Саки (Гектор Хью Манро). Животное, чересчур животное --------------------------------------------------------------- © BEASTS AND SUPER-BEASTS -- H. H. MUNRO ("SAKI") © Александр Сорочан (bvelvet@rambler.ru), перевод, 2006 --------------------------------------------------------------- СОДЕРЖАНИЕ ВОЛЧИЦА СОКРОВИЩА САМАЯ СТРАШНАЯ ЗАБАСТОВКА ВО ИМЯ РЕАЛИЗМА КУЗИНА ТЕРЕЗА КАК В ЯРКАНДЕ ПИР НЕМЕЗИДЫ МЕЧТАТЕЛЬ ЗАПРЕТНЫЕ КАНЮКИ СТАВКА МЕСТО ДЛЯ ВОЛА ГЕНИЙ САМОЗАЩИТЫ ЛОСЬ ДОЛОЙ ПОЗДРАВЛЕНИЯ! ИМЕНИНЫ ФИЛАНТРОПИЯ И СЧАСТЛИВЫЙ КОТ НА ПРОБУ От переводчика Верный данному слову, представляю вниманию читателей тексты из сборника Саки 1914 года. На русском эти рассказы ранее не публиковались, насколько мне известно; остальные произведения из этой книги выходили в переводах И. Богданова. Стиль книги - все тот же; злая насмешка скрывает глубоко трагическое восприятие окружающего мира. Кажется, среди этих рассказов нет шедевров, подобных "Открытому окну" или "Эсме". Однако все они принадлежат - в подлиннике, разумеется - к золотому фонду англоязычной новеллистики. Лапидарность стиля Саки я в очередной раз попытался передать доступными мне средствами. Впрочем, некоторые рассказы (например, "Филантропия и счастливый кот") организованы посложнее. Увы, почти нет здесь рассказов о детях - их я считаю лучшими у Саки. "Мечтатель" очень хорош, но он - немного о другом. Впрочем, Гектор Хью Манро не умел писать плохо. Надеюсь, мои усилия послужат хоть сколько-нибудь близкому знакомству наших читателей с этим гением. Сейчас продолжаю работу над переводом редких рассказов, не входивших в сборники Саки. Далее - "Хроники Кловиса" и романы. По-прежнему нет у меня текстов "Алисы в Вестминстере" и "Квадратного лица". Буду признателен за помощь... Приятно чтения. Александр Сорочан (bvelvet@rambler.ru). ВОЛЧИЦА Леонард Билситер принадлежал к числу людей, которые не находили и не хотели искать в этом мире привлекательное и интересное, компенсируя это "невидимым миром" своего собственного опыта, воображения -- или изобретения. Дети успешно справляются с такими вещами, но дети довольствуются тем, что верят сами, не опошляя ситуацию и не пытаясь обратить в свою веру других людей. Убеждения Леонарда Билситера были адресованы "немногим", то есть всем, кто мог его услышать. Его развлечения с невидимым миром не выходили бы за пределы всем известного, банального поведения провидца из гостиной, если б нелепая случайность не повысила его акции на рынке мистических знаний. В компании с другом, интересовавшимся горнодобывающей промышленностью Урала, он совершил поездку по Восточной Европе в тот момент, когда крупнейшая российская железнодорожная забастовка из угрозы обратилась в реальность; ее начало застало путешественника в дороге домой, где-то по ту сторону Перми; и во время двухдневного ожидания на придорожной станции, когда движение временно приостановили, Леонард Билситер встретился с продавцом металлоизделий, который с пользой разгонял скуку долгой стоянки, знакомя своих английских попутчиков с обрывками народного творчества, которые он услышал от транс-байкальских торговцев и аборигенов. Леонард возвратился в родные края, многословно повествуя о российской забастовке, но ограничиваясь намеками на какие-то темные тайны, которые он скрывал под звучным титулом "Сибирской магии". Эта скрытность постепенно исчезла через неделю-другую по причине полного отсутствия любопытства, и Леонард начал делать более детальные намеки на огромные возможности, которые эта новая таинственная сила, выражаясь его словами, даровала немногим посвященным, постигшим способы овладения ею. Его тетя, Сесилия Хупс, которая, вероятно, любила сенсации гораздо сильнее, чем правду, сделала ему такую эффектную рекламу, какой мог пожелать любой волшебник, после того, как Леонард прямо у нее на глазах воплотил растительную сущность в деревянного голубя. История, выражавшая могущество сверхъестественных сил, сильно обесценилась в некоторых кругах из-за того отношения, которое установилось к силе воображения самой госпожи Хупс. Однако, как бы ни расходились мнения по поводу статуса Леонарда, чудотворца или шарлатана, он, разумеется, прибыл на вечеринку к Мэри Хэмптон с репутацией мастера в той или иной из этих двух специальностей; и он не собирался избегать известности, которая могла бы выпасть на его долю. Эзотерические способности и необычайные силы постоянно фигурировали во всех беседах, в которые ввязывались он или его тетушка, а его собственные действия, прошлые и будущие, становились предлогом для таинственных намеков и темных признаний. - Я хочу, чтобы вы превратили меня в волка, мистер Билситер, - сказала хозяйка дома за завтраком в день после его прибытия. - Моя дорогая Мэри, - заметил полковник Хэмптон, - я никогда не подозревал, что у твои желания простираются в этом направлении. - В волчицу, разумеется, - добавила миссис Хэмптон. - Было бы слишком сложно изменить и пол, и биологический вид в одно мгновение. - Я не думаю, что по этому поводу можно шутить, - сказал Леонард. - Я не шучу, я совершенно серьезна, ручаюсь. Только не делайте этого сегодня; у нас всего восемь хороших игроков в бридж, и это разрушило бы одну из партий. Завтра у нас будет вечеринка побольше. Завтра вечером, после обеда... - При нашем нынешнем несовершенном понимании этих скрытых сил, думаю, следует приближаться к ним скорее с почтением, чем с насмешкой, - заметил Леонард с такой серьезностью, что его собеседники тут же сменили тему. Кловис Сангрэйл сохранял необычное молчание, пока все обсуждали возможности "Сибирской магии". После завтрака он отвел в сторону лорда Пабхэма; когда они оказались в сравнительном уединении бильярдной, Кловис задал необычный вопрос: - Есть ли в вашем собрании диких животных такая штука, как волчица? Волчица с умеренно хорошим характером? Лорд Пабхэм задумался: - Есть Луиза, - сказал он, - вполне подходящий образец лесной волчицы. Я получил ее два года назад в обмен на нескольких арктических лис. Большей частью мои животные становятся почти ручными прежде, чем пробудут у меня сколько-нибудь долгий срок; думаю, можно сказать так: у Луизы настолько ангельский характер, насколько может быть у волчицы. А почему вы спрашиваете об этом? - Я подумал, не одолжите ли вы ее мне на следующую ночь, - сказал Кловис с такой небрежностью, будто собирался позаимствовать булавку или теннисную ракетку. - На следующую ночь? - Да, волки - ночные животные, так что поздний час не будет ей помехой, - продолжил Кловис с таким видом, будто принял во внимание все возможные детали. - Один из ваших людей мог бы привезти ее из Пабхем-парк после наступления сумерек; с минимальной помощью он сможет контрабандой доставить ее в оранжерею в тот самый момент, когда Мэри Хэмптон будет совершать скромную прогулку. С минуту лорд Пабхем взирал на Кловиса в извинительном замешательстве; потом его лицо покрылось от смеха сетью морщинок. - О, это ваша игра, не так ли? Вы собираетесь сотворить немного Сибирской магии для самого себя. А миссис Хэмптон тоже участвует в заговоре? - Мэри готова согласиться со мной, если вы гарантируете спокойный нрав Луизы. - Я ручаюсь за Луизу, - изрек лорд Пабхем. На следующий день вечеринка действительно приобрела большие размеры, и тяга Билситера к саморекламе соответствующим образом возросла под влиянием растущей аудитории. На обеде в тот вечер он подробно остановился на невидимых силах и таинственных возможностях, и его поток впечатляющего красноречия лился неустанно, пока в гостиную не подали кофе, предваряя всеобщее перемещение в карточную залу. Его тетя обеспечивала почтительное внимание к его речам, но ее склонная к сенсациям душа жаждала чего-то более драматического, чем простая вокальная демонстрация. - Разве вы ничего не сделаете, чтобы УБЕДИТЬ их в ваших способностях, Леонард? - взмолилась она. - Придайте чему-нибудь иную форму. Он может, знаете, если он только захочет, - просветила она собравшихся. - О, сделайте же это, - искренне сказала Мэвис Пеллингтон, и просьбу поддержали почти все присутствующие. Даже те, которые не склонились на убеждения, желали поразвлечься любительским колдовством. Леонард почувствовал, что от него ожидают чего-то материального. - Есть у кого-нибудь из присутствующих, - спросил он, - три пенни или еще какая-нибудь мелкая вещица, не представляющая особенной ценности...? - Вы, конечно, не собираетесь заниматься исчезновением монет или чем-то примитивным в том же роде? - высокомерно произнес Кловис. - Я думаю, что с вашей стороны не слишком-то вежливо отказываться от моего предложения превратить меня в волка, - сказала Мэри Хэмптон, отправляясь в оранжерею, чтобы выделить своим попугайчикам обычную дань от десертных блюд. - Я уже предупреждал вас об опасности насмешливого обращения с этими силами, - изрек Леонард торжественно. - Я не верю, что вы сможете это сделать, - дразняще рассмеялась Мэри из оранжереи. - Я бросаю вам вызов: сделайте это, если можете. Я не верю, что вы обратите меня в волка. Сказав это, она исчезла в зарослях азалий. - Миссис Хэмптон... - начал Леонард с возрастающей торжественностью, но не сумел продолжить. Порыв холодного ветра, казалось, пронесся по комнате, и в это самое время ары разразились оглушительными криками. - Что, ради всего святого, там происходит с этими птицами, Мэри? - воскликнул полковник Хэмптон; в этот момент еще более пронзительный крик Мэвис Пеллингтон заставил всех присутствующих вскочить с мест. В различных позах, выражавших беспомощный ужас или инстинктивную попытку спастись, гости замерли перед злобным с виду серым животным, которое уставилось на них из гущи папоротников и азалий. Миссис Хупс первой оправилась от общего хаоса испуга и замешательства. - Леонард! - пронзительно вскрикнула она, обращаясь к племяннику, - превратите это обратно в миссис Хэмптон, немедленно! Оно может броситься на нас в любой момент. Превратите обратно! - Я...я не знаю, как, - заколебался Леонард, который выглядел более напуганным и изумленным, чем все прочие. - Как! - возопил полковник Хэмптон, - вы совершили отвратительный поступок, превратили мою жену в волка, а теперь стоите себе спокойно и говорите, что не можете вернуть ее обратно! Если уж объективно судить Леонарда, то спокойствие не было основной особенностью его поведения в тот момент. - Ручаюсь вам, что не превращал миссис Хэмптон в волка; это никак не входило в мои намерения, - возразил он. - Тогда где она и как попало в оранжерею это животное? - потребовал полковник. - Конечно, мы должны поверить вашему слову, что вы не превращали миссис Хэмптон в волка, - вежливо сказал Кловис, - но согласитесь, что обстоятельства свидетельствуют против вас. - Неужто нам надо предаваться взаимным обвинениям, пока этот зверь стоит рядом и готовится разорвать нас на части? - негодующе вскричала Мэвис. - Лорд Пабхэм, вы много знаете о диких животных... - подсказал полковник Хэмптон. - Дикие животные, с которыми я имел дело, - ответил лорд Пабхэм, поступали с надлежащими документами от хорошо известных продавцов или рождались в моем собственном зверинце. Я никогда прежде не сталкивался с животным, которое беззаботно появляется из кустов азалии, в то время как мы недосчитываемся очаровательной и знаменитой хозяйки дома. - Насколько можно судить по ВНЕШНИМ признакам, - продолжил он, - перед нами взрослая женская особь из породы североамериканских лесных волков, являющейся подвидом обычного CANIS LUPUS. - О, не надо латинских названий! - вскрикнула Мэвис, как только животное сделало еще шаг-другой по направлению к гостям. - Разве вы не можете приманить его какой-нибудь едой и запереть там, где оно не сможет причинить никакого вреда? - Если это и в самом деле миссис Хэмптон, которая только что очень хорошо пообедала, я не думаю, что еда на нее окажет особенное воздействие, - сказал Кловис. - Леонард, - со слезами на глазах взмолилась миссис Хупс, - даже если это не твоих рук дело, разве ты не можешь использовать свои великие силы, чтобы обратить это ужасное животное во что-нибудь безопасное, прежде чем оно искусает всех нас. Может, в кролика или еще в кого-то? - Не уверен, захочет ли полковник Хэмптон, чтобы его жену превращали по очереди в разных удивительных животных, как будто мы с ней играем, - вставил Кловис. - Я решительно запрещаю это! - проревел полковник. - Большинство волков, с которыми я имел дело, необычайно любили сахар, - сказал лорд Пабхем. - Если вы пожелаете, я испытаю этот эффект. Он взял кусочек сахара с блюдца своей кофейной чашки и бросил его ожидающей Луизе, которая еще в воздухе подхватила лакомство. В обществе разнесся вздох облегчения: волк, который ел сахар, когда он мог бы по меньшей мере заняться разрыванием на части попугаев, уже не казался таким зловещим. Вздох сменился взрывом благодарностей, когда лорд Пабхем выманил животное из комнаты, притворно обещая ему следующий кусочек сахара. Все тотчас же помчались в опустевшую оранжерею. Там не было никаких следов миссис Хэмптон, кроме тарелки с ужином для попугайчиков. - Дверь заперта изнутри! - воскликнул Кловис, который ловко повернул ключ, нагнувшись якобы для проверки. Все обернулись к Билситеру. - Если вы не превращали мою жену в волка, - сказал полковник Хэмптон, - то будьте любезны объяснить, куда она подевалась, так как она, ясное дело, не могла пройти сквозь запертую дверь? Я не стану требовать от вас объяснений того, как североамериканский лесной волк внезапно появился в оранжерее, но я, кажется, имею некоторое право поинтересоваться, что же случилось с госпожой Хэмптон. Повторные отговорки Билситера были встречены общим ропотом нетерпеливого недоверия. - Я отказываюсь оставаться еще час под этой крышей, - объявила Мэвис Пеллингтон. - Если наша хозяйка действительно утратила человеческий облик, - сказала миссис Хупс, "ни единая леди на вечеринке не может чувствовать себя в безопасности. Я однозначно отказываюсь прогуливаться в компании волка! - Это -- волчица, - сказал Кловис успокоительно. Необходимость соблюдения этикета в данных необычных обстоятельствах не удостоилась дальнейшего обсуждения. Внезапное появление Мэри Хэмптон сделало дискуссию куда менее интересной. - Кто - то загипнотизировал меня! - раздраженно воскликнула она. - Я оказалась в кладовке и лорд Пабхем кормил меня сахаром. Я ненавижу гипноз, и доктор запретил мне касаться сахара. Ей объяснили ситуацию, насколько было возможно что-нибудь, именуемое объяснением. - Так вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО превратили меня в волка, мистер Билситер? - взволнованно воскликнула она. Но Леонард сжег лодку, в которой он мог бы теперь плавать по морям славы. Он мог только слабо мотать головой. - Это я взял на себя такую вольность, - сказал Кловис. - Видите ли, я по случаю провел пару лет в Северо-Восточной России и ближе, чем обычные туристы, познакомился с волшебным ремеслом тех краев. Никто не рискнет говорить об этих странных силах, но иногда, в определенных обстоятельствах, когда слышишь о них так много ерунды, возникает соблазн показать, что Сибирская магия может означать в руках кого -- то, кто действительно понимает ее. Я уступил этому искушению. Могу я получить немного бренди? Я ослабел от этого опыта. Если бы Леонард Билситер мог в тот момент превратить Кловиса в таракана и затем наступить на него, он с удовольствием выполнил бы оба эти действия. СОКРОВИЩА Огромный галеон лежал, наполовину скрытый песком, водорослями и водами северного залива, в который его давным-давно забросили капризы войны и погоды. Три с четвертью столетия прошли с того дня, когда он вышел в экстерриториальные воды, будучи важной составной частью боевой эскадры -- какой именно эскадры, исследователи так и не решили. Галеон ничего не дал миру, но, согласно устным рассказам и письменным отчетам, много забрал. Но сколько именно? И в этом случае ученые разошлись во мнениях. Некоторые были столь же щедры в своих оценках, как собиратели подоходного налога, другие применяли в описании затонувших сундуков с сокровищами методы научной критики и уменьшали их предполагаемое содержимое до объема золота гоблинов. К первому направлению принадлежала Лулу, герцогиня Далвертон. Герцогиня была не только сторонницей существования затонувшего сокровища потрясающих размеров; она также полагала, что знает метод, которым упомянутое сокровище могло быть обнаружено и с минимальными затратами извлечено. Ее тетушка со стороны матери была фрейлиной при дворе в Монако и проявляла немалый интерес к глубоководным исследованиям, которыми правители этой страны, нетерпеливой, возможно, из-за земельных ограничений, привыкли заниматься. Именно с помощью этой родственницы герцогиня узнала об изобретении, усовершенствованном и вскоре запатентованным неким монегаском; посредством этого аппарата можно было изучать семейную жизнь средиземноморских сардин на глубине многих фатомов в холодном белом свете, превосходящем по яркости блеск танцевального зала. Частью этого изобретения (и, по мнению герцогини, наиболее привлекательной частью) была электрическая землечерпалка, специально предназначенная для перемещения на поверхность таких интересных и ценных объектов, которые можно было обнаружить на более доступных уровнях океанского дна. Права на изобретение оказались доступны за восемнадцать сотен франков, а аппарат - еще за несколько тысяч. Герцогиня Далвертон была богата в глазах всего мира; она лелеяла надежду, что когда-нибудь станет богатой в своих собственных глазах. Создавались компании, и в течение трех столетий снова и снова предпринимались усилия обнаружить предполагаемые сокровища таинственного галеона; она полагала, что при помощи этого изобретения сможет работать на месте крушения конфиденциально и независимо. В конце концов, кто-то из ее предков со стороны матери происходил от Медины Сидонии, так что она решила, что у нее столько же прав на сокровище, сколько у всех прочих. Она приобрела права на изобретение и купила сам аппарат. Среди множества родственных связей и хлопот, был у Лулу племянник, Васко Хонитон, юный джентльмен, благословенный низким доходом и обширным кругом родственников и неизменно живший за счет того и другого. Имя Васко ему дали, вероятнее всего, в надежде, что он может поддаться тяге к путешествиям и приключениям, но он ограничивался только авантюрами в родных краях, предпочитая эксплуатировать известное, а не исследовать неизвестное. Общение Лулу с ним в последние годы сводилось к тому, чтобы оказываться в отъезде, когда Васко звонил ей, и оказываться безденежной, когда он писал ей. Теперь, однако, она сама задумалась, что Васко прекрасно подходит для руководства экспериментом по поискам сокровищ; если кто-нибудь и мог извлечь золото из бесперспективной ситуации, это был, несомненно, Васко -- конечно, если будут необходимые гарантии и надзор. Там, где на кону стояли деньги, совесть Васко хранила упорное молчание. Где-то на западном побережье Ирландии в собственности у Далвертонов имелись несколько акров камней, скал и вереска, слишком бесплодные, чтобы поддержать даже самые смелые аграрные опыты, но окружающие маленький и довольно глубокий залив, в котором каждый год наблюдался неплохой улов омаров. На этом участке был построен холодный маленький дом, и для того, кто любил омаров и одиночество и мог смириться с представлениями ирландского повара о том, что можно подавать под названием майонеза, Иннисглатер был терпимым местом изгнания в продолжение летних месяцев. Лулу редко отправлялась туда сама, но щедро предоставляла дом друзьям и родственникам. Теперь он перешел в распоряжение Васко. - Это самое подходящее место, чтобы поэкспериментировать с подъемным аппаратом, - сказала она. - Залив местами весьма глубок, и вы сможете проверить все полностью до начала поисков сокровищ. Менее чем через три недели Васко вернулся в город, чтобы доложить об успехах. - Устройство работает превосходно, - проинформировал он тетушку, - чем глубже мы продвигаемся, тем лучше. Мы обнаружили следы кораблекрушения, над которыми можно практиковаться! - Кораблекрушение в заливе Иннисглаттер! - воскликнула Лулу. - Затонувшая моторная лодка, "ТАЙНА", - сказал Васко. - Как! неужели? - откликнулась Лулу. - Лодка бедного Билли Юттли. Я помню, это случилось около трех лет назад. Его тело выбросило на берег в Пойнте. Люди тогда говорили, что лодку перевернули преднамеренно -- самоубийство, видите ли. Люди всегда так говорят, когда случается что -- нибудь трагическое. - В этом случае они были правы, - сказал Васко. - Что ты имеешь в виду? - тотчас спросила Герцогиня. - Что заставляет тебя так думать? - Я знаю, - просто сказал Васко. - Знаешь? Откуда ты можешь знать? Откуда вообще об этом можно узнать? Ведь все случилось три года назад. - На яхте я обнаружил водонепроницаемый несгораемый шкаф. Там лежали бумаги. - Васко сделал драматическую паузу и на мгновение замешкался, роясь во внутреннем нагрудном кармане пальто. Он развернул помятый листок бумаги. Герцогиня воспользовалась этим с почти неприличной поспешностью и отодвинулась поближе к камину. - Это было в сейфе "ТАЙНЫ"? - спросила она. - О нет, - небрежно ответил Васко, - это список известных людей, которые будут вовлечены в очень неприятный скандал, если бумаги с яхты предадут гласности. Я поместил вас во главу списка, дальше все идут в алфавитном порядке. Герцогиня беспомощно разглядывала вереницу имен, среди которых, казалось в тот момент, были почти все ее знакомые. Фактически, ее собственное имя в начале списка оказало почти парализующее действие на ее мыслительные способности. - Конечно, ты уничтожил бумаги? - спросила она, немного опомнившись. Она сознавала, что сделала замечание с явственным недостатком убежденности. Васко покачал головой. - Но ты должен, - сурово сказала Лулу. - Если, как ты говоришь, они в высшей степени компрометирующие... - О, да, я убежден в этом, - вставил молодой человек. - Тогда ты должен тотчас же избавиться от них. Предположим, что -- нибудь выйдет наружу, подумай обо всех этих бедных, несчастных людях, которые пострадают от раскрытия тайны. И Лулу указала на список взволнованным жестом. - Несчастные, возможно, но не бедные, - поправил Васко. - Если вы прочитаете список тщательно, то заметите, что я не включил никого из тех, чье финансовое положение остается сомнительным. Лулу впилась взглядом в своего племянника; на несколько минут воцарилась тишина. Потом она спросила хрипло: "И что ты собираешься делать?" - Ничего -- до конца жизни, - многозначительно ответил он. - Буду немного охотиться, возможно, - продолжил Васко, - и у меня будет вилла во Флоренции. Вилла "Тайна" будет звучать довольно странно и живописно, как вы думаете? И очень многие люди будут придавать некоторый смысл этому названию. Я полагаю, мне понадобится хобби; вероятно, я буду коллекционировать полотна Рэбурна. Родственница Лулу, которая жила в графстве Монако, получила весьма раздраженный ответ, когда она порекомендовала еще одно новейшее изобретение для проведения подводных исследований. САМАЯ СТРАШНАЯ ЗАБАСТОВКА Сезон забастовок, казалось, подошел к концу. Почти все отрасли торговли, промышленности и сферы обслуживания, в которых можно было ожидать опасности, наслаждались тишиной и покоем. Последней и наименее успешной вспышкой эпидемии оказалась забастовка Всемирного Союза Хранителей Зоологических Садов; они, ожидая удовлетворения неких требований, отказывались до этого момента учитывать желания животных, переданных на их попечение, и не позволяли другим хранителям занять их места. В данном случае усилила и ускорила кризис угроза администрации Зоологических садов, что, раз уж "забастовали" люди, то должны забастовать и животные. Почти неизбежная перспектива того, что огромные плотоядные животные, не говоря уже о носорогах и бизонах, будут голодными стадами бродить по самому центру Лондона, не относилась к числу тех, которые допускали длительные совещания. Вчерашнее правительство, которое из-за свойства на несколько часов отставать от развития событий именовалось Позавчерашним Правительством, было вынуждено вмешаться с быстротой и решимостью. Усиленные отряды моряков направили в Риджент-парк, чтобы занять временно опустевшие места забастовщиков. Силы морские были избраны вместо сил сухопутных отчасти из-за традиционной готовности Британского Флота куда-нибудь идти и что-нибудь делать, отчасти из-за дружественных отношений среднего моряка с обезьянами, попугаями и прочей тропической фауной, но в основном по срочному запросу Первого лорда Адмиралтейства, которому было необходимо выполнить какое-то личное мероприятие по части коммунального обслуживания в помещении его отдела. - Если он настаивает на том, чтобы лично накормить детеныша ягуара вопреки пожеланиям матери младенца, - что ж на севере пройдут еще одни дополнительные выборы, - заметил один из его коллег, с надеждой понизив голос. - Дополнительные выборы не очень желательны в настоящее время, но нам не следует проявлять эгоизм. Фактически забастовка завершилась мирно без какого-либо внешнего вмешательства. Большинство хранителей настолько привыкли к своим обязанностям, что возвратились к работе по собственному желанию. И тогда народ и печать с чувством облегчения занялись более приятными вещам. Казалось, что вот-вот наступит новая эра всеобщего довольства. Уже отбастовали все, кто хотел забастовать или кого можно было вынудить или обманом привлечь к забастовке, хотели они того или нет. Теперь жизнь оборачивалась ко всем светлой стороной. И среди других тем, которые внезапно заняли выдающееся положение, оказался ожидаемый иск о разводе Фалвертуна. Герцог Фалвертун был одним из тех человеческих HORS D'OEUVRES, которые поддерживают общественный аппетит по части сенсаций, но никогда его не утоляют. Уже ребенком он демонстрировал задатки гениальности; он отказался от редакторского поста в "Англиан ревью" в том возрасте, когда большинство мальчиков могут отказываться разве что от MENSA, и хотя он не мог утверждать, что породил футуристическое направление в литературе, его "Письма будущему внуку", написанные в возрасте четырнадцати лет, привлекли значительное внимание. В следующие годы его блеск проявлялся менее заметно. В ходе дебатов в Палате лордов по вопросу о Марокко (в тот момент, когда эта страна в пятый раз за семь лет привела половину Европы на край войны) он вставил замечание: "Такая маленькая пустыня, а как много шума". Но несмотря на ободрительный прием, оказанный этому политическому заявлению, он никогда не стремился дальше двигаться в том же направлении. Вообще, вскорости стало очевидно, что он не намерен слишком часто мозолить глаза обществу, покидая свои многочисленные городские и загородные резиденции. И затем поступили непредвиденные новости: слушания о разводе неизбежны. И какой развод! Были перекрестные иски, заявления и опровержения, обвинения в жестокости и измене -- практически все необходимое, чтобы сделать этот случай одним из наиболее сложных и сенсационных в своем роде. И в числе выдающихся людей, упомянутых на процессе или вызванных в качестве свидетелей, оказались не только видные деятели обеих политических партий и некоторые колониальные губернаторы, но и экзотические личности из Франции, Венгрии, Соединенных Штатов Северной Америки и Великого Герцогства Баден-Вюртембергского. Мест в наиболее дорогих гостиницах не хватало. "Это похоже на дурбар без слонов", воскликнула некая восторженная леди, которая, заметим к чести ее, никогда не видела дурбара. Преобладающим чувством в обществе была благодарность, что последняя забастовка завершилась до того момента, когда должно было начаться основное слушание. Вспомнив о сезоне мрака и индустриальной борьбы, который только что завершился, агентства, которые провоцируют сенсации и закулисно руководят ими, собрались превзойти себя в этом крайне важном случае. Из удаленных уголков Европы и с того берега Атлантики были призваны люди, создавшие себе репутацию особых специалистов по части описаний; им следовало взять в руки карандаши, чтобы приукрасить ежедневные печатные отчеты о слушании дела; один художник слова, который специализировался на описаниях того, как бледнеют свидетели под перекрестным допросом, был срочно вызван с известного и затяжного судебного процесса об убийстве в Сицилии, где его таланты решительно пропадали впустую. Художники и фотографы-эксперты получали невообразимое жалованье, а на специалистов по описанию одежды возник большой спрос. Предприимчивая парижская фирма представила герцогине-ответчице три специально созданных костюма, которые были надеты, отмечены, изучены и с избытком описаны на разных стадиях процесса; а что касается деятелей кинорынка -- их труды и продуктивность были просто невообразимы. Фильмы, представляющие герцога, прощающегося со своей любимой канарейкой накануне суда, были готовы за несколько недель до того, как могло произойти само событие; другие фильмы изображали герцогиню, проводящую мнимые консультации с фиктивными адвокатами или совершающую легкую трапезу из особо рекламируемых вегетарианских бутербродов во время перерыва на завтрак. Насколько хватало человеческого предвидения и людской предприимчивости, было обеспечено все, чтобы принести процессу успех. За два дня до открытия слушаний ведущий репортер важнейшего синдиката добился интервью с герцогом с целью собрать последнюю информацию относительно личных планов его Светлости на время суда. - Я полагаю, что могу сказать: это будет одно из самых крупных дел в своем роде в жизни целого поколения, - начал репортер, как бы оправдываясь за незначительность деталей, которые он собирался выяснить. - Можно сказать и так -- если процесс откроется, - лениво заметил герцог. - Если? - переспросил репортер голосом, который казался чем-то средним между удушьем и криком. - Герцогиня и я оба думаем о забастовке, - пояснил герцог. - О забастовке! Мрачное слово возникло вновь -- давно знакомое, ужасное, отвратительное. Придет ли конец его повторениям? - Вы хотите сказать, - заколебался репортер, - что вы обсуждаете взаимное изъятие обвинений? - Точно, - сказал герцог. - Но подумайте о мерах, которые были приняты, о специальных репортажах, о киноаппаратах, готовых к съемке выдающихся иностранных свидетелей, о подготовленных намеках в мюзик-холлах; подумайте обо всех деньгах, которые были вложены... - Точно, - холодно сказал герцог. - Герцогиня и я поняли, что именно мы поставляем материал, из которого растет эта огромная и далеко идущая промышленность. Очень многие получат хорошую работу, слушание дела принесет кому-то огромную прибыль; а мы, испытывающие все это напряжение, что получим мы? Незавидную славу и возможность оплатить немалые юридические издержки, какой бы ни был вынесен приговор. Отсюда наше решение забастовать. Мы не желаем примирения; мы полностью понимаем, что это -- серьезный шаг, но пока мы не дождемся каких-либо разумных соображений от этой огромной волны денег и промышленности, которую мы породили, -- до тех пор мы намереваемся отказаться от судебного процесса и не будем его возобновлять. Всего хорошего. Новости об этой самой последней забастовке вызвали всеобщее беспокойство. Ее нельзя было урегулировать обычными методами убеждения, и потому забастовка приобрела до странности огромные размеры. Если герцог и герцогиня упорствовали в своем намерении примириться, у правительства едва ли был повод вмешиваться. Привлекли общественное мнение в форме социального остракизма, чтобы повлиять на забастовщиков, но дальше этого принудительные меры пойти не могли. Не оставалось ничего, кроме конференции, наделенной полномочиями предложить подходящие условия. Ко времени ее начала некоторые иностранные свидетели уже отбыли, а другие телеграфировали об отмене заказанных номеров в гостиницы. Конференция, затяжная, неприятная и иногда резкая, наконец приняла меры к возобновлению тяжбы, но это была бесплодная победа. Герцог, легко уязвимый по причине раннего развития, умер от преждевременного ослабления организма за две недели до начала нового суда. ВО ИМЯ РЕАЛИЗМА - Надеюсь, что вы привезли с собой немало новых идей по поводу рождества, - сказала леди Блоунз последним из прибывших к ней гостей. - Старомодное Рождество и современное Рождество -- и то, и другое ужасно приелось! В этом году я хочу устроить нечто действительно оригинальное. - Я была у Мэтсонов в прошлом месяце, - тут же выпалила Бланш Бовиль, - и нам пришла такая чудесная идея. Все в доме должны были выбрать определенных персонажей и все время действовать соответственно их характерам, а в конце визита следовало угадать, кто какого героя изображал. Потом мы голосовали, и тот, кого признали наиболее точным исполнителем избранной роли, получал приз. - Звучит забавно, - сказала леди Блоунз. - Я была святым Франциском Ассизским, - продолжала Бланш. - Мы решили не ограничивать выбор мужских или женских ролей. Я вставала посреди трапезы и отдавала еду птицам; сами знаете, главное, что мы помним о святом Франциске -- то, что он любил птиц. Но все оказались такими несообразительными: они думали, что я представляла старика, который кормит воробьев в саду Тюильри. А полковник Пентли был тогда Веселым Мельником с берегов Ди. - Как же он добился сходства? - поинтересовался Берти ван Тан. - "Он смеялся и пел с утра до ночи", - пояснила Бланш строчкой из песни. - Да, для всех остальных это было ужасно, - сказал Берти. - В любом случае, он был не на берегах Ди. - Но это как раз и следовало вообразить, - сказала Бланш. - Если б вы могли все воображать, то вам легче легкого было бы представить стада на другом берегу и звать их домой через пески Ди, как Мэри. Или вы могли бы заменить реку на Ярроу, думать, что она над вами, и говорить, что вы на самом деле Вилли, или как его там, который утонул в Ярроу. - Конечно, легко над нами потешаться, - парировала Бланш, - но зато все было чрезвычайно интересно и забавно. Хотя вручение приза обернулось фиаско. Видите ли, Милли Мэтсон сказала, что ее героиней была леди Баунтифул, а поскольку она была нашей хозяйкой, разумеется, всем нам пришлось заявить, что она справилась с ролью лучше всех. В противном случае приз получила бы я. - Да, это подходящая идея для рождественской вечеринки, - заявила леди Блоунз. - Разумеется, мы сумеем ее осуществить. Сэр Николас не разделял ее энтузиазма. - Вы абсолютно уверены, моя дорогая, что устройство подобной вечеринки будет разумным поступком? - спросил он жену, когда они остались наедине. - Она могла очень хорошо пройти у Мэтсонов, где собралась компания вполне уравновешенных, пожилых гостей, но здесь все будет совершенно иначе. Здесь эта вертихвостка Дармот, например, которая просто ни перед чем не остановится, и вы сами знаете, что собой представляет ван Тан. Есть к тому же и Сирил Скаттерли; по одной линии у него в семье -- наследственное безумие, по другой -- венгерская бабушка. - Я не понимаю, что они могут сотворить такого ужасного, - ответила леди Блоунз. - Неизвестно, чего следует опасаться, - сказал сэр Николас. - Если Скаттерли вобьет себе в голову, что ему следует представить быка из Башана... В общем, я предпочел бы оказаться подальше. - Конечно, мы запретим всех библейских персонажей. Кроме того, я не знаю, действительно ли быки из Башана были настолько ужасны; они только бродили и зевали, насколько я помню. - Моя дорогая, вы же не сумеете угадать, что может подсказать Скаттерли его венгерская фантазия; и мы получим лишь ничтожное удовлетворение, сказав ему впоследствии: "Вы вели себя так, как не мог бы себя вести ни один бык из Башана". - О, вы настоящий паникер, - сказала леди Блоунз. - Мне очень хочется устроить эту вечеринку. Уверена, что о ней много будут говорить. - Весьма вероятно, - согласился сэр Николас. * * * * Обед тем вечером прошел не слишком оживленно; напряженные попытки исполнять роль избранного героя или отыскивать намеки в поведении других гостей существенно ограничивали удовольствие, получаемое обыкновенно от таких праздников. Большинство испытало чувство благодарности и облегчения, когда добрейшая Рэйчел Кламмерстейн предложила, что следует часок-другой отдохнуть от "игры", чтобы все после обеда могли послушать игру на фортепьяно. Любовь Рэйчел к фортепьянной музыке была небескорыстна, и миссис Кламмерстейн сосредоточилась в основном на аккордах, создаваемых ее боготворимыми отпрысками, Морицем и Августой, которые, следует сказать, и впрямь играли замечательно. Кламмерстейны были заслуженно популярными рождественскими гостями; они щедро дарили дорогие подарки к Рождеству и Новому Году, и госпожа Кламмерстейн уже насколько раз намекала, что намерена вручить приз за лучший сыгранный персонаж. Проведав об этой перспективе, все просияли; если бы на долю леди Блоунз, как хозяйки, выпало вручение приза, она решила бы, что небольшой подарок ценой примерно в двадцать или двадцать пять шиллингов подойдет к такому случаю. А приз из щедрых рук Кламмерштейнов мог достичь нескольких гиней. Перерыв в конкурсе подошел к концу с долгожданным изгнанием Морица и Августы от фортепьяно. Бланш Бовиль ушла пораньше; перед уходом она совершила в комнате несколько старательных прыжков, которые, по мнению Бланш, могли сойти за терпимую имитацию Павловой. Вера Дармот, "шестнадцатилетняя вертихвостка", громко выразила свое мнение, что это представление, должно быть, посвящено всемирно известной скачущей лягушке Марка Твена и что в данном случае изображение следует признать удовлетворительным. Другим гостем, также последовавшим примеру раннего отхода ко сну, был Уолдо Плабли, который всю жизнь провел в соблюдении скрупулезно разработанной системы расписаний и гигиенических процедур. Уолдо был пухлым, ленивым юношей двадцати семи лет; мать с самого начала решила, что у него необычайно слабое здоровье, и в конце концов, после долгого домашнего ухода, добилась того, что Уолдо стал физически мягким, а духовно -- уязвимым. Девяти часам непрерывного сна предшествовали сложные дыхательные упражнения и другие гигиенические ритуалы; это были обязательные инструкции, которые разработал для себя сам Уолдо. Также существовали неисчислимые мелкие условия, соблюдения которых он добивался от тех, кто так или иначе был обязан подчиняться его требованиям; специальный заварной чайник для приготовления его утреннего чая торжественно передавался прислуге в каждом доме, где бы Уолдо ни останавливался на ночлег. Никто и никогда не сумел до конца постичь механизм действия этого драгоценного сосуда, но на совести Берти ван Тана была легенда, согласно которой носик чайника должен быть обращен во время вливания строго на север. В эту конкретную ночь необходимые девять часов были жестоко прерваны внезапным и никак не бесшумным вторжением в комнату Уолдо одетого в пижаму человека -- как раз на полпути между полуночью и рассветом. - В чем дело? Что вы ищете? - спросил проснувшийся и удивленный Уолдо, медленно признавая ван Тана, который, казалось, поспешно разыскивал нечто потерянное. - Ищу овцу, - последовал ответ. - Овцу? - воскликнул Уолдо. - Да, овцу. Вы же не думаете, что я ищу жирафов, не так ли? - Я не понимаю, с какой стати вы рассчитываете кого-либо из них обнаружить в моей комнате, - яростно парировал Уолдо. - Я не стану обсуждать это дело в полночный час, - заявил Берти и поспешно начал рыться в комоде. Рубашки и нижнее белье полетели на пол. - Здесь нет никаких овец, говорю вам! - закричал Уолдо. - У меня есть только ваши слова, - сказал Берти, смахнув на пол большую часть постельных принадлежностей. - Если б вы что-то не скрывали, вы бы так не волновались. Уолдо к тому времени убедился, что ван Тан в бреду и попытался успокоить больного. - Возвращайтесь в постель, дружище, - взмолился он, - и ваши овцы вернутся утром. - И разумеется, - печально ответил Берти, - уже без хвостов. Хорошо же я буду выглядеть со множеством овец мэнской породы. И выражая таким образом раздражение от подобной перспективы, он забросил подушки Уолдо на верхушку платяного шкафа. - Но ПОЧЕМУ без хвостов? - спросил Уолдо, у которого зубы стучали от страха и злобы, а температура падала. - Мой милый мальчик, разве вы никогда не слышали баллады о Маленьком Бо-Пипе? - сказал Берти, посмеиваясь. - Такова моя роль в Игре, знаете ли. Если я не отправлюсь на поиски моей пропавшей овечки, никто не сможет предположить, кто я такой; а теперь спите, как подобает хорошим мальчикам, а не то мы с вами поссоримся. - Можете представить себе, - сообщил Уолдо в длинном письме своей матери, - сколько я смог проспать в эту ночь, и а вам известно, как необходимы девять часов непрерывного сна моему здоровью. С другой стороны, он смог посвятить несколько часов бодрствования упражнениям по пробуждению гнева и ярости в адрес Берти ван Тана. Завтрак в Блоунз-корте проходил без церемоний, по принципу "приходите, когда захотите", но все участники приема собирались за ланчем в полном составе. В день после того, как началась "Игра", были, однако, и отсутствующие. Уолдо Плабли, к примеру, страдал от головной боли. Большой завтрак и "A.B.C" относили к нему в комнату, но сам он так и не появился. "Я уверена, что он намекает на какого-то героя, - сказала Вера Дармот. - Наверное, это сюжет Мольера, "Мнимый больной"? Полагаю, именно он. На свет Божий были извлечены восемь или девять списков, и предложение аккуратно занесли туда. - А где же Кламмерштейны? - спросила леди Блоунз. - Они обычно настолько пунктуальны. - Еще одно возможное указание на героя, - сказал Берти ван Тан. - Пропавшие Десять Племен. - Но их же только трое. Кроме того, они пожелают позавтракать. Разве никто никого из них не видел? - А вы не увозили их в автомобиле? - спросила Бланш Бовиль, обращаясь к Сирилу Скаттерли. - Да, отвез их на пустошь Слогберри сразу после завтрака. Мисс Дармот тоже поехала. - Я видела, как возвращались вы с Верой, - сказала леди Блоунз, - но я не видела Кламмерштейнов. Вы оставили их в деревне? - Нет, - коротко ответил Скаттерли. - Но где же они? Где вы с ними расстались? - Мы бросили их на пустоши Слогберри, - спокойно заявила Вера. - На пустоши Слогберри? Ведь это же больше чем в тридцати милях отсюда! Как они собирались вернуться? - Мы не переставали это обсуждать, - сказал Скаттерли. - Мы попросили, чтобы они вышли на мгновение, якобы потому, что автомобиль увяз; затем мы умчались на полной скорости и оставили их там. - Но как вы посмели натворить такое? Это просто бесчеловечно! Ведь уже несколько часов идет снег. - Я надеюсь, где-нибудь там найдется дом или коттедж, если они пройдут милю-другую. - Но с какой стати вы это сделали? Вопрос этот прозвучал в хоре возмущенного замешательства. - Это чтобы намекнуть, какие роли мы играем, - сказала Вера. - Разве я не предупреждал вас? - трагически изрек сэр Николас, обращаясь к жене. - Это имеет отношение к испанской истории; мы не против этой подсказки, - сказал Скаттерли, бодро переходя к салату, и тут Берти ван Тан разразился звонким радостным смехом. - Я угадал! Фердинанд и Изабелла, высылающие евреев! О, великолепно! Эти двое определенно выиграли приз; мы даже не станем ничего разбивать ради исторической точности. О рождественской вечеринке леди Блоунз говорили и писали столько, сколько она не могла представить в самых честолюбивых мечтах. Одни письма от матери Уолдо могли сделать это мероприятие незабываемым. КУЗИНА ТЕРЕЗА Бассет Харроуклафф возвращался в дом своих предков после четырехлетнего отсутствия, явственно довольный собой. Ему минул всего лишь тридцать один год, но он исполнял некие полезные обязанности в удаленном, хотя и весьма значительном, уголке мира. Он успокоил целый регион, сохранил торговый маршрут, разработал систему уважительных взаимоотношений, которая стоила немалых денег многим королям в далеких краях, и сотворил все это с меньшими расходами, чем те, которые были бы необходимы системе благотворительности в его родной стране. В Уайтхолле и в тех местах, где думают, о нем, несомненно, думали хорошо. Уже не было невообразимым -- точнее, его отец позволял себе воображать, - что имя Бассета может фигурировать в следующем списке награжденных орденами Империи. Бассет был склонен к тому, чтобы несколько высокомерно относиться к своему единокровному брату, Лукасу, которого он обнаружил лихорадочно поглощенным той же самой смесью сложных безделиц, которые отнимали все его время и энергию; так обстояли дела четыре года назад и почти всегда, насколько Бассет мог припомнить. Это было презрение человека дела к человеку действий, вероятно, отвечали на него тем же самым. Лукас был изрядно упитанным индивидуумом, примерно на девять лет старше Бассета; цвет его лица у него был такой, какой бывает у окультуренных побегов спаржи и у людей, не занимающихся физическими упражнениями. Его волосы и лоб указывали на яркую индивидуальность, которая во всех других отношениях выражалась в навязчивости и стремлении к самоутверждению. Предки Лукаса, разумеется, не несли в своих жилах ни капли семитской крови, но его внешность каким-то образом давала полное представление о сущности мирового еврейства. Кловис Сангрэйл, который изучил всех особей своего вида, говорил, что в данном случае налицо бесспорный случай защитной мимикрии. Через два дня после возвращения Бассета Лукас примчался к завтраку в состоянии волнительной дрожи, из которого его не смогло вывести даже поглощение супа. Словесное выражение этого состояния наступило только после завершения продолжительной борьбы с вермишелью. - У меня появилась потрясающая идея, - выпалил он, - нечто -- скажу, что это самое ОНО. Бассет издал короткий смешок, который можно было рассматривать и как фырканье, если кому-то захочется подобрать другое определение. Его единокровный имел обыкновение отыскивать пустяки, которые именовались "самое оно", с пугающей периодичностью. Само открытие состояло в том, что он отправлял восторженные телеграммы и мчался в город, виделся с кем-то, связанным с миром сцены или литературы, появлялся на паре важных деловых завтраков, мелькал в "Гамбринусе" несколько вечеров и возвращался домой; при этом выражение скрытой важности и оттенок спаржи слегка усиливались. Сама же великая идея забывалась через несколько недель, когда предстояло новое волнующее открытие. - Вдохновение настигло меня, когда я одевался, - объявил Лукас. - Это будет хитом в следующем ревю в мюзик-холле. Весь Лондон сойдет с ума от этого. Пока есть только двустишие; конечно, появятся и другие слова, но они не будут иметь значения. Слушайте: Кузин Тереза берет с собой Цезаря, Фидо, Джо и борзой. Заметьте, какой подъем, какой яркий рефрен и какой барабанный удар в двух слогах "бор-зой". Это потрясающе! И я уже все обдумал; певец пропоет первый стих, затем, по ходу второго, Кузина Тереза пройдет по сцене, сопровождаемая четырьмя деревянными собаками на колесах; Цезарь будет ирландским терьером, Фидо -- черным пуделем, Джо -- фокстерьером, а борзой -- это, конечно, будет борзой Во время третьего стиха Кузина Тереза пойдет одна, а собак оттащат в противоположный конец сцены; потом Кузина Тереза встретится с певцом и они уйдут за кулисы в одном направлении, в то время как процессия собак отправится им навстречу; когда они столкнутся, это будет, как всегда, крайне эффектно. Потому будет великое множество аплодисментов, и к четвертому стиху Кузина Тереза выйдет в соболях, а на всех собаках тоже будут накидки. Есть у меня и подходящая идея для пятого стиха; все собаки бегут друг за другом, и Кузина Тереза идет им навстречу, посреди сцены они встречаются, затем она разворачивается и уводит всю свору вереницей за собой; и все непрерывно поют, как сумасшедшие: Кузина Тереза берет с собой Цезаря, Фидо, Джо и борзой. Тум-тум! Большой барабан вступает в двух последних слогах. Я так возбужден, я нынче ночью не смогу сомкнуть глаз. Я уезжаю завтра в десять пятнадцать. Я позвонил Германовой и договорился с ней позавтракать. Если кто-либо из членов семейства и ощутил какое-то волнение по поводу "Кузины Терезы", то он превосходно скрыл свои эмоции. - Бедный Лукас всегда воспринимает свои мелкие глупые идеи слишком серьезно, - сказал позднее в курительной полковник Харроуклафф. - Да, ответил его младший сын несколько менее терпимым тоном, - через день или два он возвратится и поведает нам, что его сенсационный шедевр оказался выше понимания публики, а приблизительно через три недели он будет вне себя от энтузиазма из-за того, что следует драматизировать поэмы Херрика или по столь же многообещающему поводу. И затем произошло нечто из ряда вон выходящее. Вопреки всем прецедентам великие надежды Лукаса сбылись; развитие событий их подтвердило. Если "Кузина Тереза" и была выше понимания публики, то публика героически приспособилась к ее величию. Она была представлена в качестве эксперимента в самый унылый момент нового ревю, и успех произведения был несомненным; требования были до того настойчивы и шумны, что даже многочисленные дополнительные аттракционы, изобретаемые Лукасом, едва поспевали за возрастающим спросом. Переполненные залы на следующих представлениях подтверждали приговор первых зрителей, ложи и кресла заполнялись в точности перед тем, как начинался номер, и столь же точно пустели сразу после того, как завершался последний вызов "на бис". Менеджер лил слезы радости, утверждая, что "Кузина Тереза" -- самое оно. Директора театров, продюсеры и продавцы билетов повторяли друг другу то же самое, нисколько не таясь. Название ревю отошло на второй план, и слова "Кузина Тереза" сияли ярким электрическим светом с фасада огромного храма развлечений. И, конечно, магия знаменитого рефрена подействовала на всю столицу. Владельцам ресторанов пришлось снабжать своих оркестрантов раскрашенными деревянными собаками на колесах, чтобы часто заказываемая и всегда желанная мелодия сопровождалась необходимыми внешними эффектами, и звон бутылок, вилок и ножей на столах при упоминании о большой "бор-зой" обычно заглушал самые искренние усилия барабана и тарелок. Никто и никогда не мог укрыться от двойного удара барабана, звучавшего в конце припева; гуляки, возвращаясь домой ночью, выстукивали его на дверях и рекламных щитах, молочники сталкивали свои канистры, подражая этому звуку, посыльные поражали младших посыльных, производя звучные двойные хлопки по тому же принципу. И более серьезные круги большого города не остались глухи к требованиям и значению популярной мелодии. Инициативный и свободомыслящий проповедник порассуждал со своей кафедры о глубоком содержании "Кузины Терезы", и Лукаса Харроуклаффа пригласили читать лекции на предмет его великого достижения членам Лиги Серьезных Молодых Людей, клуба Девяти Муз и других ученых и добровольных объединений. В обществе, казалось, осталась только одна тема для разговоров; мужчины и женщины среднего возраста и среднего образования часто оказывались вместе в укромных местах, взволнованно обсуждая не вопрос, должна ли Сербия получить выход к Адриатике, и не возможную победу Британии в международных соревнованиях поло, но более захватывающую тему: был ли мотив Терезы ацтекского или египетского происхождения. - Политика и патриотизм до того скучны и настолько устарели, - сказала некая уважаемая леди, претендуя на пророческое озарение. - Мы сейчас чересчур космополитичны, чтобы ими по-настоящему увлекаться. Именно поэтому мы приветствуем понятные произведения, подобные "Кузине Терезе", она содержит подлинное сообщение для нас. Это сообщение не все постигнут сразу, разумеется, но мы сразу почувствовали, что оно есть. Я уже видела "Кузину Терезу" восемнадцать раз, и я снова пойду ее смотреть завтра и в четверг. И этого еще не достаточно. * * * * - Было бы неплохо, если б мы дали этому Харроуклаффу рыцарство или нечто в этом роде, - задумчиво сказал Министр. - Какому Харроуклаффу? - уточнил его секретарь. - Какому? Есть только один, разве не так? - сказал Министр. - Создатель "Кузины Терезы", разумеется. Я думаю, все будут довольны, если мы дадим ему рыцарский титул. Да, вы можете внести его в список бесспорных кандидатов -- на букву Л. - Буква Л, - уточнил секретарь, который недавно приступил к работе. - Она означает "либерализм" или "либеральность"? Большинство соискателей государственных наград, как ожидалось, были специалистами в том и другом. - Л -- это Литература, - пояснил Министр. И так, некоторым образом, ожидание полковника Харроуклаффа увидеть имя своего сына в списке награжденных было удовлетворено. КАК В ЯРКАНДЕ Сэр Лалворт Квейн неторопливо прогуливался по садам Зоологического Общества в компании своего племянника, который недавно возвратился из Мексики. Этот последний заинтересовался сравнением и противопоставлением сходных типов животных, встречающихся в Северной Америке и в Старом Свете. - Одна из самых замечательных особенностей в перемещениях видов, - заметил он, - это внезапный импульс бродить и мигрировать, который возникает время от времени без всякой очевидной причины в тех местах, где животные долгое время чувствовали себя как дома. - В делах людских иногда наблюдается тот же самый феномен, - сказал сэр Лалворт. - Возможно, самый поразительный случай такого рода произошел в нашей стране, в то время как вы блуждали в прериях Мексики. Я говорю о жажде странствий, которая внезапно распространилась среди управляющего и редакторского состава некоторых лондонских газет. Все началось с панического бегства всех сотрудников одного из наших самых блестящих и инициативных еженедельников к берегам Сены и высотам Монмартра. Миграция была непродолжительной, но с нее началась эра неугомонности в мире Печати, с тех пор слова "распространение прессы" приобрели новый смысл. Другие редакции, нимало не медля, последовали примеру, который им показали. Париж скоро вышел из моды, поскольку находился слишком близко от дома; Нюрнберг, Севилья и Салоники были признаны более подходящим ареалом распространения для персонала не только еженедельных, но и ежедневных газет. Конкретные места, возможно, не всегда выбирались тщательно. Тот факт, что ведущий орган Евангелистской мысли в течение двух недель подряд редактировался из Трувиля и Монте-Карло, вообще сочли какой-то ошибкой. И даже тогда, когда инициативные и предприимчивые редакторы отправлялись вместе со своими подчиненными еще дальше, случались некоторые неизбежные столкновения. Например, "Исследователь", "Спортивный бум" и "Газета для девиц" перенеслись в Хартум в одно и то же время. Возможно, желание превзойти всех конкурентов в этом соревновании повлияло на редакцию "Дэйли интеллидженсер", одного из самых последовательных и уважаемых органов либеральной мысли, когда было принято решение переместить офис на три-четыре недели с Флит-стрит в Восточный Туркестан, прибавив, конечно, к этому времени срок, необходимый для поездки туда и обратно. Это было, во многих отношениях, наиболее запоминающееся из всех панических бегств Прессы, которые мы наблюдали в последнее время. Подлог казался попросту невероятным; владелец, управляющий, редактор, его заместители, "золотые перья", ведущие репортеры и так далее -- все принимали участие в том, что частенько называли "DRANG NACH OSTEN"; сообразительный и деятельный рассыльный был единственным, кто оставался в опустевшем улье редакционной промышленности. - Но все это уже прекратилось, не так ли? - спросил племянник. - Ну, видите ли, - вздохнул сэр Лалворт, - идея перемещения приобрела несколько дурную славу из-за безразличной манеры, в которой она иногда реализовывалась. Вас не могла впечатлить информация, что такая-то и такая-то газета редактируется и издается в Лиссабоне или Иннсбруке, если вы случайно видели одного из основных авторов или художественного редактора, завтракающих как обычно в своих привычных ресторанах. "Дэйли Интеллидженсер" пытался развеять все сомнения в подлинности своего паломничества, и следует признать, что до некоторой степени меры, предпринятые для пересылки текстов и сохранения традиций газеты в течение долгой поездки, привели к неплохим результатам. Серия статей, начатая в Баку и посвященная теме "Что кобденизм значит для перевозок на верблюдах", принадлежит к числу лучших материалов о Свободной Торговле за последнее время. В то же время представления о внешней политике, изложенные "с крыши Ярканда", демонстрировали по крайней мере такое знание международной ситуации, которое распространяется на полмили с Даунинг-стрит. Вполне соответствовала древнейшим и лучшим традициям британской журналистики манера возвращения домой: никакой напыщенности, никакой личной рекламы, никаких ярких интервью. Даже приветственный завтрак в "Клубе Путешественников" был вежливо отвергнут. В самом деле, возникало ощущение, что самоуничижение возвратившихся представителей прессы было тщательно рассчитано. Наборщики, рекламные агенты и прочие сотрудники, не входившие в редакционный штат, которые, разумеется, не принимали никакого участия в великом походе, обнаружили, что установить непосредственный контакт с редактором и его спутниками теперь, когда они возвратились, столь же сложно, как и тогда, когда они были недоступны в Центральной Азии по объективным причинам. Мрачный, перетрудившийся рассыльный, который и осуществлял связь между редакционным мозгом и деловыми отделами газеты, сардонически охарактеризовал эту новую отчужденность словами "как в Ярканде". Большинство репортеров и младших редакторов, кажется, были деспотически уволены сразу после возвращения, на их место по объявлению набрали новых сотрудников. Для них редактор и его непосредственные подчиненные остались незримыми деятелями, передающими свои инструкции исключительно посредством кратких машинописных заметок. Нечто таинственное, тибетское и запретное пришло на смену людской толчее и демократической простоте тех дней, которые предшествовали странствиям, то же самое ощущали люди, которые пытались привлечь вернувшихся странников в общество. Самые блестящие хозяйки Лондона двадцатого столетия метали жемчуг своего гостеприимства в безразличное корыто редакционного почтового ящика; казалось, ничто, за исключением монаршей воли, не сможет освободить отшельников от данного обета уединения. Люди начали недоброжелательно рассуждать о воздействии высот и восточной атмосферы на умы и характеры, непривычные к такой роскоши. Яркандская манера стала не слишком популярна. - А содержание газеты, - уточнил племянник, - оно отражало влияние нового стиля? - Ах, - сказал сэр Лалворт, - это было по-настоящему захватывающе. В статьях о домашних делах, общественных вопросах и обычных повседневных событиях не появилось значительных изменений. Некая восточная небрежность, казалось, угнездилась в редакционном отделе, и возможно, стала заметна усталость, вполне естественная в работе людей, которые только что возвратились из довольно-таки напряженной поездки. Прежний уровень мастерства едва ли поддерживался, но во всяком случае общая линия редакционной политики никуда не исчезла. А вот в царстве иностранных дел произошли невероятные перемены. Появлялись тупые, жестокие, откровенные статьи, написанные в таком стиле, который превращал осенние маневры шести великих держав в мобилизации. Независимо от того, что "Дейли интеллидженсер" узнал на Востоке, искусства дипломатической двусмысленности он явно не приобрел. Люди с улицы наслаждались этими статьями и покупали газету, на которую не обращали внимания прежде; люди с Даунинг-стрит смотрели на это дело совершенно иначе. Министр иностранных дел, который до настоящего времени считался довольно сдержанным человеком, стал чересчур общительным, непрерывно выражая отрицательные чувства, которые он испытывал к руководству "Дейли интеллидженсер"; и в один прекрасный день правительство пришло к выводу, что следует принять определенные и решительные меры. Депутация, состоявшая из премьер-министра, министра иностранных дел, четырех ведущих финансистов и известного своим великолепием нон-конформиста, приблизилась к офису газеты. У двери, ведущей в редакционный отдел, путь ей преградил возбужденный, но непокорный рассыльный. - Вы не можете видеть редактора и никого из сотрудников, - объявил он. - Мы настаиваем на том, чтобы увидеть редактора или какое-то ответственное лицо, - сказал премьер-министр, и депутация двинулась вперед. Мальчик говорил правду; внутри никого не обнаружили. Во всех комнатах не было ни единого живого существа. - Но где же редактор? Или приглашенный редактор? Или колумнист? Где вообще все? В ответе на этот шквал вопросов мальчик открыл шкаф и вытащил странно выглядящий конверт с почтовым штемпелем Коканда, отправленный семь или восемь месяцев назад. В конверте находился клочок бумаги, содержавший следующее сообщение: "Вся экспедиция захвачена шайкой бандитов на пути домой. Они требуют четверть миллиона выкупа, но скорее всего согласятся на меньшее. Сообщите правительству, родственникам и друзьям". Далее шли подписи основных участников экспедиции и инструкции относительно того, как и куда следует доставить деньги. Письмо было адресовано работающему курьеру, который спокойно его припрятал. Ни один начальник не может быть героем для рассыльного, и он, очевидно, полагал, что четверть миллиона будут недопустимым расходом по такой сомнительной в плане выгоды статье как репатриация неудачливых сотрудников газеты. Так что он писал передовые статьи и прочие материалы, подделывал подписи, когда это было необходимо, нанимал новых репортеров, исполнял, как мог, обязанности младших редакторов, и пользовался, пока было возможно, огромным запасом специальных статей, который постоянно держали в резерве на крайний случай. Статьи об иностранных делах были целиком и полностью изготовлены им самим. Конечно, все это следовало сохранить в тайне, насколько возможно; временные сотрудники, давшие подписку о неразглашении, издавали газету, пока несчастных пленников разыскивали, выкупали и доставляли домой по двое или по трое, чтобы избежать огласки; постепенно все вернулось на круги своя. Статьи об иностранных делах вернулись к обычным традициям газеты. - Но, - вмешался племянник, - как же мальчик все эти месяцы объяснял родственникам исчезновение... - Это, - сказал сэр Лалворт, - и был самый блестящий ход. Жене или самому близкому родственнику каждого из отсутствующих он направлял письма, копируя почерк предполагаемого автора в меру своих возможностей и извиняясь за мерзкие ручки и чернила; во всех письмах он излагал одну и ту же историю, изменяя только местоположение: автор, один из всей экспедиции, не мог оказаться от дикой свободы и соблазнов восточной жизни и собирался провести несколько месяцев, странствуя в каком-то определенном краю. Многие из жен немедленно отправились в погоню за неверными мужьями, и правительство потратило немало времени и много усилий, чтобы прекратить бесплодные поиски на берегах Оки, в пустыне Гоби, оренбургских степях и других диковинных местах. Кто-то из них, уверен, до сих пор бродит по долине Тигра. - А как же мальчик? - Он все еще в журналистике. ПИР НЕМЕЗИДЫ - Как хорошо, что День Святого Валентина вышел из моды, - сказала госпожа Такенбэри. - Рождество, Новый Год и Пасха, не говоря уже про дни рождения, -- этого вполне достаточно. Я думала уберечься от неприятностей в Рождество, просто рассылая цветы всем своим друзьям, но это не сработает; у Гертруды одиннадцать оранжерей и приблизительно тридцать садовников, так что было бы смешно посылать ей цветы, а Милли только что открыла цветочный магазин, так что здесь тоже все ясно. Я так переживала; ведь нужно срочно решить, что же подарить Гертруде и Милли -- и это как раз тогда, когда я думала, что уже почти нашла решение проблемы. Мое Рождество оказалось безнадежно испорчено, а затем последовали ужасно монотонные письма с благодарностями: "Огромное спасибо за ваши прекрасные цветы. Так мило с вашей стороны подумать обо мне". Конечно, в большинстве случаев я вовсе не думала о получателях; их имена просто были в моем списке "людей, которых нельзя забыть". Если б я доверилась памяти, это привело бы к ужасным грехам упущения. - Неприятно, - сказал Кловис тетушке, - что все эти дни навязчивых воспоминаний так упорно посвящаются одному аспекту человеческой природы и полностью игнорируют другой; именно поэтому они стали такими неинтересными и искусственными. В Рождество и Новый Год от вас ожидают, что вы будете рассылать сообщения, источающие оптимистическую доброжелательность и рабскую привязанность, тем людям, которых вы едва ли пригласите к завтраку, если кто-то еще не откажется в последний момент; если вы ужинаете в ресторане в канун нового года, вам приходится распевать слащавые песенки и пожимать руки незнакомцам, которых вы никогда не видели прежде и никогда не пожелаете увидеть снова. Но никакие шаги в противоположном направлении не допускаются. - Противоположное направление; какое противоположное направление? - удивилась госпожа Такенбэри. - Нет никакого выхода для демонстрации ваших чувств людям, которых вы просто ненавидите. Это -- самая что ни на есть настоятельная потребность нашей современной цивилизации. Только подумайте, как будет мило, если особо установят определенный день для уплаты старых долгов и отмщения обид, день, когда можно будет подготовиться к тому, чтобы явить изящную месть тщательно подобранным людям из списка "людей, о которых нельзя позабыть". Помню, когда я учился в частной школе, у нас был день, в последний понедельник семестра, кажется, посвященный воспоминаниям о недовольствах и разного рода обидах. Конечно, мы не ценили этот день настолько, насколько он того заслуживал, потому что, в конце концов, любой день учебного года можно было использовать для той же цели. Однако если кто-то отчитал младшего мальчика за грубость несколькими неделями раньше, он всегда мог припомнить в тот день данный эпизод и снова отчитать грубияна. Именно это французы называют реконструкцией преступления. - Я назвала бы это реконструкцией наказания, - сказала госпожа Такенбэри. - В любом случае, я не понимаю, как вы можете перенести систему примитивной школьной мести в цивилизованную взрослую жизнь. Мы не перерастаем наши страсти, но мы, полагаю, узнаем, как удерживать их в пределах строгих приличий. - Конечно, все должно быть проделано украдкой и вежливо, - сказал Кловис. - Весь шарм и состоит в том, чтобы воздаяние не осуществлялось небрежно. Теперь, к примеру, вы думаете: "Я должна проявить к Уэбли какое-то внимание в Рождество, они были так добры к милому Берти в Борнмуте", и вы посылаете им календарь, и в течение шести дней после Рождества мистер Уэбли каждый день спрашивает миссис Уэбли, не забыла ли она поблагодарить вас за календарь, который вы им прислали. Что ж, теперь перенесите эту идею на другую и более человечную сторону вашего характера, и скажите себе: "В следующий четверг -- День Немезиды; что же, спрашивается, я могу сделать этим ужасным людям по соседству, которые подняли такой абсурдный шум, когда Пин-Ян укусил их младшенького?" Тогда вы встали бы в немыслимую рань в определенный день, пробрались в их сад и начали выкапывать трюфели на их теннисном корте хорошей лопаткой, выбрав, разумеется, ту часть корта, которая скрыта от наблюдения лавровыми кустами. Вы не найдете никаких трюфелей, но обретете огромный мир, который вам не смогут обеспечить никакие подарки -- ваши или чужие. - Но этого делать нельзя, - возразила госпожа Такенбэри, хотя ее протест прозвучал несколько принужденно. - Я буду чувствовать себя червем, если примусь за такое дело. - Вы преувеличиваете движущую силу, которую червь сможет задействовать в ограниченный промежуток времени, - сказал Кловис. - Если вы как следует поработаете десять минут хорошей широкой лопаткой, результат будет больше напоминать действия необычайно крепкого крота или быстрого барсука. - Они могут догадаться, что это сделала я, - сказала госпожа Такенбэри. - Разумеется, они догадаются, - сказал Кловис. - В этом -- половина всего удовольствия. Вам ведь нравится, если люди в Рождество узнают, какие подарки или открытки вы им посылали. Все пройдет гораздо легче, разумеется, если вы сохраните внешне дружественные отношения с теми, кого ненавидите. Эта жадная маленькая Агнес Блайк, например, которая думает только о своем питании; было бы совсем просто пригласить ее на пикник в какую-нибудь дикую лесистую местность и потерять там перед самым началом завтрака; когда вы ее снова обнаружите, вся еда до последнего кусочка может быть съедена. - Это потребует сверхчеловеческой смекалки -- потерять Агнес Блайк, когда завтрак уже неизбежен: я вообще не верю, что такое возможно. - Тогда соберите и других гостей, людей, которые вам не нравятся, и потеряйте завтрак. Его могут случайно отправить в неверном направлении. - Это будет ужасный пикник, - заметила госпожа Такенбэри. - Для них, но не для вас, - сказал Кловис. - Вы съели бы ранний и питательный завтрак перед отъездом, и вы могли бы получить дополнительное удовольствие, подробно перечисляя меню исчезнувшего пикника -- ньюбургские омары, и майонез, и карри, который следовало разогреть в электрокастрюле. Агнес Блайк обезумела бы гораздо раньше, чем вы добрались бы до карты вин, а в долгие часы ожидания, прежде чем они окончательно потеряют надежду на появление еды, вы могли бы заставить их играть в глупые игры, наподобие этого идиотского "званого обеда лорд-мэра", во время которого все участники должны выбирать названия блюд и делать какие-нибудь глупости, когда это название прозвучит. В этом случае они, вероятно, начнут плакать, когда будет упомянуто их блюдо. Это будет бесподобный пикник. Госпожа Такенбэри минуту помолчала; вероятно, она мысленно составляла список людей, которых она хотела бы пригласить на пикник герцога Хэмфри. Потом она спросила: "А этот невозможный молодой человек, Уолдо Плабли, который всегда заботится о своем здоровье -- вы придумали, что можно с ним сделать?" Очевидно, она начала различать возможности, предоставляемые Днем Немезиды. - Если бы случилось что-нибудь наподобие праздничной церемонии, сказал Кловис, - на Уолдо будет такой спрос, что вам придется договариваться с ним за несколько недель заранее, и даже тогда, если подует восточный ветер или в небе появится облачко-другое, он может оказаться слишком осторожным и побоится куда бы то ни было идти. Было бы довольно весело, если б вы смогли его заманить в гамак в саду, совсем рядом с тем местом, где каждое лето есть осиное гнездо. Удобный гамак в теплый день на его ленивый вкус будет выглядеть чудесно; а потом, когда он погрузится в сон, пылающий запал, брошенный в гнездо, поднимет тьму разъяренных ос, и они вскорости обретут "дом вдали от дома" на жирном теле Уолдо. Потребуется что-нибудь предпринять, чтобы поспешно выбраться из гамака. - Они могут зажалить его до смерти, - возразила госпожа Такенбэри. - Уолдо -- один из тех людей, которых смерть сделает только лучше, причем намного, - объявил Кловис. - Но если вы не желаете заходить так далеко, вы можете подготовить немного сырой соломы и поджечь ее под гамаком в то же самое время, когда запал подбросят в гнездо; дым удержит всех ос, кроме самых воинственных, за пределами зоны поражения, и пока Уолдо будет оставаться в пределах задымления, он избежит серьезных повреждений; его можно будет в конечном счете возвратить матери, почерневшего от дыма и местами раздутого, но все еще легко узнаваемого. - Его мать станет моим врагом на всю жизнь, - сказала госпожа Такенбэри. - Что ж, одной рождественской открыткой будет меньше, - откликнулся Кловис. МЕЧТАТЕЛЬ Наступил сезон распродаж. Августейшие учреждения Вальпургиса и Неттлпинка снизили цены на целую неделю, как бы уступая обычаям торговли; так эрц-герцогиня могла бы с недовольным видом уступить наступлению гриппа по той прискорбной причине, что грипп был в местном масштабе распространен. Адела Чемпинг, по ее собственному мнению, была в некоторых случаях недоступна соблазнам обычных торговых сделок, но считала обязательным для себя посещение недели распродаж у Вальпургиса и Неттлпинка. - Я -- не охотница до покупок, - говорила она, - но мне нравится бывать там, где что-нибудь покупают. Это явственно показывало, что под внешней оболочкой сильного характера скрывается доброе старое затаенное сознание человеческой слабости. Дабы появиться в сопровождении джентльмена, госпожа Чемпинг пригласила своего младшего племянника сопровождать ее в первый день закупочной экспедиции, подбросив в качестве дополнительного соблазна посещение кинематографа и перспективу легкого отдыха. Поскольку Киприану не было еще восемнадцати, она надеялась, что племянник не достиг пока той стадии в развитии мужчины, когда ношение пакетов считается чем-то отвратительным. - Встреть меня у цветочного отдела, - написала она Киприану, - в одиннадцать и ни минутой позже. Киприан был мальчиком, пронесшим через всю недолгую жизнь удивленный взор мечтателя, взор того, кто различает вещи, которые не видимы простым смертным, и наделяет банальности этого мира качествами, не постижимыми для обычных людей -- в общем, у него были глаза поэта или агента по недвижимости. Он был аккуратно одет -- в том ровном стиле, который часто сопровождает раннюю юность и который современные романисты обычно объясняют влиянием овдовевшей матери. Его волосы были гладко зачесаны назад и разделены тоненьким пробором, который с трудом различался. Его тетушка особо отметила состояние волос Киприана, когда они встретились в назначенный час: он стоял, ожидая ее, с непокрытой головой. - Где твоя шляпа? - спросила она. - Я ее с собой не брал, - ответил он. Адела Чемпинг была слегка шокирована. - Ты же не собираешься стать одним из так называемых Чудиков, не так ли? - спросила она с некоторым беспокойством, частично происходящим от мысли, что Чудик будет слишком большой нагрузкой для маленького домашнего хозяйства ее сестры, частично, возможно, -- от инстинктивного предчувствия, что Чудик, даже в зародышевой стадии, откажется носить пакеты. Киприан устремил на нее удивленный, мечтательный взор. - Я не взял шляпу, - сказал он, - потому что она доставляет столько неудобств, когда идешь; я имею в виду, что очень уж нелепо: встречаешь кого-нибудь из знакомых и приходится снимать шляпу, а в руках полно пакетов. А если шляпы нет, то не нужно ее снимать. Госпожа Чемпинг вздохнула с превеликим облегчением: ее наихудшие опасения развеялись. - Носить шляпу -- это более традиционно, - заметила она, а потом оживилась и обратилась к насущным проблемам. - Мы сначала пойдем к прилавку со столовым бельем, - сказала она, шагая в указанном направлении, - я хотела бы взглянуть на салфетки. Удивленный взор Киприана становился все явственнее, пока он следовал за тетушкой; он принадлежал к тому поколению, которое, как полагают все, с радостью довольствуется роль простого зрителя; но смотреть на салфетки, которые не собираешься покупать, -- это удовольствие было выше его понимания. Госпожа Чемпинг взяла пару салфеток и пристально рассмотрела их на свету, как будто ожидала обнаружить некую революционную шифровку, нанесенную на них едва различимыми чернилами; потом она внезапно направилась в отдел стеклянной посуды. - Миллисент попросила меня раздобыть ей парочку графинов, если здесь найдется что-нибудь действительно дешевое, - объяснила она по дороге, - а я в самом деле хочу приобрести салатницу. А к салфеткам вернемся позже. Она тщательно исследовала огромное количество графинов и длинный ряд салатниц и наконец купила семь ваз для хризантем. - Никто сейчас такими вазами не пользуется, - пояснила она Киприану, - но они сойдут для подарков к следующему Рождеству. Два зонтика, которые уценили настолько, что госпожа Чемпинг сочла их нелепо дешевыми, пополнили список ее приобретений. - Один из них подойдет Рут Колсон; она отправится на Малайский полуостров, а там зонтики всегда полезны. И я должна подарить ей какую-нибудь тонкую бумагу для писем. Она совсем не займет места в багаже. Госпожа Чемпинг приобрела пачку бумаги для записей; она оказалась такой дешевой и такой тонкой, что могла поместиться в чемодане или в дорожной сумке. Она также купила несколько конвертов -- конверты так или иначе казались довольно экстравагантными по сравнению с бумагой для писем. - Как ты думаешь, Рут больше понравится синяя или серая бумага? - спросила она у Киприана. - Серая, - сказал Киприан, ни разу не встречавшийся с указанной леди. - А у вас есть сиреневая бумага для заметок такого качества? - спросила Адела продавца. - Сиреневой у нас нет, - ответил тот, - но есть два оттенка зеленой и более темная серая". Госпожа Чемпинг осмотрела и зеленую бумагу, и темно-серую, но выбрала синюю. - Теперь мы можем слегка перекусить, - сказала она. В зале отдыха Киприан вел себя просто образцово и бодро воспринял пирог с рыбой, фаршированный пирог и маленькую чашку кофе - вполне подходящее воздаяние за два часа усиленной толкотни в магазине. Однако он остался непреклонным в ответ на предложение тетушки купить ему шляпу у прилавка, где по притягательно низким ценам распродавались мужские головные уборы. - У меня дома вполне достаточно шляп, - сказал он, - и кроме того, когда их примеряешь, волосы приходят в беспорядок. Возможно, в конце концов он собирался превратиться в Чудика. То, что он оставил все пакеты гардеробщику, тоже казалось поводом для беспокойства. - Сейчас мы наберем еще больше пакетов, - пояснил он, - так что не стоит забирать их, пока мы не закончили нашу прогулку по магазину. Его тетя несколько успокоилась, но не вполне: значительная часть удовольствия и волнения от прогулки по магазинам, казалось, пропадала, когда человек лишался непосредственного личного контакта с покупками. - Я собираюсь снова взглянуть на те салфетки, - сказала она, едва они спустились по лестнице на первый этаж. - Тебе можно не ходить, - добавила она, как только мечтательный взгляд мальчика сменился на мгновение выражением немого протеста, - ты можешь встретить меня потом в отделе столовых приборов; я только что вспомнила, что в доме нет штопора, который был бы достаточно надежным. Киприана не было в отделе столовых приборов, когда его тетушка в должный срок явилась туда, но в толчее и суматохе среди беспокойных покупателей и занятых продавцов было очень легко потерять кого угодно. А вот в отделе товаров из кожи где-то через четверть часа Адела Чемпинг заметила племянника, отделенного от нее баррикадами из чемоданов и портшезов и затерявшегося в бесконечной толпе человеческих существ, которые теперь заполнили все уголки огромного универсального торгового центра. Она прибыла как раз вовремя, чтобы стать свидетелем извинительной, а скорее унизительной ошибки со стороны леди, которая с очевидным намерением протолкнулась к лишенному головного убора Киприану, а теперь, затаив дыхание, интересовалась стоимостью сумочки, которая пленила ее воображение. - Теперь, - воскликнула Адела, - она принимает его за одного из продавцов, потому что на нем нет шляпы. Удивляюсь, что этого не случилось раньше. Возможно, так оно и было. Киприан, во всяком случае, не казался пораженным или обеспокоенным ошибкой, которую допустила бедная женщина. Рассмотрев ярлычок на упаковке, он объявил ясным, бесстрастным голосом: - Черная кожа, тридцать четыре шиллинга, снижено до двадцати восьми. Фактически, мы отдаем по специальной цене в двадцать шесть шиллингов. Они расходятся довольно быстро. - Я возьму это, - сказала леди, нетерпеливо вытаскивая несколько монет из кошелька. - Вы возьмете прямо так? - спросил Киприан, - понадобится пара минут, чтобы завернуть, ведь здесь такая толчея. - Ничего, я возьму ее прямо так, - сказала покупательница, сжимая свое сокровище и отсчитывая деньги в ладонь Киприана. Несколько добрых незнакомцев помогли Аделе выйти на открытый воздух. - Это все давка и жара, - сказал один добрый самаритянин другому. - Кто угодно может от них потерять голову. Когда Адела в следующий раз заметила Киприана, он стоял в толпе, которая собралась вокруг прилавков книжного отдела. Мечтательный взгляд был сильнее, чем когда-либо прежде. Он только что продал два сборника молитв пожилому канонику. ЗАПРЕТНЫЕ КАНЮКИ - А вы много понимаете в сватовстве? Хьюго Петерби задал этот вопрос с явственной личной заинтересованностью. - Я в таких делах не специализируюсь, - сказал Кловис. - Все хорошо, пока вы этим занимаетесь, но последствия иногда так смущают -- немые укоризненные взгляды людей, которым вы помогали и способствовали в матримониальных экспериментах. Это почти так же плохо, как продать человеку лошадь с полудюжиной скрытых недостатков и потом наблюдать, как он данные недостатки постепенно обнаруживает в сезон охоты. Уверен, вы думаете о девочке Коултернебов. Она, конечно, весьма и весьма хороша, насколько можно заметить; я полагаю, что кое-какие деньги за ней в приданое точно дадут. Но вот чего я не вижу -- как вы сумеете сделать ей предложение. За все время, что мы с ней знакомы, я не припомню, чтобы она умолкала на три минуты кряду. Вам придется промчаться вместе с ней шесть раз по травяному загону на пари, а затем выпалить свое предложение прежде, чем она опомнится и переведет дыхание. Загон берегут из-за сена, но если вы действительно влюблены в нее, то вы не позволите остановить себя таким меркантильным соображениям, тем более, что это не ваше сено. - Я думаю, что смогу управиться с предложением вполне сносно, - сказал Хьюго, - если б я мог рассчитывать на то, что останусь с ней наедине в течение четырех или пяти часов. Вся беда в том, что я вряд ли удостоюсь подобного счастья. Этот самый Ланнер, похоже, проявляет интерес к тому же предмету. Он просто душераздирающе богат и весьма представителен; ясное дело, наша хозяйка немного польщена тем, что он сюда прибыл. Если она хоть слегка почувствует, что он увлечен Бетти Коултернеб, она тотчас решит, что это просто роскошный брачный союз и бросит их в объятия друг друга на целый день. И каковы будут мои шансы после этого? Моя единственная проблема состоит в том, чтобы удержать его подальше от девушки как можно дольше, и если вы можете мне помочь... - Если вы желаете, чтобы я таскал Ланнера по сельской местности, осматривая предполагаемые римские руины и изучая местные методы пчеловодства и агротехники, то боюсь, ничем не смогу вам помочь, - сказал Кловис. - Видите ли, он проникся ко мне чем-то вроде отвращения после того вечера в курительной. - Что случилось в курительной? - Он извлек на свет божий какой-то затасканный анекдот и подал его как последнюю новинку в мире хороших историй, после чего я заметил, весьма невинно, что никогда не мог вспомнить, Георг II или Джеймс II так высоко ценил этот рассказ. Теперь он смотрит на меня с вежливо замаскированной ненавистью. Я постараюсь ради вас, если возникнет возможность, но все должно быть окольным путем, без личного вмешательства. * * * * - Так замечательно, что мистер Ланнер здесь, - призналась Кловису миссис Олстон на следующий день. - Он всегда был обручен, когда я приглашала его раньше. Такой чудесный джентльмен; его действительно нужно женить на какой-то милой девушке. Между нами, мне кажется, что он прибыл сюда по некоторой причине. - Мне кажется почти то же самое, - ответил Кловис, понижая голос. - Фактически, я почти уверен в этом. - Вы имеете в виду, что он увлечен... - в нетерпении начала миссис Олстон. - Я имею в виду, что он здесь ради того, что он может получить, - сказал Кловис. - Ради того, что он может ПОЛУЧИТЬ? - повторила хозяйка с легким негодованием в голосе. - О чем вы говорите? Он -- очень богатый человек. Чего он здесь хочет получить? - У него есть одна непреодолимая страсть, - сказал Кловис, - а здесь найдется кое-что, что он может заполучить; в других местах ему этого не сыскать -- ни во имя любви, ни за деньги, насколько я знаю. - Но что это? О чем вы говорите? Какая непреодолимая страсть? - Коллекционирование яиц, - сказал Кловис. - У него по всему миру есть агенты, добывающие редкие яйца, его собрание -- одно из самых роскошных в Европе; но его основная забота состоит в том, чтобы отыскивать сокровища лично. Ни расходы, ни различные неприятности его не останавливают. - О боже! Канюки, наши канюки! - воскликнула миссис Олстон. - Вы не думаете, что он собирается совершить набег на их гнездо? - А что вы сами думаете?" спросил Кловис. - Единственная пара длинноногих канюков, которая известна в этой стране, гнездится в вашем лесу. Очень немногие знают о них, но как член лиги защиты редких птиц он мог заполучить эту информацию. Я ехал с ним вместе в поезде и заметил, что большой том Дрессеровых "Птиц Европы" был одним из основных сокровищ в его багаже... Это был том, посвященный короткокрылым ястребам и канюкам. Кловис полагал, что, если уж следовало врать, то врать нужно хорошо. - Это ужасно, - сказала миссис Олстон. - Мой муж никогда не простит мне, если что-нибудь случится с этими птицами. Они порхают по лесу в течение последних двух лет, но в этот раз они впервые свили гнездо. Как вы сказали, они -- почти единственная пара, которая размножается во всей Великобритании; и теперь их гнездо собирается разрушить гость, который поселился под моей крышей. Я должна сделать что-нибудь, чтобы остановить его. Как вы думаете, следует ли ему сказать... Кловис расхохотался. - Я знаю одну историю, которая мне представляется правдивой в большинстве деталей; это случилось недавно где-то на побережье Мраморного Моря; там у нашего друга есть свои люди. Сирийский ночной жаворонок, или еще какая-то птица, как известно, размножалась только в оливковых садах богатого армянина, который по неведомой причине не позволил Ланнеру войти и забрать яйца, хотя ему предложили наличные за разрешение. Армянина нашли избитым до полусмерти через день или два, а его забор кто-то разрушил. Это сочли выражением мусульманской агрессии, и таким образом охарактеризовали во всех консульских сообщениях, но яйца находятся теперь в собрании Ланнера. Нет, я не думаю, что стал бы взывать к его лучшим чувствам на вашем месте. - Я должна что-нибудь сделать, - взмолилась миссис Олстон со слезами на глазах. - Последними словами моего мужа перед его отъездом в Норвегию были как раз строгие инструкции, чтобы птицам не причинили никакого беспокойства, и он спрашивает про них в каждом письме. Придумайте что-нибудь. - Я собирался предложить пикетирование, - сказал Кловис. - Пикетирование! Вы хотите поставить охрану возле птиц? - Нет; возле Ланнера. Он не сможет найти дорогу ночью в лесу, а вы можете договориться, чтобы вы сами, Эвелин, Джек или немецкая гувернантка сопровождали его целыми днями. От такого же гостя, как он сам, Ланнер может избавиться, но ему будет не так просто отделаться от хозяев дома, и даже самый решительный коллекционер едва ли выйдет на охоту за яйцами запретных канюков, когда немецкая гувернантка повиснет, так сказать, у него на шее. Ланнер, который лениво ожидал возможности завершить свое ухаживание за девицей Коултернеб, теперь обнаружил, что его возможности остаться с ней наедине хоть на десять минут сводятся к нулю. Если девушка и оставалась когда-нибудь одна, то он не оставался один никогда. Он с беспокойством заметил, что его хозяйка внезапно переменилась: из хозяйки желательного типа, которая позволяет своим гостям делать все, что их душе угодно, она эволюционировала к тому виду, который тянет гостей по земле подобно могучей бороне. Она показала ему садик и оранжереи, деревенскую церковь, какие-то акварельные эскизы, которые ее сестра сделала на Корсике, и те места, где она надеялась в этом году вырастить сельдерей. Ему показывали всех эйлесберийских утят и ряды деревянных ульев, где будут пчелы, если их не поразит болезнь. Его также отвели в конец длинной аллеи и показали отдаленную насыпь, где, согласно местной легенде, некогда разбили лагерь датчане. И когда хозяйка временно покидала его для исполнения иных обязанностей, он обнаруживал, что в его сторону торжественно направляется Эвелин. Эвелин было четырнадцать, говорила она в основном о добре и зле, о том, сколько можно сделать для установления мира, если бы люди согласились приложить к этому усилия. Наступало облегчение, когда ее сменял Джек, которому было девять лет и который говорил исключительно о Бблканской войне, не стремясь открыть что-нибудь новое в ее политической или военной истории. Немецкая гувернантка поведала Ланнеру о Шиллере больше, чем он когда-нибудь в жизни слышал о любом другом человеке; возможно, это была его собственная вина: он сказал гувернантке, что не интересуется Гете. Когда гувернантка слагала с себя обязанности сторожа, хозяйка была снова наготове с неизбежным приглашением посетить дом старухи, которая помнила Чарльза Джеймса Фокса; женщина умерла два или три года назад, но дом все еще был на месте. Ланнер вернулся в город раньше, чем собирался поначалу. Хьюго не устроил свои дела с Бетти Коултернеб. Отказала она ему или, как чаще всего предполагали, ему не удалось произнести три слова подряд -- этого никогда точно не выяснили. Во всяком случае, она -- все еще веселая девица Коултернеб. Канюки успешно вырастили двух птенцов, которых застрелил местный цирюльник. СТАВКА - Ронни -- огромное испытание для меня, - печально произнесла миссис Аттрей. - В минувшем феврале ему исполнилось только восемнадцать лет, а он уже завзятый игрок. Я не знаю, от кого он мог унаследовать эту страсть; его отец никогда в жизни не касался карт; вы сами знаете, как мало я играю -- партия в бридж по средам в зимние дни, по три пенса за сотню, и даже этого я не стала бы делать, если бы не Эдит, которой всегда требуется четвертый игрок и которая, ясное дело, пригласит эту отвратительную миссис Дженкинхэм, если я откажусь. Мне бы гораздо больше понравилось просто сидеть и беседовать, а не играть в бридж; карты, по-моему, совершенно напрасная трата времени. Но вот Ронни думает только о бридже, баккара и покере -- больше ни о чем. Разумеется, я старалась прекратить это; я просила Норридрумов не давать ему играть в карты, когда у них бывает вечеринка; но вы с тем же успехом могли просить Атлантический океан сохранять спокойствие во время вашего путешествия. Можно ли ожидать, что они побеспокоятся о естественных страданиях матери? - Почему вы позволяете ему туда ходить? - спросила Элеонора Сакселби. - Моя дорогая, - сказала миссис Аттрей, - я не хочу обижать их. В конце концов, они сдают мне землю в аренду, и мне приходится постоянно к ним обращаться, когда я хочу что-нибудь сделать в этих местах; они помогли с устройством новой крыши в оранжерее с орхидеями. И они одалживают мне один из своих автомобилей, когда с моей машиной что-то случается; сами знаете, как часто она выходит из строя. - Не знаю уж, насколько часто, - сказала Элеонора, - мне кажется, это происходит постоянно. Всякий раз, когда я хочу, чтобы вы куда-нибудь меня подвезли в вашем автомобиле, мне говорят, что с ним кое-что не так, или у шофера невралгия и вы не хотите его утруждать. - Он очень часто страдает от невралгии, - поспешно ответила миссис Аттрей. - Во всяком случае, - продолжила она, - вы можете понять, что я не хочу обидеть Норридрумов. Их домашнее хозяйство -- самое беспорядочное в графстве, и я полагаю, что никто никогда не знает, когда подадут еду и что это будет за еда. Элеонор Сакселби вздрогнула. Она предпочитала, чтобы ее трапезы были регулярными и значительными по объему. - Однако, - продолжала миссис Аттрей, - независимо от того, что творится в их собственной домашней жизни, как землевладельцы и соседи они неизменно внимательны и обязательны, так что я не хочу с ними ссориться. Кроме того, если бы Ронни не играл в карты у них, то играл бы где-нибудь еще. - Нет; если б вы проявили настойчивость, - сказала Элеонора. - Я верю в настойчивость. - Настойчивость? Я настойчива! - воскликнула миссис Аттрей. - Более того, я - прозорлива. Я сделала все, что сумела придумать, лишь бы отвратить Ронни от игры на деньги. Я заморозила его пособие на оставшуюся часть года, так что он не может даже играть на деньги в кредит, и я вписала огромную сумму в церковные пожертвования от его имени вместо того, чтобы давать ему небольшие суммы серебром для пожертвований по воскресеньям. Я даже не дала ему денег на чаевые для охотничьей прислуги, а выслала их по почте. После этого Ронни впал в состояние черной меланхолии, но я напомнила ему, что случилось с десятью шиллингами, которые я дала ему на "Неделю Самоотречения", проводившуюся Лигой молодых джентльменов. - Что с ними приключилось? - спросила Элеонора. - Что же, у Ронни был определенный план по этому поводу, на его собственный манер, в связи с "Гранд-Националем". Если бы все выгорело, как он выражался, он сдал бы в Лигу двадцать пять шиллингов и оставил себе приличные комиссионные; но получилось так, что и о десяти шиллингах Лиге пришлось позабыть. С тех пор я была осторожна, чтобы в руки к нему не попало ни единого пенни. - Он как-нибудь обойдет все запреты, - сказала Элеонора со спокойной убежденностью. - Будет продавать вещи. - Моя дорогая, он уже сделал все возможное в этом направлении. Он избавился от своих наручных часов и от охотничьей фляги, и от обоих портсигаров, и я не удивлюсь, если он теперь носит поддельные запонки вместо тех золотых, которые тетя Рода подарила ему к семнадцатому дню рождения. Он не может продать свою одежду, понятное дело, кроме зимнего пальто, и я спрятала его в шкафу, якобы сберегая от моли. Я действительно не знаю, где еще он может раздобыть деньги. Я полагаю, что была и настойчива, и прозорлива. - Он бывал у Норридрумов в последнее время? - спросила Элеонора. - Он был там вчера днем и остался обедать, - сказала миссис Аттрей. - Точно не знаю, когда он вернулся домой, но полагаю, что было уже поздно. - Тогда готова поспорить, что он играл на деньги, - сказала Элеонора с уверенностью, которая часто встречается у людей, у которых мыслей немного, а выжать из них хочется побольше. - Поздно вечером в деревне всегда хочется играть на деньги. - Он не может играть на деньги, если у него нет никаких денег и ни единого шанса деньги получить, - рассудила миссис Аттрей. - Даже если игра идет с маленькими ставками, нужен приличный запас для оплаты проигрышей. - Он, возможно, продал нескольких птенцов амхерстских фазанов, - предположила Элеонора. - Они потянут примерно на десять-двенадцать шиллингов каждый, осмелюсь сказать. - Ронни никогда такого не сделает, - заявила миссис Аттрей. - В любом случае, сегодня утром я пошла и пересчитала их: все они на месте. Нет, - продолжила она с тихим удовлетворением, которое рождается от ощущения тяжелым трудом достигнутого результата. - Полагаю, Ронни пришлось довольствоваться ролью зрителя вчера вечером, если кто-то сел за карточный стол. - Часы показывают точное время? - спросила Элеонора, глаза которой уже несколько минут беспокойно обращались к каминной доске. - Ланч в вашем доме обычно подается так пунктуально. - Полчаса минуло три минуты назад! - воскликнула миссис Аттрей. - Повар, должно быть, готовит нечто необычайно роскошное в вашу честь. Я не посвящена в тайну; меня же не было все утро, как вам известно. Элеонора извинительно улыбнулась. Результатов особенных усилий повара миссис Аттрей стоило ожидать нескольких минут. Фактически, сам завтрак, когда он появился с немалым опозданием, оказался совершенно не достоин той репутации, которую сотворил себе хваленый повар. Один только суп мог омрачить любую трапезу, а то, что последовало за супом, оказалось ничуть не лучше. Элеонора больше молчала, но когда она начинала говорить, в голосе ее слышались рыдания, и это звучало куда красноречивей откровенных обвинений. Даже невозмутимый Рональд погрузился в депрессию, когда отведал rognons Saltikoff. - Не самый лучший завтрак, который я отведала в вашем доме, - сказала наконец Элеонора, когда появился несладкий десерт и ее последние надежды растаяли. - Моя дорогая, это самая худшая трапеза за много лет, - ответила ей хозяйка дома. - Последнее блюдо на вкус, по-моему, отдавало только красным перцем и сырыми тостами. Мне ужасно жаль. Что-то случилось на кухне, Пеллин? - спросила она у служанки. - Да, мэм, новый повар не успел все как следует приготовить, ведь он приехал так внезапно... - начала объяснять Пеллин. - Новый повар! - вскричала миссис Аттрей. - Повар полковника Норридрума, мэм, - пояснила Пеллин. - О чем, ради всего святого, вы говорите? Что повар полковника Норридрума делает в моей кухне - и где мой повар? - Возможно, я смогу объяснить все лучше, чем Пеллин, - поспешно сказал Рональд. - В самом деле, я обедал у Норридрумов вчера, и они высказали пожелание заполучить такого талантливого повара, как наш, только на сегодня и завтра, пока у них гостит некий гурман: их собственный повар не особенно хорош -- ну, вы сами видели, что он может приготовить, когда торопится. Так я решил, что будет весьма спортивно сыграть у них в баккара, поставив нашего повара против их денег; и я все проиграл. Вообще не везет мне в баккара в этом году. Оставшаяся часть его объяснения, то, к