ьму тебя напарником даже и без рук, за одни твои мозги. Удачей было встретить такого, как ты; и, старина, ты же не ввел меня в заблуждение? Это не мое дело, но ты просто бесподобный по части выпивки. Ты два месяца воздерживался, собираешься ли возобновить? "Больше никогда," сказал Роуланд, поднимаясь. "У меня теперь есть будущее, и уже есть прошлое." Глава 14 Ближе к полудню следующего дня Роуланд сидел с Мирой в кресле на салонной палубе трансатлантического лайнера, глядя на расшитый парусами голубой отрезок, когда он вспомнил, что еще не телеграфировал миссис Селфридж о спасении ее дочери. Стало быть, этот факт остается неизвестным, если Мейер или его компаньоны не передали сообщение в прессу. "Однако," размышлял он, "радостью не убивают, да и лучшим рассказчиком будет тот, кто доставит ей такой сюрприз. Но скорее известие попадет в газеты, чем она узнает его от меня. Вряд ли Мейер сохранит молчание." Но известию суждено было запаздывать. Страховщики "Титана" на созванной Мейером конференции решили придержать этот козырь и истратить немного времени и денег на розыски других свидетелей из экипажа "Титана", а также для общения с капитаном Барри в надежде улучшить его память. Нескольких бурных встреч с последним убедили их в тщетности дальнейших усилий в этом направлении. К тому же, по истечении недели выяснилось, что все выжившие наблюдатели по левому борту "Титана" и некоторые по правому борту ушли в плавание к Мысу Доброй Надежды, или, другими словами, исчезли. Страховщикам оставалось предать гласности рассказ Роуланда, надеясь, что с его публикацией найдется подтверждающее свидетельство. И эта история, которую Мейер совершенствовал по мере общения с репортерами, и которая дальше украшалась газетчиками (особенно в части поединка с белым медведем) выставлялась напоказ крупнейшими ежедневными газетами Англии и Континента. Ее же телеграфировали вместе с названием парохода, на котором плыл в Нью-Йорк Джон Роуланд, которого держали под надзором. Телеграмму отправили тем утром, в которое Роуланд с Мирой на плече спускался по сходням в порту Норт Ривер. Как следствие, в порту его окружили безотвязные репортеры с его историей на устах и ожиданием подробностей. Он отказался разговаривать, бежал от них, и через боковые улицы скоро оказался в толпе на Бродвее. В офисе злополучной пароходной компании он взял список пассажиров "Титана" с адресом миссис Селфридж -- единственной спасенной женщины. Затем на уличном транспорте он доехал до крупного бродвейского универмага. "Мы скоро увидим маму, Мира, уже скоро," шептал он в ее розовое ухо; "и на тебе должна быть лучшая одежда. Моя одежда меня устраивает, но ты ребенок Пятой авеню -- маленькая аристократка. Этот старый наряд не годится." Но она забыла слово "мама" и о своей одежде, увлеченная звуками и оживленностью улицы. В универмаге Роуланд нашел нужный ему детский отдел, где находилась молодая женщина. "Эта девочка пережила кораблекрушение," сказал он. "У меня есть шестнадцать с половиной долларов на все расходы. Нужно ее искупать и постричь, а остальные деньги пустить на платье, обувь, чулки, нижнее белье, и шляпу." Молодая женщина нагнулась и поцеловала девочку из чистой симпатии, но пожаловалась, что она может сделать не все. "Сделайте, что сможете," сказал Роуланд; "это все, что я имею. Я подожду здесь." Час спустя, снова без гроша в кармане, он вышел из универмага с Мирой, нарядно одетой в новое пышное убранство. На углу он был остановлен полицейским, наблюдавшим его выход, и пораженным таким сочетанием лохмотьев и лент. "Чей это ребенок с вами?" спросил он. "Я думаю, это дочь миссис Селфридж," заносчиво ответил Роуланд -- слишком заносчиво, как покажет дальнейшее. "Вы думаете... но вы не знаете. Зайдите обратно в магазин, и мы выясним, у кого она похищена." "Отлично, офицер, я смогу удостоверить ее принадлежность." Они пошли обратно, полицейский держал Роуланда за шею, и в дверях были встречены выходившей группой из трех или четырех человек. Одна из них, молодая женщина в черном, испустила пронзительный вопль, и кинулась к ним. "Мира!" закричала она. "Дайте мне мою девочку -- дайте мне ее." Схватив девочку с плеча Роуланда, она обнимала ее, целовала, плакала, и голосила над ней. Наконец, среди увеличивающейся толпы она упала в обморок на руки разгневанного пожилого господина. "Ах ты негодяй! воскликнул он, размахивая своей тростью над головой Роуланда свободной рукой. Офицер, заберите его в участок. Я пойду с вами, и стану обвинителем от имени моей дочери." "Так это он похитил ребенка?" спросил полицейский. "Безусловно," ответил пожилой господин, сопровождая вместе с другими к экипажу остающуюся в бесчувствии молодую мать. При посадке Мира, которую держала одна из женщин, кричала имя Роуланда, пока экипаж не уехал. "А ну, пошли," произнес офицер, сбивая арестованного с ног ударами дубинки по его голове. Затем, под аплодисменты толпы, нью-йоркский полисмен поволок по улицам человека, одолевшего в поединке голодного белого медведя, словно он был больным животным. Ибо таково идиотское следствие всеобщей цивилизованности. Глава 15 В Нью-Йорке есть дома, наполненные атмосферой такой чистой, такой возвышенной, такой восприимчивой к чувству человеческой беды и неудачи, что их обитатели совершенно свободны от всех раздумий, кроме как о духовном содействии злосчастному человечеству. В такие дома не вхожи ежедневные газеты, живущие за счет собирания новостей и сбыта сенсаций. В том же городе есть высокие судьи -- члены клубов и союзов -- которые настолько заняты по вечерам, что часто по утрам не могу подняться вовремя для чтения газет до того, как откроются заседания. В Нью-Йорке есть также городские издатели, желчные темпераментом, запальчивые в речах, а также беспощадные к чувствам и профессиональному достоинству репортера. Такие издатели, когда репортер, успешно берущий интервью у знаменитостей, потерпел неудачу (но не собственную неудачу), иногда отправляют его собирать новости в суде, где мало что достойно публикации. Утром, наступившим после ареста Джона Роуланда, три репортера, посланные тремя такими издателями, заняли места в зале суда под председательством одного из упомянутых, поздно пробуждающихся судей. В приемной этого суда, оборванный, изрядно отделанный дубинкой, и неопрятный после ночи в камере, стоял Роуланд и другие бедолаги, более или менее повинные в покушении на общество. Когда назвали его имя, его вытолкали через дверь вдоль цепи из полицейских -- каждый из которых усугубил свою полезность, толкая его к скамье подсудимых, под проницательные глаза усталого на вид судьи с суровым лицом. В углу зала суда сидели вчерашний пожилой господин, молодая мать с малюткой Мирой на коленях, и несколько других дам -- все в возбуждении; все они, кроме молодой матери, нацеливали на Роуланда свои ожесточенные взгляды. Миссис Селфридж, бледная и с ввалившимися глазами, но со счастливым лицом, к тому же, не удостаивала его сколько-нибудь постоянного внимания. Офицер, арестовавший Роуланда, дал присягу, и свидетельствовал, что он остановил заключенного на Бродвее убегающим вместе с девочкой, чья роскошная одежда привлекла его внимание. Из угла зала донеслось презрительное хмыканье с брезгливыми репликами: "Конечно роскошная... это мысль... тончайший рисунок." Мистер Гонт, свидетель обвинения, был вызван давать показания. "Этот человек, ваша честь," взволнованно начал он, "был когда-то джентльменом и часто навещал мой дом. Он просил руки мой дочери, и когда его предложение было отклонено, угрожал мщением. Да, сэр. И посреди Атлантики, где он преследовал мою дочь под видом матроса, он пытался убить этого ребенка -- мою внучку; но он был обнаружен..." "Подождите," вмешался судья. "связывайте ваше свидетельство с настоящим преступлением." "Да, ваша честь. Потерпев в этом неудачу, он похитил, или выманил ребенка из его постели. Когда, через пару минут, случилось кораблекрушение, он, должно быть, сбежал с ребенком в... "Вы были этому свидетелем?" "Меня там не было ваша честь; но мы опираемся на слова первого помощника, и этот джентльмен..." "Идите на свое место, сэр. Этого достаточно. Офицер, это преступление было совершено в Нью-Йорке?" "Да, ваша честь; Я лично арестовал его." "У кого он похитил девочку?" "У той женщины." "Мадам, прошу вас на трибуну." Со девочкой на руках, миссис Селфридж произнесла присягу и низким, дрожащим голосом повторила сказанное ее отцом. Она была женщиной, и постольку искушенный в женщинах судья разрешил ей изложить дело по-своему. Когда она говорила о попытке убийства возле гакаборта, она оживилась. Она рассказала об обещании капитана заковать его в случае ее согласия дать обвинительное свидетельство... об ослаблении, в этой связи, своего внимания, и о потере дочери накануне кораблекрушения... о ее спасении любезным первым помощником, и его заявлении, что он видел ее дочь на руках у этого человека -- единственного, кто мог нанести ей вред... о сообщении, что лодка с моряками и детьми подобрана средиземноморским пароходом... о расследовании детективами того, что человек с его внешностью отказался передать ребенка консулу в Гибралтаре и исчез с ним... о ее радости в связи с известием о спасении Миры и отчаянии вплоть до вчерашней встречи с ее ребенком на руках этого человека. На этом месте ею овладел приступ материнства. С горящими щеками и глазами, пылающими презрением и гневом, она указала на Роуланда и почти закричала: "Он калечил... истязал мою дочь. На ее спинке есть глубокие раны, и прошлой ночью доктор сказал, что они сделаны острым орудием. Он также наверняка пытался исковеркать детское сознание, или подвергнул ее страшным опытам. Он выучил ее ужасному ругательству, а прошлой ночью, когда я рассказывала о Елисее (5), медведях и детях, она стала безумно кричать и плакать. Здесь ее свидетельство перешло в истерический припадок, и ее рыдания перемежались с увещеваниями девочки не говорить плохого слова; ибо заметившая Роуланда Мира называла его прозвище. "Что это было за кораблекрушение... где это было?" спросил, ни к кому не обращаясь, озадаченный судья. "Титан," выкрикнули с полдюжины газетчиков через комнату. "Титан," повторил судья. "Стало быть, это преступление было совершено в нейтральных водах под английским флагом. Я не вполне понимаю, зачем оно рассматривается этим судом. Арестованный, есть ли у вас какое-нибудь заявление?" "Нет, ваша честь." Ответ прозвучал как сухое всхлипывание. Судья изучил пепельного цвета лицо человека в лохмотьях, и сказал помощнику: "Поменяйте обвинительную статью на бродяжничество... да..." Помощник, подстрекаемый газетчиками, был уже рядом. Он разложил перед ним утреннюю газету, указал на крупный шрифт и отошел. Судебный процесс прервался на чтение новостей. Спустя минуту или две, судья обратился в зал: "Заключенный," быстро сказал он, "достаньте свой правый рукав из одежды!" Роуланд повиновался механически, и рукав повис на его боку. Судья заметил это и продолжил чтение. Затем он свернул газету и сказал: "Вы подтверждаете, что вы тот самый, кого спасли с айсберга?" Арестованный склонил свою голову. "Свободен!" -- слово произносилось не обычным для суда тоном. "Мадам," добавил судья с теплым блеском в глазах, "этот человек только спас жизнь вашей дочери. Если дома вы прочитаете, как он защищал ее от белого медведя, я сомневаюсь, что вы будете еще рассказывать ей сказки про медведей. Острое орудие... гм!" Что было уже совершенно неуместно в суде. Миссил Селфридж, с озадаченным и довольно уязвленным выражением лица, покинула суд в обществе раздосадованных отца и друзей, в то время как Мира оскверняла себя обращенными к Роуланду криками, который попал в руки репортеров. Они пытались развлечь его по-матросски, но он не поддавался ни на развлечения, ни на разговоры. Он ушел и растворился в большом мире, так что вечерние газеты лишь воспроизвели утренние события в суде. Глава 16 Утром следующего дня однорукий праздношатающийся в порту нашел старый рыболовный крючок и обрывки шнура, которые он связал. Затем он выкопал какую-то наживку и поймал рыбу. Голодный и без огня, он обменял рыбу на пищу у кока каботажного судна, и до темноты поймал еще две рыбы, одну из которых он обменял, а другую продал. Он спал под причалом, рыбачил, менялся и торговал в течение месяца, чтобы заплатить за костюм с чужого плеча и услуги парикмахера. Его изменившуюся наружность оценил начальник грузовой службы порта, нанявший его подсчитывать грузы, что было выгоднее рыболовства и позволило со временем обзавестись шляпой, парой ботинок и пальто. Он снял комнату с постелью и вскоре нашел конверты в адрес работодателя -- почтовой фирмы, -- где его красивый и быстрый почерк дал ему постоянную работу. Там через пару месяцев ему разрешили запросить об экзаменах для поступления на гражданскую службу, которые он осилил, продолжив писать адреса на конвертах. Между тем, в новой и лучшей одежде он уже легко убеждал встречных людей в том, что он джентльмен. Через два года после экзаменов его назначили на хорошо оплачиваемую правительственную должность. Усаживаясь за стол в своем офисе, он заметил мысленно: "Теперь, Джон Роуланд, твое будущее принадлежит тебе. Прошли твои страдания, случившиеся из-за неверной оценки женщин и виски." Однако он был не прав, ибо через шесть месяцев он получил письмо, содержавшее, в частности, следующее: "Не думай, что я безразлична или неблагодарна. Я наблюдала со стороны, как шло твое удивительное сражение с твоими старыми убеждениями. Ты победил, и я рада поздравить тебя. Но Мира не позволит мне успокоиться. Она постоянно спрашивает о тебе и иногда плачет. Я не могу больше вынести это. Придешь ли ты встретиться с Мирой?" И он пошел на встречу -- с Мирой. Примечания (1) Пиллерс -- вертикальная стойка, устанавливаемая в межпалубном пространстве и в трюме судна; леер -- туго натянутый и закрепленный обоими концами трос, служащий для крепления парусов и ограждения борта. (2) Аннаполис - имеется в виду Военно-Морская Академия США в г. Аннаполис, штат Мэриленд. (3) "Dammy" - звучание этого прозвища напоминает ругательство "damn it" (проклятье!). (4) sheeny -- оскорбительное название еврея. (5) Елисей -- ветхозаветный праведник, насмехавшиеся над которым дети были растерзаны двумя медведицами (4 кн. Царств, 2:24).