамывание, воскресенье стало знаменательным для
Хьюго днем. В середине первого периода, после первого столкновения, когда
нападающий ударил его коленом по голове, Хьюго вдруг обнаружил, что теперь
не только воспринимает условные сигналы от группы совещающихся на поле
игроков, но и понимает, что они означают, как будто изучал планы их игр
несколько месяцев. "Рыжий -- справа! К пятьдесят второй по двое! Начинаем
при счете "два"!" -- доносилось до его левого уха ясно, словно в трубке
телефона, и эти закодированные короткие фразы сразу расшифровывались в
мозгу: "Фланкер -- направо, ложный выпад перед правым защитником, обход,
передача правому полузащитнику и прорыв со стороны инсайда к границе левого
края!"
Хьюго, как прежде, послушно занимал свое место в линиях защиты, которой
командовал Краниус, но, как только начиналась игра, манкируя своими обычными
обязанностями, бежал туда, куда, как он знал, поведут мяч игроки противника.
Перехватил два паса, перебил еще три и совершил столько блокировок, сколько
все игроки команды, вместе взятые. С каким мрачным удовлетворением,
вперемежку с чувством вины, услыхал он слова Гейтса, защитника противника:
тот на совещании прорычал по его адресу. "Кто позволил этому Плейсу, с его
рыбьей мордой, атаковать по всему полю?!" Впервые слышал, как игрок другой
команды упомянул вслух его имя.
Только уже покидая поле вдруг понял, что в сегодняшней игре Сматерс ни
разу ничего ему не крикнул. В раздевалке попытался перехватить его взгляд,
но почему-то упорно отворачивался.
В понедельник утром вся команда просматривала кинозапись игры, и тренер
останавливал ее только в тех местах, где действовал на поле Хьюго, и потом
демонстрировал в замедленном темпе все детали его игры, повторяя их снова и
снова. В этот понедельник он чувствовал себя гораздо хуже, чем обычно.
Тренер не говорил ничего, кроме одной лаконичной фразы: "Ну, посмотрим еще
разок". Приходилось все время глядеть на себя на экране, причем он в центре
игроков; это на него сильно действовало, смущало -- словно выступает перед
товарищами в главной роли на театральной сцене. Раздражало еще и другое:
сколько раз, даже если был прав, позволял блокирующим игрокам противника
сбивать себя с ног; сколько проведенных им "чистых" столкновений
превращалось не по его вине в упорные схватки, когда противник повисал на
нем и приходилось волочь его на себе несколько ярдов по газону. В команде
существовало строгое правило -- при кинопросмотре игроки не делают никаких
комментариев,-- поэтому, Хьюго понятия не имел, что думают о нем товарищи,
как оценивают его игру.
Но вот просмотр кончился; Хьюго первым бросился к двери, однако тренер
помахал ему рукой; большим пальцем сделал понятный всем жест -- приглашаю,
мол, в свой кабинет. Хьюго приковылял, ожидая самого худшего. Просто у него
в руках не для показухи: пальцы на правой ноге как отбивная котлета; ожидая;
войдет тренер, Хьюго лихорадочно придумывал, как сообщить ему о своем
увечье, чтобы оправдаться за куда менее славные моменты своих действий на
поле -- они ведь тоже запечатлены на пленке.
Тренер явился -- с расстегнутым воротником рубашки на толстой шее, чтоб
не мешал свободно изъясняться. Плотно закрыв за собой дверь, сел и серьезно
заворчал. Это ворчание означало: Хьюго разрешено сесть. Он и сел на
деревянный стул с прямой спинкой, поставив трость перед собой -- пусть
тренер получше ее видит.
За спиной тренера на стене портрет -- увеличенная фотография игрока в
форме сороковых годов. Звали его Хойхо Бейнс, однажды единогласно признан
лучшим игроком в Национальной футбольной лиге. Хьюго слышал в обычно суровом
голосе тренера нежные нотки, лишь когда тот упоминал имя Хойхо Бейнса.
-- С того времени, как ты поступил в наш клуб, Плейс,-- начал он,-- я
постоянно приходил в ужас, видя в стартовом составе команды твое имя,-- хоть
вносил его собственной рукой.-- И чуть улыбнулся, надеясь, что Хьюго по
достоинству оценит его грубую шутку.-- Не стану скрывать -- целых два года
пытался от тебя избавиться. Ездил по городам, чьи команды принимают участие
в розыгрыше лиги, с шапкой в руке, унижался, выпрашивал, умолял сдать мне в
аренду другого защитника средней линии. Приходило даже в голову кого-нибудь
просто украсть. Но все напрасно.-- Тренеру нравилось прибегать к риторике,
когда подворачивался удобный момент.-- Все напрасно! -- торжественным тоном
повторил он.-- Все прекрасно знали: пока я каждое воскресенье выставляю в
стартовом составе тебя -- им ничего, абсолютно ничего не грозит.
Помолчал немного и продолжал:
-- Могу честно здесь, перед тобой, высказать свою оценку твоих
спортивных способностей, Плейс. Ты очень медлителен у тебя старые руки, удар
такой силы, что ты не способен сбить с кресла-качалки даже мою дряхлую
бабушку; игнорируешь коллективную игру; бегаешь словно гусь с грыжей; не
обозлишься, если кто-то трахнет тебя по голове автомобильным домкратом или
изнасилует на твоих глазах жену; постоянно позволяешь противнику обманывать
себя на поле,-- уловки, на которые ты попадаешься, вызвали бы приступ дикого
хохота у руководителя хора весельчаков в средней школе в девятьсот десятом
году. Я ничего не забыл? Что скажешь?
-- По-моему, нет, сэр, ничего.
-- Но, несмотря на все это,-- ты спас для нас три игры подряд. Ты,
конечно, делаешь посмешище из нашего священного спорта -- футбола, но ты
спас три игры подряд, и посему я увеличиваю твое жалованье на тысячу
долларов на весь сезон. Проболтаешься об этом кому-нибудь в команде -- лично
приколочу гвоздями твои руки к стене раздевалки. Ясно?
-- Ясно, сэр.
-- А теперь убирайся!
-- Слушаюсь, сэр.-- Хьюго встал.
-- Ну-ка, дай мне твою трость!
Хьюго протянул ему палку. Не вставая со стула, тренер разломил ее
надвое о свое колено.-- Не выношу вида калек,-- резюмировал он.
-- Согласен, сэр.
Выходя из кабинета, Хьюго старался не хромать.
Следующее воскресенье оказалось для него невезучим. Все началось с
подслушивания. Когда команда противника после совещания выла на линию
схватки, Хьюго уже знал весь дальнейший план игры: последует короткая
передача на правый фланг. Но вот полузащитник занял свое место позади
центрового, и Хьюго заметил, как тот, оглядев построение защиты, недовольно
нахмурился. Губы его не шевелились, но Хьюго слышал все так отчетливо,
словно тот обращался прямо к нему. Полузащитник произнес про себя слово
"нет!", сделал паузу, потом продолжал размышлять: "Ничего не выйдет --
слишком сильно прессингуют".
Времени: задуматься над новым аспектом своих поразительных способностей
у Хьюго не было, так как полузащитник начал подавать громкие закодированные
сигналы, меняя на ходу план игры, принятый на совещании. Все, конечно,
слышали, но один он понимал значение этих сигналов: полузащитник требовал
перевести игру с намеченного правого края на левый. Перед самым вбрасыванием
мяча, когда уже поздно вносить коррективы, Хьюго ринулся на левый край. Знал
-- хотя, убей его Бог, не понимал откуда, что правый крайний сделает только
два шага влево, потопчется секунду на месте и, развернувшись, кинется назад
к полузащитнику, чтобы перевести мяч на другой конец поля. Как только мяч
оказался в игре, Хьюго со всех ног с разбегу вклинился между ними, и, едва
тот сделал два шага, жестко блокировал его и сбил с ног. Полузащитник
остался один, в растерянности прижимая к себе мяч, как прижимает посылку
почтальон, который ошибся дверью, и тоже был им повержен.
Но этот подвиг дорого стоил Хьюго. Когда вместе падали, колено
полузащитника угодило ему прямо в лоб с такой силой, что у него в глазах
потемнело. Его без сознания уносили на носилках, прозвучал финальный
свисток.
Минут через десять, очнувшись, он увидел, что лежит за скамеечкой
тренера; врач, стоя перед ним на коленях, ощупывал его шейные позвонки --
все ли на месте,-- а тренер совал ему в нос флакон с нашатырным спиртом.
Удар оказался настолько сильным, что даже после окончания первой половины
игры -- тренер спросил его, как это ему удалось пресечь в зародыше обходной
маневр противника,-- абсолютно не помнил своих действий на поле, в чем
честно и признался. Помнил лишь, что сегодня утром выходил на игру не из
дома, а из отеля и лишь после десятиминутного разговора с ним тренер
сообразил наконец, как того зовут.
Врач не разрешил ему вернуться на поле, и незаменимая ценность его для
команды была тут же наглядно продемонстрирована всем: проиграли с крупным
счетом, уступив 21 очко.
В самолете, при возвращении домой, стояла тишина. Тренер, стоило
команде проиграть, тут же забывал и высоком юношеском духе, и старании, и об
упорном сопротивлении противнику. А они проиграли, да еще с позорным счетом.
Как обычно в таких печальных случаях, он запретил, чтобы стюардессы подавали
игрокам спиртное, так как никогда не верил, что горький вкус поражения можно
подсластить алкоголем. Самолет летел в ночи, в салоне парило похоронное
настроение.
Чувствовал себя Хьюго немного лучше, хотя все равно еще почти ничего не
помнил о сегодняшней игре. Испытывал какое-то неприятное, не дававшее покоя
ощущение -- с ним стряслось что-то особенное, абсолютно непонятное еще до
того, как он получил травму,-- но никак не мог вывести это ощущение на
уровень ясного сознания. Рядом играли в покер по маленькой, шепотом объявляя
ставки, и он решил присоединиться, чтобы больше мучительно не вспоминать все
перипетии борьбы на газоне,-- бесполезно. В карты он обычно проигрывал:
любому внимательному игроку стоит бросить один взгляд на его открытое,
простодушное лицо, чтобы догадаться, какие карты у него на руках -- пара,
две или "стрит"1.
1 Карты, в покере, подобранные по достоинству.
Может, оттого, что в полутемном салоне соперники не могли следить за
выражением его лица, или в результате травмы задет какой-то важный нерв, не
допускавший вообще никакого выражения, но Хьюго выигрывал большинство
ставок. Играл небрежно и не вел счета своим выигрышам,-- просто чувствовал,
что везению давно пора повернуть и в его Хьюго, сторону.
Приблизительно после часа игры перед ним лежала внушительная кучка
выигранных фишек. Чувствуя, как устал, он бросил карты. При очередной сдаче
у него после сброса и прикупа оказались три туза и он уже намеревался
увеличить ставки, поспорить с сидящим слева Краниусом, но тут словно что-то
толкнуло его -- он явственно услышал голос, прошептавший ему: у того
значительно более сильная карта.
-- Знаете, я не очень хорошо себя чувствую,-- произнес Хьюго.-- Давайте
произведем окончательный расчет.-- встал и вернулся в свое кресло.
За бортом ужасная, ненастная ночь; самолет, с трудом выжимая все что
можно из двигателей, пробивался сквозь густую пелену тумана. Хьюго сидел
глядя в окно и ничего там, кроме темени, не видел; чувствовал себя
отвратительно: ведь он, по существу, мошенник. Можно придумывать любые
оправдания, убеждать себя, что, играя в покер, действовал совершенно
случайно, наобум, без всякого расчета; что впервые с ним происходит такое,--
но он-то знает, почему его так "везло",-- только потому, что все время,
подталкивая его в бок, Краниус тихо подсказывал ему, сидя справа, какая у
него взятка. А он в свою очередь нашептывал ему, какие карты пришли к нему.
Выходит, Краниус играл на него, а он -- на Краниуса и тот стал на двадцать,
а то и тридцать долларов богаче. Как ни старался он увильнуть, снять с себя
вину, совесть подсказывала -- ты виновен в мошенничестве,-- и было ему очень
гадко, словно вытащил эти тридцать долларов из бумажника своего товарища и
защитника.
И вдруг его озарило -- в одно мгновение вспомнил все, что происходило
днем. В момент, когда вышел на поле, он уже знал, какой план игры придумал
полузащитник противника; что должен делать по его указанию крайний игрок;
какова будет его чисто автоматическая на это реакция и как он заблокирует
игрока. Тоже своеобразная форма обмана, надувательства, но что же ему с этим
делать? Ладно еще отказаться от игры в покер, но как отказаться от
футбола,-- ведь он им живет, футбол дает ему средства к существованию...
Хьюго застонал; родившись в глубоко религиозной семье, с высокими
моральными устоями, он не курил, не пил и верил в существование ада
кромешного.
Когда самолет приземлился, Хьюго не пошел сразу домой. Сибилла уехала в
Чикаго, на свадьбу к одной из своих сестер, и ему совсем не улыбалось
слоняться, неуверенно загребая ногами, по пустому дому. Краниус -- 00ему
достался главный выигрыш -- пригласил его и еще ребят выпить, и, хотя Хьюго
не пил, он решил составить товарищам компанию.
В баре, куда привел их Краниус, полно народу и очень шумном, сидели за
стойкой несколько мужчин с девушками. Пробираясь за спиной Краниуса в заднюю
комнату, Хьюго услыхал за собой женский голос, бросивший такую фразу:
-- Хо-хо! Вон тот здоровяк, с невинным видом,-- как раз для меня!
Хьюго оглянулся: блондинка у стойки смотрела в упор на него, со сладкой
улыбкой на полных губах. Не обращать внимания на то, что она задумала, так
ее вполне можно принять за чью-то несовершеннолетнюю дочку.
-- Сегодня ночью я тебя кое-чему научу, бэби.
Услыхав это, Хьюго от неожиданности остановился и молча уставился на
девушку, будто примерз к месту. Он ясно видел -- губы ее не двигаются -- ни
малейшей дрожи на них... Резко повернувшись, он поспешил за друзьями в
заднюю комнату. Официант спросил, что он будет пить, и он неожиданно
ответил:
-- Бурбон.
-- Ничего-о-о себе! -- протянул Краниус, немало удивившись.-- Что это с
тобой, парень, а? Тебя, должно быть, сегодня в самом деле крепко тряхнули!
Никто никогда не видел, чтобы Хьюго пил что-нибудь крепче имбирного
пива, тем более виски.
Хьюго опорожнил стаканчик одним залпом. Вкус бурбона ему не понравился,
но он должен благотворно действовать на нервы, успокаивать их. Блондинка
вошла в комнату и, наклонившись над столом недалеко от них, разговаривала с
каким-то знакомым. Вспомнив, о чем она думала, когда он проходил мимо, он
заказал себе еще один бурбон. Она посмотрела, словно невзначай, на столик,
занятый футболистами. Свитер так соблазнительно облегал ее груди, что
болезненный комок у Хьюго подкатил к горлу.
"Ну чего же ты ждешь, сладенький?" -- услыхал он ее мысли.
Она спокойно, молча его оглядывала.
"За ночь любви помолодеешь!"
Второй стаканчик он опрокинул еще резвее первого и удивился: Боже, да
так и пьяницей недолго стать! На сей раз, судя по всему, бурбон не оказывал
абсолютно никакого воздействия на нервы.
-- Ну, пора домой! -- Хьюго встал из-за стола, не узнавая собственного
голоса.-- Что-то я не очень хорошо себя чувствую...
-- Иди-иди! -- напутствовал его Краниус.-- Да хорошенько выспись!
-- Да, иду.
Знал бы Краниус знал, что он украл из его кошелька тридцать долларов,--
не был бы таким заботливым. Хьюго быстрым шагом прошел мимо стойки,
предпринимая героические усилия, чтобы не посмотреть в сторону блондинки.
На улице дождь, нигде не видно такси... Он решил уже добираться до дому
пешком, как вдруг услыхал, за спиной кто -- то открыл двери бара. Как ни
старался -- не повернуться: возле бара стоит эта девушка, одна, в пальто...
Тоже выискивает на улице такси: вот смотрит на него.
-- Ну, пошевеливайся, малыш! Удивительно грубый голос для такой молодой
девушки.
Хьюго почувствовал, как вспыхнул,-- и в это мгновение подъехало такси;
оба направились к нему.
-- Можно вас подвезти? -- Хьюго не верил самому себе.
-- Очень любезно с вашей стороны,-- томно отозвалась она.
Через несколько часов, по дороге домой на рассвете, Хьюго, рассеянно
шагая, впервые в жизни пожалел, что он не католик. Тогда он сейчас направил
бы стопы прямо к священнику -- исповедаться, покаяться и тут же получить
отпущение грехов.
Сибилла позвонила утром: сообщила, что родители ее, приехавшие сюда, на
восток, на свадьбу, собираются в Нью-Йорк и хотят захватить ее с собой. При
обычных обстоятельствах, получив такое известие, он не скрыл бы
разочарования -- в самом деле нежно любил Сибиллу и без нее чувствовал себя
всегда каким-то потерянным. Но сейчас его окатила волна облегчения: момент
конфронтации, когда ему придется рассказать невинной, доверчивой жене о
своем чудовищном поступке, недостойном ее прощения,-- или, еще хуже, солгать
ей,-- откладывается.
-- Хорошо, дорогая,-- согласился он,-- поезжай в Нью-Йорк с мамочкой и
папочкой, повеселись как следует. Ты заслуживаешь отдыха. Оставайся там
сколько захочешь.
-- Хьюго, ты так добр ко мне, что я готова проявить слабость и
расплакаться...-- В трубке раздался звук поцелуя.
Хьюго чмокнул свою трубку в ответ; повесил ее, прислонился головой к
стене и в муке закрыл глаза. Одно он знает наверняка: больше не станет
встречаться с этой блондинкой -- Сильвией! Сильвия... звучит почти как
Сибилла... Каким испорченным и может быть мужчина!
Утолив за несколько мгновений страсть, он лежал на громадной
двуспальной кровати -- сроду таких не видел -- рядом с поразительным, дивным
женским телом, открывшим для него фантастический мир наслаждений, который
ему прежде и не снился. Уверен: доживи Сибилла до девяноста лет -- ей все
равно не познать и десятой доли того, что уже познала Сильвия, по-видимому,
с первого дня рождения. Ему, конечно, стыдно за столь греховные мысли...
В мягком полумраке освещенном лампой в самом углу, он посмотрел на
часы. Ему нужно явиться на тренировку, в полной экипировке, ровно в десять.
После каждого проигранного матча тренер заставлял их делать спринтерские
пробежки по сорок пять минут ежедневно в течение всей недели. Неслышно
застонал, предвидя, в каком состоянии будет в 10:45 сегодня утром. И тем не
менее ему почему-то ужасно не хотелось уходить. Через час наконец с трудом
оделся. Наклонившись над Сильвией, поцеловал ее на прощание. Она лежала
улыбаясь в постели, такая свежая, как само это утро, и спокойно дышала. Как
хотелось бы ему быть в таком блаженном состоянии...
-- Пока, мой сладенький! -- и обняла, его за шею.-- Не