рассказать мне, детка, что ты сейчас делаешь?
     -- Ну  смотрите, вот Мадонна --  это  миссис Кольтер, потому что она --
моя  мама.  Ставим сюда одну стрелку.  Теперь "делать" --  ставим стрелку на
картинку с муравьем, муравей же всегда занят делом. А сейчас -- это песочные
часы.  Основное значение  -- "время", но можно  прочитать как  "сейчас". Ну,
все, стрелки стоят.
     -- А откуда ты берешь разные значения той или иной картинки?
     -- Я не знаю, я их просто вижу.  Или  чувствую,  ну, как нога в темноте
нащупывает  нужную  ступеньку, когда  по  лестнице  спускаешься.  Вот я  так
мысленно спускаюсь, слой  за слоем, и их нащупываю, а когда они уже со мной,
то нужно  просто  сосредоточиться. Знаете,  все равно  как бинокль по глазам
настроить, чтобы четко показывал.
     --  Ну  давай, -- одобрительно кивал старик, -- посмотри, что  там тебе
покажут.
     Тонкая игла стрелки ожила, задвигалась, потом вдруг остановилась, снова
задвигалась и снова остановилась, и  опять, и опять. В  этом движении был не
только  ритм, в нем жила  сила и гармония, и Люра, подчиняясь ей всем  своим
естеством, чувствовала себя  едва оперившимся птенцом,  который вдруг понял,
что  умеет летать. Фардер Корам  не  сводил с  девочки глаз. Он видел,  как,
следя за  танцем стрелки,  Люра  отвела  рукой  волосы  со  лба,  потом чуть
прикусила нижнюю губу и вдруг, словно бы забыв о движущейся игле, скользнула
взглядом  куда-то  в  сторону,  на другие картинки веритометра.  Но  старого
Фардера  Корама  не  обманула  ее  кажущаяся  рассеянность.  Ему,   опытному
шахматисту, было  хорошо  знакомо  это выражение  лица.  Именно так во время
партии смотрит  на  доску  игрок  исключительный.  Ему словно бы открываются
силовые линии, пути возможного развития позиции, взгляд  его выбирает только
те, что ведут к успеху, а  слабые или сомнительные он  сразу отметает. Глаза
Люры скользили по диску веритометра, подчиняясь неведомому силовому полю, ей
одной понятному, но сокрытому для старого Фардера Корама. Стрелка замерла на
картинке с изображением молнии, потом двинулась дальше: младенец, змея, слон
и какая-то  чудная ящерица, обвившаяся хвостом вокруг ветки дерева. Именно в
такой последовательности, раз за  разом указывала невесомая игла на символы,
а Люра все смотрела и смотрела на ее странный танец.
     -- Что означает ящерица? -- спросил Фардер Корам.
     Девочка вздрогнула, словно очнулась:
     -- Н-не знаю. Вернее, я вижу, что именно она означает, просто прочитать
не могу. "Молния" -- это, наверное, гнев. "Младенец" -- это я, кто же еще? Я
совсем было увидела значение "ящерицы", но только вы  со мной  заговорили, и
оно куда-то ускользнуло, теперь не поймаешь.
     -- Я не хотел, прости меня, деточка. Давай остановимся, если ты устала.
     -- Нет, нет, я не устала.
     Но старца не обманули  ее слова. Щеки девочки пылали, глаза лихорадочно
блестели. Чудовищное нервное  напряжение и вынужденное  заключение  в душной
тесной каюте сделали свое дело.
     Фардер  Корам  посмотрел в  иллюминатор. Уже почти стемнело.  Лодка все
ближе и ближе подходила к большой воде. Впереди открывалась дельта реки, где
грязно-коричневая пенистая вода сливалась с хмурым низким небом. Лишь далеко
на горизонте маячили огромные ржавые  резервуары с  каменноугольным спиртом,
оплетенные паутиной  труб  и трубочек,  да  лениво  поднимался к  небу  клуб
вонючего дыма. Это работала спиртоочистительная установка.
     -- Где мы сейчас плывем? -- спросила Люра. -- Фардер  Корам, миленький,
ну позвольте мне хоть минуточку постоять на палубе, а?
     --  Мы  входим  в  устье реки Коль. Вот  погоди,  до  города  доплывем,
пришвартуемся,  сойдем  на берег и  мимо  Коптильного рынка пешком  пойдем в
порт. Через час-другой уже там будем, потерпи.
     Ничто не  нарушало тишины этого предвечернего  часа.  Лишь скользила по
бурой  глади реки их  лодочка да где-то далеко пыхтела баржа, направляясь  с
грузом к очистительной установке.
     Измученные  глазки  девочки смотрели так умоляюще, что  сердце  старика
дрогнуло:
     --  Ну  да  ладно, пара  минут на палубе  погоды не сделает,  а ты хоть
воздуха глотнешь. Правда, какой уж это воздух. Им дышать можно, только когда
ветер с моря. Все равно, посиди чуток на палубе, посмотри по сторонам.
     Люра  радостно  взвизгнула,  а Пантелеймон  мигом обернулся  чистиком и
расправил крылья в предвкушении полета. Наверху было холодно, и, несмотря на
теплые одежки, скоро у девочки зуб на зуб не попадал. Пантелеймон, напротив,
молнией понесся  по воздуху, издавая гортанные  крики восторга. То он кружил
высоко  в  небе, то парил  впереди лодки, то резко разворачивался и мчался в
противоположную сторону, зависая над кормой. Люре передавалось  его упоение,
эх, вот если бы он еще мог подначить альма рулевого, жирную,  черную с белым
олушу, погоняться за  собой.  Но  птица  лишь презрительно повела в  сторону
чистика  глазом,  спрятала  голову под крыло  и задремала,  сидя на рукоятке
румпеля.
     Коричнево-бурая речная гладь  казалась безжизненной, лишь мерный  рокот
двигателя  да приглушенный плеск воды под  гребным  винтом нарушали  мертвую
тишину. По низкому небу ползли свинцовые облака,  воздух  казался  серым  от
вонючего  дыма, и только кульбиты Пантелеймона привносили какую-то радостную
ноту в этот угрюмый  пейзаж,  только его парящий силуэт выделялся на мрачном
графитовом фоне.  Как раз в тот момент, когда,  раскинув  крылья, он взмывал
вверх  после  очередной  головокружительной мертвой петли,  что-то вдруг  со
свистом промелькнуло мимо и вонзилось альму под перья.  Обезумев от  ужаса и
боли, он резко завалился на одно крыло, Люра пронзительным эхом ответила ему
с палубы. Вот опять что-то темное просвистело в воздухе, но двигалось оно не
как птица, а как большая злая оса: низко, направленно, с зудящим жужжанием.
     Пантелеймон падал  вниз,  извиваясь  и  корчась,  пытаясь добраться  до
лодки, до мечущихся в  ужасе Люриных рук, а зудящие черные убийцы все глубже
вгрызались в его плоть, ненасытные, беспощадные.
     Чувствуя, как мутится от страха ее разум, Люра вдруг ощутила возле лица
промельк чьих-то могучих крыльев.
     В воздух  взмыла олуша-альм рулевого.  Тяжелая и на вид неуклюжая птица
оказалась  в полете  на  диво  сильной  и  стремительной. Вот она  метнулась
вправо, влево, захлопали крылья, закружились в воздухе черные и белые перья,
и что-то со стуком упало на просмоленную палубу прямо под ноги к Люре, а еще
через мгновение в руках у нее бился истерзанный Пантелеймон.
     Не успела девочка прижать его к  сердцу,  как ее  альм  обернулся диким
котом и бросился на маленькую черную дрянь, которая проворно ползла к борту.
Выпустив острые когти, Пан прижал ее к палубе  лапой  и задрал голову вверх:
высоко  в сером небе выписывала круги  олуша,  пытаясь не дать уйти  второму
обидчику.
     Вот,  наконец,  она  спикировала  вниз  и  что-то гортанно  выкрикнула,
повернувшись к рулевому.
     --  Улетел, -- перевел  он Люре. --  Того, что у  тебя, держи покрепче.
На-ка, -- с этими словами он выплеснул из  оловянной кружки  за борт остатки
кофе, а саму кружку протянул девочке.
     Люра проворно  накрыла  ею непрошеного  гостя,  и  было слышно,  как он
злобно жужжит и скребется внутри.
     -- Все, не трогай больше, -- предупреждающе прозвучал у нее из-за спины
голос  Фардера Корама. Старик,  кряхтя, согнулся  и подсунул под края кружки
кусок картонки.
     -- Что это было? -- трясущимися губами проговорила Люра.
     --  Сейчас  мы  в каюту  спустимся  и  посмотрим.  Только  смотри  неси
осторожно и картонку прижимай покрепче, чтобы он не вырвался.
     Проходя мимо  альма рулевого, Люра хотела поблагодарить птицу, но олуша
снова  спрятала  голову под  крыло и мирно дремала. Пришлось сказать спасибо
рулевому.
     -- Нечего было наверх вылезать, -- сурово отозвался цаган.
     В  каюте  Фардер  Корам  отыскал  пустую  стеклянную  банку, с  великой
осторожностью  водрузил  на  нее  перевернутую  кружку  и  ловким  движением
выдернул разделявший  их кусок картона, так что обитатель кружки оказался  в
банке. Теперь его можно было хорошенько рассмотреть.
     Он  оказался не черным, а  темно-зеленым, на  вид -- не больше Люриного
пальца.  Жесткие  надкрылья  были  подняты,  как у  майского  жука,  который
собирается  взлететь,  прозрачные перепончатые  крылышки  бешено  вращались,
сливаясь в неразличимое  глазом пятно, шесть цепких  ножек отчаянно царапали
стеклянные стенки.
     -- Ой, какой... -- испуганно выдохнула Люра.
     Дикий кот-Пантелеймон выгнул спину  и зашипел, шерсть его встала дыбом,
а глаза неотрывно следили за мечущимся обитателем банки.
     -- Если его разъять, то увидишь,  что  он  не  живой  вовсе. Понимаешь,
детка,  это  не зверь и не насекомое. Мне  приходилось встречать такие штуки
раньше, но кто бы мог  подумать, что  они залетают так далеко на Север. Я-то
их видел в  Африке. У них  внутри что-то вроде часового механизма, а пружину
заводит злой дух, так что они... ну... заколдованные, что ли...
     -- Но кто же их послал?
     -- А ты не догадываешься? Для этого даже веритометр спрашивать не надо.
     -- Миссис Кольтер! -- ахнула Люра.
     -- Конечно. Она ведь  не  только Севером  занимается. В южных-то землях
тоже полно всякой дряни творится. Я этих тварей в Марокко видел  в последний
раз. Пока  злой дух у  них внутри  сидит, они несут  смерть.  Он не дает  им
остановиться,  а  выпустишь  его  наружу,  так  в  нем  такая  злоба и  сила
разрушительная, что ничто живое перед ним не устоит. Убьет сразу.
     -- Но зачем они сюда прилетели?
     -- Ясно зачем, шпионили. Старый я дурак, как же это я тебя на палубу-то
выпустил?  Ты же все  прочитала  по  веритометру,  а я,  болван,  тебя  сбил
вопросами своими.
     -- Я поняла! -- Голос Люры звенел от возбуждения. -- "Ящерица" означала
воздух! Я увидела это, но значение не открывалось. Тогда я начала специально
об этом думать и совсем сбилась.
     -- Вот оно что, -- протянул Фардер Корам. -- Теперь и мне понятно. Это,
Люрушка,  не  ящерица,  а хамелеон.  Он,  говорят,  не пьет, не  ест,  одним
воздухом живет, вот и означает "воздух".
     -- А слон? -- недоуменно подняла брови девочка.
     -- Слон -- это "Африка".
     Люра  и  старец  молча  посмотрели  друг  на  друга.  Веритометр,  этот
всеведущий прибор, внушал им благоговейный ужас.
     -- Он нам  все правильно  подсказывает, -- прошептала Люра, -- а мы  не
слушаем. И  что нам теперь с этим  делать, а? -- Девочка указала глазами  на
банку. -- Его же, наверное, не убьешь никак.
     -- Не знаю, детка, не  знаю. Попробуем поместить  его в плотно закрытую
банку и никогда не выпускать. Меня другое страшит. Их же  двое было. Один-то
ведь ушел. Значит, миссис Кольтер скоро узнает, что он тебя видел на палубе.
И все я, дурень старый, виноват.
     Он  пошарил  на  полках  и  достал  откуда-то жестянку  из-под  табака,
небольшую  круглую  коробочку, сантиметров  пятнадцать в диаметре,  с плотно
навинчивающейся крышкой.  Вытряхнув  из  нее на  стол  шурупы  и винтики, он
тщательно  обтер жестянку  ветошкой  и осторожно приступил  к  пересаживанию
врага в новую темницу.
     В какой-то момент отвратительная  тварь сумела выпростать одну ногу и с
невиданной силой попыталась приподнять и сбросить жестяную крышку, но Фардер
Корам был начеку и скоро плотно закрытая коробочка стояла на столе.
     --  Как будем на  корабле,  я края-то запаяю, для прочности, --  сказал
старик, вытирая пот со лба.
     -- А разве у него завод не кончится?
     -- Был  бы обычный механизм, то, ясное дело, кончился  бы. Но я же тебе
сказал, пружину  сжимает злой дух,  заводит ее. Дух этот вроде пленника, все
время вырваться хочет. И чем больше бьется, тем сильнее на пружину давит. Ну
все, давай-ка мы его уберем куда подальше, а то шуму от него...
     Он поплотнее  обмотал жестянку тряпками, чтобы  хоть немного приглушить
беспрестанное злое жужжание, и сунул сверток в рундук у себя под койкой.
     Уже  совсем  стемнело. Люра видела в  иллюминаторе приближающиеся  огни
Колби. Ночной  воздух, казалось, разбух от влаги. К  тому времени,  как  они
пришвартовались у причала возле Коптильного рынка, очертания  всех предметов
вокруг  стали   размытыми  и  какими-то  текучими.   Ночь   набросила   свое
переливчатое жемчужно-серое  покрывало на подъемные краны и портовые склады,
на  деревянные  ларьки  и  бесчисленные  кирпичные   трубы,  усеявшие  крышу
гранитного здания,  которому  Коптильный  рынок был обязан своим  названием.
Здесь  действительно  денно  и нощно  в  духовитой дымке  от  дубовых  углей
томились и  покрывались смугло-золотистой  корочкой  рыбины. Казалось, самые
булыжники мостовой  источали аппетитный запах копченой сельди,  скумбрии или
трески, а густой влажный воздух можно было резать ножом и есть.
     Сейчас  по  этой  мостовой шла закутанная  в клеенчатый  дождевик Люра.
Приметные  пшеничные  косички были упрятаны под сползающий на  нос  капюшон.
Слева от девочки хромал Фардер Корам, справа -- рулевой. Все  три альма были
начеку,  ведь враги могли появиться отовсюду: вынырнуть из-за  угла, напасть
сзади, подкрасться неслышными шагами.
     Однако,  кроме  них,  на  улицах  не  было ни души. Все добропорядочные
жители Колби в такой  поздний час сидели по домам возле раскаленных докрасна
печек и грелись можжевеловой водкой.
     Первым человеком, которого они встретили  на  подходе к порту, был Тони
Коста, охранявший ворота.
     -- Ну, слава тебе господи, хоть вы добрались, -- лихорадочно шептал он,
пропуская  Люру и  ее  спутников.  -- Слыхали, Джека Верхувена  подстрелили,
лодку его потопили. Мы же про вас не  знали  ничего, беспокоились.  Джон Фаа
уже на борту, минуты до отплытия считает.
     Корабль показался  Люре огромным, как дом. Сколько там всякого разного:
и  рубка, и  капитанский  мостик,  и  кубрик на  баке, и  массивная лебедка,
нависшая  над затянутым парусиной люком...  Желтый свет иллюминаторов, белые
огни на верхушках мачт, какие-то люди, снующие по палубе...
     Забыв про Фардера  Корама, Люра взлетела  вверх  по деревянным сходням.
Как тут  интересно! Пантелеймон,  обернувшись  макаком,  лихо полез вверх на
лебедку, но девочка мигом призвала его к порядку. Фардер Корам уже ждал их в
кают-компании.
     Узкая  лестница в несколько  ступенек привела их в небольшой салон, где
Джон Фаа о чем-то негромко толковал с Николасом Рокеби, тем самым цаганом, в
ведении которого находился корабль. Цаганский король все делал обстоятельно,
так  что  Люре  пришлось  попереминаться  с ноги на  ногу и подождать,  пока
старшие все  выяснят про высоту прилива  и про  форватер. Закончив разговор,
Джон Фаа повернулся к девочке и Фардеру Кораму.
     -- Ну, наконец-то, -- сказал он. -- Вы, наверное,  уже слышали о  наших
невеселых делах. Джек Верхувен убит. Тех, кто был с ним, схватили.
     --  Нам  тоже  похвастаться нечем, --  грустно  покачал  головой Фардер
Корам.
     Выслушав  его  рассказ  о  столкновении  с  летучими тварями,  Джон Фаа
сокрушенно вздохнул, но ни единым словом не упрекнул старика и девочку.
     -- Где эта мерзость? -- спросил он.
     Фардер Корам осторожно положил жестянку  из-под табака на стол. Бешеное
жужжание буквально разрывало стенки  коробочки, не давало ей спокойно стоять
на месте.
     -- Слышал я  об этих дьяволах  заводных, -- сказал  Джон Фаа,  -- а вот
видеть  не  приходилось.  Ни приручить, ни  использовать  его  не получится.
Может, гирьку свинцовую привязать да за борт? Тоже нельзя. В один прекрасный
день жестянка эта проржавеет,  тварь наружу вырвется  и найдет свою  добычу,
из-под  земли достанет.  Нет уж, видно, придется нам зубы сцепить, да глаз с
него не спускать.
     Поскольку Люра оказалась  на  борту  единственной  особой женского пола
(Джон Фаа, по зрелому  размышлению,  решил женщин  не брать), ей  полагалась
отдельная  каюта.  Ну, может, "каюта" -- это громко звучит: всего лишь узкая
комнатка в  одно окошко (ведь не скажешь  же "в один иллюминатор", даром что
корабль!), где  место  было  только для  койки.  Девочка  мигом  сунула свои
пожитки  в  рундук и  помчалась  на  верхнюю палубу,  чтобы  сказать  Англии
последнее прости. Правда, когда она туда прибежала, сказать "прости" удалось
в основном английскому туману, берега просто не было видно.
     Но все  равно плеск воды за  кормой, свежий  морской ветер, корабельные
огни, бесстрашно пронзающие ночную тьму, рокот двигателей, запах соли, рыбы,
каменноугольного спирта -- этого ли  недостаточно, чтобы возрадовалось любое
сердце? Правда, весьма  скоро к  этому  букету  подмешался еще один цветочек
поплоше, едва только корабль вышел на простор Германского  океана и началась
качка. Когда Люру позвали ужинать, она обнаружила, что есть ей как-то совсем
не хочется,  а хочется лечь пластом и лежать. Но не потому, что ее  укачало,
вовсе нет! Все исключительно ради Пантелеймона, поскольку он, бедняжка, стал
какого-то  болезненно-зеленого  цвета.   Так  началась   Люрушкина  северная
одиссея.



         * ЧАСТЬ II. Больвангар * 


        Глава 10. Консул и медведь


     Джон Фаа решил держать курс на Тролльзунд, к морским воротам Лапландии.
Цаганскому  королю  и главам  кланов  необходимо  было  заручиться  если  не
поддержкой   лапландских   ведуний,   то   хотя   бы   их   благожелательным
нейтралитетом. Без этого любая попытка спасти детей превращалась  в ничто. А
в Тролльзунде у ведуний сидел свой консул.
     Джон Фаа изложил свои планы Люре и Фардеру Кораму на следующее же утро.
Морская болезнь чуть-чуть отступила. В небе ярко светило солнце, по  зеленой
глади моря курчавились белые барашки пены, и,  глядя  на всю эту  красоту  с
верхней палубы, где  так обдувает тебя соленый бриз, где все вокруг искрится
и сверкает, все живет и  дышит, Люра почувствовала себя почти совсем хорошо.
Кроме того, Пантелеймон в  полной мере оценил  все прелести жизни альбатроса
или, на худой конец, буревестника и на бреющем полете  носился над  волнами,
так что его восторги  заставили Люру на время позабыть  о том,  что морского
волка из нее пока не получилось, скорее, морская свинка.
     Джон Фаа, Фардер Корам и  еще  двое-трое цаган сидели на  носу корабля,
подставив лица яркому солнцу. Необходимо было решить, что делать дальше.
     -- Значит, так,  -- решительно произнес цаганский король, -- наш Фардер
Корам с  ведуньями хорошо знаком.  Кроме того, за ними даже должок  имеется,
верно?
     --  Верно,  Джон,  верно, --  отозвался  старик. --  Правда, срок  тому
немалый, сорок лет, почитай. Но для ведуний-то это что. Они живут долго.
     -- А  что  за должок-то,  Фардер  Корам?  --  спросил  Адам  Штефански,
командир боевого отряда.
     -- Я  как-то  спас ведунье жизнь,  --  неохотно ответил  старец. -- Она
упала с  небес,  спасаясь  от  огромной  алой  птицы. Кругом болота, ведунья
кровью истекает. Когда я ее нашел, она почти утонула. Я втащил ее в лодку, а
птицу пристрелил, так что тварь эта прямо ко  дну  камнем и пошла. Огромная,
что твоя  выпь, только красная-красная, как кровь. Я таких больше никогда  и
не видел.
     Слушатели завороженно молчали. Фардер Корам продолжал.
     --  А потом как посмотрел я  на  свою спасенную,  тут  меня и  прожгло.
Альма-то у нее нет.
     Лучше  бы  он сказал,  что  у  нее  не было  головы! Живое существо,  у
которого нет альма! Такое в страшном сне не  приснится!  Даже  самых стойких
мужчин  передернуло, их альмы ощетинились и ощерились, а кое-кто даже хрипло
и отчаянно закаркал. Бедный Пантелеймон в ужасе забился  Люре под  кофточку,
сердца обоих учащенно колотились в такт.
     -- Да, друзья, -- покачал головой Фардер Корам. -- По крайней мере, мне
так сперва показалось. Я был почти уверен, что передо мной ведунья, я же сам
видел,  как  она по  воздуху  летала. А на  вид --  просто  девушка молодая,
тоненькая такая и красивая очень, но от того, что  альма у нее не было, меня
просто оторопь взяла.
     -- Так у  них что же, нет альмов, у ведуний-то?  -- подал голос Михаэль
Канзона.
     -- Есть, -- отозвался Адам Штефански. -- Только, может,  они невидимые.
И ее альм все время был там, а Фардер Корам не заметил.
     -- Не было его  там, Адам.  Штука вся в том, что ведуньям  и  их альмам
совершенно  не  обязательно  все   время  находиться  вместе.  Если  ведунье
захочется, так она своего альма  может заставить выше облаков подняться или,
наоборот, на самое дно морское спуститься. Вот и моя спасенная, почитай, час
лежала, головы не могла поднять, пока ее альм к ней не прилетел,  а ведь  он
сразу почувствовал, как ей больно  да страшно. Я другого  боюсь. Она-то сама
так никогда в этом и не  призналась, но, сдается мне, что та птица алая, что
я  подстрелил,  тоже альмом была. Альмом другой  ведуньи. Господи,  если б я
знал, что на чужого альма руку поднимаю!  Но  сейчас-то что  толковать. Дело
сделано. Как бы то ни было, жизнь  я  ей спас, вот  она  и сказала, чтобы  в
случае нужды звал я  ее на помощь. И знак дала особенный. Так вот,  однажды,
когда меня  отравленной  скраелингской  стрелой ранило, она  мне  и  вправду
помогла. Да  и потом мы еще  встретились... Ну,  тому уж  много  лет прошло.
Однако, я думаю, она... вспомнит.
     -- И эта ваша ведунья живет в Тролльзунде?
     --  Нет,  конечно.  Разве  им  место  в  портовом  городе,  где  народу
невпроворот? Они в глухих  лесах  живут, над тундрой  летают. Их манит живая
природа.  А  в Тролльзунде у  ведуний консул, и он  нам  непременно  поможет
разыскать кого нужно.
     Люра  изнывала  от  желания  послушать  еще что-нибудь  интересное  про
лапландских  ведуний, но разговор  пошел о припасах да  о  топливе,  так что
очень скоро  ей стало скучно просто сидеть на месте, в то время как  корабль
сулил столько неизведанного. Пробираясь с носа на корму, она  свела приятное
знакомство с  настоящим морским  волком.  Для  начала  Люра  плюнула  в него
семечками  от  яблока,  которые запасливо  припрятала с завтрака.  Получив в
ответ  порцию  отборной  брани,  она   разразилась   не  менее   забористыми
ругательствами, после чего оба  участника перепалки поняли,  что могут стать
лучшими друзьями. Морского волка звали  Джерри. Под его чутким  руководством
Люра мигом  смекнула, что  лучшее средство от морской болезни  --  не сидеть
сложа руки и что даже такое нехитрое занятие, как уборка палубы, может стать
приятным, если  делать его по-морскому. Воодушевленная своим открытием, Люра
сперва по-морскому заправила койку, потом по-морскому навела порядок в своей
каюте и  ужасно  гордилась  тем,  что  не  просто вытирает  пыль,  а  словно
заправский матрос драит медяшку.
     Проведя два дня на борту,  Люра окончательно убедилась,  что наконец-то
нашла свое настоящее  место в жизни. Она облазила весь корабль, от машинного
отделения до  капитанского  мостика,  и  перезнакомилась  со  всей командой.
Капитан Рокби дал ей посигналить проходившему  мимо  голландскому фрегату, а
для этого, между прочим, требовалось дернуть  за ручку парового свистка; кок
смирился с  тем, что  не судьба ему состряпать сливовый пудинг  без  Люриной
помощи;  и  только  грозный  окрик  Джона  Фаа  не  позволил  нашей  девочке
вскарабкаться  на  самую верхушку фок-мачты и посидеть в  "вороньем гнезде",
высматривая на горизонте землю.
     Корабль держал  курс на север, с каждым днем становилось все холоднее и
холоднее. Матросы подыскали для Люры непромокаемую робу, но девочке она была
слишком  велика, тогда  Джерри  принялся  учить  ее портняжничать,  и  она с
превеликой  радостью  взялась  за  иголку, хотя  в  колледже  Вод Иорданских
терпеть не могла шить  и бегала  от  экономки,  миссис  Лонсдейл, пытавшейся
приохотить ее  к рукоделию, как черт от ладана. Прежде  всего  Джерри и Люра
смастерили непромокаемую сумочку для веритометра. Она крепилась вокруг пояса
и, как предусмотрительно подметила  девочка, была  абсолютно незаменима  при
падении за борт. Теперь, когда веритометр  был надежно  упакован,  маленькая
фигурка  в  подогнанном  по росту  дождевике  и  зюйдвейстке,  вцепившись  в
поручень окоченевшими пальцами,  часами торчала на палубе, не боясь  ледяных
брызг, которые  фонтаном  обдавали ее  с головы  до  ног. Конечно,  время от
времени морская болезнь делала свое  дело,  особенно когда  ветер крепчал  и
корабль зарывался  носом  в  свинцово-зеленые волны, но тогда Люре на помощь
приходил Пантелеймон. Он буревестником  носился над морем,  взмывая с гребня
на  гребень,  и его восторг и  упоение от  смешения двух стихий передавались
девочке,  так  что  на время она забывала о  качке  и  дурноте. Пару раз Пан
попробовал себя в амплуа водоплавающего и  даже присоединился к резвящимся в
море  дельфинам,  вызвав  тем  самым их благожелательное  удивление. Стоя на
носовом  кубрике  и  стуча  зубами  от  холода,  Люра  упивалась   тем,  как
ненаглядный  ее Пантелеймон  грациозно  и вместе с тем  мощно выскакивает из
воды, а рядом  с ним стремительно мелькают силуэты еще полудюжины дельфинов,
и  солнце играет на их глянцевито-серых боках. Какое же это было счастье, но
к счастью примешивались боль и отчаянный страх:  а вдруг Пану так понравится
быть дельфином, что он возьмет и разлюбит свою Люру?
     Морской  волк Джерри, возившийся с крышкой носового люка, поднял голову
и посмотрел на развеселые пляски Пана с дельфинами. Его  собственный альм --
большая  белая чайка -- сидел на вороте лебедки и дремал, спрятав голову под
крыло. Джерри понимающе улыбнулся девочке.
     -- Помню, как вышел я первый раз в море, -- начал он негромко, -- так я
еще совсем пацан был, и Велизария моя тоже, пока облик свой окончательный не
приняла, все менялась. Очень ей тогда дельфином по волнам прыгать нравилось.
А я все боялся, не дай, думаю, бог, так косаткой и останется.  А  что? У нас
на шхуне  был один такой, с альмом-косаткой, никогда на берег сойти  не мог.
Правда, моряком  он  был  Божьей милостью,  лучшего  штурмана  свет не знал.
Шкиперы за него дрались. Только ему  это все не надо было. Все не в радость.
Возрадовался, наверное, только когда на дне морском упокоился.
     --  Погоди, а зачем альму  обязательно принимать какой-то окончательный
облик?  -- недоуменно  спросила Люра. -- Мне совсем  не  хочется, чтобы  Пан
вдруг перестал меняться. И ему не хочется.
     --  Ну,  хочется  не хочется,  а придется.  Как  повзрослеешь,  так  он
меняться и перестанет. Тебе же самой захочется,  чтобы у  тебя все время был
один и тот же альм.
     -- А вот и не захочется! -- запальчиво возразила девочка.
     -- Все  так говорят. Нет, дорогуша, от  этого никуда не денешься. Что ж
тебе, всю жизнь ходить в маленьких девочках? И потом, не забывай,  все имеет
свои хорошие стороны.
     -- Что-то я ни одной не вижу, -- буркнула Люра.
     --  Как же? Ведь  тебе  откроется твой  собственный  характер.  Скажем,
старушка Велизария у меня  -- чайка. Значит, и во мне есть  что-то от чайки.
Прямо скажем, птица  полета невеликого, бывают и посильнее, и покрасивее,  и
поголосистее. Но  зато я  вон  какой жилистый, любую  бурю выстою,  нигде не
пропаду, малой  рыбешкой сыт буду. Разве плохо про  себя такое знать? И твоя
душа тебе откроется, как Пантелеймон окончательный облик обретет.
     -- А вдруг он превратится в какого-нибудь... Ну, в общем, в то, что мне
совсем даже не понравится?
     --  И  так  бывает.  Мало  ли  на  свете  людишек,  что  ходят,  львами
порыкивают, а альмы-то у них, оказывается, шавки или болонки. И пока человек
с таким  своим альмом не  поладит, то  он  и  сам  будет мучиться, и  других
мучить. Хотя мучайся не мучайся, делу-то этим не поможешь.
     Но Люра все равно никак не могла поверить, что рано или поздно она тоже
станет взрослой.
     Как-то утром ветер принес с собой незнакомый запах,  да и корабль начал
двигаться как-то странно. Раньше он то зарывался носом в волны, то на пенных
гребнях взмывал  куда-то ввысь, а  сейчас валко покачивался с боку на бок. С
раннего  утра,  еще  толком не проснувшись, Люра стояла  на  палубе и  жадно
вглядывалась  в  узкую полоску  берега, появившуюся на горизонте. Земля. Как
странно. Как отвыкли от  нее  глаза  после бесконечной череды  волн, а  ведь
плыли-то  они всего  ничего, каких-нибудь  несколько дней, но кажется, будто
прошли годы.
     Вот уже можно было разглядеть снежную вершину  поросшей лесом  горы,  а
вот  и  маленький городок,  который жмется к ее  подножию: всюду  деревянные
домики с  островерхими крышами,  а вон  то  здание  повыше,  со  шпилем,  --
церковь. И целый лес подъемных  кранов в гавани, а над ними с пронзительными
воплями  носятся  полчища  чаек.  К  острому запаху рыбы  примешивалось  еще
что-то, незнакомое. Так  пахнет  суша: сосновой смолой, сырой землей,  диким
зверем и  еще чем-то холодным, чистым, нетронутым, наверное, снегом. Это был
запах Севера.
     Вокруг  корабля резвились в море тюлени.  Они на миг высовывали из воды
смешные  клоунские  мордочки  и   без   единого  всплеска   уходили  вглубь.
Пронзительный ледяной ветер сдувал с волн белые барашки пены. Он швырял Люре
в лицо острые колючие брызги, забирался  в каждую щелочку,  каждую складочку
ее волчьей шубы. Руки девочки ломило от холода, а щеки, нос и подбородок уже
вообще ничего не чувствовали.  Пантелеймон-горностай как мог согревал  собой
ее  шейку, но  проку от этого было мало. Понимая, что  еще  чуть-чуть, и она
околеет, Люра с сожалением бросила прощальный взгляд на тюленей и спустилась
с верхней палубы в кают-компанию, где ее ждала овсянка на  завтрак. Придется
довольствоваться видом из иллюминатора.
     Их корабль входил в  гавань. Вот проплыла мимо серая громада волнореза.
Ну почему же они движутся так медленно?  Люра и Пантелеймон ерзали на  месте
от нетерпения и жадно смотрели, как дюйм за дюймом к  ним приближался берег.
Прошел еще час: ровный гул работающих двигателей сменился невнятным рокотом,
а потом  совсем затих. Сверху  на палубе  раздались  голоса:  капитан отдает
приказ швартоваться.  Вот  матросы  бросают причальный  конец, вот  спускают
сходни и открывают люки.
     --  Давай, Люра,  пошустрее,  -- сказал Фардер Корам.  --  У  тебя  все
собрано?
     А  как  же?  Все  собрано аж с самого раннего  утра, хотя, если честно,
особо и собирать-то было  нечего. Так что  Люре  осталось только  сбегать  в
каюту за сумкой, и все. Можно сходить на берег.
     Первым делом Люра и Фардер  Корам отправились к консулу  ведуний. Домик
его они  нашли очень быстро. Тролльзунд  -- город маленький,  из гавани весь
виден как  на ладони, хоть сколько-нибудь  приметных построек --  всего две:
церковь да дом губернатора. А консул проживал в  зеленом деревянном  домике,
совсем  рядом  с морем. Люра и Фардер Корам  позвонили  в дверь. Резкий звук
колокольчика эхом раскатился по тихой улочке.
     Слуга проводил  посетителей  в  гостиную  и  принес  им  кофе. А  через
мгновение  появился и сам консул:  румяный  толстячок  в самом  обыкновенном
черном  костюме.  И  что в  нем такого ведовского? Абсолютно  ничего.  Разве
только   глаза:   пронзительные,  изумрудно-зеленые,   совсем   как  у   его
змейки-альма. Хотя, кто их знает, какие они, эти ведуньи?
     --  Мартин Ланселиус  к  вашим  услугам, Фардер Корам.  Чем  могу  быть
полезен?
     -- У  нас  к вам сразу две  просьбы,  доктор Ланселиус, -- поклонился в
ответ старец. -- Прежде всего, я разыскиваю лапландскую ведунью,  с  которой
нас свела судьба  много  лет назад. Это  было в Восточной Англии, на Мшистых
Болотах.
     -- Ее имя?
     -- Серафина Пеккала.
     Доктор  Ланселиус  сделал  в  своей  записной  книжке  какую-то пометку
серебряным карандашиком.
     -- Вы не припомните, как давно это было?
     -- Должно быть, лет сорок тому назад. Но она вспомнит меня, я уверен.
     --  Итак, это  первая ваша  просьба. Вы, кажется,  сказали, что  есть и
вторая...
     -- Совершенно верно. Я  говорю с вами от лица цаганских семей,  которые
лишились своих детей. У нас есть все основания утверждать, что наши, да и не
только наши, малыши стали жертвами организации, которая похищает их, а потом
привозит сюда, на Север.  Судя по всему,  эти люди преследуют какую-то цель,
но  какую  именно, мы  пока  не  знаем. Может  быть, либо вы, либо  ведуньи,
которых  вы представляете, что-то  слышали  об  этом и могли  бы как-то  нам
помочь?
     Доктор Ланселиус деликатно прихлебывал свой кофе.
     -- Разумеется, -- осторожно начал он, -- деятельность подобного рода не
может остаться незамеченной. Но, я надеюсь, вы хорошо  понимаете, что  между
моим народом и жителями  Севера сложились надежные добрососедские отношения,
и мне будет довольно сложно объяснить им правомерность какого бы то  ни было
вмешательства в их внутренние дела.
     Фардер Корам согласно кивнул головой. Он все понял.
     -- Предположим.  Но ведь  интересующие меня сведения вполне могут  быть
получены из какого-то другого источника. Именно потому я вновь возвращаюсь к
своей первой просьбе:  помогите  мне  разыскать  ведунью,  о  которой  я вам
рассказывал.
     Теперь уже пришел черед доктора  Ланселиуса кивать головой в знак того,
что он обо всем  догадался.  Люра с  почтительной робостью следила  за этими
малопонятными умолчаниями. Главное сейчас заключалось не в словах, оно зрело
где-то  намного глубже.  Девочка  догадалась,  что  консул  принял  какое-то
решение.
     --  Ну что ж, -- твердо произнес он, -- в  этом вы абсолютно правы. Как
вы  уже,  вероятно,  догадались,  Фардер  Корам,  мы  здесь  о  вас  изрядно
наслышаны. Серафина Пеккала, которую вы разыскиваете, -- королева ведовского
клана, живущего по берегам озера Энара. Что же до вашего второго вопроса, то
вы, разумеется, понимаете,  что интересующие вас сведения  вы получили не от
меня.
     -- Конечно.
     -- Так  вот. В  Тролльзунде действительно  существует представительство
некой  организации,  именующей  себя  Компанией по  исследованию  и развитию
Севера. По легенде,  они якобы ищут тут какие-то полезные ископаемые,  но на
самом  же  деле  напрямую  подчиняются находящемуся в  Лондоне  Министерству
Единых   Решений  по  Делам   Посвященных.  Насколько  мне   известно,   они
действительно  ввозят сюда  детей,  но открыто об  этом никто не говорит. Во
всяком случае, правительству Норвегии официально об этом ничего не известно,
так что  в  этом  городе  дети  долго не  задерживаются.  Их везут  в  глубь
материка.
     -- Куда именно? Вы не знаете, куда именно?
     -- Если бы я знал, Фардер Корам, я бы непременно сказал вам.
     -- Тогда, может быть, вам известно, что же с ними там делают?
     Впервые  за  все время разговора доктор Ланселиус в упор  посмотрел  на
Люру. Она  с достоинством смерила его взглядом. Маленькая  изумрудно-зеленая
змейка-альм  отделилась  от  воротничка  крахмальной  рубашки и,  подрагивая
трепещущим язычком, что-то быстро шепнула консулу на ухо.
     -- Мне приходилось слышать выражение  "процесс Майштадта". Я думаю, это
имеет какое-то отношение  к  тому, что они  делают с детьми. Кроме того, там
еще фигурировало слово "рассечение". Сожалею, но точнее я сказать не могу.
     -- А сейчас в городе есть дети? -- быстро спросил Фардер Корам. Все это
время  он  легонько   перебирал  пальцами  мех  своей  кошки-альма.  Софона,
напружинившись, сидела  у  него  на коленях.  Люра  вдруг заметила,  что она
перестала мурлыкать.
     -- Вряд ли, -- с сомнением  ответил доктор Ланселиус. -- Где-то  неделю
назад  они привезли в Тролльзунд человек двенадцать детей, но  через  четыре
дня, то есть позавчера, их уже вывезли из города.
     -- Ага. То есть их вывезли  совсем недавно. Значит, у нас есть надежда.
А на чем их вывезли, вы не подскажете, доктор Ланселиус?
     -- На нартах.
     -- И вы даже приблизительно не знаете, куда именно?
     -- Сожалею, но это не входит в сферу наших непосредственных интересов.
     --  Безусловно.  Благодарю  вас,   доктор  Ланселиус,  за  то,  что  вы
откровенно ответили  мне  на  все  мои вопросы. Позвольте  задать еще  один,
последний. А что бы вы на моем месте спросили у консула лапландских ведуний?
     Люра  увидела, что на лице толстяка  консула  впервые промелькнула тень
улыбки.
     --  Я  бы спросил его, каким  образом  я  мог бы заручиться  поддержкой
панцирного медведя.
     Люра рывком  выпрямилась  в своем кресле  и  почувствовала,  как бешено
колотится сердце Пантелеймона прямо у нее под пальцами.
     -- Насколько мне  известно,  все панцирные медведи состоят на  службе у
Министерства Единых Решений, -- недоуменно поднял брови Фардер Корам. -- Ну,
я имею в виду эту Компанию по  исследованию  и развитию Севера, или как  они
там себя именуют.
     --  Значит,  есть  один,  который  не  состоит. Если  вы  захотите  его
разыскать, попробуйте сходить в санный парк. Это вниз по улице Ланглокюр, до
самого конца. Он  там работает,  причем,  насколько мне известно, только  за
стол и кров.  Однако, зная его норов и тот ужас, который он внушает  ездовым
собакам, я боюсь, что работать там ему осталось недолго.
     -- А как он оказался в Тролльзунде? Он что, перебежчик?
     -- В какой-то мере, -- уклончиво ответил  Консул.  --  Его зовут  Йорек
Бьернисон. Вы меня спросили, какой вопрос я бы сам задал консулу лапландских
ведуний, и я вам ответил. Так вот, я повторяю, что на вашем месте я бы любой
ценой попытался  поставить себе на службу  панцирного медведя,  даже если бы
мне пришлось за ним изрядно побегать.
     Люра перебирала ногами от нетерпения, но старый Фардер Корам не спешил,
поскольку хорошо знал дипломатические тонкости подобных переговоров. Он взял
с  тарелочки  еще один кусочек медового  кекса  и неторопливо отправил его в
рот. Воспользовавшись паузой, доктор Ланселиус любезно обратился к девочке:
     -- Насколько мне известно, вы являетесь обладательницей веритометра...
     Люра подняла на него изумленный взгляд. Откуда он знает?
     --  Да, --  пробормотала  она, но, почувствовав поддержку Пантелеймона,
который легонько  куснул ее за палец,  продолжала уже смелее.  -- Я могу вам
его показать, если вы, конечно, хотите.
     -- Я очень хочу этого, милая барышня.
     Люра  заерзала  на  стуле  и  вытащила из висевшего  у  нее  на  животе
клеенчатого  мешочка  черный  бархатный сверток,  который  неловко протянула
консулу. Доктор Ланселиус  осторожно развернул ткань. На лице его  появилось
выражение  благоговейного  восторга.   Так  смотрит  ученый   на   редчайшую
инканабулу.
     --  Какая тонкая работа! -- восхищенно произнес он. --  Мне  доводилось
держать  в руках  один экземпляр, но  он,  конечно,  был куда примитивнее. А
книга символов у вас, конечно, тоже есть?
     -- Да  нет  у  меня  никакой...  --  начала было Люра, но  Фардер Корам
перебил ее на полуслове.
     --  К  нашему  великому сожалению,  у Люры  есть  только веритометр.  И
никакой  возможности прочитать  значения символов. Мы не знаем, что  за ними
стоит. Так что этот прибор для нас загадка,  вроде китайской Книги судеб или
тех  клякс,  знаете,  по   которым  гадальщики-индусы  прозревают   будущее.
Насколько мне известно, один  экземпляр книги символов находится в Аббатстве
Святого Иоанна в Гейдельберге, но это далеко.
     Девочка поняла хитрость  старика. Фардер Корам не хотел,  чтобы  доктор
Ланселиус узнал правду. Но от зорких глаз Люры не ускользнуло то, как бешено
вдруг задвигался  хвост альма-змейки. Нет, притворяться бессмысленно. Консул
все знает.
     --  Вообще-то я, конечно,  могу по  нему читать, -- нерешительно начала
она,  обращаясь не то к доктору  Ланселиусу, не то к Фардеру  Кораму. Консул
ободряюще улыбнулся девочке:
     -- Вот и умница. А кстати, как этот прибор оказался у вас?
     -- Мне его дали.
     -- А кто, смею спросить?
     -- Магистр колледжа Вод Иорданских. Доктор  Ланселиус,  а вы, случайно,
не знаете, кто их изготовил, эти веритометры?
     -- Их,  как вы изволили выразиться,  изготовил один  ученый-астролог из
Праги, который, вероятно, занимался изучением взаимовлияния планет. Вот он и
задался целью сконструировать измерительный прибор, реагирующий  на влияние,
скажем, Марса  или Венеры,  ну,  вроде  как  стрелка  компаса, только компас
всегда показывает  на Север, а веритометр -- нет. Цели своей ему достичь  не
удалось,  но  изобретенный   им   механизм  явно  реагировал   на   какое-то
воздействие, однако источник этого воздействия был неизвестен.
     -- А как они придумали эти символы?
     -- Ну, это  случилось  много  позже,  в  семнадцатом  столетии. Славное
время! Золотая  пора  символов и эмблем! Они были всюду. Любое здание, любая
картина создавались с  умыслом, с тем чтобы посвященный читал по ним, как по
книге. Каждая мелочь была исполнена тайного смысла и,  если ты понимал  его,
сама  природа открывала тебе  тайны бытия.  Ну,  и  разумеется, именно тогда
ученые-философы  начали  использовать  язык символов,  чтобы  передать с  их
помощью  некое  высшее  знание,  полученное  ими из  какого-то  мистического
источника. Правда, потом  язык символов был предан забвению почти на  двести
лет.
     Консул бережно протянул Люре веритометр и негромко спросил:
     -- Но как же вы читаете по нему, не имея книги символов?
     -- Ну,  я же специально ничего не делаю. Нужно, чтобы голова была очень
ясная. Это все равно как  смотреть  сквозь прозрачную воду: просто берешь  и
так наклоняешь голову, чтобы  глаза  оказались на нужном уровне,  потому что
только так ты сможешь видеть ясно.
     -- А вы позволите мне посмотреть, как вы это делаете?
     Люра хотела было сказать "да", но потом все-таки  посмотрела на Фардера
Корама. Старик медленно кивнул головой.
     -- Что вы хотите у него спросить? -- обратилась девочка к консулу.
     -- Спросите, пожалуйста, о намерениях тартар относительно Камчатки.
     Всего-то! Люра установила  одну стрелку веритометра  против изображения
верблюда. "Верблюд" означает "Азия", то есть  тартары.  Другая стрелка пусть
показывает на  рог изобилия. Это будет "Камчатка", ведь там же золотые копи.
А  третью   установим  против   картинки   с   муравьем.  "Муравей"   значит
"деятельность", то есть "намерения" или "цели". На мгновение девочка застыла
неподвижно,  пытаясь мысленно  совместить все три значения  в своей голове и
сосредоточиться  на них, а потом спокойно начала  ждать ответа, и  он пришел
мгновенно. Тонкая  длинная  стрелка-иголочка  сперва показала  на  дельфина,
потом на шлем, на младенца и, наконец, на якорь, вновь и вновь повторяя свой
диковинный танец, смысл которого  был сокрыт и  от старого Фардера Корама, и
от консула, но Люра не отрывала от стрелки внимательных глаз.
     Прошло несколько секунд. Девочка перевела  взгляд на доктора Ланселиуса
и несколько раз моргнула, словно только что очнулась от глубокого сна.
     -- Они разыграют нападение,  но нападать на Камчатку не станут,  потому
что она слишком далеко, а им невыгодно так растягиваться.
     -- Но как вы это узнали?
     -- Очень просто. "Дельфин" означает "игра", то есть притворство. Только
это  не первое значение, а глубинное, что  ли. Поэтому стрелка несколько раз
проходила весь круг  и только потом остановилась на этом символе. Дальше был
"шлем", то есть  "война",  а оба вместе они  означают "война  понарошку", то
есть  "притворяться,  что  нападаешь".  Теперь  возьмем "младенца", то  есть
"что-то трудное, неудобное".  Вот и получается,  что им будет трудно напасть
на  Камчатку  по-настоящему,  и  "якорь" объясняет, почему именно: им нельзя
растягиваться,  иначе  все  лопнет, как  якорная цепь.  Вот.  Я  просто  это
прочитала, и все.
     Доктор Ланселиус наклонил голову.
     --  Это   поразительно,  --  негромко  произнес  он.  --  Я  бесконечно
благодарен вам  за  то, что вы  мне  показали.  Поверьте, я никогда этого не
забуду.
     Он бросил на Фардера  Корама какой-то  странный взгляд,  а потом  вновь
обратился к Люре.
     --  Если  вы   позволите,  я  бы  хотел  попросить  вас  еще  об  одной
демонстрации ваших  поразительных способностей. На заднем дворе,  за  домом,
висят на стене ветви исполинской заоблачной  сосны. Это особые ветви. На них
летают лапландские ведуньи. Так вот, веток там несколько, но только на одной
из них летала Серафина  Пеккала, которую  вы разыскиваете. Вы не  могли бы с
помощью веритометра определить, на какой именно?
     --  Ну  конечно! -- выпалила  Люра,  радуясь новой возможности показать
себя. Кроме того, ей ужасно хотелось  посмотреть  на ветви заоблачной сосны.
Подумать только, ведуньи на них летают! Вот здорово!
     Не успела  за девочкой закрыться дверь, как консул повернулся к Фардеру
Кораму.
     -- Вы понимаете, кто она такая?
     -- Она дочь лорда  Азриела и миссис Кольтер, той самой, что возглавляет
Министерство Единых Решений.
     -- Это не важно. Вы знаете о ней что-нибудь еще?
     --  Нет, --  сокрушенно покачал головой старец. -- Больше нам ничего не
известно. Я  знаю только,  что  у этой девочки  чистая, ничем не замутненная
душа,  и я никому не позволю обидеть ее. Как она читает по  веритометру, мне
понять не дано, но я верю каждому ее слову. Но почему  вы спрашиваете? Может
быть, вы сами что-нибудь знаете?
     -- Уже много веков подряд ведуньи знают о  пришествии этого ребенка, --
медленно произнес доктор Ланселиус. -- Знание их особое. Лапландские ведуньи
живут там, где грань, разделяющая разные  миры, тоньше всего,  поэтому до их
слуха доходит  шепот бессмертия, им ведомы  голоса тех, кто проникает  между
мирами. И  они уже много веков  говорят о том, что придет  дитя, которому на
роду написано свершить великое, но не здесь, не в нашем мире, а очень далеко
отсюда.  И если она не сделает этого, то нас всех ждет страшный конец.... Но
ведуньи  знают и  кое-что еще.  Ее  предназначение  должно  быть неведомо ей
самой, и только в ее  неведении наше спасение. Вы понимаете, о чем я говорю,
почтеннейший Фардер Корам?
     -- Н-не знаю. Я не совсем уверен, -- с запинкой произнес старец.
     -- Я говорю  о том, --  печально  произнес  консул, -- что мы  не можем
направлять ее или удерживать от ошибок. Мы можем только  уповать  на то, что
она  их  не  совершит.  Какое  же счастье, что моим  старым глазам  довелось
увидеть это дитя.
     --  Но как же вы ее узнали? Может  быть,  ведуньи говорили не  о ней? И
еще...  Вы  что-то сказали о тех, кто  проникает между  мирами. Боюсь, я  не
совсем понимаю  вас,  доктор  Ланселиус,  хотя,  конечно, ни на  секунду  не
сомневаюсь в истинности ваших слов, но...
     В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвалась ликующая Люра с
сосновой веткой в руке.
     -- Вот она! -- радостно пропела она, протягивая ветку консулу. -- Я все
их перепробовала, а на эту веритометр сказал "да".
     Доктор Ланселиус поднес ветку к самому носу и прищурился.
     --  Совершенно верно. -- Консул вновь  посмотрел на девочку. --  Ну что
же, барышня,  это... просто невероятно.  Да,  у  вас  совершенно  уникальный
инструмент,  которым вы мастерски  владеете. Я  желаю вам всяческих успехов.
Мне бы очень хотелось подарить вам что-нибудь в память о нашей встрече. Вот,
возьмите...
     С этими словами  он  отломил от  ветки  маленький  побег и протянул его
Люре.
     -- Она на этом правда летала? -- завороженно прошептала девочка.
     -- Правда. К сожалению, всю ветку я отдать вам не могу, иначе прервется
связь между мной и Серафиной Пеккала. Так что только побег. Но побег этот не
простой, и вы его, пожалуйста, берегите.
     --  Конечно.  Я  обещаю,  -- сказала  девочка,  заботливо пряча подарок
консула в заветную сумочку с веритометром. -- Спасибо вам, доктор Ланселиус.
     Фардер Корам протянул руку и благоговейно дотронулся до сосновой ветви.
На  лице  его мелькнуло выражение  такой  неизбывной тоски,  что сердце Люры
сжалось. Неужели он тоскует? Но по кому?
     Консул ведуний проводил своих гостей до дверей и торжественно простился
с ними за руку.
     --  Да  пребудет с вами удача!  -- произнес он, стоя на пороге. Ледяной
ветер обжигал ему лицо, но  он все смотрел и смотрел вслед маленькой девочке
и старику, которые медленно удалялись по кривой улочке.
     -- А знаете что, Фардер Корам, --  возбужденно трещала Люра, -- он ведь
наперед знал  ответ про  тартар, правда-правда, я же по веритометру это  все
увидела, только  ему  не  сказала.  А стрелка-то  еще  показала  "плавильный
тигель", то есть "суровое испытание".
     -- Ну,  конечно, дитя мое, -- чуть задыхаясь, отвечал  ей старик, -- он
же должен был тебя  проверить. А ты умница, очень хорошо себя вела, вежливо.
И потом, мы все равно наперед не знали, что ему ведомо, а что нет. А вот про
панцирного медведя консул нам  здорово подсказал. Мы бы этого нигде в другом
месте не услышали.
     Люра и Фардер Корам без труда  отыскали санный  парк, разместившийся  в
двух  серых цементных коробках без окон, которые, казалось, вросли в мерзлую
землю пустыря,  где не  было  ничего,  кроме чахлых  стеблей  травы, угрюмых
валунов да подернувшихся ледяной корочкой грязных  луж. Неприветливый клерк,
совсем не обрадовавшийся их приходу, пробурчал,  что до шести вечера медведь
занят  на работах, а потом они  могут  с ним  поговорить,  но  только  пусть
поторопятся, потому что медведь прямиком с работы идет  в питейное заведение
к Эйнарссону,  где каждый вечер мертвецки напивается. Внутрь его не пускают,
вот он и валяется прямо на заднем дворе.
     Далее  путь старого Фардера  Корама и  Люры  лежал  к  лучшему  во всем
Тролльзунде  меховщику, поскольку девочке  нужно  было купить теплую одежду.
Прежде всего  они выбрали ей  парку из меха северного оленя. Он очень хорошо
держит тепло,  ведь  ость  у волоса полая. С изнанки капюшон шубы был подбит
мехом росомахи, ее густой  ворс на морозе не превращается в сосульки,  когда
человек дышит. Под парку полагалось надевать рубаху, штаны и чулки из мягкой
оленьей кожи, так что все это они тоже купили, да еще  в  придачу вязаные из
шелковой пряжи перчатки и большие меховые рукавицы.
     Меховщик объяснил им,  что на  рукавицы и  сапоги идет шкура с передних
ног северного оленя, потому что мех там самый прочный, а вот подошвы у сапог
тачают из шкуры тюленя-сивуча,  которая не уступит  моржовой, только полегче
будет. В довершение всего была куплена водонепроницаемая накидка из тюленьих
кишок: полупрозрачное одеяние, в которое Люра могла бы закутаться с головой.
     Упаковавшись  в обновки,  девочка  обмотала  вокруг шеи  длинный  шарф,
натянула на  самые глаза шерстяную шапку из толстой пряжи и надвинула сверху
капюшон,  после чего  почувствовала, что ей почему-то очень жарко, но Фардер
Корам  в  утешение пообещал,  что  там,  куда  они едут,  будет  значительно
холоднее.
     Когда наши путешественники вернулись в гавань, они нашли там Джона Фаа,
наблюдавшего за разгрузкой судна. Его чрезвычайно заинтересовали подробности
их  встречи  с  консулом  ведуний,  но  еще более  заинтересовал  рассказ  о
медведе-перебежчике.
     -- Нужно непременно встретиться с ним сегодня же вечером. Тебе хоть раз
приходилось толковать с панцербьорнами, а, Фардер Корам?
     -- И  толковать  приходилось, и биться  тоже,  правда,  не врукопашную,
потому, видать, и  жив до  сих пор...  Но  учти,  Джон, такие,  как он, себя
задешево не продают,  придется нам  с им поторговаться. Да  и нрав  у  него,
говорят, крутенек. Но такой союзник нам бы очень пригодился.
     -- И не говори. Да, а где же твоя ведунья?
     -- Далече.  Она теперь королева клана, -- негромко отозвался старик. --
Я все надеялся, что  можно будет хоть весточку послать, да, видно, ответа не
дождешься, уж очень путь долог.
     -- Ну и ладно. А теперь давай-ка я похвастаюсь. Смотри,  дружище! Я тут
такое нашел!
     Джон Фаа  рвался рассказать друзьям о своем новом знакомом. Дело в том,
что еще  утром  в  гавани он повстречал  парня  по имени Ли Скорсби, который
оказался уроженцем Новой Дании, а из родного Техаса приехал на Север счастья
искать.  Однако  экспедиция,  в  состав  которой  он рассчитывал  войти,  не
продвинулась  ни на  дюйм севернее  Амстердама по весьма  банальной причине:
денег не хватило.
     --  Так что  этот самый Ли оказался на мели, --  в рифму  закончил Джон
Фаа, -- но я ведь не сказал самого главного: он ведь  аэронавт, понимаете? У
него есть воздушный шар! Нет, Фардер  Корам, ты представь себе только, каких
мы сможем дел натворить с таким-то помощником, а? Я уже договорился, он идет
с нами. Повезло, как считаешь?
     Джон Фаа  удовлетворенно потирал руки.  Нет, определенно  они прибыли в
Тролльзунд в добрый час.
     --  Я-то считаю, что нам бы прежде всего  надо  знать, куда мы идем, --
осторожно произнес Фардер Корам, но Джон  Фаа  только беззаботно отмахнулся.
Снова в поход! Какое счастье!
     Смеркалось.  Тюки со снаряжением и  провизией благополучно выгрузили на
берег. Пора было идти к медведю. Люра и старый Фардер Корам быстро  отыскали
литейное заведение Эйнарссона, про которое им давеча  толковал неприветливый
клерк.  Вот  же  оно:  грязно-серая цементная  коробка  с  красной  неоновой
вывеской  над входом. Половина  букв  не  горит, из  покрытых  толстым слоем
изморози  окон  доносятся громкие подвыпившие голоса.  Веселенькое местечко,
ничего не скажешь. Спотыкаясь на кочках и  выбоинах, они обошли дом кругом и
увидели  перед  собой  ворота из двух железных  листов. За  ними и находился
задний  двор,  где  не  было  ничего,  кроме  врытого  в  обледенелую  глину
кособокого навеса, под которым маячила чья-то тень, еле различимая в тусклом
свете подслеповатого окошка.
     Кто-то,  скорчившись, сидел там и терзал зубами  огромный кусок  сырого
мяса.  Люра не  могла ничего  разобрать, кроме  перемазанной  кровью  морды,
маленьких,    недобро   поблескивающих    глазок,   да   горы   свалявшегося
грязно-желтого  меха,  откуда шло  чудовищное утробное рычание, чавканье  да
хруст разгрызаемых костей.
     Фардер Корам подошел вплотную к воротам и громко позвал:
     -- Йорек Бьернисон!
     Медведь на  миг оставил свою  трапезу и  в упор посмотрел на непрошеных
гостей. Невозможно было понять, о чем он думает.
     --  Йорек Бьернисон, -- снова обратился к нему Фардер Корам.  -- Может,
мы могли бы поговорить с тобой?
     Люра чувствовала, как  бешено колотится ее сердце. На нее вдруг дохнуло
холодом, опасностью и страшной силой, за  которой  стоял разум,  но разум не
человеческий, более  того, ничего  человеческого в  нем  не  было и быть  не
могло,  ведь  у  панцирных  медведей  нет альмов.  Вид  этой  могучей  туши,
глодающей  оленью ногу, отзывался в сердце девочки восторгом и пронзительной
жалостью. Как же он одинок, бедолага!
     Медведь бросил мясо  на  землю, опустился на четвереньки и вперевалочку
подошел  к воротам. Тут он встал на задние лапы,  во  весь  свой  гигантский
рост, словно похваляясь перед Люрой и  Фардером  Корамом  своей несокрушимой
силой, словно напоминая  им,  как ничтожны перед этой силой два жалких листа
железа, которые их разделяют.
     С высоты трехметрового роста он прогудел:
     -- Ну? Кто вы такие?
     Казалось,   от  его   голоса  заходила   ходуном  земля.  Задыхаясь  от
чудовищного зловония, Фардер Корам отвечал:
     -- Меня зовут Фардер Корам, я цаган из Восточной Англии, а  эта девочка
-- Люра Белаква.
     -- Чего надо?
     -- Мы хотим предложить тебе службу, Йорек Бьернисон.
     -- У меня уже есть служба
     Медведь вновь опустился  на четыре лапы. В  хриплом рыке, исходившем из
его глотки, невозможно  было  различить ни гнева, ни  насмешки,  одно только
ледяное равнодушие.
     -- Чем же ты занят?
     -- Чиню в  санном парке сломанную технику. Работаю по железу.  Поднимаю
тяжести.
     -- Да разве же это работа для панцербьорна?
     -- За нее платят.
     В  доме  за   спиной  медведя  приоткрылась  задняя  дверь,  и  в  щель
просунулась рука с глиняным кувшином. Голос трактирщика опасливо спросил:
     -- Кто здесь?
     -- Какие-то люди, -- рявкнул медведь.
     Трактирщик  высунул  голову  и, казалось, хотел еще что-то спросить, но
медведь с  неожиданным  проворством отпрянул в сторону приоткрытой двери,  и
она  тут же  захлопнулась.  Тогда  медведь подцепил когтем  ручку кувшина  и
поднял  его к морде, расплескивая содержимое. В нос Люре ударил резкий запах
спирта-сырца.  Сделав  несколько жадных глотков,  медведь  опустил  кувшин и
вновь принялся  обгладывать оленью ногу. Он, казалось, совсем забыл о Люре и
Фардере Кораме, однако через какое-то время вдруг сам заговорил:
     -- Что за работа?
     --  Дело у нас  военное, --  быстро ответил старик.  -- Мы выступаем на
Север, будем  искать место, где томятся в плену наши дети. Без боя нам их не
отдадут,  так  что  придется подраться,  а  потом  надо  будет  детей  назад
привезти.
     -- Платите сколько?
     -- Я  не  знаю твоей  цены, Йорек Бьернисон. Если ты  хочешь золота, то
золото у нас есть.
     -- Не пойдет.
     -- Сколько тебе платят в санном парке?
     -- Они дают мне мясо и спирт.
     И снова молчание.
     Медведь  бросил  обглоданную кость и вновь поднял к морде кувшин, жадно
глотая крепчайший спирт, словно это водичка.
     -- Ты прости, что я спрашиваю, Йорек Бьернисон, да и дело это, конечно,
не мое, но на что же ты променял привольную жизнь во льдах, охоту на тюленей
и  моржей, военные подвиги, славу?  На  прозябание  в Тролльзунде?  На кабак
Эйнарссона?
     При этих словах Фардера Корама Люра  почувствовала, как по спине  у нее
пробежал холодок. Спросить такое! Да ведь сейчас  огромный зверь  разъярится
так,  что костей не  соберешь!  Неужели  Фардер Корам его совсем  не боится?
Йорек  Бьернисон  оторвался от кувшина  с огненной водой,  подошел к воротам
вплотную  и  пристально  посмотрел   старому   цагану  в  глаза.  Старик  не
шелохнулся.
     --  Я  знаю, кого  вы  ищете,  --  медленно произнес  медведь.  --  Вам
резальщики нужны, которые  детей режут. Они  позавчера уехали  из города.  С
ними были новые ребятишки. Они их на Север повезли. Вам  тут о них ничего не
скажут, потому как резальщики всем платят. Опять же заработок. Но мне с ними
не  рука, вот почему я вам  и отвечаю.  Вежливо отвечаю, заметьте. Я застрял
здесь,  я глушу  этот  спирт только потому, что люди  из города забрали  мой
панцирь. Без панциря я могу на тюленей охотиться, но воевать не могу, а ведь
я  панцирный  медведь.  Война для  меня  как  воздух,  как море. Людишки  из
Тролльзунда опоили меня спиртом, и я пил,  пока не заснул. Они сняли с меня,
спящего, панцирь и спрятали его. Если бы я знал,  где  они его  прячут, я бы
разметал весь город, только бы вернуть его назад.  Если вы хотите взять меня
на службу, то вот  вам моя цена: верните мне мой панцирь.  Тогда я  согласен
служить  вам, и  конец  службы  будет  означать либо вашу победу,  либо  мою
смерть. Моя цена -- мой панцирь. И тогда мне не нужен будет спирт.



        Глава 11. Панцирь

     Вернувшись  на  корабль,  Фардер   Корам   заперся  с   Джоном   Фаа  в
кают-компании.  Туда  же  пришли  и  главы   шести  цаганских  кланов.  Люра
прошмыгнула в свою  каюту и  раскрыла  заветную сумочку  с  веритометром. Не
прошло и  пяти  минут, как  она уже  знала,  где  жители Тролльзунда  прячут
панцирь Йорека Бьернисона и почему они ни за что не отдадут его добровольно.
     Может, пойти в кают-компанию и  все  рассказать?  Нет,  лучше подождем.
Пусть сами спросят, если захотят. Вдруг они и так догадались?
     Девочка легла на койку и задумалась. Перед ее глазами все стоял могучий
медведь. И зачем  он только глушит себя этим отвратительным спиртом? Как  же
ему бесконечно одиноко на ледяном грязном пустыре! Нет, все-таки хорошо быть
человеком. Всегда рядом твой альм, всегда есть с кем поговорить.
     На  корабле  было непривычно  тихо: ни скрипа  мачт, ни  металлического
скрежета, ни рокота двигателей, ни плеска воды за бортом.
     Веки  Люры  мало-помалу  тяжелели, и  вскоре она  уже крепко  спала,  а
Пантелеймон свернулся калачиком рядом с ней на подушке.
     Девочке  снился томящийся в плену лорд  Азриел. Внезапно,  безо  всякой
видимой причины она открыла глаза и рывком села на койке. Интересно, который
час? Каюту заливал странный призрачный  свет. Может, луна взошла? А вот и ее
меховые  обновки. Стоило  Люре их  увидеть,  как  ее  охватило  нетерпеливое
желание немедленно надеть все это на себя.
     Закутавшись до самого  кончика носа,  девочка поняла, что долго в каюте
ей  не просидеть. Надо было  идти на палубу. Она быстро прошла по  коридору,
поднялась   по  ступенькам  наверх  и  застыла.  В   небе  творилось  что-то
невообразимое. Сперва  Люре  показалось,  что это  облака,  что  они  дышат,
волнуются... Но Пантелеймон восторженно прошептал:
     -- Аврора!
     Люра стояла, точно громом пораженная, вцепившись руками в металлический
поручень, чтобы не упасть.
     Суровое небо  Севера преобразилось, и  зрелище это проникало ей в самую
душу. Казалось, будто с немыслимых  горних высей ниспадал на землю тончайший
прозрачный  занавес.   Бледно-зеленые  и  жемчужно-розовые  тона  постепенно
сгущались,  превращаясь  в  пурпурно-алые  сполохи,  и  уже  не  безмятежное
небесное сияние, а  адово  пламя  дышало  в  них. Они  вздымались и опадали,
словно двигаясь в диковинном танце.
     Люре казалось, что она слышит их шелковистый шелест. Но, странное дело,
за  зыбкой  эфемерной  призрачностью  девочка  ощущала  ту же могучую  силу,
которая исходила от панцирного медведя.
     Зрелище,  представшее  ее взору, было не просто прекрасно, но рождало в
душе священный трепет. Сердце Люры учащенно  билось, на глаза наворачивались
слезы,  и  в  каждой  слезинке лучи  света дробились, преломлялись в мириады
пляшущих  радуг.  Девочка чувствовала,  как  все ее естество  охватывает тот
блаженный  покой, который открывает ей знаки веритометра. Может быть, Аврору
в небе  зажигает та же сила,  что  движет  стрелкой веритометра?  Мысль  эта
свободно скользнула в Люрином сознании и уплыла куда-то. Потом она вернется,
но это будет еще очень нескоро.
     Вдруг за  сверкающей  прозрачной  завесой  она увидела  город: башни  и
купола  соборов, колоннады  дворцов и золотистые  шпили  на крышах, тенистые
бульвары,  широкие,  залитые  солнцем  площади.  Она  смотрела  и  смотрела,
чувствуя, как  начинает  кружиться  голова, словно она видела дивный город с
высоты,  словно их разделяла пропасть и никто никогда  не перенесется  через
нее, ибо имя пропасти -- бесконечность.
     Но  ведь  над  пропастью  что-то  двигалось!  Люра прищурилась, пытаясь
разобрать, что же это было.  В голове  у нее совсем зашумело,  перед глазами
все поплыло. Она поняла только, что это  "что-то" не принадлежит ни  Авроре,
ни открывавшемуся за ней другому миру. Но ведь  оно парит в небе над крышами
призрачного города!  Вот она  уже  различает его  совсем  ясно, но  внезапно
вздрагивает, словно просыпается, и... город исчезает.
     Движущаяся  точка  в  небе  становится  все  ближе, вот  уже  видны два
распростертых  крыла.  Мощный  взмах,  другой,  третий  --  и  дивная  птица
опускается на палубу в нескольких ярдах от Люры.
     В призрачном свете северного сияния девочка  увидела прекрасного серого
гуся с белым хохолком  на голове. Но, хотя больше на палубе не было ни души,
она  мгновенно поняла, что  перед ней не просто птица,  а чей-то альм. Альм,
сам по себе, один! Ей стало жутко.
     Птица заговорила:
     -- Мне нужен Фардер Корам. Где он?
     Да ведь  это же  альм Серафины  Пеккалы,  той  самой  ведуньи,  которую
разыскивал старый цаган! Как же она раньше не догадалась!
     --  Он...  Я  сейчас его  позову.  Подождите,  пожалуйста,  --  неловко
споткнувшись, Люра повернулась  и  со всех ног  помчалась в  каюту  старика.
Ворвавшись  внутрь без стука, она выпалила: -- Фардер Корам, миленький!  Там
на палубе альм, он ждет. Он один прилетел, сам, я своими глазами видела!
     --  Успокойся, детка,  успокойся! Пойди и вежливо попроси его подождать
на юте. Я сейчас приду.
     Гусь  величаво  прошествовал на корму корабля  и замер  там,  горделиво
поводя головой вправо-влево. Люра не сводила  с него испуганных глаз, сердце
ее замирало  от  восторга  и  ужаса, словно  ей  поручили занимать  светской
беседой привидение.
     Вот на кормовой палубе появился закутанный в шубу Фардер Корам,  за ним
шел Джон Фаа. Старики почтительно поклонились гостю,  их альмы --  ворона  и
кошка -- тоже приветствовали его.
     -- Мое почтение, Кайса, -- заговорил Фардер Корам. -- Я бесконечно горд
и  счастлив  от  того, что  нам  вновь довелось  свидеться. Где мы  могли бы
поговорить? Здесь, на палубе, или ты хочешь спуститься в кают-компанию?
     -- Благодарю, Фардер Корам, но я предпочел бы остаться на воздухе, если
только ты не замерзнешь.
     Лапландские  ведуньи и  их альмы  не чувствуют холода,  но  знают,  как
боятся его простые смертные.
     Фардер Корам смущенно замахал руками, показывая, что ему очень тепло  в
шубе.
     -- Как поживает Серафина Пеккала?
     -- Она  по-прежнему  здорова и полна  сил, Фардер Корам,  и  шлет  тебе
поклон. Кто эти двое?
     Фардер  Корам  представил  гусю-альму  своих  друзей.  Кайса пристально
посмотрел на Люру.
     -- Мне  приходилось слышать об  этой девочке.  Ведуньи много говорят  о
ней. Итак, вы пришли сюда с войной.
     -- Не  с  войной,  Кайса,  нет.  Мы  пришли, чтобы спасти  наших детей,
которых похитили. Но без помощи ведуний нам не справиться.
     --  Помогать захотят не все. Есть  целые кланы, которые помогают ловцам
Серебристой Пыли.
     -- Ты имеешь в виду людей из Министерства Единых Решений?
     -- Я не знаю никакого министерства. Я говорю о ловцах Серебристой Пыли.
Мы называем их пылеловами.  Они появились в наших краях лет  девять  назад и
привезли с собой множество философских инструментов. Они щедро заплатили нам
за право поставить  на наших землях свои  исследовательские станции и всегда
относились к нам как должно.
     -- А эта Серебристая Пыль, которую они ловят, что это такое?
     -- Она приходит с неба.  Одни  говорят, это  началось  недавно,  другие
верят,  что  так было  всегда. Ясно одно: как  только  люди узнали о ней, их
обуял великий страх. Им во что бы то ни стало нужно узнать, кто ее насылает.
Но только ведуний это не касается.
     -- А где они сейчас, эти самые пылеловы?
     -- В Больвангаре. Это в четырех днях пути отсюда на  северо-восток. Наш
клан никогда не заключал  с ними никаких соглашений. Мы многим обязаны тебе,
о Фардер Корам. Долг  платежом красен, поэтому я прилетел, чтобы указать вам
дорогу на Больвангар.
     Лицо  Фардера  Корама  просияло от  радости.  Джон Фаа  весело  потирал
огромные ручищи.
     -- Спасибо вам, сударь,  -- почтительно поблагодарил он  гуся-альма. --
Но, может быть, вам еще что-нибудь известно об этих ловцах Серебристой Пыли?
Что они делают у себя в Больвангаре?
     --  Они  понастроили  там  домов  из  железа  и  бетона,  изрыли  землю
тоннелями. Не скупясь на  расходы, они завезли туда  каменноугольный спирт и
щедро жгут его. Что  именно там творится, мы не знаем, но воздух Больвангара
на многие мили вокруг пропитан ненавистью и  страхом. Простые смертные этого
не видят, ведуньям открыто  больше. Дикие звери сторонятся этого  места. Там
не летают птицы, даже лемминги и дикие лисы  оставили  леса  Больвангара. Не
зря  слово  это означает  "поле зла". Только  люди его так не  называют, они
говорят "Станция", но для всех остальных это Больвангар.
     -- Там есть какая-то охрана?
     -- Рота северных тартар, вооруженных  винтовками. Они славные воины, но
зажирели,  воевать  им не с  кем, ведь никто никогда  не  пытался напасть на
Больвангар.  Кроме того, весь поселок  обнесен  проволокой, в которой  живет
яндарическая сила. Может быть, есть и еще что-нибудь, но лапландские ведуньи
об этом не знают. Их это не касается.
     Люре  не терпелось задать вопрос.  Гусь  почувствовал  это  и  повернул
голову в сторону девочки, взглядом разрешая ей говорить.
     --  А  можно  спросить, почему лапландские ведуньи  про меня  знают? --
выпалила Люра.
     -- Причиной тому твой отец и то, что ему ведомо о других мирах.
     И Люру,  и  Фардера Корама, и Джона  Фаа  несказанно удивили  последние
слова Кайсы, но если старца они  просто  заинтересовали, то цаганский король
встревожился не на шутку.
     -- Погодите, сударь мой, погодите, -- спросил он гуся. -- Вы ведь, если
я вас правильно понял, о звездах говорите?
     -- Вовсе нет.
     -- Может быть, о мире теней? -- осторожно спросил старый Фардер Корам.
     -- Да нет же!
     -- Он говорит про город. Про город в небе, да? -- выдохнула Люра. -- Вы
же про него говорите, правда?
     Гусь величаво повернул голову. Два блестящих черных  глаза,  обведенных
ярко-синей каймой, не мигая смотрели в лицо девочке.
     -- Правда,  -- промолвил  Кайса. -- Ведуньи знают о  существовании иных
миров  уже  многие тысячи лет.  Подчас мы  видим их сквозь завесу  северного
сияния. Кажется,  что они совсем рядом.  Но любая  самая далекая звезда куда
более достижима, чем  это  видение, ибо звезда все равно часть нашего  мира.
То, что мы видим  сквозь Аврору, -- другой мир, другая вселенная.  Он от нас
не дальше и не ближе. Наши миры проходят друг сквозь друга, не соприкасаясь.
Вот сейчас здесь, на палубе вашего корабля, одновременно существуют миллионы
вселенных, миллионы разных миров.
     С этими словами Кайса встрепенулся, расправил крылья и сложил их снова.
     -- Вот видите, -- сказал он, -- я сейчас задел крыльями с десяток таких
миров, но этого нельзя почувствовать. Грань, которая разделяет нас, не толще
волоса,  но  ее  не  перейти. Ни тронуть,  ни  увидеть, ни услышать эти миры
невозможно. И только в огнях северного сияния они открываются нашему взору.
     -- Но почему же именно сквозь северное сияние? -- спросил Фардер Корам.
     -- Заряженные частицы Авроры способны  делать грань между мирами  столь
тонкой, что она  становится  прозрачной, и на какое-то время мы можем видеть
то,  что за ней. Ведуньям это  известно уже многие  тысячи лет,  но мы редко
говорим о таких вещах.
     -- И мой папа это все знает, -- гордо вмешалась в разговор Люра. -- И я
тоже знаю, потому что я слышала, как он в колледже про это рассказывал и еще
показывал фотографии, где Аврора.
     -- А Серебристая  Пыль, -- осторожно спросил Джон  Фаа, -- она имеет ко
всему этому какое-то отношение?
     -- Трудно сказать, -- отозвался Кайса. -- Я знаю  только одно. Эти люди
из  Больвангара боятся ее как  огня,  боятся  так, словно она несет  с собой
смерть. Потому-то они и схватили лорда Азриела.
     -- Но за что? -- пискнула Люра.
     -- За  то, что  он, по  их мнению,  собирался  использовать Серебристую
Пыль, чтобы построить  мост  между двумя мирами: нашим и  тем, что лежит  за
завесой Авроры.
     Люра  почувствовала,   что  мысли  у   нее  в  голове   закружились   в
беспорядочном хороводе.  Словно через подушку  до нее донесся голос  старого
Фардера Корама:
     -- А он, что действительно собирался это сделать?
     -- Да. Другое дело, что они ему не верят. Больше того, они даже думают,
что он  сумасшедший,  раз  верит  в  существование  множества  миров. Но  он
действительно  хотел построить такой мост. И эти люди из Больвангара видят в
нем  сильного  и  грозного  противника,  способного нарушить  их собственные
планы.  Они  боятся его.  Поэтому и  заключили договор с панцербьорнами.  Те
захватили  лорда  Азриела в плен. Панцирные медведи держат его в Свальбарде,
так называется их крепость. Теперь у ловцов Серебристой Пыли руки развязаны.
А медведям они хорошо заплатили. Поговаривают даже, что  это  они возвели на
трон их нынешнего короля. В качестве платы за услугу.
     -- А ведуньи, -- спросила  Люра, -- они хотят,  чтобы мой папа построил
этот мост? Они за папу или против?
     --  Это  слишком  сложный  вопрос,  на  него  так сразу  и не ответишь.
Во-первых, я не могу сказать, что лапландские ведуньи едины, в том числе и в
своем отношении к планам лорда Азриела. Во-вторых, само возникновение такого
моста между мирами может иметь самые сокрушительные последствия. Ведь сейчас
идет  война:  ведуньи  из разных кланов  бьются  друг с другом, в эту борьбу
втянуты разные  силы,  в  том числе  силы  из мира потустороннего.  Надо  ли
говорить, какое колоссальное преимущество  моментально получит та сторона, в
чьих   руках  окажется  этот  мост,   если  он,  конечно,   будет  построен.
В-третьих... Ведь есть еще и в-третьих. Клан Серафины Пеккалы -- мой клан --
пока  не  присоединился  ни  к   одной  из  враждующих  сторон.  Но  держать
нейтралитет с каждым  днем становится все сложнее и сложнее. Так что все это
уже вопросы большой политики.
     -- А медведи, -- не унималась Люра, -- за кого они?
     --  За  того, кто им платит.  У медведей ведь нет альмов, дела людей их
напрямую не  касаются. По  крайней  мере  так было всегда,  хотя в последнее
время  поговаривают, что их  нынешнему королю старые  порядки не по душе. Но
что бы там  ни было, ловцы Серебристой Пыли  им  щедро  заплатили за  голову
лорда  Азриела,  и  ему  не вырваться  из Свальбарда,  покуда  жив хоть один
панцербьорн.
     -- А вот и нет, -- задиристо сказала Люра. -- Я знаю одного  панцирного
медведя, который ни за кого. Он сам по себе, и будет помогать нам.
     Гусь  вновь  метнул  на  девочку  внимательный взгляд. Люре  захотелось
втянуть голову в плечи, такое в нем сквозило холодное любопытство.
     Фардер Корам неловко заерзал на месте и торопливо сказал:
     -- Не спеши,  детка. Я думаю, что он нам не товарищ. Мы узнали, что  на
самом деле он отрабатывает свой срок. В  наказание, понимаешь? У него должок
перед жителями  Тролльзунда, и  они  не  дадут ему так просто взять  и уйти,
неважно -- в панцире, без панциря. Да и панцирь свой он вряд ли когда-нибудь
получит.
     --  Но ведь  он  же  нам  все рассказал, как они его обдурили! Сами  же
напоили его допьяна, а панцирь спрятали!
     -- Это он так  сказал,  -- с нажимом произнес  Джон Фаа. -- А  я слышал
совсем другое. Он, говорят, прохвост, к тому же очень опасный прохвост.
     -- Но  как же, -- Люра задыхалась от возмущения,  -- как же так  можно!
Ведь если веритометр  что-то показывает, я же точно знаю,  что он показывает
правду! Я спросила и он  ответил, что медведь не лжет. Это они врут! Сами же
его обдурили, и теперь врут! Лорд Фаа, медведь говорит правду, я знаю. Вы же
его видели, а,  Фардер Корам?  Вы  же с  ним разговаривали! Тогда-то  вы ему
верили?
     -- Тогда верил, но сейчас  я уже и  сам ничего  не знаю, --  сокрушенно
махнул рукой старый цаган.
     --  Но почему  они его так боятся? Они что, думают, что если он получит
назад свой  панцирь, то  начнет убивать людей направо-налево?  Да  он  прямо
сейчас может взять и убить хоть сто человек. Он же этого не делает?
     -- Он это уже сделал, -- резко осадил ее Джон Фаа. -- Сто не сто, но он
убил достаточно. Когда они спрятали его  панцирь,  он перевернул  вверх дном
весь Тролльзунд. Ворвался в полицейский участок, в банк, еще куда-то, я уж и
не  помню. Все панцирь  свой искал.  И двоих  человек он убил, это точно.  В
городе-то  его  пристрелить хотели, но потом решили,  что раз он по  металлу
такой искусник, то пусть служит. Пусть отрабатывает.
     -- Именно, что отрабатывает! Как раб! -- запальчиво крикнула Люра. -- А
они -- гады!
     -- Ну, не такие уж они и гады.  Ведь не пристрелили же его, хотя  могли
бы, тех  двоих-то  он убил, как  ни  крути. Ему просто  велели отработать за
причиненный городу ущерб, ну, и за пролитую кровь, конечно.
     -- Ты знаешь, Джон, -- задумчиво сказал Фардер Корам,  -- вот  чует мое
сердце, не отдадут они ему панцирь назад. Ведь чем дольше они его тут держат
взаперти, тем злее он становится. Они  ведь понимают, что он с ними сделает,
как срок его выйдет.
     -- А вот если мы сами поможем ему получить назад панцирь, то он  пойдет
с нами, как миленький, да-да, Фардер Корам, а жителям Тролльзунда пообещает,
что  он  к их городу даже близко  никогда  не  подойдет!  Ну  правда, я  вам
клянусь! -- Люра умоляюще прижала руки к груди.
     -- Но как же мы ему поможем? -- недоуменно покрутил головой Джон Фаа.
     -- Очень просто! -- восторженно завопила Люра. -- Я знаю, где панцирь!
     На  мгновение  воцарилась  полная  тишина,  и глаза всех присутствующих
обратились на альма-гуся. Даже глаза  трех других альмов, хотя они, соблюдая
политес, все это  время  упорно избегали  смотреть на  удивительного  гостя,
который явился к ним один, без человека. Кайса негромко заговорил:
     --  Ты,  девочка,  наверное,  уже и  сама догадалась,  что  лапландские
ведуньи неспроста интересуются тобой. Причин тому  немало,  и одна из них --
твой веритометр. Да, Люра, консул Ланселиус уже рассказал нам  о том, как вы
к  нему приходили нынче  утром. Ведь это он посоветовал вам  познакомиться с
панцирным медведем, верно?
     --  Да, -- ответил за всех Джон  Фаа. -- Консул Ланселиус действительно
дал нам такой  совет, и, поговорив с ним, Фардер  Корам и Люра отправились к
медведю. Допустим, девочка права.  Я согласен, пусть так. Но, если мы начнем
вмешиваться в  дела Тролльзунда, мы  перессоримся  с городскими властями. Вы
понимаете,  чем  мы рискуем? Наша  главная  цель  --  Больвангар, нам нельзя
терять времени, надо идти туда, а  уж с медведем или без медведя  --  это не
суть важно.
     -- Не  спеши, Джон,  -- вступил  в разговор старый Фардер Корам. --  Ты
ведь его не видел. Я верю  девочке. Панцербьорн -- могучий союзник, это даст
нам огромное преимущество. А с магистратом мы можем попробовать договориться
сами.
     -- А вы, сударь, какого на этот счет  мнения? --  обратился Джон  Фаа к
альму-гусю.
     -- Мы редко имеем дело с панцербьорнами. Их помыслы темны для нас, как,
впрочем,  и  наши  для  них.  Этот медведь  --  изгой,  значит,  и  хваленая
преданность его может быть с  ущербинкой. Не  знаю, Джон Фаа. Решение можете
принять только вы сами.
     -- Я понял вас, -- глухо  ответил Джон Фаа и твердо посмотрел на Кайсу.
-- А теперь скажите нам, где он, этот самый Больвангар?
     Путь был неблизкий. Альм-гусь рассказывал о холмах  и долинах, о густых
лесах и суровой тундре, о путеводных звездах. Люра слушала вполуха, но мысли
ее  были далеко.  Перед  глазами девочки вставал  величественный  мост между
двумя  мирами, отсвет  которого принес на своих крыльях Кайса.  Ведь  это же
самое удивительное, самое невероятное чудо на свете! И  по  плечу  оно  лишь
одному человеку  -- ее отцу, лорду Азриелу.  Как здорово! Скорей  бы  спасти
всех  этих  детей,  тогда  она  возьмет  панцербьорна  и  помчится с  ним  в
Свальбард,  чтобы доставить лорду Азриелу веритометр. А когда ее  папа будет
свободен, он скажет  Люре спасибо,  ведь это  она ему  помогла, и они вместе
построят волшебный мост и первыми ступят...
     Люра проснулась в своей каюте.  Наверное,  Джон Фаа  перенес ее сюда  с
палубы. Тусклое солнце висело  над горизонтом. Что поделаешь, север, в  этих
широтах оно выше не поднимается. А как  двинемся дальше, с  тоской  подумала
девочка, солнца и вовсе не будет, одна ночь полярная. А сейчас, должно быть,
уже полдень.
     Люра  нахлобучила на себя свои меха и выскочила на палубу, но там ее не
ожидало ничего нового. Разгрузка закончилась, нарты стояли наготове, ездовые
собаки грызли  снег от  нетерпения, но никто и  не думал  двигаться с места.
Цагане по большей части сидели в прокуренном портовом  кабачке, да  с тоской
поглядывали на пристань из окон. На длинных деревянных столах стояли блюда с
пряниками и кружки с крепчайшим черным  кофе. Шум голосов мешался с зудением
и треском яндарических ламп, которые явно дышали на ладан.
     -- А где господин Фаа? -- спросила Люра,  устраиваясь за столом рядом с
Тони Коста и  его приятелями. -- Он что, куда-то ушел?  С  Фардером Корамом,
да? Чтобы выручить панцирь Йорека?
     -- Они к этому пошли,  как его, дьявола,  ну,  в  общем, к  бургомистру
ихнему. Ты сама-то медведя этого видела, а, Люра?
     -- Ясное  дело!  -- радостно выпалила девочка и с готовностью принялась
рассказывать о встрече  с панцербьорном во всех подробностях. В это время  к
компании за столом кто-то подсел.
     --  Насколько  я понимаю, речь идет  о  старине  Йореке?  --  прозвучал
хрипловатый голос.
     Люра  повернулась  и посмотрела на  незнакомца. Перед ней сидел высокий
поджарый человек  с обветренным  лицом.  В чуть  прищуренных льдисто-голубых
глазах, в изгибе губ под  тонкой полоской усов  читалась затаенная насмешка,
даже издевка. Люра мгновенно почувствовала в нем что-то особенное, но кто он
-- друг или враг? -- она  не знала.  И альм у  него занятный: тощая облезлая
зайчиха. Но ее, видать, тоже голыми руками не возьмешь. Ну и парочка!
     Заметив Люрино смущение, незнакомец протянул ей руку и представился:
     -- Меня зовут Ли. Ли Скорсби. К вашим услугам, мисс.
     --  Я  знаю!  Вы... вы  аэронавт,  да, который  на воздушном  шаре!  --
завопила Люра. -- Ой, а где он? А полетать можно?
     -- Можно, только  осторожно. Сейчас шар уже упаковали.  А вы, наверное,
та самая знаменитая Люра. Ну как, мисс, не испугались Йорека Бьернисона?
     -- А вы его что, знаете?
     --  Ну,  как  не знать.  Мы с  ним  старые знакомые.  Еще  с Тунгусской
кампании. Медведи это тебе не люди, с медведями не шути, а уж с Йореком-то в
особенности. Ну что  ж, господа, -- обратился Ли к присутствующим, -- может,
в картишки перекинемся? По маленькой, а?
     Неведомо откуда в руках у него появилась колода карт.
     -- Я  слышал, вы по этой части большие виртуозы, -- продолжал аэронавт.
--  Гибкие пальцы одной руки неуловимым  движением тасовали колоду, а другая
рука скользнула  в жилетный  карман за сигарой.  --  Так  что,  надеюсь,  не
откажете  простому техасскому  парню  и сразитесь с ним  в честном картежном
поединке. Ну, кто со мной?
     Цагане по праву слывут картежных дел мастерами, так что на лицах многих
из   присутствующих   появилась   живейшая  заинтересованность.   Заскрипели
придвигаемые к столу стулья, игроки принялись обсуждать с Ли ставки. В общем
гомоне   зайчиха-альм  легонько  повела   ушами,  и  понятливый  Пантелеймон
мгновенно обернулся бурундуком и юркнул к ней под бочок.
     То, что собиралась сказать  Хестер, а именно  так  звали зайчиху-альма,
предназначалось прежде всего Люре:
     --  Живо ноги в  руки  и  к  медведю.  Расскажите ему все,  что знаете.
Быстрее. Если  в городе пронюхают, что случилось, панциря вам не видать. Они
его перепрячут.
     Люра неторопливо встала со  стула, цапнула со стола пряник и сунула его
в рот. Потом  зорко огляделась  вокруг. На нее никто не смотрел. Ли  Скорсби
сдавал, так что все взгляды были прикованы к колоде.
     Девочка выскользнула  на улицу  и  прищурилась. Мутное  северное солнце
совсем  выдохлось,  день  клонился  к  вечеру.  Надо  было  спешить.  Словно
подчиняясь чей-то  неведомой  воле, Люра помчалась  в санный парк.  Ей  было
немножко страшно. Господи, что же она делает?
     Панцербьорн работал прямо под открытым небом. Люра остановилась у ворот
и,  ни слова  не говоря, смотрела,  как могучий медведь  разбирает на  части
поломанный  трактор.  Не  трактор, а гора металлолома: капот  покорежился  и
смялся в гармошку, одна гусеница выгнулась куда-то вперед. Медведь  поднимал
огромные  железяки, словно  они были легче перышка. Когтистые лапы так и сяк
крутили искалеченную деталь, словно проверяя ее на  излом или на  изгиб. Вот
мощная  пята опустилась на  край капота, зверь  налег на него всем  весом, и
вдруг,  словно  по волшебству,  грубые вмятины расправились и  изуродованный
металл  обрел  свою прежнюю форму. Прислонив  капот к бетонной стене,  Йорек
одной  лапой ухватил  трактор и  перевернул его  на бок. Теперь пришло время
заняться гусеницей.
     Тут он  заметил сиротливо жавшуюся у ворот девочку.  Люра почувствовала
предательскую дрожь в коленках.  Перед ней стоял зверь, огромный  и страшный
зверь, которому  ничего не стоило в два прыжка  преодолеть  те сорок метров,
что разделяли  их,  и  одним  ударом могучей  лапы  своротить  металлическую
решетку  забора.  Для  него  она  не  прочнее  паутинки.  Нет  уж,  увольте.
Разговаривайте с  таким сами. Люра сделала шаг назад,  но Пантелеймон шепнул
ей на ухо:
     -- Куда? Пусти-ка меня. Я сам все сделаю.
     Теперь  он обернулся чистиком, и, не успела девочка и  глазом моргнуть,
как  черно-белая птичка вспорхнула с  ее плеча,  перелетела  через  ворота и
уселась на мерзлую  землю, но  уже по другую сторону.  Чуть-чуть  подальше в
заборе была открытая калитка, но  Люра топталась на месте и заходить  внутрь
не  спешила.  Пантелеймон   метнул  на  нее  пронзительный  взгляд  и  вдруг
превратился в барсука.
     Девочка прекрасно понимала, что он задумал.  Альм и человек неразделимы
и не могут отойти друг от друга  даже на несколько метров. Если  она  так  и
будет стоять по эту сторону забора, а Пан останется в птичьем обличье, ему к
медведю не подойти. Значит, он решил тащить ее за собой. На глазах у девочки
закипели  злые слезы. Барсучьи когти скребли обледенелую глину, и Пан рвался
вперед. Попытка альма  растянуть связующую их нить отдавалась в сердце  Люры
мучительной болью,  в  которой  физическое  страдание  сливалось  воедино  с
чувством  безмерной  тоски  по  любимому  существу.  Она  точно  знала,  что
Пантелеймон сейчас  испытывает то  же  самое. Все проходят  через это, когда
взрослеют,  все  пытаются  разлучиться, пытаются  проверить, как  далеко они
могут разойтись, чтобы  потом метнуться навстречу друг  другу, задыхаясь  от
блаженства и облегчения.
     Пантелеймон сделал еще один крошечный рывок вперед.
     -- Больно, Пан, больно!
     Он  не слушал.  Медведь,  не  двигаясь  с места, смотрел  на  них. Боль
нарастала,  наконец, она  захлестнула все Люрино естество и из горла девочки
вырвался отчаянный, протяжный вопль:
     -- Па-а-ан!
     Она  уже  была внутри двора,  ноги разъезжались на осклизлой глине, они
сами несли девочку к  альму, а он, превратившись в котенка,  прыгнул прямо в
ее протянутые вперед руки, и вот они,  снова одно целое, сплелись воедино, и
лишь судорожные всхлипы мешаются со словами.
     -- Я так испугалась, я думала, ты...
     -- Нет, нет, что ты...
     -- Это так страшно, так больно, я не знала, что это так ужасно больно!
     Но вот Люра  злым  движением смахнула  с глаз слезы и  яростно шмыгнула
носом. Прижимая к  себе любимое пушистое тельце, она вдруг как никогда остро
ощутила,  что никогда,  ни за  что не  даст  разлучить себя со своим альмом.
Никакая сила не заставит ее  снова пройти через  эту бездну отчаяния,  через
ужас и горе, от которых мутится  рассудок. Даже если им суждено умереть, они
все  равно  будут  вместе,  как  те профессора  в  усыпальнице  колледжа Вод
Иорданских.
     Как  по  команде, девочка и  альм посмотрели  на медведя. Бедный, он же
совсем один, всегда один. Нет у  него никакого  альма. Как же он живет? Люру
захлестнула такая горячая волна жалости, что  она невольно протянула  вперед
руку, пытаясь погладить грязный свалявшийся мех, но, наткнувшись на холодный
недобрый взгляд зверя, смешалась и не посмела.
     -- Йорек Бьернисон, -- еле слышно пролепетала девочка, -- я хотела...
     -- Что тебе?
     -- Господин Фаа и  Фардер Корам решили попробовать, ну... выручить твой
панцирь.
     Медведь не шелохнулся и не ответил ни слова. Люра мгновенно поняла, как
он оценивает шансы своих непрошеных заступников.
     -- Только, -- несмело продолжала девочка, -- я и так знаю,  где  он. И,
если ты, конечно, хочешь, я могу тебе сказать, а ты тогда сам сможешь  пойти
и забрать у них свой панцирь.
     -- Как ты узнала?
     -- Мне веритометр сказал. Это такой прибор с картинками, он  все знает.
Понимаешь, Йорек Бьернисон, я решила все  тебе открыть, потому  что они тебя
обдурили,  а это нечестно.  Так  нельзя. Джон  Фаа,  конечно, пойдет к этому
ихнему   бургомистру,  будет  с  ним  ругаться,  губернатор  ему  что-нибудь
пообещает, но только  панцирь они тебе все равно  не  отдадут. А я знаю, где
они его прячут. И тебе скажу. Но только при одном условии: ты пойдешь с нами
на Больвангар и поможешь освободить детей. Согласен?
     -- Да.
     -- Только... --  Люра  замялась.  Ей, конечно, не хотелось совать нос в
чужие  дела, но любопытство было  сильнее.  --  Слушай-ка, Йорек, ведь здесь
валяется столько  всяких  железок... Почему  же ты не  сделаешь  себе  новый
панцирь?
     --  Потому что толку в  нем будет --  чуть.  Смотри  сама.  -- С  этими
словами он легко поднял стоявший у стены  металлический капот трактора и без
малейших усилий когтем пропорол его насквозь, словно он был из бумаги.
     -- Пойми ты, -- продолжал медведь, --  мой панцирь выкован из звездного
железа, он сделан точно по мне. Для медведя панцирь -- то же самое,  что для
тебя  альм.  Это моя душа. Представь  себе, что тебе вместо него, -- и Йорек
кивнул головой на съежившегося  Пана, --  подсунут  куклу лупоглазую. А  его
заберут. Вот и вся разница. Ладно, к делу. Где они прячут мой панцирь?
     -- Я скажу, -- торопливо заговорила Люра, -- только пообещай никому  не
мстить, хорошо? Они,  конечно, очень плохо поступили, но ты просто забудь, и
все.
     --  Мстить я  не  буду. Но  если они сами  полезут, не спущу.  Если они
возьмутся за оружие, пусть пеняют на себя. Где панцирь?
     -- В  доме священника, в чулане. Понимаешь, он думает, что в нем  бесы,
вот он их и изгоняет.
     Медведь встал на задние лапы и выпрямился во весь свой могучий рост. Он
смотрел на  запад.  Луч заходящего солнца коснулся его морды. Шерсть на  ней
казалась  золотисто-кремовой,  она  словно  бы  светилась   в  надвигающемся
сумраке. Люра каждой  клеточкой  чувствовала, какая исполинская сила исходит
от этого зверя.
     -- Я  должен работать  до заката, -- проронил  медведь. -- Я  утром дал
слово. До заката еще несколько минут. Нужно доработать.
     -- А вот и нет. Ты просто не туда смотришь, вот и не видишь, что солнце
уже село, а я вижу! -- пропела Люра.
     И действительно, она стояла чуть поодаль и смотрела на юго-запад. Там в
небе уже вовсю пылал закат, солнце медленно садилось за гряду гор.
     Медведь опустился на четыре лапы:
     -- Твоя правда.
     Теперь он был едва различим во мраке.
     -- Как тебя зовут, девочка?
     -- Люра Белаква.
     -- Я твой должник, Люра Белаква.
     Не говоря ни  слова более, он  вперевалочку потрусил к воротам и  вдруг
помчался вперед, да так быстро,  что  Люре было за ним  и  не угнаться. Она,
правда,  все  равно  пустилась  в  погоню,   но  позорно   отстала.   Верный
Пантелеймон-чистик взмыл в воздух и командовал девочке сверху, куда  бежать.
Без него она бы мгновенно потеряла медведя из виду.
     Йорек  в два  прыжка промахнул узкий  проулочек  и вырвался на  главную
улицу  Тролльзунда.  Вот  позади осталась  резиденция  бургомистра, где  под
флагштоком с уныло обвисшим флагом маршировал часовой: ать-два, ать-два, как
заведенная механическая  игрушка. Увидев мчащегося  медведя,  часовой понял,
что надо действовать,  но пока он соображал, как именно действовать, медведь
уже  скрылся  за  поворотом, миновал  домик  консула лапландских  ведуний  и
понесся к гавани.
     Прохожие прижимались  к стенам домов и  испуганно смотрели  ему  вслед.
Часовой дал два предупредительных выстрела в воздух и припустил за медведем,
но,  как  на  грех,  улица шла  под горку, ноги  у бедолаги  разъехались  на
обледеневших  булыжниках,  и  он чуть  не полетел вверх тормашками,  так что
эффектной погони  не получилось.  Тут  как  раз  подоспела Люра.  Когда  она
пробегала мимо резиденции бургомистра,  то краем глаза заметила, что из дома
во  двор высыпали люди, явно привлеченные шумом. Девочка  увидела  среди них
Фардера Корама,  но  больше  ей  ничего  разглядеть не  удалось.  Надо  было
спешить, ведь горемыка-часовой уже поворачивал за угол.
     Дом священника считался,  наверное,  самым  старинным  в городе,  да  и
сложен он был  не  из бревен, а из  дорогостоящего кирпича.  Лестница  в три
ступеньки вела к парадной  двери, вернее, к тому, что  раньше было  парадной
дверью, поскольку медведь уже успел разнести ее в щепки. Дом ходил  ходуном,
из  окон  раздавались  отчаянные  вопли, крики, треск  и грохот.  Часовой  в
нерешительности помедлил перед входом,  держа ружье на изготовку, но,  когда
вокруг начала собираться толпа  и из каждого окна на противоположной стороне
улицы  высовывались  любопытные,  чувство  долга  возобладало  над  минутной
слабостью, и, дав еще один предупредительный выстрел в воздух, страж порядка
ринулся внутрь дома.
     В эту  секунду, казалось, даже стены задрожали. В  трех  окнах вылетели
стекла, с  крыши  градом  посыпалась черепица, из дверей  в  панике выскочил
лакей, а за ним с заполошным кудахтаньем мчалась курица-альм.
     Внутри послышался  еще один  выстрел, а  потом раздался  леденящий душу
рев. Лакей затрясся, как осиновый лист. Из дома пулей  вылетели  священник и
его  альм-пеликаниха, оба в пуху, перьях и растрепанных  чувствах. Откуда-то
из-за угла рявкнула команда, и, словно из-под земли, во дворе появился взвод
вооруженных полицейских. Люра увидела могучую фигуру Джона  Фаа, рядом с ним
пыхтел и отдувался толстяк бургомистр.
     Страшный  треск  и   скрежет  заставили  всех  присутствующих  в  ужасе
посмотреть  на подвальное оконце.  Кто-то с  бешеной силой налегал  на  раму
изнутри, так что стекла звенели и во все стороны летели щепки.
     Давешний  часовой  кубарем  скатился со  ступенек,  вскинул  винтовку и
прицелился. В  это мгновение оконце распахнулось и наружу протиснулся  Йорек
Бьернисон, панцербьорн в полном боевом облачении.
     Спору нет, он и раньше, без панциря, выглядел внушительно. В панцире же
медведь являл  собой зрелище поистине устрашающее  --  огромное чудовище,  с
головы до пят покрытое ржавыми металлическими пластинами, грубо подогнанными
друг к  другу. Толстенные листы железа, навсегда потерявшие свой изначальный
цвет,  были  испещрены  бесчисленными  вмятинами  и  зазубринами,  а  каждое
движение  медведя  сопровождалось лязганьем и  скрежетом  металла. На  морде
красовалась  конусообразная   маска-шлем   со   щелями-прорезями  для  глаз.
Свободной  оставалась лишь нижняя челюсть, чтобы можно было беспрепятственно
рвать зубами врага и добычу.
     Часовой выстрелил и передернул затвор винтовки,  потом  еще  и еще раз.
Полицейские тоже палили из ружей, но град пуль отскакивал от  панциря Йорека
Бьернисона словно горох. Отряхнувшись от них, как собака под дождем, медведь
с лязгом и грохотом прыгнул вперед, и не успел часовой даже глазом моргнуть,
как  гигантская  туша подмяла  его  под себя.  Альм-овчарка  с бешеным  лаем
пыталась вцепиться медведю  в глотку, но куда там! Йорек отмахнулся от  нее,
как    от    надоедливой   мухи.   Огромная    когтистая   лапища    сгребла
бедолагу-солдатика за  грудки, подтянула к себе,  и вот уже страшные челюсти
сомкнулись на шее  страдальца. Люра  в ужасе  зажмурилась: еще  мгновение, и
раздастся хруст костей,  а потом снова кровь, смерть, целая  череда смертей,
бессмысленная  борьба, и им уже не  уйти отсюда,  а дети в  Больвангаре ждут
спасения.
     Не отдавая себе отчета в  том, что она делает, девочка рванулась вперед
и вцепилась медведю в холку. Это было единственное назащищенное место на его
теле,  там,  где кончался  шлем  и  начиналась пластина, прикрывавшая спину,
между  ржавыми   металлическими  краями   вздыбился   желтовато-белый   мех.
Пантелеймон  обернулся  диким   котом  и  угрожающе  выгнул  спину,  готовый
броситься на  защиту  девочки. Но Йорек  Бьернисон  стоял  не  шелохнувшись.
Полицейские прекратили огонь.
     -- Йорек, за  тобой должок, забыл? --  зло зашипела Люра. --  Ты будешь
делать  то,  что  я  скажу. Не  смей  драться  с  этими  людьми.  Ты  сейчас
повернешься и  пойдешь за мной. Ты нам нужен. Здесь тебе оставаться  нельзя.
Мы идем в гавань.  Пусть Фардер  Корам и Джон  Фаа  все объяснят  этим людям
сами. У них это лучше  получится. Йорек, миленький, отпусти этого человека и
пойдем. Только не оглядывайся.
     Медведь послушно разжал челюсти. Вот показалась голова  часового, кровь
заливала  посеревшее  от  ужаса   лицо.  Человек  обмяк  и  лишился  чувств.
Альм-овчарка скулила рядом, зализывая шершавым языком его раны.  Панцербьорн
медленно двинулся за девочкой.
     Никто не двигался. В  это невозможно было  поверить!  Панцирный медведь
отпустил  свою  жертву,  повинуясь приказу  какой-то  пигалицы.  Люди  молча
расступались,  давая им дорогу.  Медведь и Люра удалялись по  направлению  к
гавани.
     Все мысли девочки до такой  степени были сосредоточены на  медведе, что
она даже не  заметила,  какая  волна  ненависти и  страха взметнулась  за их
спинами.  Она смотрела только  вперед, рядом тяжело переваливался медведь, а
впереди мчался Пантелеймон, словно герольд, возвещающий: "Дорогу! Дорогу!".
     Дойдя  до  гавани,  Йорек  Бьернисон  нагнул  голову,  подцепил  когтем
застежку, и его железный  шлем  с грохотом  покатился  по обледенелой земле.
Цагане высыпали из кофейни, вмиг учуяв, что происходит что-то невероятное. В
неверном свете яндарических палубных огней они увидели, как могучий  медведь
стащил  с себя доспехи и, свалив их  кучей на берегу, вперевалочку побрел  к
морю. Без единого всплеска он нырнул и исчез под водой.
     --  Что  за  шум, а драки нет? --  спросил Тони Коста, заслышав гомон с
улицы. В гавань валила толпа горожан и полицейских.
     Люра, как смогла, рассказала ему, что произошло.
     -- А сейчас-то он куда подевался? -- поднял брови цаган.  -- Что же это
он, добывал-добывал  свой  панцирь, а потом бросил его тут, бери -- не хочу?
Сейчас у него мигом ноги вырастут.
     Люра   испуганно   следила  за  приближающейся   процессией.   Мамочки!
Полицейские,  да  как  много, и  какие-то люди,  человек двадцать, а  может,
тридцать,  и жирный  бургомистр, и священник,  и в самой  гуще толпы  Фардер
Корам и Джон Фаа, которые пытаются им что-то объяснить.
     И они шли, шли и вдруг остановились, потому что внезапно в игру вступил
новый персонаж. На панцире медведя, беспечно  закинув  ногу на  ногу, удобно
устроился долговязый  аэронавт Ли  Скорсби. Он сидел, поигрывая внушительных
размеров  пистолетом, ствол которого  был весьма  выразительно  направлен на
объемистый живот бургомистра.
     --  Да,  господа,   --  проговорил   он  самым  дружелюбным  тоном,  --
подзапустили вы  панцирь дружка моего, подзапустили.  Смотрите,  ржавчина-то
какая! Хорошо, хоть грибы на нем не выросли. Так что сейчас тихо-мирно стоим
и не двигаемся, ждем, господа, пока медведь смазку не раздобудет. А если кто
ждать  не  хочет, то милости  просим  домой.  Посидите в  креслице,  газетку
почитайте. Я здесь никого не держу.
     -- Смотрите! -- закричал Тони, показывая  на дальний конец мола. -- Это
он!
     Это  действительно был Йорек Бьернисон, который тащил за собой какой-то
темный предмет. Вот он вылез из воды и принялся отряхиваться, так что во все
стороны полетели бешеные  фонтаны  брызг. Мокрый слипшийся мех расправился и
вновь стал густым и пушистым.  Медведь опять поднял зубами загадочный темный
предмет и потащил его к тому месту, где сбросил свой панцирь.
     Теперь Люра ясно видела, что он несет. Это был убитый тюлень.
     --  Ба! --  протянул  Ли Скорсби, лениво поднимаясь медведю  навстречу.
Пистолет его был по-прежнему  точно нацелен на пузо  бургомистра.  -- Йорек!
Какая встреча!
     Медведь  вскинул  голову  и  что-то  коротко пробурчал.  Острый  коготь
вспорол  тюленю  брюхо,  и Йорек принялся за  работу.  Люра, затаив дыхание,
следила,  как ловко  эти  гигантские  лапищи  свежуют  тушу, отделяют шкуру,
вырывают полоски нутряного сала и  круговыми движениями  смазывают  тюленьим
жиром панцирь. С особым тщанием  Йорек  проходил стыки пластин, там, где они
нахлестывались друг на друга. Не прекращая работать, он пробурчал, обращаясь
к Ли Скорсби:
     -- С ними идешь?
     -- Куда я денусь? -- беспечно отозвался аэронавт. -- Наше дело простое,
дружище. Нам платят -- мы идем. Точно?
     -- А где ваш воздушный шар? -- подергала его за рукав Люра.
     -- Уже упаковали. Видишь карты? И вон те еще. А вот и начальство наше.
     К  ним приближались Фардер Корам и Джон Фаа в сопровождении бургомистра
и четырех вооруженных полицейских.
     --  Слушай  внимательно,  медведь!  -- провозгласил  бургомистр  резким
хриплым  голосом. -- Тебе  позволено уйти  в  сопровождении  этих  людей. Но
запомни: если ты еще хоть раз появишься в окрестностях города, мы поступим с
тобой безо всякой пощады.
     Йорек  Бьернисон даже  головы  не  повернул.  Он  был  целиком поглощен
смазкой своего панциря. Люра вдруг подумала, что трепетное отношение медведя
к  этим  железякам  удивительно   похоже   на  ее  самозабвенную   любовь  к
Пантелеймону. Ведь Йорек же говорил ей: "Панцирь для медведя -- то же самое,
что для тебя альм. Это его душа".
     Тем временем бургомистр  и полицейские  ушли восвояси, да и толпа зевак
изрядно поредела, хотя несколько человек остались поглазеть.
     Джон Фаа поднес ладони рупором ко рту и зычно крикнул:
     -- Братья цагане!
     Они лишь  ждали команды: "Вперед!" Они  ждали  ее  с  того момента, как
ступили  с  корабля на  берег.  Нарты были  готовы, вещи увязаны, и  ездовые
собаки нетерпеливо грызли постромки.
     -- Пора в дорогу, друзья мои.  Все в сборе, путь открыт.  В добрый час.
Мистер Скорсби, у вас все готово?
     -- Все в ажуре, господин Фаа, можем ехать.
     -- А ты, Йорек? Готов?
     -- Только панцирь надену, -- отозвался медведь.
     Он покончил со смазкой, поднял тушу тюленя и забросил  ее на нарты, где
сидел Ли Скорсби, -- пригодится на ужин. Потом началась процедура облачения.
С удивительным  проворством Йорек застегивал на себе  тяжелые  металлические
пластины,  чуть ли не в  дюйм  толщиной.  В  его  лапах  они казались  легче
перышка. Раз -- и готово.
     Минуту спустя медведь уже стоял в полной боевой готовности,  и  на этот
раз не было слышно ни лязганья, ни металлического скрежета.
     Не  прошло  и получаса, как экспедиция выступила в путь. В ночном небе,
усеянном  мириадами  звезд,  ярко  светила   луна.   Нарты  подпрыгивали  на
колдобинах,  полозья  взвизгивали,  натыкаясь  на  случайные   камни,  пока,
наконец,  не  кончился город. Теперь  перед  ними  расстилалось ровное белое
поле.  Собаки  радостно рванули  вперед,  и  скоро  сани уже  летели легко и
быстро, только снег скрипел!
     Люра сидела на нартах позади Фардера Корама, закутанная в шубу до самых
глаз.
     -- Тебе Йорека видно? -- шепнула она Пантелеймону.
     Верный  альм-горностай выпростал мордочку  и, цепляясь за край Люриного
мехового капюшона, оглянулся назад.
     -- Теперь видно. Вон он, бежит за нартами Ли Скорсби.
     Впереди, над грядой полуночных  гор, в небе задрожали призрачные арки и
изгибы  северного  сияния.  Люра  слипающимися  глазами  смотрела,  как  они
мерцают, и даже сквозь сон сердце ее замирало от восторга. Какое же это было
счастье, лететь на санях вперед, на север, под сполохами Авроры.
     Пантелеймон  пытался  растолкать девочку,  но  тщетно.  Ему  ничего  не
оставалось, как приткнуться мышонком внутри ее капюшона и тоже заснуть.
     Надо  только  не  забыть