Саки (Г.Х.Монро). Игрушки мира --------------------------------------------------------------- © Saki (H.H. Munro) "The Toys of Peace" 1919 © Александр Сорочан, перевод, 2006 Любое коммерческое использование данного перевода, воспроизведение текста или его частей без разрешения переводчика запрещено. Текст предназначен для ознакомительной публикации на сайте lib.ru. --------------------------------------------------------------- Содержание: Игрушки мира Луиза Волки Черногратца Луи Гости Покаяние Призрачный завтрак Бутерброд Предупреждение Перепелиное семя Капитуляция Угроза Марк Еж Вольер Судьба Бык Морлвира Сад по случаю.... Оветс Оплошность Образ Пропащей Души Порфира Балканских Царей Чулан За продолжение войны От переводчика Как и большинство из тех, кто читает эти строки, я жадно ухватил с прилавка книжку Саки, вышедшую в издательстве "Азбука" - "Омлет по-византийски". Спору нет, 65 рассказов в прекрасном переводе И. Богданова вызывают восторг, восхищение, упоение и много чего еще... Но и озлобление вызывают. Почему великий писатель до сих пор удостаивается только "избранного"? Почему не переиздан ни один сборник его рассказов? А раз никто на вопросы отвечать не брался, пришлось отвечать самому. И я перевел все рассказы из "Игрушек мира", доселе не представленные на русском. Не все в посмертном сборнике равноценно. Замечу, что рассказы в книге были расположены в хронологическом порядке. И поздние тексты, связанные с ожиданием войны, могут показаться устаревшими и излишне жестокими. Но Гектор Манро выражал свои взгляды. И он за эти взгляды заплатил жизнью. Так что выслушать его - долг внимательного читателя. Прочие тексты вопросов не вызывают. Ярче всех "Морлвира" и "Покаяние" - насколько возможно выделить наиболее удачные произведения. Надеюсь, мои переводы помогут поддержать интерес к удивительному рассказчику. В ближайших планах - рассказы из сборников "Хроники Кловиса" и "Животные и сверх-животные" (именно так надо переводить заглавие книги, напрямую содержащее отсылку к "Человеку и сверх-человеку"), а также рассказы, не вошедшие в сборники. Из текстов Саки в оригинале я не нашел пока "Алису в Вестминстере" и сборник "Квадратное лицо". Был бы признателен за помощь... Засим - приятного чтения. Александр Сорочан (bvelvet@rambler.ru) ИГРУШКИ МИРА - Харви, - сказала Элеонора Боуп, вручая брату вырезку из утренней лондонской газеты от 19-ого марта, - прочти-ка здесь про детские игрушки, пожалуйста; это все в точности совпадает с некоторыми нашими мыслями о влиянии и воспитании. "По мнению Национального Совета Мира", гласила вырезка, "возникают серьезные возражения в связи с тем, что нашим мальчикам предоставляют целые полки вооруженных людей, артиллерийские батареи и эскадры дредноутов. Как признает Совет, мальчики по природе своей любят сражения и все воинственное...., но это не причина поддерживать, развивать и укреплять их примитивные инстинкты. На Детской Выставке, которая откроется в "Олимпии" через три недели, Совет Мира предложит родителям альтернативу в форме выставки "игрушек мира". В специально подстроенной модели Дворца Мира в Гааге будут размещены не миниатюрные солдаты, а миниатюрные гражданские лица, не с ружьями, а с плугами и промышленными изделиями... Надеемся, что производители последуют совету организаторов выставки, которая тем самым повлияет на ассортимент игрушек в магазинах". - Идея, конечно, интересна; задумано очень хорошо, - сказал Харви. - А вот удастся ли все это на практике... - Мы должны попробовать, - прервала его сестра, - ты придешь к нам на Пасху, а ты всегда приносишь мальчикам какие-нибудь игрушки, так что у тебя будет прекрасная возможность продолжить новый эксперимент. Пройдись по магазинам и купи любые игрушки или модели, которые имеют отношение к гражданской жизни в самых мирных ее проявлениях. Конечно, тебе придется объяснить детям смысл игрушек и заинтересовать их новой идеей. Очень жаль, что игра "Осада Адрианополя", которую им прислала тетя Сьюзен, не нуждается в объяснениях; они уже узнали все формы и флаги, даже запомнили имена командиров. И когда я услышала однажды утром, что они изъясняются неподобающе, мальчики сообщили мне, что это приказы на болгарском языке; конечно, это мог быть и болгарский, но в любом случае игру я у них отобрала. Теперь буду надеяться, что твои пасхальные подарки дадут совершенно новый импульс и направление размышлениям ребят. Эрику еще нет одиннадцати, а Берти только девять с половиной, так что они в самом что ни на есть подходящем возрасте. - Но есть и примитивные инстинкты, с которыми, знаешь ли, следует считаться, - с сомнением сказал Харви, - да и наследственность тоже... Один их двоюродный дедушка весьма решительно сражался в Инкермане - его участие особо отмечено в нескольких депешах; а их прадед разносил пылающие дома своих соседей-вигов, когда был принят великий Билль о реформах. Однако, как ты говоришь, они сейчас очень впечатлительны. Я постараюсь как смогу. В пасхальную субботу Харви Боуп распаковал большую красную картонную коробку под жадными взглядами племянников. - Ваш дядя принес вам самую новую игрушку, - выразительно сказала Элеонора, и нетерпеливая молодость в тревоге заколебалась между албанскими солдатами и корпусом сомалийских наездников. Эрик склонялся на сторону вторых. - Там будут верховые арабы, - прошептал он, - у албанцев забавная форма, и они сражаются целыми днями, да и ночами, когда восходит луна, но у них скалистая страна, так что у них нет никакой конницы. Огромное количество мятой бумаги - первое, что они увидели, когда была снята крышка; самые восхитительные игрушки всегда начинались именно так. Харви приподнял верхний слой и приоткрыл весьма невыразительное квадратное сооружение. - Это форт! - воскликнул Берти. - Нет, не форт, это - дворец мпрета Албании, - сказал Эрик, очень гордившийся своими познаниями в экзотических словах. - Там же нет окон, видишь, чтобы прохожие не могли стрелять по Королевскому Семейству. - Это - муниципальный мусорный ящик, - поспешно сказал Харви. - Видите, все отходы и городской мусор скапливаются там вместо того, чтобы валяться вокруг, причиняя вред здоровью граждан. В ужасной тишине он вытащил из коробки маленькую фигурку человека в черной одежде. - Это, - пояснил он, - выдающийся гражданин, Джон Стюарт Милль. Он был авторитетом в политической экономии. - Почему? - спросил Берти. - Ну, он стремился к этому; он думал, что это будет весьма полезно. Берти издал выразительный стон, явно доказывавший, что его взгляды на этот предмет сильно отличались от взглядов Джона Стюарта Милля. Появилось еще одно квадратное здание, на сей раз с окнами и дымоходами. - Модель Манчестерского отделения Христианской Ассоциации Юных Девушек, - сказал Харви. - А где же львы? - с надеждой поинтересовался Эрик. Он читал историю Древнего Рима и думал, что там, где можно обнаружить христиан, вполне разумно ожидать появления нескольких львов. - Никаких львов нет, - сказал Харви. - Вот и другое гражданское лицо, Роберт Райкс, создатель воскресных школ, а это модель муниципальной прачечной. Эти маленькие кругляши - караваи, испеченные в государственной пекарне. Эта фигура - санитарный инспектор, это - член совета района, а это - должностное лицо из местного управления. - Что он делает? - утомленно спросил Эрик. - Он управляет делами своего департамента, - пояснил Харви. - Эта коробка с разрезом - избирательная урна. Сюда опускают бюллетени во время выборов. - А что туда опускают в другое время? - спросил Берти. - Ничего. А вот некоторые промышленные инструменты, тачки и мотыги, и я думаю, что это предназначено для сбора хмеля. Это образцовый пчелиный улей, а это вентилятор для проветривания коллекторов. Это, кажется, еще один муниципальный мусорный ящик - нет, это модель художественной школы и общественной библиотеки. Эта маленькая фигурка - миссис Хеманс, поэтесса, а это - Роуленд Хилл, который изобрел систему почтовой оплаты. Это - сэр Джон Хершел, выдающийся астроном. - Мы должны играть с этими гражданскими фигурками? - спросил Эрик. - Конечно, - сказал Харви, - это игрушки; они предназначены для того, чтобы с ними играть. - Но как? Вот это был сложный вопрос. - Вы могли бы представить, что двое из них борются за место в Парламенте, - заметил Харви, - устроить выборы... - С тухлыми яйцами, свободными поединками и великим множеством проломленных голов! - воскликнул Эрик. - И носы все в крови! И все пьяны до предела! - откликнулся Берти, который тщательно изучил одну из картин Хогарта. - Ничего подобного, - сказал Харви, - ничего похожего на это. Бюллетени будут опущены в избирательную урну, и мэр подсчитает голоса и скажет, кто добился большинства голосов, и потом эти два кандидата будут благодарить его за председательство, и оба скажут, что борьба велась открыто и честно, и они расстанутся с выражениями взаимного уважения. Это очень веселая игра для вас, мальчики. Когда я был молод, у меня никогда не было таких игрушек. - Я не думаю, что мы станем играть с ними сейчас, - сказал Эрик, вовсе не разделяя энтузиазма, который излучал его дядя. - Я думаю, может, нам следует немного поработать над домашним заданием на праздники. У нас сейчас история; мы как раз собирались кое-что узнать о правлении Бурбонов во Франции. - Правление Бурбонов... - пробормотал Харви с некоторым неодобрением в голосе. - Мы узнали кое-что про Луи Четырнадцатого, - продолжал Эрик, - я уже выучил названия всех основных сражений. Это было уже совсем плохо. - Конечно, в его правление происходили кое-какие сражения, - сказал Харви, - но я полагаю, что их количество сильно преувеличено; новости в те времена были очень ненадежны, и не было никаких военных корреспондентов, так что генералы и командующие могли раздувать все ничтожные перестрелки, в которых принимали участие, пока эти стычки не достигали размеров решающих сражений. На самом деле Луи знаменит теперь как прекрасный ландшафтный архитектор; придуманное им расположение Версаля оказалось настолько восхитительным, что его находку копировали по всей Европе. - Вы знаете что-нибудь о мадам Дю Барри? - спросил Эрик. - Разве ей не отрубили голову? - Она тоже была большой поклонницей ландшафтной архитектуры, - сказал Харви уклончиво. - В самом деле, я уверен, знаменитая роза Дю Барри названа в ее честь. А теперь, по-моему, вам лучше бы немного поиграть и оставить уроки на потом. Харви отступил в библиотеку и провел приблизительно тридцать или сорок минут в размышлениях, возможно ли для использования в начальных школах разработать курс истории, в котором не будет места сражениям, резне, кровавым интригам и ужасным смертоубийствам. Эпоха Йорка и Ланкастера и наполеоновская эра, признал он, представляют значительные трудности, да и Тридцатилетняя война превратилась бы в некое пустое место, если выбросить ее целиком. Однако кое-что могло бы получиться, если бы в таком впечатлительном возрасте дети сосредоточили свое внимание на изобретении печатного станка, а не на Испанской Армаде или битве при Ватерлоо. Он подумал, что пора вернуться в комнату мальчиков, и посмотреть, как они управляются с игрушками мира. Стоя за дверью, он мог расслышать, как Эрик во весь голос отдавал команды; Берти время от времени прерывал его полезными предложениями. - Это Луи Четырнадцатый, - говорил Эрик, - этот, в бриджах, который, по словам дяди, изобрел воскресные школы. Не особенно на него похож, но на худой конец сгодится. - Мы дадим ему алый плащ из моей коробки с красками и... - сказал Берти. - Да, и красные каблуки. Это мадам Ментенон, та, которую он назвал миссис Хеманс. Она просит Луи не продолжать эту экспедицию, но он отворачивается, как глухой. Он берет с собой маршала Сакса, и мы должны притвориться, что с ними многие тысячи людей. Пароль: "Qui vive?". Отзыв "L'etat c'est moi" - это было одно из его любимых изречений, сам знаешь. Они высаживаются в Манчестере в полночь, и якобит-заговорщик передает им ключи от крепости. Заглянув в дверной проем, Харви обнаружил, что муниципальный мусорный ящик продырявили, чтобы разместить внутри мнимые орудия, и теперь он представлял главную укрепленную позицию в линии обороны Манчестера; Джона Стюарта Милля окунули в красные чернила и, очевидно, превратили в маршала Сакса. - Луи приказывает, чтобы его отряды окружили Христианскую Ассоциацию Юных Девушек и захватили их побольше. "Вернемся назад в Лувр и девочки будут мои", восклицает он. Нам снова пригодится госпожа Хеманс вместо одной из девочек; она говорит "Никогда" и наносит удар маршалу Саксу прямо в сердце. - Он ужасно истекает кровью, - воскликнул Берти, старательно разбрызгивая красные чернила по фасаду здания Ассоциации. - Солдаты мчатся и мстят за его смерть с предельной жестокостью. Сотня девиц убита, - тут Берти вылил остатки красных чернил на обреченное здание, - а выжившие пять сотен утащены на французские корабли. "Я потерял Маршала", говорит Луи, "но я не вернусь с пустыми руками". Харви выскользнул из комнаты и разыскал сестру. - Элеонор, - сказал он, - эксперимент... - Да? - ...провалился. Мы начали слишком поздно. ЛУИЗА - Чай остынет, вы бы лучше позвонили еще раз, - сказала вдовая леди Бинфорд. Леди Сьюзен Бинфорд была весьма энергичной пожилой дамой, которая кокетливо намекала на мнимые болезни большую часть жизни; Кловис Сангрейл непочтительно замечал, что она простудилась на коронации королевы Виктории и решила больше этого не допускать. Ее сестра, Джейн Тропплстэнс, которая была на несколько лет моложе, тоже выделялась из числа прочих: ее считали самой рассеянной женщиной в Миддлсексе. - Я и впрямь была необычайно внимательна в этот день, - весело заметила она, когда звонила, требуя чаю. - Я позвонила всем тем, кому собиралась позвонить; и я сделала все покупки, которые собиралась сделать. Я даже не забыла посмотреть для вас тот шелк в "Хэрродс", но я забыла взять с собой образец, так что это оказалось бесполезным. Я и впрямь думаю, что это единственная важная вещь, о которой я забыла за целый день. Неплохо для меня, не так ли? - А что вы сделали с Луизой? - спросила ее сестра. - Разве вы не взяли ее с собой? Вы сказали, что собираетесь. - Боже правый, - воскликнула Джейн, - что я сделала с Луизой? Я, должно быть, оставила ее где-нибудь. - Но где? - В том-то и дело. Где я ее оставила? Я не могу вспомнить, были Кэрривуды дома или я просто оставляла им визитные карточки. Если они были дома, то я скорее всего оставила Луизу там, чтобы поиграть в бридж. Я пойду, позвоню лорду Кэрривуду и все выясню. - Это вы, лорд Кэрривуд? - поинтересовалась она у телефонной трубки. - Это я, Джейн Тропплстэнс. Я хочу узнать, видели вы Луизу? - Луиза... - раздалось в ответ. - Мне суждено было видеть ее три раза. В первый раз, вынужден признать, она не произвела на меня впечатления, но музыка производит эффект со временем. Но я не думаю, что хотел бы посмотреть ее снова прямо сейчас. Вы хотите предложить мне место в своей ложе? - Не оперу "Луиза", а мою племянницу, Луизу Тропплстэнс. Я думала, что могла оставить ее у вас дома. - Вы сегодня днем позабыли у нас карты, это я понимаю, но не думаю, что вы позабыли племянницу. Лакей наверняка сказал бы, если б это случилось. Неужели вошло в моду оставлять людям племянниц, как карточные колоды? Надеюсь, что нет; некоторые дома на Беркли-сквер для таких новшеств просто не приспособлены. - Она не у Кэрривудов, - объявила Джейн, возвращаясь к чаю, - теперь я вспомнила; может быть, я оставила ее в отделе шелков "Селфриджа". Может, я попросила ее подождать минутку, пока я взгляну на шелка при лучшем освещении, а потом про нее забыла, когда обнаружила, что не захватила с собой ваш образец. В таком случае она там еще сидит. Она с места не двинется, пока ей не скажут; у Луизы напрочь отсутствует самостоятельность. - Вы сказали, что осматривали шелка в "Хэрродс", - заметила вдова. - Неужели? А может, это было в "Хэрродс". Я и в самом деле не помню. В одном из тех мест, где все так добры, очаровательны и услужливы, что никому не хочется даже рулон хлопка унести из такого чудесного окружения. - Я полагаю, вам следует забрать Луизу. Мне не хочется думать, что она сидит там одна-одинешенька среди множества незнакомых людей. Может так случиться, что какой-нибудь беспринципный субъект завяжет с ней разговор. - Невозможно. Луиза не вступает в разговоры. Я так и не смогла обнаружить ни единой темы, насчет которой она могла бы произнести нечто членораздельное, кроме: "Вы так думаете? Я полагаю, что вы совершенно правы". Лично я думаю, что ее молчание о падении министерства Рибо было смехотворным, учитывая, сколько раз ее покойная мать посещала Париж... Эти бутерброды слишком тонко нарезаны; они распадаются задолго до того, как их успевают донести до рта. Это попросту абсурдно - выбрасывать пищу в воздух; да, выглядит настолько же абсурдно, как форель, набрасывающаяся на майскую мушку. - Я немало удивлена, - сказала вдова, - что вы можете так сидеть, спокойно попивая чай, когда только что потеряли любимую племянницу. - Вы говорите так, как будто я потеряла ее навеки, в кладбищенском смысле, а мы лишились ее временно. Уверена, что сейчас вспомню, где ее оставила. - Вы не посещали никаких священных мест? Если вы оставили ее бродящей у Вестминстера или у Святого Петра, на Итон-сквер, и она не сможет удовлетворительно объяснить, почему там оказалась, то Луизу схватят согласно акту "Кота и Мыши" и отправят прямиком к Реджинальду Маккенне. - Это было бы чрезвычайно неудачно, - сказала Джейн, перехватывая сомнительный бутерброд на полпути. - Мы едва знакомы с МакКенной, и было бы весьма утомительно телефонировать совершенно постороннему лицу, какому-нибудь безразличному частному секретарю, описывать ему Луизу и просить, чтобы ее вернули обратно к обеду. К счастью, я не была ни в одном охраняемом месте, хотя и столкнулась с процессией Армии Спасения. Мне показалось очень интересным идти рядом с ними, они совсем не похожи на то, как я их представляла с восьмидесятых. Тогда они бродили повсюду, неопрятные и растрепанные, будто выражая своими улыбками негодование, и теперь они - нарядные, бойкие и ярко разукрашенные - прямо ходячие клумбы с религиозными убеждениями. Лаура Кеттлвей повстречалась с ними на станции Довер-стрит на днях, а потом рассуждала, сколько добрых дел они сделали, и как много мы бы потеряли, если бы их не существовало. "Если б их не было", сказала я, "Грэнвиллю Банкеру пришлось бы изобрести что-нибудь в точности похожее на них". Если вы произносите нечто подобное на станции достаточно громким голосом, ваши слова звучат как настоящая эпиграмма. - Я все же думаю, вам надо что-нибудь предпринять в связи с Луизой, - сказала вдова. - Я пытаюсь вспомнить, была ли она со мной, когда я направилась к Аде Спелвексит. Я была просто в восторге. Ада пыталась, как обычно, повесить мне на шею эту ужасную женщину Корятовскую, прекрасно зная, что я не переношу ее, и она по неосторожности сказала: "Она покидает свой нынешний дом и собирается переехать на Сеймур-стрит". "Смею сказать, что так и будет, если только она продержится там достаточно долго", ответила я. Ада не обращала на это внимания минуты три, а затем она стала определенно невежливой. Нет, я уверена, что не оставляла там Луизу. - Если б вы могли вспомнить, где все-таки ее оставили, это было бы ближе к сути дела, чем долгие отрицания, - сказала Леди Бинфорд. - Пока все, что нам известно - что она не у Кэрривудов, не у Ады Спелвексит и не в Вестминстерском аббатстве. - Это немного сужает область поисков, - с надеждой сказала Джейн. - Я полагаю, что она, должно быть, оставалась со мной, когда я поехала к Морнею. Я знаю, что пошла к Морнею, поскольку помню, что встретила там этого чудесного Малькольма Как-его-там - ну, вы знаете, кого я имею в виду. У людей с необычными именами есть немалое преимущество - не нужно запоминать их фамилии. Конечно, я знакома еще с парочкой Малькольмов, но ни одного из них нельзя назвать чудесным. Он дал мне два билета на "Счастливый воскресный вечер" в Слоан-сквер. Я, наверное, забыла их у Морнея, но все равно с его стороны было ужасно мило сделать мне такой подарок". - Вы думаете, что оставили Луизу там? - Я могу позвонить и спросить. О, Роберт, прежде, чем вы унесете чайные приборы, позвоните к Морнею, на Риджент-стрит, и уточните, не оставляла ли я сегодня днем у них в магазине два билета в театр и одну племянницу. - Племянницу, мэм? - переспросил лакей. - Да, мисс Луиза не вернулась домой вместе со мной, и я не уверена, где оставила ее. - Мисс Луиза была наверху весь день, мэм, она читала второй посудомойке, у которой случилась невралгия. Я отнес мисс Луизе чай без четверти пять, мэм. - Ну конечно, как же это глупо! Теперь припоминаю, я попросила ее почитать "Королеву фей" бедной Эмме, чтобы она уснула. Я всегда заставляю кого-нибудь почитать мне "Королеву фей", когда у меня невралгия, и это обычно вызывает глубокий здоровый сон. Луиза, кажется, не добилась успеха, но никто не скажет, что она не пыталась. Я думала, через час или около того посудомойка предпочтет, чтобы ее оставили наедине с невралгией. Но, разумеется, Луиза не прекратит читать, пока ей кто-нибудь не скажет. В любом случае вы можете позвонить к Морнею, Роберт, и спросить, не оставила ли я там два билета в театр. Кроме вашего шелка, Сьюзен, это единственные вещи, о которых я забыла сегодня за день. Замечательно для меня! Просто чудесно! ВОЛКИ ЧЕРНОГРАТЦА - К замку прилагаются какие-нибудь старинные предания? - спросил Конрад у своей сестры. Конрад был преуспевающим гамбургским торговцем, но он же был и самым поэтичным представителем весьма практичного семейства. Баронесса Грюбель пожала пухлыми плечами: - Всегда существуют легенды, окружающие подобные старинные места. Их не трудно изобрести и они ничего не стоят. В данном случае есть такая история: когда кто-нибудь в замке умирает, все собаки в деревне и все звери в лесу воют ночь напролет. Не слишком приятно слышать подобное, не правда ли? - Это было бы сверхъестественно и романтично, - сказал гамбургский торговец. - Во всяком случае, это неправда, - с удовлетворением откликнулась баронесса. - С тех пор, как мы купили это место, то могли получить доказательство, что ничего подобного не происходит. Когда старая свекровь умерла прошлой весной, мы все прислушивались, но никакого воя не было. Это всего лишь сказка, которая прибавляет солидности месту, но сама по себе ничего не стоит. - Вы не совсем верно изложили историю, - сказала Амалия, седая старая гувернантка. Все обернулись и удивленно посмотрели на нее. Она обыкновенно тихо и чопорно сидела за столом и будто таяла в своем кресле, если никто с ней не заговаривал, а находилось немного желающих обеспокоить себя беседой со старухой. Сегодня ее внезапно обуяла разговорчивость; она продолжала говорить, быстро и нервно, глядя прямо перед собой и ни к кому конкретно не обращаясь. - Вой слышен не тогда, когда в замке кто-нибудь умирает. Когда здесь умирает кто-то из семьи Черногратц, волки собираются отовсюду и воют на краю леса незадолго до смертного часа. Всего несколько волков прячутся теперь в этой части леса, но в былые времена, рассказывают старожилы, их было великое множество, они крались среди теней и выли хором, а собаки в деревне и на всех окрестных фермах прятались и лаяли в ярости и ужасе, отзываясь на вой стаи волков. И когда душа умирающего покидала тело, в парке падало дерево. Это случалось, когда Черногратц умирал в фамильном замке. Но если здесь умрет чужак, ни один волк не станет выть и ни одно дерево не рухнет. О, нет! В ее голосе звучали ноты вызова, почти презрения, когда она произносила последние слова. Упитанная, одетая с чрезмерным шиком баронесса сердито смотрела на неряшливую старуху, которая забыла про обычное, приличествующее ей самоуничижение и заговорила в присутствии хозяев так непочтительно. - Вы, кажется, очень много знаете о легенде фон Черногратцев, фройляйн Шмидт, - резко заметила она. - Я и не подумать не могла, что семейные истории входят в число предметов, находящихся в вашей компетенции". Ответ на ее колкость был еще более неожиданным и удивительным, чем монолог, который стал причиной вспышки. - Я сама фон Черногратц, - сказала старуха, - именно поэтому я знаю семейную историю. - Вы - фон Черногратц? Вы! - зазвучал хор голосов, выражавших недоверие. - Когда мы сильно обеднели, - объяснила она, - и мне пришлось уйти и давать платные уроки, я взяла другую фамилию; я думала, что так будет спокойнее. Но мой дедушка провел мальчиком очень много времени в этом замке, и мой отец частенько рассказывал про него разные истории, и, конечно, я знала все семейные легенды и предания. Когда у человека ничего не остается, кроме воспоминаний, он охраняет и бережет их особенно заботливо. Я немного задумалась, когда поступала к вам на службу, я думала, что могу когда-нибудь оказаться с вами в старом семейном особняке. Я хотела бы, чтобы этого не случилось. Когда она закончила говорить, настала тишина, а затем баронесса перевела разговор на менее скользкие темы, чем семейные хроники. Но впоследствии, когда старая гувернантка спокойно возвратилась к своим обязанностям, все громче зазвучали насмешки и недоверчивые возгласы. - Это дерзость, - вырвалось у барона, его выпученные глаза выражали шок и смущение. - Как эта женщина могла позволить себе нечто подобное, сидя за нашим столом! Она почти сказала нам, что мы - никто, и я не верю ни единому слову. Она - всего лишь Шмидт и никто больше. Она поговорила с несколькими крестьянами о старом семействе Черногратц и присвоила их историю и их легенды. - Она хочет представить себя значительной особой, - сказала баронесса. - Она знает, что скоро не сможет работать, и хочет завоевать наши симпатии. Подумать только, ее дедушка! У баронессы было положенное количество дедов, но она никогда, никогда ими не хвалилась. - Смею заметить, что ее дедушка был в замке мальчиком из кладовки или кем-то в этом роде, - захихикал барон, - так что эта часть истории может быть правдива. Торговец из Гамбурга не сказал ничего; он видел слезы в глазах старухи, когда она говорила о сбережении воспоминаний - или, будучи человеком с развитым воображением, он был уверен, что их видел. - Я не предложу ей уйти, пока не закончатся новогодние празднества, - сказала Баронесса. - До тех пор я буду слишком занята, чтобы справиться без нее. Но ей все равно пришлось справляться, поскольку в холодные дни, наставшие после Рождества, старая гувернантка захворала и лежала у себя в комнате. - Это прямо вызывающе, - сказала баронесса, когда ее гости уселись возле очага в один из последних вечеров уходящего года. - Все время, пока она была с нами, я не могу вспомнить, что она когда-нибудь серьезно болела, болела так, чтобы не подниматься и не исполнять свои обязанности, я имею в виду. И теперь, когда у меня полон дом гостей и она могла быть так полезна, она все хворает и хворает. Всем ее жалко, конечно, она кажется такой увядшей и исхудавшей, но это все равно очень раздражает. - Весьма неприятно, - выражая всем своим видом сочувствие, согласилась жена банкира. - Сильные холода, я уверена, подкашивают силы стариков. В этом году было необычайно холодно. - Самый сильный мороз в декабре за много лет, - заметил барон. - И, конечно, она очень стара, - сказала баронесса, - мне жаль, что я не дала ей отставку несколько недель назад, тогда она уехала бы прежде, чем это с ней случилось. Эй, Ваппи, что с тобой? Маленький, обросший густой шерстью песик внезапно спрыгнул со своей подушки и дрожа, забился под диван. В то же мгновение яростно залаяли собаки во дворе замка, можно было расслышать, как заливаются в отдалении другие псы. - Что беспокоит животных? - спросил барон. И тогда люди, прислушавшись, уловили звук, который вызвал в собаках ужас и ярость; услышали протяжный вой, который становился то громче, то тише; в одно мгновение он, казалось, доносился издалека, в следующее - уже раздавался у самых стен замка. Вся голодная и холодная нищета этого промерзшего насквозь мира, вся неутоленная дикая ярость, смешанная с другими ужасными и призрачными мелодиями, которым нельзя подобрать названия, казалось, выразилась в этом погребальном вопле. - Волки! - воскликнул барон. Их музыка тут же слилась в один бушующий вихрь, казалось, вой доносился отовсюду. - Сотни волков, - сказал гамбургский торговец, который был человеком с развитым воображением. Побуждаемая неким импульсом, который она не могла объяснить, баронесса покинула своих гостей и направилась к узкой, унылой комнате, где лежала старая гувернантка, наблюдая, как исчезают часы уходящего года. Несмотря на резкий холод зимней ночи, окно было распахнуто. Шокированная баронесса бросилась вперед, чтобы закрыть его. - Оставьте его открытым, - сказала старуха голосом, который при всей его слабости выражал приказ, которых баронесса никогда прежде от гувернантки не слышала. - Но вы умрете от холода! - убеждала она. - Я в любом случае умру, - раздался голос, - и я хочу послушать их музыку. Они пришли издалека, чтобы спеть смертную песню моего семейства. Как хорошо, что они пришли; я - последняя из фон Черногратцев, я умираю в нашем старом замке, и они пришли, чтобы спеть мне. Слушайте, как громко они зовут! Волчий вой все еще разносился в зимнем воздухе, и затяжные, пронзительные раскаты его, казалось, окружали замок; старуха лежала на кушетке, и взгляд ее выражал долгожданное счастье. - Уходите, - сказала она баронессе, - я больше не одинока. Я - часть великого древнего рода... - Я думаю, она умирает, - сказала баронесса, возвратившись к гостям. - Полагаю, нам следует послать за доктором. И что за ужасный вой! За такую похоронную музыку я бы не заплатила большие деньги. - Эту музыку не купить ни за какие деньги, - сказал Конрад. - Слушайте! Что это еще за звук? - спросил барон, когда раздался треск и шум падения. Это было дерево, рухнувшее в парке. На мгновение воцарилось принужденное молчание, а затем заговорила жена банкира: - Сильный холод иногда раскалывает деревья. Как раз холод и выгнал волков в таком количестве. У нас уже много лет не было такой холодной зимы. Баронесса тотчас же согласилась, что причиной всего случившегося был холод. Холодный воздух от открытого окна стал причиной остановки сердца, которая сделала ненужным вызов доктора к старой фройляйн. Но уведомление в газетах выглядело очень хорошо: "29-го декабря в замке Черногратц скончалась Амалия фон Черногратц, давняя и дорогая подруга барона и баронессы Грюбель". ЛУИ - Было бы очень мило в этом году провести Пасху в Вене, - сказал Струдварден, - и повидать там некоторых моих старых друзей. Это самое веселое место для того, чтобы провести Пасху... - Я думала, что мы уже решили провести Пасху в Брайтоне, - прервала Лина Струдварден, выражая огорчение и удивление. - Подразумевается, что ты приняла решение и мы должны провести Пасху там, - сказал ее муж. - Мы провели там прошлую Пасху, и неделю после Троицы тоже, годом раньше мы были в Вортинге, а перед тем снова в Брайтоне. Я думаю, что пора бы произвести некоторую смену декораций, раз уж мы об этом заговорили. - Поездка в Вену окажется очень дорогой, - сказала Лина. - Ты не часто интересуешься экономией, - ответил Струдварден, - и в любом случае путешествие в Вену обойдется немногим дороже, чем весьма бестолковые завтраки, которые мы обычно даем весьма бестолковым знакомым в Брайтоне. Сбежать от всего этого - само по себе праздник. Струдварден говорил с чувством; Лина Струдварден с таким же сильным чувством хранила молчание по этому конкретному поводу. Кружок, который она собрала вокруг себя в Брайтоне и других южных прибрежных курортах, был создан из семейств и отдельных лиц, которые сами по себе могли быть скучными и бестолковыми, но которые в совершенстве постигли искусство льстить миссис Струдварден. Она не имела ни малейшего желания изменить их обществу и оказаться среди невнимательных незнакомцев в чужой стране. - Ты можешь отправляться в Вену один, если тебе так этого хочется, - сказала она, - я не могу оставить Луи, а собака - всегда источник ужасных неприятностей в иностранной гостинице, даже если не вспоминать про всю суету и карантинные строгости при возвращении. Луи умрет, если он расстанется со мной хотя бы на неделю. Ты не знаешь, что это для меня может значить. Лина наклонилась и чмокнула в нос крошечного коричневого шпица, который лежал, спокойный и безразличный, под шалью у нее на коленях. - Послушай, - сказал Струдварден, - быть смехотворной проблемой - это вечное занятие Луи. Ничего нельзя сделать, никаких планов нельзя исполнить без всяческих запретов, связанных с причудами или удобствами этого животного. Будь ты жрецом, служащим какому-нибудь африканскому идолу, ты не сумела бы выработать более сложный комплекс ограничений. Я уверен, ты потребуешь от правительства отсрочки всеобщих выборов, если они будут как-то противоречить удобствам Луи. Вместо ответа на эту тираду миссис Струдварден снова наклонилась и поцеловала безразличный коричневый нос. Это было действие женщины, очаровательно кроткой по природе, которая, однако, скорее поставит на карту весь мир, чем уступит дюйм там, где она считает себя правой. - Ведь ты не слишком-то любишь животных, - продолжал Струдварден с возрастающим раздражением. - Когда мы охотимся в Керрифилде, ты не стараешься снизить скорость, возвращаясь с собаками домой, даже если они умирают от усталости, и я не думаю, что ты бывала на конюшне хоть два раза в жизни. Ты потешаешься над тем, что называешь суетой по поводу чрезмерного истребления птиц ради их оперения, и ты всегда выражаешь возмущение, когда я вмешиваюсь, защищая утомленное в дороге животное. И однако же ты настаиваешь на всех предложениях, которые для того и делаются, чтобы подчинить нас этому глупому маленькому гибриду меха и эгоизма. - Ты предубежден против моего маленького Луи, - сказала Лина; целый мир чуткости и жалости таился в ее голосе. - Мне всегда только и оставалось, что быть против него предубежденным, - сказал Струдварден, - я знаю, каким веселым и отзывчивым компаньоном может быть песик, но мне и не позволяли и пальцем коснуться Луи. Ты говоришь, что он кусает всех, кроме тебя и твоей горничной. Когда старая леди Петерби захотела его погладить, ты выхватила Луи у нее из рук, чтобы песик не впился в даму зубами. Все, что я от него вижу - это верхушка болезненного маленького носика, высунутая из его корзины или из твоей муфты, и я иногда слышу его тихий хриплый лай, когда ты выводишь Луи на прогулку по коридору. Ты же не можешь ожидать ни от кого подобной глупости - любить такую собаку. Эдак можно развить в себе привязанность к кукушке, которая обитает в стенных часах. - Он любит меня, - произнесла Лина, вставая из-за стола, по-прежнему держа на руках обмотанного шалью Луи. - Он любит только меня, возможно, поэтому я так сильно люблю его в ответ. Меня не волнует, что ты там про него говоришь, и я с ним не расстанусь. Если ты настаиваешь на поездке в Вену, тебе придется ехать одному, как я уже сказала. Я думаю, было бы куда разумнее, если б ты поехал в Брайтон со мной и Луи, но, разумеется, ты можешь и себя потешить. - Ты должен избавиться от этой собаки! - сказала сестра Струдвардена, когда Лина вышла из комнаты. - Нужно помочь ей исчезнуть - быстро и безболезненно. Лина просто использует ее, чтобы добиться своего во множестве случаев; иначе ей пришлось бы осторожно уступать твоим желаниям или общим удобствам. Я уверена, что сама она не заботится даже о кнопках на ошейнике животного. Когда друзья толпятся вокруг нее в Брайтоне или где-нибудь еще, для собаки попросту не остается времени, и она целыми днями находится на попечении служанки. Но если ты предлагаешь Лине поехать куда-нибудь, куда она ехать не хочет, она тут же оправдывается, что не может расстаться с собакой. Ты когда-нибудь входил в комнату незамеченным и слышал, как Лина беседует со своим драгоценным животным? Я ни разу не слышала. Я уверена, что она трясется над Луи только тогда, когда кто-нибудь может обратить на это внимание. - Что ж, признаюсь, - согласился Струдварден, - в последнее время я не один раз рассматривал возможность какого-нибудь несчастного случая, который бы положил конец существованию Луи. Однако не так уж легко устроить нечто подобное с животным, которое проводит большую часть времени в муфте или в игрушечной конуре. Не думаю, что яд нам подойдет; зверь, очевидно, до ужаса перекормлен: я иногда видел, что Лина предлагает ему за столом разные лакомства, но он, кажется, их никогда не ест. - Лина пойдет в церковь в среду утром, - задумчиво произнесла Элси Струдварден, - она не сможет взять туда Луи. Сразу из церкви она отправится к Деллингам на ланч. У тебя будет несколько часов, чтобы достичь цели. Горничная почти непрерывно флиртует с шофером. В любом случае, я найду какой-нибудь предлог, чтобы удержать ее на расстоянии. - Это освобождает нам путь, - сказал Струдварден, - но, к сожалению, в мозгу у меня абсолютно пусто, особенно по части смертоубийственных проектов. Этот маленький зверь омерзительно ленив; я не могу представить, что он прыгнет в ванну и там утонет или примет неравный бой с мастиффом мясника и закончит свой путь в огромных челюстях. В каком облике может придти смерть к вечному обитателю уютной корзинки? Было бы слишком подозрительно, если бы мы выдумали набег суфражисток, сказав, что они вторглись в будуар Лины и бросили в Луи кирпич. Тогда нам пришлось бы нанести еще множество повреждений, которые причинили бы неудобство. Да и слугам покажется странным, что они не видели и не слышали никого из захватчиц. - У меня есть идея, - сказала Элси, - достань ящик с воздухонепроницаемой крышкой и проделай в ней маленькое отверстие, достаточное, чтобы просунуть внутрь резиновый шланг. Возьми Луи вместе с его корзинкой, сунь в коробку, закрой ее и присоедини другой конец шланга к газовому крану. Это будет настоящая камера смерти. Потом ты можешь поставить конуру у открытого окна, чтобы избавиться от запаха газа, и Лина, вернувшись домой, обнаружит мирно почившего Луи". - Романы пишут как раз о таких женщинах, - восхищенно откликнулся Струдварден. - У тебя идеальный преступный склад ума. Пойдем поищем ящик. *** Два дня спустя заговорщики стояли, виновато разглядывая крепкий квадратный ящик, соединенный с газовым краном длинным резиновым шлангом. - Ни звука, - изрекла Элси, - он даже не шевельнулся; должно быть, это произошло совершенно безболезненно. Но все равно, мне делать это было крайне неприятно. - Переходим к самому ужасному, - произнес Струдварден, закрывая вентиль. - Мы медленно поднимем крышку и постепенно выпустим газ. Пожалуйста, раскачивай дверь туда-сюда, чтобы в комнате был сквозняк. Несколько минут спустя, когда пары рассеялись, они наклонились и подняли конуру вместе с ее печальным содержимым. Элси издала крик ужаса. Луи сидел у входа в свое жилище, голова его была поднята, а уши навострены, он был так же холоден и неподвижен, как тогда, когда они опускали его в камеру смерти. Струдварден отбросил конуру и долго смотрел на чудо-собаку; потом он залился громким, радостным смехом. Это была, конечно, превосходная имитация грубоватого игрушечного шпица, и аппарат, который издавал хриплый лай, когда на него нажимали, существенно помогал Лине и горничной Лины в ведении домашнего хозяйства. Для женщины, которая терпеть не могла животных, но любила добиваться своего, оставаясь в ореоле бескорыстия, миссис Струдварден справилась достаточно хорошо. - Луи мертв, - такова была краткая информация, которой приветствовали Лину, вернувшуюся с завтрака. - Луи МЕРТВ! - воскликнула она. - Да, он набросился на сына мясника и укусил его, он укусил и меня, когда я попытался его остановить, так что мне пришлось его уничтожить. Ты предупреждала меня, что он кусается, но не говорила, что он по-настоящему опасен. Мне пришлось выплатить мальчику значительную компенсацию, так что тебе придется обойтись без той броши, которую ты хотела получить на Пасху; мне придется отправиться в Вену к доктору Шредеру, который является специалистом по собачьим укусам, и ты поедешь со мной. То, что осталось от Луи, я послал к Роуленду Уорду, чтобы сделать чучело; это будет мой пасхальный подарок вместо броши. Ради Бога, Лина, поплачь, если ты и впрямь так сильно переживаешь; только не стой здесь, глядя на меня, как будто я лишился рассудка. Лина Струдварден не плакала, но ее попытки рассмеяться оказались совершенно неудачными. ГОСТИ - Пейзаж, который виден из наших окон, бесспорно очарователен, - сказала Аннабель, - вишневые сады, и зеленые луга, и река, вьющаяся по долине, и церковный шпиль, виднеющийся среди вязов - все это производит превосходное впечатление. Однако есть что-то ужасно сонное и утомительное во всем окружающем мире; кажется, неподвижность преобладает повсюду. Здесь никогда ничего не случается; посев и сбор урожая, редкая вспышка кори, незначительные разрушения после грозы и слабое волнение в связи с выборами - это почти все, что за пять лет нарушало монотонность нашего существования. И впрямь ужасно, не правда ли? - Напротив, - ответила Матильда, - я нахожу это чудесным и успокоительным; но раньше, видишь ли, я жила в странах, где очень много всего случается одновременно, причем именно тогда, когда человек ни к чему не подготовлен. - Это, конечно, дело другое, - сказала Аннабель. - Я никогда не забуду, - поведала Матильда, - тот случай, когда епископ из Бекара нанес нам нежданный визит; он направлялся на закладку миссии или чего-то подобного. - Я думала, что вы там всегда готовились к приему особых гостей, - сказала Аннабель. - Я готова была встретить полдюжины епископов, - заявила Матильда, - но возникло одно смущающее обстоятельство: после непродолжительной беседы выяснилось, что этот конкретный епископ был моим дальним родственником, принадлежащим к той ветви нашего семейства, которая рассорилась с нашей ветвью во время королевского дерби. Они выиграли его, хотя мы должны были выиграть, или мы выиграли, а они были уверены, что выиграть должны они - в общем, я позабыла, что там и как; во всяком случае, они поступили безнравственно. И теперь ко мне являлся один из них в ореоле святости и требовал традиционного восточного гостеприимства. - Это и впрямь непросто, но ты могла пригласить своего мужа, чтобы придумать нечто увлекательное. - Мой муж находился в пятидесяти милях от дома, пытаясь воззвать к здравому смыслу или к тому, что он называл здравым смыслом, деревенских жителей, которые возомнили, что один из их вождей - это тигр-оборотень. - Какой такой тигр? - Тигр-оборотень; ты слышала о волках-оборотнях, о помеси волка, человека и демона, не так ли? Ну, а в той части света существуют тигры-оборотни, или местные жители думают, что таковые существуют. И я должна сказать, что в данном случае, насколько подтверждается клятвами и неоспоримыми доказательствами, у них были все основания так думать. Однако, раз уж мы отказались от судебных преследований за колдовство триста лет назад, нам не нравится, что другие люди следуют тем традициям, которые мы отвергли; нам кажется, что они выказывают недостаточно почтения к нашему интеллектуальному и моральному положению. - Я надеюсь, ты не была слишком груба с епископом, - прервала ее Аннабель. - Ну конечно, он же был моим гостем, так что мне приходилось быть с ним вежливой, но он оказался лишен всякого такта и вспомнил про старую семейную ссору; он даже попытался указать на некоторые обстоятельства, которые оправдывали поведение его родни. Если такие обстоятельства и были, чего я ни на мгновение не допускаю, в моем доме ему не следовало затрагивать эту тему. Я ее обсуждать не собиралась. После этого я тотчас же дала выходной своему повару, чтобы он мог посетить престарелых родителей милях в девяноста от нашего дома. Повар, призванный на смену, не был специалистом по части карри; по правде сказать, я не думаю, что приготовление пищи в любой форме могло быть одной из его сильных сторон. Полагаю, что он первоначально явился к нам в качестве садовника, но поскольку у нас никогда не имелось ничего, что можно было счесть садом, он стал помощником козопаса, и этой должности он, по-моему, целиком и полностью соответствовал. Как только епископ услышал, что я отправила повара в сверхурочный и ненужный отпуск, он постиг смысл моего маневра, и с этого момента мы почти не разговаривали. Если б когда нибудь епископ, с которым ты не разговариваешь, остановился у тебя в доме, ты оценила бы сложившуюся ситуацию. Аннабель признала, что в жизни ни с чем подобным не сталкивалась. - Тогда, - продолжила Матильда, - чтобы все еще больше усложнить, Гвадлипичи вышла из берегов, что она время от времени делала, если дожди продолжались сверх положенного срока. И нижняя часть нашего дома и все дворовые постройки были затоплены. Мы успели вовремя освободить пони, и конюхи всем скопом доплыли до ближайшего островка, возвышавшегося над водой. Пяток козлов, главный козопас, его супруга и несколько их отпрысков укрылись на веранде. Все прочее свободное пространство заняли мокрые, потрепанные куры и цыплята; ни один человек не знает, сколько у него домашней птицы, пока жилища его слуг не скрываются под водой. Конечно, я переживала нечто подобное во время предшествующих наводнений, но тогда у меня не был полон дом козлов, козлят и полумертвых кур. Прибавь ко всему еще и епископа, с которым я почти не разговаривала. - Это, наверно, было непростое времечко, - заметила Аннабель. - Но дальше начались новые трудности. Я не могла допустить, чтобы обычное наводнение уничтожило все воспоминания о том королевском дерби. И я сообщила епископу, что большая спальня с письменным столом и маленькая ванна с достаточным запасом холодной воды должны стать его обиталищем, и этого пространства ему при данных обстоятельствах более чем достаточно. Однако около трех часов дня, пробудившись после сиесты, он совершил внезапное вторжение в комнату, которая когда-то была гостиной, а теперь стала и гостиной, и складом, и полдюжиной других помещений. По состоянию костюма моего гостя можно было решить, что он решил превратить комнату еще и в свою раздевалку. "Боюсь, вам негде будет присесть", холодно произнесла я, "на веранде полно коз". "У меня в спальне козел", заметил он столь же холодно с оттенком сардонического упрека. "Неужели", сказала я, "еще один спасся? Я думала, все прочие козы пропали". "Ну, этот козел уж точно пропал", ответил он, "его прямо сейчас доедает леопард. Поэтому я и покинул комнату; некоторым животным не нравится, когда при их трапезе присутствуют сторонние наблюдатели". Появление леопарда, конечно, объяснялось просто; он бродил вокруг козьих загонов, когда началось наводнение, и взобрался наверх по внешней лестнице, ведущей в ванную комнату епископа. Козла леопард приволок с собой. Вероятно, он счел ванную слишком сырой и тесной и перенес свой банкет в спальню, пока епископ дремал. - Какая ужасная ситуация! - воскликнула Аннабель. - Представляю, как разъяренный леопард носится по дому, окруженному водой! - Ну, нисколько не разъяренный, - ответила Матильда, - он насытился козлятиной, у него в распоряжении было предостаточно воды, если б он почувствовал жажду; вероятно, его первейшим желанием было немедленно вздремнуть. Однако, думаю, всякий согласится, что положение стало затруднительным: единственная комната для гостей занята леопардом, веранда забита козами, детьми и мокрыми курами, а епископ, с которым я не разговариваю, сидит в моей собственной гостиной. По правде сказать, даже не знаю, как я пережила эти долгие часы, а трапеза оказалась еще большим испытанием. Новый повар мог оправдаться за водянистый суп и сырой рис, а поскольку ни козопас, ни его супруга не относились к числу опытных ныряльщиков, погреб с запасами еды был для нас недостижим. К счастью, уровень воды в Гвадлипичи спадает так же быстро, как растет, и незадолго до рассвета конюхи вернулись, и только копыта пони скрывались под водой. Затем возникло некоторое неудобство из-за того факта, что епископ желал убраться скорее, чем леопард, но последний устроился среди вещей первого, и с порядком отъезда были связаны определенные трудности. Я указала епископу, что привычки леопарда отличаются от повадок выдры, он предпочитает ходить, а не плавать; целая козлиная туша с чистой водой из ванной были достаточным оправданием для непродолжительного отдыха; если бы я выстрелила из ружья, чтобы спугнуть животное, как предложил епископ, оно, вероятно, покинуло бы спальню, чтобы перебраться в гостиную, и без того переполненную. В любом случае, я испытала настоящее облегчение, когда они оба убрались. Теперь, надеюсь, ты сумеешь понять мое преклонение перед сонной сельской местностью, где ничего не происходит. ПОКАЯНИЕ Октавиан Раттл был одним из тех веселых индивидуумов, которые несут на себе явственную печать дружелюбия, и как у большинства представителей данного вида, его душевный покой в значительной мере зависел от одобрения приятелей. Охотясь на маленького полосатого кота, он сотворил то, чем сам вряд ли мог гордиться, и потому был очень рад, когда садовник зарыл тело на лугу, в поспешно сооруженной могиле под одиноким дубом, тем самым, на который гонимая жертва вскочила в последней попытке спастись. Это было неприятное и, по-видимому, очень жестокое дело, но обстоятельства требовали его исполнения. Октавиан берег цыплят; ну, по крайней мере, берег некоторых из них; другие исчезали из-под его опеки, и только несколько запачканных кровью перышек указывали, как именно они отправились в последний путь. Полосатый кот из большого серого дома, обращенного задней стеной к лугу, тайком совершил немало удачных посещений курятника, и после должных переговоров с властями серого дома судьба хищника решилась. "Дети расстроятся, но они не должны узнать", таков был вердикт по этому вопросу. Упомянутые дети для Октавиана неизменно оставались загадкой; за несколько месяцев он должен был бы узнать их имена, возраст, дни рождения, познакомиться с их любимыми игрушками. Они оставались, однако, столь же непостижимыми, как длинная высокая стена, которая отделяла их от луга, стена, над которой иногда возникали их головы. Их родители были в Индии - об этом Октавиан узнал у соседей; по деталям одежды можно было различить девочку и двух мальчиков, но больше никакой информации об их жизни Октавиану раздобыть не удалось. И теперь он был замешан в историю, которая их касалась, но которую следовало от них скрыть. Бедные беспомощные цыплята гибли один за другим, так что было вполне справедливо, что существованию их убийцы положат конец; и все равно Октавиан испытывал какие-то приступы растерянности, когда его роль вершителя правосудия подошла к концу. Маленький кот, отрезанный от обычных безопасных тропинок, лишился всякого укрытия, и его конец был жалок. Октавиан шел по высокой луговой траве менее бойко и жизнерадостно, чем обычно. И проходя мимо высокой ровной стены, он посмотрел вверх и понял, что обнаружились нежеланные свидетели его охотничьей экспедиции. Три побелевших лица были обращены к нему сверху, и если когда-либо художник хотел запечатлеть холодную человеческую ненависть, бессильную и все же неумолимую, бешеную и все же скрытую неподвижностью, - он обнаружил бы ее в этом тройном пристальном взгляде, устремленном на Октавиана. - Мне очень жаль, но пришлось это сделать, - сказал Октавиан с неподдельным сожалением в голосе. - Зверь! - крик потрясающей силы одновременно сорвался с их губ. Октавиан почувствовал, что каменная стена будет более восприимчива к его убеждениям, чем этот сгусток человеческой враждебности, который над ней возвышался; он принял мудрое решение отложить все мирные переговоры до более подходящего случая. Два дня спустя он отправился в лучшую кондитерскую в близлежащем городке на поиски коробки конфет, которая по размеру и содержанию была бы подходящим искуплением мрачного дела, совершенного под дубом на лугу. Первые два экземпляра, которые ему тут же предъявили, были отвергнуты; на крышке одной коробки была изображена стайка цыплят, на другой оказался полосатый котенок. На третьей упаковке обнаружился узор попроще - несколько маков, и Октавиан счел цветы забвения счастливым предзнаменованием. У него стало гораздо легче на душе, когда коробку отправили в серый дом, и оттуда принесли записку, что ее тут же передали детям. На следующее утро он целеустремленно зашагал к длинной стене, оставив позади курятник и свинарник, стоявшие посреди луга. Трое детей устроились на своей смотровой точке, и на появление Октавиана никак не отреагировали. Когда Октавиан уныло смирился с их безразличием, он заметил и странный оттенок травы под ногами. Дерн кругом был усыпан шоколадными конфетами, здесь и там его однообразие нарушалось яркими бумажными обертками или блестящими леденцами. Казалось, заветная мечта жадного ребенка обрела воплощение на этом лугу. Жертва Октавиана была с презрением отвергнута. Его замешательство усилилось, когда дальнейшие события доказали, что вина за разорение клеток с цыплятами лежала не на подозреваемом, уже понесшем наказание; цыплята по-прежнему пропадали, и казалось весьма вероятным, что кот навещал курятник, чтобы поохотиться на тамошних крыс. Из разговоров слуг дети узнали результаты этого запоздалого пересмотра приговора, и Октавиан однажды поднял с земли лист промокательной бумаги, на котором было аккуратно выведено "Зверь. Крысы съели твоих цыплят". Ему еще сильнее, чем раньше, хотелось по возможности смыть с себя пятно позора и добиться более достойного прозвища от трех неумолимых судей. И в один прекрасный день его посетило случайное вдохновение. Оливия, его двухлетняя дочь, привыкла проводить с отцом время с полудня до часу дня, пока ее няня насыщалась и переваривала свой обед и свой обычный роман. В это самое время пустая стена обычно оживлялась присутствием трех маленьких стражей. Октавиан с кажущейся небрежностью принес Оливию в пределы видимости наблюдателей и заметил (со скрытым восхищением) возрастающий интерес, который оживил его доселе суровых соседей. Его маленькая Оливия, с обычным сонным спокойствием, могла достичь успеха там, где он потерпел неудачу со своими хорошо продуманными замыслами. Октавиан принес ей большой желтый георгин, который она крепко сжала в руке и осмотрела доброжелательно и лениво, как можно наблюдать классический танец, исполняемый любителями на благотворительном концерте. Тогда он застенчиво обернулся к троице, взгромоздившейся на стену, и спросил подчеркнуто небрежно: - Вы любите цветы? Три торжественных кивка стали наградой за его усилия. - Какие вам больше всего нравятся? - спросил он; на этот раз голос выдал его скрытые намерения. - Разноцветные, вот там. Три маленькие ручки указали на далекие заросли душистого горошка. Как и все дети, они замечали то, что находилось дальше всего, но Октавиан тотчас же помчался исполнить их долгожданное пожелание. Он тянул и рвал цветы щедрой рукой, стараясь, чтобы все замеченные им оттенки были представлены в букете, который становился все больше. Потом он обернулся, и увидел, что длинная стена ровнее и пустыннее, чем когда-либо прежде, а на переднем плане нет никаких следов Оливии. Далеко внизу, на лугу, трое детей на полной скорости катили тележку по направлению к свинарникам; это была коляска Оливии, и Оливия сидела там, несколько смущенная и взволнованная непомерным темпом, который набрали ее похитители, но сохранившая, очевидно, свое неизменное самообладание. Октавиан на мгновение замер, наблюдая за перемещениями этой группы, а потом бросился в погоню, теряя на бегу только что сорванные цветы из букета, который он все еще сжимал в руках. Пока он бежал, дети достигли свинарника, и Октавиан прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть, как Оливию, удивленную, но не возражающую, затаскивают на крышу ближайшего строения. Свинарники были уже старыми, требующими ремонта, и хрупкие крыши, разумеется, не выдержали бы веса Октавиана, если бы он попытался последовать за дочерью и ее похитителями на новую территорию. - Что вы собираетесь с ней сделать? - выпалил он. Не было сомнений в их вредоносных намерениях - стоило только бросить взгляд на пылающие гневом юные лица. - Подвесить ее в цепях на медленном огне, - сказал один из мальчиков. Очевидно, они хорошо изучили английскую историю. - Бросим ее к свиньям, они разорвут ее, всю на кусочки... - заявил другой мальчик. Они, похоже, и библейскую историю знали. Последняя идея больше всего встревожила Октавиана, поскольку ее могли реализовать тотчас же; были случаи, когда свиньи пожирали младенцев. - Вы конечно, не станете так поступать с моей бедной маленькой Оливией? - взмолился он. - Вы убили нашего маленького кота, - прозвучало суровое напоминание. - Мне очень жаль, - сказал Октавиан, и если существует стандартная шкала измерения истинности, утверждение Октавиана, конечно, оценивалось на девять с лишним. - Нам тоже будет очень жаль, когда мы убьем Оливию, - сказала девочка, - но нам нельзя жалеть, пока мы не сделали этого. Непреклонная детская логика стояла, подобно нерушимой стене, преграждая путь неистовым мольбам Октавиана. Прежде чем он смог придумать какой-нибудь новый способ убеждения, его внимание было отвлечено новыми событиями. Оливия соскользнула с крыши и с мягким, тяжелым всплеском упала в болото навоза и разлагающейся соломы. Октавиан тотчас же попытался взобраться по стене свинарника, чтобы спасти ее, но сразу оказался в болоте, охватившем его ноги. Оливия, сначала удивленная внезапным падением, некоторое время оставалась вполне довольна близким контактом с липким элементом, который ее окружал. Но когда Оливия начала погружаться в свое слизистое ложе, в ней пробудилось чувство, что она не особенно счастлива, и она залилась плачем, отличающим в таких случаях обыкновенного милого ребенка. Октавиан сопротивлялся болоту, которое, казалось, освоило в совершенстве умение открывать путь во всех направлениях, не уступая при этом ни дюйма. Он видел, как его дочь медленно исчезает в сырой массе, как ее перепачканное лицо искажается страхом, слезами и удивлением; а в это время трое детей, устроившись на своей смотровой площадке, крыше свинарника, взирали вниз с холодной, безжалостной уверенностью трех парок, управляющихся с нитями. - Я не успею дотянуться до нее, - задыхаясь, произнес Октавиан. - Она утонет в навозе. Разве вы ей не поможете? - Никто не помог нашему коту, - последовало неизбежное напоминание. - Я сделаю все что угодно, чтобы доказать вам, как об этом жалею, - крикнул Октавиан, совершив еще один отчаянный прыжок, который приблизил его к цели на пару дюймов. - Вы будете стоять в белой простыне у могилы? - Да! - выкрикнул Октавиан. - И держать свечу? - И говорить: я жестокий зверь? Октавиан согласился и на эти предложения. - И долго, долго? - Полчаса, - сказал Октавиан. Когда он назвал срок, в голосе таилось смятение; разве не было немецкого короля, который каялся несколько дней и ночей в Святки, облаченный только в рубаху? К счастью, дети не были знакомы с немецкой историей, и полчаса им казались солидным и значительным сроком. - Хорошо, - прозвучало с тройной торжественностью с крыши, и мгновением позже к Октавиану была аккуратно продвинута короткая лестница; он, не теряя времени, прислонил ее к низкой крыше свинарника. Осторожно поднявшись по ее ступенькам, он сумел наклониться над болотом, отделявшим его от медленно тонувшей дочери, и вытянуть ее, как пробку, из влажных объятий. Несколькими минутами позже он уже выслушивал непрекращающиеся пронзительные заверения няни, что ее представления о грязи были до сих пор совершенно иными. Тем же самым вечером, когда сумерки сменились темнотой, Октавиан занял пост кающегося грешника под одиноким дубом; предварительно он разделся. Облаченный в длинную рубаху, которая в данном случае полностью соответствовала своему наименованию, он держал в одной руке зажженную свечу, а в другой часы, в которые, казалось, вселилась душа какого-то мертвеца. Коробок со спичками лежал у его ног, и туда приходилось тянуться довольно часто, когда свеча уступала дуновению ночного ветра и гасла. Дом вырисовывался поодаль мрачным силуэтом, но пока Октавиан добросовестно повторял формулу своего покаяния, он был уверен, что три пары торжествующих глаз наблюдают за его полночной вахтой. И на следующее утро его глазам предстало радостное зрелище: у подножия пустой стены лежал лист промокательной бумаги, на котором было написано: "Не зверь". ПРИЗРАЧНЫЙ ЗАВТРАК - Смитли-Даббы в Тауне, - сказал сэр Джеймс. - Я хочу, чтобы ты уделила им немного внимания. Пригласи их позавтракать в "Ритц" или еще куда-нибудь. - Я мало знаю Смитли-Даббов, но не хотела бы продолжать наше знакомство, - ответила леди Дракмэнтон. - Они всегда работают на нас во время выборов, - сказал ее муж. - Я не думаю, что они влияют на значительное число голосов, но у них есть дядя, который входит в один из моих комитетов, а другой дядя иногда выступает на некоторых наших митингах - впрочем, не особенно важных. Подобные люди заслуживают некоторых ответных усилий и нашего гостеприимства. - Ожидают их! - воскликнула леди Дракмэнтон. - Мисс Смитли-Дабб рассчитывают на большее; они почти что требуют этого. Они входят в мой клуб и бродят по фойе во время ланча, все три; при этом языки их высунуты, а в глазах что-то такое... Если я произнесу слово "завтрак", они тут же втолкнут меня в такси и крикнут водителю "Ритц" или "Дьедонне" прежде, чем я пойму, что происходит. - Все равно, думаю, ты должна пригласить их куда-нибудь, - упорствовал сэр Джеймс. - Я полагаю, что выражение гостеприимства Смитли-Даббам доведет принципы свободного питания до весьма печальных крайностей, - отметила леди Дракмэнтон. - Я развлекала Джонсов и Браунов, Снапхаймеров и Лубриковых и еще много кого - я даже имена перезабыла. Но не понимаю, с чего мне выносить общество мисс Смитли-Дабб в течение часа с лишним. Представь себе около шестидесяти минут нескончаемого бурчания и бормотания. Почему бы ТЕБЕ не заняться ими, Милли? - спросила она, с надеждой оборачиваясь к сестре. - Я с ними не знакома, - поспешно откликнулась Милли. - Тем лучше; ты можешь представиться моим именем. Люди говорят, мы настолько похожи, что они с трудом нас различают, а я беседовала с этими утомительными дамами два раза в жизни, на заседаниях комитета, и раскланивалась с ними в клубе. Любой из клубных мальчиков на побегушках на них тебе укажет; их всегда можно обнаружить болтающимися по холлу как раз перед ланчем. - Моя милая Бетти, но это же настоящий абсурд, - возразила Милли. - Я собиралась позавтракать кое с кем в "Карлтоне", а послезавтра уже уезжаю из города. - И когда у тебя назначен этот завтрак? - задумчиво поинтересовалась леди Дракмэнтон. - В два часа, - сказала Милли. - Хорошо, - ответила ее сестра. - Смитли-Даббы именно завтра и должны со мной встретиться. Это будет очень забавная трапеза. По крайней мере, я уж точно позабавлюсь. Последние две фразы она вслух не произнесла. Другие люди могли оценить ее представления о юморе далеко не всегда, а сэр Джеймс - и вовсе никогда. На следующий день леди Дракмэнтон произвела некоторые значительные изменения в своих обычных одеяниях. Она расчесала волосы на непривычный манер и надела шляпу, которая еще сильнее меняла ее облик. Добавив парочку менее значительных деталей, она в достаточной степени отступила от своего обычного светского лоска, чтобы возникло некоторое замешательство во время приветствий, которыми мисс Смитли-Дабб одаривали ее в холле клуба. Она, однако, ответила с готовностью, которая уничтожила все их сомнения. - Подойдет ли нам для завтрака "Карлтон"? - радостно поинтересовалась она. Ресторан удостоился восторженных отзывов от всех трех сестер. - Тогда поедем завтракать туда, не правда ли? - предложила она, и через несколько минут все усилия разума мисс Смитли-Дабб были направлены на пристальное изучение чудесного перечня мясных блюд и выбор вина подходящего года. - Вы собираетесь начинать с икры? Я начну, - призналась леди Дракмэнтон, и Смитли-Даббы начали с икры. Последующие блюда были выбраны с тем же самым честолюбием, и к тому времени, когда они добрались до дикой утки, завтрак уже стал довольно дорогим. Беседа не могла соперничать с блеском меню. Повторяющиеся ссылки гостей на местные политические условия и на предвыборные перспективы сэра Джеймса встречались неопределенными "ах?" и "неужели!" со стороны леди Дракмэнтон, которой следовало бы особенно интересоваться именно этим вопросом. - Я думаю, что закон о страховании, когда его чуть лучше поймут, частично утратит свою нынешнюю непопулярность, - рискнула Сесилия Смитли-Дабб. - В самом деле? Я не уверена. Боюсь, политика меня не очень интересует, - сказала леди Дракмэнтон. Три мисс Смитли-Дабб поставили на столик свои чашки с турецким кофе и уставились на собеседницу. Потом раздались их протестующие смешки. - Конечно, вы шутите, - сказали они. - Нисколько, - последовал удивительный ответ. - В этой ужасной старой политике я не могу понять, где голова и где хвост. Никогда не могла и никогда не хотела. Мне вполне хватает моих собственных дел, это уж точно. - Но, - воскликнула Аманда Смитли-Дабб, и вздох замешательства исказил ее голос, - мне говорили, что вы так серьезно выступали насчет закона о страховании на одном из наших вечеров. Теперь в удивлении замерла леди Дракмэнтон. - Знаете ли, - сказала она, испугано озираясь по сторонам, - происходят ужасные вещи. Я страдаю от полной потери памяти. Я даже не могу понять, кто я такая. Я помню, что где-то вас встретила, помню, что вы пригласили меня с вами позавтракать, а я приняла ваше любезное приглашение. Кроме этого - абсолютная пустота. Ужас с предельной остротой выразился на лицах ее спутниц. - Нет, ВЫ пригласили НАС позавтракать, - поспешно воскликнули они. Это казалось им куда более важным вопросом, чем проблема опознания личности. - О, нет, - сказала недавняя хозяйка, - ЭТО я хорошо помню. Вы настояли на моем приезде сюда, потому что кухня так хороша. Здесь должна с вами целиком и полностью согласиться. Это был прекрасный завтрак. Но вот что меня волнует - кто же я на самом деле? Есть у вас хоть малейшее понятие? - Вы леди Дракмэнтон, - хором воскликнули три сестры. - Нет, не смейтесь надо мной, - раздраженно ответила она. - Я прекрасно знаю, как она выглядит, и она нисколько на меня не похожа. И вот что странно: только вы ее упомянули, как она вошла в это самое помещение. Вот та леди в черном, с желтым пером на шляпе, она у самой двери. Смитли-Даббы глянули в указанном направлении, и беспокойство в их глазах переросло в подлинный ужас. Находившаяся поодаль леди, только что вошедшая в зал, оказалась гораздо больше похожа на жену их политического представителя, чем личность, сидевшая с ними за столом. - Кто же тогда ВЫ, если это - леди Дракмэнтон? - вопрошали они в паническом замешательстве. - Вот уж чего я не знаю, - последовал ответ, - и вы, кажется, знаете об этом немногим более моего. - Вы подошли к нам в клубе... - В каком клубе? - В "Новой Дидактике", на Кале-стрит. - "Новая Дидактика"! - воскликнула леди Дракмэнтон, как будто вновь увидела свет. - Спасибо вам огромное! Конечно, я теперь вспомнила, кто я такая. Я - Эллен Ниггл из Гильдии Поломоек. Клуб нанимает меня, чтобы являться время от времени и заниматься полировкой медных деталей. Вот почему я так хорошо знаю леди Дракмэнтон; она очень часто бывает в клубе. А вы - те леди, которые столь любезно пригласили меня позавтракать. Забавно, как это я все сразу позабыла. Непривычно хорошая еда и вино, должно быть, оказались слишком великолепны для меня; на мгновение у меня действительно вылетело из головы, кто я такая. Боже правый, - внезапно прервалась она, - уже десять минут третьего; я должна быть на полировке в Уайт-холле. Я должна мчаться как ошалевший кролик. Премного вам благодарна. Она оставила комнату с поспешностью, и впрямь наводящей на мысль об упомянутом животном, но ошалели как раз ее случайные доброжелательницы. Ресторан, казалось, волчком крутился вокруг них; и счет, когда он появился, нисколько не прибавил им самообладания. Они были почти в слезах, насколько это допустимо в час завтрака в действительно хорошем ресторане. Материально они вполне могли позволить себе роскошный завтрак из нескольких блюд, но их представления о развлечениях сильно менялись в зависимости от того, оказывали они гостеприимство или сами были гостьями. Прекрасно питаться за собственный счет - это, конечно, достойная сожаления расточительность, но, во всяком случае, они за свои деньги кое-что получали. Но втянуть в сети гостеприимства неведомую и классово чуждую Эллен Ниггл - это была катастрофа, на которую они не могли смотреть спокойно. Мисс Смиттли-Дабб так никогда и не оправились окончательно от своих ужасных переживаний. Им пришлось оставить политику и заняться благотворительностью. БУТЕРБРОД - Ставки на Болтливого Скворца и Оукхилла снова упали, - сказал Берти ван Тан, отбрасывая утреннюю газету на стол. - Значит, Детский Чай фактически стал фаворитом, - откликнулся Одо Финсберри. "Nursery Tea and Pipeclay are at the top of the betting at present," said Bertie, "but that French horse, Le Five O'Clock, seems to be fancied as much as anything. Then there is Whitebait, and the Polish horse with a name like some one trying to stifle a sneeze in church; they both seem to have a lot of support." - Детский Чай и Белая Глина сейчас наверху, - ответил Берти, - но эта французская лошадь, Ле Файф-о-клок, кажется, тоже кое-что собой представляет. Еще там есть Снеток и польская лошадь с таким именем, как будто кто-то подавился, пытаясь не чихнуть в церкви; у них, кажется, немало сторонников. - Это - самое таинственное дерби за много лет, - сказал Одо. - Просто не имеет смысла пытаться выбирать победителя на основании формы, - заявил Берти. - Нужно доверять только удаче и вдохновению. - Вопрос в том - доверять ли своему вдохновению или чьему-то чужому. "Спортинг Сванк" уверяет, что Граф Палатин победит, а Ле Файф-о-клок займет призовое место. - Граф Палатин - вот еще одно дополнение к нашему списку вероятностей. - Доброе утро, Сэр Лалворт; нет ли у вас случайно мыслей насчет Дерби? - Я обычно не слишком-то интересуюсь скачками, - сказал только что прибывший сэр Лалворт, - но мне всегда нравилось делать ставки на Дерби. В этом году, признаюсь, довольно трудно выбрать что-нибудь верное. Что вы думаете о Снежной Буре? - Снежная Буря? - выдавил Одо со вздохом. - Там есть и другие. Конечно, у Снежной Бури нет ни единого шанса? - Племянник моей квартирной хозяйки, кузнец, работающий с подковами в конном отделении Бригады Церковных Служек, и большой специалист по части лошадей, ожидает, что эта лошадь будет среди первых трех. - Племянники квартирных хозяек - неисправимые оптимисты, - сказал Берти. - Это своего рода естественная реакция на профессиональный пессимизм их тетушек. - Мы, кажется, недалеко ушли в наших поисках вероятного победителя, - заметила госпожа Дюкло. - Чем больше я слушаю вас, экспертов, тем больше запутываюсь. - Конечно, очень легко обвинять нас, - ответил Берти хозяйке дома. - Вы-то сами не придумали ничего особо оригинального". - Моя оригинальность состояла в том, чтобы пригласить вас на неделю Дерби, - парировала госпожа Дюкло. - Я думала, что вы вместе с Одо могли бы пролить какой-то свет на текущие сложности. Дальнейшие взаимные обвинения прекратились с прибытием Лолы Певенси, которая вплыла в комнату с грациозными извинениями. - Как жаль, что я опоздала, - заключила она, проделав скорую инвентаризацию остатков завтрака. - Хорошо ли вы почивали? - спросила хозяйка, выражая небрежную заботу. - Прекрасно, спасибо, - сказала Лола. - Мне приснился весьма замечательный сон. Вздох, выражавший общую скуку, разнесся над столом. Чужие сны обычно так же интересуют общественность, как чужие сады, цыплята или дети. - Мне снился сон про победителя Дерби, - сказала Лола. Произошла мгновенная реакция, появились внимание и интерес. - Скажите, что же вам приснилось! - зазвучал нестройный хор. - Самое замечательное состоит в том, что я видела один и тот же сон две ночи подряд, - сказала Лола, наконец сделавшая свой выбор среди столовых соблазнов. - Именно поэтому я думаю, что о нем стоит упомянуть. Вы знаете, когда мне что-то снится две или три ночи, это всегда что-то значит; у меня есть особый дар. Например, мне когда-то снилось три раза, что крылатый лев летел по небу, одно из его крыльев надломилось и он рухнул на землю с грохотом; и вскорости в Венеции случилось падение Кампаниле. Крылатый лев - символ Венеции, знаете ли, - добавила она для просвещения тех, кто мог быть несведущ в итальянской геральдике. - Потом, - продолжила она, - как раз перед убийством короля и королевы Сербии, мне снился яркий сон о двух коронованных фигурах, идущих на бойню по берегу огромной реки, которую я приняла за Дунай; и только на днях... - Скажите, что же вам приснилось про Дерби, - нетерпеливо прервал Одо. - Что ж, я видела конец гонки так же ясно, как вижу вас; и одна лошадь легко победила, идя почти что легким галопом, и все крикнули: "Бутерброд побеждает! Добрый старый Бутерброд!" Я отчетливо слышала имя, и тот же сон повторился на следующую ночь. - Бутерброд, сказала госпожа Дюкло. - Что ж, на какую лошадь это может указывать? Ну конечно; Детский Чай! Она огляделась по сторонам с торжествующей улыбкой счастливого первооткрывателя. - Как насчет Ле Файф-о-клока? - вставил сэр Лалворт. - Это прекрасно подойдет к любой из них, - сказал Одо. - Вы можете вспомнить какие-то детали? Цвета жокея? Это могло бы помочь нам. - Я, кажется, помню лимонно-желтый блеск его рукавов или кепи, но я не уверена, - сказала Лола после некоторого размышления. - В этой гонке ни у кого нет лимонной куртки или кепи, - сказал Берти, осмотрев список участников заезда. - Можете вы припомнить какие-то внешние приметы лошади? Если животное было широким в кости, этот бутерброд символизировал Детский Чай; если худощавым - это, конечно, Ле Файф-о-клок. - Это звучит весьма разумно, - сказала госпожа Дюкло. - Подумайте, дорогая Лола, была ли лошадь в вашем сне худой или упитанной. - Ни того, ни другого не помню, - ответила Лола. - Легко ли заметить такие детали в волнении финиша. - Но это было символическое животное, - вмешался сэр Лалворт. - Если оно должно было символизировать толстый или тонкий бутерброд, конечно, оно должно быть либо огромным и упитанным, как ломовая лошадь, либо тонким и изящным, как геральдический леопард. - Боюсь, вы - очень небрежный сновидец, - сказал Берти обиженно. - Конечно, во время сна я думала, что присутствую при подлинной гонке, а не при ее символизации, - ответила Лола, - иначе я постаралась бы заметить все полезные детали. - Дерби не начнется до завтра, - сказала госпожа Дюкло, - а вы полагаете, что вероятно, увидите тот же сон снова нынешней ночью. Если так, вы сможете обратить особое внимание на все детали внешности животного. - Я боюсь, что вообще не усну нынче ночью, - патетически изрекла Лола. - Каждую пятую ночь я мучаюсь бессонницей, а эта - как раз пятая. - Это меня сильнее всего пугает, - заявил Берти. - Конечно, мы можем поставить на обеих лошадей, но было бы куда лучше вложить все наши деньги в победителя. Разве вы не можете принять снотворное или что-то в этом роде? - Некоторые рекомендуют дубовые листья, вымоченные в теплой воде и разложенные под кроватью, - высказалась госпожа Дюкло. - Стакан бенедиктина с каплей одеколона... - засвидетельствовал сэр Лалворт. - Я испробовала все известные средства, - с достоинством ответила Лола, "я страдаю от бессонницы уже много лет. - Но теперь от вашей бессонницы страдаем мы, - сказал Одо надувшись. - Мне в особенности хочется сорвать большой куш на этой гонке. - Меня бессонница тоже не радует, - прервала его Лола. - Будем надеяться на лучшее, - успокоительно сказала госпожа Дюкло. - Вдруг сегодня будет исключение из правила пятой ночи. Но когда настало время завтрака, Лола поведала о прошедшей впустую ночи, не прерываемой никакими видениями: - Не думаю, что и на десять минут сомкнула глаза; и конечно, никаких снов. - Мне так жаль, прежде всего вас, да и нас - тоже, - сказала хозяйка дома. - Вы не думаете, что могли бы слегка вздремнуть после завтрака? Вам стало бы получше - и вы МОГЛИ БЫ кое-что увидеть во сне. У нас осталось бы еще время, чтобы сделать ставки. - Я попытаюсь, если вы пожелаете, - сказала Лола. - Это звучит по-детски, как будто маленького ребенка с позором отсылают в кровать. - Я приду и буду читать вам энциклопедию "Британника", если вы полагаете, что это поможет вам уснуть поскорее, - любезно сказал Берти. Дождь был слишком силен, чтобы можно было развлекаться на открытом воздухе, и все собравшиеся в течение двух часов страдали от абсолютной тишины, которую следовало сохранять по всем дому, чтобы увеличить шансы Лолы на сновидения. Даже щелканье бильярдных шаров считалось отвлекающим фактором, канареек отнесли в садовый домик, а часы с кукушкой прикрыли несколькими ковриками. На дверях по предложению Берти была вывешена надпись "Пожалуйста, не стучите и не звоните", гости и слуги переговаривались трагическим шепотом, как будто в дом вошла болезнь или смерть. Все эти предосторожности не принесли пользы: беспокойная ночь Лолы сменилась бессонным утром, и ставки гостей поровну разделились между Детским Чаем и французской лошадью. - Так печально, что пришлось разделить ставки, - произнесла госпожа Дюкло, когда ее гости собрались в зале днем, ожидая результатов заезда. - Я старалась для вас, - сказала Лола, чувствуя, что она не получает должной благодарности, - я сказала вам, что видела во сне, как коричневая лошадь по имени Бутерброд с легкостью опередила всех остальных. - Как? - вскричал Берти, подскочив на месте. - Коричневая лошадь! Несчастная женщина, вы никогда не говорили, что эта лошадь - коричневая. - Разве? - заколебалась Лола. - Я думала, что сказала вам: это была коричневая лошадь. Она определенно была коричневой в обоих снах. Но я не вижу, что можно поделать с этим цветом. Детский Чай и Ле Файф-о-клок - каштанового цвета. - Милосердные Небеса! Коричневый бутерброд с оттенком лимона - это о чем-нибудь напоминает вам? - бушевал Берти. Медленный, общий стон звучал отовсюду, пока значение его слов достигало разума слушателей. Во второй раз за этот день Лола удалялась в свою комнату; она не могла вынести взоров упрека, направленных на нее отовсюду, когда Снеток был объявлен победителем при подходящей ставке четырнадцать к одному. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ Алисия Дебченс сидела в углу пустого железнодорожного вагона, внешне - более или менее непринужденно, внутренне - с некоторым трепетом. Она решилась на приключение, не столь уж незначительное в сравнении с привычным уединением и покоем ее прошлой жизни. В возрасте двадцати восьми лет, оглядываясь назад, она не видела никаких событий, кроме повседневного круга ее существования в доме тетушки в Вебблхинтоне, деревеньке, удаленной на четыре с половиной мили от провинциального города и на четверть столетия от современности. Их соседи были стары и немногочисленны, они не были склонны к общению, но полезны, вежливы и полны сочувствия во время болезни. Обычные газеты были редкостью; те, которые Алетия видела регулярно, были посвящены исключительно религии или домашней птице, и мир политики был нее незримым и неизведанным. Все ее идеи о жизни вообще были приобретены из популярных респектабельных романов, и изменены или усилены теми знаниями, которые предоставили в ее распоряжение тетя, священник и домоправительница тети. И теперь, на двадцать девятом году жизни, смерть тети хорошо ее обеспечила в финансовом отношении, но лишила родственников, семьи и человеческих отношений. У нее было несколько кузин и кузенов, которые писали ей дружеские, хотя и редкие письма. Но поскольку они постоянно проживали на острове Цейлон, о местоположении которого Алетия имела смутное представление, исключая содержащуюся в гимне миссионеров гарантию, что человеческий элемент там мерзок, то кузены не могли быть ей полезны. У нее были и другие кузены, более далекие в человеческом отношении, но не столь уж географически удаленные, учитывая, что они обитали где-то в центральных графствах. Она с трудом могла вспомнить, когда с ними встречалась, но один или два раза за последние три-четыре года они выражали вежливое пожелание, что она должна нанести им визит; они, вероятно, не особенно расстроились из-за того, что нездоровье тети помешало Алетии принять все их приглашения. Выражение сочувствия, которое было получено в связи со смертью тети, содержало неопределенную надежду, что Алетия в ближайшем будущем найдет время, чтобы провести несколько дней с кузенами. И после многих размышлений и продолжительных колебаний она написала, что хотела бы приехать в гости в определенное время несколько недель спустя. Семейство, как она с облегчением узнала, было невелико; две дочери вышли замуж и жили где-то далеко, в доме обитали только старая миссис Блудвард и ее сын Роберт. Мисси Блудвард была, судя по всему, инвалидом, а Роберт - молодым человеком, который кончил курс в Оксфорде и входил в парламент. Далее этого знания Алетии не простирались; ее воображение, основанное на ее обширном знании людей, встравшихся в романах, должно было заполнить пробелы. Мать было нетрудно вообразить; либо она окажется сверх-любезной старой леди, переносящей свою болезнь с безропотной силой духа и находящей доброе слово для мальчика садовника и солнечную улыбку для случайного посетителя, либо она будет холодной и злой, глаза ее будут вворачиваться в посетителя, как два буравчика, а сама миссис Блудвард будет безгранично преклоняться перед своим сыном. Воображение Алетии склоняло ее к последнему предположению. Роберт представлял больше проблем. Существовали три основных типа мужественности, которые следовало учитывать в разработке классификации; был Хьюго, сильный, добрый и красивый, редкий тип, не очень часто встречающийся; был сэр Джаспер, до крайности мерзкий и абсолютно недобросовестный, и был Невил, в душе совсем не плохой, но слабохарактерный и обычно требующий постоянных усилий двух хороших женщин, предохраняющих его от окончательного падения. Вероятнее всего, сочла Алетия, Роберт принадлежит к последней категории, так что она определенно сможет насладиться дружбой одной или двух превосходных женщин, а еще сможет получить представление о нежелательных авантюристках или столкнется лицом к лицу с опрометчивыми, ищущими развлечений замужними женщинами. Это была в целом захватывающая перспектива - столь внезапное погружение в неизведанный мир неизвестных людей; и Алетия очень сожалела, что не может взять с собой священника. Она не была, однако, богата или достаточно знатна, чтобы путешествовать со священником, как всегда делала маркиза Мойстонкли в только что прочитанном романе. Так что Алетии пришлось признать, что данный вариант просто невозможен. Поезд, который нес Алетию к месту назначения, был местным, с ярко выраженной привычкой останавливаться на каждой станции. На большинстве станций никто, казалось, не собирался садиться на поезд или покидать его, но на одной платформе обнаружилось несколько торговцев, и два человека, фермеры или мелкие торговцы рогатым скотом, сели в вагон Алетии. Очевидно, они только что закончили торговлю, и их беседа сводилась к быстрому обмену короткими дружественными вопросами о здоровье, семьях, деньгах и прочем, да еще к ворчливым замечаниям о погоде. Внезапно, однако, их разговор принял драматически интересный оборот, и Алетия прислушалась с наивным вниманием. - Что вы думаете о мистере Роберте Блудварде, а? В его вопросе прозвучали презрительные нотки. - Роберт Блудвард? Настоящая дрянь, вот он кто. Ему должно быть стыдно смотреть в лицо порядочным людям. Послать его в Парламент, чтобы представлять нас - надо же! Он отберет у бедного человека последний шиллинг, это точно. - Да, отберет. Наврать с три короба, чтобы заполучить наши голоса - это все, на что он способен. Будь он неладен! Ты видел, что "Аргус" ему устроил на этой неделе. Подходяще тяпнул, скажу я тебе. И после этого они продолжали свои обвинения. Не было ни малейшего сомнения, что говорили они как раз о кузене Алетии, к которому она направлялась в гости; намек на выдвижение в Парламент это подтверждал. Что же мог сделать Роберт Блудвард, каким он мог быть человеком, если люди говорили о нем с таким очевидным осуждением? - Его вчера ошикали в Шолфорде, - заявил один из собеседников. Ошикали! Как до этого дошло? Было нечто драматичное, почти библейское в образе соседей и знакомых Роберта Блудварда, с презрением шикающих на него. Алетия вспомнила, что лорд Хервард Странглат был ошикан в восьмой главе "Маттерби Тауэрс", во время веслианского базара, потому что его подозревали (несправедливо, как это выяснилось впоследствии) в том, что он до смерти забил немецкую гувернантку. И в "Зараженной гинее" Ропер Сквендерби был по заслугам ошикан на собрании Жокейского клуба за то, что вручил конкуренту поддельную телеграмму, содержащую ложные вести о смерти его матери, как раз перед началом важной гонки, таким образом добиваясь снятия лошади его конкурента. Спокойные англосаксы не выказывали открыто своих чувств без некой сильной неотразимой причины. Какое же злодейство сотворил Роберт Блудвард? Поезд остановился на другой маленькой станции, и два человека вышли. Один из них забыл в вагоне номер "Аргуса", местной газеты, на которую он ссылался. Алетия бросилась на этот листок, ожидая обнаружить внутри культурное литературное выражение того осуждения, которое эти грубые поселяне выразили домашним, честным образом. Ей не пришлось долго искать. "Мистер Роберт Блудвард, бахвал" - так называлась одна из основных статей в газете. Алетия в точности не знала, кто такой бахвал, вероятно, это слово указывало на некую отвратительную форму жестокости; но уже из нескольких первых предложений статьи она узнала достаточно: ее кузен Роберт, человек, в доме которого она собиралась остановиться, был недобросовестным, беспринципным субъектом, с низким коэффициентом интеллекта, но с сильно развитой хитростью; он и его партнеры были ответственны за всю нищету, болезни, бедствия и невежество, в которых погрязла страна; никогда, разве что в одном-двух обвинительных псалмах, которые она всегда считала написанными в духе преувеличенной восточной образности, Алисия не сталкивалась с такими обвинениями в адрес человека. И этот монстр собирался встретить ее на Деррелтон-стейшн всего через несколько минут. Она тотчас его узнает; у него будут темные густые брови, быстрый, скрытный взгляд, глумливая, порочная улыбка, которая всегда характеризовала сэров джасперов в этом мире. Должно быть, бежать уже слишком поздно; она должна собрать все силы, чтобы встретить его с показным спокойствием. Для нее было значительным потрясением, когда Роберт оказался симпатичным юношей с длинным носом, веселым взглядом и почти что школьными манерами. "Змея в оперении утенка" - таков был ее комментарий; милосердный случай открыл ей истинный облик кузена. Когда они уезжали со станции, какой-то взъерошенный человек, явно представитель рабочего класса, взмахнул шляпой в дружественном приветствии. "Удачи Вам, мистер Блудвард", крикнул он, "вы взойдете на вершину! Мы свернем шею старику Чобхэму". - Кто этот человек? - тут же спросила Алетия. - О, один из моих сторонников, - рассмеялся Роберт, - немного браконьер и немного бездельник, но он на верном пути. Так что вот каковы союзники, которых подобрал себе Роберт Блудвард, мелькнуло в голове Алетии. - Кто этот старый Чобхэм, про которого он говорил? - спросила гостья. - Сэр Джон Чобхэм, человек, который противостоит мне, - ответил Роберт. - Вот его дом - там, справа, среди деревьев. Значит, все-таки был настоящий человек, возможно, истинный Хьюго по характеру, который решился и бросил вызов злодею в его низменных замыслах, и был трусливый заговор, цель которого - сломать герою шею! Возможно, попытка будет предпринята в течение ближайших часов. Его, конечно, следовало, предупредить. Алетия вспомнила, как в "Найтшейд Корт" леди Сильвия Брумгейт притворилась, что лошадь принесла ее к входной двери находившегося в опасности магната, и прошептала ему на ухо предупреждение, которое спасло его от ужасного убийства. Она задумалась, есть ли в стойле спокойный пони, на котором ей позволили бы выехать одной. Возможно, за ней будут наблюдать. Роберт погонится за ней и перехватит ее уздечку, как только она завернет в ворота сэра Джона. Группа людей, мимо которых они проехали по тихой улочке, одарила их не очень дружественными взглядами, и Алетии показалось, что она слышит скрытое шикание; мгновением позже они натолкнулись на мальчика-курьера, ехавшего на велосипеде. У него было открытое лицо, аккуратно причесанные волосы и опрятная одежда, что указывало на наличие чистой совести и чудесной матери. Он глянул прямо на пассажиров автомобиля, и, после того как они проехали, запел ясным, ребяческим голосом: "Мы подвесим Бобби Блудварда на кислой яблоне". Роберт громко рассмеялся. Именно так он выражал презрение и осуждение своим братьям-людям. Он подталкивал их к отчаянию своей бесстыдной развращенностью, пока они не заговаривали в открытую о суровой смертной каре, и тогда он смеялся. Госпожа Блудвард, оказалось, была именно того типа, который Алетия и представляла себе: тонкогубая, с холодными глазами, очевидно, посвятившая себя недостойному сыну. От нее нельзя было ожидать никакой помощи. Алетия той ночью заперла дверь и завалила ее таким количеством мебели, что у горничной возникли немалые трудности, когда она принесла утренний чай. После завтрака Алетия, под предлогом прогулки к отдаленному розарию, помчалась в деревню, которую они миновали прошлым вечером. Она вспомнила, что Роберт указал ей на общественный читальный зал, и здесь она считала возможным встретить сэра Джона Чобхама или кого-то, кто хорошо его знает и передаст ему сообщение. Комната была пуста, когда она вошла, "График" двенадцатидневной давности, еще более древний "Панч" и несколько местных газет лежали на центральном столе; другие столы были заняты главным образом шахматными и шашечными досками и деревянными коробками с шахматными фигурами и домино. Она уныло взяла одну из газет, "Страж", и просмотрела содержание. Внезапно она начала читать, затаив дыхание, полная внимания, крупно набранную статью, озаглавленную "Немного о сэре Джоне Чобхэме". Румянец увял на ее щеках, страх и отчаяние воцарились в глазах. Никогда, ни в каком романе, который она читала, беззащитная молодая женщина не попадала в подобную ситуацию. Сэр Джон, Хьюго ее мечты, был еще более развращен и ужасен, чем Роберт Блудвард. Он был грязен, скрытен, черств и безразличен к интересам страны, лжив; этот человек никогда не держал слова и нес ответственность, вместе с подельниками, за большую часть бедности, нищеты, преступлений и национальных катастроф, которыми была сокрушена страна. Он также был кандидатом в Парламент, и поскольку в этом конкретном округе было только одно место, становилось очевидным, что успех или Роберта, или сэра Джона будет суровым испытанием для амбиций другой стороны. Отсюда, без сомнения, конкуренция и вражда между этими двумя родственными душами. Один стремился подстроить убийство своего врага, другой пытался призвать своих сторонников к акту "линчевания". Все это для того, чтобы состоялись безальтернативные выборы, чтобы один из кандидатов мог войти в парламент со сладким красноречием на устах и кровью на сердце. Неужели люди и впрямь настолько отвратительны? - Я должна тотчас же вернуться в Вебблхинтон, - проинформировала Алетия свою удивленную хозяйку во время завтрака. -Я получила телеграмму. Подруга очень серьезно больна, и за мной послали. Ужасная необходимость - изобретать такую ложь, но еще более ужасна необходимость проводить еще одну ночь под этой крышей. Алетия теперь читает романы с еще большим вниманием, чем прежде. Она побывала в мире за пределами Вебблхинтона, в мире, где без конца разыгрываются великие драмы греха и подлости. Она вернулась оттуда невредимой, но что могло бы случиться, если б она ушла, ничего не подозревая, чтобы посетить сэра Джона Чобхэма и предупредить его об опасности? Какой ужас! Она была спасена бесстрашной откровенностью местной печати. ПЕРЕПЕЛИНОЕ СЕМЯ - Перспективы не благоприятны для нас, мелких бизнесменов, - сказал мистер Скаррик художнику и сестре художника, которые заняли комнаты над его бакалейным магазинчиком в пригороде. - Эти крупные предприятия предлагают покупателям все виды соблазнов, а мы не можем позволить себе как-нибудь им подражать, даже в малом масштабе - читальные залы, игровые комнаты, граммофоны и Бог знает что еще. Нынче люди не пожелают купить полфунта сахара, если они не смогут послушать Гарри Лаудера и узнать самые свежие результаты австралийского первенства по крикету. При широком рождественском ассортименте, который сейчас у нас, следовало бы держать полдюжины помощников, но сейчас всем занимается только мой племянник Джимми, да я сам. У нас были бы прекрасные продажи, если б я мог удержать клиентов еще на несколько недель, но на это нет ни единого шанса - ну, разве что дорогу до Лондона завалит снегом. У меня была своего рода идея насчет очаровательной мисс Лаффкомб, которая могла бы днем выступать с декламациями; она произвела прекрасное впечатление на вечере в почтовом отделении, читая "Решение Маленькой Беатрис". - Это вряд ли поможет сделать ваш магазин фешенебельным торговым центром, который я не могу себе представить, - сказал художник, явственно вздрогнув. - Если бы я пытался сделать выбор между достоинствами карлсбадских слив и сладкого риса в качестве зимнего десерта, меня это привело бы в бешенство. Течение моих мыслей прервалось бы и я погрузился бы в решение запутанного вопроса - быть маленькой Беатрис Ангелом Света или девочкой-бойскаутом. Нет, - продолжил он, - желание выбросить кое-что на ветер - это главная страсть женщин-покупательниц, но вы не можете позволить себе этому эффективно потворствовать. Почему бы не обратиться к другому инстинкту; к тому, который повелевает не только покупательницами, но и покупателями - фактически, всей человеческой расой? - Что это за инстинкт, сэр? - спросил бакалейщик. * * * Миссис Грейс и мисс Фриттен не успели на рейс в 2.18 до Сити, а поскольку другого поезда до 3.12 не было, они решили, что могут сделать свои покупки и в бакалее Скаррика. Это будет не столь сенсационно, согласились они, но это все равно будет шоппинг. На несколько минут они полностью ушли в себя, такова уж природа покупателей, но в то время, как они обсуждали соответствующие достоинства и недостатки двух конкурирующих марок пасты из анчоусов, они были поражены заказом, сделанным у прилавка: шесть гранатов и пачка перепелиного семени. Ни тот, ни другой товар не пользовался спросом в окрестностях. Столь же необычен был внешний облик клиента; приблизительно шестнадцати лет, с темной оливковой кожей, большими темноватыми глазами, и тонкими, иссиня-черными волосами, он мог бы послужить прекрасной моделью художнику. Фактически он и был моделью. Битая медная миска, в которую он складывал свои покупки, была в пригородной цивилизации определенно самой удивительной разновидностью сумки или корзины для покупок, которую когда-либо видели его собратья-покупатели. Он бросил золотую монету, очевидно, какую-то экзотическую валюту, на прилавок, и казалось, не собирался дожидаться сдачи. - За вино и фиги вчера не заплатили, - сказал он. - Оставьте то, что сверху, в счет наших будущих закупок. - Очень странно выглядит этот мальчик... - вопросительно заметила миссис Грейс бакалейщику, как только его клиент ушел. - Иностранец, я полагаю, - ответил мистер Скаррик с краткостью, которая решительно отличалась от его обычной манеры общаться с покупателями. - Я желаю полтора фунта лучшего кофе, который у вас есть, - изрек властный голос несколько мгновений спустя. Говорящий оказался высоким, внушительно выглядящим мужчиной весьма диковинного облика; среди всего прочего выделялась длинная черная борода, которая была бы более уместна в древней Ассирии, а не в современном лондонском пригороде. - Темнолицый мальчик покупал здесь гранаты? - внезапно спросил он, когда ему отвешивали кофе. Обе леди почти подскочили на месте, когда услышали, что бакалейщик, не моргнув глазом, ответил отрицательно. - У нас есть несколько гранатов в запасе, - продолжал он, - но на них совсем нет спроса. - Мой слуга заберет кофе, как обычно, - сказал покупатель, извлекая монету из чудесного кошелька с металлической отделкой. Как будто вспомнив о чем-то необходимом, он выпалил: - Может быть, у вас найдется перепелиное семя? - Нет, - сказал бакалейщик, не колеблясь, - мы им не торгуем. - Что он будет отрицать дальше? - спросила миссис Грейс, чуть дыша. Ей не стало лучше, когда она вспомнила, что мистер Скаррик совсем недавно председательствовал