кхарт. -- Откровенно говоря, я вел дело о его разводе, и я сомневаюсь, что ему понравилось бы, если бы некоторые его, скажем так, сексуальные наклонности стали бы широко известны, -- уточнил Балстрод, явно не поняв сути вопроса. -- Плевать мне на сексуальные наклонности этого кровососа, -- перебил Локхарт. -- Его зовут Уаймен? -- Вы почти угадали эти наклонности, только вместо слова "кровь" надо подставить название известного отростка, и... -- Меня интересует его имя, Балстрод, а не наклонности к отросткам. -- Ах, имя, -- Балстрод вернулся к реальности от тех фантазий, которым часто предавался в своем воображении и Уаймен. -- Его зовут мистер Уильям Уаймен, это инспектор налоговой службы Ее Величества по району Срединных Болот. Можете не опасаться, он не станет чрезмерно вам докучать. -- Он вообще не должен мне докучать. Если он только появится на Флоузовских болотах, опасаться придется ему. Так ему и скажи. Балстрод пообещал, что передаст эти слова, но пообещал как-то неуверенно. Серьезная перемена произошла не только в самом Локхарте, но и в его манере говорить. Раньше это была речь образованного человека, унаследованная от старого Флоуза; сейчас же произношение, манера речи, жаргон больше напоминали то, как говорил Додд. Но еще более странно прозвучали последовавшие за этим слова Локхарта. Он встал и уставился на адвоката горящим взором. В выражении его лица появилось что-то дикое, а в голосе зазвучал какой-то веселый, однако вселяющий ужас ритм. -- Езжай же в Гексам и скажи налоговым шутам, что если сунутся сюда, то я им в морду дам. Коль встретить смерть они хотят в кругу родных, в постели, пусть не суются во Флоуз-Холл, другой дорогой едут. Им быть охотниками здесь не светит никогда. Роль дичи ждет их. Я не дам им лезть в свои дела. Не дам подглядывать им в щель или стащить все то, что заработать я сумел, -- поверь мне, ни за что. Коль надо будет -- заплачу, отдам им шерсти клок. Но если ступят на порог, не унести им ног. От страха пот их прошибет, колени задрожат, законы вспомнят и судом мне станут угрожать -- но это все пустяк! Я буду твердо здесь стоять, и им меня не взять. Так передай же им, Балстрод, все то, что я сказал. Я не хотел бы убивать, я это не люблю. Но если явятся искать, Бог в помощь, -- я убью. У Балстрода были все основания поверить тому, что он только что услышал. Кто бы ни стоял сейчас перед ним, выплевывая эти ритмические угрозы -- а Балстрод в глубине души не сомневался, что Локхарт не его современник, но какая-то генетическая катастрофа, -- это существо привело бы в исполнение в самом буквальном смысле слова все свои угрозы. Человек, который смог из своего собственного деда сделать чучело... Балстрод задумался, подыскивая какое-то более подходящее слово, и решил, что лучше сказать "сохранил собственного деда на память", -- такой человек был сделан из куда более прочного материала, чем общество, в котором он жил. Еще одно подтверждение правильности этого вывода Балстрод получил, уже лежа в постели. Его уговорили тряхнуть стариной и остаться во Флоуз-Холле на ужин, а потом и на ночлег. Уже почти отходя ко сну, он услышал донесшийся с кухни звук нортумберлендской волынки Додда и чье-то пение. Балстрод встал с кровати, на цыпочках прошел к лестнице и стал прислушиваться. Пел Локхарт. И хотя Балстрод всегда считал себя отличным знатоком тех баллад, что поют на границе между Англией и Шотландией, и гордился этим, такой баллады ему прежде не доводилось слышать: Мертвец сидит в имении старинном, Хоть в землю должен бы он быть зарыт. Но пусть скрывается в своей стене, покуда Цвет радости наш дуб не осенит, Пока тот дуб не расцветет багрянцем, Пока болота кровью не нальются, Пока весь мир не скроется в пучине, -- Пусть размышляет он в своей стене. Так оседлайте лошадь, гончих стаю зовите, -- Мы помчим, на зов природы дикой откликаясь. Сломаю все оковы я, что держат в прошлом С момента, как родился я в канаве. На Порубежье вновь живут в болотах Клан древний Флоузов, разбойники Фаасы. И будут всем колокола вещать опасность, Пока в Элсдоне на кресте меня не вздернут. Песня кончилась, последний вздох волынки растаял в воздухе, и дом погрузился в полную тишину. Балстрод, дрожа не столько от холода, сколько от страха перед будущим, неслышно прокрался назад в постель. Услышанное подтверждало его предчувствия. Локхарт Флоуз явился из того мрачного и опасного прошлого, когда по Тиндейлу и Ридесдейлу толпами бродили разбойники, нападавшие на юго-восточное побережье и угонявшие скот. После каждого такого нападения они скрывались в холмах, отсиживаясь какое-то время в своих укрепленных лагерях. Этому дикому беззаконию сопутствовала своя поэзия, столь же грубая, жесткая и непоколебимо трагическая в ее отношении к жизни, сколь веселой она умела быть перед лицом смерти. Съежившись под одеялом, Балстрод думал о тех зловещих днях, что еще поджидали его впереди. Помолившись молча за то, чтобы мистер Уаймен прислушался к доводам здравого смысла и не навлекал на них всех катастрофу, Балстрод наконец заснул, но сон его был беспокойным. Глава двадцатая Однако уже принялись за работу те силы, что должны были свести на нет надежды, высказанные в молитве Балетрода. Когда на следующее утро адвокат возвратился в Гексам и передал высказанное предупреждение, мистер Уаймен проявил полную готовность прислушаться к голосу рассудка. Однако инспектор налоговой службы Ее Величества по району Срединных Болот уже не контролировал ход событий. На авансцену вышла гораздо более значительная фигура, притом действовавшая в самом Лондоне, -- старший инспектор налоговой службы мистер Миркин, работавший в подотделе, занимавшемся случаями уклонений от уплаты налогов. Его отдел получил информацию о том, что проживавшие ранее в доме номер 12 по Сэндикот-Кресчент мистер и миссис Флоузы -- нынешний адрес которых неизвестен -- сняли со своего счета сумму в 659 тысяч фунтов стерлингов, получив ее всю банкнотами по одному фунту, что явно свидетельствовало об их стремлении уклониться от выплаты налога на приращение капитала. Сообщение об этом поступило от управляющего банком в Ист-Пэрсли -- тем самым банком, в котором был счет у Джессики, -- разозленного тем, что миссис Флоуз отказалась последовать его советам. Но еще более его разозлило отношение к нему Локхарта. По какому-то странному совпадению управляющий банком оказался близким другом инспектора Миркина. По его мнению, тут затевалось какое-то нечистое дело. По мнению мистера Миркина, дело было не просто нечисто; от него откровенно воняло. -- Уклонение от уплаты налогов, -- заявил Миркин, -- это самое тяжкое преступление против общества. Тот, кто отказывается вносить свою долю на общее благо, заслуживает самого жестокого наказания. -- Учитывая, что доход самого Миркина целиком и полностью зависел от уплаты налогов теми, кто хоть что-то производил, подобная точка зрения была понятна и вполне отвечала его интересам. А размеры суммы, о которой шла речь, лишь разжигали еще более его справедливое негодование. -- Я сам займусь этим делом и, если понадобится, пойду хоть на край света, но разыщу их. Этого, однако, не понадобилось. Выяснилось, что покойная миссис Флоуз сообщила управляющему банком о перемене своего адреса. Тот факт, что теперь она не проживала даже и по новому адресу, для Миркина не имел никакого значения. Он посмотрел налоговую документацию по Нортумберленду и убедился, что некий мистер Флоуз, не заплативший ни одного пенса налогов на протяжении последних пятидесяти лет, действительно проживал во Флоуз-Холле на Флоузовских болотах. Миркин рассудил, что там, где находится мать, скорее всего может оказаться и дочка. Отложив в сторону все другие дела, Миркин первым классом, за государственный счет, отправился в Ньюкастл. Там, чтобы показать всем свое место в иерархии налоговой службы, он взял напрокат машину и уже на ней отправился дальше в Гексам. Вот почему теперь через два дня после того, как он выслушал от Балстрода известные предупреждения, мистер Уаймен сидел перед одним из самых важных своих начальников и пытался объяснить, как получилось, что некто мистер Флоуз, владевший имением в пять тысяч акров и державший на аренде семерых фермеров, ни разу за последние пятьдесят лет не платил подоходного налога. -- Это имение всегда приносило владельцу одни убытки, -- убеждал Уаймен. Однако скептицизм мистера Миркина был непрошибаем. -- И вы серьезно думаете, что я этому поверю? -- возражал он. Уаймен ответил, что доказательств противоположного не существует. -- Ну, это мы еще поглядим, -- ответил Миркин. -- Я намерен провести самую тщательную проверку всех счетов Флоуза. И я сделаю это сам, лично. Уаймен стушевался. Он оказался между молотом в лице своего высокого столичного начальства и наковальней -- собственным не очень приглядным прошлым. В конце концов он решил, что ради его же будущего только полезно, если Миркин на собственном опыте убедится, как трудно выжимать налоги из семейства Флоузов. Поэтому Уаймен ничего не сказал, и Миркин отправился в путь, так ничего и не узнав о предназначавшемся ему предупреждении. Миркин добрался до Уарка, и там ему показали, как проехать через Блэк-Покрингтон во Флоуз-Холл. Подъехав к воротам имения, он натолкнулся на первое препятствие: ворота при въезде на мост через канал были заперты. Воспользовавшись переговорным устройством, которое сделал Локхарт, Миркин переговорил с Доддом. Додд был вежлив, и сказал, что посмотрит, дома ли хозяин. -- Там, около ворот, какой-то человек из налогового управления, -- доложил Додд сидевшему в кабинете Локхарту. -- Он говорит, что он старший инспектор налоговой службы. Вряд ли вам стоит говорить с ним. Но Локхарт решил, что стоит. Он подошел к переговорному устройству и спросил, по какому праву Миркин вторгается в пределы чужой частной собственности. -- По праву старшего инспектора налоговой службы, -- ответил Миркин. -- К тому же вопрос о частной собственности в данном случае не возникает. Я должен встретиться с вами, чтобы выяснить состояние ваших финансовых дел и... Пока он говорил, Додд через кухню и огород вышел из дома и по болоту прошел к плотине. Миркин продолжал спор с Локхартом и к этому моменту был уже достаточно выведен из равновесия, чтобы смотреть по сторонам. -- Вы меня впустите или не впустите? -- требовательно спрашивал он. -- Если нет, я приеду с официальным ордером. Ваше решение? -- Сейчас я подойду, -- ответил Локхарт. -- Мне кажется, собирается дождь, и я только прихвачу зонтик. Миркин взглянул на безоблачное небо. -- За каким чертом вам нужен зонтик? -- проорал он в переговорное устройство. -- Дождем и не пахнет. -- У нас здесь случаются очень резкие перемены погоды, -- ответил Локхарт. -- Иногда ливень начинается мгновенно. В этот момент Додд открыл главный водослив у основания плотины и оттуда рванулась белая от пены стена воды. В десяток футов высотой, она хлынула вниз по каналу в тот самый момент, когда Миркин собирался сказать, что подобной чепухи он еще не слышал ни разу в жизни. -- Какой ливень... -- начал было он и остановился. Из-за холма послышался какой-то ужасающий звук, который быстро приближался. В нем как-то странно сочетались шипение и гром. Миркин удивленно огляделся вокруг и в следующее мгновение уже мчался со всех ног мимо своей машины по дороге в сторону Блэк-Покрингтона. Однако он опоздал. Стена воды была уже не десять футов, а меньше, но обладала достаточной силой, чтобы смыть и старшего инспектора, и его машину, протащить их четверть мили по открытому месту и затянуть в тоннель под холмом. Точнее, вода втянула в тоннель одного только Миркина, а его машина застряла поперек протоки у входного отверстия. Только тогда Додд закрыл водослив и, добавив на всякий случай три дюйма к показателю уровня дождевой воды, установленного на стенке плотины, вернулся назад в дом. -- Сомневаюсь, чтобы он вернулся назад той же дорогой, -- сказал Додд Локхарту, с облегчением наблюдавшему за тем, как инспектор скрывается в потоках воды. -- Я бы не был в этом так уверен, -- ответил Локхарт. Джессика, обладавшая добрым сердцем, высказала надежду на то, что бедняга умеет плавать. У Миркина, когда его наконец вынесло из тоннеля, в сердце уже не оставалось места доброте. На протяжении целой мили в тоннеле под холмом его бросало из стороны в сторону, било о стенки, затягивало в глубину, пронесло через несколько больших труб и два глубоких бака и в конце концов вынесло в спокойное запасное водохранилище возле Томбстоун-Ло. Насквозь вымокший, наглотавшийся воды, чуть не захлебнувшийся, весь в синяках и царапинах, готовый убить того, кто все это устроил, он едва выбрался на высокий гранитный берег и побрел к видневшейся неподалеку ферме. Остальную часть пути в Гексам он проделал уже в карете "скорой помощи" и был помещен там в госпиталь с диагнозом шока, многочисленных ушибов и повреждений и легкого душевного расстройства. Немного придя в себя и обретя способность говорить, Миркин послал за мистером Уайменом. -- Я требую, чтобы было вынесено постановление о выдаче ордера на обыск, -- заявил он Уаймену. -- Но мы не можем обращаться за ордером, если у нас нет достаточных доказательств того, что уклонение от уплаты налогов действительно имело место, -- возразил Уаймен. -- Нам придется убеждать магистрат, и, откровенно говоря, я... -- Кто говорит об уклонении от налогов, дурак? -- рявкнул Миркин. -- Это было нападение с целью убийства, преднамеренного убийства... -- Только из-за того, что вы попали под сильный дождь... -- начал было Уаймен. Реакция Миркина на эти слова была столь резкой, что ему самому пришлось делать успокаивающие уколы, а Уаймену -- долго лежать на кушетке в приемном покое, держа нос кверху, чтобы из него перестала литься кровь. Но не только у Миркина возникло в те дни чувство потери. Джессика испытала сильнейшее потрясение, когда ей сообщили, что в воронке, в окружении россыпи золотых соверенов, обнаружены останки миссис Флоуз. -- Бедная мамочка, -- сказала Джессика, когда пришедший офицер сообщил ей это тяжелое известие, -- она всегда так плохо ориентировалась. Но хорошо хоть знать, что она не страдала. Вы ведь сказали, что смерть была мгновенной, да? -- Абсолютно мгновенной, -- подтвердил офицер. -- Сперва мы взяли ее в вилку, а потом шесть орудий выстрелили залпом и попали точно в цель. -- Вы говорите, вокруг нее были суверены[26]? -- переспросила Джессика.-- Если бы она знала, она бы так гордилась. этим. Она всегда восхищалась королевской семьей, но знать, что они были рядом с ней в момент ее кончины, -- это бы ее так утешило. С этими словами она покинула офицера, оставшегося стоять в состоянии полнейшей растерянности, и отправилась заниматься неотложными делами по обустройству семейного гнездышка. Джессика была уже на второй неделе беременности. Локхарту пришлось извиняться перед майором за все те беспокойства, которые доставила артиллеристам миссис Флоуз, вечно совавшаяся туда, куда не надо. -- Я сам очень не одобряю, когда кто-то нарушает установленные правила, -- говорил Локхарт, провожая офицера к выходу. -- Когда люди шатаются где ни попадя, не имея на то никакого права, это же полнейшее безобразие. Честно говоря, -- пока жена меня не слышит, -- эта женщина получила то, на что сама напрашивалась. Чертовски здорово вы стреляете, ребята! -- Майор вручил банку из-под варенья, в которой было то, что осталось от миссис Флоуз, и поспешно распрощался. -- Вот это хладнокровие! Вот это самообладание! -- восхищался он, покидая имение. Когда он уехал, Додд уже собрался было вытряхнуть содержимое банки в огуречный парник, но Локхарт остановил его. -- Дед ее терпеть не мог, -- пояснил он, -- а кроме того, должны быть официальные похороны. Додд заявил, что, по его мнению, это означало бы лишь напрасно тратить гроб. Однако похороны состоялись, и два дня спустя прах миссис Флоуз был опущен на вечный покой рядом с Таглиони. На этот раз сочиненная Локхартом надпись на могильном камне почти не содержала двусмысленностей и гласила: Здесь миссис Флоуз нашла покой. Ей бы выбрать в жизни путь другой. Теперь, снарядом сражена, Под камнем сим лежит она. Пускай ее останки спят, Кто помнит -- те о ней скорбят. Джессика была особенно тронута последней строчкой. -- Мамочка была удивительнейшей женщиной, -- рассказывала она Балстроду и доктору Мэгрю, который весьма неохотно согласился приехать на похороны. -- Если бы она знала, что ее имя будет увековечено в стихах, она бы так обрадовалась! Доктор Мэгрю и мистер Балстрод не были в этом столь уверены. -- Мне кажется, эту строку можно было бы сформулировать как-то теплее, -- сказал доктор, глядя, как Додд пристраивает возле могилы венки и банку из-под варенья, в которой лежал лисий хвост. Но Балстрода больше интересовала роль военных во всем этом деле. -- От офицеров и рядовых, -- прочел он надпись на венке, выделявшемся своими размерами. -- По-моему, можно было бы сделать его скромнее. С учетом всех обстоятельств, это было бы гораздо тактичнее. -- Выходя из дворика вокруг церкви, они заметили Локхарта, который в стороне что-то увлеченно обсуждал с майором. -- На мой взгляд, эта беседа не предвещает нам ничего хорошего, -- заметил адвокат. -- Вы слышали, что произошло с налоговым инспектором? Доктор Мэгрю, как выяснилось, не только слышал, но и лечит его. -- Сомневаюсь, что он сможет подняться в ближайшее время, -- заметил врач. -- Я положил ему обе ноги в гипс. -- Не знал, что у него сломаны ноги, -- удивился Балстрод. Мэгрю улыбнулся. -- Они не сломаны. Но мне показалось, что так будет лучше. -- Абсолютно с вами согласен, -- ответил Балстрод. -- Не хотел бы я оказаться в положении воюющего против этого ублюдка, особенно после того, как он наладил столь хорошие отношения с армией. Однако интерес Локхарта к военным делам носил в общем-то мирный характер: он был озабочен тем, чтобы впредь не произошли какие-нибудь новые несчастные случаи, аналогичные тому, что приключился с миссис Флоуз. -- Я был бы благодарен, если бы вы установили свои предупреждающие щиты поближе к моему дому. Даже, если можно, на моей земле, -- говорил Локхарт майору. -- Тогда ко мне бы никто не совался. Почему к нему не должен никто соваться, он пояснять не стал, но майор и без того был тронут его благородством. -- Мне, конечно, понадобится разрешение министерства, -- ответил он. -- Возможно, мы чем-то могли бы вам помочь? -- Честно говоря, есть одна небольшая просьба, -- сказал Локхарт. На следующий день, прицепив к машине грузовой прицеп, он отправился в Ньюкастл. Когда Локхарт вернулся, и машина, и прицеп были до отказа набиты всяческой электроникой. Он сделал еще две поездки и всякий раз возвращался нагруженным доверху. -- Локхарт, как хорошо, что у тебя есть хобби, -- радовалась Джессика. -- Мне так нравится, когда ты что-то делаешь в мастерской, а я готовлю все необходимое для нашего ребеночка. А что это за огромную штуку ты приволок вчера? -- Это электрогенератор, -- ответил Локхарт, -- я решил провести в дом электричество. Но если бы кто-то посмотрел со стороны, как Локхарт и Додд трудились на Флоузовских болотах, у него могло бы сложиться впечатление, что электричество проводят не столько в доме, сколько по всей округе. День за днем Локхарт и Додд копали какие-то ямы, устанавливали в них громкоговорители и соединяли их между собой проводами. -- Да, это будет минное поле, какого еще никто не видал, -- сказал Додд, когда они провели назад к дому толстый кабель. -- Кстати, -- ответил Локхарт, -- нам понадобится динамит. Через два дня Додд нанес визит в карьер, располагавшийся неподалеку от Томбстоун-Ло. Локхарт же в это время принял давнее приглашение майора и поехал на полигон посмотреть стрельбы, прихватив с собой магнитофон. -- Мне бы хотелось еще записать настоящую ружейную и пулеметную стрельбу, -- сказал Локхарт, когда с артиллерийской частью было покончено. Майор был рад оказать ему эту небольшую услугу, и взвод солдат пострелял из автоматов и пулеметов куда-то в сторону болот. -- Мне нравится ваша идея, -- говорил майор, наблюдая, как Локхарт складывает магнитофон и микрофоны в машину и готовится уезжать. -- Хорошая штука для отпугивания птиц, верно? -- Надеюсь, -- ответил Локхарт и, поблагодарив майора, уехал. Когда он вернулся в имение, Додд был уже дома и сообщил Локхарту, что теперь у них есть все необходимое, чтобы сделать сцену совершенно реалистической. -- Надо только сделать так, чтобы случайно не наступили овцы, -- сказал Додд, но Локхарт придерживался на этот счет другого мнения. -- Одна-две мертвые овцы не помешают. Тогда над всей сценой будет действительно витать дух смерти. Было бы неплохо добавить еще и несколько бычков. На протяжении всего времени, пока происходили эти события, мистер Миркин ковылял на костылях по Гексаму и просиживал долгие часы над налоговыми декларациями старого Флоуза, преисполненный решимости отыскать доказательства того, что тот уклонялся от уплаты налогов, и тем самым обосновать необходимость получения ордера на проведение обыска в доме. Однако это оказалось безнадежным делом. Старый Флоуз терпел одни только убытки. С другой стороны, одним из его убыточных предприятий был завод по изготовлению шерстяной пряжи, а пряжа должна была облагаться налогом на добавленную стоимость. Миркин решил посмотреть на дело с этой стороны. Правда, налог на добавленную стоимость находился вне сферы его компетенции, этим занималось управление акциза и таможенных сборов. Так ведь тем лучше! Наконец-то Миркин нашел то, что искал. Работники акцизного управления имели право без всякого ордера входить и обыскивать в любое время любой английский дом, будь то замок или хлев. Права сотрудников акцизной службы, в отличие от прав самого Миркина, не могли быть ограничены постановлениями магистратов, решениями судов или любыми другими институтами, охраняющими права и свободы англичан. Сотрудники акциза сами по себе были законом, тут Миркину оставалось им только завидовать. Но именно это их качество и могло послужить целям самого Миркина. Он отправился на прием к руководителю отдела, ведавшего сбором налога на добавленную стоимость в районе Срединных Болот, и постарался разжечь любопытство этого чиновника и заручиться его помощью и поддержкой. -- Лучше всего было бы нагрянуть туда ночью, -- сказал Миркин, -- и захватить их всех врасплох. Но у руководителя отдела были свои возражения: -- В этих местах сотрудников акцизной службы не очень-то жалуют. Я бы предпочел действовать открыто и более традиционным способом. Миркин показал на свои загипсованные ноги. -- Вот что произошло со мной, когда я действовал открыто и обычным способом, -- сказал он. -- Если хотите мой совет, вот он: действовать ночью и решительно. Там во всей округе никого нет, и никто не сможет потом отрицать ваше заявление, что вы приехали с инспекцией днем. -- Никого, не считая самого Флоуза, его жены и кучи соседей, -- упорствовал начальник отдела, ведавшего налогом на добавленную стоимость. Миркин фыркнул. -- Вы не слушаете, что я вам говорю. От дома до ближайших соседей -- шесть миль, а в самом доме нет никого, кроме супругов Флоуз. Если вы возьмете с собой шесть человек... Руководитель отдела сдался. Особое впечатление на него произвела выраженная Миркиным готовность самому, в инвалидной коляске, участвовать в готовящейся экспедиции. Показался здравым и его довод в пользу того, чтобы не пользоваться идущей через долину дорогой, а подобраться к дому со стороны плотины. -- Но вначале я их предупрежу о необходимости произвести проверку их бухгалтерских книг, -- сказал руководитель отдела. -- Если они откажутся, тогда я буду действовать в соответствии с правами и полномочиями, возложенными на меня правительством. Прошло несколько недель. За это время из акцизного управления было послано в имение Флоузов несколько писем. Все они остались без ответа. Убедившись в том, что требования его конторы и налогового законодательства откровенно игнорируются, руководитель отдела по налогам на добавленную стоимость решил действовать. На протяжении всех этих недель, однако, Локхарт и Додд продолжали готовиться. В долине и в болотах вокруг имения они устанавливали все новые и новые приспособления и устройства. В той стене, где когда-то изготовлялось виски, они замаскировали множество магнитофонов и мощнейшие усилители. Когда все приготовления были завершены, Локхарт и Додд стали ждать, что последует дальше. Отсчет дальнейших событий начался с приезда Балстрода и доктора Мэгрю. Адвокат предупредил Локхарта о том, что, как сказал ему Уаймен, сотрудники акцизной службы собираются этой ночью провести рейд во Флоуз-Холл. Доктор Мэгрю, со своей стороны, подтвердил, что Джессика действительно ждет ребенка. Когда после отличного ужина тот и другой улеглись спать в комнатах, в которых им приходилось ночевать так много раз, ни один из них и помыслить не мог, что произойдет той ночью. Полная луна освещала своим сиянием Флоуз-Холл, болота, гряду холмов, несколько сотен овец и сотню бычков, водохранилище, плотину, канал -- и полдюжины сотрудников акцизного управления с Миркиным на костылях среди них и с помогавшим ему Уайменом. Глава двадцать первая Но и сотрудники акцизной службы тоже не могли и помыслить, что ждало их в ту ночь. Конечно, опыт Миркина послужил для них некоторым предостережением. Но когда они под сиянием луны прокрадывались по плотине в сторону дома, вокруг стояла полная тишина и все выглядело очень мирно. Перебравшись через плотину, они направились по тропинке к заднему входу в дом. Было по-прежнему тихо, лунный свет отбрасывал причудливые тени, дремали пасшиеся на болоте бычки и овцы. Только на "наблюдательном пункте Перкина" горел свет -- там сидел Додд, наблюдая за приближающимися. Снаружи этот свет, приглушенный цветными стеклами оконца, выглядел как отраженный и казался весьма привлекательным, придавая всему пейзажу особое очарование. В том, что произошло дальше, ничего привлекательного и очаровывающего не было и в помине. Работникам акцизной службы оставалось пройти до дома не больше сотни ярдов, когда вокруг них поднялась стрельба, да какая! И не только стрельба, но и артиллерийский обстрел. Усиленные тысячью громкоговорителей, их окружали звуки разрывов, беглого пулеметного огня, вой снарядов и свист пуль, крики раненых и вопли корчащихся в агонии людей. Все это происходило с такой частотой и силой, что несколько овец тут же сошли с ума. Восемь человек, прокрадывавшихся к дому, внезапно ощутили себя так, как будто какой-то злой волшебник в одно мгновение перенес их в самый эпицентр битвы на Сомме или при Эль-Аламейне. Они попытались укрыться, бросившись на землю, но тут же обнаружили, что это едва ли не опаснее, чем оставаться стоять: звук стал при этом еще более сильным и устрашающим, а кроме того, они оказались буквально под ногами у взбесившихся овец и помешавшихся от адского грохота бычков. Даже внутри дома звуки этого боя производили жуткое впечатление. Доктора Мэгрю и Балстрода еще с вечера предупредили, что им лучше спать, положив голову под подушку, а не на нее. Тем не менее Мэгрю, которому довелось поучаствовать в боях на Сомме, проснулся с твердым убеждением, что он опять угодил туда же. У Балстрода ощущения были иные: он пришел к заключению, что сотрудники акцизного управления, не желая повторять опыт Миркина, решили вначале обстрелять Флоуз-Холл, а потом взять -штурмом, без всякого ордера, то, что останется от имения. Поэтому он поспешно забился под кровать, разбив при этом ночной горшок и порезавшись о его осколки, и лежал там, заткнув пальцами уши и пытаясь спрятаться от этой ужасающей канонады. Только Локхарт, Джессика и Додд получали от всего происходящего удовольствие. Они заранее запаслись затычками для ушей, шумопоглощающими наушниками и звукоизолирующими шлемами и теперь, надев все это, пребывали в полном комфорте. Чего, разумеется, нельзя было сказать о чиновниках акциза. А равно и о псах старого Флоуза, которые обезумели так же, как и овцы. Особенно донимали их свист и другие звуки высокой частоты, от которых собаки лаяли, выли, метались по двору и стремились вырваться за ворота. Додд их выпустил. Ему еще раньше пришло в голову, что собаки могут оказаться полезны, поэтому он заранее привязал длинную веревку к скобе, запиравшей ворота. Сейчас он дернул за эту веревку, и воющая стая гончих вырвалась наружу и смешалась с взбесившимися бычками и овцами, посреди которых восемь служителей акциза панически пытались проложить себе дорогу назад к плотине. Только Миркин не сходил с занятого им места -- впрочем, не по своей воле. Уаймен воспользовался его костылями, чтобы отбиваться от какой-то сумасшедшей овцы. Но костыли не помогли. Овца -- что было совершенно нетипично для этого обычно спокойного и покорного животного -- перегрызла костыли пополам и яростно набросилась на оставшиеся от них куски. Уаймен попытался отбить у нее хотя бы обломки, но был сбит с ног нахлынувшей стаей гончих. Нескольким сотрудникам акцизного управления крепко досталось от собак. И все это время продолжался артиллерийский обстрел, усиливалась автоматная и пулеметная пальба, высокочастотной свист стоял такой, что казалось, голова Миркина, которую он отчаянно сжимал руками, вот-вот лопнет. Не в состоянии больше все это выдерживать, он поступил не самым лучшим образом -- дернулся вперед и упал, угодив на один из самых больших громкоговорителей, который работал на низкой частоте. Прежде чем он понял, что произошло, Миркин из старшего инспектора налогового управления превратился в жалкое подобие человека. От обилия звуков казалось, что его засасывает в реактивный двигатель. Попавшая на громкоговоритель часть его тела начала жутко дергаться, вибрировать и подпрыгивать. Залитые в гипс ноги Миркина стали совершать непроизвольные колебательные движения с такой частотой, которая явно не годилась для всего того, что располагалось около верхней части этих ног. Болото вокруг Миркина опустело. Овцы, бычки, собаки и акцизные чиновники -- все они куда-то убежали, спасаясь от невыносимой боли в ушах. Поле по эту сторону плотины было чисто. Только два человека нырнули в водохранилище и пытались спастись там, держа носы над водой, а уши -- под ней. Когда все скрылись из виду, Локхарт выключил усилители и обстрел прекратился так же внезапно, как начался. Однако Миркин и его прежние спутники этого не заметили, да их это уже и не волновало. Они все равно уже неспособны были ничего слышать. К тому времени, когда они выбрались назад на дорогу и добрели до своих машин, их потрясенные чувства уже ничего не воспринимали. Оставались лишь пережитый страх да еще способность видеть и осязать. В изумлении смотрели они назад, на Флоуз-Холл. Дом стоял как ни в чем не бывало, обстрел явно ни капельки не повредил ему. Нигде не было видно ни одной воронки. Что было еще поразительнее, отсутствовал и дым, который после такой стрельбы должен был бы скрывать всю сцену от их взоров. Постепенно проходила и боль в ушах, и работники акцизного управления уже были готовы рассесться по машинам и покинуть арену этого страшного сражения, когда увидели, что снизу из долины кто-то поднимается вверх по дороге. Это был Локхарт. Через плечо у него был перекинут Миркин, напоминавший мешок с болтающимися из него деревянными ногами. -- Вы это забыли, -- сказал Локхарт и свалил Миркина на капот первой машины. Стоявшие вокруг видели, что губы Локхарта шевелятся, однако произносимых им слов не слышали. Если бы они могли их расслышать, то, несомненно, согласились бы, что бывший старший испектор налогового управления теперь был действительно "это" -- вещью, а не человеком. Он что-то бормотал, быстро, неразборчиво и беззвучно; отовсюду, откуда только можно, у него шла пена. Было совершенно очевидно, что этот человек сошел с ума и уже никогда не вернется в нормальное состояние. Акцизные чиновники уложили его в багажник одной из машин -- усадить его на сиденье не давали продолжавшие дергаться ноги -- и отбыли. Вокруг царили ночь и полная тишина. Локхарт возвращался назад во Флоуз-Холл, и его переполняло счастье. Задуманный им эксперимент с искусственной войной, построенной исключительно на звуковых эффектах, сработал блестяще. Настолько блестяще, что когда он подошел поближе к дому, то увидел, что почти все окна в нем были выбиты. Завтра придется вставлять их, а пока можно отпраздновать удачу. Он зашел в башню и разжег огонь в большом открытом очаге банкетного зала. Когда пламя разгорелось, он распорядился, чтобы Додд принес виски, а сам пошел в дом приглашать Джессику, Балстрода и доктора Мэгрю. Двум последним было не так просто объяснить, чего он от них хочет. Но заснуть в эту ночь они все равно уже не смогли бы, а потому оделись и последовали за Локхартом в зал башни. Додд с виски и волынкой был уже там. Стоя маленькой группой под боевыми знаменами и мечами, они подняли стаканы. -- За что будем пить в этот раз? -- спросила Джессика. Тост предложил мистер Додд. -- За самого Дьявола, -- сказал он. -- За Дьявола? -- удивилась Джессика. -- Почему за Дьявола? -- А потому, дорогуша, -- ответил мистер Додд. -- Сразу видно, что вы не читали старину Робби Бернса. Знаете его поэму "И пусть акцизник убирается к Дьяволу"? -- В таком случае, за Дьявола, -- поддержал Локхарт, и все выпили. Потом Додд играл на своей волынке и пел, а остальные танцевали при свете пламени очага. Потом они снова выпили и опять танцевали, и опять, и опять -- пока не почувствовали, что больше не могут. Тогда все расселись за длинным столом, а Джессика сделала им яичницу с ветчиной. Когда все кончили есть, Локхарт встал и сказал Додду, чтобы тот привез старика. -- Мы его обидим, если не пригласим по такому случаю. в нашу компанию, -- заявил Локхарт. Балстрод и Мэгрю, слишком много выпившие, чтобы ввязываться в спор, согласно кивнули. -- Если бы он мог видеть, как удирали эти негодники, он бы порадовался, -- продолжал Локхарт. -- Такой юмор был вполне в его вкусе. Когда над Флоузовскими болотами занималась заря, Додд широко распахнул ворота башни и в нее, сидя на инвалидной коляске, въехал сам старый Флоуз и занял привычное место в торце стола. Додд закрыл ворота и передал Локхарту пульт дистанционного управления. Тот нажал на кнопку, и комнату наполнил голос старого Флоуза. Локхарт на досуге возился с записями, редактировал их, составлял из разных кусков новые монологи. Одну из сделанных таким образом речей и произносил сейчас старый Флоуз. -- Давайте поспорим, друзья мои, как спорили мы раньше. До того, как эта, с косой, прибрала меня. Надеюсь, вы готовы к спору. Я готов. Балстроду и доктору Мэгрю было трудно ответить на этот вопрос. Оба они были уже достаточно пьяны. А кроме того, события в последнее время развивались с такой быстротой, что у них как-то стерлось в памяти стремление старого Флоуза по любым вопросам иметь собственную точку зрения -- и даже тогда, когда он уже превратился в чучело. Потеряв дар речи, они смотрели во все глаза на неожиданно возникшую фигуру, одним своим видом как будто призывавшую -- помни о смерти! Локхарт решил, что их молчание объясняется еще не до конца прошедшей глухотой после ночного боя, и потому прибавил громкости. Голос старого Флоуза, казалось, заполнил собой весь зал. -- Меня не поколеблют никакие ваши доводы, Мэгрю, -- завопил старик. -- Я никогда не соглашусь, что окружение или общественные условия могут изменить характер человека или народа. Мы всегда останемся тем, что мы есть, что ниспослано нам судьбой при рождении, что сформировалось на протяжении очень и очень многих поколений. Каждый из нас сочетает в себе ту наследственность, что заложена генетически всеми поколениями его предков, и некоторые способности практического приспособления к жизни. То и другое тесно переплетено друг с другом. Мы делаем сегодня то, что когда-то было заложено в нас. Это универсальный закон. Из химических процессов складываются клетки, а из клеток -- весь человек в целом. И в результате англичанин остается англичанином, он отличается от других, хотя прошли века и сменились многие поколения англичан. Как, мистер Балстрод, согласны вы, сэр, с этим или нет? Балстрод молча кивнул. Говорить у него не было сил. -- Однако, -- продолжал старый Флоуз с мощностью по десять ватт на канал, -- есть любопытный парадокс. Англичане, жившие в разные века, -- несомненно, англичане; но между собой они разнятся. Есть какая-то странная, труднообъяснимая, но постоянная непостоянность, которая сохраняет народ как целое, но в то же время делает всех людей различными между собой по точкам зрения и поведению. Во времена Кромвеля такой водораздел проходил через религиозное противостояние и враждебность. Столетием позже нас разделяли борьба за создание империи и отношение к потере Америки. Религиозные же противоречия ушли, отступив перед коперниковским пониманием картины Вселенной и перед новомодными французскими энциклопедистами. Тогда пошла ходить молва, что англичане радуются грустно и что на первом месте для них всегда страна. Еще столетием позже Вольтер, этот французский зубоскал, утверждал, что англичане -- нация, которую отличает крайне серьезный и мрачный темперамент. Так где же и в чем все то влияние, которое должны были оказать на англичан идеи, появившиеся в этой стране между XVI и XVIII веками? Нет, меня не коробит все то, что говорят о нас французы. У меня свое -- мнение на этот счет, свое понимание жизни. Для меня моя страна всегда была, есть и будет веселой, доброй Англией. Кто или что у французов может сравниться с нашими Смолеттом или Стерном[27]? Хотел бы я посмотреть, как какой-нибудь француз сможет промчаться верхом на лошади за стаей гончих! У этих французов только хиханьки да хаханьки, шуточки да анекдоты. А у нас на первом месте всегда дело. Да еще та вечная борьба между нашими словами и нашей же внутренней сутью, которую по ту сторону Пролив[28] называют лицемерием. А вся наша суть сложилась под влиянием иностранной крови. Ее, эту суть, составили те, кто бежал от притеснений тиранов в своих странах. Всех их переплавили в себе, как в тигле, Британские острова. Из всех них тут сделан один пудинг. Так всегда было, и так будет. Мы -- нация, сложившаяся из оборванцев, негодяев и беглых каторжников. Что вы на это скажете, Мэгрю, -- вы, знаток Юма[29]? Но Мэгрю, как и Балстроду, сказать было нечего. Он молча сидел и смотрел на эту явившуюся из прошлого куклу, как бы пародирующую ту сложную натуру, какой был старый Флоуз при жизни. Мэгрю зевнул, и как будто в ответ на его зевок старик заговорил еще громче. Теперь его голос был наполнен гневом и яростью. Локхарт возился с дистанционным управлением, но звук не желал становиться тише. -- Какой-то гнусный американский рифмоплет, -- продолжал грохотать старый Флоуз, -- утверждал, что ему приятней шорохи и хныканье, чем грохот ударов. Но я не таков! К чертям всякое хныканье, сэры! Нечего скулить, что мы стали всемирным нищим, протягивающим шляпу за подаянием! Лично я палец о палец не ударил бы ради того, чтобы получить несколько паршивых пенсов от какой-нибудь иностранной свиньи, будь она хоть арабским шейхом, хоть самим японским императором. Я настоящий англичанин до мозга костей и таким и останусь. Пусть хнычут бабы. А я шумел и буду шуметь! При последних словах внутри у него что-то глухо взорвалось и из ушей повалил дым. Балстрод и Мэгрю, еще не пришедшие в себя от увиденного и услышанного, продолжали сидеть молча, не двигаясь. Локхарт, лихорадочно нажимая на все кнопки, позвал на помощь Додда. -- Огнетушитель! -- закричал он. -- Тащи скорей огнетушитель! Но было уже поздно. Старый Флоуз делом доказывал, что хныкать он не будет. Молотя воздух руками и выкрикивая невразумительные проклятия беспорядочно хлопающим ртом, он метался на своей каталке по банкетному залу, наматывая себе на ноги подвернувшийся ковер и сбивая фигуры в рыцарских доспехах. Наконец с той практичностью, которая так восхищала его в предках, он влетел в горевший очаг и вспыхнул. Когда Додд прибежал с огнетушителем, спасти то, что еще оставалось от старика, было уже невозможно. Столбом пламени, дыма и искр он вознесся к небу. -- Ему было на роду написано сеять вокруг беду. Это так же верно, как то, что искры всегда летят только вверх. Аминь, -- произнес Додд. Так в пламени очага с легким шипением и треском исчез последний из рода Флоузов. Исчез прямо на глазах двух своих ближайших друзей, Джессики, Додда и того, кого он всегда называл ублюдком. -- Похороны, прямо как у викингов, -- сказал Мэгрю, когда последние угольки в очаге рассыпались серым пеплом и расплавился последний транзистор. Он, как успел заметить доктор, был японского производства, что явно противоречило недавним утверждениям покойника, будто он англичанин до мозга костей. Мэгрю только было собрался указать Балстроду на эту любопытную анатомическую и философскую деталь, как позади него раздался всхлип. Локхарт стоял на дубовом столе, среди мерцающих свечей, и по щекам у него текли слезы. "Черт возьми, оказывается, в нем еще есть чувство жалости", -- подумал доктор. Додд все понял лучше и без слов. Он зажал под мышкой мехи волынки, и Локхарт начал свою песню-панихиду:Последний из рода покинул именье, И Флоузов нет на болотах. Но те, кто остался, запомнят преданья, Легенды и сказы о предках. Прожил он две жизни и умер он дважды. В нем два человека слились. Один рассуждал, будто жил лишь по книжкам, Другой же не верил себе. Боролся с собой он всю долгую жизнь И после последнего вздоха. Стремление к правде и поиск добра В душе уживались со зверем. Не верил он в Бога, не верил в науку, А верил лишь только в одно: Все лучшие люди оставлены в прошлом -- И твердо стоял на своем. Но пусть они умерли -- слово их длится. Уверен, что был бы он рад Тому, что здесь с нами сейчас его голос, Как будто он жив и средь нас. Додд еще доигрывал последние ноты, а Локхарт уже спрыгнул со стола и вышел из башни. Мэгрю и Балстрод в изумлении смотрели друг на друга, не в состоянии вымолвить ни слова. И даже Джессика, всерьез озабоченная слезами Локхарта, впервые утратила свойственное ей постоянное выражение сентиментальной отрешенности и стояла с совершенно сухими глазами. Она решила было последовать за Локхартом, но Додд остановил ее. -- Пусть он побудет один, милочка, -- сказал Додд. -- Ему надо подумать о своей судьбе. Додд был прав лишь отчасти. Локхарт вовсе не предавался размышлениям о своем будущем или же о висящем над ним роке. Хотя в том, что произошло наутро, можно было усмотреть нечто сверхъестественное и навеянное судьбой рода. Когда первые лучи солнца осветили Могильный Камень, тысяча громкоговорителей, установленных по всему болоту, ожила снова. Но на этот раз они исторгали не звуки боя. Титанической мощи голос Эдвина Тиндейла Флоуза на всю округу пел "Балладу о члене, влезшем насухо". Глава двадцать вторая Пока эхо этого громоподобного голоса затихало вдали, а в сосновом бору у озера оглушенные птицы, возбужденно хлопая крыльями, вновь рассаживались по облюбованным веткам и пытались возобновить свое обычное утреннее пение, Локхарт и Джессика, поднявшись на верхнюю площадку башни, стояли возле окружавших ее зубцов и сверху оглядывали земли, которые теперь становились их в полном смысле слова. Слез на лице у Локхарта больше не было. Они и раньше-то пролились не столько в память деда, сколько о потере той чудовищной духовной девственности, которая досталась ему от деда в качестве своего рода интеллектуального наследства. Подобно кошмару, страшному сну или злому духу, эта девственность придавливала Локхарта, отказывая ему в праве на чувство вины и в той подлинной гуманности, что идет от невинности и способности понимать и чувствовать свою вину. Не сознавая того, Локхарт выразил все это в погребальной песне и сейчас чувствовал себя свободным быть самим собой, быть человеком со своими страстями, своей любовью, человеком, способным на изобретательность и сострадание, безоглядно храбрым, но и ведающим, что такое страх, -- короче говоря, быть просто человеком, таким же, как все другие. Одержимость деда героями, стремление старика поклоняться этим героям лишали Локхарта возможности и способности быть просто самим собой. Но в пламени, поглотившем старого Флоуза, Локхарт как бы родился заново, обретя независимость от всех своих предков, освободившись от постоянной мысли о том, кто был его отцом и как бы этот отец поступил в том или ином случае. С башни было видно, как Балстрод и доктор Мэгрю ехали в направлении Гексама. На первом этаже башни, в банкетном зале, Додд аккуратно смел веником в совок с каминной решетки пепел своего бывшего хозяина. Потом он выбрал из совка посторонние предметы -- все то, что составляло часть посмертного оформления старого Флоуза, -- а пепел вынес и высыпал в парнике, где выращивались огурцы. Все это время Локхарт и Джессика стояли наверху башни, рядом друг с другом, преисполняясь стремления и решимости быть впредь просто самими собой. Совершенно иначе, однако, чувствовали себя в это же время Миркин и те работники акцизного управления, что вновь приехали сейчас в Гексам. Особенно не в себе был Миркин, не подозревавший, что ему предстоит еще долго пребывать в таком состоянии. Он и не мог бы снова стать самим собой, поскольку уже не понимал, какое же его "я" -- настоящее. Старший инспектор налоговой службы (из отдела по дополнительному налогообложению, специализирующийся по случаям уклонений от уплаты налогов), он снова лежал в больнице без каких-либо видимых повреждений, но внутренне совершенно искалеченный многочисленными последствиями полученного на болоте облучения волнами ультранизкой частоты. Его состояние приводило в полное замешательство врачей, которые никак не могли разобраться, о каком заболевании говорят симптомы этого пациента. С одного конца своего тела он постоянно мелко дрожал. С другого же конца столь же постоянно пребывал в прекрасном состоянии. Врачи никогда не сталкивались с чем-либо подобным. Причем только после того, как приехавший посмотреть столь необычного больного доктор Мэгрю посоветовал положить в гипс обе его ноги вместе, чтобы они перестали вибрировать, -- только после этого Миркина удалось уложить в постель. Но и тут он продолжал то завывать, то взлаивать, а то вдруг начинал требовать, чтобы ему принесли должностную инструкцию или дополнительные документы на проверку. В конце концов ему просто заткнули рот кляпом, а голову обложили пузырями со льдом, добавив в них для тяжести свинца, чтобы голова не дергалась. -- Он определенно свихнулся, -- бесплатно проконсультировал больного доктор Мэгрю, наблюдая, как старший инспектор дергается и подпрыгивает на кровати. -- Лучше всего было бы поместить его в войлочную палату[30]. Для него это было бы самое безопасное. И к тому же войлок заглушал бы шум. -- Да, желудок у него совершенно ничего не удерживает в себе, -- согласился врач, пригласивший Мэгрю на консилиум, -- и шум от него стоит очень неприятный. Как будто специально для того, чтобы еще более затруднить установление верного диагноза, Миркин -- к которому до сих пор не вернулся слух -- не отвечал на вопросы, даже когда у него пробовали узнать его имя и адрес, а когда у него вынимали кляп изо рта, начинал выть еще громче. Его вытье привело к тому, что за стенкой, в родильном отделении больницы, пациентки стали жаловаться и требовать, чтобы этого психа перевели куда-нибудь в такое место, откуда его не было бы слышно. Доктор Мэгрю немедленно согласился с этим и выписал направление в местную психиатрическую больницу на том совершенно естественном основании, что человек, противоположные части тела, которого со всей очевидностью рассогласованы между собой и который, по всей видимости, потерял память, -- такой человек страдает неизлечимым раздвоением личности. В итоге мистер Миркин -- при полном сохранении его анонимности, что отвечало профессиональным требованиям налоговой службы, -- сам превратился всего лишь в статистическую единицу, был взят на казенный кошт, занесен в положенные списки и реестры и помещен в самую изолированную, хорошо обитую войлоком палату. Тем временем сотрудники акцизного налогового управлений были слишком обеспокоены приключившейся у них самих потерей слуха и без энтузиазма относились к перспективе новой поездки во Флоуз-Холл. Они занимались тем, что направляли друг другу и адвокатам письма и памятные записки по вопросу о том, какие действия могли бы быть предприняты против министерства обороны в возмещение ущерба, нанесенного им вследствие того, что в ночь проведения рейда они не были заранее предупреждены о том, что вторгаются на артиллерийское стрельбище. Дело оказалось весьма затяжным еще и потому, что военные власти категорически отрицали, будто бы учебные стрельбы ведутся в ночное время. Не способствовала ускорению дела и оговоренная правилами необходимость получить от всех замешанных в нем работников акцизного управления подробные, собственноручно написанные объяснения по поводу всего происшедшего. Жизнь во Флоуз-Холле тем временем входила в нормальную размеренную колею. Правда, были и кое-какие перемены. В парнике созрели огурцы столь длинные, что, по словам Додда, на его памяти никогда не бывало ничего подобного. Здорово раздалась Джессика. Все лето над вереском жужжали пчелы, жившие в соломенных ульях, а крольчата весело резвились на свободе. Вернулись даже лисы, почуяв, что атмосфера меняется. И впервые за очень долгие годы над Флоуз-Холлом пели кроншнепы. Жизнь возвращалась, и у Локхарта исчезло былое стремление упражняться в стрельбе по ней. Отчасти тут сказалось влияние Джессики. Но в гораздо большей степени это было следствием деятельности мисс Дейнтри, взявшей Джессику под свое крылышко и сумевшей не только воспитать в ней неприязнь ко всем видам охоты, но и выбить из Джессики всю сентиментальность. Тому и другому способствовали приступы тошноты по утрам, а всякие разговоры о журавлях и аистах прекратились. Джессика располнела и превратилась в обычную домашнюю женщину, наделенную острым языком. В ней все сильнее проступали черты, свойственные Сэндикотам: склонность к практичности и умение ценить комфорт. Под воздействием Джессики Флоуз-Холл стал преображаться. Старые оконные рамы и переплеты уступили место новым, пропускавшим гораздо больше света. Появилось центральное отопление, позволившее избавиться от сырости и сквозняков. Однако Джессика любила, чтобы в главных комнатах по-прежнему горел живой огонь. И потому Додд все еще добывал из заброшенной шахты уголь, однако делать это ему теперь было значительно легче, чем раньше. Акустическая война, которую учинил Локхарт, возымела в шахте странные последствия. -- Кое-где рухнула кровля, -- рассказывал Додд, -- но больше всего меня удивляет то, что стало с самим пластом. Уголь раскрошился, и там теперь кошмарное количество пыли. Локхарт отправился посмотреть сам и провел в шахте несколько часов, исследуя эту странную метаморфозу. Уголь действительно раскрошился, и повсюду лежал толстенный слой угольной пыли. Локхарт выбрался наружу весь черный, но ликующий. -- Похоже, мы открыли новый метод добычи угля, -- заявил он. -- Если звук может бить стекла и вышибать окна, то почему нельзя применить его под землей, и с большей пользой?! -- Я туда с подобной системой не полезу, -- категорически отказался Додд. -- Не хочу сходить с ума ради науки. У нас еще даже не все бычки и овцы до сих пор пришли в себя. Но Локхарт успокоил его: -- Если я прав, то человеку больше никогда не придется рисковать в шахтах жизнью и здоровьем. Достаточно будет просто установить там самоходную машину, которая бы излучала волны нужной частоты, а за ней пустить нечто вроде огромного пылесоса, который бы вытягивал оттуда пыль. -- Ну что ж, в идее что-то есть, -- согласился Додд. -- Все это было сказано еще в Библии. Если бы только мы ее читали, да как следует! Я никогда не мог понять, каким образом Иисусу удалось разрушить стены Иерихона при помощи всего лишь звуков трубы. Локхарт отправился в свою мастерскую и начал, не откладывая, трудиться над акустическим устройством для добычи угля. Лето прошло мирно и спокойно, а Флоуз-Холл за это время вновь стал центром общественной жизни на Срединных Болотах. Мистер Балстрод и доктор Мэгрю продолжали приезжать сюда на обеды. Но стали появляться и мисс Дейнтри, и другие соседи, которых приглашала Джессика. В конце ноября, когда вдоль каменных пограничных стен легли глубокие сугробы снега, у Джессики родился сын. На улице завывал ветер, овцы в сложенной из камня овчарне старались как можно плотнее прижаться друг к другу. В доме же царили тепло и уют. -- Назовем его в честь деда, -- сказал Локхарт, глядя, как Джессика возится с новорожденным. -- Но мы же не знаем, дорогой, кто был его дедом, -- ответила она. Локхарт промолчал: он действительно все еще не знал, кто был его отцом, и, предлагая назвать мальчика в честь деда, Локхарт имел в виду деда собственного. -- Отложим крещение до весны -- тогда расчистятся дороги, и мы сможем всех созвать на церемонию. Поэтому новорожденный Флоуз оставался до поры до времени безымянным и в бюрократическим смысле слова не существовал точно так же, как и его отец. Локхарт же все зимние месяцы проводил почти все время на "наблюдательном пункте Перкина", который стал фактически его кабинетом. Сидя в этом закутке, примостившемся под самым карнизом в угловой части высокой стены, окружавшей дом и внутренний двор, он мог через цветные стекла рассматривать миниатюрный сад, созданный Флоузом Способным. Здесь, за письменным столом, Локхарт писал стихи. Они тоже изменились, как и его жизнь в целом, -- смягчились и подобрели. Однажды весенним утром, когда на безоблачном небе ярко сияло солнце, а за наружной стеной дул холодный ветер, не попадавший, однако, во внутренний сад, Локхарт устроился в своем укромном уголке и начал работать над песней, предназначавшейся его сыну. Играй, резвись, мой голубок, Пусть жизнь твоя будет полна. Тебе завещать я, однако, смогу Лишь деньги. Как грустно признать! Отца своего отыскать не смогу, Он имени мне не оставил. Но чувствую я, на кого я похож, И знаю, что я его знаю. Из Рима пришли легионы сюда, А кто-то попал с Пиренеев. Дороги и судьбы их в прошлом давно, А мы живем собственным делом. У нас чувства дома теперь не отнять, Хоть в прошлом чудна наша жизнь. Носи ж имя Флоуз и не мучься, сынок, О давних делах не тужи. Флоузы иль Фаасы мы -- кто поймет, Но мы -- настоящий народ[31]. Готов я в том Богом поклясться, сынок, И этой балладой. Твой Додд. Внизу, в прогретом лучами солнца и залитом светом уголке миниатюрного сада, возле детской коляски, в которой лежал Эдвин Тиндейл Флоуз, сидел мистер Додд, счастливый, как не ведающая волнений и тревог птица, дул в свою волынку и что-то напевал, а его внук лежал в коляске и довольно пыхтел, изо всех сил радуясь жизни. ---------------------------------------------------------------------------- Примечания [1] Пролив, отделяющий Великобританию от острова Уайт. Через этот пролив проходят суда, направляющиеся в порт Саутгемптон и из него. -- Здесь и далее прим. перев. [2] Самое северное из графств Англии, расположенное у границы с Шотландией. [3] Игра слов: "shotgun marriage" -- вынужденный брак, "shotgun" -- дробовик. [4] Игра слов: имя "Lockhart" произносится созвучно выражению "locked heart" -- черствое, замкнутое, каменное сердце. [5] Игра слов: "Lockprick" созвучно выражению, смысл которого -- "запертый на замок пенис". [6] Игра слов: "to fertilize" -- "оплодотворять", но и "удобрять", "вносить удобрение". [7] Район на границе Англии и Шотландии, в котором предположительно находится имение Флоуз-Холл. [8] Игра слов: имя "Flawse" перекликается со словом "flaw" -- "с изъяном", "порочный", "надтреснутый", а также "сильный порыв ветра", "шквал". [9] Непереводимая игра слов: "peel-tower" -- четырехугольные башни, сооружавшиеся на границе Англии и Шотландии в XVI веке в описанных целях; но глагол "peel" означает также "снимать шкурку", "раздевать/ся/". [10] Слово "bastard" означает "негодяй", "ублюдок", но одновременно и "помесь", "гибрид", и "внебрачный ребенок", "незаконнорожденный". [11] Игра слов: "shit of a woman" -- "гнусная" или "паршивая баба"; "chit of a woman" -- "какая-то баба". [12] Слово "bastard" означает "негодяй", "ублюдок", но одновременно и "помесь", "гибрид", и "внебрачный ребенок", "незаконнорожденный". [13] Игра слов: "will" имеет значения и "завещание", и "воля". [14] В английском написании буквы старого номера перекликаются со словом "пис-пис...", буквы нового обозначают начало фамилии Флоуз. [15] Поговорка, примерно соответствующая русской: "Человек человеку -- волк". [16] Прозвище пуритан, сражавшихся во время гражданской войны в Англии (1642-1652гг.) на стороне Кромвеля и очень коротко стриженных. У их оппонентов ("кавалеров") были длинные волосы. [17] Игра слов: "queer" означает одновременно в "гомосексуалист" и "эксцентричный". [18] Аналогичная игра слов на ту же тему. [19] Далее -- ИРА. [20] Пэдди ("Paddy") -- неуважительное прозвище ирландцев в Англии. [21] Игра слов: "lights" означает одновременно и "свет", к "легкие" /но обычно у животных/. [22] Игра слов, начавшаяся с момента, когда Локхарт узнавал у мисс Дейнтри адрес таксидермиста: "to stuff" -- "набивать чучело", но и "трахать"; "stuffer" -- тот, кто набивает чучела, но и мужчина-проститутка. [23] Здесь -- та же игра слов. [24] Игра слов: текст завещания старого Флоуза гласил: если и когда отец Локхарта будет установлен и найден, "he shall be flogged by the said Lockhart to within an inch of his life" -- что дословно означает: "он должен быть порот указанным Локхартом, пока не окажется в дюйме от его жизни". [25] Игра слов: в поговорке "Englishman's word is his bond" слово "bond" имеет значения "обязательство, договор", "оковы, тюрьма", ж" и "облигация, закладная". [26] Игра слов: используемое понятие имеет значения и "суверен" /монарх/, и "соверен" -- золотая монета номиналом в один фунт стерлингов, выпускавшаяся до 1971 года. [27] Смолетт, Тобиас Джордж (1721-1771) -- писатель. Стерн, Лоуренс (1713-1768) -- писатель и религиозный деятель. [28] Па-де-Кале. [29] Юм, Дэвид (1711-1776) -- шотландский философ и историк. [30] Используется в английских психиатрических клиниках для помещения особо буйных больных, способных повредить себе. [31] Игра слов в английском произношении: "We're Flawse or Faas but niver fause...".