годарно произнесла девочка, обращаясь к медведю, но он только угрюмо фыркнул и принялся языком вылизывать мех от крови. Под тяжестью такой туши гондола кренилась на один бок, но полету это не мешало. Роджер опасливо косился на панцербьорна, но для Йорека он вряд ли значил больше, чем какая-нибудь снежинка. Люра поднялась на ноги. Борт гондолы доходил ей почти до подбородка, и, вцепившись обеими руками в обтянутый кожей край, девочка замерла, напряженно вглядываясь в клубящееся облако. Не прошло и нескольких секунд, как воздушный шар вырвался из облачных пелен и, продолжая набирать высоту, воспарил в горние выси. Какое упоительное зрелище открылось взорам наших путешественников! Прямо над их головами вздымалась крутобокая громада шара, но еще выше и впереди -- повсюду полыхало северное сияние. Ничего величественнее и великолепнее этого Люра не видела никогда в жизни. Казалось, свет был со всех сторон и они сами становились его частью. Могучие полосы ослепительного свечения вздымались и опадали, подобно биению ангельских крыл; источающие свет каскады низвергались с невидимых утесов и зависали обширными переливающимися водопадами или же вихрем устремлялись в водовороты мерцающих заводей. Люра упивалась этим зрелищем, но стоило ей посмотреть вниз, как глазам ее предстала картина еще более захватывающая. Там, куда ни бросишь взор, до самого горизонта, во все стороны разметалось безбрежное море ничем не нарушаемой белоснежности. Изредка вздымались покатые холмы или дышали туманом глубокие расселины, но все же более всего оно было похоже на гигантский ледяной кристалл. И над ним, поднимаясь все выше, поодиночке, парами, группами побольше, скользили крошечные темные силуэты в развевающихся одеждах, столь нестерпимо прекрасные, так изысканно-грациозно сидящие на ветвях заоблачных сосен. Это были ведуньи. Они мчались стремительно, без малейших усилий, лишь чуть наклоняя корпус вправо или влево на вираже, и поднимались все выше, почти догоняя воздушный шар. И тут одна из них, та самая, чей меткий выстрел из лука спас Люру от миссис Кольтер, полетела совсем вровень с гондолой, так что девочка впервые смогла ее отчетливо рассмотреть. Ведунья была очень молода, куда моложе, чем миссис Кольтер, со светлой прозрачной кожей и изумрудно-зелеными глазами. Ее одеяние, как у всех ведуний, представляло собой узкие лоскуты черного шелка, тонкого и легкого. Судя по всему, она вообще не чувствовала холода, потому что ни шубы, ни шапочки, ни рукавичек на ней не было. Лишь вокруг чела, подхватывая длинные льняные волосы, вилась гирлянда из мелких алых цветов. Тонкие колени ведуньи сжимали ветвь заоблачной сосны, словно бока норовистого коня, и конь этот помчал свою всадницу совсем рядом с Люрой. Казалось, еще чуть-чуть -- и она сможет достать до нее рукой. -- Ты Люра? -- Да, да! А вы... Я вас знаю! Вы Серафина Пеккала, да? -- Да. Одного взгляда на ведунью было достаточно, чтобы Люра поняла все то, о чем минуту назад даже не подозревала. Теперь она знала, почему Фардер Корам так любил Серафину Пеккала и почему любовь эта так рвала его сердце на части. Бедный, он становился все старше и старше, он превратился в развалину, а она останется молодой на века; поколения сменяют друг друга, но она будет все так же прекрасна. -- Ты не потеряла свой прибор для предсказаний? -- спросила Серафина Пеккала. Голос ведуньи был так схож с неистовой высокой музыкой северного сияния, что Люре великого труда стоило вслушаться в самый смысл ее слов, столь безмерно было очарование звучания. -- Нет, -- ответила она, встрепенувшись, -- он тут, у меня в кармане, целехонек. Биение могучих крыльев возвестило о прибытии нового попутчика. И вот уже серый гусь, альм Серафины Пеккала, парит рядом с ведуньей. Он что-то коротко бросает ей, а потом разворачивается и, скользя на одном крыле, закладывает широкий вираж вокруг воздушного шара, который все набирает и набирает высоту. -- Твои друзья цагане камня на камне не оставили от Больвангара, -- говорит ведунья девочке. -- Они перебили охранников-тартар, а их там было более двадцати, уничтожили девять человек из персонала станции, подожгли уцелевшие во время пожара корпуса - словом, все сровняли с землей. -- А миссис Кольтер? Что с ней? -- Ее никто не видел. Из уст ведуньи вырвался пронзительный вопль, и в тот же миг несколько ее подруг окружили воздушный шар. -- Соблаговолите бросить нам веревку, господин Скорсби, -- произнесла она, обращаясь к аэронавту. -- Сударыня, -- расшаркался тот, -- я вам очень признателен, очень. Только мы ведь все еще поднимаемся. Тянуть шар на север -- дело нелегкое. Вам будет непросто. -- У нас довольно сил, -- коротко сказала Серафина Пеккала. Ли Скорсби взялся прилаживать длинный кусок каната к массивному, обтянутому кожей металлическому кольцу, через которое были пропущены все веревки, оплетавшие наполненный газом шар. Кстати, к этому кольцу крепилась и сама гондола. Убедившись, что канат закреплен надежно, он перебросил смотанный в бухту свободный конец через борт корзины, и тут же шестеро ведуний, стремительно рванувшись вперед, подхватили его и потянули шар за собой, держа курс на Полярную звезду. Едва только наши воздухоплаватели двинулись на север, Пантелеймон, обернувшись чистиком, устроился на краю корзины, ни дать ни взять впередсмотрящий. Сальцилия, альм Роджера, попробовала было составить ему компанию, но долго не выдержала, потому что Роджер быстро заснул, свернувшись калачиком на дне гондолы. Йорек тоже дремал, один только Ли Скорсби не сводил глаз с навигационных инструментов, пожевывая кончик тонкой сигары. -- Итак, Люра, -- вновь обратилась к девочке Серафина Пеккала, -- ты решила отправиться к лорду Азриелу. А зачем, ты знаешь? Люра слегка опешила. -- Как зачем? Чтоб отдать ему веритометр. Странно, ей ни разу не приходило в голову поразмыслить над этим вопросом: чего ради? И так все понятно. Потом она вдруг вспомнила о своем первоначальном побуждении. Боже, как давно это было, словно в другой жизни! -- Ну, -- нерешительно протянула девочка, -- чтобы помочь ему бежать. Да, точно. Мы должны помочь ему выбраться на волю. Эта фраза ей самой показалась вдруг полным бредом. Бежать из Свальбарда! Это же уму непостижимо! Но сдаваться Люра не собиралась. -- Ну, по крайней мере, мы должны попробовать, -- упрямо добавила она. -- Тогда, думаю, мне следует кое-что тебе рассказать, -- произнесла Серафина Пеккала. -- Про Серебряную Пыль, да? -- выпалила Люра, потому что именно об этом ей хотелось узнать более всего. -- И про Серебряную Пыль тоже, -- спокойно отвечала ведунья. - Но у нас еще будет время. Ты сейчас устала, путь нам предстоит неблизкий. Мы поговорим, когда ты отдохнешь. Тебе надо поспать. Люра зевнула. Зевнула так, что до сих пор не понятно, каким образом ей удалось не вывихнуть себе челюсть и никого не проглотить. Это был всем зевкам зевок и длился он не меньше минуты, по крайней мере, так показалось самой девочке. Чувствуя, что не может более бороться с навалившейся на нее дремотой, Люра потрясла головой. Серафина Пеккала протянула руку и легонько коснулась ее глаз. Девочка тут же начала оседать на дно гондолы, а Пантелеймон кубарем скатился вниз и, обернувшись горностаем, обвился вокруг Люриной шейки, как он всегда делал, когда они спали. Ведунья стремительно летела рядом с шаром, который с каждой минутой несся все дальше и дальше на север, туда, где лежал Свальбард. ЧАСТЬ III. СВАЛЬБАРД Глава 18. Лед и мгла Ли Скорсби бережно прикрыл Люру меховыми одеялами. Она заползла под бочок к Роджеру, и оба сладко засопели во сне, а шар тем временем несся все дальше к Северному полюсу. Аэронавт время от времени поглядывал на свои навигационные приборы да знай себе посасывал тонкую длинную сигару, которую по-прежнему не выпускал изо рта. Разумеется, о том, чтобы зажечь ее, не могло быть и речи, ведь тогда наполненный водородом шар вспыхнул бы как свечка. -- Эта девчушка, как я погляжу, важная птица, а? -- пробормотал Ли Скорсби, зябко кутаясь в меховую куртку. -- Вы даже представить себе не можете, насколько важная, -- негромко отозвалась Серафина Пеккала. -- Да она и сама об этом не знает. -- Тогда, боюсь, активных боевых действий нам не избежать. Только поймите меня правильно, в данном случае говорю как человек практический, который вынужден зарабатывать себе на хлеб насущный, а посему мне совершенно не улыбается получить пробоину или пулю в лоб за здорово живешь. За такие вещи, мэм, полагается компенсация, а мы ни о чем таком не договаривались. Мне меньше всего хочется умалять высокое предназначение нашей экспедиции, да только Джон Фаа и его дружки-цагане заплатили мне достаточно. Сюда входит и мой гонорар -- согласитесь, я ведь трачу время и силы, -- а также износ шара при условии нормальной эксплуатации. Но это все. Ни о дополнительном вознаграждении, ни о страховке за участие в боевых действиях не было сказано ни слова. Не мне объяснять вам, мэм, что едва мы высадимся с Йореком Бьернисоном в Свальбарде, то боевые действия не заставят себя долго ждать. - Ли осторожно сплюнул прилипший к губе кусочек табачного листа, так что он угодил точно за борт. -- Так что хотелось бы внести ясность в вопрос о компенсации за намыленную шею и тяжкие телесные повреждения, -- хмыкнул он, обращаясь к ведунье. Серафина Пеккала слегка пожала плечами: -- Даже если вам придется сражаться, что в этом особенного? Вам ведь не впервой. -- Разумеется. Только раньше мне за это платили. Пока что в моем нынешнем контракте речь шла исключительно о грузоперевозке, и все расчеты со мной велись именно исходя из этого. Так вот, мэм, сейчас, особенно после этой веселенькой заварушки, в которую мы угодили там, внизу, я сижу и думаю, что же еще включает в себя грузоперевозка, а? Может, оказание транспортных услуг предполагает, что я, рискуя собственной дурной головой и воздушным шаром, сунусь в распри между панцербьорнами, а? Или, скажем, выяснится, что у этой милой крошки в Свальбарде есть недоброжелатели, и они такие же серьезные ребята, как и те, что остались там, в Больвангаре? Вы только не подумайте ничего худого, мэм. Это я вас так спрашиваю, для разговора. -- Видите ли, дело в чем, господин Скорсби, -- негромко отозвалась ведунья, -- боюсь, что я не знаю ответа на ваши вопросы. Я знаю только одно. Все мы: и люди, и панцербьорны, и ведуньи хотим мы этого или нет, уже вовлечены в войну. И не важно, поразит вас беда в Свальбарде, или опасность пройдет мимо, и вам удастся улететь целым и невредимым, все равно вы уже призваны, вы под ружьем, вы -- воин. -- Ну, это вы, прямо скажем, загнули. Я как-то всегда думал, что человек сам решает, воевать ему или нет. -- Это решаем не мы, точно так же, как не мы выбираем время своего прихода в этот мир. -- Может, вы и правы, но я привык за себя решать сам. Я всегда сам выбираю, на кого работаю, куда иду, что ем, кого в товарищи беру, с кем кров делю, с кем байки травлю. Неужели же вам хоть разок не хотелось вот так же решить все самой, а? Серафина Пеккала задумчиво наклонила голову и, помолчав немного, заговорила: -- Мне кажется, что мы говорим о разных вещах. Видите ли, господин Скорсби, у ведуний нет ничего своего, мы ничем не владеем, поэтому нам не нужно ни наживать, ни копить. А решать, что выбирать, то или это -- так ведь когда живешь на свете дольше сотни лет, понимаешь, что все рано или поздно возвращается на круги своя. У нас совсем иные заботы. Вот вам, например, нужно чинить ваш шар, следить за ним, тратить на это время и силы, иначе вы не сможете летать. Но ведь у нас все иначе. Для того чтобы полететь, ведунье нужна только ветвь заоблачной сосны, просто ветка, любая. Холода мы не ведаем, значит, теплая одежда нам ни к чему. Мы ничего не можем отдать, только разве что помочь друг другу. Когда одной ведунье что-то нужно, другая тут же дает ей это -- вот и все. Если наступает время битвы, мы не взвешиваем причины и резоны, по которым мы должны или не должны воевать. В отличие от медведей, нам неведомо понятие чести. Для панцербьорна оскорбление подобно смерти. А мы просто не понимаем, что это такое. Ну чем можно оскорбить ведунью? Словом? Поступком? Ведь все это неважно. -- Ваша правда, мэм, ваша правда. Я тоже думаю, собака лает, а ветер носит. Обижаться еще на всяких. Нет, у меня загвоздка-то в другом. Посудите сами. Я простой аэронавт и остаток дней своих хотел бы прожить в сытости и покое. Прикупить себе ферму или маленькое ранчо; коровки, знаете ли, лошадки. Заметьте, все очень скромно. Ни дворцов, ни рабов мне не надо, да и горы золота мне тоже вроде ни к чему. Сядешь вечерком, ветер приносит запах полыни... Сигарка, стаканчик виски -- ну чего еще желать человеку для полного счастья? Только, к сожалению, все это стоит денег. Вот и приходится летать, все ради них, родимых. Зато после каждой работенки я могу отправить кругленькую сумму в банк Уэллса Фарго, и дайте срок, вот только сколочу капиталец, так продам этот шар к свиньям собачьим, куплю билет на пароход прямиком до Порт-Галвестона, и никакая сила больше не заставит меня подняться в воздух. -- Боюсь, что тут мы никогда не поймем друг друга. Для ведуньи легче перестать дышать, чем перестать летать. Только в небе я могу быть самой собой. -- Я глубоко вас уважаю, мэм, я даже где-то завидую вам, но мне это наслаждение неведомо. Для аэронавта полет -- это всего лишь средство заработка, служба. Я с тем же успехом мог бы паять яндарические схемы или заниматься регулировкой клапанов у двигателей. Правда, я почему-то этого не делаю, а взял и выбрал воздухоплавание. Заметьте, сам выбрал, по собственному желанию. Вот поэтому-то перспектива боевых действий, к которым я, прямо скажем, не больно-то готовился, меня не сильно прельщает. -- Ссора между Йореком Бьернисоном и королем Свальбарда -- лишь звено в общей цепи, -- произнесла Серафина Пеккала. -- Девочке суждено сыграть в этом не последнюю роль. -- Суждено, вы говорите, -- хмыкнул аэронавт. -- Вот интересно у вас получается. Все словно бы предопределено заранее. Так вот я вам прямо скажу: мне это еще меньше по вкусу, чем война ваша треклятая, на которую меня подписали без моего ведома. Что же это за "суждено" такое? Получается, человек себе вроде и не хозяин! А ведь малютка-то наша, к слову сказать, никому собой, как заводной куклой, вертеть не позволит. Я более независимого существа и не видывал, она делает только то, что сама считает нужным. А по-вашему выходит, все предрешено, а человек -- так, пешка! -- Мы не властны над своими судьбами, -- печально отозвалась ведунья. -- Но сознавать это каждую минуту было бы слишком горько. А что до девочки, то существует одно удивительное пророчество. Она призвана положить конец року. Но сделать это она должна, сама того не ведая, словно ведет ее не судьба, а естество. И если, паче чаянья, кто-нибудь шепнет ей, как поступить, все пойдет прахом. Беспощадной косой смерть уничтожит все, не пощадив ни один из миров. Наступит вечное торжество отчаяния, когда вселенные превратятся лишь в нелепую череду хитросплетенных механизмов, слепых и страшных, лишенных мысли, чувства, жизни... Ли и Серафина Пеккала, не сговариваясь, посмотрели на крепко спящую девочку. Даже во сне с ее мордочки не сходило выражение мрачной решимости, хотя разглядеть это из-под низко надвинутого на лоб капюшона было непросто. -- Интересное дело, -- прошептал аэронавт. -- А вам не кажется, что какая-то ее часть ведает про все это, а? Во всяком случае, голыми руками ее не возьмешь! Взгляните-ка на мальчонку. Вы только представьте себе, она ведь весь этот путь прошла, только чтобы вырвать его из лап извергов. А кто он ей? Никто, играли они вместе Оксфорде. Шут их разберет, в самом деле. Вы про такое слыхали? -- Слыхала. Люре вверена огромная ценность, и, возможно, для судьбы девочка является своего рода гонцом, который призван донести эту ценность до своего отца. И весь долгий путь на север Люра проделала, не зная, что судьба специально забросила мальчика сюда, чтобы она пошла следом и донесла до отца то, что должна донести. -- Ах вот, значит, как вы это толкуете, -- протянул Ли Скорсби. Впервые за все время их разговора ведунью вдруг покинула уверенность, голос ее чуть дрогнул: -- Нам так кажется, господин Скорсби, но ведуньям не дано прозревать тьму. И очень может быть, что слова мои -- ошибка. -- Но тогда позвольте мне бестактный вопрос: а что же вас все-таки заставило ввязаться во всю эту заваруху? -- Мы не знали, что творится в Больвангаре, но чувствовали всем своим естеством, что там происходит что-то непоправимое, страшное. И если Люра против этих людей, значит, мы за нее. Ничего точнее я вам объяснить не могу. Однако есть еще одно обстоятельство. Мой клан связан с цаганским племенем узами дружбы, которые уходят корнями в те давние времена, когда Фардер Корам спас меня от гибели. Мы выступаем на стороне цаган, потому что они нас об этом попросили. А у цаган есть свои обязательства перед лордом Азриелом. -- Ну, тогда все ясно. Вот, значит, ради чего вы впряглись в мой шар и тащите его в Свальбард. Ради дружбы с цаганами. А скажите мне, пожалуйста, эти узы дружбы достаточно прочны, чтобы выдержать еще и обратный путь? Или же нам придется ждать у моря погоды или каких-никаких медвежьих услуг, а? Это я так, к слову. -- Если мы сможем помочь вам добраться до Тролльзунда, господин Скорсби, мы непременно сделаем это. Но никто не знает, что ждет нас в Свальбарде. Нынешний король панцербьорнов все там устроил на новый лад, а старые порядки не в чести, так что вряд ли нам с вами уготована мягкая посадка. Кроме того, пока неизвестно, каким образом Люра проберется к своему отцу. Да и что у Йорека Бьернисона на уме, одному ему ведомо. Мы знаем только, что его судьба навек сплетена с судьбой девочки. Вот и все, что нам открыто. -- Я знаю и того меньше. Я вообще считал, что он к девчушке прикипел и теперь никому ее в обиду не даст. Она ведь помогла ему панцирь выручить. А у медведей-то этих, сами знаете, как. Кто там разберет, что они чувствуют. Но вот я одно твердо знаю: если уж возможно, чтоб панцербьорн кого-то любил, то Йорек Бьернисон эту девочку любит. Тут у меня глаз верный. А что до посадки, так никто и не ждет, что она будет мягкая. Ничего, прорвемся. Опять же, если я, в случае крайней нужды, могу рассчитывать на вашу помощь, в смысле, на то, что вы с вашими подругами отбуксируете шар куда нужно, так мне уже спокойнее. Ну а долг, знаете ли, платежом красен, и если я чем-то могу быть вам полезен, то вам достаточно только слово сказать. А теперь, мэм, ответьте мне без обиняков, на чьей же я все-таки стороне в этой незримой войне, а? -- И вы, и я, мы оба на стороне девочки. -- Кто бы сомневался, -- хмыкнул Ли Скорсби. Шар между тем летел все дальше и дальше на север. Из-за расстилавшихся внизу облаков не было никакой возможности оценить скорость полета. В обычных условиях воздушный шар всегда неподвижен относительно воздушного потока, ведь он летит вместе с ним. Но сейчас все обстояло по-другому, шар не просто несло ветром, его тащили ведуньи, тащили, преодолевая сопротивление воздуха, словно бы прорываясь сквозь него, а ведь громоздкий, неуклюжий аэростат отнюдь не обладал обтекаемостью форм дирижабля, который куда более приспособлен для такого рода движения. Поэтому гондолу нещадно болтало и раскачивало. О себе Ли Скорсби беспокоился мало, он человек бывалый и не такое переносил, а вот о хрупких приборах следовало позаботиться особо, и аэронавт старательно закрепил их на жестких стойках, чтобы они, боже упаси, не разбились. Судя по показаниям альтиметра, шар летел на высоте трех с половиной километров. Температура за бортом была двадцать градусов мороза. Не жарко, прямо скажем, хотя Ли случалось мерзнуть и посильнее, так что он решил не рисковать, и, достав брезентовое полотнище, которое обычно использовал как палатку во время непредвиденных остановок, наш аэронавт растянул его так, чтобы заслонить спящих детей от пронизывающего ветра, а потом уж сам улегся спина к спине с Йореком Бьернисоном и провалился в тяжелый сон. Когда Люра проснулась, высоко в небе стояла луна и все вокруг: и гряда облаков внизу, и ледяные натеки и сосульки, позванивающие на снастях шара, -- все искрилось серебром. Роджер мирно посапывал, Ли и Йорек Бьернисон тоже крепко спали, но рядом с гондолой, не отставая, неслась по воздуху королева-ведунья. -- А до Свальбарда еще далеко? -- спросила Люра осипшим со сна голосом. -- Если не будет встречного ветра, то часов двенадцать. -- А где мы сядем? -- Это во многом зависит от погоды. Правда, от прибрежных скал лучше держаться подальше. В них обитают страшные твари, которые не щадят никого. Так что нам хорошо бы сесть где-нибудь в глубинке, в стороне от дворца Йофура Ракнисона. -- А что будет, когда я найду лорда Азриела? Как вы думаете, он захочет вернуться в Оксфорд? А вдруг не захочет? Я вообще даже не представляю, как ему сказать про то, что я все знаю. Ну, что я его дочка... Он, может, опять начнет со мной говорить, как будто он мой дядя. Я же его так редко видела. -- Он вряд ли захочет вернуться в Оксфорд, детка. Мне кажется, его зовут неотложные дела в другом мире, и лорд Азриел -- единственный, кто может построить мост между нашими двумя мирами. Но для этого ему нужна помощь. -- Так веритометр же! -- Лицо Люры просияло. -- Магистр колледжа Вод Иорданских сам передал мне его. Он еще что-то хотел сказать про лорда Азриела, но не успел. И я твердо знаю, он дядю, ну, то есть папу моего, отравить совсем не хотел. Может, лорд Азриел должен по веритометру прочитать, как построить этот мост, а? Я тоже могу ему помочь! Я знаете как здорово уже читаю по веритометру? Честное слово! -- Даже не знаю, что тебе ответить, девочка моя, -- негромко произнесла Серафина Пеккала. -- И цели лорда Азриела, и средства для их достижения нам неведомы. Видишь ли, существуют силы, которые говорят с нами, но есть силы и выше. И есть тайны, которые сокрыты даже от них. -- А если я спрошу веритометр? Он мне точно скажет, прямо сейчас! Однако на пронизывающем ледяном ветру Люра вряд ли смогла бы даже выпростать руку. Так что не оставалось ничего другого, как закутаться поплотнее в шубу да спустить пониже капюшон, надвинув его на глаза. Щурясь, она смотрела на длинный толстый канат, привязанный к массивному кольцу подвески. Тугой, как струна, он уходил далеко вперед и чуть-чуть под уклон вниз, где его тянули за собой стремительно мчащиеся на ветвях заоблачной сосны ведуньи. Сколько же их было? Шестеро? Семеро? В небе мерцали звезды, чистые, холодные, колючие, как бриллианты. -- А можно мне спросить? -- повернулась девочка к королеве-ведунье. -- Неужели вам не холодно? -- Отчего же, мы чувствуем холод, но он не причиняет нам никакого вреда. Укутавшись от мороза, мы утратим ощущения многих других вещей, открытых нам. Это и трепет звездных лучей, и музыка северного сияния, и то ни с чем не сравнимое блаженство, когда лунный свет гладит твою кожу... Поверь мне, ради этого стоит померзнуть. -- А я? Я что, могу все это почувствовать? -- Нет, дорогая. Если ты сбросишь шубку, ты застынешь насмерть. Так что не вздумай ее снимать. -- А сколько живут ведуньи? Фардер Корам рассказывал мне, что ужасно долго, целые века. Но ведь вы же совсем не старая! Серафина Пеккала улыбнулась. -- На самом деле мне уже больше трех сотен лет. Самой старшей из ведуний, нашему матриарху, уже за тысячу. И однажды Йамбе-Акка явится за ней. Йамбе-Акка -- богиня смерти. С добром и весельем приходит она в свой черед, и тогда ты понимаешь, что час твой пробил. -- А что, все ведуньи -- тетеньки? У вас дяденек вообще нет? -- У нас есть мужчины, которые служат нам, как консул из Тролльзунда. Есть те, кого мы избираем себе в возлюбленные или в мужья. Ты сейчас еще слишком молода, дитя мое, и вряд ли по-настоящему сможешь понять меня, но я все равно отвечу тебе, и ты поймешь позднее, когда придет время. Видишь ли, мужчины проходят перед нашим взором, подобно пестрым мотылькам, бабочкам-однодневкам, и век их слишком краток. Мы любим их, ведь в них столько отваги, благородства, красоты, ума, но смерть тут же отбирает их у нас. Они умирают так быстро, что сердца наши непрестанно кровоточат от боли. Мы рожаем от них детей, и наши дочери становятся ведуньями, но сыновья, наши сыновья, -- они ведь смертны, так же, как их отцы. И в мгновение ока они исчезают. Мертвы, повержены, загублены -- какая разница? Наши мальчики... Когда они еще только растут, то думают, что будут жить вечно. Но мы, их матери, знаем, что это не так. И раз за разом утрата все больней и больней, пока в конце концов сердце твое не разорвется на куски. Вот тогда-то, наверное, и наступает срок, и за ведуньей приходит Йамбе-Акка. Она еще древнее, чем тундра. И наверное, для нее наши жизни столь же быстротечны, как для нас жизни наших возлюбленных и сыновей. -- А вы любили Фардера Корама? -- робко спросила Люра. -- Любила. Он ведь знает об этом, правда? -- Ну. -- Люра замялась с ответом. -- Я одно знаю. Он вас все еще очень сильно любит. -- Когда Корам спас меня от гибели, то он был молод, силен, благороден и прекрасен собой. Я полюбила его с первого взгляда. Поверь мне, я готова была забыть о своем естестве. Трепет звезд, звуки северного сияния -- к чему мне все это? Пусть бы я навсегда разучилась летать, лишь бы быть с ним рядом, стать ему простой цаганской женой, кочевать с ним в лодке, стряпать для него, делить с ним ложе, рожать ему детей. Я бы все отдала без малейшего сожаления, но естество свое мы изменить не властны. Мы властны лишь над своими поступками. Я ведунья. Он человек. Я зачала от него дитя и родила. -- Девочку? Он никогда не говорил! Вот здорово! Она стала ведуньей? -- Нет, детка. Это был мальчик, и сорок лет назад, когда с востока пришел страшный мор, он заболел и умер. Бедный мой малютка, он влетел в мою жизнь, как крошечная искорка, вспыхнул и тут же погас. А сердце мое разбилось. И сердце Корама тоже. А потом... что ж, потом мой народ призвал меня обратно, ведь Йамбе-Акка пришла за моей матерью, а я стала королевой, так что мне пришлось вернуться сюда. -- И с тех пор вы никогда больше не встречались с Фардером Корамом? -- Никогда. Я слышала о его славных делах. Когда в битве со скраелингами он был ранен отравленной стрелой, я послала ему целебные травы и заговор, чтобы снять ядовитую порчу, но у меня недостало сил увидеть его. Позже я узнала, что яд изнурил его тело, но укрепил дух и разум; что он жадно читал, учился и стал настоящим мудрецом. Я гордилась им, гордилась его свершениями, но встреч с ним не искала. Времена для нашего клана наступили тяжелые, назревали войны между ведуньями, а кроме того я надеялась, что он забудет меня, даже найдет себе жену своего роду-племени. -- Никогда бы он этого не сделал, -- с неожиданной горячностью выпалила Люра. -- Он же вас до сих пор любит, сами можете пойти и посмотреть. -- Не могу, девочка. Он бы стал стыдиться того, что уже немолод, а я... Разве я посмею причинить ему такую боль? -- Наверное, вы правы. Но тогда вы хоть весточку ему пошлите, ну что вам стоит! Серафина Пеккала надолго замолчала. Встревоженный Пантелеймон обернулся чистиком и на секундочку вспорхнул к ней на сосновую ветвь, чтобы убедиться, что они с Люрой в своей дерзости не хватанули через край. Внезапно Люра спросила: -- А как получилось, что у людей есть альмы? -- Этот вопрос задают себе все, но ответа никто не знает, -- промолвила ведунья. -- Сколько существует на свете род людской, столько существуют и альмы. В этом главное отличие человека от зверя. -- Точно! -- подхватила девочка. -- Мы совсем на зверей не похожи. Звери -- они какие-то другие. Вот, скажем, медведь. Иногда смотришь на него -- он же совсем как человек, а потом вдруг как возьмет, да и сделает что-нибудь такое, только оторопь берет или вообще душа в пятки уходит. Получается, нам их по-настоящему так никогда и не понять. Только знаете что, мне Йорек Бьернисон однажды сам сказал, что для медведя панцирь -- все равно что для человека альм. Что это все равно как душа. Но ведь он свой панцирь себе сам сделал. Когда его прогнали из Свальбарда, у него панцирь отобрали, а он потом нашел где-то железо метеоритное и выковал себе новый. Сам, представляете? Это же все равно как сделать себе новую душу! А человек своего альма сотворить не может, потому что мы другие. Знаете, как мы с Йореком познакомились? Жители Тролльзунда опоили его спиртом, а панцирь украли и спрятали. Только я узнала, где они его хранят, и Йорек его отобрал назад. Не понимаю, зачем ему в Свальбард? Ведь его же там убьют! Знаете, я его ужасно люблю. Так сильно люблю, что не хочу, чтоб он погиб в этом своем дурацком Свальбарде. -- Скажи мне, детка, Йорек хоть раз рассказывал тебе о том, кто он такой? -- спросила ведунья. -- Не-а, -- протянула Люра. -- Только как его зовут. И то, я это даже не от него знаю, а от консула вашего в Тролльзунде. -- Йорек ведь очень знатного рода, -- продолжала Серафина Пеккала. -- Больше того, он принц, и, не соверши он тогда страшного преступления, быть ему сейчас королем. -- Но ведь у панцербьорнов есть король. Йорек сам мне рассказывал. Его зовут Йофур Ракнисон. -- Верно, только Йофур Ракнисон взошел на трон лишь после того, как Йорека Бьернисона изгнали из Свальбарда. Он, разумеется, тоже принц, иначе ни о какой короне не могло быть и речи. И хитер он, как человек: плетет интриги, заключает альянсы; жить, как все медведи, в ледовых крепостях, не желает, повелел построить себе дворец. Поговаривают даже, что он намерен обменяться послами с людскими государствами, собирается пригласить ваших инженеров, чтобы они начали разработку огненных шахт. О, он коварен и изворотлив. Многие думают, что Йорек угодил в расставленную им западню. А еще говорят, что даже если новый король тут ни при чем, то он намеренно распускает подобные слухи, чтобы подогреть уважение к своей хитрости и ловкости. -- Но в чем же Йорек-то провинился? Знаете, я его еще потому так люблю, что он на моего папу очень похож. Мой папа ведь тоже сделал... ну, одну вещь, в общем, как Йорек, и его тоже наказали. Если бы они познакомились, то они бы, наверное, друг другу очень понравились. Так вот, я знаю, что Йорек убил какого-то медведя, -- тараторила Люра, округлив глаза. -- Это он мне сам рассказал. А за что убил-то? Как хоть все это было? -- Он убил его в честном поединке за медведицу. Дело в том, что молодой медведь, с которым Йорек дрался, никак не показал, что готов уступить и сдаться, хотя было очевидно, что Йорек сильнее. При всей своей гордости, панцербьорны в поединке всегда признают мощь более сильного противника и склоняются перед ним, а этот медведь почему-то уступить не пожелал. Неизвестно, в чем причина, только говорят, что без Йофура Ракнисона тут не обошлось. Либо он как-то заморочил беднягу, либо опоил его дурманящим зельем, но молодой медведь продолжал упорствовать, и Йорек Бьернисон дал волю своему гневу. По закону, он мог его только ранить, а убивать права не имел, так что приговор вынесли очень быстро, никто и разбираться не стал. -- Ах, вот как все было, -- задумчиво протянула девочка. -- Да, он ведь мог бы сейчас царствовать. А знаете, я ведь уже слышала про этого Йофура Ракнисона. У нас в Оксфорде, в колледже Вод Иорданских, был один профессор-паломник, он много по Северу путешествовал и во время своих странствий встречался с королем панцербьорнов. Так вот, он говорил... эх, я ведь сейчас точно не вспомню, ну, в общем, этот Йофур якобы получил трон обманом. А Йорек мне сам однажды объяснил, что медведя нельзя обмануть. Я не поверила, но у меня правда ничего не получилось, когда он мне дал попробовать. Тогда выходит, что Йофур Ракнисон обдурил их обоих: и Йорека, и его соперника, так, что ли? Может, панцербьорны способны видеть только человеческие уловки, а медвежьи нет? Но ведь в Тролльзунде Йорека одурачили не медведи, а люди. Им же удалось опоить его, а потом спрятать его панцирь. -- Наверное, медведя нельзя обмануть до тех пор, пока он ведет себя как медведь, -- пожала плечами Серафина Пеккала. -- А начни он подражать человеку, как тут же станет жертвой обмана. Ведь ни один медведь не будет пить спирт. Йорек Бьернисон пытался утопить в нем горечь изгнания. Если бы не выпивка, жители Тролльзунда никогда бы его не одурачили. Люру такое объяснение вполне удовлетворило, и она согласно закивала головой. Ее восхищение Йореком не знало границ, и лишнее подтверждение его величия пришлось куда как кстати. -- Вы такая умная, Серафина Пеккала, -- восторженно выпалила девочка, обращаясь к ведунье, -- вы даже умнее, чем миссис Кольтер. Я бы сама ни за что не догадалась, а вы мне все так здорово объяснили! Они все летели и летели. Люра нащупала у себя в кармане шубы кусочек моржового мяса, сунула его в рот и принялась сосредоточенно жевать. -- Серафина Пеккала, -- внезапно окликнула она ведунью. -- А вы можете мне рассказать, что такое Серебристая Пыль? Причина-то всему именно она, я же чувствую, только об этом никто не говорит. -- Я тоже мало что могу тебе сказать, -- задумчиво произнесла Серафина Пеккала. -- Серебристая Пыль нас никогда не занимала. Просто там, где есть люди в сутанах, там всегда присутствует страх перед ней. Вот и все, что мне известно. Миссис Кольтер не носит сутану, но зато эта дама является одним из самых могущественных агентов Магистерия. Это она учредила Министерство Единых Решений по Делам Посвященных, это она убедила иерархов Церкви дать денег на исследования в Больвангаре, потому что там изучали Серебристую Пыль, а она сильнее всего интересует миссис Кольтер. Почему -- не знаю. На свете есть много вещей, которые ведуньям понять не дано. Мы знаем, например, что тартары просверливают себе в черепах отверстия, нам это непонятно, но не более того. Природа Серебристой Пыли нам неведома, но для того, чтобы постичь ее, мы не станем рвать волосы ни на себе, ни на ком другом. Это дело Святой Церкви. -- Святой Церкви? -- повторила Люра в замешательстве. Она вдруг вспомнила, как давным-давно, еще на Мшистых Болотах, они гадали с Пантелеймоном, что же заставляет вращаться иголочку веритометра. Пан тогда помянул фотонную "мельничку", установленную в алтаре храмины колледжа Архангела Гавриила. Ее лопасти приводились в движение потоком элементарных частиц. И настоятель храма в своей проповеди проводил прямую параллель между этими самыми частицами и религиозным вероучением. -- Может, и правда, -- пробормотала девочка. -- Ведь у них в каждой реликвии какой-то секретик. Только все их реликвии очень древние, а Серебристая Пыль совсем даже не древняя. Хоть бы лорд Азриел мне все растолковал про нее. - Девочка с трудом подавила зевок. -- Я, наверное, лучше лягу, -- виновато сказала она, -- а то я совсем застыла. Знаете, там, на земле, мне тоже было холодно, но я в жизни так не замерзала, как сейчас. Наверное, еще немножко, и я насмерть заледенею. -- Тогда быстренько залезай под одеяла и запахни шубу поплотнее. -- Угу. -- Люра еле шевелила губами от холода. -- Вы знаете, Серафина Пеккала, даже если я умру, то уж лучше я здесь умру, а не там, на станции. Когда они нас под это лезвие засунули, у меня в голове мелькнуло: "Вот и конец". Мы оба так подумали. Как же они могли... Ну ладно. Если мы с Пантелеймоном заснем, вы нас тогда разбудите, когда Свальбард покажется, хорошо? Девочка неуклюже заползла под груду меховых одеял и прижалась к мирно посапывающему Роджеру. Она промерзла так, что не чувствовала ни рук, ни ног, все тело ломило от холода. А позвякивающий сосульками, заиндевелый воздушный шар все продолжал свой призрачный полет, каждую минуту приближая наших путешественников к скалистым утесам и вечным льдам Свальбарда, с его огненными шахтами и ледовыми крепостями. Ли Скорсби проснулся от предостерегающего возгласа Серафины. От страшного холода голова его была тяжелая, но он мгновенно понял, что случилась какая-то беда. Бешеные порывы ветра сотрясали шар, гондола ходила ходуном. Ведуньи отчаянно налегали на канат, но едва могли удержать его. Ослабь они хватку хоть на миг, аэростат тут же отнесло бы в сторону от намеченного курса. Мельком взглянув на компас, Ли сообразил, что шквальный ветер потащил бы шар к Новой Земле со скоростью сто миль в час, не меньше. -- Где мы находимся? -- прокричал он, обращаясь к Серафине. Люра спросонья слышала его голос, но окоченевшее от холода тело и страшная тряска не давали ей подняться на ноги. Новый порыв ветра отнес в сторону ответ ведуньи. Сквозь щель между краем капюшона и воротом шубы Люра видела в неверном свете яндарического фонаря, как Ли Скорсби, хватаясь руками за опорные стойки, пытался дотянуться до веревки, которая стягивает шар. Вот он резко дергает за нее, словно силится рывком вытащить какую-то затычку, и, запрокинув голову, всматривается в бушующую тьму, а потом начинает заматывать веревку вокруг чеки подвесного кольца. -- Я хочу выпустить немного газа, -- прокричал он сквозь ветер, -- тогда мы спустимся вниз. Уж очень мы высоко забрались. Ведунья что-то ответила, но ее слова снова подхватил налетевший шквал и отнес куда-то в сторону. Роджер тоже проснулся. Треск гондолы разбудил бы и мертвого, да еще прибавьте к этому треску и болтанку. Сальцилия, альм Роджера, и Пантелеймон вцепились друг в друга, как два перепуганных обезьяныша. Люра лежала ничком на дне, стараясь унять предательскую дрожь. -- Ничего, -- прохрипел Роджер. Голос его звучал куда бодрее, чем можно было ожидать. -- Как только спустимся, костерок сделаем. Полегче будет. Погреемся чуток. У меня спички есть, я еще в Больвангаре с кухни упер. Шар резко шел на снижение, еще секунда -- и они оказались в самой гуще льдистого облачного киселя. Клочья и сгустки его заползали в гондолу, и вдруг в один миг стало темно. Такого ватного тумана Люре еще ни разу не приходилось видеть. Глухо, как через подушку, прозвучал возглас ведуньи. Тогда аэронавт вновь взялся за веревку и, смотав ее с чеки, отпустил. Она выскользнула у него из рук, словно живая, и в этот миг, несмотря на треск гондолы, вой и рев ветра, запутавшегося в снастях, Люра явственно услышала мощный хлопок где-то далеко наверху. Ли Скорсби, заметив ее распахнутые от ужаса глаза, успокаивающе крикнул, перекрывая бурю: -- Так надо! Это клапан газовый! Там пружина, которая удерживает газ внутри. Если я тяну за веревку, клапан наверху приоткрывается, часть газа выходит, и мы теряем высоту. Снижаемся, понимаешь? -- А мы что... Закончить она не успела, потому что через борт гондолы к Ли сзади подбиралась отвратительная тварь: крупная, в половину человеческого роста, с кожистыми крыльями и изогнутыми длинными когтями. На безобразной приплюснутой голове пузырями вздувались выпученные глаза, огромный рот скалился от уха до уха. Мерзкое отродье источало чудовищное зловоние. Не успела Люра даже пискнуть, как мощная лапа Йорека Бьернисона смахнула чудовище за борт, и оно растаяло во мгле, издав отвратительный визг. -- Скальные упыри, -- пробурчал немногословный Йорек. В эту же секунду возле гондолы возникла Серафина Пеккала. Уцепившись рукой за край корзины, она отрывисто и резко прокричала: -- Скальные упыри атакуют. Мы должны посадить шар на землю и защищаться. Они... Больше Люра ничего не услышала, потому что воздух прорезал внезапный резкий грохот. Дно гондолы встало на дыбы, люди и инструменты попадали набок. Затем мощнейший удар швырнул Люру, Роджера и Ли в тот угол корзины, где лежал панцирь Йорека. Встряска была такой чудовищной, что все трое едва не вылетели за борт, и только могучие лапы панцербьорна не дали им упасть вниз. Серафина Пеккала исчезла. Кругом стоял невообразимый гвалт, все тонуло в пронзительных воплях скальных упырей. С шумом рассекая крыльями воздух, они метались у Люры перед лицом, и она задыхалась от омерзительного смрада. Еще один резкий рывок вновь швырнул всех троих на дно гондолы, и внезапно корзина с бешеной скоростью полетела вниз, непрерывно при этом вращаясь, словно волчок. Люре показалось, что стропы шара лопнули, и теперь они камнем падают с огромной высоты, где их уже ничто не удерживает. Страшные толчки и удары следовали один за другим, гондолу швыряло из стороны в сторону, словно она билась и билась о скальные уступы. Последнее, что видела Люра, было перекошенное лицо Ли Скорсби, который в упор целился из дальноствольного пистолета прямо в ощеренную морду упыря. Девочка в ужасе зажмурилась и, не помня себя от страха, вцепилась обеими руками в густой мех Йорека. Крики, вопли, вой и свист ветра, скрип гондолы, похожий на стон бьющегося в агонии зверя, -- все смешалось в чудовищную какофонию, хаос звуков, все нараставший и нараставший. И тут корзину потряс самый страшный удар. Люрины пальцы разжались, ее вышвырнуло вон, как пробку из бутылки, и закрутило так, что она уже не соображала, где верх, где низ. Казалось, легкие ее сплющились и в них вообще не осталось воздуха. Все лицо, рот, глаза залепила какая-то белая крупа, холодная, острая, колючая... Это был снег. Ее воткнуло головой в сугроб. После всего пережитого девочка никак не могла прийти в себя. Несколько секунд она лежала не двигаясь, потом попыталась пошевелить губами, языком и выплюнуть снег, потом все так же, едва дыша, начала тихонько дуть перед собой, чтобы образовалось пространство для воздуха и можно было вздохнуть. Казалось, она ничего себе не повредила, нет. Просто впервые почувствовала, что означают слова "бездыханное тело". Мало-помалу Люра начала оживать: попробовала пошевелить одной рукой, потом другой, потом ногами, а потом и шеей. Наконец она попыталась поднять голову. Ей мало что удалось увидеть, мешал облепивший лицо снег. С трудом выпростав руку, словно она весила по меньшей мере тонну, Люра кое-как протерла глаза и заморгала. Все вокруг было серым: дымчато-серым, графитовым, грязно-серым, почти черным, и по этому серому царству призрачными тенями бродили седые сгустки тумана. Мертвая тишина стояла в этом мире, только откуда-то сверху доносились приглушенные крики скальных упырей, да где-то далеко бились о берег могучие морские волны. -- Йо-о-о-рек! -- отчаянно звала девочка. Голос ее был слаб и предательски дрожал. -- Йо-о-о-рек! Где ты? Ответом ей была тишина. -- Ро-о-оджер! -- позвала она снова. И вновь ни слова в ответ. Здесь, в этом сером царстве, Люра была совсем одна. Ну уж дудки, как это "одна"? А верный Пантелеймон, ее товарищ по несчастью, мышонком выскользнувший из рукава шубы? -- Я проверил, как там веритометр, -- сказал он, -- все в порядке. Ничего не разбилось. -- Пан, -- тихонько сказала девочка, -- мы потерялись. Ты видел этих упырей? Видел, как Ли Скорсби в них палил? А если кто-нибудь из них спустится на землю и... -- Вот что, -- твердо произнес Пан, -- надо попытаться найти гондолу. А вдруг... -- Только давай больше не кричать, хорошо? -- испуганно пискнула Люра. -- Зря я кричала. Все равно никто не отозвался, а вдруг эти услышали. Господи, знать бы, где мы. -- Нет уж, -- отрезал Пан, -- лучше ничего не знать. Может, мы на дне ущелья, из которого нам не выбраться, а скальные упыри сидят наверху и ждут, когда туман рассеется. Тебе легче будет, если ты узнаешь? Люра еще пару минут полежала, собираясь с силами, а потом принялась шарить вокруг себя руками. Оказалось, что она угодила в расселину между двумя обледеневшими скалами. Судя по шуму прибоя, где-то в пятидесяти метрах было море. Сверху по-прежнему доносились вопли скальных упырей, но теперь они звучали чуть глуше. В этой мутной серой мгле девочка едва могла разглядеть собственные пальцы, и даже филин-Пантелеймон, с его зоркими глазами, подмогой ей был никудышной. Медленно, ощупью, оскальзываясь и спотыкаясь на острых камнях, Люра начала двигаться прочь от берега, но вокруг не было ничего, кроме скалистых утесов да снега. Никаких следов падения воздушного шара ей обнаружить не удалось. -- Как же так? -- растерянно шептала девочка. -- Не могли же они сквозь землю провалиться? Пантелеймон, обернувшись диким котом, осторожно прокрался чуть вперед и наткнулся на четыре мешка с песком. При падении мешки лопнули, часть песка высыпалась и уже успела вмерзнуть в снег. -- Это балласт, -- кивнула Люра. -- Он, наверное, пытался сделать так, чтоб шар поднялся, вот и сбросил его, а сам... Она не договорила и судорожно сглотнула. Что-то мешало ей дышать: не то ком в горле, не то ужас, ворочавшийся в груди, не то оба вместе. -- Пан, миленький, мне страшно, -- выдохнула девочка. -- Господи, сделай так, чтоб они были живы! Пантелеймон мышонком скользнул ей по рукаву шубы, юркнул внутрь капюшона и притаился там. Внезапно Люра услышала какой-то шорох или царапанье и рывком обернулась на звук. -- Йорек! Голос ее упал, и слово словно бы примерзло к губам. Перед ней стоял не Йорек, а незнакомый медведь в сверкающем панцире, покрытом серебристой изморозью. Блестящий шлем его был увенчан пышным султаном. Он стоял не двигаясь в какой-нибудь паре шагов от Люры, и в этот момент она с поразительной отчетливостью поняла, что конец неотвратим. Панцербьорн вскинул голову и зарычал. Эхо прокатилось по скалистым утесам, и с неба ему ответили омерзительные вопли.. А из туманной мглы тем временем выступил еще один панцирный медведь, а за ним еще один. Люра приросла к своему месту, стиснув руки в кулачки. Медведи стояли не шелохнувшись. Наконец первый спросил: -- Имя? -- Люра. -- Как ты сюда попала? -- По небу. -- На воздушном шаре? -- Да. -- Ты арестована. Пойдешь с нами. Пошевеливайся. На подкашивающихся от страха и усталости ногах, оскальзываясь на каждом шагу, девочка покорно побрела следом за медведями, спотыкаясь на камнях и мучительно ломая голову над тем, как же ей теперь выпутываться. Глава 19. Плен Панцербьорны вели Люру вдоль узкой лощины, где туман был еще гуще, чем внизу, на берегу. Вопли скальных упырей и шум прибоя становились все глуше и наконец смолкли совсем, уступив место галдежу обитателей птичьих базаров. Медведи и девочка поднимались по лощине вверх, петляя меж скалистых уступов и снежных сугробов, но как ни всматривалась девочка в мглистую серую муть, как ни вслушивалась в каждый шорох, нигде не было и следа ее друзей. Похоже, она осталась единственной живой пленницей Свальбарда, а Йорек, ее верный друг, погиб. Пока дорога шла в гору, медведь - начальник караула не проронил ни слова. Наконец они остановились. Где-то далеко внизу бились о прибрежные камни волны. Люра поняла, что стоит на самой вершине утеса. Значит, о немедленном бегстве не может быть и речи, иначе она рискует сорваться в пропасть. -- Смотреть вверх! -- прорычал медведь, и словно повинуясь его приказу, порыв ветра на мгновение отдернул плотную завесу тумана. При скупом свете дня Люра увидела, что стоит перед гигантским сооружением из камня. По высоте здание могло бы поспорить с башнями и колокольнями колледжа Вод Иорданских, но оно было куда массивнее, а фасад его сверху донизу украшали барельефы с изображением батальных сцен. Вот панцербьорны наголову разбивают племена скраелингов, вот закованные в цепи рабы-тартары гнут спины в огненных шахтах, вот грузовые дирижабли со всех концов земли несут щедрые дары и обильную дань королю панцирных медведей, великому Йофуру Ракнисону. Именно в этих словах начальник караула разъяснил девочке сюжеты изображенных сцен, и ей не оставалось ничего другого, как поверить ему на слово, поскольку сама она ровным счетом ничего не увидела. Дело в том, что каждый выступ, каждое углубление на барельефах оккупировали колонии поморников и бакланов. Издавая пронзительные вопли, они непрерывно кружили в небе, и все вокруг было щедро залеплено густыми грязно-белыми брызгами птичьего помета. Однако панцербьорнов это, судя по всему, нимало не смущало. Ступая по обледеневшему гуано, толстым слоем устилавшему землю, они прошествовали под величественную арку и вошли во внутренний двор. Здесь начиналась парадная лестница, и на каждом углу гвардейцы-медведи останавливали всех входящих и требовали назвать пароль. Люра дивилась их блестящим панцирям и пышным султанам. Мысленно она все время сравнивала обитателей Свальбарда с Йореком Бьернисоном, и каждый раз сравнение оказывалось в пользу ее друга. В нем было столько силы, столько могучей грации, да и панцирь его поразительным образом отличался от всех этих изукрашенных чеканкой и позолотой доспехов. Его ржавые пластины были заляпаны кровью врагов и испещрены зазубринами от ударов, это был настоящий боевой панцирь, не чета всяким там блестящим побрякушкам. Чем дальше они шли, тем теплее становилось вокруг, Люре даже захотелось снять капюшон, но тут же в нос ей ударила смрадная волна. Дворец короля Йофуса Ракнисона насквозь пропах протухшим тюленьим жиром, кровью, испражнениями и гнилью. Девочка невольно скривилась и опустила голову пониже, надеясь, что панцербьорны не заметят ее гримасы. Через каждые несколько метров в стене торчала железная консоль, на которой был укреплен горящий светильник с ворванью, но бешеная пляска теней не давала разглядеть, что у тебя под ногами. Наконец они остановились перед тяжелой железной дверью. Медведь-стражник отодвинул тугой засов, и тут панцербьорн - начальник караула рывком повернулся к Люре. Девочка даже не успела опомниться, как ее, словно щепку, швырнули внутрь, на каменный пол. Дверь за ней тут же захлопнулась, и снова лязгнул засов. Вокруг было темно, хоть глаз коли, но Пан, обернувшийся светлячком, зажег свой слабенький голубой фонарик, и они увидели, что оказались в узкой камере. По глухим стенам сочилась вода, а единственным предметом мебели служила голая каменная скамья. В самом дальнем углу валялась какая-то груда тряпья, очевидно постель. Все остальное тонуло в непроглядном мраке. Люра опустилась на сиденье и нащупала сумочку с веритометром. Верный Пантелеймон примостился у девочки на плече. -- Как ты думаешь, он работает? Все-таки такая страшная встряска. Пантелеймон спустился пониже и, устроившись на ее правом запястье, старался светить изо всех сил. Люра молчала, собираясь с мыслями. Какая-то часть ее сознания не уставала удивляться тому, что даже перед лицом такой чудовищной опасности она способна привести себя в состояние сосредоточенного покоя, которое необходимо, чтобы читать по веритометру. Однако у нее это получалось совершенно естественно. Самые сложные вопросы будто бы сами собой преломлялись в значки -- символы веритометра, и девочка ни на секунду не задумывалась над тем, как это происходит, как не думает человек, сгибая руку или ногу, какие мышцы приводят в движение тот или иной сустав. Установив стрелки, она мысленно задала вопрос: "Где сейчас Йорек?" Ответ не заставил себя ждать: "Он жив. После того, как вас выбросило из корзины, его протащило дальше. До Свальбарда ему день пути. Он спешит сюда". "Где Роджер?" "С Йореком". "Что они собираются делать?" "Йорек, несмотря на все препоны, хочет ворваться во дворец и освободить вас". Девочка опустила веритометр на колени. Сердце ее учащенно билось. Ей было страшно. -- Они же его схватят. Их тут слишком много. Ну почему я не ведунья! Я бы тебя отправила к Йореку, и мы бы вместе что-нибудь придумали. Что же делать-то? И тут впервые в жизни Люра почувствовала, что от ужаса у нее зашевелились волосы на голове. В темном углу камеры послышалось какое-то движение и старческий голос произнес: -- Кто здесь? Дико вскрикнув, девочка вскочила ногами на скамью и затравленно прижалась спиной к стене. Пантелеймон летучей мышью вился перед ее лицом и что-то отчаянно верещал. -- Кто здесь? -- снова воззвал из темноты мужской голос. -- Отвечай же! Я ничего не слышу! -- Пан, миленький, -- трясущимися губами шепнула Люра, -- стань опять светлячком, только близко к нему не подлетай. Трепещущая искорка прочертила темноту и выхватила из мрака голову говорящего. То, что Люра ошибочно приняла за груду тряпья, оказалось седобородым старцем, цепями прикованным к стене камеры. Бледный огонек светлячка отразился в дико блеснувших глазах старика. Его всклокоченные волосы седыми космами разметались по плечам. Полуживая змея-альм свернулась у него на коленях и с усилием задвигала раздвоенным языком, стоило Пану подлететь поближе. -- К-к-кто вы? -- заикаясь от страха, выдавила из себя Люра. -- Как вас зовут? -- Иофам Сантелия, профессор королевской кафедры космологии Глостерского университета, к вашим услугам. С кем имею честь? -- Я Люра... Люра Белаква. Зачем они вас сюда посадили? -- Злоба и зависть недоброжелателей. Откуда вы? -- Из колледжа Вод Иорданских. -- Что? Из Оксфорда? -- Профессор поперхнулся. -- Да. -- Что этот каналья, Трелони, до сих пор там, у вас? -- Вы имеете в виду профессора-паломника, да? Он до сих пор в колледже. -- Ах вот как? Отрадно слышать! -- зашипел старик, брызгая слюной. -- Им давно следовало бы лишить его мантии. Ничтожество! Фигляр! Плагиатор! Продажная душонка! Люра дипломатично молчала. Старец всем телом подался навстречу девочке: -- Ну, и как его труд о фотонах гамма-лучей? Довел он его до ума? Люра инстинктивно сделала шаг назад. -- Я н-не знаю, -- начала было она, но вдруг всегдашняя привычка взяла верх. -- Нет. Он его еще не опубликовал. Говорит, цифры какие-то нужно уточнить. А, вспоминаю, вспоминаю. Он еще, кажется, говорил, что будет писать работу о природе Серебристой Пыли. -- Что вы сказали? -- возопил профессор. -- Мошенник! Вор! Мерзавец! Каналья! Брызги слюны летели во все стороны. Старик трясся так, что Люра не на шутку перепугалась, как бы с ним что не случилось. Утомленная жизнью змея-альм невозмутимо соскользнула с колен старца на пол, чтобы он мог без помех лупить себя кулаками по ляжкам. -- Совершенно с вами согласна, -- почтительно вставила девочка. -- Я тоже всегда считала, что он вор и каналья, и все другое, что вы сказали, тоже. Потерявшему рассудок старику даже в голову не пришло удивиться тому, что волею судеб в его камере оказалась маленькая чумазая девчонка, каким-то образом знакомая с человеком, мысль о котором его неотвязно преследовала. Он действительно был безумен, бедолага, но в безумии своем мог сообщить Люре нечто ценное. Девочка опасливо присела перед ним на корточки. Сидеть надо было достаточно далеко, чтобы старик не сумел до нее дотянуться, но в то же время достаточно близко, чтобы слабый огонек светлячка-Пантелеймона мог ясно осветить его лицо. -- Этот профессор Трелони, он, знаете ли, все время хвалится, что очень хорошо знает короля панцербьорнов... -- Скажите пожалуйста! Он хвалится! -- снова задергался профессор. -- Кто бы говорил! Хлыщ! Фитюлька! Прощелыга! Ворует то, что плохо лежит! Во всех его трудах нет даже тени самостоятельной научной мысли! Все же украдено у других, у тех, кто неизмеримо выше, чем он! -- Точно, -- серьезно поддакнула Люра. -- А уж если он что свое и напишет, так все переврет. -- Именно! Именно что переврет, коллега! Ни таланта, ни широты мышления, ни полета. Шулер с головы до пят! Ничтожество! -- А еще хвалится, -- гнула свое Люра. -- Вот, скажем, про того же короля панцербьорнов вы наверняка раз в сто больше знаете. Просто вы не хвастаетесь. -- Панцербьорны! -- презрительно хмыкнул бедный сумасшедший. -- Да я мог бы написать о них трактат! Да что трактат, монографию! Именно по этой причине они и держат меня в заточении. -- По какой еще причине? -- А по такой, мой юный друг, что я слишком много знаю о них. Они просто не решаются меня убить. Может, и хотели бы, да руки коротки. Я же все понимаю. У меня, знаете ли, есть весьма влиятельные друзья. Да-с. -- Какой же вы умный, -- с почтительным восхищением протянула девочка. -- С вашим опытом, с вашими знаниями вы бы столькому смогли научить других... Судя по всему, в беспросветном мраке безумия у профессора чуть брезжила искра здравого смысла, потому что, услышав последние Люрины слова, он бросил на нее недоверчивый взгляд, словно бы уловив в них скрытый сарказм. Но наша Люра не зря провела всю свою жизнь в обществе желчных ученых мужей, которые вечно ждут какого-нибудь подвоха. Уж она-то знала, как с ними нужно общаться. В ее широко распахнутых глазах светилось такое безмерное наивное восхищение, что старик растаял. -- Хм... Учить других, говорите вы. Ну что ж, возможно, дитя мое, возможно. Если б я нашел достойного ученика, я бы возжег в его душе священный пламень. -- Вот-вот, -- с готовностью поддакнула наша хитрая лисичка. -- Ведь если вы никому не передадите свои знания, они будут погребены здесь, в этой камере. Нужно, чтобы люди вас помнили. -- Именно! -- произнес старец, торжественно воздевая перст. -- А вы знаете, у вас на удивление светлый ум, дитя мое. Как, вы сказали, вас зовут? -- Люра. Давайте вы меня будете учить всяким вещам про панцирных медведей. -- Как то есть про панцирных медведей? -- повторил он в замешательстве. -- Я бы с удовольствием поучилась космологии, -- поспешила успокоить профессора девочка. -- Или, например, Пыль бы изучала Серебристую. Но я для этого слишком мало знаю. Вы этому научите других своих учеников, более достойных. А с меня будет довольно и медведей. Вы мне все про них расскажете, я все пойму, мы закрепим пройденное, а потом перейдем к вещам посложнее, например к той же Серебристой Пыли. Идет? Старик утвердительно кивнул головой. -- Вы правы. Вы совершенно правы. Видите ли, дитя мое, между микрокосмом и макрокосмом существует некая неразрывная связь. Звезды, они ведь живые. Да-да, разве вы об этом никогда не задумывались? Ведь все вокруг нас живое, и свыше ему предуготованы великие цели. Вселенная исполнена предначертаний. Вдумайтесь в это, дитя мое. Все имеет свою цель, свое предназначение. Например, ваше предназначение -- напомнить мне об этой высшей цели. Замечательно, это просто замечательно! Ведь я, в своем отчаянии, упустил ее из виду. Очень хорошо! Просто великолепно! Люра подошла к нему поближе. -- Расскажите мне про короля, про Йофура Ракнисона. Вы его видели? -- Ну разумеется! Ведь я прибыл в Свальбард по его личному приглашению. Надеюсь, вы меня понимаете. Он же мечтал основать здесь университет. А я, как предполагалось, должен был его возглавлять. Представляете, какая это была бы шпилька в бок Королевскому Арктическому Обществу, а? -- Старец в восторге потирал грязные ладони. -- Уж я не говорю про эту бездарь, про Трелони. Ха-ха! -- Что же вам помешало? -- Интриги. Меня предали эти ничтожества. И Трелони, разумеется, первый. Он же приезжал сюда, в Свальбард. Вам это, вероятно, известно. Распространял здесь самые чудовищные слухи и клеветнические измышления о моей якобы некомпетентности. Наглая, беззастенчивая ложь! Клевета! Кто, скажите на милость, нашел окончательное доказательство гипотезы Барнарда - Стокса? А? Молчите? Нечем крыть? Потому что это я нашел, профессор Сантелия, собственно персоной. Трелони с этим смириться не мог. И лгал, беззастенчиво лгал. По его оговору Йофур Ракнисон заточил меня в эту камеру. Но это отнюдь не навсегда. В один прекрасный день я отсюда выйду. Я стану главой университета в Свальбарде. И этот Трелони... приползет ко мне на коленях. И я еще припомню, как все эти умники из издательского отдела Королевского Арктического Общества швыряли мне в лицо мои рукописи. Дескать, не научно. Кто теперь посмеет? Я их... всех... выведу на чистую воду. Я им... -- Наверное, когда Йорек Бьернисон вернется, он вам поможет, -- участливо вставила Люра. -- Йорек Бьернисон? Нет. Он никогда не вернется, слышите вы? Ни-ко-гда. Ждите хоть до Судного дня. -- А я слышала, что он уже совсем близко. -- Ничего не выйдет. Они его убьют. Да и вообще. Ну посудите сами, какой он панцирный медведь? Он же изгой. Вроде меня. Унижен. Всеми предан. Лишен всех личных привилегий панцербьорна. Он теперь никто. -- Ну, а если он все-таки вернется? -- не сдавалась Люра. -- Вот возьмет и вызовет Йофура Ракнисона на поединок. Что тогда? -- Этого никто не допустит, -- авторитетно заявил несостоявшийся глава университета. -- Разве может Йофур Ракнисон, король, забыть себя настолько, чтобы признать за Йореком право на поединок? Он же лишен этого права, понимаете вы, лишен. Он теперь не панцирный медведь, а так... Он с тем же успехом мог бы быть, ну, я не знаю, моржом, тюленем или еще кем-нибудь похуже, вроде тартар или скраелингов. И биться с ним честь по чести, как с равным, никто не будет. Просто пальнут из огнемета, как только он покажется, и все. Безо всякой пощады. Люра почувствовала, как холодная рука сжимает ей сердце. -- А как же все их другие пленники? -- спросила она дрожащим от отчаяния голосом. -- Какие еще пленники? -- подозрительно спросил старик. -- Ну... лорд Азриел, например. Где они его держат? Внезапно профессора словно подменили. Он съежился, как побитая собака, затравленно посмотрел на девочку и в ужасе отпрянул к стене. -- Тише, тише, ради всего святого! Они услышат! -- зашептал он, предостерегающе тряся головой. -- А что такого? Получается, что даже имя лорда Азриела нельзя произносить? А почему? -- Это опасно! Вы очень рискуете! Йофур Ракнисон строжайше запретил упоминать его. -- Но почему? -- прошептала Люра. Чтобы зря не волновать несчастного безумца, она тоже понизила голос и подползла к старику поближе. -- Министерство Единых Решений по Делам Посвященных возложило на Йофура Ракнисона особую миссию, -- еле слышно произнес профессор, лихорадочно блестя глазами. -- Миссис Кольтер лично приезжала в Свальбард и уговаривала короля взять лорда Азриела под стражу, обещая за это любое вознаграждение. Мне это достоверно известно, поскольку я в это время являлся доверенным лицом Йофура Ракнисона. Я даже встречался с миссис Кольтер. Да, представьте себе, и имел с ней весьма продолжительную беседу. Йофур, к слову сказать, совершенно потерял от нее голову. Ни о ком другом буквально ни говорить, ни думать не мог. Ради нее он был готов абсолютно на все. Стоило ей только захотеть, чтобы лорда Азриела держали в плену за сотни и сотни миль -- пожалуйста! Однако ее слова было достаточно. Йофур же воск в ее руках! Он ведь даже столицу Свальбарда собирался назвать в ее честь, представляете? -- Значит, получается, что лорда Азриела держат за сотни миль под стражей и никто-никто не может его повидать? -- Разумеется! Но тут есть одна тонкость. Йофур до смерти боится лорда Азриела. О, он затеял опасную игру, наш Йофур. Но он ведь умен, как бес, и сумел сделать так, что и волки сыты, и овцы целы. Лорд Азриел под стражей, так что миссис Кольтер получила то, что хотела, но, с другой стороны, к услугам лорда Азриела любые инструменты, какие только могут понадобиться для его научных изысканий, так что и ему грех жаловаться. Все довольны. Жаль, ненадолго. Это называется, "момент неустойчивого равновесия". Туда-сюда, туда-сюда. Вы меня понимаете? Равномерные колебательные движения системы вызывают ее разрушение, причем очень быстрое. Заявляю как специалист. -- Очень интересно, -- пробормотала Люра, но мысли ее были куда как далеки от сложных научных аналогий. Она лихорадочно думала о том, что узнала от старика профессора. -- Конечно. Мой альм уже ощущает вкус грядущих событий, -- торжественно произнес узник. -- И мой. А кстати, когда нас покормят? -- В каком смысле "покормят"? -- недоумевающе переспросил старик. -- В самом прямом. Время от времени они должны приносить сюда какую-то пищу, иначе мы помрем с голоду. Вон на полу кости какие-то валяются. Это что, тюлень? -- Возможно. Я не знаю. Может быть, и в самом деле тюлень. Люра встала и, вытянув перед собой руки, ощупью пошла к двери. Разумеется, ни ручки, ни тем более замочной скважины она не нашла. Дверь закрывала проем так плотно, что ни сверху, ни снизу не оставалось даже крошечной щелочки. Напрасно, приникнув к ней ухом, девочка пыталась расслышать хоть что-нибудь. Снаружи не доносилось ни звука. За ее спиной старик что-то невнятно залопотал, говоря сам с собой. Вот звякнула цепь; это он завозился, пытаясь устроиться поудобнее, а потом раздалось похрапывание. Так же ощупью Люра вернулась назад, на жесткую каменную скамью у стены. Пантелеймон, которому надоело быть лучом света, обернулся крыланом и с тихим писком носился на своих кожаных крыльях по камере, а Люра сидела и задумчиво грызла ногти. И тут совершенно неожиданно, без каких-либо подсказок, она ясно вспомнила, что же именно сказал профессор-паломник в тот роковой вечер, когда она спряталась в рекреации. С того самого дня, как Люра впервые услышала от Йорека имя владыки Свальбарда, ей все время не давала покоя одна вскользь брошенная профессором Трелони фраза, и вдруг она словно бы услышала его слова: "Есть то, чего Йофур Ракнисон жаждет более всего на свете. Ему нужен альм." Ясное дело, тогда, сидя в рекреации, Люра мало что поняла. Во-первых, профессор все время говорил о каких-то панцербьорнах. Назови он их по-человечески, "панцирные медведи", она бы мигом сообразила, о чем идет речь. Но она-то решила, что Йофур Ракнисон -- человек, а раз он человек, у него должен быть альм, иначе просто невозможно. Но тогда зачем ему чего-то "жаждать"? Теперь все встало на свои места. Могущественный владыка Свальбарда более всего на свете жаждал стать человеком. Поэтому-то ему нужен альм, собственный альм. Это же ясно как Божий день. А что, если... Внезапно в Люрушкиной голове созрел гениальный план. Она придумала, как заставить Йофура Ракнисона совершить шаг, который он не стал бы делать ни при каких обстоятельствах. Она придумала, как вернуть опальному Йореку Бьернисону трон, который принадлежит ему по праву. И как, в конечном итоге, добраться до места, где томится в плену лорд Азриел, и передать ему веритометр. Для этого нужно было только... Фантастическая мысль возникла как бы сама собой; эфемерная, словно мыльный пузырь, переливающаяся всеми цветами радуги, и у Люры не хватило духу рассмотреть ее повнимательнее -- вдруг лопнет! Нет уж, лучше пока подумаем о чем-нибудь другом, а она пусть себе попереливается, поблестит еще немножко. х х х Она начала клевать носом, когда лязгнул засов. Дверь распахнулась, и в камеру хлынул свет. Люра мигом вскочила на ноги. Невидимка-Пан успел юркнуть в карман ее шубы. Медведь-охранник, замаячивший в дверях, нагнул шею, поднял зубами с пола кусок тюленьей туши и уже собрался было швырнуть его внутрь камеры, но не успел он выпрямиться, как перед ним уже стояла Люра: -- Я должна немедленно видеть Йофура Ракнисона, -- отчеканила девочка. -- Отведи меня к нему. Не сделаешь -- тебе же хуже будет. Кусок тюленьего мяса глухо стукнулся об пол. Медведь вскинул голову. Панцербьорны -- не люди, мимика у них не богатая, но тут любой бы догадался, что этот зверь разгневан не на шутку. -- Я кое-что знаю о Йореке Бьернисоне, -- выпалила Люра, -- и хочу сообщить это вашему королю. Сведения очень важные. -- Скажи какие. Я передам, -- взревел охранник. -- Король должен узнать все первым. Так полагается. -- Люра старалась говорить как можно вежливее. -- Я правда не могу никому ничего рассказать, пока он меня не выслушает. Порядок есть порядок. Медведь помедлил с ответом. Может, ей попался панцербьорн-тугодум? Зашвырнув мясо в камеру, он наконец повернулся к девочке и сказал: -- Ладно. Иди за мной. Под его конвоем Люра вышла на свежий воздух. Какое же это было наслаждение! Туман рассеялся, и небо в квадрате внутреннего двора мерцало звездами. Медведь посовещался о чем-то с другим панцербьорном, который и обратился к девочке. -- С Йофуром Ракнисоном нельзя говорить, когда кому вздумается. Надлежит ждать, пока он сам не призовет тебя, -- назидательно поднял лапу ее новый собеседник. -- Конечно, конечно, -- бойко затараторила Люра, -- но ведь дело-то не терпит отлагательства. Мне надо ему кое-что рассказать. Про Йорека Бьернисона. Его величество должен все узнать как можно скорее. Ой, ну как же вы не понимаете! Если я кому-то расскажу вперед него, это же будет дерзость! Представляете, как он прогневается на нас за такую дерзость, а? На панцербьорна ее доводы явно произвели впечатление, и он погрузился в сосредоточенное молчание. Расчет девочки был безошибочно прост и верен: за последнее время Йофур Рахнисен ввел при своем дворе такое количество новых порядков, что сбитые с толку медведи так до сих пор и не научились вести себя так, как подобает. Именно на этом общем замешательстве и решила сыграть Люра. Ей во что бы то ни стало нужно было добиться аудиенции у владыки Свальбарда. Ее новый знакомый пошел советоваться с вышестоящим начальством, и вскорости Люру вновь завели во дворец, но на этот раз ее ждали не застенки, а коридоры власти. Они, правда, были отнюдь не чище застенков, а дышалось в них труднее, чем в каземате, потому что к смраду и вони звериного логова добавилась густая тяжелая волна духов. Сперва девочка долго скучала на лестнице, потом в секретарской, потом под дверями какой-то большой парадной залы, а панцербьорны все это время о чем-то озабоченно шушукались и спорили. В общей суете и неразберихе о Люре словно бы забыли, и она без помех смогла разглядеть карикатурное убранство парадной половины дворца. Стены были щедро украшены золоченой лепниной, но сырость уже делала свое дело: позолота пооблупилась, гипс крошился и отваливался кусками. Некогда кричаще-яркие ковры так затоптали грязными лапами, что они превратились в серо-буро-малиновые. Вот наконец высокие двери распахнулись, и в нос девочке ударила еще более удушливая волна благовоний. С потолка залы спускались вычурные тяжелые люстры -- их было с полдюжины, а то и больше. Яркий алый ковер устилал пол. Множество медведей, стоявших вдоль стен, провожали глазами каждое движение Люрушки. Ни на одном из них она не увидела панциря, зато каждый носил какое-то украшение или знак отличия: кто золотую цепь, кто эгретку из пурпурных перьев, кто алую перевязь с бантом. Смешнее всего было то, что даже тронная зала не избежала нашествия неугомонных птиц. Кайры, тупики и поморники облепили золоченый фриз. Завидев, что из какого-нибудь гнезда, находящегося в люстре, падал кусочек рыбы, они камнем кидались вниз, быстро хватали добычу и снова вспархивали под потолок. В глубине залы, на возвышении под балдахином, стоял гигантский трон, высеченный из гранитного монолита, но и здесь, как и во всем остальном убранстве дворца, явно чувствовался вкус владельца. Суровый гранит был щедро изукрашен вычурными лепными гирляндами и фестончиками. Вся эта позолота выглядела столь же нелепо, как если бы кто-нибудь взял да и понавесил елочной мишуры на скалистый утес. На троне восседал владыка Свальбарда. Люре никогда в жизни не приходилось видеть медведя такой величины. Он был еще выше и мощнее, чем Йорек Бьернисон. В его богатой мимике, в выражении глаз удивительным образом проступало что-то человеческое, то, чего Йорек был напрочь лишен. Когда Йофур Ракнисон смотрел на девочку, она могла поклясться, что на нее смотрит человек, словно бы притаившийся на дне медвежьих глаз. Ей доводилось встречать таких людей в салоне миссис Кольтер. Перед Люрой сидел ловкий изворотливый политик, привыкший властвовать. На груди у него красовалась тяжелая золотая цепь с массивным медальоном, изукрашенным яркими драгоценными каменьями. Изогнутые двадцатисантиметровые когти были сплошь унизаны золотыми пластинками. Весь его облик дышал неукротимой силой, энергией и дьявольской хитростью. Безвкусные в своем изобилии украшения отнюдь не казались нелепыми на его могучей фигуре. Напротив, на нем они становились воплощением первозданной необузданной мощи. Люра почувствовала, что сердце ее уходит в пятки. Вся ее затея вдруг стала казаться совершеннейшей глупостью. Но вот она подошла к трону чуть поближе, как ей велели, и вдруг заметила, что король Йофур держит что-то на коленях, держит удивительно знакомым жестом. Человек бы так сидел с любимой кошкой. Или с альмом. Йофур Ракнисон прижимал к груди большую куклу, похожую на манекен. Она была одета точь-в-точь как миссис Кольтер и даже чем-то напоминала ее, хотя на фарфоровом кукольном лице застыла дурацкая приклеенная улыбка. Король панцербьорнов играл в человека, у которого есть альм. Теперь Люра твердо знала, что спасена. Она подошла к самому трону и склонилась в почтительном поклоне. Пан, ни жив, ни мертв, притаился в кармашке ее шубы. -- Приветствуем тебя, о владыка Свальбарда, -- негромко произнесла девочка. -- Вернее сказать, приветствую. За него говорить не буду. -- За кого "за него"? -- спросил Йофур. Голос его не был похож на рев зверя. Он звучал выше и чище, чем ожидала Люра, со множеством обертонов и оттенков. Говоря что-нибудь, Йофур непрерывно помахивал перед собой лапой, отгоняя мух, которые целыми стаями вились вокруг его пасти. -- Я имею в виду Йорека Бьернисона, Ваше Величество, -- отвечала девочка. -- Мне необходимо сообщить вам нечто очень важное. Но сведения эти настолько секретные, что мне хотелось бы передать их вам наедине. -- Речь идет о Йореке Бьернисоне? -- насмешливо осведомился король. Люра подошла к нему поближе, стараясь не оскользнуться на свежем птичьем помете. Отмахиваясь от непрерывно жужжащих мух, она прошептала: -- Речь пойдет об альмах, Ваше Величество. Кроме них двоих, ее последних слов никто не слышал. В глазах Йофура Ракнисона мелькнуло новое выражение. Люра не могла точно сказать, что именно оно значит, но одно было совершенно ясно: во взгляде короля засветился неподдельный интерес. Внезапно он рывком встал с трона, едва не наступив при этом на девочку, и что-то прорычал, обращаясь к другим медведям. Они тут же попятились к дверям, не переставая при этом почтительно кланяться. Могучий рык Йофура переполошил птиц, и они с воплями заметались под потолком, пока наконец не угомонились и снова не расселись по гнездам. В тронной зале не осталось никого, кроме Люры и короля Йофура. -- Кто ты такая? -- обратился владыка Свальбарда к девочке, весь горя от нетерпения. -- Что ты знаешь про альмов? -- Все. Потому что я сама -- альм. Йофур застыл на месте. -- Ты -- альм? -- переспросил он. -- Чей же? -- Я -- альм Йорека Бьернисона, -- прозвучал ее ответ. В этот момент Люра почувствовала, что жизнь ее висит на волоске. Одного удара высочайшей десницы было достаточно, чтобы пришлепнуть ее на месте. Йофур не сделал этого только потому, что от неожиданности он сам растерялся. Не давая ему опомниться, девочка быстро продолжала. -- Прошу вас, Ваше Величество, выслушайте меня до конца. Придя сюда, я подвергаю себя величайшей опасности, но мое пребывание в Свальбарде ничем не угрожает вам. Скажу больше, единственная моя цель -- помочь владыке Свальбарда. Йорек Бьернисон стал первым медведем, у которого есть альм, но на его месте должны были быть вы, Ваше Величество. И я сама куда охотнее стала бы вашим альмом. Именно за этим я и явилась в Свальбард. -- Но как же так, -- ошеломленно произнес Йофур Ракнисон, -- каким образом у медведя вдруг появился альм? И при чем тут Йорек? А ты, -- тут в голосе владыки Свальбарда зазвучали ноты сомнения, -- каким же это образом ты можешь быть от него отдельно, если ты -- его альм? Слова вырывались из его пасти вместе с мушиными облачками. -- Ничего удивительного, Ваше Величество, -- бойко отвечала маленькая самозванка. -- Я ведь такая же, как альмы ведуний, значит, мы с Йореком можем отдаляться друг от друга на многие сотни миль. Он получил меня в Больвангаре. Миссис Кольтер, конечно же, много рассказывала вам об этой станции, так что вы, Ваше Величество, знаете, чем они там занимаются. -- Режут, вот чем они там занимаются, -- раздраженно буркнул Йофур Ракнисон. -- Совершенно верно. Но рассечение -- это далеко не все. Боюсь, миссис Кольтер не открыла вам главного. На станции они делают еще и множество других вещей, в том числе и искусственных альмов. А эксперименты проводятся на животных. И как только Йорек Бьернисон прознал об этом, он предложил себя в качестве добровольца. Так ему создали альма, то есть меня. Альмы людей всегда имеют облик какого-нибудь животного, а у животных альмы похожи на людей, потому я такая. Мое имя --Люра, и я -- альм Йорека Бьернисона. Мне открыты все его помыслы, я всегда знаю, что он делает, где находится... -- Тогда скажи, где он сейчас? -- нетерпеливо перебил ее Йофур. -- Он уже в пределах Свальбарда, и совсем скоро он будет здесь. -- Но это же безумие! Его ждет смерть! Ради чего он делает это? Что ему нужно? -- Ему нужна я. Он рвется сюда за мной. Но мне он не нужен. Я больше не хочу быть его альмом. Лучше я стану вашим. Когда все эти жалкие людишки из Больвангара своими глазами увидели, какова мощь панцербьорна, наделенного альмом, они ужасно испугались и решили, что больше никогда ничего подобного делать не будут, так что Йорек Бьернисон навсегда останется единственным медведем, у которого есть альм. Но ведь тогда он легко может подчинить себе других медведей и даже стать владыкой Свальбарда. За этим-то он и рвется сюда. -- Что-о-о-о? -- гневно взревел Йофур Ракнисон. От раскатов его громоподобного рыка закачались хрустальные подвески на люстрах, перепуганные птицы подняли галдеж, а у Люры зазвенело в голове. Но она не испугалась. -- О, Ваше Величество, -- не моргнув глазом, продолжала девочка, -- ведь вы такой умный, такой сильный, такой могущественный. Поверьте, что более всего на свете я хотела бы зваться вашим альмом. Вот для этого-то я и примчалась сюда одна. Йорек не должен стать владыкой Свальбарда. Этот трон -- ваш. И есть средство! Я знаю, как сделать так, чтобы я перешла от него к вам. Но я очень боялась, что не успею, и тогда Йорека постигнет та же участь, что и остальных медведей-изгоев. Они ведь не имеют права участвовать в поединках, их просто сжигают огнеметами, да? Но тогда я погибну вместе с ним, просто растаю, как дымок. -- Но как же ты... Ты ведь сама сказала, что... Не дав ему закончить, Люра продолжала: -- Я сказала, что могу стать вашим альмом, но для этого вы должны победить Йорека в честном бою. Тогда его сила станет вашей, а я словно бы сольюсь с вами, мы превратимся в целое, у нас будут общие помыслы. Вы сможете посылать меня за сотни миль, чтобы я выведывала для вас что-нибудь. Или наоборот, сможете всегда держать меня при себе. Вы вольны будете поступать так, как вам заблагорассудится. Если бы вы пожелали, то с моей помощью смогли бы поднять панцербьорнов на штурм Больвангара и там заставили бы этих людишек понаделать альмов для ваших приближенных. А если вам больше нравится быть единственным панцирным медведем, у которого есть альм, то мы вместе могли бы сровнять Больвангар с землей. Поверьте мне, о могущественный король Йофур Ракнисон, в мире не останется вещей, нам неподвластных! Все это время она трясущимися пальцами сжимала в кармане шубы крошечное тельце мышонка-Пантелеймона, который притаился там, сжавшись в комочек. Йофур Ракнисон метался по тронной зале, как по клетке, не находя себе места от возбуждения. -- Поединок? -- ревел он. -- Со мной? Но это же немыслимо! Йорек Бьернисон -- изгой. Я не могу биться с ним. Неужели это единственный путь? -- Единственный, -- отозвалась Люра, чувствуя, как сжимается ее сердце. С каждой минутой Йофур Ракнисон казался ей все сильнее и свирепее. Он словно бы вырастал на глазах. И при всей своей безграничной вере в Йорека, при всей своей любви к нему, девочка уже почти не надеялась на то, что он действительно сможет одолеть этого великана. Но это был их единственный шанс. Очередь из огнемета не оставляла ни единого шанса. И означала верную смерть. Внезапно Йофур Ракнисон замер и внимательно посмотрел на девочку: -- А как ты докажешь, что ты действительно альм? -- Испытайте меня. Я могу сказать вам то, что знаете только вы сами, Ваше Величество, и никто другой, что может быть открыто только вашему альму. -- Хорошо. Тогда ответь мне: кто бы первой жертвой, которую я убил? -- Для того, чтобы ответить, мне нужно остаться одной, -- вскинула голову Люра. -- Когда я стану вашим альмом, вы, Ваше Величество, еще не раз увидите, как я это делаю, но пока это должно оставаться тайной. -- Рядом с тронной залой есть лакейская. Ступай туда и не возвращайся без ответа. Люра послушно отворила дверь и оказалась в маленькой полутемной комнате, где вообще не было мебели, если не считать единственного шкафчика красного дерева, в котором скучали давно не чищенные серебряные безделушки. Достав веритометр, девочка установила стрелки и задала вопрос: "Где сейчас Йорек?" "В четырех часах пути. Он спешит изо всех сил". "Как мне его предупредить?" "Ты должна верить в него". У Люры сжалось сердце при мысли о том, как же он устанет за этот длинный путь, но она запретила себе об этом даже думать, ведь иначе получалось, что она не верит в Йорека, то есть делает именно то, от чего ее предостерегает веритометр. Сосредоточившись, она задала вопрос, ответа на который ждал от нее Йофур Ракнисон. "Кто же был его первой жертвой?" "Его собственный отец", -- ответил веритометр. Девочка хотела узнать подробности, и оказалось, что в самом начале жизни, во время своей первой охоты во льдах, Йофур Ракнисон столкнулся с медведем, который тоже охотился в одиночку. Ссора и поединок между ними закончились тем, что Йофур прикончил соперника. Лишь позднее он выяснил, что убил в тот день своего отца, которого до этого ни разу не видел, потому что у панцербьорнов медвежат пестуют матери, а не отцы. О том, что произошло, не знала ни одна живая душа. Люра сунула веритометр в сумочку. Узнать правду -- это полдела. Надо было придумать, как сообщить ее королю Йофуру. -- Восторгайся им! -- шепнул ей Пантелеймон. -- Он жаждет лести! Люра приоткрыла дверь тронной залы и робко вошла внутрь. Торжествующий Йофур Ракнисон нетерпеливо ждал ее, алчно поблескивая хитрыми недобрыми глазками. -- Итак? Вместо ответа девочка опустилась перед королем на колени и лбом приложилась к его левой передней лапе. Как и все медведи, Йофур был левшой, и эта лапа у него была сильнее. -- О, могущественный Йофур Ракнисон, я склоняюсь перед тобой. Я виновата, что не сразу поняла, сколь ты велик и силен. -- Это что еще такое? -- досадливо отмахнулся владыка Свальбарда. -- Я жду ответ на свой вопрос. -- Узнай же, что первой жертвой, которую ты убил, стал твой собственный отец. О, богоравный Йофур Ракнисон, ты -- новое божество, ибо только богам под силу то, что совершил ты. Йофур на мгновение лишился дара речи. -- Как... откуда ты узнала? -- с трудом вымолвил он. -- Мне это открыто, ибо я -- альм. -- Тогда скажи мне еще! Скажи мне еще одну вещь, чтобы я поверил! Что обещала мне миссис Кольтер, когда была здесь? И снова Люрушка ретировалась в заднюю комнатку и сосредоточенно склонилась над веритометром. Ответ не заставил себя ждать. -- Ваше Величество, миссис Кольтер пообещала вам, что по приезде в Женеву добьется у Магистерия разрешения на то, чтобы вы, хотя у вас и нет альма, могли быть приняты в лоно Святой Церкви. Мне очень жаль, Ваше Величество, но я убеждена, что она слукавила. Миссис Кольтер не только не обращалась в Магистерий с подобной просьбой, но даже и не собиралась делать ничего подобного, ибо наверняка знала, что Святая Церковь не примет существо, у которого нет альма. Но теперь это уже не важно. Когда я стану вашим альмом, никто не посмеет возразить, если вы по-прежнему захотите принять таинство крещения. Вы просто потребуете этого и пусть только кто-нибудь попробует вам отказать. -- Твоя правда! Правда! Клянусь! Каждое слово правда! Значит, она обманывала меня! А я... Я так ей... Я же ей верил! Как же она могла обмануть меня? -- Увы, Ваше Величество. Но это уже не важно. Простите мне мою смелость, о повелитель, только Йорек Бьернисон уже всего в четырех часах пути от Свальбарда. Наверное, самое время предупредить вашу стражу, чтобы они не открывали огонь. Если вы собираетесь с ним биться за меня, изгой Йорек должен быть допущен во дворец. -- Хорошо... -- И еще, Ваше Величество, одно только слово. Когда он здесь появится, мне лучше притвориться, что я по-прежнему принадлежу ему, хорошо? Я сплету какую-нибудь историю о том, что заблудилась, потерялась, да мало ли что... Он ничего не заподозрит. И еще... Вы объявите вашим подданным о том, что до того, как вы завоевали меня в честном бою, я была альмом Йорека Бьернисона? Йофур настороженно покосился на Люру. -- Н-не знаю... А ты что скажешь? -- Я думаю, что спешить не следует, -- сказала Люра как можно мягче. -- Когда мы будем вдвоем, король и его альм, у нас еще будет время обо всем подумать и решить. А пока важнее всего объяснить остальным, почему изгой Йорек допущен до участия в поединке. Нужно найти причину, а то ведь они ничего не поймут. Ну, сделать-то они все сделают, на то они и подданные, но если мы найдем вескую причину, их восхищение владыкой Свальбарда будет поистине безграничным. -- Ты снова права! Что же мы им скажем? -- Ну, допустим... Допустим, мы объявим, что вы сами призвали Йорека в Свальбард для того, чтобы устои власти были непоколебимы. Мы скажем, что это вы вызвали его на поединок, и победитель станет полноправным владыкой Свальбарда. Понимаете, Ваше Величество, если преподнести появление здесь Йорека как вашу собственную волю, то в глазах подданных вы будете героем. Они узнают, что вы смогли призвать его сюда, что он покорен вам, что вам все подвластно. -- Ты права. Гигантский зверь превратился в руках девчонки в податливый воск. Люра была в таком упоении, что совершенно потеряла осторожность, и если бы не острые зубки Пантелеймона, которыми он предостерегающе тяпнул девочку за палец, то неизвестно, куда бы ее завело сознание собственной безнаказанности. Но тут она мигом пришла в себя и, потупив глазки, тихонечко стояла сзади и слушала, как Йофур Ракнисон, весь дрожа от нетерпения, отдает приказания о подготовке к поединку с Йореком Бьернисоном. А изгой-панцербьорн, напрягая все силы, мчался в Свальбард, с каждой минутой неотвратимо приближая час битвы, не ведая при этом, что биться ему предстоит не на жизнь, а на смерть, и что его собственная жизнь поставлена на карту. Глава 20. Не на жизнь, а на смерть В Свальбарде поединки между панцербьорнами слыли обычным делом и проходили по раз и навсегда заведенному порядку. Ни один медведь не стремился заломать противника до смерти. Если кто-то и погибал, то либо из-за того, что более сильный соперник не успевал понять, что другой ему уступает, либо из-за какой-то трагической случайности. Истории, подобные той, что закончилась для Йорека Бьернисона ссылкой, были большой редкостью. А уж об откровенном убийстве и говорить не приходится. Йофур Ракнисон, убивший своего отца, совершил вещь немыслимую. Однако иногда обстоятельства вдруг складывались таким образом, что единственно возможным исходом ссоры или спора становилась битва, но не на жизнь, а на смерть. И такая битва обставлялась со всей возможной торжественностью, как требовал того древний обычай. Как только Йофур Ракнисон возвестил о поединке и о том, что Йорек уже на пути в Свальбард, все пришло в движение. Арену для битвы тщательнейшим образом вымели и выровняли. Из огненных шахт поднялись оружейники, чтобы подготовить к бою панцирь владыки Свальбарда. Они проверили каждую стяжку, каждую заклепку, они мельчайшим песочком отполировали пластины до нестерпимого блеска. С особой тщательностью они занялись когтями: сперва ободрали с них золотые пластинки, а потом каждый из этих двадцатисантиметровых изогнутых крючьев наточили и заострили, чтоб резали как бритва. Люра смотрела на все эти приготовления и чувствовала, как из желудка к горлу поднимается дурнота. Во что же она втравила несчастного Йорека?! Вот уже сутки он мчится по ледовым торосам, без сна и отдыха, без еды и питья. А если он был ранен во время крушения воздушного шара, что тогда? И кто поможет ему собраться для битвы, о которой он пока даже не подозревает? Что же она натворила, что натворила?! Совсем тошно Люрушке стало, когда Йофуру Ракнисону вздумалось продемонстрировать остроту когтей и силу удара на еще теплой туше убитого моржа. Он играючи вспорол толстенную шкуру, словно это был лист бумаги; ему достаточно было мазнуть пару раз лапой, и череп гигантского животного треснул, словно яичная скорлупа. Под каким-то благовидным предлогом девочке удалось улизнуть и на несколько минут остаться одной. Тут уж она дала волю слезам. Даже Пан, никогда не унывающий Пан, не знал, чем утешить свою Люру, которая ревела в голос от ужаса и страха. Оставалось только одно: спросить веритометр. "Йорек уже в часе пути", -- был ответ. "Ты должна верить в него", -- повторила девочке танцующая стрелка-иголочка. Дальше шла какая-то непонятица. Люра хоть и с трудом, но разобрала. Ей пеняли за то, что она второй раз задает один и тот же вопрос. Тем временем слух о предстоящем поединке разнесся по всему Свальбарду, и вокруг арены уже было не протолкнуться. Лучшие места, разумеется, занимали панцербьорны, особо приближенные к королю, а на специально огороженном участке разместились медведицы и среди них -- королевские жены. О панцирных медведицах Люра почти ничего не знала, и, конечно же, в любое другое время она бы не постеснялась и поглазеть, и порасспрашивать, но сейчас ей нельзя было отходить от Йофура Ракнисона ни на шаг. Стоя с ним рядом, она внимательно рассматривала его придворных, так и кичившихся своим превосходством над простыми панцербьорнами, и пыталась понять, что же значат все эти бляхи, медальоны, султаны, которые они на себя понавешали, ведь это же были не просто побрякушки, а знаки отличия. Сановники самого высокого ранга держали в лапах небольших куколок, наподобие куклы-альма, с которой прежде не расставался Йофур Ракнисон. В этом раболепном подражании любым повадкам короля они видели способ стяжать монаршью милость. С мрачным удовлетворением девочка отмечала про себя растерянность этих вельмож, когда они вдруг обнаружили, что повелителю Свальбарда его игрушечный альм уже надоел. Теперь они абсолютно не знали, что им делать со своими куклами. А если их накажут за эти игрушки? А может, они уже вообще в немилости? В опале? Может, лучше выбросить кукол от греха подальше? Люра все острее и острее начинала ощущать эту атмосферу растерянности, царившую среди сановников. Ни один из них не знал твердо, кто же он на самом деле. Первозданности, цельности, самодостаточности Йорека Бьернисона в них уже не было. Казалось, над всем свальбардским двором опустилась завеса опасливого замешательства. Они не сводили настороженных глаз друг с друга и со своего короля. А теперь еще и с Люры. Девочка скромно держалась в тени Йофура Ракнисона и опускала глазки долу, как только ловила на себе чей-нибудь любопытный взгляд. Мало-помалу туман над Свальбардом рассеялся, воздух стал прозрачен и чист. Ближе к полудню чернота полярной ночи ненадолго отступила, и именно в это время, по Люриным расчетам, и должен был появиться Йорек. Чувствуя, как бешено бьется ее сердце, девочка стояла на невысоком снежном бортике, окружавшем арену для предстоящего поединка, не сводя глаз с бледной полоски неба на востоке. Чего бы она сейчас не отдала, лишь бы увидеть на горизонте грациозные стремительные силуэты в развевающихся одеждах, и пусть бы они подхватили ее и унесли с собой, далеко-далеко. Или пусть бы в небе возник дивный город, тот, что так манил ее сквозь огни северного сияния, и его широкие, залитые солнцем бульвары раскрылись бы ей навстречу. Или пусть бы снова вокруг нее сомкнулись могучие добрые руки мамаши Коста, чтобы Люра могла уткнуться ей в плечо и жадно вдохнуть знакомый запах кухонного чада и пота. Ей было страшно. Она чувствовала, как слезы неудержимо бегут по щекам и тут же превращаются в сосульки. Люра резко мазнула рукавицей по лицу. Больно было ужасно. Медведи, которые знать не знали, что такое слезы, никак не могли взять в толк, что же с ней происходит. Какой-то сугубо человеческий процесс, им неведомый и непонятный. И даже Пан, единственный, в ком она всегда находила утешение и поддержку, теперь сидел, притаившись мышонком, в кармане ее шубы. Когда Люрины пальцы предостерегающе смыкались вокруг него, не давая вылезти, он только ласково тыкался в них носом. Как еще он мог успокоить свою девочку? Тем временем оружейники наводили последний глянец на панцирь Йофура. Владыка Свальбарда встал в своих блистающих доспехах на задние лапы, и Люра в ужасе отступила. Закованный в металл, он был подобен гигантской башне. По гладким пластинам панциря вилась золотая канитель инкрустаций, шлем серебристым куполом плотно обхватывал голову, оставляя лишь узкие прорези для глаз. Грудь и живот защищала облегающая кольчуга. Увидев все это великолепие, Люра с безнадежной тоской подумала, что она погубила Йорека. Сама погубила, собственными руками... У него нет таких доспехов. Его старый панцирь прикрывает только спину да бока. Девочка смотрела на короля панцербьорнов, могучего, блестящего, и у нее мучительно сосало под ложечкой. Она места себе не находила от страха за Йорека и чувства вины перед ним. -- Простите мне мою смелость, Ваше Величество, -- с трудом выдавила она из себя, -- но если вы помните наш разговор... Ее дрожащий голос вдруг показался ей чужим, таким он был тоненьким и слабым. Йофур Ракинсон на миг оторвался от своего занятия -- он пробовал удары лапой по мишени, которую три панцербьорна держали перед ним; отточенные когти одним махом пропарывали ее насквозь -- и нетерпеливо повернул огромную голову в сторону девочки. -- Ну? Что еще? -- Просто... я тогда предложила, что, как только Йорек появится, я поговорю с ним, ну... как будто... Люра не договорила, потому что конец ее фразы потонул в медвежьем рыке. Сперва взревели дозорные на сторожевой башне. Толпа внизу моментально отозвалась, и воздух задрожал от бешеного возбуждения. Это был сигнал, понятный всем. Они заметили Йорека. Нельзя было медлить ни минуты. -- Я должна, -- твердила девочка, -- позвольте мне... Я сумею его обвести вокруг пальца! -- Давай! Ну, иди же, иди! Сделай так, чтоб он поверил! Йофур Ракнисон задыхался от ярости и нетерпения. Люра двинулась навстречу Йореку. Она шла через арену для поединка, ровную, словно тарелка, оставляя за собой на снегу цепочку смешных детских следов. Медведи молча расступились, пропуская ее. Вот их могучие фигуры остались позади, и в мутном свете дня глазам девочки открылся горизонт. Но где же Йорек? Наверное, с высокой сторожевой башни дозорным было видно дальше. Ей же оставалось только брести вперед по снежному полю. Он заметил ее первым. Внезапный рывок ей навстречу, лязг и грохот металла -- и в вихре взметнувшегося снега перед Люрой вырос Йорек Бьернисон. -- Йорек, миленький, -- покаянно зашептала девочка, -- я... я даже не знаю, как я могла это сделать... Ты должен будешь биться на поединке с Йофуром Ракнисоном, но ведь ты так устал, и панцирь твой... Как же я могла... Что я наделала... -- Что ты наделала? -- Йорек недоуменно смотрел на Люру, не понимая, о чем идет речь. -- Я сказала Йофуру, что ты идешь сюда. Понимаешь, я это по веритометру прочитала. А он... он бы все на свете отдал, лишь бы у него альм был. Он хочет быть как человек. Вот я его и обдурила. Он теперь думает, что я -- твой альм, но ты мне, дескать, надоел, и я решила перебежать к нему, но для этого он должен победить тебя в поединке. Йорек, миленький мой, дорогой, ты только не сердись на меня, пожалуйста, но у меня правда не было другого выхода. Тебя бы даже не подпустили к Свальбарду, это точно. Просто дали бы залп из огнеметов, и все, вот мне и пришлось... -- Ты перехитрила Йофура Ракнисона? -- медленно переспросил Йорек. -- Да! И он согласился, ну, в смысле, ему пришлось согласиться на поединок. Понимаешь, иначе они бы убили тебя, как изгоя. А так он будет с тобой биться, и победитель станет королем панцербьорнов. Только не сердись. Прости меня, я не хотела... -- Как, ты говорила, тебя зовут? Люра Белаква? Неправда. Отныне имя тебе Люра Сладкогласка. Нет вести слаще, чем та, что ты принесла. Этот поединок -- единственная моя мечта. Вперед, крошка альм! Люра робко подняла глаза на Йорека. Он стоял перед ней, отощавший, в старом помятом панцире, но готовый к яростной схватке, и девочка чувствовала, что сердце ее переполняет гордость. Плечом к плечу шли они к громадине дворца, где у подножия мрачных стен их ждала ровная, чисто выметенная арена. Сверху, из-за зубчатых бойниц, на них смотрели медведи. Их белые морды маячили в каждом окне. Словно сплошная завеса тумана, они плотным кольцом окружили поле будущей битвы, только черные пуговки глаз да носов отчетливо выделялись на белом фоне. Едва Йорек и Люра приблизились, как панцербьорны расступились на шаг, образовав два узких прохода: для изгоя-медведя и для его альма. Взгляды всех присутствующих были прикованы к ним. Йорек замер в дальнем конце арены. Владыка Свальбарда одним прыжком перемахнул через бортик из плотно утрамбованного снега, и теперь противников разделяли лишь несколько метров снежного поля. Люра стояла к Йореку настолько близко, что видела, как вибрирует от напряжения каждый его мускул, подобно тому, как вибрирует динамо-машина, вырабатывая мощные яндарические волны. Девочка легонько коснулась его холки, где между пластинками панциря зияла щель, и шепнула: -- Миленький мой, дорогой, я знаю, ты победишь! Ты настоящий король, ты, а не он. Он -- пустое место, ничтожество. Теперь ей оставалось только ждать. -- Медведи! -- раскатился над ареной могучий рык Йорека Бьернисона. Звонкое