-- Я за это не отвечаю,-- сказал Макморди,-- так говорят ищейки и страховые агенты. Но Пипер был большой ходок по части старух, из книги видно. -- Черта с два,-- сказала Соня, хотя да, Макморди же неизвестно, что Пипер этой книги не писал. -- Не верите мне, позвоните в мэнскую полицию или страховщикам -- они скажут. Соня позвонила страховщикам: те скорей доберутся до истины, у них это с деньгами связано. Ее соединили с мистером Синстромом. -- И вы действительно считаете, что он хотел бежать с миссис Хатчмейер, а взорвались они случайно?-- спросила она, выслушав его версию.-- Вы меня за нос не водите? -- Это отдел рекламаций,-- жестко сказал мистер Синстром.-- Водить людей за нос не входит в наши задачи. -- Но ведь чепуха же,-- сказала Соня,-- она ему в матери годилась. -- Если вам требуются дополнительные сведения о деталях происшествия, рекомендую обратиться в полицейское управление штата Мэн,-- сказал мистер Синстром, заканчивая разговор. Соня сидела ошеломленная этим новым разворотом событий. Значит, Пипер предпочел эту жуткую мегеру... Влюбленную память о нем вмиг точно ветром размело. Пипер предал ее, и горечь этого понимания вернула Соню к действительности. На самом-то деле, если толком припомнить, человечек он был тусклый, и любила она в нем просто будущего мужа. Если бы они поженились -- вот тут бы она попробовала что-нибудь из него сделать: успела же она подарить ему писательскую славу еще при жизни, а главное было впереди. Недаром Брамс ее любимый композитор. Появились бы маленькие Пиперы, и каждого надежно устроила бы в жизни мать -- литературный агент. Но с этими мечтами покончено. Пипер погиб заодно с перештопанной косметологами тварью в норковом манто. Соня опять перечла телеграмму, на этот раз по-новому. Не один Пипер находил ее привлекательной. В запасе имеется Хатчмейер, вдовец Хатчмейер, жена которого украла ее бывшего возлюбленного. Забавно, что таким образом Бэби развязала руки Хатчмейеру: он теперь может жениться на Соне. И женится без всяких, иначе ничего не получит. Соня взяла лист и заправила его в машинку. Надо написать Френзи. Бедный старина Френзи, как ей будет его не хватать; но что поделаешь, надо вздевать оковы супружества. Она объяснится на бумаге -- и все, зато не будет прощальных сцен. Отчасти она ведь жертвует собой ради него. Но куда и почему он исчез? Глава 20 А между тем Френсик был в книжном магазине "Блэкуэллз". Полускрытый за стопами литературно-критических трудов, он стоял с "Дальним умыслом" в руках; раскрытое "Девство" опиралось на книжные корешки. Сборник статей с посвящением Ф.Р.Ливису, свежеопубликованный "Дальний умысел" доктора Сидни Лаут был памятником целой жизни, отданной -беспощадным гонениям на все поверхностное, _ непристойное, незрелое и ничтожное в английской литературе. Поколение за поколением студентов гипнотизировал ее высокопарный слог, которым она поносила нынешний роман, современный мир и загнивающую, издыхающую цивилизацию. Френсик был в одном из этих поколений и вдоволь напитался банальностями, подпиравшими ее репутацию ученого и критика. Она превозносила несомненно великое м предавала анафеме все остальное: таким нехитрым способом она и прослыла великим ученым. Хотя язык ее писаний был вовсе не под стать блестящему стилю превозносимых писателей, однако проклятия внедрились в память Френсика -- злобная, убогая хула, которую она низвергала на прочих критиков и всех, несогласных с нею. Ее обличения застопоривали мысль; они отравили мозги Френсика и многих ему подобных, бравшихся за перо. Поклоняясь ей, он усвоил чудовищный синтаксис ее лекций и статей. Учеников Сидни Лаут мгновенно распознавали по слогу. И по умственному бесплодию Три десятилетия смрадным клубом висело ее влияние над английской литературой. Настоящее она проклинала именем прошлого, которое осуществлялось только потому, что ее тогда не было. Подобно религиозному фанатику, она освящала святыни и воздвигала стену отчуждения, оставляя за нею все, что хуже самого лучшего Доктор Лаут признавала лишь святых, прочие были нечистью просто оттого, что не годились в ее святцы. Гарди, Форстер, Голсуорси, Мур и Мередит, даже Пикок низвергнуты в тьму кромешную и подлежат забвению потому, что они -- это твердо -- хуже Конрада или Генри Джеймса. А как с беднягой Троллопом или с Теккереем? Да так же. Хуже лучших -- значит, исчадия ада. Или Филдинг?.. Список нескончаемый А уж нынешнему поколению одна надежда спастись -- преклонить колена перед ее мнениями и заучить наизусть ответы из ее литературного катехизиса. И эта иссохшая гадина написала "Девства ради помедлите о мужчины"... Френсик прикинул заглавие и нашел его как нельзя более подходящим. Доктор Лаут не породила ничего. Мертворожденные суждения "Нравственного романа", а теперь еще и "Дальнего умысла" истлеют и распадутся вместе с книгами: забудутся, словно их и не было. Она знала об этом -- и написала "Девство", чтобы обеспечить себе анонимное бессмертие. Ключи были налицо, и Френсик дивился, как он их раньше не заметил. На странице 269-й "Девства": "Итак, неотвратимо переживаемое стало переживанием, ритмическим переживанием, которое отображало новое измерение чувства, и подлинно реальное становилось..." Френсик захлопнул книгу, не дойдя до "...предвкушаемой целостностью". Сколько раз в юности он слышал от нее все эти тусклые слова. И сам писал их в студенческих работах. "Отображало" -- уже достаточная улика, но идущие за этим пустые абстракции, завершенные "подлинно реальным" -- это признаки решающие. Он взял обе книги под мышку и пошел к стойке платить за них. Сомнений не было, все разъяснилось -- и маниакальное самосокрытие, и готовность выставить вместо себя Пипера... Но теперь-то Пипер выставлял себя автором "Девства". Шагавший парковой тропкой Френсик задумался и пошел медленнее. Соавторство? Ведь Пипер -- приверженец доктора Лаут, "Нравственный роман" служил ему молитвенником. То есть он вполне мог.. Нет, миссис Богден заведомо не лгала. Френсик ускорил шаг и направился берегом реки к Садовому Выгону. Доктору Лаут предстоит понять, что она сильно просчиталась, прислав свою рукопись бывшему аспиранту. Ибо так, разумеется, и было дело. С высоты самодовольства она избрала Френсика среди сотни других агентов. Иронический жест в ее вкусе: она всегда его невысоко ставила. "Посредственный ум" -- написала она как-то в виде заключения по поводу одной его работы. Френсик этого ей не простил и сейчас намеревался отплатить. Он вышел из парка на Садовый Выгон. Дом доктора Лаут стоял в дальнем конце -- викторианский особняк, нарочито заброшенный: обитатели, мол, ведут интеллектуальный образ жизни, им некогда подстригать кусты и выкашивать траву. И помнится, здесь была пропасть кошек. Кошки никуда не делись. Две сидели на карнизе и смотрели, как Френсик подошел к парадному и позвонил. Стоя в ожидании, он оглянулся. Сад, пожалуй, стал еще больше напоминать сцену пасторали -- излюбленного жанра доктора Лаут. И араукария выглядела еще неприступнее. Сколько раз смотрел он на нее из окна, когда доктор Лаут подчеркивала необходимость четкой нравственной установки во всяком произведении искусства. Френсик готов был с головой окунуться в воспоминания, но тут дверь приоткрылась, и мисс Христиан смерила его подозрительным взглядом. Если вы насчет телефона...-- начала она, но Френсик покачал головой. Меня зовут...-- Он помедлил, припоминая фамилию ее любимого ученика:-- Бартлетт. Я был ее аспирантом в 1955 году. Она никого не принимает,-- поджала губы мисс Христиан. Френсик улыбнулся. -- Я хотел просто засвидетельствовать почтение. Я всегда считал ее влияние решающим для своей духовной жизни. Крайне плодотворным. "Плодотворным" -- это мисс Христиан понравилось. Парольное слово. В 1955-м? В том самом году, когда она опубликовала "Интуитивное чутье",-- сказал Френсик, раскрывая гербарий на нужной странице. Да, да. Кажется, это было так давно,-- сказала мисс Христиан и отворила дверь шире. Френсик вступил в темную прихожую: цветные стекла лестничных окон усугубляли благоговейное ощущение. Еще две кошки сидели в креслах. Как, вы сказали, ваша фамилия?-- переспросила мисс Христиан. Бартлетт,-- сказал Френсик (Бартлетт был отличником). Ах да, Бартлетт,-- сказала мисс Христиан.-- Пойду спрошу, примет ли она вас. Она удалилась по обшарпанному ковру. Френсик стоял и скрипел зубами: кошачий запах мешался с застойным духом интеллектуального благочиния и нравственной озабоченности. Пожалуй, кошки пахнут лучше. 0x01 graphic Снова притащилась мисс Христиан. -- Она примет вас,-- сказала она.-- Она сейчас редко принимает гостей, но вас примет. Как пройти, знаете. Френсик кивнул. Он знал, как пройти. Потертая ковровая дорожка тянулась до самого кабинета; он отворил дверь. Внутри был 1955 год. За двадцать лет ничего не изменилось. Доктор Сидни Лаут сидела в кресле у мерцающего камина с кипой листов на коленях; струила дымок сигарета, уткнувшаяся в пепельницу; на столике сбоку стояла недопитая чашка остывшего чаю. Она не подняла головы, когда Френсик вошел: тоже старое обыкновение, признак такой сосредоточенности, что допущенный должен вострепетать. Красная шариковая ручка чертила каракули на полях машинописи. Френсик уселся напротив и ждал. Ее спесь была ему на руку. Он положил на колени "Девство" в магазинной обертке, разглядывая склоненную голову и занятую писанием руку. Все было в точности как ему помнилось. Потом рука перестала писать, обронила ручку и потянулась за сигаретой. Бартлетт, дорогой Бартлетт,-- сказала она и подняла глаза. Френсик твердо встретил ее пытливо-смутный взгляд. Нет, он ошибся, перемены есть. Ему помнилось вовсе не это лицо. Тогда оно было гладкое, чуть одутловатое, теперь -- отечное и морщинистое. Дряблые, мятые мешки под глазами набухли в полщеки; изо рта сетчатой маски торчала сигарета. Только выражение глаз оставалось прежним: в них тускло мерцала уверенность в своей непреходящей правоте. Под взглядом Френсика эта уверенность сменилась недоумением. Мне казалось...-- начала она и поглядела пристальнее.-- Мисс Христиан определенно сказала мне... Френсик. Вы были моей научной руководительницей в 1955-м,-- сказал Френсик. Френсик?-- в глазах ее затеплилась догадка.-- Но вы назвались Бартлеттом... Маленькая уловка,-- сказал Френсик,-- чтобы вернее к вам пробиться. Я теперь литературный агент. "Френсик и Футл". Вы о нас не слышали. Но доктор Лаут слышала: ее глаза блеснули. -- Нет. Боюсь, что не слышала. Френсик поколебался и избрал окольный путь. -- И вот я... подумал, что как ваш бывший аспирант... что вы, может быть, не откажетесь... сделаете нам такое громадное одолжение...-- Френсик демонстрировал безграничную почтительность. Чего вы хотите?-- спросила доктор Лаут. Френсик развернул пакет на коленях. Видите ли, нам надо отрецензировать роман, и если бы вы... Роман?-- Глаза, отягощенные дряблыми мешками, покосились на обертку.-- Какой роман? Вот этот,-- сказал Френсик, протягивая ей "Девства ради помедлите о мужчины". Взгляд доктора Лаут застыл, сигарета свесилась изо рта. Потом она съежилась в кресле. Этот?-- прошептала она. Сигарета выпала и тлела на странице машинописи.-- Этот? Френсик кивнул, склонился, убрал сигарету и положил книгу на столик. Кажется, он в вашем духе. В моем духе? Френсик сел поудобнее: он стал хозяином положения. Поскольку вы его автор,-- сказал он,-- то резонно предположить... Как вы узнали?-- Она пристально глядела на него, и в этом новом взгляде уже не было высоконравственной целеустремленности. Только страх и злоба, к вящему удовольствию Френсика. Он закинул ногу на ногу и посмотрел на араукарию за окном, совсем не такую неприступную. Главным образом по стилю,-- сказал он,-- то есть, говоря откровенно, с помощью критического анализа. В ваших книгах повторяются одни и те же словосочетания, и я их проследил. Ваша школа. После долгой паузы доктор Лаут закурила новую сигарету. И вы ждете от меня рецензии на нее?-- наконец спросила она. Не то чтобы рецензии,-- сказал Френсик.-- По-моему, автору неэтично рецензировать собственную книгу. Я просто хотел обговорить с вами, как нам лучше всего преподнести эту новость. Какую новость? -- Что доктор Сидни Лаут, выдающийся критик, написала и "Девство", и "Дальний умысел". На мой взгляд, статья в "Тайме литерари сапплмент" вполне годится, чтобы заварить кашу. В конце концов, не каждый день ученый пишет бестселлер, точнее говоря, книгу, подобные которым она обличала всю жизнь... Воспрещаю,-- задохнулась доктор Лаут.-- Вы как мой агент... Мое, как вашего агента, дело -- чтоб ваша книга продавалась. И заверяю вас, что литературный скандал, который вызовет это открытие в кругах, где вас прежде чтили... -- Нет,-- сказала доктор Лаут.-- Этого не должно быть. -- Опасаетесь за свою репутацию?-- мягко спросил Френсик. Доктор Лаут не ответила. О ней раньше нужно было подумать. А то вы поставили меня в очень неудобное положение. У меня, знаете ли, тоже есть репутация. У вас? Какая у вас может быть репутация?-- Она словно плюнула в него этими словами. Френсик подался вперед. Безупречная,-- отчеканил он.-- Вам этого не понять. Среди халтурщиков,-- попыталась презрительно улыбнуться доктор Лаут. Да, среди них,-- сказал Френсик,-- и тут есть чем гордиться. Среди тех, кто без всякого лицемерия пишет ради денег. Ради наживы, грязной наживы. -- А вы это чего ради написали?-- ухмыльнулся Френсик. Маска устремила на него язвительный взгляд. Чтобы доказать, что я смогу,-- сказала она,-- что мне вполне под силу писать ходкую макулатуру. Считалось, что не смогу: книжный червь, кабинетное бесплодие. Я им доказала.-- Голос ее возвысился. Вряд ли,-- пожал плечами Френсик.-- На титуле вашей фамилии нет, а без нее никто не знает, что вы там доказали. Никто и не должен знать. А я собираюсь всех уведомить,-- сказал Френсик.-- Захватывающая история. Автор-аноним, "Ллойдз банк", Машинописное агентство, мистер Кэдволладайн, Коркадилы, ваш американский издатель... Не смейте,-- простонала она,-- никто не должен об этом знать. Я сказала: воспрещаю. Это уже не в ваших руках,-- сказал Френсик,-- а в моих, и я их не стану марать вашим лицемерием. К тому же у меня есть и другой подопечный. Другой подопечный? Пипер, тот козел отпущения, посланный вместо вас в Америку. У него тоже, представьте себе, репутация. Должно быть, безупречная, вроде вашей,-- хмыкнула доктор Лаут. -- В принципе -- да,-- сказал Френсик. Однако он рискнул ею ради денег. Пожалуй. Он хотел писать и нуждался в деньгах. Вы, насколько я понимаю, не нуждаетесь. Вы открещиваетесь от наживы, грязной наживы. Что ж, договоримся. Шантаж,-- обозначила доктор Лаут и погасила сигарету. Френсику она стала еще омерзительней. Как нравственный урод, скрывающийся под чужим именем, вы на такие выражения не имеете права,-- заметил он.-- Приди вы ко мне с самого начала -- я не стал бы вязаться с Пипером, но уж раз вам в обход честности мила анонимность, то мне теперь приходится выбирать между двумя авторами. Двумя? Почему двумя? Потому что Пипер претендует на авторство. Что ж, пусть. Принял бремя -- неси его. Бремя бременем, а как с деньгами? Доктор Лаут глядела на тлеющие угли. Ему ведь заплачено,-- сказала она.-- Чего он еще хочет? Всего,-- сказал Френсик. И вы ему готовы уступить? Да,-- сказал Френсик.-- Моя репутация тоже под угрозой. Если будет скандал -- мне несдобровать. Скандал?-- Доктор Лаут покачала головой.-- Скандала быть не должно. А будет,-- сказал Френсик.-- Видите ли, Пипер погиб. Погиб?-- вздрогнула доктор Лаут.-- Но вы только что сказали... Надо сворачивать его дела. Если дойдет до суда, то исчезновение двух миллионов долларов... Объяснять? Доктор Лаут покачала головой. -- Что вам от меня нужно?-- спросила она. Френсик расслабился. Обошлось: он ее одолел. Напишите мне письмо, что вы знать ничего не знаете об этой книге. И этого достаточно? Для начала,-- сказал Френсик. Доктор Лаут поднялась, пошла к письменному столу и писала минуту-другую; потом протянула письмо Френсику. Он прочел и кивнул. Теперь насчет рукописи,-- сказал он.-- Мне нужен оригинал и все рукописные копии, если такие были. Нет,-- сказала она,-- я все уничтожу. Уничтожайте,-- сказал Френсик.-- При мне. Доктор Лаут отперла ящик стола, достала оттуда коробку и вернулась в свое кресло у камина. Из коробки она вынула кипу исписанных листов. Френсик взглянул на верхний: "Дом стоял на холме, окруженный тремя вязами, березой и кедром, горизонтальные ветви которого..." Да, это был оригинал "Девства". Через мгновение лист обуглился и полыхнул пламенем в дымоход. Френсик сидел и смотрел, как огонь подхватывает листы, как они, шелестя, чернеют, как бы заново покрываясь белой словесной вязью, рассыпаются и затягиваются в трубу. Рукопись сгорела, и Френсик вдруг заметил краем глаза влажный блеск на щеках доктора Лаут. Он слегка опешил. Женщина предает сожжению свое детище и, сама окрестив его макулатурой, все же оплакивает его участь. Никогда ему, должно быть, не разобраться в душевных хитросплетениях писательства. Догорел последний лист, и Френсик встал, а доктор Лаут осталась сидеть, сгорбившись перед камином. Не спросить ли у нее еще раз, почему написана эта книга? Чтобы опровергнуть злопыхателей? Это не ответ. Тут что-то другое -- тайные вожделения, какая-нибудь бурная любовная связь... все равно она не скажет. Он тихо притворил дверь и прошел пустым коридором к парадному. Снаружи роями носились черные пепельные хлопья; котенок возле калитки ловил пляшущий на ветру бумажный клочок. Френсик глубоко вдохнул свежий воздух и зашагал по дороге. Надо было заскочить в гостиницу за саквояжем и поспеть к лондонскому поезду. Отъехав к югу от Таскалусы, Бэби выбросила дорожную карту из окна машины. Карта распласталась и исчезла в клубах пыли. Пипер, как обычно, ничего не заметил: он корпел над "Возвратным трудом". Писалась 178-я страница; работа шла хорошо. Еще полмесяца усердного труда -- и делу конец. А там он примется за третью версию, где будет все другое: и герои и обстановка. Он решил назвать ее "Детство. Постскриптум"; она должна предшествовать окончательному, совершенно неискаженному тексту романа "Поиски утраченного детства". Впоследствии его сочтут первообразом "Девства" -- те самые критики, которые превозносили этот загаженный роман. Таким образом, слава его будет долговечнее дешевого успеха, а уж текстологи проследят, как уродовали его талант своекорыстные наущения Френсика. Пипер улыбнулся собственному хитроумию. А может, напишутся и другие, еще незадуманные романы. Он будет писать "посмертно", и через каждые несколько лет подбрасывать на стол Френсику новую рукопись, от издания которой ему не отвертеться Бэби права: обманув Хатчмейера, "Френсик и Футл" сами подстроили себе ловушку, и с Френсиком теперь иной разговор. Пипер откинулся на сиденье и задремал. Через полчаса он открыл глаза и сел прямо. "Форд", купленный Бэби в Росвилле, мотало из стороны в сторону. Пипер выглянул и увидел, что они едут ухабистой дорогой, а по бокам дорожной насыпи из черных луж торчат высокие деревья. Где это мы?-- спросил он. Представления не имею,-- ответила Бэби. Как это не имеешь? Должна же ты знать, куда мы едем? Насколько я знаю, к черту на рога. Приедем куда-нибудь -- осмотримся. Пипер поглядел на черные лужи под деревьями. Лес был какой-то мрачный и ему не нравился. До сих пор они все время ехали по чистеньким, приветливым дорогам, где лишь изредка попадались оплетенные японским плющом деревья и обросшие горные склоны -- как бы в напоминание о неукротимой мощи природы. Тут было не то. Ни афиш, ни домов, ни бензоколонок -- вообще никаких признаков цивилизации. Дичь и глушь. А что будет, если мы куда-нибудь приедем, а там не окажется мотеля?-- спросил он. Устроимся как придется,-- сказала Бэби,-- я же тебе говорила, что мы едем на дальний Юг, где все обозначится. Что обозначится?-- спросил Пипер, глядя на черные лужи и думая об аллигаторах. Вот как раз это и посмотрим,-- загадочно ответила Бэби и затормозила на перекрестке. Сквозь ветровое стекло Пипер различил дорожный знак. Выцветшие буквы гласили: ДО БИБЛИОПОЛИСА 15 МИЛЬ. Город прямо как для тебя,-- сказала Бэби и свернула на перекрестную дорогу. Лес в черных лужах скоро поредел, и они выехали на тучные, залитые солнцем луга: трава в коровий рост и купы деревьев там и сям. Что-то было едва ли не английское в этих пышных, обволокнутых дымкой и запущенных лугах -- они напоминали забытый парк, почти что готовый проснуться и стать чем-то совсем иным. Горизонт был всюду отуманен, и Пиперу, глянувшему на луга, как-то полегчало, словно ландшафт исподволь приручили. Они проезжали мимо полузаросших деревянных хижин, должно быть необитаемых. Наконец показался и сам Библиополис -- городок чуть больше поселка; река нехотя обмывала заброшенную набережную. Бэби подъехала к берегу и остановилась. Моста не было: имелся древний веревочный паром. Давай-ка ударь в колокол,-- сказала Бэби. Пипер вылез из машины и брякнул в колокол на столбе. Погромче,-- велела Бэби,-- дерни как следует. Наконец на том берегу появился человек, и паром тронулся к ним. -- Чего надо-то?-- спросил паромщик, причаливая. -- Нам бы где-нибудь остановиться,-- сказала Бэби. Паромщик освидетельствовал номер и успокоился: здешние, Джорджия. -- В Библиополисе мотелей нет,-- сказал он.-- Езжайте лучше назад, в Зельму. Что-нибудь да найдется,-- сказала Бэби, пресекая его колебания. Если только у миссис Матервити, в Доме туриста,-- сказал тот и посторонился. Бэби въехала на паром и вышла из машины. Это река Алабама?-- спросила она. Паромщик покачал головой. Это Мертвечиха, мэм,-- сказал он и взялся за веревку. А там что?-- спросила Бэби, указывая на огромную полуразвалившуюся усадьбу, наверняка построенную еще до Гражданской войны. -- Это Пеллагра. Там нынче никто не живет. Все перемерли. Пипер сидел в кабине и мрачно провожал взглядом ленивые речные струи. В прибрежных деревьях, обросших бородатым мхом, было что-то вдовье, и развалившаяся усадьба за рекой напоминала о мисс Хэвишем. Но Бэби, которая забралась в машину и вырулила с парома, явно была в приподнятом настроении. -- Я же тебе говорю -- все обозначится,-- с торжеством сказала она.-- Ну-ка поехали к миссис Матервити в Дом туриста. Переулком между деревьями они выехали к дому с вывеской "Добро пожаловать". Миссис Матервити была не столь приветлива, как вывеска. Она сидела под навесом крыльца и обмеривала их суровым взглядом. Ищете кого-нибудь?-- спросила она, и очки ее блеснули в лучах закатного солнца. Дом туриста миссис Матервити,-- сказала Бэби. Остановиться собрались или чем торгуете? Ежели косметикой, то не надо. Остановимся,-- сказала Бэби, Миссис Матервити еще раз оглядела их с видом знатока сомнительных отношений. У меня только одиночные,-- сказала она и сплюнула в самую середину подсолнуха,-- двойных нет. Слава тебе господи,-- вырвалось у Бэби. Аминь,-- сказала миссис Матервити. Она пригласила их в дом и повела по коридору. Это ваша,-- сказала миссис Матервити Пиперу и отворила дверь. За окном комнаты росла кукуруза. На стене висела олеография: Христос изгоняет менял из храма и табличка "Не мешковать". Пипер несколько удивился, не зная, как понять такое указание. Ну?-- сказала миссис Матервити. • -- Очень мило,-- сказал Пипер, заметивший книжную полку. На ней рядком стояли Библии.-- Господи,-- проговорил он. Аминь,-- отозвалась миссис Матервити и увела Бэби, оставив Пипера в размышлении, как бы ему соблюсти угрюмую заповедь "Не мешковать". Когда они вернулись, он размышлял о том же. Мы с его преподобием рады всякому гостеприимству,-- сказала Бэби.-- Не правда ли, ваше преподобие? Как?-- растерялся Пипер. Миссис Матервити поглядела на него с живым интересом. Я тут как раз говорила миссис Матервити, сколь радует вас американская религиозность,-- сообщила Бэби. Пипер сглотнул слюну и прикинул, что от него в данном случае требуется. Да,-- сказал он, избрав вроде бы самый безопасный ответ. Последовало чрезвычайно неловкое молчание, которое по-деловому нарушила миссис Матервити Десять долларов в день. Со службами семь. Питание отдельно. Да, собственно, конечно, разумеется,-- сказал Пипер. То есть?-- осведомилась миссис Матервити. То есть Господь всеблагий пропитает,-- объяснила Бэби, прежде чем Пипер успел впасть в легкую истерику. Аминь,-- сказала миссис Матервити.-- Так как же? Со службами или без? Со службами,-- сказала Бэби, Четырнадцать долларов задатку,-- объявила миссис Матервити. Деньги сейчас, служба потом?-- с надеждой спросил Пипер. Глаза миссис Матервити холодно блеснули Священнослужителю...-- начала она, но Бэби перехватила: Его преподобие хочет сказать, что вся наша жизнь должна быть богослужением. Аминь,-- сказала миссис Матервити и преклонила колени на линолеуме. Бэби последовала ее примеру. Пипер смотрел на них в изумлении. Бог ты мой,-- пробормотал он. Аминь,-- в один голос с миссис Матервити сказала Бэби и добавила: -- Слово за вами, ваше преподобие. Ради Христа,-- сказал Пипер, силясь как-нибудь выйти из положения. Никаких молитв он не знал, а что до проповедей... Миссис Матервити угрожающе зашевелилась, и слова проповеди нашлись -- в "Нравственном романе". "Мы обязаны не услаждать наши чувства, а обострять восприимчивость,-- забубнил он,-- не развлекаться, а нравственно совершенствоваться, читать не затем, чтобы увильнуть от жизненных обязанностей, но чтобы посредством чтения глубже осознавать себя и свои поступки и, как бы перерождаясь силою чужого опыта, расширять свой кругозор, держать в напряжении свои чувства и в конечном счете оставлять чтение лучшим человеком, нежели начал". Аминь,-- горячо сказала миссис Матервити. Аминь,-- заметила Бэби. Аминь,-- сказал Пипер и сел на постель. Миссис Матервити поднялась с колен Спасибо на божьем слове, ваше преподобие,-- сказала она и покинула комнату. -- Да что за черт?-- сказал Пипер, когда шаги ее замерли. Бэби встала на ноги и поднесла палец к губам. -- Не всуесловить. Не мешковать. Это, кстати, тоже...-- начал Пипер, но миссис Матервити уже шла по коридору. Радение в восемь,-- объявила она, всунув голову в дверь -- Опаздывать не положено. Радение?-- злобно поглядел на нее Пипер. Радение верных рабов божьих Церкви адвентистов Седьмого дня,-- отчеканила миссис Матервити.-- Сказано было насчет богослужений. Мы с его преподобием от вас не отстанем,--- пообещала Бэби. Голова миссис Матервити исчезла. Бэби взяла Пипера под руку и пихнула к двери. Господи, святая воля твоя, ну мы из-за тебя .. Аминь,-- сказала Бэби уже в коридоре. Миссис Матервити дожидалась на крыльце. Церковь на городской площади,-- сказала она, когда все забрались в "форд", поехавший по темнеющей улице мимо обомшелых деревьев, которые теперь казались Пиперу еще печальнее. Когда "форд" остановился возле деревянной церквушки на площади, Пипер был в паническом состоянии. Снова не. нужно будет проповедовать, нет?-- шепнул он Бэби на паперти. Изнутри слышалось пение. Опаздываем,-- сказала миссис Матервити и спешно провела их между заполненными скамьями к пустующему первому ряду. В руках у Пипера оказался сборник песнословий, и он, сам того не замечая, вместе со всеми голосил необычайный гимн "Телефонируем ко славе". Гимн был допет; зашаркали подошвы -- прихожане опускались на колени, а проповедник начал молитву. Грешны пред тобой, о Господи,-- заявил он. Грешны пред тобой, о Господи,-- простонала миссис Матервити и прочие прихожане. О Господи, все мы грешники, чающие спасения,-- продолжал проповедник. Чающие спасения. Чающие спасения. От геенны огненной и когтей сатанинских. От геенны огненной и когтей сатанинских. Миссис Матервити рядом с Пипером истово задрожала. -- Аллилуйя,-- проговорила она. Когда молитва окончилась, громадная негритянка, стоявшая у пианино, затянула "Кровию агнца омыты"; потом грянул "Иерихон" и наконец гимн "Служители божий, верой оправдаемся" с хоровым припевом "В Господа, в Господа, в Господа веруем, вера Господня крепче щита". К великому своему изумлению, Пипер обнаружил, что поет едва ли не громче других и с не меньшим восторгом. Миссис Матервити притопывала ногой; другие женщины хлопали в ладоши. Гимн пропели два раза и тут же завели другой, про Еву и яблоко. Когда раскаты его стихли, проповедник воздел руки. Братья и сестры,-- начал он и был тут же прерван. Несите змей!-- крикнул кто-то из задних рядов. Змеиный вечер в субботу,-- сказал он.-- Это все знают. Но крик "Несите змей!" подхватили, и черная великанша грянула гимн "Веруй в Иисуса, и змеи не тронут, верным Господь стоит обороной". -- Змеи?-- спросил Пипер у миссис Матервити.-- Вы, по-моему, сказали, что будут только рабы божий. Змеи по субботам,-- сказала миссис Матервити, сама очень встревоженная.-- А я хожу по четвергам. Я змеилища не обожаю. Змеилища?-- сказал Пипер, вдруг сообразив, что сейчас будет.-- Пресвятой боже! Бэби рядом с ним уже рыдала, но Пиперу было не до нее: важнее спасать собственную шкуру. Длинный, сухопарый человек пронес какой-то мешок, большой и шевелящийся. Пипер тоже зашевелился. Он вихрем сорвался со скамьи и кинулся к дверям: но, должно быть, не одному ему претило оказаться взаперти с ядовитыми змеями. Отброшенный назад, Пипер снова плюхнулся на свою скамью. "Бежим отсюда к дьяволу",-- крикнул он Бэби, но та не отрываясь глядела на пианиста, щуплого человечка, перебиравшего клавиши тем ретивее, что шею ему обвивал небольшой удав. За пианино черная великанша жонглировала двумя гремучими змеями и пела: "Библиополис, любовь-- наш стяг, кусай нас, змеи, ваш яд -- пустяк", с чем Пипер определенно был не согласен. Он приготовился снова метнуться к двери, но что-то придавило ему ноги. Это соскользнула на пол миссис Матервити. Пипер вдавил тело в скамью, тихо постанывая. Бэби тоже стонала: на лице ее разлилось непонятное блаженство. Сухопарый человек извлек из мешка змею в красных и желтых кольцах. -- Арлекин,-- ужаснулся кто-то. Пение "Библиополис, любовь -- наш стяг" внезапно смолкло. В наступившей тишине Бэби встала на ноги и как зачарованная двинулась вперед. При смутном огне свеч она выглядела прекрасной и величественной. Она взяла змею у сухопарого и воздела руку, словно кадуцей, символ медицины. Затем, обратившись лицом к Прихожанам, она одним движеньем разорвала блузку до пояса, выставив две пышные, упругие груди. Раздался стон ужаса. Обнаженных грудей в Библиополисе еще не видели, теперь они предлагались на выбор арлекину. Бэби опустила руку, и озлобленный змей вонзил зубы в шесть дюймов силикона. Секунд десять он впивался, ерзая хвостом; потом Бэби оторвала его и приложила к другой груди Но арлекину было уже достаточно. Пиперу тоже. Он со стоном сполз на пол к миссис Матервити. Торжествующая Бэби, обнаженная по пояс, швырнула арлекина обратно в мешок и повернулась к пианисту. -- Вознесите души горе братие!-- крикнула она.. И церквушка снова огласилась гимном "Библиополис, любовь -- наш стяг, кусай нас, змеи, ваш яд -- пустяк". Глава 21 Френсик принимал в своей хампстедской квартире утреннюю ванну, регулируя горячую воду большим пальцем ноги. Долгий и крепкий сон уврачевал его организм, потрясенный объятиями Синтии Богден; а в контору он не спешил. Прежде надо было кое-что обдумать. Конечно, он молодец, что добрался до истинного автора "Девства" и вынудил ее отказаться от всех прав на книгу, но затруднения на этом не кончались. Во-первых, как же быть с Пипером, беспардонно требующим из-за гроба деньги за роман, которого он при жизни не писал. Казалось бы, все теперь проще: можно вычесть из двух миллионов долларов свои и коркадильские комиссионные, а остаток перевести в Нью-Йорк, в Первый государственный банк на счет номер 478776. Вроде бы самое разумное: откупиться от Пипера, и точка. Но .это ведь значит уступить вымогательству, а вымогателю дай воли на палец, он всю руку откусит. Посыплются все новые и новые требования; к тому же, чтобы перевести деньги в Нью-Йорк, придется открыть Соне Футл, что Пипер, может быть, и жив. А ей только намекни -- помчится искать его, как ошпаренная кошка. Наврать ей, что ли, будто клиент мистера Кэдволладайна велел проворачивать платеж таким вот головокружительным образом?.. Однако же все это были мелочи, а за ними маячило подозрение, что Пипер пустился мошенничать не по собственному почину. Десять лет многоразличные "Поиски утраченного детства" вполне доказывали отсутствие у Пипера всякого воображения; а тому, кто измыслил этот хитрый трюк, воображения было не занимать. Френсик заподозрил покойницу миссис Бэби Хатчмейер. Если Пипер, погибший вместе с ней, оказался в живых, то были все основания полагать, что уцелела и миссис Хатчмейер. Френсик попробовал проникнуть в душу жены Хатчмейера. Сорок лет брака с таким чудищем -- это либо она мазохистка, либо человек упругости необычайной. И за каких-нибудь двадцать минут спалить дотла громадный дом, взорвать катер и потопить яхту -- вообще нанести собственному мужу такой материальный урон... Нет, женщина заведомо ненормальная, от нее можно ждать чего угодно. Воскреснет в любую минуту и вытащит за собой мерзавца Пипера из незасыпанной могилы. И Френсик живо представил себе, что воспоследует. Хатчмейер напропалую кинется сутяжничать и подаст в суд на всех, кого припомнит. Пипера затаскают по судам, и вся история подмены автора "Девства" выйдет наружу. Френсик наспех вылез из ванны и стал обтираться полотенцем, отгоняя призрак свидетельствующего Пипера. По мере того как он одевался, проблема обрастала сложностями. Положим даже, Бэби Хатчмейер сама не станет являться из гроба; но ее же может разыскать любой проныра-репортер, уже сейчас, чего доброго, напавший на след. Что же будет, когда Пипер заговорит? Пытаясь представить себе, чем обернутся его разоблачения, Френсик варил кофе и вдруг вспомнил о рукописи. Имеется рукопись, почерк Пипера. Ну, не рукопись--копия. Все равно выход. С помощью рукописи он шутя опровергнет любые доказательства Пипера, что он, мол, не автор "Девства". И пусть его поддерживает психоватая .Бэби -- все равно им никто не поверит. Френсик облегченно вздохнул. Дилемма ложная, но выход найден. Он позавтракал и пошел в гору к станции метро в прекрасном настроении. Да, он умница, и никакому дуролому Пиперу вкупе с Бэби Хатчмейер его не облапошить. Контора на Ланьярд-Лейн была заперта -- очень странно. Соня Футл уже накануне наверняка расправилась с "Бобренком Берни". Френсик отпер дверь и вошел: Сони как не бывало. На своем столе он увидел лежавший, отдельно от прочей почты конверт, адресованный ему почерком Сони. Френсик сел, распечатал конверт и обнаружил длиннющее послание, начинавшееся словами "Миленький Френзи" и кончавшееся "Твоя любящая Соня". Между этими ласкательными заверениями Соня объясняла, утопая в тошнотворной сентиментальности и путаясь в собственном вранье, как ей сделал предложение Хатчмейер и почему она его приняла. Френсик был ошеломлен. Неделю назад девка заходилась слезами из-за Пипера. Френсик извлек табакерку, сопливый красный платок и возблагодарил бога, что он холостяк. Женские ходы и хитрости были превыше его понимания. И уж куда превыше понимания Джефри Коркадила. Он сидел и волновался насчет процесса о клевете, затеянного профессором Фацитом против автора, издателя и печатника романа "Девства ради помедлите о мужчины", когда ему вдруг позвонила Синтия Богден. Я -- что?-- спросил он, колеблясь между простым отвращением и полным недоверием.-- Только солнышком меня не называйте. Какое я вам, к черту, солнышко! Но, Джефри, ласточка,-- сказала миссис Богден,-- ты был такой сильный, такой страстный... Это был не я!-- вскричал Джефри.-- Вы ошиблись номером. И как у вас такое с языка слетает! С языка миссис Богден слетело еще многое. Джефри Коркадил сжался в комок. Стоп!-- закричал он.-- Я не знаю, что это все за чертовщина, ну если вы хоть на минуту думаете, что я провел позапрошлую ночь в ваших, так сказать, объятиях -- о господи!.. Да вы просто опупели! И ты, значит, не сделал мне предложения,-- взвизгнула миссис Богден,-- и не купил мне обручального кольца и... Джефри шваркнул телефонную трубку, чтобы пресечь омерзительный перечень. Мерзостей и так хватало: обойдется без этой сумасшедшей бабы, уверяющей, что он на ней чуть не женился. Потом, чтобы избежать новых нападок миссис Богден, он оставил контору и отправился к своим юристам -- обсудить защиту в будущем деле о клевете. Те не сообщили ничего утешительного. Клевета на профессора Фацита, увы, отнюдь не случайна,-- заметили ему.-- Этот ваш Пипер определенно вознамерился подорвать репутацию профессора. Иных объяснений быть не может. Мы полагаем, что автор целиком ответствен за... Его, кстати, и в живых-то нет,-- сказал Джефри. В таком случае, по-видимому, придется вам взять на себя все судебные издержки, и, честно говоря, мы вам посоветуем договориться загодя. Джефри Коркадил ушел от поверенных в полном отчаянии. А все этот чертов Френсик. Да и сам он тоже хорош: связался с посредником, который только что вылез из процесса о клевете. Френсика прямо хлебом не корми, дай ему кого-нибудь оклеветать -- видимо, так. Джефри взял такси до Ланьярд-Лейн. Он собирался напрямик сказать Френсику, что он о нем думает, и нашел его в мягчайшем настроении. Дорогой Джефри, как приятно видеть вас,-- сказал он. Я приехал не любезностями обмениваться,-- окрысился Джефри,-- а сообщить вам, что из-за вас я попал в самую скверную историю, какую только... Френсик выставил предупредительную ладонь. -- Вы о профессоре Фаците? Чего уж так волноваться... ТАК волноваться? Имею все основания так волноваться, и вряд ли "уж так", когда я, того и гляди, по вашей милости стану банкротом! Я навел кое-какие справки,-- сказал Френсик,-- там, знаете, в Оксфорде. Вот как?-- сказал Джефри.-- Он, значит, и вправду все это проделывал? А китайский мопс -- тоже был? Короче говоря,-- веско сказал Френсик,-- в Оксфорде профессор Фацит никому не известен. Я навел справки в профессорском корпусе, в университетской библиотеке -- нигде о нем и слыхом не слыхали. И насчет того, что он якобы жил на Де Фритвиль авеню, так вот -- не жил. Вот тебе и на,-- сказал Джефри,-- но если про него никто не слышал... Похоже, что господа Дратли, Скрытни, Взвесли и Джонс на этот раз перестарались. Любезный друг, так это же надо отпраздновать,-- восхитился Джефри.-- И вы, значит, собственной персоной отправились туда и выяснили на месте... Видите ли, я просто отлично знал Пипера,-- соскромничал Френсик. Они спускались по лестнице.-- Он ведь уже много лет присылал мне свои сочинения -- и не такой он был человек, чтобы кого-то преднамеренно оклеветать. Но, по-моему, вы мне говорили, что "Девство" -- его первая книга,-- сказал Джефри. Френсик прикусил губу. Да, собственно, первая,-- сказал он.-- Прочие были... ну, довольно несамостоятельные. Такие у меня не идут. Кстати, об Оксфорде,-- сказал Джефри за столиком у Уилера.-- Мне оттуда утром звонила, представляете, какая-то полоумная особа по имени Богден. В самом деле?-- спросил Френсик, поперхнувшись мартини.-- И чего она хотела? Уверяла, будто я ей сделал предложение. Ужас, просто ужас. Могу себе представить,-- сказал Френсик, допив мартини и заказав еще одно.-- Некоторые женщины на что угодно пойдут... Послушать ее, так это я пошел на что угодно. Она говорит, я ей купил обручальное кольцо. Надеюсь, вы послали ее ко всем чертям,-- сказал Френсик,-- и, кстати, у меня тоже брачные новости. Соня Футл выходит за Хатчмейера. За Хатчмейера?-- оторопел Джефри.-- Да ведь у него без году неделя как погибла жена. Посовестился бы тут же снова совать голову в петлю. Очень уместное сравнение,-- с улыбкой заметил Френсик и поднял стакан. Волнения его кончились. Он сообразил, что Соня, пожалуй, не так уж и сглупила, решив выскочить за Хатчмейера. Она заняла логово врага. Двоеженец Хатчмейер будет не очень и страшен; к тому же человек, которого может пленить Соня, заведомо тронутый, а тронутый Хатчмейер нипочем не поверит, что его новая жена когда-то была против него в заговоре. Стало быть, оставалось только ублаготворить Пипера. После роскошного обеда Френсик вернулся на Ланьярд-Лейн, а оттуда пошел в банк и перевел два миллиона долларов (минус коркадильские десять процентов и свои комиссионные) -- то есть миллион четыреста тысяч на счет номер 478776 в Первый государственный нью-йоркский банк. Тем самым с его стороны договор был соблюден. Домой Френсик поехал на такси. Он был богат и счастлив. Хатчмейер тоже. Он никак не мог опомниться от скоропалительного согласия Сони на его скоропалительное предложение. Могучие телеса, столько лет томившие его издали, наконец поступили в его полное обладание. Соня пришлась ему более чем по вкусу: ни шрамов, ни хирургических подновлений, которыми тело Бэби напоминало ему о. его изменах и об их искусственном супружестве. С Соней все стало просто. Не надо самоутверждаться, справляя по вечерам малую нужду в умывальную раковину; не требуется доказывать мужскую потенцию, гоняясь за девками в Риме, Париже и Лас-Вегасе. Он мог расслабленно вкушать семейное счастье: Сониных жизненных сил хватало на обоих. Они поженились в Канне; ночью Хатчмейер лежал в вожделенных объятиях, обозревая необъятные груди, и знал, что здесь все без обмана. Соня с улыбкой косилась на его довольную физиономию. Она и сама была довольна -- наконец-то она замужняя женщина. И замужем за богачом. Следующий вечер Хатчмейер отпраздновал сорокатысячным проигрышем, а потом нанял в честь памятной ночи огромную яхту с опытным капитаном и испытанной командой. Они проехались по Эгейскому морю, обозрели руины античной Греции и, не упуская собственной выгоды, зафрахтовали по дешевке десяток нефтяных супертанкеров. Самолет доставил их в Нью-Йорк на премьеру экранизации "Девства". Там, в темноте, увешанная бриллиантами Соня наконец не выдержала и расплакалась. Хатчмейер, сидя рядом с нею, проявлял понимание. Кино было кинематографически трогательное: модные левые актеры играли Гвендолен и Энтони, а режиссер соорудил винегрет из "Потерянного горизонта", "Бульвара заходящего солнца" и "Глубокой глотки" с добавлением "Тома Джонса". Макморди сунул кому надо, и критики захлебывались от восторга. А роман расходился новыми и новыми тиражами, фильм приумножил распродажу: поговаривали даже о бродвейском мюзикле с Марией Каллас в главной роли. Хатчмейер выяснил у компьютера, как стимулировать покупателей, и выпустил книгу в новой обложке, так что уже давно купившие ее нечаянно покупали снова. А после мюзикла многие, пожалуй, купят и в третий раз. Клубы заказывали книгу почем зря, и мемориальное, тисненное золотом издание памяти Бэби Хатчмейер разошлось за неделю. Вся страна упивалась "Девством". Пожилые дамы бросали бридж и покидали салоны красоты, выходя на охоту за юношами. Хирургическое вмешательство в половую жизнь престарелых сошло почти на нет. И, в довершение хатчмейеровских удач, Соня объявила, что она беременна. В Библиополисе, штат Алабама, тоже кое-что изменилось. Жертвы импровизированного змеилища были похоронены в дубраве возле Мертвечихи. Их оказалось всего семь. Змеи сгубили двоих. Троих смяли на паперти. Преподобный Гидеон умер от сердечного приступа, а миссис Матервити хватил удар при виде полуобнаженной Бэби на кафедре. Из этого бредового испытания Бэби вышла героиней -- отчасти благодаря роскошеству своих грудей, отчасти из-за их неуязвимости: перед этим двойным обаянием никто не смог устоять. Доселе Библиополис не видывал столь убедительных доказательств веры, и ввиду кончины преподобного Гидеона Бэби предложено было место священнослужителя. Она приняла предложение ничтоже сумняшеся. Таким образом пресекались супружеские поползновения Пипера не в ущерб супружеству как таковому. Бэби громила с кафедры плотские утехи так сокрушительно, что женщины радовались, а мужчины возбуждались, к тому же описание адских мук у нее, претерпевшей все на свете за долгую жизнь с Хатчмейером, устрашало своей убедительностью. Так обрела она свободу пользования останками собственного тела. И когда гробы погружались в землю, преподобная Хатчмейер повелительно завела "Мы сберемся у реки", а жители Библиополиса, все, сколько их было, старательно подтянули. Даже шипящим змеям, вытряхнутым из мешка в Мертвечиху, и тем повезло. Бэби отменила змеилища, произнеся длинную проповедь о Еве и яблоке, в которой змеи отныне запрещались как служители Сатаны. Родственники погибших от змей были с этим более или менее согласны. Но тут опять во весь рост встала проблема Пипера. Бэби нашла свое призвание: но как же было не возблагодарить нечаянного виновника торжества? На поступившие деньги с продажи "Девства" она отстроила "Дворец Пеллагры" в его почти что рабовладельческом великолепии и поселила в нем Пипера. Пусть завершает труд над своей третьей версией под названием "Вдогонку утраченному детству". Дни складывались в недели, недели -- в месяцы, а Пипер писал себе и писал, как привык в глениглском пансионе. Вечерами он прогуливался по берегу Мертвечихи, а потом вчитывался в "Нравственный роман", переходя от него к настоятельно рекомендованной классике. Денег теперь было вдосталь, и Пипер заказал все, что было возможно заказать. Полученные книги ровными рядами выстроились па стеллажах во "Дворце Пеллагры", точно образа той литературной религии, на которую он угробил свою жизнь. Джейн Остей, Конрад, Джорж Элиот, Диккенс, Генри Джеймс, Лоуренс, Манн -- все они его к чему-то побуждали. А он тосковал по единственной женщине, которую сумел полюбить и которая стала теперь недоступной: преподобная Бэби наотрез отказалась с ним спать. Придется тебе что-нибудь придумать взамен,-- сказала она Пиперу. Тот честно попытался придумать что-нибудь взамен, но тоска по Бэби мучила его так же, как зуд несостоявшегося великого романиста. Ничего не помогает,-- сказал он.-- Я все время только о тебе и думаю. Ты такая красивая, такая чистая, такая... такая... Болтаешься без дела, вот я тебе и такая,-- сказала Бэби.-- Ты попробуй-ка... Что прикажешь попробовать? Бэби взглянула на усеянную ровным почерком страницу. Учи-ка ты людей писать,-- сказала она. Какое там,-- сказал Пипер.-- У меня самого-то не очень получается. У него был покаянный день. Прекрасно получается. Погляди, как ты выводишь "ф", как делаешь хвостик "у". Кому как не тебе учить людей писать? Ах, в этом смысле писать,-- сказал Пипер,-- Это я, наверное, смогу. Только кому это надо? Да всем на свете. Сам удивишься. Когда я была девочкой, в любой деревне учили чистописанию. Вот от тебя и польза будет. Польза?-- скорбно сказал Пипер.-- Я всего-то и хочу... Писать,-- предварила Бэби.-- Ну что ж, будешь сочетать искусство с образованием. Каждый божий день классы -- вот и пере станешь сам о себе думать. Я о себе и не думаю. Я думаю о тебе. Я тебя люблю... Все мы должны любить друг друга,-- наставительно заметила Бэби и удалилась. Через неделю открылось Каллиграфическое училище, и Пипер вместо того, чтобы бродить по берегу Мертвечихи, стоял перед учениками и объяснял им, как выводить буквы. Сначала он учил детей, но потом присоединились взрослые, взяв перья в руки и поставив перед собой бутылки Хиггинсовых Вечных Неиспаряющихся чернил. Пипер объяснил им, что для диагональной лигатуры нужен штрих, а волнистую засечку и вообще так просто не проведешь. Месяц за месяцем росла его репутация, а с нею ширилась теория. Дальним приезжим из Зельмы и Меридиана Пипер объяснял, как слово совершенствуется чернилами. Называлось это Логософия, и приверженцев было чем дальше, тем больше. Жизнь вывернулась наизнанку, и писанина предстала писательством. В былые дни, в дни одержимости созданием великого романа, теория не только предшествовала практике, но и опустошала ее. Чего не освящал "Нравственный роман", к тому Пипер и близко не подходил. Теперь он в качестве чистописателя стал сам себе практиком и теоретиком. Однако прежнее честолюбивое желание увидеть свой роман в печати снедало его -- и каждая заново прочищенная версия "Девства" отправлялась Френсику. Сначала Пипер адресовал рукопись в Нью-Йорк, чтобы там разобрались и переадресовали ее на Ланьярд-Лейн; но шли месяцы, самоуверенность его возрастала, а с нею и забывчивость -- и он начал сразу слать по назначению. Каждый месяц приходили выписанные "Букс энд букмен" и "Тайме литерари сапплмент", он просматривал списки новых романов и разочаровывался. "Поиски утраченного детства" в списках не значились. Наконец, взглянув однажды на полную луну, он решил взяться за дело по-новому, взял перо и написал Френсику. Письмо было суровое и по делу. Если его литературные посредники "Френсик и Футл" не могут обеспечить публикацию его романа, то он будет вынужден избрать себе других посредников. "Пожалуй, я и в самом деле подумываю, не послать ли рукопись прямо Коркадилам,-- писал он.-- Как вы, должно быть, помните, согласно подписанному договору, он обязался опубликовать мой второй роман, и я не вижу ни малейшего резона пренебречь этим фактическим соглашением. Всецело ваш Питер Пипер". Глава 22 Ну, он, видать, окончательно спятил,-- пробормотал Френсик неделей позже.-- Не вижу, говорит, ни малейшего резона пренебречь.-- Френсик этот резон видел. Неужели болван Пипер всерьез полагает, что я так-таки пойду к Коркадилам и заставлю их напечатать роман какого-то мертвеца? Однако, судя по тону письма, Пипер именно так и полагал. За несколько месяцев Френсик получил четыре ксерокопии правленых черновиков романа Пипера и упрятал их в недосягаемый архив Если Пиперу угодно, не жалея времени, переписывать чертов роман в ущерб всякому читательскому интересу -- пусть переписывает Френсик ничуть не обязан таскаться с его писаниями по издателям. Но угроза обратиться напрямик к Коркадилам -- это, мягко говоря, совсем другая петрушка. Пипер умер, похоронен и получает за это хорошие деньги. Каждый месяц Френсик присматривал, чтобы отчисления с продажи "Девства" регулярно переводились на счет номер 478776, и дивился американской налоговой системе, по-видимому безразличной к тому, жив или умер налогоплательщик. То ли Пипер исправно платил налоги, то ли Бэби Хатчмейер особым способом устранила всякие налоговые сложности. Это, в общем, Френсика не касалось Он высчитывал комиссионные и переводил остальное Но раз Пипер угрожает пойти к Коркадилу или обратиться к другому агенту -- это уж его, Френсика, касается Этому определенно не бывать. Френсик повертел письмо в руках и рассмотрел марку на конверте. Пришло из какого-то Библиополиса, штат Алабама. "Пиперу только и жить в таком идиотском городе",-- мрачно подумал он. размышляя, как отвечать. Может, вообще не отвечать? Пожалуй, вернее всего не обращать внимания на угрозу. Зачем оставлять письменные улики, что он знает о пиперовском посмертном существовании? "А потом он потребует, чтобы я сам явился к нему обсудить дело. Только этого и не хватало". Френсик и так вдоволь погонялся за призрачными авторами Миссис Богден напротив, отнюдь не оставила погоню за мужчиной, сделавшим ей предложение. После жуткого телефонного разговора с Джефри Коркадилом она поплакала, подкрасилась и вернулась к обычным делам. Несколько недель она прожила в надежде, что он вдруг позвонит или пришлет еще один ворох алых роз; но эти надежды зачахли Обнадеживал только алмазный блеск солитера на пальце, и, конечно ее машинистки не должны были заподозрить, что с помолвкой неладно. Для них она изображала затяжные уик-энды и выдумывала свадебные отсрочки. Однако недели слагались в месяцы, и Синтия, перешла от разочарования к решимости. Положим, иной раз лучше быть пойманной, чем неуловимой оттого, что тебя не ловят, но выглядеть дурой перед подчиненными -- это уж слишком. И миссис Богден задалась целью отыскать жениха. Его исчезновение доказывало, что она ему не нужна, а пятьсот фунтов, потраченные на кольцо, свидетельствовали, что ему было от нее что-то нужно. Деловой ум миссис Богден подсказывал ей, что одна ночь с нею вряд ли стоит таких непомерных издержек. Если это жест, то жест идиотский, а в гордыне своей она не могла счесть идиотом единственного человека, который сделал ей предложение после ее развода. Нет, должно найтись какое-то объяснение; и, перебирая события незабвенных суток, она припомнила, что в разговоре почему-то все время всплывал роман "Девства ради помедлите о мужчины". Во-первых, жених ее назвался Джефри Коркадилом; во-вторых, слишком уж часто он заводил речь о перепечатке романа; в-третьих, любовный шифр, а шифром этим послужил телефонный номер, по которому она консультировалась во время перепечатки. Синтия Богден снова позвонила по нему, но там не отвечали, а через неделю телефон и вовсе перестал соединяться. Она просмотрела всех Пиперов в телефонной книге: номера 20357 ни у кого из них не было. Она позвонила в центральное справочное, опросила адрес и фамилию абонента, но там отказались дать такую справку. Зайдя в тупик этим путем, она испробовала другой. Ей было велено отправить законченную перепечатку Кэдволладайну и Димкинсу, стряпчим, а черновик вернуть в "Ллойдз банк". Миссис Богден позвонила мистеру Кэдволладайну, но, к изумлению ее, оказалось, что он не помнит, получал ли машинопись. "Вполне вероятно,-- сказал он,-- но у нас столько всяких дел, что..." Миссис Богден не отставала, и наконец ей было сказано, что поверенные не вправе разглашать конфиденциальную информацию. Миссис Богден этот ответ не удовлетворил. Неудачи лишь укрепляли ее решимость, равно как и ехидные вопросики ее "девочек". Соображала она медленно, но упорно. Она проследовала мыслью от банка до своего машинописного бюро, от бюро к мистеру Кэдволладайну и от мистера Кэдволладайна к Коркадилам. Ее тоже заинтриговала таинственность, какой была обставлена вся эта процедура. Автор, доступный лишь по засекреченному телефону, поверенный... Чутья Френсика у нее, конечно, не было, но она упорно обнюхивала остывший след и как-то, поздно вечером, поняла, почему мистер Кэдволладайн отказался сообщить ей, откуда отослал машинопись. А отослал безусловно, раз Коркадилы издали книгу. Значит, между Кэдволладайном и Коркадилами был еще кто-то, и этот кто-то -- почти наверняка литературный агент. Синтия Богден лежала, не смыкая глаз, и обдумывала свое открытие: да, нашлось недостающее звено цепи. Встала она рано, в полдевятого явилась в контору, а в девять позвонила Коркадилам и попросила к телефону редактора "Девства". Он пока не пришел. Она снова позвонила в десять: его еще не было. Добралась она до него без четверти одиннадцать, и к тому времени изыскала нужный подход -- самый прямой. Я заведую машинописным бюро,-- сказала она,-- и вот только что кончила печатать роман одной моей подруги, которая очень хотела бы не ошибиться с литературным .агентом, так нельзя ли.... Боюсь, что тут мы не сможем вам ничего посоветовать,-- сказал мистер Тэйт. О, конечно, я понимаю,-- робким голоском сказала миссис Богден,-- но вы опубликовали этот дивный роман "Девства ради по медлите о мужчины", и подруга моя просила меня адресоваться к тому же литературному агенту. Я сочла, что никто лучше вас... Мистер Тэйт оказался податлив на лесть. "Френсик и Футл", Ланьярд-Лейн?-- переспросила она. Ах да, теперь просто "Френсик",-- сказал мистер Тэйт.-- Мисс Футл там уже нет. Но миссис Богден уже не было на проводе. Она дала отбой и набрала номер справочной. Через несколько минут она узнала телефон Френсика. Интуиция говорила ей, что она близка к цели. Она немного посидела, ожидая наития из глубины солитера Позвонить или... Ох, недаром мистер Кэдволладайн так скрытничал. Она решительно встала из-за стола, приказала старшей машинистке сегодня замещать ее и успела на поезд 11:55. Через два часа она подошла по Ланьярд-Лейн к дому номер 36 и поднялась в контору Френсика По счастью, Френсик в это время обедал с перспективным новым автором в итальянском ресторанчике за углом. Они вышли оттуда в четверть третьего и направились обратно в контору. На первой площадке Френсик остановился. -- Поднимайтесь,-- сказал он,-- я буду через минуту. Он зашел в уборную и заперся, а перспективный новый автор проследовал наверх. Когда Френсик снова появился на площадке и поставил ногу на первую ступеньку, до него донесся слишком знакомый голос. Вы мистер Френсик?-- спросил голос. Френсик так и замер. Я?-- рассмеялся молодой перспективный автор.-- Нет, я насчет книги. А мистер Френсик внизу, он сейчас поднимется. Френсик и не думал подниматься. Он кубарем скатился по лестнице и выскочил на улицу Эта бабища выследила его. Что теперь делать? Он вернулся в итальянский ресторан и сел за угловой столик. Как же она ухитрилась его разыскать? Неужели обалдуй Кэдволладайн... А, не важно. Надо что-то придумывать. Не может же он просидеть весь день в ресторане, а встретиться с миссис Богден так же немыслимо, как и бежать от нее. Бежать? А может, улететь? Если он не появится в конторе, перспективный молодой автор. . Да пес с ним, с молодым и перспективным. От миссис Богден второй раз не уйдешь... Френсик сделал знак официанту. Листок бумаги, будьте добры.-- Он набросал несколько строк автору, извинившись и объяснив, что внезапно занемог, потом попросил официанта доставить записку, сопроводив просьбу пятифунтовой бумажкой. Френсик вышел из ресторана вслед за ним и подозвал такси. Глас-Уок, Хампстед,-- сказал он и быстро залез в машину. Правда, домой -- это не спасение. Миссис Богден живенько доберется до него. Положим, он не станет открывать дверь на звонок. Ну и что? Миссис Богден с ее настойчивостью, сорокапятилетняя женщина, которая выслеживала добычу несколько месяцев... нет, тут было чего испугаться. Она ни перед чем не остановится В свою квартиру он вошел в паническом ужасе. Войдя, он запер за собой дверь и за двинул засовы. Потом уселся вкабинете обдумывать ситуацию. Зазвонил телефон. Он механически поднял трубку. Френсик слушает,-- сказал он. Говорит Синтия,-- отозвался сипловатый голос. Френсик шваркнул трубку и, чтобы помешать новому звонку, тут же схватил ее и набрал номер Джефри. Джефри, дорогой мой,-- сказал он Коркадилу,-- вы не могли бы... Да я вас уже три часа ловлю,-- не дал ему закончить Джефри.-- Мне прислали совершенно поразительную рукопись Вы не поверите, но в таком городе, который называется, представьте себе, Библиополис, живет какой-то сумасшедший.. Но правда же, глаза на лоб лезут. Библиополис, штат Алабама... Ну так вот он, извольте видеть, объявляет, будто он -- наш дорогой покойник Питер Пипер, и не соблаговолим ли мы, кавычки, исполнить обязательства, записанные в договоре, кавычки закрываются, опубликовать его роман "Поиски утраченного детства?" Невероятно, а между тем подпись... Джефри, милый,-- сказал Френсик наинежнейшим тоном, как бы отгораживаясь от женских прелестей миссис Богден и заодно готовя Коркадила к тому, что воспоследует,-- с вашего разрешения я вам кое-что объясню... Он торопливо объяснял минут пять и повесил трубку. Потом с неимоверной быстротой уложил два чемодана, вызвал такси, оставил записку молочнику, отменив свои две пинты в день, схватил чековую книжку, паспорт и портфель с рукописями Пипера -- и через полчаса затаскивал пожитки в дом Джефри Коркадила. Пустая квартира на Глас-Уок была тщательно заперта и на звонки прибывшей Синтии Богден никак не отзывалась. Френсик сидел в гостиной, потягивал бренди и затягивал хозяина в антихатчмейеровский заговор. Джефри глядел на него, вылупив глаза. Вы хотите сказать, что вы преднамеренно ввели в заблуждение Хатчмейера -- и меня, если уж на то пошло,-- уверив его, будто этот бешеный Пипер написал "Девство"?-- спросил он. Пришлось,-- печально сказал Френсик.-- Если бы я не уверил, все бы рухнуло. Откажись Хатчмейер от сделки -- где бы мы были? Ну, уж такого безобразия не приключилось бы, это я вам твердо скажу. Вы бы обанкротились,-- сказал Френсик.-- Вас же "Девство" спасло. Вы на нем изрядно подзаработали, да я вам и еще кое-что прислал. Теперь ведь Коркадилы на очень хорошем счету. Это, может быть, и верно,-- слегка смягчился Джефри,-- но хороша будет фирма, когда выяснится, что Пипер, автор "Девства"... Не выяснится,-- сказал Френсик.-- Это я вам обещаю.-- Джефри с сомнением поглядел на него. Ваши обещания...-- начал он. Придется вам довериться мне,-- сказал Френсик. Довериться вам -- после всего? Нет уж извините, моего доверия вам не видать как своих... Ничего не поделаешь. Помните договор, который вы подписали? Где обусловливался пятидесятитысячный аванс за "Девство"? Вы его разорвали,-- сказал Джефри.-- Я сам видел. Я-то разорвал,-- кивнул Френсик,-- а Хатчмейер -- нет. Он наверняка сделал фотокопию, и в суде вам нелегко будет объяснить, как это вы подписали два договора на одну и ту же книгу. Нет, Джефри, это не смотрится, никак не смотрится. Джефри и сам видел, что не смотрится. Он присел. Так чего же вам надо?-- спросил он. Мне нужна постель на ночь,-- сказал Френсик,-- а завтра утром я пойду в американское посольство за визой. Не понимаю все-таки, зачем вам у меня ночевать,-- сказал Джефри. Поглядели бы на нее -- поняли бы,-- сказал Френсик как МУЖЧИНА МУЖЧИНЕ. Джефри подлил ему бренди. Со Свеном надо будет объясняться,-- сказал он.-- Свен несносно ревнивый. Да, кстати, кто же все-таки написал "Девство"? Этого я вам не скажу,-- покачал головой Френсик.-- Кое-чего лучше вам не знать. Скажем так, покойник Питер Пипер. Покойник?-- передернул плечами. Джефри.-- Странное слово, когда говоришь о живых. Да и о мертвых тоже,-- заметил Френсик.-- А то ведь сегодня покойник, а завтра объявится. Ну что ж, лучше завтра, чем никогда. Хотел бы я разделить ваш оптимизм,-- сказал Джефри. На следующее утро, после беспокойной ночи в незнакомой постели, Френсик отправился в американское посольство и получил визу. Потом сходил в банк; потом купил обратный билет из Флориды. Рейс его был ночной. Он пересек океан в полупьяном оцепенении и долетел из Майами в Атланту на другой день, долетел, изнывая от жары, дурноты и предчувствий. Чтобы не торопить события, он провел ночь в отеле, изучая карту Алабамы. Карта была подробная, но Библиополис на ней не значился. Он обратился к дежурному, но тот ни о чем таком в жизни не слышал. Вы доезжайте до Зельмы, а там спросите,-- посоветовал он Френсику. Френсик доехал автобусом до Зельмы и пошел на почтамт. Глубинка. Бассейн Миссисипи,-- сказали ему.-- Где-то за болотами на Мертвечихе. Миль сто по Восьмидесятому шоссе, а там к северу. Вы из Новой Англии? Из Старой Англии,-- сказал Френсик,-- а что? Да они там северян не любят. Говорят -- чертовы янки. Живут в прошлом. Кого я ищу, тот живет там же,-- сказал Френсик и пошел брать напрокат автомобиль. Конторщик усугубил его предчувствия. Поедете по Кровавой Трассе -- поберегитесь,-- сказал он. По Кровавой Трассе?-- тревожно переспросил Френсик. Так у них называется Восьмидесятое шоссе до Меридиана. Народу там сгинуло видимо-невидимо. А нет какого-нибудь иного пути на Библиополис? Да можно ехать проселками, только заблудитесь. Вернее уж по Кровавой Трассе. Френсик заколебался. Шофера нанять нельзя?-- спросил он. Сегодня поздно,-- сказал конторщик.-- Субботний вечер, все разошлись по домам, а завтра опять же воскресенье. Френсик поехал к себе в отель. Нет уж, на ночь глядя не поедет он в Библиополис по Кровавой Трассе. Лучше завтра утром Наутро он отправился в путь спозаранку. Солнце сияло с безоблачных высот, и день был яркий и чистый, не то что его душевный пейзаж. Та шалая решимость, с которой он покинул Лондон, сникла и сникала все больше с каждой милей на запад. Лес придвинулся к дороге, и Френсик чуть не повернул назад прежде выцветшего указателя ДО БИБЛИОПОЛИСА 15 МИЛЬ. Но понюшка табаку и мысль о том, что будет, если воскресший Пипер не уймется, придали ему храбрости. Френсик свернул направо по лесной грунтовой дороге, стараясь не глядеть на черные лужи и на деревья, полузадушенные лианами. И точно как у Пипера несколько месяцев назад, у него посветлело на душе, когда дорога пошла лугами, мимо скотины, пасшейся в высокой траве. Однако же заброшенные хижины угнетали его, и ленивые бурые струи Мертвечихи тоже не радовали. Наконец дорога свернула налево, и Френсик увидел за рекой Библиополис. Дорога распахнется, обещала девица в Зельме, но она здесь явно не бывала. Дорога, наоборот, уперлась в реку. Городок сгрудился у площади и стоял недвижим и неизменен с начала девятнадцатого столетия. И паром, который вскоре двинулся к нему усилиями старика, перебиравшего веревку, тоже явился откуда-то из глубины веков. Да, глубинка, подумал Френсик. Мне нужен некий Пипер,-- сказал он паромщику. Так я и думал,-- кивнул тот.-- Многие приезжают его послушать. А не его -- так преподобную Бэби. Послушать?-- удивился Френсик.-- Он что, проповедует? А как же. Учит божьему слову. Френсик поднял брови. Пипер -- проповедник? Это что-то новое. А где его найти?-- спросил он. Он в Пеллагре. Болен пеллагрой?-- обнадеженно заинтересовался Френсик. Да нет, в усадьбе,-- старик показал на большой дом с высокими белыми колоннами.-- Вон Пеллагра. Раньше там жили Стопсы, только все перемерли. Ничего удивительного,-- сказал Френсик, окинув мыслью нехватку витаминов, глашатаев контроля рождаемости, обезьяний процесс и округ Йокнапатофа. Он вручил паромщику доллар и выехал подъездной аллейкой к открытым воротам: объявление по одну сторону гласило крупным курсивом: КАЛЛИГРАФИЧЕСКОЕ УЧИЛИЩЕ ПИПЕРА, по другую указующий перст направлял к ЦЕРКВИ ДАЛЬНЕГО УМЫСЛА. Френсик остановил машину, не в силах оторвать глаз от громадного перста. Церковь Дальнего Умысла? Ц-е-р-к-о-в-ь? Вне всяких сомнений, он достиг своей цели. Но что за религиозная мания одолела Пипера? Он припарковался возле других автомобилей у большого белого строения: балкон второго этажа выставлял над колоннадой витые чугунные перила. Френсик вылез из машины и взошел по ступеням к парадному. Дверь подалась. Френсик заглянул в вестибюль. На дверях слева было начертано "СКРИПТОРИЙ", а справа гулко доносился настоятельский голос. Френсик прошел по мраморным плитам и прислушался. Голос явственно пиперовский, но прежней неуверенности в нем как не бывало; появился скрежещущий напор. Все же голос был знакомый, как и слова. "И мы не должны (причем "долг" в данном случае открыто подразумевает выдержанную целеустремленность и неуклонное соблюдение нравственных обязательств) позволять вводить себя в заблуждение кажущейся наивностью, столь часто приписываемой недалекими критиками малютке Нелл. Мы должны понять, что чувство, а нечувствительность диктует..." Френсик отшатнулся от дверей. Он понял, откуда взялось евангелие у Церкви Дальнего Умысла. Пипер скандировал статью доктора Лаут "Должный подход к "Лавке древностей". Даже религия у него с чужого плеча. Френсик уселся в кресло у стены, смиряя подступающий гнев. "Ну, захребетник",-- пробормотал он и заодно послал проклятие доктору Лаут. Апофеоз этой страшной женщины, первопричины всех нынешних невзгод, происходил здесь, где только и читают что Библию. Френсик уже не гневался, а ярился. Библию, видите ли, читают! Библиополису понадобилась Библия! Вместо великолепной библейской прозы Пипер внедрял жалкий слог, путаные, неровные построения, пуританскую сухость доктора Лаут -- лишь бы никто не получил радости ни от какого чтения! И кто внедрял -- человечек, который и писать-то ни за что на свете... На секунду Френсику показалось, что он проник в сердцевину великого заговора против жизни. Да какой там заговор -- просто паранойя. И Пипер сделался рьяным миссионером вовсе не потому, что был к этому призван. Псевдолитературная мутация превратила самого Френсика из начинающего романиста в шустрого литературного агента; она же с помощью "Нравственного романа" изничтожила тот несчастный талант, который, может статься, когда-то был у Пипера. А теперь он стал разносчиком словесной заразы. Когда голос перестал бубнить и слушатели гуськом проследовали к машинам, заразившись нравственной целеустремленностью, Френсик был уже в бешенстве. Он пересек вестибюль и вошел в Храм Дальнего Умысла. Пипер прятал книгу с благоговением священника, прибирающего Тело Христово. Френсик выждал, стоя в дверях. Ради этого мига он и приехал. Пипер затворил шкаф и обернулся. Благоговение сползло с его лица. Это вы,-- проговорил он. А кто же еще?-- громко отчеканил Френсик, чтобы разогнать зловоние литературного святошества.-- Вы ожидали явления Конрада? Что вам надо?-- побледнел Пипер. Надо?-- сказал Френсик, сел на скамью и взял понюшку табаку.-- Да просто пора кончать идиотскую игру в прятки.-- Он вытер нос малиновым платком. Пипер поразмыслил и пошел к дверям. -- Здесь нельзя,-- пробормотал он. Почему же?-- спросил Френсик -- Место не хуже всякого другого. Не поймете,-- сказал Пипер и вышел. Френсик грубо просморкался и последовал за ним. Ишь ведь, такой мелкий вымогатель, и такие большие претензии,-- заметил он, нагнав Пипера в вестибюле.-- А уж сколько похабства про "Лавку древностей"... Это не похабство,-- сказал Пипер,-- и не смейте называть меня вымогателем. Вы это начали, и правда есть правда. Правда?-- сказал Френсик с гадким смешком.-- Если уж вы хотите правды, то получите ее. Затем я сюда и приехал.-- Он показал на дверь, надписанную "СКРИПТОРИЙ".-- А там что? -- Там я учу людей писать,-- сказал Пипер. Френсик посмотрел на него и снова рассмеялся. Шутник,-- сказал он и растворил двери. Внутри были ряды парт, и на них -- чернильницы. Стены увешаны образцами почерка, перед партами -- доска. Френсик огляделся. Очаровательно. Скрипторий, значит. А Плагиатория нет? Чего нет?-- не понял Пипер. Надо же где-то обучать списыванию. Или вы это прямо здесь? Ну да, уж учить, так всему заодно. Как это у вас поставлено? Каждому студенту по бестселлеру в зубы, а вы сдуваете у всех сразу? Вы гадко и грубо зубоскалите,-- сказал Пипер.-- Сам я пишу у себя в кабинете. А здесь я только учу, как писать -- а не что. Ах, вот оно что. Учите -- как?-- Френсик поднял бутыль и встряхнул ее. Жирная слякоть мазнула стенки.--Чернила, я вижу, по-прежнему испаряете. Нужна соответственная густота,-- сказал Пипер, но Френсик поставил бутылку и повернулся к дверям. -- А где же ваш пресловутый кабинет?-- спросил он. Пипер медленно взошел по лестнице и отворил еще одну дверь. Френсик ступил внутрь. Стены обставлены стеллажами, и большой стол перед окном, выходящим на реку, над паромным причалом. Френсик окинул взглядом книги, все в кожаных переплетах. Диккенс, Конрад, Джеймс... Ветхий завет,-- сказал он и снял с полки "Миддлмарч". Пипер выхватил у него книгу и поставил ее обратно. Это что, нынешний образец?-- спросил Френсик. Это целый мир, это вселенная, недоступная вашему жалкому пониманию,-- гневно сказал Пипер. Френсик пожал плечами. В словах Пипера было столько пафоса, что решимость его ослабела. Но Френсик взял себя в руки и повел дело грубее. Не худо вы тут устроились,-- сказал он, усевшись и закинув ноги на стол. Позади него Пипер побелел от такого святотатства.-- Куратор музея, присвоитель чужих романов и вымогатель чужих гонораров -- а как насчет интимной жизни?-- Он на всякий случай придвинул к себе разрезной нож. Надо бить наотмашь -- а черт его знает, как Пипер отреагирует.-- Пристроились к покойнице миссис Хатчмейер? Сзади раздалось шипенье, и Френсик обернулся. Худое лицо Пипера словно еще осунулось, суженные в щелки глаза сверкали злобой. Френсик нащупал нож. Он побаивался, но отступать было поздно: слишком далеко зашел. -- Мое дело, конечно, сторона,-- сказал он, отвечая взглядом на взгляд,-- но ведь к мертвечинке у вас особое пристрастие. Сперва вы обдирали покойных авторов, потом потребовали из-за гроба два миллиона долларов и, уж само собой, не обошли вниманием и усопшую миссис... Не смейте так говорить!-- вскрикнул Пипер пронзительно-яростным голосом. Почему же не сметь?-- сказал Френсик.-- И вообше исповедь -- она, знаете, облегчает душу. Это неправда,-- выговорил Пипер, тяжело дыша. Что неправда?-- злобно ухмыляясь, поинтересовался Френсик.-- Правда, как известно, сама скажется. В данном случае моими устами.-- Он встал с угрожающим видом, и Пипер отпрянул. Довольно. Перестаньте. Ничего больше слышать не хочу. Уйдите и оставьте меня в покое. А вы мне пришлете еще одну рукопись и потребуете ее публикации? Нет уж, хватит,-- покачал головой Френсик.-- Придется вам узнать правду, я ею заткну вашу слюнявую... Пипер закрыл уши руками. Не буду!-- крикнул он.-- Я вас не буду слушать! А слушать и необязательно. Вот прочитайте.-- И Френсик достал из кармана отречение доктора Лаут. Он протянул листок Пиперу, и тот взял его. Френсик присел на стул. Кризис миновал, опасаться больше нечего. Может, Пипер и помешанный, но не буйный, его не тронет. И Френсик с какой-то обновленной жалостью смотрел, как тот читает письмо. Не человек, а ходячее недоразумение. Прирожденный писатель, для которого вся жизнь в словах, написать ничего не способный. Пипер дочитал письме и поднял глаза. Что это значит?-- спросил он. Читайте между строк,-- посоветовал Френсик.-- Что несравненная доктор Лаут -- автор "Девства". Вот что это значит. Пипер снова поглядел на листок. Но ведь тут же сказано, что она не автор. Вот именно,-- усмехнулся Френсик.-- А зачем бы ей это говорить? Посудите сами, Зачем отрицать то, чего никто не утверждает? Не понимаю,-- сказал Пипер,-- это какая-то бессмыслица. Смысл здесь тот, что ее шантажировали,-- сказал Френсик. Шантажировали? Кто? Френсик запихнул понюшку. Вы. Вы угрожали мне, а я ей. Но...-- Пипер никак не мог уразуметь связи. В его головенке все это не укладывалось. Вы грозили меня разоблачить, а я передал угрозу по назначению,-- пояснил Френсик.-- Доктор Сидни Лаут пожертвовала двумя миллионами, лишь бы не прослыть автором "Девства". И стоит -- с ее-то репутацией! Я вам не верю,-- проговорил Пипер. Глаза его остекленели. И не надо,-- сказал Френсик.-- Плевал я на ваше доверие. Но вот только объявитесь перед Хатчмейером живым и невредимым -- и посмотрите, что будет. Все выйдет наружу и разнесется по свету. Про меня, про вас, про пятое-десятое -- и не быть больше доктору Лаут влиятельным критиком. В литературном мире на нее, мерзавку, пальцами станут показывать. Вы-то тем временем будете сидеть за решеткой. И я, уж конечно, останусь без гроша -- но зато хоть не придется никому всучивать ваши вонючие "Поиски утраченного детства". Все-таки утешение. Пипер расслабленно опустился на стул. -- Итак?-- сказал Френсик, но Пипер только головой помотал. Френсик забрал у него письмо и повернулся к окну. Все, он обставил этого недотепу. Не будет больше ни угроз, ни рукописей. С Пипером покончено; пора уезжать. Френсик поглядел на бурую реку и лес поодаль: непривычный, иноземный пейзаж, пышновато-зловещий и такой далекий от уютного мирка, который надлежало оберечь от здешних посягательств. Он прошел к дверям, вниз по широкой лестнице и через пустой вестибюль. Что ж -- домой и как можно быстрее. Но когда он подъехал к парому, оказалось, что плот у того берега, а паромщика нет. Френсик позвонил в колокол, но никто не отозвался. Он немного подождал на солнцепеке. Стояла тишь, и только бурая вода похлюпывала внизу возле берега. Френсик снова сел в машину и выехал на площадь. Здесь тоже не было ни души. Черные тени жестяных магазинных навесов, беленая церковь, деревянная скамья у подножия статуи посреди площади, слепые окна. Френсик вылез и огляделся. Часы на здании суда показывали полдень. Должно быть, все обедают, однако в этом безлюдье была жутковатая мерзость запустения; черная путаница деревьев и подлеска, замыкая горизонт, наползала из-за реки; тускло голубело пустое небо. Френсик обошел площадь и вернулся в машину. Может быть, паром тем временем... но он по-прежнему стоял у того берега, и когда Френсик потянул за веревку, даже не шелохнулся. Он снова ударил в колокол. Звук точно в воду канул, и Френсику стало уж совсем не по себе. Наконец он оставил машину над пристанью и пошел тропкой по берегу реки. Тропка поплутала под дубами в мшистых бородах и привела его на кладбище. Взглянув на надгробья, Френсик повернул назад. Может быть, взять курс на запад -- и отыщется какая-нибудь боковая дорога к Восьмидесятому шоссе? "Кровавая Трасса" -- это звучало теперь прямо-таки заманчиво. Но карты у него не было, и, проехав по переулкам, которые оказывались тупиками или выводили к заросшим лесным колеям, Френсик повернул назад. Может, паромщик вернулся. Он поглядел на часы: уже два, наверняка появятся какие-нибудь люди. Люди появились. Когда он выехал на площадь, несколько угрюмых мужчин, стоявших у здания суда, сошли с тротуара на мостовую и преградили ему путь. Френсик остановил машину, опасливо приглядываясь к ним сквозь ветровое стекло. У каждого на поясе была кобура, а у самого мрачного -- звезда на груди. Он подошел сбоку и наклонился к окну, обнажив крупные желтые зубы. -- Фамилия Френсик?-- спросил он. Френсик кивнул.-- Тебе надо к судье,-- продолжал тот.-- Пойдешь добром или?.. Френсик пошел добром; угрюмая компания следовала за ним по ступеням суда. Внутри здания было темно и прохладно. Френсик замешкался, но долговязый шериф указал нужную дверь. -- Судья в кабинете,-- сказал он.-- Заходи. Френсик вошел. За огромным столом восседала Бэби Хатчмейер в судейской мантии; в ее лице, всегда жестком, не было ни кровинки. Френсик узнал ее с первого взгляда, Миссис Хатчмейер...-- вымолвил он,-- покойная миссис Хатчмейер? Для вас -- судья Хатчмейер,-- отрезала Бэби,-- а насчет покойных лучше оставим, если не хотите без проволочек именоваться покойным мистером Френсиком. Френсик сглотнул слюну и посмотрел через плечо. Шериф подпирал двери спиной; на поясе его явственно поблескивал револьвер. -- Нельзя ли все-таки узнать, в чем дело?-- спросил он, прерывая многозначительное молчание. Судья кинула взгляд на шерифа. Что ему предъявляется?-- спросила она. Угрозы и запугивание,-- отвечал шериф.-- Незарегистрированное огнестрельное оружие. Запасное колесо с героином. Вымогательство. Что скажете, судья, то и пришьем. Френсик плюхнулся на стул. Героин?-- ахнул он.-- Как, то есть, героин? У меня никакого героина... По-вашему, никакого?-- спросила Бэби.-- Херб вам покажет, правда, Херб? Шериф за спиной Френсика кивнул. -- Его машину, поди, уже разобрали в гараже неподалеку,-- сказал он.-- Если надо, улики сейчас будут. Но Френсику не надо было улик. Он втянулся в стул и смотрел на мертвенное лицо Бэби. Чего вы хотите?-- выговорил он наконец. Правосудия,-- кратко ответствовала Бэби. Правосудия?-- усомнился Френсик.-- Это вы-то говорите о правосудии, а сами... Показания будете давать сейчас или завтра на суде?-- осведомилась Бэби. Френсик опять поглядел через плечо. Я бы хотел дать показания незамедлительно, только с глазу на глаз,-- сказал он. Побудь снаружи, Херб,-- кивнула Бэби шерифу.-- Далеко не отходи. Может быть, придется... Не придется,-- поспешно сказал Френсик.-- Уверяю, что нет. Бэби одним движением отмахнулась от его уверений и удалила Херба. Когда дверь затворилась, Френсик достал платок и отер пот с лица. -- Так,-- сказала Бэби.-- Слушаю ваши показания. Френсик подался вперед. Он хотел было сказать: "Вы же не можете так со мной поступить", но это клише, затертое его бесчисленными авторами, явно не годилось. Она могла. Он был в Библиополисе, а Библиополиса не было на карте мира. -- Чего вы хотите от меня?-- спросил он слабым голосом. Судья Бэби откинулась в кресле. С вашей стороны, мистер Френсик, это любопытный вопрос,-- заметила она.-- Вы являетесь в наш город, запугиваете одного из наших граждан, угрожаете ему и теперь спрашиваете, чего я хочу от вас. Я не угрожал и не запугивал,-- возразил Френсик.-- Я прие хал сказать Пиперу, чтобы он больше не слал мне рукописей. Он мне угрожал, а не я ему. Если вы так собираетесь защищаться, то скажу заранее, что в Библиополисе вам никто не поверит,-- покачала головой Бэби.-- Мистер Пипер известен как самый мирный, самый незлобивый из здешних обитателей. Здесь он, может быть, и мирный,-- сказал Френсик,-- но из Лондона... Вы сейчас не в Лондоне,-- сказала Бэби,-- вы. сидите у меня в кабинете -- скажите спасибо, если под себя не наделаете. Френсик воспротивился. Вы бы, может быть, тоже наделали под себя,-- сказал он,-- если бы вам предъявили обвинение, что у вас запасное колесо с героином. Тут вы, пожалуй, правы,-- кивнула Бэби,-- за это вам причитается пожизненное. Угрозы и запугивание, оружие и вымогательство -- в сумме пожизненное плюс девяносто девять лет. Вы уж лучше подумайте, а потом говорите. Френсик подумал и заметил, что трясется еще сильнее: и то правда, как бы под себя не наделать. Запугиваете,-- выдохнул он. Да ничуть,-- улыбнулась Бэби.-- Кстати, тюремный сторож -- дьякон у меня в церкви. Девяносто девять лет вам сидеть не придется. Самое большее три месяца, только в кандалах. И смерть натуральная: змеи и тому подобное. Вы ведь полюбовались на наше маленькое кладбище? Френсик кивнул. Там для вас места хватит,-- продолжала Бэби.-- Надгробия не будет, надписи тоже -- кому это надо? Бугорок и травка, вот и все. Выбирайте. Между чем и чем?-- спросил Френсик, обретя голос. Между пожизненным плюс девяносто девять и тем, что я вам посоветую. Пусть будет, как вы мне посоветуете,-- сказал Френсик, который не видел возможности выбирать. Что ж,-- сказала Бэби,-- в таком случае признавайтесь. Признаваться? В чем? Да в том, что вы сами написали "Девства ради помедлите о мужчины" и свалили это на мистера Пипера, обманули Хатча, за ставили мисс Футл поджечь усадьбу и... Нет,-- вскрикнул Френсик.-- Нет, никогда. Я скорее...-- Он замолк. Что он -- скорее? На лице у Бэби было такое выражение...-- Не понимаю, зачем мне в этом признаваться?-- сказал он. Бэби чуть-чуть расслабилась. Вы украли у него доброе имя. Теперь верните,-- сказала она. Доброе имя?-- не понял Френсик. Под его именем вы издали эту грязную книжонку,-- сказала Бэби. Да у него до этого не было никакого имени,-- сказал Френсик,-- он ничего не опубликовал, и теперь, став, так сказать, мертвецом, тоже ничего не опубликует. Опубликует,-- возразила Бэби, подавшись вперед.-- Вы емуотдадите свое имя. "Поиски утраченного детства", роман Фредрика Френсика. Френсик уставился на нее. Совершенно сумасшедшая женщина. -- "Поиски" под моим именем?-- спросил он.-- Да вы ничего не понимаете. Я эти чертовы "Поиски" всучивал без толку всем лондонским издательствам. Их же читать невозможно. Бэби неприятно улыбнулась. -- А это уж ваше дело. Опубликуете, и все его будущие книги тоже выйдут под вашим именем. Либо так, либо в кандалы. Она глянула в окно на черные деревья и тусклое небо, и Френсик проследил за ее взглядом. Пустое будущее, скорая смерть. Нет, с нею не поспоришь. Хорошо,-- сказал он,--: сделаю все, что смогу. Нет, вы больше сделаете. Вы сделаете именно так, как я вам скажу.-- Она достала лист бумаги и протянула ему ручку.-- Пишите,-- сказала она. Френсик пододвинул стул и стал писать дрожащей рукой под ее диктовку. Он признался, что увиливал от британских налогов, переведя два миллиона долларов и последующие отчисления на счет номер 478776 в нью-йоркском Первом государственном банке; что он побуждал своего партнера, бывшую мисс Футл, поджечь усадьбу Хатчмейера... То, что он делал, так переплелось с тем, чего он не делал, что под допросом опытного обвинителя ему в жизни не выпутаться. Бэби прочла и заверила его подпись. Потом позвала Херба, и он тоже заверил. -- Это поможет вам идти стезей добродетели,-- сказала она.-- Только пикните, только попробуйте, вопреки своим обязательствам, не опубликовать роман мистера Пипера -- и все это пойдет к Хатчмейеру, в страховую компанию, в ФБР и в налоговое управление, так что бросьте-ка ухмыляться.-- А Френсик не ухмылялся. V него был нервный тик.-- Если вы думаете, что кинетесь к властям и сообщите, что я в Библиополисе, то это вы тоже оставьте. У меня здесь хватает друзей, и если я скажу: нет меня, другие повторят и засвидетельствуют. Понятно? -- Совершенно понятно,-- кивнул Френсик. Бэби встала и сбросила мантию. -- Ну, 'а на случай, если не совершенно понятно,-- сказала она,-- мы поставим вас обеими ногами на путь спасения. Они вышли в вестибюль, к угрюмым мужчинам. -- Мальчики, у нас новообращенный,-- объявила она.-- Увидимся в церкви. Френсик сидел в первом ряду молельни Служителей Божьих. Прямо перед ним ясная и спокойная Бэби вершила радение. Церковь была заполнена; Херб сидел рядом с Френсиком, и они глядели в один песнослов. Спели "Телефонируем ко славе", "Скала нерушимая" и "Мы сберемся у реки". Херб толкал Френсика в бок, и он пел в унисон. Наконец Бэби произнесла проповедь, отправляясь от текста "Вот человек, который любит есть и пить вино, друг издателям и грешникам" и не спуская глаз с Френсика,-- а прихожане воспели "Библиополис, любовь -- наш стяг". Френсику приспело время спасаться. Он вышел нетвердым шагом и рухнул на колени. Змеилища в Библиополисе были упразднены, но Френсик оцепенел без всяких змей. Над ним сиял лик Бэби. Она снова победила. -- Именем Господним скрепи договор,-- сказала она. И Френсик скрепил. Он скреплял договор именем дьявола, когда часом позже сидел в машине и переправлялся через реку. Он взглянул на Дворец Пеллагры: верхний этаж светился. Наверное, Пипер сидит над романом, который Френсику придется сбывать под собственным именем. Он рывком вырулил с парома; прокатный автомобиль затрясся на ухабах, и фары его освещали черные лужи, поблескивавшие под сплетенными деревьями. После Библиополиса эти мрачные виды были ему нипочем. Нормальный мир, обычные опасности -- против них что-нибудь да найдется. Против Бэби Хатчмейер не найдется ничего. Френсик снова скрепил договор, помянувши всуе имя Господне. Во Дворце Пеллагры, у себя в кабинете, Пипер молча сидел за столом. Перо торчало из чернильницы. Он глядел на письменное ручательство Френсика, что "Поиски утраченного детства" будут опубликованы, если понадобится, за его счет. Наконец-то Пипер проникнет в печать. Не важно, что под именем Френсика. Когда-нибудь мир узнает истину. Или, пожалуй, еще лучше -- не узнает. Кому, в •конце концов, известно, кто был Шекспир или кто написал "Гамлета"? Никому. Глава 23 Через девять месяцев "Поиски утраченного детства" Фредрика Френсика вышли в издательстве Коркадилов, по цене три фунта девяносто пенсов за штуку. В Америке их опубликовало издательство "Хатчмейер, Пресс". Френсик надавил туда и сюда: Джефри принял книгу только под -угрозой разоблачения. Соня не подвела, а Хатчмейера даже уговаривать не пришлось: хватило ее голоса по телефону. Рецензенты получили свои экземпляры с именем Френсика на титуле и суперобложке. В краткой биографии сообщалось, что он прежде был литературным агентом. Больше он литературным агентом не был. Табличка на Ланьярд-Лейн осталась, но контора пустовала, а Френсик переехал с Глас-Уок в Суссекс, в коттедж без телефона. Здесь, скрываясь от миссис Богден, он работал на Пипера. День за днем перепечатывал он присланные рукописи и вечер за вечером торчал в деревенском кабачке, завивая горе веревочкой. Лондонские друзья почти его не видели. Джефри он навещал по необходимости, иногда они вместе обедали. Но большей частью он сидел за машинкой, возделывал свой сад и совершал долгие прогулки, погруженный в унылые размышления. Размышления, правда, не всегда были унылые. Изворотливость была второй натурой Френсика, и он все время соображал, как бы ему извернуться. Но соображал впустую. Соображение его парализовал жестокий библиополисский опыт, а тусклая проза Пипера залепляла мозг. Разнородность ее была умопомрачительная: у Френсика голова шла кругом. Не успевал он справиться с манновским периодом, как на него обрушивался фолкнеровский пассаж, уснащенный прустовским разворотом и приплюснутым куском прозы во вкусе Джордж Элиот. Допечатав главу, Френсик поднимался на шатких ногах, шел в сад и во спасение от литературы подстригал лужайку. Ночью, перед сном, он изгонял воспоминания о Библиополисе чтением сказочной страницы-другой "Ветра в ивняке" Кеннета Грэхема, мечтая разъезжать на лодке вроде Водяной Крысы. Что угодно, только не эта пытка. И вот настало воскресенье: день газетных рецензий на "Поиски". Френсик нехотя поплелся к деревенскому киоску за "Обсервером" и "Санди таймс". Он купил то и другое и стал читать на ходу -- чего там ждать, лучше претерпеть сразу. Остановившись на тропке, развернул он "Санди тайме ревью", пролистнул его до книжной страницы -- и нашел: в самом верху. Френсик оперся на заборный столб, прочел рецензию, и его перевернутый мир перевернулся еще раз. Линда Грабли была "без ума" от книги и заполнила восторгами две колонки. Она сообщила, что "такого честного и оригинального описания душевной драмы подростка я давным-давно не читала". Френсик не верил своим глазам. Потом он разворошил "Обсервер". Там было то же самое. "Свежесть, присущая первому роману, сочетается с глубоким интуитивным проникновением в семейные отношения... шедевр"... Френсик поспешно свернул газету. Шедевр? Он снова раскрыл ее, но слово никуда не делось, а дальше было больше. "Если можно назвать роман творением гения..." Френсик схватился за столб. У него подгибались ноги. И все это про "Поиски утраченного детства"?! Он брел дальше, переживая новое крушение. Его чутье, его безукоризненное чутье подвело. Прав, был, оказывается, Пипер. Или он был прав, или зараза "Нравственного романа" распространилась на всех, и романистика сходит со сцены -- ее заменяет литературная религия. Себе на радость люди больше не читают. Если им нужны "Поиски", то нет. Уж от них-то никому никакой радости. Френсик самым тщательным (то есть самым тщательным) образом перепечатывал рукопись слово за словом, и на ее серых страницах не было ничего, кроме ноющей жалости к себе, слепой, тупой и гадкой самовлюбленности. И такое вот жалкое словоизвержение именуется у рецензентов оригинальным, свежим и достойным гения. Гения! Френсик сплюнул. Слова потеряли всякий смысл. Шагая проулком, он в полной мере понял, что означает успех этой книги. Теперь он пойдет по жизни с клеймом автора романа, не им написанного. Его друзья будут поздравлять его... В какую-то жуткую минуту Френсик подумал о самоубийстве, но его выручила ирония. Он теперь понял, каково было Пиперу, оказавшемуся автором "Девства". "Попал в свой силок",-- подумал он и признал торжествующее отмщение Пипера. Признал -- и остановился как вкопанный. Объявив нынче гением, его оставили в дураках: когда-нибудь правда раскроется, и он станет всеобщим посмешищем. Этим он угрожал доктору Лаут, а теперь это стряслось с ним самим. Взбесившись, Френсик отринул всякую мысль о работе. Он стоял в проулке, между живыми изгородями -- и вдруг ему открылся путь избавленья. Он им отплатит той же монетой. Недаром через руки его прошла добрая тысяча бестселлеров: уж он сумеет состряпать историю, где будет все, ненавистное Пиперу и его наставнице, доктору Лаут. Секс, преступления, бурные чувства, вихревой сюжет -- и никакого подтекста. Историйка выйдет дай бог, под стать "Девству", а на суперобложке крупным шрифтом имя Питера Пипера. Нет, не то. Пипер -- просто пешка в этой игре. За ним скрывается смертельнейший враг литературы, доктор Сидни Лаут. Френсик ускорил шаг и почти пробежал по деревянному мостику к своему коттеджу. Вскоре он сидел за машинкой и заправлял лист бумаги. Так, сначала заглавие. Пальцы его пробежались по клавишам; на бумаге появились слова: доктор Сидни Лаут. Безнравственный роман. Глава первая. Френсик печатал и думал, как бы это сделать тоньше. Он усвоит ее беспомощный слог. Ее мысли. Это будет чудовищная пародия на все, что она написала, в сочетании с пакостнейшей повестушкой, наперекор всем прописям "Нравственного романа". Он ее поставит на голову, он из нее душу вытрясет. А ей придется стерпеть и смолчать. Как ее литературный агент Френсик в полной безопасности. Опасна ему правда, а правда ей не по зубам. Тут Френсик поднял пальцы от клавиш и уставился перед собой. А зачем, собственно, стряпать повестушку? Правда куда убийственнее. Не рассказать ли как есть историю Дальнего Умысла? Имя его смешают с грязью, но оно и так замарано в его собственных глазах успехом "Поисков", а перед Английской Литературой он все-таки в долгу. Впрочем, к черту английскую литературу, особенно с большой буквы. Его место среди писак, среди тех, кто пишет, чтобы жить. Чтобы жить? Забавная двусмысленность. Пишут, чтобы жить, и живут, чтобы писать. Френсик вынул лист из машинки и вставил новый. Назовем-ка, пожалуй, "Дальний умысел". Подлинная история". Автор -- Фредрик Френсик. Читатели, живые адресаты живой литературы, заслуживают интересной истории во всей ее подлинности. Ладно, будет и то и другое: и посвятит он свою книгу писакам-халтурщикам. Добротная ирония, как раз в духе XVIII века. Френсик повел носом. Он знал, что напишется у него ходкая книга. А станут судиться -- пусть. Главное -- издать, а там будь оно все проклято. В Библиополисе публикация "Поисков" не произвела на Пипера никакого впечатления. Он впал в безверие. Веру его разбил Френсик, открыв, что доктор Сидни Лаут написала "Девство". Эта страшная истина дошла до него не сразу, и несколько месяцев он почти механически продолжал писать и переписывать. Но потом вдруг стало понятно, что Френсик не солгал. Он написал доктору Лаут, но ответа не получил. Пипер упразднил Церковь Дальнего Умысла. Сохранилось, правда, Каллиграфическое училище и графологическое учение. Но времена великих романов минули. Осталось лишь увековечить их рукописными трудами. И пока Бэби проповедовала подражание Христу, Пипер на практике возрождал былые добродетели. Он отменил металлические перья; ученики его пользовались гусиными. Это не в пример естественнее. Гусиные перья надо чинить, они -- первозданные орудия ремесла, напоминание о том золотом веке, когда книги писались от руки и писцов по-настоящему чтили. И в то самое воскресенье Пипер с утра засел в Скриптории: макнув гусиное перо в Хиггинсовы Вечные (полуиспарившиеся) Чернила, он начал писать: "Фамилия моего отца была Пиррип, мне дали при крещении имя Филип, а так как из того и другого мой младенческий язык не мог слепить ничего более внятного, чем Пипер..." Он остановился. Наверное, надо -- Пип. Но после минутного колебания он обмакнул перо и продолжал. В конце концов, какой дикарь через тысячу лет вспомнит, кто написал "Большие надежды" Диккенса? Разве что несколько ученых, которым еще будет доступен английский язык. Печатные книги к тому времени исчезнут. Лишь пергаменты Пипера, переплетенные в толстую кожу, исписанные образцовым почерком, украшенные золотыми заглавными буквами, выдержат испытание временем и останутся в музеях немым свидетельством его преданности литературе я его мастерства. Окончив Диккенса, он примется за Генри Джеймса и перепишет его романы. Жизни его едва хватит, чтобы запечатлеть великую традицию Хиггинсовыми Вечными Чернилами. Имя Пипера перейдет в века, буква за буквой...